ГЛАВА XXII

   Они повалили к дому Шерборна, вопя и беснуясь, как индейцы,  и  сбили
бы с ног и растоптали в лепешку  всякого,  кто  попался  бы  на  дороге.
Мальчишки с визгом мчались впереди, ища случая свернуть в  сторону;  изо
всех окон высовывались женские головы; на всех деревьях сидели  негритя-
та; из-за заборов выглядывали кавалеры и девицы, а как только толпа под-
ходила поближе, они очертя голову бросались кто куда. Многие  женщины  и
девушки дрожали и плакали, перепугавшись чуть не до смерти.
   Толпа сбилась в кучу перед забором Шерборна, и шум стоял  такой,  что
самого себя нельзя было расслышать. Дворик был небольшой, футов в  двад-
цать. Кто-то крикнул:
   - Ломайте забор! Ломайте забор!
   Послышались скрип, треск и грохот, ограда рухнула,  и  передние  ряды
валом повалили во двор.
   Тут Шерборн с двустволкой в руках вышел на крышу маленькой веранды  и
стал, не говоря ни слова, такой спокойный, решительный. Шум утих, и тол-
па отхлынула обратно.
   Шерборн все еще не говорил ни слова - просто стоял  и  смотрел  вниз.
Тишина была очень неприятная, какая-то жуткая Шерборн обвел толпу взгля-
дом, и, на ком бы этот взгляд и остановился, все трусливо отводили  гла-
за, ни один не мог его выдержать, сколько  ни  старался.  Тогда  Шерборн
засмеялся, только не весело, а так, что слышать этот смех было нехорошо,
все равно что есть хлеб с песком.
   Потом он сказал с расстановкой и презрительно:
   - Подумать только, что вы можете кого-то линчевать! Это же  курам  на
смех. С чего это вы вообразили, будто у вас хватит духу линчевать мужчи-
ну? Уж не оттого ли, что у вас хватает храбрости  вывалять  в  пуху  ка-
кую-нибудь несчастную заезжую бродяжку, вы вообразили, будто можете  на-
пасть на мужчину? Да настоящий мужчина не побоится и десяти тысяч таких,
как ты, - пока на дворе светло и вы не прячетесь у него за спиной.
   Неужели я вас не знаю? Знаю как свои пять пальцев. Я родился и  вырос
на Юге, жил на Севере, так что среднего человека я знаю наизусть.  Сред-
ний человек всегда трус. На Севере он позволяет всякому помыкать  собой,
а потом идет домой и молится богу, чтобы тот послал ему терпения. На Юге
один человек, без всякой помощи, среди бела дня остановил дилижанс, пол-
ный пассажиров, и ограбил его. Ваши газеты так часто называли вас  храб-
рецами, что вы считаете себя храбрей всех, - а ведь вы такие  же  трусы,
ничуть не лучше. Почему ваши судьи не вешают убийц? Потому  что  боятся,
как бы приятели осужденного не пустили им пулю в спину, - да так  оно  и
бывает. Вот почему они всегда оправдывают убийцу; и тогда настоящий муж-
чина выходит ночью при поддержке сотни замаскированных трусов и  линчует
негодяя. Ваша ошибка в том, что вы не захватили с собой настоящего чело-
века, - это одна ошибка, а другая та, что вы пришли днем и без масок. Вы
привели с собой получеловека - вон он, Бак Гаркнес, и если б он  вас  не
подзадоривал, то вы бы пошумели и разошлись.
   Вам не хотелось идти. Средний человек не любит  хлопот  и  опасности.
Это вы не любите хлопот и опасности.  Но  если  какойнибудь  получеловек
вроде Бака Гаркнеса крикнет: "Линчевать его! Линчевать его!" - тогда  вы
боитесь отступить, боитесь, что вас назовут, как и следует,  трусами,  и
вот вы поднимаете вой, цепляетесь за фалды этого получеловека и,  бесну-
ясь, бежите сюда и клянетесь, что совершите великие подвиги.
   Самое жалкое, что есть на свете, - это толпа; вот и  армия  -  толпа:
идут в бой не оттого, что в них вспыхнула храбрость, - им придает  храб-
рости сознание, что их много и что ими командуют. Но толпа без  человека
во главе ничего не стоит. Теперь вам остается только поджать хвост, идти
домой и забиться в угол. Если будет настоящее линчевание, то оно  состо-
ится ночью, как полагается на Юге; толпа придет в масках  и  захватит  с
собой человека. А теперь уходите прочь и заберите вашего получеловека. -
С этими словами он вскинул двустволку и взвел курок.
   Толпа сразу отхлынула и бросилась врассыпную, кто куда, и Бак Гаркнес
тоже поплелся за другими, причем вид у него был довольно  жалкий.  Я  бы
мог там остаться, только мне не захотелось.
   Я пошел к цирку и слонялся там на задворках, а  когда  сторож  прошел
мимо, я взял да и нырнул под брезент. Со  мной  была  золотая  монета  в
двадцать долларов и еще другие деньги, только я решил их  беречь.  Почем
знать - деньги ведь всегда могут понадобиться так далеко от дома, да еще
среди чужих людей. Осторожность не мешает. Я не против того, чтобы  тра-
тить деньги на цирк, когда нельзя пройти задаром, а  только  бросать  их
зря тоже не приходится.
   Цирк оказался первый сорт. Просто загляденье было, когда все  артисты
выехали на лошадях, пара за парой, господа и дамы бок о бок.  Мужчины  в
кальсонах и нижних рубашках, без сапог и без шпор, подбоченясь этак лег-
ко и свободно, - всего их, должно быть, было человек  двадцать;  а  дамы
такие румяные, просто красавицы, ни дать ни взять настоящие королевы,  и
на всех них дорогие платья, сплошь усыпанные брильянтами, - уж, наверно,
каждое стоило не дешевле миллиона. Любо-дорого смотреть, а мне так и во-
обще ничего красивей видеть не приходилось. А потом они вскочили на сед-
ла, выпрямились во весь рост и поехали вереницей кругом  арены,  тихо  и
плавно покачиваясь; и все мужчины, упираясь на скаку головой чуть  не  в
потолок, казались такими высокими, ловкими и стройными, а у  дам  платья
шуршали и колыхались легко, словно розовые лепестки, так что каждая дама
походила на самый нарядный зонтик.
   А потом они поскакали вокруг арены все быстрей и быстрей и отплясыва-
ли на седле так ловко: то одна нога в воздухе, то другая;  а  распоряди-
тель расхаживал посредине, вокруг  шеста,  щелкая  бичом  и  покрикивая:
"Гип, гип! ", а клоун за его спиной отпускал шуточки; потом все они бро-
сили поводья, и дамы уперлись пальчиками в бока, мужчины скрестили  руки
на груди, а лошади у них гарцевали и становились на колени. А потом  все
они один за другим соскочили на песок, отвесили самый  что  ни  на  есть
изящный поклон и убежали за кулисы, а публика хлопала в ладоши, кричала,
просто бесновалась.
   Ну вот, и до самого конца представления они проделывали разные удиви-
тельные штуки, а этот клоун все время так смешил, что публика едва  жива
осталась. Что ему распорядитель ни скажет, он за словом в карман не  ле-
зет: не успеешь мигнуть - ответит, и всегда что-нибудь самое смешное;  и
откуда у него что бралось, да так сразу и так складно, я  просто  понять
не мог. Я бы и в год ничего такого не придумал. А потом какому-то пьяно-
му вздумалось пролезть на арену, - он сказал,  что  ему  хочется  прока-
титься, а ездить верхом он умеет не хуже всякого другого. Его уговарива-
ли, не пускали на арену, только он и слушать ничего не  хотел,  так  что
пришлось сделать перерыв. Тут публика стала на  него  кричать  и  насме-
хаться над ним, а он разозлился и начал скандалить; зрители тогда не вы-
терпели, вскочили со скамеек и побежали к арене; многие кричали:
   "Стукните его хорошенько! Вышвырните его вон! ", а  одна-две  женщины
взвизгнули. Тут выступил распорядитель и сказал  несколько  слов  насчет
того, что он надеется, что беспорядка никакого не будет, - пускай только
этот господин обещает вести себя прилично, и ему  разрешат  прокатиться,
если он думает, что удержится на лошади. Все засмеялись и закричали, что
согласны, и пьяный влез на лошадь. Только он сел, лошадь начала бить ко-
пытами, рваться и становиться на дыбы, а два цирковых служителя  повисли
на поводьях, стараясь ее удержать; пьяный ухватился за гриву, и пятки  у
него взлетали кверху при каждом скачке. Все зрители  поднялись  с  мест,
кричали и хохотали до слез. Но в конце концов, сколько цирковые служите-
ли ни старались, лошадь у них все-таки  вырвалась  и  помчалась  во  всю
прыть кругом арены, а этот пьяница повалился на  лошадь  и  держится  за
шею, и то одна нога у него болтается чуть не до земли, то другая, а пуб-
лика просто с ума сходит. Хотя мне-то вовсе не было смешно: я весь  дро-
жал, боялся, как бы с ним чего не случилось. Однако он  побарахтался-по-
барахтался, сел верхом и ухватился за повод, а сам шатается из стороны в
сторону; еще минута - смотрю, он вскочил на ноги, бросил поводья и  стал
на седле. А лошадь-то мчится во весь опор! Он стоял на седле так спокой-
но и свободно, словно и пьян вовсе не был; потом, смотрю, начал  срывать
с себя одежду и швырять ее на песок. Одно за другим, одно за другим - до
того быстро, что одежда так и мелькала в воздухе,  а  всего  он  сбросил
семнадцать костюмов. И стоит стройный и красивый, в самом ярком и наряд-
ном трико, какое можно себе представить. Потом подстегнул лошадь хлысти-
ком так, что она завертелась по арене,  и  наконец  соскочил  на  песок,
раскланялся и убежал за кулисы, а все зрители просто вой подняли от удо-
вольствия и удивления.
   Тут распорядитель увидел, что его провели, и, по-моему,  здорово  ра-
зозлился. Оказалось, что это его же акробат! Сам все придумал  и  никому
ничего не сказал. Ну, мне тоже было не особенно приятно, что я  так  по-
пался, а все-таки не хотел бы я быть на месте этого  распорядителя  даже
за тысячу долларов! Не знаю, может, где-нибудь есть цирк и лучше  этого,
только я что-то ни разу не видел. Во всяком случае, по мне и этот хорош,
и где бы я его ни увидел, непременно пойду в этот цирк.
   Ну, а вечером и у нас тоже было представление, но народу пришло  нем-
ного, человек двенадцать, - еле-еле хватило оплатить расходы. И они  все
время смеялись, а герцог злился, просто из себя  выходил,  а  потом  они
взяли да ушли еще до конца спектакля, все, кроме одного мальчика,  кото-
рый заснул. Герцог сказал, что эти арканзасские олухи еще не доросли  до
Шекспира, что им нужна только самая пошлая комедия - даже хуже, чем пош-
лая комедия, вот что. Он уже знает, что им придется по вкусу. На  другое
утро он взял большие листы оберточной бумаги и черную краску,  намалевал
афиши и расклеил их по всему городу. Вот что было в афишах:
   В ЗАЛЕ СУДА!
   ТОЛЬКО ТРИ СПЕКТАКЛЯ!
   ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЕ ТРАГИКИ ДЭВИД ГАРРИК МЛАДШИЙ ЭДМУНД КИН СТАРШИЙ!
   Из лондонских и европейских театров в захватывающей  трагедии  "Коро-
левский жираф, или Царственное совершенство"!!!
   Вход 50 центов.
   А внизу стояло самыми крупными буквами:
   ЖЕНЩИНЫ И ДЕТИ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ
   - Ну вот, - сказал он, - если уж этой строчкой их не заманишь,  тогда
я не знаю Арканзаса!


   ГЛАВА XXIII

   Весь этот день герцог с королем возились не покладая рук:  устраивали
сцену, вешали занавес, натыкали свечей вместо рампы; а вечером мы и миг-
нуть не успели, как зал был битком набит  мужчинами.  Когда  больше  уже
нельзя было втиснуться ни одному человеку, герцог бросил проверять биле-
ты, обошел здание кругом и поднялся на сцену. Там он стал перед  занаве-
сом и произнес коротенькую речь: сначала похвалил трагедию, сказал, буд-
то она самая что ни на есть занимательная, и  пошел  дальше  распростра-
няться насчет трагедии и Эдмунда Кина Старшего, который в ней  исполняет
самую главную роль; а потом, когда у всех зрителей глаза разгорелись  от
любопытства, герцог поднял занавес, и король выбежал из-за кулис на чет-
вереньках, совсем голый; он был весь кругом размалеван разноцветными по-
лосами и сверкал, как радуга. Ну, обо всем остальном и говорить не стоит
- сущая чепуха, а все-таки очень было смешно. Публика чуть  не  надорва-
лась от смеха; а когда король кончил прыгать и ускакал за кулисы, зрите-
ли хлопали, кричали, хохотали и бесновались до тех пор, пока он не  вер-
нулся и не проделал всю комедию снова, да и  после  того  его  заставили
повторить все сначала. Тут и корова не удержалась бы  от  смеха,  глядя,
какие штуки откалывает наш старый дурак.
   Потом герцог опустил занавес, раскланялся перед публикой  и  объявил,
что эта замечательная трагедия будет исполнена только еще два  раза,  по
случаю неотложных гастролей в Лондоне, где  все  билеты  на  предстоящие
спектакли в театре "ДруриЛейн" уже запроданы; потом опять раскланялся  и
сказал, что если почтеннейшая публика нашла представление занятным и по-
учительным, то ее покорнейше просят рекомендовать своим знакомым,  чтобы
и они пошли посмотреть.
   Человек двадцать закричали разом:
   - Как, да разве уже кончилось? Разве это все?
   Герцог сказал, что все. Тут-то и начался скандал. Подняли крик:  "На-
дули!" - обозлившись, повскакали с мест и полезли было  ломать  сцену  и
бить актеров. Но тут какой-то высокий осанистый господин вскочил на ска-
мейку и закричал:
   - Погодите! Только одно слово, джентльмены!
   Они остановились послушать.
   - Нас с вами надули - здорово надули! Но мы, я думаю, не желаем  быть
посмешищем всего города, чтоб над нами всю жизнь  издевались.  Вот  что:
давайте уйдем отсюда спокойно, будем  хвалить  представление  и  обманем
весь город! Тогда все мы окажемся на равных правах. Так или нет?
   - Конечно, так! Молодец судья! - закричали все в один голос.
   - Ладно, тогда ни слова насчет того, что нас с вами надули.  Ступайте
домой и всем советуйте пойти посмотреть представление.
   На другой день по всему городу только и было разговоров что  про  наш
замечательный спектакль. Зал был опять  битком  набит  зрителями,  и  мы
опять так же надули и этих. Вернувшись с королем и герцогом  к  себе  на
плот, мы поужинали все вместе, а потом, около полуночи, они велели нам с
Джимом вывести плот на середину реки, спуститься мили на две ниже города
и там где-нибудь его спрятать.
   На третий вечер зал был опять переполнен, и в этот раз пришли не  но-
вички, а все те же, которые были на первых двух представлениях. Я  стоял
в дверях вместе с герцогом и заметил, что у каждого из зрителей  оттопы-
ривается карман или под полой что-нибудь спрятано; я  сразу  понял,  что
это не какая-нибудь парфюмерия, а совсем даже  наоборот.  Несло  тухлыми
яйцами, как будто их тут были сотни, и гнилой капустой; и если только  я
знаю, как пахнет дохлая кошка, - а я за себя ручаюсь, - то  их  пронесли
мимо меня шестьдесят четыре штуки. Я потолкался минутку в зале, а больше
не выдержал - уж очень там крепко пахло. Когда публики набилось столько,
что больше никому нельзя было втиснуться, герцог  дал  одному  молодчику
двадцать пять центов и велел ему пока постоять в  дверях,  а  сам  пошел
кругом, будто бы на сцену, и я за ним; но как  только  мы  повернули  за
угол и очутились в темноте, он сказал:
   - Иди теперь побыстрей, а когда отойдешь подальше от  домов,  беги  к
плоту во все лопатки, будто за тобой черти гонятся!
   Я так и сделал, и он тоже. Мы прибежали к плоту в одно и то же  время
и меньше чем через две секунды уже плыли вниз по течению в полной тишине
и темноте, правя наискось к середине реки и не говоря ни слова.  Я  было
думал, что бедняге королю не поздоровится, а оказалось - ничего подобно-
го: скоро он выполз из шалаша и спросил:
   - Ну, герцог, сколько мы загребли на этом деле?..
   Он, оказывается, вовсе и не был в городе.
   Мы не вывешивали фонаря, пока не отплыли миль на  десять  от  города.
Тогда мы зажгли свет и поужинали, а король с герцогом просто надрывались
со смеху, вспоминая, как они провели публику. Герцог сказал:
   - Простофили, олухи! Я так и знал, что первая партия  будет  помалки-
вать, чтобы остальные тоже попали впросак; так я и знал,  что  в  третий
раз они нам собираются устроить сюрприз: думают, что  теперь  их  черед.
Это верно - черед их; но я бы дорого дал, чтобы узнать, много ли  им  от
этого проку. Хотелось бы все-таки знать, как они  воспользовались  таким
случаем. Могут устроить пикник, если им вздумается: провизии у них с со-
бой довольно.
   Эти мошенники собрали в три вечера четыреста шестьдесят  пять  долла-
ров. Я еще никогда не видел, чтобы деньги загребали такими кучами.
   Немного погодя, когда оба они уснули и захрапели, Джим и говорит:
   - Гек, а ты не удивляешься, что короли так себя ведут?
   - Нет, - говорю, - не удивляюсь.
   - А почему ты не удивляешься, Гек?
   - Да потому, что такая уж это порода. Я думаю, они все одинаковы.
   - Гек, ведь эти наши короли - сущие мошенники! Вот они  что  такое  -
сущие мошенники!
   - Ну, а я что тебе говорю: почти что все короли - мошенники, дело из-
вестное.
   - Да что ты!
   - А ты почитай про них, вот тогда  и  узнаешь.  Возьми  хоть  Генриха
Восьмого: наш против него прямо учитель воскресной школы. А возьми Карла
Второго, Людовика Четырнадцатого, Людовика Пятнадцатого, Иакова Второго,
Эдуарда Второго, Ричарда Третьего и еще сорок других; а еще были  короли
в старые времена - англы, и саксы, и норманны - так они только и занима-
лись что грабежом да разбоем. Поглядел бы ты на старика  Генриха,  когда
он был во цвете лет. Вот это был фрукт! Бывало, каждый день  женится  на
новой жене, а наутро велит рубить ей голову. Да еще так равнодушно, буд-
то яичницу заказывает. "Подать сюда Нелл Гвинн!" - говорит. Приводят ее.
А наутро: "Отрубите ей голову!" И отрубают. "Подать сюда Джейн  Шор!"  -
говорит. Она приходит. А наутро: "Отрубите ей голову!" И отрубают.  "По-
зовите прекрасную Розамунду!" Прекрасная Розамунда является  на  зов.  А
наутро: "Отрубите ей голову!" И всех своих  жен  заставлял  рассказывать
ему каждую ночь по сказке, а когда сказок набралось тысяча и одна штука,
он из них составил книжку и назвал ее "Книга Страшного суда ", -  ничего
себе название, очень подходящее! Ты королей не знаешь, Джим, зато  я  их
знаю; этот наш забулдыга все-таки много лучше тех, про кого  я  читал  в
истории. Возьми хоть Генриха. Вздумалось ему затеять свару  с  Америкой.
Как же он за это взялся? Предупредил? Дал собраться с силами? Как бы  не
так! Пи с того ни с сего взял да и пошвырял за борт весь чай в  Бостонс-
кой гавани, а потом объявил Декларацию независимости, - теперь, говорит,
воюйте. Всегда такой был, никому не спускал. Были у него подозрения нас-
чет собственного панаши, герцога Веллингтона.  Так  что  же  он  сделал?
Расспросил его хорошенько? Нет, утопил в бочке мальвазии,  как  котенка.
Бывало, зазевается кто-нибудь, оставит деньги на виду - так он  что  же?
Обязательно прикарманит. Обещается что-нибудь сделать, и деньги возьмет,
а если не сидеть тут же и не глядеть за ним в оба, так обязательно наду-
ет и сделает как раз наоборот. Стоит ему, бывало, только рот раскрыть  -
и если тут же не закроет покрепче, так непременно соврет. Вот какой  жук
был этот Генрих! И если бы с нами был он вместо наших королей, он бы еще
почище обжулил этот город. Я ведь не говорю, что наши какиенибудь невин-
ные барашки, тоже ничего себе, если разобраться; ну  а  все-таки  им  до
этого старого греховодника далеко. Я одно скажу: король - он и есть  ко-
роль, что с него возьмешь. А вообще все они  дрянь  порядочная.  Так  уж
воспитаны.
   - Уж очень от нашего спиртным разит, Гек.
   - Ну что ж, они все такие, Джим. От всех королей разит, с этим ничего
не поделаешь, так и в истории говорится.
   - А герцог, пожалуй, еще ничего, довольно приличный человек.
   - Да, герцог - другое дело. А все-таки разница невелика. Тоже не пер-
вый сорт, хоть он и герцог. Когда напьется, так от короля его  не  отли-
чишь, ежели ты близорукий.
   - Ну их совсем, Гек, мне больше таких не требуется. Я и этих-то  едва
терплю.
   - И я тоже, Джим. Но если они уж сели нам на шею, не  надо  забывать,
кто они такие, и принимать это во внимание. Конечно,  все-таки  хотелось
бы знать, есть ли где-нибудь страна, где короли совсем перевелись.
   Какой толк был говорить Джиму, что это не настоящие король и  герцог?
Ничего хорошего из этого не могло выйти, а кроме того, так оно  и  было,
как я говорил: они ничем не отличались от настоящих.
   Я лег спать, и Джим не стал будить меня, когда подошла  моя  очередь.
Он часто так делал. Когда я проснулся на рассвете, он сидел  и,  опустив
голову на колени, стонал и плакал. Обыкновенно я в таких случаях не  об-
ращал на него внимания, даже виду не подавал. Я знал, в чем дело. Это он
вспоминал про жену и детей и тосковал по дому, потому что никогда в жиз-
ни не расставался с семьей; а детей и жену он по-моему, любил не меньше,
чем всякий белый человек. Может, это покажется странным, только так  оно
и есть. По ночам он часто, бывало, стонал и плакал, когда думал,  что  я
сплю, плакал и приговаривал:
   - Бедняжка Лизабет, бедненький Джонни! Ох, какое горе! Верно, не  ви-
дать мне вас больше, никогда не видать!
   Он очень хороший негр, этот Джим!
   Но тут я разговорился с ним про его жену и ребятишек, и,  между  про-
чим, он сказал:
   - Вот отчего мне сейчас так тяжело: я только что слышал, как на бере-
гу что-то шлепнуло или хлопнуло, - от этого и  мне  вспомнилось,  как  я
обидел один раз мою маленькую Лизабет. Ей было тогда всего четыре  года,
она схватила скарлатину и очень тяжело болела,  потом  поправилась;  вот
как-то раз стоит она рядом со мной, и я ей говорю: "Закрой дверь! "
   Она не закрывает, стоит себе и стоит, да еще глядит на меня и  улыба-
ется. Меня это разозлило; я опять ей говорю, громко так говорю: "Не слы-
шишь, что ли? Закрой дверь! "
   А она стоит все так же и улыбается. Я взбесился и прикрикнул:
   "Ну, так я же тебя заставлю!" Да как шлепнул ее по голове, так она  у
меня и полетела на пол. Потом ушел в другую комнату,  пробыл  там  минут
десять и прихожу обратно; смотрю, дверь все так же открыта настежь,  де-
вочка стоит около самой двери, опустила голову и плачет, слезы так и те-
кут; разозлился я - и к ней, а тут как раз - дверь эта отворялась наружу
- налетел ветер и - трах! - захлопнул ее за спиной у девочки, а она и  с
места не тронулась. Я так и обмер, а уж что  я  почувствовал,  просто  и
сказать не могу. Подкрался, - а сам весь дрожу, - подкрался на цыпочках,
открыл потихоньку дверь у нее за спиной, просунул  осторожно  голову  да
как крикну во все горло! Она даже не пошевельнулась! Да, Гек, тут я  как
заплачу! Схватил ее на руки и говорю: "Ох ты, моя бедняжка! Прости, гос-
поди, старика Джима, а сам он никогда себе не простит!" Ведь она  оглох-
ла, Гек, совсем оглохла, а я так ее обидел!


   ГЛАВА XXIV

   На другой день, уже под вечер, мы пристали к заросшему  ивняком  ост-
ровку посредине реки, а на том и на другом берегу  стояли  городишки,  и
герцог с королем начали раскидывать умом, как бы их обобрать. Джим  ска-
зал герцогу, что, он надеется, это не займет много времени, -  уж  очень
ему надоело и трудно лежать по целым дням связанным в шалаше.
   Понимаете, нам приходилось все-таки связывать Джима  веревкой,  когда
мы оставляли его одного: ведь если бы кто-нибудь  на  него  наткнулся  и
увидел, что никого с ним нет и он не связан, так не поверил бы,  что  он
беглый негр. Ну и герцог тоже сказал, что, конечно, нелегко лежать целый
день связанным и что он придумает какой-нибудь способ обойтись без  это-
го.
   Голова у него работала здорово, у нашего герцога, он живо  сообразил,
как это устроить. Он одел Джима в костюм короля Лира - длинный халат  из
занавесочного ситца, седой парик и борода из конского волоса; потом взял
свои театральные краски и вымазал Джиму шею, лицо,  руки  и  все  сплошь
густой синей краской такого тусклого и неживого оттенка, что он стал по-
хож на утопленника, пролежавшего в воде целую неделю.  Провалиться  мне,
но только страшней этого я ничего не видел. Потом герцог взял дощечку  и
написал на ней:
   Бешеный араб. Когда в себе, на людей не бросается - и приколотил  эту
дощечку к палке, а палку поставил перед шалашом, шагах в четырех от  не-
го. Джим был доволен. Он сказал, что это куда лучше, чем лежать  связан-
ному по целым дням и трястись от страха, как только где-нибудь  зашумит.
Герцог советовал ему не стесняться и вести себя поразвязнее: а если кто-
нибудь вздумает совать нос не в свое дело, пускай Джим выскочит из шала-
ша и попляшет немножко, пускай взвоет разика два, как дикий зверь, - не-
бось тогда живо уберутся и оставят его в покое. Это он в общем  рассудил
правильно; но только не всякий стал бы дожидаться, пока Джим завоет. Ес-
ли бы еще он был просто похож на покойника, а то куда там - много хуже!
   Нашим жуликам хотелось опять пустить в ход "Жирафа" - уж  очень  при-
быльная была штука, только они побаивались: а вдруг слухи за  это  время
дошли уже и сюда? Больше ничего подходящего им в голову не приходило,  и
в конце концов герцог сказал, что полежит и подумает часа два, нельзя ли
какнибудь околпачить арканзасский городок; а король  решил  заглянуть  в
городок на другом берегу - без всякого плана, просто так, положившись  в
смысле прибыли на провидение, а по-моему - на сатану. Все мы купили  но-
вое платье там, где останавливались прошлый раз;  и  теперь  король  сам
оделся во все новое и мне тоже велел одеться. Я, конечно, оделся. Король
был во всем черном и выглядел очень парадно и торжественно. А я  до  сих
пор и не знал, что платье так меняет человека. Раньше он  был  похож  на
самого что ни на есть распоследнего забулдыгу, а теперь, как снимет  но-
вую белую шляпу да раскланяется с этакой улыбкой, - ну будто только  что
вышел из ковчега: такой на вид важный, благочестивый  и  добродетельный,
ни дать ни взять - сам старик Ной.
   Джим вымыл челнок, и я сел в него с веслом наготове. У  берега,  чуть
пониже мыса, милях в трех от городка, стоял большой  пароход;  он  стоял
уже часа два: грузился. Король и говорит:
   - Раз я в таком костюме, то мне, пожалуй, лучше приехать из Сент-Луи-
са, или Цинциннати, или еще из какого-нибудь большого  города.  Греби  к
пароходу, Гекльберри: мы на нем доедем до городка.
   Ему не пришлось повторять, чтобы я поехал  кататься  на  пароходе.  Я
подъехал к берегу в полумиле от городка и повел лодку вдоль крутого  об-
рыва по тихой воде. Довольно скоро мы наткнулись  на  этакого  славного,
простоватого с виду деревенского паренька, который сидел на бревне, ути-
рая пот с лица, потому что было очень жарко; рядом с ним лежали два ков-
ровых саквояжа.
   - Поверни-ка челнок к берегу, - сказал король. (Я повернул.)  -  Куда
это вы направляетесь, молодой человек?
   - В Орлеан, жду парохода.
   - Садитесь ко мне, - говорит король. - Погодите  минутку:  мой  слуга
поможет вам внести вещи... Вылезай, помоги джентльмену, Адольфус!  (Это,
вижу, он мне говорит.)
   Я помог, потом мы втроем поехали дальше. Молодой  человек  был  очень
благодарен, сказал, что ему просто невмоготу было тащить вещи  по  такой
жаре. Он спросил короля, куда он едет, и тот ему сказал, что  ехал  вниз
по реке, нынче утром высадился у городка на той стороне, а теперь  хочет
подняться на несколько миль вверх, повидаться там с одним старым  знако-
мым на ферме. Молодой человек сказал:
   - Как только я вас увидел, я сразу подумал: это, верно, мистер Уилкс,
и запоздал-то он самую малость. И опять-таки думаю: нет, должно быть, не
он - зачем бы ему ехать вверх по реке? Вы ведь не он, верно?
   - Нет, меня зовут Блоджет, Александер Блоджет; кажется,  мне  следует
прибавить: его преподобие Александер Блоджет, - ведь я смиренный  служи-
тель божий. Но как бы то ни было, мне все-таки прискорбно  слышать,  что
мистер Уилкс опоздал, если из-за этого он лишился чего-нибудь существен-
ного. Надеюсь, этого не случилось?
   - Да нет, капитала он из-за этого не лишился. Наследство он все равно
получит, а вот своего брата Питера он в живых не застанет. Ему это,  мо-
жет, и ничего, кто ж его знает, а вот брат все на свете отдал  бы,  лишь
бы повидаться с ним перед смертью: бедняга ни о чем другом  говорить  не
мог последние три недели; они с детства не видались, а брата Уильяма  он
и вовсе никогда не видел - это глухонемого-то, - Уильяму всего лет трид-
цать - тридцать пять. Только Питер и Джордж сюда  приехали;  Джордж  был
женат, он умер в прошлом году, и жена его тоже. Теперь остались в  живых
только Гарви с Уильямом, да и то, как я уже говорил, они опоздали  прие-
хать.
   - А кто-нибудь написал им?
   - Ну как же, месяц или два назад, когда Питер только что заболел;  он
так и говорил, что на этот раз ему не поправиться.  Видите  ли,  он  уже
совсем состарился, а дочки Джорджа еще молоденькие и  ему  не  компания,
кроме разве Мэри Джейн, - это та, рыженькая;  ну  и  выходит,  что,  как
умерли Джордж и его жена, старику не с кем было слова сказать, да, пожа-
луй, и жить больше не хотелось. Уж очень он  рвался  повидать  Гарви,  и
Уильяма тоже, само собой: не охотник он был до завещаний - бывают  такие
люди. Он оставил Гарви письмо, там сказано, где он спрятал свои деньги и
как разделить остальное имущество, чтобы девочки Джорджа не нуждались ни
в чем, - сам-то Джордж ничего не  оставил.  А  кроме  этого  письма,  он
так-таки ничего и не написал, не могли его заставить.
   - Почему же Гарви не приехал вовремя, как вы думаете? Где он живет?
   - О, живет-то он в Англии, в Шеффилде, он там проповедник, и в Амери-
ке никогда не бывал... Может, не успел собраться, а может, и  письма  не
получил совсем, почем знать!
   - Жаль, жаль, что он так и не повидался  с  братьями  перед  смертью,
бедняга! Так, значит, вы едете в Орлеан?
   - Да, но только это еще не все.  В  среду  я  уезжаю  на  пароходе  в
Рио-де-Жанейро, там у меня дядя живет.
   - Долгое, очень долгое путешествие! Зато какое приятное! Я бы и сам с
удовольствием поехал. Так Мэри Джейн старшая? А другим сколько лет?
   - Мэри Джейн девятнадцать лет. Сюзанне - пятнадцать,  а  Джоанне  еще
нет четырнадцати - это та, что с заячьей губой и хочет заниматься добры-
ми делами.
   - Бедняжки! Каково им остаться одним на свете!
   - Да нет, могло быть и хуже! У старика Питера есть друзья, они не да-
дут девочек в обиду. Там и Гобсон - баптистский  проповедник,  и  дьякон
Лот Хови, и Бен Рэкер, и Эбнер Шеклфорд, и адвокат Леви Белл,  и  доктор
Робинсон, и их жены, и вдова Бартли... и... да много еще, только с этими
Питер был всего ближе и писал о них на родину, так что Гарви знает,  где
ему искать друзей, когда сюда приедет.
   А старик все расспрашивал да расспрашивал, пока  не  вытянул  из  па-
ренька все дочиста. Провалиться мне, если он не разузнал всю подноготную
про этот самый город и про Уилксов тоже: и чем занимался Питер - он  был
кожевник, и Джордж - а он был плотник, и Гарви - а он проповедник в  ка-
кой-то секте, и много еще чего. Потом и говорит:
   - А почему это вы шли пешком до самого парохода?
   - Потому что это большой орлеанский пароход и я боялся, что он  здесь
не остановится. Если пароход сидит глубоко,  он  не  останавливается  по
требованию. Пароходы из  Цинциннати  останавливаются,  а  этот  идет  из
Сент-Луиса.
   - А что, Питер Уилкс был богатый?
   - Да, очень богатый: у него были и дома, и земля; говорят, после него
остались еще тысячи три-четыре деньгами, спрятанные где-то.
   - Когда, вы сказали, он умер?
   - Я ничего не говорил, а умер он вчера ночью.
   - Похороны, верно, завтра?
   - Да, после полудня.
   - Гм! Все это очень печально; но что же  делать,  всем  нам  придется
когда-нибудь умереть. Так что нам остается только готовиться к этому ча-
су: тогда мы можем быть спокойны.
   - Да, сэр, это самое лучшее. Мать тоже всегда так говорила.
   Когда мы причалили к пароходу, погрузка уже  кончилась,  и  скоро  он
ушел. Король ничего не говорил насчет того, чтобы подняться на борт; так
мне и не удалось прокатиться на пароходе.  Когда  пароход  ушел,  король
заставил меня грести еще с милю, а там вылез на берег в пустынном  месте
и говорит:
   - Поезжай живей обратно да доставь сюда герцога и новые  чемоданы.  А
если он поехал на ту сторону, верни его и привези сюда.  Да  скажи  ему,
чтобы оделся как можно лучше. Ну, теперь ступай!
   Я уже понял, что он затевает, только, само собой, ничего  не  сказал.
Когда я вернулся вместе с герцогом, мы спрятали лодку, а потом они  усе-
лись на бревно, и король ему все рассказал - все,  что  говорил  молодой
человек, от слова до слова. И все время, пока рассказывал,  он  старался
выговаривать, как настоящий англичанин; получалось  очень  даже  неплохо
для такого неуча. У меня так не выйдет, я даже и пробовать не хочу, а  у
него и вправду получалось очень хорошо. Потом он спросил:
   - А как вы насчет глухонемых, ваша светлость?
   Герцог сказал, что в этом можно на него положиться: он играл глухоне-
мых на театральных подмостках. И мы стали ждать парохода.
   Около середины дня прошли два маленьких парохода, но они  были  не  с
верховьев реки, а потом подошел большой, и король с герцогом его остано-
вили. За нами выслали ялик, и мы поднялись на борт; оказалось, что паро-
ход шел из Цинциннати, в когда капитан узнал,  что  нам  нужно  проехать
всего четырепять миль, то просто взбесился и принялся ругать нас на  чем
свет стоит, грозился даже, что высадит. Но король не растерялся, он ска-
зал:
   - Если джентльмены могут заплатить по доллару за милю, с тем чтоб  их
взяли на пароход и потом доставили на берег в ялике, то почему же  паро-
ходу не довезти их, верно?
   Тогда капитан успокоился и сказал, что ладно, довезет; а когда мы по-
равнялись с городом, то спустили ялик и переправили  нас  туда.  Человек
двадцать сбежалось на берег, завидев ялик. И когда король  спросил:  "Не
может ли кто-нибудь из вас, джентльмены, показать мне, где живет  мистер
Питер Уилкс?" - они стали переглядываться и кивать друг  другу  головой,
словно спрашивая: "А что я вам говорил?" Потом один из них сказал  очень
мягко и деликатно:
   - Мне очень жаль, сэр, но мы можем только показать вам,  где  он  жил
вчера вечером.
   Никто и мигнуть не успел,  как  негодный  старикашка  совсем  раскис,
прислонился к этому человеку, уперся ему подбородком в плечо и давай по-
ливать ему спину слезами, а сам говорит:
   - Увы, увы! Бедный брат! Он скончался, а мы так  и  не  повидались  с
ним! О, как это тяжело, как тяжело!
   Потом оборачивается, всхлипывая, и делает  какие-то  идиотские  знаки
герцогу, показывая ему что-то на пальцах, и тот тоже  роняет  чемодан  и
давай плакать, ей-богу! Я таких пройдох еще не видывал, и  если  они  не
самые отъявленные жулики, тогда я уж не знаю, кто жулик.
   Все собрались вокруг, стали им сочувствовать, утешали их разными лас-
ковыми словами, потащили в гору их чемоданы, позволяли им  цепляться  за
себя и обливать слезами, а королю рассказывали про последние минуты  его
брата, и тот все пересказывал на пальцах герцогу, и оба они так горевали
о покойном кожевнике, будто потеряли двенадцать  апостолов.  Да  будь  я
негром, если когда-нибудь видел хоть что-нибудь похожее! Просто делалось
стыдно за род человеческий.


   ГЛАВА XXV

   В две минуты новость облетела весь город, и со всех сторон  опрометью
стали сбегаться люди, а иные даже надевали на  бегу  сюртуки.  Скоро  мы
оказались в самой гуще толпы, а шум и топот были  такие,  словно  войско
идет. Из окон и дверей торчали головы, и каждую минуту кто-нибудь  спра-
шивал, высунувшись из-за забора:
   - Это они?
   А кто-нибудь из толпы отвечал:
   - Они самые.
   Когда мы дошли до дома Уилксов, улица перед ним была полным-полна на-
рода, а три девушки стояли в дверях.  Мэри  Джейн  и  вправду  была  ры-
женькая, только это ничего не значило: она все-таки  была  красавица,  и
лицо и глаза у нее так и сияли от радости, что наконец приехали дядюшки.
Король распростер объятия, и Мэри Джейн бросилась ему на шею,  а  Заячья
Губа бросилась на шею герцогу. И какая тут была радость!
   Все - по крайней мере, женщины - прослезились от  того,  что  девочки
наконец увиделись с родными и что у них в семье такое радостное событие.
   Потом король толкнул потихоньку герцога, - я-то это заметил, -  огля-
нулся по сторонам и увидел гроб в углу на двух стульях; и тут они с гер-
цогом, обняв друг друга за плечи, а свободной рукой утирая  глаза,  мед-
ленно и торжественно направились туда, и толпа расступилась, чтобы  дать
им дорогу: всякий шум и разговоры прекратились, все шипели: "Тс-с-с!"  -
а мужчины сняли шляпы и опустили головы; муха пролетит - и то было слыш-
но. А когда они подошли, то наклонились и заглянул  в  гроб;  посмотрели
один раз, а потом такой подняли рев, что, должно быть, слышно было в Но-
вом Орлеане; потом обнялись, положили другу другу подбородок на плечо  и
минуты три, а то и четыре заливались слезами, да как! Я никогда в  жизни
не видел, чтобы мужчины так ревели. А за ними и все прочие  ударились  в
слезы. Такую развели сырость, что я ничего подобного не  видывал!  Потом
один стал по одну сторону гроба, а другой - по другую, и оба  опустились
на колени, а лбами уперлись у гроб и начали молиться, только не вслух, а
про себя. Ну, тут уж все до того расчувствовались -  просто  неслыханное
дело; никто не мог удержаться от слез, все так прямо и зарыдали во  весь
голос, и бедные девочки тоже; и чуть ли не каждая  женщина  подходила  к
девочкам и, не говоря ни слова, целовала их очень  торжественно  в  лоб,
потом, положив руку им на голову, поднимала глаза к небу, а потом разра-
жалась слезами и, рыдая и утираясь платочком, отходила в сторону,  чтобы
другая могла тоже покрасоваться на ее месте. Я в жизни  своей  не  видел
ничего противней.
   Немного погодя король поднялся на ноги, выступил вперед к, собравшись
с силами, начал мямлить речь, а попросту говоря - молоть всякую  слезли-
вую чепуху насчет того, какое это тяжелое испытание для них с  братом  -
потерять покойного, и какое горе не застать его в живых, проехав  четыре
тысячи миль, но что это испытание им легче перенести, видя такое от всех
сочувствие и эти святые слезы, и потому он благодарит их от  всей  души,
от всего сердца и за себя и за брата, потому что  словами  этого  нельзя
выразить, все слова слишком холодны и вялы, и дальше нес такой же вздор,
так что противно было слушать; потом, захлебываясь слезами, провозгласил
самый что ни на есть благочестивый "аминь" и начал так рыдать,  будто  у
него душа с телом расставалась.
   И как только он сказал "аминь", кто-то в толпе запел  псалом,  и  все
его подхватили громкими голосами, и сразу  сделалось  как-то  веселей  и
легче на душе, точно когда выходишь из церкви. Хорошая штука  музыка!  А
после всего этого пустословия мне показалось, что  никогда  еще  она  не
действовала так освежительно и не звучала так искренне и хорошо.
   Потом король снова начал распространяться насчет того, как ему с пле-
мянницами будет приятно, если самые главные друзья семейства поужинают с
ними нынче вечером и помогут им похоронить останки покойного; и если  бы
его бедный брат, который лежит в гробу, мог говорить, то известно,  кого
бы он назвал: это все такие имена, которые были ему дороги, и  он  часто
поминал их в своих письмах; вот он сейчас назовет их всех по очереди;  а
именно вот кого: его преподобие мистер Гобсон, дьякон Лот  Хови,  мистер
Бен Рэкер, Эбнер Шеклфорд, Леви Белл, доктор Робпнсон, их жены  и  вдова
Бартли.
   Его преподобие мистер Гобсон и доктор Робинсон в это время  охотились
вместе на другом конце города - то есть я хочу сказать, что доктор  отп-
равлял больного на тот свет, а пастор показывал ему дорогу. Адвокат Белл
уехал в Луисвилл по делам. Зато остальные были тут,  поблизости,  и  все
они подходили по очереди и пожимали руку королю, благодарили его и бесе-
довали с ним; потом пожимали руку герцогу; ну, с ним-то они не  разгова-
ривали, а только улыбались и мотали головой, как болванчики, а он  выде-
лывал руками всякие штуки и гугукал все время, точно  младенец,  который
еще не умеет говорить.
   А король все болтал да болтал и ухитрился расспросить чуть ли не  про
всех в городе, до последней собаки, называя каждого по имени и  упоминая
разные происшествия, какие случались в городе, или в семье Джорджа,  или
в доме у Питера. Он, между прочим, всегда давал понять, что все это  Пи-
тер ему писал в письмах, только это было вранье: все это, до  последнего
словечка, он выудил у молодого дуралея, которого мы подвезли к пароходу.
   Потом Мэри Джейн принесла письмо, которое оставил ее дядя,  а  король
прочел его вслух и расплакался. По этому письму жилой дом и  три  тысячи
долларов золотом доставались девочкам, а кожевенный завод, который давал
хороший доход, и другие дома с землей (всего тысяч на семь) и три тысячи
долларов золотом - Гарви и Уильяму; а еще в письме было сказано, что эти
шесть тысяч зарыты в погребе.
   Оба мошенника сказали, что сейчас же пойдут и достанут эти  деньги  и
поделят все, как полагается, по-честному, а мне велели нести свечку.  Мы
заперлись в погребе, а когда они нашли мешок, то высыпали деньги тут  же
на пол, и было очень приятно глядеть на такую кучу желтяков. Ох, и  раз-
горелись же глаза у короля! Он хлопнул герцога по плечу и говорит:
   - Вот так здорово! Нет, вот это ловко! Небось это будет почище "Жира-
фа", как по-вашему?
   Герцог согласился, что это будет почище. Они хватали  золото  руками,
пропускали сквозь пальцы, со звоном роняли на пол, а потом  король  ска-
зал: " - О чем тут разговаривать, раз подошла  такая  линия!  Мы  теперь
братья умершего богача и представители живых наследников. Вот что значит
полагаться всегда на волю божию! Это в конце концов самое лучшее. Я  все
на свете перепробовал, но лучше этого ничего быть не может.
   Всякий другой на их месте был бы доволен такой кучей деньжищ и принял
бы на веру, не считая. Так нет же, им  понадобилось  пересчитать!  Стали
считать - оказалось, что не хватает четырехсот пятнадцати долларов.  Ко-
роль и говорит:
   - Черт бы его побрал! Интересно, куда он  мог  девать  эта  четыреста
пятнадцать долларов?
   Они погоревали-погоревали, потом стали искать, перерыли  все  кругом.
Потом герцог сказал:
   - Ну что ж, человек больной, очень может быть, что  и  ошибся.  Самое
лучшее - пускай так и останется, и говорить про это не будем. Мы без них
как-нибудь обойдемся.
   - Чепуха! Конечно, обойдемся! На это мне наплевать, только как теперь
быть со счетом - вот я про что думаю. Нам тут нужно вести дело честно  и
аккуратно, что называется - начистоту. Надо притащить эти  самые  деньги
наверх и пересчитать при всех, чтобы  никаких  подозрений  не  было.  Но
только ели покойник сказал, что тут шесть тысяч, нельзя же нам...
   - Постойте! - говорит герцог. - Давайте-ка пополним дефицит. - И  на-
чинает выгребать золотые из своего кармана.
   - Замечательная мысль, герцог! Ну и голова у вас,  право!  -  говорит
король. - А ведь, ей-богу, опять нам "Жираф" помог! -  И  тоже  начинает
выгребать золотые и ставить их столбиками.
   Это их чуть не разорило, зато все шесть тысяч были налицо, полностью.
   - Послушайте, - говорит герцог, - у меня есть еще одна идея.  Давайте
поднимемся наверх, пересчитаем эти деньги, а йотом возьмем да и  отдадим
их девочкам!
   - Нет, ей-богу, герцог, позвольте вас  обнять!  Очень  удачная  идея,
никто бы до этого не додумался! Замечательная у вас голова, я такую пер-
вый раз вижу! О, это штука ловкая, тут и сомневаться нечего. Пускай  те-
перь вздумают нас подозревать - это им заткнет рты.
   Как только мы поднялись наверх, все столпились вокруг стола, а король
начал считать деньги и ставить их столбиками, по триста долларов в  каж-
дом, - двадцать хорошеньких маленьких столбиков. Все глядели на них  го-
лодными глазами и облизывались; потом все деньги сгребли в мешок. Вижу -
король опять охорашивается, готовится произнести еще речь и говорит:
   - Друзья, мой бедный брат, который лежит вон там, во  гробе,  проявил
щедрость к тем, кого покинул в этой земной юдоли. Он проявил щедрость  к
бедным девочкам, которых при жизни любил и берег и которые остались  те-
перь сиротами, без отца в без матери. Да! И мы, которые знали его,  зна-
ем, что он проявил бы к ним еще больше великодушия,  если  б  не  боялся
обидеть своего дорогого брата Уильяма, а также и меня. Не правда аи? Ко-
нечно, у меня на этот счет нет никаких сомнений. Так вот, какие мы  были
бы братья, если бы помешали ему в таком деле и в такое время? И какие мы
были бы дяди, если б обобрали - да, обобрали! - в  такое  время  бедных,
кротких овечек, которых он так любил? Насколько я знаю Уильяма,  -  а  я
думаю, что знаю, - он... Впрочем, я сейчас его спрошу.
   Он оборачивается к герцогу и начинает ему делать знаки, что-то  пока-
зывает на пальцах, а герцог сначала смотрит на него Дурак дураком, а по-
том вдруг бросается к королю, будто бы повял, в  чем  дело,  и  гугукает
вовсю от радости и обнимает его чуть не двадцать раз подряд. Тут  король
объявил:
   - Я так и знал. Мне кажется, всякий может  убедиться,  какие  у  него
мысли на этот счет. Вот, Мэри  Джейн,  Сюзанна,  Джоанна,  возьмите  эти
деньги, возьмите все! Это дар того, который бежит вон там во гробе, бес-
чувственный, но полный радости...
   Мэри Джейн бросилась к нему, Сюзанна и Заячья Губа бросились к герцо-
гу, и опять пошло такое обнимание и целование, какого я никогда не виды-
вал. А все прочие столпились вокруг со слезами на глазах и чуть руки  не
оторвали этим двум мошенникам - все пожимали их, а сами приговаривали:
   - Ах, какая доброта! Как это прекрасно! Но как же это вы?..
   Ну, потом все опять пустились разговаривать про покойника - какой  он
был добрый, и какая это утрата, и прочее тому подобное, а через  некото-
рое время с улицы в комнату протолкался какой-то высокий человек с квад-
ратной челюстью и стоит слушает; ему никто не сказал  ни  слова,  потому
что король говорил и все были заняты тем, что слушали. Король говорил, -
с чего он начал, не помню, а это была уже середина:
   - ... ведь они близкие друзья покойного. Вот почему их пригласили сю-
да сегодня вечером; а завтра мы хотим, чтобы пришли все, все до единого:
он всех в городе уважал, всех любил, и потому мы желаем,  чтобы  на  его
похоронной оргии был весь город.
   И пошел плести дальше, потому что всегда любил сам  себя  слушать,  и
нет-нет да и приплетет опять свою "похоронную оргию", так что  герцог  в
конце концов не выдержал, написал  на  бумажке:  "Похоронная  церемония,
старый вы дурак!" - сложил бумажку, загугукал и  протягивает  ее  королю
через головы впереди стоящих гостей. Король прочел, сунул бумажку в кар-
ман и говорит:
   - Бедный Уильям, как он ни огорчен, а сердце у него  всегда  болит  о
других. Просит, чтобы я всех пригласил на похоронную  церемонию,  -  ему
хочется, чтобы все пришли. Только напрасно он беспокоится, я и сам соби-
рался всех позвать.
   И разливается дальше самым преспокойным образом и нетнет да и вставит
свою "похоронную оргию", будто так и надо. А как только вклеил ее в тре-
тий раз, сейчас же и оговорился:
   - Я сказал "оргия" не потому, что так обыкновенно говорят, вовсе нет,
- обыкновенно говорят "церемония", - а потому, что "оргия" правильней. В
Англии больше не говорят "церемония", это уже не принято. У нас в Англии
теперь все говорят "оргия". Оргия даже лучше, потому что вернее  обозна-
чает предмет. Это слово состоит из древнегреческого "орго",  что  значит
"наружный " ("открытый", и древнееврейского "гизум" -  "сажать",  "зары-
вать"; отсюда - "хоронить". Так что, вы видите, похоронная оргия  -  это
открытые похороны, такие, на которых присутствуют все.
   Дальше, по-моему, уже и ехать некуда. Тот высокий, с  квадратной  че-
люстью, засмеялся прямо ему в лицо. Всем стало очень неловко. Все зашеп-
тали:
   - Что вы, доктор!
   А Эбнер Шеклфорд сказал:
   - Что с вами, Робинсон, разве вы не знаете? Ведь это Гарни Уилкс.
   Король радостно заулыбался, тычет ему свою лапу и говорит:
   - Так это вы и есть дорогой друг и врачеватель моего  бедного  брата?
Я...
   - Уберите руки прочь! - говорит доктор. - Это  вы-то  англичанин?  Да
это дрянная подделка, хуже я не видывал. Вы брат Питера  Уилкса?  Мошен-
ник, вот вы кто такой!
   Ох, как все переполошились! Окружили доктора, стали его унимать, уго-
варивать, стали объяснять ему, что Гарви сто раз успел доказать, что  он
и вправду Гарви, что он всех знает по именам, знает даже клички всех со-
бак в городе, и уж так его упрашивали помолчать, чтобы Гарви не обиделся
и чтобы девочки не обиделись. Только все равно ничего не  вышло:  доктор
не унимался и говорил, что человек, который выдает себя за  англичанина,
а сам говорить, как англичанин, не умеет, -  просто  враль  и  мошенник.
Бедные девочки не отходили от короля и плакали; но тут доктор повернулся
к ним и сказал:
   - Я был другом вашего отца, и вам я тоже  друг,  и  предупреждаю  вас
по-дружески, как честный человек, который хочет вам помочь, чтобы вы  не
попали в беду и не нажили себе хлопот: отвернитесь от этого негодяя,  не
имейте с ним дела, это бродяга и неуч,  даром  что  он  бормочет  чепуху
по-гречески и поеврейски! Сразу видно,  что  это  самозванец,  -  набрал
где-то ничего не значащих имен и фактов и явился с ними сюда; а  вы  все
это приняли за доказательства, да еще вас вводят в обман ваши  легковер-
ные друзья, хотя им бы следовало быть умнее. Мэри Джейн Уилкс, вы  знае-
те, что я вам друг, и бескорыстный друг к тому же. Так  вот,  послушайте
меня: гоните вон этого подлого мошенника, прошу вас! Согласны?
   Мэри Джейн выпрямилась во весь рост - и какая же она сделалась краси-
вая! - и говорит:
   - Вот мой ответ! - Она взяла мешок с деньгами, передала его из рук  в
руки королю и сказала: - Возьмите эти шесть тысяч, поместите их для меня
и моих сестер куда хотите, и никакой расписки нам не надо.
   Потом она обняла короля, а Сюзанна и Заячья Губа  подошли  к  нему  с
другой стороны и тоже обняли. Все захлопали в ладоши,  затопали  ногами,
поднялась настоящая буря, а король задрал голову кверху и гордо улыбнул-
ся.
   Доктор сказал:
   - Хорошо, тогда я умываю руки. Но предупреждаю вас всех: придет  вре-
мя, когда вам тошно будет вспомнить про этот день!
   И он ушел.
   - Хорошо, доктор, - сказал король, как бы  передразнивая  его,  -  уж
тогда мы постараемся - уговорим их послать за вами.
   Все засмеялись и сказали, что это он ловко поддел доктора.


   ГЛАВА XXVI

   Когда все разошлись, король спросил Мэри Джейн,  найдутся  ли  у  них
свободные комнаты, и она сказала, что одна свободная комната у них есть,
она подойдет для дяди Уильяма, а дяде Гарви она  уступит  свою  комнату,
которая немножко побольше, а сама она  поместится  с  сестрами  и  будет
спать там на койке; и еще на чердаке есть каморка с соломенным  тюфяком.
Король сказал, что эта каморка пригодится для его лакея, - это для меня.
   Мэри Джейн повела нас наверх и показала дядюшкам  их  комнаты,  очень
простенькие, зато уютные. Она сказала, что уберет из своей  комнаты  все
платья и разные другие вещи, если они мешают дяде Гарви; но  он  сказал,
что нисколько не мешают. Платья висели на стене, под  ситцевой  занавес-
кой, спускавшейся до самого пола. В одном углу стоял  старый  сундук,  в
другом - футляр с гитарой, и много было разных пустяков  и  финтифлюшек,
которыми девушки любят украшать свои комнаты. Король сказал, что с  ними
комната выглядит гораздо уютнее и милей, и не велел их трогать. У герцо-
га комнатка была очень маленькая, зато удобная, и моя каморка тоже.
   Вечером у них был званый ужин, и опять пришли те же гости, что и  ут-
ром, а я стоял за стульями короля и герцога  и  прислуживал  им,  а  ос-
тальным прислуживали негры. Мэри Джейн сидела на хозяйском месте,  рядом
с Сюзанной, и говорила всем, что печенье не удалось, а соленья никуда не
годятся, и куры попались плохие, очень жесткие, - словом, все те  пустя-
ки, которые обыкновенно говорят хозяйки, когда напрашиваются на  компли-
менты; а гости отлично видели, что все удалось как нельзя лучше,  и  все
хвалили, - спрашивали, например: "Как это вам  удается  так  подрумянить
печенье? ", или: "Скажите, ради бога, где вы достали такие замечательные
пикули?" - и все в таком роде; ну, знаете, как обыкновенно за  ужином  -
переливают из пустого в порожнее.
   Когда все это кончилось, мы с Заячьей Губой поужинали в кухне  остат-
ками, пока другие помогали неграм убирать со стола и мыть посуду. Заячья
Губа начала меня расспрашивать про Англию, и, ей-богу, я  каждую  минуту
так и думал, что, того гляди, проврусь. Она спросила:
   - Ты когда-нибудь видел короля?
   - Какого? Вильгельма Четвертого? Ну, а то как же!  Он  ходит  в  нашу
церковь.
   Я-то знал, что он давно помер, только ей не стал говорить. Вот, после
того как я сказал, что он ходит в нашу церковь, она и. спрашивает:
   - Как? Постоянно ходит?
   - Ну да, постоянно. Его скамья как раз напротив  нашей  -  по  другую
сторону кафедры.
   - А я думала, он живет в Лондоне.
   - Ну да, там он и живет. А где ж ему еще жить?
   - Да ведь ты живешь в Шеффилде!
   Ну, вижу, я влип. Пришлось для начала  прикинуться,  будто  подавился
куриной костью, чтобы выгадать время, - надо же придумать, как  мне  вы-
вернуться! Потом я сказал:
   - То есть он ходит в нашу церковь всегда, когда  бывает  в  Шеффилде.
Это же только летом, когда он приезжает брать морские ванны.
   - Что ты мелешь, ведь Шеффилд не на море!
   - А кто сказал, что он на море?
   - Да ты же и сказал.
   - И не думал говорить"
   - Нет, сказал!
   - Нет, не говорил!
   - Сказал!
   - Ничего подобного не говорил.
   - А что же ты говорил?
   - Сказал, что он приезжает брать морские ванны - вот что я сказал.
   - Так как же он берет морские ванны, если там нет моря?
   - Послушай, - говорю я, - ты видала когда-нибудь английский эль?
   - Видала.
   - А нужно за ним ездить в Англию?
   - Нет, не нужно.
   - Ну так вот, и Вильгельму Четвертому не надо ездить  к  морю,  чтобы
брать морские ванны.
   - А откуда же тогда он берет морскую воду?
   - Оттуда же, откуда люди берут эль: из бочки. В  Шеффилде  во  дворце
есть котлы, и там ему эту воду греют.  А  в  море  такую  уйму  воды  не
очень-то нагреешь, никаких там приспособлений для этого нет.
   - Теперь поняла. Почему же ты сразу не  сказал,  только  время  даром
тратил.
   Ну, тут я понял, что выпутался благополучно, и мне стало много  легче
и веселей. А она опять пристает:
   - А ты тоже ходишь в церковь?
   - Конечно, постоянно хожу.
   - А где ты там сидишь?
   - Как где? На нашей скамейке.
   - На чьей?
   - На нашей, то есть твоего дяди Гарви.
   - На его скамье? А зачем ему скамья?
   - Затем, чтобы сидеть. А ты думала - зачем?
   - Ишь ты, а ведь я думала, что его место на кафедре.
   Ох, чтоб ему, я и позабыл, что он проповедник! Ну, вижу, опять я  за-
сыпался; пришлось еще раз давиться куриной костью и опять думать.  Потом
я сказал:
   - Что же, по-твоему, в церкви бывает только один проповедник?
   - А на что же больше?
   - Как! Это чтобы королю проповедовать? Ну, знаешь, ли, я  таких,  как
ты, еще не видывал! Да их меньше семнадцати не бывает.
   - Семнадцать проповедников! Господи! Да я бы ни за  что  не  высидела
столько времени, даже для спасения души. Это их в неделю всех не  перес-
лушаешь.
   - Пустяки, они не все в один день проповедуют, а по очереди.
   - А что же тогда делают остальные?
   - Да ничего особенного. Сидят, отдыхают, ходят с кружкой - да мало ли
что! А то и совсем ничего не делают.
   - Для чего же они тогда нужны?
   - Как для чего? Для фасона. Неужто ты этого не знаешь?
   - Даже и знать не хочу про такие глупости! А как в Англии  обращаются
с прислугой? Лучше, чем мы с неграми?
   - Какое! Слугу там и за человека не считают. Обращаются хуже,  чем  с
собакой.
   - А на праздники разве их не отпускают, как у нас, - на рождество, на
Новый год, на Четвертое июля?
   - Скажет тоже! Сразу видно, что ты в Англии никогда не была. Да  зна-
ешь ли ты, Заяч... знаешь ли, Джоанна, что у них никогда и праздников-то
не бывает, их круглый год никуда не пускают: ни в цирк, ни в театр, ни в
негритянский балаган, ну просто никуда!
   - Ив церковь тоже?
   - Ив церковь.
   - А ведь ты ходишь в церковь?
   Ну вот, опять я запутался! Я позабыл, что служу у старика. Но в  сле-
дующую минуту я уже пустился объяснять ей, что лакей совсем не  то,  что
простой слуга, и обязан ходить в церковь, хочет он этого или нет, и  си-
деть там вместе с хозяевами, потому что так полагается.  Только  получи-
лось у меня не оченьто складно; кончил я объяснять и вижу, что  она  мне
не верит.
   - Скажи, - говорит, - "честное индейское", что ты не наврал мне с три
короба.
   - Честное индейское, нет, - говорю я.
   - Совсем ничего не приврал?
   - Ровно ничего. Как есть ни единого словечка, - говорю я.
   - Положи руку вот на эту книжку и скажи еще раз.
   Я вижу, что это просто-напросто словарь, положил на него руку и  ска-
зал. Она как будто поверила и говорит:
   - Ну ладно, кое-что тут, может, и верно; только  уж  извини,  никогда
этого не будет, чтобы я всему остальному поверила.
   - Чему это ты не хочешь верить, Джо?  -  сказала  Мэри  Джейн,  входя
вместе с Сюзанной. - Нехорошо и невежливо так с  ним  разговаривать,  он
здесь чужой и от родных далеко. Тебе ведь не понравилось бы, если  бы  с
тобой так обращались?
   - Вот ты всегда так, Мэри, - заступаешься за всех, когда их никто еще
и не думал обижать. Ничего я ему не сделала. Он тут мне наврал,  по-мое-
му, а я сказала, что не обязана всему верить. Вот и все,  больше  ничего
не говорила. Я думаю, такие-то пустяки он может стерпеть?
   - Мне все равно, пустяки это или нет; он гостит у нас  в  доме,  и  с
твоей стороны нехорошо так говорить. Ведь на  его  месте  тебе  было  бы
стыдно; вот и не надо говорить ничего такого, чтобы человеку было  стыд-
но.
   - Да что ты, Мэри, он же сказал...
   - Это не важно, что бы он там ни сказал, - не в том дело. Важно, что-
бы ты была с ним ласкова и не говорила мальчику ничего такого, а  то  он
вспомнит, что он тут всем чужой и далеко от родины.
   А я думаю про себя: "И такую-то девушку я позволяю обворовывать этому
старому крокодилу! "
   Тут и Сюзанна вмешалась: такую задала гонку  Заячьей  Губе,  что  мое
почтение!
   А я думаю про себя: "И эту тоже я позволяю ему бессовестно  обворовы-
вать! "
   Тогда Мэри Джейн заговорила с ней совсем по-другому, кротко и  ласко-
во, как она всегда говорила; только после этого бедная Заячья Губа стала
тише воды, ниже травы и ударилась в слезы.
   - Ну вот и хорошо, - сказали ей сестры, - теперь попроси у него  про-
щенья.
   Она и прощенья попросила, да еще как вежливо! Так деликатно, что при-
ятно было слушать; мне даже захотелось еще больше ей наврать, чтобы  она
еще раз попросила прощенья.
   Думаю: "Ведь и эту тоже я позволяю ему обворовывать! " А  после  того
как она попросила прощенья, все они  принялись  хлопотать  и  стараться,
чтобы я почувствовал себя как дома и понял бы, что я среди друзей.  А  я
чувствовал себя такой дрянью, таким  мерзавцем  и  негодяем,  что  решил
твердо: украду для них эти деньги, а там будь что будет.
   И я ушел - будто бы спать, а сам думаю: погожу еще  ложиться.  Остав-
шись один, я стал это дело обмозговывать. Думаю себе: пойти, что  ли,  к
этому доктору да донести на моих мошенников?  Нет,  это  не  годится.  А
вдруг он расскажет, кто ему сказал? Тогда мне от короля с герцогом соло-
но придется. Сказать потихоньку Мэри Джейн? Нет, лучше не  надо.  По  ее
лицу они, конечно, сразу поймут, в чем дело; мешок с  золотом  у  них  -
они, не долго думая, возьмут да и удерут с деньгами. А если она  позовет
кого-нибудь на помощь, меня тоже в это дело запутают, когда-то  еще  там
разберутся! Нет, только и есть одно верное средство: надо мне как-нибудь
украсть эти деньги, и украсть так, чтобы на меня никто не подумал. У ко-
роля с герцогом тут выгодное дельце, они отсюда не уедут, пока не оберут
дочиста и этих сирот, и весь город, так что я еще сумею выбрать  удобное
время. Украду деньги и спрячу, а потом, когда уеду вниз по реке,  напишу
Мэри Джейн письмо и расскажу, где я их спрятал. А красть все-таки  лучше
нынче ночью, потому что доктор, наверное, не все сказал, что знает;  как
бы он их отсюда не спугнул.
   Ну, думаю, пойду-ка обыщу их комнаты. Наверху в коридоре было  темно,
но я все-таки отыскал комнату герцога и начал там все подряд  ощупывать;
потом сообразил, что вряд ли король отдаст  кому-нибудь  эти  деньги  на
сохранение, на него что-то не похоже. Пошел в комнату короля и там  тоже
начал шарить. Вижу, без свечки ничего не выходит, а зажечь, конечно, бо-
юсь. Тогда я решил сделать по-другому: думаю, подстерегу их и подслушаю.
И в это самое время вдруг слышу - они идут.
   Только я хотел залезть под кровать - сунулся, а она вовсе не там сто-
ит, где я думал; зато мне под руку попалась занавеска, под которой висе-
ли платья Мэри Джейн; я скорей нырнул под нее, зарылся в платья и  стою,
не дышу.
   Они вошли, закрыли за собой дверь, и первым делом герцог  нагнулся  и
заглянул под кровать! Вот когда я обрадовался, что не нашел вовремя кро-
вати! А ведь как-то само собой получается, что лезешь под кровать, когда
дело у тебя секретное.
   Оба они уселись, и король сказал:
   - Ну, что у вас? Только покороче, потому что  нам  надо  скорей  идти
вниз, рыдать вместе со всеми, а то они там  начнут  сплетничать  на  наш
счет.
   - Вот что, Капет. Я все беспокоюсь: не нравится мне этот  доктор,  не
выходит он у меня из головы! Хотелось бы знать, какие у вас планы. У ме-
ня есть одна мысль, и как будто она правильная.
   - Это какая же, герцог?
   - Хорошо бы нам убраться отсюда пораньше, часам к трем утра, да  пос-
корей удрать вниз по реке с тем, что у нас уже  есть.  Досталось-то  оно
нам уж очень легко, сами, можно сказать, отдали в руки, а ведь мы  дума-
ли, что придется красть. Я стою за то, чтобы сматывать удочки и  удирать
поскорей.
   Мне прямо-таки стало нехорошо. Какой-нибудь час или два назад было бы
совсем другое дело, но теперь я приуныл. Король выругался и сказал:
   - Что? А остальное имущество так и не продадим? Уйдем, как дураки,  и
оставим на восемь, на девять тысяч добра, которое только того и  дожида-
ется, чтобы его прибрали к рукам? Да какой все ходкий товар-то!
   Герцог начал ворчать, сказал, что  довольно  и  мешка  с  золотом,  а
дальше этого он не пойдет - не хочет отнимать у сирот последнее.
   - Что вы это выдумали? - говорит король. - Ничего мы у них  не  отни-
мем, кроме этих денег. Пострадают-то покупатели: как  только  выяснится,
что имущество не наше, - а это выяснится очень скоро после того, как  мы
удерем, - продажа окажется недействительной, и все имущество вернется  к
владельцам. Вот ваши сироты и получат дом обратно, и довольно с них: они
молодые, здоровые, что им стоит заработать себе  на  кусок  хлеба!  Нис-
колько они не пострадают. Господь с вами, им жаловаться не на что.
   Король так его заговорил, что в конце концов герцог сдался и  сказал,
что ладно, только добавил:
   - Все-таки глупо оставаться в городе, когда этот самый доктор  торчит
тут, как бельмо на глазу!
   А король сказал:
   - Плевать нам на доктора! Какое нам до него дело? Ведь все  дураки  в
городе за нас стоят! А дураков во всяком городе куда больше, чем умных.
   И они собрались опять идти вниз. Герцог сказал:
   - Не знаю, хорошо ли мы спрятали деньги! Место ненадежное.
   Тут я обрадовался. Я уж начал думать, что так ничего и не узнаю, даже
и намека не услышу.
   Король спросил:
   - Это почему же?
   - Потому что Мэри Джейн будет теперь носить траур; того и гляди,  она
велит негритянке, которая убирает комнаты, уложить все эти тряпки в сун-
дук и спрятать куда-нибудь подальше. А что же вы думаете, неужели негри-
тянка увидит деньги и не позарится на них?
   - Да, голова у вас работает здорово, - говорит король и начинает  ша-
рить под занавеской, в двух шагах от того места, где я стою.
   Я прижался к стене вплотную и замер, а сам весь дрожу: думаю,  что-то
они скажут, если поймают меня! Надо придумать, что же мне  все-таки  де-
лать, когда меня поймают. Но не успел я додумать эту мысль и до  полови-
ны, как король нашел мешок с деньгами; ему даже и в  голову  не  пришло,
что я тут стою. Потом они взяли да и засунули мешок с золотом в  дыру  в
соломенном тюфяке, который лежал под периной; запихнули его  поглубже  в
солому, и решили, что теперь все в порядке, потому что негритянка  взби-
вает одну только перину, а тюфяк переворачивает раза два в год, не чаще,
так что теперь деньги в сохранности, никто их не украдет.
   Ну, а я рассудил по-другому. Не успели король с герцогом спуститься с
лестницы, как я вытащил мешок, ощупью добрался до своей каморки и  спря-
тал его там, пока не подвернется случай перепрятать в  другое  место.  Я
решил, что лучше всего спрятать мешок где-нибудь во  дворе,  потому  что
король с герцогом, как только хватятся денег, прежде всего  обыщут  весь
дом. Это я отлично знал. Потом я лег не раздеваясь, только  заснуть  все
равно не мог - до того мне не терпелось покончить с этим  делом.  Скоро,
слышу, король с герцогом опять поднимаются по лестнице; я  кубарем  ска-
тился с постели и залег на верху чердачной лестницы  -  дожидаться,  что
будет дальше. Только ничего не было.
   Я подождал и, когда все ночные звуки затихли, а утренние еще не начи-
нались, потихоньку спустился в нижний этаж.


   ГЛАВА XXVII

   Я подкрался к дверям и прислушался: оба храпели. Тогда я на  цыпочках
двинулся дальше и благополучно спустился вниз. Нигде не слышно  было  ни
звука. Я заглянул через дверную щелку  в  столовую  и  увидел,  что  все
бодрствовавшие при гробе крепко заснули, сидя на своих стульях. Дверь  в
гостиную, где лежал покойник, была открыта, и в обеих комнатах горело по
свечке. Я прошел мимо открытой двери; вижу - в гостиной никого нет, кро-
ме останков Питера, и я двинулся дальше, но парадная дверь оказалась за-
перта, а ключ из нее вынут. И тут как раз слышу - кто-то  спускается  по
лестнице за моей спиной. Я скорей в гостиную, оглянулся  по  сторонам  -
вижу, мешок спрятать некуда, кроме гроба. Крышка немного сдвинулась, так
что видно было лицо покойника, закрытое мокрой тряпкой, и саван. Я сунул
мешок с деньгами в гроб под крышку, чуть пониже скрещенных рук, и  такие
они были холодные, что даже мурашки забегали у меня по  спине,  а  потом
выскочил из комнаты и спрятался за дверью.
   Это была Мэри Джейн. Она тихо подошла к гробу, опустилась на колени и
стала глядеть на покойника, потом поднесла платок к глазам, и  я  понял,
что она плачет, хотя ничего не было слышно, а стояла она ко мне  спиной.
Я выбрался из-за двери, а когда проходил мимо столовой, дай, думаю, пог-
ляжу, не видел ли меня кто-нибудь из бодрствующих; заглянул в щелку,  но
все было спокойно. Они даже и не пошевельнулись.
   Я шмыгнул наверх и улегся в кровать, чувствуя себя  довольно  неважно
из-за того, что после всех моих трудов и такого риска  вышло  совсем  не
так, как я думал. Ну, говорю себе, если деньги останутся  там,  где  они
есть, это еще туда-сюда; как только мы отъедем миль на  сто,  на  двести
вниз по реке, я напишу Мэри Джейн, она откопает покойника и возьмет себе
деньги; только так, наверно, не получится, а получится, что деньги  най-
дут, когда станут завинчивать крышку. И выйдет, что деньги опять заберет
король, а другого такого случая, пожалуй, и не дождешься, чтобы  он  дал
еще раз их стащить. Мне, само собой, очень хотелось прокрасться  вниз  и
взять их оттуда, только я не посмел: с каждой  минутой  становилось  все
светлей, скоро зашевелятся все эти бодрствующие при гробе и, того и гля-
ди, поймают меня - поймают с шестью тысячами на руках, а ведь никто меня
не просил об этих деньгах заботиться. Нет уж, говорю себе,  я  вовсе  не
желаю, чтобы меня припутали к такому делу.
   Когда я сошел вниз утром, дверь в гостиную была закрыта и все  посто-
ронние ушли. Остались только свои да вдова Бартли  и  наша  компания.  Я
стал смотреть, - может, по лицам замечу,  не  случилось  ли  чего-нибудь
особенного, - только ничего не мог разобрать.
   В середине дня пришел гробовщик со своим  помощником;  они  поставили
гроб посреди комнаты на двух стульях, а все остальные стулья  расставили
рядами, да еще призаняли у соседей, так что и в гостиной, и в  столовой,
и в передней - везде было полно стульев. Я заметил, что крышка гроба ле-
жит так же, как вчера, только не посмел заглянуть под  нее,  раз  кругом
был народ.
   Потом начали сходиться приглашенные, и оба мошенника вместе с  девуш-
ками уселись в переднем ряду, у изголовья гроба; и  целых  полчаса  люди
вереницей медленно проходили мимо гроба и глядели на покойника, а  неко-
торые роняли слезу; и все было очень тихо и торжественно, только девушки
и оба мошенника прикладывали платки к глазам и,  опустив  голову,  поти-
хоньку всхлипывали. Ничего не было слышно, кроме шарканья ног на полу да
сморканья, - потому что на похоронах всегда сморкаются чаще, чем где  бы
то ни было, кроме церкви.
   Когда в дом набилось полно народу, гробовщик в черных перчатках, эта-
кий мягкий и обходительный, осмотрел все кругом, двигаясь неслышно,  как
кошка, и поправляя что-то напоследок, чтобы все было в  полном  порядке,
чинно и благородно. Он ничего не говорил:  разводил  гостей  по  местам,
втискивал куда-нибудь опоздавших, раздвигал толпу, чтобы дали пройти,  и
все это кивками и знаками, без единого слова. Потом он стал на свое мес-
то у стенки. Я отродясь не видывал такого тихого, незаметного и вкрадчи-
вого человека, а улыбался он не чаще копченого окорока.
   Они заняли у кого-то фисгармонию, совсем расстроенную, и,  когда  все
было готово, какая-то молодая женщина села и заиграла на  ней;  хрипу  и
визгу было сколько угодно, да еще все запели хором, - так что, по-моему,
одному только Питеру и было хорошо. Потом его преподобие  мистер  Гобсон
приступил к делу - медленно и торжественно начал говорить речь; но толь-
ко он начал, как в подвале поднялся страшнейший визг,  просто  неслыхан-
ный; это была всего-навсего одна собака, но шум она подняла  невыносимый
и лаяла не умолкая, так что пастору  пришлось  замолчать  и  дожидаться,
стоя возле гроба, - ничего нельзя было расслышать, даже что ты сам дума-
ешь. Получилось очень неловко, и никто не знал,  как  тут  быть.  Однако
долговязый гробовщик опомнился первый и закивал пастору, словно  говоря:
"Не беспокойтесь, я все устрою". Он стал пробираться по стенке к выходу,
весь согнувшись, так что над головами собравшихся видны  были  одни  его
плечи. А пока он пробирался, шум и лай становились все громче и  неисто-
вей; наконец, обойдя комнату, гробовщик скрылся в подвале. Секунды через
две мы услышали сильный удар, собака оглушительно  взвыла  еще  раз  или
два, и все стихло - наступила мертвая тишина, и  пастор  продолжал  свою
торжественную речь с того самого места, на  котором  остановился.  Мину-
ту-другую спустя возвращается гробовщик, и опять его  плечи  пробираются
по стенке; он обошел три стороны комнаты, потом выпрямился, прикрыл  рот
рукой и, вытянув шею, хриплым шепотом сообщил пастору через головы  тол-
пы: "Она поймала крысу!" После этого он опять согнулся и по стенке проб-
рался на свое место. Заметно было, что всем это доставило  большое  удо-
вольствие - им, само собой, хотелось узнать, в чем дело.  Такие  пустяки
человеку ровно ничего не стоят, зато как раз такими пустяками и приобре-
тается общее уважение и любовь. Никого другого в городе так  не  любили,
как этого самого гробовщика.
   Надгробное слово было хорошее, только уж очень длинное и  скучное;  а
там и король полез туда же: выступил с речью и понес, как всегда,  чепу-
ху; а потом гробовщик стал подкрадываться к гробу с отверткой.  Я  сидел
как на иголках и смотрел на него во все глаза. А он даже и не заглянул в
гроб: просто надвинул крышку без всякого шума и крепко-накрепко завинтил
ее. С тем я и остался! Так и не узнал, там ли деньги или их  больше  там
нет. А что, думаю, если их кто-нибудь спер потихоньку? Почем  я  знаю  -
писать теперь Мэри Джейн или нет? Вдруг она его  откопает,  а  денег  не
найдет, что она тогда обо мне подумает? Ну его к черту, думаю, а то  еще
погонятся за мной, да и посадят в тюрьму; лучше уж мне держать  язык  за
зубами и ничего ей не писать; все теперь ужасно запуталось: я хотел сде-
лать лучше, а вышло во сто раз хуже; нечего мне было за это  и  браться,
провались оно совсем!
   Питера похоронили, мы вернулись домой; и я опять  стал  смотреть,  не
замечу ли чего-нибудь по лицам, - никак не мог удержаться и  успокоиться
тоже не мог: по лицам ничего не было заметно.
   Вечером король ходил по гостям и всех утешал и ко всем навязывался со
своей дружбой, а между прочим давал понять, что его паства там,  в  Анг-
лии, ждет его не дождется, так что ему  нужно  поторапливаться:  уладить
все дела с имуществом, да и ехать домой. Он очень жалел, что  приходится
так спешить, и всем другим тоже было очень жалко: им хотелось, чтобы  он
погостил подольше, только они не знали, как это устроить.  Он,  конечно,
говорил, будто бы они с Уильямом собираются взять девочек с собой в Анг-
лию; и все этому радовались, потому что девочки будут с родными и хорошо
устроены; девочки тоже бы" ли довольны и так этому радовались, что  сов-
сем позабыли про "вой несчастья, - одно только и говорили: пускай король
про дает все поскорей, а они будут собираться.  Бедняжки  так  были  до-
вольны и счастливы, что у меня сердце разрывалось, глядя, как их оплета-
ют и обманывают, но только я не видел никакой  возможности  вмешаться  и
что-нибудь в этом деле переменить.
   Провалиться мне, если король тут же не назначил и дом и негров к про-
даже с аукциона - через два дня после похорон. Но кто хотел, тот мог ку-
пить и раньше, частным образом. И вот на другой день после похорон,  ча-
сам к двенадцати, радость девочек в первый раз омрачилась. Явилось  двое
торговцев неграми, в король продал им негров за хорошую цену, с  уплатой
по чеку в трехдневный срок, - так это полагалось, - и они  увезли  двоих
сыновей вверх по реке, в Мемфис, а их мать - вниз по реке, в Новый Орле-
ан. Я думал, что и у бедных девочек, и у негров сердце разорвется от го-
ря; они так плакали и так обнимались, что я и сам  расстроился,  на  них
глядя. Девочки говорили, что им даже и не снилось, чтобы семью разделили
или продали куда-нибудь далеко, не тут же, в городе. Никогда не  забуду,
как несчастные девочки и эти негры обнимали друг друга  и  плакали,  все
это так и стоит у меня перед глазами; я бы  наверняка  не  вытерпел,  не
стал бы молчать и донес на нашу шайку, если бы не знал, что продажа  не-
действительна и негры через неделюдругую вернутся домой.
   Эта продажа наделала в городе много шума; большинство было решительно
против: говорили, что просто позор - разлучать мать с детьми. Нашим  мо-
шенникам это сильно подорвало репутацию, но старый дурак все равно  гнул
свою линию, что ему ни говорил герцог, а герцог, по  всему  было  видно,
сильно встревожился.
   На следующий день был аукцион. Утром, как только совсем рассвело, ко-
роль с герцогом поднялись ко мне на чердак и разбудили меня; и по одному
их виду я сразу понял, что дело неладно. Король спросил:
   - Ты был у меня в комнате позавчера вечером?
   - Нет, ваше величество. (Я всегда его так называл, если никого  чужих
не было)
   - А вчера вечером ты там был?
   - Нет, ваше величество.
   - Только по-честному - не врать!
   - По-честному, ваше величество. Я вам правду говорю. Я даже и не под-
ходил к вашей комнате, после того как мисс Мэри Джейн показывала ее  вам
и герцогу.
   Герцог спросил:
   - А ты не видел - входил туда кто-нибудь или нет?
   - Нет, ваша светлость, что-то не припомню.
   - Так подумай, вспомни!
   Я задумался и вижу, что случай подходящий; потом говорю:
   - Да, я видел, как негры туда входили, и не один раз.
   Оба так и подскочили на месте, и вид у них был сначала  такой,  будто
бы они этого не ожидали, а потом - будто бы ожидали именно этого. Герцог
спросил:
   - Как? Все сразу?
   - Нет, не все сразу... то есть я, кажется, не видел,  чтобы  они  все
оттуда выходили, вот только, пожалуй, один раз...
   - Ну-ну? Когда же это было?
   - В тот день, когда были похороны. Утром. Только не очень рано, пото-
му что я тогда проспал. Я только что хотел сойти вниз по  лестнице  -  и
увидел их.
   - Ну, дальше, дальше! Что они делали? Как себя держали?
   - Ничего не делали. И, по-моему, никак особенно себя не держали.  Они
вышли оттуда на цыпочках; должно быть, ходили убирать комнату вашего ве-
личества или еще зачем-нибудь, - думали, что вы уже встали; а как увиде-
ли, что вы еще спите, решили убраться поскорее от греха, чтобы не разбу-
дить вас, не потревожить.
   - Ах черт, вот так штука! - сказал король, и оба они с герцогом смот-
рели растерянна и довольно-таки глупо.
   С минуту они стояли в раздумье, почесывая головы, а потом герцог зас-
меялся этаким скрипучим смехом и говорит:
   - Нет, вы только подумайте, как эти негры  ловко  разыграли  комедию!
Прикинулись, будто им жалко уезжать из этих мест! И я тоже поверил,  что
им жалко, и вы поверили, да и все остальные. И  не  говорите  мне  после
этого, что у негров нет актерского таланта! Ведь вот  какие  комедианты,
просто кого угодно одурачили бы! На мой взгляд,  мы  их  дешево  отдали.
Будь у меня капитал и свой театр, мне бы и не надо лучших актеров,  -  а
тут мы взяли да и продали их чуть не даром, за какие-то гроши. Да еще  и
гроши-то пока не наши. Послушайте, а где же эти гроши,  где  этот  самый
чек?
   - В банке лежит, дожидается срока. А где же ему быть?
   - Ну, тогда все в порядке, слава богу.
   Я прикинулся, будто бы оробел, а сам спрашиваю:
   - Что-нибудь случилось?
   Король набросился на меня с руганью:
   - Не твое дело! Знай помалкивай и заботься о своих делах, если они  у
тебя есть! Да смотри помни это, пока ты здесь, в городе, - слышишь? -  А
потом говорит герцогу: - Ничего не поделаешь, придется  стерпеть;  будем
держать язык за зубами, вот и все.
   Они стали спускаться по лестнице, и тут герцог опять засмеялся и  го-
ворит:
   - Быстро продали, да мало нажили! Выгодное дельце - нечего сказать!
   Король огрызнулся на него:
   - Я же старался, думал, что лучше будет поскорей их продать!  А  если
прибыли никакой не оказалось и убыток большой, а в итоге -  нуль,  то  я
виноват не больше вашего.
   - Да, а если бы послушались моего совета, то негры остались бы в  до-
ме, а нас бы тут не было.
   Король огрызнулся, однако соблюдая осторожность,  а  потом  переменил
направление и опять набросился на меня. Он задал мне хорошую  трепку:  я
не доложил ему, что негры вышли из его комнаты на цыпочках, - и  сказал,
что всякий дурак на моем месте догадался бы, что дело нечисто.  А  потом
стал и себя ругать: будто бы все это оттого и вышло, что он  поднялся  в
то утро ни свет ни заря, даже не отдохнул как следует, и будь  он  прок-
лят, если когда-нибудь еще встанет рано. И они ушли, переругиваясь; а  я
очень обрадовался, что удалось это дело свалить на негров,  да  еще  так
ловко, что им это нисколько не повредило.


   ГЛАВА XXVIII

   А там, гляжу, пора и вставать. Я спустился с  чердака  и  пошел  было
вниз; но когда проходил мимо комнаты девочек, то увидел, что дверь в нее
открыта, а Мэри Джейн сидит перед своим раскрытым сундуком и  укладывает
в него вещи - собирается в Англию. Только в ту минуту она не укладывала,
а сидела со сложенным платьем на коленях и плакала, закрыв лицо  руками.
Я очень расстроился, глядя на нее, да и всякий на моем месте расстроился
бы. Я вошел к ней в комнату и говорю:
   - Мисс Мэри Джейн, вы не можете видеть людей в несчастье,  и  я  тоже
иной раз не могу. Скажите, что такое случилось?
   И она рассказала. Конечно, это было из-за негров, так я и  знал.  Она
говорила, что теперь и поездка в Англию для нее все равно  что  пропала:
как она может там веселиться, когда знает, что мать  никогда  больше  не
увидится со своими детьми! А потом расплакалась пуще прежнего, всплесну-
ла руками и говорит:
   - Ах, боже мой, боже! Подумать только, что они больше никогда друг  с
другом не увидятся!
   - Увидятся, еще и двух недель не пройдет, - я-то это знаю!  -  говорю
я.
   Вот тебе и на! Сорвалось с языка, я и подумать не успел. И не успел я
пошевельнуться, как она бросилась ко мне на шею к говорит:
   - Повтори это еще раз, и еще, и еще!
   Вижу, я проговорился сгоряча да еще наговорил лишнего,  а  как  выпу-
таться - не знаю. Я попросил, чтобы она дала мне подумать минутку; а  ей
не терпится - сидит такая взволнованная, красивая и  такая  радостная  и
довольная, будто ей зуб вырвали. Вот я и принялся раскидывать умом.  Ду-
маю: по-моему, человек, который возьмет да и скажет  правду,  когда  его
припрут к стенке, здорово рискует; ну, сам я этого не испытал,  так  что
наверняка сказать не могу, но все-таки похоже на то; а тут такой случай,
что, ей-богу, лучше сказать правду, да оно и не так опасно, как соврать.
Надо будет запомнить это и обдумать как-нибудь  на  свободе:  что-то  уж
очень трудно, против всяких правил. Такого мне еще  видеть  не  приходи-
лось. Ну, думаю, была не была: возьму да и скажу на этот раз правду, хо-
тя это все равно что сесть на бочонок с порохом - и взорвать его из  лю-
бопытства - куда полетишь? И я сказал:
   - Мисс Мэри Джейн, нет ли у нас знакомых за городом, куда вы могли бы
поехать погостить денька на три, на четыре?
   - Да, к мистеру Лотропу. А зачем?
   - Пока это не так важно зачем. А вот если я вам скажу, откуда  я  уз-
нал, что ваши негры увидятся со своей матерью недели через две здесь,  в
этом самом доме, и докажу, что я это знаю, - поедете вы гостить к мисте-
ру Лотропу дня на четыре?
   - Дня на четыре! - говорит она. - Да я год там прогощу!
   - Хорошо, - говорю я, - кроме вашего слова, мне больше ничего не нуж-
но. Другой бы поклялся на Библии - и то я ему не так поверил бы, как од-
ному вашему слову.
   Она улыбнулась и очень мило покраснела, а я сказал:
   - С вашего позволения, я закрою дверь и запру ее.
   Потом я вернулся, опять сел и сказал:
   - Только не кричите. Сидите тихо и выслушайте меня,  как  мужчина.  Я
должен вам сказать правду, а вам надо взять себя в руки, мисс Мэри,  по-
тому что правда эта неприятная и слушать ее будет тяжело, но  ничего  не
поделаешь. Эти ваши дядюшки вовсе не  дядюшки,  а  мошенники,  настоящие
бродяги. Ну вот, хуже этого ничего не будет, остальное вам уже легко бу-
дет вытерпеть.
   Само собой, это ее здорово потрясло; только я-то уже снялся с мели  и
дальше валял напрямик и все дочиста ей выложил, так  что  у  нее  только
глаза засверкали; все рассказал, начиная с того, как мы повстречали это-
го молодого дурня, который собирался на пароход, и до того, как она бро-
силась на шею королю перед своим домом и он поцеловал  ее  раз  двадцать
подряд. Тут лицо у нее все вспыхнуло, словно небо на закате, она вскочи-
ла да как закричит:
   - Ах он скотина! Ну что ж ты? Не трать больше ни минуты, ни секунды -
вымазать их смолой; обвалять в перьях и бросить в реку!
   Я говорю:
   - Ну конечно. Только вы когда хотите это сделать; до того, как вы по-
едете к мистеру Лотропу, или...
   - Ах, - говорит она, - о чем я только думаю! - И опять валится; -  Не
слушай меня, пожалуйста... не будешь, хорошо? - я кладет свою  шелковис-
тую ручку мне на руку, да так ласково, что я растаял и на все  согласил-
ся. - Я и не подумала, так была взволнована, - говорит она, -  а  теперь
продолжай, я больше не буду. Скажи мню, что делать, и  как  ты  скажешь,
так я и поступлю.
   - Так вот, - говорю я, - они, конечно, настоящее жулье, оба эти  про-
ходимца, только так уж вышло, что мне с ними  вместе  придется  ехать  и
дальше, хочу я этого или нет, - а почему, лучше не спрашивайте;  а  если
вы про них расскажете, то меня, конечно, вырвут у них из лап; мне-то бу-
дет хорошо, только есть один человек, - вы про него не знаете, - так вот
он попадет в большую беду. Нам нужно его спасти, верно?  Ну  разумеется.
Так вот и не будем про них ничего говорить.
   И тут мне в голову пришла неплохая мысль. Я сообразил, как мы с  Джи-
мом могли бы избавиться от наших мошенников:  засадить  бы  их  здесь  в
тюрьму, а самим убежать. Только мне не хотелось плыть  одному  на  плоту
днем, чтобы все ко мне приставали с вопросами, поэтому я решил подождать
с этим до вечера, когда совсем стемнеет. Я сказал:
   - Мисс Мэри Джейн, я вам скажу, что мы сделаем, и вам, может быть, не
придется так долго гостить у мистера Лотропа. Это далеко отсюда?
   - И четырех миль не будет - сейчас же за городом, на этой стороне.
   - Ну, это дело подходящее. Вы теперь поезжайте туда и сидите спокойно
до девяти вечера или до половины десятого, а потом попросите отвезти вас
домой, будто бы забыли что-нибудь. Если вы вернетесь домой до одиннадца-
ти, поставьте свечку вот на это окно, и если я после этого не  приду,  -
значит, я благополучно уехал и в безопасности. Тогда вы пойдете и  расс-
кажите все, что знаете: пускай этих жуликов засадят в тюрьму.
   - Хорошо, - говорит она. - Я так и сделаю.
   - А если я все-таки не уеду и меня  заберут  вместе  с  ними,  то  вы
возьмите и скажите, что я это все вам уже рассказывал, и заступитесь  за
меня как следует.
   - Заступиться! Конечно, я заступлюсь! Тебя и пальцем никто не посмеет
тронуть! - говорит она, и, вижу, ноздри у нее раздуваются, а глаза так и
сверкают.
   - Если меня здесь не будет, - говорю я, - то я не смогу доказать, что
эти жулики вам не родня, да если б я и был здесь, то я все равно не  мог
бы. Я могу, конечно, присягнуть, что они мошенники и бродяги,  -  вот  и
все, хотя и это чего-нибудь да стоит. Ну что ж, найдутся и  другие,  они
не то, что я, - это такие люди, которых никто подозревать  не  будет.  Я
вам скажу, где их найти. Дайте мне карандаш и клочок бумаги. Вот: "Коро-
левский Жираф", Бриксвилл". Спрячьте эту бумажку, да  не  потеряйте  ее.
Когда суду понадобится узнать, кто такие эти двое бродяг, пускай  пошлют
в Бриксвилл и скажут там, что поймали актеров, которые играли "Королевс-
кого Жирафа", и попросят, чтобы прислали свидетелей, - весь  город  сюда
явится,  мисс  Мэри,  не  успеете  глазом  моргнуть.  Да  еще  явятся-то
злые-презлые!
   Я решил, что теперь мы обо всем договорились как следует,  и  продол-
жал:
   - Пускай аукцион идет своим порядком, вы не  беспокойтесь.  Никто  не
обязан платить за купленные вещи в тот же день, а они не собираются уез-
жать отсюда, пока не получат денег; но мы все так устроили, что  продажа
не будет считаться действительной и никаких денег они не получат. Выйдет
гак же, как с неграми: продажа недействительна, и негры  скоро  вернутся
домой. Да и за негров они тоже ничего не получат. Вот влопались-то  они,
мисс Мэри, хуже некуда!
   - Ну, хорошо, - говорит она, - я сейчас пойду завтракать, а оттуда уж
прямо к мистеру Лотропу.
   - Нет, это не дело, мисс Мэри Джейн, - говорю я, - так ничего не вый-
дет; поезжайте до завтрака.
   - Почему же?
   - А как по-вашему, мисс Мэри, почему я вообще хотел, чтобы вы уехали?
   - Я как-то не подумала; да и все равно не знаю. А почему?
   - Да потому, что вы не то, что какие-нибудь толстокожие. У вас по ли-
цу все можно прочесть, как по книжке. Всякий сразу разберет, точно круп-
ную печать. И вы думаете, что можете встретиться с вашими дядюшками? Они
подойдут пожелать вам доброго утра, поцелуют вас, а вы...
   - Довольно, довольно! Ну-ну, не надо! Я уеду до завтрака, с  радостью
уеду! А как же я оставлю с ними сестер?
   - Ничего, не беспокойтесь. Им придется потерпеть еще немножко.  А  то
как бы эти мошенники не пронюхали, в чем дело, если вы все сразу уедете.
Не надо вам с ними видеться, и с сестрами тоже, да и ни с кем в  городе;
если соседка спросит, как ваши дядюшки себя чувствуют  нынче  утром,  по
вашему липу все будет видно. Нет, вы  уж  поезжайте  сейчас,  мисс  Мэри
Джейн, а я тут с ними как-нибудь улажу дело. Я скажу мисс Сюзанне, чтобы
она от вас кланялась дядюшкам и передала, что вы уехали  ненадолго,  от-
дохнуть и переменить обстановку или повидаться с подругой, а вернетесь к
вечеру или завтра утром.
   - Повидаться с подругой, - это можно, но я не хочу, чтобы им от  меня
кланялись.
   - Ну, не хотите, так и не надо.
   Отчего же и не сказать ей этого, ничего плохого тут нет. Такие пустя-
ки сделать нетрудно, и хлопот никаких; а ведь пустяки-то  и  помогают  в
жизни больше всего; и Мэри Джейн будет спокойна, и  мне  это  ничего  не
стоит. Потом я сказал:
   - Есть еще одно дело: этот самый мешок с деньгами.
   - Да, он теперь у них, и я ужасно глупо себя чувствую, когда  вспоми-
наю, как он к ним попал.
   - Нет, вы ошибаетесь. Мешок не у них.
   - Как? А у кого же он?
   - Да я теперь и сам не знаю. Был у меня, потому что  я  его  украл  у
них, чтобы отдать вам; и куда я спрятал мешок, это я тоже  знаю,  только
боюсь, что там его больше нет. Мне ужасно жалко, мисс Мэри Джейн, просто
не могу вам сказать, до чего жалко! Я старался сделать как лучше - чест-
ное слово, старался! Меня чуть-чуть не поймали, и пришлось сунуть  мешок
в первое попавшееся место, а оно совсем не годится.
   - Ну, перестань себя винить, это не нужно, и я этого не позволяю;  ты
же иначе не мог - и, значит, ты не виноват. Куда же ты его спрятал?
   Мне не хотелось, чтобы она опять вспоминала  про  свои  несчастья,  и
язык у меня никак не поворачивался. Думаю,  начну  рассказывать,  и  она
представит себе покойника, который лежит в гробу с этим мешком на  живо-
те. И я, должно быть, с минуту молчал, а потом сказал ей:
   - С вашего позволения, мне бы не хотелось говорить, куда я его девал,
мисс Мэри Джейн. Я вам лучше напишу на бумажке,  а  вы,  если  захотите,
прочтете мою записку по дороге к мистеру Лотропу. Ну как, согласны?
   - Да, согласна.
   И я написал: "Я положил его в гроб. Он был там, когда вы плакали воз-
ле гроба поздно ночью. Я тогда стоял за дверью, и  мне  вас  было  очень
жалко, мисс Мэри Джейн".
   Я и сам чуть не заплакал, когда вспомнил, как она плакала у гроба од-
на, поздней ночью; а эти мерзавцы спят тут же, у нее в доме, и ее же со-
бираются ограбить! Потом сложил записку, отдал ей и вижу -  у  нее  тоже
слезы выступили на глазах. Она пожала мне руку крепко-крепко и говорит:
   - Всего тебе хорошего! Я все так и сделаю, как ты мне говоришь; а ес-
ли мы с тобой больше не увидимся, я тебя никогда не забуду,  часто-часто
буду о тебе думать и молиться за тебя! - И она ушла.
   Молиться за меня! Я думаю, если б она меня  знала  как  следует,  так
взялась бы за что-нибудь полегче, себе по плечу.  И  все  равно,  должно
быть, она за меня молилась - вот какая это была девушка! У  нее  хватило
бы духу молиться и за Иуду; захочет - так ни перед чем не отступит!  Го-
ворите, что хотите, а я думаю, характера у нее было больше, чем у  любой
другой девушки; я думаю, по характеру она сущий кремень. Это  похоже  на
лесть, только лести тут нет ни капельки. А уж что касается красоты, да и
доброты тоже, куда до нее всем прочим! Как она вышла в ту дверь, так я и
не видел ее больше, ни разу не видел! Ну, а вспоминал про нее много-мно-
го раз - миллионы раз! - и про то, как она обещала молиться за  меня;  а
если б я думал, что от моей молитвы ей может быть какой-нибудь прок, то,
вот вам крест, стал бы за нее молиться!
   Мэри Джейн вышла, должно быть, с черного хода, потому что никто ее не
видал. Как только я наткнулся на Сюзанну и  Заячью  Губу,  я  сейчас  же
спросил их:
   - Как фамилия этих ваших знакомых, к которым вы ездите в  гости,  еще
они живут за рекой?
   Они говорят:
   - У нас там много знакомых, а чаще всего мы ездим к Прокторам.
   - Фамилия эта самая, - говорю, - а я чуть ее не забыл. Так вот,  мисс
Мэри велела вам сказать, что она к ним уехала, и страшно спешила - у них
кто-то заболел.
   - Кто же это?
   - Не знаю, что-то позабыл; но как будто это...
   - Господи, уж не Ханна ли?
   - Очень жалко вас огорчать, - говорю я, - но только это она  самая  и
есть.
   - Боже мой, а ведь только на прошлой неделе она была совсем  здорова!
И опасно она больна?
   - Даже и сказать нельзя - вот как больна! Мисс Мэри  Джейн  говорила,
что родные сидели около нее всю ночь, - боятся, что она и дня не  прожи-
вет.
   - Подумать только! Что же с ней такое?
   Так сразу я не мог придумать ничего подходящего и говорю:
   - Свинка.
   - У бабушки твоей свинка! Если б свинка, так не стали  бы  около  нее
сидеть всю ночь!
   - Не стали бы сидеть? Скажет тоже! Нет, знаешь ли,  с  такой  свинкой
обязательно сидят. Эта свинка совсем другая. Мисс Мэри Джейн  сказала  -
какая-то новая.
   - То есть как это - новая?
   - Да вот так и новая, со всякими осложнениями.
   - С какими же это?
   - Ну, тут и корь, и коклюш, и рожа, и чахотка, и желтуха, и  воспале-
ние мозга, да мало ли еще что!
   - Ой, господи! А называется свинка?
   - Так мисс Мэри Джейн сказала.
   - Ну, а почему же все-таки она называется свинкой?
   - Да потому, что это и есть свинка. С нее и начинается.
   - Ничего не понимаю, чушь какая-то! Положим, человек ушибет себе  па-
лец, а потом отравится, а потом свалится в колодец и сломает себе шею  и
кто-нибудь придет и спросит, отчего он умер,  так  какой-нибудь  дуралей
может сказать: "Оттого, что ушиб себе палец". Будет в этом  какой-нибудь
смысл? Никакого. И тут тоже никакого смысла нет, просто чушь. А она  за-
разная?
   - Заразная? Это все равно как борона: пройдешь мимо  в  темноте,  так
непременно зацепишься - не за один зуб, так за другой, ведь верно? И ни-
как не отцепишься от этого зуба, а еще всю  борону  за  собой  потащишь,
верно? Ну так вот эта свинка, можно сказать, хуже всякой бороны:  прице-
пится, так не скоро отцепишь.
   - Это просто ужас что такое! - говорит Заячья Губа. - Я сейчас  пойду
к дяде Гарви и...
   - Ну конечно, - говорю, - как не пойти! Я бы на твоем месте пошел. Ни
минуты не стал бы терять.
   - А почему же ты не пошел бы?
   - Подумай, может, сама сообразишь. Ведь твоим дядюшкам нужно  уезжать
к себе в Англию как можно скорее. А как же ты думаешь: могут они сделать
такую подлость - уехать без вас, чтобы вы потом всю дорогу  ехали  одни?
Ты же знаешь, что они станут вас дожидаться. Теперь  дальше.  Твой  дядя
Гарни проповедник. Очень хорошо. Так неужели проповедник станет  обманы-
вать пароходного агента? Неужели он станет обманывать  судового  агента,
для того чтобы они пустили мисс Мэри на пароход? Нет, ты знаешь, что  не
станет. А что же он сделает? Скажет: "Очень жаль,  но  пускай  церковные
дела обходятся как-нибудь без меня, потому что моя племянница заразилась
этой самой множественной свинкой и теперь мой священный  долг  -  сидеть
здесь три месяца и дожидаться, заболеет она или нет". Но ты ни на что не
обращай внимания, если, по-твоему, надо сказать дяде Гарви...
   - Еще чего! А потом будем сидеть тут, как  дураки,  дожидаться,  пока
выяснится - заболеет Мэри Джейн или нет, - вместо того чтобы всем вместе
веселиться в Англии. Глупость какую выдумал!
   - А все-таки, может, сказать кому-нибудь из соседей?
   - Скажет тоже! Такого дурака я еще не видывала! Как же ты не  понима-
ешь, что они пойдут и все выболтают. Одно только и остается - совсем ни-
кому не говорить.
   - Что ж, может, ты и права... да, должно быть, так и надо.
   - Только все-таки, по-моему, надо сказать дяде Гарви, что она  уехала
ненадолго, а то он будет беспокоиться.
   - Да, мисс Мэри Джейн так и хотела, чтобы вы  ему  сказали.  "Передай
им, говорит, чтобы кланялись дяде Гарви и Уильяму и поцеловали их от ме-
ня и сказали, что я поехала за реку к мистеру... к мистеру..." Как фами-
лия этих богачей, еще ваш дядя Питер очень их уважал? Я говорю про  тех,
что...
   - Ты, должно быть, говоришь про Апторпов?
   - Да, да, верно... Ну их совсем, эти фамилии, никогда их почему-то не
вспомнишь вовремя! Так вот, она велела передать, что уехала к Апторпам -
попросить их, чтобы они непременно приехали на  аукцион  и  купили  этот
дом; дядя Питер так и хотел, чтобы дом достался  им,  а  не  кому-нибудь
другому; она сказала, что не отвяжется от них,  пока  не  согласятся,  а
после того, если она не устанет, вернется домой: а если устанет, то при-
едет домой утром. Она не велела ничего говорить насчет Прокторов, а  про
одних только Апторпов - и это сущая правда, потому что она и  туда  тоже
заедет сказать насчет дома; я-то это знаю, потому что она сама  мне  так
сказала.
   - Ну, хорошо, - сказали девочки и побежали скорей ловить своих  дядю-
шек да передавать им поклоны, поцелуи и всякие поручения.
   Теперь все было в порядке. Девочки ничего не скажут,  потому  что  им
хочется в Англию; а король с герцогом будут  очень  довольны,  что  Мэри
Джейн уехала хлопотать для аукциона, а не осталась тут, под рукой у док-
тора Робинсона. Я и сам  радовался.  "Вот,  -  думаю,  -  ловко  обделал
дельце! Пожалуй, у самого Тома Сойера так не вышло бы.  Конечно,  он  бы
еще чегонибудь прибавил для фасона, да я по этой части не  мастак  -  не
получил такого образования".
   Ну, к концу дня на городской площади начался аукцион и  тянулся  дол-
го-долго, а наш старикашка тоже вертелся возле аукционера и  то  и  дело
вставлял какое-нибудь благочестивое слово или что-нибудь из  Писания,  и
герцог тоже гугукал в знак сочувствия, как умел, и вообще старался  всем
угодить.
   Но время помаленьку шло, аукцион тянулся да тянулся, и в конце концов
все было распродано, - все, кроме маленького участка земли на  кладбище.
Они старались и его сбыть с рук - этому королю хотелось все сразу загло-
тать, точно какому-нибудь верблюду. Ну, а пока они этим занимались,  по-
дошел пароход, а минуты через две, смотрю, с пристани валит толпа с  ре-
вом, с хохотом, с воем и выкрикивает:
   - Вот вам и конкуренты! Вот вам  и  еще  парочка  наследников  Питера
Уилкса! Платите деньги, выбирайте, кто больше нравится!


   ГЛАВА XXIX

   Они вели очень приятного на вид старичка и другого, тоже очень прият-
ного джентльмена, помоложе, с рукой на перевязи. Господи, как же они во-
пили и хохотали! И вообще потешались ужасно. Я-то в этом ничего смешного
не видел, да и королю с герцогом тоже было не до смеха;  я,  признаться,
думал, что они струсят. Однако не тут-то было: нисколько они не  струси-
ли. Герцог прикинулся, будто бы он знать не знает, что делается,  расха-
живал себе, веселый и довольный, да гугукал, словно  кувшин,  в  котором
болтается пахтанье; а король - тот все глядел и глядел на  них  с  такой
скорбью, будто сердце у него обливается кровью при одной мысли,  что  на
свете могут существовать такие мерзавцы и негодяи. Это у него получалось
замечательно. Все, кто поважней, собрались вокруг короля, давая  понять,
что они на его стороне. Этот старичок, который только что приехал,  вид-
но, совсем растерялся. Потом он начал говорить, и я сразу же увидел, что
он выговаривает, как англичанин, а не так, как король, хотя и  у  короля
тоже для подделки получалось неплохо. Точно передать его слова я не  бе-
русь, да у меня так и не выйдет. Он повернулся к толпе и  сказал  что-то
приблизительно в таком роде:
   - Я не предвидел такой неожиданности и, признаюсь прямо и откровенно,
плохо к ней подготовлен, потому что нам о братом очень  не  повезло!  Он
сломал руку, и наш багаж но ошибке выгрузили прошлой ночью в другом  го-
роде. Я брат Питера Уилкса - Гарви, а это - его брат Уильям, глухонемой;
он не говорит и не слышит, а теперь, когда у него действует только  одна
рука, не может делать и знаков. Мы - те самые, за кого  себя  выдаем;  и
через день-другой, когда мы получим багаж, я сумею доказать  это.  А  до
тех пор я ничего больше не скажу, отправлюсь в гостиницу  и  буду  ждать
там.
   И они вдвоем с этим новым болванчиком ушли; а король как расхохочется
и начал издеваться:
   - Ах, он сломал себе руку! До чего похоже на правду, верно? И до чего
кстати для обманщика, если он не знает азбуки глухонемых.  Багаж  у  них
пропал? О-очень хорошо! И очень даже ловко - при таких обстоятельствах!
   И король опять засмеялся, и все остальные тоже, кроме  троих,  четве-
рых, ну, может, пятерых. Один из них был тот самый доктор,  а  другой  -
быстроглазый джентльмен со старомодным саквояжем из ковровой материи; он
только что сошел с парохода; они тихонько разговаривали с доктором, вре-
мя от времени поглядывая на короля и кивая друг другу; это  был  адвокат
Леви Белл, который ездил по делам в Луисвилл; а третий был  здоровенный,
широкоплечий детина, который подошел поближе и внимательно выслушал все,
что говорил старичок, а теперь слушал, что говорит король.
   А когда король замолчал, этот широкоплечий и говорит:
   - Послушайте-ка, если вы Гарви Уилкс, когда вы приехали сюда,  в  го-
род?
   - Накануне похорон, друг, - говорит король.
   - А в какое время дня?
   - Вечером, за час или за два до заката.
   - На чем вы приехали?
   - Я приехал на "Сьюзен Поэл" из Цинциннати.
   - Ну, а как же это вы оказались утром возле мыса в лодке?
   - Меня не было утром возле мыса.
   - Враки!
   Несколько человек подбежали к нему и стали упрашивать, чтобы  он  был
повежливее со старым человеком, с проповедником.
   - Какой он, к черту, проповедник! Он мошенник и все врет! Он  был  на
мысу тогда утром. Я живу там, знаете? Ну вот, я там был, и он  тоже  там
был. Я его видел. Он приехал в лодке с Тимом Коллинсом и еще с  каким-то
мальчишкой.
   Тут доктор вдруг и говорит:
   - А вы узнали бы этого мальчика, Хайнс, если бы еще раз его увидели?
   - Думаю, что узнал бы, но не совсем уверен. Да вот он  стоит,  я  его
сразу узнал. - И он показал на меня.
   Доктор говорит:
   - Ну, друзья, я не знаю, мошенники новые приезжие или  нет,  но  если
эти двое не мошенники, тогда я идиот, вот и все! По-моему, надо за  ними
приглядывать, чтобы они не сбежали, пока мы в этом деле  не  разберемся.
Идемте, Хайнс, и вы все идите. Отведем этих  молодчиков  в  гостиницу  и
устроим очную ставку с теми двумя. Я думаю, нам не придется долго разби-
раться - сразу будет видно, в чем дело.
   Для толпы это было настоящее удовольствие, хотя друзья короля, может,
и остались не совсем довольны. Время было уже к закату. Доктор вел  меня
за руку и был со мной довольно ласков, хотя ни на минуту не выпускал мою
руку.
   В гостинице мы все вошли в большую комнату, зажгли  свечи  и  позвали
этих новых. Прежде всего доктор сказал:
   - Я не хочу быть слишком суровым к тем двоим, но всетаки  думаю,  что
они самозванцы и, может быть, у них есть и еще сообщники, которых мы  не
знаем. А если есть, то разве они не могут удрать, захватив мешок с золо-
том, который остался после Питера Уилкса? Возможно. А если они не мошен-
ники, то пускай пошлют за этими деньгами и отдадут их нам на  сохранение
до тех пор, пока не выяснится, кто они такие, верно?
   Все с этим согласились. Ну, думаю, взяли они в оборот нашу  компанию,
да еще как сразу круто повернули дело! Но король только посмотрел на них
с грустью и говорит:
   - Господа, я был бы очень рад, если бы деньги были тут, потому что  я
вовсе не желаю препятствовать честному, открытому и основательному расс-
ледованию этого прискорбного случая; но, увы, этих денег больше нет: мо-
жете послать кого-нибудь проверить, если хотите.
   - Где же они тогда?
   - Да вот, когда племянница отдала золото мне на сохранение, я взял  и
сунул его в соломенный тюфяк на  своей  кровати  -  не  хотелось  класть
деньги в банк на несколько дней; я думал, что кровать,  пока  мы  здесь,
надежное место, потому что мы не привыкли к неграм,  -  думал,  что  они
честные, такие же, как слуги у нас в Англии. А негры взяли да  и  украли
их в то же утро, после того как я сошел вниз; к тому времени как я  про-
дал негров, я еще не успел хватиться этих денег, - они так  и  уехали  с
ними. И мой слуга вам то же скажет, джентльмены.
   Доктор и еще кое-кто сказали: "Чепуха!"  Да  и  остальные,  вижу,  не
очень-то поверили королю. Один меня спросил, видел ли я, как негры укра-
ли золото. Я говорю:
   - Нет, не видел, зато видел, как они потихоньку выбрались из  комнаты
и ушли поскорей; только я ничего такого не думал, а подумал, что они по-
боялись разбудить моего хозяина и хотели убежать, пока  им  от  него  не
влетело.
   Больше у меня ничего не спрашивали. Тут доктор повернулся  ко  мне  и
говорит:
   - А ты тоже англичанин?
   Я сказал, что да; а он и еще другие засмеялись и говорят:
   - Враки!
   Ну, а потом они взялись за это самое расследование, и тут такая нача-
лась канитель! Часы шли за часами, а насчет ужина никто ни слова не  го-
ворил - и думать про него забыли. А они все расследовали да  расследова-
ли, и вышла в конце концов такая путаница, что хуже быть не  может.  Они
заставили короля рассказать все по-своему;  а  потом  приезжий  старичок
рассказал все по-своему; и тут уж всякий, кроме разве  самого  предубеж-
денного болвана, увидел бы, что приезжий старичок говорит правду, а  наш
- врет. А потом они велели мне рассказать, что я знаю. Король со злостью
покосился на меня, и я сразу сообразил, чего мне надо держаться. Я начал
было рассказывать про Шеффилд, и про то, как мы там жили, и про английс-
ких Уилксов, и так далее; и еще не очень  много  успел  рассказать,  как
доктор захохотал, а Леви Белл, адвокат, остановил меня:
   - Садись, мальчик; на твоем месте я бы не  стал  так  стараться.  Ты,
должно быть, не привык врать - что-то у тебя неважно получается, практи-
ки, что ли, не хватает. Уж очень ты нескладно врешь.
   За такими комплиментами я не гнался, зато был рад-радехонек, что меня
наконец оставили в покое. Доктор собрался чтото  сказать,  повернулся  и
начал:
   - Если бы вы, Леви Белл, были в городе с самого начала...
   Но тут король прервал его, протянул руку и сказал:
   - Так это и есть старый друг моего бедного брата, о  котором  он  так
часто писал?
   Они с адвокатом пожали друг другу руку, и адвокат улыбнулся, как буд-
то был очень рад; они поговорили немного, потом отошли в сторону и стали
говорить шепотом; а в конце концов адвокат сказал громко:
   - Так и сделаем. Я возьму ваш чек и пошлю его вместе с  чеком  вашего
брата, и тогда они будут знать, что все в порядке.
   Им принесли бумагу и перо; король уселся за стол, склонил голову  на-
бок, пожевал губами и нацарапал что-то; потом перо  дали  герцогу,  и  в
первый раз за все время он, как видно, растерялся. Но он  все-таки  взял
перо и стал писать. После этого адвокат повернулся к новому  старичку  и
говорит:
   - Прошу вас и вашего брата написать одну-две строчки и подписать свою
фамилию.
   Старичок что-то такое написал, только никто не мог разобрать его  по-
черк. Адвокат, видно, очень удивился и говорит:
   - Ничего не понимаю!
   Достал из кармана пачку старых писем,  разглядывает  сначала  письма,
потом записку этого старичка, а потом опять письма и говорит:
   - Вот письма от Гарви Уилкса, а вот обе записки, и всякому видно, что
письма написаны другим почерком (король с герцогом поняли,  что  адвокат
их подвел, и вид у них был растерянный и дурацкий), а вот  почерк  этого
джентльмена, и всякий без труда разберет, что и он тоже  не  писал  этих
писем, - в сущности, такие каракули даже и почерком  назвать  нельзя.  А
вот это письмо от...
   Тут новый старичок сказал:
   - Позвольте мне объяснить, пожалуйста. Мой почерк никто не может  ра-
зобрать, кроме моего брата, и он всегда переписывает мои письма. Вы  ви-
дели его почерк, а не мой.
   - Н-да! - говорит адвокат. - Вот так задача! У меня есть письма и  от
Уильяма; будьте любезны, попросите его черкнуть строчку-другую, мы тогда
могли бы сравнить почерк.
   - Левой рукой он писать не может, - говорит старичок. -  Если  бы  он
владел правой рукой, вы бы увидели, что он писал и свои  и  мои  письма.
Взгляните, пожалуйста, на те и на Другие - они писаны одной рукой.
   Адвокат посмотрел и говорит:
   - Я думаю, что это правда; а если нет, то сходства больше, чем мне до
сих пор казалось. Я-то думал, что мы уже на верном пути, а мы вместо то-
го опять сбились. Но, во всяком случае, одно уже доказано: эти двое - не
Уилксы. - И он кивнул головой на короля с герцогом.
   И что же вы думаете? Этот старый  осел  и  тут  не  пожелал  сдаться!
Так-таки и не пожелал! Сказал, что такая проверка не  годится.  Что  его
брат Уильям первый шутник на свете и даже не собирался писать по-настоя-
щему; он-то понял, что Уильям хочет подшутить, как  только  тот  черкнул
пером по бумаге. Врал-врал и до того увлекся, что и сам себе  начал  ве-
рить, но тут приезжий старичок прервал его и говорит:
   - Мне пришла в голову одна мысль. Нет ли тут кого-нибудь, кто помогал
обряжать моего брата... то есть покойного Питера Уилкса?
   - Да, - сказал один, - это мы с Эбом Тернером помогали. Мы оба тут.
   Тогда старик обращается к королю и говорит:
   - Не скажет ли мне этот джентльмен, какая у Питера была татуировка на
груди?
   Ну, тут королю надо было живей что-нибудь придумать, а то  ему  такую
яму выкопали, что в нее всякий угодил бы! Ну откуда же он мог знать, ка-
кая у Питера была татуировка? Он даже побледнел, да и как тут не поблед-
неть! А в комнате стало тихо-тихо, все так и подались вперед  и  во  все
глаза смотрят на короля. А я думаю: ну, теперь он запросит  пощады,  что
толку упираться! И что же вы думаете - попросил? Поверить даже трудно  -
нет, и не подумал. Он, должно быть, решил  держаться,  пока  не  возьмет
всех измором; а как все устанут и начнут мало-помалу расходиться, тут-то
они с герцогом и удерут. Так или иначе, он продолжал сидеть молча, а по-
том заулыбался и говорит:
   - Гм! Вопрос, конечно, трудный! Да, сэр, я могу вам  сказать,  что  у
него было на груди. Маленькая, тоненькая синяя стрелка, вот что; а  если
не приглядеться как следует, то ее и не заметишь. Ну, что вы теперь ска-
жете, а?
   Нет, я нигде не видывал такой беспримерной наглости, как у этого ста-
рого хрыча!
   Новый старичок живо повернулся к Эбу Тернеру с приятелем, глаза у не-
го засветились, как будто на этот раз он поймал короля, и он спросил:
   - Ну вот, вы слышали, что он сказал? Был такой знак на груди у Питера
Уилкса?
   Они оба отвечают:
   - Мы такого знака не видели.
   - Отлично! - говорит старый джентльмен. - А видели вы у него на груди
неясное маленькое П. и Б. - Б. он после перестал ставить, - а потом У. и
тире между ними, вот так: П. - Б. - У. - И он начертил все это на клочке
бумаги. - Скажите, вы такой знак видели?
   Оба опять ответили в один голос:
   - Нет, мы этого не видели. Мы не заметили никаких знаков.
   Ну, тут уж остальные не выдержали и стали кричать:
   - Да они все мошенники, все это одна шайка! В реку  их!  Утопить  их!
Прокатить на шесте!
   Все тут загалдели разом, и такой поднялся шум! Но адвокат вскочил  на
стол и говорит:
   - Джентльмены! Джентльмены! Дайте мне сказать слово, одно только сло-
во, пожалуйста! Есть еще выход - пойдемте выроем тело и посмотрим.
   Это всем понравилось.
   Все закричали "ура" и хотели было тронуться в путь, но адвокат и док-
тор остановили их:
   - Погодите, погодите! Держите-ка этих четверых и мальчишку - их  тоже
захватим с собой.
   - Так и сделаем! - закричали все. - А если не найдем никаких  знаков,
то линчуем всю шайку!
   Ну и перепугался же я, сказать по правде! А удрать  не  было  никакой
возможности, сами понимаете. Они схватили нас всех  и  повели  за  собой
прямо на кладбище, а оно было мили за полторы от города, вниз по реке; и
весь город тоже за нами увязался, потому что шум мы подняли  порядочный,
а времени было еще немного - всего девять часов вечера.
   Когда мы проходили мимо нашего дома, я пожалел, что услал Мэри  Джейн
из города, потому что теперь стоило мне только подать ей знак - она  вы-
бежала бы и спасла меня и уличила бы наших мошенников.
   Мы всей толпой бежали по берегу реки и орали, как  дикие  коты;  небо
вдруг потемнело, начала мигать и поблескивать молния, и листья  зашумели
от ветра, а мороз еще пуще подирал по коже.
   Такой страшной беды со мной еще никогда не бывало, и я вроде как оду-
рел, - все вышло не так, как я думал, а совсем по-другому:  вместо  того
чтобы любоваться на всю эту потеху со стороны и удрать когда вздумается,
вместо Мэри Джейн, которая поддержала бы меня, спасла и освободила бы  в
решительную минуту, теперь одна татуировка могла спасти меня от  смерти.
А если знаков не найдут...
   Мне даже и думать не хотелось, что тогда будет; и ни о чем  другом  я
тоже почему-то думать не мог. Становилось все  темней  и  темней;  самое
подходящее было время улизнуть, да только этот здоровенный детина  Хайнс
держал меня за руку, а от такого Голиафа попробуй-ка  улизни!  Он  тащил
меня за собой волоком-до того разъярился; мне, чтобы не отстать,  прихо-
дилось бежать бегом. Добравшись до места, толпа ворвалась на кладбище  и
затопила его, как наводнение. А когда добрались до могилы, то оказалось,
что лопат у них во сто раз больше, чем требуется, а вот фонаря  никто  и
не подумал захватить. И всетаки они принялись копать при  вспышках  мол-
нии, а за фонарем послали в ближайший дом, в полумиле от кладбища.
   Они копали и копали с остервенением, а тем временем стало  страх  как
темно, полил дождь и ветер бушевал все сильней и сильней, а молния свер-
кала все чаще и чаще, и грохотал гром; но они даже внимания не  обращали
на это - так все увлеклись делом. Когда вспыхивала  молния,  видно  было
решительно все: каждое лицо в этой большой толпе, каждая  лопата  земли,
которая летела кверху из могилы; а в следующую секунду все  заволакивала
тьма и опять ничего не было видно.
   Наконец они вытащили гроб и стали отвинчивать крышку; и тут опять на-
чали так толкаться и напирать, чтобы протиснуться вперед и взглянуть  на
гроб, - ну немыслимое дело! А в темноте, да еще в  такой  давке,  просто
страшно становилось. Хайнс ужасно больно тянул и дергал  меня  за  руку,
он, должно быть, совсем позабыл, что я существую на свете; он громко со-
вел, - видать, здорово разгорячился.
   Вдруг молния залила все ярко-белым светом, и кто-то крикнул:
   - Ей-богу, вот он, мешок с золотом, у него на груди!
   Хайнс завопил вместе со всеми, выпустил мою руку  и  сильно  рванулся
вперед, чтобы взглянуть на золото; а уж как я от него удрал  и  выбрался
на дорогу - этого я и сам не знаю.
   На дороге не было ни души, и я пустился бежать во все лопатки; кругом
было пусто, если не считать густого мрака, ежеминутных  вспышек  молнии,
шума дождя, свиста ветра и раскатов грома; можете быть  уверены,  что  я
летел сломя голову!
   Добежал до города, вижу - на улицах никого нет из-за грозы, так что я
не стал огибать переулками, а прямо летел вовсю по главной улице; а  как
стал подбегать к нашему дому, гляжу в ту сторону, глаз  не  спускаю.  Ни
одного огонька, дом весь темный; я даже расстроился - до того мне  стало
грустно, сам даже не знаю почему. Но в конце концов в ту  самую  минуту,
когда я бежал мимо, - раз! - и вспыхнул огонек  в  окне  Мэри  Джейн,  и
сердце у меня как забьется, чуть-чуть не выскочило; и в ту же секунду  и
дом, и все прочее осталось позади меня в  темноте,  и  я  знал,  что  уж
больше никогда ничего этого не увижу. Она была лучше всех, и характера у
нее было куда больше, чем у других девушек.
   Как только я очутился за городом и на таком расстоянии от  него,  что
можно было подумать и о переправе на островок, я стал искать, нельзя  ли
где позаимствовать лодку и как только молния показала мне  одну  лодочку
не на замке, я прыгнул в нее и оттолкнулся от берега. Это оказался  чел-
нок, кое-как привязанный веревкой. Островок был очень неблизко, на самой
середине реки, но я не стал терять времени; а когда я наконец пристал  к
плоту, то так выбился из сил, что, будь  хоть  какаянибудь  возможность,
лег бы и отдышался. Но где уж тут лежать! Я перепрыгнул на плот и  гово-
рю:
   - Скорей, Джим, отвязывай плот! Слава тебе господи, мы от них избави-
лись!
   Джим выбежал из шалаша и, расставив руки, полез  было  ко  мне  обни-
маться - так он обрадовался; зато у меня душа ушла в пятки, как только я
его увидел при свете молнии; я попятился и свалился с плота в реку,  по-
тому что совсем забыл, что Джим изображал в одном лице и короля Лира,  и
больного араба, и утопленника, и я чуть не помер со страху. Но Джим  вы-
ловил меня из воды и уж совсем собрался обнимать и  благословлять  меня,
но я ему сказал:
   - Не сейчас, Джим; оставь это на завтрак, оставь на  завтрак!  Скорей
отвязывай плот и отпихивайся от берега!
   Через две секунды мы уже скользили вниз по реке. До чего хорошо  было
очутиться опять на свободе, плыть одним посредине широкой  реки  -  так,
чтоб никто нас не мог достать! Я даже попрыгал и  поплясал  немножко  на
радостях и похлопал пяткой о пятку - никак не мог удержаться;  и  только
стукнул третий раз, как слышу хорошо знакомый мне звук; затаил  дыхание,
прислушался и жду; так и есть; вспыхнула над водой молния, гляжу  -  вот
они плывут! Налегают на весла, так, что борта трещат! Это были король  с
герцогом.
   Я повалился прямо на плот и едва-едва удержался, чтобы не заплакать.


   ГЛАВА XXX

   Как только они ступили на плот, король бросился ко  мне,  ухватил  за
шиворот и говорит:
   - Хотел удрать от нас, щенок ты этакий?! Компания наша тебе  надоела,
что ли?
   Я говорю:
   - Нет, ваше величество, мы не хотели... Пустите, ваше величество!
   - Живей тогда говори, что это тебе взбрело в башку, а не то  душу  из
тебя вытрясу!
   - Честное слово, я вам все расскажу, как было, ваше величество. Этот,
что меня держал, был очень со мной ласков, все говорил, что у  него  вот
такой же сынишка помер в прошлом году и ему  просто  жалко  видеть,  что
мальчик попал в такую передрягу; а когда все потеряли голову, увидев зо-
лото, и бросились к гробу, он выпустил мою руку и шепчет: "Беги  скорее,
не то тебя повесят!" И я побежал. Мне показалось,  что  оставаться  мало
толку: сделать я ничего не могу, а зачем же дожидаться, чтоб меня  пове-
сили, когда можно удрать! Так я и но останавливался, все бежал, пока  не
увидел челнок; а когда добрался до плота, велел Джиму скорей отчаливать,
не то они меня догонят и повесят; а еще сказал ему, что вас  и  герцога,
наверно, уже нет в живых, и мне вас было очень жалко, и Джиму тоже, и  я
очень обрадовался, когда вас увидел. Вот спросите Джима, правду я говорю
или нет.
   Джим сказал, что так все и было. А король велел ему замолчать и гово-
рит:
   - Ну да, как же, ври больше! - И опять встряхнул меня  за  шиворот  и
пообещал утопить в реке.
   Но герцог сказал:
   - Пустите мальчишку, старый дурак! А вы-то сами по-другому,  что  ли,
себя вели? Справлялись разве о нем, когда вырвались на свободу? Я что-то
не припомню.
   Тогда король выпустил меня и начал ругать и город, и всех  его  жите-
лей. Но герцог сказал:
   - Вы бы лучше себя как следует отругали - ведь вас-то и  надо  ругать
больше - всех. Вы с самого начала ничего толком ни  сделали,  вот  разве
что не растерялись и выступили довольно кстати с этой вашей синей стрел-
кой. Это вышло ловко, прямотаки здорово! Вот эта самая штука нас и спас-
ла. А если б не она, нас заперли бы, пока не пришел бы багаж англичан, а
там - в тюрьму, это уж наверняка! А из-за вашей стрелки  они  потащились
на кладбище, а там золото оказало нам услугу поважней: ведь если бы  эти
оголтелые дураки не потеряли голову и не бросились все к  гробу  глядеть
на золото, пришлось бы нам сегодня спать в галстуках особой прочности, с
ручательством, - много прочнее, чем нам с вами требуется.
   Они молчали с минуту - задумались. Потом король  и  говорит  довольно
рассеянно:
   - Гм! А ведь мы думали, что негры его украли.
   Я так и съежился весь.
   - Да, - говорит герцог с расстановкой и насмешливо, - мы думали!
   Еще через полминуты король говорит этак нараспев:
   - По крайней мере, я думал.
   А герцог ему точно так же:
   - Напротив, это я думал.
   Король обозлился и говорит:
   - Послушайте, ваша светлость, вы на что это намекаете?
   Герцог ему отвечает, на этот раз много живей:
   - Ну, коли на то пошло, позвольте и вас спросить: на что вы намекали?
   - Совсем заврался! - говорит король очень язвительно. - А впрочем,  я
ведь не знаю, - может быть, вы это во сне, сами не понимали, что  делае-
те?
   Герцог сразу весь ощетинился и говорит:
   - Да брось ты чепуху молоть! За дурака, что ли ты меня считаешь?  Что
же по-твоему, я не знаю, кто спрятал деньги в гроб?
   - Да, сударь! Я-то знаю, что вы это знаете, потому что вы же  сами  и
спрятали!
   - Это ложь! - И герцог набросился на короля.
   Тот кричит:
   - Руки прочь! Пустите мое горло! Беру свои слова обратно.
   Герцог говорит:
   - Ладно, только сознайтесь сначала, что это вы спрятали деньги, хоте-
ли потом улизнуть от меня, вернуться, откопать деньги и забрать все  се-
бе.
   - Погодите минутку, герцог! Ответьте мне на один вопрос честно и бла-
городно: если это не вы спрятали туда деньги - так и скажите. Я вам  по-
верю и все свои слова возьму обратно.
   - Ах ты старый жулик! Ничего я не прятал! Сам знаешь, что не  я.  Вот
тебе!
   - Ну хорошо, я вам верю. Ответьте мне еще на один вопрос,  только  не
беситесь: а не было ли у вас такой мысли - подцепить денежки и  спрятать
их?
   Герцог сначала долго не отвечал, потом говорит:
   - Ну так что ж, если б даже и была? Ведь я же этого всетаки  не  сде-
лал? А у вас не только мысль была - вы взяли да и подцепили!
   - Помереть мне на этом самом месте, герцог, только я их не брал, -  и
это сущая правда! Не скажу, что я не собирался их взять:  что  было,  то
было, но только вы... то есть... я хочу сказать: другие... меня опереди-
ли.
   - Это ложь! Вы сами их украли и должны сознаться, что  украли,  а  не
то...
   Король начал задыхаться, а потом через силу прохрипел:
   - Довольно... сознаюсь!
   Я был очень рад это слышать; мне сразу стало много  легче"  А  герцог
выпустил его из рук и говорит:
   - Если только вы опять вздумаете отпираться, я в ас  в  реке  утоплю.
Вам и следует сидеть и хныкать, как младенцу, - самое для вас подходящее
после такого поведения. Прямо страус какой-то - так и норовит все загло-
тать! Первый раз такого вижу, а я еще верил ему, как отцу родному! И  не
стыдно вам?! Стоит и слушает, как все это дело  взвалили  на  несчастных
негров, - и хоть бы словечко сказал, заступился бы за них! Мне теперь на
себя смешно: надо же быть дураком, чтобы поверить такой  глупости!  Черт
вас возьми, теперь-то я понимаю, для чего вам  так  срочно  понадобилось
пополнить дефицит! Вы хотели прикарманить и те денежки, что я выручил за
"Жирафа", да и мало ли еще за что, и забрать все разом!
   Король сказал робким голосом, все еще продолжая всхлипывать:
   - Да что вы, герцог! Это вовсе не я сказал. Это вы сами сказали,  что
надо пополнить дефицит.
   - Молчать! Я больше слышать ничего не хочу! - говорит герцог.  -  Те-
перь видите, чего вы этим добились? Они все свои деньги получили обратно
да сверх того все наши забрали, кроме доллара или двух. Ступайте  спать,
и чтоб я больше про это не слыхал, а не то я вам такой дефицит покажу  -
будете помнить!
   Король поплелся в шалаш и приложился к бутылочке утешения ради; а там
и герцог тоже взялся за бутылку; и через какие-нибудь полчаса они  опять
были закадычными друзьями, и чем больше пили,  тем  любовней  обращались
друг с другом, а напоследок мирно захрапели, обнявшись. Оба они  здорово
нализались, но только я заметил, что король хоть и нализался, а все-таки
ни разу не забылся и не сказал, что это не он украл деньги.  А  по  мне,
тем лучше: от этого у меня на душе только сделалось легче и веселей. Са-
мо собой, после  того  как  они  захрапели,  мы  с  Джимом  наговорились
всласть, и я ему все рассказал.


   ГЛАВА XXXI

   Много дней подряд мы боялись останавливаться в городах, и  все  плыли
да плыли вниз по реке. Теперь мы были на Юге, в теплом климате, и  очень
далеко от дома. Нам стали попадаться навстречу деревья, обросшие испанс-
ким мхом, словно длинной седой бородой. Я в первый  раз  видел,  как  он
растет, и лес от дето казался мрачным и угрюмым. Наши жулики решили, что
теперь им нечего бояться, и опять принялись околпачивать народ  в  горо-
дах.
   Для начала они прочли лекцию насчет трезвости, но выручки такие  гро-
ши, что даже на выпивку не хватило. Тогда они решили  открыть  в  другом
городе школу танцев; а сами танцевали не лучше кенгуру, - и  как  только
они выкинули первое коленце, вся публика набросилась на них и выпроводи-
ла вон на города. В другой раз они попробовали обучать народ ораторскому
искусству; только недолго разглагольствовали:  слушателя  не  выдержали,
разругали их на все корки и велели убираться из города. Пробовали они  и
проповеди, и внушение мыслей, врачевание, и гадание - всего  понемножку,
только им что-то здорово не везло. Так что в конце концов они  прожились
дочиста и по целым дням валялись на плоту - все думали да думали и  друг
с другом почти не разговаривали, такие были хмурые и злые.
   А потом они вдруг встрепенулись, стали совещаться о чемто  в  шалаше,
потихоньку от нас, все шепотом и часа по два, по три сряду. Мы с  Джимом
забеспокоились. Нам это очень не понравилось. Думаем: наверно,  затевают
какую-нибудь новую чертовщину, еще почище прежних. Мы долго ломали  себе
голову и так и эдак и в конце концов решили,  что  они  хотят  обокрасть
чей-нибудь дом или лавку,  а  то,  может,  собираются  делать  фальшивые
деньги. Тут мы с Джимом здорово струхнули ж уговорились так:  что  мы  к
этим их делам никакого касательства иметь не будем, а если только встре-
тится хоть какая-нибудь возможность, то мы от них удерем, бросим  их,  и
пускай они одни остаются.
   Вот как-то ранним утром мы спрятали плот в укромном месте, двумя  ми-
лями ниже одного захолустного городишка по прозванию Пайксвилл, и король
отправился на берег, а нам велел сидеть смирно и носа не показывать, по-
ка он не побывает в городе и не справится, дошли сюда слухи насчет  "Ко-
ролевского Жирафа" или еще нет. ("Небось дом ограбить собираешься! - ду-
маю. - Потом вернешься сюда, а нас с Джимом поминай как звали, - с тем и
оставайся".) А если он к полудню не вернется, то это значит, что  все  в
порядке, и тогда нам с герцогом тоже надо отправляться в город.
   И мы остались на плоту. Герцог все время злился и раздражался и вооб-
ще был сильно не в духе. Нам за все доставалось, никак мы не  могли  ему
угодить, - он придирался к каждому пустяку. Видим, что-то  они  затеяли,
это уж как пить дать. Настал и полдень, а короля все не было, и я, приз-
наться, очень обрадовался, - думаю: наконец хоть  какая-то  перемена,  а
может случиться, что все по-настоящему переменится. Мы с герцогом отпра-
вились в городок и стали там разыскивать короля и довольно  скоро  нашли
его в задней комнате распивочной,  вдребезги  пьяного;  какие-то  лодыри
дразнили его забавы ради; он ругал их на чем свет стоит  и  грозился,  а
сам на ногах еле держится и ничего с ними поделать не может. Герцог  вы-
ругал его за это старым дураком, король тоже в долгу не остался,  и  как
только они сцепились по-настоящему, я и улепетнул - припустился бежать к
реке, да так, что только пятки засверкали. Вот он, думаю, случай-то, те-
перь не скоро они нас с Джимом опять увидят! Добежал я к реке, весь  за-
пыхавшись, зато от радости ног под собой не чую и кричу:
   - Джим, скорей отвязывай плот, теперь у нас с тобой все в порядке!
   Но никто мне не откликнулся, и в шалаше никого не было. Джим  пропал!
Я крикнул, и в другой раз крикнул, и в третий; бегаю по лесу туда и  сю-
да, зову, аукаю - никакого ответа, пропал старик Джим!  Тогда  я  сел  и
заплакал - никак не мог удержаться от слез. Только и сидеть я  долго  не
мог. Вышел на дорогу, иду и думаю: что же теперь делать? А навстречу мне
какой-то мальчишка; я его и спросил, не видел ли он  незнакомого  негра,
одетого так-то и так-то, а он и говорит:
   - Видал.
   - А где? - спрашиваю.
   - На плантации Сайласа Фелпса, отсюда  будет  мили  две.  Это  беглый
негр, его уже поймали. А ты его ищешь?
   - И не думаю! Я на него нарвался в лесу час или два назад, и он  ска-
зал, что, если я только крикну, он из меня дух вышибет, - велел мне  си-
деть смирно и с места не двигаться. Вот я и сидел там, боялся выйти.
   - Ну, - говорит мальчишка, - тебе больше нечего бояться, раз его пой-
мали. Он убежал откуда-то издалека, с Юга.
   - Это хорошо, что его сцапали.
   - Еще бы не хорошо! За него ведь полагается двести долларов  награды.
Все равно что на дороге найти.
   - Ну да, я бы тоже мог получить награду, если бы был постарше: ведь я
первый его увидел. А кто же его поймал?
   - Один старик, приезжий; только он продал свою долю за  сорок  долла-
ров, потому что ему надо уезжать вверх по реке, а ждать он не может. По-
думать только! Нет, я бы подождал - пускай бы и семь лет пришлось ждать.
   - И я тоже, обязательно, - говорю я. - А может, его доля больше и  не
стоит, раз он продал так дешево? Может, дело-то не совсем чистое?
   - Ну, как же не чистое - чище не бывает. Я сам видел объявление.  Там
про него все написано, точка в точку сходится - лучше всякого  портрета,
а бежал он из-под Нового Орлеана, с плантации. Нет, уж тут комар носу не
подточит, все правильно... Слушай, а ты мне не  одолжишь  табачку  поже-
вать?
   Табаку у меня не было, и он пошел дальше. Я вернулся на плот,  сел  в
шалаш и стал думать. Но так ничего и не придумал. Думал до тех пор, пока
всю голову не разломило, и все-таки не нашел никакого способа избавиться
от беды. Сколько мы плыли по реке, сколько делали для этих мошенников, и
все зря! Так все и пропало задаром, из-за того что у  них  хватило  духу
устроить Джиму такую подлость: опять продать его в рабство на всю  жизнь
за какие-то паршивые сорок долларов, да еще чужим людям!
   Я даже подумал, что для Джима было бы в тысячу раз  лучше  оставаться
рабом у себя на родине, где у него есть семья, если уж ему на роду напи-
сано быть рабом. Уж не написать ли мне письмо  Тому  Сойеру?  Пускай  он
скажет мисс Уотсон, где находится Джим. Но скоро я эту мысль оставил,  и
вот почему: а вдруг она рассердится и не простит ему  такую  неблагодар-
ность и подлость, что он взял да и убежал от нее, и опять продаст его? А
если и не продаст, все равно добра не жди: все  будут  презирать  такого
неблагодарного негра, - это уж так полагается,  -  и  обязательно  дадут
Джиму почувствовать, какой он подлец и негодяй. А мое-то положение! Всем
будет известно, что Гек Финн помог негру освободиться; и если  я  только
увижу кого-нибудь из нашего города, то, верно, со стыда готов буду сапо-
ги ему лизать. Это уж всегда так бывает: сделает человек подлость, а от-
вечать за нее не хочет, - думает: пока этого никто не знает, так и  сты-
диться нечего. Вот и со мной так вышло. Чем больше я думал, тем  сильней
меня грызла совесть, я чувствовал себя прямо-таки дрянью, последним  не-
годяем и подлецом. И наконец меня осенило: ведь это, думаю, явное дело -
рука провидения для того и закатила мне такую оплеуху,  чтобы  я  понял,
что на небесах следят за моим поведением, и там уже известно, что я  ук-
рал негра у бедной старушки, которая ничего плохого мне не сделала.  Вот
мне и показали, что есть такое всевидящее око, оно не потерпит  нечести-
вого поведения, а мигом положит ему конец. И как только я это понял, но-
ги у меня подкосились от страха. Ну, я все-таки  постарался  найти  себе
какое-нибудь оправдание; думаю: ничему хорошему меня не учили, значит, я
уж не так виноват; но что-то твердило мне: "На то есть воскресная школа,
почему же ты в нее не ходил? Там бы тебя научили, что если  кто  поможет
негру, то за это будет веки вечные гореть в аду".
   Меня просто в дрожь бросило. И я уже совсем было решил: давай  попро-
бую помолюсь, чтобы мне  сделаться  не  таким,  как  сейчас,  а  хорошим
мальчиком, исправиться. И стал на колени. Только молитва не шла у меня с
языка. Да и как же иначе? Нечего было и стараться скрыть это от бога.  И
от себя самого тоже. Я-то знал, почему у меня язык не поворачивается мо-
литься. Потому что я кривил душой, не по-честному поступал - вот почему.
Притворялся, будто хочу исправиться, а в самом главном грехе не  покаял-
ся. Вслух говорил, будто я хочу поступить как надо,  по  совести,  будто
хочу пойти и написать хозяйке этого негра, где он находится, а в глубине
души знал, что все вру, и бог это тоже знает. Нельзя  врать,  когда  мо-
лишься, - это я понял.
   Тут я совсем запутался, хуже некуда, и не знал, что мне делать. Нако-
нец придумал одну штуку; говорю себе: "Пойду напишу это самое письмо,  а
после того посмотрю, смогу ли я молиться". И удивительное дело: в ту  же
минуту на душе у меня сделалось легко, легче перышка, и все как-то сразу
стало ясно. Я взял бумагу, карандаш и написал:
   "Мисс Уотсон, ваш беглый негр Джим находится здесь, в двух  милях  от
Пайксвилла, у мистера Фелпса; он отдаст Джима, если вы пришлете награду.
   Гек Финн"
   Мне стало так хорошо, и я почувствовал, что первый раз в жизни  очис-
тился от греха и что теперь смогу молиться. Но я все-таки подождал с мо-
литвой, а сначала отложил письмо и долго сидел и думал: вот, думаю,  как
это хорошо, что так случилось, а то ведь я чуть-чуть не погубил свою ду-
шу и не отправился в ад. Потом стал думать дальше. Стал  вспоминать  про
наше путешествие по реке и все время так и видел перед собой Джима,  как
живого: то днем, то ночью, то при луне, то в грозу, как мы с ним  плывем
на плоту, и разговариваем, и поем, и смеемся. Но только я  почему-то  не
мог припомнить ничего такого, чтобы настроиться против Джима, а как  раз
наоборот. То вижу, он стоит вместо меня на вахте, после того как отстоял
свою, и не будит меня, чтобы я выспался; то вижу, как он радуется, когда
я вернулся на плот во время тумана или когда я опять повстречался с  ним
на болоте, там, где была кровная вражда; и как он  всегда  называл  меня
"голубчиком" и "сынком", и баловал меня, и делал для меня все, что  мог,
и какой он всегда был добрый; а под конец мне вспомнилось, как я  спасал
его - рассказывал всем, что у нас на плоту оспа, и как он был за это мне
благодарен и говорил, что лучше меня у него нет друга на свете и что те-
перь я один у него остался друг.
   И тут я нечаянно оглянулся и увидел свое письмо.  Оно  лежало  совсем
близко. Я взял его и подержал в руке. Меня даже в дрожь бросило,  потому
что тут надо было раз навсегда решиться, выбрать что-нибудь одно, -  это
я понимал. Я подумал с минутку, даже как будто дышать перестал, и говорю
себе: "Ну что ж делать, придется гореть в аду". Взял и разорвал письмо.
   Страшно было об этом думать, страшно было говорить такие слова, но  я
их все-таки сказал. А уж что сказано, то сказано - больше я и не думал о
том, чтобы мне исправиться. Просто выкинул все это из головы; так и ска-
зал себе, что буду опять грешить по-старому, - все равно, такая  уж  моя
судьба, раз меня ничему хорошему не учили. И для начала не пожалею  тру-
дов - опять выкраду Джима из рабства; а если придумаю еще что-нибудь ху-
же этого, то и хуже сделаю; раз мне все равно пропадать,  то  пускай  уж
недаром.
   Тогда я стал думать, как взяться за это дело, и перебрал в уме  много
всяких способов; и наконец остановился на одном, самом подходящем. Я хо-
рошенько заметил положение одного лесистого острова, немного ниже по ре-
ке, и, как только совсем стемнело, вывел плот из тайника, переправился к
острову и спрятал его там, а сам лег спать. Я проспал всю ночь, поднялся
еще до рассвета, позавтракал и надел все новое, купленное в магазине,  а
остальную одежду и еще кое-какие вещи связал в узелок, сел  в  челнок  и
переправился на берег. Я причалил пониже того места, где, по-моему, была
плантация Фелпса, спрятал узелок в лесу, налил в челнок воды, набросал в
него камней и затопил на четверть мили ниже лесопилки, стоявшей над  ма-
ленькой, речкой, - чтобы мне легко было найти челнок, когда он опять по-
надобится.
   После этого я выбрался на дорогу и, проходя мимо лесопилки, увидел на
ней вывеску: "Лесопилка Фелпса", а когда подошел к усадьбе - она была на
двести или триста шагов подальше, - то, сколько ни глядел, все-таки  ни-
кого не увидел, хотя был уже белый день. Но я не собирался пока ни с кем
разговаривать - мне надо было только посмотреть, где у них что  находит-
ся. По моему плану, мне надо было прийти туда из городка, а не  с  реки.
Так что я только поглядел и двинулся дальше, прямо в город. И что же  вы
думаете? Первый человек, на которого я там  наткнулся,  был  герцог.  Он
наклеивал афишу: "Королевский Жираф", только три  представления,  -  все
как в прошлый раз. Ну и нахальство же было у этих жуликов!  Я  наткнулся
на него неожиданно и не успел увильнуть. Он как будто удивился  и  гово-
рит:
   - Эге! Откуда это ты? - Потом как будто даже обрадовался и  спрашива-
ет: - А плот где? Хорошо ли ты его спрятал?
   - Вот и я вас то же самое хотел  спросить,  ваша  светлость.  Тут  он
что-то перестал радоваться и говорит:
   - Это с какой же стати ты меня вздумал спрашивать?
   - Ну, - говорю, - когда я вчера увидал короля в этой распивочной,  то
подумал: не скоро мы его затащим обратно на плот, когда-то он еще  прот-
резвится; вот и я пошел шататься по городу - надо  же  было  куда-нибудь
девать время! А тут один человек пообещал мне десять центов за то, чтобы
я помог ему переправиться на лодке за реку и привезти оттуда барана; вот
я и пошел с ним; а когда мы стали тащить барана в  лодку,  этот  человек
дал мне держать веревку, а сам стал подталкивать его  сзади;  но  только
баран оказался мне не по силам: он у меня вырвался и удрал, а мы побежа-
ли за ним. Собаки мы с собой не взяли, вот и пришлось гоняться за  бара-
ном по берегу, пока он не выбился из сил. Мы гонялись за ним до темноты,
потом перевезли его в город, а после того я пошел к плоту. Прихожу  -  а
плота нету. "Ну, - говорю себе, - должно быть, у них вышла  какая-нибудь
неприятность и они удрали и негра моего с собой увезли! А  этот  негр  у
меня один-единственный, а я на чужой стороне, и никакого имущества у ме-
ня больше нет, и заработать на хлеб я тоже не могу". Сел и  заплакал.  А
ночевал я в лесу. Но куда же все-таки девался плот? И Джим  где?  Бедный
Джим!


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [3]