- Проныра значит хитрец, сударыня, - пояснил Дафф.
   - Дамам, конечно, это слово понятно, не так ли?.. - сказал Блетерс. -
Вечно вы меня перебиваете, приятель... Так вот этот самый Проныра Чикуид
держал трактир на Бэтл-бриджской дороге, и был у него погреб, куда захо-
дили молодые джентльмены посмотреть бой петухов, травлю барсуков собака-
ми и прочее. Очень ловко велись Эти игры - я их частенько  видел.  В  ту
пору он еще не входил в шайку. И как-то ночью у него украли триста двад-
цать семь гиней в парусиновом мешке; их стащил среди  ночи,  у  него  из
спальни, какой-то высокий мужчина с черным пластырем на  глазу;  мужчина
прятался под кроватью, а совершив кражу, выскочил из окна во втором эта-
же. Очень он это быстро проделал. Но и Проныра не мешкал: проснувшись от
шума, он вскочил с кровати и выстрелил ему вслед  из  ружья  и  разбудил
всех по соседству. Тотчас же бросились в погоню, а когда стали  осматри-
ваться, то убедились, что Проныра задел-таки вора: следы крови были вид-
ны на довольно большом расстоянии, они вели к изгороди и здесь терялись.
Как бы там ни было, вор удрал с Добычей, а фамилия мистера Чикуида, вла-
дельца трактира, имевшего патент на продажу спиртного, появилась в  "Га-
зете" среди других банкротов. И тогда затеяли  всевозможные  подписки  и
сбор пожертвований для бедняги, который был очень угнетен своей потерей:
дня три-четыре бродил по улицам и с таким отчаянием рвал на себе волосы,
что многие боялись, как бы он не покончил с собой. Однажды  он  впопыхах
прибегает в полицейский суд, уединяется для частной беседы с  судьей,  а
тот после долгого разговора звонит в колокольчик, требует к  себе  Джема
Спайерса (Джем был агент расторопный) и приказывает, чтобы  он  пошел  с
мистером Чикуидом и помог  ему  арестовать  человека,  обокравшего  дом.
"Спайерс, - говорит Чикуид, - вчера утром я видел, как  он  прошел  мимо
моего дома". - "Так почему же вы не схватили его за шиворот?" -  говорит
Спайерс. "Я был так ошарашен, что мне можно было проломить  череп  зубо-
чисткой, - отвечает бедняга, - но уж теперь-то мы его поймаем. Между де-
сятью и одиннадцатью вечера он опять прошел  мимо  дома".  Услыхав  это,
Спайерс сейчас же сует в карман смену белья и гребень  на  случай,  если
придется задержаться дня на два, отправляется в путь и, явившись в трак-
тир, усаживается у окна за маленькой красной занавеской, не снимая  шля-
пы, чтобы в любой момент можно было выбежать. Здесь он курит  трубку  до
позднего вечера, как вдруг Чикуид ревет: "Вот он! Держите  вора!  Убива-
ют!" Спайерс выскакивает на улицу и видит Чикуида, который мчится во всю
прыть и кричит. Спайерс за ним; Чикуид летит вперед; люди оборачиваются;
все кричат: "Воры!" - и сам Чикуид не перестает орать  как  сумасшедший.
На минутку Спайерс теряет его из виду, когда тот заворачивает  за  угол,
бежит за ним, видит небольшую толпу, ныряет в нее: "Который из  них?"  -
"Черт побери, - говорит Чикуид, - опять  я  его  упустил".  Как  это  ни
странно, но его нигде не было видно, - и пришлось им вернуться  в  трак-
тир. Наутро Спайерс занял прежнее место и  высматривал  из-за  занавески
рослого человека с черным пластырем на глазу, пока у него самого не  за-
болели глаза. Наконец, ему пришлось закрыть их, чтобы  немного  передох-
нуть, и в этот самый момент слышит, Чикуид орет: "Вот он!" Снова он пус-
тился в погоню, а Чикуид уже опередил его на пол-улицы. Когда они пробе-
жали вдвое большее расстояние, чем накануне, этот человек опять скрылся.
Так повторялось еще два раза, и, наконец, большинство  соседей  заявило,
что мистера Чикуида обокрал сам черт, который теперь и водит его за нос,
а другие - что бедный мистер Чикуид рехнулся с горя.
   - А что сказал Джем Спайерс? - спросил доктор, который вернулся в на-
чале повествования.
   - Долгое время, - продолжал агент, - Джем Спайерс  решительно  ничего
не говорил и ко всему прислушивался, однако и виду  не  подавал;  отсюда
следует, что свое дело он разумел. Но вот однажды утром он вошел в  бар,
достал табакерку и говорит: "Чикуид, я узнал, кто совершил эту кражу". -
"Да неужели! - воскликнул Чикуид. - Ах, дорогой мой Спайерс,  дайте  мне
только отомстить, и я умру спокойно. Ах, дорогой мой Спайерсе,  где  он,
этот негодяй? - "Полно! - сказал Спайерс, предлагая ему понюшку  табаку.
- Довольно вздор болтать. Вы сами это сделали". Так оно и было, и немало
денег он на этом заработал, и ничего никогда бы и не открылось, если  бы
Чикуид поменьше заботился о правдоподобии, -  закончил  мистер  Блетерс,
поставив рюмку и позвякивая наручниками.
   - Действительно, очень любопытная история, - заметил доктор. - А  те-
перь, если вам угодно, можете пойти наверх.
   - Если вам угодно, сэр, - ответил мистер Блетерс.
   Следуя по пятам за мистером Лосберном, оба агента поднялись наверх, в
спальню Оливера; шествие возглавлял мистер Джайлс с зажженной свечой.
   Оливер дремал, но вид у него был хуже, и его лихорадило сильнее,  чем
раньше. С помощью доктора он сел в постели и посмотрел  на  незнакомцев,
совершенно не понимая, что происходит, - он, видимо, не припоминал,  где
он находится и что случилось.
   - Вот этот мальчик, - сказал мистер Лосберн шепотом, но тем не  менее
с большим жаром, - тот самый, который, озорничая, был случайно ранен  из
самострела, когда забрался во владения мистера, как его там зовут,  рас-
положенные позади этого дома. Сегодня утром он приходит сюда за помощью,
а его немедленно задерживает и грубо обходится с ним вот этот; сообрази-
тельный джентльмен со  свечой  в  руке,  который  подвергает  его  жизнь
серьезной опасности, что я как врач могу удостоверить.
   Господа Блетерс и Дафф посмотрели на мистера Джайлса, отрекомендован-
ного таким образом. Ошеломленный  -  дворецкий  с  лицом,  выражающим  и
страх, и замешательство, переводил взгляд с них на Оливера и  с  Оливера
на мистера Лосберна.
   - Полагаю, вы не намерены это отрицать? - спросил  доктор,  осторожно
опуская Оливера на подушки.
   - Я... хотел, чтобы было... чтобы было как можно лучше, сэр, -  отве-
тил Джайлс. - Право же, я думал, что Это тот самый мальчишка, сэр, иначе
я бы его не тронул. Я ведь не бесчувственный, сэр.
   - Какой мальчишка? - спросил старший агент.
   - Мальчишка грабителей, сэр, - ответил Джайлс. - С ними, конечно, был
мальчишка.
   - Ну? Вы и теперь так думаете? - спросил Блетерс.
   - Что думаю теперь? - отозвался Джайлс, тупо глядя на допрашивающего.
   - Думаете, что это тот самый мальчик, глупая вы голова! - нетерпеливо
пояснил Блетерс.
   - Не знаю. Право, не знаю, - с горестным видом сказал Джайлс. - Я  бы
не мог показать под присягой.
   - Что же вы думаете? - спросил мистер Блетерс.
   - Не знаю, что и думать, - ответил бедный Джайлс. - Думаю, что это не
тот мальчик. Да я почти уверен, что Это не он. Вы ведь знаете,  что  это
не может быть он.
   - Этот человек пьян, сэр? - осведомился Блетерс, повернувшись к  док-
тору.
   - Ну и тупоголовый же вы парень! - сказал Дафф с величайшим презрени-
ем, обращаясь к мистеру Джайлсу.
   Во время этого короткого диалога мистер Лосберн щупал больному пульс;
теперь он поднялся со стула, стоявшего у кровати, и заметил, что если  у
агентов еще осталось какое-нибудь сомнение, то не желают ли они выйти  в
соседнюю комнату и потолковать с Бритлсом.
   Приняв это предложение, они отправились в смежную комнату,  куда  был
призван мистер Бритлс, опутавший и себя и своего  почтенного  начальника
такой изумительной паутиной новых противоречий и нелепостей, что ни  од-
ного факта не удалось выяснить, за исключением факта полной его,  Бритл-
са, растерянности; впрочем, он заявил, что не узнал бы  мальчишку,  если
бы его поставили сейчас перед ним, что он принял за него Оливера  только
благодаря утверждению Джайлса и что пять минут назад мистер Джайлс приз-
нался на кухне в своих опасениях, не слишком ли он поторопился.
   Затем среди других  остроумных  предположений  появилось  и  такое  -
действительно ли мистер Джайлс когото подстрелил; когда же был  осмотрен
пистолет, парный с тем, из которого стрелял Джайлс, в нем  не  обнаружи-
лось заряда более разрушительного, чем порох и пыж. Это открытие  произ-
вело чрезвычайное впечатление на всех, кроме доктора, который минут  де-
сять тому назад вынул пулю. Но наибольшее впечатление произвело  оно  на
самого мистера Джайлса, который в  течение  нескольких  часов,  терзаясь
опасениями, не ранил ли он смертельно своего ближнего, с восторгом ухва-
тился за эту новую идею и всеми силами ее поддерживал.
   В конце концов агенты, не слишком утруждая себя мыслями  об  Оливере,
оставили в доме его и констебля из Чертей и отправились ночевать  в  го-
род, обещав вернуться утром.
   А наутро распространился слух, что  в  Кингстонскую  тюрьму  посадили
двух мужчин и мальчика, арестованных прошлой  ночью  при  подозрительных
обстоятельствах, и господа Блетерс и Дафф отправились в Кингстон.  Впро-
чем, при расследовании подозрительные обстоятельства свелись к тому, что
этих людей обнаружили спящими под стогом сена, каковой факт, хотя и  яв-
ляется тягчайшим преступлением, наказуется только заключением  в  тюрьму
и, с точки зрения милостивого английского закона с его всеобъемлющей лю-
бовью к королевским подданным, почитается при отсутствии других улик не-
достаточным доказательством того, что спящий или спящие совершили  кражу
со взломом и, стало быть, заслуживают смертной казни. Господа Блетерс  и
Дафф вернулись не умнее, чем уехали.
   Короче говоря, после новых допросов и бесконечных разговоров  местный
мировой судья охотно принял поручительство миссис Мэйли и  мистера  Лос-
берна в том, что Оливер явится, если когда-нибудь его вызовут, а Блетерс
и Дафф, награжденные двумя гинеями, вернулись в  город,  не  сходясь  во
мнении о предмете своей экспедиции: сей последний джентльмен, по  зрелом
обсуждении всех обстоятельств, склонялся к уверенности, что покушение на
кражу со взломом было совершено Семейным Петом, а  первый  готов  был  в
равной мере приписать всю заслугу великому Проныре Чикуиду.
   Между тем Оливер помаленьку поправлялся и благоденствовал, окруженный
заботами миссис Мэйли, Роз и мягкосердечного мистера Лосберна. Если пла-
менные молитвы, изливающиеся из сердца, исполненного благодарности,  бы-
вают услышаны на небе - что тогда молитва, если она не может быть  услы-
шана! - то те благословения, которые призывал на них сирота, проникли им
в душу, даруя покой и счастье.


   ГЛАВА XXXII о счастливой жизни, которая начались для Оливера среди ее
добрых друзей

   Болезнь Оливера была затяжной и тяжелой. Не говоря  уже  о  медленном
заживлении простреленной руки и боли в ней,  долгое  пребывание  Оливера
под дождем и на холоде вызвало лихорадку, которая не покидала его  много
недель и очень истощила. Но, наконец, он начал понемногу поправляться  и
уже в состоянии был произнести несколько слов  о  том,  как  глубоко  он
чувствует доброту двух ласковых леди и как горячо надеется, что,  окреп-
нув и выздоровев, сделает для них что-нибудь в доказательство своей бла-
годарности, чтоб они увидели, какой любовью  и  преданностью  полно  его
сердце, и окажет им хотя бы какую-нибудь пустячную услугу, которая  убе-
дит их в том, что бедный мальчик,  спасенный  благодаря  их  доброте  от
страданий или смерти, достоин их милосердия и от всего сердца желает  им
служить.
   - Бедняжка! - сказала однажды Роз, когда Оливер с трудом пытался  вы-
говорить бледными губами слова благодарности. - Тебе представится  много
случаев нам услужить, если ты этого захочешь. Мы поедем за город, и тетя
намерена взять тебя. Тишина, чистый воздух и все радости и красоты весны
помогут тебе в несколько дней окрепнуть. Мы будем давать тебе сотни  по-
ручений, если тебе это окажется по силам.
   - Поручений! - воскликнул Оливер. - О дорогая леди, если бы я мог ра-
ботать для вас, если бы я мог доставить вам удовольствие,  поливая  ваши
цветы, ухаживая За вашими птичками или весь день бегая на посылках, что-
бы только вы были счастливы, - чего бы я не отдал За это!
   - Тебе ничего не нужно отдавать, - улыбаясь,  сказала  Роз  Мэйли,  -
ведь я уже сказала, что мы будем давать тебе сотню поручений, и если  ты
будешь хоть наполовину трудиться так, как сейчас обещаешь, чтобы угодить
нам, я буду очень счастлива.
   - Счастливы, сударыня! - воскликнул Оливер. - Как вы добры, что гово-
рите так!
   - Ты сделаешь меня такой счастливой, что и сказать нельзя, - ответила
молодая леди. - Мысль о том, что моя милая, добрая тетя  спасла  кого-то
от той печальной участи, какую ты нам описал, доставляет мне невыразимое
удовольствие, но сознание, что тот, к кому  она  отнеслась  с  лаской  и
состраданием, чувствует искреннюю благодарность  и  преданность,  радует
меня больше, чем ты можешь себе  представить...  Ты  меня  понимаешь?  -
спросила она, вглядываясь в задумчивое лицо Оливера.
   - О да, сударыня, понимаю! - с жаром ответил Оливер. -  Но  сейчас  я
думал о том, какой я неблагодарный.
   - К кому? - спросила молодая леди.
   - К доброму джентльмену и милой старой няне, которые  так  заботились
обо мне, - сказал Оливер. - Они были бы, наверно, довольны, если бы зна-
ли, как я счастлив.
   - Наверно, - отозвалась благодетельница Оливера. - И  мистер  Лосберн
по доброте своей уже обещал, что повезет тебя  повидаться  с  ними,  как
только ты в состоянии будешь перенести путешествие.
   - Обещал, сударыня? - вскричал Оливер, просияв от удовольствия. -  Не
знаю, что со мной будет от радости, когда я снова увижу их добрые лица.
   Вскоре Оливер достаточно оправился, чтобы перенести  утомление,  свя-
занное с этой поездкой. Однажды утром он и мистер  Лосберн  двинулись  в
путь в - маленьком Экипаже, принадлежащем миссис Мэйли. Когда они доеха-
ли до моста через Чертей, Оливер вдруг сильно побледнел и громко вскрик-
нул.
   - Что случилось с мальчиком? -  засуетился,  по  своему  обыкновению,
доктор. - Ты что-нибудь увидел... услышал... почувствовал, а?
   - Вот, сэр, - крикнул Оливер, указывая в окно кареты. - Этот дом!
   - Да? Ну так что же? Эй, кучер! Остановитесь Здесь, - крикнул доктор.
- Что это за дом, мой мальчик? А?
   - Воры... Они приводили меня сюда, - прошептал Оливер.
   - Ах, черт побери! - воскликнул доктор. - Эй, вы  там!  Помогите  мне
выйти!
   Но не успел кучер слезть с козел, как доктор уже каким-то образом вы-
карабкался из кареты и, подбежав к заброшенному дому, начал  как  сумас-
шедший стучать ногой в дверь.
   - Кто там? - отозвался маленький, безобразный  горбун,  так  внезапно
раскрыв дверь, что доктор, энергически наносивший последний  удар,  чуть
не влетел прямо в коридор. - Что случилось?
   - Случилось! - воскликнул доктор, ни секунды не  размышляя  и  хватая
его за шиворот. - Многое случилось. Грабеж - вот что случилось!
   - Случится еще и убийство, если вы не отпустите меня, -  хладнокровно
отозвался горбун. - Слышите?
   - Слышу, - сказал доктор, основательно встряхивая своего пленника.  -
Где этот, черт бы его подрал, как его, проклятого, зовут...  Да,  Сайкс.
Где Сайкс, отвечайте, вор?
   Горбун вытаращил глаза, как бы вне себя от изумления  и  негодования,
затем, ловко высвободившись из рук доктора, изрыгнул залп  омерзительных
проклятий и вернулся в дом. Но не успел он закрыть дверь, как доктор, не
вступая ни в какие переговоры, вошел в комнату. Он с  беспокойством  ос-
мотрелся кругом: и мебель, и предметы, и даже расположение шкафов не со-
ответствовали описанию Оливера.
   - Ну? - сказал горбун, зорко следивший за ним. - Что это значит,  по-
чему вы насильно врываетесь в мой дом? Хотите меня ограбить или убить?
   - Случалось вам, глупый вы старый  кровопийца,  видеть  когда-нибудь,
чтобы человек приезжал с этой целью в карете? - сказал вспыльчивый  док-
тор.
   - Так что же вам нужно? - крикнул горбун. - Убирайтесь, пока не позд-
но! Будь вы прокляты!
   - Уйду, когда сочту нужным, - сказал  мистер  Лосберн,  заглядывая  в
другую комнату, которая, как и первая, не имела ни малейшего сходства  с
описанной Оливером. - Я еще до вас доберусь, приятель.
   - Вот как! - огрызнулся отвратительный урод. - Если я вам буду нужен,
вы найдете меня здесь. Я здесь один-одинешенек двадцать пять  лет  сижу,
совсем рехнулся, а вы еще меня запугиваете! Вы  за  это  заплатите,  да,
заплатите!
   И уродливый маленький демон поднял вой и в  ярости  стал  плясать  по
комнате.
   - Выходит довольно глупо, - пробормотал себе под нос доктор, - должно
быть, мальчик ошибся. Вот, суньте Это в карман и заткните глотку!
   С этими словами он бросил горбуну монету и вернулся к экипажу.
   Горбун следовал за ним до дверцы кареты, все время осыпая его гнусны-
ми ругательствами; когда же мистер Лосберн заговорил с кучером, он  заг-
лянул в карету и бросил на Оливера взгляд такой зоркий и пронизывающий и
в то же время такой злобный и мстительный, что в течение нескольких  ме-
сяцев мальчик вспоминал его и во сне и наяву. Горбун  продолжал  омерзи-
тельно ругаться, пока кучер не занял своего места; а когда карета трону-
лась в путь, можно было издали видеть, как он топает ногами  и  рвет  на
себе волосы в припадке подлинного или притворного бешенства.
   - Я - осел... - сказал доктор после долгого молчания. - Ты  это  знал
раньше, Оливер?
   - Нет, сэр.
   - Ну, так не забывай этого в следующий раз. Осел! - повторил  доктор,
снова помолчав несколько минут. - Даже если бы это было то самое место и
там оказались те самые люди, что бы я мог поделать один? А будь  у  меня
помощники, я все же не знаю, какой вышел бы толк. Пожалуй,  это  привело
бы к тому, что я сам попался бы, и обнаружилось бы неизбежно, каким  об-
разом я замолчал эту историю. Впрочем, поделом бы мне было. Вечно Я  по-
падаю в беду, действуя под влиянием импульса. Может быть, это пойдет мне
на пользу.
   Добрейший доктор и в самом деле всю свою жизнь действовал только  под
влиянием импульсов, и к немалой чести руководивших им  импульсов  служил
тот факт, что он не только избег  сколько-нибудь  серьезных  затруднений
или неудач, но и пользовался глубоким уважением и  привязанностью  всех,
кто его знал. Если же говорить правду, доктор одну-две минутки  чувство-
вал некоторую досаду, ибо ему не удалось раздобыть доказательства, подт-
верждающие рассказ Оливера, когда впервые представился случай  их  полу-
чить. Впрочем, он скоро успокаялся; убедившись, что Оливер  отвечает  на
его вопросы так же непринужденно и последовательно и говорит,  повидимо-
му, так же искренне и правдиво, как и раньше, он решил отныне относиться
с полным доверием к его словам.
   Так как Оливер знал название улицы, где проживал мистер Браунлоу, они
поехали прямо туда. Когда карета свернула за угол, сердце Оливера  заби-
лось так сильно, что у него перехватило дыхание.
   - Ну, мой мальчик, где же этот дом? - спросил мистер Лосберн.
   - Вот он, вот! - воскликнул Оливер, нетерпеливо показывая в  окно.  -
Белый дом. Ох, поезжайте быстрее! Пожалуйста, быстрее!  Мне  кажется,  я
вот-вот умру. Я весь дрожу.
   - Ну-ну, - сказал добряк-доктор, похлопав его по плечу. -  Сейчас  ты
их увидишь, и они придут в восторг, узнав, что ты цел и невредим.
   - О да, я надеюсь на это! - вскричал Оливер. - Они были так добры  ко
мне, очень, очень добры.
   Карета мчалась дальше. Потом она остановилась. Нет, Это не  тот  дом;
следующая дверь. Еще несколько шагов, карета снова остановилась.  Оливер
посмотрел на окна. Слезы, вызванные радостным  ожиданием,  струились  по
его щекам.
   Увы, в белом доме не было жильцов, и в окне виднелась табличка: "Сда-
ется внаем".
   - Постучите в следующую дверь! - крикнул мистер Лосберн, взяв за руку
Оливера. - Не знаете ли вы, что сталось с мистером Браунлоу, который жил
в соседнем доме?
   Служанка не знала, но не прочь была навести справки. Вскоре она  вер-
нулась и сказала, что мистер Браунлоу распродал свое имущество и вот уже
полтора месяца как уехал в Вест-Индию. Оливер сжал руки и без сил  отки-
нулся на спинку сиденья.
   - А экономка его тоже уехала? - помолчав, спросил мистер Лосберн.
   - Да, сэр, - ответила служанка. - Старый джентльмен, экономка  и  еще
один джентльмен, приятель мистера Браунлоу, уехали все вместе.
   - В таком случае поезжайте домой, - сказал мистер Лосберн кучеру, - и
не останавливайтесь кормить лошадей, пока мы не выберемся из этого прок-
лятого Лондона.
   - А книготорговец, сэр? - спросил Оливер. - Дорогу к нему я знаю. По-
жалуйста, повидайтесь с ним. Повидайтесь с ним.
   - Бедный мой мальчик, хватит с нас разочарований на сегодня, - сказал
мистер Лосберн. - Совершенно достаточно для нас обоих. Если мы поедем  к
книготорговцу, то, разумеется, узнаем, что он умер, или поджег свой дом,
или удрал. Нет, едем прямо домой.
   И, повинуясь внезапному требованию доктора, они отправились домой.
   Это горькое разочарование принесло Оливеру, даже в пору его  счастья,
много скорби и печали. Не раз в течение своей болезни он тешил себя меч-
той о том, что скажут ему мистер Браунлоу и миссис Бэдуин  и  какая  это
будет радость, - мечтал рассказать им, сколько долгих дней и ночей  про-
вел он, размышляя об их благодеяниях и оплакивая жестокую разлуку с  ни-
ми. Надежда оправдаться и рассказать им о своем насильственном уводе во-
одушевляла и поддерживала его во время недавних  испытаний;  мысль,  что
они уехали так далеко и увезли с собой уверенность в том, что он  -  об-
манщик и вор, - уверенность, которая, быть может, останется  неопроверг-
нутой до конца жизни, - этой мысли он не мог вынести.
   Впрочем, все это нисколько не изменило отношения к нему его  благоде-
телей. Еще через две недели, когда установилась прекрасная теплая  пого-
да, деревья покрылись новой листвой, а цветы раскрыли свои бутоны, нача-
лись приготовления к отъезду на несколько месяцев из Чертей. Отправив  в
банк столовое серебро, столь воспламенившее жадность Феджина, и  оставив
дом на попечении Джайлса и еще одного слуги, они  переехали  в  коттедж,
находившийся довольно далеко от города. Оливера они взяли с собой.
   Кто может описать радость и восторг, спокойствие духа и тихую умирот-
воренность, которые почувствовал болезненный мальчик в благовонном  воз-
духе, среди зеленых холмов и густых лесов, окружавших отдаленную  дерев-
ню? Кто может рассказать, как запечатлеваются в душе измученных обитате-
лей тесных и шумных городов картины мира и тишины и как глубоко проника-
ет их свежесть в истерзанные сердца? Те, кто  всю  свою  трудовую  жизнь
прожил в густо населенных, узких улицах и никогда  не  жаждал  перемены,
те, для кого привычка стала второй натурой и кто чуть ли не полюбил каж-
дый кирпич и камень, служившие границей их повседневных прогулок, -  эти
люди, даже они, когда нависала над ними рука смерти, начинали,  наконец,
томиться желанием взглянуть хотя бы мельком в лицо  Природе;  удалившись
от тех мест, где прежде страдали и радовались, они как будто сразу всту-
пали в новую стадию бытия. Когда они изо дня в  день  выползали  на  ка-
кую-нибудь зеленую, залитую солнцем лужайку, у них при виде  неба,  хол-
мов, долины, сверкающей воды пробуждались такие воспоминания,  что  даже
предощущение загробной жизни действовало  умиротворяюще  на  быстрое  их
увядание, и они сходили в могилу так же безмятежно, как угасало перед их
слабыми, тускнеющими глазами солнце, закат которого наблюдали они  всего
несколько часов назад из окна своей  уединенной  спальни.  Воспоминания,
вызываемые мирными деревенскими пейзажами, чужды миру сему, его помыслам
и надеждам. Умиротворяя, они могут научить нас сплетать свежие  гирлянды
на могилы тех, кого мы любили, могут очистить наши мысли и сломить преж-
нюю вражду и ненависть; но под ними дремлет в каждой хоть сколько-нибудь
созерцательной душе смутное, неопределенное сознание, что такие  чувства
были уже испытаны когда-то, в далекие, давно прошедшие времена, - созна-
ние, пробуждающее торжественные мысли о  далеких,  грядущих  временах  и
смиряющее суетность и гордыню.
   Прелестным было местечко, куда они  переехали.  Для  Оливера,  всегда
жившего в грязной толпе, среди шума и ругани, казалось,  началась  здесь
новая жизнь. Розы и жимолость льнули к  стенам  коттеджа,  плющ  обвивал
стволы деревьев, а цветы в саду наполняли воздух чудесным ароматом. Сов-
сем поблизости находилось маленькое кладбище, где не было высоких безоб-
разных надгробий, а только скромные холмики, покрытые  свежим  дерном  и
мхом, под которыми покоились старики из  деревни.  Часто  Оливер  бродил
здесь и, вспоминая о жалкой могиле, где лежала его  мать,  садился  иной
раз и плакал, не видимый никем; но, поднимая глаза к глубокому небу  над
головой, он уже не представлял ее себе лежащей в земле  и  оплакивал  ее
грустно, но без горечи.
   Счастливая была пора. Дни проходили безмятежные и ясные, ночи не при-
носили с собой ни страха, ни забот  -  ни  прозябания  в  отвратительной
тюрьме, ни общения с отвратительными людьми, - радостны  и  светлы  были
его мысли.
   Каждое утро Оливер ходил к седому, старому джентльмену, жившему непо-
далеку от маленькой церкви, который  помогал  ему  совершенствоваться  в
грамоте; старый джентльмен говорил так ласково и так  много  уделял  ему
внимания, что Оливер всеми силами старался угодить ему. Потом он шел гу-
лять с миссис Мэйли и Роз и прислушивался к их разговорам о  книгах  или
усаживался рядом с ними в каком-нибудь тенистом местечке и  слушал,  как
читает молодая леди; слушать он готов был до самых сумерек,  пока  можно
было различать буквы. Потом он готовил уроки к следующему дню и в  своей
маленькой комнатке, которая выходила в сад,  усердно  работал,  пока  не
приближался постепенно вечер, и тогда обе  леди  снова  отправлялись  на
прогулку, а с ними и он, с удовольствием прислушиваясь ко всем их разго-
ворам. Если им нравился какой-нибудь цветок и он мог добраться до него и
сорвать или если они забыли какую-нибудь вещь, за которой  он  мог  сбе-
гать, он был так счастлив, что со всех ног бросался оказать  им  услугу.
Когда же совсем темнело, они возвращались домой, и молодая  леди,  сади-
лась за фортепьяно и играла прекрасные мелодии или же пела тихим и  неж-
ным голосом какую-нибудь старую песню, правившуюся ее тете. В таких слу-
чаях свечей не зажигали, и Оливер, сидя у окна, в полном восторге слушал
чудную музыку.
   А воскресенье! Совсем по-иному проводили здесь этот день по сравнению
с тем, как проводил он его раньше. И какой счастливый был день -  как  и
все дни в эту счастливую пору! Утром - служба в маленькой церкви; там за
окном шелестели зеленые листья, пели птицы, а благовонный воздух прокра-
дывался в низкую дверь и наполнял ароматом скромное здание. Бедняки были
одеты так чисто и опрятно, так благоговейно преклоняли колени, как будто
для удовольствия, а не во имя тягостного долга собрались они здесь вмес-
те; а пение, быть может и неискусное, звучало искреннее и  казалось  (во
всяком случае Оливеру) более музыкальным, чем слышанное им  прежде.  За-
тем, как всегда - прогулки и посещение чистеньких домиков рабочего люда,
а вечером Оливер прочитывал одну-две главы из библии, которую изучал всю
неделю, и чувствовал себя более гордым и счастливым, чем если бы он  сам
был священником.
   В шесть часов утра Оливер был уже на ногах; он блуждал по полям и об-
шаривал живые изгороди в поисках полевых  цветов;  нагруженный  ими,  он
возвращался домой, и тогда нужно было заботливо и внимательно  составить
букеты для украшения стола к первому завтраку. Был и крестовник для птиц
мисс Мэйли; Оливер с большим вкусом убирал им клетки,  научившись  этому
искусству у многоопытного приходского клерка. Когда с этим бывало покон-
чено, его обычно отправляли в деревню для  оказания  кому-нибудь  помощи
или устраивали иной раз игру в крикет на лугу, а бывало и так, что нахо-
дилось какое-нибудь дело в саду, которым Оливер (изучавший эту науку под
руководством того же наставника, садовника по профессии) занимался весе-
ло и охотно, пока не появлялась мисс Роз. А тогда  его  осыпали  тысячью
похвал за все, что он сделал.
   Так промелькнули три месяца - три месяца, которые в жизни самого бла-
гополучного и благоденствующего из смертных могли почитаться  безгранич-
ным счастьем, а в жизни Оливера были поистине блаженством. Самое  чистое
и нежное великодушие - с одной стороны; самая искренняя, горячая и  глу-
бокая благодарность - с другой. Не чудо, что по истечении этого коротко-
го срока Оливер Твист тесно сблизился со старой леди и ее племянницей, и
пламенная любовь его юного и чуткого сердца была вознаграждена тем,  что
они привязались к мальчику и стали им гордиться.


   ГЛАВА XXXIII, в которой счастью Оливера и его друзей неожиданно угро-
жает опасность

   Быстро пролетела весна, и настало лето. Если деревня  была  прекрасна
раньше, то теперь она предстала в полном блеске  и  пышности  своих  бо-
гатств. Огромные деревья, которые раньше казались съежившимися и нагими,
преисполнились жизнью и здоровьем и, простирая  зеленые  свои  руки  над
жаждущей землей, превратили открытые и оголенные места в чудесные  угол-
ки, окутанные густой и приятной тенью, откуда  можно  было  смотреть  на
раскинувшееся вдали широкое и залитое солнцем пространство. Земля  обла-
чилась в самую яркую свою зеленую мантию и источала самое пряное благоу-
хание. Наступила лучшая пора года - вся природа ликовала.
   По-прежнему тихо и мирно шла жизнь в маленьком коттедже, и то же без-
заботное спокойствие осеняло его обитателей. Оливер давно уже выздоровел
и окреп, но был ли он болен или здоров, горячее чувство его к окружающим
ничуть не менялось,  хотя  такая  перемена  происходит  весьма  часто  в
чувствах людей. Он оставался все тем же кротким, признательным,  любящим
мальчиком, как и в ту пору, когда боль и страдания истощили его  силы  и
он всецело зависел от внимания и забот тех, кто за ним ухаживал.
   Однажды, чудесным вечером, они предприняли более длительную прогулку,
чем обычно, потому что день выдался жаркий; ярко светила луна, и  вместе
с легким ветерком повеяло необычной прохладой. Да и Роз была  в  превос-
ходном расположении духа, и, весело беседуя, они шли все дальше и  оста-
вили далеко позади места своих повседневных прогулок. Так как миссис Ми-
ли почувствовала усталость, они медленным шагом вернулись домой.
   Молодая леди, сняв простенькую шляпу, села, по обыкновению,  за  фор-
тепьяно. В течение нескольких ми нут она рассеянно пробегала пальцами по
клавишам, потом заиграла медленную и торжественную мелодию; и  пока  она
играла, им показалось, будто она плачет.
   - Роз, дорогая моя! - воскликнула пожилая леди.
   Роз ничего не ответила, но заиграла немного быстрее, словно эти слова
отвлекли ее от каких-то тягостных мыслей.
   - Роз, милочка! - вскричала миссис Мэйли, торопливо вставая и  накло-
няясь к ней. - Что это значит? Слезы? Дорогое мое дитя, что огорчает те-
бя?
   - Ничего, тетя, ничего! - ответила молодая леди. -  Я  не  знаю,  что
это... не могу рассказать... но чувствую...
   - Чувствуешь, что больна, милочка? - перебила миссис Мэйли.
   - Нет, нет! О нет, не больна! - ответила Роз, содрогаясь, однако, при
этих словах так, будто на нее повеяло смертным холодом. - Сейчас мне бу-
дет лучше. Пожалуйста, закройте окно!
   Оливер поспешил исполнить ее просьбу.  Молодая  леди,  делая  усилие,
чтобы вернуть прежнюю жизнерадостность, заиграла более веселую  мелодию,
но пальцы ее беспомощно застыли на клавишах.  Закрыв  лицо  руками,  она
опустилась на диван и дала волю слезам,  которых  больше  уже  не  могла
удержать.
   - Дитя мое! - обняв ее, воскликнула старая леди. - Такою я  тебя  ни-
когда еще не видела.
   - Я бы не стала тревожить вас, если бы могла,  -  отозвалась  Роз.  -
Право же, я очень старалась, но ничего не могла поделать. Боюсь, что я и
в самом деле больна, тетя.
   Она действительно была больна: когда принесли свечи, они увидели, что
за короткий промежуток времени, истекший после их возвращения,  лицо  ее
стало белым как мрамор. Выражение ее по-прежнему прекрасного  лица  было
какое-то иное. Что-то тревожное и безумное появилось в кротких его  чер-
тах, чего не было раньше. Еще минута - и щеки ее залились  ярким  румян-
цем, и диким блеском сверкнули нежные голубые глаза. Затем все  это  ис-
чезло, как тень, отброшенная мимолетным облаком, и она снова стала мерт-
венно-бледной.
   Оливер, с беспокойством следивший за старой леди,  заметил,  что  она
встревожена этими симптомами; по правде говоря, встревожен был и он, но,
заметив, что она старается не придавать  этому  значения,  он  попытался
поступить также, и они добились того, что Роз, уходя,  по  совету  тети,
спать, была в лучшем расположении духа, казалась даже не такой больной и
уверяла их, будто не сомневается в том, что утром проснется совсем  здо-
ровой.
   - Надеюсь, - сказал Оливер, когда миссис Мэйли  вернулась,  -  ничего
серьезного нет? Вид у нее сегодня болезненный, но...
   Старая леди знаком попросила его не разговаривать и, сев в темном уг-
лу комнаты, долго молчала. Наконец, она дрожащим голосом сказала:
   - И я надеюсь, Оливер. Несколько лет я была очень  счастлива  с  нею,
может быть слишком счастлива. Может прийти время, когда  меня  постигнет
какое-нибудь горе, но я надеюсь, что не это.
   - Что? - спросил Оливер.
   - Тяжкий удар, - сказала старая леди, - утрата дорогой девушки, кото-
рая так долго была моим утешением и счастьем.
   - О, боже сохрани! - быстро воскликнул Оливер.
   - Аминь, дитя мое! - сжимая руки, отозвалась старая леди.
   - Но ведь никакой опасности нет, ничего  страшного  не  случилось?  -
воскликнул Оливер. - Два часа назад она была совсем здорова.
   - Сейчас она очень больна, - сказала миссис Мэйли. - И ей будет хуже,
я уверена в этом. Милая, милая моя Роз! О, что бы я стала  без  нее  де-
лать?
   Печаль ее была так велика, что Оливер,  скрывая  свою  тревогу,  стал
уговаривать и настойчиво упрашивать, чтобы она успокоилась ради  молодой
леди.
   - Вы подумайте, сударыня, - говорил Оливер, а слезы, несмотря на  все
его усилия, навертывались ему па глаза, - подумайте о том, какая она мо-
лодая и добрая и какую радость и утешение дает она  всем  окружающим!  Я
знаю... я уверен... твердо уверен в том, что ради вас, такой же  доброй,
ради себя самой и ради всех, кого она делает такими счастливыми, она  не
умрет! Бог не допустит, чтобы она умерла такой молодой.
   - Тише! - сказала миссис Мэйли, кладя руку на голову Оливера. -  Бед-
ный мой мальчик, ты рассуждаешь как дитя. Но все-таки ты учишь меня мое-
му долгу. Я на минуту забыла о нем, Оливер, но, надеюсь, мне можно прос-
тить, потому что я стара и видела достаточно болезней и  смертей,  чтобы
знать, как мучительна разлука с теми, кого любишь. Видела я достаточно и
убедилась, что не всегда самые юные и добрые бывают сохранены  для  тех,
кто их любит. Но пусть это служит нам утешением в нашей скорби, ибо  не-
беса справедливы, и это свидетельствует о том, что есть иной  мир,  луч-
ший, чем этот... а переход туда совершается быстро. Да будет воля божия!
Я люблю ее, и он знает, как я ее люблю!
   Оливер с удивлением увидел, что, произнося эти слова, миссис Мэйли, с
усилием прервав сетования, выпрямилась и стала спокойной  и  сдержанной.
Еще более изумился он, убедившись, что эта сдержанность  оказалась  дли-
тельной и, несмотря на все последующие хлопоты и уход за больной, миссис
Мэйли всегда оставалась энергичной, спокойной, исполняя свои обязанности
неуклонно и, по-видимому, даже бодро. Но он был молод и не Знал, на  что
способны сильные духом при тяжелых испытаниях. Да и как  мог  он  знать,
если даже люди, сильные духом, так редко сами об этом догадываются.
   Настала тревожная ночь. Наутро предсказания миссис Мэйли,  к  сожале-
нию, сбылись. У Роз началась жестокая, опасная горячка.
   - Мы не должны сидеть сложа руки, Оливер, и  поддаваться  бесполезной
скорби, - сказала миссис Мэйли, приложив  палец  к  губам  и  пристально
всматриваясь в его лицо. - Это письмо следует как можно скорее отправить
мистеру Лосберну. Нужно отнести его в городок, где рынок,  -  отсюда  не
больше четырех миль, если идти по тропинке полем, а из города его  отош-
лют с верховым прямо и Чертей. В гостинице возьмутся это исполнить, а  я
могу положиться на тебя, что все будет сделано. Я это знаю.
   Оливер не ответил ничего, но видно было,  что  он  рвется  немедленно
отправиться в путь.
   - Вот еще одно письмо, - сказала миссис Мэйли и задумалась. -  Право,
не знаю, посылать ли его сейчас, или подождать, пока увижу, как развива-
ется болезнь Роз. Мне бы не хотелось его отправлять, пока я не  опасаюсь
худшего.
   - Это тоже в Чертей, сударыня? - спросил Оливер, которому  не  терпе-
лось поскорее исполнить  поручение,  и  он  протянул  дрожащую  руку  за
письмом.
   - Нет, - ответила старая леди, машинально отдавая письмо.
   Оливер бросил на него взгляд и увидел, что оно адресовано Гарри  Мэй-
ли, эсквайру, проживающему в поместье знатного лорда - где именно, он не
мог разобрать.
   - Послать его, сударыня? - с  нетерпением  спросил  Оливер,  поднимая
глаза.
   - Нет, пожалуй, не надо, - ответила миссис Мэйли, беря назад  письмо.
- Подожду до завтра.
   С этими словами она вручила Оливеру свой  кошелек,  и  он,  не  медля
больше, зашагал так быстро, как только мог.
   Он бежал по полям и тропинкам, кое-где разделявшим их; то почти скры-
вался в высоких хлебах, то выходил на открытый луг, где косили и склады-
вали в копны сено; лишь изредка задерживался  он  на  несколько  секунд,
чтобы передохнуть, и, наконец, вышел, разгоряченный и покрытый пылью, на
рыночную площадь маленького городка.
   Здесь он остановился и осмотрелся, отыскивая  гостиницу.  На  площади
находились белое здание банка, красная пивоварня и желтая ратуша,  а  на
углу стоял большой деревянный дом, окрашенный в зеленый цвет, на  фасаде
которого виднелась вывеска Джорджа. К этому дому и бросился Оливер,  как
только его заметил.
   Он заговорил, с форейтором, дремавшим в подворотне,  который,  выслу-
шав, направил  его  к  конюху,  а  тот  к  хозяину  гостиницы,  высокому
джентльмену в синем галстуке, белой шляпе, темных штанах и сапогах с от-
воротами, который, прислонясь к насосу у ворот конюшни, ковырял в  зубах
серебряной зубочисткой.
   Сей джентльмен неторопливо пошел в буфетную выписать счет, что отняло
много времени; когда счет был готов и оплачен, нужно было  оседлать  ло-
шадь, а человеку одеться, и на это ушло еще добрых десять минут.  Оливер
был в таком нетерпении и тревоге, что не прочь был сам вскочить в  седло
и мчаться галопом до следующей станции. Наконец, все было готово; и ког-
да маленький пакет был вручен вместе с предписаниями и мольбами как мож-
но скорее его доставить, человек пришпорил лошадь и поскакал по неровной
мостовой рыночной площади; минуты через две он  был  уже  за  городом  и
мчался по дороге к заставе.
   Так как было нечто успокоительное в сознании, что За помощью  послано
и ни минуты не потеряно, Оливер, у которого немножко отлегло от  сердца,
побежал через двор гостиницы. В воротах он неожиданно налетел на высоко-
го, закутанного в плащ человека, выходившего в тот момент из гостиницы.
   - Ого! - вскричал этот человек, взглянув на Оливера и внезапно  попя-
тившись. - Черт возьми, что это значит?
   - Простите, сэр, - сказал Оливер, - я очень спешил домой и  не  заме-
тил, как вы вышли.
   - Проклятье!  -  пробормотал  человек,  впиваясь  в  мальчика  своими
большими темными глазами. - Кто бы подумал! Разотрите его в порошок - он
все равно выскочит из каменного гроба, чтобы встать на моем пути!
   - Простите, - заикаясь, сказал Оливер,  смущенный  безумным  взглядом
странного человека. - Надеюсь, я вас не ушиб?
   - Черт бы тебя побрал! - проскрежетал тот, вне себя от  бешенства.  -
Если бы только хватило у меня храбрости сказать слово, я бы от тебя  от-
делался в одну ночь. Проклятье на твою голову, чуму тебе в сердце,  чер-
тенок! Что ты тут делаешь?
   Бессвязно произнеся эти слова, человек потряс кулаком.  Он  шагнул  к
Оливеру, словно намереваясь его ударить, но вдруг упал на землю с  пеной
у рта, корчась в припадке.
   Одно мгновение Оливер смотрел на судороги сумасшедшего (он принял его
за сумасшедшего), потом бросился в дом звать на помощь. Убедившись,  что
того благополучно перенесли в гостиницу, Оливер побежал домой как  можно
быстрее, чтобы наверстать потерянное время, и с великим изумлением и  не
без страха размышлял о странном поведении человека, с которым только что
расстался.
   Впрочем, это происшествие недолго его занимало, ибо когда он вернулся
в коттедж, событий там было достаточно, чтобы дать пищу для  размышлений
и стереть из памяти все мысли о самом себе.
   Роз Мэйли стало хуже; еще до полуночи она начала бредить. Врач,  про-
живавший в этом местечке, не отходил от ее постели; осмотрев больную, он
отвел в сторону миссис Мэйли и объявил, что болезнь опасна.
   - Чудо, если она выздоровеет, - сказал он.
   Сколько раз Оливер вставал в ту ночь с постели и, крадучись выйдя  на
лестницу, прислушивался к  малейшему  звуку,  доносившемуся  из  комнаты
больной! Сколько раз начинал он дрожать всем телом, и от ужаса на лбу  у
него выступал холодный пот, когда внезапно раздавшиеся  торопливые  шаги
заставляли его опасаться, что уже совершилось то, о чем слишком  страшно
было думать! И можно ли было сравнить прежние пламенные  его  молитвы  с
теми, какие возносил он теперь, молясь в тоске и отчаянии о жизни и здо-
ровье кроткого существа, стоявшего у самого края могилы!
   О, какое это жестокое мучение - быть беспомощным в  то  время,  когда
жизнь того, кого мы горячо любим, колеблется на чаше весов! О, эти мучи-
тельные мысли, которые теснятся в мозгу и силой образов, вызванных  ими,
заставляют неистово биться сердце и тяжело дышать! О, это страстное  же-
лание хоть что-нибудь делать, чтобы облегчить  страдания  или  уменьшить
опасность, которую мы не в силах устранить; уныние души,  вызванное  пе-
чальным воспоминанием о нашей беспомощности, - какие пытки  могут  срав-
ниться с этими, какие думы или усилия могут в самую трудную и горячечную
минуту их ослабить!
   Настало утро, а в маленьком коттедже  было  тихо.  Говорили  шепотом.
Время от времени у ворот появлялись встревоженные лица; женщины  и  дети
уходили в слезах. Весь этот бесконечный день до самой ночи Оливер  ходил
по саду и поминутно поглядывал с дрожью на окно комнаты больной,  и  ему
казалось, что над ним простерлась смерть. Поздно вечером приехал  мистер
Лосберн...
   - Как это тяжело! - сказал добряк-доктор, отворачиваясь  при  этом  в
сторону. - Такая молодая, всеми любимая! Но надежды очень мало.
   Снова утро. Ярко светило солнце - так ярко, словно не видело ни горя,
ни забот; вокруг была пышная листва и цветы, жизнь, здоровье -  звуки  и
картины, вещавшие о радости, а прекрасное юное создание быстро  угасало.
Оливер прокрался на старое кладбище и, присев на зеленый холмик,  плакал
и молился о ней в тишине.
   Такой был покой и так прекрасно вокруг, таким радостным казался  оза-
ренный солнцем пейзаж, такая веселая музыка слышалась  в  песнях  летних
птиц, так вольно над самой головой проносился грач, столько было жизни и
радости, что мальчик, подняв болевшие от слез глаза и осмотревшись  вок-
руг, невольно подумал о том, что сейчас не время для  смерти,  что  Роз,
конечно, не может умереть, когда так веселы и беззаботны все эти бесхит-
ростные создания, что время рыть могилы в холодную и унылую зимнюю пору,
а не теперь, когда все залито солнцем и благоухает. Он невольно подумал,
что и саваны предназначены для морщинистых стариков и никогда не облека-
ли своими страшными складками молодое и прекрасное тело.
   Похоронный звон церковного колокола грубо оборвал Эти детские размыш-
ления. Еще один удар! Еще! Они возвещали о погребальной службе. В ворота
вошла скромная группа провожающих; на них были белые банты,  потому  что
покойник был молод. С обнаженной головой они стояли у  могилы,  и  среди
плачущих была мать - мать, потерявшая ребенка. Но ярко светило солнце  и
птицы пели.
   Оливер побрел домой, размышляя о том, сколько добра видел он от моло-
дой леди, и мечтая, чтобы вновь вернулось то время и он мог бы неустанно
доказывать ей свою благодарность и привязанность. У него не было никаких
оснований упрекать себя в небрежности или невнимании - он служил ей пре-
данно, и тем не менее припоминались сотни мелких случаев,  когда,  каза-
лось ему, он мог бы проявить больше усердия и рвения, и он сожалел,  что
этого не сделал. Мы должны быть осторожны в своих отношениях с теми, кто
нас окружает, ибо каждая смерть приносит маленькому кружку оставшихся  в
живых мысль о том, как много было упущено и как  мало  сделано,  сколько
позабытого и еще больше непоправимого! Нет  раскаяния  более  жестокого,
чем раскаяние бесполезное; если мы  хотим  избавить  себя  от  его  мук,
вспомним об Этом, пока не поздно.
   Когда он вернулся домой, миссис Мэйли сидела  в  маленькой  гостиной.
При виде ее у Оливера замерло сердце: она ни разу не отходила от постели
своей племянницы, и он страшился подумать, какая перемена  заставила  ее
уйти. Он узнал, что Роз погрузилась в глубокий сон и, Очнувшись ото сна,
либо выздоровеет и будет жить, либо простится с ними и умрет.
   В течение нескольких часов они сидели, прислушиваясь и боясь  загово-
рить. Обед унесли нетронутым; видно было, что мысли их витают  где-то  в
другом месте, когда они следили, как солнце опускалось все ниже  и  ниже
и, наконец, окрасило небо и землю в те радужные тона, которые  возвещают
закат. Их чуткий слух уловил шум приближающихся шагов. Они невольно бро-
сились к двери; вошел мистер Лосберн.
   - Что Роз? - вскричала старая леди. - Скажите сразу! Я могу  это  вы-
нести, я вынесу все, кроме неизвестности! Говорите же, ради бога!
   - Вы должны успокоиться! - поддерживая ее,  сказал  доктор.  -  Прошу
вас, сударыня, успокойтесь, дорогая моя!
   - Пустите меня, ради бога! Дорогое мое дитя! Она умерла! Умирает!
   - Нет! - с жаром воскликнул доктор. - Бог милостив,  она  будет  жить
еще много лет на радость всем нам!
   Леди упала на колени и попыталась сложить руки, но силы, так долго ее
поддерживавшие, унеслись к небесам вместе с первой благодарственной  мо-
литвой, и она опустилась на руки друга.


   ГЛАВА XXXIV содержит некоторые  предварительные  сведения  о  молодом
джентльмене, который появляется ни сцене, я также новое приключение Оли-
вера

   Это счастье было почти непосильно. Оливер был ошеломлен и оглушен не-
ожиданной вестью. Он не мог плакать, разговаривать, отдыхать. Он с  тру-
дом понимал происходившее, долго бродил, вдыхая вечерний воздух, и,  на-
конец, хлынувшие слезы принесли ему  облегчение,  и  он  словно  очнулся
вдруг и осознал вполне ту радостную перемену,  какая  произошла,  и  как
безгранично тяжело было бремя тревоги, которое сняли с его плеч.
   Быстро сгущались сумерки, когда  он  возвращался  домой,  нагруженный
цветами, которые собирал с особенной заботливостью, чтобы украсить  ком-
нату больной. Бодро шагая по дороге, он услышал  за  спиной  шум  бешено
мчавшегося экипажа. Оглянувшись, он увидел быстро приближавшуюся  почто-
вую карету и, так как лошади неслись галопом, а дорога была узкая, прис-
лонился к каким-то воротам, чтобы ее пропустить.
   Когда карета поравнялась с ним, Оливер мельком увидел человека в  бе-
лом ночном колпаке, лицо которого показалось ему знакомым, хотя  за  это
короткое мгновение он не мог его узнать. Секунды через две ночной колпак
высунулся из окна кареты, а зычный голос приказал  кучеру  остановиться,
что тот и исполнил, как только ему удалось справиться с лошадьми.
   - Сюда! - крикнул голос. - Оливер, что нового? Мисс Роз? О-ли-вер!
   - Это вы, Джайлс? - закричал Оливер, подбегая к дверце кареты.
   Джайлс снова высунул свой  ночной  колпак,  собираясь  ответить,  как
вдруг его оттолкнул назад молодой джентльмен, занимавший другой угол ка-
реты, и с нетерпением спросил, что нового.
   - Одно слово! - крикнул джентльмен. - Лучше или хуже?
   - Лучше, гораздо лучше! - поспешил ответить Оливер.
   - Слава богу! - воскликнул джентльмен. - Ты уверен?
   - Совершенно уверен, сэр! - ответил Оливер. - Кризис был  всего  нес-
колько часов назад, и мистер Лосберн говорит, что всякая опасность мино-
вала.
   Джентльмен, не произнося ни слова, открыл дверцу, выпрыгнул из кареты
и, схватив Оливера под руку, отвел его в сторону.
   - Ты совершенно уверен? Ты не ошибаешься, мой мальчик? - дрожащим го-
лосом спросил он. - Не обманывай меня,  пробуждая  надежду,  которой  не
суждено сбыться.
   - Ни за что на свете я бы этого не сделал, сэр, - ответил  Оливер.  -
Право же, вы можете мне поверить! Вот слова мистера Лосберна: "Она будет
жить еще много лет на радость всем нам". Я сам слышал, как он  это  ска-
зал.
   У Оливера слезы выступили на глазах, когда он припомнил минуту, даро-
вавшую такое великое счастье; а джентльмен молча отвернулся. Оливеру  не
один раз чудилось, будто он слышит его рыдания, но  он  боялся  помешать
ему каким-нибудь замечанием, ибо легко угадывал, что у него на душе, - а
потому стоял в сторонке и делал вид, будто занят своим букетом.
   Между тем мистер Джайлс, в белом ночном колпаке,  сидел  на  подножке
кареты, опершись обоими локтями о колени и утирая глаза бумажным носовым
платком, синим в белую крапинку. Бедняга отнюдь не притворялся  взволно-
ванным - об этом явно свидетельствовали очень красные глаза, которые  он
поднял на молодого джентльмена, когда тот повернулся и заговорил с ним.
   - Пожалуй, лучше будет, Джайлс, если вы сядете в карсту и  поедете  к
моей матери, - сказал он. - А я предпочел бы пройтись пешком, чтобы  вы-
играть время, прежде чем увижу ее. Можете сказать ей, что я сейчас  при-
ду.
   - Прошу прощенья, мистер Гарри, - сказал Джайлс, наводя носовым плат-
ком последний лоск на свою взбудораженную физиономию, - но  если  бы  вы
приказали форейтору передать это поручение, я был бы вам весьма  призна-
телен. Не годится, чтобы служанки видели меня в таком состоянии,  сэр...
Я утрачу всякий авторитет в их глазах.
   - Хорошо, - с улыбкой ответил Гарри Мэйли, - поступайте  как  знаете.
Пусть он отправляется вперед с багажом, если вам это по вкусу, а вы сле-
дуйте за ним вместе с нами. Но сначала смените этот ночной колпак ид бо-
лее приличный головной убор, не то нас примут за сумасшедших.
   Мистер Джайлс, получив напоминание о неподобающем своем наряде,  сор-
вал с головы и спрятал в карман ночной колпак и заменил его  шляпой  со-
лидного и простого фасона, которую достал из кареты. Когда с  этим  было
покончено, форейтор поехал дальше; Джайлс, мистер Мэйли и Оливер  следо-
вали за ним не спеша.
   Дорогой Оливер с большим интересов и любопытством посматривал на при-
езжего. На вид ему было лет двадцать пять; он был среднего  роста,  лицо
открытое и красивое, обхождение простое и  непринужденное.  Невзирая  на
разницу в возрасте, он так походил на пожилую леди, что  Оливер  мог  бы
догадаться об их родстве, даже если бы он не упомянул о ней как о  своей
матери.
   Когда он подходил к коттеджу, миссис Мэйли  с  нетерпением  поджидала
сына. При встрече оба были очень взволнованы.
   - Маменька, - прошептал молодой человек,  -  почему  вы  не  написали
раньше?
   - Я написала, - ответила миссис Мэйли, - но, подумав, решила не посы-
лать письма, пока не услышу мнение мистера Лосберна.
   - Но зачем, - продолжал молодой человек, - зачем было рисковать, ког-
да могло случиться то, что едва не случилось? Если бы Роз... нет, сейчас
я не могу выговорить это слово... если бы исход болезни  оказался  иным,
разве могли бы вы когда-нибудь простить себе? Разве мог бы  я  когда-ни-
будь быть снова счастлив?
   - Случись самое скверное, Гарри,  -  сказала  миссис  Мэйли,  -  твоя
жизнь, боюсь, была бы навсегда разбита, и тогда имело  бы  очень,  очень
мало значения, приехал ты сюда днем раньше или позже.
   - А если и так, что удивительного? - возразил молодой  человек.  -  И
зачем говорить если? Это так и есть, так и есть... вы  это  знаете,  ма-
менька... должны знать.
   - Я знаю, что она заслуживает самой нежной и чистой любви,  на  какую
способно сердце мужчины, - сказала миссис Мэйли, - знаю, что ее  предан-
ная и любящая натура требует не легкого чувства, но глубокого и постоян-
ного. Если бы я этого не понимала и не знала вдобавок, что,  изменись  к
ней тот, кого она любит, она тут же умерла бы с горя, я  почла  бы  свою
задачу не столь трудной и с легким сердцем взялась бы за исполнение  то-
го, что считаю своим непреложным долгом.
   - Это жестоко, маменька, - сказал Гарри. -  Неужели  вы  до  сих  пор
смотрите на меня как на мальчика, не ведающего своего собственного серд-
ца и не понимающего стремлений своей души?
   - Я думаю, дорогой мой сын, - ответила миссис Мэйли, положив руку ему
на плечо, - что юности свойственны благородные  стремления,  которые  не
бывают длительными, а среди них есть такие, которые, будучи удовлетворе-
ны, оказываются еще более мимолетными. А прежде всего я думаю, - продол-
жала леди, не спуская глаз с сына, - что  если  восторженный,  пылкий  и
честолюбивый человек вступает в брак с девушкой,  на  чьем  имени  лежит
пятно, то хотя она в этом не повинна, бессердечные и дурные  люди  могут
карать и ее и их детей и, по мере его успеха в свете, напоминать ему  об
этом пятне и издеваться над ним; и я думаю, что этот человек - как бы ни
был он великодушен и добр по природе - может когда-нибудь  раскаяться  в
союзе, какой заключил в молодости. А она, зная об этом, будет страдать.
   - Маменька, - нетерпеливо сказал молодой человек, - тот, кто поступил
бы так, недостоин называться мужчиной и недостоин  женщины,  которую  вы
описываете.
   - Так думаешь ты теперь, Гарри, - отозвалась мать.
   - И так буду думать всегда! - воскликнул молодой человек. -  Душевная
пытка, какую я претерпел за эти два дня, вырывает  у  меня  признание  в
страсти, которая, как вам хорошо известно, родилась не вчера и  возникла
не вследствие моего легкомыслия. Роз, милой, кроткой  девушке,  навсегда
отдано мое сердце, как только может быть отдано женщине сердце  мужчины.
Все мои мысли, стремления, надежды связаны с нею, и, препятствуя  мне  в
этом, вы берете в свои руки мое спокойствие и счастье и пускаете  их  по
ветру. Маменька, подумайте хорошенько об этом и обо мне и  не  пренебре-
гайте тем счастьем, о котором вы как будто так мало думаете!
   - Гарри! - воскликнула миссис Мэйли. - Как раз потому, что я так мно-
го думаю о горячих и чувствительных сердцах, мне бы хотелось избавить их
от ран. Но сейчас сказано об этом достаточно, более чем достаточно...
   - В таком случае пусть решает Роз, - перебил Гарри. -  Вы  не  будете
отстаивать свои взгляды, чтобы создавать препятствия на моем пути?
   - Нет, - ответила миссис Мэйли, - но мне бы хотелось, чтобы ты  поду-
мал...
   - Я думал! - последовал нетерпеливый ответ. - Мама, я  думал  годы  и
годы. Я начал думать  об  этом,  как  только  стал  способен  рассуждать
серьезно. Мои чувства неизменны, и такими они останутся. К чему мне тер-
петь мучительную отсрочку и сдерживать их, раз это ничего  доброго  при-
нести не может? Нет! Прежде чем я отсюда уеду. Роз  должна  меня  выслу-
шать.
   - Она выслушает, - сказала миссис Мэйли.
   - Судя по вашему тону, вы как будто полагаете, маменька, что она выс-
лушает меня холодно, - сказал молодой человек.
   - Нет, не холодно, - ответила старая леди. - Совсем нет.
   - Тогда как? - настаивал молодой человек. - Не  отдала  ли  она  свое
сердце другому?
   - Конечно, нет! - сказала его мать. - Если  не  ошибаюсь,  ее  сердце
принадлежит тебе. Но вот что хотелось бы мне сказать, - продолжала  ста-
рая леди, удерживая сына, когда тот хотел заговорить, - прежде чем  ста-
вить все на эту карту, прежде чем позволить себе унестись на крыльях на-
дежды, подумай минутку, дорогое мое дитя, об истории Роз и рассуди,  как
может повлиять на ее решение то, что она знает о своем сомнительном про-
исхождении, раз она так предана нам всей своей благородной душой и всег-
да так безгранично готова пренебречь своими интересами - как в серьезных
делах, так и в пустяках.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Я предоставляю тебе подумать, - отозвалась миссис Мэйли. - Я должна
вернуться к ней. Да благословит тебя бог!
   - Мы еще увидимся сегодня вечером? - с волнением спросил молодой  че-
ловек.
   - Позднее, - ответила леди, - когда я приду от Роз.
   - Вы ей скажете, что я здесь? - спросил Гарри.
   - Конечно, - ответила миссис Мэйли.
   - И скажите, в какой я был тревоге, сколько страдал и как хочу ее ви-
деть. Вы не откажете мне в этом, маменька?
   - Нет, - отозвалась старая леди. - Я скажу ей все.
   И, ласково пожав сыну руку, она вышла. Пока шел этот торопливый  раз-
говор, мистер Лосберн и Оливер оставались в другом конце комнаты. Теперь
мистер Лосберн протянул руку Гарри Мэйли, и  они  обменялись  сердечными
приветствиями. Затем доктор в ответ на многочисленные вопросы своего мо-
лодого друга дал точный отчет о состоянии больной, оказавшейся не  менее
утешительным, чем слова  Оливера,  пробудившие  в  нем  надежду.  Мистер
Джайлс, делая вид, будто занят багажом, прислушивался, навострив уши.
   - За последнее время ничего особенного не подстрелили, Джайлс? -  ос-
ведомился доктор, закончив отчет.
   - Ничего особенного, сэр, - ответил мистер Джайлс, покраснев до ушей.
   - И воров никаких не поймали и никаких грабителей не опознали? - про-
должал доктор.
   - Никаких, сэр, - важно ответил мистер Джайлс.
   - Жаль, - сказал доктор, - потому что такого рода дела вы обделываете
превосходно... А скажите, пожалуйста, как поживает Бритлс?
   - Паренек чувствует себя прекрасно, сэр,  -  ответил  мистер  Джайлс,
вновь обретя свой обычный, снисходительный  тон,  -  и  просит  засвиде-
тельствовать вам свое глубокое уважение.
   - Отлично, - сказал доктор. - При виде вас я вспомнил, мистер Джайлс,
что за день до того, как меня  так  поспешно  вызвали,  я  исполнил,  по
просьбе вашей доброй хозяйки, маленькое приятное для вас  поручение.  Не
угодно ли вам отойти на минутку сюда, в угол?
   Мистер Джайлс величественно, с некоторым изумлением отступил в угол и
имел честь вести шепотом краткую беседу с доктором, по окончании которой
отвесил великое множество поклонов и  удалился  необычайно  важной  пос-
тупью. Предмет этого собеседования остался тайной в гостиной,  но  неза-
медлительно был обнародован в кухне, ибо мистер Джайлс отправился  прямо
туда и, потребовав кружку эля, возвестил с торжественным видом, что  его
госпоже угодно было в награду за его доблестное поведение в день неудав-
шегося грабежа положить в местную  сберегательную  кассу  двадцать  пять
фунтов специально для него. Тут обе служанки подняли руки и глаза к небу
и предположили, что теперь мистер Джайлс совсем возгордится. На это мис-
тер Джайлс, расправив жабо, ответствовал: "Нет, нет",  -  добавив,  что,
если они заметят хоть сколько-нибудь высокомерное отношение с его сторо-
ны к подчиненным, он будет им благодарен, когда бы они ему  об  этом  ни
сказали. А затем он сделал еще много других замечаний, в не меньшей мере
свидетельствовавших о его скромности, которые были приняты так  же  бла-
госклонно и одобрительно и являлись такими же оригинальными и уместными,
какими обычно бывают замечания великих людей.
   Конец вечера прошел наверху весело: доктор был в превосходном  распо-
ложении духа, а как ни был утомлен сначала или озабочен Гарри Мэйли, од-
нако и он не мог устоять перед добродушием достойного джентльмена,  про-
являвшимся в разнообразнейших  остротах,  всевозможных  профессиональных
воспоминаниях и бесчисленных шутках, которые казались Оливеру самыми за-
бавными из всех им слышанных и заставляли его смеяться,  к  явному  удо-
вольствию доктора, который и сам хохотал безудержно и, в силу  симпатии,
принуждал Гарри смеяться чуть ли не так же заразительно. Таким  образом,
они провели время очень приятно, насколько возможно при  данных  обстоя-
тельствах, и было уже поздно, когда они с легким и  благодарным  сердцем
ушли отдыхать, в чем после недавно  перенесенных  треволнений  и  беспо-
койства очень нуждались.
   Утром Оливер проснулся бодрым и принялся за свои  обычные  занятия  с
такой надеждой и радостью, каких не знал много дней. Клетки  были  снова
развешаны, чтобы птицы пели на старых своих местах; и снова были собраны
самые душистые полевые цветы, чтобы красотой своей радовать Роз. Грусть,
которая, как представлялось печальным  глазам  встревоженного  мальчика,
нависла надо всем вокруг, хотя вокруг все и было прекрасно,  рассеялась,
словно по волшебству. Казалось, роса ярче сверкала  на  зеленой  листве,
ветер шелестел в ней нежнее и небо стало синее и ярче - Так влияют  наши
собственные мысли даже на внешний вид предметов. Люди, взирающие на при-
роду и своих ближних и утверждающие, что все хмуро и мрачно, - правы; но
темные тона являются отражением их собственных затуманенных желчью  глаз
и сердец. В действительности же краски нежны и требуют более ясного зре-
ния.
   Не мешает - отметить - и Оливер не преминул обратить на это внимание,
- что в утренние свои экскурсии он отправлялся  теперь  не  один.  Гарри
Мэйли с того утра, когда он встретил Оливера, возвращающегося  домой  со
своей ношей, воспылал такой любовью к цветам и проявил столько вкуса при
составлении букетов, что заметно превзошел своего юного спутника. Но ес-
ли в этом Оливер отстал, зато ему известно было, где найти лучшие цветы;
и каждое утро они вдвоем рыскали по окрестностям и приносили домой прек-
расные букеты. Окно спальни молодой леди было теперь открыто; ей  нрави-
лось, когда в комнату врывался душистый летний воздух и оживлял ее своей
свежестью; а на подоконнике всегда стоял в воде особый  маленький  буке-
тик, который с величайшей заботливостью составляли каждое  утро.  Оливер
не мог не заметить, что увядшие цветы никогда не выбрасывались, хотя ма-
ленькая вазочка аккуратно наполнялась свежими; не мог он также не  заме-
тить, что, когда бы доктор не вышел в сад, он  неизменно  посматривал  в
тот уголок и весьма выразительно кивал головой, отправляясь на  утреннюю
свою прогулку. Оливер занимался наблюдениями, дни летели, и  Роз  быстро
поправлялась.
   Нельзя сказать, чтобы для Оливера время тянулось медленно, хотя моло-
дая леди еще не выходила из своей комнаты и вечерних прогулок  не  было,
разве что изредка недалекие прогулки с миссис Мэйли. С особым рвением он
принялся за уроки у старого, седого джентльмена и работал  так  усердно,
что даже сам был удивлен своими быстрыми успехами.
   Но вот однажды, когда он занимался, неожиданное  происшествие  неска-
занно испугало его и потрясло.
   Маленькая комнатка, где он обычно сидел за своими книгами, находилась
в нижнем этаже,  в  задней  половине  дома.  Это  была  обычная  комната
сельского коттеджа - окно, забранное решеткой, а за ним кусты жасмина  и
вившаяся по оконной раме жимолость, наполнявшие помещение чудесным  аро-
матом. Окно выходило в сад, садовая калитка вела на  огороженный  лужок;
дальше - прекрасный луг и лес. В этой стороне не было поблизости никако-
го жилья, а отсюда открывалась широкая даль.
   Однажды чудесным вечером, когда первые сумеречные тени начали прости-
раться по земле, Оливер сидел у окна, погруженный в свои книги. Он давно
уже сидел над ними, а так как день был необычайно знойный  и  он  немало
потрудился - авторов этих книг, кто бы они там  ни  были,  нисколько  не
унижает то, что Оливер незаметно заснул.
   Иной раз к нам подкрадывается такой сон, который, держа в плену тело,
не освобождает нашего духа от восприятия окружающего и позволяет ему ви-
тать где вздумается. Если ощущение непреодолимой тяжести, упадок  сил  и
полная неспособность контролировать наши мысли  и  движения  могут  быть
названы сном - это сон; однако мы сознаем все, что вокруг  нас  происхо-
дит, и если в это время вам что-нибудь снится, слова, действительно про-
износимые, и звуки, в этот момент действительно слышимые, с удивительной
легкостью приноравливаются к нашему  сновидению,  и,  наконец,  действи-
тельное и воображаемое так странно сливаются воедино,  что  потом  почти
невозможно их разделить. Но это еще не самое поразительное явление,  со-
путствующее такому состоянию. Хотя наше чувство осязания и наше зрение в
это время мертвы, однако на наши спящие мысли и на мелькающие перед нами
видения может повлиять материально  даже  безмолвное  присутствие  како-
го-нибудь реального предмета, который мог и  не  находиться  около  нас,
когда - мы закрыли глаза, и о близости которого мы и не подозревали ная-
ву.
   Оливер прекрасно знал, что сидит в своей комнатке, что перед  ним  на
столе лежат его книги, что за окном ароматный ветерок шелестит в  листве
ползучих растений. И, однако, он спал. Внезапно картина изменилась. Воз-
дух стал душным и спертым, и он с ужасом подумал, что снова находится  в
доме еврея. Там, в обычном своем уголку, сидел этот безобразный  старик,
указывая на него и шепча что-то другому человеку, который,  отвернувшись
в сторону, сидел рядом с ним.
   - Тише, мой милый! - чудилось ему, будто он слышит слова еврея. - Ко-
нечно, это он! Уйдем.
   - Он! - ответил будто бы тот, другой. - Вы думаете, я могу не  узнать
его? Если бы толпа призраков приняла его облик и он стоял в этой  толпе,
что-то подсказало бы мне, как его опознать. Если бы его тело зарыли глу-
боко под землей, я сыскал бы его могилу, даже не будь на ней  ни  плиты,
ни камня.
   Казалось, человек говорит с такой страшной ненавистью, что от  испуга
Оливер проснулся и вскочил.
   О боже! Что же заставило кровь прихлынуть к его  сердцу,  лишило  его
голоса и способности двигаться? Там... там... у  окна...  близко  -  так
близко, что он мог бы его коснуться, если бы не отшатнулся, - стоял  ев-
рей. Он заглядывал в комнату и встретился с ним глазами. А рядом с ним -
побледневшее от ярости или страха, либо от обоих этих чувств - виднелось
злобное лицо того самого человека, который заговорил с ним во дворе гос-
тиницы.
   Это было мгновение, взгляд, вспышка. Они исчезли. Но они его  узнали;
и он их узнал; и лица их запечатлелись в его памяти так  прочно,  словно
были высечены глубоко на камне и со дня его рождения находились  у  него
перед глазами. Секунду он стоял как пригвожденный к месту.  Потом,  вып-
рыгнув из окна в сад, громко позвал на помощь.


   ГЛАВА XXXV, повествующая о том, как неудачно  окончилось  приключение
Оливера, а также о не лишенном значения разговоре между  Гарри  Мэйли  и
Роз

   Когда обитатели дома, привлеченные криками,  бросились  туда,  откуда
они доносились, Оливер, бледный и потрясенный, указывал на луга за домом
и с трудом бормотал: "Старик! Старик!"
   Мистер Джайлс не в силах был уразуметь, что означает этот возглас, но
Гарри Мэйли, соображавший быстрее и слышавший историю Оливера  от  своей
матери, понял сразу.
   - В какую сторону он побежал? - спросил он,  схватив  тяжелую  палку,
стоявшую в углу.
   - Туда! - ответил Оливер, указывая, в каком направлении они скрылись.
- Я мгновенно потерял их из виду.
   - Значит, они в канаве! - сказал Гарри. - За мной!  И  старайтесь  от
меня не отставать.
   С этими словами он перепрыгнул через живую изгородь и помчался с  та-
кой быстротой, что остальным чрезвычайно трудно было не отставать.
   Джайлс следовал за ним по мере сил; следовал за ним и Оливер, а мину-
ты через две мистер Лосберн, вышедший на прогулку и только  что  вернув-
шийся домой, перевалился через изгородь и, вскочив на ноги с таким  про-
ворством, какого нельзя было от него ожидать, кинулся сломя голову в том
же направлении и все время оглушительно кричал, желая узнать, что случи-
лось.
   Все мчались вперед и ни разу не остановились, чтобы отдышаться,  пока
их предводитель, свернув на указанный Оливером участок  поля,  не  начал
тщательно обыскивать канаву и прилегающие  кусты,  что  дало  время  ос-
тальным догнать его, а Оливеру - поведать мистеру Лосберну о тех обстоя-
тельствах, которые привели к столь стремительной погоне.
   Поиски оказались тщетными. Не видно было даже свежих  следов.  Теперь
все стояли на вершине небольшого холма, откуда на три-четыре мили  можно
было обозреть окрестные поля. Слева в  ложбине  находилась  деревня,  но
чтобы добраться до нее дорогой, указанной Оливером,  людям  пришлось  бы
бежать в обход по открытому месту, и вряд ли они могли скрыться из  виду
за такое короткое время. С другой стороны луг был окаймлен густым лесом,
но этого прикрытия они не могли достигнуть по той же причине.
   - Не приснилось ли это тебе, Оливер? - сказал Гарри Мэйли.
   - Нет, право же, нет, сэр! - воскликнул Оливер, содрогаясь при  одном
воспоминании о физиономии старого негодяя. - Я слишком ясно  его  видел!
Их обоих я видел так же ясно, как вижу сейчас вас.
   - А кто был этот второй? - в один голос спросили Гарри и мистер  Лос-
берн.
   - Тот самый, о котором я вам уже говорил. Тот самый, кто вдруг набро-
сился на меня около гостиницы, - ответил Оливер. - Мы встретились с  ним
взглядом, и я могу поклясться, что это он.
   - Они побежали в эту сторону? - спросил Гарри. - Ты в этом уверен?
   - Уверен так же, как и в том, что они стояли у окна, -  ответил  Оли-
вер, указывая при этих словах на изгородь, отделявшую  сад  коттеджа  от
луга. - Вот здесь перепрыгнул высокий человек, а еврей, отбежав на  нес-
колько шагов вправо, пролез вон в ту дыру.
   Пока Оливер говорил, оба джентльмена всматривались в его возбужденное
лицо и, переглянувшись, по-видимому, поверили в точность  его  рассказа.
Тем не менее нигде не видно было следов людей, поспешно  обратившихся  в
бегство. Трава была высокая, но нигде не  примята,  за  исключением  тех
мест, где они сами ее притоптали. По краям канав лежала сырая глина,  но
нигде не могли они различить отпечатков мужских башмаков  или  хоть  ка-
кой-нибудь след, указывавший, что несколько часов  назад  здесь  ступала
чья-то нога.
   - Удивительно, - сказал Гарри.
   - Удивительно! - откликнулся доктор. - Блетерс и Дафф и те  не  могли
бы тут разобраться.
   Несмотря на явную бесполезность поисков, они не  ушли  домой  -  пока
спустившаяся ночь не сделала дальнейшие поиски безнадежными; да и  тогда
они отказались от них с неохотой. Джайлса послали в деревенские  тракти-
ры, снабдив самым точным описанием внешности и одежды незнакомцев, какое
мог дать Оливер. Еврей был во  всяком  случае  достаточно  примечателен,
чтобы его запомнили, если б он зашел куда-нибудь  выпить  стаканчик  или
слонялся поблизости, но Джайлс вернулся, не  принеся  никаких  сведений,
которые могли бы раскрыть тайну или хоть что-нибудь объяснить.
   На другой день возобновили поиски и снова наводили справки, но  столь
же безуспешно. Через день Оливер и мистер Мэйли отправились  в  городок,
где был рынок, надеясь услышать что-нибудь об этих людях; но и  эта  по-
пытка ни к чему не привела. Спустя несколько дней это событие стало  за-
бываться, как забываются почти все события, когда любопытство, не  полу-
чая новой пищи, само собой угасает.
   Между тем Роз быстро поправлялась. Она уже ходила по дому, начала вы-
ходить в сад и снова приняла участие в жизни семьи, радуя все сердца.
   Но хотя эта счастливая перемена заметно отразилась на маленьком круж-
ке и хотя в коттедже снова зазвучали беззаботные голоса и веселый  смех,
иногда кое в ком чувствовалась непривычная скованность -  даже  в  самой
Роз, - на что не мог не обратить внимания Оливер. Миссис Мэйли  с  сыном
уединялись часто и надолго, а Роз не раз приходила заплаканная. Когда же
мистер Лосберн назначил день своего отъезда в Чертей, эти признаки стали
еще заметнее, и было ясно, что происходит нечто, нарушающее покой  моло-
дой леди и кого-то еще.
   Наконец, как-то утром, когда Роз сидела одна  в  маленькой  столовой,
вошел Гарри Мэйли и нерешительно попросил позволения  поговорить  с  ней
несколько минут.
   - Недолго... совсем недолго... я вас не задержу, Роз, - сказал  моло-
дой человек, придвигая к ней стул. - То, что я хочу сказать, уже открыто
вашим мыслям... Самые заветные мои надежды известны вам, хотя от меня вы
о них еще не слыхали.
   Роз очень побледнела, когда он вошел, но это можно было приписать  ее
недавней болезни. Она опустила голову и, склонившись над стоявшими  поб-
лизости цветами, молча ждала продолжения.
   - Я... я должен был уехать отсюда раньше, - сказал Гарри.
   - Да... должны, - отозвалась Роз. - Простите мне Эти слова, но  я  бы
хотела, чтобы вы уехали.
   - Меня привело сюда самое ужасное и мучительное опасение, - продолжал
молодой человек, - боязнь потерять единственное дорогое существо, на ко-
тором сосредоточены все мои упования и надежды. Вы были при  смерти;  вы
пребывали между землей и небом. Мы знаем: когда болезнь  поражает  юных,
прекрасных и добрых, их дух бессознательно стремится к  светлой  обители
вечного покоя... Мы знаем - да поможет нам небо! - что лучшие и прекрас-
нейшие из нас слишком часто увядают в полном расцвете.
   При этих словах слезы выступили на глазах кроткой  девушки;  и  когда
одна слезинка упала на цветок, над которым она склонилась, и  ярко  зас-
веркала в его венчике, цветок стал еще прекраснее, - казалось, будто из-
лияния ее девственного, юного сердца заявляют по праву о своем родстве с
чудеснейшим творением Природы.
   - Создание, прекрасное и невинное, как ангел небесный, - с жаром про-
должал молодой человек, - находилось между жизнью и смертью. О, кто  мог
надеяться - когда перед глазами ее приоткрылся тот далекий мир,  который
был родным для нее, - что она вернется к печалям и невзгодам этого мира!
Роз, Роз, видеть, как вы ускользаете, подобно нежной  тени,  отброшенной
на землю лугом с небес, отказаться от надежды, что вы  будете  сохранены
для тех, кто прозябает здесь, - да и вряд ли знать, зачем должны вы быть
сохранены для них, - чувствовать, что вы принадлежите  тому  лучезарному
миру, куда так рано унеслись на крыльях столь многие, самые прекрасные и
добрые, и, однако, вопреки Этим утешительным  мыслям,  молиться  о  том,
чтобы вы были возвращены тем, кто вас любит, -  такое  мучение  вряд  ли
можно вынести! Я испытывал его днем и ночью. Вместе с ним на меня нахлы-
нул поток страхов, опасений и себялюбивых сожалений, что вы можете  уме-
реть, не узнав, как беззаветно я любил вас, - этот поток  мог  унести  с
собой и сознание и мой разум!.. Вы выздоровели. День за днем и  чуть  ли
не час за часом здоровье по капле возвращалось к вам и, вливаясь в исто-
щенный, слабый ручеек жизни, медлительно в вас текущий,  вновь  подарило
ему стремительность и силу. Глазами, ослепленными страстной  и  глубокой
любовью, я следил за тем, как с порога смерти вы возвращались  к  жизни.
Не говорите же мне, что вы хотите лишить меня этого! Ибо теперь, когда я
люблю, люди стали мне ближе.
   - Я не это хотела сказать, -  со  слезами  ответила  Роз.  -  Я  хочу
только, чтобы вы уехали отсюда и снова устремились к высоким и благород-
ным целям - целям, вполне достойным вас.
   - Нет цели, более достойной меня, более достойной самого благородного
человека, чем старания завоевать такое сердце, как ваше! - сказал  моло-
дой человек, беря ее руку. - Роз, милая моя,  дорогая  Роз!  Много  лет,
много лет я любил вас, надеясь завоевать пути к  славе,  а  потом  гордо
вернуться домой, чтобы разделить ее с вами... Я грезил наяву о том,  как
в эту счастливую минуту напомню вам о многих безмолвных  доказательствах
юношеской любви и попрошу вашей руки во исполнение  старого  безмолвного
соглашения, заключенного между нами! Это не случилось. Но теперь, не за-
воевав никакой славы и не осуществив ни одной юношеской мечты, я предла-
гаю вам свое сердце, давно отданное вам, и вся моя судьба Зависит от тех
слов, какими вы встретите это предложение.
   - Вы всегда были добры и благородны, - сказала Роз, подавляя охватив-
шее ее волнение. - Вы не считаете меня бесчувственной или неблагодарной,
так выслушайте же мой ответ.
   - Вы ответите, что я могу заслужить вас, не правда ли, дорогая Роз?
   - Я отвечу, - сказала Роз, - что вы должны постараться  забыть  меня:
нет, не старого и преданного вам друга - это ранило бы меня глубоко, - а
ту, кого вы любите. Посмотрите вокруг! Подумайте, сколько на свете  сер-
дец, покорить которые вам было бы лестно. Если хотите, сделайте меня по-
веренной вашей новой любви... Я буду самым верным, любящим  и  преданным
вашим другом.
   Последовало молчание, в течение которого Роз, закрыв лицо рукой, дала
волю слезам. Гарри не выпускал другой ее руки.
   - Какие у вас причины. Роз, - тихо спросил он, наконец, - какие у вас
причины для такого решения?
   - Вы имеете право их знать, - ответила Роз. - И все ваши  слова  бес-
сильны их изменить. Это - долг, который я должна  исполнить.  Я  обязана
это сделать ради других и ради самой себя.
   - Ради самой себя?
   - Да, Гарри. Ради себя самой; лишенная друзей и состояния,  с  запят-
нанным именем, я не должна давать вашим друзьям повод заподозрить меня в
том, будто я из корысти уступила вашей первой любви и послужила  помехой
для всех ваших надежд и планов. Я обязана, ради вас и ваших родных,  по-
мешать тому, чтобы вы в пылу свойственного вам великодушия воздвигли та-
кую преграду на пути к жизненным успехам...
   - Если ваши чувства совпадают с сознанием долга... - начал Гарри.
   - Нет, не совпадают... - сильно покраснев, ответила Роз.
   - Значит, вы отвечаете на мою любовь? - спросил Гарри. -  Только  это
одно скажите, дорогая Роз, только Это! И смягчите горечь  столь  тяжкого
разочарования!
   - Если бы я могла отвечать на нее, не принося жестокого зла тому, ко-
го люблю, - сказала Роз, - я бы...
   - Вы приняли бы это признание совсем иначе? - спросил Гарри.  -  Хоть
этого не скрывайте от меня. Роз!
   - Да! - сказала Роз. - Довольно! - прибавила она, освобождая руку.  -
Зачем нам продолжать этот мучительный разговор?  Очень  мучительный  для
меня, и тем не менее он сулит мне счастье на долгие времена, потому  что
счастьем будет сознавать, что своей любовью вы вознесли меня так  высоко
и каждый ваш успех на жизненном поприще будет придавать мне сил и  твер-
дости. Прощайте, Гарри! Так, как встретились мы сегодня, мы  больше  ни-
когда не встретимся, но хотя наши отношения не будут походить на те, ка-
кие могла повлечь за собой Эта беседа, - мы можем быть  связаны  друг  с
другом прочно и надолго. И пусть  благословения,  исторгнутые  молитвами
верного и пылкого сердца из источника правды, пусть они принесут вам ра-
дость и благоденствие!
   - Еще одно слово, Роз! - сказал Гарри. - Скажите, какие у вас основа-
ния? Дайте мне услышать их из ваших уст!
   - Перед вами блестящее будущее, - твердо ответила Роз. - Вас ждут все
почести, которых большие способности и влиятельные родственники помогают
достигнуть в общественной жизни. Но эти родственники горды, а я не  хочу
встречаться с теми, кто может отнестись с презрением  к  матери,  давшей
мне жизнь, и не хочу принести позор сыну той, которая с  такой  добротой
заступила место моей матери. Одним словом, - продолжала молодая девушка,
отворачиваясь, так как стойкость покинула ее, - мое имя запятнано, и лю-
ди перенесут мой позор на невиновного! Пусть попрекают лишь меня и я од-
на буду страдать.
   - Еще одно слово, Роз, дорогая Роз, только одно! - воскликнул  Гарри,
бросаясь перед ней на колени. - Если бы я не был таким...  таким  счаст-
ливцем, как сказали бы в свете... если бы мне суждено было тихо и  неза-
метно прожить свою жизнь, если бы я был беден, болен, беспомощен,  вы  и
тогда отвернулись бы от меня? Или же эти сомнения рождены  тем,  что  я,
быть может, завоюю богатство и почести?
   - Не настаивайте на ответе, - сказала Роз. - Этот вопрос не  возникал
и никогда не возникнет. Нехорошо, почти жестоко добиваться ответа!
   - Если ответ ваш будет такой, на какой я почти смею надеяться, - воз-
разил Гарри, - он прольет луч счастья на одинокий мой путь и осветит ле-
жащую передо мной тропу. Произнести несколько коротких  слов,  дать  так
много тому, кто любит вас больше всех в мире, - не пустое дело!  О  Роз,
во имя моей пламенной и крепкой любви, во имя того, что я выстрадал ради
вас, и того, на что вы меня обрекаете, ответьте мне на один только  этот
вопрос!
   - Да, если бы судьба ваша сложилась иначе, - сказала Роз, - и  вы  не
намного выше меня стояли бы в обществе, если бы я могла быть вам помощью
и утешением в каком-нибудь скромном, тихом и  уединенном  уголке,  а  не
бесчестьем и помехой среди честолюбивых и знатных  людей,  -  тогда  мне
проще было бы принять решение. Теперь у меня  есть  все  основания  быть
счастливой, очень счастливой, но признаюсь вам, Гарри, тогда я  была  бы
еще счастливее.
   Яркие воспоминания о былых надеждах, которые она лелеяла  давно,  еще
девочкой, воскресли в уме Роз, когда она делала это  признание;  но  они
вызвали слезы, какие всегда вызывают былые надежды,  возвращаясь  к  нам
увядшими, и слезы принесли ей облегчение.
   - Я не могу побороть эту слабеете, но она укрепляет  мое  решение,  -
оказала Роз, протягивая ему руку. - А теперь мы должны расстаться.
   - Обещайте мне только одно, - сказал Гарри, - один раз,  один  только
раз - ну, скажем, через год, а быть может, раньше  -  вы  позволите  мне
снова заговорить с вами об этом... заговорить в последний раз!
   - Но не настаивать на том, чтобы я изменила принятое мной решение,  -
с печальной улыбкой отозвалась Роз. - Это будет бесполезно.
   - Согласен! - сказал Гарри. - Только услышать, как вы повторите  его,
если захотите - повторите в последний раз! Я положу к  вашим  ногам  все
чины и богатства, каких достигну, и если вы  останетесь  непоколебимы  в
своем решении, я не буду ни словом, ни делом добиваться, чтобы вы от не-
го отступили.
   - Пусть будет так, - ответила Роз, - это только причинит новую  боль,
но, может быть, к тому времени я в состоянии буду перенести ее.
   Она снова протянула руку. Но молодой человек прижал Роз  к  груди  и,
поцеловав ее чистый лоб, быстро вышел из комнаты.


   ГЛАВА XXXVI, очень короткая и, казалось бы, не имеющая большого  зна-
чения в данном месте. Но тем не менее ее должно прочесть как продолжение
предыдущей и ключ к той, которая последует в надлежащее время

   - Так, стало быть, вы решили уехать сегодня утром со мной? -  спросил
доктор, когда Гарри Мэйли уселся за завтрак вместе с ним и  Оливером.  -
Каждые полчаса у вас меняются или планы, или расположение духа!
   - Придет время, и вы мне скажете совсем другое,  -  отозвался  Гарри,
краснея без всякой видимой причины.
   - Надеюсь, у меня будут на то веские основания, - ответил мистер Лос-
берн, - хотя, признаюсь, я не думаю, чтобы это случилось. Не  далее  чем
вчера утром вы очень поспешно приняли решение остаться здесь и, как  по-
добает примерному сыну, проводить вашу мать на морское побережье. Еще до
полудня вы возвещаете о своем намерении оказать мне честь и сопровождать
меня в Лондон. А вечером вы весьма  таинственно  убеждаете  меня  отпра-
виться в дорогу, раньше чем проснутся леди, -  в  результате  чего  юный
Оливер принужден сидеть здесь за завтраком, хотя ему следовало  бы  рыс-
кать по лугам в поисках всяких красивых растений... Плохо дело, не прав-
да ли, Оливер?
   - Я бы очень жалел, сэр, если бы меня не было дома, когда уезжаете вы
и мистер Мэйли, - возразил Оливер.
   - Молодец! - сказал доктор. - Когда вернешься в город,  зайди  навес-
тить меня... Но, говоря серьезно, Гарри, не вызван ли  этот  неожиданный
отъезд каким-нибудь известием, полученным от важных особ?
   - От важных особ, - ответил Гарри, - к числу которых, полагаю, вы от-
носите моего дядю, не было никаких известий с того времени, что я здесь,
и в эту пору года вряд ли могло произойти какое-нибудь событие, делающее
мое присутствие среди них необходимым.
   - Ну и чудак же вы! - сказал доктор. - Разумеется, они проведут вас в
парламент на предрождественских выборах, а эти внезапные колебания и пе-
ременчивость - недурная подготовка к политической жизни. В этом какой-то
толк есть. Хорошая тренировка всегда желательна,  состязаются  ли  из-за
поста, кубка или выигрыша на скачках.
   У Гарри Мэйли был такой вид, будто он мог продлить этот короткий диа-
лог двумя-тремя замечаниями, которые потрясли бы доктора не на шутку, но
он удовольствовался словом "посмотрим" и больше не говорил на эту  тему.
Вскоре к двери подъехала почтовая карета, и, когда Джайлс пришел за  ба-
гажом, славный доктор суетливо выбежал из комнаты  посмотреть,  как  его
уложат.
   - Оливер, - тихо произнес Гарри Мэйли, - я  хочу  сказать  тебе  нес-
колько слов.
   Оливер вошел в нишу у окна, куда поманил его  мистер  Мэйли;  он  был
очень удивлен, видя, что расположение духа молодого человека было груст-
ным и в то же время каким-то восторженным.
   - Теперь ты уже хорошо умеешь писать? - спросил Гарри,  положив  руку
ему на плечо.
   - Надеюсь, сэр, - ответил Оливер.
   - Быть может, я не скоро вернусь домой... Я бы хотел,  чтобы  ты  мне
писал - скажем, раз в две недели, в понедельник, - на главный почтамт  в
Лондоне. Согласен?
   - О, разумеется, сэр! Я с гордостью буду  это  делать!  -  воскликнул
Оливер, в восторге от такого поручения.
   - Мне бы хотелось знать, как... как поживают моя мать и мисс Мэйли, -
продолжал молодой человек, - и ты можешь заполнить  страничку,  описывая
мне, как вы гуляете, о чем разговариваете и какой у нее... у них,  хотел
я сказать... вид, счастливый ли и здоровый. Ты меня понимаешь?
   - О да, прекрасно понимаю, сэр, - ответил Оливер.
   - Я бы хотел, чтобы ты им об этом не говорил, - быстро сказал  Гарри,
- так как моя мать стала бы писать мне чаще, что для нее  утомительно  и
хлопотливо. Пусть это будет наш секрет. И помни - пиши мне обо  всем!  Я
на тебя рассчитываю.
   Оливер, восхищенный и  преисполненный  сознанием  собственной  значи-
тельности, от всей души пообещал хранить тайну и посылать точные сообще-
ния. Мистер Мэйли распрощался с ним, заверив его в своем расположении  и
покровительстве.
   Доктор сидел в карете; Джайлс (который, как было у словлено, оставал-
ся здесь) придерживал дверцу, а служанки собрались в  саду  и  наблюдали
оттуда. Гарри бросил мимолетный взгляд на окно  с  частым  переплетом  и
вскочил в экипаж.
   - Трогайте! - крикнул он. - Быстрей, живей, галопом!  Сегодня  только
полет будет мне по душе.
   - Эй, вы! - закричал доктор, быстро опуская переднее стекло и  взывая
к форейтору. - Мне полет совсем не по душе. Слышите?
   Дребезжа и грохоча, пока расстояние не заглушило Этого шума и  только
глаз мог различить движущийся Экипаж, карета катилась по  дороге,  почти
скрытая облаком пыли, то совсем исчезая из виду, то появляясь  снова  по
воле встречавшихся на пути предметов и извилин дороги.  Провожающие  ра-
зошлись лишь тогда, когда нельзя было разглядеть даже пыльное облачко.
   А один из провожавших долго не спускал глаз с дороги, где исчезла ка-
рета, давно уже отъехавшая на много миль: за белой  занавеской,  которая
скрывала ее от глаз Гарри, бросившего взгляд на окно, сидела Роз.
   - Он как будто весел и счастлив, - произнесла она,  наконец.  -  Одно
время я боялась, что он будет иным. Я ошиблась. Я очень, очень рада.
   Слезы могут знаменовать и радость и страдание; но те,  что  струились
по лицу Роз, когда она задумчиво сидела у окна, глядя все в ту же сторо-
ну, казалось говорили скорее о скорби, чем о радости.


   ГЛАВА XXXVII, в которой читатель может наблюдать столкновение, неред-
кое в супружеской жизни

   Мистер Бамбл сидел в приемной работного дома,  хмуро  уставившись  на
унылую решетку камина, откуда по случаю летней поры не вырывались  весе-
лые языки пламени, и только бледные лучи солнца отражались на ее  холод-
ной и блестящей поверхности. С потолка свешивалась  бумажная  мухоловка,
на которую он изредка в мрачном раздумье поднимал глаза, и,  глядя,  как
суетятся в пестрой сетке неосторожные насекомые, мистер  Бамбл  испускал
тяжкий вздох, а на физиономию его спускалась  еще  более  мрачная  тень.
Мистер Бамбл размышлял; быть может, насекомые напоминали  ему  какое-ни-
будь тягостное событие из его собственной жизни.
   Но не только мрачное расположение духа мистера Бамбла могло пробудить
меланхолию в душе наблюдателя. Немало было других  признаков,  и  притом
тесно связанных с его особой, которые возвещали о том, что в  делах  его
произошла великая перемена. Обшитая галуном шинель  и  треуголка  -  где
они? Нижняя половина его тела была по-прежнему облечена в короткие  пан-
талоны и черные бумажные чулки; но это были отнюдь не те панталоны. Сюр-
тук был по-прежнему широкополый и Этим напоминал прежнюю  шинель,  но  -
какая разница! Внушительную треуголку заменила скромная круглая шляпа.
   Мистер Бамбл больше не был приходским бидлом. Есть  такие  должности,
которые независимо от более существенных благ, с ними связанных, обрета-
ют особую ценность и значительность от сюртуков и жилетов, им  присвоен-
ных. У фельдмаршала есть мундир; у епископа - шелковая ряса; у  адвоката
- шелковая мантия; у приходского бидла - треуголка. Отнимите у  епископа
его рясу или у приходского бидла его треуголку и галуны - кем будут  они
тогда? Людьми. Обыкновенными людьми! Иной раз достоинство  и  даже  свя-
тость зависят от сюртука и жилета больше, чем кое-кто полагает.
   Мистер Бамбл женился на миссис Корни и  стал  надзирателем  работного
дома. Власть приходского бидла перешла к другому - он получил и треугол-
ку, и обшитую галуном шинель, и трость.
   - Завтра будет два месяца с тех пор, как это совершилось! - со  вздо-
хом сказал мастер Бамбл. - А мне кажется, будто прошли века.
   Быть может, мистер Бамбл хотел сказать, что в этом коротком восьмине-
дельном отрезке времени сосредоточилось для него все счастье  жизни,  но
вздох - очень многозначителен был этот вздох.
   - Я продался, - сказал мистер Бамбл, развивая все ту же мысль,  -  за
полдюжины чайных ложек, щипцы для сахара, молочник и в придачу небольшое
количество подержанной мебели и двадцать фунтов наличными. Я продешевил.
Дешево, чертовски дешево!
   - Дешево! - раздался над самым ухом мистера Бамбла пронзительный  го-
лос. - За тебя сколько ни дай, все равно будет  дорого:  всевышнему  из-
вестно, что уж я-то немало за тебя заплатила!
   Мистер Бамбл повернулся и увидел лицо своей привлекательной  супруги,
которая, не вполне уразумев те несколько слов, какие она  подслушала  из
его жалобы, рискнула тем не менее сделать вышеупомянутое замечание.
   - Миссис Бамбл, сударыня! - сказал  мистер  Бамбл  с  сентиментальной
строгостью.
   - Ну что? - крикнула леди.
   - Будьте любезны посмотреть на меня, - произнес мистер Бамбл,  устре-
мив на нее взор. ("Если она выдержит такой взгляд, - сказал самому  себе
мистер Бамбл, - значит, она может выдержать что угодно. Не помню случая,
чтобы этот взгляд не подействовал на бедняков. Если он не подействует на
нее, значит я потерял свою власть").
   Может быть, для усмирения бедняков достаточно было лишь немного выпу-
чить глаза, потому что они сидели на легкой пище и находились не в очень
блестящем состоянии, или же бывшая миссис Корни была совершенно непрони-
цаема для орлиных взглядов - зависит от точки Зрения. Во всяком  случае,
надзирательница отнюдь не была сокрушена грозным видом  мистера  Бамбла,
но, напротив, отнеслась к нему с великим презрением и  даже  разразилась
хохотом, который казался вовсе не притворным.
   Когда мистер Бамбл услышал эти весьма неожиданные звуки, на лице  его
отразилось сначала недоверие, а затем изумление. После этого он  впал  в
прежнее состояние и очнулся не раньше, чем внимание его было вновь прив-
лечено голосом подруги его жизни.
   - Ты весь день намерен сидеть здесь и храпеть? - осведомилась  миссис
Бамбл.
   - Я намерен сидеть здесь столько, сколько найду нужным,  сударыня,  -
отвечал мистер Бамбл. - И хотя я не храпел, но, если мне вздумается, бу-
ду храпеть, зевать, чихать, смеяться или плакать. Это мое право.
   - Твое право! - с неизъяснимым презрением ухмыльнулась миссис Бамбл.
   - Да, я произнес это слово, сударыня, - сказал мистер Бамбл. -  Право
мужчины - повелевать!
   - А какие же права у женщины, скажи во имя господа бога? -  вскричала
бывшая супруга усопшего мистера Корни.
   - Повиноваться, сударыня! - загремел мистер Бамбл. - Следовало бы ва-
шему злосчастному покойному супругу обучить вас этому, тогда,  быть  мо-
жет, он бы и по сей день был жив. Хотел бы я, чтобы он был жив, бедняга!
   Миссис Бамбл, сразу угадав, что решительный момент настал и удар, на-
несенный той или другой стороной, должен окончательно и бесповоротно ут-
вердить главенство в семье, едва  успела  выслушать  это  упоминание  об
усопшем, как уже рухнула в кресло и, завопив, что мистер Бамбл - бессер-
дечная скотина, разразилась истерическими слезами.
   Но слезам не проникнуть было в душу мистера Бамбла: сердце у него бы-
ло непромокаемое. Подобно тому как касторовые шляпы, которые можно  сти-
рать, делаются только лучше от дождя, так и его нервы стали более  креп-
кими и упругими благодаря потоку слез, каковые, являясь  признаком  сла-
бости и в силу этого молчаливым признанием его могущества, были  приятны
ему и воодушевляли его. С большим удовлетворением он взирал на свою  лю-
безную супругу и поощрительным тоном просил ее  хорошенько  выплакаться,
так как, по мнению врачей, это упражнение весьма полезно для здоровья.
   - Слезы очищают легкие, умывают лицо, укрепляют Зрение и  успокаивают
нервы, - сказал мистер Бамбл. - Так плачь же хорошенько.
   Сделав это шутливое замечание, мистер Бамбл снял с  гвоздя  шляпу  и,
надев ее довольно лихо набекрень, - как человек, сознающий, что он долж-
ным образом утвердил свое превосходство, - засунул руки в карманы и нап-
равился к двери, всем видом своим выражая полное удовлетворение и  игри-
вое расположение духа.
   А бывшая миссис Корни прибегла к слезам, потому что это менее  утоми-
тельно, чем кулачная расправа, но она была вполне подготовлена  к  тому,
чтобы испробовать и последний способ воздействия, в чем не замедлил убе-
диться мистер Бамбл.
   Первым доказательством этого факта, дошедшим до его сознания, был ка-
кой-то глухой звук, а затем его шляпа немедленно отлетела в другой конец
комнаты. Когда эта предварительная мера обнажила его голову, опытная ле-
ди, крепко обхватив его одной рукой за шею, другой  осыпала  его  голову
градом ударов (наносимых с удивительной силой и ловкостью).  Покончив  с
этим, она слегка видоизменила свои приемы, принявшись царапать ему  лицо
и таскать за волосы; когда же он, по ее мнению, получил должное  возмез-
дие за оскорбление, она толкнула его к стулу, который, по счастью, стоял
как раз в надлежащем месте, и предложила ему еще раз заикнуться о  своем
праве, если у него хватит смелости.
   - Вставай! - повелительным тоном сказала миссис Бамбл. -  И  убирайся
вон, если не желаешь, чтобы я совершила какой-нибудь отчаянный поступок!
   Мистер Бамбл с горестным видом встал, недоумевая, какой  бы  это  мог
быть отчаянный поступок. Подняв свою шляпу, он направился к двери.
   - Ты уходишь? - спросила миссис Бамбл.
   - Разумеется, дорогая моя, разумеется, - отвечал мистер Бамбл, устре-
мившись к двери. - Я не хотел... я ухожу, дорогая моя! Ты так порывиста,
что, право же, я...
   Тут миссис Бамбл торопливо шагнула вперед,  чтобы  расправить  ковер,
сбившийся во время потасовки. Мистер Бамбл мгновенно вылетел из комнаты,
даже и не подумав докончить начатую фразу, а поле битвы осталось в  пол-
ном распоряжении бывшей миссис Корни.
   Мистер Бамбл растерялся от неожиданности и был  разбит  наголову.  Он
отличался несомненно склонностью к запугиванию,  извлекал  немалое  удо-
вольствие из мелочной жестокости и, следовательно (что само собой  разу-
меется), был трусом. Это отнюдь не порочит его особы, ибо  многие  долж-
ностные лица, к которым относятся с великим уважением и восхищением, яв-
ляются жертвами той же слабости. Это замечание сделано скорее в  похвалу
ему и имеет целью внушить читателю правильное представление о  его  при-
годности к службе.
   Но мера унижения его еще не исполнилась. Производя обход дома и впер-
вые подумав о том, что законы о бедняках и в самом деле слишком  суровы,
а мужья, убежавшие от своих жен и оставившие их  на  попечение  прихода,
заслуживают по справедливости отнюдь не наказания, а скорее награды, как
люди достойные, много претерпевшие, - мистер Бамбл  подошел  к  комнате,
где несколько призреваемых женщин обычно занимались стиркой  приходского
белья и откуда сейчас доносился гул голосов.
   - Гм! - сказал мистер Бамбл, обретая присущее ему достоинство.  -  Уж
эти-то женщины по крайней мере будут по-прежнему  уважать  мои  права...
Эй, вы! Чего вы такой шум подняли, негодные твари?
   С этими словами мистер Бамбл открыл дверь и вошел с видом  разгневан-
ным и грозным, который мгновенно уступил место самому смиренному и трус-
ливому, когда взгляд его неожиданно остановился на достойной его  супру-
ге.
   - Дорогая моя, - сказал мистер Бамбл, - я не знал, что ты здесь.
   - Не знал, что я здесь! - повторила миссис Бамбл. - А ты что тут  де-
лаешь?
   - Я подумал, что они слишком много болтают, а дела не делают, дорогая
моя, - отвечал мистер Бамбл, в замешательстве глядя на двух старух у ло-
хани, которые обменивались  наблюдениями,  восхищенные  смиренным  видом
надзирателя работного дома.
   - Ты думал, что они слишком много болтают? - спросила миссис Бамбл. -
А тебе какое дело?
   - Совершенно верно, дорогая моя, ты тут хозяйка, - покорно согласился
мистер Бамбл. - Но я подумал, что, может быть, тебя сейчас здесь нет.
   - Вот что я тебе скажу, мистер Бамбл, - заявила его супруга, - в тво-
ем вмешательстве мы не нуждаемся. Очень уж ты любишь совать нос в  дела,
которые тебя не касаются; только ты отвернешься, над тобой смеются,  все
время разыгрываешь дурака... Ну-ка, проваливай!
   Мистер Бамбл, с тоской наблюдая радость обеих старух, весело хихикав-
ших, минутку колебался. Миссис Бамбл, не терпевшая никакого промедления,
схватила ковш с мыльной пеной и, указав на дверь, приказала  ему  немед-
ленно удалиться, пригрозив окатить дородную его персону содержимым  ков-
ша.
   Что было делать мистеру Бамблу? Он уныло осмотрелся и потихоньку  ре-
тировался. Когда он добрался до двери, хихиканье старух перешло в  прон-
зительный смех, выражавший неудержимый восторг. Этого только не хватало!
Он был унижен в их глазах; он уронил свой авторитет и  достоинство  даже
перед этими бедняками; он упал с величественных высот поста бидла в глу-
бочайшую пропасть, очутившись в положении мужа, находящегося под  башма-
ком у сварливой жены.
   - И все это за два месяца! - сказал мистер Бамбл, исполненный горест-
ных дум. - Два месяца! Всего-навсего два месяца  тому  назад  я  был  не
только сам себе господин, но всем другим господин, во  всяком  случае  в
работном доме, а теперь!..
   Это было уже слишком. Мистер Бамбл угостил пощечиной мальчишку,  отк-
рывавшего ему ворота (ибо в раздумье, сам того не замечая,  он  добрался
до ворот), и в замешательстве вышел на улицу.
   Он прошел по одной улице, потом по другой, пока прогулка не заглушила
первых приступов тоски, а эта перемена в расположении духа вызвала у не-
го жажду. Он миновал много трактиров, но, наконец, остановился перед од-
ним в переулке, где, как он убедился, глянув мельком  поверх  занавески,
не было никого, кроме одногоединственного завсегдатая.  Как  раз  в  это
время полил дождь. Это заставило его решиться. Мистер Бамбл вошел; прой-
дя мимо стойки и приказав, чтобы ему подали чего-нибудь выпить, он  очу-
тился в комнате, куда заглядывал с улицы.
   Человек, сидевший там, был высокий и смуглый,  в  широком  плаще.  Он
производил впечатление иностранца и, судя по изможденному его виду и за-
пыленной одежде, совершил длинное путешествие. Когда вошел Бамбл, он ис-
коса взглянул на него и едва удостоил кивком в ответ на его приветствие.
   У мистера Бамбла хватило бы достоинства и на двоих, даже если бы нез-
накомец оказался более общительным; поэтому он молча пил свой джин, раз-
бавленный водой, и читал газету с очень важным и солидным видом.  Однако
же случилось так - это бывает очень часто, когда  люди  встречаются  при
подобных обстоятельствах, -  что  мистер  Бамбл  то  и  дело  чувствовал
сильное желание, которому не мог противостоять, украдкой бросить  взгляд
на незнакомца, и всякий раз он не без смущения отводил глаза, ибо в  эту
минуту незнакомец украдкой посматривал на него.  Замешательство  мистера
Бамбла усиливалось вследствие странного взгляда незнакомца,  у  которого
глаза были зоркие и блестящие, но выражали какое-то мрачное недоверие  и
презрение, чего мистер Бамбл никогда доселе не наблюдал и что было очень
неприятно.
   Когда взгляды их таким образом несколько раз встретились,  незнакомец
грубым, низким голосом нарушил молчание.
   - Это меня вы искали, когда заглядывали в окно? - спросил он.
   - Думаю, что нет, если вы не мистер...
   Тут мистер Бамбл запнулся, ибо он любопытствовал узнать имя незнаком-
ца и в нетерпении своем надеялся, что тот заполнит пробел.
   - Вижу, что не искали, -  сказал  незнакомец;  саркастическая  улыбка
чуть заметно кривила его губы. - Иначе вы бы знали мое имя. Советую  вам
не осведомляться о нем.
   - Я не хотел вас обидеть, молодой человек, - величественно ответство-
вал мистер Бамбл.
   - И не обидели, - сказал незнакомец.
   После этого краткого диалога снова воцарилось молчание, которое и  на
сей раз было нарушено незнакомцем.
   - Мне кажется, я вас раньше видел, - сказал он. - Я видел вас мельком
на улице, когда вы были одеты иначе, но, кажется, я вас узнаю.  Вы  ког-
да-то были здесь бидлом, не так ли?
   - Правильно, - с удивлением сказал мистер Бамбл, - приходским бидлом.
   - Вот именно, - отозвался незнакомец, кивнув головой. - Как  раз  эту
должность вы и занимали, когда я вас встретил. А теперь кто вы такой?
   - Надзиратель работного дома, - произнес мистер Бамбл медленно и вну-
шительно, чтобы воспрепятствовать неуместной фамильярности, которую  мог
позволить себе незнакомец. - Надзиратель работного дома,  молодой  чело-
век.
   - Полагаю, вы, как и в прежние времена, не упускаете  из  виду  своих
интересов? - продолжал незнакомец, зорко посмотрев в глаза мистеру Бамб-
лу, когда тот поднял их, удивленный этим вопросом. - Не смущайтесь,  го-
ворите откровенно, старина. Как видите, я вас хорошо знаю.
   - Мне кажется, - отвечал мистер Бамбл, заслоняя глаза рукой и с явным
замешательством осматривая незнакомца с головы до ног, -  женатый  чело-
век, как и холостяк, не прочь честно заработать пенни, когда представля-
ется случай. Приходским чиновникам не так уж хорошо  платят,  чтобы  они
могли отказываться от маленького добавочного  вознаграждения,  если  его
предлагают им вежливо и пристойно.
   Незнакомец улыбнулся и снова кивнул головой, как  бы  желая  сказать,
что не ошибся в этом человеке, затем позвонил в колокольчик.
   - Наполните-ка еще разок, - сказал он, протягивая трактирщику  пустой
стакан мистера Бамбла. - Налейте покрепче и погорячее... Думаю, вам  это
по вкусу?
   - Не слишком крепко, - ответил мистер Бамбл, деликатно кашлянув.
   - Вы понимаете, что он хотел этим сказать, трактирщик? - сухо спросил
незнакомец.
   Хозяин улыбнулся, исчез и вскоре принес  кружку  горячего  пунша;  от
первого же глотка у мистера Бамбла слезы выступили на глазах.
   - Теперь слушайте меня, -  начал  незнакомец,  предварительно  закрыв
дверь и окно. - Я приехал сюда сегодня, чтобы разыскать вас, и благодаря
счастливому случаю, какие дьявол иной раз дарит своим друзьям, вы  вошли
в ту самую комнату, где я сидел, когда мои мысли были заняты главным об-
разом вами. Мне нужно получить от вас кое-какие сведения. Хотя они и ма-
ловажны, но  я  не  прошу,  чтобы  вы  сообщали  их  даром.  Для  начала
спрячьте-ка это в карман.
   С этими словами он придвинул через стол своему собеседнику два  сове-
рена - осторожно, словно опасаясь, как бы снаружи не услышали  звон  мо-
нет. Когда мистер Бамбл заботливо проверил, не фальшивые ли деньги, и  с
большим удовольствием спрятал их в жилетный карман,  незнакомец  продол-
жал:
   - Перенеситесь мыслями в прошлое... Ну, скажем, припомните зиму  две-
надцать лет назад.
   - Времена далекие, - сказал мистер Бамбл. - Ладно. Припомнил.
   - Место действия - работный дом.
   - Хорошо.
   - А время - ночь.
   - Так.
   - И где-то там - отвратительная дыра, в которой жалкие твари порожда-
ли на свет жизнь и здоровье, так часто отнятые у них  самих,  -  рождали
хнычущих ребят, оставляя их на попечение прихода, а  сами,  черт  бы  их
побрал, скрывали свой позор в могиле.
   - Должно быть, это родильная комната? - спросил мистер Бамбл, не сов-
сем уразумев описание комнаты, с таким волнением сделанное незнакомцем.
   - Правильно, - сказал незнакомец. - Там родился мальчик.
   - Много мальчиков рождалось, - заметил мистер Бамбл, удрученно  пока-
чивая головой.
   - Провались они сквозь землю, эти чертенята! - воскликнул незнакомец.
- Я говорю только об одном: тихом,  болезненном  мальчике,  который  был
учеником здешнего гробовщика - жаль, что тот не сделал  ему  гроб  и  не
запрятал его туда, - а потом, как предполагают, сбежал в Лондон.
   - Так вы говорите об Оливере? О  юном  Твисте?  -  воскликнул  мистер
Бамбл. - Конечно, я его помню. Такого негодного мальчишки никогда еще...
   - Я не о нем хотел слышать; о нем я достаточно наслушался,  -  сказал
незнакомец, прерывая речь мистера Бамбла на тему о пороках бедного  Оли-
вера. - Я спрашиваю о женщине, о той старой карге, которая ходила За его
матерью. Где она?
   - Где она? - повторил мистер Бамбл, который после джина  с  водой  не
прочь был пошутить. - На это нелегко ответить. Куда бы она  ни  отправи-
лась, повитухи там не нужны, вот я и полагаю, что работы у нее нет.
   - Что вы хотите этим сказать? - сердито спросил незнакомец.
   - Да то, что она умерла этой зимой, - отвечал мистер Бамбл.
   Услышав эти слова, незнакомец пристально на него посмотрел,  и,  хотя
довольно долго не сводил с него глаз, взгляд его постепенно делался рас-
сеянным, и он, казалось, глубоко задумался. Сначала он как  будто  коле-
бался, почувствовать ли ему облегчение или разочарование при  таком  из-
вестии, но, наконец, вздохнув свободнее и отведя взгляд, заявил, что это
не так важно. С этими словами он встал, словно собираясь уйти.
   Но мистер Бамбл был достаточно хитер - он сразу угадал, что представ-
ляется возможность выгодно распорядиться некоей тайной, которая  принад-
лежала его лучшей половине. Он прекрасно помнил тот вечер, когда  умерла
старая Салли, ибо обстоятельства этого дня не без  основания  запечатле-
лись в его памяти: благодаря им он сделал  предложение-миссис  Корни,  и
хотя эта леди не доверила ему того, чему была единственной  свидетельни-
цей, он слышал достаточно и понял, что это имеет отношение  к  какому-то
событию, которое произошло в ту пору, когда старуха как сиделка работно-
го дома ухаживала за молодой матерью Оливера  Твиста.  Быстро  припомнив
это обстоятельство, он с таинственным видом сообщил незнакомцу, что  пе-
ред самой смертью старой карги одна женщина оставалась с ней с глазу  на
глаз и у него есть основания предполагать, что она  может  содействовать
ему в его расследованиях.
   - Как мне ее найти? - спросил застигнутый врасплох  незнакомец,  явно
обнаруживая, что эта весть воскресила все его опасения (каковы бы они ни
были).
   - Только при моей помощи, - заявил мистер Бамбл.
   - Когда? - нетерпеливо воскликнул незнакомец.
   - Завтра, - ответил Бамбл.
   - В девять часов вечера, - сказал незнакомец, достал клочок бумаги  и
почерком, выдававшим его волнение, записал на нем название какой-то ули-
цы у реки. - В девять часов вечера придите с ней туда. Мне незачем гово-
рить вам, чтобы вы держали все в тайне. Это в ваших интересах.
   С этими словами он направился к двери, задержавшись,  чтобы  уплатить
за выпивку. Бросив короткое замечание, что здесь их пути расходятся,  он
удалился без всяких церемоний, внушительно напомнив о часе,  назначенном
для свидания на следующий день.
   Взглянув на адрес, приходский чиновник заметил, что фамилия не  обоз-
начена. Незнакомец еще не успел отойти далеко, а потому  он  побежал  за
ним, чтобы справиться о ней.
   - Что вам нужно? - крикнул тот, быстро повернувшись, когда Бамбл тро-
нул его за руку. - Выслеживаете меня?
   - Хочу только узнать, - сказал мистер Бамбл, указывая на клочок бума-
ги, - кого мне там спросить?
   - Монкса, - ответил тот и быстро пошел дальше.


   ГЛАВА XXXVIII, содержащая отчет о том, что произошло между  супругами
Бамбл и мистером Монксом во время их вечернего свидания

   Был хмурый, душный, облачный летний вечер. Тучи,  которые  ползли  по
небу весь день, собрались густой, грязноватой пеленой и уже роняли круп-
ные капли дождя и, казалось, предвещали жестокую грозу, когда  мистер  и
миссис Бамбл, свернув с главной улицы, направили свои стопы к кучке бес-
порядочно разбросанных, полуразрушенных домов, находящихся  примерно  на
расстоянии полутора миль от центра города, в гнилой, болотистой низине у
реки.
   Старая, поношенная верхняя одежда, которая была на них, могла  послу-
жить двум целям: защищать от дождя и не привлекать к ним внимания.  Суп-
руг нес фонарь, пока еще не излучавший никакого света, и трусил  в  нес-
кольких шагах впереди, словно для того, чтобы его жена могла ступать  по
тяжелым его следам: дорога была грязная. Они шли  в  глубоком  молчании;
время от времени мистер Бамбл замедлял шаги и оглядывался, как бы  желая
удостовериться, что подруга жизни от него не отстала; затем,  видя,  что
она идет за ним по пятам, он ускорял шаги и еще  быстрее  устремлялся  к
цели их путешествия.
   - Репутация этого места отнюдь не вызывала сомнений:  давно  уже  оно
было известно как  обиталище  отъявленных  негодяев,  которые,  всячески
притворяясь, будто живут честным трудом, поддерживали свое существование
главным образом грабежом и преступлениями. Здесь были только лачуги: од-
ни - наспех построенные из завалявшихся кирпичей, другие -  из  старого,
подточенного червями корабельного леса; они были сбиты в кучу  с  полным
пренебрежением к порядку и благоустройству и  находились  на  расстоянии
нескольких футов от реки. Продырявленные лодки,  вытащенные  на  грязный
берег и привязанные к окаймляющей его низенькой стене, а также  лежавшие
кое-где весла и сложенные в бухту канаты сначала наводили на мысль,  что
обитатели этих жалких хижин зарабатывают себе пропитание на реке. Но од-
ного взгляда на эту старую и ни на что не  годную  заваль,  разбросанную
здесь, было достаточно, чтобы прохожий без особого труда пришел к заклю-
чению, что она выставлена скорее для виду и вряд ли кто пользуется ею.
   В центре этой кучки лачуг, у самой реки, так что верхние этажи  нави-
сали над ней, возвышалось большое строение, бывшее  прежде  фабрикой.  В
былые времена оно, верно, доставляло заработок обитателям соседних доми-
шек, но с тех пор давно пришло в ветхость. От  крыс,  червей  и  сырости
расшатались и подгнили сваи, на которых оно  держалось,  -  значительная
часть здания уже погрузилась в воду, тогда как еще уцелевшая,  шаткая  и
накренившаяся над темным потоком, казалось, ждала удобного случая, чтобы
последовать за старым своим приятелем и подвергнуться той же участи.
   Перед этим-то ветхим домом и остановилась  достойная  пара,  когда  в
воздухе пронеслись первые раскаты  отдаленного  грома  и  полил  сильный
дождь.
   - Должно быть, это где-то здесь, - сказал Бамбл,  разглядывая  клочок
бумаги, который держал в руке.
   - Эй, вы, там! - раздался сверху чей-то голос.
   Мистер Бамбл поднял голову и увидел человека, наполовину высунувшего-
ся из двери во втором этаже.
   - Постойте минутку, - продолжал голос, - я сейчас к вам выйду. С эти-
ми словами голова исчезла и дверь Захлопнулась.
   - Это и есть тот самый человек? - спросила любезная  супруга  мистера
Бамбла.
   Мнете? Бамбл утвердительно шепнул.
   - Так помни же, что я тебе наказывала, - сказала надзирательница, - и
старайся говорить как можно меньше, а не то ты нас сразу выдашь.
   Мистер Бамбл, с удрученным видом созерцавший дом, казалось, собирался
высказать некоторое сомнение, уместно ли будет сейчас приводить в испол-
нение их план, но ему помешало появление Монкса - тот  открыл  маленькую
дверь, у которой они стояли, и поманил их в дом.
   - Входите! - нетерпеливо крикнул он, топнув ногой. - Не  задерживайте
меня здесь!
   Женщина, колебавшаяся поначалу, смело вошла, не дожидаясь новых приг-
лашений. Мистер Бамбл, который не то стыдился, не то боялся мешкать  по-
зади, последовал за ней, чувствуя себя весьма неважно и почти утратив ту
исключительную величавость, которая являлась его характеристической чер-
той.
   - Какого черта вы там топтались, под дождем? - заперев за ними дверь,
спросил Монкс, оглядываясь и обращаясь к Бамблу.
   - Мы... мы только хотели немного прохладиться, - заикаясь,  выговорил
Бамбл, с опаской осматриваясь вокруг.
   - Прохладиться! - повторил Монкс. - Все дожди, какие когда-либо выпа-
ли или выпадут, не могут угасить того адского пламени, которое иной  че-
ловек носит в себе. Не так-то легко вам прохладиться,  не  надейтесь  на
это!
   После такой любезной речи Монкс круто повернулся к надзирательнице  и
посмотрел на нее так пристально, что даже она, особа отнюдь не из пугли-
вых, отвела взгляд и потупилась.
   - Это та самая женщина? - спросил Монкс.
   - Гм... Это та самая женщина, - ответил Бамбл, помня  предостережения
жены.
   - Вы, верно, думаете, что женщины не умеют хранить тайну? - вмешалась
надзирательница, отвечая при Этом на испытующий взгляд Монкса.
   - Одну тайну они всегда хранят, пока она  не  обнаружится,  -  сказал
Монкс.
   - Какую же? - спросила надзирательница.
   - Потерю доброго имени, - ответил Монкс. - А стало быть, если женщина
посвящена в тайну, которая может привести ее к виселице или  каторге,  я
не боюсь, что она ее кому-нибудь выдаст, о нет! Вы меня понимаете, суда-
рыня?
   - Нет, - промолвила надзирательница и при этом слегка покраснела.
   - Ну, разумеется, - сказал Монкс. - Разве вы можете это понять?
   Посмотрев на обоих своих собеседников не то насмешливо, не то  мрачно
и снова поманив  их  за  собой,  он  быстро  пересек  комнату,  довольно
большую, но с низким потолком. Он уже  начал  -  подниматься  по  крутой
лестнице, которая походила на приставную и вела в верхний этаж, где ког-
да-то были склады, как вдруг яркая вспышка молнии осветила отверстие на-
верху, а последовавший за ней удар грома потряс до самого основания  по-
луразрушенный дом.
   - Вы слышите? - крикнул он, попятившись. - Слышите? Гремит  и  грохо-
чет, как будто раскатывается по  тысяче  пещер,  где  прячутся  от  него
дьяволы. Ненавижу гром!
   Несколько секунд он молчал, потом внезапно отнял руки от лица, и мис-
тер Бамбл, к невыразимому своему смятению, увидел, что оно исказилось  и
побелело.
   - Со мной бывают такие припадки, - сказал Монкс, заметив его испуг, -
и частенько их вызывает гром. Не обращайте на  меня  внимания,  уже  все
прошло.
   С этими словами он стал подниматься  по  лестнице  и,  быстро  закрыв
ставни в комнате, куда вошел, спустил фонарь, висевший на конце  веревки
с блоком; веревка была пропущена через тяжелую балку потолка,  и  фонарь
бросал тусклый свет на стоявший под ним старый стол и три стула.
   - А теперь, - сказал Монкс, когда все трое уселись, - чем  скорее  мы
приступим к делу, тем лучше для всех... Женщина знает, о чем идет речь?
   Вопрос был обращен к  Бамблу,  но  его  супруга  предупредила  ответ,
объявив, что суть дела ей хорошо известна.
   - Он правду сказал, что вы находились с той ведьмой в ночь, когда она
умерла, и она сообщила вам что-то?..
   - О матери того мальчика, про которого вы говорили?  -  перебила  его
надзирательница. - Да.
   - Первый вопрос заключается в том, какого характера было  ее  сообще-
ние, - сказал Монкс.
   - Это второй вопрос, - очень рассудительно заметила женщина. - Первый
заключается в том, сколько стоит Это сообщение.
   - А кто, черт возьми, на это ответит, не узнав, каково оно? - спросил
Монкс.
   - Лучше вас - никто, я в этом уверена, - заявила миссис Бамбл, у  ко-
торой не было недостатка в храбрости, что с полным правом  мог  засвиде-
тельствовать спутник ее жизни.
   - Гм!.. - многозначительно произнес Монкс тоном, выражавшим  живейшее
любопытство. - Значит, из него можно извлечь деньги?
   - Все может быть, - последовал сдержанный ответ.
   - У нее что-то взяли, - сказал Монкс. - Какую-то вещь,  которая  была
на ней. Какую-то вещь...
   - Вы бы лучше назначили цену, - перебила миссис Бамбл. - Я уже слыша-
ла достаточно и убедилась, что вы как раз тот, с кем мне нужно  потолко-
вать.
   Мистер Бамбл, которому лучшая его половина до сих пор еще не  открыла
больше того, что он когда-то узнал, прислушивался к этому диалогу, вытя-
нув шею и выпучив глаза, переводя взгляд с жены на Монкса и  не  скрывая
изумления, пожалуй еще усилившегося, когда сей последний  сердито  спро-
сил, сколько они потребуют у него За раскрытие тайны.
   - Какую цену она имеет для вас? - спросила женщина так  же  спокойно,
как и раньше.
   - Быть может, никакой, а  может  быть,  двадцать  фунтов,  -  ответил
Монкс. - Говорите и предоставьте мне решать.
   - Прибавьте еще пять фунтов к названной вами сумме. Дайте  мне  двад-
цать пять фунтов золотом, - сказала женщина, - и я расскажу вам все, что
знаю. Только тогда и расскажу.
   - Двадцать пять фунтов! - воскликнул  Монкс,  откинувшись  на  спинку
стула.
   - Я вам ясно сказала, - ответила миссис Бамбл. - Сумма небольшая.
   - Вполне достаточно за жалкую тайну, которая может  оказаться  ничего
не стоящей, - нетерпеливо крикнул Монкс. - И погребена она  уже  двенад-
цать лет, если не больше.
   - Такие вещи хорошо сохраняются, а пройдет время - стоимость их часто
удваивается, как это бывает с добрым вином, - ответила  надзирательница,
по-прежнему сохраняя рассудительный и равнодушный вид. - Что до погребе-
ния, то, кто знает, бывают такие вещи, которые могут  пролежать  двенад-
цать тысяч или двенадцать миллионов лет и в  конце  концов  порассказать
странные истории.
   - А если я зря отдам деньги? - колеблясь, спросил Монкс.
   - Вы можете легко их отобрать: я только женщина, я здесь одна  и  без
защиты.
   - Не одна, дорогая моя, и не без защиты, - почтительно вставил мистер
Бамбл голосам, прерывающимся от страха. - Здесь я, дорогая моя. А  кроме
того, - продолжал мистер Бамбл, щелкая при этом зубами, - мистер Монкс -
джентльмен и не станет совершать насилие  над  приходскими  чиновниками.
Мистеру Монксу известно, дорогая моя, что я уже не молод и,  если  можно
так выразиться, немножко отцвел, но он слыхал - я не сомневаюсь, дорогая
моя, мистер Монкс слыхал, что я особа очень решительная и отличаюсь  не-
заурядной силой, если меня расшевелить. Меня нужно только немножко  рас-
шевелить, вот и все.
   С этими словами мистер Бамбл попытался с грозной решимостью  схватить
фонарь, но по его испуганной физиономии было ясно видно, что его и в са-
мом деле надо расшевелить, и расшевелить хорошенько, прежде чем он прис-
тупит к каким-либо воинственным действиям; конечно, если они не  направ-
лены против бедняков или особ, выдрессированных для этой цели.
   - Ты - дурак, - сказала миссис Бамбл, - и лучше бы ты держал язык  за
зубами!
   - Лучше бы он его отрезал, прежде чем идти сюда, если не умеет  гово-
рить потише! - мрачно сказал Монкс. - Так, значит, он ваш муж?
   - Он - мой муж, - хихикнув, подтвердила надзирательница.
   - Я так и подумал, когда вы вошли, - отозвался Монкс, отметив злобный
взгляд, который леди метнула при этих словах на своего  супруга.  -  Тем
лучше. Я охотнее веду дела с мужем и женой, когда вижу, что они действу-
ют заодно. Я говорю серьезно. Смотрите!
   Он сунул руку в боковой карман и, достав парусиновый мешочек,  отсчи-
тал на стол двадцать пять соверенов и подвинул их к женщине.
   - А теперь, - сказал он, - берите их. И когда утихнут  эти  проклятые
удары грома, которые, я чувствую, вот-вот прокатятся над крышей,  послу-
шаем ваш рассказ.
   Когда затих гром, грохотавший, казалось, где-то еще ближе, почти сов-
сем над ними, Монкс, приподняв голову, наклонился вперед, готовясь  выс-
лушать рассказ женщины. Лица всех троих почти соприкасались, когда  двое
мужчин в нетерпении переглянулись через маленький столик, а женщина тоже
наклонилась вперед, чтобы они слышали ее шепот. Тусклые лучи фонаря, па-
давшие прямо на них, еще усиливали тревожную бледность лиц, и,  окружен-
ные густым сумраком и тьмою, они казались призрачными.
   - Когда умирала эта женщина, которую мы звали старой Салли, -  начала
надзирательница, - мы с ней были вдвоем.
   - Больше никого при этом не было? - таким же глухим  шепотом  спросил
Монкс. - Ни одной больной старухи или идиотки на соседней кровати? Нико-
го, кто мог бы услышать, а может быть, и понять, о чем идет речь?
   - Ни души, - ответила женщина, - мы были одни. Я одна была возле нее,
когда пришла смерть.
   - Хорошо, - сказал Монкс, пристально в нее всматриваясь. - Дальше.
   - Она говорила об одной молодой женщине, - продолжала  надзирательни-
ца, - которая родила когда-то ребенка не только в той самой комнате,  но
даже на той самой кровати, на которой она теперь умирала.
   - Неужто? - дрожащими губами проговорил Монкс, оглянувшись через пле-
чо. - Проклятье! Какие бывают совпадения!
   - Это был тот самый ребенок, о котором он говорил вам вчера  вечером,
- продолжала надзирательница, небрежно кивнув в сторону своего  супруга.
- Сиделка обокрала его мать.
   - Живую? - спросил Монкс.
   - Мертвую, - слегка вздрогнув, ответила женщина. - Она сняла с еще не
остывшего тела ту вещь, которую женщина,  умирая,  просила  сберечь  для
младенца.
   - Она продала ее? - воскликнул Монкс вне себя от волнения. -  Она  ее
продала? Где? Когда? Кому? Давно ли?
   - С великим трудом рассказав мне, что она сделала, - продолжала  над-
зирательница, - она откинулась на спину и умерла.
   - И ни слова больше не сказала? - воскликнул Монкс голосом, казавшим-
ся еще более злобным благодаря тому, что он был приглушен.  -  Ложь!  Со
мной шутки плохи. Она еще что-то сказала. Я вас обоих прикончу,  но  уз-
наю, что именно.
   - Она не вымолвила больше ни словечка, - сказала женщина, по-видимому
ничуть не испуганная (чего отнюдь нельзя было сказать о мистере  Бамбле)
яростью Этого странного человека. - Она изо всех сил  уцепилась  за  мое
платье, а когда я увидела, что она умерла, я разжала ее руку и  нашла  в
ней грязный клочок бумаги.
   - Ив нем было... - прервал Монкс, наклоняясь вперед.
   - Ничего в нем не было, - ответила женщина. - Это была закладная кви-
танция.
   - На какую вещь? - спросил Монкс.
   - Скоро узнаете, - ответила женщина. - Сначала она хранила  драгоцен-
ную безделушку, надеясь, наверно, какнибудь получше ее пристроить, а по-
том заложила и наскребывала деньги, из года в  год  выплачивая  проценты
ростовщику, чтобы она не ушла из ее рук. Значит, если бы что-нибудь под-
вернулось, ее всегда можно было выкупить. Но ничего  не  подвертывалось,
и, как я вам уже сказала, она умерла, сжимая в руке  клочок  пожелтевшей
бумаги. Срок истекал через два дня. Я тоже подумала, что, может быть, со
временем что-нибудь подвернется, и выкупила заклад.
   - Где он сейчас? - быстро спросил Монкс.
   - Здесь, - ответила женщина.
   И, словно радуясь возможности избавиться от него, она торопливо  бро-
сила на стол маленький кошелек из лайки, где едва могли  бы  поместиться
французские часики. Монкс схватил его и раскрыл трясущимися руками  -  в
кошельке лежал маленький золотой медальон, а в медальоне две пряди волос
и золотое обручальное кольцо.
   - С внутренней стороны на нем выгравировано имя  "Агнес",  -  сказала
женщина. - Потом оставлено место для фамилии, а дальше следует дата при-
мерно за год до рождения ребенка, как я выяснила.
   - И это все? - спросил Монкс, жадно и пристально осмотрев  содержимое
маленького кошелька.
   - Все, - ответила женщина.
   Мистер Бамбл перевел дух, будто радуясь, что  рассказ  окончен  и  ни
слова не сказано о том, чтобы отобрать двадцать пять фунтов;  теперь  он
набрался храбрости и вытер капли пота, обильно стекавшие по его носу  во
время всего диалога.
   - Я ничего не знаю об этой истории, кроме того, о  чем  могу  догады-
ваться, - после короткого молчания сказала его жена, обращаясь к Монксу,
- да и знать ничего не хочу, так будет безопаснее. Но не могу ли  я  за-
дать вам два вопроса?
   - Можете, задавайте, - не без удивления сказал Монкс, - впрочем,  от-
вечу ли я на них, или нет - это уж другой вопрос.
   - Итого будет три, - заметил мистер Бамбл, пытаясь сострить.
   - Вы получили от меня то, на что рассчитывали?  -  спросила  надзира-
тельница.
   - Да, - ответил Монкс. - Второй вопрос?
   - Что вы намерены с этим делать? Не обернется ли Это против меня?
   - Никогда, - сказал Монкс, - ни против вас, ни против меня.  Смотрите
сюда. Но ни шагу вперед, а не то за вашу жизнь и соломинки не дашь.
   С этими словами он неожиданно отодвинул стол и,  дернув  за  железное
кольцо в полу, откинул крышку большого люка, оказавшегося  у  самых  ног
мистера Бамбла, с величайшей поспешностью отступившего на несколько  ша-
гов.
   - Загляните вниз, - сказал Монкс, опуская фонарь в  отверстие.  -  Не
бойтесь. Будь это в моих интересах, я преспокойно отправил бы вас  туда,
когда вы сидели над люком.
   Ободренная этими словами, надзирательница подошла к краю люка, и даже
сам мистер Бамбл, снедаемый любопытством, осмелился сделать то же самое.
Бурлящая река, вздувшаяся после ливня, быстро катила внизу свои воды,  и
все другие звуки тонули в том грохоте, с каким они набегали  и  разбива-
лись о зеленые сваи, покрытые тиной. Когда-то здесь была водяная мельни-
ца: поток, ленясь и крутясь вокруг подгнивших столбов и уцелевших облом-
ков машин, казалось, с новой силой устремлялся вперед, когда  избавлялся
от препятствий, тщетно пытавшихся остановить его бешеное течение.
   - Если бросить туда труп человека, где очутится он, Завтра  утром?  -
спросил Монкс, раскачивая фонарь в темном колодце.
   - За двенадцать миль отсюда вниз по течению, и вдобавок он будет рас-
терзан в клочья, - ответил мистер Бамбл, съежившись при этой мысли.
   Монкс вынул маленький кошелек из-за  пазухи,  куда  второпях  засунул
его, и, привязав кошелек к свинцовому грузу, когда-то служившему  частью
какого-то блока и валявшемуся на полу, бросил его в поток. Кошелек  упал
тяжело, как игральная кость, с едва уловимым плеском рассек воду  и  ис-
чез.
   Трое, посмотрев друг на друга, казалось, облегченно вздохнули.
   - Готово, - сказал Монкс, опуская крышку люка, которая со стуком упа-
ла на прежнее место. - Если море и отдаст когда-нибудь своих  мертвецов,
как говорится в книгах, то золото свое и серебро, а также и  эту  дребе-
день оно оставит себе. Говорить нам больше не о чем, можно положить  ко-
нец этому приятному свиданию.
   - Совершенно верно, - быстро отозвался мистер Бамбл.
   - Язык держите за зубами, слышите? - с угрожающим видом сказал Монкс.
- За вашу жену я не боюсь.
   - Можете положиться и на меня, молодой человек, - весьма учтиво отве-
тил мистер Бамбл, с поклоном пятясь к лестнице. - Ради всех нас, молодой
человек, и ради меня самого, понимаете ли, мистер Монкс?
   - Слышу и рад за вас, - сказал Монкс. - Уберите свой фонарь и убирай-
тесь как можно скорее!
   Хорошо, что разговор оборвался на этом месте, иначе мистер Бамбл, ко-
торый, продолжая отвешивать поклоны, находился в шести дюймах от лестни-
цы, неизбежно полетел бы в комнату нижнего этажа. Он зажег  свой  фонарь
от того фонаря, который Монкс отвязал от веревки я держал в руке, и,  не
делая никаких попыток продолжать беседу, стал молча спускаться по  лест-
нице, а за ним его жена. Монкс замыкал шествие, предварительно задержав-
шись на ступеньке и удостоверившись, что не слышно никаких  других  зву-
ков, кроме шума дождя и стремительно несущегося потока.
   Они миновали комнату нижнего этажа медленно и осторожно,  потому  что
Монкс вздрагивал при виде каждой тени, а мистер Бамбл, держа свой фонарь
на фут от пола, шел не только с исключительной осмотрительностью,  но  и
удивительно легкой поступью для такого дородного джентльмена, нервически
осматриваясь вокруг, нет ли где потайных люков. Монкс бесшумно  отпер  и
распахнул дверь, и супруги, обменявшись  кивком  со  своим  таинственным
знакомым, очутились под дождем во мраке.
   Как только они ушли, Монкс, казалось, питавший непреодолимое отвраще-
ние к одиночеству, позвал мальчика, который был  спрятан  где-то  внизу.
Приказав ему идти впереди и  светить,  он  вернулся  в  комнату,  откуда
только что вышел.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]  [5] [6] [7]

Страница:  [5]