О скрытых возможностях человека вообще говорится много, но создается впечатление, что основная особенность скрытых возможностей состоит как раз именно в том, что бы оставаться скрытыми от всех и навсегда. Похоже, существует единственный случай, когда у человека вдруг отмечаются скрытые до сих пор, сверхспособности, которыми он ранее не обладал, и этот случай – некролог. Но, обычно сразу же после этого человек ведет себя скромно и достойно, не предоставляя никакого нового повода заговорить о чем-либо подобном.

Поэтому, если мы имеем в виду не это измененное состояние, то во всех других измененных состояниях, мы даже и не знаем, на что равняться.

Вот если какой-то человек входил в измененные состояния с помощью гимнастических снарядов, то он демонстрирует внешний коррелят – стройную фигуру и рельеф мышц. Здесь мы, хотя бы, знаем, на что идем.

Или, если человек входил в измененные состояния за клавиатурой или за клавесином, то мы тоже наблюдаем внешний коррелят – поэму или фугу. Здесь мы видим хотя бы, чего нам следует остерегаться.

А если человек входил (как говорит) в измененные состояния эзотерики, то никакого внешнего коррелята у него не появляется – каким был до измененных состояний (полный скрытых возможностей), таким же после них и остался (еще более полный еще более скрытых возможностей). Только рассказов несметно прибавляется.

А какой еще должен появиться у этого человека внешний коррелят, спросите вы, кроме вот этой основной инстинктивной установки утомлять ближнего? Да любой из тех, которые обещаются практикой измененных состояний: дары ясновидения, прорицания, левитации или выхода из тела; передвижение предметов мыслью, третий глаз, экстрасенсорика, астральная диагностика, способности к исцелению, навыки формирования жизненных ситуаций, материализация мыслеобразов, богатство или карьера силой мысли, ремонт и отладка отношений между людьми, внушение на расстоянии, эмоциональный гипноз и всё такое прочее, что можно и не перечислять, настолько всё это хорошо известно. Это очень конкретные дары, которые очень трудно скрыть. Тем более, если этого не пытаться делать.

Но, входивших в измененные состояния, пруд пруди, а обладающих этими дарами – двое-трое на сто лет (всяких разговаривающих с Богом, или врачующих кофейными клизмами, в расчет не берем).

Однако у известных в истории людей, обладавших психическими сверхспособностями, эти способности проявлялись либо от рождения, либо после какого-либо неприятного или непонятного случая, либо в результате травмы. Такие случаи история доподлинно знает.

Но история до сих пор не знает ни одного случая, когда психические сверхспособности проявились бы у человека в результате каких-либо измененных состояний, или по итогам каких-либо иных подводящих упражнений из эзотерики.

Все, исторически известные обладатели сверхспособностей, как это ни странно, вообще были людьми едва грамотными (как Кейси или Ванга, например), и едва ли вообще осведомленными о каких-либо эзотерических практиках или теориях. Скорее всего, они об этом даже и не слышали. А если бы даже и услышали, то не приняли бы всерьез, потому что кому, как не им, было известно, что на подобное легко купиться, но этому невозможно научиться. Это дается сверху. Этому нельзя научиться самому, и этому нельзя научить другого.

Эти невероятные возможности наваливаются на человека оттуда, откуда никто не знает, и овладевают человеком помимо его психических устремлений, ничего для этой психики о ней самой не проясняя. Ни одному из людей, «осчастливленных» дарами сверхспособностей, никогда не удавалось рассказать о психике что-либо такое, чего не знали бы задолго до них. Даже самые невероятные возможности психики никогда не имели никакой познавательной силы в отношении самой себя.

Именно поэтому все великие экстраординары никогда не брали никого к себе на выращивание и не оставляли после себя последователей. Они никому не передавали своего дара, и не шли ни на какие переговоры об учениках, потому что знали, что набирать учеников на семинары или в сожительствующие толпы – это обман природы. Ну, и учеников, соответственно, если отделять их от природы.

А поэтому идти в практику измененных состояний с познавательными целями – несовместимо с познавательными перспективами. Таков опыт жизни. Всё это интересная, но не дающая никакого познавательного результата, духовная практика.

И, наконец, перед нами третий и основной познавательный метод эзотерики, который можно назвать «методом свободной декларации», потому что его суть состоит в том, что в эзотерике любой (даже не просветленный экстазом) человек, может заявить любое тайное знание следующим, например, образом: «Тонкий мир имеет иерархию десяти структур, каждая из которых распадается на семь зон ответственности смотрящих сущностей, и каждая из этих сущностей отвечает за тот или иной поток энергии. Каждый поток энергии каждой сущности управляет событиями земной жизни через чакры человека. Сущности эти делятся на тёмных и светлых, по три на каждый вид, итого будет шесть, а седьмая сущность это та, которая следит, чтобы всё между ними было поровну. А, вообще-то, всё это еще с атлантов началось, потому что они стали первыми иерархами невидимого мира, когда умерли. И еще у царя Соломона был ковер-самолет. А если кто-то мне не верит, то пусть меня хоть прямо сейчас обыщет и сам убедится, что я прав».

Таков этот метод. Он настолько беззастенчиво убедителен, что поле вопросов эзотерики никогда не содержит раздела об источнике знаний. Достоверность источников подразумевается настолько, что если кто-то и задает этот бестактный вопрос, то ответ сводится к простой линейной схеме – получено свыше, взято в информационном поле, поведано астральным двойником, дано небесными учителями, продиктовано кем-то из астрала, записано автописьмом собственноручно как бы в здравом уме, считано третьим глазом в астральных мирах, пришло из космоса и т.д. и т.п.

Чтобы понять, как это работает, проведем небольшое практическое занятие. Для этого посмотрим на картинки, которые расположены ниже по нашему тексту:

      

    

 

>   

 

О чем нам рассказывают эти картинки? Они рассказывают нам о том, что бывают люди, которые сверху совсем как люди, а снизу у них всё, как у животных (кентавры и сфинксы); а также о том, что бывает, и наоборот – у некоторых людей туловище венчается головой собаки или птицы, а вот ниже этого располагается всё, что положено обычному среднестатистическому человеку. Но больше всего в этом вопросе напутано чертями, у которых вообще сам черт не разберет, какие части тела от животных, а какие от человека. И только у обычных людей всё настолько просто и понятно, что даже известно, где располагается левый или правый канал энергии, где чакра Сахасрара, где чакра Муладхара, где эго с суперэгом, а где все прочие точки и центры.

Вот о чём нам рассказывают эти картинки.

А теперь зададим вопрос – что общего у всех этих картинок?

Если читатель ненавидит шарады, то я предлагаю ответ сразу – у всех этих картинок общим является источник сведений.

И что же это за источник сведений, общий для всех картинок? А это – другие такие же картинки. Вспомните сами – и вы поймете, что другого источника тоже не знаете.

Естественен здесь вопрос – а где брал сведения тот, кто первым рисовал первую такую картинку? Ведь был же когда-то тот исторический момент, когда впервые появилась первая картинка о чёрте, первая картинка о чакрах, или первая картинка о собакоголовых посетителях властителя? Откуда пришли эти образы?

Ну, конечно же, такой, исторически необходимый, момент появления того или иного образа в той или иной голове – был. Но даже в этот исторический момент, любой из этих образов невозможно было бы по времени скоординировать сразу и в голове, и в реальности. Потому что это невозможно вообще и никогда. Ни в тот исторический момент, ни в любой другой. Потому что все эти картинки первоначально произошли от картинки в голове и только.

Таким образом, источник сведений о чакрах человека и источник сведений о человеке с птичьей головой – один и тот же. И, следовательно, достоверность у них тоже одна и та же. Правда, ныне сведения о людях с птичьими головами обладают чуть меньшей степенью очевидности, поскольку времена людей с птичьими головами уже давно прошли. Зато времена людей с чакрами только начинаются.

Но, несмотря на разницу времён, доказать достоверность хоть птичьих голов, хоть чакр, можно с шансами, совершенно равными для обоих случаев. Строго уравновешенно –– 50 на 50. Причем шансы на успех будут абсолютно равными и в том случае, если этим заниматься всю жизнь, и в том случае, если за это вообще никогда не браться. Загадка этого строгого равенства – самая большая тайна эзотерики.

И пока эта тайна не раскрыта, эзотерика для нашего дела не даст ничего, кроме очевидных радостей оперирования над простым и легко читаемым текстом. Для исследования психики это не назовешь излишним, но и не назовешь достаточным.

Итак, мы разобрали все методы познания психики, которые имеют явно выраженные черты какой-либо уникальной методологии, но ни один из них нам решительно не понравился – и что же нам делать?

А нам следует не отступаться и, все-таки, найти какой-нибудь, пригодный нам, метод. Не можем же мы вот так вот просто отказаться от задуманного!

А что же мы задумали? Давайте никогда не забывать, что мы задумали потренироваться мыслить познавательно. И поэтому, столкнувшись с отсутствием познавательной эффективности перечисленных методов в сфере психики, мы обратимся к методу, который познавательно эффективен везде и всюду. Что это за метод?

Это метод философского обобщения. Потому что философия успешно работает везде. И даже там, где исходно нет никаких систематизированных данных. Такова её единственная положительная особенность. Все остальные особенности философии ужасны, потому что требуют строгой дисциплины и невероятной гибкости мышления. Именно поэтому к философии прибегают только в самом, в самом, в самом, в самом крайнем случае.

Я мог бы и раньше предложить этот метод, но без всего предшествующего читатель ни за что не поверил бы, что этот случай настал…

Глава 6. Обобщение

 

Как-то раз, обобщив своё отношение к людям, я понял, что отношусь ко всем исключительно хорошо, и только к тем, кого знаю – так, как они того  заслуживают.

 

Итак, мы принимаем за основу общефилософский метод познания – обобщение. Но мы принимаем за основу не тот метод, о котором сейчас подумали читатели, а тот, который имеет в виду автор. Потому что читатели и автор сейчас подумали совершенно о разном.

Читатели сейчас вспомнили об абсолютно публичном термине «обобщение», который можно найти в современных словарях и энциклопедиях:

–          «Обобщение — логический процесс перехода от единичного к общему, от менее общего к более общему знанию»...

–          «Обобщение, форма приращения знания путём мысленного перехода от частного к общему»…

–          «Обобщение, переход на более высокую ступень абстракции путем выявления общих признаков… отдельных предметов рассматриваемой области»…

–          «Обобщение (от лат. generalisatio) – мысленный переход от отдельных фактов, событий к отождествлению их (индуктивное обобщение)»… и т.д.

Но автор имеет в виду совсем другое обобщение, малознакомое и преступно скрываемое от широкой общественности – философское обобщение.

О нём будет рассказано ниже, а пока читатель пусть смирится с тем, что у нас, вопреки прогрессу, некоторое время будут соседствовать два термина: один термин будет приводиться в кавычках, как «обобщение», а второй без кавычек – просто обобщение. Чтобы не затевать спора о терминах, пусть читатель пока что просто поверит мне на слово, что в термине «обобщение» и в термине обобщение (без кавычек) много одинаковых букв, но каждый из них предназначен для совершенно разного.

«Обобщение» будет у нас означать традиционное понимание этого слова энциклопедиями и словарями, а обобщение (без кавычек) будет относиться к тому методу познания, который предлагает автор.

Нам всё, что связано с термином «обобщение», совершенно не подходит, потому что «обобщение» – это не метод познания, а технический инструмент  познания. Разница в том, что понятие «метод познания» шире понятия «инструмент познания». Какой-нибудь один метод познания может содержать в себе сколько угодно (нужных ему для дела) инструментов познания, потому что у метода познания другой вид задач – если инструменты познания добывают исходные данные, то метод познания затем эти данные генерально осмысляет.

Собственно говоря, «обобщение» это есть не более чем отдельная умственная операция в составе какого-либо глобального метода познания.

Но эта умственная операция («обобщение») распространилась в практике исследований сегодня настолько широко, что в большинстве случаев достигла значения метода познания. И пусть бы и так – какая нам важность в том, что кто-то путает методы познания с инструментами познания? Но для нашего исследования «обобщение» противопоказано, даже, как инструмент познания.

Почему?

Потому что задача любого инструмента познания – это обработка и подготовка данных каким-то своим, присущим именно ему, способом, и, соответственно, у каждого инструмента познания есть свой, присущий только ему, тип задания. А, если поинтересоваться, как справляется со своим типом задания умственная операция «обобщение», то можно увидеть, что «обобщение» сразу же убивает всякую возможность узнать что-либо тайное в том, чего коснется.

Причина фатального выхолащивания всего тайного во всём, к чему прикладывается «обобщение», состоит в том, что когда мы говорим о каком-то «обобщении», то мы имеем в виду операцию по переходу к общему от отдельных данностей. Следовательно, любое «обобщение» предварительно нуждается в каком-то наборе данностей, которые станут «обобщаться»: если нет никаких отдельных данностей, то и «обобщать» будет нечего.

Однако отдельные данности смогут «обобщаться» только в части каких-то своих однородных признаков, потому что разнородное не может «обобщаться» ни с кавычками, ни без кавычек. По крайней мере, при серьезных намерениях. Следовательно, прежде чем произойдет какое-либо «обобщение», перед исследователем должны россыпью засверкать частные маячки однородного в некотором наборе разрозненных фактов или явлений. Вот по маячкам этих однородных признаков «обобщение» и будет строиться.

Но сами по себе маячки однородных признаков в отдельных данностях не засветятся – для этого нужна еще одна мыслительная операция. И эта операция называется «классификацией по общему признаку». Именно классификация по общему признаку выявляет степень общности какого-либо разнообразия данностей, достаточную для того, чтобы перейти от их разброда к их объединению в класс. Например, какой-то набор общих признаков образует из массива разнородных растений класс семейства сложноцветных, несмотря на то, что среди этого семейства есть и травы, и кустарники, и древовидные формы и даже лианы.

Таким образом, понятно, что «обобщение» – это тандем двух операций, первая из которых по времени – это классификация исходных данных, а уже вторая – непосредственный переход от частного к общему. Причем совершенно очевидно, что «обобщение», как завершающий этап, будет тем успешнее, чем лучше произойдет предварительная классификация, и, следовательно, операция классификации в этом совместном процессе является лидирующей по значимости.

Кроме того, сама операция «мысленного перехода от частного к общему», если сравнивать её с кропотливостью пытливых операций классификационного поиска однородных признаков, настолько невзыскательна, что основное бремя ответственности за результат берет на себя именно классификация.

Вот именно это нам сегодня совершенно не нужно.

Почему?

Потому что, классификация – это не что иное, как инвентаризация по тому или иному наглядно данному признаку.

Ведь классификация основывается на наших ощущениях, и классифицировать мы можем только то, что очевидно для наших ощущений. А тайна – это то, что не дано нам в ощущениях, иначе она уже не была бы тайной. И, следовательно, тайное не может инвентаризироваться и не может классифицироваться.

Поэтому, ступив на путь классификации, мы промахиваемся мимо тайны и превращаемся в сортировщиков явных данностей: отлавливаем их, умертвляем, гербаризируем и накалываем в положенные места по предусмотренной системе. Этот регистрационный примитив мы принимаем за мыслительный процесс, но на самом деле мы просто окунаемся в банальности, и в итоге сможем получить только такие же банальности, потому что наш взгляд будет упираться в лики явных вещей, и навсегда останется в природе этих вещей.

Результаты подобного «обобщения» выявят для нас явные факты, которые могут быть правильными, но которые не дадут нам ничего, кроме самих себя и будут мало познавательными с точки зрения тайн.

Следовательно, тайну надо искать с другой стороны.

С какой? Ответ на этот вопрос дает метод философского обобщения (вот теперь без кавычек).

Что же такое философское обобщение? Философское обобщение это нечто кардинально иное относительно перехода от частного к общему. Это продукт особого философского мышления, сводящего умозаключения к предельному выявлению бытийной функции исследуемого объекта.

Именно в обращении к функции всё дело и кроется, когда работает метод философского обобщения.

Дело в том, что любое явление нашего мира всегда имеет какое-то своё главное назначение, которое определяет его положение в системе вещей. Через это назначение мы его видим, и через это же назначение мы его понимаем. И это назначение проявляется в его функции, в том, что оно делает. И вот через эту функцию философское обобщение проникает в суть вопроса.

Таким образом, философское обобщение не переходит от частного к общему, и не собирается из единичных данностей. Оно сразу же обращается к предельно общему, минуя все частности, и намеренно стряхивает с себя всё единичное, потому что философское обобщение смотрит на предмет исследования со стороны его главных функций, а не со стороны его частных признаков.

Философское обобщение избегает любых конкретных деталей, потому что в частных признаках объекта мы выявляем только его структуру, но никак не его функцию. В деталях мы получаем только признаки, которые принадлежат объекту или сказываются в нём, но никуда дальше этого объекта мы уже не пойдем, потому что нам не видна функция объекта, не виден тот его стык с большим миром, через который из объекта можно в этот большой мир выйти.

Всё это, наверное, слишком общие слова, которые следует подтвердить каким-либо примером. Приведем такой подтверждающий пример. Связан он с вопросами физического движения. Подчеркиваем – физического движения, а не движения вообще как такового в смысле философской категории. Философская категория движения понимает под собой вообще любое изменение, возможное в мире: природное, духовное и социальное; а наш пример будет касаться только конкретного понятия – физического движения.

Посмотрим, как философское обобщение, прикоснувшись к этому вопросу, выявляет его суть, а, вслед за этим, и тайну.

Вот как это делает Фома Аквинский. Поставьте себя на место Аквината, и попробуйте разобраться с таким вопросом, как физическое движение. Вы почувствуете себя непросто, и сразу же начнете вспоминать различные факты физического движения: перебирать их в уме и пытаться рассортировать. Так устроено наше мышление – оно идет через классификацию к «обобщению» (обращаем внимание на присутствующие кавычки). Так нас приучили с самого детства – вместо того, чтобы думать, мы сразу же кидаемся вспоминать. Это и есть современное псевдомышление, не дающее ничего нового.

Потому что, «обобщая» классифицируемое, мы лишь расширяем или сужаем какое-либо старое (и явное – напомним) понятие, которое мы и так уже имели раньше.

Например, такое «обобщение», как «углы бывают прямые, тупые и острые», не даёт нам ничего, кроме расширения старого доброго понятия «прямой угол». Ведь острый и тупой углы здесь являются всего лишь видами отклонения от прямого (первый меньше, а второй больше прямого). Подобное «обобщение» лишь наделяет названиями совершенно очевидные, совершенно обычные и абсолютно известные состояния прямого угла. Здесь нет никакого нового знания. Это обман.

«Все круги отличаются друг от друга радиусом» – обобщаем мы, и сужаем многообразнейшее понятие круга до, известнейшего нам еще с античности, понятия радиуса. Круг теперь для нас не плоскость, не площадь и не совокупность внутреннего пространства замкнутой кривой особого свойства, круг для нас теперь – тот или иной радиус, потому что для всех кругов мы именно этот их общий признак избрали для классификации. Существенно. Но что здесь познавательно нового? Ничего. Разве мы и до этого не знали, что радиусы могут быть самыми различными?

«Все люди отличаются четырьмя основными типами темперамента» – «обобщаем» мы, и сужаем всё многообразие отличий между людьми до 4-х видов эмоциональной активности (сангвинического, холерического, флегматического и меланхолического). Что мы в этом «обобщении» узнали нового (со времён Гиппократа), кроме того, что на людей можно теперь навешивать вот такие ярлыки? Ничего. Мы и раньше знали сангвиников, холериков, флегматиков и меланхоликов, и никогда их не путали между собою. Просто мы не знали, что их можно вот так называть. Теперь знаем. Но ничего нового, кроме самих этих слов, без которых можно обойтись и вовсе, мы не получаем.

На таком плоском методе строится сегодня вся современная система познания, которая топчется на месте и скатывается в любом вопросе к «обобщению» через предварительную классификацию.

Но совсем не то делает Фома Аквинский, задумавшись о природе физического движения. Он не «обобщает», а обобщает! И делает он это гениально, поскольку его первая исходная позиция для суждений о столь сложных предметах получается удивительно простой:

–          движение проявляется в телах.

Вот оно – философское обобщение. Неважно, какие тела, неважно какой вид движения, важна вот эта мысль, в которой всё физическое движение сводится к одной функции – двигать тела. И действительно, физическое движение можно заметить только через движение тела (не путать с перемещением тела!), и, следовательно, именно в этой функции заключено всё, что заключено в природе самого физического движения.

Так работает мысль великого философа, который далее продолжает обобщать, уже исходя из первого тезиса, не имеющего никакой частной данности и никакой привязки к условиям какого-то частного движения. И он максимально обобщенно выводит новый тезис о том, что все тела:

–          или движутся только сами;

–          или движутся сами, да ещё и при этом движут других.

Вот и всё. Теперь эти два вида одной главной функции (двигать тела) вмещают в себя всё всевозможное разнообразие частных форм и частных случаев физического движения сверх какой-либо отдельной конкретики и вне трясины какой-либо явной данности. Эти два вида проявления функции самым свободным и самым полнейшим образом исчерпывают всю суть физического движения, и поэтому через них можно также самым полнейшим образом исследовать всю суть движения в его максимально сконцентрированном смысле.

Именно это основатель томизма далее и делает: гениально исследуя природу источника движения в обоих случаях, он с непревзойденным изяществом и логической достоверностью выявляет, что причина движения находится вообще не в телах и вообще не в материи. То есть – он открывает тайну.

Кому интересны подробности, читайте у Аквинского. Умные люди увидят, что «пятый учитель церкви» действительно открыл великую тайну, а дураки, они и есть дураки…

А теперь возьмём другого исследователя, который также занялся проблемами физического движения через шестьсот лет после Фомы Аквинского. Звался он Фридрих Энгельс. В его время люди уже своими глазами видели паровоз и своими ушами слышали о громоотводе, и поэтому вместо Бога у людей была теперь физическая материя. Здесь, кстати, причины можно и переклассифировать, но, обобщая ситуацию, всё равно придется сказать, что вера в Бога сменилась у людей верой в материю, поскольку всё, что ранее мог сделать только Бог, теперь, по их мнению, сделала только сама материя.

Поэтому Энгельс и решил исследовать одну из ипостасей своего верховного божества (материи) – её движение. Само собой разумеется, что, раз уж дело касалось материи, то это движение было тем же самым физическим движением, которое некогда исследовал Фома Аквинский.

И вот результат – видевший своими глазами паровоз и слышавший своими ушами о громоотводе, господин Фридрих Энгельс, «философски» исследуя проблемы физического движения, рапортует нам о том, что движение бывает:

механическое, то есть с перемещением тел по какой-то траектории, и, в частности, вращательное, ускоренное, поступательное, колебательное, криволинейное и т.д. и т.п.; а также физическое, проистекающее из природных законов, и, в частности, тепловое, электромагнитное, гравитационное, световое и т.д.; а еще химическое, связанное с молекулами, и в частности, окисление, ощелачивание, восстановление и т.д.; и к тому же биологическое в живых организмах, и в частности обмен веществ, дыхание, выделение, оплодотворение, движение крови и т.д.

Ни Энгельса, и никого другого не смущает, что тот лишь классифицирует некие явные данности, не открывая не то, чтобы никакой тайны, но, даже не называя вообще ничего нового относительно того, что уже всем известно! Нет! К этому времени всё это уже называется философией! А философия Фомы Аквинского высмеяна и отброшена!

И поэтому «философ» Энгельс с конторской педантичностью, вспомнил, описал и перечислил всё то, что касается структуры физического движения, существующего в мире, и сказал, что это – хорошо.

В итоге он, хоть и описал всё правильно, но не открыл никакой тайны. Результирующая часть его исследования представляет собой «обобщение», душевно излагающее тысячелетне бородатую мысль, что движение и материя нераздельны. Правда Энгельс изложил эту банальную мысль «своими словами» – «движение есть форма существования материи».

Почему Энгельс поленился наклониться и поднять еще один клад – энергию? Ведь, перечислив все её виды, он мог бы, по праву, сделать ещё одно «философское» «обобщение», например – «движение есть форма существования энергии». Почему он этого не сделал – просто непонятно. Ведь это так напрашивается по логике подобной «философии»!

Но зато понятно, почему Аквинский открыл тайну, а Энгельс не открыл вообще ничего. Потому что Аквинский пошел от функции, а Энгельс пошел от структуры. В итоге Аквинский думал, а Энгельс вспоминал.

Почему так? Потому что не только масштаб личностей разный, но и времена наступили суетливые. А суетливые времена порождают суетного человека. А суетному человеку всегда легче надувать мыльные пузыри, чем варить мыло. И поэтому мы с первого предъявления понимаем Энгельса, но только с десятого начинаем понимать Аквинского.

Мы с первого предъявления понимаем Энгельса, потому что методы описания структуры позволяют любому из нас, совсем как Энгельсу, стать «философом» на ровном месте. Ибо осилить детскую операцию описания и классификации очевидных данностей может любой человек, и никто не посмеет упрекнуть его в том, что он «философствует» неправильно – ведь он излагает то, что в явном виде наглядно дано всем и каждому.

Например, можно стать исследователем часов: описать из чего состоят часы, и перечислить все их элементы по структурному взаимодействию. После этого можно рассказать о том, как и что происходит по цепи явных изменений в узлах и выводных знаках прибора. Затем хорошо бы дать название этапам всех последовательных изменений и распределить между ними приоритеты: по энергоёмкости, по операционной значимости, по сложности процессов, по наукоёмкости исполняющего оборудования и т.д. В итоге у вас очень быстро получится какое-нибудь исследование часов, которое вы даже можете назвать философским. Но вы при этом никогда не выясните – что же такое то самое время, которое показывают часы, если не отдалитесь и вообще не забудете о тех явных частностях, на которые вы часы расчленили.

Время, как было, так и останется для вас тайной, потому что функция часов – во времени, а вы, классифицируя, идете от структуры, получая знание не о времени, а о том, как часы описывают распорядок человеческого дня, или другого специального процесса, в интервалах времени. То есть, из структуры часов мы узнаем только то, как само время описывает средствами наглядности каких-то часов то, что происходит, но само время мы при этом  никак не описываем. Оно остается в стороне и остается тайной.

А, коснувшись функции часов (времени), мы поймем, что для открытия этой тайны нам вообще не нужен ни один образец часов, ни одна из деталей их всевозможных механизмов и вообще ничего из их структуры. Потому что часы, да и само исчисление времени – это фантик, которым бездумно привлеклось человечество, забыв, что само же этот фантик и создало. Только, исходя из функции, которая не знает никаких фантиков, можно открыть тайну.

Но здесь напрашивается вопрос – а разве нельзя из структуры вывести саму функцию?

Да, это можно сделать. Но это будет функция, ограниченная очевидными назначениями структурных элементов, и не более того. Например, из структуры электробритвы можно вывести её функцию. Однако никакой тайны здесь открыто никогда не будет, потому что нечто очевидное расскажет нам о чём-то очевидном, и на этом попросит покинуть зал. Ибо функция электробритвы, которая проистекает из её структуры – это брить волосы на лице. Здесь всё будет очевидно и скучно, не обнаруживая никакой тайны.

Но, если мы вникнем в функцию электробритвы не через её структуру, выводящую на механизмы и устройства для устранения волос, а вникнем в её обобщенное назначение, то увидим, что функция электробритвы состоит не в безопасном скашивании растительности, а в том, чтобы удовлетворять непонятное и невротическое стремление особей мужского пола скоблить ежедневно наголо своё лицо. Тем самым мы увидим неразгаданную пока еще никем тайну –массовую эпидемию обязательного бритья лиц, накрывшую мир в начале XX века и не отхлынувшую до сих пор. Помимо этой тайны, мы можем, например, увидеть еще одну – а почему усы и борода сбриваются, а брови – нет?

Разве структура бритвы может вывести нас на подобные тайны? Нет, потому что структура чего-то очевидного может рассказать нам тоже только о чём-то очевидном. И только функция (понятая правильно) открывает нам тайны.

Поэтому попробуем применить философское обобщение к тому, что близко нам в данный духовный момент – к человеческой психике.

И что же нам даст философское обобщение применительно к такому явлению, как психика, если максимально исходить из её функции?

На первых порах этот метод дает совсем немного (вспомним про один единственный исходный тезис Аквинского – «движение проявляется в телах»). Но, подражая великим, смело сделаем и своё обобщение:

психика – это осознающее себя индивидуальное целое.

Глава 7. Осознание

 

Хорошо, когда мужчина даже в шестьдесят осознаёт себя двадцатилетним. Плохо, если он вздумает еще и жить в соответствии с этим заблуждением.

 

Итак– «осознающее себя индивидуальное целое». Таково наше исходное обобщение. А теперь начнем осмысливать всё по порядку.

Почему не просто «индивидуальное», но с каким-то еще и прибавлением «осознающее себя»? Ведь без этого добавления степень обобщения была бы намного выше? Зачем присовокуплено это качество «осознающей себя» индивидуальности?

Затем, что мы договаривались исходить из функции исследуемого объекта, а сама по себе индивидуальность не выражает никакой функции, поскольку всё, что ни есть на свете, оно и так индивидуально по собственной природе, если имеет отдельное бытие. Все, отдельно взятые вещи, индивидуальны в силу уже самого этого факта (даже каждая левая или правая туфля из тысячи туфель одного артикула, например).

Однако, если все, отдельно взятые вещи индивидуальны, то не все они имеют свою индивидуальность в качестве своей же функции. Это относится только к психике. Только психика имеет своим назначением (своей функцией) формировать индивидуальность. Для остальных вещей это не значимо – каждая вещь привносит в своё назначение свои индивидуальные особенности, но ничто на свете, кроме психики, не имеет своим назначением именно собственную индивидуальность.

В чем смысл этого назначения? В том, что именно собственная индивидуальность дает человеку осознание собственного бытия. Потому что, пока человек не осознал себя в качестве отдельной индивидуальности, его самостоятельное бытие для него ничем не выражено и ничем не определено. Без этого осознания человек просто растворится в окружающей действительности, ничем себя в ней не отграничив. А индивидуальность – это центр собственного бытия, в пределах которого человек осознает, что он есть именно то, что он есть, а остальное, за кордонами этого центра – не он.

Таким образом, определением «осознающая себя индивидуальность» мы раскрываем первое назначение психики (первую её основную функцию) – формировать у человека осознание собственного пребывания в действительности и конкретное знание о себе самом. И поэтому в нашем исходном тезисе незыблемо утвердилось и навсегда останется это определение – «осознающее себя».

Теперь о таком определении, как «целое». Зачем оно? Понятно и так, что психика – это нечто целое, раз уж она самостоятельно бытийствует в качестве отдельного факта мира. Но что сюда вкладывается от функции? От функции в определение «целое» вкладывается, прежде всего, то, что человек – это неразложимое уже ни на что меньшее, и неразмножимое уже ни на что большее, психическое целое.

Человек – это наименьшее психическое целое, которое невозможно дальше разбить на равносущные ему части. И пребывает человек в этом качестве благодаря неразрывной цельности своей психики. Невозможен именно раскрой психики на лоскуты, если речь идет о каком-то возможном дроблении человека на самостоятельные сущности. Потому что психика не может отпочковывать от себя аналогичную сущность, или создавать равноценного дублера.

Это невозможно никакими здоровыми психическими усилиями, а больные психические усилия подобного направления (раздвоения личности, мании и т.д.) очень мучительны, плохо лечатся и со временем завершаются серьезной потерей разумности: раздвоенная психика надламывается и скатывается в бессистемную активность, неспособную ладить ход взаимодействия с окружающим миром. В результате человек выпадает из нормальной жизни и представляет собой яркий пример нежелательных последствий нарушения целостности психики.

Но психика не способна раздираться на отдельные сущности не только силою своего безумства, она неспособна на это и с физическим дроблением тела – отсеченная часть человека останется без психического наполнения и погибнет, потому что в эту отсеченную часть ничего из психического целого не оторвется и не последует. Хорошо это или плохо – нам остается только гадать, но факт остается фактом: цельность индивидуальной психики непобедима. Она – наименьшая возможная единица психического мира.

Однако человек – это не только наименьшее целое, которое не дробится, он ещё и наибольшее целое, которое не множится. Всё, чем прирастает человек, будет оставаться в том же самом человеке, и никогда не наступит никакого физического или психического предела, после которого, человек, прирастающий физически или духовно, произведёт от собственного избытка какую-то отдельную, но тождественную себе, психическую сущность. Даже такое прямое отпочкование маленького человека от большого человека, как новорожденный младенец, имеет уже свою самостоятельную психику, не смешиваемую с психикой матери.

Итак, подведем первый итог осмысления термина «целое» в составе нашего обобщения: человек есть целое в том смысле, что он не может быть ни меньше себя, ни больше себя, а может быть только тем, что он есть – неразложимым и неразмножимым психическим целым.

Но этим функция цельности не ограничивается, поскольку в заслугу ей следует поставить еще и то, что человек, как психическое целое, есть не только нечто нераздельное, он есть ещё и нечто тотально разумное в каждом самом малом процессе своего организма. Ведь психика, проникая во все уголки человеческого организма, формирует внутри него разумную систему связей именно за счет своей собственной цельности. Что психика централизованно нарулит, то в организме и произойдет. И если психика работает цельно, то и организм работает цельно. А если нет… То и представить себе невозможно, что было бы, если бы психика работала не цельно.

Представить себе это просто невозможно, потому, что всё быстро разладилось бы и пошло вкривь и вкось, а человек физически стал бы немедленно погибать из-за простой несогласованности биологических процессов.

Таким образом, человек вообще физически существует в бренном мире благодаря именно психике, которая своим длительным усилием пронизывает его тело и обеспечивает цельность его организма. И в этом состоит еще одна функция психики, раскрываемая определением «целое».

Но и это еще не последняя функция, раскрываемая этим определением, потому что, кроме всего прочего, человек существует в этом бренном мире как индивидуальность только потому, что в нём пребывает некоторая целостная закономерность его внутреннего порядка, несхожего ни с каким иным порядком любого другого человека. Этот порядок создаётся также непосредственно цельностью психики, поскольку индивидуальность – это, собственно говоря, есть неповторимая форма рассортировки самобытных психических свойств личности в своей особой целостности.

То есть, индивидуальность – это форма внутреннего бытия личности, отличающая человека от всех других личностей. Но такой атрибут как форма, может существовать только у целого, потому что только целое завершено и только целое может иметь форму. То, что не стало целым, то еще не оформилось, и, следовательно, последняя функция, раскрываемая определением «целое», состоит в том, что психика формирует индивидуальный характер личности и сохраняет его цельным во всех изменениях времени и событий.

Именно благодаря этой цельности мы воспринимаем свою личность одним и тем же «я» на всём протяжении чудовищного изменения её качеств во времени (от трехлетнего возраста и до сегодняшнего дня!). Части нашего психического целого с взрослением и со старением непрестанно видоизменяются, или совсем исчезают, но форма их взаимной связи нерушимо цельна, благодаря чему личность остается индивидуально неизменной.

Вот, вроде бы, и разобрались с тем, что мы вкладывали в наше обобщение «психика – это осознающее себя индивидуальное целое».

И что же мы должны сделать дальше? Наверное, далее следует попробовать осмыслить то, с чем мы разобрались. Потому что мы до сих пор осмысливали сам исходный (обобщающий!) тезис, что «психика – это осознающее себя индивидуальное целое», а теперь надо осмыслить результаты этого осмысления.

И что же мы сразу увидим, осмысливая осмысленное? Мы увидим, что, прежде всего, наиважнейшим в нашем определении психики является понятие «целого», поскольку всё то, что есть в особенностях психики помимо него, всё равно отзывается чем-то из него же (из этого понятия).

Конечно же, все остальные особенности психики не являются только лишь предметом для простого любопытства, и, конечно же, они совсем не декорации, лишенные смысла и толка. Но всё равно они выступают лишь определениями подлежащего. А подлежащее у нас – «целое».

И, следовательно, далее в нашем исследовании следует рассматривать психику именно как целое, со всеми свойствами, присущими целому.

С точки зрения нашего метода это будет наиболее правильно. Потому что любой объект исследования можно рассматривать и так, и этак, и даже не так и не этак, но, раз уж мы договорились идти методом философского обобщения, то мы будем далее смотреть на психику в том ракурсе, в каком она была дана первым обобщающим тезисом. А обобщающий тезис предъявил нам психику в ракурсе целого.

И какова же психика в этом ракурсе? Какова она именно как целое, если оставаться в рамках избранного нами метода, и мыслить максимально обобщённо?

А если мыслить максимально обобщённо, то из нашего обобщения получается, что психика, как целое, вступает сама с собой в некие познающие отношения.

Ведь мы ранее определили, что психика есть «осознающее себя» целое. А если это так, то психика знает о себе, и получает сама о себе некий результат собственного познания, в чём человек получает собственную действительность. Осознаёт собственное бытие.

Таким образом, психика – это целое, которое вступает с собой в познающие отношения.

Что из этого следует? Из этого следует, что внутри психики есть один или несколько познающих центров, которые способны к познанию. Эти центры должны быть способны к познанию не только внешней действительности, но и к познанию своего целого.

Чтобы ускорить занимающий нас процесс, скажем, что, согласно сложившимся научным традициям, существует четыре познающих способности психики – мышление, ощущение, эмоции и интуиция. И, следовательно, внутри психики возникают процессы её самосознания: силами собственного мышления, силами собственных ощущений, силами собственных эмоций или силою собственной интуиции.

Интуиция, как знание-подозрение, в котором есть некое необъяснимое проявление какой-то уверенной догадки, нас интересует меньше всего, поскольку о психике догадываться не надо – она достаточно очевидна. И даже более того – собственная психика есть то, что наиболее очевидно изо всего возможного, что может быть вообще доступно человеческому восприятию. Поэтому от интуиции откажемся сразу и отметим, что, после её исключения, у нас остаются такие познающие центры, как интеллект (мышление), ощущения и эмоции.

Интеллект, ощущение и эмоции – это составные элементы психики. Это те её части, из которых она неразрывно сложена. И, следовательно, если эти элементы способны познавать, и если они познают собственную психику, то внутри психики возникают познающие отношения этих элементов с нею самою.

И совершенно естественно, что в этом случае у каждого познающего элемента психики возникает свой отдельный род познающих отношений с нею, как со своим целым.

А что же дальше? А дальше принципиально важный момент, от которого наше исследование начинает свою поступательную атаку на тайну. А исходная позиция для этой атаки будет выглядеть следующим образом – в любом целом количество родов познающих отношений между целым и его познающими элементами не может превышать количества этих элементов.

Откуда подобное ограничение? Оно непосредственно проистекает из самой природы целого – если в нём есть познающие элементы, то, сколько будет этих элементов, столько родов познающих попыток они смогут предпринять в отношении своего целого.

Чтобы у читателя не возникало путаницы, отметим сразу, что ключевым словом здесь является слово «род». Потому что по виду познающие отношения какого-либо элемента со своим целым могут быть самыми разными, но по роду они будут или тем, или этим в одном единственном числе.

В чем разница? Разница в том, что род определяет «что произошло», а вид показывает  «как это произошло».

Вид отношений может сложиться бесконечно разнообразно, отличаясь тем, как это произошло по количеству, по насыщенности, по полноте, по завершенности, по локальности, по форме, по содержанию, по времени и по прочим любым особенностям. Но в том, что произошло, все эти виды будут операционно принадлежать только одному какому-то роду познания, черты и смысл которого определяются принадлежностью к соответствующему познающему элементу.

Поэтому сколько будет познающих элементов в целом, столько же родов познающих отношений возникнет между этим целым и этими элементами.

Даже теоретически в обстоятельствах психики невозможно допустить, чтобы какой-то один её познающий элемент вступал с нею в познающие отношения, присущие родовым признакам какого-либо другого элемента. На первый взгляд это не очевидно, поскольку все эти элементы укореняются в одной психике, но их природа настолько несходна, что каждый род познающих отношений, если не полностью изолирован, то непреодолимо отмежеван от другого.

Например, интеллектом можно познать книгу, а эмоцией нельзя. Эмоция не сможет читать и усваивать содержание.

Точно также коренным образом отличается познание эмоциями от познания ощущениями. Например, знание о надетых тапочках может вызываться только соответствующими ощущениями, но никакое эмоциональное переживание никогда не выяснит – утеплены сейчас ноги, или нет, если этого не подскажут ощущения. У ощущений здесь преимущество.

Но обратная сторона этого преимущества состоит в том, что познание ощущениями запускается только внешними стимулами, а познание эмоциями имеет свои собственные источники и причины, которые могут обходиться и без внешних источников. Поэтому ощущения, ничего не знают о том, что знает эмоция – например, ощущения не знают о грусти по поводу не сложившейся любви. Может быть, эмоция и зря грустит о том, чего не было, но для эмоционального рода познания даже то, чего никогда не было – это вполне реальный опыт жизни. Таковы особенности познавательного рода эмоций. Эмоция любое отсутствующее может сделать настоящим и конвертировать его в переживания, относящиеся к действительным формам познания.

Ощущения же этого не могут. Для них того, чего не было, никогда не будет в результатах познания. С точки зрения ощущений вообще непонятно о чем грустить, если любовь не сложилась – ведь если до ощущений дело не дошло, то откуда знать, радоваться надо, или огорчаться? Кто знает, как оно там было бы в ощущениях? А оно по-разному бывает… Мы (ощущения) о том, чего не пробовали, ничего не знаем, и поэтому подождем пока грустить и радоваться.

Что же касается сравнения рода познания ощущениями с родом познания интеллектом, то здесь вообще не стоит входить в долгие разговоры – можно дать сотовый телефон дикарю (пусть даже и шаману), и пусть он часами разглядывает, щупает, нюхает и даже лижет его языком, но никакой набор ощущений не раскроет ему порядка и смысла операций с этим аппаратом. И наоборот.

Именно поэтому мы будем исходить из того, что число познающих элементов психического целого равно числу родов познающих отношений, возникающих у этих элементов со своей психикой. Сколько элементов, столько и родов.

И что же дальше? Зачем нам знать об этом правиле? А дальше мы начнём по порядку проверять познающие отношения психики со своими элементами. Зачем – станет ясно из следующей главы.

Первым, естественно, пойдёт интеллектуальный элемент психики, поскольку, если говорить о процессе познания, то, ничто не может быть ближе к познанию, чем деятельность интеллекта.

 

Глава 8. Интеллект

Особенность дурака состоит в том,  что он оценивает свой интеллект выше, чем этот же интеллект оценивает его.

 

Итак, что же представляет собой в родовом отношении деятельность интеллекта по осознанию того целого, в состав которого он входит – по осознанию собственной психики? В родовом отношении это представляет собой очень странное познающее действие, исполняемое приёмом, сильно напоминающим такой подход, как отстранение.

Ведь интеллектуальное осознание собственной психики, то есть собственной индивидуальности, то есть собственного «Я» – это осознание самого себя. Но интеллектуально осознавать можно только нечто, отличное от самого себя, только нечто, имеющее позицию, противолежащую самому себе, только нечто, данное мысленному взору в обособленном от себя бытии.

И поэтому, когда человек пытается познать собственное «Я», он должен каким-то интересным образом отдалиться от этого собственного «Я», чтобы направить на него свой мысленный взор.

Чтобы поймать сознанием собственное «Я», надо сразу же стать чем-то, что есть «не Я», надо с ним разделиться, иначе ничего не получится. Как ни крути, а чтобы увидеть и осознать собственное «Я», надо увидеть его на некоторой дистанции перед собой, иначе познающее внимание интеллекта не на что будет направить.

И, как бы это не подвергало сомнению здравый смысл, но все мы знаем, что, когда мы интеллектуально осознаем собственное «Я», то именно так и происходит – интеллект познает собственное «Я» в качестве обособленного от себя объекта, преодолевая вниманием какую-то дистанцию между собой и ним.

Давайте, изобразим схематически, как это происходит:

 

Интеллект      →        Я         =          Я

 

Стрелкой здесь обозначены познавательные отношения элемента с целым (интеллекта со своей психикой), а после символа «=» приведен результат данного познания.

Полученная формула проста и не требует особого пояснения. В ней всё достаточно очевидно – интеллект познаёт собственную психику (собственное «Я») и получает в результате этого познания некое интеллектуальное представление о своём «Я». Всё очень просто.

Всё, кроме одного – если интеллект отделен в этом акте от собственного «Я», то, в составе какой психики он находится, когда познаёт это «Я»?

В этом вопросе, если признать, его очевидным и правомочным, есть что-то, способное лишить покоя навеки, не так ли?

А вопрос не очевиден, но правомочен.

Потому что по формуле, которую мы видим выше, интеллект отстранился  от «Я», вышел из него, выделился и встал от «Я» в стороне; он разделился с «Я», обособился от него и познал «Я» как объект внешней себ  реальности.

А если это так, то вспомним, что интеллект является феноменом, не имеющим собственного бытия, потому что интеллект – это лишь составная часть какой-либо психики, это всего лишь психическая способность какой-либо личности, какого-то «Я». И поэтому интеллект никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет автономно существовать вне какой-то конкретной психики.

Кроме того (и это сейчас для нас особенно важно), интеллект – это такая способность психики, которая направлена из самой этой психики во внешний мир, и ему (интеллекту) дано увидеть лишь то, что располагается вне собственной психики. Интеллект устремлен наружу как прожектор, и освещает он только то, что находится на пути его познающего луча. Оборотиться внутрь себя и устремиться к источнику своего света он не может. Об этом свидетельствует опыт каждого из нас, да и вообще сам факт признания психики самым сложным объектом и познания, и самопознания. Наш интеллект видит только то, что находится перед ним, а внутрь собственной психики он заглянуть не может.

Следовательно, интеллект может познавать только то, что располагается вне той психики, в состав которой он входит. Ибо он вообще – или видит что-то, как внешний для этой психики объект, или вообще ничего не видит, устремляясь в пустоту, пока на что-то не наткнется. Таким образом, интеллект не может обнаруживать свою психику, поскольку она не относится к миру его видимости и располагается не по маршруту его познавательного пути.

Но, при всём при этом, интеллект видит свою психику, видит ту личность, в составе которой находится, и это факт. И, следовательно, в момент осознания собственной личности, интеллект должен находиться в состоянии обособленности от своего «Я», потому что интеллект может познавать только то, что от него обособленно, и только то, что непосредственно находится прямо перед ним.

Таким образом, получается нечто совершенно несусветное – интеллект, находясь на острие какой-либо психики, и, оставляя её, как центр собственной активности, где-то далеко позади себя, вдруг встречает её прямо по маршруту своего движения? Чертовщина какая-то.

Но – как иначе?

Ведь, если у нас есть факт познания собственного «Я», то этот факт свидетельствует о том, что интеллект был обособлен от этого «Я», иначе мысленный взор интеллекта на это «Я» не наткнулся бы. Но интеллект не может жить и работать обособленно от психики вообще, он должен всегда находиться в составе какой-либо психики. И, если он обособился от собственного «Я» в процессе его познания, то в какую психику он при этом попал?

Можно предположить (сразу же), что интеллект создает некий ментальный фантом, который имеет структуру собственного «Я», и выбрасывает его из себя, как кальмар исторгает свой чернильный двойник, пользуясь этим фантомом для удовлетворения плотоядного любопытства окружающих.

Это многое объяснило бы, кроме одного – а где интеллект взял этот фантом? Где есть тот образ собственного «Я», из которого интеллект этот фантом срисовал и выбросил перед собой на обозрение? Неважно (сейчас) где именно находится этот образ, важно, что у фантома должен быть реальный прообраз, и этот прообраз есть не что иное, как «Я» личности, и, следовательно, интеллект должен поначалу увидеть это «Я», а потом снять с него оттиск фантома. И здесь, естественно, парадокс повторяется в исконном виде – если интеллект видел собственное «Я», работал с ним и создавал из него фантом, то в момент работы с собственным «Я» интеллект должен был находиться от него в обособленном состоянии, то есть – находиться в другой психике, поскольку интеллект без психики работать не может.

Парадокс, как видим, уже при чуть более глубоком анализе аргумента о фантоме, никуда не исчезает. Но, оставаясь в рамках этого аргумента, можно допустить еще одну версию, предполагающую, что этот фантом, который выбрасывается интеллектом на собственное познание, есть полностью выдумка интеллекта, никак не относящаяся к его психике, и поэтому, когда интеллект познаёт этот фантом, то он заблуждается и обманывает самого себя, познавая что-то, созданное из ничего.

Вторая версия такая же скороспелая, как и первая, но она выгодно отличается от первой тем, что вообще никуда не годится, поскольку отрицает очевидное – во всём может заблуждаться человек, во всём может он обманывать самого себя, но нет ничего более безошибочного и более достоверного для человека по своей природе, чем знание о собственном «Я». Знание о собственном «Я» есть единственное знание, в достоверности которого ни один человек никогда не сомневается, как бы ему не хотелось в этом покрасоваться в разных, подгрызающих психику, восточных теориях об иллюзорности личности. Слова об иллюзорности личности – это всего лишь слова, которых не нужно было бы столько много, если бы психика действительно была иллюзорна. Будь она иллюзорна, она бы сидела где-нибудь и успокаивала дхармы, с неохотой узнавая, или, уже не узнавая, близких. А если нечто иллюзорное манифестирует собственное отсутствие в этой действительности, то, позвольте ему в этом не поверить именно потому, что трудно поверить тому, кто надрывается доказывать, что его нет. Если ты иллюзорен, то и веди себя иллюзорно. А если ты совершенно не иллюзорно со всех трибун твердишь, что ты иллюзорен, то, разберись сначала с простым вопросом – зачем ты лезешь на все трибуны, если и трибуны и вообще всё, что вокруг, тоже иллюзорно?

Поэтому теория о фантоме не годится даже в своём слабом варианте – созданный из ничего (согласно этому варианту) фантом личности никогда не обладал бы той достоверностью, которую получает в его познании человек относительно собственной жизни. Он действительно познает собственное «Я», а не какую-то пустышку.

И тогда парадокс обособления интеллекта от собственной психики в момент её познания – пока остается.

Это парадокс трудно понять, и еще труднее принять, Но надо постараться. Ибо – что можно возразить логике?

В нашем случае логике можно возразить следующее: например, интеллект мог бы полностью не обособляться от собственной психики в акте её познания, а мог бы находиться сразу и внутри психики, и вне психики, каким-то образом обособляясь из неё так, чтобы одной своей частью обратить на неё свой взор со стороны, а другой своей частью оставаться в психике, и никогда её окончательно не покидать. В этом случае он познавал бы собственную психику наподобие того, как ладонь познает собственное тело – ладонь ощупывает органы своего тела и получает о них понятие как о внешнем себе, но никуда от тела не отделяется.

Обычно, парадокс, который мы пытаемся сейчас осознать, не видится и не понимается только лишь потому, что он заранее как бы снимается в нашем сознании именно вот этим тихим подразумеванием, что наш интеллект и психику не покидает, и смотрит на неё со стороны, когда познаёт. Такой молодец!

Такое подразумевание исходно принимается в качестве обязательного и резонного.

Однако резонность этого подразумевания может приниматься ровно до того момента, пока мы не откажемся от форм банального мышления, и не зададим простого вопроса: а, если одна часть интеллекта остается внутри своей психики, а другая его часть в это время познаёт эту же психику снаружи, то, почему в этом процессе у нас присутствует только одно единственное интеллектуальное переживание, а не два? Почему мы имеем познание только той части интеллекта, которая обособляется от психики и видит её перед собой, а познание той части интеллекта, которая остается в это время внутри психики, молчит?

Ведь, если ладонь от тела не отделяется, то она может познать в своем теле всё, но только не свою собственную поверхность. Ладонь может, как и интеллект, познавать только то, что находится перед ней. Только чужое. Таково свойство вообще любого познания. Поэтому ладонь не может познавать собственной поверхностью собственную поверхность. Но мы познаём поверхность ладони ощущениями не самой ладони, а ощущениями тех мест тела, к которым она прикасается. Допустим, что мы приложили руку к собственному лбу. Ладонь сообщает нам сведения о лбе, а лоб собственными встречными  ощущениями сообщает нам сведения о ладони. Например, ладонь сообщит нам теплый или холодный у нас лоб, а лоб сообщит нам, шершавая или гладкая у нас ладонь.

Происходит это потому, что познает здесь не лоб и не ладонь, а познает здесь единый орган познания,  а именно – осязание.

В примере с ладонью и телом присутствуют два познающих переживания одного органа познания, который испытывает эти переживания через два своих разных отдела. Если умудриться, то можно этим же самым единственным органом познания в один и тот же момент словить и третье переживание, и, может быть, даже и больше (расположить, например, пять пальцев руки по разным частям лица). Количество органов тела неважно, потому что орган познания один, и это именно он познает, где бы он ни находился какой-то своей частью. И, находясь повсюду, где он находится, он отовсюду же, где он находится, получает познающее переживание.

Но когда интеллект познаёт собственное «Я», то мы получаем только одно интеллектуальное переживание, которое относится к познанию интеллектом собственного «Я» как бы со стороны (как это и дано интеллекту). А где второе переживание? Где встречное внутреннее переживание, если интеллект сейчас одновременно находится еще и внутри психики? Ведь он должен получать интеллектуальное переживание отовсюду, где он находится.

Если одно отделение интеллекта сейчас находится снаружи, а другое его отделение внутри, то мы должны переживать познание как снаружи, так и внутри, потому что оба отделения интеллекта должны регистрировать процесс с разных сторон, и с разных же сторон должны его переживать.

Парадокс не простой, но весь его фокус для нормального разума должен стать ясным до предела – если я касаюсь самого себя, то у меня есть два познающих переживания: я познаю и то место на своем теле, которого я коснулся, и ту часть своего тела, с помощью которой я совершил это прикосновение. Положите сейчас локоть на кулак, и вы обнаружите оба соответствующих переживания – у вас будет переживание локтя, и у вас будет встречное переживание кулака. Потому что и локоть, и кулак – это я.

А если я касаюсь рукою чего-то другого (не себя самого), то у меня есть только одно (по количеству) познающее переживание: я познаю только то, чего я касаюсь. Вот я коснулся рукою стола, и у меня есть познающее переживание о столе, но никакого встречного переживания от стола у меня нет, и быть не может, потому что стол – это не я. В столе не может быть никакого отделения моей психики.

Но ведь и в познании собственной психики, у меня, вместо двух, есть только одно познающее переживание – то, которое видит своё собственное «Я» со стороны, как внешний себе объект познания. Как какой-нибудь стол, от которого нет никакого ответа! Изнутри психики, изнутри вот этого «Я», никакой встречный источник познания не бьет, и, следовательно, моё собственное «Я», которого я сейчас коснулся своим интеллектом, моя собственная психика – это не моё «Я», это не моя психика, а чужое явление, наподобие чуждого мне, молчащего стола.

Или же, если это «Я», которое сейчас познаёт мой интеллект – все-таки, моё Я, то в нём сейчас нет моего интеллекта и только поэтому из него (из «Я») никаких познающих переживаний не слышно, а тогда – где сейчас мой интеллект? и т. д. ...

Пора остановиться, потому что у кого-то эти логические выкладки могут создать не победные настроения. Следует сказать, что всё это, конечно же, только провокация, призванная обратить внимание на то, что в познании интеллектом собственного «Я» есть что-то настолько неладное, что обычной логике приходится давать слишком странные версии о том, как это происходит.

Обычная логика объяснения процесса познания интеллектом собственного «Я» настолько несносна, что от неё (от обычной логики) следует отказаться, потому что, разумеется – моё «Я» это моё Я, и никаких сомнений в этом быть ни у кого не должно. Разумеется, также, что интеллект не может перескакивать из собственной психики (на момент её познания) в какую-то другую психику, и в этом тоже никаких сомнений ни у кого быть не должно.

Но, соответственно этому, ни у кого теперь не должно быть никаких сомнений и в том, что в познании интеллектом собственного «Я» есть что-то, не объяснимое обычной логикой.

А если подобные сомнения у кого-то еще остаются, то, согласно обычной логике, выбирайте: либо моё «Я» это не моё Я, раз оттуда я не получаю никакого встречного переживания своего интеллекта (который сейчас должен находиться в зоне моего «Я» – а где ему еще находиться?!); либо мой интеллект на момент познания моего «Я» весь должен уходить в другую психику, и только поэтому не способен из зоны моего «Я» (которую покинул) давать встречное переживание познания. Если не торопиться с импульсивными решениями, то выбор здесь огромен.

Однако, попав в подобную логическую ловушку, отдельные люди уже начинают понимать, что выбор здесь только один – признать, что в этом есть какая-то тайна.

Впрочем, в пределах версии о разделяющемся интеллекте нам могут предъявить еще одно возражение, состоящее в том, что интеллект в наружной своей части может быть познавательно активным, а во внутренней своей части (внутри психики) – он может оставаться познавательно пассивным. То есть, у нас здесь как бы рука ощупывает онемевшую ногу: ладонь ногу ощущает, а нога, которую мы «отсидели», прикосновений ладони не чувствует. Таковы могут быть остроумные (и поэтому бесконечные) аргументы людей, которые, или совсем не признают тайн, или полагают, что любую тайну сразу же раскрывает любое же их объяснение.

Что на это ответить? С точки зрения остроумия, можно ответить, что упиваться пассивным состоянием рецепторов занемевшей ноги невозможно какое-то время, долгое для того, чтобы делать солидные выводы. Потому что здесь всё скоро придет в норму: кровь достигнет мельчайших капилляров, и встречная чувствительность ноги восстановится. Надо только подождать.

Однако никакие годы ожидания никогда не выявят никакого встречного переживания собственного «Я» в ответ на его познание интеллектом.

А, если судить не с точки зрения остроумия, а из хорошей логики, то эту версию вообще нельзя допускать, ибо (при серьезном отношении к делу) пассивность и активность никогда не могут быть одновременным состоянием одного и того же объекта. Любая реальность вообще может иметь только одно состояние в череде этих двух возможных – либо активное, либо пассивное. Но никогда не в смешанном виде. Невозможно и спать, и подтягиваться на перекладине сразу. Невозможно, чтобы спичка и горела, и не горела в один момент. Невозможно, чтобы один и тот же ветер и дул, и не дул. Невозможно, чтобы человек и дышал и не дышал в один момент.

Поэтому, если интеллект активен в той своей части, которая познаёт психику со стороны, то он одновременно должен быть активным и в той своей части, которая оставалась бы на этот момент внутри.

Но активность интеллекта переживаема нами только с позиций, наблюдающих «Я» со стороны, что вполне естественно, поскольку познавательная активность интеллекта может проистекать только из позиций, противостоящих объекту познания. То есть, если мы познаём собственную психику, то интеллект, по логике вещей, должен находиться от неё в обособленной и противостоящей позиции. Но любая позиция интеллекта – это всегда позиция в какой-либо психике. И, следовательно, когда интеллект познаёт собственную психику, его позиция должна находиться в другой психике и т.д.

То есть – и в этом случае от логического парадокса никуда не деться. И поэтому версия о том, что интеллект двумя отделениями располагается на момент познания своей психики одновременно и вне, и внутри неё, должна у нас, окончательно и с почестями, не пройти.

Чтобы хоть чем-нибудь позабыться в этой жизни, можно придумывать еще «остроумных версий», но рано или поздно период праздности мышления должен заканчиваться, и оно должно переходить к делу.

А если переходить к делу, то – как решить этот парадокс? Как происходит познание интеллектом собственного «Я»? Ответ прост – это происходит так, как это происходит, и это универсальный ответ на подобного рода вопросы. Однако дальше этого ответа, обычно, наступает знаковый момент: кто-то начинает создавать бульварнейшие версии о том, «как это происходит» на песке стандартов образования, а кто-то пытается увидеть, как это происходит на самом деле. Мы пойдем вторым путем. Он сложнее, но зато с первым, обычно, позора не оберешься.

Главное правило для познания какого-либо процесса в том виде, в каком он пребывает на самом деле, состоит в том, чтобы научиться, поначалу, всё принимать, но ничего не объяснять. Сначала надо зафиксировать происходящее в нетронутом виде, а потом уже пытаться переходить от недоумения к ясности. Иначе (если с этим поторопиться) собственные доводы, вытянутые из хлама готовых ответов, вместо верного понимания нагромоздят обычный хлам какой-нибудь самодовольной концепции, крайне далекой от всего, что происходит на самом деле.

А что здесь происходит на самом деле? А здесь происходит то, что интеллект производит познание собственной психики с помощью двух родов познания: одним из них интеллект осознает собственное «Я», а другим понимает его. В мгновенном переходе от осознания к пониманию и скрывается весь парадокс. Момент осознания настолько быстро сменяется фазой понимания, что внимание нашего ума проскакивает этап осознания и в его впечатлении (во впечатлении ума) два рода познания смешиваются в один. Именно поэтому логика объяснений всегда приводит к тем ужасающим выводам, которые мы видели раньше.

Многие уже поняли, о чем идет речь и к каким выводам всё должно придти. Но не будем комкать завораживающую процедуру распознавания тайны, и сделаем всё по порядку. А для этого расщепим (для начала) два этих, ошибочно слившихся в один, рода познания, и рассмотрим подробно, что происходит, когда интеллект осознаёт собственное «Я».

Что значит «осознание»? Осознание – это есть бессодержательное, но самоочевидное и безошибочное впечатление о присутствии собственной личности в окружающем бытии.

Что значит «бессодержательное»? Это значит – не наполненное никакими конкретными понятиями.

Разберемся – откуда произрастает это самоочевидное и безошибочное осознание человеком собственного «Я»? Оно произрастает из какого-то трудного момента сознания, в котором оно бросается внутрь себя и очень кратко сталкивается там с собственным бытием, неизъяснимым ни логически, ни рационально, потому что в этой встрече переживается предельно мимолетное озарение, очевидность которого не передаваема ни в каких смыслах обычного порядка.

В этом несложно убедиться обычным опытом: попробуйте сейчас мысленно найти собственное «Я» внутри себя, и вы кратко и достоверно осознаете, что вот оно – есть, но не узнаете при этом о нём ничего конкретного, будучи тут же отброшенными от него какой-то неодолимой силой.

Такова цена этого очевиднейшего знания – достаточно интеллекту попытаться направить свой взор на собственное «Я», как интеллект теряет все способности к формам обыденной речи, и передает затем этот кратчайший момент высвечивания собственного бытия одной лишь фразой – «Я есть». Эта фраза имеет буквальный смысл, который нельзя далее наполнить никаким содержанием, потому что истинное содержание этой фразы есть некая несомненность высшего порядка, не описываемая никаким известным опытом.

В остальных состояниях (вне этого мига) интеллект направлен куда угодно, но только не на собственное «Я», потому что для него это неестественно – ведь, для осознания собственного бытия интеллекту приходится идти в противоход самому себе и преодолевать свою устремленность вовне. Учтем, что интеллект устремлен вовне именно из этого «Я», из собственной психики, и поэтому в противопоток собственной природе ему идти совсем не просто. Таким образом, интеллект знает многое о многом, но непосредственно о собственном «Я» он судит лишь по этому кратчайшему проблеску умственного и бессодержательного самосозерцания.

Такова природа осознания интеллектом собственного «Я».

Но при этом у интеллекта есть еще и комплексное понятие о собственном «Я», в котором развернуто полотно рациональных сведений о фамилии, имени, отчестве, возрасте, одежде, машине, доме, доходах, нажитых знаниях, хранимых воспоминаниях, о родителях, о детях, о внуках, о социальном статусе, о списке недомоганий, о росте, весе, цвете глаз, о руках и ногах, о привычках и вкусах, о пристрастиях и влечениях, об ощущениях собственного тела, об обстоятельствах текущего момента и вообще о том и о сём, что во всей неисчислимой конкретике прошлого и настоящего может составлять рациональное содержание личности человека. Всё это понимается интеллектом в качестве собственного «Я».

Такова природа понимания интеллектом собственного «Я».

И вся беда в том, что рациональное содержание понятия о собственном «Я» не имеет никакого отношения к тому «Я», которое интеллект тяжелым усилием ранее осознал.

Зададим себе вопрос – разве в том неуловимом мгновении самоочевидного осознания собственного «Я», находится хоть что-то из того, что располагается в содержании понятия об этом «Я»?

Разве содержание понятия «Я» присутствует в том прямом акте осознания собственного «Я», на который пошел интеллект вопреки собственному потоку бытия? Разве обильно начинённое конкретное «Я» нашей текущей личности присутствует в том неуследимо малом моменте самоочевидного ощущения собственного живого присутствия в действительности, которое даётся интеллекту на какой-то миг необъяснимого, но непоколебимого самоутверждения в окружающей жизни?

Ничего этого в собственном осознании нет. Самоочевидное осознание собственного бытия длится настолько кратко, что впечатление о собственном «Я» у интеллекта получается абсолютно достоверным, но качественно неопределенным. Есть лишь предельно точечное, сжатое в минимум времени и предельно очевиднейшее обнаружение собственного наличия, за точкой которого интеллект вынужден совершать откат назад, потому что начинает работать его мышление, принудительно остановленное в непосильном нырке вовнутрь себя.

После этого броска в себя самого, мышление вновь начинает работать согласно своей природе, и, направляясь из психики во внешний мир, вновь автоматически познаёт всё, что перед ним возникает. И вот, направленное теперь только вперёд и только вовне, это мышление мгновенно начинает оснащать запомнившуюся очевидность собственного «Я» атрибутами, взятыми из внешних данностей. Натыкаясь на данности мира, мышление отражается от них результатами каких-то понятий, часть из которых присваивает самому себе.

Так возникает то самое «Я», которое мы принимаем за собственную индивидуальность. То есть, интеллект формирует какое-то вымышляемое «Я» из внешних данностей, с которыми он сам же и завязался в психические узлы в своём опыте переживаний. Как это происходит в деталях, мы рассмотрим чуть ниже, а пока обратим внимание на то, что наша формула, описывающая процесс познания интеллектом собственной психики

 

Интеллект      →        Я         =          Я

 

не соответствует выведенному нами в предыдущей главе принципу, согласно которому количество родов познающих отношений между целым и его элементами должно быть равно количеству этих элементов. Вспомним этот принцип: в любом целом количество родов познающих отношений между целым и его познающими элементами не может превышать количества этих  элементов.

У нас же теперь, когда мы разобрались с тем, что и как происходит в интеллектуальном познании собственного «Я», получается, что элемент познания у нас один (интеллект), а родов познающих отношений, в которые этот элемент вступает с целым – два!

Первый род познающих отношений – это попытка прямого осознания своего истинного «Я», а второй род познающих отношений – это формирование понятия о вымышляемом «Я» с последующей переадресовкой его результатов на истинное «Я».

Это совершенно два разных рода познания, а не один род познания, разделенный на две операции. Потому что осознание не рационально, а формирование понятия рационально. Отсюда и результат познания совершенно разный – результат осознания представлен одним, рационально невыразимым, но полностью исчерпывающим впечатлением о собственном «Я», а результат формирования понятия, наоборот, содержит множество полностью рациональных понятий о собственном «Я», ни одним из которых ничего до конца не объясняет и не описывает.

Подобная разница, как в способах, так и в результатах познания, убедительно говорит о том, что у нас есть один познающий элемент (интеллект) и два рода познающих отношений, в которые он вступает.

Что логически из этого проистекает? Совершенно верно, из этого проистекает, что, если элемент один, а родов познающих отношений у него два, то, соответственно, и целых тоже два. Почему именно целых два? Потому что, количество родов познания у интеллекта может прирастать только с прирастанием количества тех объектов, с которыми интеллект будет вступать в познающие отношения. Происходит это из-за того, что род познающих отношений интеллекта всегда определяется тем, как он будет прилаживаться к познанию того объекта, с которым захочет свести познавательные счеты.

Здесь всё зависит от объекта – что потребуется для его познания, то интеллект в себе и подстроит. Конкретные особенности объекта потребуют от интеллекта найти род познания, максимально приспособленный именно к его особенностям. Так и возникает тот неизменный род познающих отношений, в который всегда будет вступать интеллект с этим объектом познания.

Но если особенности объекта познания изменятся, то интеллект дрогнет и пойдет по новому пути. Алгебра, например, будет познаваться им логическим анализом, таблица умножения или алфавит – запоминанием, загадки – разоблачением аналогий, прогнозы – перебором версий, проекты – мысленным конструированием и т.д. Разные объекты познания сформируют для одного и того же интеллекта разные роды познания.

Поэтому в нашем случае второй род познающих отношений может возникать только при количественном возрастании тех целых, с которыми интеллект будет вступать в познающие отношения. То есть, по логике этого факта, у нас должно быть два разных психических целых, с каждым из которых интеллект вступает в разные познающие отношения!

И хорошо бы, но целое-то у нас одно – собственная психика этого интеллекта! Не дай Бог когда-нибудь допустить две собственные психики! Это уже всё равно, что ни одной.

И что тогда?

А тогда – одно из целых у нас лишнее. Одно из целых – обман. Мы не должны допускать никакого второго целого.

К тому же, один интеллект не может входить в состав двух психических целых!

Следовательно, одно целое у нас точно лишнее, липовое.

Таким образом, получается (хотим мы того или не хотим), что, когда интеллект познаёт собственную психику, то он совершает в два рода познающих отношений только потому, что в этом процессе присутствует два целых – одно настоящее, а другое фиктивное.

Чтобы эти два целых далее различать, дадим им разные названия. Первое целое – истинное, но тайное и доступное лишь краткому впечатлению собственного интеллекта (осознанию), и мы назовём его «истинным Я». Оно является нашей истинной индивидуальностью, и оно есть самоочевидная истина. Этому целому и принадлежит интеллект. Ведь интеллект – это несомненная реальность, и поэтому интеллект должен принадлежать тому, что также есть несомненная реальность. Из «истинного Я», следовательно, интеллект направляется на внешний мир, и поэтому «истинное Я» остается позади него недоступной тайной.

А второе целое, собранное интеллектом из вымышленных понятий, мы так и будем называть – «вымышленным Я», потому что данное «Я» есть всего лишь вымысел интеллекта, и является всего лишь лирическим героем его истории отражения от окружающего мира.

Таким образом, мы видим, что два этих названия – «истинное Я» и «вымышленное Я» – применяемые к обоим этим целым, есть для нас не просто способы приклеить к ним то или иное слово, а есть выражение главной разницы между ними – «истинное Я» реально, а «вымышленное Я» фиктивно.

Откуда мы это видим? Мы видим это по критерию зависимости от сознания. Этот критерий, хоть и пренебрегаем иногда дилетантами, но определяет верно и строго – если что-то зависит (хоть как-то) от человеческого сознания, то оно (это «что-то») не истинно, а фиктивно, ибо истинным может быть лишь то, что от сознания не зависит никак.

А, что касается проверки на этот критерий, то «истинное Я» совершенно не зависит от нашего сознания, в то время как «вымышленное Я», наоборот – полностью зависит от мышления, и, следовательно, фиктивно.

Это может показаться не самым светлым моментом исследования, но это так и есть: нечто тайное, бессодержательное и не наполненное никакими конкретными смыслами (собственно говоря – непонятно что!) является нашим «истинным Я», а весь перечень анкетных понятий о себе самом, начиная от рождения и, не заканчивая, пока еще, ничем (наша текущая индивидуальность!) – весь этот перечень есть не более чем фикция!

Обидно, но факт.

Фиктивность «вымышленного Я» заключается в том, что оно без информационного наполнения было бы полностью лишено какого-либо бытия. Если мы уберем всё, что информационно наполняет нашу текущую индивидуальность, то она бесследно исчезнет.

Это, конечно, сложный и вряд ли возможный на практике эксперимент, но при хорошем воображении можно себе представить, как мы, этап за этапом, удаляем из «вымышленного Я» всю базу данных. В итоге, стирая один факт за другим, мы, в конце концов, опустошим информационную базу собственной индивидуальности до того, что превратим её в полный информационный ноль. И тогда эта индивидуальность исчезнет. Она станет ничем. Потому что она полностью создана интеллектом, и всё её содержание наполнено рациональными данными, в отсутствии которых эта индивидуальность отсутствует и сама. Собственно говоря, «вымышленное Я» есть не что иное, как некие сведения, за неимением которых остается только пустой бланк.

Но (обращаем внимание!) в результате исчезла бы только вымышленная индивидуальность, только «вымышленное Я», созданное интеллектом. Исчезли бы все накопленные сведения, но остался бы бланк, осталась бы истинная индивидуальность, осталось бы «истинное Я», которое имеет своё собственное бытие, независимое от интеллекта.

Это неоспоримо, потому что теоретически можно уничтожить все данные о «вымышленном Я», и оно перестанет распознаваться мышлением, но никакими корректными средствами не удастся лишить непререкаемой очевидности «истинное Я», или сделать его нераспознаваемым.

Что нужно мне, вам, им, ему, ей и вообще любому человеку, чтобы мысленно заметить своё «истинное Я»? Для этого нужно только само это «истинное Я», и более ничего, не так ли? «Истинное Я» всегда откликнется на любую попытку его осознать, для чего нужно, всего лишь, вздыбить скачущий интеллект и на короткий миг обратить на «истинное Я», обратить его взор вовнутрь себя. Этого будет вполне достаточно безо всякого информационного наполнения, чтобы получить самое достоверное знание изо всех возможных человеку – «Я – есть».

А что нужно нам, чтобы заметить «вымышленное Я»? Нам нужны сведения: фамилия, имя, отчество, и вообще вся огромная совокупность характеристик и компетентностей личности – духовных, физических, бытовых, профессиональных, личных, технических, творческих, спортивных и т.д.; нам нужны многочисленные данные анкетного характера – родился, учился, проживаю, национальность, состою в родстве, не привлекался и т.д.; нам нужны данные социального, интимного, психического и медицинского характера; нам нужны стандарты внутренних ответов на внешние события, нужны остатки переживаний по тому или иному поводу, память о тех или иных ощущениях, или о тех или иных периодах жизни, нужны модели этического поведения в различных ситуациях, и нужно ещё бог весть что, чтобы через эти параметры интеллектуально определить самого себя в качестве текущей индивидуальности.

Следовательно, «вымышленное Я», наша текущая индивидуальность – ничего не представляет собой без мышления, которое его создало, являясь, следовательно, объектом не истинным.

Собственно говоря, «вымышленное Я» – это есть, всего лишь, набор понятий, в которых «истинное Я» тем или иным образом отразилось своим интеллектом от мира.

К примеру, интеллект вышел из «истинного Я», увидел отца и мать, осветил их своим познавательным лучом, луч отразился и вернулся к интеллекту в виде определенного вывода, который перешел в информацию, намертво скрепленную со своей личностью – «я дитя этих родителей». Так «истинное Я» выпустило интеллект, и тот, отразившись от какой-то данности, осмыслил результат, и завязался с этим результатом в психический узел – нашел там что-то, позволившее создать еще одно (из числа вымышленных) понятие о собственной личности.

А почему это вымышлено? Потому что данное понятие (в ряду всех остальных) есть результат мысленного вывода, а не прямая данность. Не будь родителей (не дай Бог), что вымыслил бы из ситуации интеллект? Интеллект вывел бы: «я – сирота». А будь это приемные родители, интеллект вывел бы «я – дитя вот этих родителей, но у меня есть другие родители». А будь одна только мать, то интеллект вымыслил бы – «я безотцовщина», и так далее со всеми бесконечными вариантами (например, социальной принадлежности).

При этом обратим внимание на самое главное – все вышеперечисленные варианты понятий, относящихся к «вымышленному Я», созданы были бы интеллектом, принадлежащим одному и тому же «истинному Я». То есть, «истинное Я» – всегда одно единственное, и всегда останется одним единственным. А «вымышленное Я» приобретет тот вид, который будет зависеть от того, как отразится интеллект во внешнем мире – например, если приемный ребенок вырос в семье крымских татар, то он будет крымским татарином, если этот же ребенок вырастет в русской семье, он получится русским, вырастет в украинской семье, станет украинцем и т.д.

Сжато излагая результат, скажем, что «истинное Я» всегда одно единственное и другим быть не может, а «вымышленное Я», хоть и одно, но может иметь неисчислимые варианты воплощений.

Ничего не напоминает? Совершенно верно, не просто напоминает, а взывает к еще одному критерию истинности – к критерию однозначности. Согласно этому критерию истина всегда и везде есть только то, что она есть, и ничем другим быть не может ни при каких иных обстоятельствах – у нее нет никаких иных вариантов, кроме того единственного, который есть то, что она есть. Например, «через две точки можно провести прямую линию» – это истина, которая имеет только один свой вариант и никакого другого варианта не имеет. Эта истина – однозначна в бесконечных количествах реального воплощения и поэтому это истина подлинная.

А что-то ложное может множиться в своих воплощениях, несмотря на то, что, на первый взгляд, выглядит полной истиной. Например, утверждение «этот автомобиль светло-серый» есть истина только на первый взгляд, потому что это не однозначный вариант – автомобиль может завтра же оказаться темно-синим. Таково отношение к истине в философии, ибо мы находимся по-прежнему в сфере применения философских методов. Сферой искрящегося остроумия и задиристой находчивости мы пока что не интересуемся – не на пикнике. Закончим исследование, там посмотрим.

И поэтому, не имеющее никаких вариантов, кроме себя самого, «истинное Я» – это наша истинная психика. А, способное быть чем угодно, «вымышленное Я» – это наша фиктивная личность.

Это не очень легко принять, потому что любой из неисчислимых вариантов психического сплетения с миром, создающих фиктивное «вымышленное Я», есть всегда адекватное отражение интеллекта от внешнего мира. Ведь «вымышленное» – это совсем не означает обязательно выдуманное. Вымышленное означает: созданное мышлением. Вымышляемое вполне может соответствовать объективному положению дел, из-за чего при всём разнородном содержании «вымышленного Я» большинство из его понятий всегда можно опереть на какую-либо несомненную данность, от которой во внешнем мире отразился интеллект.

Но это совершенно не важно для истины, поскольку совершенно не важно, верно отразился, или не верно отразился от мира интеллект, ибо любое отражение всегда вымышляемо, то есть всегда выступает продуктом анализа и осмысления. А всё, что вымышляемо, то всегда ложно. Никогда в этом не сомневайтесь. Даже в случае самой крайней необходимости. Потому что вымыслить можно или то, или это, а истина это то, чего вообще никогда нельзя вымыслить. Вот именно поэтому настоящая истина никогда не может быть дана мышлению в его естественных формах. Именно поэтому настоящая истина всегда недоступна словам и знакам, как бы те не пытались её выразить.

И поэтому (скажем в последний раз), если «истинное Я» не вымышляемо, а есть прямая данность, которую вообще невозможно вымыслить, то оно истинно, хоть и тайно. А если «вымышленное Я» есть результат, отраженных от мира, и, пригнанных друг к другу, понятий, то оно ложно, хоть и явно.

Чтобы понять, как это происходит, вспомним, что делается, когда мы смотрим на себя в зеркало. А происходит то же самое – некто истинный смотрит на себя ложного. Потому что мы видим лишь отражение лучей, лишь оптический мираж, и этот оптический мираж представляет собой тоже всего лишь узлы световых волн, в которые они завязались на поверхности раздела сред. Отражение может быть абсолютно верным и полностью соответствовать истине, но изображение никогда не будет самой истиной, потому что истина – это источник изображения, а отраженное – всегда только фикция.

Точно также и наша текущая личность, наше «вымышленное Я» – это лишь отражение «истинного Я» в зеркале мира, потому что любое понятие – это отражение от действительности.

Однако в случае с обычным стекляным зеркалом нам гораздо проще отличить истину ото лжи, потому что, начни мы разъедаться сомнениями, нам достаточно разбить зеркало и убедиться, что наше истинное бытие от этого никуда не делось, а фиктивное бытие на его поверхности – исчезло.

Такие поступки придают человеку стиль, но в нашем случае, помимо всего прочего, мы бы получили бы окончательное доказательство полной ложности «вымышленного Я».

То есть, если бы мы могли разбить как зеркало своё собственное «вымышленное Я», свою собственную текущую индивидуальность, и она у нас исчезла бы, а наше «истинное Я» при этом осталось бы в полной сохранности, то все наши выводы подтвердились бы практически торжественным образом …

Но как разбить это зеркало?

Если нам сейчас не хватает только этого, то – пожалуйста! Давайте посмотрим, как зеркало («вымышленное Я») иногда разбивается, а тот, кто в него смотрит («истинное Я») – остается.

Итак, например, вас зовут Иванов Иван Иванович, или, вероятно, как-либо по-другому. Это является отправной точкой вашего «вымышленного Я» и здесь наглядно видно, как интеллект завязался в психический узел с внешней себе традицией наречения имени, привязался к этому имени, и теперь самым безобразным образом отождествляет себя именно с этой фикцией.

Так создаётся выдумка, потому что имя «Иван» есть не только то, что вообще и в принципе не может быть «истинным Я», но и то, что не может быть даже «вымышленным Я». Потому что даже «вымышленное Я» не назовет ни одной причины, по которой оно истинно не «Павел», или не «Кондрат». В своей истинности имя – это выдумка, которую нацепило на себя «вымышленное Я». Одна из тех выдумок, из которых интеллект складывает сагу о своём бытии в мире.

Но интеллект наполняет «вымышленное Я» не только вот такими фиктивными выдумками. Это было бы легко увидеть, а эфемерность нашей личности бросалась бы в глаза. Нет, эфемерность «вымышленного Я» распознается из рук вон плохо как раз потому, что «вымышленное Я», хоть и есть выдумка, в которой интеллект отразился от мира и слепился с ним в некоторых узлах, но это очень достоверная выдумка, так как интеллект наполняет эту выдумку очень конкретным набором реальных сведений, сомневаться в которых нет ни повода, ни смысла.

Это сведения: о семейных связях, об образовании, о навыках, об умениях, о самом различном жизненном опыте, о людях с которыми свела судьба, о плодах пережитого, о планах на будущее, о характеристиках тела, чертах характера, о желаниях, предпочтениях, верованиях, книгах, фильмах, пейзажах, о музыке, о детстве, школе, похоронах, свадьбах, о фонаре, который светил ночью, о девочке, которая одевала смешную шапочку, о мяче со шнуровкой, о дожде однажды в августе, о парте, на которой было выцарапано «прочитал? сдохни!», о молотке в сарае, о капусте со свеклой, о пыжах и патронах, о гвозде и кроссовках, о мотороллере с пирожками, саданувшем соседа на перекрестке, и так далее и тому подобное – всё то, что составляет киноленту прожитой жизни.

Да, всё это вполне достоверно. Интеллект поработал хорошо. Но это есть не более чем фикция, потому что назавтра постучится в двери амнезия, и всё это «вымышленное Я» исчезнет разом…

Зеркало разобьется.

После амнезии интеллектом будут утеряны все те узлы, в которые он некогда завязался с внешним миром, и личность перестанет интеллектуально раскрываться собственному сознанию. Но при этом у сознания останется очень достоверное нерациональное осознание «истинного Я», осознание собственного бытия в качестве обособленной от мира индивидуальности. Это осознание в какой-то момент перейдет в определенное знание о себе, которое не будет какое-то время интеллектуальным, ибо мысль поначалу не сможет найти в нём ни одной знакомой себе формы, но это будет самое достоверное и самое неоспоримое для человека, знание.

Это и есть та ситуация, когда зеркало разбилось. Это и есть та ситуация, когда «вымышленное Я» исчезло, а «истинное Я», как было, так и осталось.

Человек в этой ситуации будет с безмерной несомненностью обнаруживать собственное «Я», но ничего не будет о нём знать. Потому что «истинное Я» нельзя знать сознанием. Сознанием можно знать только «вымышленное Я», но его еще не существует. А его еще не существует, потому что «истинное Я» еще не направило луч интеллекта на зеркало мира и не обнаружило там никакого собственного отражения  в соединении со структурными элементами этого зеркала, кроме собственного тела.

И выходит так, что психическое бытие «вымышленного Я», психическое бытие нашей текущей индивидуальности, собственно говоря – сама наша жизнь, есть не более чем фиктивное бытие какого-то не обязательного отражения на покрытой амальгамой, стекляшке. И хорошо еще, если зеркало не кривое… Хотя – какая разница?..

Постигнутые этой доброй мыслью, закончим теперь всё, что касается познающих отношений интеллекта со своей психикой, и с бесконечной невозмутимостью обратимся к остальным её познающим элементам.

Глава 9. Способности

 

Главной способностью психики является способность действовать на психику.

 

По программе исследования, обозначенной ранее, мы, рассмотрев характер познающих отношений психики с её интеллектом, теперь должны заняться особенностями тех познающих отношений, в которые вступают с нею, как с целым, другие познающие элементы. Но, как представляется, этот путь уже малопродуктивен, поскольку из него вряд ли можно выжать больше того, что было нами выжато из познающих отношений интеллекта. Потому что любой познающий элемент психики может вступать в познающие отношения со своим целым только тогда, когда он соединен с интеллектом. Это естественно до полной очевидности, не правда ли? Ведь, познание – это прерогатива интеллекта, недоступная более никому.

А если без интеллекта никакое познание невозможно, то для того, чтобы какой-либо элемент психики был способен вступать с нею в познающие отношения, он должен быть насквозь пронизан интеллектом.

И поэтому, несмотря на какую-нибудь особенную специфику какого-либо элемента психики, всё то, что будет относиться к его познавательным способностям – будет процессом всегда интеллектуальным, хотя и замешанным на материале его собственных свойств. Интеллект просачивается в бытие какого-либо элемента психики, смешивается с ним, и, собственно говоря, именно этим фактом и наделяет его познающими способностями.

Таким образом, познавательную способность любых психических элементов без присутствия в них интеллекта, можно подвергать сомнению вплоть до полного отрицания.

В этом легко убедиться, рассмотрев, например, ощущения. В ткань любого ощущения настолько плотно вплетено интеллектуальное теоретизирование, что невозможно даже представить себе, чем было бы любое ощущение без интеллекта. Скорее всего, ощущение, оставаясь полноценным физиологическим актом, было бы ничем, как акт познающий. Ощущение невозможно представить себе в качестве реакции только тела, потому что ощущение – это всегда процесс мысленной обработки физического сигнала, доведенный до стадии интеллектуального знания.

Проведем простой эксперимент. Завяжем глаза, возьмем в руки палку, и, наподобие слепых, начнём ощупывать дальним концом палки разные предметы. Допустим, что мы положили эти предметы на диван, и у нас это: подушка, книга, мяч, кастрюля и кухонная табуретка. Ощупывая палкой эти предметы, мы никогда не ошибемся в том, что такое каждый из них в отдельности, а что и вообще диван, потому что наши осязательные ощущения скажут нам об этом безошибочно.

Но давайте вдумаемся – а, что мы имеем здесь в опыте непосредственно физических ощущений, кроме палки, которая у нас в руках? Наши пальцы во всех этих случаях держат в руках только палку и более ничего, и, следовательно, у нас и должны быть ощущения только палки, и более ничего. И если бы наши ощущения были актом только физиологическим, то так бы оно и было – мы бы имели ленту ощущений, сплошь состоящую из разных состояний палки, и никакого другого знания, кроме этого, мы не получали бы. Но, слава Богу, ощущение – это процесс интеллектуальный, который теоретизирует, анализирует, ассоциирует и делает умозаключения. И поэтому даже в осязании, в единственном из ощущений, которое имеет непосредственный физический контакт с источником сигналов, мы только благодаря интеллекту познаём больше того, что содержится в самом физическом контакте.

А если мы уже отложили палку и развязали глаза, то вспомним те изображения, которые рисуют на сетчатке глаза световые лучи, отражаясь от предметов, на которые мы смотрим. Все эти лучи рисуют узоры, которые невозможно было бы отождествить с действительными образами тех предметов, к которым они относятся. Только после того, как мозг обработает полученный эскиз каким-то, лишь ему до конца известным, способом, эти предметы возникают в сознании таковыми, каковы они есть на самом деле. А то, что дано только в зрительном ощущении, как эффект воздействия отраженных лучей на сетчатку глаза, не имеет с внешним миром ни одной точки тождественности. Всё создается мозгом, всё создается интеллектом.

Но наиболее наглядно просматривается неразрывность ощущений с интеллектом в снах, где для любых ощущений вообще не нужны никакие предметные источники. Во сне для ощущений ожога, холода, тактильного контакта, слуховых восприятий, сексуальных переживаний, вкусовых или обонятельных впечатлений мне вообще не нужны никакие телесные способности со всеми их рецепторами и проводниками сигналов. Я даже вижу во сне не глазами, потому что во сне я вижу просто мозгом. То есть, для того, чтобы иметь полный набор ощущений, возможных опыту моего тела, мне, по сути, нужен был бы только мозг, формирующий и запускающий своей интеллектуальной силой весь корпус  моих всевозможных физиологических состояний. Другое дело, где мозг всё это берет, но, какими взял, такими во сне и воспроизводит. То есть ощущение – есть более акт сознания, чем голая реакция тела, поскольку тело всего лишь физически претерпевает, а ум превращает претерпевание в достояние интеллекта.

Таким образом, любое ощущение – это момент перехода физического в психическое, это момент, когда физическое переходит в зону сознания. И поэтому, если говорить о познающих отношениях ощущений с собственной психикой, то тот чувственный дубликат личности, который создают ощущения (запах своего тела, его зрительный образ, осязание собственных органов, переживания мышечного движения, кожных впечатлений, слушание собственного голоса или дыхания и т.д.) формируется интеллектуально, то есть в прямой связи с работой сознания.

И, следовательно, если мы начнем рассматривать чувственную природу осознания самого себя, если мы начнем выявлять особенности познания психического целого таким его элементом, как система ощущений, то мы, на самом деле, всё равно вернемся к интеллектуальным процессам, поскольку только в переплетении с интеллектом ощущения становятся элементами познающего опыта.

Ощущения – это вообще наиболее познающий элемент психики (после чистого интеллекта, разумеется). Их назначение, собственно говоря, в том и состоит, чтобы физически познавать. И мы уделили ощущениям столько времени только для того, чтобы понять, что даже этот «физический» род познания, является, по своей сути, преимущественно интеллектуальным.

Что же касается такого элемента психики, как эмоции, то эмоции, если и познают, то, либо по возможности, либо по ситуации, но не в своём прямом назначении, поскольку их прямое назначение – духовно переживать. Но и переживание тоже может стать достоянием сознания, если сознание зарегистрирует его в жёстком замыкании с каким-то интеллектуально отмеченным стимулом.

Это происходит в том случае, когда переживание заводится мышлением в сцепку с какой-либо ситуацией, и затем вкладывается в опыт сознания в этой спарке. Если мышлению это удается, то впоследствии даже простое воспоминание о данной ситуации будет вызывать устойчивый эмоциональный отклик. Это уже можно будет назвать интеллектуально заданным переживанием, то есть эмоцией, входящей в состав интеллекта, потому что источник переживания находится в сознании, а не во внешнем бытии.

Таким образом, сами по себе эмоции могут быть неявно наведенными и, в таком случае, никакого познавательного значения они не приобретут. Но в том случае, когда мышление будет связывать некие объекты или обстоятельства внутреннего или внешнего опыта с определенными эмоциями, то в сознании будет накапливаться познавательно конкретный ряд логических связей между определенными жизненными причинами, и переживаниями по их поводу. Именно здесь интеллект проникает в поры эмоции, смешивается с нею и вводит её в разряд познавательно ценных элементов психики.

Благодаря этому у человека происходит некое, пусть очень специфическое, но вполне ясное познание, в процессе которого какие-то эмоции становятся элементами каскада осознанных переживаний, располагающихся в его памяти (в составе интеллекта), а не в рефлексии на живую ситуацию. Такой человек уже знает, например, что стоять на краю пропасти страшно, даже если он сейчас лежит в кровати. В этом случае его эмоция является элементом именно интеллекта, потому что он её сейчас мужественно не переживает, но он о ней знает.

Итак, эмоция становится познающим элементом психики только тогда, когда мышление соотносит её с каким-либо ассоциативным фактом.

Но напомним самим себе, что мы сейчас говорим не об эмоциях вообще, а о том, что будет происходить, если эмоция начнет познавать собственную психику. Что здесь будет происходить? С чем должно в этом случае мышление интеллектуально соотнести данную эмоцию? Естественно, что мышление должно в этом случае прочно увязать данную эмоцию с собственным «Я». И если у мышления это будет раз за разом получаться, то в памяти интеллекта будет накапливаться эмоциональный образ собственной личности. Такое эмоциональное знание о себе может составить очень богатую библиотеку переживаний. Например: любовь к себе, жалость себе, интерес к себе, стыд за себя, страх за себя, гордость собой, уязвленное тщеславие, оскорбленные чувства, память о тех или иных тяжелых или радостных переживаниях, состояния раскаяния, надежд и торжества, моменты слияния с Высшим, ощущения ниспосланной на душу благодати и много ещё чего. Однако во всём этом должен уже загодя присутствовать интеллектуально  обозначенный образ собственного «Я», с которым все эти эмоции будут прочно перекрещиваться в мышлении. То есть, здесь, как всегда, мышление предваряет процесс познания, осуществляет его и оформляет результат.

Таким образом, если говорить о претерпевании (об ощущениях), и если говорить о переживании (об эмоциях), то всё это, конечно же, не есть интеллект в чистом виде, но применительно к тому вопросу, который мы сейчас рассматриваем – к вопросу о познающих отношениях элементов психики с нею самою – всё это есть именно работа интеллекта. И ничего нового мы здесь для себя не обнаружим, поскольку во всем этом мы разобрались уже в предыдущей главе.

А в предыдущей главе мы выяснили, что существует некое «истинное Я», недоступное рациональному познанию. Рациональное познание не может проникать в «истинное Я», потому что оно само (рациональное познание) направлено из «истинного Я» на внешний мир. «Истинное Я» постигается особым моментом сознания, подобным вспышке самоозарения, во время которой мысль коротким подлётом поворачивает вспять и пытается броском вовнутрь найти бытие своего «истинного Я». Именно здесь интеллект получает краткое и логически невыразимое осознание абсолютно очевидного подтверждения реальности собственного «Я». Но после этой короткой вспышки истины интеллект мгновенно возвращается к рациональному типу работы, выходит из усилия по самоосознанию, отворачивается от «истинного Я» и начинает искать объект познания, расположенный вне себя и перед собой. И когда он находит противолежащий себе объект, он вступает в психические взаимоотношения с действительностью. Именно в этих узлах соединения с действительностью интеллект завязывается в картину пригнанных друг к другу понятий о некоем «вымышленном Я» – о нашей текущей и, действующей в этом мире, индивидуальности.

С самого первого часа рождения человека именно его интеллект наполняет «вымышленное Я» новым опытом осмысления, накопительная часть которого складывается в понятие о себе самом.

Следовательно, если интеллект создаёт понятие «вымышленного Я», а другие познающие элементы психики делают то же самое только благодаря участию интеллекта в их жизни, то «вымышленное Я» от начала и до конца создается именно интеллектом. Это заслуга интеллекта или в чистом виде, или в диффузии с чем-то другим (с ощущением или с эмоцией).

То есть, подводя некий новый итог нашим старым выводам, можно сказать, что «вымышленное Я», наша текущая индивидуальность, является продуктом преимущественно интеллектуальным, несмотря на то, что в работе по его формированию участвует вся психика.

Таким образом (соберемся!), интеллект, проистекая из тайного «истинного Я», создаёт явное «вымышленное Я», создает форму психической связи «истинного Я» с внешним миром, создает форму сосуществования тайного с явным.

А теперь вспомним, что когда мы выбирали метод философского обобщения, то мы решили идти от функции именно потому, что там, где исполняется какая-то психическая функция, там существует стык психики с внешним миром, и там образуется стык тайного с явным – тайная психика встречается с явным миром. Именно в обстоятельствах этой встречи мы намеревались разглядеть тайную природу психики.

Пришла пора.

Как мы это сделаем? Мы внимательно посмотрим на то, как тайное становится явным, то есть на то, как «истинное Я» становится «вымышленным Я». Чуть выше мы это уже точно определили – тайное «истинное Я» становится явным «вымышленным Я» посредством работы интеллекта во внешней среде. Интеллект увлекает за собой психику из тайного «истинного Я», вытягивает её за собой в явный мир, и, когда упирается в этот мир, предоставляет психике материал для всех родов познания. Такова его бурлацкая доля. Но главное здесь заключается в том, что интеллект находится одновременно и в тайном и в явном. Интеллект, работая в явном, одной ногой стоит в тайном, потому что психика, откуда он выходит – тайная. И, следовательно, где-то здесь, в природе интеллекта и должен находиться тот самый стык тайного и явного, который мы ищем.

И где же этот стык может быть? А этот стык самым естественным образом кроется в том, что интеллект является способностью психики, а любая способность – это отражение собственной внутренней природы того, кто этой способностью обладает. Способность – это нечто такое, в чём проявляется специфика собственного внутреннего бытия того, кто этой способностью орудует. Способность – это применение своей внутренней природы на деле, это эксплуатация своих внутренних свойств вовне себя.

Огонь способен греть, потому что он эксплуатирует своё собственную внутреннюю природу (огонь горяч). Вода способна увлажнять, потому что она эксплуатирует свою собственную внутреннюю природу (вода влажная). Зародыш способен создавать растение, потому что он эксплуатирует свою собственную внутреннюю природу (содержит в себе все основные части растения в зачаточном состоянии). Мышцы способны производить работу, потому что эксплуатируют свою собственную внутреннюю природу (их внутренняя структура оптимальна для сокращений в одном определенном направлении).

Следовательно, интеллект, как способность, есть операционное продолжение, или инструментальное выражение «истинного Я», и, таким образом, интеллект есть то бытие, которое плоть от плоти бытия «истинного Я», и, следовательно, всё, что относится к природе интеллекта, будет относиться и к истинной природе нашей психики.

Таким образом, именно через природу интеллекта мы дальше попробуем понять тайную природу бытия своей психики, то есть природу «истинного Я».

Однако, здесь беда в том, что интеллект, являясь частью «истинного Я», отождествляет себя с «вымышленным Я» и поэтому сливается с тем содержанием, которое сам же обнаружил в мире и сам же накидал в «вымышленное Я».

В результате этого, та природа интеллекта, которая содержится в «вымышленном Я», настолько перемешана с миром, что она теперь может больше рассказать о мире, чем о себе самой.

Интеллект это мысль, а мысль – это всегда конкретное наполнение чем-то конкретным, потому что не бывает мысли просто как мысли, без того значения, которое в неё сейчас вкладывается. И поэтому, коснись мы содержания интеллекта, мы всегда видим и процесс, и результат его работы в плотной связи с чем-то, что он осмысливает, и в полной неразлучности с тем, что он перерабатывает для внутреннего усвоения. Из-за этого никогда не понятно, что именно здесь от природы интеллекта, а что именно от свойств объекта познания. Непонятно, кто из них выступает изнанкой другого – интеллект сформировал понятие об объекте соответственно собственной природе, или, наоборот, объект вызвал своими свойствами какие-то изменения в природе интеллекта.

Поэтому нам следует искать истинную природу интеллекта в том, что в нём дано только как его чистая способность, отрицая всякое его содержательное наполнение.

А наиболее очевидно в смысле его чистой природы является то, что сам по себе интеллект свою природу качественно проявляет только в смешении с чем-то внешним себе. Если интеллект не впустит в себя что-то из внешней среды, то он останется бессодержательным и бескачественным. То есть природа интеллекта несамодостаточна и не имеет качественного наполнения без чего-то внешнего себе.

Таким образом, если бытие интеллекта несамодостаточно и качественно не определимо без смешения с чем-то внешним себе, то и бытие самой психики так же должно быть несамодостаточно и так же должно быть качественно пустым без смешения с чем-то внешним себе.

Однако, признавая бытие интеллекта несамодостаточным, трудно столь же легко признавать его ложным. Потому что, даже будучи пустым и не обнаруживаемым, бытие интеллекта истинно, поскольку интеллект, несомненно, есть. Да, интеллект ничего не может создавать сам, ему нужна познавательная среда, в формах которой он получал бы источник собственных форм, но, все же, интеллект не создаётся этой средой, он в неё приходит уже чем-то, что он есть.

С чего мы это взяли? Это следует из того, что интеллект – это способность, которая исполняет функцию. А любая способность, исполняющая функцию, есть некое предварительное умение, которое должно быть раньше бытия той функции, которую она исполнит. Этот субординационный строй необходим, поскольку, если нет способности, то нет даже и повода говорить о функции. Сначала должна появиться способность, а потом, по истечении какого-то времени какой-то деятельности этой способности, начнет оформляться функция, которая будет результатом усилий и затрат способности. Функция есть результат деятельности какой-то способности.

Именно поэтому интеллект даже без качественной определенности есть явление не ложное, а полностью действительное, так как только нечто действительное может осуществлять какую-либо деятельность.

Следовательно, и наше «истинное Я», тоже есть нечто, существующее действительно, существующее несомненно. Оно есть нечто, существующее истинно, существующее реально даже без качественной определенности. Очевидно, это есть то самое исходное бескачественное бытие души, которое в восточных религиях является манящей целью успокоения интеллекта и дхарм, а в христианстве называется «смертью вечной» без Воскрешения.

Кроме того, продолжая анализ интеллекта, как чистой способности, мы видим, что интеллект не просто пассивно ждёт, пока перед ним появится какая-либо среда для познания, он сам сверхактивно ищет эту среду, проявляя такие, подстегиваемые только его собственными потребностями, качества, как: любопытство, познавательный интерес, информационная жадность, повышенное внимание к новому и т.д. Интеллект испытывает непрестанную нужду в поглощении познавательной среды и жадно набрасывается на всё, что способно играть её роль.

После той же амнезии, перед интеллектом возникает внешняя действительность, готовая не сама по себе ринуться в его внутреннюю пустоту, а лишь по свойствам его внутренней активности. И когда эта внешняя действительность неудержимо устремится в сознание человека, интеллект начнет встречать этот поток и осмысливать его только потому, что вся его внутренняя природа постоянно хочет поглощать внешнюю себе действительность и наполняться ею. Интеллект может оставаться пустым только в состоянии тяжелой болезни личности, так называемой, идиотии. Или в её варианте – в нирване. В здоровом же состоянии интеллект всегда и обязательно вбирает в себя всё, что перед ним находится.

Следовательно, и сама наша психика тоже характеризуется тем, что она постоянно вбирает в себя что-то внешнее, наполняется этим и по-другому не может.

Однако интеллект заполняет свою пустоту и получает собственное качество не только какими-то внешними объектами познания, он формируется ещё и какой-то своей внутренней особостью, потому что, даже пустой интеллект, как мы определили выше, это совсем не пустое место, а некая способность. И, как каждая способность, интеллект имеет свою исходную организацию, которая содержит в себе свои собственные профили потенциального действия.

То есть, интеллект не просто может что-то делать как способность, он может это делать именно так и никак иначе. Каждый интеллект неповторим, но неповторим он не за счёт внешнего мира, а за счет собственного стиля и собственного строя мышления, который всё чужое во внешнем мире делает своим собственным и неповторимым. Проще говоря – такое свойство интеллекта, как его индивидуальность, не формируется из внешних объектов познания, а является его собственным достоянием, присущем ему исходно.

И, следовательно, то же самое можно сказать и о психике каждого из нас – индивидуальность любого человека является изначальным свойством его душевной природы, поскольку несомненная индивидуальность «вымышленного Я» не могла взяться из внешнего мира, где всё ему чуждо и где ему ничего не принадлежит. Эта индивидуальность есть следствие некоего композиционного строя «истинного Я», способного проявляться в особой форме, присущей именно этому «истинному Я» и более никому другому. Именно это и проявляется в «вымышленном Я», в той нашей личности, которая складывается на данный момент.

Что еще? Пожалуй, и всё. Вроде бы, и немного, но нам большего и не надо. Для нашей задачи достаточно и этого. А наша задача, если о ней вспомнить, состоит в том, чтобы разобраться – может ли, каким-то образом, ошибочное поведение человека проистекать по причине тайного вмешательства в его психику со стороны каких-либо внешних ей сил?

Теперь, когда мы несколько проникли в природу нашей психики, мы можем подобную возможность допустить по двум основаниям.

Первое основание состоит в наличии возможности общетеоретического характера, которая выражается в том, что психика (по итогам наших исследований) характеризуется именно тем, что активно стремится смешаться с чем-то внешним себе, хочет она, или не хочет. Есть некий открытый для нас процесс, в котором психика делает это с помощью интеллекта, направленного на внешний мир. Но общетеоретическое допущение может выдвигать версию о том, что если интеллект психики смешивается с внешним миром в открытом для нас процессе, то какой-то тайный интеллект может смешиваться с нашей психикой в скрытом для нас процессе. Совсем как наш интеллект смешивается с внешним миром. Повторяем – это первое основание, которое представляет собой самую общую возможность без конкретных деталей.

А второе основание состоит в том, что конкретных деталей мы никогда и не узнаем, поскольку интеллекту вход в «истинное Я» закрыт, и он там ничего не контролирует. «Истинное Я» для интеллекта есть тайна, и всё, что там происходит, интеллекту неподконтрольно.

Всё это надо понять очень правильно – «истинное Я» есть для нас тайна не потому, что оно обязательно мистично или сверхсложно, а потому, что оно для нас недоступно. Может быть природа, структура и организация «истинного Я» вообще не сложнее коробка спичек. Но, какова бы она ни была, эта природа или организация, она нам неведома совсем не потому, что она выше наших умственных способностей, а только лишь потому, что наши умственные способности туда не могут заглянуть.

И поэтому мы вообще не вправе судить о том, что может происходить, а что не может происходить внутри нашей психики (в «истинном Я»).

А коль скоро это так, то мы не в праве исключать возможность существования в нашей психике какой-то чужой и неподконтрольной деятельности, проходящей в зоне «истинного Я» – кто знает, что там вообще происходит?

Этого никто не знает. Зато мы знаем, что проникнуть в нашу психику легко – она сама по своей собственной природе способствует любому проникновению, так как идет этому навстречу всем своим естеством. И если это произойдет в «истинном Я», то мы об этом уж точно знать не будем – нашему интеллекту там ничего не подконтрольно.

Но зато любой из нас в состоянии твердо судить о том, что происходит в нашем «вымышленном Я», поскольку здесь-то интеллекту всё подконтрольно. И пусть себе, на здоровье, рождаются любые чуждые происки в тайной зоне нашего «истинного Я», где всё покрыто тайной, но, когда эти чуждые происки начнут осуществляться в зоне нашего «вымышленного Я», то наш интеллект их тут же заметит и пресечет! Ведь для интеллекта здесь всё прозрачно! Родина может спать спокойно – чужая деятельность, придя из сумрака тайны, не сможет остаться тайной на освещенном плацу интеллекта!

Увы, всё происходит совсем наоборот и происходит ежесекундно. И не где-нибудь, а в нашем теле. Надзор за ним интеллекта мифичен.

Глава 10. Тело

Фразу о том, что «женщина, знакомясь, подаёт руку первой», я долго считал дебютом из инструкций по правильному сексу. Но потом мне объяснили, что это что-то из этикета.

 

В своё время очевидные практические трудности заставили меня отказаться от планов принудить всех читателей этой книги читать каждый её эпиграф. Я пришел к выводу, что это дело трудное и непонятно как реализуемое. Но эпиграф к этой главе я попросил бы, все-таки, прочитать особо, потому что этот горький рассказ является хорошим служебным примером того, как обусловлено телесным всё, что происходит в нашем сознании.

Отсюда все и казусы. Но обо всём по порядку.

Нам пора переходить к нашему телу потому, что, хоть мы и определились, что ошибки человека проистекают из его психики, но сама эта психика находится в таком интересном соединении с телом, что оставаться в постоянном отрыве от этого факта мы просто не имеем права. Как не отделимы в своём существовании друг от друга психика и тело, так же неотделимыми от этого факта должны быть и любые исследования, касающиеся хоть психики, хоть тела. Нельзя рассекать нерассекаемое. И поэтому время пришло.

Однако, разговоры о взаимодействии психики и тела – это тема, которая открыта тысячи лет тому назад, и не закрыта по сей день. А поэтому, во избежание вовлечения в дискуссии методического характера, мы определимся сразу, что проблему совместной жизни психики и тела мы будем решать в канве тех предусловий, которые сложились у нас под влиянием избранного нами метода познания – в канве метода философского обобщения.

А метод философского обобщения, во-первых, изначально отсылает нас к функции познаваемого объекта, а, во-вторых, на следующем этапе, требует максимально обобщенного вывода, не привязанного к частностям или к конкретике отдельных случаев. Таким образом, метод требует, чтобы функция, после своего определения, непосредственно перетекала в обобщающий тезис.

Но нам здесь придется поступить обратным порядком, потому что у нас уже есть обобщающий тезис, который звучит так: «психика – это осознающее себя индивидуальное целое». И нам следует теперь всегда идти именно от этого готового тезиса, потому что исследуется-то у нас всё равно психика, а не что-либо иное, и поэтому целесообразно было бы любые новые вопросы пристегивать к проблемам психики, а не наоборот. В том числе и вопросы тела.

Для этого мы останемся в рамках основного обобщающего тезиса о психике, но рассмотрим состав его определений («осознающее себя»; «индивидуальное»; «целое») в новом ключе – мы рассмотрим все эти определения тем образом, как если бы мы, вдруг, озадачились еще и вопросом, как в них раскрывается связь психики с телом.

И сделаем мы это для того, чтобы проверить – насколько сохранится внутренняя гармония исходного тезиса, если мы добавим в его смысл еще и такой подразумевающийся сегмент, как тело?

Что же мы увидим, когда в тезисе теперь будет подразумеваться еще и наличие тела?

Мы увидим, что тело очень хорошо вписывается в наш тезис, поскольку определение «осознающее себя», если говорить о его изначальном смысле, вообще тела не касается и не тревожит общего смысла тезиса, поскольку психика, как была, так и остается единственным познающим персонажем. Кроме того, определение «осознающее себя» полностью вписывается в новый смысл «целого», который сейчас возник (целое не как характеристика самой психики, а как её единство с телом), потому что своё тело человек тоже осознаёт в качестве самого себя.

Определение же «индивидуальное» вообще остается полностью гармоничным в новых условиях, потому что любое тело, с которым связана и взаимодействует психика, тоже индивидуально.

Что же касается определения «целое», то его новый смысл (см. второй абзац выше) не разрывает тезиса из-за того, что психика, как целое, есть целое также и в смысле её единства с телом (с чего собственно у нас всё это сейчас и началось).

Так что, пока всё хорошо – исходный тезис углубляется при дополнении его понятием тела, но остается полностью рабочим.

Однако если внимательно исследовать реакцию каждого из определений тезиса на инъекцию в него понятия тела, то выяснится, что, все определения впускают эту инъекцию в кровь без изменения собственного естества, и только определение «целое» становится качественно иным и приобретает какой-то новый собственный смысл.

Но, собственно говоря, иначе и быть не могло. Ведь определение «целое» ранее у нас относилось только к психике, взятой отдельно самой по себе в её собственных свойствах, а теперь оно (определение «целое») относится еще и к целостности психики с телом в характеристиках их совместности.

Таким образом, именно совместность – вот то новое, что формирует новый подтекст смысла «целого» в исходном тезисе после того, как в его смысловую структуру проникло и обосновалось там, понятие о единстве психики и тела.

«Совместность» – это термин, который нов только для нашего исследования, но и вообще для практики подобных работ. А поэтому следует пояснить, что под ним здесь подразумевается.

Что понимается под Совместностью? Под Совместностью будет пониматься тайна согласованного, гармоничного и естественного взаимодействия психики и тела. Именно некая тайна. Потому что ни мы, ни кто другой, до сих пор не знает, как взаимодействуют психика и тело, и как это взаимодействие на практике реализуется. Для того чтобы предпринять хоть сколько-нибудь не поверхностный обзор существующих версий, нам всем сейчас пришлось бы взять отпуска за свой счет и сложить их вместе. Поэтому освещать достигнутое в этой сфере мы даже и не попытаемся – его столько же много вообще, сколько мало для пользы.

Но мы всё равно должны разобраться с тем, как существует психика в качестве целого со своим телом, потому что без этого исходная проблема нашего исследования – ошибки человека – не может быть решена корректно. Ведь не только психика из своих тайных глубин может приводить к ошибкам тела (любые ошибки совершаются действиями тела), но и тело (кто знает?) может вызывать ошибки психики.

Кто в это не верит, пусть выпьет двести граммов водки натощак, и все аргументы ему откроются сами.

А, поскольку новое понятие Совместности относится у нас к определению «целое», то мы должны сейчас разобраться в том – что же такое психика именно как целое с телом?

Итак, что же это за целое, которое образуют психика и тело? Это очень необычное целое, хотя бы потому, что это живое целое, которое составляет человека. Таким образом, как любое живое целое, мы будем понимать его в качестве организма. Однако это не должно стать для нас физиологическим объяснением, поскольку мы находимся в рамках философских попыток. И, чтобы в этих рамках оставаться, нам следует от физиологического факта отстраниться и определиться – что же такое организм с позиций философского обобщения?

Философски говоря, изначально следует сказать, что организм – это целое, вне которого его части не могут иметь никакого бытия. А если выразиться более тонко и более философски, то организм – это целое, любая часть которого может быть его составной частью только в том случае, если она не может быть самостоятельным целым без него. Второе определение более точно характеризует еще и части целого, потому что золотой зуб, например, находясь в организме человека, неописуемо украшает его, но не принадлежит этому организму и не является его частью.

Сейчас каждый читатель из двух предложенных выше определений может выбрать себе по вкусу, но в дальнейшем мы должны единодушно отличать организм от любого другого целого именно по этому показателю – по невозможности частей организма существовать без него. Это будет несложно.

В качестве примера отличия просто целого от организма, можно привести такое целое, как статично собранная группа частей (кирпичный дом, например), или такое целое, как агрегат, где части динамически взаимодействуют друг с другом (например, автомобиль). Оба этих целых – не организмы.

Кирпичный дом не организм, потому что он есть целое просто по совокупности своих частей, каждая из которых (любой кирпич) может самостоятельно быть кирпичом и до строительства дома, и после него. Поэтому кирпичный дом не организм.

Автомобиль, же, не простая совокупность частей, он – агрегат, так как все его части работают совместно. Но его части – генератор, колесо, лампочка, провод, болт, винт, поршень, хомут, тяга и т.д. – могут быть самими собой и до автомобиля, и после срока его службы. Поэтому автомобиль тоже не организм, хотя и очень похож.

В отношении же организма следует строго определять, что все его части имеют бытие только в его составе, и никаким собственным бытием не обладают. Печень, глаз, рука, мышца, мозг, язык и т.д., всё это при отделении от организма не только автономно не функционирует, но и погибает. Эти части должны быть или в этом организме, или попасть в другой, но сами по себе вне организма они быть не могут.

И, следовательно, если в таком целом, как человек, такие его части, как тело и психика, не могут иметь самостоятельного бытия вне этого целого (вне данного человека), то человек – это организм. Тело без психики погибнет, не способное функционировать, а психика без тела или исчезнет вместе с телом (есть такой простенький концептуальный вариант), или это будет психика без воплощения в каком-либо теле, то есть психика в чистом виде, совсем в другом качестве, душа (здесь концептуальных вариантов не счесть).

В общем, всё это (как вывод) нужно нам пока лишь только для того, чтобы придать беспокойному союзу психики и тела статус организма с философской, а не с физиологической позиции. Всё это пока только лишь для того, чтобы уйти от физиологического понятия организма, которое, хоть и вполне очевидно, но совершенно не связано с сутью наших проблем.

А суть наших проблем состоит в том, что согласованную жизнь психики и тела в человеке мы теперь на всех основаниях можем квалифицировать в качестве организма. И в чем проблемы? Проблемы в том, что мы здесь под «организмом человека» понимаем некую Совместность психики и тела, то есть, под организмом понимаются даже не психика и тело вместе взятые, а подразумевается нечто третье по отношению к ним: согласованная Совместность их бытия.