Они и возвратились точно в таком же порядке. С той только  разницей,  что
юркие истребители сели раньше, чем это успела сделать тихоходная "этажерка".
На одном из ее крыльев длинными змеями висела порванная парусина.
   Командир полка и молодой летчик подошли к Решетняку.
   - Там уже все кончено, - хмуро  проговорила  летчица  и  быстрыми  шагами
вернулась обратно к своей потрепанной машине.
   - Всыпали этому "Эдельвейсу" как только могли, -  чтобы  хоть  чем-нибудь
успокоить раненого, добавил летчик, - а майора - Марину нашу - чуть было  не
потеряли.
   - Несите раненого, -  каким-то  неестественно  спокойным  голосом  кинула
Агапова санитаркам и быстро пошла к машине.
   Она села не с шофером как обычно, а забралась внутрь летучки и до  самого
госпиталя сидела, отвернувшись к окну.
   Летучка остановилась на  широком  дворе  санатория,  который  заняли  под
госпиталь. Агапова первой спрыгнула на землю.
   - В третью операционную, - сказала она санитаркам.
   Когда Решетняка несли уже по ступенькам широкой  мраморной  лестницы,  он
громко позвал Агапову.
   - Я прошу вас, - волнуясь,  заговорил  Решетняк,  -  очень  прошу,  чтобы
операцию делали вы.
   - Вас будет оперировать профессор Климов, - ответила она мягко.
   - Не нужно мне профессора! - почти крикнул Решетняк. - Режьте вы.
   - Хорошо, - согласилась она. - Я сейчас приготовлюсь к  операции.  Несите
ко мне в первую операционную.
   Агапова не решалась спросить у Решетняка о том, что ее волновало, с  того
самого момента, как она узнала о судьбе отряда Гудкова от начавших поступать
в госпиталь раненых партизан.
   И хорошо,  что  не  опросила.  Раненые  всё  поступали  и  поступали.  Ей
предстоял тяжелый день военного хирурга. А поговори она с  Решетняком,  вряд
ли она могла бы оперировать.
   Тот, кого она ждала с каждым прилетающим самолетом, о ком хотела услышать
хоть что-нибудь, сутки назад погиб в неравном  бою  на  берегу  высокогорною
озера Рица.
   ...Спустя некоторое время после операции Решетняка погрузили в санитарный
поезд. Он подлежал эвакуации в глубокий тыл. Он лежал  на  койке  молча,  не
двигаясь, ни с кем не  разговаривая  и  ничего  не  замечая  вокруг.  В  его
воспаленном и измученном мозгу вставали  собы-тия  последних  дней:  тяжелые
бои,  неудачная  разведка,  разгром  отряда,  гибель   друзей,   мучительная
операция.
   Соседи старались ничем не беспокоить  его,  лишь  иногда  спрашивали,  не
нужна ли ему помощь.
   Он отрицательно качал головой и снова погружался в свои невеселые думы.
   Кругом велись разговоры о доме, о боях, о  Сибири,  в  которую,  как  все
знали, их повезут через Каспий и Среднюю Азию. Решетняк  был  безучастен  ко
всему.
   Но вдруг, заслышав рассказ лежащего на  нижней  полке  капитана  третьего
ранга,  он  встрепенулся.  Капитан   рассказывал,   что   разведчики   части
гвардейской  морской  пехоты,  защищающей  один  из  кавказских   перевалов,
сообщили следующее.
   В маленьком ауле, занятом еще в начале сентября фашистами, шел  бой.  Кто
мог вести этот бой,  было  непонятно.  Во  всяком  случае,  было  ясно,  что
смельчакам надо помочь. Матросы ударили по аулу.  Они  с  боем  ворвались  в
него, заняв перед этим две высоты и несколько кошар  пастухов.  В  одной  из
кошар умирал тяжело раненный в грудь старый пастух-адыгеец.
   Он рассказал, что прошлой ночью к нему пришли партизаны. Их было  пятеро.
Трое мужчин и две женщины. Среди  партизан  был  адыгеец,  по  имени  Ахмет.
Командира звали Николай. Третий мужчина - матрос, так  как  из-под  стеганки
виднелись бушлат и тельняшка. Одна женщина держала руку на перевязи.
   Партизаны были хорошо вооружены, командир тащил на плече пулемет, у  всех
были автоматы и  гранаты.  За  поясом  стеганки  у  раненой  женщины  торчал
пистолет, на ручке которого старик увидел золотую пластинку.
   Для Решетняка не было  никакого  сомнения,  что  это  был  Гудков  и  его
товарищи. Его не смущало, что перевал, о котором шла речь, находился  далеко
от скалы с пихтами-близнецами, где он последний раз видел своего  командира.
Бой в ауле произошел спустя три дня после его вылета из отряда. За это время
"одержимый казак" мог оказаться и много  дальше.  То,  что  с  Гудковым  шли
какой-то матрос и женщина, хотя в их отряде  ни  женщины,  кроме  Натки,  ни
матроса не было, не удивило Филиппа Васильевича.  Мало  ли  в  горных  лесах
бродило партизан-одиночек, выходивших из  окружения  и  бежавших  из  плена.
Раньше Гудков, опасаясь, что фашисты ему подошлют предателя, никогда не брал
таких одиночек в отряд, хотя помогал им чем  мог.  Теперь  же,  оставшись  с
ранеными Ахметом и Наткой, он мог отступить от этого правила.
   Перевязав раненых, отдохнув  и  поев,  партизаны  расспросили  старика  о
дороге к позициям советских моряков и ушли. Их путь был  в  обход  аула,  по
они, очевидно, напоролись на вражеский секрет. Поднялась перестрелка.  Утром
партизаны, уже не таясь, прошли  мимо  кошар  обратно,  в  том  направлении,
откуда появились впервые.
   С полсотни гитлеровцев, стреляя во все стороны, преследовали их.
   Один из  солдат  забежал  в  кошару  и  полоснул  по  комнате  автоматной
очередью, которой и ранил старика.
   Потом старик долго еще слышал в горах стрельбу и, лежа около малюсенького
окошка, видел, что возвратилось гитлеровцев намного меньше, чем ушло.

   Решетняк попал в госпиталь в Омске. Он сразу  же  написал  Проценко  и  в
Северо-Кавказский штаб  партизанского  движения  о  Гудкове.  Из  штаба  ему
ответили,  что  сообщенные  сведения  подтвердились.  Но  связь  с  Гудковым
установить не удалось, и пока он числится пропавшим без вести.
   Когда была освобождена Кубань и Гудков не объявился, стало ясно, что он и
его товарищи погибли в дебрях Скалистого хребта.
   По  просьбе  ветеранов  отряда  "одержимого  казака",  центральный   штаб
партизанского движения сформировал из  них  и  еще  двух  отрядов  кубанских
партизан бригаду имени Гудкова. Она была  выброшена  парашютным  десантом  в
глубокий тыл врага и успешно там действовала.

   Поправившемуся после ранения Решетняку в просьбе зачислить и  его  в  эту
бригаду было отказано. Он получил приказание вернуться к своей старой работе
в уголовном розыске Краснодара. Проценко со своей приемной дочерью жил тогда
в Тбилиси. Филипп Васильевич специально ездил к нему,  чтобы  повидать  дочь
Гудковых.  Алла  была  совсем  маленькой.  Потом  Проценко   возвратился   в
Краснодар, а Решетняк в это  время  учился  в  Ленинграде.  После  учебы  он
работал в Сочи. Так и получилось, что Решетняк  не  видел  Аллы  и  Проценко
много лет.

   ...Все, что касается родителей, Алла уже давно знала от своего  приемного
отца,  по  на  этот  раз  она  слушала  рассказ  из  первых  уст,  со  всеми
подробностями, которые либо не знал, либо специально опускал Проценко, чтобы
не волновать ее. Естественно,  что  она  расспрашивала  и  расспрашивала,  а
Решетняк, отдавшись воспоминаниям, пусть тяжелым, но дорогим,  не  торопился
уходить.
   ...В управление подполковник Решетняк вернулся под вечер. Несмотря на  то
что предыдущая ночь была бессонной, он чувствовал себя прекрасно.  Очевидно,
воспоминания прошлого взвинтили нервы. Да и привык он к бессонным ночам. Ему
было достаточно подремать час-другой, откинувшись на  спинку  кресла,  чтобы
снова чувствовать себя бодрым и трудоспособным.
   Сидящий в приемной Потапов доложил, что Валентина только что проснулась и
Аня ушла с ней обедать.
   Потапов протянул начальнику  папку  с  надписью  "Дело  об  убийстве  гр.
Нижника И. Я.".
   За то время, что Решетняк пробыл в доме Проценко, папка сильно  распухла.
Прибавились подшитые Аней заключения экспертов научно-технического отдела  и
новые ответы на различные запросы.
   Пройдя к себе в кабинет, Филипп Васильевич  включил  настольную  лампу  и
углубился в чтение дела.
   Затем на чистом листе бумаги он написал; "План допроса Валентины Кваши".
   К приходу Ани и Валентины весь лист был исписан.
   - Садитесь, - кивнул он Валентине.
   Аня прошла к маленькому столику и открыла стено-графическую тетрадь.

   УРАВНЕНИЕ СО МНОГИМИ НЕИЗВЕСТНЫМИ 

   Допрос был окончен.
   Решетняк видел, что Валентина рассказала все откровенно и без утайки.  Ее
правдивость подтверждали подшитые в папку документы.
   Объяснения  Валентины  полностью  снимали  с  нее  подозрение,  что   она
причастна к убийству. Никаких оснований задерживать ее не было.
   Сейчас  уже  и  Валентина  чувствовала,  что  никто  ее  арестовывать  не
собирается. Осмелев от этой мысли, она спросила:
   - А мне нельзя самой похоронить Ваню? Внимательно посмотрев  ей  в  лицо,
Филипп Васильевич полистал дело, раскрыл его на нужной странице  и  протянул
Валентине.
   - Не следует вам его хоронить. Не нужно о нем плакать. Не стоит он этого.
Каин Каином до смерти и оставался. Читайте.
   Валентина стала читать,
   "Любка! Валька пока не проговаривается, но она не может не знать. Рано ли
поздно - скажет. Тогда мы ее пришьем и в Карасун. Народу меньше - нам лучше.
Доля больше. А ты не ревнуй, дурища. Эта черномордая мне осточертела,  Я  бы
хоть сейчас ей  перо  под  ребра,  да  нельзя.  Провалим  дело.  Сорвись  из
Краснодара и жди меня в..."
   Дальше записка обрывалась. Не было подписи,  но  Валентине  она  была  не
нужна. Из тысячи почерков она сразу узнала бы этот. Если ее  не  оказывалось
дома, то Иван Нижник подсовывал под дверь записочки. Они  писались  этим  же
характерным угловатым почерком с резким наклоном вправо.
   Валентине стало страшно. Она вспомнила  жестокий  холодный  блеск  черных
глаз  Нижника  и  почувствовала,  что  в  записке  не  просто   угрозы.   Он
действительно мог спокойно пырнуть ее финкой в бок и выбросить в Карасун.
   - Но что же он хотел у меня выведать? Чего я не могу не знать?
   Решетняк пожал плечами.
   - Очевидно, что-то важное. Возможно, что из-за этого-то  и  убили  Ваньку
Каина. Он помолчал немного и спросил:
   - Так как же, Валя, дальше жить будем? Селедками спекулировать? Случайные
знакомства заводить? Или правильную дорогу в жизни искать? Подумай об этом.
   Он встал, прошелся, по привычке, из угла в угол и приказал Колесниковой:
   - Возьмите машину и отвезите Валентину домой. А то  ей  соседи  на  улице
покоя  не  дадут  расспросами.  Договоритесь,  когда  она  придет  подписать
стенограмму допроса. Сами можете быть свободны, а машина пусть  вернется  за
мной. Я тоже поеду отдыхать.
   Оставшись один, Решетняк  задумался.  Допрос  Валентины  дал  значительно
меньше, чем он ожидал. Только одно обстоятельство  привлекло  его  внимание:
Валентина рассказала, что она никогда не видела  Нижника  таким  взбешенным,
как тогда, когда он узнал, что она отнесла в букинистический  магазин  "Трех
мушкетеров".
   В том, что Нижник, начав читать "Три мушкетера", мог увлечься книгой,  не
было ничего особенного. Вот уже  столетие,  как  она  пользуется  неизменным
успехом у читателей всех стран и народов. Но яростная  вспышка  гнева  из-за
книги у человека, который меньше всего в жизни интересовался именно книгами,
была непонятна.
   Подполковник решил  передать  ее  на  исследование  в  научно-технический
отдел.
   Подвинув к себе аппарат внутреннего телефона, он  набрал  номер  старшего
следователя Сомова.
   - Степан Степанович, вы не сможете завтра прийти в управление пораньше, -
попросил он, - часиков  так  в  шесть?  Мне  бы  хотелось  обсудить  с  вами
различные версии преступления и проанализировать  обстановку.  Ну,  а  потом
вместе выслушаем доклады оперативников.
   Майор Сомов с готовностью согласился.  Решетняк  повесил  трубку  и  стал
собираться домой.
   Утром, ровно в шесть, Решетняк был в управлении. На лестнице  его  догнал
майор Сомов. Под мышкой он держал пухлую папку бумаг.
   - Что это? - спросил  Решетняк,  взяв  двумя  пальцами  длинную  тесемку,
которой завязывалась оранжевая папка.
   - Это различные подсобные материалы по делу, - пояснил Сомов, - посмотрим
их.
   Они прошли в кабинет Решетняка. Несмотря на раннее утро, было уже  жарко.
Филипп Васильевич распахнул окна, а Сомов,  извинившись  перед  начальником,
снял китель и повесил его на спинку стула.
   - Я думаю, Степан Степаныч, - обратился к Сомову Решетняк, - сделаем так.
Я вам буду докладывать обстоятельства дела, а вы ставьте вопросы, выдвигайте
версии. А  тогда  уже  будем  сообща  искать  ответа  и  решать,  что  можно
предпринять.
   Они уже не первый  раз  пользовались  этим  методом.  И  он  вполне  себя
оправдывал. Старший  следователь  превращался  в  придирчивого  ревизора,  а
начальник отдела Решетняк - в неумелого оперативного работника, совершающего
промахи и упущения. Опытный следователь Сомов и впрямь очень  часто  замечал
то, что не было достигнуто оперативными  средствами.  Он  помогал  Решетняку
контролировать действия по раскрытию того или иного преступления.
   Сомов подвинул к себе поближе электрический вентилятор,  нацепил  на  нос
какие-то неуклюжие старомодные очки и положил  перед  собой  лист  бумаги  и
карандаш. Он был во всеоружии.
   - Прежде всего - о Нижнике, - заговорил Решетняк.
   ...В первых числах апреля  Ваньку  Каина  освободили  из  исправительного
лагеря на Дальнем Востоке, и, нигде не задерживаясь, он проследовал прямо  в
Краснодар.
   В апреле же в Краснодаре он уже получил паспорт.
   "Принеслось золотце! -  ворчал  начальник  второго  городского  отделения
милиции Зуев, подписывая Нижнику паспорт. - Вот  уж  поистине  -  "К  нашему
берегу что ни прибьется - либо навоз, либо щепки"!"
   Отделение находилось  рядом  с  крупнейшим  городским  базаром.  На  этом
базаре, на прилегающих к нему улицах, чаще, чем где бы то ни было в  городе,
случались всякие неприятные происшествия. То у кого-нибудь  карман  очистят,
то снимут белье с веревки, то, наконец, просто поднимут драку.
   Накануне  начальник  отделения  подписал  целую  пачку  паспортов  людям,
прибывшим по амнистии. Он знал, что многие из них навсегда утратили  вкус  к
легкой наживе и займутся честным трудом, но найдутся и такие, что пойдут  по
прежнему пути.
   А тут на вот тебе - Ванька Каин. Он-то сам долго не попадется, а всю  эту
мелочь организует, подучит, направит.
   Начальник отделения поручил  своему  заместителю  по  уголовному  розыску
установить за Нижником наблюдение.
   Но Нижник вел себя образцово. Он продал кое-какие  вещи  и  на  это  жил.
Помогала ему его старая  зазноба  Любовь  Воронова,  известная  под  кличкой
Любка-Богомолка. В прошлом она занималась скупкой и перепродажей  краденого,
но потом остепенилась и стала работать на трикотажной фабрике.
   Очевидно,  взялся  за  ум  и  Ванька  Каин.  Он,  правда,  на  работу  не
устраивался, но стало известно, что Ванька собирается уехать туда,  где  его
никто  не  знает,  где  никто  не  станет  попрекать  его   прошлым.   Среди
раскаявшихся воров такое случалось не раз,  и  работники  отделения  милиции
твердо уверовали в перерождение Нижника.
   А он тем временем жил какой-то скрытой жизнью. Продавал на базаре старые,
дырявые брюки. Любивший раньше пускать пыль  в  глаза,  сейчас  курил  самые
дешевые папиросы, не пил, ходил в потрепанных сапогах и  вылинявшей  рубахе.
Отступив от неписаных "блатных" правил, копил и копил деньги...
   Рассказ Решетняка прервал телефонный звонок. Звонил дежурный. Только  что
в управление милиции явилась Любка-Богомолка. Она заявляла, что возвратилась
из Ростова, услышав о смерти Нижника.
   Значит, весть об убийстве Ваньки Каина уже разнеслась.
   - Пришлите ко мне в кабинет, - распорядился Решетняк.
   Милиционер  ввел  в  кабинет  зареванную  молодую  женщину   с   грязной,
нечесанной головой и некрасивыми желтоватыми глазами.
   "Посмотрела бы Валентина Кваша, на  кого  променял  ее  Ванька  Каин!"  -
невольно подумал Решетняк.
   - Сама явилась? - насмешливо спросил Сомов. - Поумнела?
   - А што жи, - хлюпнула Любка, - ще на меня подозрение падет.
   Посмотрев на Решетняка, продолжавшего молча, в упор  разглядывать  Любку,
Сомов стал спрашивать:
   - Так, говоришь, из Ростова?
   - Слезла в Ростове, как узнала про Цыгана.
   - А куда путь держала?
   - В Москву. Иван послал.
   - Зачем?
   Любка замялась и еще быстрее задергала носом. Сейчас она очень напоминала
принюхивающуюся к чему-то толстую крысу.
   - Смелей, смелей, - сказал Сомов. - Зачем?
   - Цыган послал, чтобы его дожидалась.
   - А Ванька Каин на "дело" собирался? Видя, что она снова тянет с ответом,
Сомов чуть поднял голос:
   - Быстро отвечать. Какое дело?
   - Не знаю, - заревела Любка,  размазывая  по  лицу  короткопалыми  руками
слезы. - Вот ей-богу, не знаю! Большое какое-то дело. А какое, не знаю.
   - Кто убил Нижника? - громко спросил Решетняк. Любка заревела еще громче.
   - Увести в камеру, - бросил Решетняк конвоиру.
   - За что в камеру? - заверещала Любка, мгновенно перейдя от слез к крику.
- Нет такого права! Прокурорскую санкцию давай. За что...
   - Тихо!  -  хлопнул  ладонью  по  столу  Решетняк.  -  Ишь,  какой  юрист
выискался! Санкцию! Через два часа в камере предъявят тебе санкцию.
   - Не даст прокурор санкции,  -  продолжала  верещать  Любка,  -  отвечать
будете. За что сажаете?
   - За что? За соучастие в подготовке к убийству. Это видишь?
   Он показал ей обрывок записки Нижника, в которой Ванька Каин  писал,  что
замышляет убить Валентину, когда узнает от нее то, что ему нужно.
   - Это Цыган, - еще пуще заорала Любка, - а я при  чем?  Я  за  Цыгана  не
ответчица! Я сама пришла!
   - Вот и хорошо, что сама пришла. Расскажешь нам и о "деле", что  замыслил
твой любезный.
   Протянув конвоиру уже заготовленный  бланк  постановления  о  задержании,
Решетняк повторил:
   - В камеру.
   Когда дверь за уведенной Любкой закрылась, Решетняк спросил:
   - Как вы думаете, Степан Степанович, знала она,  что  за  "дело"  затевал
Нижник?
   - Нет, - ответил Сомов, - Каин знал, что она глупа и болтлива. Вряд ли он
доверил бы ей. Потом, он всегда действовал в одиночку. Он и о планах  насчет
Кваши сказал ей потому, что боялся, как бы она в припадке ревности не начала
болтать лишнее. Нет, не знала.
   - И я думаю, что не знала, - согласился Решетняк. - Хорошо, едем  дальше.
- Он снова придвинул к себе папку с делом.  -  Через  несколько  дней  после
приезда Нижник знакомится с Валентиной Квашей.
   - Это не случайно, - задумчиво произносит майор Сомов,  что-то  записывая
на бумаге.
   - Совершенно ясно, что не случайно.  Это  подтверждает  его  записка.  Он
что-то хотел выведать у Валентины.
   - И это "что-то"  он  узнал  в  исправительном  лагере  от  бывшего  мужа
Валентины Кваши, Федора, осужденного за растрату.
   - Но дело в том, что Федор Кваша отбывал наказание в Средней  Азии.  Каин
же там никогда не был. Потом, вот смотрите,  пришел  ответ  на  наш  запрос.
Федор Кваша еще пять лет назад умер. Что вы на это скажете?
   Сомов побарабанил пальцами по столу.
   - Нижник узнал о  том,  что  его  так  заинтересовало,  из  третьих  рук.
Очевидно, Федор Кваша спрятал что-то ценное. Вот тот, кто рассказал Каину об
этом спрятанном, и убил его. В последний момент  Нижник  просто  не  захотел
делиться с сообщником. Он и раньше так не раз делал. Каин во всем Каин.
   Они еще долго обсуждали различные детали и пришли к заключению,  что  это
единственно правдоподобная версия.
   Ванька Каин собрался что-то искать. Но что? Ни одна деталь,  ни  один  из
найденных документов или вещей не проливали света на этот вопрос.
   Если бы Нижник знал, что разыскиваемые им деньги и вещи находятся в  доме
Валентины, он не готовился бы так тщательно к  осуществлению  своего  плана.
Зачем бы  ему  тогда  копить  деньги?  А  он  их  определенно  копил.  Боясь
попасться, он не шел на обычный для себя путь добычи денег, так как не  смог
бы тогда выполнить задуманное. Не хотел рисковать.
   Каин пошел по другому пути. Познакомившись с Ва-лентиной и  уверив  ее  в
своей любви и желании зажить новой, честной жизнью, он заставил ее доставать
деньги. Объяснял он это тем, что копит деньги для переезда в  другой  город,
где их никто не знает и где они смогут зажить спокойно.
   Валентина продавала свои вещи, книги. Нижнику этого было мало. Он  достал
где-то бочонок сельдей и послал Валентину в станицу перепродать их.
   Воровские  инструменты,  найденные  при  нем,  и   особенно   записка   к
Любке-Богомолке наглядно показывали, что Каин отнюдь не помышлял  о  честной
трудовой жизни.
   Можно предположить, что он собирался искать "клад" Федора Кваши.
   Нижник нервничал, все время сетовал, что денег мало. Об  этом  рассказала
на допросе Валентина. На чердаке же нашли довольно крупную  сумму.  Судя  по
ней, задуманное предприятие должно было быть трудным.
   Версия о поиске клада была довольно шаткой. Но если принять  эту  версию,
то вставал еще один вопрос: где именно собирался Нижник искать клад?
   Карты указывали на три места: Тамань, долина реки Псекупс, горы  Главного
Кавказского хребта или прилегающие к нему Черные горы  и  Скалистый  хребет.
Для Тамани, где много плавней, Нижник приготовил высокие резиновые сапоги  и
брезентовую робу. Для гор -  альпинистские  ботинки.  Было  лишь  непонятно,
зачем ему понадобилось столько шпагата. Кроме мотка, найденного у Валентины,
огромный моток тонких, крепких веревок был обнаружен у Любки-Богомолки.
   - Что же теперь мы будем  искать?  -  с  нескрываемым  сомнением  спросил
Сомов. - Клад? Где? Решетняк громко захохотал:
   - Извольте колесить в поисках  места,  чуть  ли  не  по  всему  Северному
Кавказу, где какой-то прохвост закопал сундук с награбленными ценностями!
   - Да, дело довольно безнадежное, -  подтвердил  Сомов,  -  к  тому  же  и
ценности могут оказаться давно вышедшими из хождения деньгами вроде тех, что
мы нашли в доме Кваши.
   - Вернее искать убийцу Нижника, - сказал Решетняк.  -  Найдем  -  узнаем,
куда и зачем собирался путешествовать Каин.
   Сомов согласно кивал головой, развязывая тесемки папки.
   - Я просмотрел всю регистрацию уголовных преступлений  за  последние  три
года и не нашел ничего подходящего. Во-первых, не  зарегистрирована  пропажа
пистолета калибра в девять миллиметров.
   - Пистолет-то он мог  сохранить  с  войны.  Парабеллумов  у  немцев  было
сколько угодно. Кроме того, Оружие могли привезти с другого конца Союза.
   - Возможно, - согласился Сомов. - Дальше. "Почерк" преступления не  похож
ни на одно знакомое нам. Последний  из  любителей  стрелять  в  затылок  был
Ленька Грай. Он обязательно стрелял несколько раз. Хотел быть уверенным, что
добил жертву и свидетелей не будет.
   - Ленька Грай расстрелян по приговору Верховного суда в 1940 году,
   - На мой взгляд, - продолжал Сомов, - убийца Нижника - приезжий.
   В приемной послышался дробный  стук  высоких  каблучков.  Сомов  поспешно
натянул на себя китель.
   В кабинет вошла Анечка Колесникова.
   - Приглашайте, кто там есть на доклад, - распорядился  Решетняк,  ответив
на приветствие.
   Оперативники Гайда и Жуков установили, в каких магазинах  Нижник  покупал
спортивный костюм, альпинистские ботинки и рыбачье снаряжение.
   Семененко выяснил: месяц назад в  тресте  "Нефтеразведка"  воры  взломали
шкаф и украли пишущую  машинку.  Тогда  же  пропали  топографические  карты.
Предполагали, что вор завернул в них машинку. Теперь ока-залось,  что  кража
была совершена ради самих карт.
   Позже других появился Потапов. Он доложил, что в скверике  около  узловой
станции Тихорецкая обнаружен мотоцикл инженера Гришина, на  котором  скрылся
убийца Нижника.
   На листочке бумаги Решетняк подсчитал, за сколько времени  можно  доехать
на мотоцикле от Краснодара до Тихорецка.
   Получалось, что убийца прибыл на станцию часов пятнадцать -  восемнадцать
назад.
   За это время через Тихорецкую проследовало около двух десятков поездов  -
на Москву, Тбилиси, Минераль-ные Воды, Сочи,  Сталинград,  Баку,  Краснодар,
Ростов. В любой из них преступник мог сесть и ехать до конечной станции  или
сойти на ближайшей остановке. Он МОР вернуться 8 Краснодар, а мог в одном из
лежащих на пути городов пересесть на самолет  и  находиться  уже  на  другом
конце страны. Наконец он мог притаиться в Тихорецке.
   Следствие зашло в тупик.
   - М-да, - потер ладонью бритый затылок Решетняк, -  получается  уравнение
со многими неизвестными.
   Он решил поручить вести дело двум опытным работникам: майору Сомову и Ане
Колесниковой.
   - Допросите Любку-Богомолку, Возможно, она сообщит что-нибудь интересное,
- отдал он распоряжение Сомову. - А  вы,  товарищ  Колесникова,  занимайтесь
поисками убийцы Каина. Засаду у дома Кваши снимать не торопитесь.
   Сделав еще несколько распоряжений и отпустив сотрудников,  Решетняк  стал
собираться. Он решил поехать на день рождения Аллы.
   По его звонку дежурный питомника служебного собаководства привел  молодую
овчарку, по прозвищу Сокол. Решение подарить Алке Сокола  Филипп  Васильевич
принял вчера, после того как побывал у нее.
   Сокол был сыном знаменитого Кречета, слава о котором  гремела  далеко  за
пределами Северного Кавказа. Однако сын не пошел в отца. Он  не  унаследовал
от него замечательного  чутья,  которое  выдвинуло  Кречета  в  ряды  лучших
сыскных собак страны. Сокол мог взять  лишь  простейший,  свежий,  никем  не
затоптанный след, а для сыскной собаки этого мало. Правда, он  очень  хорошо
нес караульную службу, но в таких собаках  большой  надобности  не  было,  и
Решетняк забрал Сокола из питомника себе.  Это  было  сопряжено  с  большими
неудобствами. Решетняк жил один, нередко ему приходилось надолго уезжать  по
срочному вызову. Нужно было звонить в питомник и просить,  чтобы  кто-нибудь
из вожатых взял собаку на временное попечение. Такая постоянная смена хозяев
могла лишь вконец испортить Сокола.  Решетняк  же  знал  множество  случаев,
когда дети воспитывали прекрасных служебных собак.
   Итак, взяв Сокола, он поехал  к  своему  старому  другу  и  его  приемной
дочери.

   ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ АЛЛЫ ГУДКОВОЙ 

   Ольга снова пришла ночевать к Алке. Она предполагала, что Алка не  совсем
избавилась от ночных  страхов.  Кроме  того,  Ольга  хотела  помочь  девочке
приготовиться к предстоящему торжеству.
   С вечера они закончили генеральную уборку квартиры,  поставили  тесто  на
пироги, начистили орехов для торта.
   Спали опять вместе.
   Алла крепко заснула. Когда утром она открыла глаза, Ольги рядом не  было.
Уже совершенно остывшая подушка говорила о том, что Ольга встала  давно.  До
слуха Алки долетел осторожный звон расставляемой посуды.
   - И как не стыдно, - закричала она, выбираясь  из-под  одеяла,  -  удрала
незаметно! Одна возится. А можно было в это время поболтать.
   Ольга вошла в спальню. В руках она держала какой-то длинный пакет.
   - Поздравляю тебя, девочка, с днем рождения, - ласково проговорила она, -
желаю тебе быть радостной и счастливой, учиться так же,  как  в  седьмом,  и
чтобы у Гриши каждый год брали по картине в Третьяковку или Эрмитаж.
   Она поцеловала Аллу в губы и передала ей в руки пакет.
   - Это тебе. Может и рановато такую вещь дарить, но знаю, что придется  по
душе.
   Она еще раз поцеловала Алку и вышла  в  столовую,  предоставив  ей  одной
рассматривать подарок.
   Алла нетерпеливо сорвала бумагу и охнула. О таком подарке она не смела  и
мечтать. У нее  в  руках  было  новенькое  легкое  и  удобное  одноствольное
охотничье ружье.
   На глаза неожиданно навернулись слезы, и она вошла  в  столовую  необычно
притихшая, ткнулась в плечо Ольги да так и застыла.
   - Ты чего, атаман? - спросила та. - Что с тобой?
   - Я тебя очень люблю, Олюшка. Очень, очень. Не за подарок, конечно. Ты не
думай. А за то, что ты во всем меня понимаешь.  Даже  догадываешься  всегда,
что я думаю, о чем мечтаю... Очень люблю.
   - Я тебя тоже очень люблю, Алка, - тихо ответила Ракитина  и  еще  крепче
обняла девочку.
   Они замолчали, обе смущенные и взволнованные таким  открытым  проявлением
чувств. Ольга, справившись с собой, шутливо скомандовала:
   - Лентяи, за дело!
   И обе шумно и весело стали суетиться по хозяйству,
   - Что же это Гриши нет? - озабоченно спросила Ольга,  вытирая  до  блеска
эмалированный чайник.
   - Приедет, - уверенно ответила Алка, не менее ожесточенно  натирая  мелом
чайные ложечки. - Нет утром - приедет вечером.

   Вскоре явились Шура Бабенко и Васька Лелюх.
   - Поздравляю сразу со всем, - важно произнес Лелюх и протянул Алке книжку
в красивом синем с золотом переплете, "Три мушкетера". - Раз у тебя  украли.
Вот. Ну, вообще достал.
   - Ты достал! - не утерпев, сорвал всю  торжественность  момента  Шура.  -
Анна Алексеевна и то с большим трудом достала.
   - Болтун сам, а про других говоришь! - отважился  отпарировать  Васька  и
придвинулся поближе к Ольге.
   Но Шура на него уже не обращал внимания.
   - Вот это мама прислала, - он  смущенно  протянул  Алке  коробку  конфет,
перевязанную очень яркой лентой с огромным бантом, - а  это  я.  Совсем  как
настоящий "ФЭД", а снимает даже лучше, хотя и самодельный.
   Так вот что так таинственно уже несколько месяцев подряд  мастерил  Шурик
по вечерам! Кому не приятно получить  подарок,  в  который  вложено  столько
труда! Может, и найдутся такие люди, но Алка к их числу не принадлежала. Она
была просто потрясена.
   - Ребята! Вечером, как только  Гриша  приедет,  приходите.  Будем  чай  с
пирогами пить. Обязательно приходите.
   - А сейчас садитесь за стол завтракать, - предложила Ольга.
   Лелюх с готовностью сделал движение к столу,  но  Шура  незаметно  крепко
схватил его сзади за руку.
   - Спасибо. Мы уже завтракали. Не будем вам мешать,  -  отказался  Шура  и
потянул Лелюха к выходу.
   Они вышли.
   - Что у тебя, дома завтрака, что ли, нет?  -  набросился  на  него  Шура,
выйдя из квартиры Проценко. - Видишь, - они гостей  ждут.  Готовятся.  А  ты
обрадовался.
   - Так они же сами предлагают, - мрачно буркнул Лелюх.
   - Ему из вежливости предложили, а он рад стараться!
   - А я из вежливости и согласился. А потом, там пирожки такие румяные.
   - Ну ненасытная какая-то утроба! - возмущенно  всплеснул  руками  Шура  -
Дома ему Анна Алексеевна только и  знает,  что  готовит.  Все  ноет;  "Мама,
пирожки, мама, вареники!"
   - Если хочешь знать, я трое суток могу не есть не пить. Как верблюд.
   - На верблюда ты вовсе не похож, - критически осматривая Ваську  со  всех
сторон, определил Шура, - ты больше на откормленного индюка смахиваешь.
   - Индюка? - возмутился Васька.  -  А  сам-то  ты  кто?  Ты  сам  отбивная
котлета. Понял?
   - Ну и ничего подобного. Чем это я похож на отбивную котлету?
   - Сейчас, конечно, нет, а в прошлую  субботу  на  ринге?  Скажешь,  Тимка
Рогань из тебя котлеты не сделал?
   - Ну, ты! - в свою очередь вспыхнул Шура. - Чего ты в боксе понимаешь?
   Лелюх понял, что переступил в разговоре опасную черту, и, пока не поздно,
попытался заговорить о другом.
   - А когда мы к Алке пойдем?
   Шура ничего не успел ответить. Открылось окно и раздался голос  Васькиной
матери.
   - Василий, завтракать! - позвала она.
   - Доброе утро, Анна Алексеевна, - поздоровался Шура и добавил:  -  Он  уж
тут истомился, ожидая завтрака.
   Последние слова он уже произнес вслед Лелюху.  Завтракать  Ваську  дважды
приглашать не приходилось.
   Вскоре после ухода ребят в квартиру Проценко  снова  постучали.  Это  был
Решетняк.
   - Дядя Филя! Дядя Филя! - как старого знакомого встретила  его  радостная
Алка. - Смотрите, что у меня есть.
   Она  потянула  подполковника  в  столовую  показать   подарки.   Решетняк
тщательно осмотрел ружье. По тому, как  он  любовно  похлопывал  ладонью  по
лакированному ложу, заглядывал в ствол, ощупывал патроны, проверял  подгонку
ремня, чувствовалось, что  это  завзятый  охотник.  Но  еще  больше  Филиппа
Васильевича заинтересовал фотоаппарат.
   - Алка Натковна, - подполковник уже не называл ее  иначе,  -  обязательно
познакомь меня с хлопцем, который сделал  этот  аппарат.  Хорошая  голова  у
парня. Вот такой автомат для съемки я обязательно к своему "Киеву" сделаю...
- Товарищ Ракитина? - удивился Решетняк, увидев вернувшуюся из кухни  Ольгу.
- Вот уж никак не ожидал встретить вас в этом доме! Какими судьбами?
   - То же самое я могу спросить и у вас, товарищ подполковник.
   - Я же друг  детства  Проценко.  А  кроме  того,  с  Алкиными  родителями
партизанил вместе. А вот вы как сюда попали?
   - Это все она, - потрепала Ольга за косу Аллу.
   - Меня, кстати, зовут Филипп Васильевич, - заметил Решетняк,  улыбнувшись
широкой белозубой улыбкой, преобразившей его лицо.
   - А меня, кстати, Ольгой Константиновной, но предпочитаю, чтобы  называли
просто Олей. Хочу казаться моложе.
   - Откуда вы знаете друг друга? - затормошила их Алла. - Откуда?
   - А мы давно знакомы, - ответила Ольга. - На городском  партийном  активе
познакомились,
   - Ну, Натковна, - обратился Решетняк к девочке,  -  теперь  принимай  мои
поздравления и подарок. Пойди-ка открой двери. Там еще гость стоит.
   Алла, не понимая, зачем было оставлять  приведенного  с  собой  гостя  на
лестничной площадке, пошла открывать дверь. Она сразу отпрянула  в  сторону.
Мимо нее пронесся огромный серо-черной масти пес с  большими  остроконечными
ушами.
   Когда Алла, несколько оправившись от испуга, вошла в столовую, ее  глазам
предстала странная картина: бесстрашная Ольга стояла на письменном  столе  и
опасливо поглядывала на растянувшегося посреди комнаты пса. Упав  в  кресло,
громко хохотал Решетняк.
   - Ну вот, Натковна, это мой тебе подарок, - показал Решетняк на собаку. -
Вы не находите, что вам пора сойти на грешную землю?  -  с  серьезной  миной
спросил он Ракитину. - Слезайте, слезайте. Сокол отлично выдрессирован и еще
никогда никого не тронул без приказания.
   - Вот перепугал! - заговорила Ольга, слезая со  стола.  -  Ворвался,  как
комета. Чего он летел, словно оглашенный?
   - Команду всегда следует выполнять бегом, - пояснил подполковник.
   - Да ведь никакой команды не было.
   - Нет, была. Я подошел к окну  и  стал  насвистывать  песенку  о  веселом
ветре. Сокол - пес дисциплинированный. Не было бы команды, он так и лежал бы
под деревом, где я его оставил.
   Если Алка после появления Сокола в столовой была удивлена  тем,  что  там
происходит, то что уж говорить  о  Григории  Анисимовиче  Проценко,  который
подошел к открытой двери своей квартиры и смотрел на то, что творится в  его
комнате... Он несколько минут наблюдал молча.
   Празднично накрытый стол, стулья, на одном  из  которых  висел  форменный
китель  подполковника  милиции,  -  все  было  сдвинуто   в   сторону.   Сам
подполковник, Алла и Ольга ползали на животе по ковру. Рядом с ними,  плотно
прижав уши, ползла, как будто выслеживая какого-то невидимого врага, большая
овчарка почти черной масти.
   - Очень трогательно, -  заговорил  наконец  Проценко.  -  Дорогие  друзья
помогают мне воспитывать дочь.
   - Гриша! - бросилась к нему Алка. - Я же  говорила,  что  он  приедет!  -
сказала  она  торжествующе.  Проценко  пожал  руку  Ольге,  а  после   этого
расцеловался с Решетняком.
   - Постарел, Грицько, - проговорил Решетняк чуть дрогнувшим голосом.
   - А ты все такой же. Наконец-то увиделись!
   - Да все никак не удавалось. А тут думаю, во что бы то  ни  стало  пойду.
Решил даже не звонить. Пойду, и все тут. И повидаемся наконец.
   Проценко обвел глазами комнату.
   - Что это за милая зверюшка? - спросил он, кивая на Сокола.
   - Это моя собака Сокол, - возвестила Алла с победным видом. - А  Оля  мне
подарила ружье. Вот, смотри. А вот патрончики.
   - Ну-ну! Я всегда говорил, что если погибну, то только от рук  приятелей,
- сказал он. - Хорошенькие подарки для молодой девицы! И так растет какой-то
станичный атаман, а не  девочка.  Даже  ради  праздничного  дня  щеголяет  в
штанах. Теперь ей только не достает шашки, черкески и бурки.
   - М-да. Действительно, - почесал  затылок  Решетняк.  -  Правда,  у  меня
смягчающее обстоятельство, граждане судьи: старый холостяк. Что же  касается
артистки Театра оперетты...
   - Чего же можно ждать от премьерши оперетты, занимающейся охотой на диких
зверей? - назидательно спросил Проценко и сам  же  ответил:  -  Всего  можно
ждать. Но вы, подполковник милиции...
   - А интересно знать,  что  подарил  своей  дочери  художник  Проценко?  -
перебил подполковник милиции. - Духи?
   Алла фыркнула.
   - Букет цветов, перевязанный голубой лентой. Или нет - альбом для стихов,
в котором на первой страничке значится: "Кто любит более тебя,  пусть  пишет
далее меня".
   Алла и Ольга дружно хохотали.
   Проценко вышел на лестничную площадку, постучался  в  соседнюю  квартиру.
Через несколько минут он возвратился, толкая впереди себя  сияющий  лаком  и
никелем велосипед.
   - Вот, получай, - обратился он к дочери, - знаю, что тебе давно хотелось.
   Пока Алла  переживала  еще  одну  свалившуюся  на  нее  сегодня  радость,
Решетняк продолжал подсмеиваться над другом.
   - Вот это да! - воскликнул он. - Вот это подарок для благонравной девицы!
Ты бы ей еще мотоцикл подарил. Очень женское занятие.
   Сидевшая на  диване  Ольга  вскочила  и  склонилась  перед  Решетняком  в
глубоком поклоне.
   - Спасибо, товарищ  подполковник,  -  проникновенно  воскликнула  она,  -
нижайшее спасибо! Давно не получала такого прекрасного комплимента.
   Решетняк ничего не понимал.
   - Охо-хо-хо! Хо! - сняв очки и протирая глаза, смеялся Проценко.  -  Что,
Оленька, нравится? Занятие-тоне женское. А  что  вы  скажете,  подполковник,
насчет  чемпионов?  Вот  премьерша  оперетты,  например,  чемпион   края   и
Российской федерации по мотоциклу.
   Решетняк растерянно воззрился на Ольгу.
   - Нет. Знаете... Я немного неточно выразился, - заговорил он наконец  уже
извиняющимся  тоном:  -  я  хотел  сказать,  что   мотоциклистки   или   там
велосипедистки мне всегда напоминают почему-то запорожцев.
   - Весьма удовлетворена вашей поправкой, -  еще  в  более  низком  поклоне
склонилась Ракитина, - прошу больше поправок не вносить. Боюсь  сравнений  с
древнеегипетскими фараонами...  А  сейчас  наводите  в  комнате  порядок,  -
распорядилась  она,  -  да  двигайте  стол  на  место.  Нужно   же   наконец
позавтракать.
   Ольга убежала на кухню и там застряла. Мужчины сдвинули стол  и  сели  на
диван. Алла снова принялась рассматривать велосипед, а потом ушла к Ольге.
   Решетняк потянулся за лежащей на стуле кожаной сумкой.
   - У меня к тебе небольшое  дело,  Григорий.  Ты  никогда  не  видел  этой
картины? Не сможешь ли ты определить ее ценность? Я  имею  в  виду  денежную
ценность.  -  И  Решетняк  протянул  Проценко  маленькую,  писанную   маслом
миниатюру.
   Проценко засмеялся:
   - Рублей, наверно, двести в комиссионке  можно  взять.  А  видать  раньше
видал. Это миниатюра художника Григория Проценко, вашего покорного  слуги  и
друга детства. - Проценко вдруг посерьезнел. - Постой, постой. Откуда она  у
тебя?
   - Тут еще какая-то иконка, - довольно пренебрежительно  сказал  Решетняк,
не отвечая на вопрос Проценко.
   Если миниатюра была тщательно завернута в чистую белую тряпку, то  иконка
была кое-как засунута в сумку.
   Однако Проценко, кинув на нее взгляд, переменился в  лице  и  в  волнении
вскочил на ноги.
   -  Сумасшедший!  -  срывающимся  голосом  заорал  он  и,   смахнув   свою
собственную миниатюру на пол, задрожавшими руками схватил то,  что  Решетняк
назвал "иконкой". - Невежда! Варвар! Это же Рублев!
   - А кто такой Рублев? - неосторожно спросил Решетняк.
   Проценко вскипел еще больше.
   - Ты что, серьезно спрашиваешь, - аккуратно положив в центре стола икону,
двинулся на Решетняка Проценко, - или ты  меня  специально  позлить  явился?
Цирк устраиваешь? По поводу подарков паясничаешь,  а  Рублева  -  подлинного
Рублева! - кое-как засунул  в  сумку  и  молчишь!  Сколько  стоит?  Денежная
ценность? Рублев не Проценко. Эта "иконка", как ты смеешь выражаться,  сотню
тысяч стоит. Да разве дело в деньгах? Весь мир преклоняется перед  шедеврами
Рублева.
   - Сто тысяч? - недоверчиво переспросил Решетняк. - Не ошибаешься?
   - Ошибаюсь? Андрей Рублев - великий русский художник,  живший  на  рубеже
четырнадцатого и  пятнадцатого  веков.  Это  необыкновенный  живописец.  Это
проникновенный поэт в живописи.  Современники  называли  его  Преподобным  и
Блаженным за его искусство. Образы Рублева  передают  возвышенную,  духовную
красоту человека. Он видел в человеке "земного ангела" и  изображал  ангела,
как  "небесного  человека".  Именно  в  Рублеве   истоки   нашего   русского
национального  искусства.   До   него   наше   искусство   было   придавлено
византийскими традициями, отрешиться от  которых  могли  лишь  с  появлением
гения. Таким гением и оказался Рублев. Взгляни на эти изумительные краски.
   Боясь даже прикоснуться к иконе, Решетняк внимательно разглядывал  ее,  а
Проценко пояснял:
   -  Вот  тут  изображен  ангел  на  фоне  неба.  Сине-голубой  цвет   неба
необычайной чистоты сочетается  с  темно-вишневым  одеянием  ангела.  Вокруг
сияющее золото зеленоватого  воздушного  тона.  К  сожалению,  сейчас  почти
утрачен  секрет  создания  этого  тона.  А  эти  полутона!   Светло-голубые,
нежно-сиреневые, золотисто-желтые, прозрачно-зеленые. Благодаря им  кажется,
что изображение светится изнутри и само излучает свет.
   - Гриша, - робко спросил Решетняк, боясь опять попасть впросак, -  именно
эту икону тебе приходилось видеть раньше?
   - Да, это из коллекции Киевской картинной галереи.  Во  время  войны  она
была эвакуирована к нам и выставлена в нашем музее. Когда фашисты подошли  к
Кавказу, картины эвакуировали дальше, через Каспий в Среднюю Азию и  Сибирь.
Часть из них пропала.
   - Каким образом? Ты не знаешь?
   - Поезд попал под бомбежку,  а  главное  -  эшелон  не  успел  проскочить
Кавказскую, она уже была у фашистов. Я ведь тогда жил в  Тбилиси.  Почему  у
меня и Алка оказалась. Наташа и Николай, уходя в партизаны, отправили  ее  с
бабушкой ко мне. А Агафью Максимовну убило по дороге при бомбежке.  Спасибо,
ехавшие вместе с ней довезли Аллу до Тбилиси.
   - Это я знаю, - осторожно перебил его Решетняк. - А кто может знать  хоть
какие-нибудь подробности исчезновения картин?
   - Никто ничего не знает. Я очень много занимался  этим.  Но  нет  никаких
концов. Откуда у тебя взялся этот Рублев?
   - Расскажу. Подожди минутку.
   Решетняк выложил на стол содержимое своей сумки. Тут  были  две  запасные
обоймы к пистолету, какая-то потрепанная толстая  книга  и  много  различных
бумаг.
   Из кухни, неся блюда с яствами, возвратились Ольга и Алла.
   Взгляд Аллы упал на письменный стол  и  на  книгу,  лежащую  среди  бумаг
Решетняка.
   -  Ой,  "Три  мушкетера"!  -  удивилась  она.  -  Вот  здорово!   Дареное
передаривать нельзя, так  я  тех  "Трех  мушкетеров",  что  Васька  подарил,
оставлю себе, а этих отдам Шурику.
   - Постой, постой, - охладил ее восторги Решетняк, - я-то ведь  тебе  этой
книги не дарил.

   - Как это "не дарил"! - возмутилась девочка. - Если что украдут и милиция
найдет, всегда возвращают.
   - У тебя украли эту книгу?
   - Ну да. Позавчера. Вот и Оля знает.
   - А ну-ка, расскажи все по порядку, - заинтересовался Решетняк.
   Алла стала рассказывать, как она, Шура и Васька купили в  букинистическом
магазине "Трех мушкетеров". Потом Лелюх увидел на витрине "Пятнадцатилетнего
капитана". Они начали выворачивать карманы  и  подсчитывать  деньги.  В  это
время в магазине появился какой-то высокий  вертлявый  человек,  похожий  на
цы-гана. Он  спросил  "Трех  мушкетеров".  Продавщица  указала  на  ребят  и
сказала, что они только что приобрели последний экземпляр.
   Увидев на прилавке книгу, которую Алла на минутку  положила,  черномазый,
не спрашивая ни у  кого  разрешения,  схватил  ее  и  почему-то  сразу  стал
перелистывать последние страницы.
   - Ребятки, эта книга мне нужна, - заявил он, - я ее заберу, а вам  деньги
отдам.
   Он старался говорить как можно вкрадчивее, но его маленькие черные  глаза
смотрели настолько зло, что Васька Лелюх решил на всякий случай укрыться  за
спиной какого-то майора, рывшегося в кипе сложенных на прилавке книг.
   Да что Васька! Даже не принадлежащая к робкому десятку Алла  растерялась.
Она не находила слов для ответа.
   Только Шура решительно ухватился за книгу и потянул ее к себе.
   - Ну ты, щенок, - окрысился черномазый, - не хватай! Кишки выпущу!  -  Он
произнес замысловатое грязное ругательство.
   Говорил он, не повышая  голоса,  но  все  же  его  слова  услышал  майор,
выбиравший книги. Офицер подошел и строго спросил:
   - Вы почему хулиганите, гражданин? Как вы смеете ругаться в  общественном
месте? Да еще в присутствии женщин и детей!
   Незнакомец  повернулся  в  сторону  майора,  и  лицо  его  расплылось   в
наилюбезнейшей улыбке.
   Ободренный поддержкой, Шура что есть силы потянул к себе книгу и  овладел
ею.
   Похожий на цыгана любитель Дюма рванулся к мальчику,  но  майор  заслонил
Шуру собой и решительно проговорил:
   - А ну-ка, идемте со мной гражданин.
   Маленькие глазки черномазого забегали  по  сторонам,  и  вдруг  он  одним
прыжком оказался у дверей, толкнул ее и выскочил на улицу.
   Его никто не преследовал.
   Майор улыбнулся друзьям  и  снова  склонился  над  стопкой  книг.  Ребята
отправились домой.
   Потом Алла начала рассказывать о том, как была украдена книга.
   Решетняк слушал ее не перебивая и жестом останавливал Проценко  и  Ольгу,
если видел, что они хо-тят что-то спросить у девочки.
   Только когда Алла закончила рассказ, капитан  задал  ей  сразу  несколько
вопросов.
   Где старый, выломанный из двери замок? Куда делся  валявшийся  в  комнате
окурок? Не заметила ли она, от какой  папиросы  был  этот  окурок?  Ведь  на
бумажном мундштуке пишется название папирос.
   Алка подумала и начала отвечать.
   Посмотреть название папирос ей в голову не пришло. Окурок  она  вымела  и
выбросила в ведро для мусора, которое стоит на кухне. А замок Шура  кинул  в
ящик, где валяется всякий железный хлам и инструменты.
   - А ну, пошли, - (поднялся с кресла Решетняк, - покажи замок и ведро.
   Алла провела подполковника на кухню. Проценко и Ольга  заинтересовавшиеся
всем происшедшим не менее Решетняка, последовали за ними.
   Алла хотела вытащить замок из ящика, но, только она  потянулась  к  нему,
как Решетняк предостерегающе схватил ее за руку.
   - Подожди, подожди! Я сам.
   В планке замка торчал  шуруп.  Вот  за  этот-то  шуруп,  взяв  его  двумя
пальцами, Решетняк поднял замок. Он отнес его в столовую, аккуратно  положил
на письменный стол.
   После этого он снова вернулся на кухню и попросил Проценко дать ему  лист
фанеры или большой лист чистой белой бумаги.
   Проценко принес свернутый в трубку лист ватмана. Решетняк  расстелил  его
на полу. Он взял ведро, почти полное мусора, и спросил;
   - Ты его, Натковна, когда последний раз выносила?
   - Дня три назад, - виновато ответила  Алла,  боясь,  что  ее  упрекнут  в
нерадивости.
   Решетняк же, к ее удивлению, обрадовался и похвалил:
   - Вот это ты молодец! Ну прямо молодец! Он  начал  осторожно,  небольшими
порциями высыпать мусор на белоснежную бумагу. Здесь  были  высохшие  цветы,
бумажные кульки, конфетные обертки, какие-то лоскутки, спичечные коробки. На
все это Решетняк не обращал никакого внимания. Кончиком карандаша он выбирал
из мусора окурки.
   Вот лежит целое семейство толстых и длинных окурков  "Казбека".  Вот  еще
одна кучка таких же окурков. На них  капитан  не  задерживался.  Эти  окурки
оказались здесь после его вчерашнего посещения.
   В конце концов на самом дне ведра он нашел тоненький и маленький бумажный
мундштучок, на котором можно было прочесть еле заметную  лиловатую  надпись:
"Прибой". В квартире Валентины Кваши было много таких окурков.
   Всунув очиненный кончик  карандаша  в  мундштук,  Решетняк  ловко  поддел
окурок, отнес его в комнату и положил рядом с замком.
   Не  притрагиваясь,  он  несколько  минут  внимательно  рассматривал   эти
предметы.
   Проценко, Ольга и Алла молча стояли вокруг стола и смотрели  на  замок  и
брошенный окурок как завороженные.
   Наконец Проценко не выдержал и нарушил царящее в комнате молчание.
   - Ну что? - довольно неопределенно спросил  он,  заглядывая  Решетняку  в
лицо. - К чему все это?
   - Это, Грицько, следы преступника. Вот,  смотри.  Подполковник  приподнял
замок. Делал он это, как и в первый раз, беря за шуруп, торчащий из ушка.
   - На язычке замка царапина. Это взломщик пытался открыть  замок,  нажимая
на язычок, или, как его называют воры, ригель.  Когда  это  не  удалось,  он
вырвал замок. Вот видишь? Сбоку несколько таких же царапин, как и на  язычке
замка. Мне кажется, я в  одном  месте  покажу  тебе  сегодня  и  инструмент,
которым сделаны эти царапины. Это небольшой ломик, или, как называют его  на
воровском жаргоне, "фомка".
   - Э, - пренебрежительно махнул рукой Проценко, - стоит  ли  из-за  такого
дела шум поднимать. Тоже мне преступник - паршивую книжонку стащил!
   - Дело не в книге, - живо отозвался капитан, -  с  книгой  мне  пока  что
ничего не  ясно.  Слушай,  дай-ка  мне  три  хороших  мягких  кисти.  Только
совершенно новых. И еще  у  тебя,  конечно,  найдется  бронзовый  порошок  и
порошок голландской сажи или другой какой-нибудь темной краски.
   - Вот Алла даст тебе все, что нужно. А я  тем  временем  Рублева  получше
рассмотрю.
   - Добро, - согласился Решетняк. - Но тебе придется перейти в ту  комнату.
Здесь мы устроим затемнение.
   - А я, пожалуй, пойду наведу пока порядок на кухне да буду третий раз  за
сегодняшний день подогревать завтрак, - заявила Ольга, - может, мы рано  или
поздно все же позавтракаем.
   - Не больше как  через  полчаса  садимся  за  стол!  -  весело  отозвался
Решетняк.
   С Решетняком осталась одна Алла.
   Подполковник выбрал три мягких колонковых кисти. Порошок бронзовой краски
его удовлетворил. Черную же он нашел грубой и долго растирал ее в  маленькой
фарфоровой ступочке. Кроме того он попросил разыскать свечу.
   Алла пошла в кладовку и  принесла  два  цветных  огарка  елочных  свечей.
Огарки были маленькие и тоненькие, но капитан сказал, что они подойдут.
   Закрыв  ставни,  подполковник  зажег  свечной  огарок.  После  этого   он
внимательно осмотрел замок и окурок. Сначала он вглядывался  в  них,  смотря
прямо, отставляя свечу в сторону, а  потом  наоборот  -  смотрел  под  косым
углом, а свечу ставил прямо напротив осматриваемого предмета.
   - Кто это так захватал замок? - спросил он. - Весь в  следах  пальцев,  и
самых различных.
   - Это мы! Шура, Васька и я, - пояснила Алка, - смотрели,  как  это  можно
было такой хороший, крепкий замок взять и вырвать одним махом.
   - Да, - вздохнул подполковник, - от замка, видно, проку будет мало. Давай
сначала займемся окурком.
   Лезвием безопасной бритвы  Решетняк  разрезал  окурок,  превратив  его  в
развернутую бумажку, и расстелил на столе.  Он  опустил  кисточку  в  черный
порошок. Постукивая  пальцем  по  ручке  кисти,  покрыл  разрезанный  окурок
тонким, ровным слоем краски.
   Взяв другую, чистую кисть, Решетняк легко смел с окурка краску. На бумаге
остались два хорошо видных пятна.
   - Как зебра, - проговорила  Алка,  рассматривая  эти  пятна  из-за  плеча
Решетняка.
   - Открывай окна, - распорядился он и спросил: - Догадываешься, что это за
"зебра"?
   - Нет, -  призналась  Алка,  зажмуриваясь  от  яркого  солнечного  света,
ворвавшегося в комнату.
   - Это отпечатки пальцев того человека, который  курил  папиросу.  Они  не
были видны. Я опылил  их  легкой  черной  пылью,  потом  стряхнул  ее.  Пыль
прилипла к бумаге лишь там, где пальцы выделили микроскопическое  количество
пота и жира. Бумага белая - я опылял ее сажей. Замок темный,  и  я  стал  бы
опылять его бронзой. Но это не понадобилось: мы  имеем  прекрасный  след  на
окурке. Теперь мы сличим их с другими  отпечатками  и  таким  образом  точно
установим, кто украл у тебя книгу. - А разве это можно? - усомнилась Алла.
   - Да. Существует целая наука - дактилоскопия. Это наука о строении кожных
узоров пальцев. Дело в том, что во всем мире нет  двух  человек,  у  которых
были бы одинаковые узоры на пальцах.
   Из кожаной сумки Решетняк достал кусок прозрачной пленки, приложил  ее  к
отпечаткам на окурке и пригладил ладонью. Пленка оказалась с  одной  стороны
липкой, и бумага пристала к ней.  Подполковник  отделил  окурок  от  пленки.
Следы пальцев с бумаги  были  перенесены  на  нее.  Теперь  их  было  удобно
рассматривать. Окурок же Решетняк с двух сторон  обклеил  другими  кусочками
пленки, чтобы предохранить следы от повреждения. Затем  Решетняк  подошел  к
телефону и позвонил в управление.
   Он приказал своему помощнику взять дело № 214  и  на  машине  заехать  на
квартиру Проценко.
   Вслед за этим подполковник набрал другой номер.
   -  Прокурор  у  себя?  -  опросил  он,  очевидно,  секретаря  и,  получив
утвердительный ответ, попросил соединить его с ним.
   Несколько минут он молча ждал.
   - Товарищ советник юстиции, Решетняк говорит. Хочу доложить о  ходе  дела
двести четырнадцать. Дом опечатан и охраняется нашими  работниками.  Хозяйка
пока живет у соседей... Нет. Нет. Установлено ее полное алиби. День накануне
и в ночь убийства она была  задержана  милицией  станицы  Усть-Лабинской  за
мелкую спекуляцию. Необходим повторный  обыск.  Вскрылись  совершенно  новые
обстоятельства дела. Мы привлекаем в качестве эксперта художника Проценко.
   Григорий Анисимович, до  этого  мало  обращавший  внимания  на  разговор,
удивленно поднял голову.  Очевидно,  и  прокурор  был  удивлен,  потому  что
Решетняк стал пояснять;
   - Во время обыска мы изъяли одну картину и одну икону. Почему изъяли?  Да
потому, что нашли их в хорошо замаскированном тайнике.  Мне  это  показалось
подозрительным, и я решил показать  их  сведущим  людям.  Художник  Проценко
опознал и то и другое.  Картину  писал  он  сам,  а  икона,  по  определению
Проценко, стоит сотни тысяч. Написана она еще в четырнадцатом веке Рублевым.
   Прокурор знал, кто такой Рублев, но, очевидно, усомнился в сообщенных ему
фактах.
   - Уверяю вас, - доказывал Решетняк, - икона Рублева. И картина и икона из
числа пропавших во время войны.  В  Насыпном  переулке  есть  еще  несколько
картин. Вот я и хочу, чтобы их посмотрел Проценко. Да и новые тайники  могут
быть обнаружены. Проценко находится рядом  со  мной...  Хорошо.  -  Решетняк
протянул трубку Проценко.
   - Григорий Анисимович, - к своему  удивлению,  художник  услышал  звонкий
женский голос, - не удивляйтесь, что я знаю ваше имя-отчество.  Очень  люблю
ваши картины. Ни одной выставки не пропускаю.
   - Ну что же, приятно, - пробормотал смутившийся Проценко.
   - Неужели Рублев? Вы не ошибаетесь? Она спрашивала  таким  взволнованным,
восторженным голосом, что сразу же расположила к себе Проценко,
   - Вне всякого сомнения. Я  десятки  раз  по  нескольку  часов  простаивал
именно перед этой иконой. Да и вообще, можно ли спутать Рублева с кем-нибудь
еще? Он неповторим, а это один из его величайших шедевров.
   - Скажите, какие еще картины пропали в войну?
   - Много, - ответил Проценко, - всего  около  пятидесяти.  Из  них  картин
девять-десять принадлежат кисти великих мастеров,
   - Я очень рада, Григорий Анисимович, что вы  согласились  помочь  нам,  -
проговорила прокурор уже деловым тоном, -  может  быть,  удастся  найти  еще
что-нибудь ценное. Передайте, пожалуйста, трубку подполковнику Решетняку.
   - Есть. Есть. Понятно! - весело  отозвался  Решетняк,  выслушав  какие-то
указания прокурора. - Спасибо, товарищ советник юстиции!
   Не успел  Решетняк  положить  трубку,  как  на  него  коршуном  накинулся
Проценко.  Он  был  рассержен  не  менее,  чем  утром,  когда  увидел,   как
бесцеремонно обращался подполковник с подлинником Рублева.
   - Слушай, Филипп, я тебя, видно,  в  детстве  мало  колотил!  Но  я  могу
отлупить тебя и сейчас, не посмотрю на твои чины и ранги. Чего ты тут развел
мышиную  возню  с  окурками,  когда  там,  может,  лежат  картины  Репина  и
Айвазовского! Кому нужны твои окурки? Поехали.
   - А ты ж говорил, не поедешь на  обыск,  -  съязвил  Решетняк,  -  толку,
дескать, от тебя мало. А поедем мы после того, как поедим.
   - То есть как это "поедим"? - возмутился Проценко. - Ты  можешь  в  такой
момент думать о еде?
   - Ну, знаешь, - совершенно безмятежно отозвался Решетняк, подсаживаясь  к
столу, - если бы у меня по поводу каждой операции  пропадал  аппетит,  я  бы
давно умер от истощения. И ты ешь. Нам дела на много часов хватит.  Пока  не
поешь, не поедем. Кстати, и ехать не на чем.  Да  еще  Рублева  в  картинную
галерею завезти надо. Такие  ценности  дома  опасно  хранить.  Это  не  "Три
мушкетера".
   Последнее замечание,  видно,  примирило  художника  с  Решетняком,  и  он
покорно подсел к столу.
   Но с завтраком в этот день им положительно не везло.
   Приехал Потапов. Решетняк отослал лейтенанта в прокуратуру, а  сам  начал
просматривать привезенные им документы.
   - Зачем же им понадобились "Три мушкетера"? - в раздумье проговорил он. -
Алла, ты говоришь, этот человек просматривал  книгу  с  конца?  Он  не  этим
интересовался?
   На последнем  истрепанном  белом  листке  были  следы  какой-то  надписи.
Видимо, ее сделали очень давно чернильным карандашом. Книга явно побывала  в
воде. Буквы настолько расплылись, что их совершенно  нельзя  было  прочесть.
Беспорядочно  и  бессмысленно  выглядели  и  разбросанные  по  всему  листку
черточки. Только в самом центре листа можно было разобрать несколько слов.
   Решетняк прочел их вслух:
   - "Клад, ищите решетку, партизаны, коридоре. Берегу Б..."
   - Вы что, Филипп Васильевич, - спросила Ольга, - верите, что в  наши  дни
могут существовать клады?
   - Верю я или не верю, это не так уж важно, - ответил Решетняк, -  но  вот
человек, так упорно охотившийся за этой книгой, очевидно, верил
   Через плечо Решетняка Проценко взглянул на полустершуюся надпись и  вдруг
заволновался. Он бросился к письменному  столу.  Достал  из  ящика  какую-то
бумагу. Потом снова опустился на стул и наконец строго сказал Алке:
   - Пойди минут на десять - пятнадцать погуляй. Алка обиженно поджала  губы
и отрицательно замотала головой.
   - Алла! - чуть повысил голос Проценко. - Ты будешь меня слушаться?
   - Я и слушаюсь - ответила она, не двигаясь с места.
   - Вот тогда и уходи.
   - Нет, - опять замотала головой Алка, - ты что-то  интересное  дяде  Филе
расскажешь,
   Решетняк улыбнулся и заступился за девочку.
   - Ну что ты ее гонишь? Говори. Не маленькая.  Знает,  что  лишнего  нигде
болтать не следует.
   - Надписи в книге сделаны рукой ее отца. Алка ахнула и метнулась к столу.
   - Николая Гудкова? - спросил изумленный Решетняк. - Мне тоже  показалось,
что я этот почерк знаю, но...
   -  Смотри,  -  перебил  его  Проценко,  протягивая  бумагу,  вынутую   из
письменного стола. - Это последнее письмо Николая ко мне.
   Четыре головы низко склонились над положенными рядом книгой и письмом.
   - Пожалуй, ты прав, - первым заговорил Решетняк, - но так, на глаз, точно
не определишь. Передадим все на экспертизу. Так или  иначе,  нам  необходимо
прочесть, что написано в книге.
   - А разве это возможно? - спросила Ракитина;
   - Прочтем, - уверенно сказал Решетняк. - Для этого есть  ультрафиолетовые
и инфракрасные лучи. Да много есть возможностей тайное сделать явным.
   - Ой, дядя  Филя!  -  прильнула  к  нему  Алка.  Девочку  трясло,  как  в
лихорадке, и она никак не могла унять дрожь.
   - Я с вами хочу читать папины записи, - с мольбой произнесла она.
   - Ладно, - пообещал Решетняк, - утром зайду за тобой, и пойдем  вместе  в
наш научно-технический отдел.
   Он потрепал Алку по щеке и поднялся. Под окном призывно гудела машина.
   - Нам пора. Так и не удалось позавтракать. Теперь ждите к ужину.
   Решетняк поманил Ольгу в другую комнату.
   - Побудьте с Аллой, - попросил он, -  растревожили  девчонку.  Несуразные
именины получились.
   Когда внизу у подъезда они уселись в машину, Проценко спросил:
   - Филипп, а этот, что крал "Трех мушкетеров",  как  ты  думаешь,  опасный
преступник?
   - Иван Нижник? В преступном мире его звали Ванька Каин. Да, он был  очень
опасным и коварным бандитом.
   - Почему был? Вы что, арестовали его?
   - Нет. Два дня назад в том доме, куда мы сейчас  едем,  Ванька  Каин  был
убит.
   ...Прежде чем  направиться  в  Насыпной  переулок,  Решетняк  и  Проценко
заехали в картинную галерею,
   Выходя из машины, Решетняк предупредил:
   - Вот что, Грицько, пока что никаких подробностей о том, где и  как  были
найдены эта икона и твоя картина, сообщать нельзя. Это может помешать нам  в
поисках убийцы.
   - Конечно,  буду  молчать.  А  как  ты  думаешь,  удастся  нам  разыскать
остальные картины?
   - Будем искать,
   В картинной галерее они не задерживались,  так  как  обоим  не  терпелось
поскорее оказаться в маленьком домике на берегу Карасуна.
   Но, как они ни торопились, а по настоянию Решетняка пришлось заехать  еще
в научно-технический отдел краевого управления милиции.
   Филипп  Васильевич  передала  дактилоскопическую  лабораторию   отпечаток
пальцев, снятый им с окурка, брошенного  в  квартире  Проценко.  Собственно,
делал он это для очистки совести. Описание внешности неизвестного покупателя
"Трех мушкетеров" не оставляло сомнений: это был Ванька Каин.
   Через десять  минут  работники  лаборатории  подтвердили,  что  отпечаток
пальцев на мундштуке папиросы принадлежит Ивану Нижнику.
   В свой дом Валентина так и не входила. Она  воспользовалась  приглашением
Волощук и прямо из милиции приехала к ней.
   Она не высказала ни удивления, ни неудовольствия тем, что в ее доме хотят
снова произвести обыск. Ей было безразлично. Она  чувствовала,  что  никогда
уже. не сможет в нем жить. Надо было строить новую жизнь, и она предпочитала
делать это на новом месте. Волощук, когда Валентина поделилась с  ней  этими
мыслями, одобрила их, предложила жить пока у нее и обещала помочь устроиться
на работу.
   Понятые были те  же,  что  и  при  первом  обыске,  -  Волощук  и  Кузьма
Алексеевич. Решетняк взял в помощь одного из оперативников, сидящих в засаде
около дома.
   Пока  Валентина  возилась  с  замком,  подполковник  распорядился,  чтобы
Потапов произвел контрольный осмотр чердака и кладовки. Это  нужно  было  на
тот случай, если сам Решетняк в прошлый раз что-либо просмотрел.  Взятый  из
засады лейтенант Голубцов получил задание тщательно исследовать двор.
   - Ну, вот тебе, Грицько, картины, - произнес  Решетняк,  первым  входя  в
комнату  и  обводя  широким  жестом  стены,  на  которых  висело   несколько
запыленных картин в рамах.
   Проценко  быстро  оглядел   их.   Все   это   была   обыкновенная   мазня
художников-самоучек,  какую  можно  найти  на   любом   базаре.   Исключение
составляла лишь одна картина, изображающая группу  мальчишек,  купающихся  в
маленькой речке.
   - Это тоже моя картина, - указав на нее, проговорил Проценко, - и тоже из
тех, пропавших. На обороте должна быть моя подпись. Я всегда подписываю не с
лицевой стороны, а на обороте.
   Решетняк снял картину со стены и повернул ее тыльной стороной. 1
   - Вот, - ткнул Проценко пальцем в сделанную масляной  краской  подпись  и
дату.
   Подпись была замысловатая, но все же Решетняк и  понятые  разобрали,  что
действительно написано "Проценко".
   Зоркий же глаз художника рассмотрел на парусине еще какие-то едва видимые
следы. Проценко поднес картину к самому окну, долго вглядывался в ее тыльную
сторону, то снимая, то надевая очки, и наконец заявил:
   - Здесь что-то еще написано, но прочесть невозможно, стерлось.
   Вооружившись лупой Решетняк убедился, что Проценко прав. Парусина хранила
следы какой-то надписи, сделанной не то краской, не то чернилами. Можно было
разобрать лишь одну большую букву  "Т",  написанную  очень  толстой  кистью.
Ширина линий достигала полутора сантиметров.
   - Откуда у вас эта картина? - обратился Решетняк к Валентине.
   - Откуда-то мать принесла.
   - Мы заберем ее, - сказал Решетняк, делая отметку в протоколе  обыска.  -
Завтра прочтем стершуюся надпись.
   Спустившийся с чердака Потапов доложил, что ничего нового он не нашел.
   Никакого результата не дал и осмотр двора.

   ЗАВЕЩАНИЕ ПАРТИЗАНА  

   Как только захлопнулась дверь за Проценко и Решетняком,  Алла  вызвала  к
себе Шуру Бабенко. Ей не терпелось рассказать  закадычному  другу  обо  всех
новостях сегодняшнего дня.
   Она высунулась в окно и оглушительно свистнула. В этом способе связи было
одно неудобство: Алке хотелось пооткровенничать лишь с  одним  Шурой,  а  на
свист, даже еще раньше его, выкатился во двор Лелюх.
   Что-то дожевывая на ходу, Васька приветственно  замахал  рукой  и  резвым
галопом направился через двор к Алкиному подъезду. Шура догнал  его  уже  на
площадке второго этажа.
   - Ты чего так торопишься? - иронически спросил Шура, открывая дверь.
   - Звали, - буркнул Лелюх и, ловко нырнул в  приоткрытую  Шурой  дверь.  -
Добрый вечер! Добрый вечер!  -  очень  радостно  прокричал  он,  теперь  уже
уверенный, что в гости он все-таки попал. - Вот мы и приш...
   Обеспокоенный его неожиданным и  стремительным  появлением,  Сокол  издал
глухое, угрожающее рычание. Проглотив конец фразы, Лелюх  оторопело  смотрел
на собаку.
   - К... к...акой песик! - пробормотал он, пятясь к двери. - Овчарка!
   Обойдя  стороной  Шуру,  Васька  скрылся  за  его   спиной,   а   оттуда,
ободрившись, попытался наладить с псом дипломатические отношения.
   - Фють! Фють! - начал он присвистывать.
   Подхалимаж успеха не имел. Соколу не нравилось ни то, что Васька отступал
к двери и пытался прятаться, ни то, что он начал свистеть. Так уж получается
у собак: они всегда  подозрительно  относятся  к  тем,  кто  их  боится  или
заигрывает с ними.
   Глухо урча, Сокол подошел к обомлевшему от страха Ваське, обнюхал  его  и
невозмутимо улегся у самой двери в комнату.
   Васька попытался пробраться мимо пса  к  выходу,  но  Сокол  выразительно
наморщил нос и оскалил зубы. Лелюху пришлось спешно ретироваться.
   - Ты чего, Сокол? Нельзя! - вмешалась Алла. - Это свой. Свой. Понимаешь?
   Сокол либо не понимал, либо  не  хотел  согласиться  с  тем,  что  Васька
"свой". Не признал он и Шуру Бабенко. Не могла убедить собаку и вызванная на
помощь из соседней комнаты Ольга.
   Сокол позволял беспрепятственно входить и выходить  из  комнаты  Ольге  и
Алле. Стоило же кому-либо из мальчиков двинуться к  двери  или  к  окну,  он
предостерегающе рычал и щелкал острыми клыками.
   Девушки ходили свободно при Решетняке и в понятии пса  были  "своими",  а
ребята были люди неведомые, и их без специального  разрешения  выпускать  не
полагалось. Тем более,  и  вели  они  себя,  с  точки  зрения  Сокола,  явно
подозрительно.
   -  Вот  здорово!  -  восхищался  Шура.  -  Вот  дрессировочка!  Это  того
подполковника милиции, что вчера был?
   - Нет, это теперь мой,  -  с  гордостью  ответила  Алла,  -  чистокровная
овчарка.
   - Конечно, - обрел наконец дар речи  Лелюх,  усаживаясь  на  диван  и  на
всякий случай подбирая под себя ноги, -  умненькая  собачка...  А...  а  как
же... Мне домой надо.
   - Сейчас мы его выманим в другую комнату и запрем, - решила Ольга.
   Она принесла из кухни кусок пирога  с  мясом  и  издали  позвала  собаку.
Тщетно. Сокол прекрасно знал, что никакой еды от посторонних  брать  нельзя,
тем более в тот момент, когда стережешь сразу двух подозрительных людей.
   Лелюх поскучнел еще больше.
   Зная, чем можно поправить его  испорченное  настроение,  Алла  пригласила
друзей к столу. Ольга принесла из кухни чайник.
   За чаем Алка рассказала ребятам о найденной иконе Рублева и  обнаруженной
на книге подписи, сделанной рукой ее отца.
   Увлеченные разговором, они забыли о Соколе  и  не  заметили,  как  прошло
время.
   Только Ольга украдкой поглядывала на часы.
   Наконец вернулись Проценко и Решетняк,
   Григорий   Анисимович   не   скрывал   своего   разочарования.   Он   был
хмуро-сосредоточен и неразговорчив. Ведь он ожидал, что будут обнаружены все
украденные  во  время  войны  шедевры  великих  художников,   принадлежавшие
Киевской картинной галерее.
   Совсем  иначе  был  настроен  подполковник  милиции.  Он  весело   шутил,
потребовал, чтобы ему наконец дали именинного пирога, а попив чаю, предложил
Алке и ее друзьям пойти в рощу, чтобы по-настоящему  передать  Сокола  новой
хозяйке. Оказалось, что для этого существует специальная  церемония.  Нечего
говорить, что ребята с радостью согласились.
   В давние годы какой-то безвестный любитель  природы  насадил  на  окраине
города привезенные с севера березы. Березы хорошо принялись  на  благодатной
кубанской земле. Но во  время  оккупации  города  фашисты  вырубили  березы,
боясь, что в роще могут спрятаться партизаны.
   И  теперь  о  прежнем  излюбленном  месте  загородных  прогулок   горожан
напоминали лишь пни да кое-где пробившиеся тоненькие молодые деревца.
   С грустью осмотрев этот неприглядный пустырь, Решетняк приступил к  делу.
Так, чтобы видел пес, он передал Алле поводок и намордник. Похлопав  девочку
несколько раз по плечу, подполковник повторил:
   - Вожатый! Вожатый! Слушать!
   Алка скомандовала "к ноге" - Сокол послушно стал с ней рядом. Дело шло на
лад.
   Затем подполковник уходил в одну сторону, Алка - в другую. По  имени  или
одним из условных сигналов она звала Сокола. Если пес слушался и подходил  к
ней, он получал небольшой кусок сыру.
   Съев сыр, Сокол облизывался, блаженно жмурился и просительно  смотрел  на
Аллу. Тогда  она  клала  на  землю  платок  и,  велев  Соколу  стеречь  его,
пряталась.
   Взяв длинную палку, Шура пытался подтянуть пла-ток к себе.
   Сокол зло кусал палку, угрожающе лаял на Шуру, но с места  не  сходил.  В
конце концов, глухо ворча, он ложился на платок. За стойкость и верность  он
получал двойную порцию сыра.
   Потом решили попробовать пустить Сокола по следу.
   - Давайте я спрячусь, - предложил Васька. - Меня  хоть  сто  тысяч  ищеек
будут искать, все равно не найдут.
   Решетняк согласился.
   Ваське  было  отпущено  двадцать  минут,  чтобы  он  успел  как   следует
спрятаться.  После  этого  Соколу  дали  понюхать  его  тюбетейку   и   Алка
скомандовала:
   - Сокол, след! След! След, Сокол!
   Пес недовольно пошмыгал носом и начал  искать.  След  он  взял  быстро  и
опрометью бросился к зеленеющим вдали  зарослям  кукурузы.  Буквально  через
минуту оттуда донесся отчаянный вопль  Васьки.  Перегоняя  друг  друга,  все
бросились на крик.
   Лелюх лежал лицом вниз на дне сухой канавы и орал благим матом.  Поставив
на его плечи могучие лапы, Сокол крепко прижал Ваську к земле. Стоило Ваське
чуть пошевелиться, как сразу же раздавалось рычание, и он чувствовал у  себя
на затылке горячее дыхание собаки.
   - Ой, возьмите  меня  скорей!  -  верещал  Лелюх.  Алла,  как  ей  указал
Решетняк, взяла Сокола за ошейник и оттянула его в сторону.
   - Вот теперь, Алла, ты можешь считаться полноправной  хозяйкой  служебной
собаки, - сказал Решетняк. - Завтра я тебя отведу в наш питомник  служебного
собаководства.  Познакомишься  там  с  сержантом,  воспитавшим   Сокола,   и
условишься, когда ты будешь приходить с ним на занятия.
   - Только не завтра, -  возразила  Алка:  -  вы  же  обещали,  что  завтра
возьмете меня читать папину надпись.  Возьмите,  дядя  Филя!  -  просительно
закончила она.
   - Обязательно возьму, - подтвердил свое обещание Решетняк.
   - Это на "Трех мушкетерах"? По-моему, ничего не выйдет, - глубокомысленно
заявил постепенно пришедший в себя Лелюх, - раз надпись стерлась, значит, ее
нет. А раз нет - чего же читать? Чистый лист бумаги?
   - Не совсем чистый, - возразил Решетняк. -  Когда  чем-нибудь  пишут,  от
нажима, пусть даже  самого  легкого,  нарушается  строение  волокон  бумаги.
Остаются также мельчайшие частицы карандашного грифеля, чернил или краски.
   - А как же это обнаружить? - с интересом спросил Шура.
   - Способов много. Применяют и фотографию,  и  микроскопы,  и  специальные
ртутно-кварцевые лампы для просвечивания ультрафиолетовыми лучами. Применяют
и рентген. Есть еще и  инфракрасные  лучи.  Словом,  если  хотите,  пойдемте
завтра вместе со мной и посмотрите.
   - А пустят? - неуверенно спросил Лелюх.
   - Будем надеяться, что со мной пустят, - улыбнулся Решетняк.

   Не раз проходили ребята по одной  из  центральных  улиц  мимо  старинного
двухэтажного    домика.    У    подъезда    висела    маленькая     вывеска:
"Научно-технический отдел  краевого  управления  милиции".  Они  никогда  не
задумывались над тем, что  происходит  за  стенами  этого  дома.  Милиция  и
милиция. Но, когда вслед за Филиппом Васильевичем ребята вошли в дом, у  них
появилось ощущение, что они попали в больницу.
   По обе стороны широкого коридора с паркетным, до  блеска  натертым  полом
шли  стеклянные  двери  с  надписями:  "Рентгеновский   кабинет",   "Кварц",
"Электропроцедурная", "Лаборатория". За дверьми были видны  люди,  одетые  в
белоснежные халаты и круглые  белые  шапочки.  Они  что-то  рассматривали  в
микроскопы, колдовали над  целыми  батареями  пробирок,  колб  и  стеклянных
трубок. В коридоре пахло лекарствами.
   Из одного кабинета им навстречу вышла молодая девушка.
   - Здравствуйте, Анечка, - приветствовал ее Решетняк. - Вот  познакомьтесь
с моими друзьями.
   Девушка со всеми  по  очереди  поздоровалась  за  руку.  Делала  она  это
серьезно,  без  улыбчивой  снисходительности,  которой  нередко   отличаются
взрослые. Это сразу расположило к ней ребят.
   - Сейчас я принесу вам всем халаты.
   Ребята и Решетняк терпеливо ждали возвращения Ани.
   Шуре и Алле халаты пришлись почти впору.  Васька  же  выглядел  несколько
комично, так как ему попался халат, который был, очевидно, предназначен  для
очень высокого и худого человека.
   - С чего начнем, Филипп Васильевич? - спросила Аня.
   - Давайте с рентгена, - сказал Решетняк.
   И все направились к глухой двери с табличками:
   "Рентгеновский кабинет", "Осторожно. Высокое напряжение", "Без  стука  не
входить".
   Получив разрешение войти, Решетняк, а за ним и  все  остальные  прошли  в
темную комнату.
   - Здравствуйте, Поликарп Сергеевич, - куда-то в темноту сказал  Решетняк,
- экскурсию вот привел.
   - Милости просим, - раздался из темноты дребезжащий старческий  голос.  -
Что же мне показать?
   - А мы экспонаты с собой принесли. Фигура в белом появилась в  освещенном
лампой круге. Решетняк положил на стол картину и книгу.
   Аня присоединила к ним небольшой обрывок бумаги. Тот самый, что был зажат
в кулаке убитого Нижника.
   Старик рентгенолог начал именно с этого бумажного  обрывка.  Он  повертел
его в узловатых старческих пальцах, посмотрел в лупу и приколол  скрепкой  к
листу картона.
   Освоившиеся с полутьмой глаза ребят уже различали  большой  рентгеновский
аппарат, совершенно такой, перед которым каждый из них стоял не раз.
   Поликарп Сергеевич прикрепил к аппарату картонку с  приколотой  бумажкой.
Щелкнул выключатель. Что-то загудело, осветился небольшой экран.  На  сером,
чуть мерцающем поле были ясно видны завивающаяся спиралью скрепка и неровная
черная линия. Больше ничего не было.
   - Чертили без линейки, - сказал рентгенолог, - прямо рукой.
   За бумагой последовала книга. На ней ничего прочесть не удалось. Даже  те
надписи, что были на обложке книги и читались невооруженным глазом, в  лучах
рентгена стали почти неприметны.
   - Не по адресу, Филипп Васильевич, - сказал старик, выключая  аппарат.  -
Рентген помогает вскрыть зачеркнутое, закрашенное,  а  тут,  видно,  надпись
стерлась. Зайдите к соседям, а уж если не поможет, то на второй этаж.
   Соседней была комната, на дверях которой висела табличка: "Кварц".  Здесь
распоряжались две женщины в халатах, под  которыми  были  видны  милицейские
кители. В одном углу комнаты стоял треножник с большим рефлектором, с лампой
какого-то необычного вида. В противоположном углу тоже стоял  треножник.  На
нем был укреплен старомодный фотоаппарат с черными  мехами,  складывающимися
гармошкой. Еще один аппарат, самый обыкновенный "ФЭД", стоял на столе  рядом
с микроскопом, к окуляру которого был приделан другой "ФЭД".
   - Вот сейчас мы  рассмотрим  все  с  помощью  ультрафиолетовых  лучей,  -
пояснил Решетняк, кладя развернутую книгу на столик, стоящий  под  лампой  с
рефлектором.
   Одна из женщин задернула плотные шторы, другая  подвезла  укрепленный  на
штативе аппарат и включила рубильник.
   - Записывайте, Колесникова, - возбужденно воскликнул Решетняк.
   Он и ребята нагнулись над "Тремя мушкетерами".
   Чувствуя, что от волнения замирает сердце, Алка читала вслух проступающую
как бы сквозь голубоватый туман надпись. Тут были слова, которые можно  было
прочесть раньше, и слова, которые давно стерлись и не были видны даже  через
лупу.
   "Другого  выхода  нет.  Самое  ценное  удалось  спрятать.  Клад  огромной
ценности... чтобы обнаружить его, ищите решетку".
   Потом шли куски совершенно стершейся бумаги, и надпись становилась  менее
понятной.
   "...Тамани... ищите решетку... тогда все  станет  ясно.  Партизаны  дарят
клад Родине... коридоре... на берегу  Б...  долг  художника  и  моего  друга
Проценко. Нашедшего книгу прошу сообщить ему  о  моем  завете...  решетку...
ориентиры станут ясны..."
   Под всем этим стояла подпись:
   "Прощайте. Гудков".
   И еще ниже фраза:
   "Целую тебя, дочка, будь смелой, честной, похожей на маму".
   Несколько раз щелкнул затвор фотоаппарата. Лаборантка производила съемку.
   Стараясь не шуметь, чтобы не нарушить наступившей  взволнованной  тишины,
женщина  -  заведующая  кварцевой  лабораторией  -  выключила  рубильник   и
раздернула шторы. Алла затуманенными глазами все смотрела на  лежащую  перед
ней  книгу  и  в  конце  концов  громко,  открыто,  никого   не   стесняясь,
расплакалась.
   Решетняк обнял девочку. Шура по-мальчишески неуклюже сжимал вздрагивающую
Алкину руку. Даже легкомысленный Лелюх стоял молча,  с  необычным  для  него
серьезным видом.
   Сквозь годы с ними только что говорил один из отважных партизан Северного
Кавказа.
   - Давайте посмотрим еще картину, - заговорил наконец Решетняк.
   Снова были задернуты шторы и включена кварцевая лампа.
   Лежащая  на  столике  картина  засветилась  неровным,  мерцающим  светом.
Сделались тусклыми и некрасивыми краски, только что  радовавшие  глаз  своей
свежестью. Стали заметны совершенно невидимые  ранее  царапины,  небрежности
грунтовки и крупинки плохо протертой краски. Но никакой  подписи  обнаружить
не удалось.
   - Срочно проявите и отпечатайте несколько снимков  подписи  на  книге,  -
отдал Решетняк распоряжение одной из лаборанток.
   И она, забрав аппарат, скрылась за маленькой дверцей.
   - Давайте  попробуем  микрофотографию,  -  обратился  Решетняк  к  другой
женщине.
   Картина была укреплена перед объективом фотоаппарата  изображением  вниз.
Фотоаппарат соединялся с микроскопом,
   Сделав несколько снимков, вторая лаборантка тоже ушла проявлять пленку, а
Решетняк с ребятами направился в химическую лабораторию.
   Здесь исследовали бумажку, которую первой рассматривали  в  рентгеновском
кабинете.
   Сначала ее  положили  под  микроскоп.  Потом  один  из  химиков  узеньким
блестящим ланцетом, каким пользуются хирурги,  соскреб  малюсенький  кусочек
вещества, которым была нанесена на бумагу неровная черта.  Эту  еле  видимую
крошку он положил в узкую пробирку, залил какой-то  жидкостью,  подогрел  на
спиртовке, слил жидкость, заменил другой, взболтал, капнул на  стеклышко.  А
стеклышко снова стал рассматривать под микроскопом.
   Наконец химик заполнил какой-то  бланк  и,  передав  Решетняку  вместе  с
исследовавшейся бумажкой, сказал:
   - Линия проведена тушью фабрики "Союз". Нанесена не более недели назад от
руки. Скорее всего, это обрывок какой-то записки, написанной не чернилами, а
тушью.
   Листок с заключением химика и обрывок бумаги Аня аккуратно уложила к себе
в планшет.
   Затем все вернулись  в  кварцевую  лабораторию.  Заведующая  лабораторией
передала Решетняку еще влажные отпечатки снимка с письма Гудкова.
   Один из них Филипп Васильевич протянул Алле:
   - Храни, Натковна, в память об отце. До последней минуты о тебе помнил.
   Алка осторожно взяла снимок. Остальные экземпляры, аккуратно  завернув  в
трубку, спрятала в планшет Аня Колесникова.
   - Микроснимок получился? - спросил Решетняк.
   - Да. Очень неплохо.
   На снимке легко читалась надпись, сделанная толстыми,  неровными  буквами
по холсту:
   "Патронов больше нет. Взрываю коридор. Погибаю, но не сдаюсь!"
   - Это тоже папа писал? -  шепотом  спросила  Алла.  -  По-моему,  нет,  -
поколебавшись, ответил Решетняк. - Сейчас мы это узнаем точно.
   Косясь на Аллу, заведующая лабораторией сказала:
   - Надпись была сделана очень давно, товарищ подполковник.
   - Это известно.
   - Да, но...  -  замялась  заведующая.  Она  боялась  неосторожным  словом
расстроить Аллу. Однако,  не  имея  права  скрывать  от  Решетняка  что-либо
обнаруженное экспертизой, она все же продолжала: - Писали  пальцем.  Надпись
сделана кровью. Возьмите лупу. Можно  рассмотреть  пальцевые  кожные  узоры.
Потом кто-то тщательно буквы выскреб, но кое-где  в  порах  холста  остались
кристаллики крови. На микрофотографии они обнаружились.
   - Неужели это папа? - чуть слышно повторила Алла.
   - Это мы сейчас попытаемся выяснить. И, пригласив ребят следовать за ним,
Решетняк вышел из комнаты. Он привел их еще в одну лабораторию.
   За большим  письменным  столом,  на  котором  лежала  папка  с  какими-то
документами, сидел полный старик с густыми вьющимися волосами, которые никак
не хотели уместиться под его белой шапочкой.
   - Простите за беспокойство, профессор, - обратился  к  нему  Решетняк,  -
очень прошу вас взглянуть на эти два снимка.
   Старик недовольно проворчал:
   - А если бы профессор уехал в Москву, ваши графологи справились бы с этим
ответственным делом?
   - Конечно, - согласился Решетняк, - но уж пользуясь вашим присутствием...
   - Вот именно: "пользуясь". Все две  недели  и  пользуетесь,  -  продолжал
ворчать гривастый старик, беря из рук Ани снимки. - А это что за  синьоры  и
синьорина? - кивнул он на оробевших от такого сухого приема ребят.
   - Мы не синьоры, - совершенно в тон профессору проворчал Лелюх.
   - Да ну? - удивился старик, отложил в сторону снимки, поднял на лоб  очки
и с интересом посмотрел на Лелюха. - А кто же  вы,  извините  за  назойливое
любопытство?
   - Ну, мы, - смешался Васька, - вообще, школьники.
   Видя, что его слушают, он осмелел и выпалил - Синьоры - это в  Италии,  а
там буржуазия. Товари-щами нас можно назвать. Казаками тоже.
   - Можно товарищами? - без малейшей улыбки переспросил старик. - А вы  что
же, новые сотрудники подполковника Решетняка? Рад  служить.  Чем  могу  быть
полезен?
   Васька засопел и вопросительно поднял глаза на Решетняка.
   -  Посмотрите,  пожалуйста,  снимки,  профессор,   -   повторил   просьбу
подполковник. - Нам надо устано-вить, одной ли рукой сделаны эти надписи.
   Профессор опустил очки со лба и прочел оба текста.
   - Любопытнейшие документы, - заговорил  он,  закончив  чтение.  -  Писали
разные люди. Это вне всякого сомнения. На письме,  подписанном  Гудковым,  -
кстати, я слыхал о таком партизане, - почерк угловатый, с  сильным  наклоном
вправо.  На  другом  снимке  почерк  совершенно  без  наклона.  Кроме  того,
сравнивая начер-тание отдельных букв,  которые  встречаются  в  письме  и  в
прощальной надписи на картине, можно  убедиться,  что  писали  разные  люди.
Никакого дополнительного исследования не требуется.
   Решетняк полез в карман кителя  и  достал  взятое  у  Проценко  последнее
письмо Гудкова в Тбилиси.
   - А это письмо написано той же рукой, что и письмо на снимке?
   - Безусловно, - ответил профессор, внимательно сличив его со снимком.
   Поблагодарив профессора, Решетняк и его спутники вышли в коридор.
   Отправив мальчиков домой, он вместе с Аллой и Аней Колесниковой поехал  в
мастерскую к Проценко,
   Прочитав фотокопии надписей, Проценко возбужденно заходил по комнате.
   - Ты понимаешь, Филипп, что это значит? Николай в последние часы, а может
быть, и в последние свои минуты завещал нам, его старым друзьям, найти  этот
клад. Его нужно во что бы то ни стало разыскать. Это наш долг перед  памятью
друга. Друга, воспитавшего нас с тобой.
   - Легко сказать - разыскать, - охладил его пыл  Решетняк.  -  Где  и  что
искать?
   - Что искать,  по-моему,  ясно:  Николай  где-то  спрятал  пропавшие  при
перевозке картины, - сказал Проценко. - А вот где искать...
   - Мне кажется, что его тайник нашли гитлеровцы. Иначе откуда  бы  взялись
эта икона и две твои картины?
   - Чушь! - почти крикнул Проценко,  бегая  в  волнении  по  мастерской.  -
Шедевры великих мастеров невозможно скрывать столько лет! Если бы  они  были
найдены гитлеровцами, они давно бы  объявились  в  Германии,  в  Америке,  в
Испании. Где угодно, но объявились бы, и это стало бы известно.
   - А что было среди пропавших картин? - спросила Ольга.  -  Каким  образом
получилось, что они пропали?
   Проценко,  увидев,  что  Решетняк  закуривает,  неожиданно  взял  у  него
папиросу, но не закурил, а опустился на какой-то чурбак и стал рассказывать:
   - В 1942 году в Краснодаре  скопилось  множество  ценнейших  произведений
искусства. Сюда были  свезены  картины,  скульптуры,  уникальный  фарфор  из
Киева, феодосийской картинной галереи Айвазовского,  из  Одессы.  Была  одно
время у нас и знаменитая Севастопольская панорама.  Когда  создалась  угроза
фашистской оккупации Кубани, эти ценности стали вывозить дальше в  тыл  -  в
Сибирь, в Среднюю Азию. В первую очередь стали переправлять наиболее тяжелые
по весу вещи.  Поэтому  скульптуры,  панорама,  фарфор  и  полотна  большого
формата - все были доставлены к месту назначения в  целости  и  сохранности.
Вывозили ценности постепенно. Иначе не было возможности. Вагонов не хватало.
Многое нужно было вывезти в те дни. Последнюю партию картин из  музея  повез
некто Лопатин. Эта партия на место не прибыла. После освобождения Краснодара
их, конечно, сразу же стали искать.
   - Кто искал? - перебил Решетняк. - Что дали эти поиски?
   - Розысками занималась специальная бригада Союза советских художников.  В
нее входил и я. Что мы сумели разузнать? Очень немного. За  несколько  часов
до входа в город фашистов эшелон вернулся назад. Станция  Кавказская,  через
которую он должен был пройти, уже находилась в руках врага.  Лопатин  достал
какую-то лошадь и погрузил на повозку, как говорят очевидцы, тюки и ящики. С
тех пор о картинах не было ни слуху ни  духу.  Лопатин  погиб.  Как-то  рано
утром соседи натолкнулись на его труп у входа на  Сенной  базар.  У  старика
была прострелена голова. Вот и все.
   Было решено, что картины уничтожил  какой-нибудь  фашистский  варвар,  не
зная их подлинной цены.
   - А что именно было среди этих  пропавших  картин?  -  решилась  спросить
молчавшая все это время Аня.
   Проценко, считавший интерес  к  живописи  одним  из  лучших  человеческих
качеств, доброжелательно посмотрел на нее и прошел к стоящему в углу  столу.
Он достал из ящика видавший виды кожаный бювар, перебрал  хранящиеся  в  нем
бумаги и вытащил одну из них.
   - Вот смотрите, - положил он перед Аней пожелтевший от  времени  лист,  -
это не полные данные, а лишь то, что удалось установить мне.
   Список был довольно длинный, но Проценко пояснил:
   - Наиболее ценные вещи подчеркнуты синим карандашом. Видите? Айвазовский,
Джулио Романо  -  ученик  Рафаэля,  опять  Айвазовский,  Репин,  Венецианов.
Словом, кроме найденного Рублева, еще восемь картин, которым цены нет.  Надо
искать, и искать немедленно.
   Некоторое время все молчали, потом глухо, как  бы  неуверенно,  заговорил
Решетняк:
   - Если предположить, что Николай действительно спрятал  эти  картины,  то
это могло случиться лишь после того, как меня увезли. Иначе я знал бы о них.
Погиб Николай в горах Скалистого хребта. Там и надо искать.
   - Ничего вы не понимаете, подполковник милиции! -  вспыхнул  Проценко.  -
Николай же пишет: на Тамани. Там и искать.
   Они долго спорили, но так и не смогли друг друга убедить.
   Отряд Гудкова был рейдирующим, то есть непрерывно находился  в  движении.
Именно на Тамани он зародился и оттуда с боями прошел в  предгорья  Главного
Кавказского хребта, к так  называемым  Черным  горам  и  Скалистому  хребту.
Однако Решетняк отверг предположение, что Гудков оставил ценности на Тамани.
Подполковник ссылался на  то,  что  пользовался  полным  доверием  у  своего
командира и не мог не знать об этом. Потом, какая  надобность  была  прятать
ценности, если с Большой землей  была  постоянная  связь  и  их  можно  было
переправить с первым же самолетом? В крайнем  случае  можно  было  шифровкой
сообщить обо всем в штаб фронта.
   Доводы были вескими, но Проценко упрямо не соглашался  с  ними.  Мало  ли
какие соображения могли быть  у  Гудкова.  Может,  он  боялся,  что  самолет
собьют, а шифровку перехватят. Не говорил же  он  Филиппу  в  целях  лучшего
сохранения тайны.
   - Прямо сказано - Тамань, - упорствовал художник, - на  берегу  Б...  Это
значит - где-то на берегу  лимана  Большой  Кут  или  на  берегу  Бугозского
рукава, что впадает в Кизилташский лиман.
   Скептическое отношение к рассуждениям Проценко не покидало Решетняка.
   - Ничего себе, точный адресок - либо Большой Кут, либо Бугозский рукав! А
по-моему, на берегу Б... - это на берегу реки Белой.
   - Тьфу! - в сердцах плюнул Проценко. - Я просто не видел такого  упрямого
человека! Ведь написано же, написано: Тамань.
   - Да бросьте вы спорить, - начала их успокаивать Ракитина, видя, что опор
может перейти в ссору, - что Тамань, что Скалистый хребет - одинаково. И  то
и другое - это десятки километров.
   - Верно, - согласился Решетняк и прекратил спор. В его душе  шевельнулось
сомнение.
   Ведь совершенно очевидно, что Нижник охотился за кладом Гудкова. А у него
были припрятаны карты и Скалистого хребта и Тамани,
   - Нужно шаг за шагом пройти по следам отряда Гудкова и обследовать все, -
пошел наконец на компромисс и Проценко. - Игра стоит свеч.
   - Это почти невозможно, - возразил Решетняк. - Надо  искать  убийцу.  Нет
сомнения, что у него есть какие-то ключи к этой тайне.
   - Ну уж нет, слуга покорный! - снова взорвался Проценко. - Пока вы будете
искать, он  преспокойно  картины  заберет  и,  чего  доброго,  их  за  рубеж
спро-вадит.
   Минутку подумав, Решетняк предложил:
   - Вот что, Грицько. Сегодня в шесть вечера приходи ко мне на работу. Мы к
тому времени все обду-маем, а тогда будем действовать.

   ЭКСПЕДИЦИЯ ГОТОВИТСЯ В ПУТЬ   

   Работать Проценко уже не мог. Он был  слишком  взволнован.  Его  волнение
передалось и Ольге. Алла сидела пригорюнившись в уголочке. Лицо у  нее  было
заплаканное.
   - Пойдем-ка, мать-атаманша, домой, - предложила  Ольга,  -  сегодня  я  в
спектакле не занята. Посижу у вас.  Будем  с  тобой  ждать,  когда  вернется
Гриша.
   - Оленька, скоро ты к нам совсем переедешь?  -  вдруг  спросила  Алка.  -
Знаешь, как мы втроем хорошо заживем!
   Проценко смущенно закашлял и начал перебирать кисти, хотя в этом не  было
никакой надобности.
   - Ишь, сваха какая выискалась! - пробормотал он.
   - Ладно, мать-атаманша,  -  целуя  Аллу  в  лоб  и  искоса  посмотрев  на
Проценко, сказала Ольга, - останемся сегодня одни, поговорим с тобой. Может,
еще Гриша и не возьмет меня в жены. Откуда ты знаешь?
   - Ну да, не возьмет! - возмутилась Алла. - Вы Думаете, я ничего не  вижу?
Ведь он тебя любит. Я же все понимаю.
   - Тогда и впрямь придется свадьбу играть! -  смеясь,  сказал  Проценко  и
закружил Алку вокруг себя.
   Девочка впервые сама заговорила о том, что много раз обсуждали Проценко и
Ольга. Одной своей  неожиданно  вырвавшейся  фразой  она  разрешила  все  их
сомнения. Это было для обоих приятной неожиданностью. Они любили друг друга.
Давно была решена их свадьба, но оба не знали, как  сказать  об  этом  Алле.
Ольга боялась, что девочка, сильно привязавшаяся к  своему  приемному  отцу,
будет ревновать его к ней, не захочет признать ее как приемную мать.  И  вот
Алка, сама не подозревая того, одним вопросом изменила судьбу всех троих.

   Проценко пришел около одиннадцати.
   - Ну что? - бросилась к нему Алла.
   Он устало опустился на диван и снял очки.
   - Будем искать.
   Произнес тихо, спокойно и вдруг взорвался:
   - Сами будем искать! И найдем, черт их побери! Найдем без всякой милиции.
   - Гриша, ну что ты кричишь!  -  укоризненно  сказала  Ольга.  -  Расскажи
толком.
   - Когда ты идешь в отпуск? - немного успокоившись, спросил он.
   Озадаченная таким вопросом, Ольга пояснила, что театр  закрывается  через
неделю, но она будет свободна уже  через  три  дня,  так  как  не  занята  в
спектакле, которым закрывается сезон.
   - Ты можешь отменить свою поездку на Урал?
   - Могу, - все больше недоумевая, ответила  Ракитина.  -  Я,  правда,  уже
купила туристскую путевку, но ее в любой момент можно сдать обратно.
   - Очень хорошо. Тогда мы совершим  свадебное  путешествие  по  Таманскому
полуострову.
   - Гришенька, - чуть не плача, взмолилась Алка, - расскажи ты  толком  все
по порядку!
   И Проценко рассказал.
   ...Решетняк провел его к начальнику краевого  управления  милиции.  Кроме
самого хозяина кабинета, здесь сидели еще майор государственной безопасности
и молодая женщина  в  коричневом  форменном  костюме  с  погонами  советника
юстиции. Это был тот самый прокурор,  с  которым  Проценко  разговаривал  по
телефону.
   Решетняк представил ей Проценко
   - Очень рада, Григорий  Анисимович,  -  познакомиться  с  вами  лично,  -
улыбнулась она. - Что же, перейдем прямо к делу.
   Хозяин кабинета протянул Проценко лист бумаги.
   - Вот здесь, - пояснил он, - напечатан  сохранившийся  текст  посмертного
письма Гудкова. Мы долго обсуждали все возможные версии того, что могло быть
написано еще. То есть, что  стерлось  в  надписи.  Чернилами  вписан  текст,
который нам четверым кажется  наиболее  правдоподобным.  Но  далеко  не  все
пробелы мы заполнили, так как многому не можем найти объяснения.
   Проценко прочел:
   "Другого  выхода  нет.  Самое  ценное  удалось  спрятать.  Клад  огромной
ценности, чтобы обнаружить его, ищите решетку. Спрятано на Тамани  в  местах
нашего лагеря. Ищите решетку. Тогда все станет ясным. Партизаны  дарят  клад
Родине... коридоре... на берегу Б... долг художника и моего друга  Проценко.
Нашедшего книгу прошу сообщить ему о моем завете".
   - Значит, вы согласны со мной, что спрятанное нужно искать на  Тамани?  -
спросил Проценко. Ответил майор государственной безопасности:
   - Видите ли, товарищ Проценко, все здесь  очень  запутанно  и  непонятно.
Подполковник Решетняк остался при своем мнении: он считает, что искать нужно
в том районе, где погиб Гудков. То есть в хребте Скалистом, в  Черных  горах
или даже в горах Главного Кавказского хребта. Мы же трое не согласны с  ним.
Все-таки факт остается фактом: написано слово "Тамань",  К  чему  оно,  если
речь идет о какой-то другой местности?
   Проценко  считал,  что  нужно  тщательным  образом  осмотреть  на  Тамани
временные стоянки отряда Гудкова.
   Как  он  предполагал,  решетка,  о  которой  писал  Гудков,  была  звеном
церковного  забора.  По  всей  видимости,  под   этой   решеткой   хранились
дополнительные указания о том, где искать картины.
   Но что означает, упоминаемый в письме "коридор"? Можно было предположить,
что решетка или картины находятся в  каком-то  коридоре.  Тогда  надо  вести
поиски в городе или поселке. После небольшого пропуска шел текст: "на берегу
Б..."
   Григорий Анисимович считал, что это либо берег лимана Большой  Кут,  либо
берег впадающего в Кизилташский лиман  так  называемого  Бугозского  рукава,
старого русла Кубани.
   Иначе толковал эти слова подполковник Решетняк, никак не соглашавшийся  с
предположением, что Гудков спрятал картины на Тамани.  По  его  мнению,  "на
берегу Б" означало на берегу реки Белой. В нижнем или даже хотя бы в среднем
течении Белой Гудков оказаться не мог, следовательно, речь шла  о  верховьях
реки.
   Вот тут-то и была загвоздка: ни на болотистых берегах лимана Большой Кут,
ни на берегах Бугозского рукава, так же как и находящихся на высоте  двух  с
половиной тысяч метров верховьях Белой, нет и не было никакого жилья.
   Где же тогда искать коридор?
   Все собравшиеся, кроме Проценко, считали совершенно пустой затеей  поиски
на местах многочисленных партизанских стоянок.  По  их  мнению,  нужно  было
приложить все силы к тому, чтобы как можно быстрее разыскать убийцу Нижника,
который, по всей вероятности, что-то знал о вещах, спрятанных партизанами.
   В конце концов художник предложил  на  свой  риск  и  страх  организовать
поиски пропавших картин. А милиция  и  прокуратура  пусть  занимаются  своим
делом и ищут преступника. Им и карты в руки.
   Начальник краевого управления милиции одобрил это предложение.
   - Вот что, товарищ Проценко, - сказал он, подумав,  -  все  мы  советские
люди, все заинтересованы, чтобы принадлежащие нашему государству  культурные
ценности были разысканы. Поэтому давайте искать каждый по-своему. Кто бы  ни
нашел - государство, народ выигрывают. Мы будем искать  убийцу,  но  мне  бы
хотелось помочь и в ваших поисках.
   - Со средствами утрясем, - продолжал полковник. - Я и прокурор - депутаты
краевого совета. Если понадобится,  поставим  вопрос  на  исполкоме.  Деньги
будут. Я вам дам свою  машину,  так  что  подвезете  на  машине  продукты  и
снаряжение. Горючим даже снабдим. Подыскивайте людей для экспедиции.
   - Хорошо, - согласился Проценко. - А относительно средств, я  думаю,  что
для такого  дела  и  Союз  художников,  и  краевое  управление  культуры,  и
картинная галерея деньги найдут любые. Да, наконец,  и  я  на  днях  получил
солидную сумму за свою картину, взятую в Третьяковку.
   Пообещав через день сообщить, кого он берет с собой и когда  предполагает
выехать, Проценко распрощался.
   Они вышли вместе с Решетняком.
   - А все-таки, Грицько, напрасно ты едешь на Тамань, - сказал на  прощание
Филипп Васильевич: - искать нужно где-то в Скалистом хребте.
   - Вы-то, положим, вообще предпочли не искать,  -  окрысился  Проценко.  -
Машину дали, и на том спасибо. Ищите уж своих жуликов, а картины  как-нибудь
и без вас найдутся.
   - Ну, дай бог нашему теляти волка поймати, - спокойно ответил Решетняк. -
Буду только рад, если найдешь.

   Обо всем этом и рассказал Проценко Ольге и Алле.
   - Конечно, я еду с тобой, Гриша, - выслушав его, сказала Ракитина. -  Бог
с ним, с Уралом. Когда-нибудь в другой раз съезжу туда.
   - Ты не думав, Оленька, Тамань интересное  место.  Древнейшие  славянские
земли. Тмутараканское княжество... Вообще там есть что посмотреть...
   - Да что ты меня агитируешь, чудак! - засмеялась Ракитина.  -  На  Тамани
мне бывать не приходилось, и я с удовольствием  поеду,  тем  более  с  тобой
вдвоем. Да ведь и машину мне придется вести.
   - Как это - вдвоем?.. - не на шутку возмутилась. Алка. - Я тоже еду.
   - Ой, прости, мать-атаманша! Не вели казнить; вели миловать. Конечно,  ты
тоже едешь. Это лучше всякого лагеря будет.
   Аллу извинения Ольги вполне удовлетворили, и она не  без  заднего  умысла
мечтательно проговорила:
   - Вот еще если б Шурика Бабенко с собой взять...
   - Перестань, пожалуйста, выдумывать глупости! - оборвал  ее  Проценко.  -
Делом будем заниматься, а  не  играть  в  казаков-разбойников.  Хватит  тебя
одной.
   К удовольствию Алки, за Шуру вступилась Ольга.
   - Не понимаю твоего раздражения, Гриша, - сказала она. - А почему  бы  не
взять мальчика? Если  только  мать  позволит.  Парнишка  дисциплинированный,
крепкий. Почему ты думаешь, что в таком деле, как поиски  какой-то  решетки,
он будет менее полезен, чем я или ты сам? А по-моему, как  раз  можно  взять
Шуру.
   - Ну, как знаешь, - махнул рукой Проценко, - только  уж  избавь  меня  от
объяснений с его матерью.
   - Хорошо, - покорно согласилась Ольга, - я поговорю с ней сама.
   Алка ликовала. Она сомневалась, что  Магда  Феликсовна  легко  согласится
отпустить от себя сына, но против таких объединенных сил, как Шура, Ольга  и
сама Алка, ей вряд ли устоять.
   - Кто еще поедет? - спросила Ольга.
   - Завтра у нас как раз заседание правления отделения Союза художников,  -
ответил Проценко, -  я  сделаю  сообщение  о  находке  иконы  Рублева  и  об
организации поисков других пропавших картин. Я думаю, что  желающие  принять
участие в поисках найдутся. Нужен один-два человека.

   Художники, собравшиеся на заседание, с неподдельным  интересом  выслушали
рассказ Проценко. До этого они все.  уже  побывали  в  картинной  галерее  и
осмотрели шедевр великого Рублева.
   Быстро был решен вопрос об  отпуске  средств  на  экспедицию  по  розыску
пропавших картин.
   Поехать с Проценко на Тамань вызвался художник Максим  Жмуркин.  Проценко
был искренне этому рад.
   Жмуркин появился на Кубани года три назад. Пробовал себя  в  живописи,  в
графике, в скульптуре, но все безуспешно.  Товарищи  объясняли  его  неудачи
отсутствием хорошей школы. Проценко же был глубоко уверен,  что  корень  зла
просто в отсутствии способностей.
   Школы  у  Жмуркина  действительно  не  было.  Он  учился   до   войны   в
художественном училище какого-то маленького городка не то в Сибири, не то на
Урале. После войны он в  училище  не  вернулся.  Художник  Гаев,  желчный  и
сварливый старик, однажды едко заметил:
   - Вам и не стоило, Максим Семенович, возвращаться в училище.  Видно,  оно
уж очень захудаленькое. Вы о нем никогда и не вспоминаете.
   Жмуркин захохотал и совершенно спокойно ответил:
   - Вы, товарищ Гаев, раньше  только  в  моих  художественных  способностях
сомневались, а сегодня  и  в  умственных  усомнились?  Конечно,  учись  я  в
Репинском институте или в школе Сурикова, так вернулся бы после войны в alma
mater*.
   Все засмеялись и долго спорили, что лучше: учиться в слабом  училище  или
достигать высот мастерства самоучкой, раз  уж  не  удалось  попасть  в  руки
настоящих учителей.
   Григорий Анисимович не  любил  бесталанных  людей  в  искусстве,  резонно
считая, что где-либо на другом поприще они были бы более  полезны.  То,  что
Максим Жмуркин бесталанен, для него было очевидно. Тем не менее как  человек
он ему нравился.  Он  был  веселым,  общительным,  никогда  не  обижался  на
критические замечания, даже самые суровые. Крепкий, выносливый, на все  руки
мастер, в экспедиции он мог стать незаме-нимым. Кроме того, на фронте он был
шофером и теперь в паре с Ольгой мог бы вести машину.  Чтобы  отправиться  с
Проценко, он даже отказался от очень заманчивой  творческой  командировки  в
Ленинград, кото-рой давно добивался.
   - Знаете, Григорий Анисимович, - уговаривал он Проценко после  заседания,
- давайте больше никого не брать с собой. Вы, я, Ракитина да двое ребятишек.
Вполне достаточно. Зачем обязательно много народу? В машине не уместимся. Да
и чем меньше людей, тем порядку больше.
   Проценко не возражал.
   Шура Бабенко, как и следовало ожидать, встретил известие о том,  что  его
берут в экспедицию на Тамань, восторженно. Кто в пятнадцать лет не мечтает о
путешествиях? А тут даже  не  просто  путешествие,  а  поиски  таинственного
клада.
   Однако мать не разделяла его восторгов. Услышав о предполагаемой поездке,
она запретила Шуре выходить из дома и пошла объясняться с Проценко.
   Григория Анисимовича она не застала, и ее натиск выдержала  Ольга.  Магда
Феликсовна говорила, что не допустит, чтобы ее мальчика сбивали с толку.  Он
должен  провести  лето  в  санатории,  а  не  в  каких-то  лиманах,  где  он
обязательно  простудится,  заболеет  малярией,  ревматизмом  и   воспалением
легких.
   Не теряя самообладания, Ольга начала терпеливо убеждать Магду Феликсовну.
   Алла лучше Ракитиной знала мать Шурика и поэтому  не  питала  надежды  на
успех переговоров. Она незаметно выскользнула из комнаты и бросилась к Шуре.
   Он был настроен самым решительным образом.
   - Алка, нужно достать рублей десять денег. У меня нет, а мать не даст.
   - Зачем? - деловито справилась Алла.
   - Пошлю телеграмму отцу. Он поможет.
   - Пиши, - распорядилась Алла. У меня есть десять рублей.
   Отец Шуры Бабенко был майором-пограничником.
   Забрать к себе жену и сына он не мог. От  ближайшего  селения,  где  была
школа, заставу отделяло пятьдесят километров труднопроходимых  горных  троп.
Шура очень любил и уважал отца и во всех серьезных вопросах обращался к нему
за помощью и советом. Авторитет отца был непререкаем и для матери.
   Телеграмму пришлось написать длинную, и, посчитав слова, Шура  загрустил.
Слишком много на нее нужно было денег. Однако  поехать  в  такое  интересное
путешествие очень хотелось, и он решил пойти на жертвы.
   - Знаешь что, Алка? Ты возьми у Ольги или у  Григория  Анисимовича  денег
взаймы До завтра. А я продам голубей или боксерские  перчатки,  что  подарил
отец в последний приезд, и отдам долг.
   - Глупости! - запротестовала Алла. - Ты просто не знаешь Ольги. Если моих
денег не хватит, Оля добавит. Да и Гриша мне никогда не откажет. Это же  для
дела, а он и на стадион и на мороженое всегда дает, даже если я не прошу.
   Они еще раз перечитали пространную телеграмму. По  их  подсчетам,  им  не
хватало восьми рублей.
   Ольга дала ребятам денег не на простую, а на срочную телеграмму
   Когда Алла вернулась с почты, она застала у себя расстроенного Лелюха. От
Шуры он узнал о предстоящей поездке.
   Сквозь слезы Васька взывал к  справедливости.  По  его  несвязным  словам
получалось, что если бы не он, Василий Лелюх, то и "Три мушкетера"  не  были
бы  куплены  в  букинистическом  магазине  -  это  он   отстоял   книгу   от
посягательств смахивающего на цыгана жулика,  -  и  дальнейшее  разграбление
квартиры Проценко не  было  бы  предотвращено.  Наконец,  кто,  как  не  он,
беседовал с московским профессором-криминалистом? Словом, во всем этом  деле
с розыском пропавших картин  Васька  отводил  себе  немаловажную  роль...  И
именно его, столь заслуженного в делах человека, не берут в экспедицию!  Где
же справедливость?
   Рассматривая зареванную толстую  Васькину  физиономию,  Ольга  заливалась
хохотом. На Ваську это не производило ни малейшего впечатления.
   Возмущенная Алла обрушилась на него.
   - Кому нужен такой рева, - говорила она,  -  да  еще  такой  неисправимый
враль и хвастун? Я девчонка, а когда я плачу? Когда?
   Конечно, так вот, публично, и Васька давно уже не ревел, но он никогда  и
не был так обижен, как сейчас.
   В какие-нибудь несколько минут Алла опровергла все Васькины доводы, и ему
ничего не оставалось, как перестать реветь и перейти  на  просительный  тон.
Однако и это не помогло. Непримиримая мать-атаманша заявила, что пусть Лелюх
сначала исправится, а тогда уж думает о дружбе с настоящими казаками.  Ольга
продолжала смеяться, и вконец расстроенный Васька вынужден был удалиться.
   Вскоре прибежал сияющий от радости Шура. Мать получила срочную телеграмму
отца, в которой тот принимал сторону сына и сообщал о денежном  переводе  на
приобретение необходимых для него вещей.
   Наконец  пришел  возбужденный  Проценко.  Он  рассказал   о   результатах
совещания художников.
   Ольга и Алла не разделяли его радости  по  поводу  участия  в  экспедиции
Максима Жмуркина. Ракитиной он не нравился своей  развязностью,  а  Алла  не
любила Жмуркина, сама не зная почему.  Однако  обе  согласились,  что  такой
сильный человек, как Жмуркин, да еще к тому же шофер и охотник, будет  очень
полезен в походе.
   Было решено, что они выедут через три дня.
   Ракитина собиралась уходить на спектакль, когда пришла мать Васьки,  Анна
Алексеевна.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу: [1] [2] [3]

Страница:  [2]