ПРЕДИСЛОВИЕ

   В свое время сочли грубым и непристойным, что я выбрал некоторых  ге-
роев этого повествования из среды  самых  преступных  и  деградировавших
представителей лондонского населения.
   Не видя никакой причины, в пору писания этой  книги,  почему  подонки
общества (поскольку их речь не оскорбляет слуха) не могут служить  целям
моральным в той же мере, как его пена и сливки, - я дерзнул верить,  что
это самое "свое время" может и не означать "во  все  времена"  или  даже
"долгое время". У меня были веские причины избрать подобный путь. Я  чи-
тал десятки книг о ворах: славные ребята (большей частью любезные), оде-
ты безукоризненно, кошелек туго  набит,  знатоки  лошадей,  держат  себя
весьма самоуверенно, преуспевают в галантных интригах, мастера петь пес-
ни, распить бутылку, сыграть в карты или кости - прекрасное общество для
самых достойных. Но я нигде не встречался (исключая - Хогарта) с  жалкой
действительностью. Мне казалось, что изобразить реальных членов преступ-
ной шайки, нарисовать их во всем их уродстве, со всей их гнусностью, по-
казать убогую, нищую их жизнь, показать их такими, каковы они  на  самом
деле, - вечно крадутся они, охваченные тревогой, по самым грязным тропам
жизни, и куда бы ни взглянули, везде маячит перед  ними  большая  черная
страшная виселица, - мне казалось, что изобразить  Это  -  значит  попы-
таться сделать то, что необходимо и что сослужит службу  обществу.  И  я
это исполнил в меру моих сил.
   Во всех известных мне книгах, где изображены подобные типы, они всег-
да чем-то прельщают и соблазняют. Даже  в  "Опере  нищего"  жизнь  воров
изображена так, что, пожалуй, ей можно позавидовать: капитан Макхит, ок-
руженный соблазнительным ореолом власти и завоевавший  преданную  любовь
красивейшей девушки, единственной безупречной героини в пьесе,  вызывает
у слабовольных зрителей такое же восхищение и желание ему подражать, как
и любой обходительный джентльмен в красном мундире, который,  по  словам
Вольтера, купил право командовать двумя-тремя  тысячами  человек  и  так
храбр, что не боится за их жизнь. Вопрос Джонсона, станет ли  кто-нибудь
вором, потому что смертный приговор Макхиту был отменен, -  кажется  мне
не относящимся к делу. Я же спрашиваю себя, помешает ли комунибудь стать
вором то обстоятельство, что Макхит был приговорен к смерти  и  что  су-
ществуют Пичум и Локит. И, вспоминая бурную жизнь капитана, его  велико-
лепную внешность, огромный успех и великие достоинства, я чувствую  уве-
ренность, что ни одному человеку с подобными же наклонностями не  послу-
жит капитан предостережением и ни один человек не увидит  в  этой  пьесе
ничего, кроме усыпанной цветами дороги, хоть она с  течением  времени  и
приводит почтенного честолюбца к виселице.
   В самом деле, Грэй высмеивал в своей остроумной сатире общество в це-
лом и, занятый более важными вопросами, не заботился о том,  какое  впе-
чатление произведет его герой. То же самое можно сказать и о  превосход-
ном, сильном романе сэра Эдуарда Бульвера "Поль Клиффорд", который никак
нельзя считать произведением, имеющим отношение к затронутой мною  теме;
автор и сам не ставил перед собой подобной задачи.
   Какова же изображенная на этих страницах  жизнь,  повседневная  жизнь
Вора? В чем ее очарование для людей молодых и с  дурными  наклонностями,
каковы ее соблазны для самых тупоумных юнцов? Нет здесь ни скачек  гало-
пом по вересковой степи, залитой лунным светом,  ни  веселых  пирушек  в
уютной пещере, нет ни соблазнительных нарядов, ни галунов, ни кружев, ни
ботфортов, ни малиновых жилетов и рукавчиков, нет ничего  от  того  бах-
вальства и той вольности, какими  с  незапамятных  времен  приукрашивали
"большую дорогу". Холодные, серые, ночные лондонские улицы, в которых не
найти пристанища; грязные и вонючие логовища  -  обитель  всех  пороков;
притоны голода и болезни; жалкие лохмотья, которые вот-вот  рассыплются,
- что в этом соблазнительного?
   Однако иные люди столь утонченны от природы и столь деликатны, что не
в силах созерцать подобные ужасы. Они не отворачиваются инстинктивно  от
преступления, нет, но преступник, чтобы прийтись  им  по  вкусу,  должен
быть, подобно кушаньям, подан с деликатной приправой. Какой-нибудь Мака-
рони в зеленом бархате - восхитительное созданье, ну а такой в  бумазей-
ной рубахе невыносим! Какая-нибудь миссис Макарони -  особа  в  короткой
юбочке и маскарадном костюме - заслуживает того, чтобы ее  изображали  в
живых картинах и на литографиях, украшающих  популярные  песенки;  ну  а
Нэнси - существо в бумажном платье и дешевой шали - недопустима!  Удиви-
тельно, как отворачивается Добродетель от грязных чулок и как Порок, со-
четаясь с лентами и ярким нарядом, меняет,  подобно  замужним  женщинам,
свое имя и становится Романтикой.
   Но одна из задач этой книги - показать суровую правду, даже когда она
выступает в обличье тех людей, которые столь превознесены в  романах,  а
посему я не утаил от своих читателей ни одной дырки в сюртуке Плута,  ни
одной папильотки в растрепанных волосах Нэнси. Я совсем не верил в дели-
катность тех, которым не под силу их созерцать. У меня не было ни малей-
шего желания завоевывать сторонников среди подобных людей.  Я  не  питал
уважения к их мнению, хорошему или плохому, не добивался их одобрения  и
не для их развлечения писал.
   О Нэнси говорили, что ее преданная любовь к свирепому  грабителю  ка-
жется неестественной. И в то же время возражали  против  Сайкса,  -  до-
вольно непоследовательно, как смею я думать, - утверждая,  будто  краски
сгущены, ибо в нем нет и следа тех искупающих  качеств,  против  которых
возражали, находя их неестественными в его любовнице. В ответ на послед-
нее возражение замечу только, что, как я опасаюсь, на свете все же  есть
такие бесчувственные и бессердечные натуры, которые окончательно и  без-
надежно испорчены. Как бы там ни было, я уверен в одном: такие люди, как
Сайкс, существуют, и если пристально следить за ними на протяжении  того
же периода времени и при тех же обстоятельствах, что изображены в  рома-
не, они не обнаружат ни в одном своем  поступке  ни  малейшего  признака
добрых чувств. То ли всякое, более мягкое  человеческое  чувство  в  них
умерло, то ли заржавела струна, которой следовало коснуться, и трудно ее
найти - об этом я не берусь судить, но я уверен, что дело обстоит именно
так.
   Бесполезно спорить о том, естественны или неестественны  поведение  и
характер девушки, возможны или немыслимы, правильны или нет. Они -  сама
правда. Всякий, кто наблюдал эти печальные тени жизни, должен это знать.
Начиная с первого появления этой жалкой несчастной девушки и кончая тем,
как она опускает свою окровавленную голову на грудь грабителя, здесь нет
ни малейшего преувеличения или натяжки. Это святая правда, ибо эту прав-
ду бог оставляет в душах развращенных и несчастных; надежда еще тлеет  в
них; последняя чистая капля воды на дне заросшего тиной колодца.  В  ней
заключены и лучшие и худшие стороны  нашей  природы  -  множество  самых
уродливых ее свойств, но есть и самые прекрасные;  это  -  противоречие,
аномалия, кажущиеся невозможными, но это - правда.  Я  рад,  что  в  ней
усомнились, ибо, если бы я нуждался в подтверждении того, что эту правду
нужно сказать, последнее обстоятельство вдохнуло бы в меня  эту  уверен-
ность.
   В тысяча восемьсот пятидесятом году один чудаколдермен во  всеуслыша-
ние заявил в Лондоне, что острова Джекоба нет и никогда не было. Но и  в
тысяча восемьсот шестьдесят седьмом  году  остров  Джекоба  (по-прежнему
место незавидное) продолжает существовать, хотя значительно изменился  к
лучшему.


   ГЛАВА I повествует о месте,  где  родился  Оливер  Твист,  и  обстоя-
тельствах, сопутствовавших его рождению

   Среди общественных зданий в некоем городе, который по многим причинам
благоразумнее будет не называть и которому я не дам никакого вымышленно-
го наименования, находится здание, издавна встречающееся почти  во  всех
городах, больших и малых, именно - работный дом. И в ртом работном  доме
родился, - я могу себя не утруждать указанием дня и числа, так  как  это
не имеет никакого значения для читателя, во всяком случае на данной ста-
дии повествования, - родился смертный, чье имя предшествует началу  этой
главы.
   Когда приходский врач ввел его в сей мир  печали  и  скорбей,  долгое
время казалось весьма сомнительным, выживет ли ребенок,  чтобы  получить
какое бы то ни было имя; по всей вероятности,  эти  мемуары  никогда  не
вышли бы в свет, а если бы вышли, то заняли бы не более двух-трех  стра-
ниц и благодаря этому бесценному качеству являли бы собою самый  краткий
и правдивый образец биографии из всех сохранившихся в литературе  любого
века или любой страны.
   Хотя я не склонен утверждать, что рождение в работном  доме  само  по
себе самая счастливая и завидная участь, какая может выпасть на долю че-
ловека, тем не менее я полагаю, что при данных условиях это было наилуч-
шим для Оливера Твиста. Потому что весьма трудно  было  добиться,  чтобы
Оливер Твист взял на себя заботу о своем дыхании, а это занятие  хлопот-
ливое, хотя обычай сделал его необходимым для нашего безболезненного су-
ществования. В течение некоторого времени  он  лежал,  задыхающийся,  на
шерстяном матрасике, находясь в неустойчивом равновесии между этим миром
и грядущим и решительно склоняясь в пользу последнего. Если бы на протя-
жении этого короткого промежутка времени Оливер был окружен  заботливыми
бабушками, встревоженными тетками, опытными сиделками и премудрыми  док-
торами, он неизбежно и, несомненно был бы загублен. Но  так  как  никого
поблизости не было, кроме нищей старухи, у которой  голова  затуманилась
от непривычной порции пива, и приходского врача, исполнявшего свои  обя-
занности по договору, Оливер и Природа  вдвоем  выиграли  битву.  В  ре-
зультате Оливер после недолгой борьбы вздохнул, чихнул и возвестил  оби-
тателям работного дома о новом бремени, ложившемся на  приход,  испустив
такой громкий вопль, какой только можно было ожидать от младенца мужско-
го пола, который три с четвертью минуты назад получил сей весьма  полез-
ный дар - голос.
   Как только Оливер обнаружил это первое  доказательство  надлежащей  и
свободной деятельности своих легких, лоскутное одеяло, небрежно  брошен-
ное на железную кровать, зашевелилось, бледное лицо молодой женщины при-
поднялось с подушки и слабый голос невнятно произнес:
   - Дайте мне посмотреть на ребенка - и умереть.
   Врач сидел у камина, согревая и потирая ладони. Когда заговорила  мо-
лодая женщина, он встал и, подойдя к  изголовью,  сказал  ласковее,  чем
можно было от него ждать:
   - Ну, вам еще рано говорить о смерти!
   - Конечно, боже избавь! - вмешалась сиделка,  торопливо  засовывая  в
карман зеленую бутылку, содержимое которой  она  с  явным  удовольствием
смаковала в углу комнаты. - Боже избавь! Вот когда она проживет столько,
сколько прожила я, сэр, да произведет на свет тринадцать ребят, и из них
останутся в живых двое, да и те будут с нею в работном доме,  вот  тогда
она образумится и не будет принимать все близко к  сердцу!..  Подумайте,
милая, о том, что значит быть матерью! Какой у вас милый ребеночек!
   По-видимому, эта утешительная перспектива  материнства  не  произвела
надлежащего впечатления. Больная покачала головой и протянула руку к ре-
бенку.
   Доктор передал его в ее объятия. Она  страстно  прижалась  холодными,
бледными губами к его лбу, провела рукой по лицу, дико осмотрелась  вок-
руг, вздрогнула, откинулась назад... и умерла. Ей растирали грудь,  руки
и виски, но сердце остановилось навеки. Что-то говорили о надежде и  ус-
покоении. Но этого она давно уже не ведала.
   - Все кончено, миссис Тингами! - сказал, наконец, врач.
   - Да, все кончено. Ах, бедняжка! - подтвердила  сиделка,  подхватывая
пробку от зеленой бутылки, упавшую на подушку,  когда  она  наклонилась,
чтобы взять ребенка. - Бедняжка!
   - Вам незачем посылать за мной, если ребенок будет кричать, -  сказал
врач, медленно натягивая перчатки. - Очень  возможно,  что  он  окажется
беспокойным. В таком случае дайте ему жидкой кашки. -  Он  надел  шляпу,
направился к двери и, приостановившись у кровати, добавил: -  Миловидная
женщина... Откуда она пришла?
   - Ее принесли сюда вчера вечером, - ответила старуха, - по распоряже-
нию надзирателя. Ее нашли лежащей на улице. Она пришла издалека, башмаки
у нее совсем истоптаны, но откуда и куда она шла - никто не Знает.
   Врач наклонился к покойнице и поднял ее левую РУКУ.
   - Старая история, - сказал он, покачивая головой. - Нет  обручального
кольца... Ну, спокойной ночи!
   Достойный медик отправился обедать, а сиделка, еще раз приложившись к
зеленой бутылке, уселась на низкий стул у камина  и  принялась  облачать
младенца.
   Каким превосходным доказательством  могущества  одеяния  явился  юный
Оливер Твист! Закутанный в одеяло, которое было доселе единственным  его
покровом, он мог быть сыном дворянина и сыном  нищего;  самый  родовитый
человек едва ли смог бы определить подобающее ему место в  обществе.  Но
теперь, когда его облачили в старую коленкоровую рубашонку,  пожелтевшую
от времени, он был отмечен и снабжен ярлыком и сразу Занял свое место  -
приходского ребенка, сироты из работного дома, смиренного колодного бед-
няка, проходящего свой жизненный путь под градом ударов и пощечин,  пре-
зираемого всеми и нигде не встречающего жалости.
   Оливер громко кричал. Если бы мог он знать, что он сирота,  оставлен-
ный на милосердное попечение церковных старост и надзирателей, быть  мо-
жет, он кричал бы еще громче.


   ГЛАВА II повествует о том, как рос, воспитывался и как был  вскормлен
Оливер Твист.

   В течение следующих восьми или десяти месяцев Оливер был жертвой сис-
темы вероломства и обманов. Его кормили из рожка. О голодном малютке-си-
роте, лишенном самого необходимого, власти работного дома доложили  над-
лежащим образом приходским властям.  Приходские  власти  с  достоинством
запросили властей работного дома о том, нет ли какой-нибудь особы  женс-
кого пола, проживающей в доме, которая могла бы доставить Оливеру Твисту
утешение и питание, столь для него необходимые. На это власти  работного
дома ответили, что такой особы нет. Тогда приходские власти  великодушно
и человечно порешили, что Оливера следует  поместить  "на  ферму",  или,
иными словами, препроводить его в отделение работного дома, находившееся
на расстоянии примерно трех миль, где от  двадцати  до  тридцати  других
юных нарушителей закона о бедных копошились по целым дням  на  полу,  не
страдая от избытка пищи или одежды,  под  материнским  надзором  пожилой
особы, которая принимала к себе этих преступников за  семь  с  половиной
пенсов с души. Семь с половиной пенсов в неделю - недурная сумма на  со-
держание ребенка; немало можно приобрести на семь с половиной  пенсов  -
вполне достаточно, чтобы переполнить желудок и вызвать  неприятные  пос-
ледствия. Пожилая особа женского пола была человеком разумным и  опытным
- она Знала, что идет на пользу детям. И она  в  совершенстве  постигла,
что идет на пользу ей самой. Поэтому большую часть еженедельной  стипен-
дии она оставляла себе, а подрастающему  приходскому  поколению  уделяла
значительно меньшую долю, чем та, которая была ему назначена. Иными сло-
вами, она открыла в бездонных глубинах еще большую глубину, проявив себя
великим философом.
   Всем известна история другого философа, который  измыслил  знаменитую
теорию о том, что лошадь может существовать без пищи, И он успешно дока-
зал ее, что довел ежедневную порцию пищи, получаемую его собственной ло-
шадью, до одной соломинки; несомненно он сделал бы ее чрезвычайно  горя-
чим и резвым животным, если бы она не пала за сутки до того дня, как  ей
предстояло перейти на отменную порцию воздуха. К несчастью для  экспери-
ментальной философии той женщины, чьим заботам и покровительству был по-
ручен Оливер Твист, к таким же результатам обычно  приводило  применение
ее системы; потому что в ту самую минуту, когда дитя научалось поддержи-
вать в себе жизнь ничтожной долей самой непитательной пищи, по  преврат-
ности судьбы, в восьми с половиной случаях из десяти, оно или заболевало
от голода и холода, или по недосмотру падало в огонь,  или  погибало  от
удушья. В любом из Этих случаев несчастный малютка  отправлялся  в  иной
мир, чтоб там соединиться со своими родителями, коих он не ведал в этом.
   Иной раз, когда производилось особо строгое  следствие  о  приходском
ребенке, за которым недосмотрели, а он опрокинул на  себя  кровать,  или
которого неумышленно обварили насмерть во время стирки белья -  впрочем,
последнее случалось не часто, ибо все  хоть  скольконибудь  напоминающее
стирку было редким событием на ферме, - присяжным иной раз  приходило  в
голову задавать неприятные вопросы, а прихожане возмущались и подписыва-
ли протест. Но эти дерзкие выступления тотчас  же  пресекались  в  корне
после показания врача и свидетельства бидла; первый всегда вскрывал труп
и ничего в нем не находил - это было в высшей степени  правдоподобно,  а
второй неизменно показывал под присягой все, что было угодно приходу,  -
это было в высшей степени благочестиво. Вдобавок, члены совета регулярно
посещали ферму и накануне всегда посылали бидла известить о своем прибы-
тии. Когда они приезжали, дети были милы и опрятны, а можно ли требовать
большего!
   Нельзя ожидать, чтобы такая система воспитания на  ферме  давала  ка-
кой-нибудь необычайный или богатый урожай. И в тот день,  когда  Оливеру
Твисту исполнилось девять лет, он был бледным, чахлым ребенком, малорос-
лым и несомненно тощим. Но природа заронила добрые семена в грудь Оливе-
ра, и они развивались себе на свободе, чему весьма способствовала  скуд-
ная диета, принятая в учреждении. И, быть  может,  этому  обстоятельству
Оливер был обязан тем, что увидел день, когда ему минуло девять лет.
   Как бы там ни было, но это был день его рождения, и он проводил его в
погребе для угля - в избранном обществе двух юных джентльменов, которые,
разделив с ним основательную порку, были посажены под замок за  то,  что
дерзко осмелились заявить, будто они голодны, - как вдруг  миссис  Манн,
славная леди, возглавляющая Это учреждение, была потрясена внезапным по-
явлением мистера Бамбла, бидла, который старался открыть калитку в воро-
тах сада.
   - Господи помилуй! Это вы, мистер Бамбл? - воскликнула  миссис  Манн,
высовывая голову из окна и искусно притворяясь чрезвычайно обрадованной.
- (Сьюзен, приведите наверх Оливера и тех двух мальчишек и сейчас же  их
вымойте!) Ах, боже мой! Мистер Бамбл, как я рада вас видеть!
   Мистер Бамбл был человек дородный и раздражительный; вместо того что-
бы должным образом ответить на это "чистосердечное" приветствие, он  от-
чаянно тряхнул калитку, а затем угостил ее таким  пинком,  какого  можно
было ждать только от ноги бидла.
   - Ах, боже мой! - вскричала миссис Манн, выбежав  из  дому,  ибо  три
мальчика были к тому времени доставлены наверх. - Подумать  только!  Как
же это я могла позабыть о том, что из-за наших милых ребят  калитка  за-
перта изнутри! Войдите, сэр, прошу вас, войдите, мистер Бамбл,  войдите,
сэр!
   Хотя это приглашение сопровождалось реверансом, который  мог  растро-
гать сердце церковного старосты, оно отнюдь не смягчило бидла.
   - Неужели, миссис Манн, вы считаете почтительным  или  пристойным,  -
осведомился мистер Бамбл, сжимая свою трость,  -  заставлять  приходских
должностных лиц ждать у садовой калитки, когда они являются сюда по при-
ходским делам, связанным с приходскими сиротами? Известно ли вам, миссис
Манн, что вы, так сказать, выборное лицо прихода и получаете жалованье?
   - Право же, мистер Бамбл, я только сообщила коекому  из  наших  милых
деток, которые вас так любят, что Это вы пришли, - с  большим  смирением
ответила миссис Манн.
   Мистер Бамбл был высокого мнения о своем  ораторском  даровании  и  о
своей значительности. Он выказал первое и утвердил второе. Он смягчился.
   - Ладно, миссис Манн, - ответил он более спокойным тоном, - быть  мо-
жет, и так. Войдемте в дом, миссис Манн. Я пришел по делу и  должен  вам
кое-что сообщить.
   Миссис Манн ввела бидла в маленькую гостиную с кирпичным полом, пода-
ла ему стул и услужливо положила перед  ним  на  стол  его  треуголку  и
трость. Мистер Бамбл вытер со лба пот, выступивший после прогулки,  бро-
сил самодовольный взгляд на треуголку и  улыбнулся.  Да,  он  улыбнулся.
Бидлы в конце концов тоже люди, и мистер Бамбл улыбнулся.
   - А теперь не обижайтесь на то, что я вам скажу,  -  заметила  миссис
Манн с чарующей любезностью. - Вы совершили, знаете ли, большую  прогул-
ку, иначе я бы не стала об этом упоминать. Мистер Бамбл, не  выпьете  ли
вы капельку?..
   - Ни капли! Ни капли! - сказал мистер Бамбл, махнув  правой  рукой  с
достоинством, но благодушно.
   - Я думаю, все-таки можно выпить, - сказала миссис Манн, отметив  про
себя тон отказа и жест, его сопровождавший. - Одну капельку, и  немножко
холодной воды и кусочек сахару.
   Мистер Бамбл кашлянул.
   - Только одну капельку, - убеждала миссис Манн.
   - Капельку чего именно? - осведомился бидл.
   - Того самого, что я обязана держать в доме для милых малюток,  чтобы
подбавлять в эликсир Даффи, когда они нездоровы, мистер Бамбл, - ответи-
ла миссис Манн, открывая буфет и доставая бутылку и стакан. - Это  джин.
Я не хочу вас обманывать, мистер Бамбл. Это джин.
   - Вы даете детям Даффи, миссис Манн? - спросил Бамбл,  следя  глазами
за интересной процедурой приготовления смеси.
   - Да благословит их бог, даю, хотя это и  дорого  стоит,  -  ответила
воспитательница. - Знаете ли, сэр, я не могу видеть, как они страдают  у
меня на глазах.
   - Вот именно, - одобрительно сказал мистер Бамбл,  -  не  можете.  Вы
добрая женщина, миссис Манн. - Она поставила стакан на стол.  -  Я  вос-
пользуюсь первым удобным случаем, чтобы доложить об этом совету,  миссис
Манн. - Он придвинул к себе стакан. - У вас материнские чувства,  миссис
Манн. - Он размешал джин с водой. - Я... я с удовольствием выпью за ваше
здоровье, миссис Манн.
   И он залпом выпил полстакана.
   - А теперь к делу, - продолжал бидл, доставая кожаный бумажник. - Ре-
бенку Твисту, которого окрестили Оливером,  исполнилось  сегодня  девять
лет.
   - Да благословит его бог! - вставила миссис Манн,  докрасна  растирая
себе левый глаз кончиком передника.
   - И, несмотря на предложенную награду в десять фунтов, которая  затем
была увеличена до двадцати фунтов, несмотря на чрезвычайные и, я бы ска-
зал, сверхъестественные усилия со стороны прихода, - продолжал Бамбл,  -
нам так и не удалось узнать, кто его отец, а также местожительство,  имя
и звание его матери.
   Миссис Манн с изумлением воздела руки, но  после  недолгого  раздумья
спросила:
   - Как же тогда он вообще получил какую-то фамилию?
   Бидл горделиво выпрямился и сказал:
   - Это я придумал.
   - Вы, мистер Бамбл?
   - Я, миссис Манн. Мы даем фамилии нашим питомцам в алфавитном  поряд-
ке. Последний был на букву С - я его назвал Суобл. Этот был на букву Т -
его я назвал Твист. Следующий будет Унуин, а затем Филиппе.  Я  придумал
фамилии до конца алфавита и, когда мы дойдем до буквы Z, снова  начну  с
начала.
   - Да ведь вы настоящий писатель, сэр! - воскликнула миссис Манн.
   - Ну-ну! - сказал бидл, явно польщенный комплиментом. - Может быть, и
так... Может быть, и так, миссис Манн.
   Он допил джин с водой и прибавил:
   - Так как Оливер теперь подрос и не может оставаться здесь, совет ре-
шил отправить его обратно в работный дом. Я пришел  сам,  чтобы  отвести
его туда. Покажите-ка мне его поскорее.
   - Я сейчас же его приведу, - сказала миссис Манн, выходя из комнаты.
   Оливер, освободившись к тому времени от  того  верхнего  слоя  грязи,
покрывавшей его лицо и руки, какой можно было соскрести за  одно  умыва-
ние, - был введен в комнату своей милостивой покровительницей.
   - Поклонись джентльмену, Оливер, - сказала миссис Манн.
   Оливер отвесил поклон, предназначавшийся как бидлу на  стуле,  так  и
треуголке на столе.
   - Хочешь пойти со мной, Оливер? - величественно спросил мистер Бамбл.
   Оливер готов был сказать, что очень охотно уйдет отсюда с кем угодно,
но, подняв глаза, встретил взгляд миссис Манн,  которая  поместилась  за
стулом бидла и с разъяренной физиономией грозила ему кулаком.  Он  сразу
понял намек - кулак слишком часто оставлял отпечатки на его теле,  чтобы
не запечатлеться глубоко в памяти.
   - А она пойдет со мной? - спросил бедный Оливер.
   - Нет, она не может пойти, - ответил мистер Бамбл. -  Но  иногда  она
будет тебя навещать.
   Это было не очень большим утешением для мальчика. Однако, как ни  был
он мал, у него хватило ума притвориться, будто он с  большим  сожалением
покидает эти места. Ему совсем нетрудно было прослезиться, голод и  дур-
ное обращение - великие помощники в тех случаях, когда вам нужно  запла-
кать. И Оливер плакал и в самом деле очень натурально. Миссис Манн пода-
рила ему тысячу поцелуев и - в этом Оливер нуждался гораздо больше - ку-
сок хлеба с маслом, чтобы он не показался чересчур голодным, когда  при-
дет в работный дом.
   С ломтем хлеба в руке и в коричневой приходской  шапочке  Оливер  был
уведен мистером Бамблом из гнусного дома, где ни одно ласковое слово, ни
один ласковый взгляд ни разу не озарили его унылых младенческих  лет.  И
все же детское его горе было глубоко, когда за ним закрылись ворота кот-
теджа. Как ни были жалки его маленькие товарищи по несчастью, которых он
покидал, - Это были единственные его друзья. И  сознание  своего  одино-
чества в великом, необъятном мире впервые проникло в сердце ребенка.
   Мистер Бамбл шел большими шагами; маленький Оливер,  крепко  ухватив-
шись за его обшитый золотым галуном обшлаг, рысцой бежал рядом с  ним  и
через каждую четверть мили спрашивал: "Далеко ли еще?"  На  эти  вопросы
мистер Бамбл давал очень короткие и резкие ответы, так как недолговечная
приветливость, какую пробуждает в иных сердцах джин с водой, к тому вре-
мени испарилась, и он снова стал бидлом.
   Оливер пробыл в стенах работного дома не более четверти часа  и  едва
успел покончить со вторым ломтем хлеба, как мистер Бамбл, оставивший его
на попечение какой-то старухи, вернулся и, рассказав о  происходившем  в
тот вечер заседании совета, объявил ему, что, по желанию совета, он дол-
жен немедленно предстать перед ним.
   Не имея достаточно ясного представления о том, что такое совет,  Оли-
вер был ошеломлен этим сообщением и не знал, смеяться ему  или  плакать.
Впрочем, ему некогда было об этом раздумывать, так как мистер Бамбл уда-
рил его тростью по голове, чтобы расшевелить, и еще раз по спине,  чтобы
подбодрить, и, приказав следовать за собой, повел его в большую выбелен-
ную известкой комнату, где сидели вокруг стола восемь или десять толстых
джентльменов. Во главе стола восседал в кресле, более высоком,  чем  ос-
тальные, чрезвычайно толстый джентльмен с круглой красной физиономией.
   - Поклонись совету, - сказал Бамбл.
   Оливер смахнул две-три еще не высохшие слезинки и, видя  перед  собой
стол, по счастью, поклонился ему.
   - Как тебя зовут, мальчик? - спросил джентльмен, восседавший в  высо-
ком кресле.
   Оливер испугался стольких джентльменов, приводивших его в  трепет,  а
бидл угостил его сзади еще одним пинком, который  заставил  его  распла-
каться. По этим двум причинам он ответил очень тихо и нерешительно, пос-
ле чего джентльмен в белом жилете обозвал его дураком, сразу развеселил-
ся и пришел в прекрасное расположение духа.
   - Мальчик, - сказал джентльмен в высоком кресле, - слушай меня. Пола-
гаю, тебе известно, что ты сирота?
   - Что это такое, сэр? - спросил бедный Оливер.
   - Мальчик - дурак! Я так и думал, - сказал джентльмен в белом жилете.
   - Тише! - сказал джентльмен, который говорил первым. - Тебе известно,
что у тебя нет ни отца, ни матери и что тебя воспитал приход, не так ли?
   - Да, сэр, - ответил Оливер, горько плача.
   - О чем ты плачешь? - спросил джентльмен в белом жилете.
   И в самом деле - очень странно! О чем мог плакать Этот мальчик?
   - Надеюсь, ты каждый вечер читаешь молитву, - суровым голосом  сказал
другой джентльмен, - и молишься - как надлежит христианину - за тех, кто
тебя кормит и о тебе заботится?
   - Да, сэр, - заикаясь, ответил мальчик.
   Джентльмен, говоривший последним, сам того  не  сознавая,  был  прав.
Оливер и в самом деле был бы христианином и на редкость хорошим христиа-
нином, если бы молился за тех, кто его кормит и о нем заботится.  Но  он
не молился, потому что никто его этому не учил.
   - Прекрасно! Тебя привели сюда, чтобы воспитать и  обучить  полезному
ремеслу, - сказал краснолицый джентльмен, сидевший в высоком кресле.
   - И завтра же, с шести часов утра, ты начнешь трепать пеньку, - доба-
вил угрюмый джентльмен в белом жилете.
   В благодарность за соединение этих двух благодеяний в несложной  опе-
рации трепанья пеньки Оливер, по указанию бидла, низко поклонился и  был
поспешно уведен в большую комнату, где на грубой, жесткой кровати он ры-
дал, пока не заснул. Какая превосходная иллюстрация к милосердным  зако-
нам Англии! Они разрешают беднякам спать!
   Бедный Оливер! Он спал в счастливом неведении, не помышляя о том, что
в этот самый день совет вынес решение, которое должно было  повлиять  на
всю его дальнейшую судьбу. Но совет вынес  решение.  Оно  заключалось  в
следующем.
   Члены этого совета были очень мудрыми, проницательными философами, и,
когда они, наконец, обратили внимание на работный дом, они тотчас подме-
тили то, чего никогда бы не обнаружили простые смертные, а именно:  бед-
няки любили работный дом! Это было поистине место общественного увеселе-
ния для бедных классов; харчевня, где не нужно платить; даровой завтрак,
обед, чай и ужин круглый год; рай из кирпича и известки, где все игра  и
никакой работы! "Ого! - с глубокомысленным видом изрек совет. - Нам-то и
надлежит навести порядок. Мы немедленно положим этому  конец".  И  члены
совета постановили, чтобы всем бедным людям был предоставлен выбор  (так
как, разумеется, они никого не хотели принуждать) либо медленно  умирать
голодной смертью в работном доме, либо быстро умереть вне  его  стен.  С
этою целью они заключили договор с водопроводной компанией на  снабжение
водой в неограниченном количестве и с агентом по торговле зерном на  ре-
гулярное снабжение овсянкой в умеренном количестве и постановили  давать
три раза в день жидкую кашу, луковицу дважды  в  неделю  и  полбулки  по
воскресеньям. Они сделали еще очень много мудрых и  гуманных  распоряже-
ний, касающихся женщин, но их нет необходимости перечислять. Они  милос-
тиво согласились давать развод женатым беднякам ввиду больших  издержек,
сопряженных с бракоразводным процессом в Докторс-Коммонс. И вместо  того
чтобы заставлять человека содержать семью, как они  делали  раньше,  они
отнимали у него семью и превращали  его  в  холостяка!  Трудно  сказать,
сколько просителей из всех слоев общества обратилось бы к ним за пособи-
ем, имея в виду эти два последних пункта, если бы оно не было связано  с
работным домом, но члены совета были люди предусмотрительные  и  приняли
меры против такого осложнения. Пособие было неразрывно связано с  работ-
ным домом и кашей, и это отпугивало людей.
   В течение первого полугодия после появления  Оливера  Твиста  систему
применяли вовсю. Сначала она потребовала немалых расходов, ибо счет гро-
бовщика увеличился и приходилось непрерывно ушивать одежду бедняков, ко-
торая после одной-двух недель каши висела мешком на их исхудавших телах.
Но число обитателей работного дома стало таким же тощим, как и сами бед-
няки, и совет был в восторге.
   Мальчиков кормили в большом зале с кирпичными стенами; в одном  конце
его находился котел, и из этого котла в часы, назначенные  для  принятия
пищи, надзиратель, надев передник, с помощью одной или двух женщин  раз-
давал кашу. Каждый мальчик получал одну мисочку этого превосходного  ме-
сива - не больше, за исключением больших праздников, когда он, кроме то-
го, получал две с четвертью унции хлеба. Миски  никогда  не  приходилось
мыть. Мальчики скоблили их ложками, пока они не начинали снова блестеть;
покончив с этой операцией (которая никогда не  отнимала  много  времени,
так как ложки были почти такой же величины, как миски), они сидели, впи-
ваясь в котел такими жадными глазами, словно собирались пожрать кирпичи,
которыми он был обложен, и занимались тем,  что  жадно  обсасывали  себе
пальцы в надежде найти крупицы каши, случайно на них оставшейся. Мальчи-
ки обычно отличаются прекрасным аппетитом. Оливер Твист и  его  товарищи
на протяжении трех месяцев терпели муки, медленно умирая от  недоедания;
наконец, они стали такими жадными и так обезумели от  голода,  что  один
мальчик, который был рослым для своих лет и не привык к такому положению
вещей (его отец содержал когда-то маленькую харчевню),  мрачно  намекнул
товарищам, что, если ему не прибавят миски каши per diem, он боится, как
бы случайно не съесть ночью спящего с  ним  рядом  тщедушного  мальчика.
Глаза у него были дикие, голодные, и дети слепо ему поверили.  Посовето-
вались; был брошен жребий, кому подойти в тот вечер после ужина к надзи-
рателю и попросить еще каши. И жребий выпал Оливеру Твисту.
   Настал вечер; мальчики заняли свои места. Надзиратель в поварском на-
ряде поместился у котла; его нищие помощницы расположились за  его  спи-
ной. Каша была разлита по мискам. И длинная молитва была прочитана перед
скудной едой. Каша исчезла; мальчики перешептывались  друг  с  другом  и
подмигивали Оливеру, а ближайшие соседи подталкивали его. Он был  совсем
ребенок, впал в отчаяние от голода и стал безрассудным от горя. Он встал
из-за стола и, подойдя с миской и ложкой в руке к  надзирателю,  сказал,
немножко испуганный своей дерзостью:
   - Простите, сэр, я хочу еще.
   Надзиратель был дюжий, здоровый человек, однако он сильно  побледнел.
Остолбенев от изумления, он смотрел несколько секунд на  маленького  мя-
тежника, а затем, ища поддержки, прислонился к котлу. Помощницы  онемели
от удивления, мальчики - от страха.
   - Что такое?.. - слабым голосом произнес, наконец, надзиратель.
   - Простите, сэр, - повторил Оливер, - я хочу еще.
   Надзиратель ударил Оливера черпаком по голове, крепко схватил его  за
руки и завопил, призывая бидла.
   Совет собрался на торжественное заседание, когда мистер Бамбл в вели-
ком волнении ворвался в комнату и, обращаясь к джентльмену, восседавшему
в высоком кресле, сказал:
   - Мистер Лимкинс, прошу прощенья, сэр! Оливер Твист попросил еще  ка-
ши!
   Произошло всеобщее смятение. Лица у всех исказились от ужаса.
   - Еще каши?! - переспросил мистер Лимкинс. -  Успокойтесь,  Бамбл,  и
отвечайте мне вразумительно. Так ли я вас понял: он попросил еще,  после
того как съел полагающийся ему ужин?
   - Так оно и было, сэр, - ответил Бамбл.
   - Этот мальчик кончит жизнь на виселице, - сказал джентльмен в  белом
жилете. - Я знаю: этот мальчик кончит жизнь на виселице.
   Никто не опровергал пророчества джентльмена. Началось оживленное  об-
суждение. Было предписано немедленно отправить Оливера в заточение; а на
следующее утро к воротам было приклеено объявление, что любому, кто  по-
желает освободить приход от Оливера Твиста, предлагается  вознаграждение
в пять фунтов. Иными словами, вознаграждение  в  пять  фунтов  и  Оливер
Твист были предложены любому мужчине или женщине, которые, занимаясь ре-
меслом, торговлей или чем-либо иным, нуждались в ученике.
   - Никогда и ни в чем, - сказал джентльмен в белом жилете, постучав на
следующее утро в ворота и прочитав объявление, - я не  был  так  уверен,
как в том, что этот мальчик кончит жизнь на виселице.
   Намереваясь показать в дальнейшем, прав или не прав был джентльмен  в
белом жилете, я не стану лишать Занимательности это повествование (пола-
гая, что оно обладает этим качеством) и не осмелюсь намекнуть,  ждет  ли
Оливера Твиста такая страшная смерть, или нет.


   ГЛАВА III рассказывает о том, как Оливер Твист едва  не  поступил  на
место, которое оказалось бы отнюдь не синекурой

   В течение недели после совершения кощунственного и позорного преступ-
ления - просьбы о добавочной порции - Оливер сидел взаперти в  темной  и
пустой комнате, куда его заключили по мудрому и милосердному  распоряже-
нию совета. На первый взгляд как будто разумно предположить, что если бы
он отнесся с должным почтением к предсказанию джентльмена в белом  жиле-
те, то раз и навсегда подтвердил бы пророческий дар  этого  джентльмена,
прикрепив один конец носового платка к крюку в стене  и  повесившись  на
другом его конце. Однако для совершения этого подвига существовало  одно
препятствие, а именно: носовые платки, отнесенные к  предметам  роскоши,
были на все грядущие века отторгнуты от носов  бедных  людей  по  специ-
альному приказу совета, собравшегося в полном составе, - по приказу, ко-
торый был скреплен подписями и печатью и торжественно оглашен.
   Еще более серьезным препятствием являлись юный возраст  и  ребяческий
нрав Оливера. Он горько проплакал весь день, а  когда  настала  длинная,
унылая ночь, он заслонил руками глаза, чтобы не видеть тьмы,  и,  забив-
шись в угол, постарался уснуть. То и дело он просыпался, приподнимаясь и
вздрагивая, и все теснее и теснее прижимался к стене, чувствуя, что  хо-
лодная, твердая ее поверхность как бы служит ему защитой от  одиночества
во мраке, его окружающем.
   Да не подумают враги "системы", что во время своего одиночного заклю-
чения Оливер был лишен упражнений, необходимых для здоровья, лишен  при-
личного общества и духовного утешения. Что касается упражнений, то стоя-
ла чудесная холодная погода и ему разрешалось каждое утро совершать  об-
ливание под насосом в обнесенном кирпичной стеной дворе,  в  присутствии
мистера Бамбла, который заботился о том, чтобы он не  простудился,  и  с
помощью трости вызывал ощущение теплоты во всем его теле.  Что  касается
общества, то каждые два дня его водили в зал, где  обедали  мальчики,  и
там секли при всех для примера и предостережения остальным. А  для  того
чтобы не лишить его духовного утешения, его выгоняли пипками каждый  ве-
чер в час молитвы в тот же зал и там разрешали утешать свой дух,  слушая
общую молитву мальчиков, содержавшую специальное  дополнение,  внесенное
по распоряжению совета; в этом дополнении они просили сделать их хороши-
ми, добродетельными, довольными и послушными и избавить от грехов и  по-
роков Оливера Твиста: о последнем в молитве было отчетливо сказано,  что
он находится под особым покровительством и защитой злых сил  и  является
изделием, выпущенным прямо с фабрики самого дьявола.
   Однажды утром, когда Оливер находился в столь же утешительном положе-
нии, мистер Гэмфилд, трубочист, шел по Хай-стрит, глубокомысленно  обду-
мывая пути и способы уплатить недоимки по арендной  плате,  которую  его
квартирохозяин требовал довольно настойчиво. При  самом  оптимистическом
подсчете своих финансов мистер Гэмфилд никак не мог насчитать пяти  фун-
тов, каковая сумма была ему нужна; придя в некое  арифметическое  отчая-
ние, он то ломал себе голову, то старался проломить ее своему ослу,  как
вдруг, поравнявшись с работным домом, заметил на воротах объявление.
   - Тпру-у, - сказал мистер Гэмфилд ослу.
   Осел пребывал в глубэкой задумчивости, размышляя, должно быть, о том,
суждено ли ему получить одну-две кочерыжки, когда он избавится  от  двух
мешков сажи, которыми была нагружена тележка; поэтому, не расслышав при-
казания, он продолжал рысцой подвигаться вперед.
   Мистер Гэмфилд разразился неистовыми проклятиями, относившимися к ос-
лу и в особенности к его глазам, и, бросившись за ним, нанес ему удар по
голове, от которого неизбежно раскололся бы любой череп, кроме ослиного.
Затем, схватив осла за узду, он сильно ее дернул, с целью любезно напом-
нить ему, кто его хозяин, и таким манером повернул  его  обратно.  После
этого он еще раз треснул его по голове, чтобы тот не очухался до  самого
его возвращения. Покончив с этими приготовлениями, он подошел к  воротам
прочитать объявление.
   Заложив руки за спину, у ворот стоял джентльмен в белом жилете,  выс-
казавший только что несколько глубоких мыслей в комнате, где заседал со-
вет. Наблюдая маленькую размолвку между мистером Гэмфилдом и  ослом,  он
радостно улыбнулся, когда этот человек подошел прочесть объявление,  ибо
он сразу угадал, что мистер Гэмфилд - именно такой хозяин,  какой  нужен
Оливеру Твисту. Прочитав бумагу, мистер Гэмфилд тоже улыбнулся, так  как
ему необходима была именно сумма в пять фунтов; что же касается  мальчи-
ка, являвшегося придатком к этой сумме, то мистер Гэмфилд, зная,  какова
пища в работном доме, был уверен, что мальчик окажется очень миниатюрным
экземпляром, весьма подходящим для дымоходов. Поэтому он снова прочел по
складам объявление от начала до конца и затем, притронувшись в знак поч-
тения к своей меховой шапке, обратился к джентльмену в белом жилете.
   - Этот мальчик, сэр, которого приход хочет отдать в ученье... - начал
мистер Гэмфилд.
   - Да, любезный, - со снисходительной улыбкой отозвался  джентльмен  в
белом жилете. - Что вы о нем скажете?
   - Если приход желает, чтобы он обучился  приятному  ремеслу,  доброму
почтенному ремеслу трубочиста, - продолжал мистер  Гэмфилд,  -  то  могу
сказать, что мне нужен ученик и я готов его взять.
   - Войдите, - сказал джентльмен в белом жилете.
   Мистер Гэмфилд, замешкавшись позади, угостил осла еще одним ударом по
голове и еще раз дернул его за узду, предостерегая, чтобы он  не  убежал
во время его отсутствия, а затем последовал за джентльменом в белом  жи-
лете в ту комнату, где Оливер впервые увидел этого джентльмена.
   - Это скверное ремесло, - сказал мистер Лимкинс, когда Гэмфилд  снова
заявил о своем желании.
   - Случалось, что мальчики задыхались в дымоходах, -  произнес  другой
джентльмен.
   - Это потому, что смачивали солому, прежде чем зажечь  ее  в  камине,
чтобы заставить мальчика выбраться наружу, - сказал Гэмфилд. - От  этого
только дым валит, а огня нет! Ну, а от дыму нет никакого  толку,  он  не
заставит мальчика вылезти, он его усыпляет, а мальчишке Этого  только  и
нужно. Мальчишки - народ очень упрямый и очень ленивый,  джентльмены,  и
ничего нет лучше славного горячего огонька, чтобы заставить  их  быстре-
хонько спуститься. К тому же это доброе дело, джентльмены,  потому  как,
если они застрянут в дымоходе, а им начнешь поджаривать пятки,  они  изо
всех сил стараются высвободиться.
   Такое объяснение как будто очень позабавило джентльмена в белом жиле-
те, но веселость эта быстро угасла от взгляда, брошенного на него мисте-
ром Лимкинсом. Затем члены совета беседовали между собой в течение  нес-
кольких минут, но так тихо, что  можно  было  расслышать  только  слова:
"сокращение расходов", "прекрасно отразится на балансе",  "выпустим  пе-
чатный отчет". Да и эти слова удалось расслышать только потому,  что  их
повторяли очень часто и выразительно.
   Наконец, перешептывание прекратилось, и, когда члены совета вернулись
на свои места и снова обрели торжественный вид, мистер Лимкинс сказал:
   - Мы обсудили ваше предложение и не одобряем его.
   - Отнюдь не одобряем, - сказал джентльмен в белом жилете.
   - Решительно не одобряем, - добавили остальные члены совета.
   Так как мистеру Гэмфилду случилось пострадать от пустячного обвинения
в том, что он забил до смерти трех или  четырех  мальчиков,  то  у  него
мелькнула мысль, что члены совета, по какому-то непонятному капризу, во-
образили, будто это обстоятельство, не имеющее отношения к делу,  должно
повлиять на их решение. Правда, это отнюдь не походило на их обычный об-
раз действия, однако, не имея особого желания воскрешать  старые  слухи,
он повертел в руках шапку и медленно отошел от стола.
   - Стало быть, вы не хотите отдать его  мне,  джентльмены?  -  спросил
мистер Гэмфилд, приостановившись у двери.
   - Не хотим, - ответил мистер Лимкинс, - ремесло у вас скверное, и  мы
считаем, что надо снизить предложенную нами премию.
   Физиономия мистера Гэмфилда прояснилась; он быстрым шагом  подошел  к
столу и сказал:
   - Сколько дадите, джентльмены? Ну-ка! Не обижайте  бедного  человека.
Сколько дадите?
   - Я бы сказал, что трех фунтов десяти шиллингов хватит  за  глаза,  -
ответил мистер Лимкинс.
   - Десять шиллингов сбросить, - вмешался джентльмен в белом жилете.
   -  Послушайте!  -  сказал  Гэмфилд.  -  Порешим  на  четырех  фунтах,
джентльмены. Порешим на четырех фунтах, и вы избавитесь от  него  раз  и
навсегда. Идет?
   - Три фунта десять, - твердо повторил мистер Лимкинс.
   - Послушайте, джентльмены, разделим разницу пополам, - предложил Гэм-
филд. - Три фунта пятнадцать.
   - Ни одного фартинга не прибавлю, - был твердый ответ мистера Лимкин-
са.
   - Уж очень вы меня прижимаете,  джентльмены,  -  нерешительно  сказал
Гэмфилд.
   - Ну-ну! Вздор! - сказал джентльмен в белом жилете. - Он стоит  того,
чтобы его взяли без всякой премии. Забирайте его, глупый вы человек! Это
самый подходящий для вас мальчик. Время от  времени  его  нужно  угощать
палкой - это пойдет ему на пользу. А его содержание не обойдется дорого,
потому что его не закармливали с самого рождения. Ха-ха-ха!
   Мистер Гэмфилд хитрым взглядом окинул лица сидевших за столом и,  за-
метив, что они улыбаются, сам начал ухмыляться. Сделка  была  заключена.
Мистеру Бамблу немедленно объявили, что Оливер и  его  документы  должны
быть в тот же день препровождены к судье для подписи и утверждения.
   Во исполнение этого решения маленького Оливера,  крайне  удивленного,
выпустили из заточения и приказали надеть чистую рубашку. Едва он  успел
покончить с этим совершенно непривычным гимнастическим упражнением,  как
мистер Бамбл собственноручно принес ему миску с кашей и праздничную пор-
цию хлеба - две с четвертью унции.
   При этом потрясающем зрелище Оливер жалобно заплакал: он подумал, - и
это было вполне естественно, - что совет решил убить его  для  каких-ни-
будь полезных целей, в противном случае его ни за что не  стали  бы  так
откармливать.
   - Не плачь, Оливер, а то глаза покраснеют. Ешь свою кашу и будь  бла-
годарен! - сказал мистер Бамбл внушительным и торжественным юном. - Тебя
собираются отдать в ученье, Оливер.
   - В ученье, сэр? - дрожа, переспросил мальчик.
   -  Да,  Оливер,  -  сказал  мистер  Бамбл.  -  Добрые  и  милосердные
джентльмены, которые заменяют тебе родителей, Оливер, потому что своих у
тебя нет, хотят отдать тебя в ученье, поставить на ноги и сделать из те-
бя человека, хотя это обойдется приходу в три  фунта  десять  шиллингов!
Три фунта десять, Оливер! Семьдесят шиллингов... сто сорок шестипенсови-
ков! И все это для дрянного сироты, которого никто не может полюбить!
   Когда мистер Бамбл, устрашающим голосом произнеся эту  речь,  остано-
вился, чтобы перевести дух, слезы заструились по лицу бедного  мальчика,
и он горько зарыдал.
   - Полно, - сказал мистер Бамбл уже не таким торжественным тоном,  ибо
ему лестно было видеть, какое впечатление производит его красноречие.  -
Полно, Оливер! Вытри глаза обшлагом куртки и не роняй слез в  кашу.  Это
очень неразумно, Оливер.
   И в самом деле это было неразумно, так как в каше  и  без  того  было
достаточно воды.
   По пути к судье мистер Бамбл сообщил Оливеру, что  он  сейчас  должен
казаться счастливым и, когда старый джентльмен спросит его, хочет ли  он
поступить в ученье, ответить, что ему этого очень хочется. Оба предписа-
ния Оливер обещал исполнить, тем более что трудно себе представить,  как
деликатно намекнул мистер Бамбл, какая его постигнет судьба, если он  не
выполнит того или другого. Когда они  явились  в  камеру  судьи,  мистер
Бамбл запер его одного в маленькой комнатке и приказал ждать здесь, пока
он за ним зайдет.
   С сильно бьющимся сердцем мальчик ждал около получаса. По  прошествии
этого времени мистер Бамбл просунул в дверь  голову,  не  украшенную  на
этот раз треуголкой, и громко сказал:
   - Оливер, милый мой, пойдем к джентльменам. -  Произнеся  эти  слова,
мистер Бамбл принял мрачный и угрожающий вид и шепотом добавил: - Помни,
что я тебе сказал, негодный мальчишка!
   Его манера обращения сбивала с толку, и Оливер простодушно заглянул в
лицо мистеру Бамблу, но сей джентльмен помешал ему сделать какое  бы  то
ни было Замечание и немедленно повел его в смежную комнату, дверь  кото-
рой была открыта.
   Это была просторная комната с большим окном. За конторкой сидели  два
старых джентльмена с напудренными волосами; один читал  газету,  другой,
вооружившись очками в черепаховой оправе, изучал лежавший перед ним  ку-
сок пергамента. Мистер Лимкинс стоял перед конторкой с одной стороны,  а
мистер Гэмфилд - его лицо было кое-как умыто - с другой; два-три  грубо-
ватых на вид человека в высоких сапогах слонялись вокруг.
   Старый джентльмен в очках в конце концов задремал над  куском  перга-
мента, и, когда мистер Бамбл поставил Оливера перед конторкой, в течение
нескольких минут длилось молчание.
   - Вот он, этот мальчик, ваша честь, - сказал мистер Бамбл.
   Старый джентльмен, который читал газету, приподнял на минуту голову и
дернул другого старого джентльмена за рукав, после чего тот проснулся.
   - О, это тот самый мальчик? - промолвил старый джентльмен.
   - Он самый, сэр, - отвечал  мистер  Бамбл.  -  Милый  мой,  поклонись
судье.
   Оливер встрепенулся и отвесил  почтительнейший  поклон.  Рассматривая
напудренные волосы судей, он с недоумением размышлял о том, неужели  все
члены совета так и рождаются с этой белой пылью на  голове  и  потому-то
становятся сразу членами совета.
   - Ну-с, - сказал старый джентльмен, - полагаю, ему  нравится  ремесло
трубочиста?
   - Он без ума от него, ваша честь, - ответил Бамбл и украдкой  ущипнул
Оливера, давая понять, что лучше ему с этим не спорить.
   -  И  он  хочет  быть  трубочистом,  не  так  ли?  -  спросил  старый
джентльмен.
   - Если бы мы вздумали завтра обучать его какомунибудь другому  ремес-
лу, он тотчас же сбежал бы, ваша честь, - отвечал Бамбл.
   - А этот человек, будущий его хозяин... вы, сэр... вы  будете  хорошо
обращаться с ним... кормить его... и тому подобное, не правда ли, сэр? -
сказал старый джентльмен.
   - Раз я говорю, что буду, значит буду, - угрюмо ответил  мистер  Гэм-
филд.
   - Речь у вас грубоватая, друг  мой,  но  вы  производите  впечатление
честного, прямодушного человека, -  сказал  старый  джентльмен,  обратив
свои очки в сторону кандидата на премию за Оливера.
   Мерзкая физиономия этого кандидата была  поистине  отмечена  клеймом,
удостоверявшим его жестокость. Но  судья  был  подслеповат  и  впадал  в
детство, и потому вряд ли можно было ожидать, чтобы он подметил то,  что
подмечали другие.
   - Надеюсь, что так, сэр, - сказал мистер Гэмфилд с отвратительной ус-
мешкой.
   - Я в этом не сомневаюсь, друг мой, -  отозвался  старый  джентльмен,
прочнее водрузив очки на нос и озираясь в поисках чернильницы.
   Это был решающий момент в жизни Оливера. Если бы чернильница  находи-
лась там, где предполагал ее найти старый джентльмен, он обмакнул  бы  в
нее перо, подписал бумагу и Оливер был бы немедленно уведен. Но так  как
она стояла под самым его носом, он, разумеется, осмотрев  всю  конторку,
не нашел ее и когда, продолжая поиски, случайно  посмотрел  прямо  перед
собой, взгляд его упал на бледное, испуганное лицо Оливера Твиста, кото-
рый, не обращая внимания на предостерегающие взоры и щипки Бамбла,  гля-
дел на отвратительную физиономию своего будущего хозяина  со  страхом  и
ужасом, столь нескрываемым, что этого не мог не заметить даже  подслепо-
ватый судья.
   Старый джентльмен помедлил, положил перо и перевел взгляд  с  Оливера
на мистера Лимкинса, который взял понюшку табаку, стараясь принять  без-
заботный и независимый вид.
   - Мальчик! - сказал старый джентльмен, перегнувшись через конторку.
   Оливер вздрогнул при этих словах. Ему можно простить это, потому  что
голос звучал ласково, а незнакомые звуки пугают людей. Он задрожал  всем
телом и Залился слезами.
   - Мальчик, - повторил старый джентльмен, - ты бледен и взволнован.  В
чем дело?
   - Отойдите от него, бидл... - сказал другой судья, отложив газету и с
любопытством наклонившись вперед. - А теперь, мальчик,  объясни  нам,  в
чем дело. Не бойся.
   Оливер упал на колени и, сжав руки, стал умолять, чтобы его  отослали
обратно в темную комнату... морили голодом...  избивали...  убили,  если
это им угодно, но только не отправляли с этим страшным человеком.
   - Вот как! - сказал мистер Бамбл, весьма торжественно воздев  руки  и
возведя очи горе. - Вот как! Из всех лукавых и коварных сирот,  каких  я
когда-либо видел, ты, Оливер, самый наглый из наглых.
   - Придержите язык, бидл, - сказал  второй  старый  джентльмен,  когда
мистер Бамбл произнес этот сложный Эпитет.
   - Прошу прощения, ваша честь, - сказал мистер Бамбл,  не  веря  своим
ушам. - Ваша честь изволили обращаться ко мне?
   - Да. Придержите язык.
   Мистер Бамбл остолбенел  от  изумления.  Бидлу  приказано  придержать
язык! Светопреставление!
   Старый джентльмен в очках в черепаховой оправе  посмотрел  на  своего
коллегу. Тот многозначительно кивнул головой.
   - Мы отказываемся утвердить этот договор, - сказал старый джентльмен,
отбрасывая в сторону пергамент.
   - П... надеюсь... - заикаясь, начал мистер Лимкинс, - я надеюсь, что,
основываясь на показаниях ребенка, ничем не подкрепленных, судьи не при-
дут к тому заключению, будто приходские власти  виновны  в  каком-нибудь
недостойном поступке.
   - Судьи не обязаны выносить какое бы то ни было заключение  по  этому
вопросу, - резко произнес второй старый джентльмен. - Отведите  мальчика
обратно в работный дом и обращайтесь с ним  хорошо.  По-видимому,  он  в
этом нуждается.
   В тот же вечер джентльмен в белом жилете заявил совершенно  категори-
чески, что Оливер не только будет повешен, но что его вдобавок  приволо-
кут к месту казни в четвертуют. Мистер Бамбл мрачно и таинственно  пока-
чал головой и выразил желание, чтобы он обратился к  добру,  после  чего
мистер Гэмфилд пожелал, чтобы он попал к нему в руки; и хотя мистер Гэм-
филд почти во всем соглашался с приходским бидлом, он, по-видимому,  ре-
шительно с ним разошелся, выразив такое пожелание.
   На следующее утро публику снова известили о  том,  что  Оливер  Твист
сдается внаем и что пять фунтов будут уплачены  тому,  кто  пожелает  им
владеть.


   ГЛАВА IV Оливеру предложили другое место, и он впервые  выступает  на
жизненном поприще

   Если молодому человеку из аристократической семьи не могут обеспечить
выгодной должности по завещанию, дарственной или купчей, то его  принято
отправлять в плавание. Подражая столь мудрому и  спасительному  примеру,
члены совета принялись обсуждать, уместно ли  будет  спровадить  Оливера
Твиста на какое-нибудь маленькое торговое судно, отправляющееся  в  пре-
восходный, гибельный для здоровья порт. Это казалось наилучшим из всего,
что только можно было с ним сделать: какнибудь после обеда шкипер, нахо-
дясь в игривом расположении духа, по всей вероятности,  засечет  его  до
смерти или проломит ему череп железным ломом; и та и другая забава явля-
ются, как  многим  известно,  излюбленным  и  повседневным  развлечением
джентльменов этого рода. Чем дольше члены  совета  рассматривали  данный
случай с упомянутой точки зрения, тем больше  разнообразных  преимуществ
открывалось  им  в  задуманном  плане;  и  они  пришли  к  решению,  что
единственный способ облагодетельствовать Оливера - безотлагательно  отп-
равить его в плавание.
   Мистера Бамбла послали предварительно навести справки с  целью  отыс-
кать какого-нибудь капитана, которому нужен кают-юнга, не  имеющий  дру-
зей, и Бамбл возвращался в работный дом  сообщить  о  результатах  своей
миссии, как вдруг встретил у ворот мистера Сауербери,  приходского  гро-
бовщика.
   Мистер Сауербери был высоким, сухощавым, ширококостным  человеком,  в
поношенном черном костюме, в заштопанных бумажных  чулках  тоже  черного
цвета и таких же башмаках, физиономия его не была от природы  предназна-
чена для улыбки, но, в общем, ему не была чужда  профессиональная  весе-
лость. Походка у него была эластичная, а лицо  выражало  искреннее  удо-
вольствие, когда он подошел к мистеру Бамблу и сердечно пожал ему руку.
   - Я снял мерку с двух женщин, умерших сегодня ночью, мистер Бамбл,  -
сказал гробовщик.
   - Вы сколотите себе состояние, мистер Сауербери,  -  отозвался  бидл,
запуская большой и указательный пальцы в протянутую ему гробовщиком  та-
бакерку; это была искусно сделанная маленькая  модель  гроба.  -  Уверяю
вас, вы сколотите себе состояние, мистер Сауербери!  -  повторил  мистер
Бамбл, дружески похлопав гробовщика тростью по плечу.
   - Вы полагаете? - сказал гробовщик таким тоном, как будто он и  приз-
навал и оспаривал возможность такого события. - Приходский совет  назна-
чил очень низкую цену, мистер Бамбл.
   - Да и гробы невелики... - ответил бидл, позволив себе улыбнуться  не
больше, чем это подобало важному должностному лицу.
   Мистера Сауербери это очень позабавило, что было вполне понятно, и он
смеялся долго и неудержимо.
   - Ну, что же, мистер Бамбл, - произнес он наконец, - нельзя отрицать,
что с тех пор, как введена новая система питания,  гробы  стали  чуточку
поуже и пониже, чем в былые времена. Но должны же мы  получать  какую-то
прибыль, мистер Бамбл! Сухое, выдержанное дерево стоит недешево, сэр,  а
железные ручки пересылают по каналу из Бирмингема.
   - Так-то оно так, - сказал мистер Бамбл,  -  каждое  ремесло  требует
затрат. Конечно, дозволительно получать честный барыш.
   - Разумеется! - подтвердил гробовщик. - И если я не получаю барыша на
той или другой статье, ну что  ж,  к  конце  концов  я  свое  наверстаю,
хи-хи-хи!
   - Вот именно, - сказал мистер Бамбл.
   - Однако я должен сказать... -  продолжал  гробовщик,  возвращаясь  к
размышлениям, прерванным бидлом,  -  однако  я  должен  сказать,  мистер
Бамбл, что есть одно немаловажное затруднение.  Видите  ли,  чаще  всего
умирают люди тучные. Те, что были лучше обеспечены и много  лет  платили
налоги, чахнут в первую очередь, когда попадают в работный дом. И разре-
шите вам сказать, мистер Бамбл, что три-четыре дюйма, превышающие норму,
- нешуточная потеря, в особенности если приходится содержать семью, сэр.
   Так как мистер Сауербери произнес эти слова с негодованием  -  вполне
простительным - обиженного человека и так как мистер Бамбл почувствовал,
что в них кроется нечто, предосудительное для чести прихода, сей послед-
ний джентльмен почел нужным заговорить о другом. Мысли его  были  заняты
главным образом Оливером Твистом, и о нем-то он и заговорил.
   - Кстати, - сказал мистер Бамбл, - не знаете ли вы кого-нибудь,  кому
бы нужен был мальчик? Приходский ученик, который в настоящее время явля-
ется обузой, я бы сказал - жерновом на шее прихода... Выгодные  условия,
мистер Сауербери, выгодные условия.
   С этими словами мистер Бамбл коснулся тростью  объявления,  висевшего
над его головой, и три раза отчетливо ударил по  словам  "пять  фунтов",
которые были напечатаны гигантскими буквами романским шрифтом.
   - Ах, бог ты мой! - воскликнул гробовщик, схватив мистера  Бамбла  за
обшитый золотым галуном лацкан его шинели. - Да ведь об этом-то я и  хо-
тел с вами поговорить! Знаете ли... Боже мой, какая  красивая  пуговица,
мистер Бамбл! Я до сей поры не обращал на нее внимания.
   - Да, мне кажется, что она недурна, - промолвил бидл, горделиво  бро-
сив взгляд на большие бронзовые пуговицы, украшавшие его шинель. - Штамп
тот же, что  и  на  приходской  печати:  добрый  самаритянин,  врачующий
больного и немощного. Приходский совет преподнес мне эту шинель на Новый
год, мистер Сауербери. Помню, я впервые надел ее,  чтобы  присутствовать
на следствии о том разорившемся  торговце,  который  умер  в  полночь  у
подъезда.
   - Припоминаю, - сказал гробовщик. - Присяжные вынесли решение:  "Умер
от холода и отсутствия самого необходимого для  поддержания  жизни",  не
правда ли?
   Мистер Бамбл кивнул головой.
   - И они как будто вынесли специальный вердикт, - продолжал гробовщик,
- присовокупив, что если бы чиновник по надзору за бедными...
   - Вздор! Чепуха! - перебил бидл. - Если бы совет прислушивался к  тем
глупостям, какие говорят эти невежды присяжные, у него было бы  дела  по
горло.
   - Истинная правда, - согласился гробовщик, - по горло.
   - Присяжные, - продолжал мистер Бамбл, крепко сжимая трость, ибо  та-
кая была у него привычка, когда он сердился, - присяжные - это невежест-
венные, пошлые, жалкие негодяи!
   - Верно, - подтвердил гробовщик.
   - В философии и политической экономии они смыслят вот сколько! - ска-
зал бидл, презрительно щелкнув пальцами.
   - Именно так, - подтвердил гробовщик.
   - Я их презираю! - сказал бидл, весь побагровев.
   - Я тоже, - присовокупил гробовщик.
   - И мне бы только хотелось, чтобы эти независимые присяжные попали  к
нам в дом на одну-две недельки, - сказал бидл. - Правила и порядок, вве-
денные советом, быстро бы их усмирили.
   - Оставим-ка их в покое, - сказал гробовщик.
   С этими словами он одобрительно улыбнулся, чтобы умерить  нарастающий
гнев вознегодовавшего приходского служителя.
   Мистер Бамбл снял треуголку, вынул из тульи носовой платок -  он  ра-
зозлился, и пот выступил у него на лбу, - вытер лоб, снова  надел  треу-
голку и, повернувшись к гробовщику, сказал более спокойным тоном:
   - Ну, так как же насчет мальчика?
   - О, знаете ли, мистер Бамбл, - отозвался гробовщик, - я плачу  нема-
лый налог в пользу бедных.
   - Гм! - сказал мистер Бамбл. - А дальше что?
   - А вот что, - ответил гробовщик: - я думал, что если я столько плачу
в пользу бедных, то, стало быть, имею право извлечь  из  них  как  можно
больше, мистер Бамбл. И... и... кажется, я сам возьму этого мальчика.
   Мистер Бамбл схватил гробовщика под руку и повел его  в  дом.  Мистер
Сауербери в течение пяти минут договаривался с членами  совета,  и  было
решено, что Оливер отправится к нему в тот же вечер "на пробу". Примени-
тельно к приходскому ученику это означало следующее: если  хозяин  после
короткого испытания убедится, что может, не слишком заботясь  о  питании
мальчика, заставить его изрядно работать, он вправе оставить его у  себя
на определенный срок и распоряжаться им по своему усмотрению.
   Когда маленького Оливера привели  в  тот  вечер  к  "джентльменам"  и
объявили ему, что он сегодня же поступает в услужение  к  гробовщику,  а
если он вздумает пожаловаться на свое положение  или  когда-нибудь  вер-
нуться в приход, его отправят в плавание либо  прошибут  ему  голову,  -
Оливер выказал так мало волнения, что все единогласно признали  его  за-
коснелым юным негодяем и приказали мистеру Бамблу немедленно его увести.
   Вполне естественно, что члены совета должны были скорее, чем кто-либо
другой, прийти в величайшее и добродетельное изумление и ужас при малей-
ших признаках бесчувственности со стороны кого бы то ни было, но в  дан-
ном случае они несколько заблуждались. Дело в том, что Оливер отнюдь  не
был бесчувственным;  пожалуй,  он  даже  отличался  чрезмерной  чувстви-
тельностью, а в результате дурного обращения был близок  к  тому,  чтобы
стать тупым и угрюмым до конца жизни. В полном молчании он принял извес-
тие о своем назначении, забрал свое имущество - его не очень трудно было
нести, так как оно помещалось в пакете  из  оберточной  бумаги,  имевшем
полфута длины, полфута ширины и три дюйма толщины, - надвинул  шапку  на
глаза и, уцепившись за обшлаг мистера Бамбла, отправился  с  этим  долж-
ностным лицом к месту новых терзаний.
   Сначала мистер Бамбл вел Оливера, не обращая на него  внимания  и  не
делая никаких замечаний, ибо бидл высоко держал голову, как  и  подобает
бидлу, а так как день был ветреный, маленького Оливера совершенно  скры-
вали полы шинели мистера Бамбла, которые развевались и обнажали во  всей
красе жилет с лацканами и короткие коричневые плюшевые штаны. Но,  приб-
лизившись к месту назначения, мистер Бамбл счел нужным взглянуть вниз  и
убедиться, что мальчик находится в должном виде, готовый предстать перед
новым хозяином; так он и поступил, скроив надлежащую мину, милостивую  и
покровительственную.
   - Оливер! - сказал мистер Бамбл.
   - Да, сэр? - тихим, дрожащим голосом отозвался Оливер.
   - Сдвиньте шапку на лоб, сэр, и поднимите голову!
   Хотя Оливер тотчас же исполнил приказание и  свободной  рукой  быстро
провел по глазам, но когда он поднял их  на  своего  проводника,  в  них
блестели слезинки. Мистер Бамбл сурово посмотрел на Оливера, но  у  того
слезинка скатилась по щеке. За ней последовала еще и еще  одна.  Ребенок
сделал неимоверное усилие, но оно ни к чему не привело. Вырвав у мистера
Бамбла свою руку, он обеими руками закрыл лицо и заплакал, а слезы  про-
сачивались между подбородком и костлявыми пальцами.
   - Вот как! - воскликнул мистер Бамбл, останавливаясь и бросая на сво-
его питомца злобный взгляд. - Вот как! Из всех неблагодарных,  испорчен-
ных мальчишек, каких мне случалось видеть, ты, Оливер, самый...
   - Нет, нет, сэр! - всхлипывая, воскликнул Оливер, цепляясь  за  руку,
которая держала хорошо знакомую ему трость. - Нет, нет, сэр!  Я  исправ-
люсь, право же, я исправлюсь, сэр! Я еще очень  маленький,  сэр,  и  та-
кой... такой...
   - Какой - такой? - с изумлением спросил мистер Бамбл.
   - Такой одинокий, сэр - Очень одинокий! - воскликнул ребенок.  -  Все
меня ненавидят. О сэр, пожалуйста, не сердитесь на меня!
   Мальчик прижал руку к сердцу и со  слезами,  вызванными  неподдельным
горем, посмотрел в лицо спутнику.
   Мистер Бамбл с некоторым удивлением встретил жалобный  и  беспомощный
взгляд Оливера, раза три-четыре хрипло откашлялся и, пробормотав  что-то
об этом "надоедливом кашле", приказал Оливеру осушить слезы и быть хоро-
шим мальчиком. Затем он снова взял его за руку и молча продолжал путь.
   Когда вошел мистер Бамбл, гробовщик, только что  закрывший  ставни  в
лавке, делал какие-то записи в приходо-расходной книге при свете  унылой
свечи, весьма Здесь уместной.
   - Эге! - сказал гробовщик, оторвавшись от книги и не дописав слово. -
Это вы! Бамбл?
   - Я самый, мистер Сауербери, - отозвался бидл. - Ну вот! Я вам привел
мальчика.
   Оливер поклонился.
   - Так это и есть тот самый мальчик? - спросил гробовщик,  подняв  над
головой свечу, чтобы лучше рассмотреть Оливера. - Миссис Сауербери, будь
так добра, зайди сюда на минутку, дорогая моя.
   Из маленькой комнатки позади лавки вышла миссис Сауербери.  Это  была
невысокая, тощая, высохшая женщина с ехидным лицом.
   - Милая моя, - почтительно сказал мистер Сауербери, - это  тот  самый
мальчик из работного дома, о котором я тебе говорил.
   Оливер снова поклонился.
   - Ах, боже мой! - воскликнула жена гробовщика. - Какой он маленький!
   - Да, он, пожалуй, мал ростом, - согласился мистер Бамбл, посматривая
на Оливера так, словно тот был виноват, что не дорос. - Он и в самом де-
ле маленький. Этого нельзя отрицать. Но он подрастет, миссис  Сауербери,
он подрастет.
   - Да что и говорить! - с раздражением отозвалась Эта леди. -  Подрас-
тет на наших хлебах. Я никакой выгоды не вижу от  приходских  детей:  их
содержание обходится дороже, чем они сами того стоят. По мужчины  всегда
думают, что они все знают лучше нас... Ну, ступай вниз, мешок с костями!
   С этими словами жена гробовщика открыла боковую  дверь  и  вытолкнула
Оливера на крутую лестницу, ведущую в каменный подвал, сырой  и  темный,
служивший преддверием угольного погреба и носивший название кухни; здесь
сидела девушка, грязно одетая, в стоптанных  башмаках  и  дырявых  синих
шерстяных чулках.
   - Шарлотт, - сказала миссис Сауербери, спустившаяся вслед  за  Оливе-
ром, - дайте этому мальчику остатки холодного мяса, которые отложены для
Трипа. Трип с утра не приходил домой и может обойтись без них.  Надеюсь,
мальчик не настолько привередлив, чтобы отказываться  от  них...  Верно,
мальчик?
   У Оливера глаза засверкали при слове "мясо", он Задрожал  от  желания
съесть его и дал утвердительный ответ, после чего  перед  ним  поставили
тарелку с объедками.
   Хотел бы я, чтобы какой-нибудь откормленный философ, в  чьем  желудке
мясо и вино превращаются в желчь, чья кровь холодна как  лед,  а  сердце
железное, - хотел бы я, чтобы он посмотрел, как Оливер Твист  набросился
на изысканные яства, которыми пренебрегла бы собака! Хотел бы  я,  чтобы
он был свидетелем того, с какой жадностью Оливер, терзаемый страшным го-
лодом, разрывал куски мяса! Еще больше мне хотелось бы увидеть, как Этот
философ с таким же наслаждением поедает такое же блюдо.
   - Ну что? - спросила жена гробовщика, когда Оливер покончил со  своим
ужином; она следила за ним в безмолвном ужасе, с тревогой предвидя,  ка-
кой будет у него аппетит. - Кончил?
   Не видя поблизости ничего съедобного, Оливер ответил утвердительно.
   - Ну так ступай за мной, - сказала миссис  Сауербери,  взяв  грязную,
тускло горевшую лампу и поднимаясь по лестнице. - Твоя постель под  при-
лавком. Надеюсь, ты можешь спать среди гробов? А впрочем, это не важно -
можешь или нет, потому что больше тебе спать негде. Иди!  Не  оставаться
же мне здесь всю ночь!
   Оливер больше не мешкал и покорно пошел за своей новой хозяйкой.


   ГЛАВА V Оливер знакомится с товарищами по профессии. Впервые  побывав
на похоронах, он приходит к неблагоприятному выводу о ремесле своего хо-
зяина

   Оставшись один в лавке гробовщика, Оливер поставил лампу на верстак и
робко осмотрелся вокруг с чувством благоговения и  страха,  которое  без
труда поймут многие люди значительно старше его.  Недоделанный  гроб  на
черных козлах, стоявший посреди лавки, казался таким унылым и  зловещим,
что холодок пробегал у Оливера по спине, когда он  посматривал  на  этот
мрачный предмет: ему чудилось, что какая-то ужасная фигура вот-вот  мед-
ленно приподнимет голову и он сойдет с ума от страха. Вдоль стены в  об-
разцовом порядке выстроился длинный ряд вязовых досок, заготовленных для
гробов; в тусклом свете они казались сутулыми привидениями,  засунувшими
руки в карманы. Таблички для гробов, стружки, гвозди с блестящими  шляп-
ками и обрезки черной материи валялись на полу, а стену за прилавком ук-
рашала картина, на которой были очень живо  изображены  два  немых  пла-
кальщика в туго накрахмаленных галстуках, стоящие на посту у дверей  до-
ма, к которому подъезжал катафалк, запряженный четверкой  вороных  лоша-
дей. В лавке было душно и жарко. Казалось, воздух пропитан запахом  гро-
бов. Местечко под прилавком, куда был брошен ему тюфяк, напоминало моги-
лу.
   Но не только эта унылая обстановка угнетала Оливера. Он  был  один  в
незнакомом месте, а все мы знаем, каким покинутым и несчастным может по-
чувствовать себя любой из нас при таких обстоятельствах. У  мальчика  не
было любящих или любимых друзей. Не было у  него  сожалений  о  недавней
разлуке; не было дорогого, близкого лица, которое ему  мучительно  хоте-
лось бы увидеть. Но, несмотря на это, на сердце у него  было  тяжело;  и
когда он забрался на свое узкое ложе, ему захотелось, чтобы это ложе бы-
ло гробом, а его, спящего безмятежным и непробудным сном, зарыли  бы  на
кладбище, где тихо шелестела бы над его головой высокая трава  и  баюкал
густой звон старого колокола.
   Утром Оливера разбудили громкие удары ногами в дверь лавки;  пока  он
успел кое-как одеться, неистовый стук повторился раз двадцать пять. Ког-
да он стал снимать дверную цепочку, ноги, колотившие в дверь, утихомири-
лись, и раздался голос.
   - Отворяйте, слышите! - кричал голос, который принадлежал тому же ли-
цу, что и ноги.
   - Сейчас отопру, сэр, - сказал Оливер, снимая цепочку  и  поворачивая
ключ.
   - Должно быть, ты и есть новый мальчик? - спросил голос через  замоч-
ную скважину.
   - Да, сэр, - ответил Оливер.
   - Сколько тебе лет? - осведомился голос.
   - Десять, сэр, - ответил Оливер.
   - Ну так я тебя вздую, как только войду, - сообщил  голос,  -  помяни
мое слово, приходский щенок!
   После этого любезного обещания послышался свист. Оливера слишком час-
то подвергали операции, обозначаемой только что упомянутым выразительным
словечком, а потому он ничуть не сомневался в том, что тот, кому принад-
лежал голос, добросовестнейшим образом выполнит  свою  угрозу.  Дрожащей
рукой он отодвинул Засов и открыл дверь.
   Секунду или две Оливер осматривал улицу, посмотрел направо, налево  и
на противоположный тротуар, полагая, что неизвестный, разговаривавший  с
ним через Замочную скважину, прогуливается, чтобы согреться. Дело в том,
что он не видел перед собой никого, кроме рослого  приютского  мальчика,
который сидел на тумбе перед домом и ел ломоть хлеба с маслом,  разрезая
его складным ножом на куски величиной с собственный рот и проглатывая их
с большим проворством.
   - Прошу прощения, сэр, - сказал Оливер, убедившись, что никто не  по-
является, - это вы стучали?
   - Я колотил ногами, - ответил приютский мальчик.
   - Вам нужен гроб, сэр? - простодушно спросил Оливер.
   При этих словах приютский мальчик принял необычайно грозный вид и за-
явил, что самому Оливеру в скором времени понадобится гроб, если он поз-
воляет себе шутить таким образом со старшими.
   - Приходский щенок, ты не знаешь, кто я такой? - продолжал  приютский
мальчик, с важным видом слезая с тумбы.
   - Не знаю, сэр, - ответил Оливер.
   - Я мистер Ноэ Клейпол, - сказал приютский мальчик, - а ты находишься
у меня под началом. Открой ставни, ленивая тварь!
   С этими словами мистер Клейпол угостил Оливера пинком и вошел в лавку
с большим достоинством, делавшим ему честь.  При  любых  обстоятельствах
большеголовому, толстому юнцу с маленькими глазками и тупей  физиономией
нелегко принять достойный вид, и тем более  это  трудно,  если  к  таким
привлекательным чертам прибавить красный нос и короткие желтые штаны.
   Оливер снял ставни и попытался перетащить их во дворик  позади  дома,
куда их уносили на день, но зашатавшись под тяжестью первого же  ставня,
разбил оконное стекло, после чего Ноэ, утешив его  уверением,  что  "ему
влетит", снисходительно пришел ему на помощь. Вскоре в  лавку  спустился
мистер Сауербери. Вслед за ним появилась миссис Сауербери. Оливеру, сог-
ласно предсказанию Ноэ, "влетело", а потом он отправился с этим  молодым
джентльменом вниз завтракать.
   - Подсаживайтесь к очагу, Ноэ, - сказала Шарлотт. -  Я  припасла  для
вас славный кусочек копченой грудинки от хозяйского завтрака...  Оливер,
притвори дверь за мистером Ноэ и возьми себе вот те объедки,  которые  я
положила на крышку от кастрюльки. Вот твоя  чашка  чаю.  Поставь  ее  на
ящик, пей там и поторапливайся, потому что тебя скоро позовут  в  лапку.
Слышишь?
   - Слышишь, приходский щенок? - сказал Ноэ Клейпол.
   - Ах, боже мой, Ноэ! - воскликнула Шарлотт. - Какой вы чудной парень!
Почему бы вам не оставить мальчика в покое?
   - Оставить в покое! - повторил Ноэ. - Да ведь все и так оставили  его
в покое. Ни отец, ни  мать  никогда  ни  в  чем  ему  не  помешают.  Все
родственники  позволяют  ему  идти  своей  дорогой.   Правда,   Шарлотт?
Хи-хи-хи!
   - Ах, чудак вы этакий! - воскликнула Шарлотт, заливаясь громким  сме-
хом, к которому присоединился и Ноэ.
   Затем оба посмотрели с презрением на бедного Оливера Твиста, дрожаще-
го на ящике в самом холодном углу комнаты и поедавшего вонючие  объедки,
отложенные специально для него.
   Ноэ был приютским мальчиком, а не сиротой из работного  дома.  Он  не
был подкидышем, так как мог проследить свою родословную вплоть до  роди-
телей, живших поблизости; мать его была прачкой, а отец - пьяницейсолда-
том, вышедшим в отставку с деревянной ногой и ежедневной пенсией  в  два
пенса с половиной и еще какой-то неудобопроизносимой  дробью.  Мальчишки
из соседних лавок давно приобрели привычку клеймить Ноэ на улице  позор-
ными кличками вроде "кожаные штаны", "приютский" и так далее, и Ноэ при-
нимал их безропотно. Но теперь, когда судьба поставила на его пути  без-
родного сироту, на которого даже самый ничтожный человек мог с презрени-
ем указать пальцем, он вымещал на нем свои обиды с лихвой.
   Это дает превосходную пищу для размышлений. Мы видим, какой  прекрас-
ной может стать человеческая натура и как одни и те же приятные качества
развиваются у благороднейшего  лорда  и  у  самого  грязного  приютского
мальчишки.
   Прошло три-четыре недели с тех пор, как Оливер поселился у  гробовщи-
ка. Лавка была закрыта, и мистер и миссис Сауербери ужинали в  маленькой
задней гостиной, когда мистер Сауербери, бросив  несколько  почтительных
взглядов на жену, сказал:
   - Дорогая моя...
   Он хотел продолжать, но миссис Сауербери  посмотрела  на  него  столь
неблагосклонно, что он запнулся.
   - Ну? - резко спросила миссис Сауербери.
   - Ничего, дорогая моя, ничего! - сказал мистер Сауербери.
   - Уф, негодяй! - сказала миссис Сауербери.
   - Право же, пет, дорогая моя, - смиренно отозвался мистер  Сауербери.
- Мне показалось, что ты не расположена слушать, дорогая. Я хотел только
сказать...
   - Ах, не говори мне, что ты там хотел сказать, - перебила миссис Сау-
ербери. - Я - ничто; пожалуйста, не обращайся ко мне за  советом.  Я  не
желаю выведывать твои секреты.
   Произнеся эти слова, миссис Сауербери залилась  истерическим  смехом,
который угрожал серьезными последствиями.
   - Но, дорогая моя, - сказал мистер Сауербери, - я хочу с тобой  посо-
ветоваться.
   - Нет, нет! Не советуйся со мной! - жалобным тоном промолвила  миссис
Сауербери. - Советуйся с кемнибудь другим.
   Тут снова раздался истерический смех, чрезвычайно испугавший  мистера
Сауербери. Такова весьма распространенная и рекомендуемая система  обра-
щения с супругом, которая часто приводит к желаемым результатам. Это не-
медленно побудило мистера Сауербери умолять, как  об  особом  одолжении,
чтобы ему было разрешено высказать то, что миссис Сауербери жаждала  ус-
лышать. После недолгих пререканий, занявших меньше трех четвертей  часа,
разрешение было милостиво дано.
   - Это касается юного Твиста, дорогая моя, - сказал мистер  Сауербери.
- Он очень миловидный мальчик, дорогая.
   - Еще бы, когда он столько ест! - заметила леди.
   - У него меланхолическое выражение лица,  дорогая  моя,  -  продолжал
мистер Сауербери, - и это делает его очень интересным... Из него, милоч-
ка, вышел бы превосходный немой плакальщик.
   Миссис Сауербери с нескрываемым удивлением посмотрела на него. Мистер
Сауербери подметил это и, не дожидаясь возражений со стороны доброй  ле-
ди, продолжал:
   - Я говорю не о настоящем немом плакальщике, присутствующем на  похо-
ронах у взрослых, а только о немом плакальщике для детей, дорогая.  Было
бы такой новинкой, милочка, иметь  немого  плакальщика  соответствующего
роста. Можешь быть уверена, что это произведет прекрасное впечатление.
   Миссис Сауербери, проявлявшая замечательный вкус, когда дело касалось
похорон, была поражена новизной Этой идеи; но так как признаться в  этом
при данных обстоятельствах значило бы уронить свое достоинство, она  ос-
ведомилась только довольно резким тоном, почему  эта  простая  мысль  не
приходила раньше в голову ее супругу? Мистер Сауербери правильно  истол-
ковал ее слова как согласие на его предложение. Итак, тут же было решено
немедленно посвятить Оливера во все тайны ремесла, чтобы он  мог  сопро-
вождать своего хозяина, как только потребуются его услуги.
   Случай не замедлил представиться. На следующее  утро,  через  полчаса
после завтрака, в лавку вошел мистер Бамбл и, прислонив  свою  трость  к
прилавку, достал поместительный кожаный бумажник, откуда  извлек  клочок
бумаги, который и протянул Сауербери.
   - Эге! - сказал гробовщик, с просиявшей физиономией посмотрев на  бу-
мажку. - Заказ на гроб?
   - Сначала гроб, потом приходские похороны, -  ответил  мистер  Бамбл,
затягивая ремешок кожаного бумажника, который, подобно ему  самому,  был
очень тучен.
   - Бейтон? - сказал гробовщик, переводя взгляд с клочка бумаги на мис-
тера Бамбла. - Никогда не слыхал Этой фамилии.
   Бамбл, покачивая головой, ответил:
   - Упрямый народ, мистер Сауербери, очень упрямый. Боюсь, что  к  тому
же еще и гордый.
   - Гордый? - усмехаясь, воскликнул - гробовщик. - Ну, это уж слишком.
   - Ох, это отвратительно! - отвечал бидл. - Это безнравственно, мистер
Сауербери.
   - Совершенно верно, - согласился гробовщик.
   - Об этом семействе мы услыхали только третьего дня вечером,  -  про-
должал бидл, - да и тогда мы бы ничего о нем не узнали, не будь в том же
доме женщины, которая обратилась в приходский комитет с  просьбой  прис-
лать приходского врача, чтобы он осмотрел больную, - ей, мол, очень  ху-
до. Врач уехал на званый обед, а его ученик (очень  смышленый  парнишка)
сейчас же послал им в баночке из-под ваксы какое-то лекарство.
   - Вот это быстрота! - сказал гробовщик.
   - Именно так! - подтвердил бидл. - Но каковы были последствия, каково
было поведение этих неблагодарных бунтовщиков?  Муж  присылает  сказать,
что это лекарство не помогает от той болезни, какой страдает  его  жена,
и, стало быть, она не будет его принимать. Он говорит, что она не  будет
его принимать, сэр! Прекрасное, сильно действующее, полезное  лекарство,
которое всего неделю назад очень помогло двум ирландским рабочим и груз-
чику угля... Его послали даром, в баночке из-под саксы, а  он  присылает
сказать, что она не будет его принимать, сэр!
   Когда чудовищность этого поступка была воспринята мистером Бамблом во
всей ее полноте, он сильно ударил тростью по прилавку и покраснел от не-
годования.
   - О! - сказал гробовщик. - Мне бы и в голову никогда...
   - Никогда, сэр, - воскликнул бидл. - И  никому  никогда!  Но  теперь,
когда она умерла, нам приходится ее хоронить! Вот адрес,  и  чем  скорее
это будет сделано, тем лучше.
   С этими словами мистер Бамбл в приступе лихорадочного возбуждения на-
дел задом наперед свою треуголку и быстро вышел из лавки.
   - Ах, Оливер, он так рассердился, что даже забыл спросить о  тебе,  -
сказал мистер Сауербери, глядя вслед бидлу, шагавшему по улице.
   - Да, сэр, - ответил Оливер, который во время этого свидания старался
не попадаться на глаза бидлу и начал дрожать с головы до ног  при  одном
воспоминании о голосе мистера Бамбла.
   Впрочем, он напрасно старался избегнуть взоров  мистера  Бамбла,  ибо
это должностное лицо, на которое предсказание джентльмена в белом жилете
произвело очень сильное впечатление, полагало, что теперь, когда гробов-
щик взял Оливера к себе на испытание,  разумнее  избегать  разговоров  о
нем, пока он не будет окончательно закреплен на семь лет по контракту, а
тогда раз и навсегда, законным образом, минует опасность его возвращения
на содержание прихода.
   - Прекрасно! - проговорил мистер Сауербери, берясь за  шляпу.  -  Чем
скорее будет покончено с этим делом, тем лучше... Ноэ,  присматривай  за
лавкой... Оливер, надень шапку и ступай за мной.
   Оливер повиновался и последовал за хозяином, отправившимся  исполнять
свои профессиональные обязанности.
   Сначала они шли по самым людным и густонаселенным кварталам города, а
затем, свернув в узкую улицу, еще более грязную и жалкую, чем те,  какие
они уже миновали, они приостановились, отыскивая дом,  являвшийся  целью
их путешествия. По обеим сторонам улицы дома были большие и высокие,  но
очень старые и населенные бедняками: об этом в достаточной  мере  свиде-
тельствовали грязные фасады домов, и такой вывод не нуждался в подтверж-
дении, каким являлись испитые лица нескольких мужчин и женщин,  которые,
скрестив на груди руки и согнувшись чуть ли не вдвое, крадучись проходи-
ли по улице. В домах находились лавки, но они были заколочены  и  посте-
пенно разрушались, и только верхние этажи были заселены. Некоторые дома,
разрушавшиеся от времени и ветхости, опирались,  чтобы  не  рухнуть,  на
большие деревянные балки, припертые к стенам и врытые  в  землю  у  края
мостовой. Но даже эти развалины, очевидно, служили ночным  убежищем  для
бездомных бедняков, ибо необтесанные доски, закрывавшие  двери  и  окна,
были кое-где сорваны, чтобы в отверстие мог пролезть человек. В  сточных
канавах вода была затхлая и грязная. Даже крысы, которые  разлагались  в
этой гнили, были омерзительно тощими.
   Не было ни молотка, ни звонка у раскрытой двери, перед которой  оста-
новился Оливер со своим хозяином. Ощупью, осторожно пробираясь по темно-
му коридору и уговаривая Оливера не отставать и  не  трусить,  гробовщик
поднялся во второй этаж. Наткнувшись на дверь,  выходившую  на  площадку
лестницы, он постучал в нее суставами пальцев.
   Дверь открыла девочка лет тринадцати - четырнадцати. Гробовщик,  едва
заглянув в комнату, понял, что сюда-то он и послан. Он вошел; за ним во-
шел Оливер.
   Огня в очаге не было, но какой-то человек по привычке сидел, сгорбив-
шись, у холодного очага. Рядом с ним, придвинув низкий табурет к  нетоп-
леной печи, сидела старуха. В другом углу копошились оборванные дети,  а
в маленькой нише против двери лежало что-то,  покрытое  старым  одеялом.
Оливер, бросив взгляд в ту сторону, задрожал и невольно прижался к свое-
му хозяину; хотя предмет и был прикрыт, он догадался, что Это труп.
   У мужчины было худое и очень бледное лицо;  волосы  и  борода  седые;
глаза налиты кровью. У старухи лицо было сморщенное; два уцелевших  зуба
торчали над нижней губой, а глаза были острые и блестящие. Оливер боялся
смотреть и на нее и на мужчину. Они слишком походили на крыс, которых он
видел на улице.
   - Никто к ней не подойдет! - злобно крикнул мужчина, вскочив с места,
когда гробовщик направился к нише. - Не подходите! Будь вы прокляты,  не
подходите, если вам дорога жизнь!
   - Вздор, дружище! - сказал гробовщик, который привык к горю  во  всех
его видах. - Вздор!
   - Слушайте! - крикнул человек, сжав кулаки и в бешенстве  топнув  но-
гой. - Слушайте! Я не позволю зарыть ее в землю. Там она не  найдет  по-
коя: черви будут ей мешать... Глодать ее они не могут, так она иссохла.
   В ответ на этот сумасшедший бред гробовщик не сказал ни слова; достав
из кармана мерку, он опустился на колени перед покойницей.
   - Ах! - воскликнул мужчина, залившись слезами и падая к  ногам  умер-
шей. - На колени перед ней, на колени перед ней, вы все, и запомните мои
слова! Говорю вам, ее уморили голодом! Я не знал, что ей так худо,  пока
у нее не началась лихорадка. И тогда обрисовались все ее кости. Не  было
ни огня в очаге, ни свечи. Она умерла в темноте - в темноте! Она не мог-
ла даже разглядеть лица своих детей, хотя мы слышали, как  она  окликала
их по имени. Для нее я просил милостыню, а меня посадили в тюрьму. Когда
я вернулся, она умерла, и кровь застыла у меня в жилах,  потому  что  ее
уморили голодом. Клянусь пред лицом бога, который это видел, - ее умори-
ли голодом!
   Он вцепился руками в волосы и с громкими воплями стал кататься по по-
лу; глаза его остановились, а на губах выступила пена.
   Испуганные дети горько заплакали, но старуха, которая все время оста-
валась невозмутимой, как будто не слышала того, что происходило  вокруг,
угрозами заставила их замолчать. Развязав галстук мужчине, все  еще  ле-
жавшему на полу, она, шатаясь, подошла к гробовщику.
   - Это моя дочь, - сказала старуха, кивая головой в сторону  покойницы
и с идиотским видом подмигивая, что производило здесь еще более страшное
впечатление, чем вид мертвеца. - Боже мой, боже мой! Как  это  чудно!  Я
родила ее и была тогда молодой женщиной, теперь я весела  и  здорова,  а
она лежит здесь, такая холодная и застывшая! Боже мой, боже  мой,  поду-
мать только: ведь Это прямо как в театре, прямо как в театре!
   Пока жалкое создание шамкало и  хихикало,  предаваясь  омерзительному
веселью, гробовщик направился к двери.
   - Постойте! - громким шепотом окликнула старуха. - Когда ее похоронят
- завтра, послезавтра или сегодня вечером? Я убирала ее к погребению,  и
я. Знаете ли, должна идти за гробом. Пришлите мне большой плащ - хороший
теплый плащ, потому что стоит лютый холод. И мы должны поесть пирожка  и
выпить вина, перед тем как идти! Ладно уж! Пришлите хлеба - ковригу хле-
ба и чашку воды... Миленький, будет у нас хлеб? -  нетерпеливо  спросила
она, уцепившись за пальто гробовщика, когда тот снова двинулся к двери.
   - Да, да, - сказал гробовщик. - Конечно. Все, что вы пожелаете!
   Он вырвался из рук старухи и поспешно вышел, увлекая за собой  Оливе-
ра.
   На следующий день (тем временем семейству оказана была помощь в  виде
двух фунтов хлеба и куска сыру,  доставленных  самим  мистером  Бамблом)
Оливер со своим хозяином вернулся в убогое жилище, куда уже прибыл  мис-
тер Бамбл в сопровождении четырех человек  из  работного  дома,  которым
предстояло нести гроб. Ветхие черные плащи были  наброшены  на  лохмотья
старухи и мужчины, и, когда привинтили крышку ничем  не  обитого  гроба,
носильщики подняли его на плечи и вынесли на улицу.
   - А теперь шагайте быстрее, старая леди, - шепнул  Сауербери  на  ухо
старухе. - Мы опаздываем, а не годится, чтобы священник пас  ждал.  Впе-
ред, ребята, во всю прыть!
   После такого распоряжения носильщики пустились рысцой ее своей легкой
ношей, а двое провожающих изо всех сил старались  не  отставать.  Мистер
Бамбл и Сауербери бодро шагали впереди, а Оливер, у которого  ноги  были
не такие длинные, как у его хозяина, бежал сбоку.
   Впрочем, вопреки предположениям мистера Сауербери, не было  необходи-
мости спешить, ибо, когда они достигли заброшенного, заросшего  крапивой
уголка кладбища, отведенного для приходских могил, священника еще не бы-
ло, а клерк, сидевший у камина в ризнице, считал вполне  возможным,  что
он придет примерно через час. Поэтому гроб поставили у  края  могилы,  и
двое провожающих терпеливо ждали, стоя в грязи, под  холодным  моросящим
дождем, а оборванные мальчишки,  привлеченные  на  кладбище  предстоящим
зрелищем, затеяли шумную игру в прятки среди могильных плит или,  приду-
мав новое развлечение, перепрыгивали  через  гроб.  Мистер  Сауербери  и
Бамбл в качестве личных друзей клерка сидели с ним у камина и читали га-
зету.
   Наконец, по прошествии часа  показались  мистер  Бамбл,  Сауербери  и
клерк, бежавшие к могиле. Немедленно вслед за ними  появился  священник,
на ходу надевавший стихарь. Затем мистер Бамбл для  соблюдения  приличий
поколотил двух-трех мальчишек, а  священник,  прочитав  из  погребальной
службы столько, сколько можно было прочесть за четыре минуты, отдал сти-
харь клерку и ушел.
   - Ну, Билл, - сказал Сауербери могильщику, - засыпайте могилу.
   Работа была нетрудная: в могиле было столько гробов, что  всего  нес-
колько футов отделяли верхний гроб от поверхности земли. Могильщик  наб-
росал земли, притоптал ее ногами, поднял на плечи лопату  и  удалился  в
сопровождении мальчишек, которые орали, досадуя на то,  что  потеха  так
скоро кончилась.
   - Ступайте, приятель! - сказал Бамбл, похлопав по  спине  мужчину.  -
Сейчас запрут ворота кладбища.
   Мужчина, который не шевельнулся с тех пор, как стал  у  края  могилы,
вздрогнул, поднял голову, посмотрел на говорившего, сделал несколько ша-
гов и упал без чувств. Сумасшедшая старуха была слишком занята оплакива-
нием плаща (который снял с нее гробовщик), чтобы  обращать  внимание  на
мужчину. Поэтому его окатили холодной водой из кружки, а когда он очнул-
ся, благополучно выпроводили с кладбища, заперли ворота  и  разошлись  в
разные стороны.
   - Ну что, Оливер, - спросил Сауербери, когда они шли домой, - как те-
бе это понравилось?
   - Ничего, благодарю вас, сэр, - нерешительно  ответил  Оливер.  -  Не
очень, сэр.
   - Со временем привыкнешь, Оливер, - сказал Сауербери. - Это  пустяки,
когда привыкнешь.
   Оливер хотел бы знать, долго ли пришлось привыкать мистеру Сауербери.
Но он счел более разумным не задавать этого вопроса и вернулся в  лавку,
размышляя обо всем, что видел и слышал.


   ГЛАВА VI Оливер, раздраженный насмешками Ноэ, приступает к  действиям
и приводит его в немалое изумление

   Месяц испытания истек, и Оливер был формально принят в ученики.  Пора
года была славная, несущая болезни. Выражаясь  коммерческим  языком,  на
гробы был спрос, и за несколько недель Оливер приобрел большой опыт. Ус-
пех хитроумной выдумки мистера Сауербери превзошел  самые  радужные  его
надежды. Старожилы не помнили, чтобы так свирепствовала корь и так коси-
ла младенцев; и много траурных процессий возглавлял маленький  Оливер  в
шляпе с лентой, спускавшейся до колен, к невыразимому восторгу и  умиле-
нию всех матерей города. Так как Оливер принимал участие вместе со своим
хозяином также и в похоронах взрослых людей, чтобы приобрести невозмути-
мую осанку и умение владеть собой, насущно необходимые безупречному гро-
бовщику, то у него было немало случаев наблюдать превосходное смирение и
твердость, с какими иные сильные Духом люди переносят испытания и  утра-
ты.
   Так, например, когда Сауербери получал заказ на погребение  какой-ни-
будь богатой старой леди или джентльмена, окруженных множеством  племян-
ников и племянниц, которые в течение всей болезни были поистине безутеш-
ны и предавались безудержной скорби даже на глазах  посторонних,  -  эти
самые особы чувствовали себя прекрасно в своем кругу и были весьма  без-
заботны, беседуя между собой столь весело  и  непринужденно,  словно  не
случилось ровно ничего, что могло бы нарушить их покой. Да и мужья пере-
носили потерю своих жен с героическим спокойствием. В свою очередь жены,
облекаясь в траур по своим мужьям, не только не горевали в  этой  одежде
скорби, но как будто заботились о том, чтобы она была изящна  и  к  лицу
им. Можно было также заметить, что леди  и  джентльмены,  претерпевавшие
жестокие муки при церемонии погребения, приходили в себя  немедленно  по
возвращении домой и совершенно успокаивались еще до окончания  чаепития.
Видеть все это было очень приятно и назидательно, и Оливер  наблюдал  за
происходящим с великим восхищением.
   Утверждать с некоторой степенью достоверности, будто пример этих доб-
рых людей научил Оливера покорности судьбе, я не могу,  хотя  и  являюсь
его биографом; но я могу решительно заявить, что в течение многих  меся-
цев он смиренно выносил помыкание и насмешки Ноэ Клейпола, который  стал
обращаться с ним гораздо хуже, чем  раньше,  ибо  почувствовал  зависть,
когда новый ученик получил черный жезл и ленту на шляпу, тогда  как  он,
старый ученик, по-прежнему ходил в шапке блином и в кожаных штанах. Шар-
лотт относилась к Оливеру плохо, потому что плохо относился к нему  Ноэ;
а миссис Сауербери оставалась непримиримым его врагом, потому что мистер
Сауербери не прочь был стать его другом; и вот между этими тремя лицами,
с одной стороны, и обилием похорон, с другой,  Оливер  чувствовал  себя,
пожалуй, не так приятно, как голодная свинья, когда ее по ошибке заперли
в амбар с зерном при пивоварне.
   А теперь я приступаю к очень важному эпизоду в истории  Оливера,  ибо
мне предстоит поведать о происшествии, которое, хотя и может  показаться
пустым и незначительным, косвенным образом повлекло за собой  существен-
ную перемену во всех его делах и видах на будущее.
   Однажды Оливер и Ноэ спустились, по обыкновению, в  обеденный  час  в
кухню, чтобы угоститься бараниной - кусок был  самый  дрянной,  фунта  в
полтора, - когда Шарлотт вызвали из кухни, а  Ноэ  Клейпол,  голодный  и
злой, решил, что этот короткий промежуток времени он использует  наилуч-
шим образом, если станет дразнить и мучить юного Оливера Твиста.
   Намереваясь предаться сей невинной забаве, Ноэ положил ноги на покры-
тый скатертью стол, потянул Оливера за волосы, дернул его за ухо и  выс-
казал мнение, что он "подлиза"; далее он заявил о своем желании  видеть,
как его вздернут на виселицу, когда бы ни наступило это  приятное  собы-
тие, и сделал ряд других язвительных замечаний, каких можно  было  ждать
от столь зловредного и испорченного приютского мальчишки. Но так как  ни
одна из этих насмешек не достигла желанной цели - не довела  Оливера  до
слез, - Ноэ попытался проявить еще больше остроумия и совершил  то,  что
многие пошлые остряки, пользующиеся большей славой, чем Ноэ, делают и по
сей день, когда хотят поиздеваться над кем-либо. Он перешел на личности.
   - Приходский щенок, - начал Ноэ, - как поживает твоя мать?
   - Она умерла, - ответил Оливер. - Не говорите о ней ни слова.
   При этом Оливер вспыхнул, стал дышать прерывисто, а губы и ноздри его
начали как-то странно подергиваться, что, по  мнению  мистера  Клейпола,
неминуемо предвещало бурные рыдания. Находясь под этим впечатлением,  он
снова приступил к делу.
   - Отчего она умерла, приходский щенок? - спросил Ноэ.
   - От разбитого сердца, так мне говорили старые сиделки, - сказал Оли-
вер, не столько отвечая Ноэ, сколько думая вслух. - Мне кажется, я пони-
маю, что значит умереть от разбитого сердца!
   - Траляля-ля-ля, приходский щенок! - воскликнул Ноэ, когда слеза ска-
тилась по щеке Оливера. - Что это довело тебя до слез?
   - Не вы, - ответил Оливер, быстро смахнув слезу. - Не воображайте!
   - Не я, вот как? - поддразнил Ноэ.
   - Да, не вы! - резко ответил Оливер. - Ну, а теперь довольно.  Больше
ни слова не говорите мне о ней. Лучше не говорите!
   - Лучше не говорить! - воскликнул Ноэ. - Вот как! Лучше не  говорить!
Приходский щенок, да ты наглец! Твоя мать! Хороша она была, нечего  ска-
зать! О, бог ты мой!
   Тут Ноэ многозначительно кивнул головой  и  сморщил,  насколько  было
возможно, свой крохотный красный носик.
   - Знаешь ли, приходский щенок, - ободренный молчанием Оливера, он за-
говорил насмешливым, притворно соболезнующим тоном, -  знаешь  ли,  при-
ходский щенок, теперь уж этому не помочь, да и тогда, конечно, ты не мог
помочь, и я очень этим огорчен. Разумеется, мы все огорчены и очень тебя
жалеем. Но должен же ты знать, приходский щенок, что твоя мать была  са-
мой настоящей шлюхой.
   - Что вы сказали? - вздрогнув, переспросил Оливер.
   - Самой настоящей шлюхой, приходский щенок, -  хладнокровно  повторил
Ноэ. - И знаешь, приходский щенок, хорошо, что она тогда  умерла,  иначе
пришлось бы ей исполнять тяжелую работу в Брайдуэле, или отправиться  за
океан, или болтаться на виселице, вернее всего - последнее!
   Побагровев от бешенства, Оливер вскочил, опрокинул стол и стул, схва-
тил Ноэ за горло, тряхнул его так, что у того зубы застучали, и,  вложив
все свои силы в один тяжелый удар, сбил его с ног.
   Минуту назад мальчик казался тихим, кротким, забитым существом, каким
его сделало суровое обращение. Но, наконец, дух его возмутился: жестокое
оскорбление, нанесенное покойной матери, воспламенило его  кровь.  Грудь
его вздымалась; он выпрямился во весь рост; глаза горели; он был сам  на
себя не похож, когда стоял, грозно сверкая глазами над  трусливым  своим
мучителем, съежившимся у его ног, и бросал вызов с энергией, доселе  ему
неведомой.
   - Он меня убьет! - заревел Ноэ. - Шарлотт! Хозяйка! Новый ученик  хо-
чет убить меня! На помощь! На помощь! Оливер сошел с ума! Шарлотт!
   На крик Ноэ ответила громким воплем Шарлотт и  еще  более  громким  -
миссис Сауербери; первая вбежала в кухню из боковой двери, а вторая пос-
тояла на лестнице, пока окончательно не убедилась в том, что ни малейшая
опасность не угрожает жизни человеческой, если спуститься вниз.
   - Ах негодяй! - завизжала Шарлотт, вцепившись в Оливера изо всех сил,
которые были примерно равны силам довольно крепкого  мужчины,  прекрасно
их развивавшего.  -  Ах  ты  маленький  неблаго-дар-ный,  кро-во-жадный,
мерз-кий негодяй!
   И в промежутках между слогами Шарлотт  наносила  Оливеру  полновесные
удары, сопровождая их визгом в утеху всей компании.
   Кулак у Шарлотт был довольно тяжелый, но, опасаясь, что кулака  будет
мало для усмирения взбешенного Оливера, миссис Сауербери ринулась в кух-
ню и оказала Ноэ помощь, одной рукой придерживая Оливера, а другой цара-
пая ему лицо. При таком благоприятном положении дел Ноэ поднялся с  пола
и принялся тузить Оливера кулаками по спине.
   Это было,  пожалуй,  слишком  энергическое  упражнение,  чтобы  долго
длиться. Выбившись из сил и устав бить и царапать, они поволокли  Оливе-
ра, вырывавшегося и кричавшего, но не устрашенного, в  чулан  и  заперли
его там. Когда с этим было покончено, миссис Сауербери упала в кресло  и
залилась слезами.
   - Ах, боже мой, она умирает! - воскликнула Шарлотт. - Ноэ, миленький,
стакан воды! Скорей!
   - О Шарлотт! - сказала миссис  Сауербери,  стараясь  говорить  внятно
вопреки недостатку воздуха и избытку холодной воды, которой Ноэ облил ей
голову и плечи. - О Шарлотт, какое счастье, что нас всех не  зарезали  в
постели!
   - О да! Это - счастье, миссис, - подтвердила та.  -  Надеюсь  только,
что это послужит уроком хозяину, чтобы он впредь не  брал  этих  ужасных
созданий, которые с самой колыбели предназначены стать убийцами и граби-
телями. Бедный Ноэ! Он был едва жив, миссис, когда я вошла.
   - Бедняжка! - сказала миссис Сауербери, глядя с состраданием на  при-
ютского мальчика.
   Ноэ, верхняя жилетная пуговица которого могла бы  оказаться  примерно
на одном уровне с макушкой Оливера, тер глаза ладонями, пока его осыпали
этими соболезнующими возгласами, и, жалобно всхлипывая,  выжал  из  себя
несколько слезинок.
   - Что нам делать! - воскликнула миссис Сауербери.  -  Вашего  хозяина
нет дома, ни единого мужчины нет в доме, а ведь он  через  десять  минут
вышибет эту дверь.
   Решительный натиск Оливера на упомянутый  кусок  дерева  делал  такое
предположение в высшей степени правдоподобным.
   - Ах, боже мой! - сказала Шарлотт. - Не знаю, что  делать,  миссис...
Не послать ли за полицией?
   - Или за солдатами! - предложил мистер Клейпол.
   - Нет! - сказала миссис Сауербери, вспомнив о старом приятеле  Оливе-
ра. - Бегите к мистеру Бамблу, Ноэ, и скажите ему, чтобы он  сейчас  же,
не теряя ни минуты, шел сюда! Бросьте искать шапку! Скорей! Вы можете на
бегу прикладывать лезвие ножа к подбитому глазу. Опухоль спадет.
   Ноэ не стал тратить времени на ответ и пустился во всю прыть.  И  как
же были удивлены прохожие при виде приютского мальчика,  прокладывавшего
себе дорогу в уличной толчее, без шапки и со складным ножом, приложенным
к глазу.


   ГЛАВА VII Оливер продолжает бунтовать

   Ноэ Клейпол стремглав мчался по улицам и ни разу не остановился, что-
бы перевести дух, пока не добежал  до  ворот  работного  дома.  Помешкав
здесь с минутку, чтобы хорошенько запастись  всхлипываниями  и  скорчить
плаксивую и испуганную мину, он громко постучал в калитку и предстал пе-
ред стариком нищим, открывшим ее, с такой унылой физиономией,  что  даже
этот старик, который и в лучшие времена видел вокруг себя только  унылые
лица, с удивлением попятился.
   - Что это случилось с мальчиком? - спросил старик нищий.
   - Мистера Бамбла! Мистера Бамбла! - закричал Ноэ с ловко  разыгранным
отчаянием и таким громким и встревоженным  голосом,  что  эти  слова  не
только коснулись слуха самого  мистера  Бамбла,  случайно  находившегося
поблизости, но привели его в смятение, и он выбежал во двор без треугол-
ки - обстоятельство  весьма  любопытное  и  примечательное:  оно  свиде-
тельствует о том, что даже бидл,  действуя  под  влиянием  внезапного  и
сильного порыва,  может  временно  потерять  самообладание  и  забыть  о
собственном достоинстве.
   - О мистер Бамбл, сэр! - вскричал Ноэ. - Оливер, сэр... Оливер...
   - Что? Что такое? - перебил мистер Бамбл, глаза которого  засветились
радостью. - Неужели сбежал? Неужели он сбежал, Ноэ?
   - Нет, сэр! Не сбежал, сэр! Он оказался злодеем! Он хотел убить меня,
сэр, а потом хотел убить Шарлотт, а потом  хозяйку.  Ох,  какая  ужасная
боль! Какие муки, сэр!
   Тут Ноэ начал корчиться и извиваться, как угорь, тем самым давая  по-
нять мистеру Бамблу, что неистовое и кровожадное нападение Оливера Твис-
та привело к серьезным внутренним повреждениям,  которые  причиняют  ему
нестерпимую боль.
   Увидев, что сообщенное им известие  совершенно  парализовало  мистера
Бамбла, он постарался еще усилить впечатление,  принявшись  сетовать  на
свои страшные раны в десять раз громче, чем раньше. Когда же он  заметил
джентльмена в белом жилете, шедшего по двору, вопли его стали еще  более
трагическими, ибо он правильно рассудил, что было бы весьма целесообраз-
но привлечь внимание и привести в негодование вышеупомянутого джентльме-
на.
   Внимание джентльмена было очень скоро привлечено. Не  сделав  и  трех
шагов, он гневно обернулся и спросил, почему этот дрянной мальчишка воет
и почему мистер Бамбл не угостит его чем-нибудь так,  чтобы  эти  звуки,
названные воем, вырывались у него непроизвольно.
   - Это бедный мальчик из приютской школы, сэр, - ответил мистер Бамбл.
- Его чуть не убил - совсем уж почти убил - тот мальчишка, Твист.
   - Черт возьми! - воскликнул джентльмен в белом жилете,  остановившись
как вкопанный. - Я так и знал! С самого  начала  у  меня  было  странное
предчувствие, что Этот дерзкий мальчишка кончит виселицей!
   - Он пытался также, сэр, убить служанку, - сказал мистер Бамбл,  лицо
которого приняло землистый оттенок.
   - И свою хозяйку, - вставил мистер Клейпол.
   - И своего хозяина, кажется, так вы сказали, Ноэ?  -  добавил  мистер
Бамбл.
   - Нет, хозяина нет дома, а то бы он его убил, -  ответил  Ноэ.  -  Он
сказал, что убьет.
   - Ну? Он сказал, что убьет? - спросил джентльмен в белом жилете.
   - Да, сэр, - ответил Ноэ. - И простите, сэр, хозяйка  хотела  узнать,
не может ли мистер Бамбл уделить время, чтобы зайти туда сейчас и  выпо-
роть его, потому что хозяина нет дома.
   - Разумеется, разумеется, - сказал джентльмен в  белом  жилете,  бла-
госклонно улыбаясь и поглаживая Ноэ по голове, которая  находилась  при-
мерно на три дюйма выше его собственной. - Ты - славный  мальчик,  очень
славный. Вот тебе пенни... Бамбл, отправляйтесь-ка с вашей тростью к Са-
уербери и посмотрите, что там нужно сделать. Не щадите его, Бамбл.
   - Не буду щадить, сэр, - ответил Бамбл, поправляя дратву, которой был
обмотан конец его трости, предназначенной для бичеваний.
   - И Сауербери скажите, чтобы он его не щадил. Без синяков и ссадин от
него ничего не добиться, - сказал джентльмен в белом жилете.
   - Я позабочусь об этом, сэр, - ответил бидл.
   И так как треуголка и трость были уже приведены  в  порядок,  к  удо-
вольствию их владельца, мистер Бамбл поспешил с Ноэ  Клейполом  в  лавку
гробовщика.
   Здесь положение дел отнюдь не изменилось к лучшему. Сауербери еще  не
вернулся, а Оливер с прежним рвением колотил  ногами  в  дверь  погреба.
Ярость его, по словам миссис Сауербери и Шарлотт, была столь ужасна, что
мистер Бамбл счел благоразумным сперва начать переговоры,  а  потом  уже
отпереть дверь. С этой целью он в виде вступления ударил ногой в  дверь,
а затем, приложив губы к замочной скважине, произнес  голосом  низким  и
внушительным:
   - Оливер!
   - Выпустите меня! - отозвался Оливер из погреба.
   - Ты узнаешь мой голос, Оливер? - спросил мистер Бамбл.
   - Да, - ответил Оливер.
   - И ты не боишься? Не трепещешь, когда я  говорю?  -  спросил  мистер
Бамбл.
   - Нет! - дерзко ответил Оливер.
   Ответ, столь не похожий на тот, какой он ждал услышать и какой привык
получать, не на шутку потряс мистера Бамбла. Он  попятился  от  замочной
скважины, выпрямился во весь рост и в немом изумлении посмотрел на  при-
сутствующих, перевода взгляд с одного на другого.
   - Ох, мистер Бамбл, должно быть, он с ума спятил,  -  сказала  миссис
Сауербери. - Ни один мальчишка, будь он хотя  бы  наполовину  в  здравом
рассудке, не осмелился бы так разговаривать с вами.
   - Это не сумасшествие, миссис, - ответил мистер Бамбл после недолгого
глубокого раздумья. - Это мясо.
   - Что такое? - воскликнула миссис Сауербери.
   - Мясо, миссис, мясо! - повторил Бамбл сурово и  выразительно.  -  Вы
его закормили, миссис. Вы пробудили в  нем  противоестественную  душу  и
противоестественный дух, которые не подобает иметь человеку в его  поло-
жении. Это скажут вам, миссис Сауербери, и члены приходского  совета,  а
они - практические философы. Что делать беднякам с душой или духом? Хва-
тит с них того, что мы им оставляем тело. Если бы  вы,  миссис,  держали
мальчика на каше, этого никогда бы не случилось.
   - Ах, боже мой! - возопила миссис Сауербери, набожно возведя глаза  к
потолку. - Вот что значит быть щедрой!
   Щедрость миссис Сауербери по отношению к Оливеру  выражалась  в  том,
что она, не скупясь, наделяла  его  отвратительными  объедками,  которых
никто другой не стал бы есть. И, следовательно, было немало покорности и
самоотвержения в ее согласии добровольно принять на  себя  столь  тяжкое
обвинение, выдвинутое мистером Бамблом. Надо быть справедливым  и  отме-
тить, что в этом она была неповинна ни помышлением, ни словом, ни делом.
   - Ах! - сказал мистер Бамбл, когда леди снова опустила глаза долу.  -
Единственное, что можно сейчас сделать, - это оставить его на  день-дру-
гой в погребе, чтобы он немножко проголодался, а потом вывести его отту-
да и кормить одной кашей, пока не закончится срок его  обучения.  Он  из
дурной семьи. Легко возбуждающиеся натуры, миссис Сауербери! И сиделка и
доктор говорили, что его мать приплелась сюда, невзирая на такие препят-
ствия и мучения, которые давным-давно  убили  бы  любую  добропорядочную
женщину.
   Когда мистер Бамбл довел свою речь до этого пункта,  Оливер,  услыхав
ровно столько, чтобы уловить снова упоминание о своей матери, опять  за-
колотил ногами в дверь с таким неистовством,  что  заглушил  все  прочие
звуки.
   В этот критический момент вернулся Сауербери. Когда  ему  поведали  о
преступлении Оливера с теми преувеличениями, какие, по мнению обеих  ле-
ди, могли наилучшим образом воспламенить его гнев, он  немедленно  отпер
дверь погреба и вытащил за шиворот своего взбунтовавшегося ученика.
   Одежда Оливера была разорвана в клочья во время избиения; лицо в  си-
няках и царапинах; всклокоченные волосы падали ему на лоб. Но  лицо  его
по-прежнему пылало от ярости, а когда его извлекли из темницы, он бросил
грозный взгляд на Ноэ и казался нисколько не запуганным.
   - Нечего сказать, хорош парень! - произнес Сауербери, встряхнув  Оли-
вера и угостив его пощечиной.
   - Он ругал мою мать, - ответил Оливер.
   - Ну так что за беда, если и ругал, неблагодарная, негодная ты тварь?
- воскликнула миссис Сауербери. - Она заслужила все, что он о ней  гово-
рил, и даже больше.
   - Нет, не заслужила, - сказал Оливер.
   - Нет, заслужила, - сказала миссис Сауербери.
   - Это неправда! - крикнул Оливер. - Неправда!
   Миссис Сауербери залилась потоком слез. Этот поток слез лишил мистера
Сауербери возможности сделать выбор. Если бы он хоть на минутку  поколе-
бался сурово наказать Оливера согласно всем  прецедентам  в  супружеских
размолвках, то заслужил бы, как поймет искушенный читатель, наименование
скотины, чудовища, оскорбителя, гнусной  пародии  на  мужчину  и  другие
лестные отзывы, слишком многочисленные, чтобы их можно было  уместить  в
пределах этой главы. Нужно отдать ему справедливость: поскольку  прости-
ралась его власть, - а она простиралась недалеко, -  он  был  расположен
щадить мальчика, может быть потому, что это отвечало  его  интересам,  а
быть может потому, что его жена не любила Оливера. Однако поток ее  слез
поставил его в безвыходное положение, и он отколотил  Оливера  так,  что
удовлетворил даже миссис Сауербери, а мистеру Бамблу в сущности уже  не-
зачем было пускать в ход приходскую трость. До наступления  ночи  Оливер
сидел под замком в чулане в обществе насоса и  ломтя  хлеба,  а  вечером
миссис Сауербери, стоя за дверью, сделала ряд замечаний, отнюдь не лест-
ных для памяти его матери, затем - Ноэ и Шарлотт все это  время  осыпали
его насмешками и остротами - приказала ему идти наверх,  где  находилось
его жалкое ложе.
   Оставшись один в безмолвии и тишине мрачной лавки гробовщика,  Оливер
только тогда дал волю чувствам, которые после такого  дня  могли  пробу-
диться даже в душе ребенка. Он с презрением слушал  язвительные  замеча-
ния, он без единого крика перенес удары плетью, ибо сердце его  исполни-
лось той гордости, которая заставила бы его молчать до последней минуты,
даже если бы его поджаривали на огне. Но теперь, когда никто не видел  и
не слышал его, Оливер упал на колени и заплакал  такими  слезами,  какие
мало кто в столь юном возрасте имел основания проливать - к чести нашей,
бог дарует их смертным.
   Долго оставался Оливер в этой позе.  Свеча  догорала  в  подсвечнике,
когда он встал. Осторожно осматриваясь и чутко прислушиваясь,  он  поти-
хоньку отпер дверь и выглянул на улицу.
   Была холодная, темная ночь. На взгляд мальчика, звезды были дальше от
земли, чем он привык их видеть; ветра не было, и мрачные тени,  отбрасы-
ваемые на землю деревьями, казались призрачными и мертвыми  -  так  были
они неподвижны. Он тихо запер дверь. При слабом свете догорающей  свечи,
увязав в носовой платок коекакую свою одежду, он сел на скамейку и  стал
ждать утра.
   Когда первый луч света пробился сквозь щели в ставнях, Оливер встал и
снова снял дверные засовы. Робкий взгляд, брошенный вокруг, минутное ко-
лебание - и он притворил за собой дверь и очутился на улице.
   Он посмотрел направо, потом налево, не зная, куда бежать.  Он  вспом-
нил, что повозки, выезжая из города, медленно поднимались  на  холм.  Он
избрал этот путь и, дойдя до тропинки, пересекавшей поле,  которая,  как
он знал, дальше снова выходила на дорогу,  свернул  на  эту  тропинку  и
быстро пошел вперед.
   Оливер прекрасно помнил, что по этой самой тропинке он  бежал  рысцой
рядом с мистером Бамблом, когда тот вел его с фермы в работный дом. Путь
его лежал как раз мимо коттеджа. Сердце у него сильно забилось, когда он
об этом подумал, и он чуть было не повернул назад. Но он уже прошел  не-
малое расстояние и потерял бы много времени на обратный путь. К тому  же
было очень рано, и вряд ли были основания  опасаться,  что  его  увидят.
Итак, он двинулся вперед.
   Он поравнялся с домом. По-видимому, в такой ранний час все  обитатели
его еще спали. Оливер остановился и заглянул в сад. Какой-то мальчик по-
лол грядку; когда Оливер остановился, он поднял бледное личико - это был
один из его прежних товарищей. Оливер обрадовался, что увидел его, преж-
де чем отсюда уйти: мальчик был моложе его, но Оливер жил с ним в дружбе
и часто они вместе играли. Много раз их обоих били, морили голодом,  са-
жали под замок.
   - Тише, Дик! - сказал Оливер, когда мальчик подбежал к калитке и про-
сунул между перекладинами худую руку, чтобы поздороваться с ним. - Никто
еще не встал?
   - Никто, кроме меня, - ответил мальчик.
   - Дик, не говори, что ты меня видел, - сказал Оливер. - Я сбежал. Ме-
ня били и обижали, и я решил искать счастья где-нибудь далеко отсюда. Не
знаю только где. Какой ты бледный!
   - Я слышал, как доктор сказал, что я умру, - слабо улыбнувшись, отве-
тил мальчик. - Я рад, что повидался с тобой, но уходи, уходи!
   - Нет, я хочу попрощаться с тобой, - сказал Оливер. - Мы еще  увидим-
ся, Дик. Знаю, что увидимся! Ты будешь здоровым и счастливым!
   - Надеюсь, - ответил мальчик. - После того как умру. Я  знаю,  доктор
прав, Оливер, потому что мне часто снятся небо, ангелы  и  добрые  лица,
которых я никогда не вижу наяву. Поцелуй меня, - сказал  мальчик,  вска-
рабкавшись на низкую калитку и обвив ручонками шею  Оливера.  -  Прощай,
милый! Да благословит тебя бог.
   Это благословение произнесли уста ребенка, но Оливер впервые услышал,
что на него призывают благословение, и в последующей своей жизни, полной
борьбы, страданий, превратностей и невзгод, он никогда не забывал его.


   ГЛАВА VIII Оливер идет в Лондон. Он встречает на дороге странного мо-
лодого джентльмена

   Оливер добрался до перелаза, которым кончалась тропинка, и снова  вы-
шел на большую дорогу. Было восемь часов. Хотя от  города  его  отделяло
почти пять миль, но до полудня он бежал, прячась за  изгородями,  опаса-
ясь, что его преследуют и могут настигнуть. Наконец, он сел отдохнуть  у
придорожного столба и впервые задумался о том, куда ему идти и где жить.
   На столбе, у которого он сидел, было начертано крупными буквами,  что
отсюда до Лондона ровно семьдесят миль. Эта надпись вызвала  у  мальчика
вереницу мыслей. Лондон!.. Величественный, огромный город!.. Никто - да-
же сам мистер Бамбл - никогда не сможет отыскать его там! Старики в  ра-
ботном доме говаривали, что ни один толковый парень не будет  нуждаться,
живя в Лондоне, и в этом большом городе существуют такие способы зараба-
тывать деньги, о каких понятия не имеют люди, выросшие в провинции.  Это
было самое подходящее место для бездомного мальчика,  которому  придется
умереть на улице, если никто ему не поможет. Когда эти мысли пришли  ему
в голову, он вскочил и снова зашагал вперед.
   Расстояние между ним и Лондоном уменьшилось еще на добрые четыре  ми-
ли, прежде чем он сообразил, сколько он должен претерпеть, пока  достиг-
нет цели своего путешествия. Слегка замедлив шаги, он задумался  о  том,
как ему туда добраться. В узелке у него была корка хлеба, грубая рубашка
и две пары чулок. Кроме того, в кармане был пенни  -  подарок  Сауербери
после каких-то похорон, на которых Оливер  особенно  отличился.  "Чистая
рубашка, - подумал Оливер, - вещь прекрасная, так же как две пары зашто-
панных чулок и пенни; но от этого мало пользы тому,  кто  должен  пройти
шестьдесят пять миль в зимнюю пору".
   Оливер, как и большинство людей, отличался чрезвычайной готовностью и
уменьем подмечать трудности, но был совершенно беспомощен,  когда  нужно
было придумать какой-нибудь осуществимый способ их преодолеть.  И  после
долгих размышлений, оказавшихся бесплодными, он перебросил  свой  узелок
через другое плечо и поплелся дальше.
   В тот день Оливер прошел двадцать миль, и за все это время у него  во
рту не было ничего, кроме сухой корки хлеба и воды, которую он  выпросил
у дверей придорожного коттеджа. Когда стемнело, он свернул на луг и, за-
бравшись в стог сена, решил лежать  здесь  до  утра.  Сначала  ему  было
страшно, потому что ветер уныло завывал над оголенными полями. Ему  было
холодно, он был голоден и никогда еще не чувствовал себя таким одиноким.
Но, очень устав от ходьбы, он скоро заснул и забыл о своих невзгодах.
   К утру он озяб, окоченел и был так голоден, что поневоле обменял свой
пенни на маленький хлебец в первой же деревне, через  которую  случилось
ему проходить. Он прошел не больше двенадцати миль, когда снова  спусти-
лась ночь. Ступни его ныли, и от усталости  подкашивались  ноги.  Прошла
еще одна ночь, которую он провел в холодном, сыром месте,  и  ему  стало
еще хуже; когда наутро он тронулся в путь, то едва волочил ноги.
   Он подождал у подножия крутого холма, пока приблизится почтовая каре-
та, и попросил милостыню у пассажиров, сидевших снаружи, но мало кто об-
ратил на него внимание, да и те сказали, чтобы  он  подождал,  пока  они
поднимутся на вершину холма, а тогда они посмотрят, так ли он быстро по-
бежит, чтобы получить полпенни. Бедный Оливер старался не  отставать  от
кареты, но потерпел неудачу: он очень устал, и у него болели  ноги.  На-
ружные пассажиры спрятали в карман свои полпенни, заявив, что он - лени-
вый щенок и ровно ничего не заслуживает. И карета  с  грохотом  укатила,
оставив за собой только облако пыли.
   В некоторых деревнях были прибиты большие цветные доски с  предупреж-
дением всем, кто просит милостыню в этой округе, что им  грозит  тюрьма.
Оливера это всякий раз очень пугало, и он спешил поскорее  покинуть  эти
места. В других деревнях он стоял у гостиниц и горестно смотрел на  про-
хожих; обычно это кончалось тем, что хозяйка гостиницы приказывала одно-
му из форейторов, слонявшихся поблизости, прогнать мальчишку, потому что
- в этом она уверена - он хочет что-нибудь стащить. Если он  просил  ми-
лостыню у двери фермера, в девяти случаях из десяти грозили натравить на
него собаку, а когда он просовывал нос в лавку, заходила речь  о  бидле,
после чего у Оливера от страха пересыхало во рту, а ведь частенько у не-
го во рту ничего, кроме слюны, не бывало.
   В конце концов не будь добросердечного сторожа у заставы и  милосерд-
ной старой леди, страдания Оливера закончились бы гораздо скорее, так же
как и страдания его матери, - иными словами, он упал бы мертвым на коро-
левской большой дороге. Но сторож у заставы накормил его хлебом и сыром,
а старая леди, внук которой, потерпев кораблекрушение, скитался босой  в
какой-то далекой стране, пожалела бедного сироту и дала ему то немногое,
что могла уделить; и самое главное, она подарила  ему  добрые,  ласковые
слова и слезы сочувствия и сострадания, запавшие в душу Оливера  глубже,
чем все перенесенные им доселе мучения.
   На седьмой день после ухода из родного  города  Оливер,  прихрамывая,
медленно вошел рано утром в городок Барнет. Ставни на окнах были  закры-
ты, улицы пустынны: никто еще не просыпался для повседневных дел. Солнце
вставало во всем своем великолепии,  но  свет  заставил  Оливера  только
сильнее почувствовать свое полное одиночество и заброшенность, когда  он
с окровавленными ногами, покрытый пылью, сидел на ступеньках  у  какойто
двери.
   Постепенно начали открываться ставни; поднялись шторы на окнах, и  на
улице появились прохожие. Иные на минутку приостанавливались и  смотрели
на Оливера или на ходу оборачивались, чтобы взглянуть на него; но  никто
не пришел ему на помощь и не спросил, как он сюда попал. У него не  хва-
тало духу просить милостыню. И он по-прежнему сидел у двери.
   Долго он сидел, съежившись, на ступеньке, удивляясь количеству  трак-
тиров (в каждом втором доме города Барнета помещалась  таверна,  большая
или маленькая), равнодушно посматривая на проезжающие мимо кареты и раз-
мышляя о том, как странно, что им ничего не стоит проделать в  несколько
часов то, на что ему понадобилась целая неделя,  в  течение  которой  он
проявил мужество и решимость, несвойственные его возрасту. Вдруг он  за-
метил мальчика, который, безучастно пройдя мимо него несколько минут на-
зад, вернулся и теперь очень пристально следил за ним с  противоположной
стороны улицы. Сначала он не придал этому значения, но мальчик так долго
Занимался наблюдением, что Оливер поднял голову и тоже посмотрел на него
в упор. Тогда мальчик перешел улицу и, подойдя к Оливеру, сказал:
   - Эй, парнишка! Какая беда стряслась?
   Мальчик, обратившийся с этим вопросом к  юному  путешественнику,  был
примерно одних с ним лет, но казался самым удивительным из всех  мальчи-
ков, каких случалось встречать Оливеру. Он был курносый, с плоским лбом,
ничем не примечательной физиономией и такой грязный, каким только  можно
вообразить юнца, но напускал на себя важность и держался  как  взрослый.
Для своих лет он был мал ростом, ноги у него были кривые, а глазки  ост-
рые и противные. Шляпа едва держалась у него на макушке, ежеминутно гро-
зя слететь; это случилось бы с ней не раз, если бы ее владелец  не  имел
привычки то и дело встряхивать головой, после чего шляпа водворялась  на
прежнее место. На нем был сюртук взрослого мужчины,  доходивший  ему  до
пят. Обшлага он отвернул до  локтя,  выпростав  кисти  рук  из  рукавов,
по-видимому с той целью, чтобы засунуть их с вызывающим видом в  карманы
плисовых штанов, ибо руки он держал в карманах.  Вообще  это  был  самый
развязный и самоуверенный молодой джентльмен, ростом около четырех футов
шести дюймов и в блюхеровских башмаках.
   - Эй, парнишка! Какая беда стряслась? - сказал сей  странный  молодой
джентльмен Оливеру.
   - Я очень устал и проголодался, - со слезами на глазах  ответил  Оли-
вер. - Я пришел издалека. Я иду вот уже семь дней.
   - Семь дней! - воскликнул молодой джентльмен. - Понимаю.  По  приказу
клюва, да? Но, кажется, - добавил он, заметив удивленный взгляд Оливера,
- ты не знаешь, что такое клюв, приятель?
   Оливер скромно ответил, что, по его сведениям, упомянутое слово обоз-
начает рот у птиц.
   - До чего же он желторотый! - воскликнул  молодой  джентльмен.  -  Да
ведь клюв - это судья! И если идешь по приказу клюва, то идешь не  прямо
вперед, а к петле, и с нее уж не сорваться. Ты никогда не бывал на  сту-
пальном колесе?
   - На каком колесе? - спросил Оливер.


 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]  [5] [6] [7]

Страница:  [1]