НОЧНОЙ ВЫЗОВ
   
   Дежурство выдалось на  редкость  спокойное.  Весь  вечер  безмолвствовала
выстроившаяся на столе батарея телефонов, не появлялся ни  один  нарочный  с
сообщением, не принесли ни одной телеграммы.
   Подполковник Филипп Васильевич Решетняк читал папку с делом о растрате  в
железнодорожном буфете. Дело было простое - виновные в растрате  признались,
следователь верно оформил все документы, - и просмотр папки занял всего лишь
около двух часов.
   - Ну, скоро ты своих "Мушкетеров" дочитаешь? - спросил Решетняк  молодого
лейтенанта. - Вот мне помощничка бог послал! В шахматы не играет, да  еще  и
молчун, каких свет не видел.
   Лейтенант на секунду приподнял голову, вежливо улыбнулся  шутке  и  снова
уткнулся в толстую книгу.
   Решетняк вышел на балкон. Сладкий запах цветущей  акации  ударил  в  нос.
Фонари, еле пробивая толщу зеленой листвы, освещали аллеи небольшого сквера.
Филипп Васильевич настолько хорошо знал этот сквер, что смотреть на него  не
было никакого интереса. Он вернулся в комнату, достал  из  стола  блестящий,
как зеркало, электрический чайник.
   - А ну-ка, мушкетер Потапов, у тебя  ноги  помоложе.  Аллюр  три  креста.
Наполни чайничек. Или ты чаю тоже не пьешь?
   - Пью, - отозвался лейтенант Потапов и покорно взял чайник.
   Через несколько минут он вернулся, воткнул  вилку  чайника  в  розетку  и
опять ринулся вместе с д'Артаньяном и его  друзьями  в  погоню  за  коварной
миледи... Тяжелой медвежьей походкой Решетняк ходил из угла в угол  большого
кабинета. Наконец чайник закипел.
   - Что ж, мушкетер, давай чаи гонять. Печенье в правом...
   Резко зазвонил  телефон,  и  Решетняк,  оборвав  на  полуслове  фразу,  с
неожиданной для такого склонного к полноте  человека  быстротой  подбежал  к
столу.
   Вызывал оперативный дежурный городского управления милиции Новороссийска.
   - Час назад был обнаружен взлом магазина "Горторга". Взломщики задержаны.
   На столе зазвонил другой телефон - городской.  К  нему  подошел  помощник
оперативного дежурного лейтенант Потапов.
   Лейтенант  выслушал  всего  лишь  несколько  фраз,  и  его   только   что
безмятежное лицо вытянулось и стало строгим.
   - Повторите доклад... - приказал лейтенант  в  трубку.  -  Чепе,  товарищ
подполковник
   Решетняк поменялся с помощником  телефонными  трубками.  В  Новороссийске
дело было ясное. Меры приняты, преступники задержаны. Здесь же действительно
было чрезвычайное происшествие.
   - Понятно. Сейчас будем, - проговорил Решетняк и повесил трубку.
   Лейтенант, записывавший в этот момент фамилии взломщиков, арестованных  в
Новороссийске, одним глазом следил за Решетняком.
   Сбоку стола, на котором стояли телефоны,  была  вделана  планка  с  целым
рядом разноцветных кнопок. Подполковник нажал зеленую, синюю  и  белую.  Это
значило, что Он вызывает к подъезду машину с оперативной груп-пой,  вожатого
с розыскной собакой и дежурного судебно-медицинского эксперта.
   Видя,  что  разговор  с  Новороссийском  затягивается,  Решетняк  взял  у
помощника трубку.
   - Макаров! Остальное доложите через десять минут. Прерываю разговор.
   Дежурный в Новороссийске мгновенно дал  отбой.  Он  знал,  что  прерывают
оперативный  доклад  только  в  случае  какого-либо   крупного   и   важного
происшествия.
   В руках лейтенанта уже были наготове блокнот и авторучка.
   - Насыпной переулок, одиннадцать, - диктовал Решетняк. - Убийство. Мотивы
пока неясны. По этому  адресу  скорую  помощь.  Сообщите  прокурору  города.
Последние слова он бросал уже на бегу. Три совершенно одинаковые "Победы"  с
заведенными моторами стояли у подъезда
   - Насыпной, одиннадцать! - бросил Решетняк шоферам, высунувшимся из кабин
при его появлении. Сам он впрыгнул в переднюю машину.
   По пустынным ночным улицам, минуя центр, яростно  гудя  на  перекрестках,
машины понеслись к окраине города.

   СТРАННАЯ КРАЖА
   
   По глубокому убеждению Алки Гудковой, беда никогда не приходит одна. Если
уж не везет, так не везет. Это  было  проверено  на  опыте.  Взять  хотя  бы
прошлую осень. Сколько на ее голову свалилось всяческих неприятностей!
   Все беды начались с рыбной  ловли.  Пошла  с  мальчишками  на  рыбалку  и
утопила только что купленные туфли. Ничего катастрофического в этом не было,
туфель у нее было несколько пар, но эти особенно нравились, а она знала, что
приемный отец ни за что не станет покупать  новые.  И  не  потому,  что  ему
жалко. Нет, художник Григорий Анисимович Проценко в  своей  приемной  дочери
души не чаял, но он считал, что  вещи  нужно  беречь.  Правильно,  в  общем,
считал. Правда, Алла не виновата, что так получилось.  Этот  увалень  Васька
Лелюх, с  которым  вечно  что-нибудь  случается"  поскользнулся,  полетел  с
мостков  в  Кубань,  перетрусил,  начал  орать  и  хвататься  за  все,   что
подвернется под руку, сначала за удилище Шурика Бабенко, а потом за ту доску
мостков, на которой стояли туфли, вот они И упали в воду.
   Началось с туфель, а потом... Никогда Алка не хо-дила в школу, не  выучив
уроков, и никогда у нее не было двоек. А тут  подготовка  к  рыбалке,  потом
ночь на реке - и тетрадка по физике так и не  была  вынута  из  портфеля.  И
пожалуйте - двойка! А вечером еще новость: болит горло. Измерили температуру
- тридцать девять  и  две.  Водолазные  ночные  работы,  вызванные  поисками
туфель, дали себя знать.  Утром  встревоженный  Григорий  Анисимович  привел
врача. Ее уложили в постель, а в этот день  на  стадионе  играли  московские
спартаковцы.
   Вот и не верь после этого в поговорки.  Действи-тельно,  "пришла  беда  -
отворяй ворота".
   Зато и радостные события не приходят в одиночку. Сейчас у  Аллы  как  раз
полоса удач.
   Через два дня ей исполнялось четырнадцать лет. И без того  знаменательный
и всегда отмечаемый день  в  этом  году  совпадал  еще  с  двумя  радостными
событиями.  Во-первых,  Алла  с  отличием  окончила  седьмой  класс.  Второе
радостное событие касалось уже не столько ее самой, сколько приемного  отца.
Картину  художника  Григория  Проценко   "Казаки   в   разведке"   приобрела
Третьяковская галерея.
   Алла, принимавшая радости и неудачи отца  очень  близко  к  сердцу,  была
горда и обрадована значительно больше самого Проценко, хотя его никак нельзя
было упрекнуть в безразличии к этому событию.
   А тут еще впереди каникулы.
   Словом, все обстояло прекрасно.  И  со  своего  последнего  в  этом  году
экзамена девочка шла в самом радуж-ном настроении.
   Около ворот дома ее встретил Васька Лелюх, живущий этажом ниже.
   - Алка, Алла, чего я тебе скажу! - тараща глаза и смешно надувая  свои  и
без того толстые щеки, зашептал он. - Я  сегодня  видел  этого  чудака.  Ну,
того, с которым Шурик поспорил из-за "Трех мушкетеров".  Он  меня  увидел  и
говорит...
   - ...и говорит, - передразнивая, перебила Алла,  -  и  говорит:  "Толстый
мальчик, когда ты отучишься врать?"
   Васька Лелюх действительно был толстоват  и  любил  приврать.  Но  стоило
кому-нибудь усомниться в правдивости Васькиных слов,  как  он  лез  драться.
Правда, в драку Васька лез, если был уверен в победе, а если пускать  в  ход
кулаки было рискованно, он  обижался  и  замолкал.  Конечно,  о  том,  чтобы
надавать Алле Гудковой по  шее,  не  могло  быть  и  речи.  Она  сама  могла
наподдать кому хочешь, даже Шурику Бабенко, хотя  тот  и  чемпион  школы  по
боксу. На Аллу приходилось лишь обижаться,  что  в  таких  случаях  и  делал
Лелюх.
   На этот же раз он оставил без внимания ее оскорбительные насмешки.
   - Правда, Алка! Подходит ко мне и говорит:
   "Мальчик, ну зачем вам обязательно "Три мушкетера"? Давайте  меняться.  Я
вам дам "Графа Монте-Кристо", "Дети капитана Гранта", "Всадника без головы",
"Пятнадцатилетнего капитана".
   - Полное собрание сочинений барона Мюнхаузена, - в тон Васе сказала Алка,
- и избранные произведения Лелюха Вральмана.
   - Ну вот, ты не веришь, - обиделся наконец Васька, - а я истинную  правду
говорю. Я сказал: "Книга не моя, а Аллы Гудковой из третьей квартиры", а  он
спросил, где третья квартира. Да еще сказал, что может при  обмене  добавить
пару хороших книг.
   - Ну и болтун ты, Васька! - махнула рукой Алла и, уже ничего  не  слушая,
направилась к подъезду.
   Не мог же в самом деле найтись такой чудак, который за одну книгу,  пусть
даже и за "Трех мушкетеров", готов отдать  так  много  книг,  да  еще  таких
интересных.
   Мурлыкая какую-то песенку, Алла  поднялась  на  площадку  второго  этажа,
вытащила из кармана ключ и вдруг застыла на месте. Дверь  их  квартиры  была
приоткрыта, а у порога валялся вырванный замок.
   Какое-то мгновение девочка  стояла  не  двигаясь,  но  потом,  охваченная
страхом, бросилась бежать. Она пронеслась мимо ничего не понимающего  Васьки
Лелюха и вбежала во двор. Дверь домоуправления оказалась запертой. Никого не
было.  Алла  растерялась.  В  этот  момент  в  воротах  появился  высокий  и
широкоплечий паренек с живыми черными глазами. Алла бросилась к нему:
   - Шурик, к нам в квартиру воры залезли. Управдома нет, что делать?
   - Какие воры? - недоверчиво спросил Шурик Бабенко.
   - Белый день на дворе.
   Он решительно шагнул к  Алкиному  подъезду.  Подобрав  на  всякий  случай
валявшийся во дворе обрезок железной трубы, Алла пошла следом.
   За ними побежал Васька Лелюх.
   Откровенно  говоря,  когда  Шура  Бабенко  увидел  валяющийся   на   полу
выломанный замок, он растерялся не меньше Аллы.
   Пожалуй, будь у него за спиной она одна, он благоразумно направился бы  в
милицию, но  отступать  на  глазах  у  этого  увальня  и  сони  Лелюха  было
невозможно, и Шура перешагнул через порог.
   Алла, привыкшая рядом с Шурой ничего не бояться, двинулась за ним, держа,
как ружье, трубу. Безмятежно вкатился в  квартиру  ничего  не  подозревающий
Васька.
   - Идем в кладовку, - сказала Алла, - там картины.  Может,  воры  за  ними
приходили!
   - Ка-кие воры? - пролепетал Лелюх и, не  дожидаясь  ответа,  выскочил  на
площадку. Кубарем скатившись с  лестницы,  он  выбежал  на  ярко  освещенный
солнцем тротуар и, все еще не чувствуя себя в полной безопасности,  рванулся
на середину улицы.  Отсюда  была  видна  крепкая  фигура  стоящего  на  углу
милиционера. Немного успокоившись, Васька начал  раздумывать,  правда  ли  в
Алкину квартиру влезли воры или это она и Шурик опять его разыгрывают.
   Между тем Шура и Алла шаг за шагом осмотрели  квартиру.  Они  побывали  в
кладовке, ванной, на кухне, заглянули под кровати, в шкафы и за диван. Нигде
никого не было. Все вещи находились на своих местах.
   Тем не менее было совершенно очевидно, что здесь кто-то побывал. Об  этом
говорил не только выломанный замок. Посреди комнаты на ковре валялся окурок.
Отец Аллы вот уже неделя, как был в отъезде, да он  и  вообще  не  курил.  В
комнате у Аллы были разбросаны книги.
   - Слушай, Шурик, - мелькнула у Алки догадка, -  мне  Васька  болтал,  что
сегодня к нам приходил этот черномазый, который  у  тебя  хотел  в  магазине
отбить "Трех мушкетеров". Васька говорит, он за "Трех мушкетеров"  предлагал
чуть ли не двадцать книг. Может, это он приходил? Ищи "Трех мушкетеров".
   Ребята торопливо начали рыться в беспорядочно разбросанных книгах и скоро
убедились, что толстый красный том Дюма пропал.
   - Надо расспросить Лелюха, - решил Шура. - Куда  это  его  черти  унесли?
Когда нужно, его нет, конечно!
   - Да вон он посреди улицы стоит, - кивнула на окно Алла.
   - Васька! - отворив раму, закричал Шура. - Иди быстрей сюда.
   - Зачем? - вяло откликнулся Лелюх. У него не было никакой  охоты  идти  в
подозрительную квартиру.
   - Иди сейчас же! - снова крикнул Шура, показывая Лелюху кулак.
   Васька побрел к дому с видом приговоренного к смерти.
   Он слово в слово повторил то, что уже рассказывал Алле.
   Сомневаться  больше  было  не  в  чем.  Этот   черноволосый   незнакомец,
отчаявшись выменять "Трех мушкетеров", решил их украсть.
   - Может, в милицию позвонить? - осторожно предложил Лелюх.
   - Да! Чтобы нас на смех подняли? Станут они книжку искать! - откликнулась
Алла.
   - Действительно, - как всегда, согласился в ней Шура, - будто  у  милиции
поважней дел нет.
   Волей-неволей друзьям пришлось смириться с пропажей  книги,  которую  они
приобрели после стольких поисков.
   Замок был вконец испорчен.  Алла,  оставив  мальчиков  стеречь  квартиру,
убежала в магазин покупать новый. Она скоро вернулась.
   Шура быстро вставил замок  на  место  выломанного  и  укрепил  его  двумя
железными пластинами.
   - Алка, а как же ты теперь одна в квартире спать будешь? - спросил Лелюх,
округляя глаза: это у него всегда служило признаком либо крайнего удивления,
либо испуга. - Я бы ни за что не остался.
   - Ну, то ты, - отрезала Алла,  -  а  то  я.  Как  ночевала,  так  и  буду
ночевать.
   Днем это казалось очень просто - "как ночевала,  так  и  буду  ночевать".
Однако, когда стемнело, Алле стало не по себе. Она зажгла все  лампы,  какие
только были в квартире, зазвала дворового "ничейного"  Шарика  и,  покормив,
попыталась уложить его  на  коврике  около  двери.  Неизбалованный  пес,  не
понимая, почему вдруг на него свалилась  такая  благодать,  долго  не  хотел
ложиться и все ходил за Аллой из комнаты в комнату, умильно  виляя  хвостом.
Когда же он наконец заснул, то во сне начал тревожно и  тоскливо  подвывать.
От этого Алка вконец заскучала. Она сняла со стены  двустволку,  отыскала  в
кожаном патронташе волчью картечь, зарядила ружье и положила его на стол.  И
все-таки одной в квартире было очень неприятно.
   Тогда она подошла к телефону и набрала номер театра оперетты.
   - Мария Васильевна, - заговорила она, узнав по голосу старую билетершу, -
извините, пожалуйста, за беспокойство. Это Алла,  дочь  художника  Проценко.
Пожалуйста, попросите  Ольгу  Константиновну  Ракитину  позвонить  к  нам  в
антракте. У меня поручение от папы. Пожалуйста.
   Вскоре раздался звонок.
   - Олечка, милая, приходи сегодня к нам  ночевать,  -  попросила  Алла,  -
обязательно.
   - А что случилось, Аллушка? - спросила Ракитина. Алка замялась:
   - Ничего не случилось.  Но  все  же  ты  приходи.  Придешь,  я  тебе  все
расскажу. Придешь?
   - Ну конечно, приду, девочка. Сразу же после спектакля.
   Голос в трубке звучал тревожно, но  Алла  сразу  же  успокоилась.  По  ее
глубокому убеждению, в списке храбрых  людей  после  Буденного,  Покрышкина,
Кожедуба и Шурика Бабенко следующей безусловно шла артистка театра  оперетты
Ольга Ракитина. С ней вдвоем не страшно остаться не то что в  квартире,  где
побывал какой-то плюгавый воришка книг, но и в осажденной врагами крепости.
   Алла повеселела. Она пошла в кухню готовить к приходу гостьи ужин  и  так
увлеклась хлопотами у плиты, что забыла о своих страхах.
   Наконец раздался хорошо знакомый стук в дверь. Алла  бросилась  открывать
и, споткнувшись о "ничейного" Шарика, со  всего  маху  ударилась  о  дверной
косяк лбом.
   Ольга вошла в прихожую под скулеж обалдевшего пса и оханье Алки, которая,
пританцовывая на месте, с великой  яростью  растирала  мгновенно  вскочившую
шишку.
   Ольга остановилась на пороге взволнованная и растерянная.
   - Что здесь происходит? Что это за лохматое чудище?
   - Это ничейный Шарик, с нашего двора, - все  еще  потирая  лоб,  ответила
Алла.
   - А зачем он тебе понадобился? Вообще, что у тебя случилось?
   - Он будет нас стеречь.
   - А разве кто-то  собирается  нас  выкрадывать?  Разобиженный  Шарик,  не
дожидаясь ответа, бросился вон из  коварной  квартиры,  где  сначала  вкусно
кормят и, лаская, укладывают  на  мягкий  половик,  а  потом  со  всей  силы
наступают на лапу и хвост.
   - Нас, может, и не украдут, - согласилась Алла,  -  а  "Трех  мушкетеров"
украли.
   - Когда речь идет о  людях,  говорят  "выкрали",  -  поправила  Ракитина,
снимая с пышных пепельных волос маленькую шляпу. - Я что-то не помню,  разве
трех мушкетеров кто-нибудь похищал? Это что, по приказу кардинала Ришелье?
   - Похищал. Сегодня стащили самым обыкновенным образом. И Ришелье  тут  ни
при чем.
   - Подожди, подожди, Алла, когда ты торопишься, я тебя  плохо  понимаю.  В
семнадцатом веке...
   - При чем тут семнадцатый век? -  возмутилась  Алла.  -  Самый  настоящий
жулик взломал замок и украл книгу.
   - Так ты о книге! - поняла наконец Ракитина. - А я о д'Артаньяне и других
мушкетерах, что у Дюма. Они прошли в столовую.
   - Алка, - строго заговорила Ракитина, - почему снято со стены мое  ружье?
Ты же не маленькая. Понимаешь, что это не игрушка. Я его и  к  вам  принесла
потому, что боюсь, как бы без меня хозяйские дети беды не натворили.
   - Оля, но я же тебе говорю: воры.
   И Алла рассказала все по порядку. Ольга задумалась. В центре  города  вор
ломает дверь ради того, чтобы украсть книгу. Непонятное воровство. Нелепость
какая-то.
   - А ты струхнула, мать-атаманша? Ну-ну, не красней. После  такой  истории
не очень-то приятно одной оставаться в доме. Хорошо, что  позвонила.  Ну,  а
теперь давай пить чай и спать, устала я.
   Повеселевшая Алка побежала в кухню за чайником.
   Дневное происшествие казалось ей теперь не таким уж значительным.
   За столом они весело болтали.
   Несмотря на то, что Ольга была более чем вдвое старше  Аллы,  они  любили
бывать вместе. Они разговаривали о театре, книгах,  спорте.  Суждения  Ольги
имели огромное значение для девочки. В трудные  моменты  жизни,  задумываясь
над тем, как поступить, она всегда примеряла себя к Ольге.
   Они засиделись допоздна.
   - Ну, пойдем спать, Аллушка, - потягиваясь, предложила Ольга, -  а  то  у
меня завтра трудный день. В двенадцать репетиция, а вечером спектакль.
   Если Ольга ночевала у них, Алла всегда уступала ей свою кровать.
   Сон что-то не приходил,  и  минут  через  десять  Алка,  покрутившись  на
жестком диванчике, взмолилась:
   - Оля, я к тебе хочу! Мне не спится.
   - Ну, иди, иди сюда, - пробормотала засыпающая Ольга.
   Алка не заставила себя долго просить. Через несколько  минут,  уткнувшись
носом в теплое Олино плечо, она спала крепким, безмятежным сном.

   УБИЙСТВО В НАСЫПНОМ ПЕРЕУЛКЕ 
  
   По  асфальтовому  простору   улицы   проплывают   важные,   как   лебеди,
троллейбусы,  катят  стремительные  "Победы",  пробегают  юркие  "Москвичи",
нет-нет да пронесется, шурша туго надутыми шинами, "ЗИС".  По  параллельной,
более глухой улице, мимо больших новых домов  с  яростным  звоном  пробегают
трамваи.
   День и ночь не стихает оживленное движение большого  города.  Но  вот  вы
сворачиваете в сторону. Десять минут ходьбы - и кажется, будто вы  попали  в
тихую станицу.  Маленькие  белые  хатки,  крытые  железом  или  позеленевшей
черепицей, а то и просто камышом, густые заросли  садов.  На  лавочке  около
покосившегося  плетня  молодой  парень  наигрывает  на  гармонике  старинную
кубанскую песню о казаке, которому не вернуться в отеческий  дом  с  далекой
чужбины. Посреди улицы в пыли купаются куры, а в тени высоко взметнувшихся к
небу тополей нежится большая свинья.
   Дорога взлетает па бугор и резко обрывается вниз. Перед вами  колышущееся
море ярко-зеленых камышей.
   Это Карасун.
   Когда-то, в далеком прошлом, Кубань текла иначе.
   Там, где сейчас расположен Краснодар, она делала  замысловатую  петлю.  В
своем неудержимом стремлении  к  морю  река  спрямила  русло.  Вода  прорыла
перешеек петли и пошла прямо. Прежнее колено реки превратилось  в  несколько
пойменных озер. Водоемы заросли камышом, затянулись жирной зеленой ряской  и
превратились постепенно в непроходимые  болота.  Это  и  есть  Карасун,  что
по-черкесски означает "черная вода".
   На противоположных  берегах  Карасуна  возникли  пригороды  -  Дубинка  и
Покровка.
   С пригорка можно было увидеть  яркую  синь  воды,  ажурную  вышку  водной
станции, нарядные  разноцветные  лодки,  белые,  вновь  отстроенные  домики.
Землечерпалки Выкачали ил и мусор. Там уже нет "черной воды".
   Наступал на болото и город. Он строился, рос, расширялся. На  высохших  и
засыпанных щебнем отмелях возникали улицы.  Только  их  названия  продолжали
напоминать о том, что тут когда-то было топкое болото: Карасунская,  Казачья
дамба,  Карасунский  канал,  Карасунская  набережная,  переулки   Камышовый,
Болотный,  Старо-Кубанский.  Но  среди  этих   переулков   затерялся   самый
коротенький - всего лишь  в  два  квартала  -  Насыпной.  Плохо  накатанная,
поросшая бурьяном дорога, пробежав мимо последнего дома, упирается в зеленую
стену камыша.
   Сюда, к Насыпному переулку, землечерпалки подойдут еще не скоро,  и  пока
здесь все по-прежнему.  Покачивают  пышными  султанами  камыши,  рассыпаются
трелями лягушки, терпко пахнет болотной гнилью.
   ...Ровно в восемь вечера милиционер Степенко принял пост. До утра на него
была  возложена  обязанность  оберегать  общественный  порядок  в   Насыпном
переулке и прилегающем к нему квартале улицы Казачья дамба. Дальше начинался
пост соседа - Прибытько.
   Медленной походкой человека, хорошо знающего, что торопиться  некуда,  до
утра времени много, Степенко обходил участок. Он дежурил здесь несколько лет
подряд и был знаком со всеми обитателями этого маленького, тихого переулка.
   Стайкой пробежали  ребятишки,  возвращавшиеся  из  Дворца  пионеров.  Они
поздоровались веселым, разноголосым, писклявым хором.
   - Здравствуйте, товарищ  Степенко!..  Добрый  вечер,  дядя  милиционер!..
Спокойной ночи!
   - Добре, хлопцы! Добре, дивчата! - добродушно отозвался Степенко. - Всего
наикращего и приятных снов!
   Только стихли ребячьи голоса, как  в  конце  переулка  показалась  полная
фигура немолодой женщины, чуть прихрамывающей на левую ногу. Степенко  пошел
ей навстречу и, не доходя трех шагов, взял под козырек.
   - Здравствуй, Степан Иваныч,  -  низким  контральто  проговорила  она.  -
Сегодня говорила в райсовете. Завтра поставят фонарь.
   Это была старейшая работница Маргаринового комбината,  депутат  районного
совета Волощук. Она жила в домике над самым Карасуном. Степенко проводил  ее
до калитки и успел поговорить о том, что  хорошо  бы  еще  огородить  топкий
берег Карасуна. Он спросил, сильно  ли  болит  нога,  -  у  Волощук  недавно
открылась полученная на войне рана.
   Переулок надолго затих. Один за другим начали гаснуть огни в окнах.
   Потом снова вдруг стало оживленно. То тут, то  там  смех,  разговоры.  На
Маслозаводе и Маргариновом ком-бинате кончилась ночная смена. Это  совпадало
с концом спектаклей в театрах и последних сеансов в кино.
   И снова тишина, нарушаемая лишь редкими вскриками какой-то ночной  птицы,
кружащейся над зарослями камышей.
   Тесно прижавшись друг к другу, прошли молодая девушка в  белом  платье  и
высокий парень в накинутом на плечи светло-сером пиджаке.
   - Дядя Степа, иди отдыхай, - засмеялась девушка, - смена пришла.
   - А что? Конечно, - пробасил парень, опускаясь на лавочку около одной  из
хат, - все будет в порядке.
   - "В порядке, в порядке"! - проворчал Степенко. - Несерьезный ты человек,
Соловьев! Завтра, чай, рабочий день. Тебе - на завод, Катерине - в техникум,
а вы тут опять до свету тары-бары!
   Парень хотел что-то возразить или оправдаться,  но  со  стороны  Казачьей
дамбы неожиданно донеслось разухабистое  пение,  и  Степенко,  махнув  рукой
влюбленным, быстро пошел навстречу идущему  нетвердой  походкой  человеку  в
брезентовой робе. Он ничего не говорил поющему, не останавливал его, а лишь,
наполовину закрыв ладонью рот, выразительно покашлял.
   - А! "Моя милиция меня бере... ж... жет!" - перестав  петь  и  добродушно
улыбаясь, продекламировал человек в брезентовой робе. - Степану Иванычу!  До
утра загораешь? У меня мерзавчик имеется. Может, выпьем для равновесия?
   - Не полагается на дежурстве, - сухо  отказался  Степенко,  -  да  и  вам
достаточно, Борис Васильевич. До дому пора, и петь уже поздно. Спят люди.
   - До дому так до дому, - покладисто согласился пьяный. - Можно и не петь.
Я с именин шагаю.
   - Что-то больно часто по гостям  стали  хаживать,  Борис  Васильевич.  То
именины, то крестины, то свадьба, то поминки.
   Переулок спал. Свет пробивался лишь  через  закрытые  ставни  дома  номер
одиннадцать.
   "Что-то Кваша засиделась, - подумал  Степенко.  -  А  может,  заснула  да
забыла свет погасить".
   Степенко поднялся вверх по переулку. На углу Насыпного  и  улицы  Казачья
дамба на крылечке магазина рядом с  ночным  сторожем  уже  сидел  милиционер
соседнего поста Прибытько.
   У Степенко и у Прибытько  посты  были  тихие,  спокойные.  Вот  уже  года
три-четыре, как самыми крупными  нарушителями  считались  Борис  Васильевич,
любящий в подпитии спеть  истошным  голосом  какой-нибудь  сердцещипательный
романс, да живущие на участке Прибытько супруги Зубавины, которые по очереди
ревновали друг друга, ссорились очень громко и обязательно на улице.  В  это
же дежурство все было в порядке: Зубавин  ушел  в  ночь  на  работу,  Бориса
Васильевича удалось вовремя перехватить и направить домой.
   Двое милиционеров и сторож вели неторопливый  разговор.  Собственно,  все
трое знали друг друга давно, говорить было не о чем, а  так  перебрасывались
незначительными фразами, чтобы не уснуть и чтобы ночь шла побыстрее.
   Старик сторож завел какую-то казачью бывальщину,  которой,  казалось,  не
будет конца. Вдруг со стороны Насыпного донеслись два выстрела.
   Расстегивая на бегу кобуры, милиционеры бросились вниз, к Карасуну.
   В переулке раздался еще один выстрел и сразу же испуганный женский крик.
   Женщина кричала где-то на самом берегу  болота,  и  милиционеры  побежали
туда.
   Кричала та самая Катя, которой какой-нибудь час назад Степенко  советовал
не засиживаться на улице, так как завтра ей нужно идти в техникум.
   Растерянная и перепуганная, она кружилась вокруг согнувшегося в  какой-то
неестественной позе Соловьева.
   Степенко посветил фонариком. Лицо Соловьева было искажено, он прижимал  к
груди укутанную в пиджак руку. На светлой материи расплывалось темное пятно.
Степенко быстро снял с его руки пиджак. Чуть  выше  кисти  фонтанчиком  била
кровь. Пуля перебила вену.
   - Прибытько,  клади  жгут!  Изойдет  парень  кровью!  Прибытько  выдернул
брючный ремень и начал стягивать руку выше раны.
   Соловьев заговорил, превозмогая боль.
   - Ловите, в Карасун  побежал.  Вон  из  той  хаты  выскочил.  Сперва  там
стрельба была. Я вижу - бежит. Хотел перехватить, а он в меня.
   Оставив с раненым Прибытько, Степенко побежал к берегу болота.  Но  делал
он это лишь для очистки совести. Не только ночью, но и  днем  в  карасунских
камышах мог спрятаться полк.  За  то  время,  пока  они  добежали  до  места
происшествия, пока возились с раненым, преступник мог уйти далеко.  Впрочем,
уйти он мог только в том случае,  если  знал  коварные  лабиринты  Карасуна,
ежели нет, то, не пробежав и трех шагов, он должен был провалиться в  липкую
трясину и захлебнуться.
   Степенко зажег фонарь. Похожая на густой мазут грязь уже затянула  следы.
Как ни в чем не бывало чуть шуршала стена камыша. Лишь  вдалеке  все  та  же
ночная птица кричала часто и тревожно.
   Лезть в карасунские камыши было опасно и бессмысленно. Степенко  вернулся
обратно.
   Несколько проснувшихся жителей переулка увели раненого  Соловьева  в  дом
Волощук.  Оправившаяся  от  испуга  Катя  хлопотала  вокруг  него.  Люди  же
броси-лись к дому Валентины Пахомовны Кваши, из кото-рого выскочил  человек,
ранивший Соловьева, и где до этого раздались два выстрела.
   Однако подоспевший Степенко не позволил никому зайти даже во двор дома.
   - Тут как бы не пришлось собаку вызывать, - пояснил он попытавшейся  было
протестовать Волощук, - следы затопчут. -  Он  обернулся  к  стоящему  рядом
Прибытько: - Стой тут и никого не пускай, а я в хату зайду.
   - Да там никого не должно быть! -  уже  вслед  ему  крикнула  Волощук.  -
Валентина в станицу уехала!
   Двери в доме были распахнуты настежь. Степенко вошел в небольшие сенцы, а
из них - в единственную комнату хаты.
   Раньше Степенко раза два  бывал  в  доме  Валентины  Кваши  по  различным
служебным  надобностям.  Он   знал,   что   хозяйка   хаты   не   отличается
аккуратностью. Сейчас же в комнате царила такая мерзость запустения, которая
была необычна даже для неряшливой Кваши. Но Степенко было не до порядка.  Он
увидел неподвижную человеческую фигуру.
   Человек лежал животом на подоконнике. Голова  его  через  раскрытую  раму
высовывалась на улицу. Видимо, он хотел или выпрыгнуть в окно,  или  позвать
на помощь.
   Степенко подошел ближе. Коротко  подстриженный  затылок  человека  был  в
крови.
   За три года пребывания на фронте Степенко насмотрелся на самые  различные
ранения и неплохо разбирался в них. Не было сомнения, что  человек,  лежащий
на подоконнике, мертв и ни в какой помощи уже не нуждается.
   Ни к чему не притрагиваясь, Степенко быстро вышел из хаты.
   В подъезде того самого магазина, на пороге которого они только что  мирно
беседовали втроем, был телефон-автомат.
   Степенко слишком давно служил в милиции,  чтобы  не  понять,  что  силами
только своего отделения они ничего не сделают и приезд на место дежурного по
отделению ничего не изменит. А  так  как  была  дорога  каждая  секунда,  он
решительно  набрал  номер  оперативного  дежурного  по  краевому  управлению
уголовного розыска.
   ...Три  совершенно  одинаковые  "Победы"  свернули  с  Казачьей  дамбы  в
Насыпной переулок и остановились около собравшейся кучки людей.
   Из передней машины с чемоданчиком в  руке  вышел  подполковник  Решетняк.
Степенко подлетел было к нему с докладом, но тот его остановил:
   -  Ясно,  ясно,  сержант.  Разберемся   на   месте.   Здравствуй,   Мария
Ксенофонтовна, - поздоровался он с Волощук.  -  Возьми  еще  кого-нибудь  из
соседей по своему усмотрению и пойдем с нами. Нужны двое понятых.
   С заднего сиденья той же  машины,  на  которой  приехал  Решетняк,  вышел
молодой человек в милицейской форме с  сержантскими  нашивками  на  погонах.
Вслед за ним, нетерпеливо повизгивая, выпрыгнула огромная овчарка.
   - Кречет, лежать! - вполголоса приказал сержант.
   Пес послушно улегся у его ног.  По  тому,  как  Кречет  нервно  перебирал
мускулистыми лапами и прерывисто дышал, можно было определить,  что  ему  не
терпится приступить к делу.
   Из двух других машин вышли люди. Один из  них,  немолодой,  с  небольшими
седыми усами, был одет в  военный  китель  без  погон.  Он  держал  в  руках
чемоданчик. Это был судебно-медицинский эксперт. Он сразу же прошел  в  дом.
Все остальные, одетые в обыкновенные штатские костюмы, молча курили,  ожидая
приказаний Решетняка.
   Решетняк же, не входя в дом, расспрашивал о случившемся. Ни Степенко,  ни
тем более соседи ничего объяснить не могли. Они слышали выстрелы  и  только.
Катя с перепугу ничего не заметила. И лишь раненый Соловьев, перед  тем  как
сесть в подошедшую за ним санитарную машину, сообщил  кое-что  существенное.
Да и то очень мало.
   - Он, товарищ подполковник,  либо  борец,  либо  грузчик.  Очень  сильный
человек. Я его ухватил повыше локтя - мускулы железные. Одет  он  в  светлые
брюки и шелковую рубашку, - оправдывающимся тоном Соловьев добавил:  -  Кабы
не рубаха, я б его не выпустил. А то шелк скользкий,  а  тут  он  из  нагана
полоснул. Ну, я и отпустил руку.
   - Ничего, товарищ Соловьев, - успокоил его Решетняк, - бандит от  нас  не
уйдет. Найдем. А вы молодцом держались. Храбро. Спасибо вам.
   Решетняк подозвал к себе  оперативников  и,  отойдя  с  ними  в  сторону,
вполголоса распорядился:
   -  Младший  лейтенант  Гайда  останется  со  мной.  Капитан  Гусев  -  на
пассажирский вокзал. Лейтенант Хвощ - па станцию Краснодар-второй.  Старшина
Трофимов - на пристань.  Остальные  -  патрулировать  улицы,  прилегающие  к
Карасуну. Задача - найти и задержать человека, измазанного в болотной грязи.
Пробежав по Карасуну, преступник измажет не только ботинки, а будет  обляпан
грязью по горло. Выполняйте. Далеко он уйти не мог.
   Оперативники бегом бросились к  машинам.  Две  "Победы"  на  полном  ходу
взлетели на пригорок и свернули на Казачью дамбу, одна влево, другая вправо.
Третья машина могла понадобиться подполковнику и осталась на месте.
   - Гайда, - обратился Решетняк к оставшемуся с ним оперативнику, - найдите
ближайший телефон. Позвоните  моему  помощнику  лейтенанту  Потапову,  пусть
вышлет еще одну оперативную группу - на  шоссейные  дороги.  Задача  та  же:
задержать  человека  в  измазанном  грязью  костюме.  Правда,   он   мог   и
переодеться, но никаких других примет у нас пока нет.
   Гайда бегом побежал к магазину, где был телефон. Решетняк же обратился  к
сержанту:
   - Будем пускать Кречета?
   - Надо, товарищ подполковник. Вообще-то по воде собака след не берет.  Но
ведь это Кречет. Потом, если собаку берут на дело и не пускают по следу, это
ее портит. - И он повторил: - А это ведь Кречет.
   - Добро. Пошли в дом, - распорядился Решетняк. Сержант,  ведя  на  поводу
Кречета, вошел первым и, остановившись у калитки, стал следить, чтобы  никто
не шел по дорожке. Затем он попросил всех задержаться у крыльца  и  зашел  с
Кречетом в дом.

   Медицинский эксперт уже закончил осмотр трупа и, сидя  за  столом,  писал
заключение.
   - Есть какие-нибудь следы преступления, доктор? - спросил сержант.
   - Правый рукав убитого разорван. Очевидно,  была  борьба.  В  руке  зажат
обрывок какой-то бумаги, - ответил эксперт, продолжая писать.
   - Не много, - вздохнул сержант. Убитый был оставлен в той самой  позе,  в
какой его обнаружил Степенко. Пока  не  будет  произведен  самый  тщательный
осмотр места происшествия, не сделаны фотографии, его никто  не  имел  права
тронуть. Сержант подвел собаку к трупу, дал ей понюхать разорванный рукав  и
зажатую в уже окостеневшей руке небольшую полоску бумаги.
   Кречет несколько мгновений кружился по комнате, нюхая то стол, то стулья,
то разбросанные по полу окурки.
   - След, Кречет! След! - настойчиво повторял сержант.
   Неожиданно пес застыл на месте. Он долго вынюхивал одну из досок  пола  и
вдруг, разразившись звонким, победным лаем бросился к двери. Сержант  крепче
ухватил повод. Собака взяла след.
   Прижав к голове уши, Кречет пробежал мимо ожидавших у крыльца  Решетняка,
Степенко и понятых, Расстегнув кобуру и положив руку на  пистолет,  за  ним,
еле поспевая, бежал сержант.
   - Прибытько, - скомандовал Решетняк, - поддерживайте преследование!
   Прибытько присоединился к вожатому собаки.
   Выйдя на улицу, Решетняк стал смотреть им вслед. Уже рассвело, и ему было
хорошо видно, что происходит на Карасуне.
   Добежав до берега болота, Кречет довольно  долго  метался  из  стороны  в
сторону, нюхая землю и время от времени досадливо лая.
   Вдруг он поднял голову и опять залаял,  совсем  так,  как  только  что  в
комнате, когда он впервые взял след.
   Разбрызгивая в разные стороны воду и  жидкую  грязь,  Кречет  бросился  в
камыши.
   Милиционеры, вытащив пистолеты,  двинулись  за  собакой.  Лай  постепенно
удалялся и наконец затих.
   Поставив у калитки вместо Прибытько  шофера  и  приказав  ему  никого  не
пускать, Решетняк вместе с понятыми вошел в комнату.
   - Товарищи, прошу вас некоторое  время  посидеть  у  стола  и  ничего  не
трогать, - попросил Решетняк.
   Понятые, зябко поеживаясь, прошли к столу, Степенко остановился у  двери.
Подполковник нагнулся над убитым.
   - Фью! - присвистнул он.  -  Старый  знакомый.  Доктор,  вы  не  опознали
убитого? Вы ведь с ним тоже не раз встречались.
   - Как  же,  Филипп  Васильевич,  -  отозвался  эксперт,  -  Ванька  Каин.
Классическим прохвостом был покойник. Каин для него очень  мягкое  прозвище.
Кто-нибудь из своих ухлопал.
   - Да, по всей видимости, - согласился Решетняк с предположением доктора и
углубился в чтение его заключения об осмотре трупа.
   - Ну, что  там,  Филипп  Васильевич?  -  не  выдержав  долгого  молчания,
спросила Волощук.
   Она знала Решетняка еще молоденьким комсомольцем. В двадцать девятом году
они вместе проводили раскулачивание  и  организовывали  колхоз  в  одной  из
небольших станиц на Тамани. В Великую Отечественную войну  оба  партизанили.
Правда, в разных отрядах:
   Решетняк у Николая Гудкова, а Волощук у прославленного "Бати" - Игнатова.
Но встречаться приходилось. Одно время отряды  действовали  по  соседству  и
провели несколько совместных боевых операций.
   Волощук всегда называла Решетняка по имени - Филипп. Сейчас же, видя, как
он твердо отдает распоряжения и уверенно разбирается во всей этой непонятной
и страшной истории, она невольно перешла на "вы" и впервые назвала Решетняка
по имени-отчеству.
   - Чей  это  дом,  Мария  Ксенофонтовна?  -  вопросом  на  вопрос  ответил
Решетняк.
   Волощук начала неторопливо рассказывать.
   - Хозяйку этой хаты Вальку, то есть Валентину, я знаю почитай с рождения.
Сейчас ей лет двадцать пять. Девичья ее фамилия Самойленко. Отец ее  работал
со мной. Да, может, вам это и ни к чему? - неожиданно прервала она рассказ.
   - Нет, нет, прошу вас, рассказывайте  как  можно  подробнее,  -  попросил
Решетняк. - А потом уже приступим к обыску. Садитесь,  Гайда,  -  кивнул  он
вошедшему и вытянувшемуся у двери лейтенанту. -  И  вы  садитесь,  Степенко.
Продолжай, Мария Ксенофонтовна.
   - Так вот, Самойленко работал со  мной  в  одном  цеху.  Был  он  человек
работящий, очень тихий и безответный. Жена же его Анна, Валентинина мать, та
из горлохватов. Где он ее откопал, не знаю, но личность была не из приятных.
Работать она не работала, зато любила похвастать,  что  зарабатывает  больше
мужа.
   - Чем же? - перебил Решетняк.
   - Да чем придется. То из станицы мешок семечек привезет, пережарит да  на
углу стаканами  распродает.  То  на  толчке  старьем  каким-нибудь  торгует.
Самойленко умер, когда Валентине было лет пять. Ну, мать-то, видать,  ее  на
свой манер воспитала.
   - Мать сейчас жива? - снова перебил Решетняк.
   - Нет. Ее во время фашистской оккупации гитлеровец застрелил.  -  Волощук
кивнула на второго понятого: - Вон Кузьма Алексеич это лучше знает.
   Понятой, не дожидаясь вопросов, быстро-быстро зачастил, как будто боялся,
что его перебьют;
   - Как раз перед приходом фашистов я  ногу  сломал,  оттого  и  остался  в
городе.  Самойличиха-то  гитлеровцев  как  родных   встретила.   Разоделась,
расфуфырилась, как на именины. Пошел  слушок,  что  она  фашистской  полиции
наших людей выдает. Ну, там кто  из  коммунистов  или  комсомольцев,  кто  в
городе остался, кто в райсовете работал или раненого красноармейца  спрятал.
Слух тот, видать, был справедлив, потому что Самойлиха в дом всякое  барахло
тянет и тянет, а ни полиция, ни гитлеровцы  не  препятствуют.  Когда  у  нас
облавы бывали, фашисты партизан искали, ее дом обходили.
   - За что же се застрелили?
   - Да тут вишь как получилось. На углу нашего переулка  и  Казачьей  дамбы
домик такой аккуратный, кирпичный стоит. Может, заметили? Так  в  этом  доме
жил какой-то офицер, не то из полиции, не то из  гестапо.  Самойлиха  с  ним
дружбу водила. То ли она через него наших людей выдавала, то ли у ней с  ним
любовь была. Скорей всего, и то и  другое.  Словом,  она  к  нему  частенько
хаживала. Так вот он ее  и  застрелил.  Хозяйка  этого  дома  говорила,  что
Самойлиха украла у него какую-то картинку и не хотела отдать,  а  тот  ее  в
сердцах и укокошил.
   - Как фамилия той женщины, что рассказывала это?
   - Фамилия ее была Кальницкая, - вмешалась Волощук, - ее уже в живых  нет,
но верить ей можно. Она зря никого оговаривать  бы  не  стала,  тем  паче  в
воровстве обвинять.
   - Насчет воровства, пожалуй, точно, - зачастил, как  пулемет,  говорливый
Кузьма Алексеевич, - потому как этот офицер да с ним его  два  денщика  весь
Самойлихин дом перевернули. Целый день что-то искали, но, видать, так  и  не
нашли, потому что ушли злые как собаки.
   - А дочь? Валентина, вы говорите? Начала снова рассказывать Волощук:
   - Валентины во время оккупации в городе  не  было.  Она  в  начале  сорок
второго года вышла замуж за какого-то старика и уехала в Сочи. Кваша  -  это
ее фамилия по мужу. Вернулась она уже после того, как город был освобожден.
   - А ее муж? Имя не знаете его?
   - Да тут не поймешь. Она чего-то путает с ним. То говорит, разошлись,  то
умер. Не поймешь. А имя его Федор Федорович.
   Решетняк отметил что-то на лежащем перед ним листе  бумаги  и  задал  еще
вопрос:
   - А чем занимается Валентина Кваша?
   - Я же говорю, мать ее на свой манер воспитала. Она как  устроится  куда,
месяц-два поработает и бросит. Потом полгода, а то  и  больше  не  работает,
говорит - не может устроиться. Врет, конечно. Мотается по станицам. Привозит
оттуда какие-то ящики, мешки. На базарах днюет и ночует. По всей  видимости,
спекулирует по мелочам.
   Пока  понятые   рассказывали,   лист   белой   бумаги,   лежавший   перед
подполковником, покрылся записями. Он подвинул его Гайде. Младший  лейтенант
прочел написанное, молча поднялся и двинулся к двери.
   На листе было написано: "I) Проверить,  задерживалась  ли  за  спекуляцию
Валентина Кваша. 2)  Запросить  телеграфом  Сочи,  проживает  ли  там  Федор
Федорович Кваша. Если нет, то когда и куда выбыл. Вообще, сообщить все,  что
известно о нем. 3) Когда и откуда прибыл в  Краснодар  Иван  Нижник  (кличка
Ванька Каин)? 4) Опергруппе произвести обыск  на  квартире  Нижника.  Изъять
переписку, документы и оружие".
   - Вы в  управление  не  ездите,  младший  лейтенант,  -  остановил  Гайду
Решетняк, - а позвоните опять по телефону и распорядитесь, чтобы приехали за
трупом.
   Солнечные  лучи  уже  ярко  освещали  комнату.  Решетняк   раскрыл   свой
чемоданчик. С интересом наблюдавшие за ним  понятые  увидели  в  чемоданчике
фотоаппарат и в кожаном чехле несколько  одинаковых  бутылочек  с  какими-то
жидкостями и порошками, большую круглую лупу с ручкой, трехгранную  линейку,
электрический фонарь и еще какие-то совершенно непонятные для них предметы.
   Подполковник вытащил фотоаппарат. Он сфотографировал с  нескольких  точек
комнату и труп.
   - Товарищ подполковник, - заговорил Степенко, - а я убитого несколько раз
видел.
   - Что же тут особенного? - ответил Решетняк, продолжая  заниматься  своим
делом. - Вы в милиции служите давно. Кто же из нас  не  знал  Ваньку  Каина!
Личность известная.
   - Да нет, товарищ подполковник, я по службе раньше с ним не встречался. А
видел я его с хозяйкой  этой  хаты  Валентиной  Квашей.  Он  ее  по  вечерам
провожал, а иной раз и ночевать у нее оставался.
   - Вот как! - заинтересовался Решетняк. - Постарайся припомнить, когда  вы
его видели первый раз и когда последний. Кончим  обыск,  поговорим  об  этом
по-дробнее.
   Обернувшись к доктору, подполковник попросил:
   - Помогите обыскать труп, доктор.
   Прежде всего они очень  аккуратно  вытащили  из  сжатого  кулака  убитого
обрывок бумаги.
   Из внутреннего кармана пиджака был извлечен бумажник. Решетняк  вместе  с
понятыми начал рассматривать его содержимое, а доктор продолжал обыск.
   В бумажнике был недавно выданный одним из  отделений  милиции  Краснодара
паспорт на имя  Ивана  Нижника.  В  паспорте  значилось,  что  он  выдан  на
основании  справки  из  исправительно-трудовых  лагерей.   Здесь   же   была
заверенная нотариусом копия этой  справки.  В  ней  говорилось,  что  Нижник
освобожден из места заключения по отбытии наказания.
   В другом отделении бумажника лежала толстая пачка  сторублевок.  Решетняк
пересчитал их. Денег было около трех тысяч.
   - Ишь ты, - удивился Кузьма Алексеевич, - денег  не  взяли!  А  я  думал,
грабитель.
   - Да нет, - задумчиво отозвался Решетняк, - тут что-то другое.
   - Может, месть? - высказал предположение возвратившийся Гайда.
   - Может, и месть, - согласился Решетняк. - Многое что может быть.  Версий
можно придумать десятки. Но какая из них верна?
   Доктор выкладывал па стол содержимое карманов  Нижника.  Тут  была  целая
связка ключей и отмычек, еще несколько рублей, расческа,  небольшой  финский
нож в потертых кожаных ножнах.
   - А вот  эта  "фомка"  была  за  голенищем  сапога.  -  В  руках  доктора
поблескивал коротенький ломик с  чуть  загнутым  концом.  Самое  жало  этого
загнутого конца в одном месте имело небольшую зазубрину.
   Гайда каллиграфическим почерком записывал в бланк  протокола  обыска  все
найденное у убитого. Решетняк еще раз сам обыскал труп и разрешил увезти его
в морг.
   - Вы уверены,  доктор,  что  Нижник  убит  из  пистолета?  -  спросил  он
эксперта, уходящего вслед за санитарами, приехавшими за трупом.
   - Совершенно уверен. Картина предельно ясная. Было два выстрела. Я извлек
одну пулю. Калибр - девять миллиметров. Следовательно, маузер -  парабел-лум
или кольт.
   - Может еще быть стейер, - добавил Гайда, - или браунинг третий  номер  -
тоже девятимиллиметровый калибр.
   - Возможно,  -  согласился  доктор.  -  Во  всяком  случае,  стреляли  из
пистолета и на очень близком расстоянии.
   - Тогда должны быть гильзы, - проговорил Решетняк. - Спасибо,  доктор,  я
вас не задерживаю. Прошу все же сразу произвести самое  тщательное  вскрытие
трупа.
   Доктор лишь обиженно пожал  плечами,  всем  своим  видом  показывая,  что
подобное напоминание о его обязанностях совершенно излишне.
   - Товарищ подполковник, -  обратился  к  Решетняку  Степенко,  -  гильза,
по-моему, вон под этажерку закатилась.
   Решетняк нагнулся и действительно вытащил из-под  этажерки,  заставленной
безделушками, стреляную  гильзу  пистолета.  Он  передал  ее  Гайде,  а  тот
завернул в бумажку, присоединив к вещам,  вынутым  из  карманов  Нижника,  и
сделал в протоколе запись о находке.
   Найти вторую гильзу сразу не удалось.
   - Давайте приступим к обыску помещения, товарищи понятые.
   - А чего искать-то, Филипп Васильевич? - спросила Волощук. - Нужно убийцу
ловить, а тут его нет.
   - Для того чтобы ловить убийцу, Мария Ксенофонтовна, -  спокойно  пояснил
Решетняк, - надо прежде  всего  установить,  кто  он.  Постараться  раскрыть
мотивы преступления. Вот на эти вопросы  мы,  возможно,  и  получим  ответы,
произведя обыск.
   - Ну, вам лучше знать, - покорно согласилась Волощук. - На  работу  мы  с
Кузьмой все равно уже опоздали.
   - Да, придется уж вам сегодня с нами поработать.
   Однако начало обыска задержалось.
   Явились эскортируемые  целой  толпой  мальчишек  Прибытько  и  сержант  -
вожатый Кречета. Оба милиционера и Кречет выглядели выходцами из  подводного
царства. У людей сапоги, брюки,  недавно  белоснежные  кители  были  покрыты
маслянистой  грязью,  очень  напоминающей  колесную  мазь.   Местами   грязь
расцвечивалась зелеными полосами тины и какими-то жирными радужными пятнами.
У Кречета чистым был лишь черный влажный нос да свешивающийся набок  розовый
язык.
   - Разрешите доложить, товарищ подполковник, - вытянулся сержант, входя  в
комнату.
   - Докладывайте, - разрешил Решетняк, - не удержавшись от улыбки. - Эк вас
угораздило! Прямо леший из сказки.
   - Хорошо, хоть выбрались из треклятого Карасуна. Вон сержант Прибытько  с
головой выкупался.
   - Докладывайте, - приказал подполковник.
   - Кречет след взял. Верхним чутьем пошел, - не скрывая гордости за своего
питомца, пояснил он.
   Затем он рассказал, что Кречет вел очень быстро. По примятому и  ломаному
камышу можно было понять,  что  пес  вел  правильно,  кто-то  здесь  недавно
проходил.
   Видимо, человек знал дорогу, потому что петлял из стороны в сторону,  как
заяц, и проходил там, где воды и грязи не-больше как  по  колено.  Прибытько
сделал шаг в сторону и провалился. Там же, где Кречет шел  точно  по  следу,
милиционеры проходили спокойно.
   Наконец они выбрались  из  Карасуна  и  попали  в  маленький  переулочек,
выходящий на оживленную улицу Шевченко.
   Кречет уверенно провел милиционеров еще несколько кварталов, вывел их  на
шоссе, потом заметался на месте и жалобно завыл.
   След был потерян, и приходилось возвращаться ни с чем.
   Но тут им на  пути  попался  лейтенант  Стреха,  один  из  оперативников,
посланных Решетняком патрулировать улицы, прилегающие к Карасунскому болоту.
   Милиционеры поделились с ним своей неудачей.
   - Бегите  быстро  в  отделение  милиции,  здесь  за  углом.  Там  капитан
Журавлев, доложите ему, - приказал лейтенант.
   В отделении перед Журавлевым сидел немолодой человек в одном белье.
   - Товарищ капитан, - доложил вожатый собаки, - лейтенант Стреха  приказал
срочно обратиться к вам.
   Журавлев вывел их в  другую  комнату.  Выслушав  донесение,  он  пояснил,
почему Кречет потерял след.
   Инженер камвольно-суконного комбината Гришин жил на другом конце города и
ездил на службу на мотоцикле. Он  хотел  проверить  работу  ночной  смены  и
выехал из дому еще до рассвета. На шоссе в  нескольких  кварталах  от  улицы
Шевченко Гришин был вынужден остановиться.
   Широко расставив руки, на шоссе стоял человек.
   Инженер заглушил мотор и спросил, в чем  дело.  Человек  подошел  к  нему
вплотную и неожиданно ударил чем-то тяжелым по голове. В такой ранний час на
этой улице было пустынно. Когда  Гришина  обнаружили  и  привели  в  чувство
рабочие Маргаринового комбината, шедшие на утреннюю смену, он  был  в  одном
белье. Грабитель не снял с него лишь туфли. Мотоцикла не было.
   Лицо нападавшего Гришин не рассмотрел - было еще темно.
   Капитан Журавлев немедленно сообщил по телефону о случившемся оставшемуся
за Решетняка помощнику оперативного дежурного по краю лейтенанту Потапову, а
тот отдал приказание о розыске мотоцикла  и  о  задержании  едущего  на  нем
человека.
   Все это Журавлев приказал передать Решетняку.
   -  Пускайте  Кречета  обратным  следом,  -  приказал  Решетняк,  выслушав
сообщение.
   Прием "обратный след" заключался в том,  что  собаку  пускали  не  в  том
направлении, в котором скрылся преступник, а отыскивали след, по которому он
пришел к месту преступления. Таким образом служебные собаки нередко приводят
к дому преступника. Сейчас это не  помогло.  Кречет  взял  обратный  след  и
привел к трамвайной остановке.  Поэтому  можно  было  лишь  установить,  что
убийца приехал на трамвае.
   - Идите отдыхать, - решил Решетняк, - собака больше не нужна.
   Он хотел снова начать обыск, но в комнату вошла высокая, полная, стройная
женщина.
   - А вот и хозяйка явилась, - проворчала Волощук и пояснила: - это и  есть
Валентина Кваша.
   - Что, не  могли  дождаться?  -  зло  спросила  пришедшая.  -  Я  же  тем
милиционерам в станице сказала, что дома еще есть пуд селедок.
   Решетняк молча рассматривал хозяйку дома. Она  заметила  это,  но  ни  на
секунду не  смутилась.  Ее  большие  темные  глаза  смотрели  из-под  устало
набухших век вызывающе и спокойно.
   Так продолжалось несколько минут.  Наконец  она  не  выдержала  и  первой
нарушила молчание.
   - Ну, что скажете? Подполковник чуть усмехнулся:
   - Может быть, сначала вы скажете? И не о селедках, а об Иване Нижнике.
   Вызывающее выражение лица  у  Валентины  мгновенно  пропало.  Теперь  она
смотрела взволнованно и испуганно.
   - А что с Ваней? - дрожащим голосом спросила она и вдруг громко,  навзрыд
заплакала. - Он же обещал мне! Обещал! Значит, опять за старое.
   - Вот вы нам и расскажите, что он обещал вам, - спокойно сказал Решетняк.
- Где вы были сегодня ночью? Когда узнали, что Нижник убит?
   - Как - убит? - чуть слышным шепотом спросила она,  и  ее  взгляд  так  и
застыл на Решетняке. - Где? Когда?
   - В этой комнате. Несколько часов назад, -  резко  ответил  Решетняк,  не
сводя глаз с ее подвижного, то и дело меняющего выражение лица.
   - А-а! - громко вскрикнула  Валентина.  -  Сволочи!  Я  так  и  знала!  Я
чувствовала. Говорила, уедем поскорее! - сквозь слезы выкрикивала она.
   Укрывшись за широкой спиной Решетняка,  младший  лейтенант  Гайда  быстро
записывал эти выкрики.
   Вдруг она резко оборвала плач.
   - Что вам от  меня  надо?  -  усталым  и  каким-то  безразличным  голосом
спросила она. - Чего вы хотите? - И, замолчав, неожиданно снова  перешла  на
крик: - Вы что, думаете - я?.. Я?..
   Вместо ответа Решетняк спросил:
   - Кто мог убить Нижника? У вас есть какие-нибудь подозрения?
   Она отрицательно покачала головой."
   - Нет. Я никого не знала из его прежних дружков.
   - Хорошо. Пока отложим этот разговор. Мы должны произвести обыск в  вашем
доме.
   - Ищите, - безразлично отозвалась Кваша.
   - Прежде всего, мужчины выйдут из комнаты, а Мария  Ксенофонтовна  обыщет
вас.
   - Хорошо, - покорно согласилась  Валентина.  Отведя  Волощук  в  сторону,
Решетняк подробно проинструктировал ее, как нужно обыскивать.
   - Вообще-то лучше, если бы это сделали наши сотрудницы, но время не ждет,
- пояснил он.
   - Ладно, - проворчала Волощук, - сам знаешь, приходилось пленных фашистов
обыскивать. Сумею и эту тоже.
   Мужчины вышли на крыльцо и закурили.

   НЕОЖИДАННАЯ НАХОДКА  
   
   Валентина сидела на кровати и тихо,  беззвучно  плакала.  Волощук  тяжело
вздыхала, и Решетняк почувствовал, что  сейчас  Мария  Ксенофонтовна  просто
по-бабьи жалеет ту самую Валентину, о которой она совсем недавно  отзывалась
столь нелестно.
   Подполковник начал  рассматривать  документы  и  вещи,  обнаруженные  при
обыске у Валентины Кваши. Он  раскрыл  и  внимательно  просмотрел  серенькую
книжечку паспорта. Потом принялся  разглядывать  различные  мелочи,  которых
всегда много в сумочке любой женщины.  Он  открыл  пенальчик  темно-вишневой
губной помады и заглянул внутрь никелированной  трубочки.  Не  найдя  ничего
подозрительного, он положил помаду в пустую сумку Валентины.  Туда  же  были
положены  круглая  серебряная  пудреница,  несколько  заколок   для   волос,
небольшая пачка денег, карандаш и  изящный  перочинный  ножик  величиной  не
больше спички.
   Затем Решетняк принялся за изучение извлеченных из сумки бумажек.  Прежде
всего он взял лежащий немного в стороне железнодорожный билет. Это был билет
от Краснодара до  Усть-Лабы  -  большой  кубанской  станицы,  находящейся  в
шестидесяти километрах от города. По компостеру-можно было  определить,  что
билет выдан за два дня  до  убийства  Нижника.  Поискав,  Решетняк  нашел  и
обратный билет Усть-Лаба - Краснодар, который был выдан на поезд, выходивший
из Усть-Лабы примерно часа через четыре-пять после убийства.
   Все это могло быть подстроено заранее для того, чтобы создать себе алиби.
Однако   среди   содержимого   сумочки   Валентины   обнаружилась   бумажка,
подтверждающая,  что  в  момент  совершения  убийства  она  была  в  станице
Усть-Лабинской. В ней говорилось, что сотрудники  Усть-Лабинского  районного
отделения милиции задержали на базаре гражданку Квашу В.  П.  за  спекуляцию
селедками, которых в тот момент не было в станичных  магазинах.  Подлинность
этого протокола не вызывала сомнений,  а  в  нем  были  точно  указаны  часы
задержания и освобождения Валентины.
   Вечер накануне  убийства  и  всю  ночь  Кваша  провела  в  усть-лабинской
милиции, а в городе ее не было трое суток.
   Несмотря на это, у  Решетняка  даже  не  возникала  мысль  о  том,  чтобы
отказаться от обыска. Из бессвязных выкриков Валентины  подполковник  понял,
что Нижник вырвался или хотел вырваться из преступного мира. Верилось в  это
с трудом. Слишком хорошо Решетняк знал Ваньку Каина. Но чем черт не шутит. В
конце концов и не такие, как он, а гораздо  более  матерые  бандиты  ставили
крест на прошлой жизни.  Если  предположить,  что  Нижник  порвал  со  своим
прошлым, то наиболее вероятно, что его убили из мести "свои". Пойти  на  это
мог закоренелый, убежденный преступник. Следовательно, его  нужно  искать  и
найти во что бы то ни стало. У Нижника найдены связка отмычек  и  "фомка"  -
предметы, опровергающие то, что он стал на честную дорогу. Тогда  кто  и  за
что его убил? Не поделили добычу? Ревность? Свели старые счеты с коварным  и
двуличным Каином? Решетняк знал, что Нижник никогда  не  пользовался  особой
любовью среди своих сообщников. Был  еще  неясный  вопрос:  что  за  бумажку
вырвал убийца из кулака Нижника?
   Обыск квартиры, где произошло убийство, мог кое-что дать. У криминалистов
существует правило:  производящий  обыск  должен  прежде  всего  знать,  что
искать.
   Для   этого   всегда   определяется   круг   предметов,   которые   могут
характеризовать личность преступника, хранить на себе следы  его  преступной
деятельности. На этот раз Решетник решил отойти от обычных правил  и  прежде
всего искать предметы, относящиеся не к убийце, которого он  не  знал,  а  к
убитому.
   - Иван Нижник  жил  здесь,  у  вас?  -  спросил  он  переставшую  плакать
Валентину.
   Она покраснела и ответила, что он лишь иногда оставался у нее ночевать, а
жил у каких-то дальних родственников в районе Кожзавода.
   Паспорт Нижника подтверждал, что он был  прописан  в  том  районе,  улица
Воровского, дом номер 29. Там сейчас уже шел обыск.
   - Однако у Нижника был ключ от вашего дома?
   - Нет, - недоуменно ответила  Валентина,  -  ключ  я  увезла  с  собой  в
станицу. Я не знаю, как он сюда попал.
   - Такому "мастеру" это  нетрудно,  -  проворчал  Решетняк  поднимаясь.  -
Показывайте чердак, подполье, кладовку. - Увидев вопрошающий  взгляд  Гайды,
он нагнулся к нему и шепотом пояснил: - Не удивляйтесь,  младший  лейтенант.
Обыск всегда нужно начинать с наиболее трудного.  А  то  бывает,  утомишься,
потеряешь  уже  надежду  что-либо  обнаружить,  а  тут  еще   дополнительные
трудности. В подпольях да на чердаках полутьма, пыль, ходишь согнувшись. Ну,
и ищешь недостаточно тщательно, а то, что хотят скрыть,  обычно  как  раз  и
прячут г в укромных уголках.
   Подполья в доме не оказалось. По узенькой шаткой лесенке Решетняк, Гайда,
Валентина и понятой поднялись на чердак. Степенко и Волощук остались внизу.
   На чердаке пахло пылью и мышами, было душно и  темно.  Решетняк  и  Гайда
зажгли электрические фонари.
   Гайда медленно ходил по чердаку и то там, то здесь нажимал носком  сапога
на доски  настила.  Временами  он  садился  на  корточки  и  выстукивал  пол
маленьким молоточком, взятым из "следственного" чемоданчика, который  привез
с собой подполковник.
   В то время как  помощник  изучал  настил,  Решетняк  исследовал  карнизы,
балки, печную трубу и подслеповатое слуховое окно, настолько заросшее пылью,
что через него еле пробивался дневной свет.

   Время от времени он, как бы случайно, наводил луч света на хозяйку  дома.
Опухшее от слез лицо Валентины было спокойно.
   На чердаке давно никто не убирал, и все балки, труба, так же как и  окно,
заросли  толстым  слоем  бархатистой  пыли.  Там,   где   перекрытие   крыши
соприкасалось со  стропилом,  Решетняк  заметил,  что  пыль  лежит  неровно,
небольшими кучками.
   "Кто-то совком, картонкой, куском фанеры или просто ладонями собирал пыль
где-то на стороне и сыпал сюда", - подумал Решетняк.
   Он повел лучом фонаря по сторонам и сразу же обнаружил место,  где  брали
пыль. На выступе давно не беленного кирпичного колена печной трубы все  было
начисто сметено. Кое-где виднелись длинные узкие полосы от  пальцев  -  пыль
сгребали рукой.
   Теперь, уже не таясь, Решетняк в упор навел свет на  Валентину  и  строго
спросил:
   - Когда вы в последний раз были на чердаке? Зачем сметали пыль с трубы  и
сыпали ее сюда?
   На подвижном лице Валентины отразилось неподдельное недоумение.
   - На чердаке? - удивленно переспросила она. - А зачем мне на него лазить?
Какую пыль?
   Решетняк повернулся к закончившему осмотр настила Гайде и приказал:
   - Возьмите следственный чемодан и снимите с  трубы  несколько  отпечатков
пальцев, в пыли они ясно видны.
   Решетняк занялся исследованием подозрительного места.
   Он сунул руку в нишу между перекрытием крыши и стропилом и  наткнулся  на
какой-то бумажный  сверток,  какие-то  большие  листы  бумаги,  свернутые  в
трубку, моток тонкого крепкого шпагата толщиной почти в карандаш,  карманный
фонарик, несколько запасных батареек и, наконец, какую-то толстую книгу.
   Наскоро осмотрев другие стропила, подполковник приказал  всем  спуститься
вниз.
   Найденные на чердаке вещи были сложены на стол.  Решетняк  еще  не  успел
ничего спросить у хозяйки дома об этом тайном складе на  чердаке,  не  успел
сам их как следует рассмотреть, как Валентина удивленно воскликнула:
   - Смотри-ка, нашел мою книгу!
   Решетняк взял в руки книгу.
   Прежде чем осматривать другие находки, он  попросил  Валентину  пояснить,
что это за книга и почему она удивлена, что ее нашли.
   - Да не вы. А видать, Ваня нашел да на чердаке  спрятал.  Вот  и  веревки
тоже, - она указала на моток.
   Шпагата на глаз было не меньше двухсот метров. Он был новый и крепкий.
   Развернули свернутые в трубку бумажные  листы.  Это  оказались  подробные
топографические  карты.  На  первом  листе  были  нанесены  северные  склоны
Главного Кавказского хребта и двух тянущихся с  ним  параллельно  хребтов  -
Скалистого и Чёрных гор. Другой лист оказался картой  долины  реки  Псекупс,
притока Кубани и хребта Пшаф, вдоль которого течет Псекупс. Третий -  картой
Таманского полуострова.
   Решетняк посмотрел на находки лишь мельком. Он  не  сводил  глаз  с  лица
Валентины, пытаясь уловить на  нем  признаки  досады  или  беспокойства.  Но
тщетно. Ее лицо не выражало ничего, кроме крайнего удивления.
   Оставался  еще  перевязанный  крест-накрест  бумажный   пакет.   Решетняк
развернул его. Из пакета посыпались деньги. И вот в этот момент подполковник
увидел, что Кваша не сводит глаз с одной из пятидесятирублевых бумажек.  Она
и действительно была приметна. На белой полосе, где обозначен водяной  знак,
по которому, посмотрев на свет, можно определить, не фальшивая  ли  бумажка,
темнело чернильное пятно. Оно было продолговатое, напоминало формой  яйцо  и
покрывало почти весь водяной знак.
   - Узнаете? - спросил неожиданно  Гайда,  тоже  заметивший,  куда  смотрит
Кваша.
   - Узнаю, - не смутившись ни на секунду, ответила она. - Я  эту  полусотку
отдала Ване перед отъездом. Решетняк сдвинул деньги в сторону.
   - Понятые,  пересчитайте  сколько  тут,  -  бросил  он  Волощук  и  снова
обернулся к Валентине: - А вы рассказывайте  подробно  обо  всем.  С  самого
начала. Прежде всего ответьте на обычные вопросы: где и когда родились?  Кто
родители? Вы были замужем. Когда и почему разошлись с мужем? Где он  теперь?
А уже после этого расскажите все, что вы знаете об Иване Нижнике и всех этих
находках.
   Валентина   потупилась   и   несколько   минут   молчала.   Решетняк    и
приготовившийся записывать ее показания  Гайда  терпеливо  ждали,  давая  ей
собраться с мыслями. Но дело оказалось не в этом.
   Она подняла голову, посмотрела  прямо  в  глаза  Решетняку  и  решительно
проговорила, кивнув головой на понятых:
   - Я при них, при соседях, ничего рассказывать не буду.
   Решетняк на несколько  минут  задумался.  Конечно,  он  мог  прикрикнуть,
пристрожить Квашу и заставить отвечать на  вопросы.  Дело  не  шуточное.  Но
нужно  ли  это?  Всей  силой  своей  интуиции,  шестым   чувством   опытного
следственного работника, он уверовал в то,  что  Валентина  Кваша  не  имеет
отношения к убийству и ничего не знает о найденном тайнике. Но из  отдельных
слов  Валентины,  из  того,  что  она  опознала  книгу,  моток   шпагата   и
пятидесятирублевую бумажку,  можно  было  безошибочно  определить,  что  она
многое  расскажет,  и  надо  было,  чтобы   рассказывала   она   как   можно
непринужденнее, не стесняясь. Ведь пока что Кваша - единственный человек,  с
помощью которого можно размотать весь этот сложный  клубок.  Очевидно,  есть
смысл повременить с ее допросом. К тому же  он  успеет  получить  заключение
экспертов об отпечатках пальцев и ответы на запросы. Следовательно, он будет
лучше подготовлен к предстоящему разговору.
   - Пусть будет по-вашему, - кивнул он Валентине, - поговорим в другой раз,
а пока продолжим обыск. - Он прошел к этажерке с книгами и спросил: - Нижник
любил книги?
   - Нет, это мои, - отозвалась Валентина. - Он только  "Тремя  мушкетерами"
заинтересовался.
   Но Решетняк кивнул головой Гайде на книги, и младший лейтенант занялся их
просмотром. Делал он это тщательно: перелистывал, встряхивал,  заглядывал  в
корешки.
   Между тем сам Решетняк выстукивал  молоточком  стены,  исследовал  печку.
Несколько висящих на стене запыленных  картин,  штору  и  старинные  часы  с
гирями он снял и долго, внимательно их осматривал.
   Но пока что ни Гайда, ни Решетняк не обнаруживали ничего существенного.
   - Нижник у вас ничего не оставлял? - спросил он Валентину.
   - Вот тут его новый костюм, - показала она на шкаф.
   Но костюма в шкафу не оказалось. Не было  и  лаковых  туфель,  в  которых
Ванька Каин щеголял, надевая парадный костюм. Зато в шкафу появились  другие
вещи, которых,  как  заявила  Валентина,  она  раньше  не  видела.  Байковый
спортивный костюм - шаровары со штрипками и глухо застегивающаяся  куртка  с
большими накладными карманами, брезентовая  роба  -  такие  носят  рыбаки  и
моряки небольших судов торгового флота, - высокие  с  раструбами  сапоги,  в
какие обуваются рыбаки и  охотники,  и  рядом  с  сапогами  -  альпинистские
ботинки на очень толстой подметке с шипами. Тут же высилась стопка  портянок
и аккуратно сложенных шерстяных носков.
   Все вещи были новые, ни разу не надетые. На спортивном костюме  и  носках
даже не были сорваны фабричные ярлычки.
   Все это было странно: карты  горных  хребтов  и  Таманского  полуострова,
альпинистские ботинки и байковый костюм, брезентовая роба и болотные сапоги.
   Между этими вещами была явная связь. Но какая? Пока Решетняк  не  мог  на
это ответить. Во всяком случае, Ванька Каин вряд ли собирался  в  туристский
поход для того, чтобы полюбоваться красотами Главного Кавказского хребта или
ознакомиться с достопримечательностями древней Тамани.
   Предстояло выяснить происхождение этих вещей,  узнать,  каким  путем  они
попали к Нижнику. С картами это будет не трудно. На каждом листе стоял гриф:
"Для служебного  пользования",  а  рядом  номер,  присвоенный  этому  листу.
Значит, нужно лишь  установить,  где,  когда  и  при  каких  обстоятельствах
пропали карты.
   Надо попытаться узнать и то, где Нижник купил одежду  и  обувь.  Это  уже
труднее. В городе много магазинов, торгующих такими вещами. Они  могли  быть
куплены в другом городе, или на базаре, или просто похищены.
   Однако обыск не был еще окончен. Предстояло  осмотреть  маленькие  темные
сени и кладовку. Вот в этой-то кладовке и ожидала Решетняка самая странная и
самая неожиданная из всех сегодняшних находок.
   Кладовка была полупустая. Лишь в одном  углу  стояла  маленькая  бочка  с
сельдями, - очевидно, с теми самыми сельдями, о которых  говорила  Валентина
при своем появлении, - да в другом углу были беспорядочно свалены  наколотые
дрова.
   Так же как в комнате, Решетняк остукал стены кла-довки. Звук был  повсюду
одинаково звонким,
   Гайда в это время откатил бочку, перебрал дрова и  убедился,  что  ничего
под ними нет.
   Оставался неизученным пол. Он был сделан из больших  квадратных  каменных
плит, затоптан, засыпан разной трухой и, судя по всему, если  и  подметался,
то очень давно, много месяцев назад, а не мылся и того больше.
   Гайда безнадежно посмотрел на прилегающие друг к другу плиты и направился
к выходу из кладовки. Простукивать эту  каменную  толщу  было  бессмысленно:
совершенно одинаково забитые грязью пазы между плитами говорили о  том,  что
их никто не поднимал.  Если  бы  это  было  не  так,  то  загрязнение  между
вынимавшимися плитами было меньше и было бы заметно, как бы старательно  его
ни присыпали сверху пылью и грязью.
   Знал это и Решетняк, но он подумал, что эта  кладовка  -  место,  гораздо
более удобное для устройства тайника, чем чердак, и решил исследовать пол.
   Взяв из сеней ведро воды  и  ковш,  он  стал  поливать  пол.  Он  поливал
методично, участок за участком, стараясь попадать не в центр каменных  плит,
а в щели между ними.
   Гайда, конечно, понял, что делает его начальник, Валентина же, понятые  и
даже Степенко  были  удивлены  до  крайности  и  с  интересом  наблюдали  за
Решетняком.
   - Есть, товарищ подполковник! - обрадованно воскликнул Гайда и пристукнул
каблуком по плите у самого входа в кладовку. - Есть! Вот здорово!
   В щели вокруг этой плиты вода впитывалась значительно быстрее, чем в щели
других плит. Взяв нож, Решетняк подковырнул плиту, и она  послушно  поползла
вверх.
   Ее подняли и отложили в сторону. Три ярких фонарика осветили  открывшийся
под плитой колодец глубиной метра в полтора.
   Внутри тайник был выложен пластами очень толстой  кошмы,  и  в  нем  было
совершенно сухо. Площадь колодца была  немногим  меньше,  чем  размер  плит.
Вода, вылитая Решетняком, впиталась в кошму, так что,  если  бы  в  кладовке
мылся пол, содержимое тайника все равно осталось бы  сухим.  Случись  пожар,
толстая плита сохранила бы спрятанное здесь от огня.
   Разорвав  густую  сетку  паутины,  Решетняк  начал  выгружать  содержимое
колодца. Здесь было несколько серебряных  ложек,  колье,  серьги,  карманные
часы с золотым корпусом и деньги. Денег было много. Полная ученическая сумка
аккуратно уложенных пачками сторублевых бумажек. Но эти деньги уже ничего не
стоили. В 1947 году в стране были введены новые  денежные  знаки,  проведена
так  называемая  денежная  реформа.  Тот,  кому  принадлежали  эти   деньги,
почему-то не обменял их вовремя, и теперь они годны были лишь для растопки.
   Рядом лежали и другие деньги, но они стоили еще меньше. Это были немецкие
оккупационные марки. Выпущенные во время войны гитлеровским  правительством,
они предназначались специально для оборота в захваченных фашистами странах.
   Словом, работники угрозыска открыли кем-то забытый клад. По деньгам можно
было безошибочно определить, что спрятано все это в дни  войны.  На  золотом
корпусе старинных часов было выгравировано: "Пахому  Самойленко  от  жены  в
день рождения 10. V. 26 г"
   Клад несомненно был спрятан матерью Валентины. И в этом  не  было  ничего
удивительного. После прихода гитлеровцев, без зазрения совести тянувших все,
что плохо лежит,  многие  прятали  вещи.  А  Самойличиха,  как  рассказывала
Волощук, была одержима бесом стяжательства и скопидомства.
   Решетняка озадачило другое. Вместе с деньгами, с золотыми  и  серебряными
вещами в тайнике была спрятана маленькая,  с  ладонь  величиной,  картина  с
изображением колышущегося под дуновением ветра камыша и какая-то икона.
   Ну, картину еще куда ни шло, она Решетняку  сразу  понравилась,  но  чего
прятать икону?
   - Что Самойленко, мать Валентины, очень набожная была? - спросил Решетняк
Волощук, отряхивая с рукава пыль и паутину.
   Волощук и Кузьма Алексеевич, как по команде,  улыбнулись.  Даже  на  лице
Валентины пробежало какое-то подобие улыбки.
   - Нет, напраслины не скажу. Чего нет, того нет. Она еще  до  революции  в
церковь не ходила  и  попов  на  порог  не  пускала.  Бога,  правда,  любила
поминать, но  с  приложением  таких  слов,  что  разве  у  пьяных  грузчиков
услышишь, да и то редко.
   - Это правда, - подтвердил Кузьма Алексеевич, - покойница не верила ни  в
сон, ни в чох, ни в вороний грай. Первый раз в этом доме икону вижу.
   - Не знаю, откуда она тут взялась, - недоумевала и Валентина. - Наверное,
мать во  время  фашистской  оккупации  где-то  раздобыла.  Но  чего  она  ее
спрятала?
   Это было непонятно и Решетняку.
   Исполнительный Гайда во время обыска вел протокол, на котором  оставалось
лишь расписаться всем присутствующим.
   Таким образом, все уже было кончено за два часа до полудня.
   Вещественные доказательства  тщательно  упаковали,  и  Гайда  унес  их  в
машину.
   Найденную в тайнике и понравившуюся ему картину с видом камышей  Решетняк
аккуратно завернул в чистый платок и положил в свою полевую сумку.  Туда  же
он довольно небрежно сунул икону и, наконец, книгу "Три мушкетера".
   - Собирайтесь, - бросил он Валентине, застегивая сумку,
   Лицо женщины побледнело и покрылось мелкими капельками пота.
   - Арестовываете? - прерывистым шепотом спросила она. - За что?
   Решетняк посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом. Интуиция -  чувство
ненадежное, оно может и подвести. Он считал,  что  Валентина  непричастна  к
убийству, но многое было пока неясно. Он не  знал,  как  повернется  дело  с
Валентиной, будет ли она полностью реабилитирована или ее придется  привлечь
к  ответствен-ности  за   соучастие   в   убийстве,   поэтому   он   ответил
не-определенно:
   - Поедете с нами. Вы же не захотели тут ничего рассказывать.
   С трудом передвигая ноги,  которые,  казалось,  сразу  налились  свинцом,
Валентина вышла из дома и направилась к машине.
   Решетняк давал последние указания Степенко:
   - Сидите здесь, в садике. За кустами вас не будет видно. Если кто войдет,
дадите пройти к крыльцу, а после  этого  остановите.  Проверяйте  документы,
расспрашивайте,   зачем   приходили.    Если    покажется    подозрительным,
задерживайте... Нет, запишите фамилию, адрес и предложите уйти. Впрочем, это
вряд ли понадобится. Сейчас же я пришлю оперативных работников. На несколько
дней у дома придется оставить засаду.
   - Так вот что, Валентина, - говорила тем временем Волощук, отдавая  Кваше
ключ от дома, - ты не особенно убивайся. Коли не  виновата,  все  выяснится.
Подполковник-то Решетняк Филипп  Васильевич,  он  правильной  души  человек,
зазря не обидит. На вот ключ от хаты. Приедешь - приберешься там.
   - Не пойду я туда, коли и  отпустят,  -  проговорила  Валентина  и  зябко
передернула плечами. - Страшно мне.
   - Ну и не ходи, - согласилась Волощук. - Приезжай  прямо  ко  мне.  Места
хватит. Мои-то все разлетелись, одна живу.
   - Спасибо, тетя Маша! -  впервые  за  многие  годы  назвав  так  Волощук,
поблагодарила Валентина и отвернулась.
   Вещи, изъятые при обыске, положили рядом с шо-фером. Валентина сидела  на
заднем сиденье, между Решетняком и Гайдой. По дороге они заехали в отделение
милиции. Решетняк вышел из машины и вошел в помещение, но Гайда  остался  на
месте. "Стерегут, - подумала она, - боятся, чтоб не  убежала  или  чего  над
собой не сделала". В машину заглянул молодой, безусый милиционер и  с  чисто
детским, неприкрытым любопытством рассматривал ее до  тех  пор,  пока  Гайда
строго, но в то же время насмешливо не спросил:
   - Скучаете? Делать нечего? Может, пару нарядов подбросить?
   Молоденький милиционер мгновенно исчез.
   Решетняк подошел с тремя людьми в штатском.
   - Вот хозяйка дома, Валентина Кваша, - сказал он и пришедшие  внимательно
посмотрели ей в лицо.
   "Всем любопытно", - с горечью подумала она.
   Машина  остановилась  у  большого  неуютного  здания,  где,   как   знала
Валентина, помещалось краевое управление милиции.  Решетняк  прошел  вперед,
Гайда подождал, когда в дверь войдет Валентина, и пошел сзади.
   На душе у Валентины было плохо. Она  знала,  что  посетители,  приходящие
сюда либо с жалобами, либо вызываемые в  качестве  свидетелей,  проходят  по
пропускам. Ее же провели без пропуска. Значит, она все же арестована.
   Она  представила  себе,  что  ее  сейчас  введут  в  камеру,  обязательно
одиночную,  обязательно  полутемную,  обязательно   сырую,   и   в   которой
обязательно будет много крыс. Потом ее  долго  и  много  будут  допрашивать,
судить и сошлют куда-нибудь очень далеко на север, где она будет работать на
лесозаготовках.
   Она, собственно, даже не думала, за что именно ее будут судить. То ли  за
убийство Ивана Нижника, то ли за перепродажу селедки. Ей просто  вспомнились
рассказы Вани. А он говорил всегда в таком роде:  "...потом  меня  посадили,
дали три года и выслали на Север. Там я лес пилил". Или: "когда я засыпался,
мне дали мало. Всего год, а заслали аж на Енисей. Мы там лес валили".
   Почувствовав себя арестованной, она решила, что так или иначе ее осудят и
сошлют. Но все это будет еще не скоро,  сейчас  же  ее  передадут  мрачному,
старому, неразговорчивому надзирателю с огромной связкой ключей в  руках,  и
он отведет ее в камеру.
   Вместо этого она попала в большую,  светлую  комнату  второго  этажа.  На
окнах висели красивые шторы, на полу лежала темно-красная бархатная дорожка,
у стены стоял широкий диван с высокой спинкой, увенчанной двумя шкафиками  с
хрустальными дверцами. Напротив дивана -  письменный  стол.  За  ним  сидела
девушка и что-то печатала на маленькой  пишущей  машинке.  Словом,  не  было
ничего общего  с  той  картиной,  которую  нарисовала  в  своем  воображении
Валентина,
   Комната была веселая, чистая и светлая, совсем не похожая  на  камеру.  И
девушка никак не походила на мрачного тюремного надзирателя. Это была  самая
обыкновенная девушка, коротко подстриженная и  модно  причесанная.  С  самым
обыкновенным молоденьким личиком, если не красивым, то,  во  всяком  случае,
очень  приятным.  Одета  она  была  тоже  в  самое  обыкновенное  платье  из
штапельного  полотна.  Правда,  при  входе   Решетняка   девушка   вскочила,
вытянулась и даже чуть прищелкнула каблуками своих лаковых  лодочек.  Однако
при  этом  она  так  широко   и   приветливо   улыбнулась,   что   Валентина
почувствовала,  что  вскочила  она  скорее   оттого,   что   очень   уважает
подполковника,  а  отнюдь  не  оттого,  что  она  его  боится  или  ее   так
вымуштровали.
   - Здравствуйте, Анечка,  -  приветливо  поздоровался  с  ней  Решетняк  и
остановился; волей-неволей  остановились  Валентина  и  следовавший  за  ней
Гайда. - Что у вас новенького?
   - Доброе утро, Филипп Васильевич! - отозвалась девушка. Голос у  нее  был
звонкий  и  веселый.  -  Начальник  управления  приказал  вас  на  дежурстве
подменить, чтобы вам ничего не мешало  заниматься  этим  делом.  Вместо  вас
заступил на дежурство* капитан Голицын. Лейтенанта Потапова тоже  подменили.
Он сейчас отдыхает у себя в кабинете.  Приказал  разбудить,  как  только  вы
приедете. Из научно-технического отдела поступили заключения. Получен  ответ
на телеграфный запрос из Сочи и два ответа на запросы из  городского  отдела
милиции. Вот я здесь все подшила. Я тут по ходу дела послала еще один запрос
от вашего имени, но ответа пока нет.
   Девушка передала Решетняку тоненькую  папку  скоросшивателя,  на  котором
ровным, округлым  почерком  было  написано:  "Дело  об  убийстве  гр.  Ивана
Ннжника, известного под кличками "Цыган" и "Ванька Каин".
   - Молодцом! - похвалил Решетняк. - Я посмотрю  потом.  Возьмите  у  Гайды
протокол обыска, первичное заключение судебно-медицинского эксперта  и  тоже
подшейте в дело. А вы, Гайда,  -  обернулся  он  к  младшему  лейтенанту,  -
отберите из вещественных доказательств что нужно  и  сдайте  на  экспертизу.
Отдохните и возвращайтесь. Вы мне будете нужны.
   Гайда ушел, и Решетняк опять обратился к девушке:
   - Пройдите с нами в кабинет, Анечка. Потапова пока  не  будите.  Пусть  у
него голова посвежее будет.
   Девушка маленьким плоским ключом открыла замок и распахнула обитую черной
клеенкой дверь.
   Кабинет Решетняка поразил Валентину еще больше, чем приемная.  Она  никак
не представляла себе, что в учреждении, тем  более  в  милиции,  могли  быть
такие кабинеты. Собственно, о том, что это учреждение, можно было догадаться
лишь по трем телефонам, стоящим на маленьком столике.
   Письменный  стол  какого-то  светлого   полированного   дерева,   другой,
маленький столик у  стены,  покрытый  красной  бархатной  скатертью,  мягкие
кресла, такой же, как в приемной, диван, букет на круглой тумбочке, в другом
углу  -  на  такой  же  тумбочке  радиоприемник;  большой  стеклянный  шкаф,
наполненный книгами. Все это создавало ощущение уюта и никак  не  напоминало
скучную казенную обстановку учреждения.
   Три портрета украшали стены: Дзержинский, Горький, Макаренко.
   - Садитесь, - предложил  Решетняк,  а  сам  прошел  и  распахнул  широкое
венецианское окно, через которое сразу же ворвались в комнату медвяный запах
отцветающей акации, гомон веселых, драчливых  воробьев  и  разноголосый  гул
города.
   Прежде чем начать допрос, Решетняку нужно было  просмотреть  и  подписать
несколько срочных документов. Это заняло около получаса.
   Усталость, пережитые волнения, две бессонные ночи  сморили  Валентину,  и
она была в полусне.
   Ее  состояние  не  укрылось  от  Решетняка.  Допрос   снова   приходилось
откладывать. Ему нужно было, чтоб голова Валентины была  совершенно  свежей,
такой свежей, когда можно припомнить малейшие детали; с другой стороны,  ему
хотелось оградить Валентину от постороннего влияния. Как знать, кто и что ей
могут посоветовать. Начнет скрывать, путать,  и  нить  следствия  оборвется.
Задерживать же ее принудительно пока не было оснований. Да  и  это  было  бы
нарушением  закона.  Кроме  того,  он  еще  не  ознакомился  с   полученными
документами, а должен был знать их содержание до допроса.
   Пораздумав, Решетняк пошел на небольшую хитрость.
   - Анечка, - обратился он к вошедшей девушке, - мы  тут  оба  засыпаем.  Я
поеду домой, а вы устройте Валю здесь на диване. Возьмите в дежурке подушку,
чистую наволочку, простыню.
   - Хорошо, Филипп Васильевич, - кивнула Аня.
   - Вы, Валя, спите и, если проснетесь раньше меня, то, пока я  не  приеду,
не уходите Нам обязательно нужно сегодня же поговорить. Если вам  что-нибудь
понадобится, обращайтесь к Ане Колесниковой. Она будет сидеть здесь, за моим
столом, и работать.
   - Хорошо, - уже засыпая, согласилась Валентина.
   Не дождавшись, пока ей принесут подушку, она заснула  сидя,  прикорнув  в
углу большого дивана.
   Она спала беспокойным, тревожным сном, часто вздрагивала, вскрикивала, но
не просыпалась.
   Решетняк внимательно прочел те немногочисленные  бумажки,  которыми  было
начато "Дело об убийстве Ивана Нижника", затем вышел в приемную.
   - Аня, соберите в кабинет лейтенанта Потапова  весь  оперативный  состав.
Всех, кто есть на месте.
   - Слушаюсь, Филипп Васильевич! - Она поднялась. -  Вернулась  оперативная
группа, делавшая обыск в доме номер двадцать девять на улице Воровского.
   - Очень кстати.  Вот  прежде  всего  и  попросите  оперативную  группу  к
Потапову, а потом собирайте всех остальных.
   - Опоздали на двое суток,  товарищ  подполковник,  -  передавая  протокол
обыска и кипу изъятых документов, с сожалением  сказал  лейтенант,  делавший
обыск в квартире Нижника. - Ванька Каин зазнобу куда-то  спровадил.  Обрывок
его записи в мусорном ящике нашли.  Как  раз  оборвано  на  том  месте,  где
говорится, куда он ей наказывал ехать.
   - А кто она, установлено?
   - Зазноба-то? Как же. Постоянная Каинова любовь - Любка-Богомолка. У  нас
в уголовной регистрации есть ее карточка... Последнее время  не  попадалась.
Думали, остепенилась, ан нет. Вещи Нижника мы описали. Вот тут список.
   Решетняк просмотрел изъятые при  обыске  вещи  и  бумаги.  Кроме  обрывка
записки, о которой говорил старший  лейтенант,  при  беглом  осмотре  ничего
интересного не было.
   Небольшой кабинет Потапова быстро заполнился людьми. Одним  из  последних
пришел Гайда. Он вручил Ане несколько листков. Это были последние заключения
экспертов научно-технического отдела.
   - Садитесь, - приказал Решетняк, сам оставаясь стоять.
   Подождав, пока все усядутся, Решетняк деловито заговорил:
   - Несколько приказаний. Лейтенант Потапов остается  за  меня.  Сядете  за
стол Колесниковой, переключите на себя телефоны. Колесникова перейдет в  мой
кабинет и будет систематизировать все поступающие материалы; кроме этого,  у
нее особое задание. Распорядитесь снять с вокзалов и шоссе засады.  Личность
преступника неизвестна,  а  вымыться  и  переодеться  у  него  времени  было
достаточно. Но мотоцикл нужно искать. Гайда и Жуков должны выяснить,  откуда
и когда Ниж-ник взял спортивное  и  рыбачье  снаряжение.  Старший  лейтенант
Семененко будет выяснять происхождение найденных при обыске карт и  займется
розыском  Любки-Богомолки.  Майор  Сомов,  вас  прошу  внимательно   изучить
заключения экспертов и документы, взятые при обысках в Насыпном  переулке  и
на улице Воровского.
   Оперативники разошлись выполнять полученные задания.
   Задержавшись  в  кабинете  Потапова,  подполковник  позвонил   начальнику
краевого управления милиции, потом в прокуратуру. Он докладывал о  том,  что
сделано по раскрытию преступления в Насыпном переулке.
   После этого он стал рассматривать найденную при обыске в  доме  Валентины
Кваши  картину.  На  икону  он  особого  внимания  не  обратил.   Маленькая,
написанная  маслом  картина  ему  очень  нравилась.  На  ней,   как   живые,
переливались под ветром камыши, совсем как на окраине его родной станицы. Он
рассматривал  ее  долго,  внимательно,  с   удовольствием,   совершенно   не
подозревая, что это те самые камыши, которые видны с огорода его, Решетняка,
тетки.
   "Почему спрятана картина? - рассуждал Решетняк. - Может быть,  она  очень
дорогая? Нужно устано-вить. Вряд ли Ванька Каин был убит  из-за  картины,  а
все же надо проверить".
   И Решетняк поехал к художнику Проценко, с которым  не  виделся  несколько
лет.

   ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ 
  
   Утром,  после  ухода  Ольги,  Алла  принялась  за   уборку.   Надо   было
подготовиться к семейному торжеству, для которого было  немало  поводов:  ее
четырнадцатилетие, окончание седьмого класса и успех картины отца.
   В первую очередь Алка решила вымыть окно. Стоя на подоконнике и  протирая
стекла, она громко пела. От вчерашних страхов не осталось и  следа  (сегодня
утром они с Ольгой даже подтрунивали над всей историей с Шариком  и  ружьем.
Ольга довольно решительно перевела ее из казаков в обыкновенные паникеры).
   Удивительно, до чего все просто и весело, когда светит солнце и нигде нет
темных теней! Даже не приходит в  голову  мысль  о  том,  что  кто-то  может
прятаться в кухне или в соседней комнате.
   Алла продолжала петь.
   В дверь постучали.
   - Войдите! - крикнула она. - Не заперто. Чьи-то тяжелые шаги  послышались
в прихожей.
   В комнату вошел человек, одетый в милицейскую форму.
   - Здравствуйте, - глуховатым голосом произнес он, вытирая пот с покрытого
оспинками лица. - Это квартира три?
   - Три, - спрыгивая с окна, ответила  Алла.  Она  взволновалась  при  виде
милиционера. Наверное, вчерашняя история не такой уж  пустяк,  если  милиция
начеку.
   Пришедший не торопился начинать разговор. Он  внимательно  вглядывался  в
Алкины синие чуть испуганные глаза, вздернутый маленький  нос,  позолоченный
веснушками,  разлетающиеся  в  разные  стороны  косички.  Затем   милиционер
посмотрел на портреты, висящие на стене, и Алке показалось, что лицо у  него
погрустнело.
   Потом он снова внимательно посмотрел на нее и медленно, раздельно сказал:
   - Ну, здравствуй, Алла Натковна. У Аллы даже  дух  захватило.  Откуда  он
знает ее имя, и почему Натковна? И вдруг она рванулась к нему.
   - Вы? Вы? - От волнения она  глотала  слова  и  не  могла  больше  ничего
произнести. - Вы Решетняк?
   - Да, девочка, - гладя широкой ладонью ее  светловолосую  голову,  сказал
он. - Я и есть Филипп Решетняк.
   Перед ним была  дочь  его  самых  дорогих  друзей  -  Натальи  и  Николая
Гудковых.
   Решетняк видел Аллу несмышленой, едва начавшей говорить малышкой.  Сейчас
он внимательно и грустно всматривался в задорное лицо девочки.
   - До чего же ты похожа на свою мать! Ты и впрямь не  Алла  Николаевна,  а
настоящая Алла Натковна.
   Решетняк был последним, кто видел в живых родителей Аллы, и  он  стал  ей
рассказывать о том, как все это было.

   Больше двух недель отряд Николая Гудкова не мог оторваться от противника.
Эсэсовская горно-альпийская дивизия "Эдельвейс" стягивала кольцо окружения.
   "Одержимый казак"  -  так  называли  эсэсовцы  Николая  Гудкова  медленно
отходил в глубь Скалистого хребта. Партизаны то обрушивали на головы  егерей
многопудовые лавины камней и снега, то, начав демонстративный отход,  косили
цепи противника внезапным шквальным  огнем  пулеметов  и  ротных  минометов.
Время от времени ему помогали прилетавшие из-за  перевала  штурмовики.  Будь
фашистов хотя бы в два раза меньше, Гудков наверняка прорвался бы  к  своим.
Но их было очень много, и волей-неволей отряд отступал.
   Пока в руках партизан находилось несколько  горных  полян,  почти  каждую
ночь из-за перевала к ним добирались  легкие  маленькие  самолеты  из  полка
ночных бомбардировщиков. Они  доставляли  боеприпасы,  продукты  и  забирали
тяжелораненых. Легкораненые, наскоро перевязавшись,  возвращались  в  строй.
Это стало боевой традицией отряда.
   Но  вот  осталась  одна-единственная  посадочная   площадка   -   большое
плоскогорье, с которого ветер начисто смел снег.
   На рассвете работающая на рации Наталья приняла шифровку. Штаб  фронта  и
Северо-Кавказский  штаб  партизанского  движения   приказывали   Гудкову   в
ближайшую ночь начать эвакуацию отряда на самолетах через линию фронта.
   Приказ был категорический. Но Гудков знал, что  если  он  в  течение  дня
сумеет найти другой выход, то приказ  будет  отменен.  Дело  в  том,  что  с
простреливаемой противником посадочной площадки за одну  ночь  вывезти  всех
было невозможно Если же вывезут значительную  часть  отряда,  то  оставшиеся
будут обречены на гибель.  Кроме  того,  было  известно,  что  фронт  должен
вот-вот начать наступление на Кубань  и  тогда  особенно  понадобятся  удары
партизан по тылам и коммуникациям врага.

   Надо было попытаться найти путь сквозь Скалистый хребет, выйти к Главному
Кавказскому хребту и провести отряд в район озера Рица. Оттуда можно было бы
снова спуститься в лесные дебри предгорий, а если понадобится, то и дальше -
в степи, в джунгли кубанских плавней, которые так хорошо знал Гудков.
   Начальник разведки  Решетняк  с  небольшой  группой  наиболее  выносливых
партизан ушел искать проход на Рицу.
   Гудков был уверен, что путь сквозь скалы будет найден, и начал готовиться
к прорыву.
   Ему  удалось  связаться  с  отрядом  "Бати",   действовавшим   внизу,   в
предгорьях, за спиной егерей "Эдельвейса".
   "Батя" обещал вечером нанести отвлекающий удар по эсэсовцам, чтобы помочь
Гудкову оторваться от преследования.
   С середины дня Гудков начал будоражить противника  внезапными  короткими,
но яростными контратаками. Затемно возвратились разведчики - всего  трое  из
семи. У Решетняка автоматной очередью были перс-биты обе ноги.
   Партизаны вынесли его на себе. Они тащили своего командира  на  трофейной
плащ-палатке по обледенелым, нависшим над пропастями тропам.
   Несмотря на тяжелое ранение,  Решетняк  нашел  в  себе  силы  и  подробно
доложил о результатах разведки: район Рица в руках врага, его захватили  все
те же егеря дивизии "Эдельвейс".
   Оставалось одно - эвакуация самолетами.
   Гудков отдал приказ. Первыми отправлялись раненые и захваченный  утром  в
плен штабной немецкий офицер.
   Сам Гудков заявил, что он полетит последним и  будет  возглавлять  группу
прикрытия. В ней он оставлял лишь добровольцев, понимая, что  мало  кому  из
этой группы посчастливится выжить.
   Добровольцев  было  немало.  Трусы  в  отряде  "одержимого   казака"   не
задерживались.
   В одной из дневных стычек была ранена Наталья. Разрывная пуля  раздробила
ей кисть левой руки.
   Отрядный  фельдшер  вовремя  наложил  жгут,   остановил   кровь,   сделал
перевязку.  Несмотря  на  это,  Наталье  стало  плохо.  Ранение  было  очень
болезненным. Фельдшер то и дело давал таблетки морфия.
   Сесть в  самолет  Наталья  категорически  отказалась,  заявив,  что  либо
полетит с мужем, либо не полетит совсем. Ее уговаривали, но она так  яростно
отругивалась, что в конце концов ее оставили в покое.
   Уговаривали ее все, кроме самого Гудкова.
   Они прожили друг с другом душа в душу около пятнадцати лет. И  сейчас  по
молчаливому уговору приняли решение или пробиться вместе, или погибнуть.
   Ординарец Гудкова, неразговорчивый  адыгеец  Ахмет  Чуноков,  раненный  в
голову, тоже сказал, что остается с командиром.
   После полуночи раздалось знакомое гудение самолетов. Им начали  сигналить
электрическими  фонарями.  Две  маленькие  машины  из  фанеры   и   парусины
одновременно сели на безукоризненно ровную площадку альпийского луга.
   - Принимаю груз, партизаны, - раздался хорошо  знакомый  им  голос,  лишь
заглохли выхлопы моторов. - Живей, живей, хлопцы! Сегодня всю ночь летать.
   Это был командир звена, пятидесятилетний летчик  майор  Лавров,  один  из
немногочисленных мужчин, служивших в полку ночных  бомбардировщиков.  В  его
звене, кроме него самого, были две молодые  летчицы,  студентки  Московского
университета. Обеих звали Клавами. Одна - маленькая,  толстая,  черная,  как
жук, а вторая - высокая, стройная, с белокурыми волосами и  ясными  голубыми
глазами. Их так и звали: Клава Черная и Клава Белая.
   Вот эта-то тройка и  поддерживала  непрерывную  связь  отряда  Гудкова  с
Большой землей.
   Лавров тяжело вылез из машины. Прикрыв огонь рукой, он зажег  папиросу  и
жадно затянулся. Выпрыгнувшая из второго самолета Клава Белая  стала  с  ним
рядом.
   - Где же Жук? - опросил, подходя к летчикам, Гудков, наблюдавший за  тем,
как партизаны поспешно вытаскивают из машин тяжелые плоские ящики. -  Что-то
она сегодня долго не летит.
   Клава Белая  неожиданно  всхлипнула,  а  Лавров  еще  яростней  затянулся
табачным дымом и отвернулся. Гудков понял, что Черная Клава уже  никогда  не
прилетит. К машине Лаврова подвели пленного офицера.
   Лаврову не сто душе был этот пассажир. Особенно после того,  как  на  его
глазах объятая пламенем машина хохотушки Клавы со  всего  маху  врезалась  в
вершину какого-то безымянного каменного пика.
   Правда, Лавров ничем  не  выказал  своего  неудо-вольствия.  Он  лишь  не
удержался от искушения и ткнул гитлеровца под ребра пудовым  кулаком,  когда
тот, извиваясь, словно уж, попытался воспротивиться посадке в самолет.
   Самолет был рассчитан на трех пассажиров. Один должен был  лежать  в  его
хвостовой части, а двое других  садились  друг  против  друга  в  маленькой,
тесной кабине.
   Лавров широкими шагами прошел из конца в конец посадочную площадку. Потом
обошел  вокруг  машины,  внимательно  оглядывая  ее.  Наконец  забрался   на
плоскость, посмотрел приборы, покопался в моторе и подошел  к  лежащему  под
кустом Решетняку, который распоряжался погрузкой раненых.
   -  Давайте  еще  трех  легкораненых,  товарищ  командир,   -   решительно
проговорил он. - Вывезу  двух  на  плоскостях,  третьего  втисну  в  кабину.
Выполню за Клаву задание.
   То, что он предлагал, было очень рискованно. На перегруженной  до  отказа
машине надо было преодолеть один из перевалов Кавказского хребта.
   Кроме звена Лаврова, послать к  Гудкову  было  некого.  Авиационный  полк
выполнял боевое задание. Тяжелые бомбардировщики, истребители  и  штурмовики
помочь не могли: им не сесть на такой маленькой посадочной площадке.
   В последнее время отряд Гудкова поредел,  но  вывезти  за  ночь  на  двух
маленьких машинах всех партизан все же было трудно. Надо было рисковать.
   Втиснулся в кабину еще  один  раненый  партизан.  Двое  других  стали  на
крылья. Повернувшись спиной к  пропеллеру,  они  спрятали  головы  в  кабине
летчика. Ремнями и веревками их накрепко привязали к стойкам и растяжкам.
   Натужно ревя, самолет медленно покатился по площадке. Он набирал скорость
почти незаметно, и наблюдавший за взлетом Решетняк  заволновался  -  впереди
огромная пропасть. Когда до пропасти осталось метров десять, самолет наконец
оторвался от земли, и стал набирать высоту.
   Через пятьдесят минут с Адлеровского аэродрома открытым текстом  передали
по радио, что Лавров благополучно приземлился и сразу  же  вылетел  обратно.
Клава Белая в этот момент уже садилась на партизанский аэродром.
   Она тоже хотела взять трех человек сверх нормы,  но  вовремя  прилетевший
Лавров не разрешил ей этого. Он боялся, что Клава для такого трудного полета
недостаточно опытна.
   За ночь они сделали несколько рейсов.
   К четырем утра положение партизан стало  катастрофическим.  Возглавляемая
Гудковым группа прикрытия была оттеснена к самой поляне. Над плоскогорьем то
и дело злыми шмелями  пролетали  пули.  Когда  егеря  поднимались  в  атаку,
Решетняк мог уже разобрать их крики.
   Вся группа прикрытия состояла теперь из расчетов двух станковых пулеметов
и четырех автоматчиков, Остальные были или убиты, или ранены.
   Услышав шум садящегося самолета, Гудков и Наталья прибежали на поляну.
   Прилетела одна Клава Белая.
   Она выпрыгнула из машины и в голос заплакала.
   - Что? - односложно спросил Гудков.
   - Лавров... Вместе с вашими... - и заплакала еще громче.
   Понимая, что каждая минута на счету, Гудков приказал начать погрузку.
   В хвосте самолета положили партизана,  раненного  в  живот.  Решетняка  и
командира второго взвода с висящей, как плеть, правой рукой  и  перевязанной
головой усадили в кабину.
   - Давайте двух на плоскости, - решительно сказала Клава.
   Теперь все звено состояло из нее одной, и она сама, на свой риск и страх,
могла принимать решения.
   -  Фельдшер,  на  крыло!  -  скомандовал  Гудков  и  обернулся  к  своему
неразлучному ординарцу: - Ахмет!
   - Нет, - спокойно отозвался адыгеец, - Ахмет мэсто знает.  Гдэ  командыр,
Ахмэт тоже там.
   Показывая, что разговор на эту тему совершенно  излишен,  ординарец  стал
прощаться с Решетняком.
   На  втором  крыле,  по  приказу  Гудкова,  стал  один   из   легкораненых
автоматчиков группы прикрытия.
   - До свидания, Филипп, завтра разыщу тебя в госпитале, - и  Гудков  хотел
сказать еще что-то, но в это время внизу замолчал один из пулеметов. Наскоро
попрощавшись с Решетняком, Клавой и улетающими партизанами,  он  бросился  к
своей группе, на ходу вставляя запал в вытащенную из сумки гранату. Держа  в
обеих руках по гранате, вдогонку за ним бежал Ахмет.
   Наталья задержалась. Она нагнулась к Решетняку  и  несколько  раз  крепко
поцеловала его в губы.
   - Прощай, Филипп, - прошептала она, - Алку мою... За меня...  За  Колю...
поцелуй... Грише Проценко передашь, ему ее поручаю...
   - Да что ты, Натка, - попытался было успокоить ее  Решетняк,  -  прилетит
еще раз Клава...
   - Поздно, Филипп, - ответила она, - хоть бы вы успели улететь.
   Она помолчала и вдруг, вздохнув, проговорила:
   - Эх, утром пистолет, когда ранили, в пропасть уронила, а другого нет.
   Решетняк,  не  задумываясь,  расстегнул  плохо  слушающимися   замерзшими
пальцами кобуру и протянул Натке свой маузер.
   При любых других обстоятельствах он ни за что бы не  расстался  со  своим
маузером. В его рукоятку была вделана золотая пластинка с надписью: "Филиппу
Решетняку  за  отвагу  в  борьбе  с  бандитизмом  от  председателя  ОГПУ  Ф.
Дзержинского 10. 1. 26 г."
   Где-то совсем рядом загрохотали разрывы гранат и сразу же вслед  за  этим
вновь заработал замолкший было второй пулемет.
   С трудом оторвавшись от Решетняка, Наталья поцеловала  сидящего  рядом  с
ним командира взвода, фельдшера, уже привязанного к  крылу,  и  автоматчика,
которого еще привязывали. Потом она обнялась  с  Клавой,  отошла  немного  в
сторону и взволнованным, прерывающимся  от  подступающего  к  горлу  рыдания
голосом  крикнула,  размахивая  вместо  платка  зажатым  в   руке   маузером
Решетняка:
   -  Привет  всем  на  Большой  земле...  Расскажите,  как  мы  тут...   до
последнего...
   Она еще  что-то  кричала,  но  взревел  мотор,  и  никто  уже  ничего  не
расслышал.
   ...Они сели  на  Адлеровском  аэродроме,  когда  на  востоке  уже  начало
светать.
   Огромный бензозаправщик, похожий на неповоротливого бегемота, подкатил  к
машине. Казалось, он вот-вот подомнет под себя и раздавит утлый самолет.
   Техники  со  стремительностью  спринтеров  заливали  машину   горючим   и
осматривали мотор.
   Клаве же казалось, что они действуют недостаточно быстро,  и  она  громко
кричала простуженным, охрипшим голосом:
   - Скорей! Скорей! Чего еле двигаетесь! Быстрее!
   Девушки в халатах поверх  военных  шинелей  захлопотали  вокруг  раненых.
Среди них, мешая и все путая, с деловым видом бегал  и  громко  распоряжался
молоденький военврач, судя по чистенькой шинели и  многочисленным  скрипящим
ремням, только что мобилизованный в армию после окончания мединститута.
   Унесли так и не пришедших в себя командира взвода и партизана,  раненного
в живот.
   Отвязанные фельдшер и партизан-автоматчик, топчась  па  месте,  разминали
затекшие и окоченевшие ноги, растирали обмороженные лица.
   Здесь, в Адлере, было по-весеннему тепло. Легкий морской  ветерок  ласкал
лицо Решетняка.  Около  аэровокзала  в  свете  занимающейся  зари  пламенели
цветущие канны. Многие техники и летчики, несмотря на утренний час, работали
в одних гимнастерках или легких комбинезонах.
   Две молодые, сильные девушки подняли Решетняка, положили  на  парусиновые
носилки и понесли к аэровокзалу, около которого стояло несколько  санитарных
машин с широко раскрытыми дверцами, напоминавшими пасти  каких-то  сказочных
чудовищ.
   Они подходили к небольшому цветничку перед вокзалом, когда Клавина машина
ушла в воздух.
   Было уже почти светло.
   - Подождите, девчата! - громко, тоном приказа сказал Решетняк, не отрывая
глаз от удаляющейся точки самолета. - Поставьте меня на землю.
   Девушки опустили носилки и склонились к Решетняку,  думая,  что  раненому
неудобно лежать.
   - Оставьте меня пока тут,  -  решительно  проговорил  он,  -  буду  ждать
возвращения самолета.
   Девушки  нерешительно  затоптались  на  месте.  Этот  грузный   партизан,
заросший густой бородой, внушал им беспредельное уважение, и они  не  хотели
отказывать ему. Но подчиниться требованию  раненого  было  нельзя.  Это  шло
вразрез со всеми правилами.
   Увидев заминку, к ним вприпрыжку бросился молоденький доктор.
   - Сейчас же, немедленно грузите раненого в машину!  -  набросился  он  на
санитарок. - Что за фокусы!
   Девушки хотели было снова поднять носилки, но Решетняк с таким бешенством
рявкнул: "Отставить!" - что и  санитарки  и  молоденький  врач,  перетянутый
вдоль и поперек ремнями, оторопело отпрянули в сторону.
   В это время Решетняк увидел прилетевшего с ним автоматчика. Партизан  был
легко ранен и сейчас не знал, куда ему идти, к кому обращаться.  Поэтому  он
очень обрадовался, когда услышал голос начальника разведки, зовущего  его  к
себе.
   - Стань тут, - приказал Решетняк, - и не давай меня уносить. Будем  ждать
командира.
   - Есть ждать командира! -  рявкнул  автоматчик  и,  встав  за  носилками,
положил руку на висящий на груди автомат.
   Своим независимым видом он как бы говорил: "Я человек  дисциплинированный
и готов выполнять приказ командира, а ранен он или не ранен,  это  не  имеет
никакого значения".
   Возмущенный таким оборотом  дела,  скрипучий  доктор  побежал  жаловаться
кому-то по телефону.
   Санитарки довольно посмеивались ему вслед.
   С полчаса Решетняка никто не беспокоил. Потом  из  подошедшей  санитарной
машины выпрыгнула молодая  широкоплечая  женщина  в  форме  военного  врача.
Решетняк знал ее. Это была врач Краснодарской больницы Агапова.
   Отмахнувшись от подлетевшего к ней врача в ремнях,  она  твердой  мужской
походкой направилась прямо к стоящим посреди цветника носилкам.
   Она присела перед Решетняком на корточки.
   - Вы что, Агапова, уговаривать приехали? Возмущаться нарушением правил? -
спросил Решетняк. - Я решил дождаться самолета.
   Она молча сняла покрывающую его шинель и начала разбинтовывать ноги.
   - Валя! Сумку из  машины,  -  бросила  она  одной  из  санитарок,  несших
Решетняка, и ответила ему устало и спокойно: - Нет. Я не буду уговаривать. Я
сделаю перевязку и посмотрю, что у вас такое. Если понадобится,  я  вас  без
всяких уговоров, силой отвезу в госпиталь. А чего мне вас уговаривать?
   Она нисколько не удивилась, что  этот  незнакомый  ей  человек  знает  ее
фамилию.
   Много лет кряду, учась в мединституте, Анна  Агапова  была  рекордсменкой
края по нескольким видам спорта. Ее многие знали. Часто на улице, в  трамвае
с ней заговаривали совершенно незнакомые люди. Окончив медицинский институт,
она поступила работать в  Краснодарскую  больницу  и  в  начале  войны  была
призвана в армию. Она получила назначение в один из со-чинских госпиталей.
   Осмотрев рану на левой ноге Решетняка, она обильно посыпала  ее  каким-то
белым порошком и забинтовала новым чистым бинтом. Ее лицо с темными  кругами
усталости под глазами было спокойно. Однако рана на  правой  ноге  заставила
Агапову нахмуриться.
   Наблюдавший за ней Решетняк, чувствуя, что у него сразу пересохло  горло,
настороженно спросил:
   - Что? Ампутировать?
   - Нет, - твердо ответила она, - но будем оперировать и придется полежать.
   Закончив  перевязку,   она   расстегнула   его   грязную   стеганку,   из
многочисленных  дыр  и  дырочек  которой  во  все  стороны  торчали  ошметки
коричневой  ваты,  затем  находящийся  под  стеганкой  трофейный  китель  и,
наконец,  донельзя  заношенную,  ставшую  черной  нижнюю  рубашку.   Откинув
темно-бронзовые густые волосы, она сунула в уши наконечники резиновых трубок
стетоскопа и прослушала сердце.
   Видимо, осмотр ее успокоил. Она тяжело опустилась на стоящую в двух шагах
скамейку.
   - Вы от Гудкова? - опустив набрякшие веки, спросила она. - Как там?
   Решетняк вспомнил гранатные  разрывы  в  нескольких  десятках  метров  от
готовящегося взлететь самолета,  прощание  с  Наткой,  ее  прощальный  крик:
"Расскажите, как мы тут... до последнего..."
   - Плохо, - чистосердечно признался он, - очень плохо.
   - Да, да. Я уже знаю, - устало ответила  Агапова,  не  открывая  глаз,  и
откинулась на пологую спинку садовой скамейки.
   Она так и сидела, молча и не шевелясь. Можно было подумать,  что  Агапова
опит, если бы ее тонкие, крепкие пальцы  прирожденного  хирурга  не  комкали
снятую с головы пилотку.
   Прошло больше двух часов, как  улетела  Клава.  Уже  солнце  вышло  из-за
синеющих вдали гор, а на горизонте так и не показалась точка самолета.
   Большой  открытый,  курортного  вида  автобус,  переполненный  летчиками,
подошел к аэровокзалу и остановился рядом с санитарной летучкой, на  которой
приехала Агапова.
   Летчики спрыгивали на землю и растекались по аэродрому.
   Целая группа летчиков, человек восемь - десять,  прошла  мимо  Решетняка,
Агаповой и вставшего при их приближении по стойке "смирно" автоматчика.
   В центре этой группы шла невысокая женщина в меховом легком  комбинезоне.
У нее было правильное, миловидное лицо, гладкие блестящие волосы.
   Тяжелый, неуклюжий шлемофон она держала в руках.
   Решетняк сразу узнал эту женщину. Она командовала тем самым полком ночных
бомбардировщиков, в который входило звено майора Лаврова. Да и  трудно  было
не узнать эту отважнейшую советскую летчицу, которой одной из  первых  среди
женщин было присвоено звание Героя Советского Союза.
   Рядом с ней шел молодой высокий летчик. Его Решетняк в лицо не знал, хотя
под распахнутым на  груди  меховым  комбинезоном  были  видны  приколотые  к
гимнастерке две Золотые Звезды.
   - Совершенно не к чему лететь к Гудкову  вам,  товарищ  майор,  -  горячо
доказывал дважды Герой командиру  полка,  -  можно  же  послать  кого-нибудь
другого. Преспокойно сядет, а мы и штурмовики прикроем.
   - Нет, Митя. Прекрасно сяду я. А вы и штурмовики прикроете меня.
   Они прошли дальше. Окончания разговора ни Решетняк,  ни  оживившаяся  при
появлении летчиков Агапова не расслышали.
   Летчики прошли на толе.
   Из замаскированных капониров появились самолеты и выстроились у стартовой
дорожки.
   Рядом с "кукурузником", пли "этажеркой", как ласково называли  фронтовики
маленькие  самолеты,   которые   официально   громко   именовались   ночными
бомбардировщиками,  стали  два  горбатых  штурмовика  и  два  короткокрылых,
тупоносых истребителя.
   Летчица натянула на голову шлемофон.
   - Товарищ майор, - обратился  к  ней  один  из  техников,  дежуривших  на
аэродроме, - тут человек от Гудкова. Раненый. Может, он вам  что  интересное
скажет. Ну, там об ориентирах, о посадочной  площадке.  -  Техник  указал  в
сторону Решетняка.
   Летчица быстро направилась к раненому.
   - Здравствуйте, - проговорила она, опускаясь к носилкам и протягивая руку
пытающемуся приподняться Решетняку. - Лежите, лежите.
   Решетняк осторожно пожал ее маленькую крепкую ладонь.
   - Вы от Гудкова?
   - Да. Я начальник разведки отряда Гудкова.
   - Тем лучше, - обрадовалась летчица и протянула ему свой большой планшет,
в который была вставлена карта. - На  какой  поляне  садились  мои  девушки?
Какие есть по пути ориентиры? Митя! - громко  крикнула  она  оставшемуся  на
поле летчику. - Иди сюда.
   Решетняк показал им плоскогорье, на которое садились Лавров и Клава.
   - Ориентир там есть прекрасный, - рассказывал он: -  с  севера  над  этой
поляной возвышается небольшая гора правильной яйцеобразной формы.  На  самой
верхушке ее веером растут четыре огромные пихты. Мы их прозвали  близнецами.
Даже ночью на фоне неба пихты далеко видны.
   - Вы не обращали внимания, - заговорил летчик, - как  летала  Клава?  Вот
так?
   Он стал водить тупым концом карандаша  по  запутанным  лабиринтам  горных
узлов и ущелий, нанесенным на карту.
   - Нет, - возразил Решетняк,  -  так  летать  уже  нельзя.  Мы  еще  вчера
предупредили Лаврова. Тут нужно несколько километров лететь вдоль ущелья,  а
оно у фашистов. Самолет будут обстреливать прямо в упор с трех сторон: снизу
и со склонов узкого ущелья.
   Затем он расстегнул сумку и вытащил свою карту. Она была более подробная,
чем у летчиков, а главное, на  ней  были  нанесены  самые  свежие  данные  о
расположении войск врага.
   Летчики так и впились в карту, и Решетняк предложил:
   - Возьмите. В штаб фронта мы послали такую же с первым самолетом.
   Командир полка засунула карту в планшет, летчики поспешили на поле.
   Первой  взлетела  машина  командира  полка.  Затем  поднялись  вверх  два
истребителя. Вдогонку за этой тройкой взмыли в небо  горбатые  штурмовики  -
"ИЛы".


 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [1]