ГЛАВА XLV Феджин дает Ноэ Клейполу секретное поручение

   На следующее утро старик встал рано и с нетерпением ждал прихода сво-
его нового сообщника, который с большим опозданием явился, наконец, и  с
жадностью набросился на завтрак.
   - Болтер, - сказал Феджин, придвигая стул и усаживаясь против  Мориса
Болтера.
   - Ну вот, я здесь, - отозвался Ноэ. - Что случилось? Не просите  меня
ни о чем, пока я не покончу с едой. Вот что у вас здесь  плохо:  никогда
не хватает времени спокойно поесть.
   - Разве вы не можете разговаривать и  есть  одновременно?  -  спросил
Феджин, от всей души проклиная Прожорливость своего  любезного  молодого
друга.
   - Ну что же, разговаривать я могу. У меня дело идет  лучше,  когда  я
разговариваю, - сказал Ноэ, отрезая чудовищный ломоть хлеба. - Где  Шар-
лотт?
   - Ушла, - ответил Феджин. - Я ее отослал утром с другой молодой  жен-
щиной, потому что хотел остаться с вами наедине.
   - О! - сказал Ноэ. - Жаль, что вы не приказали ей сначала приготовить
гренки с маслом. Ну ладно. Говорите. Вы мне не помешаете.
   В самом деле, не было, казалось, большой опасности помешать  ему  чем
бы то ни было, так как он уселся за стол  с  твердым  намерением  потру-
диться на славу.
   - Вчера вы хорошо поработали, мой милый, - сказал Феджин.  -  Превос-
ходно. В первый же день шесть шиллингов девять с  половиной  пенсов.  Вы
сколотите себе состояние на облапошивании птенцов.
   - Не забудьте прибавить к этому три пинтовые кружки и кувшин для  мо-
лока, - сказал мистер Болтер.
   - Да, да, мой милый. Что касается до кружек - это было здорово сдела-
но, а кувшин - завидная работа.
   - Мне кажется, очень неплохо для начинающего, - самодовольно  заметил
мистер Болтер. - Кружки я снял с изгороди, а кувшин стоял сам по себе  у
входа в трактир. Я подумал, как бы он не заржавел от дождя  или,  знаете
ли, не схватил простуду. А? Ха-ха-ха!
   Феджин сделал вид, будто смеется от души, а мистер Болтер, нахохотав-
шись вдосталь, проглотил один за другим несколько больших кусков и,  по-
кончив с первым ломтем хлеба с маслом, принялся за второй.
   - Мне нужно, Болтер, - сказал Феджин, нагнувшись над столом, -  чтобы
вы, мой милый, исполнили для меня  одну  работу,  требующую  величайшего
старания и осмотрительности.
   - Послушайте, - сказал Болтер, - не вздумайте толкать меня на опасное
дело или опять посылать в ваше полицейское управление. Это мне вовсе  не
подходит, и я вам так прямо и говорю.
   - Никакой опасности в этом нет, ни малейшей, - сказал еврей, -  нужно
только проследить за одной женщиной.
   - За старухой? - спросил мистер Болтер.
   - За молодой, - ответил еврей.
   - С этим делом я прекрасно могу справиться, - сказал Болтер. - В шко-
ле я был ловким доносчиком. А зачем мне ее выслеживать? Уж не  для  того
ли, чтобы...
   - Делать ничего не нужно, только сообщите мне, куда она ходит, с  кем
встречается и, если возможно, что говорит; запомнить улицу  -  если  это
улица, или дом - если Это дом, и принести мне все сведения, какие раздо-
будете.
   - Сколько вы мне заплатите? - спросил Ноэ,  поставив  чашку  и  жадно
всматриваясь в лицо своего хозяина.
   - Фунт, если вы хорошо это обделаете, мой милый. Целый фунт, - сказал
Феджин, желая заинтересовать его выслеживанием. - Столько я никогда  еще
не давал за работу, которая не приносит никаких выгод.
   - А кто она? - осведомился Ноэ.
   - Одна из наших.
   - Ах, бог ты мой! - воскликнул Ноэ, сморщив нос. - Вы, значит, ее по-
дозреваете?
   - Она нашла себе каких-то новых друзей, мой милый, а я должен  знать,
кто они, - ответил Феджин.
   - Понимаю, - сказал Ноэ. - Только для того, чтобы иметь  удовольствие
познакомиться с ними, если они люди почтенные, да? Ха-ха-ха!..  Я  готов
вам служить.
   - Я знал, что вы согласитесь! - воскликнул Феджин в восторге от успе-
ха своей затеи.
   - Конечно, конечно! - отозвался Ноэ. - Где она? Где мне ее  подстере-
гать? Куда я должен идти?
   - Все это вы узнаете от меня, мой милый. Я вам ее покажу, когда  при-
дет время, - сказал Феджин. - Будьте наготове, а остальное  предоставьте
мне.
   Этот вечер и два следующих шпион просидел в сапогах и в полном снаря-
жении возчика, готовый выйти по приказу Феджина. Прошло шесть вечеров  -
шесть долгих, томительных вечеров, - и каждый раз Феджин приходил  домой
с разочарованной миной и коротко сообщал, что время еще не  настало.  На
седьмой день он явился раньше обычного, с трудом скрывая  свой  восторг.
Было воскресенье.
   - Сегодня ода уйдет из дому, - сказал Феджин. - И я уверен,  по  тому
самому делу... Целый день она провела одна, а человек, которого она  бо-
ится, вернется не раньше чем на рассвете. Идем. Поторапливайтесь!
   Ноэ вскочил, не говоря ни слова, ибо еврей был в таком сильном волне-
нии, что оно передалось и ему. Крадучись они вышли  из  дому  и,  быстро
пройдя лабиринтом улиц, остановились, наконец, перед трактиром, в  кото-
ром Ноэ признал тот самый, где провел ночь по прибытии своем в Лондон.
   Был двенадцатый час, и дверь была заперта. Она бесшумно распахнулась,
когда Феджин негромко свистнул. Они потихоньку вошли, и  дверь  за  ними
закрылась.
   Едва осмеливаясь говорить шепотом и заменяя речь пантомимой, Феджин и
молодой еврей, впустивший их, указали Ноэ на оконце и знаком  предложили
ему посмотреть на особу в соседней комнате.
   - Это та самая женщина? - спросил он чуть слышно.
   Феджин утвердительно кивнул головой.
   - Я не могу разглядеть ее лицо, - прошептал Ноэ. - Она опустила голо-
ву, а свеча стоит у нее за спиной.
   - Подождите, - шепнул Феджин.
   Он сделал знак Барни, после чего тот удалился. Секунду спустя  парень
вошел в соседнюю комнату и, якобы желая снять нагар со свечи, передвинул
ее, как было нужно, и, заговорив с девушкой, заставил ее поднять голову.
   - Теперь я ее вижу, - прошептал шпион.
   - Ясно?
   - Я узнал бы ее из тысячи!
   Он быстро спустился вниз, так как дверь комнаты распахнулась и появи-
лась девушка. Феджин оттащил его в угол комнаты, отделенный  занавеской,
и они затаили дыхание, когда она прошла в нескольких футах от их убежища
и исчезла за дверью, в которую они вошли.
   - Тес! - сказал парень, открывший дверь. - Пора!
   Ноэ переглянулся с Феджином и выбежал из трактира.
   - Налево! - шепнул парень. - Ступайте налево и  держитесь  противопо-
ложной стороны улицы.
   Ноэ так и сделал и при свете фонарей увидел удаляющуюся фигуру девуш-
ки, уже значительно его опередившей. Придерживаясь все время другой сто-
роны улицы, он приблизился к ней настолько, насколько считал благоразум-
ным, чтобы удобнее было за нею следить. Раза два или  три  она  тревожно
оглянулась, а один раз приостановилась, желая  пропустить  двух  мужчин,
шедших за нею. Казалось, она набиралась храбрости по мере того, как  шла
дальше, и теперь шагала более твердо и уверенно.  Шпион  соблюдал  между
нею и собой все то же расстояние и шел, не спуская с нее глаз.


   ГЛАВА XLVI Свидание состоялось

   Церковные часы пробили три четверти двенадцатого, когда на Лондонском
мосту появились две фигуры.
   Одна, шедшая впереди торопливым и быстрым шагом, была женщина,  кото-
рая нетерпеливо озиралась, словно поджидала и отыскивала кого-то; другая
фигура - мужчина, пробиравшийся в самой густой тени,  какую  только  мог
найти, и издали приноравливавший свой шаг к ее шагам: приостанавливаясь,
когда останавливалась она, и двигаясь вперед, как только она шла дальше,
но и в пылу преследования не позволяя себе нагнать ее. Так  перешли  они
по мосту из Мидлсекса на Саррийскую сторону, как вдруг женщина, с трево-
гой заглядывавшая в лица прохожих, по-видимому, обманулась в  своих  на-
деждах и повернула назад. Она повернула внезапно, но  тот,  кто  за  ней
следил, не был застигнут врасплох: забившись в одну из  ниш  над  быками
моста и перегнувшись через перила, чтобы получше спрятаться, он  выждал,
пока она не прошла по противоположному  тротуару.  Когда  она  оказалась
впереди его примерно на таком же расстоянии, как и раньше, он потихоньку
вышел и снова последовал за ней. Почти на середине моста  она  останови-
лась. Остановился и мужчина.
   Ночь была очень темная, погода стояла плохая, и в этот час и в  таком
месте людей было мало. Немногие прохожие быстро шли мимо, по всей  веро-
ятности, не замечая ни женщины, ни мужчины, который не терял ее из виду,
и, уж конечно, не обращая на них внимания. Не такой был у них вид, чтобы
привлекать докучливые взоры тех лондонских нищих, которые случайно  про-
ходили в тот вечер по мосту в поисках какой-нибудь холодной ниши или ла-
чуги без дверей, где можно приклонить голову. Оба стояли молча  -  ни  с
кем не заговаривали, и никто из прохожих не заговаривал с ними.
   Над рекой навис туман, сгущая красные отблески огней, которые  горели
на маленьких судах, пришвартованных к различным пристаням,  и  в  тумане
мрачные строения на берегу казались еще более хмурыми  и  расплывчатыми.
Старые, закопченные склады, по обоим берегам реки поднимались, тяжелые и
сумрачные над тесным скопищем крыш и карнизов и мрачно взирали на  воду,
слишком черную, чтобы отражать даже их громоздкую массу. Во мраке видне-
лись башня старой церкви Спасителя и шпиль церкви Сент Магнуса - древние
стражи-гиганты старинного моста, но лес мачт внизу и  густо  рассыпанные
шпили церквей вверху были почти скрыты от глаз.
   Девушка беспокойно прошлась несколько раз взад и вперед - за ней  все
время пристально следил прятавшийся от нее наблюдатель, - наконец, тяже-
лый колокол собора св. Павла возвестил о смерти еще одного дня.  Полночь
спустилась на многолюдный город. На дворец, на ночной  винный  погребок,
на тюрьму, на сумасшедший дом, на приют рождения и  смерти,  здоровья  и
болезни, на застывшее лицо мертвеца и мирный сон ребенка - на все  спус-
тилась полночь.
   Не прошло и двух минут после боя часов, как из наемной кареты,  оста-
новившейся неподалеку от моста, вышли молодая леди и седой джентльмен и,
отпустив экипаж, направились прямо к мосту. Они едва успели вступить  на
него, как девушка встрепенулась и сейчас же поспешила к ним навстречу.
   Они шли вперед, посматривая по сторонам с таким видом, как будто жда-
ли чего-то, что вряд ли могло осуществиться, когда перед  ними  внезапно
появилась девушка. Они остановились, вскрикнув от изумления,  но  тотчас
умолкли, потому что в этот самый момент мимо них прошел очень  близко  -
даже задел их - какой-то человек, одетый по-деревенски.
   - Не здесь! - торопливо сказала Нэнси. - Здесь я боюсь  разговаривать
с вами. Пойдемте... подальше от дороги... вот сюда, вниз по ступеням.
   Когда она произнесла эти слова и указала рукой в ту сторону, куда хо-
тела их повести, деревенский парень оглянулся и, грубо спросив, чего ра-
ди они заняли весь тротуар, пошел дальше.
   Ступени, указанные девушкой, были те  самые,  которые  на  Саррийской
стороне, на том же берегу, где церковь Спасителя,  служат  речной  прис-
танью. Сюда-то и поспешил никем не замеченный человек, похожий на  дере-
венского жителя, и, быстро окинув взглядом это место, стал спускаться.
   Эта лестница является частью моста; она состоит из трех  пролетов.  В
конце второго уходящая вниз каменная стена заканчивается с левой стороны
орнаментальным пилястром, обращенным к Темзе. Здесь нижние ступени шаре,
так что человек, завернувший за угол этой стены, не может  быть  замечен
находящимися на лестнице, если они стоят хотя бы на одну ступеньку выше,
чем он. Дойдя до этого места, деревенский парень быстро осмотрелся  вок-
руг, и, так как нигде не видно было более укромного уголка, а  благодаря
отливу места было вполне достаточно, он крадучись свернул в  сторону  и,
прижавшись спиной к пилястру, ждал, совершенно  уверенный,  что  они  не
спустятся ниже и, если даже ему не удастся подслушать разговор, он может
с полной безопасностью снова пойти за ними следом.
   Так медленно тянулось время в этом уединенном уголке и так не  терпе-
лось шпиону разузнать причины свидания, столь не похожего на то,  какого
он мог ждать, что он не раз готов был счесть дело проигранным и  говорил
себе, что либо они остановились значительно  выше,  либо  удалились  для
своей таинственной беседы совсем в другое место. Он уже  собрался  выйти
из своего тайника и снова подняться наверх, как  вдруг  услышал  шаги  и
сейчас же вслед за этим голоса чуть ли не над самым своим ухом.
   Он выпрямился, прижимаясь к стене, и,  затаив  дыхание,  стал  внима-
тельно слушать.
   - Довольно! - сказал голос, несомненно принадлежавший джентльмену.  -
Я не допущу, чтобы эта молодая леди шла дальше. Немногие  доверились  бы
вам настолько, чтобы прийти с вами сюда, но, как видите, я готов вам по-
такать.
   - Потакать мне! - раздался голос девушки, которую  он  выслеживал.  -
Право же, вы очень деликатны, сэр. Потакать мне! Ну, неважно.
   - Но с какой же целью, - сказал джентльмен более мягким  тоном,  -  с
какой целью вы привели нас в это странное место? Почему не позволили мне
поговорить с вами там, наверху, где светло и встречаются прохожие, вмес-
то того чтобы тащить нас в эту темную и мрачную дыру?
   - Я уже вам сказала, - ответила Нэнси, - что боюсь разговаривать  там
с вами. Не знаю почему, - содрогаясь, добавила девушка, - но сегодня ме-
ня охватывает такой ужас, что я едва держусь на ногах.
   - Ужас перед чем? - спросил джентльмен, казалось почувствовав  к  ней
жалость.
   - Я и сама не знаю, - ответила девушка.  -  А  мае  так  хотелось  бы
знать. Весь день меня преследовали ужасные мысли о  смерти,  о  каких-то
саванах, запятнанных кровью, и такой страх, что я горела,  как  в  огне.
Вечером, чтобы скоротать время, я взялась за книгу, и те же видения  по-
являлись между строк.
   - Воображение, - успокаивая ее, сказал джентльмен.
   - Нет, это не воображение, - хриплым голосом сказала девушка. - Я мо-
гу поклясться, что видела слово "гроб", написанное большими черными бук-
вами на каждой странице книги, - да, а сегодня вечером по улице пронесли
гроб как раз мимо меня.
   - В этом нет ничего необычного, - сказал джентльмен. - Мимо  меня  их
тоже часто проносили.
   - Настоящие гробы, - возразила девушка. - А этот был не такой.
   Что-то столь странное послышалось в ее тоне, что у притаившегося наб-
людателя мурашки пробежали по коже и кровь  застыла,  когда  он  услышал
произнесенные девушкой слова. Никогда еще не испытывал он  большего  об-
легчения, чем в тот момент, когда послышался нежный голос молодой  леди,
просившей ее успокоиться и бороться с такими страшными  видениями,  соз-
данными воображением.
   - Поговорите с ней ласково, - сказала молодая леди своему спутнику. -
Бедняжка! Мне кажется, она в этом нуждается.
   - Эти надменные благочестивые люди, ваши знакомые,  задрали  бы  нос,
увидев меня такой, какая я сейчас, и стали бы проповедовать  о  пекле  и
возмездии! - воскликнула девушка. - Ах, дорогая  леди,  почему  те,  что
считают себя исповедующими заповеди божьи, не относятся  к  нам,  жалким
тварям, с такой же кротостью и добротой, с  какой  относитесь  вы?  Ведь
вам, молодой, прекрасной, имеющей все то, что они утратили,  можно  было
бы немножко возгордиться, а вы гораздо скромнее их.
   - О! - отозвался джентльмен. - Турок, умыв лицо, обращает его к  вос-
току, чтобы прочитать свои молитвы, а эти благочестивые люди, с чьих лиц
от соприкосновения с миром навсегда сбежала улыбка, неизменно  поворачи-
ваются к самой мрачной стороне света. Если выбирать между  мусульманином
и фарисеем, я предпочту первого.
   По-видимому, эти слова были обращены к молодой леди  и,  быть  может,
произнесены с целью дать Нэнси время успокоиться. Вскоре джентльмен сно-
ва заговорил с ней.
   - Вас не было здесь в прошлое воскресенье вечером, - сказал он.
   - Я не могла прийти, - ответила Нэнси, - меня удержали силой.
   - Кто?
   - Тот, о ком я уже говорила молодой леди.
   - Надеюсь, вас не заподозрили в том, что вы вступили с  кем-нибудь  в
переговоры по тому делу, которое привело нас  сюда  сегодня?  -  спросил
старый джентльмен.
   - Нет, - покачав головой, ответила девушка. - Не очень-то легко  уйти
от него, если он не знает, зачем я иду. И в тот раз мне  бы  не  удалось
повидать леди, если бы перед уходом я не дала  ему  выпить  настойку  из
опия.
   - Он проснулся прежде, чем вы вернулись? - спросил джентльмен.
   - Нет. Ни он и никто из них меня не подозревает.
   - Хорошо, - сказал джентльмен. - Теперь выслушайте меня.
   - Я слушаю, - отозвалась девушка, когда он на секунду умолк.
   - Эта молодая леди, - начал джентльмен, - сообщила мне и кое-кому  из
друзей, которым можно спокойно довериться, то, что вы ей рассказали поч-
ти две недели назад. Признаюсь вам, сначала у меня были сомнения,  можно
ли всецело на вас положиться, но теперь я твердо верю, что можно.
   - Можно! - с жаром подтвердила девушка.
   - Повторяю, я этому твердо верю. В доказательство того, что я склонен
вам доверять, скажу вам без всяких недомолвок, что мы предполагаем выпы-
тать тайну, какова бы она ни была, припугнув этого  Монкса.  Но  если...
если, - продолжал джентльмен, - его не удастся задержать или если мы его
задержим, но не удастся воздействовать на него так,  как  мы  хотим,  вы
должны выдать еврея.
   - Феджина! - вскрикнула девушка, отшатнувшись.
   - Этого человека вы должны выдать, - сказал джентльмен.
   - Я этого не сделаю! Я этого никогда не сделаю! - воскликнула  девуш-
ка. - Хоть он и черт, а для меня был хуже черта, этого я никогда не сде-
лаю.
   - Не сделаете? - переспросил джентльмен, который, казалось, был впол-
не подготовлен к такому ответу.
   - Никогда, - повторила девушка.
   - Объясните мне - почему.
   - По одной причине, - твердо ответила девушка, -  по  одной  причине,
которая известна этой леди, и леди будет на моей стороне,  я  это  знаю,
потому что я заручилась ее обещанием. Есть и другая  причина:  какой  бы
дурной ни была его жизнь, моя жизнь тоже была дурной; многие из нас  шли
вместе одной дорогой, и я не предам тех, которые могли бы - любой из них
- предать меня, но не предали, какими бы ни были они дурными людьми.
   - В таком случае, - быстро сказал джентльмен, словно это  и  была  та
цель, какой он стремился достигнуть, - отдайте в мои руки Монкса и  пре-
доставьте мне иметь дело с ним.
   - А что, если он выдаст остальных?
   - Обещаю вам, что, если у него будет вырвано правдивое признание, тем
дело и кончится. В короткой жизни Оливера несомненно есть какие-то  обс-
тоятельства, которые тягостно предавать  огласке,  и  если  мы  добьемся
правды, эти люди не понесут никакого наказания.
   - А если не добьетесь? - спросила девушка.
   - Тогда, - продолжал джентльмен, - этот Феджин не будет  предан  суду
без вашего согласия. Думаю, в таком случае мне удастся привести вам  до-
воды, которые Заставят вас уступить.
   - Леди тоже обещает мне это? - спросила девушка.
   - Да, - ответила Роз. - Даю вам торжественное обещание!
   - Монкс никогда не узнает, откуда вам все известно? - спросила девуш-
ка после короткого молчания.
   - Никогда, - ответил джентльмен. - Эти  сведения  будут  преподнесены
ему так, что у него не мелькнет ни единой догадки.
   - Я была лгуньей и с детства жила среди  лгунов,  -  сказала  девушка
после новой паузы, - но вам я поверю на слово.
   Получив от обоих подтверждение, что она может твердо им  верить,  де-
вушка тихим голосом, - подслушивавшему не раз было трудно  уловить  даже
смысл ее слов, - начала  рассказ,  упомянув  название  и  местоположение
трактира, где в тот вечер начали ее выслеживать. Судя по тому, что иног-
да она умолкала, могло показаться, будто джентльмен торопливо записывает
сообщаемые ею сведения. Старательно указав все приметы  этого  трактира,
наиболее удобное место, откуда можно было бы За ним следить, не  привле-
кая к себе внимания, и те дни и часы, когда Монкс имел  обыкновение  его
посещать, она как будто на несколько секунд призадумалась, стараясь ярче
восстановить в памяти его лицо и манеры.
   - Он высокого роста, - сказала девушка, - и крепкого сложения, но  не
толстый; он как будто не ходит, а крадется и при ходьбе поминутно  огля-
дывается через плечо сначала в одну сторону, потом в другую. Не забудьте
об этом, потому что глаза у него так глубоко посажены, как я ни  у  кого
еще не видела, и, должно быть, по одному этому вы могли бы  его  узнать.
Лицо смуглое, волосы и глаза темные; и хотя ему не больше двадцати шести
- двадцати восьми лет, вид у него изнуренный  и  угрюмый.  Губы  у  него
бледные и искусанные, потому что с ним  случаются  ужасные  припадки,  а
иногда он даже до крови кусает себе руки. Почему вы вздрогнули? -  спро-
сила девушка, внезапно запнувшись.
   Джентльмен поспешно ответил, что ей показалось, и попросил ее продол-
жать.
   - Часть этих сведений, - сказала девушка, - я выпытала у жильцов это-
го дома, о котором вам говорила, потому что сама видела его  только  два
раза, и оба раза он был закутан в широкий плащ. Вот, кажется, и все при-
меты, какие я могу вам сообщить, чтобы вы его узнали. А впрочем,  подож-
дите! - добавила она. - У него на шее, под галстуком, вы можете увидеть,
когда он поворачивает голову...
   - Большое красное пятно, словно от ожога? - вскричал джентльмен.
   - Как?.. - сказала девушка. - Вы его знаете!
   Молодая леди вскрикнула от удивления, и несколько секунд  они  стояли
так тихо, что шпион ясно слышал их дыхание.
   - Кажется, да, - сказал джентльмен, нарушая молчание. -  Я  бы  узнал
его по вашему описанию. Посмотрим. Много есть людей, поразительно  похо-
жих друг на друга. Быть может, это и не он.
   Сказав это с притворным равнодушием, он приблизился  шага  на  два  к
притаившемуся шпиону, о чем последний мог догадаться по тому, как отчет-
ливо было слышно его бормотанье: "Это несомненно он!"
   - Вы, любезная, - сказал он, вернувшись, если судить по голосу, туда,
где стоял раньше, - оказали нам весьма важную услугу, и я хочу вас  отб-
лагодарить. Чем могу я быть вам полезен?
   - Ничем, - ответила Нэнси.
   - Не упорствуйте, - настаивал джентльмен, в голосе  и  тоне  которого
было столько доброты, что она могла бы тронуть сердце гораздо более жес-
токое и черствое. - Подумайте. Скажите.
   - Ничем, сэр, - заплакав, повторила девушка. - Вы ничем не можете мне
помочь. Нет у меня больше никакой надежды.
   - Вы сами себя ее лишаете, - сказал джентльмен. - До сих пор вы  лишь
понапрасну расточали свои юные силы, те  бесценные  сокровища,  которыми
творец одаряет нас лишь однажды и никогда не наделяет вновь. Но что  ка-
сается будущего, то вы можете надеяться. Я не говорю, что в нашей власти
дать покой вашему сердцу и душе, ибо покой приходит, если вы его  ищете;
но обеспечить вам тихое пристанище в Англии или, если вы  боитесь  Здесь
остаться, где-нибудь в чужих краях, - это не только в нашей  власти,  но
является самым горячим нашим желанием. Еще до рассвета, прежде  чем  эта
река проснется при первых проблесках дня, вы будете совершенно недосяга-
емы для ваших прежних сообщников и не оставите после себя  никаких  сле-
дов, словно вы в одно мгновение исчезли с лица земли. Пойдемте! Я не хо-
чу, чтобы вы вернулись туда, обменялись хоть одним словом  с  кем-нибудь
из прежних товарищей, бросили взгляд на старые места, вдохнули тот  воз-
дух, который несет вам гибель и смерть. Оставьте все это, пока есть вре-
мя и возможность!
   - Теперь ее удастся уговорить! - воскликнула молодая леди. - Я увере-
на, что она колеблется.
   - Боюсь, что нет, моя дорогая, - сказал джентльмен.
   - Да, сэр, я не колеблюсь, - ответила девушка после недолгой борьбы с
собой. - Я прикована цепями к прежней жизни.  Теперь  она  мне  отврати-
тельна и ненавистна, но я не могу ее бросить. Должно быть, я зашла слиш-
ком далеко, чтобы вернуться, а впрочем, не знаю: если бы  вы  заговорили
со мной об этом прежде, я бы расхохоталась в ответ. Но меня опять  охва-
тывает страх, - добавила она, быстро озираясь. - Мне надо идти домой.
   - Домой! - повторила молодая леди с сильным ударением на этом слове.
   - Домой, леди, - откликнулась девушка. - В тот дом,  который  я  сама
для себя построила трудами всей моей жизни. Простимся. Меня могут высле-
дить или увидеть. Идите! Идите! Если я оказала вам  какую-то  услугу,  я
прошу вас только об одном - оставьте меня, не мешайте мне идти своей до-
рогой.
   - Все это бесполезно, - со вздохом сказал джентльмен. -  Быть  может,
оставаясь здесь, мы подвергаем ее опасности. Пожалуй, мы  уже  задержали
ее дольше, чем она рассчитывала.
   - Да, да, - подхватила девушка. - Вы меня задержали.
   - Чем же кончится жизнь этого бедного создания! - воскликнула молодая
леди.
   - Чем кончится? - повторила девушка. - Посмотрите прямо перед  собой,
леди. Посмотрите на эту темную воду. Сколько раз читали вы  о  том,  что
такие, как я, бросались в реку, не оставив ни  одного  живого  существа,
которому было бы до них дело и которое оплакивало  бы  их!  Может  быть,
пройдут годы, может быть, только месяцы, но в конце концов мне этого  не
миновать.
   - Прошу вас, не говорите так, - всхлипывая, отозвалась молодая леди.
   - Вы никогда не услышите об этом, дорогая леди, и сохрани бог,  чтобы
вы слышали о таких ужасах! - ответила девушка. - Прощайте, прощайте!
   Джентльмен отвернулся.
   - Вот кошелек! - воскликнула молодая леди. - Возьмите его ради  меня,
чтобы у вас были какие-то средства в час нужды и горя.
   - Нет! - сказала девушка. - Я это сделала не для денег. Я  хочу  пом-
нить об этом. Но... дайте мне какуюнибудь вещь, которую вы носили,  -  я
бы хотела иметь что-нибудь... Нет, нет, не кольцо... ваши  перчатки  или
носовой платок... что-нибудь такое, что я могла бы хранить  в  память  о
вас, милая леди... Ну вот! Будьте счастливы!  Да  благословит  вас  бог!
Прощайте, прощайте!
   Сильное волнение девушки, боявшейся, что если ее увидят,  то  жестоко
изобьют, казалось побудило джентльмена отпустить ее,  как  она  просила.
Послышались удаляющиеся шаги, и голоса смолкли.
   Вскоре на мосту появились две фигуры - молодая леди и ее спутник. Они
остановились на верхней площадке лестницы.
   - Подождите! - воскликнула молодая леди,  прислушиваясь.  -  Она  как
будто окликнула нас! Мне послышался ее голос.
   - Нет, дорогая моя, - ответил мистер Браунлоу, печально  оглянувшись.
- Она стоит все там же и не тронется с места, пока мы не уйдем.
   Роз Мэйли медлила, но старый джентльмен продел ее  руку  под  свою  и
ласково, но настойчиво увел. Как только они скрылись  из  виду,  девушка
упала на каменную ступень, растянувшись чуть ли не во  весь  рост,  и  в
горьких слезах излила свою душевную боль.
   Спустя некоторое время она встала и, пошатываясь, неуверенно  ступая,
поднялась на улицу. Пораженный слушатель стоял еще несколько  минут  не-
подвижно на своем посту, потом,  несколько  раз  осторожно  осмотревшись
вокруг и удостоверившись, что снова остался один, медленно  выбрался  из
своего тайника и поднялся по лестнице, крадучись в тени  стены,  так  же
как спустился сюда.
   Достигнув верхней ступени и несколько раз трусливо оглянувшись,  дабы
убедиться, что за ним не следят, Ноэ Клейпол пустился  во  всю  прыть  и
устремился к дому еврея с той быстротой, на какую только  способны  были
его ноги.


   ГЛАВА XLII Роковые последствия

   Оставалось почти два часа до рассвета - была та пора, которую  осенью
можно по справедливости назвать глухой ночью, когда  улицы  безмолвны  и
пустынны, когда даже звуки как будто погружаются в сон, а  распутство  и
разгул, пошатываясь, возвращаются домой на отдых. В этот  тихий  и  без-
молвный час в старом своем логове Феджин бодрствовал с таким  перекошен-
ным и бледным лицом, с такими красными и налитыми  кровью  глазами,  что
походил не столько на человека, сколько на какойто отвратительный  приз-
рак, вставший из сырой могилы и терзаемый злым духом.
   Он сидел, сгорбившись, у холодного очага, закутанный в старое, рваное
одеяло, лицом к оплывающей свече, которая стояла на  столе  около  него.
Правую руку он держал у рта и, поглощенный своими мыслями, грыз  длинные
черные ногти, а меж беззубых десен виднелось несколько клыков, какие бы-
вают у собаки или крысы.
   На полу, растянувшись на тюфяке, крепко спал Ноэ. Старик изредка  ос-
танавливал на нем взгляд и снова переводил его на свечу, обгоревший  фи-
тиль которой согнулся почти вдвое, а горячее сало капало на  стол,  явно
свидетельствуя, что мысли старика витают где-то далеко.
   Так оно в действительности и было. Досада,  вызванная  крушением  его
великолепного плана, ненависть к девушке, осмелившейся связаться с чужи-
ми людьми, полное неверие в искренность ее отказа  выдать  его,  горькое
разочарование, ибо не было возможности отомстить Сайксу, боязнь разобла-
чения, гибели, смерти и дикое, неудержимое бешенство - все это  проноси-
лось вихрем в мозгу Феджина, а дьявольские мысли и самые черные  замыслы
грызли ему сердце.
   Он сидел, не меняя позы и как будто не замечая, как долго  он  сидит,
пока до чуткого его слуха не донесся шум шагов на улице.
   - Наконец-то! - пробормотал он, вытирая сухие,  воспаленные  губы.  -
Наконец-то!
   Когда он произнес эти слова, тихо звякнул колокольчик. Феджин бесшум-
но поднялся по лестнице к двери и вскоре вернулся с каким-то  человеком,
который был закутан до подбородка и держал под мышкой узел.  Усевшись  и
сбросив пальто, этот человек оказался дюжим Сайксом.
   - Вот! - сказал он, кладя узел на стол. - Займитеська этим да  поста-
райтесь побольше за него выручить. Немало было хлопот, чтобы его добыть:
я думал прийти сюда на три часа раньше.
   Феджин забрал узел и, заперев его в шкаф, снова уселся, не говоря  ни
слова. Все это время он ни на секунду не сводил глаз с грабителя, и  те-
перь, когда они сидели друг против друга, лицом к  лицу,  он  пристально
смотрел на него, а губы его так сильно дрожали и лицо так изменилось  от
овладевшего им волнения, что грабитель невольно отодвинул  свой  стул  и
взглянул на него с неподдельным испугом.
   - Что случилось? - крикнул Сайкс. - Чего вы так уставились на меня?
   Феджин поднял правую руку и погрозил дрожащим  указательным  пальцем,
но возбуждение его было так велико, что на секунду он лишился дара речи.
   - Проклятье! - крикнул Сайкс, с тревожным видом  нащупывая  что-то  у
себя за пазухой. - Он с ума спятил. Надо мне поостеречься.
   - Нет! - возразил Феджин, обретя голос. - Это не то... не вы тот  че-
ловек, Билл. Я никакой... никакой вины за вами не знаю.
   - Не знаете! Вот как! - сказал Сайкс, злобно на него глядя и  у  него
на глазах перекладывая пистолет в другой карман, что поближе. - Это  хо-
рошо - для одного из нас. Кто этот один - неважно.
   - Билл, я вам должен сказать нечто такое, - начал  Феджин,  придвигая
свой стул, - отчего вы почувствуете себя хуже, чем я.
   - Ну? - недоверчиво отозвался грабитель. - Говорите! Да  поживее,  не
то Нэнси подумает, что я пропал.
   - Пропал! - воскликнул Феджин. - Для нее это вопрос решенный.
   Сайкс с величайшим недоумением посмотрел на еврея и, не  найдя  удов-
летворительного разрешения загадки, схватил его огромной ручищей за  ши-
ворот и основательно встряхнул.
   - Да говорите же! - крикнул он. - А если не заговорите, то скоро  вам
дышать будет нечем. Раскройте рот и скажите просто и ясно. Выкладывайте,
проклятый старый пес, выкладывайте!
   - Допустим, что парень, который лежит вон там... - начал Феджин.
   Сайкс повернулся в ту сторону, где спал Ноэ, словно  не  заметил  его
раньше.
   - Ну? - сказал он, принимая прежнюю позу.
   - Допустим, этот парень, - продолжал  Феджин,  -  вздумал  донести...
предать всех нас, сначала отыскав для Этой цели подходящих людей, а  по-
том назначив им свидание на улице, чтобы описать нашу внешность, указать
все приметы, по которым они могут нас найти, и место, где нас легче все-
го захватить. Допустим, он задумал все Это устроить  и  вдобавок  выдать
одно дело, в котором мы все более или менее замешаны, - задумал  это  по
своей прихоти; не потому, что священник ему нашептал или его  довели  до
этого, посадив на хлеб и на воду, - по своей прихоти,  для  собственного
своего удовольствия, уходил тайком, ночью отыскивать тех, кто  больше  -
всего вооружен против нас, и доносил им. Вы слышите меня? - крикнул  ев-
рей, в глазах которого загорелась ярость. - Допустим, од все это сделал.
Что тогда?
   - Что тогда? - повторил Сайкс, изрыгнув ужасное проклятье. - Останься
он в живых до моего прихода, я бы железным каблуком моего сапога раздро-
бил ему череп на столько кусков, сколько у него волос на голове.
   - Что, если бы это сделал я? - чуть ли не завопил Феджин. - Я,  кото-
рый столько знает и столько людей может вздернуть, не считая самого  се-
бя!
   - Не знаю, - отозвался Сайкс, стиснув  зубы  и  побледнев  при  одном
предположении. - Я бы выкинул какую-нибудь штуку в тюрьме, чтобы на меня
надели кандалы, и если бы меня судили вместе с вами, я бы на суде  обру-
шил на вас эти кандалы и на глазах у всех вышиб вам мозги. У меня хвати-
ло бы силы, - пробормотал грабитель, поднимая свою мускулистую  руку,  -
размозжить вам голову так, словно по ней проехала нагруженная повозка.
   - Вы бы это сделали?
   - Сделал ли бы я? - переспросил взломщик. - Испытайте меня.
   - А если бы это был Чарли, или Плут, или Бет, или...
   - Мне все равно кто! - нетерпеливо ответил Сайкс. -  Кто  бы  это  ни
был, я бы расправился с ним точно так же.
   Феджин в упор посмотрел на грабителя и, знаком приказав ему  молчать,
наклонился над тюфяком на полу и начал трясти спящего,  стараясь  разбу-
дить его. Сайкс нагнулся вперед и, положив руки на колени, недоумевал, к
чему клонились все эти вопросы и приготовления.
   - Болтер, Болтер! Бедняга! - сказал Феджин, поднимая глаза,  горевшие
дьявольским предвкушением развязки, и говоря медленно  и  с  многозначи-
тельными ударениями. - Он устал... устал,  выслеживая  ее  так  долго...
выслеживая ее, Билл!
   - Что это значит? - спросил Сайкс, откинувшись назад.
   Феджин ничего не ответил и, снова наклонившись над спящим,  приподнял
его и усадил. Когда присвоенное им себе  имя  было  повторено  несколько
раз, Ноэ протер глаза и, протяжно зевнув, стал сонно озираться.
   - Расскажите мне опять об этом, еще раз, чтобы он послушал, -  сказал
еврей, указывая на Сайкса.
   - О чем вам рассказать?  -  спросил  сонный  Ноэ,  с  неудовольствием
встряхиваясь.
   - Расскажите о... Нэнси, - сказал Феджин, хватая Сайкса за кисть  ру-
ки, чтобы тот не бросился вон из дома, не дослушав до конца. - Вы шли за
ней следом?
   - Да.
   - До Лондонского моста?
   - Да.
   - Там она встретила двоих?
   - Вот, вот...
   - Джентльмена и леди, к которой она уже ходила по собственному  жела-
нию, а те предложили ей выдать всех ее  товарищей  и  в  первую  очередь
Монкса, что она и сделала; и указать дом, где мы собираемся и  куда  хо-
дим, что она и сделала; и место, откуда удобнее всего  следить  за  ним,
что она и сделала; и час, когда там собираются, что она и  сделала.  Все
это она сделала. Она рассказала все до последнего слова, хотя ей не  уг-
рожали, рассказала по своей воле. Она это сделала, да или нет? - крикнул
Феджин, обезумев от ярости.
   - Верно, - ответил Ноэ, почесывая голову. - Так оно и было!
   - Что они сказали о прошлом воскресенье?
   - О прошлом воскресенье? - призадумавшись, отозвался Ноэ. - Да ведь я
вам уже говорил.
   - Еще раз. Скажите еще раз! - крикнул Феджин, еще крепче вцепляясь  в
Сайкса одной рукой и потрясая другой, в то время как  на  губах  у  него
выступила пена.
   - Они спросили ее... - сказал Ноэ, который, по мере того как  рассеи-
валась его сонливость, как будто начинал догадываться, кто такой  Сайкс,
- они спросили ее, почему она не пришла, как обещала, в прошлое  воскре-
сенье. Она сказала, что не могла.
   - Почему, почему? Скажите это ему.
   - Потому что ее насильно удержал дома Билл - человек, о  котором  она
говорила им раньше, - ответил Ноэ.
   - Что еще про него? - крикнул Феджин. - Что еще про человека, о кото-
ром она говорила им раньше? Скажите это ему, скажите ему!
   - Да то, что ей не очень-то легко уйти из дому, если он не знает, ку-
да она идет, - сказал Ноэ, - и потому-то в первый раз, когда она пошла к
леди, она дала ему - вот рассмешила-то она меня, когда  это  сказала!  -
она дала ему выпить настойки из опия.
   - Тысяча чертей! - заревел Сайкс, неистово вырываясь из рук еврея.  -
Пустите меня!
   Отшвырнув старика, он бросился вон из комнаты  и,  вне  себя  от  бе-
шенства, сбежал по лестнице.
   - Билл, Билл! - закричал Феджин,  поспешив  за  ним.  -  Одно  слово!
Только одно слово!
   Это слово не было бы сказано, если бы грабитель мог  отпереть  дверь,
на что зря тратил силы и ругательства, когда еврей, запыхавшись,  догнал
его.
   - Выпустите меня! - крикнул Сайкс. - Не разговаривайте со  мной,  это
опасно. Говорю вам, выпустите меня!
   - Выслушайте одно только слово, - возразил Феджин,  положив  руку  на
замок. - Вы не будете...
   - Ну? - отозвался тот.
   - Вы не будете... слишком неистовы, Билл?
   Загорался день, и было достаточно светло, чтобы каждый из них мог ви-
деть лицо другого. Они обменялись быстрым взглядом; у обоих глаза  зажг-
лись огнем, который не вызывал никаких сомнений.
   - Я хочу сказать, - продолжал Феджин, не скрывая, что считает  теперь
всякое притворство бесполезным, - хочу сказать, что быть чересчур  неис-
товым опасно. Будьте хитрым, Билл, и не слишком неистовым...
   Сайкс ничего не ответил и, распахнув дверь, которую отпер Феджин, вы-
бежал на пустынную улицу.
   Ни разу не остановившись, ни на секунду не задумываясь, не  поворачи-
вая головы ни направо, ни налево, не поднимая глаз к небу и  не  опуская
их к земле, но с беспощадной решимостью глядя прямо перед собой, стиснув
зубы так крепко, что, казалось, напряженные челюсти прорвут кожу, граби-
тель неудержимо мчался вперед и не пробормотал ни слова, не  ослабил  ни
одного мускула, пока не очутился у своей двери. Он бесшумно отпер  дверь
ключом, легко поднялся по лестнице и, войдя в свою комнату,  дважды  по-
вернул ключ в замке и, придвинув к двери тяжелый  стол,  отдернул  полог
кровати.
   Девушка лежала на ней полуодетая. Его приход разбудил ее, она припод-
нялась торопливо, с испуганным видом.
   - Вставай! - сказал мужчина.
   - Ах, это ты, Билл! - сказала девушка, по-видимому  обрадованная  его
возвращением.
   - Это я, - был ответ. - Вставай.
   Горела свеча, но мужчина быстро выхватил ее из подсвечника и  швырнул
под каминную решетку. Заметив слабый  свет  загоревшегося  дня,  девушка
встала, чтобы отдернуть занавеску.
   - Не надо, - сказал Сайкс, преграждая ей дорогу рукой. - Света хватит
для того, что я собираюсь сделать.
   - Билл, - сказала девушка тихим, встревоженным голосом, -  почему  ты
на меня так смотришь?
   Несколько секунд грабитель сидел с раздувавшимися ноздрями и вздымаю-
щейся грудью, не спуская с нее глаз; потом, схватив ее за  голову  и  за
шею, потащил на середину комнаты и, оглянувшись на дверь, зажал  ей  рот
тяжелой рукой.
   - Билл, Билл, - хрипела девушка, отбиваясь с силой,  рожденной  смер-
тельным страхом. - Я... я не буду ни вопить, ни кричать...  ни  разу  не
вскрикну... Выслушай меня... поговори со мной... скажи мне, что я сдела-
ла!
   - Сама знаешь, чертовка! - ответил  грабитель,  переводя  дыхание.  -
Этой ночью за тобой следили. Слышали каждое твое слово.
   - Так пощади же, ради неба, мою жизнь, как я пощадила твою!  -  воск-
ликнула девушка, прижимаясь к нему. - Билл, милый Билл, у тебя не хватит
духа убить меня. О, подумай обо всем, от чего я отказалась ради тебя хо-
тя бы только этой ночью. Подумай об этом и спаси себя от преступления; я
не разожму рук, тебе не удастся меня отшвырнуть. Билл, Билл, ради госпо-
да бога, ради самого себя, ради меня, подожди, прежде чем  прольешь  мою
кровь! Я была тебе верна, клянусь моей грешной душой, я была верна!
   Мужчина отчаянно боролся, чтобы освободить руки, но вокруг них  обви-
лись руки девушки, и, как он ни старался, он не мог оторвать ее от себя.
   - Билл! - воскликнула девушка, пытаясь положить голову ему на  грудь.
- Джентльмен и эта милая леди предлагали мне сегодня  пристанище  в  ка-
кой-нибудь чужой стране, где бы я могла доживать свои дни в уединении  и
покое. Позволь мне повидать их еще раз и на коленях молить, чтобы они  с
такой же добротой и милосердием отнеслись и к тебе, и тогда мы оба поки-
нем это ужасное место и далеко друг от друга начнем лучшую жизнь,  забу-
дем, как мы жили раньше, вспоминая об этом только в молитвах,  и  больше
не встретимся. Никогда не поздно раскаяться. Так они  мне  сказали...  я
это чувствую теперь... но нам нужно время... хоть немножко времени.
   Взломщик освободил одну руку и схватил пистолет.  Несмотря  на  взрыв
ярости, в голове его пронеслась мысль, что он будет  немедленно  пойман,
если выстрелит. И, собрав силы, он дважды ударил им по обращенному к не-
му лицу, почти касавшемуся его лица.
   Она пошатнулась и упала, полуослепленная кровью, стекавшей из  глубо-
кой раны на лбу; поднявшись с трудом на колени, она вынула из-за  пазухи
белый носовой платок - платок Роз Мэйли - и, подняв его в сложенных  ру-
ках к небу, так высоко, как только позволяли ее слабые силы,  прошептала
молитву, взывая к создателю о милосердии.
   Страшно было смотреть на нее. Убийца, отшатнувшись к стене и заслоняя
глаза рукой, схватил тяжелую дубинку и одним ударом сбил ее с ног.


   ГЛАВА XLVIII Бегство Саймса

   Из всех злодеяний, совершенных под покровом тьмы  в  пределах  широко
раскинувшегося Лондона с того часа, как нависла над ним ночь, это злоде-
яние было самое страшное. Из всех ужасных преступлений, отравивших  зло-
вонием утренний воздух, это преступление было самое гнусное и самое жес-
токое.
   Солнце - яркое солнце, приносящее человеку не только свет, но и новую
жизнь, надежду и бодрость, - взошло, сияющее и лучезарное, над многолюд-
ным городом. Сквозь дорогое цветное стекло и  заклеенное  бумагой  окно,
сквозь соборный купол и расщелину в ветхой  стене  оно  равно  проливало
свои лучи. Оно озарило комнату, где лежала убитая женщина.  Оно  озарило
ее. Сайкс попытался преградить ему доступ, но лучи  все-таки  струились.
Если зрелище было страшным в тусклых, предутренних сумерках,  то  каково
же было оно теперь при этом ослепительном свете!
   Сайкс не двигался: он боялся пошевельнуться.  Послышался  стон,  рука
дернулась, и в ужасе, слившемся с яростью, он нанес еще удар и  еще.  Он
набросил на нее одеяло; но было тяжелее представлять себе  глаза  и  ду-
мать, что они обращены к нему, чем видеть, как  они  пристально  смотрят
вверх, словно следя за отражением лужи крови,  которое  в  лучах  солнца
трепетало и плясало на потолке. Он снова сорвал одеяло. Здесь лежало те-
ло - только плоть и кровь, не больше, - но какое тело и как много крови!
   Он зажег спичку, растопил очаг и сунул в огонь дубинку. На  конце  ее
прилипли волосы, они вспыхнули, съежились в легкий пепел и, подхваченные
тягой, кружась, полетели вверх к дымоходу. Даже  это  его  испугало  при
всей его смелости, но он продолжал держать оружие, пока оно не переломи-
лось, а потом бросил его на угли, чтобы оно сгорело и обратилось в золу.
Он умылся и вычистил свою одежду; несколько пятен не удалось вывести, он
вырезал куски и сжег их. Сколько этих пятен было в комнате! Даже у соба-
ки лапы были в крови.
   Все это время он ни разу не поворачивался спиной к трупу - да, ни  на
секунду. Покончив с приготовлениями, он, пятясь, отступил к двери,  таща
за собой собаку, чтобы она снова не запачкала лап и не вынесла на  улицу
новых улик преступления. Он потихоньку открыл дверь, запер ее за  собой,
взял ключ и покинул дом.
   Он перешел через дорогу и поднял глаза на окно, желая убедиться,  что
с улицы ничего не видно. Все еще была задернута занавеска,  которую  она
хотела раздвинуть, чтобы впустить свет, так и не увиденный ею. Она лежа-
ла почти у окна. Он это знал. Боже, как льются солнечные лучи на это са-
мое место!
   Взгляд был мимолетный. Стало легче, когда он вырвался из этой  комна-
ты. Он свистнул собаку и быстро зашагал прочь.
   Он прошел через Излингтон, поднялся на холм у Хайгета,  где  водружен
камень в честь Виттингтона, и стал спускаться к Хайгет-Хилл. Он шел бес-
цельно, не зная, куда идти; едва начав  спускаться  с  холма,  он  опять
свернул вправо, и пойдя по тропинке через поля, обогнул Сиин-Вуд и таким
образом вышел на Хэмстед-Хит. Миновав ложбину у Вейл-Хит,  он  взобрался
на насыпь с противоположной стороны, пересек дорогу, соединяющую деревни
Хэмстед и Хайгет, и, дойдя до конца вересковой пустоши, вышел в  поля  у
Норт-Энда, где улегся под живой изгородью и заснул.
   Вскоре он опять поднялся и пошел - не от Лондона, а обратно, в город,
по проезжей дороге, потом назад, пересек с другой  стороны  пустошь,  по
которой уже проходил, затем стал блуждать по полям, ложился  отдыхать  у
края канавы и снова вскакивал, чтобы отыскать какоенибудь другое местеч-
ко, возвращался и снова бродил наугад.
   Куда бы зайти поблизости, где было не слишком людно, чтобы  поесть  и
выпить? Хэндон. Это было прекрасное место,  неподалеку,  куда  мало  кто
заглядывал по пути. Сюда-то он и направился, то пускаясь бегом,  то,  по
странной прихоти, подвигаясь со скоростью улитки, а иногда даже приоста-
навливался и лениво сбивал палкой ветки кустарника. Но когда  он  пришел
туда, все, кого он встречал - даже дети у дверей, - казалось,  посматри-
вали на него подозрительно. Снова повернул он  обратно,  не  осмелившись
купить чего-нибудь поесть или выпить, хотя вот уже много часов у него не
было ни куска во рту; и опять он побрел по вересковой пустоши, не  зная,
куда идти.
   Он проходил милю за милей и снова приходил на старое  место.  Утро  и
полдень миновали, и день был на исходе, а он по-прежнему  тащился  то  в
одну сторону, то в другую, то в гору, то под гору,  по-прежнему  возвра-
щался назад и мешкал возле одного и того же места. Наконец,  он  ушел  и
зашагал по направлению к Хэтфилду.
   Было девять часов вечера, когда мужчина,  окончательно  выбившись  из
сил, и собака, волочившая ноги и хромавшая от непривычной ходьбы,  спус-
тились с холма возле церкви в тихой деревне и, пройдя по маленькой улоч-
ке, проскользнули в небольшой трактир, тусклый огонек которого привел их
сюда. В комнате был затоплен камин, и перед ним выпивали  поселяне.  Они
освободили место для незнакомца, но он уселся в самом дальнем углу и  ел
и пил в одиночестве, или, вернее, со своей  собакой,  которой  время  от
времени бросал кусок.
   Беседа собравшихся здесь людей шла о соседних полях,  о  фермерах,  а
когда эти темы были исчерпаны - о возрасте какого-то  старика,  которого
похоронили в прошлое воскресенье; юноши считали  его  очень  дряхлым,  а
старики утверждали, что он был совсем еще молод - не старше, как  заявил
один седовласый дед, чем он сам, и его еще хватило бы лет  на  десять  -
пятнадцать по крайней мере, если бы он берег себя... если  бы  он  берег
себя!
   Эта беседа ничем не могла привлечь внимания или вызвать тревогу. Гра-
битель, расплатившись по счету, сидел молчаливый и неприметный  в  своем
углу и уже задремал, как вдруг его разбудило шумное появление нового ли-
ца.
   Это был коробейник, балагур и шарлатан, странствовавший пешком по де-
ревням, торгуя точильными камнями, ремнями для правки  бритв,  бритвами,
круглым мылом, смазкой для сбруи, лекарствами для собак и лошадей, деше-
выми духами, косметическими мазями и тому подобными вещами,  которые  он
таскал в ящике, привязанном за спиной. Его появление послужило для посе-
лян сигналом к обмену всевозможными незамысловатыми  шуточками,  которые
не смолкали, пока он не поужинал и не раскрыл своего ящика с  сокровища-
ми, после чего остроумно ухитрился соединить приятное с полезным.
   - А что это за товары? Каковы на вкус, Гарри? - спросил  ухмыляющийся
поселянин, указывая на плитки в углу ящика.
   - Вот это, - сказал парень, извлекая одну из них, - Это незаменимое и
неоценимое средство для удаления всяких пятен, ржавчины, грязи, крапинок
и брызг с шелка, атласа, полотна, батиста, сукна и крепа,  с  шерсти,  с
ковров, с шерсти мериносовой, с муслина, бомбазина  и  всяких  шерстяных
тканей. Пятна от вина, от фруктов, от пива, от воды, от краски и дегтя -
любое пятно сойдет, стоит разок потереть этим незаменимым  и  неоценимым
средством. Если леди запятнала свое имя, ей достаточно  проглотить  одну
штуку - и она сразу исцелится, потому что это яд. Если джентльмен  поже-
лает это проверить, ему достаточно принять одну маленькую плиточку  -  и
никаких сомнений не останется, потому что она действует не хуже  пули  и
на вкус гораздо противнее, а стало быть, тем больше ему чести, что он ее
принял... Пенни за штуку! Такая польза, и только пенни за штуку!
   Сразу нашлись два покупателя, и многие слушатели начинали явно  скло-
няться к тому же. Заметив это, торговец стал еще болтливее.
   - Выпустить не успеют, как все нарасхват разбирают! -  продолжал  па-
рень. - Четырнадцать водяных мельниц, шесть паровых машин и гальваничес-
кая батарея без отдыха выделывают их да все не поспевают, хотя люди тру-
дятся так, что помирают, а вдовам сейчас же дают пенсию и двадцать  фун-
тов в год на каждого ребенка, а за близнецов  -  пятьдесят...  Пенни  за
штуку! Два полупенни тоже годятся, и четыре фартинга будут приняты с ра-
достью. Пенни за штуку! Пятна от вина, от фруктов, от пива, от воды,  от
краски, дегтя, грязи, крови!.. Вот у этого джентльмена пятно  на  шляпе,
которое я выведу, не успеет он заказать мне пинту пива.
   - Эй! - встрепенувшись, крикнул Сайкс. - Отдайте!
   - Я его выведу, сэр, -  возразил  торговец,  подмигивая  компании,  -
прежде чем вы подойдете с того конца комнаты.  Джентльмены,  здесь  при-
сутствующие, обратите внимание на темное пятно на шляпе этого джентльме-
на величиной не больше шиллинга, но толщиной с полукрону. Будь пятно  от
вина, от фруктов, от пива, от воды, от краски, дегтя, грязи или крови...
   Торговец не кончил фразы, потому что  Сайкс  с  отвратительным  прок-
лятьем опрокинул стол и, вырвав у него шляпу, выбежал из дому.
   Под влиянием все той же странной прихоти и  колебаний,  которые  весь
день владели им вопреки его воле, убийца, убедившись, что его не пресле-
дуют и, по всей вероятности, приняли за угрюмого и пьяного парня, повер-
нул обратно в город и, сторонясь от фонарей кареты, стоявшей  перед  ма-
ленькой почтовой конторой, хотел пройти мимо, но узнал  почтовую  карету
из Лондона. Он почти угадывал, что за этим последует, но перешел  дорогу
и стал прислушиваться.
   У двери стоял кондуктор в ожидании почтовой сумки. В эту минуту к не-
му подошел человек в форме лесничего, и тот вручил ему корзинку, которую
поднял с мостовой.
   - Это для вашей семьи, - сказал кондуктор. - Эй, вы,  там,  пошевели-
вайтесь! Будь проклята эта сумка, и вчера она была не готова. Так, знае-
те ли, не годится!
   - Что нового в городе, Бен? - спросил лесничий, отступая  к  ставням,
чтобы удобнее было любоваться лошадьми.
   - Ничего как будто не слышал, - ответил тот, надевая перчатки. - Цена
на хлеб немного поднялась. Слыхал, что толковали о каком-то  убийстве  в
Спителфилдсе, но не очень-то я этому верю.
   - Нет, это правда, - сказал джентльмен, сидевший в карете и  выгляды-
вавший из окна. - И вдобавок - Зверское убийство.
   - Вот как, сэр! - отозвался кондуктор, притронувшись к шляпе. -  Кого
убили, сэр: мужчину или женщину?
   - Женщину, - ответил джентльмен. - Полагают...
   - Эй, Бен! - нетерпеливо крикнул кучер.
   - Будь проклята эта сумка! - воскликнул кондуктор. - Заснули вы  там,
что ли?
   - Иду! - крикнул, выбегая, заведующий конторой.
   - Иду! - проворчал кондуктор. - Идет так же, как та молодая и богатая
женщина, которая собирается в меня влюбиться, да не знаю когда. Ну,  да-
вайте! Готово!
   Весело затрубил рог, и карета уехала. Сайкс продолжал стоять на  ули-
це; казалось, его не взволновала только что услышанная весть, не  трево-
жило ни одно сильное чувство, кроме колебаний, куда  идти.  Наконец,  он
снова повернул назад и пошел по дороге, ведущей из Хэтфилда  в  Сент-Эл-
банс.
   Он шел упрямо вперед. Но, оставив позади город и очутившись  на  без-
людной и темной дороге, он почувствовал, как подкрадываются к нему страх
и ужас, проникая до сокровенных его глубин. Все, что находилось  впереди
- реальный предмет или тень, что-то неподвижное или движущееся, -  прев-
ращалось в чудовищные образы, но эти страхи были ничто по сравнению с не
покидавшим его чувством, будто за ним по пятам идет  призрачная  фигура,
которую он видел этим утром. Он мог проследить ее тень во  мраке,  точно
восстановить очертания и видеть, как непреклонно и торжественно шествует
она. Он слышал шелест ее одежды в листве, и каждое дыхание ветра  прино-
сило ее последний тихий стон. Если он останавливался, останавливалась  и
она. Если он бежал, она следовала за ним, - не бежала, что было  бы  для
него облегчением, но двигалась, как труп, наделенный какойто  механичес-
кой жизнью и гонимый ровным, унылым ветром, не усиливавшимся и  не  сти-
хавшим.
   Иногда он поворачивался с отчаянным решением отогнать привидение, да-
же если б один его взгляд принес смерть; но волосы  поднимались  у  него
дыбом и кровь стыла в жилах, потому что оно поворачивалось вместе с  ним
и оставалось у него за спиной. Утром он удерживал его  перед  собой,  но
теперь оно было за спиной - всегда. Он прислонился к насыпи  и  чувство-
вал, что оно высится над ним, вырисовываясь на  фоне  холодного  ночного
неба. Он растянулся на дороге - лег на спину. Оно стояло над  его  голо-
вой, безмолвное, прямое и неподвижное - живой памятник с эпитафией,  на-
чертанной кровью.
   Пусть никто не говорит об убийцах, ускользнувших от правосудия, и  не
высказывает догадку, что провидение, должно быть, спит. Одна  нескончае-
мая минута этого мучительного страха стоила десятка насильственных смер-
тей.
   В поле, где он проходил, был сарай, который мог  служить  пристанищем
на ночь. Перед дверью росли три высоких тополя, отчего внутри было очень
темно, и ветер жалобно завывал в ветвях. Он не мог идти дальше, пока  не
рассветет, и здесь он улегся у самой стены,  чтобы  подвергнуться  новой
пытке.
   Ибо теперь видение предстало перед ним такое же  неотвязное,  но  еще
более страшное, чем то, от которого он спасся. Эти широко раскрытые гла-
за, такие тусклые и такие остекленевшие, что ему легче было  бы  их  ви-
деть, чем о них думать, появились во мраке; свет был в них,  но  они  не
освещали ничего. Только два глаза, но они были всюду. Если он смыкал ве-
ки, перед ним возникала комната со всеми хорошо знакомыми  предметами  -
конечно, об иных он бы не вспомнил, если бы восстанавливал обстановку по
памяти, - каждая вещь на своем привычном месте. И труп был на своем мес-
те и глаза, какими он их видел, когда бесшумно уходил.
   Он вскочил и побежал в поле. Фигура была у него за спиной. Он вернул-
ся в сарай и снова съежился там. Глаза появились раньше,  чем  он  успел
лечь.
   И здесь он остался, охваченный таким ужасом, какой никому  был  неве-
дом, дрожа всем телом и обливаясь холодным потом, как вдруг ночной ветер
донес издалека крики и гул голосов, испуганных и встревоженных.  Челове-
ческий голос, прозвучавший в этом уединенном месте, пусть даже  возвещая
о какой-то беде, принес ему облегчение. Сознание грозящей опасности зас-
тавило Сайкса обрести новые силы, и, вскочив на ноги, он выбежал из  са-
рая.
   Казалось, широко раскинувшееся небо было в огне. Поднимаясь  вверх  с
дождем искр и перекатываясь один через другой, вырывались языки пламени,
освещая окрестности на много миль и гоня облака дыма в ту  сторону,  где
он стоял. Рев стал громче, так как новые голоса подхватили вопль,  и  он
мог расслышать крики: "Пожар!" - сливавшиеся с набатом, грохотом от  па-
дения каких-то тяжестей и треском огня, когда  языки  обвивались  вокруг
какого-нибудь нового препятствия и вздымались вверх, словно  подкреплен-
ные пищей. Пока он смотрел, шум усилился. Там были люди - мужчины и жен-
щины, - свет, суматоха. Для него это была как будто новая жизнь. Он рва-
нулся вперед - напрямик, опрометью, мчась сквозь  вересковые  заросли  и
кусты и перескакивая через изгороди и заборы так же неудержимо, как  его
собака, которая неслась впереди с громким и звонким лаем.
   Он добежал. Метались полуодетые фигуры: одни старались вывести из ко-
нюшен испуганных лошадей, другие гнали скот  со  двора  и  из  надворных
построек, тащили пожитки из горящего дома под градом сыпавшихся  искр  и
раскаленных докрасна балок. Сквозь отверстия, где час назад были двери и
окна, виднелось бушующее море огня; стены качались и падали  в  пылающий
колодец; расплавленный свинец и железо, добела раскаленные, лились пото-
ком на землю. Визжали женщины и дети, а мужчины подбадривали друг  друга
громкими криками. Лязг пожарных насосов, свист и шипение струи, падавшей
на горящее дерево, сливались в оглушительный рев.
   Он тоже кричал до хрипоты и, убегая от воспоминаний  и  самого  себя,
нырнул в гущу толпы. Из стороны в сторону бросался он  в  эту  ночь,  то
трудясь у насосов, то пробиваясь сквозь дым и пламя, но все время норовя
попасть туда, где больше всего было шума и людей. На приставных  лестни-
цах, наверху и внизу, на крышах строений, на половицах, скрипевших и ко-
лебавшихся под его тяжестью, под градом падающих кирпичей  и  камней,  -
всюду, где бушевал огонь, был он, но его жизнь была заколдована, он  ос-
тался невредимым: ни единой царапины, ни ушибов; он не ведал ни усталос-
ти, ни мыслей, пока снова не занялась заря и остались только дым да  по-
черневшие развалины.
   Когда прошло это сумасшедшее возбуждение, с удесятеренной силой  вер-
нулось страшное сознание совершенного преступления. Он подозрительно ос-
мотрелся; люди разговаривали, разбившись на группы, и он  опасался,  что
предметом их беседы служит он. Собака повиновалась выразительному движе-
нию его пальца, и они крадучись пошли прочь. Он проходил мимо  пожарного
насоса, где сидели несколько человек, и они окликнули его,  предлагая  с
ними закусить. Он поел хлеба и мяса, а когда принялся за пиво,  услыхал,
как пожарные, которые явились из Лондона, толкуют об убийстве.
   - Говорят, он пошел в Бирмингем, - сказал один, - но его схватят, по-
тому что сыщики уже на ногах, а завтра к вечеру об этом будут  знать  по
всей стране.
   Он поспешил уйти и шел, пока не подкосились ноги, - тогда он  лег  на
тропинке и спал долго, но беспокойным сном.  Снова  он  побрел,  нереши-
тельный и колеблющийся, страшно боясь провести еще ночь  в  одиночестве.
Вдруг он принял отчаянное решение вернуться в Лондон.
   "Там хоть есть с кем поговорить, - подумал он, -  и  надежное  место,
чтобы спрятаться. Раз пущен слух, что я в этих краях, им не придет в го-
лову ловить меня там. Почему бы мне не притаиться на недельку,  а  потом
выколотить деньги из Феджина и уехать во Францию? Черт побери, рискну!"
   Этому побуждению он последовал немедленно и, выбирая самые глухие до-
роги, пустился в обратный путь, решив укрыться где-нибудь неподалеку  от
столицы, в сумерках войти в нее окольными путями  и  отправиться  в  тот
квартал, который он наметил целью своего путешествия.
   А собака? Если разосланы сведения о его приметах, не забудут, что со-
бака тоже исчезла и, по всей вероятности, ушла с ним. Это может привести
к аресту, когда он будет проходить по улицам. Он решил утопить ее и  по-
шел дальше, отыскивая какой-нибудь пруд; по дороге поднял тяжелый камень
и завязал его в носовой платок.
   Пока делались эти приготовления, собака не сводила глаз со своего хо-
зяина; инстинкт ли предупредил собаку об их цели, или же  косой  взгляд,
брошенный на нее грабителем, был суровее обычного, но она держалась  по-
зади него немного дальше, чем всегда, и поджала хвост, как только он за-
медлил шаги. Когда ее хозяин остановился у небольшого пруда и оглянулся,
чтобы подозвать ее, она не тронулась с места.
   - Слышишь, зову! Сюда! - крикнул Сайкс.
   Собака подошла в силу привычки, но, когда Сайкс нагнулся, чтобы обвя-
зать ей шею платком, она глухо заворчала и отскочила.
   - Назад! - крикнул грабитель.
   Собака завиляла хвостом, но осталась на том же  месте.  Сайкс  сделал
мертвую петлю и снова позвал ее.
   Собака подошла, отступила, постояла секунду, повернулась и  стремглав
бросилась прочь.
   Сайкс свистнул еще и еще раз, сел и стал ждать, надеясь, что она вер-
нется. Но собака так и не вернулась, и, наконец,  он  снова  тронулся  в
путь.


   ГЛАВА XLIX Монкс и мистер Браунлоу, наконец, встречаются. Их беседа и
известие, ее прервавшее

   Смеркалось, когда мистер Браунлоу вышел из наемной  кареты  у  своего
подъезда и тихо постучал. Когда дверь открылась, из кареты  вылез  дюжий
мужчина и занял место по одну сторону подножки, тогда как другой, сидев-
ший на козлах, в свою очередь спустился и стал  по  другую  сторону.  По
знаку мистера Браунлоу они помогли выйти  третьему  и,  поместившись  по
правую и левую его руку, быстро увлекли в дом. Этот человек был Монкс.
   Таким же манером они молча поднялись по лестнице, и мистер  Браунлоу,
шедший впереди, повел их в заднюю комнату. У двери этой  комнаты  Монкс,
поднимавшийся с явной неохотой, остановился.
   - Пусть он выбирает, - сказал мистер Браунлоу. - Если он  замешкается
или хоть пальцем пошевельнет, сопротивляясь вам, тащите  его  на  улицу,
зовите полицию и от моего имени предъявите ему обвинение в преступлении.
   - Как вы смеете говорить это обо мне? - спросил Монкс.
   - Как вы смеете вынуждать меня к этому, молодой человек? -  отозвался
мистер Браунлоу, пристально глядя ему в лицо. - Или вы с ума сошли,  что
хотите уйти из Этого дома?.. Отпустите его... Ну вот, сэр: вы вольны ид-
ти, а мы - последовать за вами. Но предупреждаю вас - клянусь всем самым
для меня святым! - что в ту самую минуту, когда вы окажетесь на улице, я
арестую вас по обвинению в мошенничестве и грабеже. Я тверд и  непоколе-
бим. Если и вы решили вести себя так же, то да падет ваша кровь на  вашу
голову.
   - По чьему распоряжению я схвачен на улице и доставлен сюда этими со-
баками? - спросил Монкс, переводя взгляд с одного на другого из стоявших
возле него мужчин.
   - По моему, - ответил мистер Браунлоу. - За  этих  людей  ответствен-
ность несу я. Если вы жалуетесь, что вас лишили свободы, - вы имели пра-
во и возможность вернуть ее, когда ехали сюда, однако сочли разумным  не
поднимать шума, - то, повторяю, отдайтесь под защиту закона.  Я  в  свою
очередь обращусь к закону. Но если вы Зайдете слишком далеко, чтобы отс-
тупать, не просите меня о снисхождении, когда власть перейдет  в  другие
руки, и не говорите, что я толкнул вас в пропасть, в которую  вы  броси-
лись сами.
   Монкс был заметно смущен и к тому же встревожен. Он колебался.
   - Вы должны поспешить с решением, - сказал мистер Браунлоу с  большой
твердостью и самообладанием. - Если вам угодно, чтобы я предъявил  обви-
нение публично и обрек вас на кару, которую хотя и  могу  с  содроганием
предвидеть, но не могу изменить, то, говорю еще раз, путь вам  известен.
Если же не угодно и вы взываете к моей снисходительности и к  милосердию
тех, кому причинили столько зла, садитесь без дальнейших  разговоров  на
этот стул. Он ждет вас вот уже два дня.
   Монкс пробормотал что-то невнятное, но все еще колебался.
   - Поторопитесь, - сказал мистер Браунлоу. - Одно мое слово - и выбора
уже не будет.
   Монкс все еще колебался.
   - Я не склонен вступать в переговоры, - продолжал мистер Браунлоу.  -
И к тому же, раз я защищаю насущные интересы других, не имею на это пра-
ва.
   - Нет ли... - запинаясь, спросил Монкс, - нет ли какого-нибудь  комп-
ромисса?
   - Никакого.
   Монкс с тревогой посмотрел на старого джентльмена, но, не  прочтя  на
его лице ничего, кроме суровости и решимости, вошел в комнату  и,  пожав
плечами, сел.
   - Заприте дверь снаружи, - сказал мистер Браунлоу слугам, - и  войди-
те, когда я позвоню.
   Те повиновались, и они остались вдвоем.
   - Недурное обращение, сэр, - сказал Монкс, снимая шляпу и плащ, -  со
стороны старейшего друга моего отца.
   - Именно потому, что я был старейшим другом вашего отца, молодой  че-
ловек! - отвечал мистер Браунлоу. - Именно потому, что надежды и желания
юных и счастливых лет были связаны с ним  и  тем  прекрасным  созданием,
родным ему по крови, которое в юности отошло  к  богу  и  оставило  меня
здесь печальным и одиноким; именно потому, что он, еще мальчиком,  стоял
на коленях рядом со мной у смертного ложа единственной своей сестры в то
утро, когда - на это не было воли божьей - она должна  была  стать  моей
молодой женой; именно потому, что мое омертвевшее сердце льнуло к нему с
того дня и вплоть до его смерти во время всех его испытаний и  заблужде-
ний; именно потому, что сердце мое полно старых воспоминаний и привязан-
ностей, и даже при виде вас у меня возникают былые мысли о  нем;  именно
потому-то я и расположен отнестись к вам мягко теперь... Да, Эдуард  Ли-
форд, даже теперь... И я краснею за вас, недостойного носить это имя!
   - А причем тут мое имя? - спросил тот, до сих пор молча, с хмурым не-
доумением наблюдавший волнение своего собеседника. - Что для меня имя?
   - Ничто, - ответил мистер Браунлоу, - для вас ничто.  Но  его  носила
она, и даже теперь, по прошествии стольких лет, оно возвращает мне, ста-
рику, жар и трепет, охватывавшие меня, стоило мне лишь услышать Это имя.
Я очень рад, что вы его переменили... очень рад.
   - Все это превосходно, - сказал Монкс (сохраним присвоенное  им  себе
имя) после долгой паузы, в течение которой он ерзал на стуле, с  угрюмым
и вызывающим видом поглядывая на мистера Браунлоу, тихо сидевшего засло-
нив лицо рукой. - Но чего вы от меня хотите?
   - У вас есть брат, - очнувшись, сказал мистер Браунлоу, -  брат...  И
достаточно было шепотом сказать вам на ухо его имя, когда я шел за  вами
по улице, чтобы заставить вас последовать за мной сюда  в  недоумении  и
тревоге.
   - У меня нет брата,  -  возразил  Монкс.  -  Вы  знаете,  что  я  был
единственным ребенком. Зачем вы толкуете мне о брате? Вы это  знаете  не
хуже, чем я.
   - Выслушайте то, что знаю я и чего можете не знать вы, - сказал  Бра-
унлоу. - Скоро я сумею вас заинтересовать. Я знаю,  что  единственным  и
чудовищным плодом этого злосчастного брака, к которому принудили  вашего
отца, совсем еще юного, семейная гордость и корыстное, черствое  тщесла-
вие, - были вы!..
   - Я равнодушен к резким выражениям, - с  язвительным  смехом  перебил
Монкс. - Факт вам известен, и для меня этого достаточно.
   - Но я знаю также, - продолжал старый джентльмен, - о медленной  пыт-
ке, о долгих терзаниях, вызванных этим неудачным союзом. Я знаю, как то-
мительно и бесцельно влачила  эта  несчастная  чета  свою  тяжелую  цепь
сквозь жизнь, отравленную для обоих. Я знаю,  как  холодные,  формальные
отношения сменились явным издевательством, как равнодушие уступило место
неприязни, неприязнь - ненависти, а ненависть - отвращению, пока,  нако-
нец, они не разорвали гремящей цепи. И, разойдясь в разные стороны, каж-
дый унес с собой обрывок постылой цепи, звенья которой не могло  сломать
ничто, кроме смерти, чтобы в новом окружении скрывать их под личиной ве-
селости, на какую только ваши родители были способны. Вашей  матери  это
удалось: она забыла быстро; но в течение многих  лет  звенья  ржавели  и
разъедали сердце вашего отца.
   - Да, они разошлись, - сказал Монкс. - Ну так что же?
   - Когда прошло некоторое время после их  разрыва,  -  отвечал  мистер
Браунлоу, - и ваша мать, отдавшись всецело суетной жизни на  континенте,
совершенно забыла своего молодого мужа, который остался  на  родине  без
всяких надежд на будущее, - у него появились новые друзья.  Это  обстоя-
тельство вам во всяком случае известно.
   - Нет, неизвестно, - сказал Монкс, отводя взгляд и  постукивая  ногой
по полу, как бы решившись отрицать все. - Неизвестно.
   - Ваш вид, не менее чем ваши поступки, убеждает меня в том, что вы об
этом никогда не забывали и всегда думали с горечью,  -  возразил  мистер
Браунлоу. - Я говорю о том, что случилось пятнадцать  лет  назад,  когда
вам было не больше одиннадцати лет, а вашему отцу только  тридцать  один
год, ибо, повторяю, он был совсем юным, когда его отец приказал ему  же-
ниться. Должен ли я возвращаться к тем событиям, которые бросают тень на
память вашего родителя, или же вы избавите меня от Этого и откроете  мне
правду?
   - Мне нечего открывать, - возразил Монкс. - Можете говорить, если  вы
этого желаете.
   - Ну что ж! - продолжал мистер Браунлоу. - Итак, одним из этих  новых
друзей был морской офицер, вышедший в отставку, жена которого умерла  за
полгода перед тем и оставила ему двух детей -  их  было  больше,  но,  к
счастью, выжили только двое. Это были дочери: одна -  прелестная  девят-
надцатилетняя девушка, а другая - совсем еще дитя двух-трех лет.
   - Что мне за дело до этого? - спросил Монкс.
   - Они проживали, - сказал мистер Браунлоу,  не  обратив  внимания  на
вопрос, - в той части страны, куда ваш отец попал во время своих  скита-
ний и где он обосновался. Знакомство, сближение, дружба быстро следовали
одно за другим. Ваш отец был одарен, как немногие. У него  была  душа  и
характер его сестры. Чем ближе узнавал его старый офицер, тем больше лю-
бил. Хорошо, если бы этим и кончилось. Но дочь тоже его полюбила.
   Старый джентльмен сделал паузу. Монкс кусал губы и смотрел в пол. За-
метив это, джентльмен немедленно продолжал:
   - К концу года он принял  на  себя  обязательство,  священное  обяза-
тельство перед этой девушкой, - он завоевал  первую  истинную  пламенную
любовь бесхитростного, невинного создания.
   - Ваш рассказ не из коротких, - заметил Монкс,  беспокойно  ерзая  на
стуле.
   - Это правдивый рассказ о страданиях, испытаниях и горе, молодой  че-
ловек, - возразил мистер Браунлоу, -  а  такие  рассказы  обычно  бывают
длинными; будь это рассказ о безоблачной радости и счастье, он  оказался
бы очень коротким. Наконец, умер один из тех богатых родственников, ради
интересов которых ваш отец был принесен в  жертву,  что  является  делом
обычным; желая исправить зло, орудием которого он был, он оставил вашему
отцу деньги, которые казались ему панацеей от всех бед. Возникла необхо-
димость немедленно ехать в Рим, куда этот человек отправился лечиться  и
где он умер, оставив своп дела в полном беспорядке. Ваш  отец  поехал  и
заболел там смертельной болезнью. Как только сведения  достигли  Парижа,
за ним последовала ваша мать, взяв с собой вас. На следующий день  после
ее приезда он умер, не оставив никакого завещания - никакого  завещания,
- так что все имущество досталось ей и вам.
   Теперь Монкс затаил дыхание и слушал с напряженным вниманием, хотя  и
не смотрел на рассказчика. Когда мистер Браунлоу сделал паузу, он  изме-
нил позу с видом человека, внезапно почувствовавшего облегчение, и вытер
разгоряченное лицо и руки.
   - Перед отъездом за границу, проезжая через Лондон, -  медленно  про-
должал мистер Браунлоу, не спуская глаз с его лица, - он зашел ко мне...
   - Об этом я никогда не слышал, - перебил Монкс голосом, который  дол-
жен был звучать недоверчиво, но выражал скорее неприятное изумление.
   - Он зашел ко мне и оставил у меня, помимо других  вещей,  картину  -
портрет этой бедной девушки, нарисованный им самим. Он не  хотел  остав-
лять его и не мог взять с собой, спешно отправляясь  в  путешествие.  От
тревоги и угрызений совести он стал похож на собственную  тень,  говорил
сбивчиво, в смятении о гибели и бесчестье, им самим навлеченных; сообщил
мне о своем намерении обратить все имущество в деньги,  несмотря  ни  на
какие убытки, и, выделив своей жене и  вам  часть  из  полученного  нас-
ледства, бежать из страны, - я прекрасно понял, что бежать он  собирался
не один, - и никогда больше сюда не возвращаться. Даже мне, своему  ста-
рому другу, которого связывала с ним смерть дорогого нам обоим существа,
- даже мне он не сделал полного признания, обещав написать и  рассказать
обо всем, а затем повидаться со мной еще раз,  последний  раз  в  жизни.
Увы! Это и был последний раз. Никакого письма я  не  получил  и  никогда
больше его не видел... Когда все было  кончено,  -  помолчав,  продолжал
мистер Браунлоу, - я поехал туда, где родилась -  употребляю  выражение,
которым спокойно воспользовались бы люди, ибо  и  жестокость  людская  и
снисходительность не имеют для него теперь значения, - где родилась  его
преступная любовь. Я решил, что если мои опасения оправдаются, заблудшее
дитя найдет сердце и дом, которые будут ему приютом и защитой. За неделю
до моего приезда семья покинула те края; они расплатились со всеми  мел-
кими долгами и уехали оттуда ночью. Куда и зачем - никто не мог  сказать
мне.
   Монкс вздохнул еще свободнее и с торжествующей улыбкой обвел взглядом
комнату.
   - Когда ваш брат, - сказал мистер Браунлоу, придвигаясь к нему ближе,
- когда ваш брат, хилый, одетый в лохмотья, всеми покинутый мальчик, был
брошен на моем пути силой более могущественной,  чем  случай,  и  спасен
мною от жизни порочной и бесчестной...
   - Что такое? - вскричал Монкс.
   - Мною! - повторил мистер Браунлоу: - Я предупреждал, что скоро заин-
тересую вас. Да, мною. Вижу, что хитрый сообщник скрыл от вас  мое  имя,
хотя, как он считал, оно было вам незнакомо. Когда ваш брат  был  спасен
мною и, оправляясь от болезни, лежал  в  моем  доме,  поразительное  его
сходство с портретом, о котором я упоминал, привело  меня  в  изумление.
Даже когда я впервые его увидел, грязного и жалкого, что-то в  его  лице
произвело на меня впечатление, словно в  ярком  сне  промелькнул  передо
мною образ какого-то старого друга. Мне незачем говорить вам, что он был
похищен, прежде чем я узнал его историю...
   - Почему - незачем? - быстро спросил Монкс.
   - Потому что вам это хорошо известно.
   - Мне?
   - Отрицать бессмысленно, - отозвался мистер Браунлоу. - Я вам докажу,
что знаю еще больше.
   - Вы... вы... ничего не можете доказать... против меня,  -  заикаясь,
выговорил Монкс. - Попробуйте-ка эго сделать.
   - Посмотрим! - промолвил старый джентльмен, бросив на  него  пытливый
взгляд. - Я потерял мальчика и, несмотря на все мои усилия, не  мог  его
найти. Вашей матери уже не было в живых, и я знал, что, кроме вас, никто
не может раскрыть тайну; а так как, когда я в последний раз о  вас  слы-
шал, вы находились в своем поместье в Вест-Индии, куда, как  вам  хорошо
известно, вы удалились после смерти матери, спасаясь от последствий дур-
ных ваших поступков, то я отправился в  путешествие.  Несколько  месяцев
назад вы оттуда уехали и, повидимому, находились в Лондоне, но никто  не
мог сказать, где именно. Я вернулся. Агентам вашим было неизвестно  ваше
местопребывание. По их словам, вы  появлялись  и  исчезали  так  же  та-
инственно, как делали это всегда: иногда появлялись ежедневно, а  иногда
исчезали на месяцы, посещая, по-видимому, все те же  притоны  и  общаясь
все с теми же презренными людьми, которые были вашими  товарищами  в  ту
пору, когда вы были наглым, строптивым юнцом. Я  докучал  вашим  агентам
новыми вопросами. Днем и ночью я блуждал по улицам, но еще два часа  на-
зад все мои усилия оставались бесплодными, и мне  не  удавалось  увидеть
вас ни на мгновение.
   - А теперь вы меня видите, - сказал Монкс, смело вставая.  -  Что  же
дальше? Мошенничество и грабеж - громкие слова, оправданные,  по  вашему
мнению, воображаемым сходством какого-то чертенка  с  дрянной  картиной,
намалеванной умершим человеком. Брат! Вы даже не знаете, был ли  у  этой
чувствительной пары ребенок. Даже этого вы не знаете.
   - Я не знал, - ответил Браунлоу, тоже вставая, - но за последние  две
недели я узнал все. У вас есть брат! Вы это знаете и  знаете  его.  Было
завещание, которое ваша мать уничтожила, перед смертью открыв вам  тайну
и связанные с нею выгоды. В завещании упоминалось о ребенке, который мог
явиться плодом этой печальной связи; ребенок родился, и, когда  вы  слу-
чайно  его  встретили,  ваши  подозрения  были  впервые  пробуждены  его
сходством с отцом. Вы отправились туда, где он родился. Там  сохранились
данные - данные, которые долго скрывались, - о его рождении и  происхож-
дении. Эти доказательства были уничтожены вами, и теперь  говорю  вашими
же словами, обращенными к вашему собеседнику еврею, "единственные  дока-
зательства, устанавливающие личность мальчика, покоятся на дне  реки,  а
старая карга, получившая их от его матери, гниет в своем гробу".  Недос-
тойный сын, негодяй, лжец! Вы, по ночам совещающийся с ворами и убийцами
в темных комнатах! Вы, чьи  заговоры  и  плутни  обрекли  насильственной
смерти ту, что стоила миллионов таких, как вы! Вы, кто с самой  колыбели
отравлял горечью и желчью сердце родного отца и в ком зрели  все  дурные
страсти, порок и распутство,  пока  не  завершились  отвратительной  бо-
лезнью, сделавшей ваше лицо верным отображением вашей души!  Вы,  Эдуард
Лифорд, вы все еще бросаете мне вызов?
   - Нет, нет, нет... - прошептал негодяй, ошеломленный всеми этими  об-
винениями.
   - Каждое слово, каждое слово, каким обменялись вы с этим мерзким зло-
деем, известно мне! - воскликнул старый  джентльмен,  -  Тени  на  стене
подслушивали ваш шепот и донесли его до моего слуха. Вид загнанного  ре-
бенка воздействовал даже на порочное существо, вдохнув в него мужество и
чуть ли не добродетель. Совершено убийство, в котором вы участвовали мо-
рально, если не фактически...
   - Нет, нет! - перебил Монкс. - Я... я... ничего об Этом  не  знаю.  Я
собирался узнать правду об этом происшествии, когда вы меня задержали. Я
не знал причины. Я думал, что это была обычная ссора.
   - Причиной явилось частичное разоблачение  ваших  тайн,  -  отозвался
мистер Браунлоу. - Откроете ли вы все?
   - Да, открою.
   - Подпишете ли правдивое изложение фактов и подтвердите  ли  его  при
свидетелях?
   - И это я обещаю.
   - Останетесь спокойно здесь, пока не будет составлен этот документ, и
отправитесь со мной туда, где я сочту  наиболее  уместным  его  засвиде-
тельствовать?
   - И это я сделаю, если вы настаиваете, - ответил Монкс.
   - Вы должны сделать больше, - сказал мистер  Браунлоу.  -  Возвратить
имущество невинному и безобидному ребенку, ибо таков он есть, хотя и яв-
ляется плодом преступной и самой несчастной любви. Вы не забыли  условий
завещания?.. Исполните их, поскольку они касаются вашего брата, и  тогда
отправляйтесь куда угодно! В этом мире вам больше незачем с  ним  встре-
чаться!
   Пока Монкс шагал взад и вперед, размышляя с мрачным и  злобным  видом
об этом предложении и о возможностях увильнуть от него, терзаемый, с од-
ной стороны, опасениями, а с другой - ненавистью, дверь торопливо отпер-
ли, и в Комнату в сильнейшем волнении вошел джентльмен (мистер Лосберн).
   - Этот человек будет схвачен! - воскликнул он. - Он будет схвачен се-
годня вечером.
   - Убийца? - спросил мистер Браунлоу.
   - Да, - ответил тот. - Видели, как его собака шныряла около одного из
старых притонов, и, по-видимому, нет никаких сомнений в том, что ее  хо-
зяин либо находится там, либо придет туда под покровом темноты. Там пов-
сюду снуют сыщики. Я говорил с людьми, которым поручена  его  поимка,  и
они утверждают, что он не  может  ускользнуть.  Сегодня  вечером  прави-
тельством объявлена награда в сто фунтов.
   - Я дам еще пятьдесят, - сказал мистер Браунлоу, - и лично объявлю об
этом там, на месте, если мне удастся туда добраться... Где мистер Мэйли?
   - Гарри? Как только он увидел, что вот этот ваш приятель благополучно
уселся с вами в карету, он поспешил туда, где услышал эти вести, и  пос-
какал верхом, чтобы присоединиться к первому отряду в каком-то условлен-
ном месте на окраине.
   - А Феджин? - спросил мистер Браунлоу. - Что известно о нем?
   - Когда я в последний раз о нем слышал, он еще не был  арестован,  но
его схватят, быть может уже схватили. В этом они уверены.
   - Вы приняли решение? - тихо спросил Монкса мистер Браунлоу.
   - Да, - ответил тот. - Вы... вы... сохраните мою тайну?
   - Сохраню. Останьтесь здесь до моего  возвращения.  Это  единственная
ваша надежда ускользнуть от опасности.
   Джентльмены вышли из комнаты, и дверь была снова заперта на ключ.
   - Чего вы добились? - шепотом спросил доктор.
   - Всего, на что мог надеяться, и даже большего. Сообщив полученные от
бедной девушки сведения, а также прежние мои сведения и результаты расс-
ледования, произведенные на месте добрым нашим другом, я не оставил  ему
ни одной лазейки и показал в неприкрашенном виде всю его подлость, кото-
рая в таком освещении стала,  ясной,  как  день.  Напишите  и  назначьте
встречу послезавтра в семь часов вечера. Мы будем там на несколько часов
раньше, но нам необходимо отдохнуть, в особенности молодой  леди,  кото-
рой, вероятно, потребуется значительно большая твердость духа, чем мы  с
вами можем сейчас предполагать. Но у  меня  кровь  закипает  от  желания
отомстить за эту бедную убитую женщину. В какую сторону они отправились?
   - Поезжайте прямо в полицейское управление - и  вы  явитесь  как  раз
вовремя, - ответил мистер Лосберн. - Я останусь здесь.
   Джентльмены поспешно распрощались - оба были в лихорадочном возбужде-
нии, с которым не могли справиться.


   ГЛАВА L Погоня и бегство

   Неподалеку от Темзы, там, где стоит церковь в Ротерхизе и где  строе-
ния на берегу самые грязные,  а  суда  на  реке  самые  черные  от  пыли
угольных барж и от дыма скученных, низких домов, расположен самый  гряз-
ный, самый странный, самый удивительный из всех многочисленных  лондонс-
ких районов, неизвестных даже по  пазванию  огромному  числу  обитателей
этого города.
   Очутиться в этой местности путник может лишь пробравшись сквозь лаби-
ринт тесных, узких и грязных улиц, заселенных самыми  грубыми  и  самыми
бедными из береговых жителей, где торгуют товарами, на которые здесь мо-
жет оказаться спрос. Самые дешевые и невкусные продукты навалены в  лав-
ках, самые неприхотливые и грубые одежды висят у двери торговца и свеши-
ваются с перил и из окон. Натыкаясь на безработных из числа самых неква-
лифицированных тружеников,  на  грузчиков,  угольщиков,  падших  женщин,
оборванных детей и всякий сброд с пристани, путник с трудом прокладывает
себе дорогу, осаждаемый отвратительными картинами и  запахами  из  узких
переулков, ответвляющихся направо и налево, и оглушаемый грохотом  тяже-
лых фургонов, которые развозят груды товаров из складов, попадающихся на
каждом углу - Выйдя, наконец, на улицы более отдаленные и менее  людные,
он идет мимо шатких фасадов, нависающих над тротуаром;  мимо  подгнивших
стен, как будто качающихся,  когда  он  проходит;  мимо  полуразрушенных
труб,  вот-вот  готовых  упасть,  окон,  защищенных  ржавыми   железными
прутьями, изъеденными временем, - мимо всего того, что свидетельствует о
невообразимой нищете и разрушении.
   Вот в этих-то краях за Докхедом, в Саутуорке, находится Остров Джеко-
ба, окруженный грязным рвом глубиной в шесть - восемь футов в часы  при-
лива и шириной в пятнадцать - двадцать, некогда называвшимся  Милл-Ронд,
но в дни, относящиеся к нашему повествованию, известным как  Фолли-Дитч.
Эта речонка, или рукав Темзы, во время прилива всегда может  наполниться
водой, если открыть шлюзы у Лид-Миллс, от которой она и получила  старое
свое наименование. В таких случаях прохожий, глядя с одного из  деревян-
ных мостиков, переброшенных через ров у Милл-лейн, может наблюдать,  как
жильцы домов по обеим сторонам спускают из задних дверей и окон кадушки,
ведра и всевозможную домашнюю посуду, чтобы втащить наверх воду. А  если
взгляд его, оторвавшись от этих операций, обратится к  самим  домам,  то
открывшаяся картина вызовет величайшее его изумление. Шаткие  деревянные
галереи вдоль задних стен, общие для пяти-шести домов, с дырами в полах,
сквозь которые виден ил; окна, разбитые и заклеенные, с торчащими из них
жердями для сушки белья, которого никогда на них нет; комнаты, такие ма-
ленькие, такие жалкие, такие тесные, что воздух кажется слишком заражен-
ным даже для той грязи и мерзости, какую они скрывают; деревянные прист-
ройки, нависающие над грязью и грозящие рухнуть в нее - что и  случается
с иными; закопченные стены и подгнивающие фундаменты; все отвратительные
признаки нищеты, всякая грязь, гниль, отбросы,  -  это  украшает  берега
ФоллиДитч.
   На Острове Джекоба склады стоят без крыш и пустуют,  стены  крошатся,
окна перестали быть окнами, двери вываливаются на улицу, трубы  почерне-
ли, но из них не вырывается дым. Лет тридцать - сорок назад,  когда  эта
местность еще не знала убытков и тяжб в Канцлерском суде, она  процвета-
ла, но теперь это поистине заброшенный остров. У домов  нет  владельцев;
двери выломаны. И сюда входят все, у  кого  хватает  на  Это  храбрости;
здесь они живут, и здесь они умирают. Те, что  ищут  приюта  на  Острове
Джекоба, должны иметь основательные причины для поисков тайного убежища,
либо они дошли до крайней нищеты.
   В верхней комнате одного из этих домов - в большом доме, не  сообщав-
шемся с другими, полуразрушенном, но с крепкими дверями и окнами, задняя
стена которого обращена была, как описано выше, ко рву, - собралось трое
мужчин, которые, то и дело бросая друг на друга взгляды, выражавшие  за-
мешательство и ожидание, сидели некоторое время  в  глубоком  и  мрачном
молчании. Один был Тоби Крекит, другой - мистер Читлинг, а третий - гра-
битель лет пятидесяти, у которого нос был  перебит  во  время  одной  из
Драк, а на лице виднелся страшный шрам, быть может появившийся в  ту  же
пору. Этот человек был беглый каторжник, и звали его Кэгс.
   - Хотел бы я, милейший, - сказал Тоби, обращаясь к мистеру  Читлингу,
- чтобы вы подыскали себе какуюнибудь другую берлогу, когда в двух  ста-
рых стало слишком жарко, а не являлись бы сюда.
   - Почему вы этого не сделали, болван? - спросил Кэгс.
   - Я думал, что вы чуточку больше обрадуетесь, увидев меня, - меланхо-
лически ответил мистер Читлинг.
   - Видите ли, юноша, - сказал Тоби, - если человек держится  так  обо-
собленно, как держался я, и, стало быть, имеет уютный дом, вокруг  кото-
рого никто не шныряет и не разнюхивает, то довольно неприятно, когда его
удостаивает визитом молодой джентльмен (какой бы он ни был порядочный  и
приятный партнер, когда есть время перекинуться в карты), находящийся  в
таких обстоятельствах, как вы.
   - Тем более что у этого обособленного молодого  человека  остановился
приятель, который вернулся из чужих стран раньше, чем его ждали, и слиш-
ком скромен, чтобы до возвращении своем представляться судьям, - добавил
мистер Кэгс.
   Последовало короткое молчание, после чего Тоби - Крекит,  по-видимому
понимая, насколько безнадежной будет всякая попытка сохранить свой обыч-
ный бесшабашно хвастливый вид, повернулся к Читлингу и спросил:
   - Так когда же забрали Феджина?
   - Как раз в обеденную пору - сегодня в два часа дня. Мы с Чарли улиз-
нули через дымоход в прачечной, а Болтер залез  вниз  головой  в  пустую
бочку, но ноги у него такие чертовски длинные, что торчали из  бочки,  и
его тоже забрали.
   - А Бет?
   - Бедняжка Бет! Она пошла взглянуть, кого убили, -  ответил  Читлинг,
чье лицо вытягивалось все больше и больше, - и  рехнулась:  начала  виз-
жать, бесноваться, биться головой об стенку, так что на нее надели  сми-
рительную рубашку и отправили в больницу. Там она и осталась.
   - Где же юный Бейтс? - спросил Кэгс.
   - Где-то слоняется, чтобы не показываться здесь  до  темноты,  но  он
скоро придет, - ответил Читлинг. - Теперь некуда больше идти, потому что
у "Калек" всех забрали, а буфетная - я там проходил и своими глазами ви-
дел - битком набита ищейками.
   - Это разгром, - кусая губы, заметил Тоби. - Многих сцапают.
   - Сейчас сессия, - сказал Кэгс. - Если они закончат следствие и  Бол-
тер выдаст остальных - а он, конечно, это сделает, судя по тому, что  он
уже сделал, - они могут доказать участие  Феджина  и  назначить  суд  на
лестницу, а через шесть дней его вздернут, клянусь всеми чертями!
   - Послушали бы вы, как ревела толпа, - сказал Читлинг. -  Полицейские
дрались как черти, а не то его разорвали бы в клочья. Один раз его сбили
с ног, но полицейские окружили его кольцом и проложили себе дорогу.  Ви-
дели бы вы, как он озирался, окровавленный, весь в грязи, и цеплялся  за
них, как за лучших своих друзей. Я их как сейчас вижу:  они  едва  могут
устоять, так на них наваливается толпа, и тащат его за собой; как сейчас
вижу - в толпе дерутся, скалят на него зубы и рвутся к нему. Как  сейчас
вижу кровь на его волосах и бороде и слышу крики женщин - они  пробились
в самую гущу толпы на углу и клялись, что вырвут у него сердце.
   Потрясенный ужасом, очевидец этой сцены зажал уши руками и с закрыты-
ми глазами встал и словно помешанный начал быстро ходить взад и вперед.
   Он метался, другие двое сидели молча, уставившись в  пол,  как  вдруг
они услышали, что в дверь кто-то скребется, и в комнату  вбежала  собака
Сайкса. Они бросились к окну, потом вниз по лестнице  на  улицу.  Собака
вскочила на подоконник открытого окна; она не последовала за ними, а хо-
зяина ее нигде не было видно.
   - Что же это значит? - сказал Тоби, когда они вернулись. -  Не  может
быть, чтобы он шел сюда. Надеюсь, что нет.
   - Если бы он шел сюда, он пришел бы с собакой, - сказал Кэгс,  накло-
няясь и разглядывая собаку, которая, тяжело дыша, растянулась на полу. -
Послушайте, дадим-ка ей воды, она так долго бежала, что чуть жива...
   - Все выпила, до последней капли, - сказал Читлииг,  молча  следивший
за собакой. - Вся в грязи, хромает, полуослепла...  должно  быть,  долго
бежала.
   - Откуда она могла взяться? - воскликнул Тоби. - Конечно, она побыва-
ла в других притонах, увидела толпу чужих людей и  прибежала  сюда,  где
частенько бывала раньше. Но с самого-то начала откуда она пришла  и  как
очутилась здесь одна, без него?
   - Не мог же он (ни один из них не называл убийцу по имени), не мог же
он покончить с собой? Как вы думаете? - спросил Читлинг.
   Тоби покачал головой.
   - Если бы он покончил с собой, - сказал Кэгс, -  собака  потянула  бы
нас к тому месту. Нет. Я думаю, он убрался из Англии, а собаку  оставил.
Должно быть, какнибудь улизнул от нее, иначе она не лежала бы так  смир-
но.
   Это решение, казавшееся наиболее правдоподобным, было  признано  пра-
вильным; собака, забившись под стул, свернулась в клубок и  заснула,  не
привлекая больше и себе внимания.
   Так как уже стемнело, то закрыли ставни, зажгли свечу и поставили  ее
на стол. Страшные события последних двух дней произвели глубокое впечат-
ление на всех троих, еще усилившееся вследствие угрожавшей им опасности.
Они ближе сдвинули стулья, вздрагивая при каждом звуке. Говорили они ма-
ло, да и то шепотом, и так были молчаливы и запуганы, словно в  соседней
комнате лежало тело убитой женщины.
   Так сидели они некоторое время, как вдруг внизу раздался нетерпеливый
стук в дверь.
   - Юный Бейтс, - сказал  Кэгс,  сердито  оглядываясь,  чтобы  побороть
страх, охвативший его.
   Стук повторился. Нет, это был не Бейтс. Тот никогда так не стучал.
   Крекит подошел к окну и, дрожа всем телом, высунул  голову.  Не  было
необходимости сообщать им, кто пришел: об этом говорило его бледное  ли-
цо. Да и собака встрепенулась и, скуля, подбежала к двери.
   - Мы должны его впустить, - сказал Крекит, беря свечу.
   - Неужели ничего нельзя поделать? - хриплым голосом спросил другой.
   - Ничего. Он должен войти.
   - Не оставляйте нас в темноте, - сказал Кэгс, взяв с  каминной  полки
другую свечу; рука его так дрожала, когда он  зажигал  свечу,  что  стук
повторился дважды, прежде чем он успел это сделать.
   Крекит спустился к двери и вернулся в сопровождении человека, у кото-
рого нижняя часть лица была обмотана носовым платком и голова под шляпой
обвязана другим платком. Он медленно их снял. Побледневшее лицо,  запав-
шие глаза, ввалившиеся щеки, борода, отросшая за  три  дня,  изможденный
вид, короткое, хриплое дыхание - это был призрак Сайкса.
   Он положил руку на спинку стула, стоявшего посреди комнаты, но, когда
собирался опуститься на него, вздрогнул и, бросив  взгляд  через  плечо,
придвинул стул к стене - так близко, как только мог, - придвинул  вплот-
ную и сел.
   Никто не проронил ни слова. Он молча посматривал то на одного, то  на
другого. Если кто-нибудь украдкой поднимал глаза и встречал его  взгляд,
то сейчас же отворачивался. Когда его глухой голос нарушил молчание, все
трое вздрогнули. Казалось, никогда еще не слышали они этого голоса.
   - Как прибежала сюда собака? - спросил он.
   - Одна. Три часа назад.
   - В вечерней газете пишут, что Феджина забрали. Правда это или вздор?
   - Правда.
   Снова замолчали.
   - Будьте вы все прокляты! - воскликнул Сайкс, проводя рукой по лбу. -
Нечего вам, что ли, мне оказать?
   Они смущенно заерзали, но никто не заговорил.
   - Вы хозяин этого дома, - сказал Сайкс, поворачиваясь лицом к  Креки-
ту. - Собираетесь вы меня выдать или дадите мне пересидеть  здесь,  пока
не кончилась эта охота?
   - Можете оставаться здесь, если считаете безопасным, - ответил  после
некоторого колебания тот, к кому он обратился.
   Сайкс чуть заметно повернул голову, покосился на стену у себя за спи-
ной - и спросил:
   - А что оно... тело... его похоронили?
   Они ответили отрицательным жестом.
   - Да почему же нет? - воскликнул он, снова бросив взгляд назад. - Че-
го ради держат они такую пакость на земле?.. Кто это там стучит?
   Прежде чем выйти из комнаты, Крекит дал понять жестом, что  опасаться
нечего, и тотчас же вернулся с Чарли Бейтсом, который шел за ним по  пя-
там. Сайкс сидел против двери, так что мальчик увидел его, едва вошел  в
комнату.
   - Тоби! - сказал он, попятившись, когда Сайкс перевел на него взгляд.
- Почему вы мне об этом не сказали там, внизу?
   Было что-то столь потрясающее в боязни тех,  троих,  что  злосчастный
человек готов был заискивать даже перед этим простаком. И вот он  кивнул
головой и, казалось, готов был пожать ему руку.
   - Проводите-ка меня в какую-нибудь другую комнату, - сказал  мальчик,
снова пятясь.
   - Чарли, - сказал Сайкс, шагнув вперед. - Разве ты... ты меня не  уз-
нал?
   - Не подходите ко мне, - отозвался тот, отступая еще дальше и с  ужа-
сом глядя в лицо убийцы. - Чудовище!
   Мужчина остановился на полпути, и они посмотрели друг  на  друга,  но
глаза Сайкса медленно опустились долу.
   - Будьте свидетелями вы, трое! - крикнул мальчик, потрясая сжатым ку-
лаком и волнуясь все больше и больше по мере того, как говорил. - Будьте
свидетелями вы, трое, - я не боюсь его! Если они придут сюда за  ним,  я
его выдам, я это сделаю. Предупреждаю вас заранее. Он может  убить  меня
за это, если вздумает или если посмеет, но если я буду здесь, я его  вы-
дам. Я бы выдал его, хотя бы его сварили заживо... Убивают! На помощь!..
Если у вас троих хватит храбрости взять одного человека, вы мне  поможе-
те... Убивают! На помощь! Держите его!..
   Издавая эти  вопли  и  сопровождая  их  отчаянными  жестами,  мальчик
действительно бросился один на сильного мужчину  и  благодаря  неистовой
своей энергии и внезапности нападения, повалил его на пол.
   Трое зрителей казались совершенно ошеломленными. Они не  сделали  по-
пытки вмешаться, и мальчик и мужчина катались по полу: первый,  невзирая
на сыпавшиеся на него удары, вцепился в платье убийцы и  во  весь  голос
звал на помощь.
   Однако борьба была слишком неравной, чтобы длиться долго. Сайкс  под-
мял его под себя и придавил ему горло коленом, но Крекит оттащил его  от
Бейтса и с тревогой указал на окно. Внизу мелькали огни, слышались гром-
кие голоса, торопливый топот ног - казалось, их было множество - на бли-
жайшем мостике. По-видимому, в толпе был верховой, так как раздался стук
копыт, ударявших о неровную мостовую. Блеск огней стал ярче;  шум  шагов
становился все сильнее. Затем послышался громкий стук в  дверь  и  такой
яростный и глухой гул, что самый храбрый и тот содрогнулся бы.
   - На помощь!.. - крикнул мальчик, и голос его прорезал воздух.  -  Он
здесь. Выломайте дверь!
   - Именем короля! - раздались голоса снаружи, в снова прокатился  глу-
хой рев, но еще более громкий.
   - Выломайте дверь! - кричал мальчик; - Говорю вам: они никогда ее  не
откроют! Бегите прямо в ту комнату, где горит свет! Выломайте дверь!
   Когда он умолк, удары, частые и тяжелые, обрушились на дверь и ставни
нижнего этажа и громовое "ура" вырвалось у толпы, впервые давая слушате-
лю возможность составить более или менее правильное представление о том,
как велика эта толпа.
   - Откройте дверь в какую-нибудь комнату, где бы я мог запереть  этого
визгливого чертенка! - в бешенстве крикнул Сайкс, бегая взад и вперед  и
волоча за собой мальчика с такой легкостью, словно это был пустой мешок.
- Вот эту! Живее! - Он швырнул мальчика в комнату, заложил засов  и  по-
вернул ключ. - Нижняя дверь Заперта?
   - На два поворота ключа и на цепь.
   - А створки прочные?
   - Обшиты листовым железом.
   - И ставни тоже?
   - Да, и ставни.
   - Будьте вы прокляты! - крикнул отъявленный негодяй, поднимая оконную
раму и угрожая толпе. - Делайте что хотите! Я вам еще покажу!
   Из всех устрашающих воплей, когда-либо касавшихся человеческого  слу-
ха, ни один не был громче рева этой взбешенной толпы. Одни кричали  тем,
кто стоял ближе, чтобы они подожгли дом; другие орали полисменам,  чтобы
они его застрелили. В толпе никто, не проявлял такой ярости, как человек
верхом на лошади, который, соскочив с седла и прорвавшись сквозь  толпу,
словно сквозь воду, крикнул под самым окном голосом, заглушившим все ос-
тальные:
   - Двадцать гиней тому, кто принесет лестницу!
   Стоявшие ближе подхватили этот крик, и сотни повторили его. Одни тре-
бовали лестниц, другие - молотов; третьи метались с факелами,  возвраща-
лись и снова кричали; иные  надрывались,  выкрикивая  беспощадные  прок-
лятья; другие с исступлением сумасшедших  пробивались  вперед  и  мешали
тем, кто работал; смельчаки пытались взобраться по водосточной  трубе  и
выбоинам в стене. И все волновались в темноте, словно колосья в поле под
гневным ветром, и время от времен" сливали вопли в едином громком, неис-
товом реве.
   - Прилив! - крикнул убийца, отпрянув в комнату и опуская оконную  ра-
му. - Был прилив, когда я пришел. Дайте мне  веревку,  длинную  веревку!
Все они толпятся у фасада. Я спущусь в Фолли-Дитч и  улизну.  Дайте  мне
веревку, а не то я совершу еще три убийства и покончу с собой!
   Охваченные паническим страхом, люди указали,  где  хранятся  веревки.
Убийца второпях схватил самую длинную и крепкую веревку и  бросился  на-
верх.
   Все окна в задней половине дома были давно заложены кирпичом, за иск-
лючением одного оконца в той комнате, где  заперли  мальчика.  Оно  было
слишком узко, чтобы он мог пролезть. Но через это отверстие мальчик  все
время кричал стоявшим на улице, чтобы они охраняли дом  сзади,  и  когда
убийца выбрался, наконец, через дверцу чердака на  крышу,  громкий  крик
возвестил об Этом собравшимся перед фасадом дома, и они тотчас же непре-
рывным потоком пустились в обход, напирая друг на друга.
   Сайкс так крепко припер дверцу доской, которую нарочно  захватил  для
этой цели, что изнутри очень трудно было ее открыть, и, пробираясь полз-
ком по черепицам, взглянул через низкий парапет.
   Вода схлынула, и рев превратился в илистое русло. На несколько  мгно-
вений толпа притихла, следя за его движением, не зная его намерений, но,
угадав их и увидев, что его постигла неудача, она разразилась таким тор-
жествующим и бешеным ревом, по сравнению с которым все прежние вопли ка-
зались шепотом. Снова и снова раздавался рев. К нему присоединялись  те,
кто стоял слишком далеко, чтобы уловить его  значение;  казалось,  будто
город изрыгнул сюда всех своих обитателей, чтобы проклясть этого челове-
ка.
   Со стороны фасада спешили люди - вперед и вперед, -  могучий,  бурный
поток яростных лиц, то там, то сям озаряемых пылающими факелами. В  дома
по ту сторону канала ворвалась толпа; в каждом окне виднелись лица; люди
гроздьями лепились на каждой крыше. Каждый мостик (а отсюда  видно  было
три моста) прогибался под тяжестью толпы. А поток людей асе  катился,  -
отыскивая какое-нибудь местечко, откуда можно было хоть на секунду  уви-
деть негодяя и выкрикнуть какое-нибудь проклятье.
   - Теперь они его поймают! - крикнул кто-то на ближайшем мосту. - Ура!
   В толпе размахивали шапками. И снова поднялся крик.
   - Я дам пятьдесят фунтов тому, кто захватит его живым! - крикнул ста-
рый джентльмен, появившийся на том же мосту. - Я  останусь  здесь,  пока
этот человек не придет ко мне за деньгами.
   Опять раздался рев. В эту минуту в толпе пронесся  слух,  что  дверь,
наконец, взломали и тот, кто первый потребовал лестницу, поднялся в ком-
нату. Как только это известие стало переходить из уст в уста, поток кру-
то повернул назад; а люди у окон, видя, что народ на мостах  хлынул  об-
ратно, выбежали на улицу и влились в толпу, которая беспорядочно рвалась
теперь к покинутому ею месту. Толкаясь и напирая друг на друга, они неу-
держимо стремились к двери, чтобы взглянуть на преступника, когда полис-
мены будут выводить его из дома. Крики и вопли тех, кого чуть не задуши-
ли или сбили с ног и топтали в давке,  были  устрашающи;  узкие  проходы
оказались запруженными; и в это время, когда одни ломились вперед, чтобы
вернуться к фасаду дома, а другие тщетно пытались  выбраться  из  толпы,
внимание было отвлечено от убийцы,  хотя  всеобщее  желание  видеть  его
схваченным возросло, если только это было возможно.
   Убийца, съежившись, присел, совершенно подавленный  яростью  толпы  и
невозможностью спастись, но, подметив эту внезапную перемену,  он  вско-
чил, решив сделать последнее усилие в борьбе за жизнь - спуститься в ров
и, рискуя захлебнуться, ускользнуть в темноте и суматохе.
   Обретя новую силу и энергию и подгоняемый шумом в доме,  возвещавшим,
что туда ворвались, он оперся ногой о дымовую трубу, крепко обвязал вок-
руг нее один конец веревки и руками и зубами чуть ли не в  одну  секунду
сделал прочную подвижную петлю на другом ее конце. Он мог спуститься  по
веревке так, чтобы от земли его отделяло расстояние меньше его собствен-
ного роста, и - в руке он держал наготове  нож,  намереваясь  перерезать
затем веревку и прыгнуть.
   В тот самый момент, когда он накинул петлю на шею, собираясь  пропус-
тить ее под мышки, а упомянутый старый джентльмен (который  крепко  вце-
пился в перила моста, чтобы его не смяла толпа) взволнованно  предупреж-
дал стоявших вокруг, что человек готовится спуститься в ров,  -  в  этот
самый момент убийца, бросив взгляд назад, на крышу, поднял руки над  го-
ловой и вскрикнул от ужаса.
   - Опять эти глаза! - вырвался у него нечеловеческий вопль.
   Шатаясь, словно пораженный молнией, он потерял равновесие и упал  че-
рез парапет. Петля была у него на шее. От его  тяжести  она  натянулась,
как тетива; точно стрела, сорвавшаяся с нее, он пролетел  тридцать  пять
футов. Тело его резко дернулось, страшная судорога свела руки и ноги,  и
он повис, сжимая в коченеющей руке раскрытый нож.
   Старая труба дрогнула от толчка, но доблестно устояла.  Убийца  висел
безжизненный у стены, а мальчик, отталкивая раскачивающееся тело, засло-
нявшее ему оконце, молил ради господа выпустить его.
   Собака, до той поры где-то прятавшаяся, бегала с заунывным воем  взад
и вперед по парапету и вдруг прыгнула на плечи мертвеца.  Промахнувшись,
она полетела в ров, перекувырнулась в воздухе и,  ударившись  о  камень,
размозжила себе голову.


   ГЛАВА LI, дающая объяснение некоторых тайн и включающая брачное пред-
ложение без всяких упоминаний о закреплении части имущества за женой и о
деньгах и булавки

   Всего лишь два дня спустя после событий, изложенных в предыдущей гла-
ве, в три часа пополудни Оливер сидел в дорожной карете, быстро  мчавшей
его к родному городу. С ним ехали миссис Мэйли,  Роз,  миссис  Бэдуин  и
добряк доктор, а в почтовой карете следовал мистер Браунлоу в  сопровож-
дении еще одного человека, чье имя не было названо.
   Дорогой они разговаривали мало, ибо от волнения и неизвестности  Оли-
вер не мог собраться с мыслями и почти лишился дара  речи;  по-видимому,
его спутники в равной степени разделяли это  волнение.  Мистер  Браунлоу
очень осторожно ознакомил его и обеих леди с показаниями,  вырванными  у
Монкса, и хотя они знали, что целью их настоящего  путешествия  является
завершение дела, так удачно начатого, однако все происходящее было  нас-
только окутано таинственностью, что  они  испытывали  сильнейшее  беспо-
койство.
   Тот же добрый друг с помощью мистера Лосберна  позаботился,  чтобы  к
ним не просочилось никаких сведений о случившихся недавно ужасных  собы-
тиях. "Разумеется, - сказал он, - в скором времени им придется узнать  о
них, но, пожалуй, лучше будет, если они узнают не теперь; хуже, во  вся-
ком случае, быть не может".
   Итак, ехали они молча. Каждый был погружен в размышления о  том,  что
свело их вместе, и ни один не был расположен  высказывать  вслух  мысли,
осаждавшие всех.
   Но если Оливер под влиянием таких впечатлений молчал, пока они  ехали
к месту его рождения дорогой, которую он никогда не  видел,  зато  какой
поток воспоминаний увлек его в былые времена и какие чувства  проснулись
у него в груди, когда они свернули на ту дорогу, по которой он шел  пеш-
ком, бедный, бездомный мальчик-бродяга, не имеющий ни друга, который  бы
помог ему, ни крова, где можно приклонить голову.
   - Видите, вон там! Там! - воскликнул Оливер, с волнением  схватив  за
руку Роз и показывая в окно кареты. - Вон тот перелаз, где я перебрался;
вон та живая изгородь, за которой я крался, боясь, как бы кто-нибудь ме-
ня не догнал и не заставил вернуться. А там тропинка через поля, ведущая
к старому дому, где я жил, когда был совсем маленьким. Ах, Дик, Дик, мой
милый старый друг, как бы я хотел тебя увидеть!
   - Ты его скоро увидишь, - отозвалась Роз, ласково сжимая его  стисну-
тые руки. - Ты ему скажешь, как ты счастлив и каким стал  богатым;  ска-
жешь, что никогда еще не был так счастлив, как  теперь,  когда  вернулся
сюда, чтобы и его сделать счастливым!
   - О да! - подхватил Оливер. - И мы... мы увезем  его  отсюда,  оденем
его, будем учить, пошлем в какоенибудь тихое местечко в деревне, где  он
окрепнет и выздоровеет, да?
   Роз ответила только кивком: мальчик так радостно улыбался сквозь сле-
зы, что она не могла говорить.
   - Вы будете ласковы и добры к нему, потому что со всеми вы  такая,  -
сказал Оливер. - Я знаю, вы заплачете, слушая его  рассказ;  но  ничего,
ничего, все это пройдет, и вы опять начнете улыбаться - я это тоже знаю,
- когда увидите, как он изменится... Так отнеслись вы и ко мне... Он мне
сказал: "Да благословит тебя бог", - когда я решился бежать! - с  умиле-
нием воскликнул мальчик. - А теперь я скажу: "Да благословит тебя  бог",
- и докажу ему, как я люблю его.
   Когда они достигли, наконец, города и ехали узкими его улицами,  ока-
залось нелегко удержать мальчика в пределах благоразумия. Здесь было за-
ведение гробовщика Сауербери, точь-в-точь такое же, как и в прежние вре-
мена, только не такое большое и внушительное, каким оно ему запомнилось;
здесь были хорошо знакомые лавки и дома, - чуть ли не с каждым из них он
связывал какое-нибудь маленькое происшествие; здесь была повозка Гэмфил-
да - та самая, что и прежде, - и стояла она у  двери  старого  трактира;
здесь был работный дом, мрачная тюрьма его детства,  с  унылыми  окнами,
хмуро обращенными к улице; здесь был все тот же тощий привратник  у  во-
рот, при виде которого Оливер отпрянул, а потом сам засмеялся над  своей
глупостью, потом заплакал, потом снова засмеялся. В дверях  и  окнах  он
видел десятки знакомых людей; здесь почти все осталось попрежнему, слов-
но он только вчера покинул эти места, а та жизнь, какую он вел последнее
время, была лишь счастливым сном. Однако это была  подлинная,  радостная
действительность.
   Они подъехали прямо к подъезду главной гостиницы (на  которую  Оливер
смотрел, бывало, с благоговением, считая ее великолепным дворцом, но ко-
торая утратила часть своего великолепия  и  внушительности).  Здесь  уже
ждал их мистер Гримуиг, поцеловавший молодую леди,  а  также  и  старую,
когда они вышли из кареты, словно приходился дедушкой всей  компании,  -
мистер Гримуиг, расплывавшийся в улыбках, приветливый  и  не  выражавший
желания съесть свою голову, - да, ни разу, даже когда поспорил  с  очень
старым форейтором о кратчайшем пути в Лондон и уверял, что он лучше зна-
ет, хотя только один раз ехал этой дорогой, да и то крепко спал. Их ждал
обед, спальни были приготовлены, и все устроено, словно по волшебству.
   И все же, когда по прошествии получаса суматоха улеглась, снова  нас-
тупило то неловкое молчание, которое сопутствовало  их  путешествию.  За
обедом мистер Браунлоу не присоединился к ним и оставался в своей комна-
те. Два других джентльмена то приходили торопливо, то уходили с взволно-
ванными лицами, а в те  короткие  промежутки  времени,  пока  находились
здесь, беседовали друг с другом в сторонке.
   Один раз вызвали миссис Мэйли, и после часового отсутствия она верну-
лась с опухшими от слез глазами. Все это породило беспокойство и  расте-
рянность у Роз и Оливера, которые не были посвящены в новые тайны. В не-
доумении они сидели молча либо, если обменивались  несколькими  словами,
говорили шепотом, словно боялись услышать звук собственного голоса.
   Наконец, когда пробило девять часов и они начали подумывать, что  се-
годня вечером им ничего больше не придется узнать, в комнату вошли  мис-
тер Лосберн и мистер Гримуиг в сопровождении мистера Браунлоу и  челове-
ка, при виде которого Оливер чуть не вскрикнул от изумления: его предуп-
редили, что придет его брат, а это был тот самый  человек,  которого  он
встретил в городе, где базар, и видел, когда тот вместе с Феджином  заг-
лядывал в окно его  маленькой  комнатки.  Монкс  бросил  на  пораженного
мальчика взгляд, полный ненависти, которую даже теперь не мог скрыть,  и
сел у двери. Мистер Браунлоу, державший в руке какие-то бумаги,  подошел
к столу, у которого сидели Роз и Оливер.
   - Это тягостная обязанность, - сказал он, - но заявления, подписанные
в Лондоне в присутствии многих джентльменов, должны быть в основных чер-
тах повторены здесь. Я бы хотел избавить вас от унижения, но  мы  должны
услышать их из ваших собственных уст, прежде  чем  расстанемся.  Причина
вам известна.
   - Продолжайте, - отвернувшись, сказал тот, к кому он обращался. - По-
торопитесь. Думаю, я сделал почти все, что  требуется.  Не  задерживайте
меня здесь.
   - Этот мальчик, - сказал мистер Браунлоу, притянув к себе  Оливера  и
положив руку ему на голову, - ваш единокровный брат, незаконный сын  ва-
шего отца, дорогого моего друга Эдвина Лифорда, и бедной юной Агнес Фле-
минг, которая умерла, дав ему жизнь.
   - Да, - отозвался Монкс, бросив хмурый взгляд на трепещущего  мальчи-
ка, у которого сердце билось так, что он мог услышать его биение. -  Это
их незаконнорожденный ублюдок.
   - Вы позволяете себе оскорблять тех, - сурово сказал мистер Браунлоу,
- кто давно ушел в иной мир, где бессильны наши жалкие осуждения. Оно не
навлекает позора ни на одного живого человека, за исключением вас,  вос-
пользовавшегося им. Не будем об этом говорить... Он родился в этом горо-
де.
   - В здешнем работном доме, - последовал угрюмый ответ. -  У  вас  там
записана эта история. - С этими словами он нетерпеливо указал на бумаги.
   - Вы должны сейчас ее повторить, -  сказал  мистер  Браунлоу,  окинув
взглядом слушателей.
   - Ну так слушайте! - воскликнул Монкс. - Когда его отец заболел в Ри-
ме, к нему приехала жена, моя мать, с которой он  давно  разошелся.  Она
выехала из Парижа и взяла меня с собой - мне кажется, она  хотела  прис-
мотреть за его имуществом, так как сильной любви она к  нему  отнюдь  не
питала, так же как и он к ней. Нас он не узнал, потому что был без  соз-
нания и не приходил в себя вплоть до следующего дня, когда он умер. Сре-
ди бумаг у него в столе мы нашли пакет,  помеченный  вечером  того  дня,
когда он заболел, и адресованный на ваше имя, - повернулся он к  мистеру
Браунлоу. - На конверте была короткая приписка, в которой он просил  вас
после его смерти переслать этот пакет по назначению. В  нем  лежали  две
бумаги - письмо к этой девушке - Агнес - и завещание.
   - Что вы можете сказать о письме? - спросил мистер Браунлоу.
   - О письме?.. Лист бумаги, в котором многое было Замарано, с  покаян-
ным признанием и молитвами богу о помощи ей. Он одурачил  девушку  сказ-
кой, будто какаято загадочная тайна, которая в конце концов должна раск-
рыться, препятствует в настоящее время его бракосочетанию с ней,  и  она
жила, терпеливо доверяясь ему, пока ее доверие не зашло слишком далеко и
она не утратила то, чего никто не мог ей вернуть. В то время ей  остава-
лось всего несколько месяцев до родов. Он поведал ей обо всем, что наме-
ревался сделать, чтобы скрыть ее позор, если будет жив, и умолял ее, ес-
ли он умрет, не проклинать его памяти и не думать о том, что последствия
их греха падут на нее или на их младенца, ибо вся вина лежит на нем.  Он
напоминал о том дне, когда подарил ей маленький медальон  и  кольцо,  на
котором было выгравировано ее имя и оставлено место для того имени,  ка-
кое он надеялся когда-нибудь ей дать; умолял ее хранить медальон  и  но-
сить на сердце, как она это делала раньше, а затем снова и снова  повто-
рял бессвязно все те же слова, как будто лишился  рассудка.  Думаю,  так
оно и было.
   - А завещание? - задал вопрос мистер Браунлоу.
   Оливер заливался слезами. Монкс молчал.
   - Завещание, - заговорил вместо него мистер Браунлоу, - было  состав-
лено в том же духе, что и письмо. Он писал о несчастьях, какие  навлекла
на него его жена, о строптивом нраве, порочности, злобе, о том, что  уже
с раннего детства проявились дурные страсти у вас, его единственного сы-
на, которого научили ненавидеть его, и оставил вам и вашей матери по во-
семьсот фунтов годового дохода каждому. Все остальное свое имущество  он
разделил на две равные части: одну для Агнес Флеминг, другую для  ребен-
ка, если он родится живым и достигнет совершеннолетия. Если бы  родилась
девочка,  она  должна  была  унаследовать  деньги  безоговорочно;   если
мальчик, то лишь при условии, что до  совершеннолетия  он  не  запятнает
своего имени никаким позорным, бесчестным, подлым или  порочным  поступ-
ком. По его словам, он сделал это, чтобы подчеркнуть свое доверие к  ма-
тери и свое убеждение, укрепившееся с приближением смерти,  что  ребенок
унаследует ее кроткое сердце и благородную натуру. Если бы он  обманулся
в своих ожиданиях, деньги перешли бы к вам; ибо тогда - и только  тогда,
когда оба сына были бы равны, - соглашался он признать, что права притя-
зать на его кошелек в первую очередь имеете вы, который никогда не  при-
тязал на его сердце, но еще в раннем детстве оттолкнул его своей  холод-
ностью и злобой.
   - Моя мать, - повысив голос, сказал Монкс, - сделала то, что  сделала
бы любая женщина. Она сожгла это Завещание. Письмо  так  и  не  достигло
места своего назначения; но и письмо и другие доказательства она  сохра-
нила на случай, если эти люди когда-нибудь попытаются скрыть пятно позо-
ра. Отец девушки узнал от нее правду  со  всеми  преувеличениями,  какие
могла подсказать ее жестокая ненависть, - за это я люблю ее теперь.  Под
гнетом стыда и бесчестья он бежал со своими детьми  в  самый  отдаленный
уголок Уэльса, переменив даже свою фамилию, чтобы друзья не могли  отыс-
кать его убежище; и здесь, спустя некоторое время, его нашли  мертвым  в
постели. За несколько недель до этого девушка тайком ушла  из  дому;  он
искал ее, бродя по окрестным городам и деревням. В ту самую ночь,  когда
он вернулся домой, уверенный, что она покончила с  собой,  чтобы  скрыть
свой и его позор, его старое сердце разорвалось.
   Наступило короткое молчание, после которого мистер Браунлоу продолжал
рассказ.
   - По прошествии многих лет, - сказал он, - мать Этого человека - Эду-
арда Лифорда - явилась ко мне. Он покинул ее, когда ему было только  во-
семнадцать лет; похитил у нее драгоценности и деньги; играл  в  азартные
игры, швырял деньгами, не останавливался перед мошенничеством и бежал  в
Лондон, где в течение двух лет поддерживал связь с самыми  гнусными  по-
донками общества. Она страдала мучительным и неизлечимым недугом и хоте-
ла отыскать его перед смертью. Начато было дознание, и предприняты самые
тщательные поиски. Долгое время они были безрезультатны, но в конце кон-
цов увенчались успехом, и он вернулся с матерью во Францию.
   - Там она умерла после долгой болезни, -  продолжал  Монкс,  -  и  на
смертном одре завещала мне эти тайны, а также неутолимую  и  смертельную
ненависть ко всем, кого они касались, - хотя ей незачем было завещать ее
мне, потому что эту ненависть я унаследовал гораздо раньше. Она  отказы-
валась верить, что девушка покончила с собой, а стало быть и с ребенком,
и не сомневалась, что родился мальчик и этот мальчик жив. Я поклялся  ей
затравить его, если он когда-нибудь появится на моем пути; не давать ему
ни минуты покоя; преследовать его с самой, неукротимой жестокостью;  из-
лить на него всю сжигавшую меня ненависть и, если сумею, притащить его к
самому подножию виселиц, и тем посмеяться над оскорбительным  завещанием
отца. Она была права. Он появился, наконец, на моем пути. Я начал  хоро-
шо, и, не будь этих болтливых шлюх, я бы кончил так же, как начал!
   Когда негодяй скрестил руки и  в  бессильной  злобе  стал  вполголоса
проклинать самого себя, мистер Браунлоу повернулся к потрясенным  слуша-
телям и пояснил, что еврей, старый сообщник и  доверенное  лицо  Монкса,
получил большое вознаграждение за то, чтобы  держать  в  сетях  Оливера,
причем часть этого вознаграждения надлежало возвратить  в  случае,  если
тому удастся спастись, и что спор, возникший по этому поводу, повлек  за
собой их посещение загородного дома с целью опознать мальчика.
   - Медальон и кольцо? - сказал мистер Браунлоу, поворачиваясь к  Монк-
су.
   - Я их купил, у мужчины и женщины, о которых говорил вам, а они укра-
ли их у сиделки, которая сияла их с трупа, - не поднимая  глаз,  ответил
Монкс. - Вам известно, что случилось с ними.
   Мистер Браунлоу кивнул мистеру Гримуигу, который, стремительно  выбе-
жав из комнаты, вскоре вернулся, подталкивая вперед миссис Бамбл и  таща
за собою упирающегося супруга.
   - Уж не обманывают ли меня глаза, или это в самом деле маленький Оли-
вер? - воскликнул мистер Бамбл с явно притворным восторгом. -  Ах,  Оли-
вер, если бы ты знал, как я горевал о тебе!..
   - Придержи язык, болван! - пробормотала миссис Бамбл.
   - Это голос природы, природы, миссис Бамбл!  -  возразил  надзиратель
работного дома. - Неужели я не могу расчувствоваться  -  я,  воспитавший
его по-приходски, - когда вижу, как он  восседает  здесь  среди  леди  и
джентльменов самой приятнейшей наружности! Я всегда любил этого  мальчи-
ка, как будто он приходился мне родным... родным дедушкой,  -  продолжал
мистер Бамбл, запнувшись и подыскивая удачное сравнение. - Оливер, доро-
гой мой, ты помнишь того достойного джентльмена в белом жилете? Ах, Оли-
вер, на прошлой неделе он отошел на небо в дубовом гробу с ручками  нак-
ладного серебра.
   - Довольно, сэр! - резко  сказал  мистер  Гримуиг.  -  Сдержите  свои
чувства.
   - Постараюсь по мере сил, сэр, - ответил мистер Бамбл. - Как поживае-
те, сэр? Надеюсь, - вы в добром здоровье.
   Это приветствие было обращено к мистеру Браунлоу, который остановился
в двух шагах от почтенной четы. Он спросил, указывая на Монкса:
   - Знаете ли вы этого человека?
   - Нет, - решительно ответила Миссис Бамбл.
   - Быть может, и вы не знаете? - сказал мистер Браунлоу,  обращаясь  к
ее супругу.
   - Ни разу в жизни его не видел, - сказал мистер Бамбл.
   - И, может быть, ничего ему не продавали?
   - Ничего, - ответила миссис Бамбл.
   - И, может быть, у вас никогда не было золотого медальона и кольца? -
сказал мистер Браунлоу.
   - Конечно, не было! - ответила надзирательница. - Зачем  нас  привели
сюда и заставляют отвечать на такие дурацкие вопросы?
   Снова мистер Браунлоу кивнул мистеру Гримуигу, и снова сей джентльмен
с величайшей готовностью вышел, прихрамывая. На этот раз его сопровожда-
ли не дородный мужчина с женой, а две параличных женщины,  которые  шли,
трясясь и шатаясь.
   - Вы закрыли дверь, когда умирала старая Салли, - сказала шедшая впе-
реди, поднимая высохшую руку, - во вы не могли заглушить звуки  и  затк-
нуть щели.
   - Вот, вот, - сказала вторая, озираясь и двигая беззубыми  челюстями.
- Вот... вот...
   - Мы слышали, как Салли пыталась рассказать вам, что она  сделала,  и
видели, как вы взяли у нее из рук бумагу, а на следующий день мы просле-
дили вас до лавки ростовщика, - сказала первая.
   - Вот, вот! - подтвердила вторая. - Медальон и золотое кольцо. Мы это
разузнали и видели, как вам их отдали. Мы были поблизости, да  поблизос-
ти!
   - И мы еще больше знаем, - продолжала первая. - Много  времени  назад
мы слышали от нее о том, как молодая мать сказала,  что  направлялась  к
могиле отца ребенка, чтобы там умереть: когда ей стало  плохо,  она  по-
чувствовала, что ей не остаться в живых.
   - Не желаете ли повидать самого ростовщика? - спросил мистер Гримуиг,
направившись к двери.
   - Нет! - ответила миссис Бамбл. - Если он, - она указала на Монкса, -
струсил и признался, - вижу, что он это сделал,  -  а  вы  расспрашивали
всех этих ведьм, пока не нашли подходящих, мне  нечего  больше  сказать.
Да, я продала эти вещи, и сейчас они там, откуда вы их никогда не  добу-
дете! Что дальше?
   - Ничего, - отозвался мистер Браунлоу. - За  одним  исключением:  нам
остается позаботиться о том, чтобы вы оба не занимали больше должностей,
требующих доверия. Уходите!
   - Надеюсь... - сказал мистер Бамбл,  с  великим  унынием  посматривая
вокруг, когда мистер Гримуиг вышел с двумя  старухами,  -  надеюсь,  эта
злополучная, ничтожная случайность не лишит меня моего поста в приходе?
   - Разумеется, лишит, - ответил мистер Браунлоу. - С  этим  вы  должны
примириться и вдобавок почитать себя счастливым.
   - Это все миссис Бамбл! Она настаивала на этом, - упорствовал  мистер
Бамбл, оглянувшись сначала, дабы удостовериться, что спутница его  жизни
покинула комнату.
   - Это не оправдание! - возразил мистер Браунлоу. -  Эти  вещицы  были
уничтожены в вашем присутствии, и по закону вы еще  более  виновны,  ибо
закон полагает, что ваша жена действует по вашим указаниям.
   - Если закон это полагает, - сказал мистер Бамбл, выразительно сжимая
обеими руками свою шляпу, - стало быть, закон - осел... идиот! Если  та-
кова точка зрения закона, значит закон - холостяк, и  наихудшее,  что  я
могу ему пожелать, - это чтобы глаза у него  раскрылись  благодаря  опы-
ту... благодаря опыту!..
   Повторив последние два слова с энергическим ударением,  мистер  Бамбл
плотно нахлобучил шляпу и, засунув руки в карманы,  последовал  вниз  по
лестнице за подругой своей жизни.
   - Милая леди, - сказал мистер Браунлоу, обращаясь к Роз, - дайте  мне
вашу руку. Не надо дрожать. Вы можете без страха выслушать те  последние
несколько слов, какие нам осталось сказать.
   - Если они... я не допускаю этой возможности, но  если  они  имеют...
какое-то отношение ко мне, - сказала Роз, -  прошу  вас,  разрешите  мне
выслушать их в другой раз. Сейчас у меня не хватит ни сил, ни мужества.
   - Нет, - возразил старый джентльмен, продевая ее руку под свою,  -  я
уверен, что у вас хватит твердости духа... Знаете ли вы эту молодую  ле-
ди, сэр?
   - Да, - ответил Монкс.
   - Я никогда не видела вас, - слабым голосом сказала Роз.
   - Я вас часто видел, - произнес Монкс.
   - У отца несчастной Агнес было две дочери, - сказал мистер  Браунлоу.
- Какова судьба другой - маленькой девочки?
   - Девочку, - ответил Монкс, - когда ее отец умер в чужом  месте,  под
чужой фамилией, не оставив ни письма, ни клочка бумаги, которые дали  бы
хоть какуюто нить, чтобы отыскать его друзей или родственников, - девоч-
ку взяли бедняки-крестьяне, воспитавшие ее, как родную.
   - Продолжайте, - сказал мистер Браунлоу, знаком приглашая миссис Мэй-
ли подойти ближе. - Продолжайте!
   - Вам бы не найти того места,  куда  удалились  эти  люди,  -  сказал
Монкс, - но там, где терпит неудачу дружба, часто  пробивает  себе  путь
ненависть. Моя мать нашла это место после  искусных  поисков,  длившихся
год, - и нашла девочку.
   - Она взяла ее к себе?
   - Нет. Эти люди были бедны, и им начало надоедать - во всяком случае,
мужу - их похвальное человеколюбие; поэтому моя мать оставила ее у  них,
дав им небольшую сумму денег, которой не могло хватить надолго, и обеща-
ла выслать еще, чего отнюдь не намеревалась делать. Впрочем, она не сов-
сем полагалась на то, что недовольство и бедность сделают  девочку  нес-
частной, И рассказала этим людям о позоре ее сестры с теми  изменениями,
какие считала нужными, просила их хорошенько присматривать за  девочкой,
так как у нее дурная кровь, и сказала им, что она  незаконнорожденная  и
рано или поздно несомненно собьется с пути. Все это подтверждалось  обс-
тоятельствами; эти люди поверили. И ребенок влачил существование  доста-
точно жалкое, чтобы удовлетворить даже нас, но случайно одна леди,  вдо-
ва, проживавшая в то время в Честере, увидела девочку,  почувствовала  к
ней сострадание и взяла ее к себе. Мне кажется, против  нас  действовали
какие-то проклятые чары, потому что, несмотря на все  наши  усилия,  она
осталась у этой леди и была счастлива. Года два-три назад я  потерял  ее
из виду и снова встретил всего за несколько месяцев до Этого дня.
   - Вы видите ее сейчас?
   - Да. Она опирается о вашу руку.
   - Но она по-прежнему моя племянница, - воскликнула миссис Мэйли,  об-
нимая слабеющую девушку, - она по-прежнему мое дорогое дитя! Ни за какие
блага в мире не рассталась бы я с ней теперь: это моя милая, родная  де-
вочка!
   - Единственный мой друг! - воскликнула Роз, прижимаясь к ней. - Самый
добрый, самый лучший из друзей! У меня сердце разрывается. Я не в  силах
все это вынести!
   - Ты вынесла больше и, несмотря ни на что,  оставалась  всегда  самой
милой и кроткой девушкой, делавшей счастливыми всех, кого  ты  знала,  -
нежно обнимая ее, сказала миссис Мэйли. - Полно, полно, дорогая моя! По-
думай о том, кому не терпится заключить тебя в свои объятия! Взгляни сю-
да... посмотри, посмотри моя милая!
   - Нет, она мне не тетя! - вскричал Оливер, обвивая руками ее шею. - Я
никогда не буду называть ее тетей!.. Сестра... моя дорогая сестра, кото-
рую почему-то я сразу так горячо полюбил! Роз, милая, дорогая Роз!
   Да будут священны эти слезы и те бессвязные слова, какими  обменялись
сироты, заключившие друг друга в долгие, крепкие объятия! Отец, сестра и
мать были обретены и потеряны в течение одного мгновения. Радость и горе
смешались в одной чаше, но это не были горькие слезы;  ибо  сама  скорбь
была такой смягченной и окутанной такими  нежными  воспоминаниями,  что,
перестав быть мучительной, превратилась в торжественную радость.
   Долго-долго оставались они вдвоем. Наконец, тихий  стук  возвестил  о
том, что кто-то стоит за дверью. Оливер  открыл  дверь,  выскользнул  из
комнаты и уступил место: Гарри Мэйли.
   - Я знаю все! - сказал он, садясь рядом с прелестной девушкой. -  До-
рогая Роз, я знаю все!.. Я здесь не случайно, - добавил он после долгого
молчания. - И обо всем этом я, услышал не сегодня, я это узнал  вчера  -
только вчера... Вы догадываетесь, что я пришел напомнить  вам  об  одном
обещании?
   - Подождите, - сказала Роз. - Вы знаете все?
   - Все... Вы разрешили мне в любое время в течение  года  вернуться  к
предмету нашего последнего разговора.
   - Разрешила.
   - Не ради того, чтобы заставить вас изменить свое решение, -  продол-
жал молодой человек, - но чтобы выслушать, как вы  его  повторите,  если
пожелаете. Я должен был положить к вашим ногам то положение в обществе и
то состояние, какие могли у меня быть, и если бы вы не отступили от пер-
воначального своего решения, я взял на себя обязательство не пытаться ни
словом, ни делом его изменить.
   - Те самые причины, какие влияли на меня тогда, будут влиять на  меня
и теперь, - твердо сказала Роз. - Если есть у меня твердое и  неуклонное
чувство долга по отношению к той, чья доброта спасла меня  от  нищеты  и
страданий, то могло ли оно быть когда-нибудь сильнее, чем сегодня?.. Это
борьба, - добавила Роз, - но я буду с гордостью ее вести. Это  боль,  но
ее мое сердце перенесет.
   - Разоблачения сегодняшнего вечера... - начал Гарри.
   - Разоблачения сегодняшнего вечера, - мягко повторила Роз, - не изме-
няют моего положения.
   - Вы ожесточаете свое сердце против меня, Роз, - возразил влюбленный.
   - Ах, Гарри, Гарри! - залившись слезами, сказала молодая леди. -  Хо-
телось бы мне, чтобы я могла это сделать и избавить себя от такой муки!
   - Зачем же причинять ее себе? - сказал Гарри, взяв ее руку.  -  Поду-
майте, дорогая Роз, подумайте о том, что вы услышали сегодня вечером.
   - А что я услышала? Что я услышала? - воскликнула  Роз.  -  Сознание,
что он обесчещен, так повлияло на моего отца, что он  бежал  от  всех...
Вот что я услышала! Довольно... достаточно  сказано,  Гарри,  достаточно
сказано!
   - Еще нет! - сказал молодой человек, удерживая ее, когда она  встала.
- Мои надежды, желания, виды на будущее, чувства, каждая мысль - все, за
исключением моей любви к вам, претерпело изменения. Я не  предлагаю  вам
теперь почетного положения в суетном свете, я не предлагаю вам  общаться
с миром злобы и унижений, где честного человека заставляют краснеть  от-
нюдь не из-за подлинного бесчестия и позора... Я предлагаю свой домашний
очаг - сердце и домашний очаг, - да, дорогая Роз, и только  это,  только
это я и могу вам предложить.
   - Что вы хотите сказать? - запинаясь, выговорила Роз.
   - Я хочу сказать только одно: когда я расстался с  вами  в  последний
раз, я вас покинул с твердой решимостью сравнять с землей все воображае-
мые преграды между вами и мной. Я решил, что, если мой мир не может быть
вашим, я сделаю ваш мир своим; я решил, что ни один из тех, кто чванится
своим происхождением, не будет презрительно смотреть на вас, ибо  я  от-
вернусь от них. Это я сделал. Те, которые отшатнулись от меня из-за это-
го, отшатнулись от вас и доказали, что в этом смысле вы были  правы.  Те
покровители, власть имущие, и те влиятельные и знатные родственники, ко-
торые улыбались мне тогда, смотрят теперь холодно. Но есть в самом  пре-
успевающем графстве Англии веселые поля и колеблемые ветром рощи, а близ
одной деревенской церкви - моей церкви. Роз, моей! -  стоит  деревенский
коттедж, и вы можете заставить меня гордиться им в  тысячу  раз  больше,
чем всеми надеждами, от которых я отрекся. Таково теперь мое положение в
звание, и я их кладу к вашим ногам.
   - Пренеприятная штука - ждать влюбленных к  ужину!  -  сказал  мистер
Гримуиг, просыпаясь и сдергивая с головы носовой платок.
   По правде говоря, ужин откладывали возмутительно долго...  Ни  миссис
Мэйли, ни Гарри, ни Роз (которые вошли все вместе) ничего не могли  ска-
зать в оправдание.
   - У меня было серьезное намерение съесть сегодня вечером свою голову,
- сказал мистер Гримуиг, - так как я начал подумывать, что ничего друго-
го не получу. С вашего разрешения, я беру на  себя  смелость  поцеловать
невесту.
   Не теряя времени, мистер Гримуиг привел эти слова в исполнение и  по-
целовал зарумянившуюся девушку,  а  его  примеру,  оказавшемуся  зарази-
тельным, последовали и доктор и мистер Браунлоу. Кое-кто утверждает, что
Гарри Мэйли первый подал пример в соседней комнате, но наиболее  автори-
тетные лица считают это явной клеветой, так как он молод  и  к  тому  же
священник.
   - Оливер, дитя мое, - сказала миссис Мэйли, - где ты был и  почему  у
тебя такой печальный вид? Вот и сейчас ты плачешь. Что случилось?
   Наш мир - мир разочарований, и нередко разочарований в тех  надеждах,
какие мы больше всего лелеем, и в надеждах, которые делают великую честь
нашей природе.
   Бедный Дик умер!


   ГЛАВА LII Последняя ночь Феджина

   Снизу доверху зал суда был битком набит людьми.  Испытующие,  горящие
нетерпением глаза заполняли каждый дюйм  пространства.  От  перил  перед
скамьей подсудимых и вплоть до самого тесного и крохотного уголка на га-
лерее все взоры были прикованы к одному человеку - Феджину, - перед ним,
сзади него, вверху, внизу, справа и слева; он, казалось, стоял  окружен-
ный небосводом, усеянным сверкающими глазами.
   Он стоял в лучах этого живого света, одну руку опустив на  деревянную
перекладину перед собой, другую - поднеся к уху и вытягивая  шею,  чтобы
отчетливее слышать каждое слово, срывавшееся с уст председательствующего
судьи, который обращался с речью к присяжным. Иногда он быстро переводил
на них взгляд, стараясь подметить впечатление,  произведенное  каким-ни-
будь незначительным, почти невесомым доводом в его пользу, а когда обви-
нительные пункты излагались с ужасающей ясностью, посматривал на  своего
адвоката с немой мольбой, чтобы тот хоть теперь сказал что-нибудь в  его
защиту. Если не считать этих проявлений тревоги, он не шевельнул ни  ру-
кой, ни ногой. Вряд ли он сделал хоть одно движение с самого начала  су-
дебного разбирательства, и теперь, когда судья умолк, он оставался в той
же напряженной позе, выражавшей глубокое внимание, и не  сводил  с  него
глаз, словно все еще слушал.
   Легкая суета в зале заставила его опомниться. Оглянувшись, он увидел,
что присяжные придвинулись друг к другу, чтобы обсудить приговор.  Когда
его взгляд блуждал по галерее, он мог наблюдать, как люди  приподнимают-
ся, стараясь разглядеть его лицо; одни торопливо подносили к глазам  би-
нокль, другие с видом, выражающим омерзение, шептали что-то соседям. Бы-
ли здесь немногие, которые как будто не  обращали  на  него  внимания  и
смотрели только на присяжных, досадливо недоумевая, как могут  они  мед-
лить. Но ни на одном лице - даже у женщин, которых здесь было множество,
не прочел он ни малейшего сочувствия, ничего, кроме всепоглощающего  же-
лания услышать, как его осудят.
   Когда он все это заметил, бросив  вокруг  растерянный  взгляд,  снова
наступила мертвая тишина, и, оглянувшись, он увидел, что  присяжные  по-
вернулись к судье. Тише!
   Но они просили только разрешения удалиться. Он пристально всматривал-
ся в их лица, когда один за другим они выходили, как будто надеялся  уз-
нать, к чему склоняется большинство; но это было тщетно. Тюремщик тронул
его за плечо. Он машинально последовал за ним с помоста и сел  на  стул.
Стул указал ему тюремщик, иначе он бы его не увидел.
   Снова он поднял глаза к галерее. Кое-кто из публики закусывал, а  не-
которые обмахивались носовыми платками, так как в переполненном зале бы-
ло очень жарко. Какойто молодой человек зарисовывал его лицо в маленькую
Записную книжку. Он задал себе вопрос, есть ли сходство, и,  словно  был
праздным зрителем, смотрел на художника, когда  тот  сломал  карандаш  и
очинил его перочинным ножом.
   Когда он перевел взгляд на судью, в голове у него закопошились  мысли
о покрое его одежды, о том, сколько она стоит и как он ее надевает. Одно
из судейских кресел занимал старый толстый джентльмен, который с полчаса
назад вышел и сейчас вернулся. Он задавал себе вопрос,  уходил  ли  этот
человек обедать, что было у него на обед и где он обедал,  и  предавался
этим пустым размышлениям, пока какой-то другой человек  не  привлек  его
внимания и не вызвал новых размышлений.
   Однако в течение всего этого времени его мозг ни на  секунду  не  мог
избавиться от гнетущего, ошеломляющего сознания, что у ног его  разверз-
лась могила; оно не покидало его, но это  было  смутное,  неопределенное
представление, и он не мог на нем сосредоточиться. Но даже сейчас, когда
он дрожал и его бросало в жар при мысли о близкой  смерти,  он  принялся
считать железные прутья перед собой и размышлять о том, как могла  отло-
миться верхушка одного из них и починят ли ее или оставят  такой,  какая
есть. Потом он вспомнил обо всех ужасах виселицы и эшафота и вдруг  отв-
лекся, следя за человеком, кропившим пол водой, чтобы  охладить  его,  а
потом снова задумался.
   Наконец, раздался возглас, призывающий к молчанию, и все, затаив  ды-
хание, устремили взгляд на дверь. Присяжные вернулись и прошли мимо  не-
го. Он ничего не мог угадать по их  лицам:  они  были  словно  каменные.
Спустилась глубокая тишина... ни шороха... ни вздоха... Виновен!
   Зал огласился страшными криками, повторявшимися снова и снова, а  за-
тем эхом прокатился громкий рев, который усиливался, нарастая, как гроз-
ные раскаты грома. То был взрыв радости толпы,  ликующей  перед  зданием
суда при вести о том, что он умрет в понедельник.
   Шум утих, и его спросили, имеет ли он что-нибудь сказать против выне-
сенного ему смертного приговора. Он принял прежнюю  напряженную  позу  и
пристально смотрел на вопрошавшего; но вопрос повторили  дважды,  прежде
чем Феджин его расслышал, а тогда он пробормотал только, что он  -  ста-
рик... старин... старик... и, понизив голос до шепота, снова умолк.
   Судья надел черную шапочку, а осужденный стоял все с тем же видом и в
той же позе. У женщин на галерее вырвалось восклицание,  вызванное  этим
страшным и торжественным моментом. Феджин быстро  поднял  глаза,  словно
рассерженный этой помехой, и с еще большим вниманием наклонился  вперед.
Речь, обращенная к  нему,  была  торжественна  и  внушительна;  приговор
страшно было слушать. Но он стоял, как мраморная статуя: ни один  мускул
не дрогнул. Его лицо с отвисшей нижней челюстью и широко раскрытыми гла-
зами было изможденным, и он все еще вытягивал шею, когда тюремщик  поло-
жил ему руку на плечо и поманил его к выходу. Он тупо посмотрел вокруг и
повиновался.
   Его повели через комнату с каменным полом, находившуюся под залом су-
да, где одни арестанты  ждали  своей  очереди,  а  другие  беседовали  с
друзьями, которые толпились у решетки, выходившей на открытый  двор.  Не
было никого, кто бы поговорил с ним; но когда он проходил мимо,  аресто-
ванные расступились, чтобы не заслонять  его  от  тех,  кто  прильнул  к
прутьям решетки, а те осыпали его ругательствами, кричали и свистели. Он
погрозил кулаком и хотел плюнуть на них, но сопровождающие  увлекли  его
мрачным коридором, освещенным  несколькими  тусклыми  лампами,  в  недра
тюрьмы.
   Здесь его обыскали - нет ли при  нем  каких-нибудь  средств,  которые
могли бы предварить исполнение приговора; по совершении  этой  церемонии
его отвели в одну из камер для осужденных и оставили здесь одного.
   Он опустился на каменную скамью против двери, служившую стулом и  ло-
жем, и, уставившись налитыми кровью глазами в пол, попытался собраться с
мыслями. Спустя некоторое время он начал припоминать отдельные, не  свя-
занные между собой фразы из речи судьи, хотя тогда ему казалось, что  он
ни слова не может расслышать. Постепенно они расположились в должном по-
рядке, - а за ними пришли и другие.  Вскоре  он  восстановил  почти  всю
речь. Быть повешенным, за шею, пока не умрет, - таков был приговор. Быть
повешенным за шею, пока не умрет.
   Когда совсем стемнело, он начал думать обо всех знакомых  ему  людях,
которые умерли на эшафоте - иные не без его помощи. Они возникали  перед
ним в такой стремительной последовательности, что он едва мог их  сосчи-
тать. Он видел, как умерли иные из них, и посмеивался,  потому  что  они
умирали с молитвой на устах. С каким стуком падала доска  и  как  быстро
превращались они из крепких, здоровых людей в качающиеся тюки одежды!
   Может быть, кое-кто из них находился в этой самой камере -  сидел  на
этом самом месте. Было очень темно; почему не принесли света? Эта камера
была выстроена много лет назад. Должно  быть,  десятки  людей  проводили
здесь последние свои часы. Казалось, будто сидишь  в  склепе,  устланном
мертвыми телами, - капюшон, петля, связанные руки, лица, которые он  уз-
навал даже сквозь Это отвратительное покрывало... Света, света!
   Наконец, когда он в кровь разбил руки, колотя о тяжелую дверь и  сте-
ны, появилось двое: один нес свечу, которую затем вставил в железный фо-
нарь, прикрепленный к стене; другой тащил тюфяк, чтобы переспать на нем,
так как заключенного больше не должны были оставлять одного.
   Вскоре настала ночь - темная, унылая, немая ночь. Другим,  бодрствую-
щим, радостно прислушиваться к бою часов на церкви, потому что он возве-
щает о жизни и следующем дне. Ему он приносил отчаяние. В  каждом  звуке
медного колокола, его глухом и низком "бум", ему слышалось  -  "смерть".
Что толку было от шума и сутолоки беззаботного  утра,  проникавших  даже
сюда, к нему? Это был все тот же  похоронный  звон,  в  котором  издева-
тельство слилось с предостережением.
   День миновал. День? Не было никакого дня; он пролетел так же  быстро,
как наступил, - и снова спустилась ночь, ночь такая долгая и все же  та-
кая короткая: долгая благодаря устрашающему своему безмолвию и  короткая
благодаря быстротечным своим часам. Он то бесновался и  богохульствовал,
то выл и рвал на себе волосы. Его почтенные единоверцы пришли, чтобы по-
молиться вместе с ним, но он их прогнал с проклятьями.  Они  возобновили
свои благочестивые усилия, но он вытолкал их вон.
   Ночь с субботы на воскресенье. Ему осталось жить еще одну ночь. И по-
ка он размышлял об этом, настал день - воскресенье.
   Только к вечеру этого последнего, ужасного  дня  угнетающее  сознание
беспомощного и отчаянного его положения охватило во всей своей напряжен-
ности его порочную душу - не потому, что он лелеял какую-то твердую  на-
дежду на помилование, а потому, что до сей поры он допускал лишь смутную
возможность столь близкой смерти. Он мало говорил с теми  двумя  людьми,
которые сменяли друг друга, присматривая за ним, а они в свою очередь не
пытались привлечь его внимание. Он сидел бодрствуя, но грезя. Иногда  он
вскакивал и с раскрытым ртом, весь в жару, бегал взад и вперед  в  таком
припадке страха и злобы, что даже они - привычные к таким сценам - отша-
тывались от него с ужасом. Наконец, он стал столь страшен, терзаемый не-
чистой своей совестью, что один человек не в силах был сидеть  с  ним  с
глазу па глаз - и теперь они сторожили его вдвоем.
   Он прикорнул на своем каменном ложе и задумался о прошлом. Он был ра-
нен каким-то предметом, брошенным в него из толпы в день ареста, и голо-
ва его была обмотана полотняными бинтами. Рыжие  волосы  свешивались  на
бескровное лицо; борода сбилась, несколько клочьев было  вырвано;  глаза
горели страшным огнем; немытая кожа трескалась от пожиравшей  его  лихо-
радки. Восемь... девять... десять... Если это не фокус,  чтобы  запугать
его, если это и в самом деле часы, следующие по пятам  друг  за  другом,
где будет он, когда стрелка обойдет еще круг! Одиннадцать! Снова бой,  а
эхо предыдущего часа еще не отзвучало. В восемь  он  будет  единственным
плакальщиком в своей собственной траурной процессии. В одиннадцать...
   Страшные стены Ньюгета, скрывавшие столько страдания и столько  невы-
разимой тоски не только от глаз, но - слишком часто и слишком долго - от
мыслей людей, никогда не видели зрелища столь ужасного. Те немногие, ко-
торые, проходя мимо, замедляли шаги и задавали себе вопрос,  что  делает
человек, приговоренный к повешению, плохо спали бы в эту ночь,  если  бы
могли его увидеть.
   С раннего вечера и почти до полуночи маленькие группы,  из  двух-трех
человек, приближались ко входу в привратницкую, и люди  с  встревоженным
видом осведомлялись, не отложен ли смертный  приговор.  Получив  отрица-
тельный ответ, они передавали желанную весть другим группам, собиравшим-
ся на улице, указывали друг другу дверь, откуда он должен был  выйти,  и
место для эшафота, а затем, неохотно уходя, оглядывались, мысленно пред-
ставляя себе это зрелище. Мало-помалу они ушли один За другим, и в тече-
ние часа в глухую пору ночи улица оставалась безлюдной и темной.
   Площадка перед тюрьмой была расчищена, и несколько  крепких  брусьев,
окрашенных в черный цвет, были положены заранее, чтобы  сдержать  натиск
толпы, когда у калитки появились мистер Браунлоу и Оливер  и  предъявили
разрешение на свидание с заключенным, подписанное одним из  шерифов.  Их
немедленно впустили в привратницкую.
   - И этот юный джентльмен тоже войдет, сэр? - спросил человек, которо-
му поручено было сопровождать их. - Такое зрелище не для детей, сэр.
   - Верно, друг мой, - сказал мистер Браунлоу, - но мальчик имеет  пря-
мое отношение к тому делу, которое привело меня к этому человеку; а  так
как этот ребенок видел его в пору его преуспеяния и злодейств, то я счи-
таю полезным, чтобы он увидел его теперь, хотя бы это  вызвало  страх  и
причинило страдания.
   Эти несколько слов были сказаны в сторонке - так, чтобы Оливер их  не
слышал. Человек притронулся к шляпе и, с любопытством взглянув - на Оли-
вера, открыл другие ворота, против тех, в которые они вошли, и  темными,
извилистыми коридорами повел их к камерам.
   - Вот здесь, - сказал он, останавливаясь в мрачном коридоре, где двое
рабочих в глубоком молчании занимались какими-то приготовлениями, -  вот
здесь он будет проходить. А если вы заглянете сюда,  то  увидите  дверь,
через которую он выйдет.
   Он ввел их в кухню с каменным полом, уставленную медными котлами  для
варки тюремной пищи, и указал на дверь. На ней было зарешеченное отверс-
тие, в которое врывались голоса, сливаясь со стуком молотков и  грохотом
падающих досок. Там возводили эшафот.
   Далее они миновали несколько массивных ворот, которые отпирали другие
тюремщики с внутренней стороны, и, пройдя открытым двором, поднялись  по
узкой лестнице и вступили в коридор с рядом дверей по левую руку.  Подав
им знак остановиться здесь, тюремщик постучал в одну из них связкой клю-
чей. Оба сторожа, пошептавшись, вышли, потягиваясь,  в  коридор,  словно
обрадованные передышкой, и предложили посетителям войти вслед за  тюрем-
щиком в камеру. Они вошли.
   Осужденный сидел на скамье, раскачиваясь из стороны в  сторону;  лицо
его напоминало скорее морду  затравленного  зверя,  чем  лицо  человека.
По-видимому, мысли его блуждали в прошлом, потому что он без умолку бор-
мотал, казалось воспринимая посетителей только как участников своих гал-
люцинаций.
   - Славный мальчик, Чарли... ловко сделано... - бормотал он. -  Оливер
тоже... ха-ха-ха!.. и Оливер... Он теперь  совсем  джентльмен...  совсем
джентль... уведите этого мальчика спать!
   Тюремщик взял Оливера за руку и, шепнув, чтобы он  не  боялся,  молча
смотрел.
   - Уведите его спать! - крикнул Феджин. - Слышите вы меня,  кто-нибудь
из вас? Он... он... причина всего  Этого.  Дадут  денег,  если  приучить
его... глотку Болтера... Билл, не возитесь с девушкой... режьте как мож-
но глубже глотку Болтера. Отпилите ему голову!
   - Феджин! - окликнул его тюремщик.
   - Это я! - воскликнул еврей, мгновенно принимая ту напряженную  позу,
какую сохранял во время суда. - Старик, милорд! Дряхлый, дряхлый старик!
   - Слушайте! - сказал тюремщик, положив ему руку на грудь, чтобы он не
вставал. - Вас хотят видеть, чтобы о чем-то  спросить.  Феджин,  Феджин!
Ведь вы мужчина!
   - Мне недолго им быть, - ответил тот, поднимая  лицо,  не  выражавшее
никаких человеческих чувств, кроме бешенства и ужаса.  -  Прикончите  их
всех! Какое имеют они право убивать меня?
   Тут он заметил Оливера и мистера Браунлоу. Злившись в  самый  дальний
угол скамьи, он спросил, что им здесь нужно.
   - Сидите смирно, - сказал тюремщик, все еще придерживая его. - А  те-
перь, сэр, говорите то, что вам нужно. Пожалуйста, поскорее, потому  что
с каждым часом он становится все хуже!
   - У вас есть кое-какие бумаги, - подойдя к нему, сказал мистер Браун-
лоу, - которые передал вам для  большей  сохранности  человек  по  имени
Монкс.
   - Все это ложь! - ответил Феджин. - У меня нет ни одной, ни одной!
   - Ради господа бога, - торжественно сказал мистер Браунлоу, - не  го-
ворите так сейчас, на пороге смерти! Ответьте мне, где они.  Вы  знаете,
что Сайкс умер, что Монкс сознался, что нет больше надежды  извлечь  ка-
куюнибудь выгоду. Где эти бумаги?
   - Оливер! - крикнул Феджин, поманив его. - Сюда, сюда! Я хочу сказать
тебе что-то на ухо.
   - Я не боюсь, - тихо сказал Оливер, выпустив руку мистера Браунлоу.
   - Бумаги, - сказал Феджин, притягивая к себе Оливера, - бумаги в хол-
щовом мешке спрятаны в отверстии над самым камином в комнате  наверху...
Я хочу поговорить с тобой, мой милый. Я хочу поговорить с тобой.
   - Хорошо, хорошо, - ответил Оливер. - Позвольте мне прочитать  молит-
ву. Прошу вас! Позвольте мне прочитать одну молитву. На  коленях  прочи-
тайте вместе со мной только одну молитву, и мы будем говорить до утра.
   - Туда, туда! - сказал Феджин, толкая перед собой мальчика к двери  и
растерянно глядя поверх его головы. - Скажи, что я лег спать, - тебе они
поверят. Ты можешь меня вывести, если пойдешь вот так. Ну же, ну!
   - О боже, прости этому несчастному!  -  заливаясь  слезами,  вскричал
мальчик.
   - Прекрасно, прекрасно! - сказал Феджин. - Это нам поможет. Сначала в
эту дверь. Если я начну дрожать и трястись, когда мы будем проходить ми-
мо виселицы, не обращай внимания и ускорь шаги. Ну, ну, ну!
   - Вам больше не о чем его спрашивать, сэр? - осведомился тюремщик.
   - Больше нет никаких вопросов, - ответил мистер Браунлоу. - Если бы я
надеялся, что можно добиться, чтобы он понял свое положение...
   - Это безнадежно, сэр, - ответил тот, покачав головой.  -  Лучше  ос-
тавьте его.
   Дверь камеры открылась, и вернулись сторожа.
   - Поторопись, поторопись! - крикнул Феджин. - Без шума, но не мешкай.
Скорее, скорее!
   Люди схватили его и, освободив из его рук Оливера, оттащили назад.  С
минуту он отбивался с силой отчаяния, а затем начал испускать вопли, ко-
торые проникали даже сквозь эти толстые стены и звенели у посетителей  в
ушах, пока они не вышли во двор.
   Не сразу покинули они тюрьму. Оливер чуть не  упал  в  обморок  после
этой страшной сцены и так ослабел, что в течение часа, если  не  больше,
не в силах был идти.
   Светало, когда они вышли. Уже собралась огромная толпа; во всех окнах
теснились люди, курившие и игравшие в карты, чтобы  скоротать  время;  в
толпе толкались, спорили, шутили. Все говорило о кипучей  жизни  -  все,
кроме страшных предметов в самом центре: черного помоста, поперечной пе-
рекладины, веревки и прочих отвратительных орудий смерти.


   ГЛАВА LIII и последняя

   Рассказ о судьбе тех, кто выступал в этой повести, почти закончен. То
немногое, что остается поведать их историку, мы изложим коротко и  прос-
то.
   Не прошло и трех месяцев, как Роз Флеминг и  Гарри  Мэйли  сочетались
браком в деревенской церкви, где отныне  должен  был  трудиться  молодой
священник; в тот же день они вступили во владение своим новым и счастли-
вым домом.
   Миссис Мэйли поселилась у своего сына и невестки, чтобы в течение ос-
тающихся ей безмятежных дней наслаждаться величайшим блаженством,  какое
может быть ведомо почтенной старости: созерцанием счастья тех,  на  кого
неустанно расточались самая горячая любовь и нежнейшая забота всей  жиз-
ни, прожитой столь достойно.
   После основательного и тщательного расследования  обнаружилось,  что,
если остатки промотанного состояния, находившегося у Монкса (оно никогда
не увеличивалось ни в его руках, ни в руках его матери),  разделить  по-
ровну между ним и Оливером, каждый получит немногим  больше  трех  тысяч
фунтов. Согласно условиям отцовского Завещания, Оливер имел права на все
имущество; но мистер Браунлоу, не желая лишать старшего сына возможности
отречься от прежних пороков и вести честную жизнь, предложил такой  раз-
дел, на который его юный питомец с радостью согласился.
   Монкс, все еще под этим вымышленным именем, уехал со своей долей нас-
ледства в самую удаленную часть Нового Света, где, быстро растратив все,
вновь вступил на прежний путь и за какое-то мошенническое деяние попал в
тюрьму, где пробыл долго, был сражен приступом прежней своей  болезни  и
умер. Так же далеко от родины умерли главные уцелевшие члены  шайки  его
приятеля Феджина.
   Мистер Браунлоу усыновил Оливера. Поселившись с ним и старой  эконом-
кой на расстоянии мили от приходского дома, в котором  жили  его  добрые
друзья, он исполнил единственное еще не удовлетворенное желание  предан-
ного и любящего Оливера, и все маленькое общество собралось вместе и за-
жило такой счастливой жизнью, какая только возможна в этом полном  прев-
ратностей мире.
   Вскоре после свадьбы молодой пары достойный доктор вернулся в Чертей,
где, лишенный общества старых своих друзей, мог бы предаться хандре, ес-
ли бы по своему нраву был на это способен, и превратился  бы  в  брюзгу,
если бы знал, как это сделать. В течение двухтрех месяцев  он  ограничи-
вался намеками, что опасается, не вредит ли здешний климат его здоровью;
затем, убедившись, что эта местность потеряла для него прежнюю  притяга-
тельную силу, передал практику помощнику, поселился в  холостяцком  кот-
тедже на окраине деревни, где его молодой друг был пастором, и мгновенно
выздоровел. Здесь он увлекся садоводством, посадкой  деревьев,  ужением,
столярными работами и различными другими занятиями в таком же роде,  ко-
торым отдался с присущей ему пылкостью. Во всех этих занятиях он просла-
вился по всей округе как величайший авторитет.
   Еще до своего переселения он воспылал дружескими чувствами к  мистеру
Гримуигу, на которые этот эксцентрический джентльмен  отвечал  искренней
взаимностью. Поэтому великое множество раз  на  протяжении  года  мистер
Гримуиг навещает его. И каждый раз, когда он приезжает,  мистер  Гримуиг
сажает деревья, удит рыбу и столярничает с большим  рвением,  делая  все
это странно и необычно, но упорно повторяя любимое свое утверждение, что
его способ - самый правильный. По воскресеньям  в  разговоре  с  молодым
священником он неизменно критикует его проповедь, всегда  сообщая  затем
мистеру Лосберну строго конфиденциально, что находит  проповедь  превос-
ходной, но не считает нужным это говорить. Постоянное и любимое  развле-
чение мистера Браунлоу - подсмеиваться над старым его пророчеством каса-
тельно Оливера и напоминать ему о том вечере, когда они сидели,  положив
перед собой часы, и ждали его возвращения. Но  мистер  Гримуиг  уверяет,
что в сущности он был прав, и в доказательство сего замечает, что в кон-
це концов Оливер не вернулся, каковое замечание всегда вызывает  смех  у
него самого и способствует его доброму расположению духа.
   Мистер Ноэ Клейпол, получив прощение от Коронного суда благодаря сво-
им показаниям о преступлениях Феджина и рассудив, что его  профессия  не
столь безопасна, как было бы ему желательно, сначала не знал, где искать
средств к существованию, не обременяя себя чрезмерной работой. После не-
долгих размышлений он взял на себя обязанности осведомителя,  в  каковом
звании имеет приличный заработок. Метод его заключается в том, что раз в
неделю, во время церковного богослужения, он выходит на прогулку  вместе
с Шарлотт, оба прилично одетые. Леди падает в обморок у двери какого-ни-
будь сердобольного трактирщика, а джентльмен, получив на три пенса брен-
ди для приведения ее в чувство, доносит об этом на следующий же  день  и
кладет себе в карман половину штрафа. Иногда в обморок падает сам мистер
Клейпол, но результат получается тот же.
   Мистер и миссис Бамбл, лишившись должности, дошли постепенно до край-
не бедственного и жалкого состояния и, наконец, поселились как призрева-
емые бедняки в том самом работном доме, где некогда властвовали над дру-
гими. Передавали, будто мистер Бамбл говорил, что такие унижения и прев-
ратности судьбы мешают ему быть благодарным даже за разлуку с супругой.
   Что касается мистера Джайлса и Бритлса, то  они  попрежнему  занимают
свои посты, хотя первый облысел, а упомянутый паренек стал совсем седым.
Они ночуют в доме приходского священника, но так равномерно распределяют
свое внимание между его обитателями и Оливером, мистером Браунлоу и мис-
тером Лосберном, что населению и по сей день не  удалось  установить,  у
кого в сущности состоят они на службе.
   Чарльз Бейтс, устрашенный преступлением Сайкса, принялся размышлять о
том, не является ли честная жизнь наилучшей. Придя к заключению, что эго
несомненно так, он покончил со своим прошлым и решил загладить его, при-
нявшись за какой-нибудь другой род деятельности.  Сначала  ему  пришлось
тяжело, и он терпел большие лишения, но, отличаясь благодушным нравом  и
преследуя прекрасную цель, в конце концов добился успеха; поработав бат-
раком у фермера и подручным у возчика, он стал теперь самым веселым  мо-
лодым скотопромышленником во всем Нортхемптоншире.
   Рука, пишущая эти строки, начинает дрожать по мере приближения к кон-
цу работы и охотно протянула бы немного дальше нити этих приключений.
   Я неохотно расстаюсь с некоторыми из тех, с кем так долго общался,  и
с радостью разделил бы их счастье, пытаясь его описать. Я показал бы Роз
Мэйли в полном расцвете и очаровании юной женственности, показал  бы  ее
излучающей на свою тихую жизненную тропу мягкий и нежный  свет,  который
падал на всех, шедших вместе с нею, и проникал в их сердца. Я  изобразил
бы ее как воплощение жизни и радости в семейном кругу зимой, у очага,  и
в веселой компании летом; я последовал бы за нею по знойным полям в пол-
день и слушал бы ее тихий, милый голос во время  вечерней  прогулки  при
лунном свете; я наблюдал бы ее вне дома, всегда добрую и милосердную и с
улыбкой неутомимо исполняющую свои обязанности у домашнего очага; я опи-
сал бы, как она и дитя ее покойной сестры счастливы своей любовью друг к
другу и многие часы проводят вместе, рисуя в  своем  воображении  образы
друзей, столь печально ими утраченных; я вновь увидел бы радостные личи-
ки, льнущие к ее коленям, и прислушался бы к их болтовне; я припомнил бы
Этот звонкий смех и вызвал бы в  памяти  слезы  умиления,  сверкавшие  в
кротких голубых глазах. Все это и еще тысячу взглядов и улыбок, мыслей и
слов - все хотел бы я воскресить.
   О том, как мистер Браунлоу продолжал изо дня в день обогащать ум сво-
его приемного сына сокровищами знаний и привязывался к нему все  сильнее
и сильнее по мере того, как он развивался и прорастали  семена  тех  ка-
честв, какие он хотел видеть в нем. О том, как он подмечал в  нем  новые
черты сходства с другом своей молодости, которые пробуждали воспоминания
о былом и тихую печаль, но были сладостны и успокоительны.  О  том,  как
двое сирот, испытав превратности судьбы, сохранили в памяти ее уроки, не
забывая о милосердии к людям, о взаимной любви и о пылкой  благодарности
к тому, кто защитил и сохранил их. Обо всем этом не  нужно  говорить.  Я
сказал, что они были истинно счастливы, а без  глубокой  любви,  доброты
сердечной и благодарности к тому существу, чей закон - милосердие и  ве-
ликое свойство которого - благоволение ко всему, что дышит, - без  этого
не достижимо счастье.
   В алтаре старой деревенской церкви находится белая  мраморная  доска,
на которой начертано пока одно только слово: "Агнес". Нет гроба  в  этом
склепе, и пусть пройдет много-много лет, прежде чем появится над ним еще
другое имя! Но если души умерших возвращаются когданибудь на землю, что-
бы посетить места, овеянные любовью уходящей за грань могилы, -  любовью
тех, кого они знали при жизни, - я верю, что тень Агнес витает иногда  в
этом священном уголке. Верю, что она приходит сюда, в алтарь,  хоть  при
жизни и была слабой и заблуждающейся.

   Конец


   ПРИМЕЧАНИЯ

   Роман "Приключения Оливера Твиста" впервые печатался с  февраля  1837
по март 1839 года в новом журнале "Bentley's Miscellany"  ("Смесь  Бент-
ли"), редактором которого издатель Бентли  пригласил  Диккенса.  Еще  до
окончания его в журнале, Диккенс, по соглашению с Бентли, в октябре 1838
года выпустил роман отдельным изданием. В 1846 году роман был издан Дик-
кенсом в ежемесячных выпусках, выходивших с января по октябрь. Иллюстри-
ровал роман во всех этих изданиях известный рисовальщик Джордж Крукшенк,
который незадолго до того иллюстрировал "Очерки Боза".
   Хогарт Уильям (1697-1764)-замечательный английский живописец  и  гра-
фик, основоположник нравоописательной сатиры в живописи, создавший  нес-
колько классических циклов гравюр, рисующих без прикрас быт и нравы анг-
лийского общества XVIII века, чем и объясняется замечание Диккенса,  что
Хогарт является исключением среди бытописателей, идеализирующих преступ-
ников.
   "Опера нищего" - пародийная  комедия  поэта  Джона  Гея  (1685-1732),
прославившая имя автора, который в описании лондонского "дна" - нищих  и
преступных обитателей лондонских трущоб - дал сатиру на современное  ему
буржуазное общество Англии.
   "Поль Клиффорд - один из ранних романов (1830) Эдуарда Бульвера, лор-
да Литтона (1803-1873), автора многочисленных популярных, но  не  предс-
тавляющих литературной ценности романов самых различных жанров. В упоми-
наемом Диккенсом романе автор рисует своего  героя,  Клиффорда,  жертвой
среды, толкнувшей его на путь преступлений; Бульвер "спасает" своего ге-
роя, заставляя его пройти через очистительную любовь, благодаря  которой
герой раскаивается и становится весьма уважаемым гражданином.
   Макарони - кличка английских щеголей в 70-х годах XVIII века, органи-
зовавших даже "Макаронический клуб" в Лондоне; эта кличка связана с  ли-
тературным термином - с так называемой "макаронической поэзией" XVI  ве-
ка, которая характеризовалась смешением латыни с национальными языками и
выродилась в словесную буффонаду.
   Работный дом-дом призрения (приют) для бедняков в Англии.  Нарисован-
ная Диккенсом в романе картина реалистически воспроизводит организацию и
порядки английских работных домов с их тюремным режимом.
   Приходский врач - врач, состоящий на службе  в  "приходе".  В  Англии
раньше приходом назывался район, во главе которого церковные власти ста-
вили священника с правом взимать  с  населения  налоги  в  пользу  госу-
дарственной англиканской церкви. Но с течением времени приходом стал на-
зываться небольшой район в городах и сельской  местности,  хозяйственная
жизнь которого была подчинена выборному совету граждан. В эпоху Диккенса
в Англии было пятнадцать с половиной тысяч приходов. К управлению делами
прихода рабочие и крестьяне не допускались, ибо правом  голоса  обладали
только жители с высоким имущественным цензом. В круг ведения  приходских
властей входила также организация так  называемой  "помощи  бедным",  то
есть работный дом, куда решались вступать только те жители прихода,  ко-
торые потеряли всякую надежду на улучшение своих жизненных условий.
   ...юные нарушители закона о бедных... - Диккенс имеет  в  виду  закон
1834 года, по которому работный дом стоял в центре всей  системы  помощи
бедным; приходским властям только в исключительных  случаях  разрешалось
помещать сирот не в работном доме, а отдавать на  фермы,  где  за  ними,
кстати сказать, не было никакого ухода, как и в работном доме. Таким об-
разом, то, что Оливера отправили на ферму, являлось некоторым  отступле-
нием от закона 1834 года, и поэтому Диккенс называет младенцев,  находя-
щихся на ферме, "юными нарушителями закона".
   Бидл - низшее должностное лицо  в  приходе.  Первоначально  бидл  был
курьером приходских собраний, а также простым исполнителем  распоряжений
чиновника, ведающего в приходе призрением бедных, но вскоре стал  факти-
чески заменять этого чиновника, присвоив его функции,  -  он  по  своему
произволу решал вопрос о материальном  положении  неимущих,  осуществляя
полицейский надзор в работном доме, в церкви, а  нередко  и  в  пределах
прихода. Диккенс часто изображает в своих произведениях этого  чиновника
(см. в особенности гл. I в "Очерках Боэа") и всегда рисует его резко от-
рицательно, убедившись на опыте в том, что бидл  обладал  бесконтрольной
властью над судьбой бедняков, нередко являющихся жертвой его произвола.
   Эликсир Даффи - популярная детская микстура; Это название  перенесено
было на джин (можжевеловую водку).
   Докторс-Коммонс - так первоначально называлась корпорация  (общество)
юристов, занимавшихся адвокатской практикой в особом - церковном - суде,
где слушались дела бракоразводные, по утверждению завещаний и  споры  по
наследству, а также некоторые другие. Название этой  корпорации  юристов
перенесено было на дома, где они имели свои конторы и проживали, а затем
- на суд, находившийся в одном из этих домов  и  разбиравший  упомянутые
выше дела (этот суд был упразднен только в 1857 году).
   Поклонись судье - то есть мировому судье, который по закону 1834 года
имел в некоторых случаях право утверждать и отменять распоряжения "сове-
та блюстителей" работного дома, наблюдавшего также и за сиротским домом.
   Чиновник по надзору за бедными - находившийся на службе у  приходских
властей ответственный чиновник, одной из функций которого была  проверка
нуждаемости граждан, обращавшихся за помощью  к  приходскому  совету,  а
также исполнение решений "совета блюстителей". Власти мало заботились  о
приеме на эту должность добросовестных людей, и чиновник возлагал  функ-
цию проверки нуждаемости на такое безответственное лицо,  как  бидл,  от
которого после 1834 года фактически зависело  помещение  нуждавшегося  в
работный дом.
   Брайдуэл - старинная исправительная тюрьма со  строгим  режимом,  из-
вестная тем, что заключение в ней, как писали мемуаристы XVII века, "бы-
ло хуже смерти". Эта тюрьма была снесена только в 1864 году.
   Блюхеровские башмаки - высокие зашнурованные ботинки.
   Ступальное колесо. - Так назывался длинный вал,  нарезанный  горизон-
тальными ступенями. Над валом неподвижно закреплена широкая доска с руч-
ками, держась за которые и переступая ногами по ступеням  вала,  рабочие
приводят его в движение; ступальное колесо  соединялось  с  каким-нибудь
механизмом. В английских тюрьмах и работных домах на  ступальное  колесо
назначали в порядке наказания.
   Боб да сорока - на воровском жаргоне: шиллинг и полпенни.
   Ангел - популярный трактир в одном из лондонских районов - в  Излинг-
тоне.
   Шарики - излюбленная в Англии детская игра. Волан - игра,  напоминаю-
щая теннис, с той разницей, что партнеры играют не мячом, а куском проб-
кового дерева с насаженными на него перьями.
   Панч - герой английского кукольного  театра,  соответствует  русскому
Петрушке.
   Ньюгет - центральная уголовная тюрьма в Лондоне. Во время лондонского
"мятежа лорда Гордона" (1780), описанного Диккенсом  в  романе  "Барнеби
Радж", частично была разрушена, затем восстановлена и в 1877 году закры-
та.
   Тростниковая свеча - тусклая сальная свеча с  фитилем  из  сердцевины
тростника.
   Рэтклифская большая дорога - так называлась раньше  длинная  улица  в
рабочем районе Лондона, к северу от огромных лондонских доков.
   Криббедж - популярная карточная игра.
   Красный фонарь - "вывеска" врача в эпоху Диккенса.
   Соверен - золотая монета ценностью в фунт стерлингов, то  есть  двад-
цать шиллингов.
   Небезынтересная газета "Лови! Держи!" - полицейская газета, в которой
печатались приметы разыскиваемых преступников. В Англии, в старину,  все
жители местности, где было совершено преступление, обязаны были участво-
вать в поимке преступников, ибо, в случае их бегства, на  все  население
налагался штраф. Обычно облава сопровождалась гиканьем  и  криками  "Хыо
энд край! ". Эти возгласы, - которые можно перевести, как указано  выше,
были избраны для названия газеты.
   Варфоломеев день - праздник св. Варфоломея в ноябре, когда в  Лондоне
с давних пор происходила большая ярмарка; эта ярмарка перестала  сущест-
вовать при жизни Диккенса - в 1855 году.
   Сенешаль - управляющий королевским замком во Франции.
   Судебный процесс касательно оседлости - судебное разбирательство воп-
роса о месте рождения граждан, нуждающихся в помощи приходских  властей.
К нему прибегали всякий раз, когда приходские власти старались сократить
расходы по работному дому; одной из таких мер, помогающих приходу  изба-
виться от неимущих граждан, была высылка бедняков, не родившихся в  дан-
ной местности, то есть не имеющих "права оседлости". На  такой  судебный
"процесс" Бамбл и везет двух тяжко  больных  людей,  которым  приходские
власти отказали в помощи.
   Клеркенуэлская сессия - период, в течение которого происходили судеб-
ные заседания; в Англии суды, за исключением низших  (мировых,  заседали
периодически - четыре раза в год; зги периоды, в  течение  которых  суды
разбирали подлежащие их ведению дела, назывались  "квартальными  сессия-
ми". На такую сессию и едет Бамбл в Лондон, где в районе Клеркенуэл  суд
должен был разбирать дело о "праве оседлости".
   Олд-Бейли - старый уголовный суд,  находившийся  рядом  с  Ныогетской
тюрьмой; смертные приговоры приводились в исполнение не во дворе суда, а
во дворе тюрьмы.
   Уайтчепл - северо-восточный район Лондона, получивший  печальную  из-
вестность своими трущобами, в которых ютилась беднота.
   Джемми - так называют на  воровском  жаргоне  складной  лом,  которым
пользуются взломщики.
   Вакса Дэй и Мартин - известная в Лондоне вакса для обуви,  производи-
мая фирмой, успешно конкурировавшей с фирмой Уоррена, на предприятии ко-
торого работал Диккенс, когда был ребенком.
   Джек Кетч - так называли палача в эпоху реставрации Стюартов на  анг-
лийском престоле в 60-80-х годах XVIII века. Это прозвище стало  нарица-
тельным.
   Пепперминт - водка, настоенная на мяте и перце.
   "Газета" - сокращенное название  "Лондонской  газеты",  основанной  в
XVII веке для публикации распоряжении правительства, назначений чиновни-
ков, судебных постановлений о банкротствах и тому подобного.
   Самострел - ружье, приводимое  в  действие  какимнибудь  механическим
способом. Диккенс имеет в виду самострелы, устанавливаемые для борьбы  с
браконьерами. Английское законодательство не запрещало такой бесчеловеч-
ной расправы над теми, кто рисковал охотиться без  разрешения  на  земле
помещика.
   Эсквайр - звание, значение которого менялось с  течением  времени;  в
феодальную эпоху его получал оруженосец рыцаря; затем оно было присвоено
чиновникам, занимающим должности,  связанные  с  доверием  правительства
(например, мировым судьям); в прошлом веке это значение было утрачено  и
в обиходе звание эсквайра присваивалось состоятельным буржуа; в  настоя-
щее время вышло из употребления.
   Ньюгетский справочник - издание в шести темах,  содержащее  биографии
знаменитых преступников, отбывавших наказание в Ньюгетской тюрьме с кон-
ца XVIII века.
   ...чьи дела передавались в уголовный суд - то есть те  правонарушите-
ли, действия которых определением мирового судьи  подлежат  рассмотрению
судом более высокой инстанции. По английским  законам  о  судоустройстве
мировой (полицейский) суд, если дело подлежало его ведению,  мог  оправ-
дать обвиняемого или осудить. В том случае, если  бывало  доказано,  что
есть основания для обвинения арестованного в преступлении, не подлежащем
ведению мирового суда, последний выносил решение о передаче дела  в  суд
более высокой инстанции - в уголовный суд.
   ...водружен камень в честь Виттингтона... -  камень,  водруженный  на
одной из улиц района Хайгет в Лондоне, в том месте, где легендарный  Дик
Виттингтон якобы услышал звон колоколов, призывавший его  вернуться  на-
зад. Диккенс не раз упоминает в своих романах о герое этой попумраой ле-
генды, рассказывающей о юном ученике торговца  мануфактурой,  задумавшем
бежать из Лондона, но по дороге до него донесся звон колоколов старинной
церкви Сент Мэри Ле Бау, в котором  якобы  слышались  голоса:  "Вернись,
Виттингтон, трижды лорд-мэр Лондона". Юный Дик вернулся, и, согласно ле-
генде, пророчество осуществилось - Роберт Виттингтон (историческое  лицо
XV века) трижды занимал пост лорд-мэра Лондона.
   Канцлерский суд - высший суд, созданный в раннюю пору феодализма  как
дополнение к системе судов, руководствовавшихся при рассмотрении дел ко-
ролевскими указами и другими источниками закона; по замыслу  организато-
ров Канцлерского суда последний должен был руководствоваться "справедли-
востью" и председателем его являлся канцлер (министр юстиции). На  прак-
тике такое противопоставление судов  "общего  права"  Канцлерскому  суду
привело к необычайной сложности в толковании законов, а  производство  в
Канцлерском суде сопровождалось неслыханной волокитой и было  постоянным
источником юридических ухищрений недобросовестных адвокатов.  Не  удиви-
тельно, что Диккенс не раз возвращался к  разоблачению  злоупотреблений,
связанных с деятельностью Канцлерского суда, являвшегося  бедствием  для
населения Англии.
   С каким стуком падала доска... - доска,  которую  выдергивают  из-под
ног осужденного при совершении казни через повешение.
   Шериф - высший представитель исполнительной власти в графстве (облас-
ти), ведающий полицией и уголовным розыском, а также надзирающий за  ор-
ганизацией выборов в парламент, исполнением судебных решений и тому  по-
добным.
   ...кладет себе в карман половину штрафа... - Прибегая к своей уловке,
Ноэ выяснял, кто из трактирщиков торгует спиртными напитками по  воскре-
сеньям, покуда не кончилось богослужение в церквах, что запрещалось  по-
лицейскими властями; донося полиции о нарушении закона,  он  получал  от
последней награду в размере половины штрафа, взимаемого с торговца.
   ЕВГЕНИЙ ЛАНИ


   Изд. "ХудЛит", Москва, 1958 г.
   Собрание сочинений, т. 4
   Десятое, пересмотренное издание перевода пер. А. В. Кривцовой

 


<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: детская литература

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]  [5] [6] [7]

Страница:  [7]