Благодарности

 

Спасибо всем, кто прочитал книгу "Мелхиседек".

Спасибо тем, кто собрался прочитать и данную книгу, невзирая на первое обстоятельство.

Спасибо моему сыну Нюхтилину Павлу Викторовичу за неоценимую помощь в работе над книгой.

А также особая благодарность двум людям, чья способность проникать в суть явлений и делать из этого основополагающие по глубине выводы, является для меня непревзойденным эталоном и недостижимым ориентиром - внуку Ивану и внучке Дашеньке.

 

 

 

 

Традиционное предупреждение

 

Предупреждение первое. Некоторые страницы этой книги будут даваться нелегко. Их не удастся прочитать «под телевизор». Таких страниц совсем немного, но они есть. А они есть потому, что автор верит в своего читателя.

Предупреждение второе. У того, кто не читал книгу «Мелхиседек», в процессе знакомства с данной книгой может появиться тяжелое подозрение, что автор его упорно с кем-то путает, когда иногда пишет: «мы об этом уже говорили», «когда-то давно мы выяснили, что…» и т.д. Тот же, кто читал «Мелхиседека», будет свободен от этой эмоциональной нагрузки, поскольку мы с ним действительно выяснили и действительно говорили о том, на что сейчас будем только ссылаться.

В заключении хочется отметить оригинальность этой книги, которая заключается в том, что для нее понадобилось всего два предупреждения, вместо традиционно принятых в подобной практике трех.

 

Предисловие

Непосредственным стимулом к работе над данной книгой мне послужили совершенно мистические события, которые  сопровождали первое издание «Мелхиседека». Эти странные события резким образом перевернули все мои представления о порядке окружающих меня вещей и как бы оголили некоторые проблемы, до которых мне раньше, собственно, не было никакого дела. Все происшедшее было настолько загадочным, что просто не могло не привлечь моего самого пристального внимания.

Например, анализируя по рутинной привычке то, что попадается мне под руку, я обнаружил удивительное совпадение – количество дней, за которое разошлось первое издание «Мелхиседека», в точности равнялось тиражу этой книги! Это слегка позабавило меня, и я с автоматическим любопытством стал дальше всматриваться в числовые параметры обстоятельств издательской эпопеи. И буквально сразу же наткнулся на еще один числовой казус – тираж книги полностью соответствовал тому количеству часов, которые ушли у спонсора на принятие решения о её финансировании. Точь в точь!

Данное поразительное обстоятельство слегка насторожило меня и, естественно, не могло не подстегнуть к дальнейшему поиску чудес в этой истории. И я стал копать. И я докопался! Классифицируя, например, отзывы на книгу,  я выяснил, что ровно половина из них принадлежит мужчинам, а ровно половина – женщинам! Это было уже что-то такое, что заставило меня продолжить дальнейший поиск совпадений не в режиме развлечения, а в некоем исследовательском предчувствии каких-то новых и неожиданных перспектив. При более детальном анализе обстоятельств,  связанных с отзывами, открылось следующее: у всех женщин, высказавших мнение о «Мелхиседеке», если и были дети, то все они были мальчиками!

Дальше – больше! Все эти мальчики оказались единственным ребенком в семье!

Трудно передать то волнение, которое я испытал, встав лицом к лицу с этим фактом! Я почувствовал, что приближаюсь К Чему-То, к какой-то важной и таинственной информации, или, может быть, даже к истине. Такой набор совпадений не мог происходить просто так. И тогда, перешерстив еще раз все подробности накопленной информации, я нашел еще один ошеломляющий нюанс – все мальчики у этих женщин были в возрасте до одного года!!!

Тут я окончательно понял, что судьба дает мне какой-то великий знак, который я никак не должен пропустить. Я осознал, что стою на пороге нового движения к познанию тайн действительности. Смутные ощущения витающей рядом догадки сопровождали меня постоянно, но сделать какие-либо основополагающие выводы я не мог – никак не удавалось собрать в единую картину те обрывки идей, которые расплывчато носились в голове. Подумав, я предположил, что, возможно, у меня просто еще мало аналогичных фактов, и надо поискать нечто еще в другом порядке тайн с совпадениями, даже, может быть, выйдя за пределы обстоятельств издания «Мелхиседека». Я счел, что если бы мне удалось определить какие-то похожие детали из окружающей меня жизни, то они вполне смогли бы мне помочь прояснить ситуацию с цифровыми и другими совпадениями. И я попытался… Но лучше бы я этого не делал… Ибо то, что я выудил, сделало мою жизнь не просто тревожной, оно сделало ее практически невозможной из-за тех чудес, которые на меня навалились. И это еще мягко сказано. На самом же деле я был буквально сбит с ног этими новыми открытиями и почувствовал, что нахожусь вообще на пределе устойчивости психики. Потому что я узнал такое!

Судите сами – я совершенно точно и экспериментально установил, что если любой из моих детей, в учреждении, где я работаю, наугад, просто так, на любой рабочий шум, на любое перемещение любого человека подойдет к нему, и скажет: «Отец!», то человека, к которому они обратятся, всегда можно действительно квалифицировать в качестве их отца (с некоторыми натяжками, как всегда, в этом вопросе).

Я почувствовал себя героем какого-то нелепого сериала! Все это никак не укладывалось в моей голове, и я понимал, что объяснения данному факту мне не найти никогда! Это был такой тупик, пути из которого я не видел даже назад – ибо я не мог сказать себе: «забудь об этом и сделай вид, что этого никогда не было, потому что этого никогда не могло быть». Я знал, что это было и это есть. Назад дороги не было. И вперед тоже. Дни, которые я прожил в то время, были самыми тяжелыми днями в моей жизни. Но я еще как-то держался до тех пор, пока меня полностью не добило еще одно происшествие, после которого мне окончательно стало ясно, что я навсегда вырван из привычного круга жизни.

А произошло следующее – мне был голос с небес! Однажды я шел поздним вечером с работы через пустырь. Было совсем темно, и вокруг (я знал) никого не было, да и не могло быть в это время, как вдруг прямо сверху, в тишине, раздался громкий голос. Ошибки быть не могло. Голос был слышен настолько четко, и он настолько явно принадлежал человеку (женщине), что его нельзя было спутать с каким-либо другим звуком, способным ввести меня в заблуждение подобием тембру человеческой речи. Голос был определенно, но обезличенно знакомым, мне было ясно, что это какой-то не чужой мне голос, и я его определенно где-то ранее слышал, но в то же время я с неодолимой резкостью осознавал, что не знаю его обладательницы. Это пугало меня еще больше. Это пугало даже больше того, что голос не просто звучал, он со мной разговаривал!

И я понял, что это конец. Если уж голоса раздаются…

Но, как всегда бывает в жизни, именно эта критическая ситуация и вызвала перемены к лучшему. Вот именно этот случай с таинственным голосом меня и спас. Дело в том, что сам я по натуре человек трезвый, не экзальтированный, и не верю во всякую мистику с голосами. Раз такое произошло со мной, (решил я), то надо найти этому объяснение. Иначе дальше жить с этим уже нельзя. Надо попробовать перевести этот факт в понятные уму категории. Собравшись с духом и успокоившись, я пришел к выводу, что единственной отправной точкой моих рассуждений может стать содержание той фразы, которую дважды повторил голос. Ибо если даже признать голос элементом существующей мистики, то можно, ведь, предположить и то, что прозвучал он с небес для того, чтобы я переработал ту информацию, которая была заключена в произнесенных словах. Это могло бы стать сопутствующей целью обращения ко мне с неба. И я стал вдумываться в содержание послания, которое запомнилось мне очень хорошо. Оно был следующим: «Уважаемые пассажиры! Поезд Москва-Новороссийск будет приниматься на третьей платформе с первого пути». Или что-то в этом роде.

Здесь я должен отдать себе должное. Я распутал эту ситуацию блестящим и изысканным способом с помощью строгой цепи логических рассуждений. Прежде всего, я предположил невероятный факт – а, может быть, голос разговаривал не со мной, а с какими-то пассажирами? Поначалу мне и самому показалось диким данное предположение – зачем голосу разговаривать с пассажирами, если вот он я здесь? Но я рискнул оттолкнуться от этой сомнительной посылки, и далее все пошло уже проще – пассажиры на вокзале, там же поезда, там же платформы и там же и пути. Вокзал от пустыря, которым я шел, находится в трех километрах, вечером звук разносится хорошо и … Но, не хочу дальше раскрывать всех тайн этого аналитического пути! Пусть читатель сам  попробует довести эту логическую процедуру до конца. В конце концов, даже скучные книжки иногда должны быть чем-то занимательными и давать работу самостоятельному уму.

Вот здесь-то и произошло мое возрождение - я почувствовал себя после этого успеха совсем по-другому! Я понял, что интеллект, человеческая мысль и настойчивый волевой поиск могут почти всегда принести успех! Это заставило меня настолько поверить в свои силы, что я взялся за неразрешимую загадку о том, что любой человек в пределах учреждения, в котором я работал, квалифицировался как отец моих детей. Я предположил, что разгадкой этому может стать факт непосредственного соседства акватории речного порта. И я стал решать проблему.

И я решил ее!!! Не стану приводить всех вариантов решения, которые я предпринимал – от связи взаиморасположения рейдов судовых единиц с расположением  зодиакальных созвездий, до выверки перепадов глубин водной территории порта с наложением на них кривой поглощения солнечной энергии разными толщами воды – все оказалось ошибочным. Разгадка оказалась в другом. Однако сам путь успешного решения был настолько длительным, что я не решусь  его изложить здесь подробно (как сугубо специфический), и поэтому приведу сразу конечный результат: это было время пика развала страны, когда всё закрывалось, а из нашего учреждения ушли все, кому было куда уйти, и остался я один, и больше никого не было, и, естественно, что как раз это и вызывало собой те страшные последствия экспериментов, которые я проводил с таким необдуманным риском.

После этого я почувствовал себя как бы в новой стезе, мне хотелось еще загадок и еще новых успешных решений. Я почувствовал кураж, и был готов к любому вызову из области непознанного. И я взялся за совпадения, которые сопровождали первое издание «Мелхиседека».

Эта ситуация, как вскорости выяснилось, оказалась посложнее прежних. Дело в том, что здесь были совпадения не одного, а сразу двух разных по специфике порядков – чисто числовые совпадения и  социально-общественные накладки. Может быть именно эти обстоятельства, а может быть и нечто другое, но что-то так и не позволило мне разгадать эту загадку. Этот орешек я не раскусил. Правда, периодами мне кажется, что дело состоит непосредственно в характере первого издания – книжка была написана, набрана на компьютере, мой сын выразил желание ознакомиться с текстом, но буйно отказывался читать «все это» на экране монитора. Он декларативно требовал распечатать текст на принтере и вложить его в переплет. Я же не видел смысла в подобных затратах. Мы с ним спорили один час, по прошествии которого он решил спонсировать издание, для чего изыскал средства на бумагу и заправку картриджа. Затем за один день он распечатал книгу в одном экземпляре. После этого весь тираж, сразу разошелся. Читали книгу всего два человека – он и его сестра, моя дочь,  которая к тому времени растила моего внука, которому не было еще одного года. От них же я и получил отзывы на книгу. В общем, видите сами – меня можно понять. Запутаться во всем этом и в самом деле не сложно.

Хотя, не знаю - может быть, если как следует поднапрячься и систематизировать эту информацию, то где-то здесь и кроется разгадка всей этой цифровой и прочей фантастики. Но я не считаю себя больше вправе растрачиваться на столь частное для меня одного дело, раз уж данный вид загадок попал в кругозор моего сознания. Я чувствую себя призванным отложить в сторону личное, и заняться делом, полезным для всех, поскольку данное направление раскрытия всяких тайн действительности показалось мне волнующе актуальным.

 Итак, загадки случайностей, совпадений и того, что может стоять за всем этим…

 

 

 

Зачем нам это надо

 

Обещанный разговор о случайностях и совпадениях, несмотря на всю его занимательность и всеобщее любопытство, является темой архисложной и невероятно тяжелой. Основная трудность вопроса состоит в том, что, с одной стороны, никто не отрицает наличия элементов случайности и странных совпадений, а, с другой стороны, никто этим совершенно не занимается. Это, пожалуй, самая не проработанная директория знаний, изо всех имеющихся у человека. Как-то так сложилось, что уже простое признание факта участия Случайного в процессах нашей жизни, как бы автоматически освобождает исследователей от дальнейшей остановки на этом явлении с целью его глубокого изучения.  Считается, что долг в отношении этого феномена, тем самым, уже полностью исполнен. Единственная область более или менее пристального внимания к случаю – это различные статистические системы вероятностного прогнозирования, опирающиеся на закон больших чисел. Вероятностное прогнозирование успешно применяется во многих областях практической деятельности. Однако во всех его системах заложен единственный и основной методологический прием – перевести случайное в вероятное,  вероятное в необходимое, а необходимое в неслучайное. Таким образом, смысл всех этих вероятностных систем – убить самостоятельное значение случайности, убрать ее с глаз долой и вернуть картину мира в рамки, доступные физическому (да и любому другому) прогнозированию. К случайному относятся как к аномальному, нарушающему наблюдаемый порядок. Естественно, что при таком подходе изучается не сама случайность, а пути ее преобразования до кондиций, позволяющих впихнуть ее в чинную семью причинно объяснимых явлений. Идет борьба со случаем, а не его изучение.

Статистически-вероятностный метод, таким образом, всего лишь описывает сектор, где случайность взаимодействует с зоной традиционно объяснимых процессов, а сама случайность, как явление, не объясняется. Кстати сказать, объяснение и не является задачей вероятностной теории. Ее основная задача – просчитать стабильность процессов, которые она исследует, что она и делает через прогноз масштабов возможного  нарушения этой стабильности различными случайными факторами.

Хотя, надо сказать, что вероятностное объяснение, хоть какое-либо, но всегда, в той или иной степени, возможно. И в нашем вопросе тоже. Здесь всегда есть большое искушение что-либо объяснить в научных терминах, оставив непроясненным и даже еще более запутанным то, что попало под такое объяснение, но при этом с усталым удовлетворением прояснителя объявить, что вопрос теперь уже стал ясен, как это следует из полученного столбца формул. Если бы мы это сделали, то нас бы никто не обвинил, но при этом самодовольно объявленная ясность вопроса  уходила бы от нас в дебри математических закономерностей, и доказывала бы нам только то, что относится к внутренним обстоятельствам только этих самых математических закономерностей. Хромота вероятностных математических расчетов обусловлена тем, что той ногой, которой в этих расчетах шагают математические операции, совершаются вполне гладкие и решительные движения, а той ногой, которой в этих расчетах нащупываются причины вероятностных событий – не шагается вообще, потому что не на что опереться. Вероятностная теория видит определенные свойства действительности и начинает выяснять… математические свойства этих свойств. Действительность для нас отдаляется при этом еще на одну ступень от самой себя, в иную себе реальность, потому что она (действительность), как ее математически ни моделируй, все равно не есть эта математическая модель, которая выступает ее полномочным представителем. При таком методе математизации физических обстоятельств, даже те свойства действительности, которые фиксируются нами, уже более не являются теми же самыми свойствами самого себя, а становятся свойствами некоей избранной системы математических операндов. То есть, подменяются какой-то внешней и чужой себе логикой, питающейся числовыми, а не реальными определениями.

По иному и быть не может, поскольку, будь нам ясна закономерность причин того или иного вероятностного процесса, то этот процесс уже не был бы вероятностным. Он стал бы закономерным. Случайность и ее вероятностный анализ всегда появляются там, где суть причины скрыта. Есть как бы тело изучаемого процесса, полностью известного и проработанного в своих причинах, и есть случайности (со своими неизвестными причинами), которые вонзаются в это тело как пиявки, и создают только одни неудобства. Случайность в понятиях научного знания имеет вид некоего статистического недоразумения, которое не только ничего не рассказывает о себе, но и вообще не относится напрямую к тому, где она засвечивается своим присутствием. Одно слово – случайность.

И, казалось бы, чему тут не поверить, и что здесь может до конца не удовлетворить? А то, что уже сама по себе, вот эта повсеместная необходимость применения вероятностных расчетов в науке, говорит нам о том, что наш мир является для нее не до конца проявленной системой, в которой есть какие-то скрытые от науки параметры, недоступные нашему распознаванию. В конце концов, если признается, что у случайного есть всегда своя причина, то почему бы ее ни назвать? Почему бы науке ни пройтись по всем этим скрытым причинам случайного и сделать всё подвластным строгому планированию и расчету?  Разве она этого не хочет? Она этого очень хочет, но у нее не получается. Потому что эти скрытые параметры не входят в научное описание мира, выпадают из него. Вот если бы они туда попали, то наука уже не знала бы такого термина, как «случайное», и все вокруг было бы ею прогнозируемо. Следовательно, есть что-то, о чем сама наука говорит как о реально необходимом (причины случайного), но при этом в самой науке нет ничего, что понимало бы это реально необходимое.

Ну, так и что же? Наука, все-таки, как-то дружит со случайным, приблизительно его прогнозирует и учитывает в своем описании. Разве этого недостаточно? Недостаточно. Потому что, к сожалению, забывается, что научное описание - это всего лишь научное описание, но никак не объяснение. «Верное описание» – это герб науки и первые слова ее гимна. А все, что касается объяснения – это легенды, распускаемые ею же. Но вот, дойдя до глубин материи, наука затрудняется теперь не только в объяснении, но уже и в описании, потому что  уперлась именно в случайное (микромир и его квантовая природа). По привычке навыков обращения со случайным, она докатилась уже до того, что занимается не просто описанием, а вероятностным  описанием. Теперь мы остались вообще без описания, потому что наука теперь только предполагает, считая микромир вероятностным, случайным и способным к произвольным неисчислимым комбинациям в каждый свой момент. То есть, мир, реально существующий в данный свой момент в своем единичном собственном виде в количестве «один», наукой представляется многовариантно возможным и в количестве  «с ума сойти, как много» в тот же самый свой момент. Что же такое с наукой произошло? А это Случайное преподнесло науке неприятный сюрприз. Веками наука относилась к Случайному как к досадной капле пота на носу, которую надо просто стряхнуть, чтобы дальше делать свое увлеченное дело. И вот пришло время, когда именно Случайное теперь требует своего объяснения, если наука хочет вообще дальше хоть что-то описывать.

У науки есть только один опыт работы со случайным – математически-вероятностный подход. И этот опыт, накопленный для анализа всякого разного случайного, теперь вовсю применяется для описания фундаментальных свойств материи, то есть, к атому и ниже него. И при этом даже не подвергается никакому сомнению обоснованность подобного математически вероятностного моделирования для атомных и околоатомных событий, которые никогда не вероятностны по своему результату. Тот парадокс, что вероятностно-случайное (по мнению науки) состояние материального мира в его элементарной части оформляется затем в стабильное и никогда не вероятностное его основное состояние, науку не смущает. И в чем беда, если даже науку это не смущает? А беда в том, что мир, описываемый подобным образом наукой, разбивается на два противоположных мира: на случайно-беспорядочный в своей основе, и на закономерно-стабильный в своем результате. Один и тот же мир ею разрывается на два противоположных мира, отрицающих друг друга по своим основным характеристикам.  Один мир случайный – другой мир строго закономерный. Но это один и тот же мир. Причем из случайного мира складывается весь закономерный мир! Вот так нам всё это объясняет наука, и говорит, что всё в порядке – вероятность случайных процессов создает закономерный общемировой процесс, и что же вам еще надо? А нам бы надо понять – это ж, как такое может быть? Ведь, вероятность, на то она и вероятность, чтобы ее последствия были только всегда вероятными, и никогда закономерными. А закономерность на то она и закономерность, чтобы в ней не было ничего вероятностного. Как же вероятное переходит в закономерное? И как закономерность собирает свою закономерность из бесчисленных вариантов только вероятного? И как может изначально случайное вдруг становится окончательно закономерным? Вот эта проблема наукой не только не разрешена, она даже ею и не ставится.

Она не ставится, потому что найден описывающий метод математического кудесничества в форме математических моделей нераспознанных физических процессов. Это само по себе уже нехорошо, когда вместо физических свойств изучаются их математические заменители, но настоящей бедой это стало тогда, когда установилась прочная мода, по которой вообще только то, подо что может быть подведена математическая описательная база, стало считаться научным. Оно бы и неплохо по основному смыслу, но математика почему-то стала слишком легко переходить в физику только на том основании, что она вот в данном случае говорит про физику. Возобладал принцип – все математическое научно, а все научное верно отражает действительность. Однако правильнее было бы понять, что верно в данном случае отражается только научный способ математического замещения физических явлений, и все это  «верно» справедливо только относительно науки как метода, но не касательно самого мира. Достаточно при этом вспомнить, что во второй половине (!) XIX века, Саймон Ньюкомб, профессор математики Морской Академии США, человек в то время авторитетнейший как в области математики, так и в области астрономии, вошедший во все современные энциклопедии мира, математически доказал, что летательные аппараты тяжелее воздуха летать не могут. Что тут добавить относительно соответствия математических моделей тому, что они пытаются собой отразить?..

Впрочем, такие примеры, как с Ньюкомбом, не очень-то впечатляют кое-кого, поскольку – кто положится, что Ньюкомб просто не ошибся в расчетах, и дело вовсе не в пороках математического моделирования, как такового? И вообще - вера в математику имеет под собой много оснований, а всё, что относится к доводам о сомнительности математических моделей для физических процессов, воспринимается всегда как  гнусная атака на науку вообще. Чтобы нас никто в этом не обвинил, предложим читателю решить простое арифметическое действие:

2 – 2 = 0

Это самые основы математики, тут все бесспорно и очень доступно. Тут и Ньюкомб не ошибется. Естественно, что таким ясным и не шарлатанским способом можно, наверное, моделировать различные физические процессы, не так ли? От двух чего-то отнять два чего-то и получим ноль. Ну, так пусть читатель и попробует от каких-либо двух объектов реального мира отнять два таких же объекта. От двух яблок пусть отнимет два яблока. Когда закончит с этим, пусть поищет еще пару чего-либо и тоже отнимет саму ее от себя. Мне думается, он не заскучает. А мы, несмотря на то, что на такое всегда хочется посмотреть до конца, перейдем к следующему примеру:

1/2 + 1/3 = 5/6

опять здесь перед нами предстает завершенная логика математических действий. Давайте, опять проделаем это с яблоками. Возьмем половинку яблока и одну треть яблока, а затем сложим их вместе, в одну кучу. Вас не удивляет, что, согласно математике, у вас при этом из двух кусочков получалось пять кусков? Лично автора это нисколько не удивляет, поскольку вот в этом и состоит все хваленое математическое моделирование. Математика живет своей очень правильной жизнью, а реальность - своей, тоже очень правильной, и уже на стадии арифметики возникают непреодолимые затруднения объединить их в одну описательную картину, где бы из левой части (математической) было бы до конца ясно, что же, на самом деле должно происходить в реально-физической.

Причем даже безо всяких переводов ситуации из абстрактно-математической в реально-физическую, совершенно ясно, что математика не только моделировать не умеет, но даже и отражать простые сравнительные соотношения физических характеристик не способна. Например, нуклеотидная последовательность молекул наследственности ДНК  у человека имеет расхождение с аналогичным строением ДНК крота на 35%. Если это понимать, как есть, математически, то человек должен успокоиться на том, что он на 65% полностью не отличим от крота, и только чуть более одной трети их общих характеристик коренным образом не совпадают. Математика именно об этом и говорит, если отвлечься от реальных фактов.

Отличие ДНК человека от ДНК шимпанзе математически выражается в 1,1%. Давайте представим себе две фотографии одинакового формата – на одной у нас будет Моника Белуччи, а на другой самка шимпанзе. В этом случае даже самец шимпанзе не стал бы спорить, что математическое выражение разницы этих двух божьих созданий в один с небольшим процента не выражает ничего. И, кто знает, может быть, самец шимпанзе был бы несказанно удивлен, и даже с трудом пережил бы ту новость, (если бы о ней узнал), что человек последние сто лет только тем и занимается, что математически моделирует ненаблюдаемые физические процессы и на этом создает научную картину мира.

Но у нас пока не такие сложные абстракции, как в современной физике. Хотя и мы можем несколько усложнить какой-нибудь пример. Допустим:

4 – 2 = 2

Здесь читатель может взять реванш – от четырех яблок отнимем два яблока, и у нас останется два яблока. Все сходится с математикой! Работает? Нет, не работает, потому что - куда делись те два яблока, которые мы отняли? Их в реальном мире больше нет? Вот они рядом лежат, «отнятые». Мы разделили четыре яблока на две кучки по два яблока, а говорим, что теперь у нас только два яблока. Как это мы сподобились? А мы сподобились так потому, что в математической реальности у нас действительно теперь только два яблока, а два яблока бесследно и навсегда исчезли. А в реальной действительности у нас как было, так и осталось четыре яблока. Вот так и работает математическое описание, создавая трюковой мультфильм про реальную жизнь. При этом что-либо считается научным, повторим, только в том случае, если имеет под собой математическую расчетную модель. Это сильно укрепляет веру в описательную силу науки, не так ли?

Когда строится дом или собирается в полет ракета, то математика все описывает правильно и не просто помогает, а просто-таки обеспечивает успешность предприятия, возразят нам. А никто математику и не обижает. Просто в вышеуказанных и подобных им случаях математика описывает реальную физическую модель, она к ней жестко привязана и никакой самостоятельной математической модели из себя самой она здесь не создает. Когда же нечто статистически прогнозируется, или нечто математически моделируется при полном отсутствии этого «нечто» в реальном мире или хотя бы перед глазами, то появляется просто абстрактная математическая картина, которая строится по своей внутренней математической логике, а не по реальной структуре той физической натурщицы, которая предстала гипотизирующему  воображению распаленного научного работника.

А что происходит, когда нечто не может получить математического описания? Оно не только не рассматривается в качестве исследовательской темы, но даже и не публикуется в неисчислимых научных вестниках и сборниках. Многие идеи вместе с их авторами неизвестны просто из-за того, что эти догадки и прозрения не поддаются математическому оформлению. Нам ближе сейчас вопросы случайного и неслучайного, поэтому, вернувшись к этой проблеме, мы вынуждены будем признать, что вероятностное научное толкование многих явлений вообще ускользает от науки по вине самой же науки. Например, явления, не имеющие достаточной статистики, вероятностным расчетам не поддаются, поскольку в основе теории вероятности лежит все тот же закон больших чисел. Представим себе возможность какого-либо циклического события, растянувшегося на тысячелетия в прошлое и обладающего потенцией проявляться в будущих тысячелетиях. При этом реализация этапов данного события происходит (допустим) с периодом где-то около один-два случая за тысячелетие. Вероятностный аспект этого события ни у кого из представителей науки не только не вызовет потребности в анализе, но и вообще не будет распознан как повторяющийся и имеющий одну цепь последовательных актов. Все эти события для науки останутся единичными, ни с чем не связанными, случайными и выпадающими из общей статистики фактов. Благодаря этому они останутся за бортом научного предсказания. В 1977 году американцы зафиксировали в космосе гигантский выброс антивещества протяженностью 3 тыс. световых лет (!!!). Причем поразило даже не само столь массовое образование частиц антивещества, сколько то, что источник антивещества для науки - это вообще загадка до сих пор. Кроме того, выброс произошел в форме струи, что совсем не укладывается в допустимые схемы подобных происшествий. А совсем неприятно было то, что по существующим расчетам в этом районе вселенной никакого антивещества не могло быть никогда и ни в каком виде. Так и осталось все это аномалией. А если представить себе, что с определенной долгосрочной периодизацией (например, двести раз в миллион лет) такие выбросы происходят, время от времени, что напоминает некий сброс излишков, как в паровом клапане, то это была бы совсем другая картина, но… достаточной статистики нет. В силу этого какие-то возможно циклические процессы даже не рассматриваются наукой в этом аспекте, будучи отнесенными к разряду единичных и случайных. Здесь наука и могла бы, (может быть), но ей нечем. Нет больших чисел.

Но даже и достаточная статистика совпадений очень часто не позволяет научно объяснить, ни сами эти совпадения, ни их причины. Если взять самый маленький хуторок  в любом конце земли, то, даже если там живет всего несколько семей, то их потомство всегда будет примерно наполовину женским и наполовину мужским. Когда всё объясняется большими массами населения, тогда все ясно – распределяется вероятность шансов для мальчиков и для девочек, и эти шансы реализуются в гармоничной пропорции «пятьдесят на пятьдесят», несмотря на то, что в одной семье может быть четыре дочки, в другой пять сыновей, в других девочки и мальчики распределяются неравномерно, а в общем большом итоге всё будет практически поровну. Тут вероятностная картина как-то все это описывает, хотя и грешит против самой себя, потому что зачатие каждого ребенка - это совершенно отдельный от всех предшествующих зачатий случай. На его результат не оказывает никакого воздействия не только то аналогичное, что произошло в тысячах кроватей данной округи, но даже и то, что происходило  до этого только в данной кровати. Каждое рождение ребенка - это отдельное и обособленное событие с нулевой статистикой, и  отсчет должен вестись каждый раз с нуля, то есть с допущения всех возможных шансов. И в каждом отдельном случае шансов на тот или иной пол всегда столько же, сколько в любом другом, что говорит о том, что никакая вероятность не должна здесь не только проявляться, но и применяться. Но вероятность пола детей неумолимо реализуется пятьдесят на пятьдесят, и задним числом применяется для описания. Хотя какой-то скрытый параметр, обеспечивающий данную вероятность, опять же не объясняется. Но все успокаиваются на том, что он описывается. А раз описывается, то уже как бы и не скрытый.

А ведь если взять несколько семей изолированного поселения в составе большой массы населения области или края, то согласно именно этому хваленому вероятностному описанию, в составе такого процентно-малого количества семей должны быть как раз те самые перекосы, которые затем выравниваются согласно вероятностной картине во всем остальном многочисленном народе региона! Однако – нет. Никогда никаких перекосов! Даже в островных государствах с населением около ста с небольшим человек. А в отсутствие больших чисел, которые можно было бы запустить сюда для их перетасовки в вероятностные математические операции, нельзя не только объяснить этого научно, но даже и описать корректно не получается через эти любимые большие числа. Описывается просто по факту, по конечному итогу. А «как», да «почему», наука объяснить не берется. Ей это не нужно.

А не нужно ей это потому, что сложилось дурное положение, при котором наука отвечает только на некие «правильные» вопросы, то есть на те, которые могут быть сформулированы в системе распознаваемых ею научных методов. Неправильными же считаются все те вопросы, которые нельзя этими научными методами решить. И всё это было бы совершенно не страшно, если бы наукой высокомерно не считалось, что правильные научные вопросы относятся к действительно бытийствующему, а неправильные – к выдумкам и дилетантским фантазиям. Однако даже на этом судейско-третейском принципе, даже у самой науки, никак не получается четко разграничить нашу действительность на заслуживающую внимания, куда наука смотрит, и на остаточно-сомнительную, куда наука смотреть даже не намерена. Потому что уже в пределах самой науки, при рассмотрении несомненно действительных явлений мира, можно задавать любые вопросы, которые будут правильными, но наступит порог, за которым какой-то вопрос уже будет неправильным. Например - броуновское движение молекул. Задавай любой вопрос, и тебе на него ответят. Один только вопрос не задавай, а именно – «что заставляет двигаться молекулы»? Это будет неправильный вопрос. На него тебе ответят (возмущенно) – «ничто!». То есть, порог реальности, который отграничивается наукой, и за которым какая-либо иная реальность ею уже отрицается, самой же наукой может быть определен и отграничен очень легко даже в тех пределах, в которых она обитает по роду своих обязанностей. Это одна из особенностей именно науки и только науки - способность совершать подобные умственные подвиги, когда удается разрывать что-то реально неразрывное в природе. Ведь в природе, если реально существуют субъекты движения (молекулы), то таким же реальным должен быть источник их движения. Как будто мы должны поверить, что молекулы двигаются сами. Неизвестно, насколько сами ученые верят в это, но еще никто не сказал, вместо «ничто»  – «нечто, не распознаваемое наукой». То есть, всё, не распознаваемое наукой, считается сразу же нереальным. И в этом состоит основа ее метода, который сам себе присвоил полномочия выступать критерием реальности.

Где же располагается тот порог, за которым всё реальное уже называется наукой нереальным? Если вернуться к броуновскому движению в качестве близкого нам примера, то, учитывая, что эти самые молекулы движутся хаотично и беспорядочно, то есть, случайно, можно определенно сделать вывод, что как только что-то теряет предсказуемость именно в качестве последствий известных причин и становится случайным, наука опускает занавес представления. Так и должно быть. На то она и наука. В самих ее принципах уже заложена эта идея выделения наиболее общих, повторяющихся и практически важных особенностей наблюдаемых объектов. Только для таких явлений наука вводит научные понятия, которые при этом обязательно должны выражаться количественно, то есть быть доступными измерению. Все, что измерению не поддается, считается несущественным для научного метода и не признается своим. Таким образом, несмотря на саму сложность науки, в ее основе лежит метод упрощения реальных обстоятельств за счет исключения явлений, не вписывающихся в подвластные методы исследования, или не поддающиеся измерению. Строго говоря, наука – это статистическая идеализация действительности. Вне зоны науки остается слишком многое, чтобы признать саму науку зеркалом даже только физического мира. Причем, физика, главная из естественных наук, даже в своих декларациях о собственных задачах, не стесняется подчеркивать, что сужает свой же обзор рассматриваемых  процессов мира за счет отсечения от них явлений случайных и нестабильных. Таким образом, по сложившемуся положению вещей, Случай наукой отсекается в качестве не исследуемого  феномена и становится в принципе не исследуемым, потому что не соответствует основным задачам и методам исследований.

Однако не только наука выбрасывает, как не подлежащие обработке, случайные аспекты действительности. Философия, которая по некоторым слухам может объяснять всё, также проходит мимо них. Здесь надо немного уточнить, что мы имеем в виду под философией. В последнее время философия все более начинает пониматься как некое удивление от самого себя умного, или как безостановочно скачущее по собственным же думкам состояние сознания, или же, как неудержимая склонность души к обобщениям. Вот, шел человек на работу, споткнулся, упал, разбил баночку с обедом и остался на перерыве голодным. Сидит он и думает – «да-а-а… как много, все-таки, еще на земле несправедливости осталось…». Философ. Такого порядка философии сейчас много, но философией это называется только по самоназванию подобных авторов. На самом же деле философия - это строгая система теоретических знаний, которая оперирует такими же строгими понятиями, как и наука. В основе строгого языка этой теоретической системы лежат основные понятийные единицы, которые называются «категориями». Категории для философии - это то же самое, что «физические понятия» для физики. Это - основа. Если наука видит мир научными понятиями, то философии видит этот мир категориями. Они - составные части любых логических построений. Из них, как из стыковых опорных пунктов, складывается всё философское исследование. Так вот, эти философские категории характеризуются тем, что содержат в себе всеобщее о единичном. Звание категории в философии может получить только то понятие, которое можно применить универсально к любому разнообразию единичных явлений (движение, изменение, причина, материя, бытие, форма, содержание, объект, развитие, качество, количество и т.д.). Естественной здесь будет мысль о том, что философия - это также своего рода специфическая фильтрующая статистика, впускающая нечто единичное в свой дом через проходную, где сидят категории, которые открывают двери только тому, в ком узнают что-то знакомое для себя. Таким образом, как и любая статистика, данная статистика также не вбирает в себя нечто эксклюзивное или не присутствующее повсеместно. Часть действительности опять не освещается. И Случай тоже. Хотя в философии и рассматривается такое явление, как «случайное», оно понимается ею только в противопоставлении «необходимому». Для философии «случайное» существует только в дуальной паре с «необходимым», и трактуется только как «не необходимое», а «необходимое» понимается, как «не случайное». На этой очевидности вся мудрость философии захлебывается, не прояснив ни того, ни другого, а лишь сравнив их друг с другом, противопоставив их друг другу для их же сравнения.

Отвлеченные «философические» рассуждения, о которых мы сказали несколько выше, могут, конечно же, коснуться поднимаемых нами проблем. Но сам характер этих полетов разума в никуда происходит в непритязательном в жанре простых пересудов о тайнах случая и совпадений, когда ни по манере, ни по методу, ни по сути, никто не стремится провести тщательный анализ или логический разбор предмета. Здесь почему-то постоянно рассказывается одна и та же история о том, как кирпич упал на голову некоему несчастному прохожему, и на этом примере разбирается: что тут случайно, что не случайно, что совпало, а ведь могло и не совпасть. И делается простой вывод, что всё случайно только на вид, потому что кирпич падает не случайно, (его кто-то уронил), человек шел под кирпич не случайно, (он шел осмысленным маршрутом по каким-то своим делам), а вот совпало по времени всё случайно, и, следовательно, только наличие этого совпадения придает всему характер случайности относительно смысла происшедшего (потому что никто не ожидал), и это всё выдумки про тайны случая и не стоит этим заниматься. Ей-богу для такого простого вывода не стоило столько раз кидать этот кирпич на голову этому заслуженному человеку, которому даже памятника, как неизвестному экспериментатору науки, еще нигде не стоит.

Для раскрытия тайн случая и совпадений у нас есть еще эзотерика, которая смело берется решать все, что угодно, и эта ее смелость вполне оправдана, поскольку методы у эзотерики вполне универсальны как у философии, и вполне моделирующие, как у науки. Эзотерика абсолютно универсально может из ничего смоделировать любую теорию мира, которая хоть и будет ни про что, но всегда всё  будет успешно объяснять, поскольку для любой новой загадки эзотерика избирательно придумает какую-нибудь новую сущность тонкого мира и задействует ее для оправдания оплотов своей концепции. А если что-то не заладится, то эзотерика тут же придумает какую-либо вредную тонкую сущность, которую и обвинит в препонах так хорошо задуманному тонкому порядку природы. Эзотерика так же, как и математика, создает отвлеченную от реальности модель. Но возможности у нее еще шире, чем у математики, поскольку даже самоочевидных истин и приоритетных первоэлементов, как у математики, у нее нет, и она никогда не озабочивается соответствием внутренней логики своих моделей хотя бы каким-то реально существующим обстоятельствам не тонкого мира

Впрочем, несмотря на это, эзотерика охотно обращается к проблеме случая, и никогда не упускает из виду всякие необходимые мероприятия, чтобы этот случай задействовать в нужном направлении. В ее распоряжении всегда есть необозримое поле для различного рода применительных процедур, направленных на то, чтобы склонить случай к послушанию и появлению в нужном виде и в нужное время.

Во всем этом отношение к случаю очень простое – всегда известно кто за ним стоит. Но поскольку изучение случая в данном случае переходит в изучение той личности, или того тайного механизма, который этот случай производит, то дело, получается, совсем не в случае, если все это правильно понимать. Дело в тайных (для нас) хороших или нехороших (опять для нас) планах тех, кто этот случай организует, или того, что за этот случай отвечает, и тут уже нет ничего случайного. Здесь нам с нашим промыслом делать нечего. И, кроме того, их всех (эзотерических хозяев случая) не только не переизучишь, но даже и не перечислишь, начиная от древнегреческих нереид, и заканчивая современными кармическими заправилами. И, главное, где взять из них хотя бы только одного для предметного изучения? Вся эта многовековая неразбериха с персоналом в эзотерике как раз этим самым и объясняется – будь хоть один кто реальный, всех остальных уже не было бы, потому что появился бы прецедент на достоверность, и любому претендующему на реальность пришлось бы сделать что-то аналогичное для доказательства собственной реальности. А кто не смог бы этого сделать, тот сразу должен был бы попасть в подраздел «Придуманные и несуществующие». Поскольку пока никто ничего подобного в эзотерике не сделал, то в этот подраздел мы запишем вообще сразу всех, и будем считать, что шансы проявить себя остаются, опять же, за всеми сразу. А пока эти шансы никем из претендентов не реализовались, нам у них о природе случая в данной напряженной обстановке ничего не выведать.

Другая сторона, которой эзотерика поворачивается к случаю, также не представляет особо большой тайны. Она состоит в способах организовать случай по своему веленью и разуменью. Например, если тридцать дней подряд представлять себе в ярких и цветных картинах, с запахами и ощущениями, с шелестом в ушах и с шорохом на подушечках пальцев, то, как вы пересчитываете собственный миллион долларов, то случаю, который должен предоставить вам этот миллион, просто некуда уже будет деться. И он вам его предоставит, этот миллион. Можете даже не пересчитывать. Но и здесь, как таковое случайное, остается для нас все той же непроявленной тайной – потому что у подобной организуемой случайности уже есть известная нам причина, и она (случайность), в таком случае, уже не случайность. А причина - это магически тужащийся человек, который хочет этот случай вызвать. Если этот случай произойдет, то он уже не будет случаем, потому что он детально и тщательно спланирован. А если этого случая не состоится, то это, тем более, совсем уже не случайно, поскольку всем участникам эксперимента должно же быть ясно, наверное, что поводов для подобного случая никаких и не было.

Как видим, ни одно из направлений знания никак не хочет и совсем не может внедряться в тайны случая и совпадений. Господствует некая ситуация самоотказа (философия), самоуспокоения (наука) и самообольщения (эзотерика). Оно так и считается, что случайное и не системное не только не подлежит изучению, но и не заслуживает никаких затрат на это, поскольку мир познается как система, а все, что вне системы –  это несущественные и побочные проявления несущественного и побочного. Может быть это и так, но при этом надо честно признать, что именно данная часть системы, (случай и совпадения), остается постоянной загадкой, к которой человечество так и не подступилось вплотную. Это заключение и будет первым ответом на наш главный вопрос нынешнего этапа – зачем нам это надо? Нам это надо, потому что мы про это ничего не знаем, и нам бы хотелось узнать побольше, а узнать про все это нам больше не у кого, кроме как у самих себя.

Однако хороши бы мы были, если бы нами двигало только простое любопытство и не более. На самом деле причина не в любопытстве и не в романтике поиска неизведанного. Просто, если вдуматься в эту проблему не традиционными методами (которые мы перечислили), а хотя бы на стыке этих методов, то вопросы случая и совпадений сразу же увидятся нами совсем по-другому, более значительными и, несомненно, очень важными.

Начнем хотя бы с того простого факта, что элемент случайности, пусть даже и возникающий нестабильно и не очень часто, но, все-таки, проникает в систему взаимодействия физических или других процессов мира, и осуществляет там определенное воздействие. Раз случай произошел, то он произвел какие-то последствия. При этом сам случай статистически сбрасывается со всех счетов, как мы видели это раньше. Но, то, что мы статистически его отбрасываем, совершенно не означает при этом, что мы реально отбросили и те последствия, которые произведены случайным действием. То, что мы включаем эти последствия в имеющуюся у нас «де факто» итоговую картину  в качестве уже стабильной системы, также не означает, что в прошлом ничего не было, и что эта картина не содержит в себе последствий неопределенностей, заданных случайным взаимодействием. Таким образом, ту систему, которую мы считаем стабильной и существующей по общему результату прогнозируемых причин, мы уже должны рассматривать, как полученную при некотором воздействии случайных обстоятельств, поскольку в ней уже кое-что определилось последствиями случая.

Случай из цепи действующих причин мы постоянно исключаем потому, что считаем его действие несущественным из-за эпизодичности. Но, отбрасывая воздействие случая как не существенное, мы при этом, не только перестаем понимать систему в качестве сформированной случаем в какой-то своей части, но и забываем о том, что случайные воздействия не бывают единичными, они периодически повторяются, и степень последствий случайного в системе постоянно растет. Однако каждый раз, фиксируя нынешнее состояние системы, мы эти многократно возросшие последствия случая совершенно искусственным образом включаем в полученную картину по принципу - «что получилось, то считаем заслугой только основных параметров системы». Так происходит на каждой фазе включения нашего анализа в систему. В бухгалтерии это называется «сторно». Ошибся бухгалтер в расчетах, не сводится у него дебет с кредитом на какую-то сумму, нашел он то место, где совершил ошибку, и чтобы не переписывать всю документацию заново, пишет красным цветом сумму ошибки прямо там, где допустил огрех, и далее имеет право скорректировать самый последний итог на это красное число. Мы точно также статистически «сторнируем» случайность из прошлых воздействий, забывая про нее, но и забывая при этом, что скорректировать полученный результат уже нельзя. Жизнь – не журнально-ордерная система, ее не переправишь.

 При этом последствия случайных воздействий, накапливаясь где-то в системе, превращаются из микроскопических в макроскопические, а мы по-прежнему считаем систему работающей по строгим закономерностям известных взаимодействий, потому что каждый раз системно отбрасывали воздействие случая как не характерное. Оно-то не характерное, но на характер результата влияет самым прямым образом, потому что неопределенность, запущенная в абсолютно определенные взаимодействия системы,  не делает, конечно, эту систему неопределенной или  нестабильной, однако определенность и стабильность этой системы уже перерабатывает не чистые результаты своей определенности и стабильности, она изменяется во внутренних параметрах и меняет свое внутреннее содержание под воздействием случая. Сохраняется модус системы, ее смысловой алгоритм, логический каркас, механизм отношений и взаимосвязей, но начинка постоянно меняется привнесением последствий случайных факторов. Система - это как станок, работающий однообразно, а случай – это то, что разнообразит  его продукцию.

Как видим, стремление объяснять все только наличествующей стабильностью и закономерностью,  приводит нас к тому, что роль случая понимается нами в качестве случайной, а на самом деле случай – это постоянный, полноправный и реально формирующий итоговые результаты элемент любой действующей системы. Случай - как серый кардинал, когда происходят разные вещи, которые приписываются последствиям наглядного положения вещей, но на самом деле все направляется из-за кулис.

Какие отсюда выводы?

Вывод первый. Случайные события являются внешними для систем, но не чужими для них.  Они им родственны. Они способны приходить извне систем и включаться в их живую ткань. Что значит «внешние», и что значит «не чужие»? Случайности «внешние»,  потому что в самих системах нет ничего случайного, а случайно для системы как раз то, что располагается вне нее. Поэтому случайности и являются внешними. Будь они внутренними, они уже не были бы случайностями, а принадлежали бы к известным атрибутам системы. «Не чужие» случайности потому, что вплетаются в ткань отношений системы и принимают в ней участие по законам системы. Если бы это было не так, то система вообще не заметила бы и не ощутила в себе присутствия случая, как полностью инородного для себя элемента.

Следовательно, мы можем сказать, что все эти случайности, сродняясь с системой, дальше начинают работать на ее стабильность, становясь в ряды остальных подчиненных членов внутрисистемных отношений. Мы можем это сказать, но, если мы это скажем, то (как заметили уже многие) – это и будет тем традиционным концом традиционного подхода к случаю, о котором мы говорили выше, как о не устраивающем нас. Здесь очень важный поворотный пункт наших рассуждений, здесь они или бесславно умрут на мысли, что случайное – это досадное недоразумение, исправляемое правильным ходом дел, или выйдут на новый путь, где, может быть, мы тоже не прославимся, но где у нас есть еще куда идти. А пойдем мы отсюда вот куда –  это не случайное приходит и  подчиняется стабильности системы внутри системы, а, наоборот, именно  случайное приходит и эту стабильность для системы создает.

Тезис парадоксальный, так сразу его не обоснуешь, но, давайте попробуем. Итак, случайности создают стабильность. Это наша гипотеза. И что же у нас есть сейчас для подтверждения этой мысли? То, что случайности приходят извне систем, но не чужие им, и то, что случайности по своей внутренней логике не могут быть случайностями, потому что у каждой случайности есть скрытая от нас неслучайная для нее причина (скрытый параметр). Кроме того, мы знаем, что случайность растворяется в итоговой картине, но при этом изменяет содержание этой картины своим воздействием. Отсюда и пойдем в атаку без обходных маневров.

Для этого просто разберем – что мы вообще понимаем под стабильностью систем? Возможно, автор ошибается, но складывается впечатление, что в большинстве случаев под этим понимается эффективность и надежность работы системы согласно замыслу (если система создана человеком), или закономерная повторяемость процессов, вкупе со способностью возвращаться в некое исходное состояние (если система природная). И здесь и там, надо отметить, все сводится к закономерной повторяемости, ибо искусственно созданная система (устройство, машина, технологический процесс) также строится по образцу природной, то есть, призвана работать на самовоспроизводстве собственных однотипных циклов. Если все повторяется без сбоев, то система считается стабильной. Если идут сбои, то система нестабильна. И тут интересный вопрос – а почему «сбои» мы называем «сбоями»? Вот работает двигатель внутреннего сгорания. Вдруг он начал чихать и сбиваться с такта. Это – сбой. Но это сбой только в нашем понимании. Сам двигатель стабильно существует и в данном состоянии. Работающий вот таким мерзким образом, двигатель, можно вполне назвать стабильно работающей системой, если отвлечься от тех задач, которые мы данной системе предписываем. Он – вот такой. Он работает вот таким образом. Что-то внутри этой системы сложилось именно подобным строго логическим образом для нее самой, и эта система вполне стабильно и очень долго может существовать в данном подобии. Несовпадение реального (действительные процессы в системе) и идеального (предполагаемые процессы в голове у человека) порождает понятие дефекта системы. Человек здесь является судьей стабильности, но предъявить ей конкретную статью из кодекса о стабильности, он никогда не сможет, поскольку в принципе все достаточно стабильно.  Здесь нужны межведомственные увязки и разъяснения на уровне частного определения о том, чего бы человеку от системы хотелось. Но сама стабильность – неподсудна. Человек просто здесь для системы придумывает что-то свое и не задерживается долго в присвоении характеристик.

Что касается природных систем, то здесь даже примеров не нужно – и так понятно, что как бы человеку не нравилась, скажем, английская погода, как бы он не называл ее нестабильной, но она стабильна именно вот этими постоянными переменами. Она вот так существует в этих переменах и существует тысячелетия очень даже стабильно.  Все, что происходит, происходит целесообразно той логике, которая присуща происходящему, а то, что нецелесообразно внутренней логике происходящего – вообще не может происходить. Несмотря на то, что человек хочет многого, он не может преодолеть внутренней целесообразности физических компонентов мира, и должен в них просто укладываться своими замыслами. Таким образом, если перестать играть в игры с названиями, и уложиться в логику происходящего, то придется осознать, что все, что происходит – стабильно, даже если оно не отвечает задачам или понятиям человека. Отсюда мы должны просто признать – все, что происходит, стабильно. И даже больше – пока что-то происходит, оно стабильно, поскольку оно происходит. А вот когда это уже не происходит – тогда мы получаем право говорить о нарушении стабильности. Следовательно, критерий стабильности один – существование. Пока что-то существует – оно стабильно по своим внутренним обоснованиям. Когда перестало существовать – стабильность нарушена.

Следовательно, понятие «стабильность» в нашем подходе, тождественно понятию «существование». Отсюда, заменив понятие «стабильность» на понятие «существование», мы, вернувшись к нашему предположению о том, что «случайности создают стабильность», увидим, как это положение становится еще более парадоксальным – у нас получается, что случайность это то, что обеспечивает непосредственно существование.  Это несколько иная оценка  случайности, чем обычно применяемая, не так ли? Но разберемся с тем, что у нас получилось.

На самом деле – так оно и есть: не будь случайностей, ничего бы не было. Как это происходит и почему? Потому что любая система стремится к затуханию и прекращению своего действия по своим внутренним логическим целесообразностям. Так уж обстоит всё вокруг нас, что, по тем причинам, по которым что-то существует, по ним же самым оно же и должно обязательно умереть. Всё в мире стремится к равновесию, успокоению и прекращению. Это фундаментальный физический закон, называемый вторым началом термодинамики. А уникальность термодинамики состоит в том, что, относясь, вроде бы, непосредственно к вопросам тепла, она абсолютно точно и успешно распространяет свои законы на любые другие явления физического мира. Иногда ее называют еще «равновесной термодинамикой», намекая на тяжелый для многих, но неоспоримый смысл ее открытия – всё в мире стремится к равновесию и затуханию. Оглянемся вокруг, и всмотримся в любой процесс. Мы увидим, что путь любого процесса всегда имеет необходимый конец - это путь сворачивания внутренних возможностей к действию, прекращения активности и перехода в состояние покоя. Любой процесс – от подпрыгивания мяча, до ядерного взрыва. Потому что общая логика взаимодействия всех входящих в систему элементов всегда ведет только к достижению равновесия, и поэтому для продолжения жизни системы ей необходим всегда какой-то внешний стимул, который нарушит равновесие и даст ей новую жизнь в виде нового стремления к равновесию. Простой пример замкнутой системы – качели. Кто-то их качнул извне, и полная их остановка - всего лишь дело времени по второму закону термодинамики. Что-то внешнее должно вновь создать условия для жизни системы. И это внешнее должно с системой взаимодействовать, то есть быть для нее не чужим. А теперь вспомним, что выше мы определили, что таким внешним, но не чужим для любой системы, называется то воздействие, которые мы трактуем как случайное. И ведь на самом деле, любое оживление системы - это всегда процесс по ее внутреннему смыслу для нее случайный!

В систему качели, наряду с подвесами и шарнирами, не входит человек, который ее раскачивает. Он для данной системы случаен. Всё, что находится вне любой системы – случайно для нее, как не являющееся обязательным по ее внутренней логической структуре. Если бы не происходило постоянного нарушения равновесных состояний системы  со стороны случая, когда он извне нарушает внутренне устремленный к равновесию поток событий, то все вокруг уже давно затухло бы, и все процессы остановились. Все в мире стоит на внешнем случае и на нарушениях логики событий, а не на внутренних закономерностях и строгой повторяемости процессов. Качели качаются закономерно, они обладают статистической повторяемостью и логикой своего внутреннего процесса, смысл которого –  совершить путь к обязательному концу. А вот если кто-то неутомимый периодически будет по своей прихоти их постоянно подталкивать, (случайно для них),  то равновесие не наступит и жизнь продолжится. Так работает случай. Так живет мир. Именно поэтому невозможны вечные двигатели.

Двигатель внутреннего сгорания заглохнет и умрет, если извне его системы, случайным для ее внутренних компонентов образом, по случайным для ее внутренних необходимостей обстоятельствам, кто-то не подольет бензина в топливный бак. Поршни и валы ничего в себе не имеют такого, что закономерно обеспечивало бы неслучайное пополнение запасов топлива.

Человек недолго протянет без внешних для системы его организма факторов – еды, питья и воздуха. Ничто внутри органов человека, образующих стабильную систему, не предусматривает гарантированного существования кислорода и питательных веществ. Наличие всего этого для него – сплошной счастливый случай. Всё, что существует, существует именно благодаря случайному для себя. А поскольку вообще всё вокруг существует в виде общей системы, состоящей из взаимодействующих подсистем, то всё существование всего обеспечивается именно случайными по смыслу взаимодействиями для каждого в отдельности.  Случайность, таким образом, является не чем иным, как системообразующим фактором существования нашего мира! Неплохо для того, что называют «несущественным недоразумением»!

Вот и второй ответ на наш вопрос – зачем нам это надо? Нам это надо, потому что случайность - это не отклонение от основ существующего, а непосредственно основа существующего. И высокомерно переступать через него, объявляя его попутчиком основных процессов, это близоруко пропускать непосредственную основу всего происходящего.

Итак, случайность системообразует существование нашего мира, как совершенно неожиданно мы для себя выяснили. Неплохой вывод, но нетрудно заметить, что данный вывод неплох просто как отражение свойств взаимодействия систем, где всё, что вне каждой системы, для нее случайно. Чтобы идти дальше, нам следует вернуться к парадоксальности перехода этих двух понятий друг в друга – случайности и закономерности. Надо вспомнить то, с чего мы начали – с проблемы перехода случайного в закономерное. Иными словами, теперь, осознав истинную роль фактора случайности, как обеспечивающего мир явления, нам следует опять вернуться к тайнам и загадкам, потому что подобный переход случайного в закономерное – самая большая тайна и загадка нашей жизни.

В чем же здесь основная тайна? В том, что случай может переходить в закономерность сам из себя, создавая из своих собственных характеристик и свойств некие  четкие закономерные явления. Это парадокс, и парадокс глобальный. Но он редко замечается в силу того, что человек никогда не оценивает что-либо реально наблюдаемое, как таинственное или  парадоксальное. Привычное и многократное для нашего взора никогда не кажется нам странным, хотя переход случая в закономерность должен нами расцениваться именно как нечто невероятно странное.

Вот пример. Один человек целый месяц бросал монетку и записывал, что получилось – «орел» или «решка». Для чистоты эксперимента он не прерывал своих занятий даже в выходные и в праздники. Через месяц у него получилось практически равное количество «орлов» и «решек». Так был экспериментально подтвержден закон больших чисел. Закон!!! Случай переходит в некий закон! Это кажется вполне естественным, но, положа руку на сердце, признаемся - разве не странно, что варианты реализовались поровну? Разве вот такое равное распределение не является тайной в том смысле, что оно законодательно, то есть уже совершенно не случайно, хотя и рождается именно из случайного? Если всё это есть проявление только случайных итогов различных вариантов, то никакого закона не должно быть, потому что в одном случае эти случайные итоги дадут равное распределение, а в другом не дадут. Но это распределение всегда именно равное, и это уже есть закон, и, следовательно, уже никакого случайного набора итогов не может быть. Что мешает «орлу» выпасть в три раза чаще, чем «решке»? Закон больших чисел может это описать по конечному итогу, но он не может объяснить этого по физическим причинам нарастания подобной закономерности от броска к броску (весом монетки, материалом стола, амплитудой подбрасывающего движения и т.д.). Отсюда вывод –  проявляющаяся закономерность не имеет объяснений на уровне физического состояния, физических обстоятельств и вообще на уровне физических причин. Существуют какие-то нефизические способности случайного переходить в закономерное.

Сам по себе пример с монеткой кажется не очень веским основанием столь опасного для некоторых мировоззрений вывода, но, во-первых, тайны не могут присутствовать повсеместно и валяться под ногами. Их не может быть много. Достаточно и этой одной, но действительно имеющей место и воспроизводимой по желанию любого. А поскольку тайн не может быть много, то мы не обязаны искать достаточную статистику случаев, подобных подбрасыванию монетки. Достаточной статистикой, то есть количеством, здесь ничего не решается. Хотя, можно вспомнить все тот же пример с рождением девочек и мальчиков, где также абсолютно случайное переходит в абсолютно закономерное не по физическим обстоятельствам. Это тоже тайна. Можно вспомнить и саморегуляцию некоторых популяций насекомых или грызунов, когда при достижении ими некоего предельного числа, у них резко падают темпы воспроизводства, или даже начинается физически ничем не объяснимый мор до тех пор, пока их численность не придет в положенную кем-то норму. Причем, и насекомым и грызунам хватило бы еды и всего остального при любом экспоненциальном росте, а когда перестало бы хватать, то тогда уже именно определенные физические причины начали бы ограничивать их численность.  Но ограничение популяций наступает задолго до вообще возможного предела обеспеченности условиями окружающей среды. Здесь тоже все происходит не по физическим причинам. И благодаря этому, кстати, человечество не знает такого, скажем, смертоносного кошмара, как нашествие миллиардов крыс или бесчисленное размножение тараканов. Человечество проиграло бы крысам или тараканам. У слонов, скажем, или у тигров, выиграло бы – по пуле для каждого нашлось бы. Нашествие некоторых животных человечество вообще даже само  организует огромными усилиями (коровы и свиньи). Но физические причины препятствуют. А грызунам и насекомым ничего физического не препятствует, кроме чего-то нефизического. Кто-то оберегает человечество. Но нам важна сейчас актуальная на данном этапе мысль – нечто, не определяемое никак физически, очень твердо может управлять физическим.

История с монеткой, да и вообще принципы статистического предсказания, говорят нам о том, что на физическую механику процессов каким-то регулирующим образом действует некий невидимый и неощущаемый нами калькулятор, регистрирующий состояние физического процесса и корректирующий нормальное распределение его случайных результатов. Это происходит там, где случай переходит в закон. Случай, таким образом, связан с чем-то таинственным, если не сказать – с потусторонним. Причем, это потустороннее случаем командует и распоряжается.

Что-то такое совсем не из наших знаний и понятий реально формирует закономерности из случайного. Само же это не может происходить, раз уж это происходит. Что-то или кто-то должен за этим стоять в качестве осмысленной причины. Вообще, даже сам закон больших чисел можно объяснить только тем, что на количественно незначительном для какого-то эталона уровне какая-то случайность беснуется, как хочет, но как только результаты этой случайности достигают размеров, серьезно значимых для какого-то мерного стандарта, как тут же начинается обуздание случайности и приведение беспорядка в порядок. Ведь, именно таким образом закон больших чисел и фиксирует эти странности со случаем – сначала полный разброд и никакой закономерности, а чем дальше количественно продолжается процесс, тем четче ниоткуда начинает видеться какое-то корректирующее воздействие на его результаты. Зная об этом, закон больших чисел всегда очень смело предсказывает результат, потому что дело не в числах, а в том, что, когда их становится много, кто-то начинает на них обращать внимание и начинает ими командовать. Закон в данном случае отражает именно это. Никакой внутренней закономерности чисел или физических обстоятельств он не только не отражает, он об этом даже и не задается в своих задачах. Потому что, если бы такие закономерности были, то они проявлялись бы изнутри физического немедленно, не дожидаясь какого-то необходимого количественного порога. Тогда это был бы уже не закон больших чисел, а просто закон, который сразу на всех первых числах вступал бы в действие. Таким образом, какое-то время случайное остается случайным по физической природе процесса, но потом оно становится закономерным уже не по физической природе, в вопреки физическому. Если закономерность произрастает не из физических обстоятельств и даже вопреки им, то - откуда?

Пока трудно сказать, но понятно одно – в процессах случайного, если они нарастают количественно, возникает какой-то законодательный окрик чего-то потустороннего, распространяющийся на все поползновения случаев нарушать некую программу статистически необходимого (орлянка, распределение новорожденных по полу)  или физически допустимого (популяции фауны и физические процессы микромира). И здесь мы касаемся одной очень интересной проблемы вероятностной статистики вообще и прогнозов на ее основе.

Дело в том, что статистика может описать вероятность того или иного события, но она никогда не будет настаивать, что данное событие осуществится именно с данной вероятностью. Никогда, ни один специалист по теории вероятности не станет, не только ручаться, что все произойдет в соответствии именно  с его расчетами, но даже более того - он будет настойчиво предупреждать, что вероятность частоты события, которую он просчитал, не будет приниматься реальным миром во внимание, и все может произойти по-всякому, хотя и близко к его прогнозу. То есть, при прогнозе вероятного статистика дает некую ориентировку, но никак не твердый прогноз.

А что происходит при прогнозе невероятного? А при прогнозе невероятного происходит нечто обратное, и здесь вывод всегда безапелляционно однозначен. То есть, в данном случае статистики могут дать не ориентировку, а точный прогноз. Представим себе ситуацию, что мы пришли к специалисту по теории вероятности и за хорошие деньги попросили его рассчитать вероятность нашего успеха в некоем пари. А суть пари состоит в следующем – некто кладет на кон все свое имущество и утверждает, что при равной ответственности оппонента за результат, он из ящика с миллионом шариков белого цвета, среди которых только один красный, случайным образом, с закрытыми глазами, десять раз подряд вытащит именно этот один красный. Все десять раз подряд. Нам хочется принять вызов, но мы опасаемся за очень высокую ставку. Мы просим просчитать величину нашего риска. Статистик подсчитает и скажет – никогда этот человек не отберет у вас вашего имущества, он проиграет. Мы спросим – это точно? И статистик, пересчитывая гонорар, ответит – «даже и не сомневайтесь». Когда он спрячет гонорар в карман, он поинтересуется – а что, разве и без теории вероятности не понятно было? Было понятно. Просто дело в том, что даже на научной основе вероятность некоторых случайных событий статистически считается невозможной.

В XX веке расчеты теории вероятности получили бурное развитие не сами по себе. Это был хорошо оплачиваемый заказ… держателей казино и лотерей. Эти люди вкладывали свои деньги и хотели знать, чему равен их риск. При этом они хотели бы, чтобы их риск вообще ничему равен не был. Это и было заданием для математиков. И они его решили. Все эти казино, игровые автоматы и лотереи работают по схемам, предписанным теорией вероятности, и банкротство бизнесменов от игорного бизнеса невозможно. Можно сорвать единичный куш, но если это начнет повторяться раз за разом, то вас возьмут под белые ручки и начнут проводить расследование. При этом статистическая вероятность того, что вы с кушем вовремя скроетесь, намного больше вероятности того, что вы докажете свою невиновность. Вероятность же того, что вам удастся убедить подозрительную администрацию в простом чередовании счастливых для вас совпадений - вообще равна нулю. Никто вам не поверит, что у вас сам шарик останавливается или сама карта выпадает практически всегда выигрышно для вас. Потому что физически-то как раз это было бы вполне возможным, но нечто не физическое делает самостоятельно физическое невозможным. И это отражается в схемах лотерей и системе распределениях ставок. То есть, со статистикой, или совсем без нее, но все понимают, что есть вещи, которые не могут случайно повторяться подряд неким недопустимым образом, а статистика это может просто выразить в степенях математической вероятности.

Что нам из этого? А то, что такие статистически невероятные события, которые не могут происходить, происходят. Вокруг полно таких событий, но они не замечаются. По причинам отмеченным нами выше. Этим никто не занимается. А мы приведем примеры.

В XX столетии на земном шаре произошло около ста военных конфликтов, если отбросить междоусобицы и гражданские войны. Из них сорок имеют некую особенность, которая статистически не должна в них присутствовать. Кратко перечислим эти конфликты, не указывая пока на эту особенность. Читатель, не заглядывая вперед, пусть попытается определить, где таятся эти невероятные совпадения.

1900 год, Лорд Робертс официально объявляет об аннексии Трансвааля Великобританией и начинается восстание 20 тыс. буров. Вообще-то это война в составе одной большой войны, которую начали буры год назад. На этот момент они не то, чтобы проиграли, но наступило какое-то странное равновесие – весь ход войны шел в пользу буров, а закончилось все захватом столиц их двух республик. Наступил момент принятия решения – рискнет Англия на новую непредсказуемую войну, или перейдет к переговорам. Англия решила воевать, и в итоге этой войны бурские территории перешли в подчинение королевы. Это еще и особая война по той причине, что в ней впервые в мировой практике пехота стала ходить в атаку не плотными рядами, а цепью, потому что с появлением пулеметов возросла плотность огня.

1901 год, буры, потерявшие свои территории, вторгаются в многострадальную Капскую колонию, которую в свое время англичане отвоевали у голландцев. Буры бьются с местными кафрами насмерть и бесполезно для себя. Ничего не вышло. Сейчас это Капская область со столицей Кейптауном.

1901 год, Золотой Берег (ныне Гана) нападает на королевство Ашанти и захватывает его. Так создавалась империя, над которой никогда не заходило солнце, то есть, Великобритания. Англичане семь раз пытались завоевать Ашанти, семь раз неудачно и, в конце концов, вынуждены были заключить с племенами этой самостийной федерации всего лишь договоры о протекторате. Через пять лет в 1900 году новые договорные друзья (англичане) так надоели племенам, что они их видеть больше не могли и подняли восстание. Мудрая английская тайная политика включила королевство Ашанти в состав Золотого Берега сразу же после его, Золотой Берег захватил это королевство Ашанти. Потому что по договорам с Великобританией губернатор Золотого Берега полностью подчинялся английской королеве, но племена ашанти отношений губернатора с Англией не видели, а видели только то, что никакие англичане вокруг больше не ходят и не командуют.

1904 год, британский экспедиционный корпус входит в Лхасу, захватывает Тибет, и полковник Френсис Янгхасбенд навязывает далай-ламе «Договор о Тибете», по которому англичане торгуют здесь беспошлинно, а тибетским властям запрещается пропускать на свою территорию любых представителей любых других государств.

1908 год, Россия и Австро-Венгрия проводят размен. Первая получает право прохода через Дарданеллы, а вторая права на Герцеговину и  Боснию. Австро-Венгрия вторгается в эти страны и захватывает их. Россия как бы не видит.

1911 год, Италия объявляет войну Турции, вслед за чем итальянский флот атакует Триполи, что, как мы понимаем, совсем не в Турции, и поэтому эта война так и называется – Ливийская, или Триполитанская. За шесть дней итальянцы захватили север Африки, турки отошли на юг, война затянулась. Через год турки, отягощенные новой балканской войной, сдали Ливию итальянцам по договору. В этой войне впервые авиация применялась для разведки и бомбометания.

1912 год, Болгария и Сербия, воспользовавшись трудным положением Турции на севере Африки, проводят мобилизацию и готовятся к освободительной войне. Готовятся тщательно, не торопясь и не скрываясь. Давно известен постулат, что мобилизация – есть война, и назад дороги нет. Через месяц у турков сдают нервы, и они начинают боевые действия первыми.

1923 год, греками убит некий итальянец, помогавший устанавливать границу между Грецией и Албанией. В ответ на это Муссолини атакует с воздуха греческий остров Корфу и оккупирует его. Таков был счет Италии, предъявленный грекам – один остров за одного человека. Интересно, как согласно этой логике могли бы аннексироваться полуострова? Впрочем, через 27 лет Италию из Корфу попросили. Случайная жертва ее гражданина оказалась напрасной и не отмщенной.

1925 год, теперь болгары убивают грека, и греки, имеющие собственный опыт возможной схемы ответа на подобные действия, вторгаются в Болгарию. Что там Италия! Страну за человека! Заканчивается все штрафом, наложенным на Грецию Лигой Наций.

1931 год, Япония нападает на Манчжурию.

1932 год, Перу захватывает у Боливии городок Летисия. Боливия как раз в это время ведет войну с Парагваем. Город давно уже был предметом спора между Боливией и Перу, и вот перуанцам надоело бесполезно спорить и доказывать очевидное.

1935 год, Италия захватывает Эфиопию, за что ее исключают из Лиги Наций, признав агрессором. Штраф не решились применить, очевидно…

1938 год, Германия оккупирует Судеты, это начало захвата Чехословакии, который произойдет через полгода. Гитлер пробует зубы. Что Лига Наций? Плевать ему уже на Лигу Наций. В принципе, гитлериада, как захват Европы, отсюда и началась.

1939 год, Германия нападает на Польшу и начинается Вторая Мировая война.

1939 год,  через семнадцать дней после нападения немцев СССР вторгается в Восточную Польшу.

1940 год, Япония нападает на Вьетнам. До этого вьетнамцы десятилетия уже боролись с французскими колонизаторами, и когда Франция проиграла войну Германии, население Вьетнама оценило это по максимуму – теперь к ним пришли японцы, которые действовали через все ту же французскую администрацию. Через пять лет японцы якобы свергают французов с управленческих мест и страна становится просто японским военным лагерем. Просто автоматически. Если нет никакой администрации (бывшей французской), то естественно, что единственная оставшаяся администрация и является хозяином, то есть, японская военная администрация.

1940 год, Италия нападает на Египет, вторгаясь в его пределы с территории Ливии в направлении Сиди Баррани.

1940 год, Англия пытается захватить Дакар. Это репетиция. В 1942 году спектакль успешно состоится с участием американских частей.

1945 год, вьетнамцы объявляют всему миру, что у них теперь есть свое государство, а французы начинают с ними воевать в простом намерении объяснить вьетнамцам, что те насчет «своего государства» глубоко заблуждаются.

1950 год, США  вмешивается в конфликт двух Корей и захватывает Сеул. По приказу Макартура американские войска продолжают наступление, переходя границу Северной Кореи.

1956 год, президент Египта Насер отказывается передать Суэцкий канал под международный контроль. В Сен-Жермене французы и премьер Израиля Голда Меир решают силой вернуть канал в собственность англо-французской фирмы «Суэцкий канал». Через месяц с небольшим Израиль вторгается на Синайский полуостров.

1960 год, сепаратист Чомбе, совершает переворот, лишает власти, увозит в свою провинцию Катанги и убивает там президента Заира Патриса Лумумбу (снимает с него скальп!). Полыхает гражданская война.

1961 год, войска ООН начинают войну против Катанги, где засел сепаратист Чомбе, с целью присоединения провинции назад к Заиру. Разразилась неожиданно кровопролитная война, которая закончилась только через три года согласием Чомбе войти в состав Заира (Республика Конго).

1962 год, Китай вторгается в Северо-Восточную Индию.

1962 год, СССР начинает поставки вооружений на Кубу, начинается Карибский кризис. Вроде не война, но то, что творилось на морских путях к Кубе, ничем от войны не отличалось.

1964 год, Индонезия нападает на Малайзию.

1965 год, Пакистан нападает на Кашмир (индийский штат).

1965 год, рокировка, Индия вторгается в Западный Пакистан.

1967 год, индо-китайская война.

1969 год, Лаос нападает на Вьетнам в Долине Кувшинок.

1969 год, Израиль атакует Египет у южного входа в Суэцкий канал.

1970 год, начало новой формы войны в истории – террора в отношении мирных граждан. Палестинцы в один день захватывают 4 пассажирских авиалайнера в Каире, два в аэропорту Доусонз Филд (Иордания) и один в Хитроу (Лондон). Через три дня они умудряются захватить в Иордании в том же аэропорту еще один английский авиалайнер, взрывают все эти три самолета, а оставшихся заложников меняют на своих бандитов в тюрьмах Великобритании, ФРГ и Швейцарии.

1970 год, Иордания в отместку начинает разрушать лагеря палестинцев, начинается война Иордании с ООП.

1970 год, Сирия танковым ударом вторгается в Иорданию. Это они за ООП решили заступиться. В итоге братья-мусульмане мирятся в Каире, и по каким-то неизвестным последствиям этого события буквально на следующий день в этом же Каире умирает президент Египта Насер.

1972 год, началась «тресковая война» между Исландией и Англией. Не поделили какую-то 50-мильную зону. Самая настоящая война за право ловить треску на какой-то территории: перестрелки между боевыми кораблями, разбрасывание мин, вооруженные захваты траулеров, а исландский катер береговой охраны протаранил британский военный корабль. Все это привело к разрыву дипломатических отношений и закончилось миром только через четыре года.

1973 год. С крупного воздушного сражения между Израилем и Сирией начинается новая арабо-израильская война. На стороне Сирии вскорости выступает Египет. Совместная сирийско-египетская атака на Израиль во время одного из еврейских праздников втягивает в войну весь Ближний Восток. Через месяц СССР начинает поставлять арабам по воздуху вооружение, а Ирак присоединяется к боевым действиям. Через три дня в войну вступает Саудовская Аравия и даже ненавидящая палестинцев Иордания. Все это, само собой разумеется, не на стороне Израиля и арабы воодушевлены. Итог удивительный – Израиль не только остается там, где он и был, но еще и вторгается на территорию Сирии. Затем он форсирует Суэцкий канал и воюет уже на территории Египта. Воодушевление арабов гаснет, состояние их духа можно выразить одной фразой – надо же, а так все хорошо начиналось… Наступление Израиля приостановлено только угрозой советского вторжения на Ближний Восток. Своих дел было мало…

1980 год, атакой Ирака на реке Шатт-эль-Араб начинается затяжная ирако-иранская война, та самая война, в которой по еженедельным сообщениям иракских и иранских информационных агентств о потерях противника, (если их суммировать), погибло количество военнослужащих, в несколько раз превышающее численность обеих государств. Не жалели себя ради правого дела ни те, ни другие, однако…

1989 год, США разрывает дипломатические отношения с Панамой, готовит военную операцию и вводит в Панаму войска. Цель прогулки – свержение режима генерала Норьеги. В итоге генерал схвачен и отправлен во Флориду, где три года проходит судебное следствие о контрабанде наркотиков, по итогам которого он получил 40 лет тюрьмы.

1994 год, США не нравится военный режим в Гаити. Выход найден простой –американские войска доблестным штурмом захватывают эту твердыню (Гаити). Им навстречу не раздалось ни одного выстрела.

1994 год, в результате обострений американо-иракского конфликта США проводит бомбардировку Багдада.

Что же такого во всех этих конфликтах, что говорит о статистически невозможном? То, что все эти события начались или произошли в сентябре. Согласно расчетам, вероятность подобной ситуации, когда из ста войн за сто лет  40 пришлись бы на один месяц, составляет .  Для сомневающихся в полученном итоге, вот формула - , где , а  (значения пусть подставят сами). Что это за число - ? Это запредельное число. Это не то, чтобы ничтожно мало для вероятности, это вообще – ничего. Число с двадцать одним нулем невозможно вообще приложить ни к чему, существующему в пределах Земли. Сказать, что в этих сорока войнах нет ничего невероятного, это то же самое, что обязаться с первого раза случайно показать фальшивый доллар, случайно открыв дипломат одного случайно выбранного триллиардера из семи миллиардов шестьсот семидесяти миллионов триллиардеров, у которых все триллиарды хранятся в однодолларовых купюрах. Вы можете это попробовать сделать, если у вас предварительно есть шанс на то, что бывает соответствующий по объему дипломат, куда влезет этот триллиард случайно выбыранного триллиардера (по подсчетам автора высота этого дипломата будет всего лишь 3 000 км). Если этого не получится, и дипломатов будет много, то можете даже и не пытаться.

Если бы мы в девятнадцатом веке попросили дать нам вероятностную картину возникновения военных конфликтов на следующие сто лет по месяцам, то ни один теоретик не только не решился бы указать на сентябрь в подобном соотношении вероятности, но у него даже и не выплыло бы такого варианта. Скорее всего, у него был бы приоритет относительно начала лета, и это понятно, потому что для любой военной кампании необходим резерв хорошей погоды без дождей и морозов. Многие, наверное, еще помнят, как наши бабушки и дедушки говорили – «лето прошло, значит, в этом году войны уже не будет».  И если бы мы спросили в девятнадцатом веке у специалиста по вероятностным теориям – «а, каковы шансы, что 40 из 100 войн произойдут в сентябре»? – то он дружески похлопал бы нас по плечу, чтобы сочувственно не погладить по голове.

Ошибки в вероятностных расчетах тоже возможны. Они происходят в тех случаях, когда учтены не все факторы. Потом, когда открывается расхождение реальности с теоретическим результатом, такой фактор отыскивается, вводится в исходные данные для расчетов, и результаты вновь приближаются к реально происшедшему. Таким обратно-логическим путем (зная реальный результат) производится корректировка расчетов. Если кто-нибудь считает, что в нашем расчете невероятность сентябрьской повторяемости в двадцатом веке - это просто результат того, что не учтены какие-то факторы, то пусть он эти факторы, которые способствуют сентябрю, отыщет, и скажет на их основе, что тут нет ничего таинственного, и так и должно было быть. Все читали этот краткий перечень – по всему миру, во всех климатических зонах, на суше, на море, в воздухе, при различных обстоятельствах, по разным предпосылкам и т.д.… Что тут на сентябрь может указывать, как на нечто избранное?

Однако ж – избран был, если вспомнить о статистической невозможности подобного случая. И если уж совсем жестко не упираться в рамки двадцатого века, то можно вспомнить, что у нас в России попытка арабизации всей страны с плацдарма в Чечне началась взрывами домов в Москве и Волгодонске именно в сентябре. И непрекращающаяся палестинская война перекинулась «в логово зверя» воздушными терактами в Нью-Йорке также 11 сентября. Упаси нас Бог сейчас попытаться объяснить, почему сентябрь, или зачем сентябрь, потому что, вероятно, здесь нет никакого «зачем», а «почему» подчиняется все тому же таинственно необходимому, которого мы не знаем напрямую. У нас остается только одно – спрашивать у теории вероятности: «как же такое могло произойти, и что ты нам об этом можешь сказать»? И теория вероятности на это нам находчиво ответит: см. выше.

Здесь важно другое – если всё-таки происходит нечто статистически невозможное, то этим превозмогаются пределы статистически необходимого и физически допустимого, определяемые той генеральной потусторонней программой, которая их охраняет, переводя случайное в закономерное. Здесь эта таинственная программа охраны статистической стабильности не работает. При этом она не просто пропускает нечто случайное, она пропускает суперслучайное, нарушающее даже то, что она сама же установила как не нарушаемое никогда и ни для кого. Единственное, чем можно это объяснить, так это только тем, что таким образом осуществляется не процесс какой-то регулировки результатов или состояний (он достаточно хорошо исполняется традиционными методами), а происходит некий процесс особого рода, имеющий особую роль вне задач поддержания общего порядка.

В принципе до этого мы разобрали роль случайного как фактора, который обеспечивает существование мира, и который кем-то или чем-то ограничивается в своих вариантах и переводится в закономерность. Это замечено и отражается в теории вероятности. Но статистически невероятные случаи подсказывают нам, что случайное не только обеспечивает само и регулируется чем-то, оно способно  вносить изменения, которые находятся вне охранных запретов закона больших чисел, и, следовательно, действие подобных невероятных случайностей уже ничем далее не будет выравниваться по своему результату. А это говорит об одном - там, где происходят статистически невозможные события, происходят процессы, перенаправляющие развитие нашей действительности в ту или иную конкретную сторону, поскольку их результат не только будет выпадать из общего настроенного порядка, но он не будет нейтрализован соответствующим выравнивающим процессом противоположных результатов..

А это уже очень интересно, потому что то, что мир существует – это хорошо, но то, что он при этом развивается каким-то своим путем – это очень интересно. Ведь развитие мира должно иметь какие-то причины, и среди этих причин, как мы увидели, могут быть те, которые порождают случайности. Случайности с одной стороны исподволь и незаметно меняют мир в системе допустимых отношений мира (мягкий вариант), а с другой стороны могут придти в мир, переступив через возможности допустимого для этого мира, и вносить в него резкие одноразовые перемены (жесткий вариант). Таким образом, мир не только живет, благодаря случайностям внутри своих процессов, он развивается и меняется также благодаря случайностям. А это главный ответ на наш вопрос «зачем нам это надо». Нам всё это надо, если мы хотим не просто жить в этом мире, а понимать, куда и почему он идет, и что во всём этом для нас, как для участников мировых процессов.

А теперь следующий вывод. Он будет выглядеть так – у нас впереди еще много выводов и не будем торопиться. Нетрудно заметить, что пока мы просто подняли рейтинг случайности в собственных глазах, и посмотрели на ее роль в мире несколько по-иному. На этом надо приостановиться, чтобы разобраться более тщательно – а как случайность может направлять или изменять развитие?

 

 

 

Как мучали Георга Гегеля

 

В заглавии данной главы автором в слове «мучили» произведена замена корневого гласного –и на –а лишь с тем намерением, чтобы именно в получаемой таким образом озвучке лучше всего выразить специфику того издевательства, которое совершается  над великим Гегелем. По мнению автора, вот именно такая произвольная замена корневой гласной, когда слово остается тем же самым, но при этом становится совсем не тем, что оно есть, является прекрасной иллюстрацией того, что делают с Гегелем его «последователи».

Хотя, как читатель помнит, мы здесь должны остановиться на вопросах развития и участия в этом развитии случая. А здесь без Гегеля нам никак нельзя. Честное слово, даже неудобно напоминать, что в основе существующих теорий развития лежат системные диалектико-логицистские разработки Георга Гегеля. Категории качества, количества, меры, скачка, законы взаимного перехода количественных и качественных изменений, отрицание отрицания и т.п., все это пошло от Гегеля. Все это хорошо известно, тщательно изучается, любимо преподавателями и вообще всеми теми, кто имеет хоть какое-то отношение к философии. Даже студенты иногда говорят перед экзаменом – «хоть бы теория отрицания отрицания Гегеля попалась!». Здесь нет смысла ее даже кратко излагать, настолько она хорошо известна. Наоборот, здесь имел бы смысл изложить ее максимально развернуто, поскольку при всей своей известности она совершенно остается неизвестной, потому что извращена. Однако у нас не философские прения, и мы остановимся лишь на одном простом тезисе – Гегель не виноват.

В чем не виноват Гегель? Например, в марксизме он не виноват. Маркс и Энгельс были поклонниками и последователями Гегеля. Они даже в определенный момент своей жизни ничего так не желали более страстно, как называться «младогегельянцами». Тут, правда, трудно сказать, что они подчеркивали приставкой «младо». Может быть и в самом деле свой тогдашний возраст… Хотя противостояли они неким «правым гегельянцам». Ну, естественно, то, что располагается напротив правого, конечно же, ни что иное, как «молодое»... Кто ж тут будет спорить? Вот с этой отточенной логикой сопоставления диспозиций различных мировоззрений, они взяли Гегеля, освежевали его, и создали из его диалектики «диалектический материализм». Используя положения Гегеля о том, что количественные изменения в течение развития чего-либо постепенно накапливаются и затем переходят в качественные, они создали теорию смены общественно-экономических формаций. Используя тезис Гегеля о том, что количественные изменения накапливаются медленно, а качественные происходят быстро, скачком, они обозвали скачок «революцией», и выдвинули лозунг - «революции – это локомотивы истории». Якобы по Гегелю. Используя доказательство Гегеля о необходимости, как основном стимуле развития, они объявили необходимыми этапами истории и саму смену этих своих формаций, и сопутствующую им социалистическую революцию, а также предрекли человечеству новую необходимую жизнь – коммунизм (первую фазу которой в форме социализма мы уже, слава Богу, пережили). И т.д.

Затем, параллельно с марксизмом, в какой-то момент, все эти гегелевские разработки вообще легли в основу некоего общего понятия о развитии, как о безостановочном видоизменении процессов самих из себя, происходящих за счет тех изменений, которые в них же и происходят и выводят их же на новое качество, создавая из старого новое, а затем уже и «новое новое», которое сохраняет в себе всё лучшее из старого. Развитие, как движение от простого к сложному, к более организованному, стало выводиться «по Гегелю» через внутренние и закономерные отношения борьбы противоположностей внутри какой-то системы.

В конце концов, диалектические коллизии внутренних самопреобразований объектов и явлений «по Гегелю» настолько увлекли философов, что они пришли к созданию картины некоей внутренне закономерной процедуры любого процесса, когда в нем изменение того или иного объекта или явления происходит по причинам, создаваемым непосредственно самим этим процессом  внутри себя самого же (противоречия). Гегеля поняли так, что любой процесс сам из себя создает для себя же внутренние предпосылки и причины своего развития. Даже признанный диалектик, наш Алексей Федорович Лосев, борясь «за диалектику», провозглашает тезис – убил один человек другого, растерзал его, изуродовал, разорвал на части, значит так и должно быть, согласно законам диалектики, и никакие другие внешние этому причины для диалектики не нужны, потому что есть внутреннее закономерное развитие событий, и вот что такое диалектика! Он так и пишет – «диалектика … есть логическая конструкция … бытия, основанного на самом себе и от самого себя зависящего» (именно вот таким образом курсивом выделяет в тексте важное, а жирным подчеркивает основной принцип). Почти сто лет страшной по лишениям и страданиям жизни Алексей Федорович боролся за эту диалектику. Причем даже не стеснялся ругаться плохими словами на оппонентов, несмотря на всю  присущую ему интеллигентность. Наделял он своих противников страшными кличками: «интеллигенты-позитивисты», «злостные метафизики»,  и «притом метафизики рационалистически-субъективистского толка», «не вам, абстрактным метафизикам и рационалистам учить меня», «умы, проникнутые формалистической и нигилистической метафизикой» и т.д. В общем, не жалел сильных выражений, агностицизм их мать… И не он один за это боролся. Итог всему этому – развитие стало пониматься как процесс самоорганизации. Но Гегель в этом не виноват.

И вот теперь, нынешняя синергетика, объявляя себя родственницей диалектике (то есть Гегелю), предполагает в будущем для себя некое свое объединение с этим методом анализа действительности, и берет в качестве основного объяснения развития все ту же самоорганизацию.

И никто не задается одним простым вопросом, который вытекает из всей теории развития, как процесса самоорганизации. А вопрос может звучать приблизительно так – откуда берутся новые качества в старом? По принципу самоорганизации эти качества берутся из старого же. Вроде просто, но - почему же тогда это старое сразу не было новым, если эти качества в нем уже были? Почему оно (это старое) уже сейчас не то новое, которым оно только станет в процессе самоорганизации, если качества, присущие ее будущему состоянию, уже присутствуют в нем? Если качества есть, то они есть. Тогда они должны проявиться разом и никакого развития уже не будет. Качество тем и определяется, что оно всегда выпирает наружу. А если ничего соответствующего наружу не выпирает, то никто не имеет право говорить, что данное качество вообще есть. Если оно не замечено через свое внешнее оформление, следовательно, его вообще нет, иначе  к какому факту, доказывающему его, можно хоть как-то привязать хоть какие-то свойства этого качества? Качество – это вообще то, что делает данную вещь именно данной вещью, а не любой другой. Значит, в составе участников процесса развития их нет, этих качеств нового, иначе они были бы уже не тем, что они есть. То, что они есть сейчас – определяется их нынешним старым качеством. То, чем они станут потом – определяется тем новым качеством, которое они приобретут лишь со временем. А раз новые качества только появляются с течением времени, то они появляются откуда-то со стороны, а не изнутри процесса. Откуда именно?  Как система может переходить в иное себе, если внутри нее нет ничего, что было бы не ею?

Из ниоткуда, само по себе, ничего качественно нового не берется даже в пародии на гегелевскую диалектику. Оно (новое качество) должно где-то наличествовать. Оно и наличествует, но именно «где-то», а не здесь, где его только ожидают, потому что если оно уже здесь, то оно сразу же делает всё новым, не дожидаясь никаких странных процессов своего выявления. Оно, ведь, действительно по Гегелю  приходит скачком, но не из внутренних просторов процесса. Поэтому у Гегеля и «скачок», что момент появления нового качества есть уже момент уничтожения (отрицания) старого. Ни в одной детали старых отношений новое не присутствует, поскольку старое – это старое. Новое качество приходит сразу и мгновенно, скачком, и как только пришло – никакого старого уже нет. Как же оно могло быть старым, если в нем были уже некие качества нового? А если это новое отсутствует в деталях, то все что далее будет создаваться этими деталями, будет тоже не новым, а вариантом старого, или мишурой, количественным обманом зрения. Из овощей и фруктов можно создать изображение человека –  но здесь не будет ничего качественно нового, кроме иллюзии, потому что всё это останется овощами по качеству, несмотря на количественную похожесть. Также и в теории самоорганизации. Что-либо может из самого себя произойти только один раз, и далее без нового себе не может быть никакого нового развития, кроме циклического возвращения к прежнему состоянию. То есть, движение по спирали (по Гегелю) невозможно, возможна лишь количественная болтанка «туда-сюда» в пределах одного и того же качества. 

Банально диалектический процесс объясняется на примере воды, которая превращается в лед. Количественные характеристики молекул воды под действием холода изменяются, и в точки замерзания (мера) появляется новое качество (было жидким, стало твердым). И, мол, что тут непонятного? Тут многое непонятно. Например, - где здесь самоорганизация системы? Разве холод создали сами молекулы воды? Нет, холод пришел извне воды и принес в ее систему новое качество. Холод, как «иное новое», приходит в старую систему и делает её иной себе прежней. Без холода была бы она вода водой на вечные времена со всеми своими количественными выкрутасами в пределах старого качества. Здесь нет никакой самоорганизации, если рассматривать это с точки зрения источника нового качества. Если это не так, то плавление стали тоже,  давайте, трактовать как процесс самоорганизации. Схема перехода в другое состояние, ведь, та же самая, только не охлаждение, а нагревание происходит. У холода же, вот это его важное для воды качество, также появилось не самоорганизационно. Холод – это минусовая температура воздуха. Так разве воздух сам, независимо ни от чего, становится холоднее, «самоорганизуясь»? Также извне нечто к этому толкает. Причем сразу столько, что сразу и не перечислишь. Продолжайте включать сюда все внешние природные воздействия по очереди, и вы вынуждены будете признать, что всегда извне, а не изнутри что-то создает в любой системе новое качество. Новое качество не рождается в процессе внутренних движений системы, оно приходит к ним со стороны и насыщает собой старое.

Как ни прослеживай цепочку причинных взаимодействий для какой-либо системы, а всегда на каждое звено этой цепи отношений в качестве побудительной причины к изменению будет воздействовать соседнее звено. Причем в каждом случае это происходит веерным образом, по всем направлениям сразу. В итоге все обусловлится друг другом, потому что, сколько веревочке физического мира не виться, а конец варианту возможных внешних причин наступит, и система закольцуется, станет замкнутой. Обязательно закольцуется и замкнется, и таков есть весь наш мир, замкнутый сам на себя в сплошном круге своих взаимодействий. Если это отрицать, то следует отрицать и единство физического мира,  предполагая на этом отрицании, что есть различные части природы, которые могут существовать, обособленно замыкаясь в своих внутренних обстоятельствах. Таким образом, мир замкнут в своих взаимодействиях сам на себя. А мы уже хорошо знаем – замкнутая система должна умереть по законам физики, и не может развиваться без нового  себе извне себя по законам гегелевской диалектики. Но мы знаем и то, что мир жив и в нем происходят процессы развития. Следовательно, только что-то внешнее всему миру должно сообщать ему  жизнь, и только что-то внешнее миру должно быть источником нового в его развитии. Нам уже понятно – и то и другое делает Случай (вносит новизну в пределах стабилизирующихся стандартов мира, а также может внести нечто совершенно новое, преодолевающие данные стандарты). Но понятно окончательно только сейчас, что Случай у нас теперь плотно связан с чем-то внешним миру. И понятно то, что в данном контексте никакой самоорганизации изнутри мира быть не может.

Почему об этом забывают (про невозможность появления нового изнутри старого)? Потому что у Гегеля все красиво и абсолютно логично. Вернее, не потому, что у Гегеля логично и правильно, а потому что до уровня Гегеля дойти трудно, поверить ему не хочется, но применять его достижения всегда так удобно по логицистской строгости гегелевской схемы. Вот эта сердцевина гегелевского метода, его системный логицизм, настолько сильно скрепляет даже недопонятые или поверхностно понятые положения его диалектики, что даже на отщипнутых от Гегеля отдельных местах, без их сущностного смысла, всегда можно создать теорию, которая будет выглядеть логичной и непротиворечивой. Как теория самоорганизации, в существовании которой Гегель не виноват.

А, все-таки, как там у Гегеля? Что ж там такого пропускается, или недопонимается? А у Гегеля там простая схема: все развитие мира, и в целом, и в каждой своей части - есть развитие Абсолютной Идеи, которая существовала вечно и содержала в себе все возможные определения природных, общественных и духовных явлений. Затем эта Абсолютная Идея решила превратиться в Дух. Что это значит, и как она это стала делать? Сначала она создала некое сознание, то есть набор категорий и понятий, в соответствии с которыми она собралась создавать природу. Затем на основе этой схемы понятий она создала природу, то есть мир конечных вещей. Зачем? Для появления человека. А человек зачем? Человек, по ее замыслу, станет осуществлять духовную деятельность, через которую эта идея сможет познать самою себя, и когда она познает самою себя, она превратится в Абсолютный Дух. Зачем? На это Гегель не отвечает. Это надо у Идеи спросить. Да, и не в этом дело, а в том, что все три гегелевские закона развития, которые втискиваются сейчас во все теории самоорганизации, если и могут работать без того абсурда, который мы видели выше, то только в гегелевской схеме, где все новые качества инспирируются извне Абсолютной Идеей. У Гегеля есть источник насыщения развития новым качеством. Потусторонний. Если убрать этот источник, то это равносильно тому, что взять двигатель внутреннего сгорания и утверждать, что он может работать без бензобака и бензопровода. При этом всю работу двигателя, естественно, очень легко объяснить процессами самоорганизации за счет противоречия между расширяющимся давлением газа в цилиндрах и стремлением поршней это давление игнорировать.

Вот так Гегеля и мучают. Наши северные народы удивительно порядочны, доверчивы и открыты, как дети. Сами совестливые каким-то естественным, чуть ли не физиологическим образом, они никогда не подозревают и не ждут обмана. Рассказывают о различных розыгрышах над ними геологов и нефтяников с «большой земли» в 60-е годы XX века. Один из розыгрышей состоял в том, что оленевода заводили в отапливаемое помещение, подводили к батарее, давали рукой почувствовать тепло, а затем вели на склад, где из штабеля дарили ему не присоединенную никуда такую же батарею и говорили – «в чуме поставишь, Ташкент будет».  И счастливчик вез батарею в чум… Северян тоже «мучали», по иному опять не скажешь, потому что не от большого ума или культуры такие шутки шутили, но ведь и Гегеля точно также мучают – берут кусок его работающей схемы, выдергивают с мясом и везут в свой чум… От большого ума опять.

Повторим свой тезис еще раз – Гегель во всем этом не виноват. У него был единый универсальный метод познания мира, как в познаваемой его части (природа и человек), так и в не познаваемой (Абсолютная Идея, потусторонний разум). Смысл диалектики (по Гегелю) состоит в том, что в истоках происходящего с миром находится Непознаваемое, но если собрать по кусочкам все происходящее с миром, и увязать эти кусочки в одну логическую картину, то вытащенное из каждого маленького кусочка маленькое знание о Непознаваемом, может сложиться в одно большое знание о Нем же. Для этого надо только создать в уме логически оправданную картину всеобщей взаимосвязи всего творящегося в мире, и понять – что же при этом каждый раз хочет это Непознаваемое? А если без Гегеля (без Непознаваемого), то такая диалектика – диалектика только по названию.

И главное отсюда – диалектика без Гегеля теперь должна судить только о познаваемом, и больше ни о чем другом, ибо у подобной диалектики уже нет ни инструментов, ни приемов распознавания Непознаваемого. Она даже заикаться не имеет права о реальности или нереальности Непознаваемого, потому что ее сектор обзора его не охватывает. Но даже и то, что ею теперь познаваемо, она уже не может познавать, поскольку, лишившись Целей Непознаваемого в каждом отдельном событии и во всем мировом процесса вообще, она не имеет никакой другой процессорегулирующей цели в исследуемых ею явлениях. Она заменяет строгую высшую цель развития мира некоей постоянной и бесцельной борьбой на местах, которая просто должна вечно и бесконечно происходить в столкновениях противоположностей по их непримиримой природе. Дело ведь не просто в том, что у Гегеля в системе диалектики присутствует некая цель, а дело в том, что эта цель у Гегеля является управляющим параметром развития мира. А то, что не имеет управляющего параметра относительно себя, бессмысленно, поскольку никуда не идет. А то, что никуда не идет и не имеет цели - бессмысленно по определению. А то, что бессмысленно по определению, то не познаваемо в принципе, хоть и различимо в своей явной понятности и бессмысленности. И зачем же тогда вообще весь этот метод познания, если он видит только бессмысленное и непознаваемое даже там, где может познавать?

Для особо непонятливых Гегель эту свою «Идею» уподоблял буквально кроту, который неустанно и безостановочно роет осмысленные ходы истории согласно своему предначертанию. А без этого крота данные ходы роются сами по себе, в никуда и ни зачем. Ведь Гегель именно это имел в виду, когда шел дальше Канта, который назвал бытие мира в том виде, в котором оно доступно познанию - «целесообразностью без цели». Гегель показал эту цель, которая сама из себя является одновременно источником всего нового. Тут Гегелю можно верить, можно не верить (в его рассказ про Абсолютную Идею), но с верой, или без веры, а надо понимать – не может внешняя схема его логической работы браться к применению без ее внутреннего смысла. А если это делается, то делается неправомочно. Ну, а если, все-таки, все равно делается, то надо понимать и всю неправомочность философско-логических заключений, сверстанных на этом. А если этого не понимается – то Гегель в этом не виноват.

И вот, мир, как целое, в безгегелевской диалектике, не умеющей поднять голову от земли, ничего нового, кроме миражей, не предоставляет и не может предоставить познающему уму, в котором постоянно подобными миражами возникают то производственные отношения, то аттракторы с бифуркациями, то коллективное бессознательное, то движущие силы противоречий, то еще какие-то поводыри по  пустыням и каньонам территорий, лишенных духовного внеприродного начала бытия.

Нам-то что со всего этого? А нам пора вернуться к той мысли, что Случай создает и вносит в мир новое качества, будучи при этом инструментом «в руках» некоего внеприродного фактора. Вот у Гегеля такой внеприродный фактор – Абсолютная Идея. А у нас кто? Кто или что у нас делает случайное закономерным, пробивает статистические запреты физически допустимого, вносит незаметную или явную новизну в мир? Пока не знаем. На данном этапе нам еще ничего не понятно. И дело здесь не в том, что кто-то хочет темнить или создавать пустую интригу. Просто надо придерживаться объективных обстоятельств. Решительное применение слова «Бог» везде и всюду еще не означает того, что это везде и всюду оправдано. Само применение этого слова не отменяет абсурдности какой-либо теоретической конструкции и не укрепляет ее шаткости своим присутствием.

Например, кто упрекнет в безбожии тех, кто утверждает, что бог есть, и этот бог не что иное, как некий эгрегор? А что такое эгрегор? А это люди тысячелетиями думали, что бог есть, а эманации серого вещества этих людей создавали субстанции соответствующих мыслей, которые по принципу притягивания подобного к подобному собрались в одну большую разумную свалку тонкой материи с приблизительно одним содержанием о том, что бог, якобы, есть. Эта свалка и называется эгрегором. Он (эгрегор) мыслит и хочет жить, а для того, чтобы расти и питаться подобными мыслями, он проводит различные рекламные акции на земле (чудеса, явления, исцеления, исполнение молитв и т.д.), чтобы иногда подтверждать, что бог (то есть он, этот эгрегор) есть. Есть эгрегоры христианства, мусульманства, буддизма и т.д. Такой бог нам совсем не Бог, как мы это понимаем, и поэтому огульно называть нашего внеприродного командира случайности Богом, еще рано. Надо разобраться.

Может быть, эгрегоры и в самом деле есть, и они нами управляют. Кто знает? Здесь просто трезвый и неспешный подход, причем даже не во вред материалистам, которые сейчас раздражаются только от одного упоминания возможности каких-то сущностей вне природы. Они зря возмущаются. Автор в допущении этих сущностей исходит именно из глубинных принципов материализма. Ведь, если по материализму сознание (абсолютно нематериальное явление мира) является всего лишь свойством высокоорганизованной материи, то почему эта высокоорганизованная материя не может создавать эгрегоров, чертей, ангелов, призраков и всего прочего, которое, все-таки, намного более материально по предполагаемому составу, чем сознание, и гораздо ближе по возможностям к высокоорганизованной материи? Если материя может одно, то должна легко справиться и с другим. Приятно осознавать, что хоть здесь мы с материалистами так едины…

Итак, что-то есть, но мы знаем о нем очень мало. Тем более, из-за того, что мы о нем еще ничего не знаем, нам бы хотелось убедиться, что мы ничего не придумали, и для этого случая мы и помянули выше синергетику, которая утверждает, что материя сама из хаоса и бессмысленности порождает свой порядок и смысл. Потому что единственным вариантом нашему предположению была бы именно самоорганизация. Нам теперь, хоть уже и должно быть ясно, что никакой самоорганизации не может быть, но придется приостановиться и разобраться с этим еще раз, поскольку и без синергетики сейчас уже тоже никак нельзя. Нас просто не поймут. Скажут – они отстали, ничего не знают про синергетику, а то бы… И так далее. Нет, без синергетики никак нельзя. Ведь не на пустом же месте синергетика возникла, она возникла на научно осознанном факте того, что в составе материи нет физических свойств, обеспечивающих организацию материи в упорядоченные и стабильные формы. Если бы такие свойства у материи были на физическом плане, то никакая синергетика не нужна была бы, и физика давно бы обо всем поведала. От отчаяния, от мрачного понимания того, что достигнут предел возможностей объяснить организацию материи внутренними свойствами ее составных частей, синергетика выскакивает из этих внутренних свойств и распространяет над всей материей некую самоорганизацию, которая не в составе самой материи, но при ней (только при ней!) как некое ее внешнее свойство.  Здесь виден благородный и бойцовский порыв остаться именно без некоего нематериального наличия Творца, хотя бы даже в форме слепой самоорганизации.

«Синергетика» –  это слово сейчас настолько же модное, насколько звучно само название этой… чего? Куда ни глянь, везде и всюду синергетику называют наукой. Или чуть скромнее – «новой наукой». Иногда ее просто и обыденно даже называют – «наукой будущего», очевидно предполагая, что в будущем, как и у любой научной дисциплины, у нее, все же, появится предмет исследования, что и характеризует, прежде всего, любую науку, как науку. Пока же сама синергетика с предметом своего исследования не определилась. Как дисциплина она изучает неизвестно что и всё подряд, и поэтому лучше всего себя чувствует в качестве некоего внештатного и междисциплинарного консультанта других наук. Как дисциплина синергетика не имеет никаких понятно очерченных внешних признаков или внутренних иерархий, она есть не более чем способ интуитивно-математического «понимания», не имеющий моделей конкретного приложения к конкретным системам. Она -  некий вид трактовки причин вероятных движений. То есть, по своей сути, она, как дисциплина, даже не междисциплинарное, а внедисциплинарное явление. Появилась она из химии, кинулась в физику, но, почувствовав себя там неуютно, тут же перешла к мозгу и к общественным исследованиям. Но и здесь мы до сих пор не имеем ни методов синергетического моделирования, ни путей синергетического предсказания, потому что наличие человека, как участника процессов, всегда делает любую систему достаточно непредсказуемой для любого сценария. Синергетика ведет себя настолько эластично, (перемещаясь между дисциплинами), только благодаря использованию традиционной математики, потому что она – это всё тот же самый матанализ и математическое конструирование в самой традиционной форме нелинейных математических моделей. Сила синергетики кроется в том, что она может теоретически коснуться всего, не коснувшись ничего практическим или конкретным образом. И любимое слово синергетики – «самоорганизация».

При этом видится непосредственно сам главный порок синергетики, который состоит в том, что источник самоорганизации ею опускается в зону элементарных частиц, полей и квантовых взаимодействий микромира. Синергетика не есть нечто новое в человеческой мысли. Синергетиками были еще античные Гесиод, орфики и пифагорейцы. Правда, они в ту пору еще не знали такого термина и не могли его к себе применить. В те времена основным вопросом поиска мудрецов было некое «первоначало всех вещей», ибо понятие Хаоса не было новым для древних греков, и они прекрасно понимали, что для существования упорядоченного мира требуется некое организационное усилие над хаосом. Основной вопрос того времени был очень четко обозначен Аристотелем, который попытался увенчать своими трудами историю эллинской мысли, и сформулировал его так – «почему существуют вещи?». Древние греки ответили очень правильно – вещи существуют через некий разум, ум, Нус, Логос, Идею. Потом Аристотель их неудачно попытался поправить, создав учение о формах и вернувшись к анимизму (наделению вещей душами). Но были и такие разработчики данного вопроса, которых Аристотель даже и не поправлял, а просто скептически упоминал. Это как раз наши Гесиод, орфики и пифагорейцы.

У Гесиода сначала был хаос в виде тучеобразной материи, а затем из этого хаоса возникли Земля и Эрос, который как раз и стал заниматься тем, что организовывать мир. Что сделало Эроса таким разумным менеджером? Да, ничего! По Гесиоду Эрос - это просто не отдающая себе никакого отчета некая мудрость. Это не разум и не демиург (личностное главенствующее божество). Можете это даже кармой назвать, по смыслу ничего не поменяется. Хотя такой Эрос даже мощнее кармы, потому что он даже неживой природой рулит, а не только живым разделом мира. Основной смысл здесь все тот же – организация мира без разумного начала. Это и есть синергетика, то есть самоорганизация. Что такое самоорганизация, как не именно то, в самом-то деле, что сказал Гесиод, – некая обезличенная мудрость? Гесиод был первым.

У орфиков родословная Эроса другая. У них из мировой тьмы появилось яйцо, которое раскололось и породило  Эроса. Из Эроса уже, в свою очередь, произошли люди и свет. Причем Эрос слыл большим оригиналом, потому что имел голову быка и сияющие крылья, был двуполым и носился по эфиру. Это тоже чистая синергетика – потому что само собой всё вот так и сорганизовалось. Яйцо само появилось, само же оно раскололось и все остальное само собой происходило, самоорганизуясь. Если говорить о самоорганизации, то возможны, как видим,  любые варианты. Кто может указать на какие-то обязательные вероятные или невероятные обстоятельства тому, что самоорганизуется? У него свой путь и свое внутреннее законодательство.

Пифагорейцы еще более напутали в этом вопросе, выдвигая в качестве изначальной стихии мира некое «беспредельное», которое почему-то находится у них сразу и за небесным сводом, и в чувственном мире. Это беспредельное у них - некая самостоятельная субстанция, из которой само собой все произошло, и через дыхание которой существа разделяются друг от друга. Впрочем, пифагорейцы любили тайны и посвящали в свои знания даже далеко не всех участников собственного ордена. Тут тоже большая тайна, но идея та же самая – самоорганизация.

И если уж упоминать всех, то куда по большому счету от синергетики деть и Гераклита, у которого все произошло из огня? Заметив (диалектически!), что окружающий мир все время изменяется и при этом остается тем же самым, он указал на еще одно явление, которое, по его мнению, абсолютно схоже с этими характеристиками. Это огонь, который всегда один и тот же, но который при этом одновременно все время движется, меняясь. Из сгущения и разрежения огня все и происходит. Самоорганизуется. Варианты, действительно, возможны любые.

Современная синергетика, конечно же, про всяких быков, небесный свод, Эросов и  про подобное не говорит. Она говорит об аттракторах, бифуркациях, флуктуациях, диссипативных структурах и других очень важных вещах. Времена другие. Но по своему главному принципу она от античности ничем не отличается и является просто новым витком все тех же идей на новом уровне знаний. И упомянутые теории древних греков, и современная синергетика, базируются только на креативности хаоса, то есть на его способности к творческой созидательной работе. Помимо главного вопроса – откуда в хаосе такие способности и почему он тогда, все-таки, хаос, хочется напомнить еще одно: никакого хаоса в физическом мире никогда не может быть, потому что тогда не будет самого физического мира. Даже если себе представить то, что существует только одна элементарная частица, то ей уже необходимо иметь для своего движения некое пространство, большее её объема, ибо недвижной материи не бывает. Чтобы она могла двигаться, и чтобы существовало подобное пространство, должны уже существовать и работать все физические константы, определяющие физические условия и возможности движения. Потому что практически все эти константы относятся именно к микромиру. Из пяти констант, относящихся к вакууму, путем различного их взаимодействия образуются все остальные (всего около 25). Если существуют все физические константы, то это уже никак не хаос. Даже если не все константы существуют, даже если только одна имеется в наличии, то это тоже уже не хаос, это уже строгий порядок. Если мы говорим, (синергетика говорит), что хаос может порождать порядок, то, как же хаос может его порождать, если в состоянии хаоса не может быть никакой материи, то есть, не может быть ничего вообще - ни того, из чего можно порождать порядок, ни того, в чем непосредственно хоть что-то можно порождать? А если материя появляется, то она уже существует по всем своим строгим физическим обстоятельствам и хаосу уже здесь делать нечего в смысле какой-то организации. Здесь последовательность очевидна – материя не может появиться до тех пор, пока не будут существовать внешние ей условия порядка. Порядок существует, таким образом, до материи, и его источник не в материи. Этот порядок организует не столько материю, сколько обстоятельства ее появления, и затем именно в этих обстоятельствах физический мир существует и дальше. Если искать источник этой организации в хаосе, то есть в его способности к самоорганизации, то тогда вообще не в чем искать – хаос и нечто существующее реально несовместимы.

Таким образом, синергетика не решает вопроса возникновения мира (что ее не особенно-то и волнует), но тем самым она не решает и логической необходимости самоорганизации, как всеобщего принципа развития. Ведь если хаоса быть не может, то мир был организован всегда, и с самого начала имел в себе развитие, родословная которого не из хаоса. А всё, что остается синергетике – это некая  локальная самоорганизация некоторых состояний, что вторично основной организации мира, и не может объяснять ничего, кроме того, что не относилось бы к отдельным процессам, отдаленно похожим на самоорганизацию. Сама синергетика возникла как раз из таких вот локальных процессов. Она возникла из того «Ах!», которое произнесли наблюдатели некоторых нелинейных процессов, происходящих в некоторых пробирках некоторых смесей некоторых лабораторий. Вот теперь мы наблюдаем, как это «ах!» от пробирки стало переноситься на весь мир в целом, как на такую же пробирку, в которой когда-то произошли беспричинные изменения, то ли окраса вещества, то ли его сотрясения неким нелинейным эффектом по принципу «всё вдруг». И в самом деле, если такое бывает в пробирке, то, как не расценить это, как присущее всему миру? (Сравним логические предпосылки античности, которые вышли из понятия хаоса как «ничто», и логические предпосылки синергетиков, которые вышли из химической пробирки!!!) Впрочем, про пробирки давно уже все забыли, и теперь без синергетики и шагу нельзя делать не только в объяснении материи, но даже в трактовке социальных изменений или в описании работы мозга. Но для начала надо бы объяснить хотя бы материю. Говорят, что подобное объяснение у синергетики уже практически в кармане, и надо только подождать.

Часто приходится слышать, что материя еще не до конца изучена,  и, возможно, ниже того микроуровня, который мы сейчас знаем, находится еще что-то более мелкое по размерам или энергетическим составляющим, еще нечто такое субэлементарное, и кто может утверждать, что когда мы его найдем, то нам не откроются, наконец-то, внутренние свойства материи к организации? Но, во-первых, материя практически изучена, и это очень интересный и значимый момент нашего времени. Ничего серьезного мы в материи больше не найдем, это раз. А два – это то обстоятельство, что мы даже того уровня, что достигли (элементарного), не только не можем объяснить в привычных понятиях, но даже и увидеть никогда воочию не сможем. Этому есть определенные неустранимые причины, но об этом потом. Сейчас о другом. В этой спасительной надежде на субэлементарный уровень видна очень слабая логика, которую можно даже назвать «антилогикой», потому что, если уж вы на сложно организованных участках материи не нашли ничего другого, кроме разложения этих сложных организаций на простые составляющие, в которых уже ничего не понятно, то чего же вы ждете от каких-то совершенно простейших и субэлементарных ее частей? Как вы собираетесь в предельно простом обнаружить невероятно сложные источники организации?

Разговоры о том, что вопрос проникновения в тайны существования субэлементарных частиц держит в руках все будущее естествознание, не только антилогичны, но и напрямую странны, ибо уже ниже атома существуют только разрозненные элементы, не образующие никакого взаимодействия. Они даже не могут образовать из себя каких-либо взаимно устойчивых комбинаций, а не то, чтобы выступать посредниками сложной организации. Чем ниже и глубже вы будете проникать в мир элементарных частиц, тем элементарнее будут их свойства, и тем элементарнее, соответственно, будут возможности наблюдаемых объектов к созидательному взаимодействию. Давайте именно здесь искать истоки самоорганизации! Давайте искать истоки самоорганизации здесь, где все элементы материи вообще никогда не были бы замечены именно по результатам взаимодействия, поскольку здесь никакого взаимодействия уже не происходит! Из отсутствия взаимодействий так перспективно выводить закономерности взаимодействий!

Антилогика - это новый и остроумный прием, однако его перспективность, очевидно, может быть доказана, все-таки, не в системе приемов синергетики. Потому что синергетикой занимаются люди искренние, талантливые и широко образованные. У них свой путь. Они хотят, чтобы мир стал до конца понятным. Тем более что пример самоорганизации нам известен. Это, правда, единственный самоорганизационный процесс в мире. Но он есть и он существует. Это - процесс затухания всех процессов, и причина этому самая физическая – разность потенциалов (давления, температуры, энергетических уровней, зарядов, химических потенциалов). То есть, это самоорганизация в направлении противоположном любому развитию. К остановке развития. Такая самоорганизация в мире действительно существует. Ее описала термодинамика. Синергетики мечтают о другой.

Эти мечты продиктованы бунтом мощного интеллекта против непознаваемого рядом. Видя, что мир непонятен в самих своих основах, такой интеллект ощущает себя в клетке ограничений своих возможностей и стремится расширить границы прутьев все дальше и дальше. Если этот интеллект найдет в материи то, что он ищет, то это будет для него самым печальным – клетка превратится в склеп, за которым уже нет ничего, кроме окончательно понятной материи и случайного человека в ней, без смысла и без будущего…

Но, прежде всего, даже при подобных трагических в своей перспективе целей, синергетики, по мнению автора, должны разобраться с одним из основных вопросов своей теории, который они, или не видят, или им просто некогда. Хотя вероятно и то, что автор просто недостаточно логичен, чтобы осознать этот парадокс синергетики правильно. А парадокс состоит в следующем – синергетика рассматривает мир как суперсложный ансамбль различных процессов, выступающий как целое, которое  самоорганизует варианты своих собственных событий. Синергетикой представляется, что множество событий имеет равную реальность осуществиться. Вероятность прихода к жизни каждого из бесконечных событий в этом ансамбле возможностей бесконечна, и какой-либо вариант продолжения избирается стихийно самой этой системой в момент некоего фазового перехода (точка бифуркации). Так вот, здесь совсем ничего не понятно – когда из бесконечного множества вариантов развития самовыбирается только вот эта единственно реализующаяся подвижка событий в абсолютно единичном и единовариантном направлении, то разве это не момент резкого упрощения системы, где всех этих бесконечных вариантов уже нет, а система в момент своего главного рабочего процесса не синергетическая? Более того – по смыслу это процесс вполне термодинамический, а не синергетический. То есть, в момент «самовыбора» система  ведет себя совершенно как термодинамически затухающая  и упрощающаяся, а не как синергетически усложняющаяся и насыщающаяся бесконечными возможностями. Получается, что сам смысл, сам корень синергетических новшеств основан на обычном классическом термодинамическом процессе перехода из состояния в состояние по принципу понижения всех сопутствующих параметров! Это и есть сама синергетика? В ней все ноги растут из термодинамики, а все остальное – наносное и придуманное. Не надо рассказывать, как вы это понимаете – покажите, как это работает, и мы скажем, что это такое. А работает это в точности так, как работает все вокруг – от высшего потенциала к низшему, когда всё бесконечно вариантное (максимум) переходит в единственно реализующееся (минимум). Обычная термодинамика. Мы об этом и без синергетики знали.

Причем (самое смешное!!!) это всегда происходит по принципу наименьшего действия (потому что по другому принципу вообще ничего в физике не происходит, если вообще что-то происходит), когда избирается наиболее экономичный по энергетическим затратам процесс! Зачем вообще в синергетике рассказывается о каких-то вариантах организации, если есть всегда только один возможный вариант – по самой низкой энергии исполняющегося процесса? Весь сценарный потенциал синергетики состоит именно в этом – в одном термодинамическом переходе. Забавно.

Можно, конечно, строить какую-то теорию только на противоречиях, но на противоречиях самой себе – в этом синергетика уникальна, как научная теория. Но она верит и надеется. Во что верит – понятно. А на что надеется? Она надеется на новые достижения физики элементарных частиц. А мы уже ни на что такое не надеемся относительно возможностей синергетики, потому что у нас есть свой вариант этим надеждам, и мы к нему непосредственно и возвращаемся.

Итак – никакой самоорганизации мы даже в шутку не признаем, потому что это Случай видоизменяет развитие мира под руководством неких потусторонних сил. Давайте уже приведем какой-нибудь этому пример. Аристотелевская работа «чистой мыслью» очень увлекательна, но утомляет и притупляет интерес. К тому же вспомним, что Аристотель был всегда прав в мелочах, но всегда умудрялся из этих правильных мелочей складывать совершенно неправильные выводы. Потому что исповедовал именно «чистую мысль». Например, этот невероятно умный (может быть  - самый умный за всю человеческую историю) человек, доказал метафизическим анализом с помощью чистой логики, что тела с разным весом в вакууме будут падать с одинаковой скоростью. Каково!!! И каков был его вывод? А вывод, к сожалению, был таким же строго логическим – поскольку падение с одинаковой скоростью разных по весу тел есть очевиднейшая глупость, то никакого вакуума в природе быть не может. Во всем был изумительно гениален! А Галилей и Ньютон пошли в природу за примерами, и полторы тысячи лет аристотелевского владычества в науке как ветром сдуло. Пойдем и мы за примерами.

Археология. Это будет самым корректным примером, Потому что здесь нет никаких абстрактных моделей, которыми могут грешить другие науки. Здесь нет никаких допущений, как в других науках - или откопали, или не откопали, какие тут могут быть допущения? Нет здесь также и различных только предполагаемых для природы объектов (типа кварков, гравитонов и пр.), а есть только те объекты, которые есть перед глазами и которые можно потрогать руками. Удивительная наука! Результаты археологической науки, пожалуй, самые бесспорные по очевидности. Давайте же, перечислим некоторые из этих бесспорных результатов.

Впервые слово «археология», как обобщающий термин некоего процесса поиска в земле различных древностей, ввел Платон. То есть, уже тогда, в пятом веке до нашей эры, было представление о том, что позади у человека – древность, и в земле от нее осталось много интересного и забытого. С тех пор артефакты раскопок из личных коллекций попадали снова в землю, и снова извлекались новыми археологами вместе с уже другими артефактами позднего времени. Коллекции предметов из раскопок росли и ширились, чему способствовало еще и то, что рынок антиквариата всегда был одним из самых живых и прибыльных. Начиная приблизительно с XVI века, археология систематизировалась, превратилась в науку, и древние времена стали изучаться по ее экспонатам из научных хранилищ и музеев. С этого момента появился и еще один дополнительный стимул к раскопкам - возникли меценаты от науки. И уже не в целях просто антиквариата по всей земле начали расходиться археологические экспедиции, которые по особой системе классифицировали, изучали и оценивали то, что удавалось извлечь из мест бывших поселений.

Короче говоря – рыли, начиная с пятого века до нашей эры, как минимум. Теперь перенесемся в XIX век, и увидим, как, начиная с 1822 года по 1837 год, то есть в течение 15 лет, десять раз (в среднем один раз за 1,5 года) отрыли то, чего до этого ни разу не находили за прошедшие 2300 лет. За 2300 лет ни разу, а за 15 лет десять раз. Вдумаемся… Статистически это абсолютно невероятное событие. Причем в трех случаях из десяти – никто ничего не рыл вообще, всё оказалось прямо перед глазами. В двух случаях из десяти никто вообще ничего не искал и наткнулся случайно. В остальных случаях искали одно, а нашли совсем другое. 2300 лет копали, что-то разыскивая, а в течение 15 лет были случайно найдены уникальные артефакты, подобных которым никто никогда до этого не видел и даже не предполагал, что они могут быть. Дадим хронологию этих событий

1822 год, грот Пэйвилэнд в Англии, преподобный Баклэнд (просим особо отметить это обстоятельство!) находит здесь захоронение женщины вместе с бивнями слона.

1825 год, та же самая Англия, где в пещере Кенте Холл находят кости человека вместе с костями пещерного медведя и пещерной гиены.

1825 год, Франция, Лангедок, основной винодельческий район страны  (40% розлива всех французских вин), во время раскопок обнаруживаются кости человека вместе с костями вымерших животных.

1828 год, опять Франция, Бизский грот, опять кости человека лежат вместе с костями доисторических животных.

1829 год, в Пондре находят лежащие вместе останки человека, носорога и гиены.

1930 год, местечко Аббевиль близ Парижа. Некий Казимир Перье открывает здесь врачебную практику. От скуки молодой человек гуляет по окрестностям с намерением заняться любительской археологией. Неожиданно он находит для этого очень дешевый способ – в окрестностях Аббевиля роют канал, и он  просто рассматривает срезы стен. Ему начинают попадаться каменные орудия вместе с костями бегемотов и носорогов.

1833 год, в Бельгии крестьянин побежал за зайцем, заяц юркнул в нору, крестьянин в азарте следом за ним (!), а за норой оказалась пещера, в которой кости мамонта лежали вместе с останками человека.

1833 год. Сиврэ (Франция), местный нотариус Андре Бруйе, слывущий в округе за большого чудака, каждый вечер совершает двухчасовый (!) поход в Шаффо, где есть пещера. В этой пещере он отбирает камни и носит их домой (еще два часа, да еще с камнями, надо полагать!).  Он отбирает обработанные человеческой рукой камни и костяные орудия, а на обломке одной из костей обнаруживает невероятно изящное изображение двух ланей в прыжке. Рисунок настолько профессионален, что ланей идентифицируют с теми, которые водились в этих местах в ископаемый период.

1833 год, городок Верье (Швейцария), рабочие ведут дорогу в горах и находят дыру в скале. В этой дыре кто-то из любопытных увидел вход в пещеру, и он ли, или кто другой, но в пещере нашли гравюры на кости, где изображены ископаемые животные.

1837 под воздействием этих находок начинаются первые в истории вскрытия слоев древнекаменного века. Буше де Перт находит следы человека «допотопного» периода истории Земли. Он же позже находит здесь и первую известную в археологии скульптуру, сделанную человеком каменного века.

Вот такая история. Что здесь произошло особенного? О так называемых «доисторических» животных к тому времени уже знали, и называли их именно так, потому что само понятие истории ассоциировалось в этом аспекте с существованием на земле человека. Твердо зналось, что был некий период, когда жили вот такие животные, которые затем вымерли, а значительно позже появился сам человек, и началась «история». А когда появился человек? Это также твердо знали – около 6000 лет назад, как следует из Библии! Ведь Библия – «слово Божье», а как не верить Самому Богу? И вот – на, тебе… Доисторические животные жили бок о бок с человеком! Возраст человека далеко старше шести тысяч лет! Или Бог ошибся, а тогда он не Бог, или Библия имеет других авторов… Вот так точка бифуркации и возникла через статистически невероятные события, которые дали доказательство возраста человека, далеко превышающего библейские каноны. Человек получил возможность новых путей…

В отличие от сентября, случай с которым в XX веке мы заметили, но не смогли объяснить, здесь объяснение довольно прозрачное. Человек созрел до способности искать Бога и находить Его, не тыча пальчиком в «священную» книжку, а исходя из других обстоятельств. Из чего-то более основательного и насущного. В соответствии с этим человеку Случаем (!) были даны археологические артефакты, раскрывающие истинный характер книги, которая до этого считалась продиктованной Вседержителем. Причем, обратите внимание, как планомерно это произошло – первым нашел священник (кто после этого скажет, что у Бога нет юмора?), затем находили просто рядом расположившиеся артефакты, что могло еще говорить о случайности (например, хоронили первые человеки женщину, рыли могилу, наткнулись на бивни, и использовали их в качестве обрядового орнамента; или понатаскали люди в пещеру откопанные в древних слоях останки доисторических животных, да так и ходили через них, спотыкаясь, пока сами там не померли, и т.д.). Сразу нельзя было – слишком ново. Ну, а когда всем уже стало ясно, что тут все возражения против прямого значения этих фактов работают слабо, появились два последних прямых доказательства: гравюры на костях. Если человек изображал в своем искусстве этих животных, значит, он их видел, а если видел, значит… Понятно. Помимо статистической невероятности этих пятнадцати лет за более чем двухтысячелетний период, сюда можно добавить абсолютную невероятность и этого совпадения – постепенного увеличения аргументированности доказательной базы.

А если присовокупить сюда еще и невероятный уровень случайного в большинстве этих находок, то намеренное создание этой ситуации каким-то сценаристом становится еще более ясным. И, конечно, не стоит забывать, что всё это началось буквально в тот же самый год, когда Шампольон расшифровал египетские иероглифы и началась египтология, в процессе которой вообще вся истории Палестины с ее достижениями и событиями стала видеться только в отсвете сияния Египта. Здесь тоже акценты оценки цивилизаций сместились коренным образом, причем пренебрежительное отношение к более древним, чем палестинские события, временам, где все народы, кроме божьего,  были дикими и звероподобными, сменилось глубоким почитанием и восторгом к допалестинскому этапу истории, и чего уж тут удивляться, когда на этой волне переоценки древних цивилизаций, через тридцать пять лет после Верье и Сиврэ был найден «Эпос о Гильгамеше», и стало ясно, что Библия не самая древняя книга, а многое в ней  просто списано у шумеров. Как видим, акция была проведена очень жестко, продуманно и необратимо. И, просим отметить - через цепь случайных событий невероятной статистической реализуемости.

Особо хочется выделить, что предусмотрен был даже примерно тридцатилетний период, необходимый для того, чтобы различными научно-чиновничьими мероприятиями зафиксировать, принять к обсуждению, опубликовать, провести экспертизы на фальсификацию, поспорить, утвердить, рекомендовать к принятию и официально признать на высших научных советах государств. Когда относительно вывода о новом возрасте человека бои закончились (а, еще какие бои!!!) и это стало признанным научным фактом,  была открыта цивилизация Шумеров. Чтобы одно другому не мешало и увенчалось главным нюансом в спокойной и трезвой обстановке. Как необходимое следствие.

Причем сдались  и признали окончательно то очевидное, чего нельзя было не признать, только опять же после случая в пещере Альтамира. До этого всё готово было, чтобы объявить о величайшем научном открытии без всяких обиняков, но как-то даже язык не поворачивался – несколько рисунков на костях и вековые церковные традиции…. Трудно было. И вот пещера Альтамира. Что там произошло? Некий археолог-любитель (!) периодически проводит там раскопки. Ищет, сам не знает что. Да еще и зачем-то таскает туда свою дочь девяти лет. Девочке скучно. Она скучает в темных сводах целых три года, и, наконец, делает то, чего никогда не сделал бы ее отец, увлеченный рытьем грунта и обшариванием закоулков. Она поднимает голову вверх,  и говорит: «Папа, смотри – быки бегут»! Девочка Мария нашла наскальные картины! Она нашла их в таком количестве, что про церковные традиции забыли. На этих картинах были изображены во всех подробностях те животные, которых человек, будь он возрастом 6000 тысяч лет, никогда не смог бы увидеть своими глазами. Это произошло в 1866 году. Вот так происходят творческие включения случайных обстоятельств! Все было предусмотрено, и даже голову девочка подняла тогда, когда это следовало из расписания назначенных событий.

Или вот еще пример. Он тем более интересен, что связан с предсказанием. Инки, обиженные испанскими завоевателями, напророчествовали, что это конкистадорам даром не пройдет, и наступит время гнева Солнца, когда вскроется Храм Золота. Поразительно уже то, что речь шла о каком-то золоте, которое хранится в каком-то храме, потому что бывший свинопас Писарро, победивший с сотней солдат восемьдесят тысяч инкской армии, был оснащен и снабжен полномочиями испанской короны именно для поиска золота, и от него ожидали именно этих результатов, а не просто воинских побед. Завоевав Куско, столицу империи инков, конкистадоры ограбили и вынесли оттуда все, что можно было. Плюс в качестве выкупа за свою жизнь, вождь инков Атауальпа предложил еще золота из известных только ему источников. Он обязался полностью на высоту своей вытянутой руки наполнить все те помещения, в которых он по-царски содержался в качестве пленника со всеми своими женами. Ему не поверили, но он знал, что говорил, и верные соратники золото доставили. Шесть тонн! Триста килограммов из них досталось Писарро. После этого и самого вождя, и его дилеров допросили с пристрастием, и выгребли все остальное, что уже не укладывалось в рамки предварительного соглашения. Атауальпу убили. Обшарили еще раз все вокруг, и начали колонизационные мероприятия.

В XX веке считалось, что золота инков в Перу больше нет. И вот в 1949 году в том же Куско землетрясение раскалывает землю на локальном участке и в этом разломе глазам человечества предстает тот самый Храм Золота, по которому оно пятьсот лет топталось и не могло найти! Уже только это - интересный момент. Кроме того, интересно, что землетрясения в Куско не редкость. Они здесь происходят с определенной и утомительной регулярностью, потому что город находится в зоне так называемого сейсмоактивного Тихоокеанского Огненного Кольца (цепи молодых вулканов, опоясывающей всю Землю), а в 1650 году произошло небывало сильное землетрясение, которое просто стерло город с лица земли. Остались только основания древних инкских храмов, которые испанцы использовали в качестве цоколей новых зданий, возводимых по программе восстановления. Много странных обстоятельств.  Случайная вероятность их сомнительна – глобальные землетрясения ни разу даже не намекнули на хранилище золота, а какое-то точечное движение пластов открывает именно ту зону, где хранятся депозиты, и ничего вокруг!

Дальше идут другие совпадения. Естественно, что невольная археологическая находка возбуждает новый интерес к истории инков, и это стимулирует различные командировки в Перу этнографов и антропологов. Время послевоенное, средств мало, эти командировки захлебнулись бы ограниченностью финансирования, но начинается программа поиска скрывшихся в Южной Америке нацистских преступников, и специалисты по этим местам наделяются достаточными ресурсами, чтобы без помех исполнять тайные аспекты своей миссии. Поиск нацистов часто идет именно под прикрытием археологических экспедиций. Группы исследователей, чаще всего, так и формируются – детективы по розыску плюс этнографы, знающие местные обычаи, географию, и главное – язык. Еще одно совпадение, которое насытило денежными вливаниями археологические мероприятия, на которые всегда тратится меньше, чем на любое другое в практике научных исследований.

А вот следующее совпадение – не проходит и года после вскрытия храма, как на фестивале в Пуакартамбо антрополог Оскар Нуньес дель Прадо в многотысячной толпе гуляющих случайно  натыкается на двух индейцев, которые свободно разговаривают между собой на языке инков! Он не верит своим ушам, потому что к этому времени считается, что инков уже пять веков, как нет на земле. После завоевания империи они смешались с народом кечуа, ассимилировали и исчезли. Дель Прадо мертвой хваткой вцепляется в них, и в результате его работы мир узнает, что на высоте 4000 метров над уровнем моря, в горах, живет около 600 инков, потомков жреческой касты, сохранивших верования, обряды, религию и ожидающих исполнения пророчества о гневе Солнца, когда Храм откроется и на земле начнутся новые времена. Они ушли туда от конкистадоров, спрятались, самоизолировались от мира, и держат место своего пребывания в глубокой тайне.

А к Перу уже совсем другое отношение! Про эту окраину земли уже знают все, потому что за два года до этого Мария Райх в одиночку, выцыганив у правительства Перу вертолет, начинает составлять карту рисунков знаменитого плато Наска,  случайно замеченных ранее исследователем Полем Каско с самолета, на котором он пытался обнаружить источники воды. В череде загадок древних цивилизаций появилась, пожалуй, самая таинственная – невероятно точные направлений линий каменных рисунков, которые уходят за горизонт и заметны только с полетной высоты. Они объединяют в себе сложный и неразгаданный до сих пор симбиоз обсерваторных и  календарных схем, указывающих, к тому же, на точное расположение таинственных по происхождению подземных каналов чистой воды. В итоге и к пророчеству «темных шаманов», и ко всему, что связано с инками, возникает невероятный интерес, и уже через четыре года этих инков посещает научная экспедиция. Еще через четыре года жрецы сами приходят к людям и, проанализировав все данные, объявляют – пророчество исполнилось, приближается его время, и момент исполнения они отметят необходимым для этого ритуалом, который держат в запасе уже шестую сотню лет в полной готовности.

Нетрудно заметить, что в этой истории столько случаев нанизалось друг на друга, что приписать все случайности очень сложно даже при самом большом желании. Достаточно просчитать одну лишь статистическую вероятность того, что на одном из праздников среди семидесятитысячной толпы, человек, приехавший сюда издалека, сталкивается с двумя разведчиками жрецов, ожидающими пятьсот лет факта открытия храма, и изо всех семидесяти тысяч, окружающих этих людей, только эти трое знают язык, на котором они могли бы объясниться, и нам станет ясно – это статистически невероятное совпадение. А ведь при этом дель Прадо - вообще один из немногих на Земле, кто этот язык знает! Кроме того, он же единственный, кто может сообщить им достоверно и в подробностях ту новость, которую они осторожно хотят выведать. Добавим, что на сотни километров вокруг - этот антрополог единственный, который вообще способен понять и поверить тому, кто эти индейцы есть такие и о чем они рассказывают. Невероятных совпадений слишком много даже для одной только этой сцены, без учета всех тех сопутствующих случайных обстоятельств, которые мы изложили выше.

Жрецы не торопятся с оглашением подробностей пророчества, и делают это только в 1996 году, исполняя тот самый долгожданный ритуал в нью-йоркском соборе Иоанна-Богослова. По их мнению, вот именно теперь пришло время исполнения древнего предсказания.

В чем смысл этого пророчества? Содержание его не назовешь базирующимся на принципах лаконизма. Как и любое пророчество, это всегда больше разговор о наболевшем. Но зерно их сообщения ясно – наступают совершенно новые времена для человека, это будут времена нового духовного прозрения и магистрального движения к гармонии и Золотому Веку. Это основной смысл. Хотя, смысл любого пророчества скрыт часто даже от самих пророков. Про Золотой Век – слишком затертая идея, чтобы считать именно это целью событий. Всем остальным, включая и приветами от жрецов Иисусу Христу с Буддой, также можно пренебречь. Это уже наносное. Отсечь можно и различные духовные наставления быть собой и смотреть на мир глазами своей души. Этого добра и без них (без инков) полно вокруг. Что же остается важного? Только одно, непосредственно связанное с необходимостью не когда-либо, а именно сейчас провести ритуал. А именно – наступило время получения человеком какого-то нового знания.

Вот так это древнее пророчество оценивает главное, что сейчас происходит на земле. Как не поверить в это пророчество, если его предыстория столь изобилует такими невероятными для «просто случайного» обстоятельствами?

Примеры можно добавить. Возможно, при более насущной необходимости они появятся позже, а пока надо работать дальше. А что у нас может быть дальше? А дальше у нас следующая глава. Нам надо найти путь к тому, чтобы понять, как всё это происходит, как работает случайность и в чем ее мудрый источник. Потому что если мы будет только приводить примеры, то мы ничего не поймем.

 

 

 

Митгард и Утгард

 

У древних германцев весь окружающий мир делился на две зоны – Митгард и Утгард. Митгардом назывались известные территории, а Утгардом неизведанные. При этом известными считались не те земли, которые обозримы взглядом при свете дня, а только те, где ступала нога соплеменника. Там, где охотились, или просто побывали, уже был Митгард – свой, родной и понятный. Там же, где никто еще не был, там был Утгард – не просто таинственный, но враждебный и совершенно иной по форме своего бытия. В этом Утгарде все происходило страшным, непривычным и не принятым в традициях Митгарда образом. Оттуда не было возврата, там жили таинственные и опасные существа, там не было место живому человеку. Умершего относили в Утгард (буквально туда, где считалось, пролегает граница Митгарда) и оставляли. Отныне он становился врагом и пребывал в Утгарде.

Помимо всех опасностей, которые сопровождали племя, существовала постоянно еще вот эта опасность некоего соседства с инобытийной человеку системой жизни, от которой ничего хорошего ждать нельзя. И даже хуже того – с наступлением темноты Утгард активизировался и подступал прямо к порогам жилища людей. Во тьме раздавались звуки присутствия его существ, они окружали и подстерегали человека в напряженной ожидающей тишине. Митгард же ютился только в зоне стен спящего дома под мерцающие огоньки притушенного на ночь костра.

Так работает человеческое сознание в оценке того, что оно знает, и того, чего оно не знает. С развитием цивилизаций аналогом подобного Утгарда было незнание тех или иных природных явлений. Не зря за всеми дождями, ветрами, молниями, засухами, морозами, землетрясением, морскими бурями и всем остальным предполагались некие живые сущности, редко когда проникающиеся кардинально интересами человека при осуществлении своих мероприятий. Таинственное страшит.

Шли века, росло знание о природе. Таинственного не осталось. Исчезли мифы. Позабылись мифологические существа. Наука раскрыла мир и превратила его в сплошной Митгард. Более того, никакого Утгарда вообще уже не стало. Все, что следовало еще узнать, находилось теперь только в самом Митгарде.

Вдохновленная успехом, наука,  устами Огюста Конта впервые заявила – «долой философию»! Философия – это всего лишь игра отвлеченными понятиями, не имеющими объектной базы в реальном мире. Философия – это всего лишь остроумное перетолковывание пустых парадоксов, не существующих в природе и не имеющих никакого смысла для практических нужд человека. Философия – это муляж знания, это негативное знание, это обман, потому что философия не научна. А вот наука – это положительное знание, позитивное. Наука не обманывает, потому что всё может доказать экспериментально, и все, что есть в науке – есть в реальном мире. Истинность научного знания можно проверить на практике, а философское знание вообще бессмысленно, потому что оно абстрактно и не привязано ни к чему, кроме как к своей же внутренней логике. Наука ничего не должна объяснять, наука должна лишь бесстрастно и обобщенно описать свое знание. Каждая наука в отдельности – должна описать свое собственное позитивное знание. Объединить и объяснить эти знания должна новая философия, «синтетическая», задача которой - свести воедино достижения отдельных частных наук.

Так наука объявила себя вершиной знания и вообще единственным путем познания как такового. Кроме того парадокса, (который почему-то редко замечается) что при этом она, начав с «долой философию», закончила «да здравствует философия», всему остальному  трудно было что-то возразить. И возражать было некому. Кант до этого тихонько прикрыл дверь философии, доказав, что базовые понятия человека существуют до его опыта, то есть являются врожденными, и познает человек через них, (как через единственную доступную ему схему познания), только то, как вещи ему являются через этот врожденный преобразователь видимого в знаемое. А сущность вещей остается для человека скрытой вот этими навязанными его сознанию понятиями, которые переделывают для него эти вещи лишь  в удобоваримые его сознанию явления. По сути, это Кант сказал «долой философию», вернее, долой «традиционную философию». И предложил другую философию, вне опыта, вершина которой – прямая и непосредственная вера.

Все, что было далее профессионального или значимого в философии, произошло в короткое время на немецкой земле в лице Фихте, Шеллинга, Гегеля, и называется это «немецкой классической философией». Называется это всё так не потому, что это была немецкая философия, а потому, что это была последняя классическая философия, то есть чистая работа с понятиями. При этом, что самое главное,  все это было – «антикант». В попытке выйти за границы познания, которые отчетливо провел человеку Кант, Фихте пытается доказать, что эти врожденные понятия не вырастают перед человеком непреодолимой для познающего разума стеной, а создаются неким вторым подсознательным «Я» человека. Фихте совершенно блестящим образом запутывается во всех этих «Я» и «не-я», утверждая, что одно из этих «я» непосредственно и создает природу, к головной боли всех тех, кто до сих пор пытается разобраться в его «наукоучении». Шеллинг, ужаснувшись от Фихте, борется с Кантом по-другому, он говорит – нет никакой разницы между вещами и сознанием, всё абсолютно тождественно, сознание и материя это одно и то же, так как, и то и другое происходит из одного Абсолюта и дифференцируется из него же, отличаясь друг от друга только степенями разумности. И поэтому, что бы человек ни познавал, это на самом деле Абсолют познает сам себя, и все познается правильно. Смело завернул. А закончил все это Гегель, и его «антикант» выглядел так: все у Канта правильно, вещи существуют в себе, а даются нам в явлениях, только в этих явлениях сущность вещей хоть каким-то краешком, но все-таки отражается, и, применив диалектику (всеобщий анализ всеобщей взаимосвязи), можно эту сущность из явлений выцарапать.

Всё. На этом философия закончилась. Далее пошло ее не злонамеренное, но систематическое убийство.

Завершилось это убийство актом экзистенциализма, когда некая группа людей, увидев во времена мировых войн, революционных потрясений и фашистских репрессий, что человеческая жизнь ничего не стоит и может уничтожаться целыми городами, очень испугалась, и объявила основной ценностью, а также единственным реально  существующим явлением мира ощущение собственного существования (экзистенцию). Затем эта группа людей упала на колени перед неизбежностью смерти, объявила мир абсурдом (конечно же – абсурд, если я, такой хороший, должен буду умереть!) и предположила, что в самый момент смерти ощущение жизни (экзистенция) предельно обострится, раскроется во всей своей подлинности и явится истина. А дальше – музыка играй, и плачьте вдовы. И по философии тоже.

Всё остальное многочисленное и своевольное времяпрепровождение с применением сложных философских терминов, существующее сейчас в мире, трудно назвать философией. Вся нынешняя философия - это постоянная попытка нагнать жути этими сложными терминами, через которые не продирается никакая завершенная мысль. В какой-то мере, если физика заменилась математическими значениями, то философия ныне также заменилась только значениями различных терминов, и всё распускание философской мысли определяется только отношениями между этими терминами без конкретной привязки к действительности.

Кроме того, появился еще и какой-то современный философский позор, когда философия кидается на какие-то отдельные отрасли деятельности людей и начинает обслуживать результаты этой деятельности. Средневековую философию презрительно называют «служанкой богословия», поскольку она должна была не просто развиваться в пределах церковных догматов, но и непосредственно эти догматы обосновывать. При этом забывают, что средневековая схоластика создала нынешнюю систему логики, и вообще это было время господства невероятно строгой интеллектуальной дисциплины доказательств – пытались не что-нибудь, а Бога обосновать, и тут не могли себе позволить безосновательной болтовни. И это все равно была философия – наука о мире как таковом и о человеке в этом мире.

Вообще европейская мысль должна средневековой схоластике в ножки поклониться – схоластика спасла философию от вырождения. Время было предельно губительное для развития мысли – в науке царствовал Аристотель, а в философии владычествовали христианские догматы. Думающему человеку просто некуда было податься! Хоть Аристотель, хоть Священное Писание – и то и другое было эталоном истинности, формой завершенности и верховным судом, который через свой собственный свод положений и правил проводил и опознание, и дознание, и обвинение, и который выносил вердикты по очень простому принципу соответствия или несоответствия самому себе. Переписчик ошибся, переводя Аристотеля, и у мухи по воле этой ошибки стало четыре лапки. И эти «аристотелевские» четыре лапки стали даже более реальными, чем  шесть лапок на живых мухах, которые веками роились вокруг задумчивых голов научно-философской элиты Европы. И только в XVII веке Британская Академия Наук специальным решением покончила с этим несоответствием – уже было можно, потому что Галилей и Ньютон пошатнули авторитет Аристотеля.

Вот на примере этой мухи видно наиболее отчетливо – никакого люфта для свободного мыслетворчества не было, ни в науке, ни в философии, ибо Аристотель объял собой и науку и философию. Тем более такого зазора нельзя было отыскать в вопросах, хоть как-то относящихся к изложенному в Священном Писании. Даже атаки на материализм были опасны! Ибо одна из ипостасей Бога, Иисус Христос, был воплощен материально, и превращая материю в ничто, в «низкое», опровергатель материализма тем самым превращал в ничто и в «низкое» физическую плоть Спасителя! Во, как было! И что в этом случае оставалось? Оставалась пустопорожняя болтовня с рассуждениями вообще обо всем, но ни о чем вообще. Но при этом каждый все равно остерегался и хотел быть правее самого Папы Римского, буквально к месту и не к месту выкрикивая догматические лозунги (на всякий случай, ибо времена были суровые, а расправа короткая). Вот для примера обстановки того времени еще одна «показательная муха», а именно сетования Григория Нисского: «Всё полно таких людей, которые рассуждают о непостижимых предметах; спросишь, сколько нужно заплатить оболов – философствуют о рожденном и нерожденном; хочешь узнать о цене хлеба, отвечают: Отец больше Сына; справишься, готова ли баня, - говорят: Сын произошел из ничего…»

И вот здесь европейская мысль, войдя в эру схоластики, могла просто выродиться, скатившись до какого-либо европейского аналога даосизма, где мода отвечать на вопросы не в тему, а как попало, привела бы к жреческому по форме и шулерскому по сути образу духовной практики, когда от учителей ничего умного не добьешься до тех пор, пока не «просветлишься», и не поймешь, что стать учителем легко и самому – достаточно так же таинственно произносить неосязаемые умом глупости. На этот путь попадала схоластика, но с этого пути ее увели сами же схоласты, потому что мужественно взяли на себя, казалось бы, непосильное – даже досужее и абсурдное формировать в законах логики. Из этих схоластических школ («схоластика» от латинского «скола», школа) возникли университеты, где крепла и наливалась силой великая и пронзительная европейская логическая мысль, которая, подхваченная Возрождением (возвратом к античным достижениям) вывела на Новое Время (внецерковное осмысление действительности), и далее задала инерцию философскому здравомыслию, которое не гаснет и по сию пору, несмотря на то, что вне этой логицистской дисциплины, начиная с XIX века, философия стала выдыхаться и хиреть.

И зачахла она сейчас до такой степени, что появились уже какие-то отраслевые философии – религии, искусства, права, экономики, управления и т.д. Философия по определению не может быть отраслевой! Она должна не только охватывать весь мир, она должна охватывать его именно не в системе частной точки зрения какой-то отрасли, она должна попытаться понять мир вообще, вне любых систем познавательной организации. И, тем более, «отраслевая философия», это ни в коем случае не философия, поскольку она не только разрывает мир на разные «отрасли», но и теряет свой высокий дух, отказываясь от прорыва за пределы бытия и все больше и больше погружаясь только в это бытие отдельных «отраслей». И уж если называть какую-то философию «служанкой», то, несомненно, нынешнюю, которая берется доказывать, например, что все те безумства с извращениями, которые возобладали в современном искусстве, имеют под собой не просто хоть какой-то смысл, но даже являются неким новым эстетическим прорывом. В итоге с попустительства подобных, взволнованных увиденным философов, мы имеем поп-арт, лэнд-арт, хепенинг, боди-арт, инсталляцию, перфоманс, абстрактное искусство и прочее и прочее из всего того, что мы не можем теперь назвать просто симптомами душевной болезни, а должны расценивать как новые культурные концепции. Несмотря на то, например, что боди-арт не вызвал бы у автора возражения, если стереть с женского тела всю эту краску, но, все-таки, сама основополагающая концепция всех этих направлений – так называемая «сниженная эстетика» - удивляет более всего. Зачем это в искусство протаскивать? Этого и без искусства хватает. Искусство – это как раз и есть высокая эстетика, оно этим и отличается от не искусства, то есть от явлений сниженной эстетики. Но философы протаскивают. При этом подобное положение  вещей просто очень напоминает ситуацию вынужденного разрыва с основной задачей философии, когда доступна только форма деятельности, а смысл этой деятельности уже не под силу.

Во всем это нет никакой философии – есть лишь околофилософское  оправдание того или иного душевного выверта того или иного деятеля, под которого сразу же создается новая «школа». И главное, в этом нет никакого движения вперед – отходит мода на ту или иную личность, и уходит навсегда соответствующая ей «философская школа».

Все развитие философии, которое хоть как-то существует после Канта-Гегеля – это философия науки. Эти ведут себя активно. Но это - тоже не философия. Философия (еще раз повторим) – это наука о всеобщем и о мире, как целом. А философия науки – это лихорадочный и безуспешный поиск обоснования правильности и достоверности научного познания. За пределы специфики науки и научной деятельности эта философия не выходит. Это даже и не отраслевая философия, потому что у науки не может быть никакой своей философии, как и у любой другой отдельной деятельности. Подобная «философия» лишь посреднически разбирается с тем, что происходит в науке с точки зрения процессов познания. При этом джастификационисты борются с внелогистами, их перебивают и орут благим матом о своем о кровном пробабилисты, отдирая от своих уст стесняющие речь руки фальсификационистов, которые тоже что-то сказали бы, но шум, поднятый пассивистами и активистами, заглушает все, потому что этим рвут волосы на голове симплицисты, которым крутят руки методологические фальсификационисты, а конвенционалисты пытаются со всеми договориться, но им не дают вставить слово эмпирицисты, которые вскарабкались на их спины, спасаясь здесь от нагрянувших из засады фаллибилистов. 

Все они хотят положительно решить один единственный вопрос – почему научное знание не имеет в себе исторической логики и достаточных внутренних или внешних критериев, чтобы считаться правильным? Однако самое потешное в философии науки - это то, что все ее специалисты по научному открытию не имеют за собой ни одного собственного научного открытия и никакой повседневной научной практики. При этом они строго судят и дают глубокие рекомендации, как следует делать научные открытия. Как всегда подобные шоу в философии и в ее околофилософских сферах весьма популярны, но философии от этого не легче. Она или в коме, или затаилась.

Зачем мы все это вспомнили? Затем, что именно философия науки как нельзя лучше своим содержанием отразила то, что произошло с человечеством за последние сто с лишним лет. А произошло очень важное – научное знание перестало быть понятным. На каком-то этапе, поднимаясь вместе с наукой в самооценке своих возможностей, философия науки вообще объявила, что истинным может быть только то знание, которое в итоге можно выразить в предложениях науки физики. И как всегда, щелчок по носу последовал практически вслед за самовоодружением себя на пьедестал. Выяснилось, что теперь именно физика, а не философия, – это перетолковывание пустых парадоксов, а также игра отвлеченными понятиями. Выяснилось, что физика больше не может показать пальцем на то, о чем она говорит, и что знаменитый физический эксперимент теперь возможен только мысленно; что физика, определяя что-то, определяет тем самым не это, а то, чем оно и может быть, и чем никак не может быть; выяснилось, что все утверждения физики находятся в зоне необходимой ошибки, которая обязательно есть в этих утверждениях. Выяснилось, что в философии худо-бедно, но тысячи лет никто никого не переспрашивает, что имеется в виду под понятиями время, пространство, движение, взаимодействие, причина, одновременность, траектория и т.п.. Спорят потихонечку о нюансах этих понятий, но, в общем и целом, – знают, о чем говорят. А физикам приходится теперь выяснять друг у друга, что именно они имеют в виду, когда употребляют эти простые слова. Физика стала создавать мифические сущности – логически-абстрактные конструкции, математические модели, виртуальные частицы и, буквально, демонов, перебирающих молекулы газа, черные ящики, котов в этих ящиках, одновременно живых и неживых по принципу суперпозиции; братьев-близнецов, летающих на фотонных ракетах, лифты, падающие в бездне безвоздушного пространства, какие-то диковинные и только предполагаемые силы и свойства природы; волны-пилоты, сказочные зеркала, в которых человек может увидеть самого себя молодеющего на глазах, и дедушек, которых, вернувшись в прошлое, можно, зачем-то, именно убить.

В человеческом племени снова появилась  некая мифология в научных терминах.

Физики стали говорить – как страшно жить, почему я не умер двадцать лет раньше, когда еще не знал ничего такого! Какой кошмар - каждое новое открытие ввергает в ужас, лучше бы я этого никогда не открывал, и как хорошо было бы, если бы хоть одна из этих двух теорий была бы неправильной, иначе смысл жизни теряет любой смысл и т.д.

Что произошло? Утгард накатил…

Как инки говорили.

Посмотрим, как это было.

 

 

 

Как это было

 

Само собой разумеется, что всю историю этого процесса во всех подробностях мы рассмотреть не сможем. Этого и не нужно. Кроме всего прочего – это невозможно. В настоящее время не найдется ни одного специалиста, досконально знающего все направления современных научных исследований в их достаточно квалифицированной глубине. Более того, даже в своей ограниченной профильной сфере любой специалист постоянно сталкивается с неизмеримой глубиной сопутствующих или вспомогательных дисциплин, которые он призывает даже только для узкого вспомогательного назначения. Мы выберем для себя лишь то, что нам непосредственно пригодится в дальнейшем для исследования Случая. Потому что произошло слишком многое из того, что очень важно для человечества, но не сейчас для нас и не для нас сейчас.

В общих чертах произошло примерно следующее – представим себе человека, у которого есть музыкальный центр. Он им прекрасно умеет пользоваться, знает, как работает какая кнопка или сенсор, и что они производят своим действием. Табло, дископриемники, настройки, штекера, эквалайзеры, регистры - все исследовано, изучено и понятно. Это можно сравнить с процессом создания классической физики. Затем человек вскрывает панель и к своему ужасу видит, что за простой и понятной функциональностью панели управления скрываются «миллион» разноцветных проводов, схемы с серебристыми полосками, контакты тоньше волоса, уходящие куда-то в мистику плат с детальками непонятного назначения и всем остальным прочим. У него рябит в глазах, и он в легком шоке начинает от уже знакомых кнопок и других инструментов управления прослеживать, куда и как идут провода, где они замыкаются или выходят на другие элементы схемы, что с чем соединено, и что через что с чем связано. Постепенно и смутно, частями он начинает отдаленно понимать, как идут внутренние взаимодействия и осуществляются взаимосвязи деталей цельного организма. Это - доатомный и доквантовый период физики после ее классического этапа.

Затем человек начинает расковыривать сами платы и  корпуса микроскопических электронных деталей, и ничего не понимает – внутри уже нет знакомых проводков, контактов, соединений, выключателей и включателей. Как все это работает? Разглядеть ничего совершенно невозможно, можно только осуществлять логические догадки и проверять их математическими аналогами предполагаемых процессов. Но этому человеку легче, потому что какой-то другой человек некогда спроектировал этот его музыкальный центр, и уж сам-то конструктор, точно знает, как все это работает и почему. На крайний случай - даже у него можно спросить. Но с появлением атомной и квантовой физики больше нет никого, кто знал бы, как это собрано, и как оно работает. Произошло страшное для испытанных методов физического исследования – образовался разрыв между теорией и экспериментом. Исследуемый мир теперь недоступен ни рассмотрению, ни измерению, ни физическому моделированию, ни вообще даже самому простому эксперименту. Остается только осуществлять логические догадки и … см. выше. Спросить не у кого. Достоверных знаний об этом ни у кого нигде нет. Вот для нашей будущей работы со Случайным мы и выберем из этой последовательности вскрытия зафасадных систем мира только одну нужную нам линию.

Выберем, и посмотрим историю этих открытий и свершений. Сразу оговоримся, что нас будет меньше всего интересовать каждая подробность научной составляющей всех элементов или подлинная объемность выведенных законов и формул. Нам важен только основной смысл каждого шага пути науки к последним известным ей тайнам материи. И нам важны даже не столько сами эти шаги, сколько логика этих открытий и достижений. На определенном этапе физика стала постигать свой предмет не наблюдением и экспериментом, а именно логикой. А это - логика отдельных людей и выдающихся личностей. Кроме того, (и это очень отрадный факт), само то, что мир стал постигаться логикой, говорит о том, что в структуре феноменов и взаимодействий материи присутствует какая-то логика. Потому что подобное познается подобным, и если это познается логикой, то человек тем самым находит логику в материи, то есть своим разумом находит в материи присутствие иного себе разума. Итак, как это было.

Все началось с Ньютона, который сказал: «Уважаемое научное сообщество, леди, джентльмены и люди земли! Свет – это поток частиц, которые я называю корпускулами».

Научное сообщество, леди, джентльмены и люди земли сказали: «А чем докажешь»? Ньютон ответил – пока ничем, но это так.

1675 год, Ремер сказал – скорость света конечна.

Ученые сказали – «Будем знать».

1690 год. Гюйгенс сказал – свет не частица-корпускула, как говорит Ньютон, а волна.

Ученые сказали – «дорогие Гюйгенс и Ньютон, проверить кто из вас прав, можно только каким-либо достоверным опытом. Например, сведениями о прохождении света через тела с различной плотностью, где волна и частица ведут себя противоположным образом. Дерзайте».

1740 год, Пьер Луи Моро де Мопертюи сказал – если в природе происходит само по себе какое-нибудь действие, то необходимое для этого количество действия есть наименьшее возможное. Природа всегда совершает минимально необходимое усилие! Такое природой не объяснить, и на основании этого я утверждаю, как ученый, что есть Бог.

Ученые сказали – «Фу! У нас здесь серьезный разговор. Может, сан еще примешь? Между прочим – век Просвещения на дворе!».

1850 год, Фуко сказал – свет это, конечно же, волна, потому что его скорость в воде меньше, чем воздухе. Так только волна себя ведет.

Ученые сказали – «молодец, Фуко! Объяснил про свет, а то Ньютон нам тут голову морочил»… Но при этом они сказали еще кое что – «если свет, как выясняется, волна, то, извините, любая волна может распространяться только в какой-либо конкретной физической среде! Это частицы-корпускулы могут лететь в пустоте, а для волны нужна среда, волнующаяся волнообразно! В какой среде, например, идут к нам волны света от Солнца? Какая-то среда обязательно должна быть! Давайте эту среду введем в систему физических объектов и назовем эфиром»! И назвали. Это они «пятый элемент» Аристотеля вспомнили.

 1859 год, Максвелл сказал – я тут исследую электромагнитное поле, так вот - оно распространяется в пространстве точно со скоростью света! Поэтому я утверждаю, что у света – электромагнитная природа! Потому что, хоть режьте меня, хоть ешьте, но скорость какого-либо физического явления – это результат взаимодействия внутренних свойств данного явления со всеми внешними факторами окружающего мира. Внешние факторы – одни и те же и для света и для электромагнитного поля, следовательно, при одной скорости у них должны быть одинаковы внутренние свойства. То есть, они – одно и тоже. Таким образом - свет это волна, потому что он  не что иное, как колебание электромагнитного поля.

Ученые сказали – «Дорогой, ты наш! То, что свет волна, мы уже знаем. Но, смотри, как бы не доиграться, потому что электромагнитное колебание может и без эфира обойтись»!

Максвелл ответил – и то… Чтобы не доиграться, давайте считать световую волну особой формой эфира.

Ученые сказали – «А, давайте». И так и считали.

1877 год, Герц сказал – ультрафиолет, когда попадает на металл, вызывает появление в металле  электрического тока. Давайте назовем это «фотоэлектрическим эффектом» (фотоэффектом). И назвал.

Ученые сказали: «Смотри, ты…» Но смотреть не стали.

1881 год, Томсон сказал – я отказываюсь даже понимать, как это происходит, но энергия и масса связаны между собой, так как у наэлектризованного тела масса увеличивается!

Ученые сказали – «Тоже отказываемся понимать».

1881 год, Майкельсон сказал –  господин Максвелл великолепно решил задачу с определением природы света через его скорость! Давайте и мы, наконец-то, решим проблему природы эфира через его скорость! Надо найти скорость эфира и тогда она нам про него многое чего может рассказать! Я провел опыты, и пока могу сказать только одно – (караул!!!!) скорость света не зависит от скорости источника, который его испускает!

Ученые сказали – «тихо, тихо, успокойся, перепроверь свои опыты, и мы их перепроверим, обсудим, разберемся, может, что-то сообразим, и вообще нам голову с этим не путай, ты опыты, зачем проводил? Чтобы выяснить подвижный эфир или неподвижный? Вот на это нам и ответь, в конце концов»!

1888 год. Александр Столетов сказал – тут давеча Герц про фотоэлектрический ток говорил, а никто слушать не захотел, так я покумекал и провел эксперименты. Чудеса! Вот три закона фотоэффекта, я их экспериментально все вывел, кому интересно, можете ознакомиться.

Ученые сказали – «Столетов, только тебя еще не хватало! Тут Майкельсон чуть всех в шок не отправил, а теперь еще и ты со своими законами! Мы их посмотрели, и получается, что свет - это не волна, а частица?! Волна никак и никогда не может производить таких количественных закономерностей. Частицы могли бы, это - пожалуйста, а волна не может. Но ведь все же знают, что свет не частица, а волна! Добавил ты нам головной боли»!

1889 год, Фицжеральд сказал – я поработал над результатами Майкельсона, у меня получается, что время при околосветовой скорости для наблюдателя замедляется, а длина предмета сокращается!

Ученые сказали – «С ума сошел»?

1891 год. Стоней сказал – тут мистер Максвелл не так давно про электрические заряды нам рассказал, я тут кое-что посчитал, получается, что эти заряды должны состоять из единичных минимальных зарядов. Давайте назовем их «электроны». И назвал.

Ученые сказали – «Ты эти свои электроны видел? Ты их слышал? Не спится тебе там, что ли? Ты еще скажи, что электричество тоже из атомов состоит»!

1892 год, Хендрик Лоренц сказал – Фицжеральд не сошел с ума, все правильно – время замедляется, а тело сокращается.

Ученые сказали – «ты-то человек у нас серьезный! Дай формулу, и дело с концом»!

1895 год, Хендрик Лоренц сказал – вы сейчас сами с ума сойдете, но длина тела при его движении с большой скоростью действительно сокращается, а время замедляется! Вот по этой формуле, смотрите! Я называю ее «множитель Лоренца». И вы называйте.

Ученые сказали – «ты, хочешь, называй, хочешь, не называй, а не работает твой множитель».

1895 год, Анри Пуанкаре (математик) сказал физикам – абсолютного движения нет, его невозможно обнаружить.

Ученые сказали – «Спасибо, мсье Пуанкаре, когда нужны будут подробности от математиков, мы Вас позовем»…

1897 год, Томсон сказал – тут мистер Стоней не так давно про «электроны» говорил, так я их открыл и экспериментально доказал. Кстати это самая маленькая и самая легкая частица, известная в природе. Чудеса!

Ученые сказали – «Так и запишем: «Электричество имеет атомистическую природу». Мы это, кстати, так всегда и предполагали».

1898 год, Пуанкаре сказал – нет абсолютного времени и нет однозначной одновременности событий.

Ученые ответили: «Ну, ну…»

1899 год, Лоренц сказал –  напомню: мой множитель для выражения замедления времени и сокращения масштабов тел при околосветовой скорости вам не понравился! А господин Пуанкаре мне помог, и я даю новый. Он работает.

Ученые сказали (Лармор) – «я проверил в расчетах, и правда работает»!! А еще ученые сказали (Пуанкаре)  - «давайте назовем его «преобразованием Лоренца»! И назвали.

1900 год, Анри Пуанкаре на празднованиях юбилея Лоренца, сказал физикам – «как хотите, но время замедляется при околосветовых скоростях, а энергия должна быть равна массе».

Ученые сказали – «Ох, уж эти счетоводы»…

1900 год, Анри Пуанкаре сказал физикам – «вот вы тут собрались в Париже на конгресс, а сидите и не знаете, что эфира, может быть, и нет в природе»!

Ученые сказали – «математик, что возьмешь»?..

1900 год, Макс Планк сказал – я и сам в это еще не совсем верю, но упорные расчеты показывают, что энергия излучается и поглощается только отдельными мельчайшими порциями, которые пропорциональны частоте света. Я называю их «квантами». Я бы назвал их энергетическими атомами, но они даже более атомы, чем сами атомы – в отличие от физических, они уже не дробятся. Кстати, фамилия Мопертюи никому ничего не говорит?