Мой дед  дотронулся  до шеи  покровительницы, прислонил зеркальце  к ее
побелелым  и обметавшимся губам, а затем  заплакал и,  утирая слезы,  сказал
присутствующим:
     - "Да  здравствует Государь  Император  Павел Петрович!" -  дальше силы
оставили несчастного  медика  и, если бы его не подхватили под руки, мой дед
упал бы рядом с телом его единственной пациентки.
     Потом  дед,  поддерживаемый  Шимоном  Боткиным   вышел  из  дворца   Ее
Величества и сел в карету. Дядя Шимон приказал кучеру:
     - "Теперь гони, будто за тобой черти гонятся!"  - и карета с последними
столичными евреями  полетела к Нарве  - в  матушкину  Прибалтику.  Вслед  за
каретой вскачь понеслись две сотни бабушкиных  гвардейцев - каждый третий из
ее  личных  охранников.  Никто из них  не был жидом, но  раскол  в столичном
обществе был настолько велик, что они не желали присягать Павлу, но решились
держаться моей матушки.
     Именно они и сообщили печальную весть...

     Нас (в ожиданиях непоправимого)  в те  дни нарочно привезли  с  Эзели в
Ригу и учили в казармах Рижского  конно-егерского  полка. У нас шли занятия,
когда в Цитадели вдруг тяжко грохнула пушка. Мы все вскочили со  своих мест,
хоть  шел  урок  картографии  и нельзя даже  тронуть  кальки  карт  во время
копирования.
     Через  миг двери в  класс распахнулись  и вошел  граф Спренгтпортен  со
словами:
     - "Господа, я  пришел сообщить о большом горе", - на  его  левом рукаве
был уже повязан черный муаровый бант, и мы сразу поняли, о чем речь.
     Мы построились, повязали  черные ленты и вышли из класса  с непокрытыми
головами. На улице моросил мелкий дождик и дул сильный ветер с моря, который
резал капельками дождя наши лица, но мы  не чувствовали боли. Все шли молча,
но на уме у нас был один лишь вопрос, - будет ли война с Россией?
     По мере  того,  как  наш отряд  подходил  к  Ратуше,  улицы заполнялись
народом. Все были в трауре и почти все женщины плакали. Плакала моя матушка,
покрыв волосы  черной шалью,  плакали прочие еврейки,  а офицеры  латвийской
армии глухо  переговаривались, передавая  друг другу  известия  о  том,  как
проходит мобилизация  наших  частей. Латвия вставала  под  ружье, готовясь к
страшной войне с великим восточным соседом.
     Я  плохо  помню  подробности  панихиды,  единственное,  что  осталось в
памяти, - я  стою  под проливным  дождем  (моросящий дождик сменился ужасным
ливнем  -  недаром  так  тянуло  с  моря!) и  утешаю  Дашку. Ей  было  всего
одиннадцать лет и  она последние  годы провела у  юбки нашей с ней  бабушки.
Теперь  у  нее  сделалась  настоящая  истерика.  Мне  самому  дико  хотелось
разрыдаться, но обязанности старшего брата не позволяли мне  это сделать и я
только сжимал Дашку в обЦятиях, успокаивая ее.
     Самым же страшным в этих слезах были Дашкины всхлипывания:
     - "Ненавижу! Как же я его  ненавижу! Он сказал мне: "Когда старая шлюха
сдохнет,  папка  подарит  мне  настоящую лошадь, а тебя  с  Сашкой  -  лишит
наследства!" Как же я его ненавижу!" - а  невольные  свидетели этих  горьких
слез, догадывались, что речь идет о  нашем  брате и,  содрогаясь  от бездны,
разверзшейся внутри нашей семьи, - спешили отойти дальше. Кому охота влезать
в это страшное и уже - недетское горе?!
     Так  мы похоронили  бабушку. Потом были указы  новоявленного Императора
Павла об  "обЦявлении  всех  жидов  вне  закона",  "о  губернском устройстве
Прибалтики"  -  по  которому Латвия  делилась на  четыре куска  - Эстляндию,
Лифляндию и Курляндию, а "даугавские земли" отходили к губернии Витебской.
     Были  еще указы о  "правилах  престолонаследия", согласно которым  наша
семья лишалась всяких прав на русский престол и даже - назначение Кристофера
Бенкендорфа рижским генерал-губернатором! Много  было всякой ереси и  прочих
павловских благоглупостей, которые  кончились  пшиком,- ибо  их  можно  было
привести в жизнь только силой оружия.
     Нет, прямо в ноябре 1796 года, пока еще не успел остыть  бабушкин труп,
наш коротышка совсем уж надумал воевать  и  даже назначил командующим самого
Суворова.  Да вот только  тот, будучи  во сто крат умнее  нашего  недоросля,
немедля отказался от такой чести, заявив: "Стар я воевать против штуцеров на
мушкетах...". За что и попал в опалу. Правда, от войны Павел почему-то вдруг
отказался. Он у нас был весьма переменчивый.
     Ну да Бог с  этим, - я  учился в Эзельской Школе и расчеты опор мостов,
да построение полевых карт заботили меня больше, чем интриги политические. К
тому же я,  по  матушкиным стопам, увлекся химией,  и  мне было  во сто крат
интереснее собирать перегонные  кубы, да  выдувать  стеклянные дефлегматоры,
нежели вникать в очередные затеи несчастного сифилитика.

        x x x

     Блестящее  правление моей бабушки под конец было... Нет, не  испорчено.
Должность правителя  --  докучная штука. Хорошо, коль ваш друг  -- настоящий
министр. Но годы берут свое...
     Что вы сделаете со старым товарищем?
     За годы правления он обрастает  сторонниками. Уберите его  и в его лесу
подымется буря -- вековые стволы будут рушиться один за другим, подминая под
себя  юную поросль.  Может быть -- новый министр  будет и лучше, но удаление
прежнего расколет правительство и лишит вас многих старых друзей.
     Готовы ли вы  общаться с "молодыми, да ранними"? И догадываетесь  - или
нет, - что вас  первого  "молодежь" считает "историей" и тщится отправить на
свалку?
     Эти  люди  не помнят  событий и развлечений из вашей молодости, не поют
старых песен и не ведают  ваших танцев. А  вы  не понимаете ни их шуток,  ни
новомодных (и весьма странных!) привычек.
     Вы  будете  пытаться  "подмолодиться",  конечно,  но... Это  никого  не
обманет. Равно  как старая дама смешна  рядом с  юными жиголо,  так и старый
король жалок в окружении  юных министров. (И если старец  -- мужик,  его все
зовут "содомитом", а если сие -- королева, все говорят -- "шлюха на троне"!)
Итог же этого -- одиночество.
     Нет,  если  вы  не хотите  остаться  один  --  ненужный  и  презираемый
обществом,  нужно  держаться друзей  -- Вашего детства.  Конечно, -  "Короля
играет его свита", но и - "Каков поп, таков и приход"!

     Те  из великих,  кто имел несчастье состариться, оставшись  при  том --
человеком,  к  концу  собственного  правления имели  правительство  глубоких
старцев и застой и гниенье в стране.
     Таков был закат Петра Великого в нашей стране.  Только ленивый не ругал
его под конец "пьяницей" и "табачником". Пришедший на  смену Бирон и вправду
не пил водки и не курил табака.
     Над "устарелыми понятиями" и "Кодексом Чести" Короля Солнце в последние
годы смеялась вся "просвещенная"  Франция...  Досмеялись до Робеспьера с его
гильотинами.
     Тяжко и долго задыхалась Англия  в последние годы Елизаветы Великой. На
смену ей пришел содомит Яков Стюарт и привел за собой милейшего Кромвеля. Уж
тот-то  хорошенько  "проветрил  головы"  всем  недовольным, просушив  их  на
солнышке.
     Испания проклинала в  конце  жизни  своего Карла  Великого. Как же  она
радовалась воцаренью нового короля -- Филиппа! Кровавого... При коем Испания
перестала быть страной, "где не заходит Солнце".
     Я  мог бы  множить  примеры,  - но факт остается фактом: если правитель
добр  и человечен, его подданные начнут проклинать  его  еще  при жизни.  За
"Несвободу". За  отсталость страны во всем. За архаичные формы правления. За
дружеские чувства к выжившим из ума маразматикам, которые управляют страной.
     На волне сего недовольства всегда приходят молодые, да рьяные. Желающие
все изменить.  Вот  тогда-то страна и взвывает от ужаса  и  уже после смерти
называет  "выжившего  из ума"  старичка, иль  старушку --  Великим.  Или  --
Великой.
     По  "имперской  истории" на сегодняшний  день "Великих" на  Руси только
лишь двое -- Петр, да моя бабушка. Всех остальных придавила корона до самого
что ни  на есть -- обычного состояния. А в обычном состоянии сию  Империю не
поднять... Не хватит Величия...

     Именно это и случилось с  Императором Павлом. Да, к моменту смерти моей
бабушки  страна устала от ее "просвещенного  абсолютизма" и жаждала перемен.
Да,  "вельможи  в  случае",  -  те  что  "тем  паче" -  утомили  всех  своим
сребролюбием. Да, вся Империя потешалась над страстью бабушки  к миловидному
графу Зубову и звала  ее... вы знаете как. Россию же сама же Россия называла
"просвещенным борделем".
     Да, все это  было... Но Павел  не  понял самого  главного, -  сие  было
следствием слишком долгого правления одних и тех же людей, а любая Власть...
Власть -- страшная штука.
     Из  самых первых рук доложу: бабушка моя никогда не была шлюхой. Видите
ли... Всю  жизнь она любила одного-единственного человека -- ее "Гришеньку".
Князя Орлова.
     Другое дело, что  Григорий Орлов  воспитался его матушкой -- баронессой
фон Ритт в самых  что ни  на  есть -- прусских традициях. Он  был  красавец,
бретер, волокита и  бабник. Разумеется, - прекраснейший офицер  и специалист
инженерного дела. И при  всем том -- ужаснейший организатор и совсем никакой
управленец.  (Сие  -- обычные  доблести и вопиющие  недостатки всей  военной
касты  пруссаков.  Отсюда и военные  поражения  Пруссии  при великолепнейшем
офицерстве.)
     Пока  бабушка  "тащила  Империю"  на  своих  слабых  плечах,  она  была
счастлива  с "Гришенькой". Но  потом ее одолели  хворобы и врачи ей сказали,
что  если она и дальше все будет тянуть на себе -- ее скоро не станет. Тогда
и  появился  Григорий Потемкин.  Бабушка его  не слишком  любила, но он  был
Администратор от Бога.  Без него Империя сегодня  не  была б тем, что она  -
есть.
     А "Гришенька" тогда сказал  моей бабушке, что не может быть  в  постели
втроем и предложил  выбирать. И бабушка  моя выбирала меж  Любовью и Долгом.
Меж Любовью и Властью.
     Она просила "Гришу" остаться,  но тот, как истый пруссак,  отвечал, что
сие  не позволит  ему его Честь.  А на  прощание  Князь  подарил венценосице
знаменитый алмаз: "Князь  Орлов".  Вот тогда-то бабушку со зла и понесло  во
все тяжкие.
     Это Власть превратила бабушку в "даму легкого поведения"! А к шлюхам --
не возвращаются. Не вернулся  и Князь Орлов... А  Империя без его гвардейцев
стала терпеть одно поражение за другим. Впрочем...
     Бабушкина Империя  чем-то напоминала гигантского ящера. В молодости  он
боролся с врагами "внешними и внутренними", отрастив для того лес клыков, да
когтей.  И,  конечно ж, всем  сим армейским хозяйством должен был  управлять
офицер и службист.
     Сожрав  всех  врагов,  сей  ящер  получил  несваренье  желудка  в  виде
ужаснейших эпидемий и народного недовольства -- венцом коего стал Пугачев. И
стало ясно, что когти с клыками  -- плохая подмога в борьбе с собственным же
народом  и  бабушка  отказалась от  них,  доверив Империю  --  "травоядному"
экономисту Князю Потемкину.
     При   Потемкине  Империя  приняла   свои  нынешние  очертания,   но   и
свойственные исполинам  проблемы,  - неповоротливость,  "холодную  кровь"  и
полную атрофию "военной" мускулатуры.
     Покорение  Крыма и Польши случилось экономическим методом, но  не силой
оружия! В  то ж  время  войны со Швецией  и  Турцией  показали  органическую
слабость всей русской армии. Да, мы взяли Измаил,  да Очаков, но кто и когда
посчитал -- какой кровью?! И воевали мы с самой отсталой из армий Европы!
     Со  шведами ж мы просто  не смогли ничего сделать  -- на одного убитого
шведа  пришлось  восемь погибших  русских,  а в конце войны шведы перетопили
практически весь  русский флот! И  это  (да извинят меня  шведы)  в войне  с
маленьким,  да извините  за  слово,  захолустным  государством на самом краю
Европы! В годы, когда во Франции уже стали сгущаться тучами якобинские орды!
     А  Франция это  --  не Швеция... Во Франции  были Лавуазье  с Бертолле.
Экономику (после Лоу) там  делал Кине, а солдат воспитали Вольтер,  Дидро  и
Руссо. Не будем вдаваться в  подробности -- дурному они не учили! И после их
уроков  росли весьма  образованные, начитанные  и очень культурные  офицеры.
Люди, верившие в то -- за что они умирали. Для таких монстров наш "динозавр"
с наклейкой  "Россия"  был  попросту  тушей  почти что  бесплатного мяса!  А
бабушка моя никогда не хотела стать чьей-нибудь дармовою поживой!
     И тогда "динозавр" совершил последнюю  трансформацию. Из  Германии была
выписана моя матушка. Сама бабушка  познакомила ее с братьями Князя  Орлова,
намекнув тем, что  пришли  времена  "сушить  былой  порох"!  Старые  военные
жеребцы  ответно "заржали", услыхав уже  подзабытый рев  военного горна. Так
что  -- матушка  не  просто  возглавила  всю Прибалтику.  Внутри  России все
"русские немцы", иль Партия  Братьев  Орловых обеспечили нам -- политическую
поддержку.
     Только  с их помощью  удалось воссоздать Дерптский Университет и начать
Возрожденье Прибалтики. Потемкин же, почуяв неладное, поставил вопрос ребром
--  или-или. (С точки зрения  экономической он  был  сто  раз  прав! Вспышка
национализма  в  наших  краях  грозила  отрезать  Империю  от  единственного
экспортного порта в  Европе.  Интересы  развитья  Науки  в  Империи вошли  в
непримиримое  противоречие с  ее  ж кошельком.  И  великий Администратор  до
своего издыхания противился вложению денег в нечто --  не приносящее прибыли
здесь и  сейчас. Администраторы вообще -- люди чрезвычайно  практические. Но
им обычно неведома "Музыка Горних Сфер".)
     Иными словами, - стареющий "динозавр"  из  последних, оставшихся сил  в
его  "остывающем"   теле,   стал  "откладывать  яйца".  В  виде   Дерптского
Университета. В  виде зачатков нынешней  торговой системы -- Бирж, банков  и
ярмарок. В виде реконструкции Сестрорецкого и Тульских оружейных заводов.  В
виде новейшего сталелитейного производства в Екатеринбурге...
     Увы, сие были только затраты. Вложения с очень нескорой отдачей.  Казна
затрещала по швам. И "желудок" Империи отказался кормить собственные "органы
размножения"... (С точки  зрения  обывателя, - последние годы  жизни бабушка
своими  ж руками создавала в наших краях крайне  агрессивный и "антирусский"
национальный   анклав.   Сторонники    Павла   открыто   называли   сие   --
"Предательством интересов Империи".)
     В сих-то  условиях Потемкин и был  смещен графом  Зубовым. Преимущества
последнего  заключались в  том, что  он  ни хрена не  понимал в экономике  и
потому не вскакивал по ночам с криками о стремительном опустошении имперской
казны.
     Если угодно -- в  последние  годы  жизни  бабушка добровольно  утратила
контроль над Прибалтикой и во всем положилась  на мою матушку. Потому что за
матушкой  стояли  Англия  с  Пруссией и  Голландией.  В своем  сыне  бабушка
разочаровалась еще в  молодости и  теперь "имперский  динозавр" доверял свою
"кладку"  родственникам.  "Яйцам" полагалось "дозреть" в покое  и  попечении
иных исполинов, коль уж местный Наследник уродился без царя в голове...

        x x x

     Я не могу сказать, что  Павел был идиотом. Напротив, все его поступки с
указами были  нужны и  логичны. За  вычетом одной  малости -- новый Государь
люто  враждовал со здравым смыслом. Он видел,  что последние  годы правления
бабушки вызвали  раздражение в  Российской Империи  и принял сие  -- на счет
всего  правления в целом.  Поэтому программа  его  была  проста  и  логична:
разрушить все, что делала мать и все что можно -- обернуть по-другому.

     В конце  жизни  бабушка  отчаянно  пыталась  сколотить  антифранцузскую
коалицию "северных  стран". Именно  на  сии страны  приходилась львиная доля
внешней  торговли России, но... Русские  никогда не  были сильны  в торговых
делах.  Заморские  партнеры  всегда  получали  больший профит, чем  мы,  ибо
торговали дорогим "конечным  продуктом". Мы ж  поставляли на рынок  сырье --
подешевле.
     Павел  все  это "перевернул".  Он  сразу ж  ввел  грабительские ввозные
пошлины на "заморский" товар, снизив налоги на экспорт. Покупать  английские
и  прусские вещи в России  сразу стало не  выгодно и  внешнеторговый  баланс
Империи сразу стал  улучшаться. Наше ж сырье стало активно вытеснять с рынка
сырье наших заморских союзников и ответ не замедлил себя долго ждать.
     Сперва Англия,  а  потом Пруссия и Голландия с  Швецией  обЦявили любой
русский товар -- "демпинговым" (или разрушающим национальное производство) и
обложили его непостижимою пошлиной.
     Торговую  войну  можно  было  б  предотвратить,  но  Павел  при  первых
признаках  грядущей грозы  написал знаменитое  письмо английскому  королю --
Георгу III. Подробности неизвестны, но  английский "Форин  Офис" по сей день
брызжет слюной при одном упоминании об этом письме.
     Там было сказано буквально следующее:
     "Все беды меж  нами  произошли  от  евреев.  Именно еврейские банкиры в
вашей  стране стакнулись с  еврейскими  гешефтмахерами инородческой  Риги  и
теперь тянут соки, как из  нас, так и  -- из вас. Вы же в своем слабоумии (в
письме буквально -- "feeblemind"!) потакаете мировому жидовству, а они и без
того уже отобрали у Вас Америку.
     Я  требую (в письме буквально  --  "demand"!)  от Вас покончить с  этим
Безумием (в письме  -- "Madness"!), или Вас назовут "жидовской марионеткой",
а страну Вашу -- "Королевством Жидов" (в письме --  "United Kingdom of Great
Britain and Jews")!"
     Там  было  еще что-то в сем роде, но и приведенного  мною хватило, чтоб
английский король  впал  в  очередной  припадок безумия. Видите  ли, - он  и
вправду был немного безумен -- "slightly  mad",  причем  врачи поставили ему
диагноз "feeblemindness", вызванный наследственной порфирией. Поэтому письмо
Павла было принято королем, да  и всем английским двором, как  поток грязных
ругательств  и  мерзких  намеков, специально  написанных,  чтоб  еще  больше
оскорбить и унизить несчастного короля.
     Георг III по преданью сказал:
     -  "Да, я болен и  сознаю  это -- не  хуже других. Но когда  начинается
приступ, я теряю  контроль над собой. Штука эта чисто наследственная --  сие
не  вина  моя,  но  --  беда!  И  не  дело  русскому  идиоту  называть  меня
Сумасшедшим! Мы еще посмотрим, кто из нас -- больше чокнутый!"
     Сказано  --  сделано.   Вся  английская  пресса  тут   же   наполнилась
карикатурами,  да памфлетами  против  Павла, а  официальная пропаганда  даже
изобрела лозунг:  "Покупаешь товары у русских -- ждешь  пришествия  русского
варвара!"

     Разумеется, кое-кому не понравится сие обЦяснение. Мол, Павел совершил,
конечно  --  ошибку. С кем не бывает?  Ну, не создан человек джентльменом --
назвал душевнобольного  короля "идиотом",  а тот и  обиделся. Но  -- суть-то
письма  -- о другом! Ведь никто  не  сможет оспорить,  что  именно  в  конце
прошлого века  и начале  века нынешнего  евреи в Англии и  наша партия здесь
стали играть все большую роль в политике, да экономике наших держав!
     Давайте расставим точки над "i". Я --  рижский еврей. Я прекрасно знаю,
-  каково  отношенье  к  евреям в толще русского  общества. И  коль  уж  вас
посетила подобная  мысль, что бы  я вам ни плел насчет того  -- какие мы тут
все в Риге белые, да пушистые, в вас уже поселилось известное предубеждение.
Поэтому я не буду оправдываться. Я  расскажу -- как сие дело было воспринято
в Англии. Стране куда более развитой и просвещенной, чем наши пенаты.

     Эпизод с неудачными выражениями из письма был нарочно раздут английской
печатью.  Это было ярко, броско и  понятно  каждому  дураку. Наружу не вышла
реакция верхов английского общества на оскорбления британских евреев.
     Вряд ли  английские  джентльмены были  в курсе русских проблем. Поэтому
грязь в огород моей матушки  они пропустили  мимо ушей. Но вслед  за списком
"рижских жидов" Павел начертал имена "иудеев английских", которые тоже якобы
"участвуют во всемирном жидовском заговоре". Первым средь них стоял -- Дэвид
Рикардо.
     Для русских читателей сие имя  мало что говорит (разве что они --  хоть
немного сведущи в экономике). Для англичан же упоминание этого имени, да еще
в столь  скандальном контексте  стало  --  Оскорблением Британской  Империи.
Поясню.
     В середине  прошлого века  стало всем ясно,  что господствующая тогда в
экономике теория  "меркантилизма"  затрещала по  швам.  Бурное  промышленное
производство в наиболее развитых странах  Европы  потребовало новых взглядов
на  сей  предмет.  Наибольшую  популярность  получило  учение Адама Смита  о
"свободном   рынке  и   конкуренции".  Это  сразу  же  привело   к  недурным
результатам.
     Увы, подводные камни  учения Смита проявились в самый неудачный момент.
Стоило английской армии  столкнуться с  первыми же неудачами в  американских
колониях,  рынок  в  Англии  сразу  "свихнулся".  Все  цены  пошли  вразнос,
английские  фирмы (уверенные в  том, что дурные времена кончатся сами собой)
наделали долгов за рубежом, а  кризис только начинал свои обороты и  в итоге
английская  экономика  "пошла   ко  дну"   с  неслыханным   дефицитом  --  в
полмиллиарда гульденов золотом!
     Английские матросы с солдатами не получали жалованья в течение  года...
Улицы Лондона  и всех крупных городов заполнились безработною голытьбой, а в
казне  не было  денег,  чтоб  их накормить  и хоть как-то  снизить  народное
недовольство.  Англичане  были   вынуждены  капитулировать   в  американских
колониях  и  это  разожгло нездоровые  страсти.  Венцом  недовольства  стали
массовые волнения на флоте -- гордости и символе Британской Империи.
     Английский флот поднял красные флаги в Плимуте, Портсмуте  и Ярмуте. По
улицам  сих  портов  бродила пьяная  матросня, убивавшая  своих офицеров,  а
главари мятежа призывали несчастных к  походу на Лондон!  Если  бы не личное
мужество  Лорда  Хоуи  (необычайно  популярного  среди  моряков) --  Господь
ведает, чем бы все это могло кончиться. Вот тогда-то и возникла  проблема --
как подымать рухнувшую "свободную экономику".
     Наиболее привлекательным казался совет мистера Лоу -- "накачать" бюджет
ассигнациями,   временно   покрыть  ими   платежные   дефициты,  а  в   ходе
раскручивающейся "инфляционной спирали" продавцы сырья смогут встать на ноги
за  счет "ножниц"  меж  "сегодняшними" и "форвардными" значеньями цен. А как
только хоть часть  экономики "подымется на ноги", ассигнации будут выкуплены
английской казной за десятую, если не сотую от их номинала.
     В качестве "зримого  образа" Лоу изображал экипаж,  несущийся по горной
дороге.  При  виде  обрушенного  мостка,  сей  экипаж  сильней  разгонялся и
преодолевал   препятствие   по...   отвесной   стене,  куда   его  прижимала
центробежная сила на крутом повороте.
     Англичане  --  страшные  консерваторы  и  хоть идея  с повозкой  многим
пришлась  и  по  вкусу,  английское  Казначейство предложило всем  известным
экономистам   высказать  свои   мысли  по  сему  поводу.   При  этом   особо
подчеркивалось,  что "огульная  критика сей идеи рассмотрению  не подлежит".
Человек, осмелившийся бросить камень в построение Лоу, должен был предложить
свой выход из кризиса.
     Одним из первых  ответов была отповедь совсем юного  еврейского банкира
--  Рикардо. Он  называл  теорию Лоу  --  "благодатной  почвой  для страшной
коррупции",  ибо  "люди,  причастные  к  выпуску  ассигнаций,  смогут загодя
предупреждать о реальном  денежном содержании этих бумаг своих "подельщиков"
(sic!) в частных фирмах и банках"! А так как речь шла о миллионах  гульденов
и  фунтов стерлингов,  Рикардо утверждал, что  "соблазн  может быть  слишком
велик  для самых благонравных и положительных участников рынка". И дальше он
добавлял,  - "даже  я,  положа  руку  на сердце, принял  бы  участие  в  сих
беззакониях, если бы моя прибыль составила сам-третей на вложенный гульден"!
Но не это было самым значительным в сем анализе.
     Рикардо  утверждал:  "Даже  если  Казначейство  и  сможет  выкупить  не
обеспеченные  ничем  облигации,  пережив  кризис,  оно уподобится курильщику
опиума. В другой раз оно с большей охотой выбросит на рынок пустые бумажки и
сих бумажек будет уже  много больше. Затем  еще и еще!  А  лошади  на горной
тропе -- живые. Их нельзя понукать  бесконечно. И  когда  рухнет первая, она
потянет за собой в пропасть всех остальных.
     Довольно одному-единственному банку  в нашей стране  не успеть погасить
"форвардные  платежи", как начнется  кошмар, называемый  "принципом домино".
Падение одного банка  означит сокращение кредитной устойчивости его партнера
и далее...
     В предельном  случае  -- весь  рынок  Британской  Империи  по схеме Лоу
способен рассыпаться за  одну-единственную торговую сессию и тогда события в
Портсмуте  покажутся всем  нам  детской забавой в  сравнении  с той кровавою
баней, что выплеснется на улицы всех городов старой Англии. Методика  Лоу --
пролог к Революции!"
     Со  своей стороны Рикардо  предложил "рыночное  управление экономикой".
Суть дела не в том  (как думают многие), что на Рынке появлялся  новый Игрок
-- Государство, но...
     Рынок  -- есть  Рынок.  Если на  нем  возникает устойчивая тенденция  в
понижении  курса  национальной валюты  -- должно ль  Государство  поддержать
самое  себя?! До  Рикардо "меркантилисты"  убеждали всех --  да, Государство
обязано защищать самое себя!
     Рикардо же отвечал  -- нет, не  должно. Коль рыночные  тенденции идут в
разрез  с приоритетами Государства, "в  самом Государстве  что-то не так". И
нужно  --  либо создать условия  для того, чтобы  "уговорить народ"  (в виде
представителей   рынка),  либо   --   радикально   пересмотреть  собственные
приоритеты.
     Впервые в  истории экономики  возникла "обратная связь" меж  короной  и
"простыми людьми"! До сего дня в Англии был Парламент, где "простой люд" мог
выразить отношение к господской политике голосованием бюллетенями. Теперь же
у него появился и рынок, на коем возникла возможность "голосовать кошельком"
по поводу тех, иль иных решений экономических.
     Мысль о  том,  что  Государство должно  "подстраиваться кошельком"  под
вкусы  подданных была столь  нова, что... Сперва идею Рикардо приняли, мягко
выражаясь, в штыки.
     Главные возражения,  что  характерно, перекликались с  еще ненаписанным
письмом   Павла.   Мол,  английские  евреи  обладают  огромными  финансовыми
ресурсами  и  очень сплочены  меж собой. Не получится  ли, что  сия  группа,
поставив перед собой  задачу,  сможет  "влиять на правительство"  в вопросах
экономики и финансов?
     На это Рикардо отвечал так:
     "Вообразите себе  сплав  по бурной  реке.  Мы оснащаем английскую лодку
рулем, веслами и шестами  для того, чтоб удержать ее на  середине фарватера.
Но безумием было  бы выгребать сими веслами против течения -- против законов
экономики и здравого смысла.
     Разумеется,  любая группа сплоченных людей, владеющих капиталами, будет
влиять на политику кабинета министров. До тех  пор, пока сие не противоречит
здравому смыслу.  Когда же  действия  любой  группы  людей будут  направлены
против   интересов  большинства   общества,  финансовые   потоки  утопят  их
совершенно.
     Точно  так же,  как само  английское Казначейство не  смогло "выгрести"
против установившейся  перед кризисом конЦюнктуры, так  и  любая другая сила
(какие  бы финансы за ней  не стояли!)  неспособна  бороться с существующими
экономическими реалиями!"

     К  этому  сложно  что-то   добавить,   за  вычетом  того,   что   люди,
высказывающие нечто  по  отношению к  нам  -- рижанам, или нашим  английским
сородичам руководствуются  чем угодно, только -- не здравым  смыслом. А если
уж  человек сам таков,  так и  всех остальных  он  подозревает  в  своих  же
грешках!
     Неизвестно, чем бы все  кончилось,  если бы не  позиция Принца Регента,
замещавшего английского короля в  моменты припадков. На очередном  заседании
Палаты  Лордов,  когда кто-то  из оппозиции  попытался  что-то  сказать  про
Рикардо, Принц закричал с места:
     -  "Вы называете назначенье  еврея --  Бесчестьем?! Бесчестье для  всей
страны и меня лично иметь  долги  в полмиллиарда гульденов! Не я занимал эти
деньги, но пока наша страна  кому-то должна -- подмочена моя личная Честь  и
моя Репутация!
     Рикардо может быть трижды евреем, но он предлагает правительству способ
расплатиться с долгами, не  делая новых! Если  вы это назвали Бесчестьем,  я
немедля  позову  приставов -- у вас наверняка есть  куча  долгов, которые вы
замыслили не отдать!
     Пусть  все богатые  люди Соединенного Королевства получат толику Власти
по рецепту Рикардо, - Власть  -- ничто, если она  не подкрепляется Честью! А
страна не может считать себя Честной, имея такие Долги!
     Мы не жили в  Долг, не хотим быть  должны  и  должниками не будем!  Это
вопрос  Морали и  Нравственности. Состав  правительства --  мелкий  вопрос в
сравнении с Нравственной чистотой нашей Родины!"
     Принц  Регент  никогда  не  был  популярен  в  английском  народе.  Все
говорили, что он -- слишком немец  для этого.  Но именно  после его речи лед
тронулся.
     (Впрочем, похоже, что дело решилось за много веков до Рикардо.
     В свое  время  в споре, -  что  важней: Британия,  иль составляющие  ее
земли?  - выиграли бароны  и  английский  король  подписал  "Великую  Хартию
Вольностей". Через пару веков вопрос поставили по-другому, - что выше: Двор,
иль  английский   народ?   Ответом   стал   насильственный  созыв   "Долгого
Парламента".  На  наших  глазах  в Англии  обсуждался  третий вопрос, -  что
ценней:  Казна, или  кошелек  обывателя?  И  опять,  в соответствии  с былою
традицией, Англия ущемила интересы собственной Власти.
     Бритон всегда остается  "островитянином" и  в глубине души --  не любит
собственных же правителей. "Мой Дом - Моя Крепость"!)
     Рикардо вошел в  правящий кабинет.  Затем получил  особые полномочия по
всем  вопросам экономики  и  финансов.  Потом стал "экономическим  пророком"
нового  времени. Английская  ж экономика попросту "восстала  из  пепла". (Не
прошло и двадцати лет, как англичане погасили  свой чудовищный, непостижимый
долг.  При  этом  они  даже  не  пошли  на какие-то  особые  жертвы --  Долг
"рассосался"  как  будто  бы  сам  собой,  -  его  "растопил"  общий  подЦем
экономики.)

     Идеи же Лоу  нашли  применение за  Проливом. "На Континенте". В  первое
время все шло хорошо, но... Наиболее приближенные  ко двору из "откупщиков",
узнавая сроки выхода очередных ассигнаций, успевали заложить, перезаложить и
--  обратно выкупить свои  "откупа", умножая свои  капиталы в сотни и тысячи
раз! За это  они платили взятки неслыханные и  вскоре  всем  участникам сего
безобразия  стало  необходимо  "вбрасывать" в экономику  все  новые и  новые
ассигнации.
     Потом  был  крах.  И  (предсказанная  Рикардо)  Французская  Революция.
Однажды английские джентльмены выбрались из теплых, уютных постелей, увидали
леса  гильотин за Ла-Маншем, услыхали  как  падают в  десятки корзин  головы
джентльменов  французских и осознали, что  сие  могли быть -- их собственные
головешки. (Моряки в Портсмуте  уже  показали, как легко  режутся британские
офицеры...)
     С  этого  дня  Давид  Рикардо  стал  "священной   коровой"  английского
общества.  Требование Павла "арестовать и под пыткой вырвать у еврея Рикардо
подробности   всемирного  жидовского  заговора",  мягко   говоря,  не  нашли
поддержки у англичан.
     Сам Рикардо, узнав об этом письме, обратился к Парламенту с просьбою об
отставке,  "если вы  верите  в сии  измышления".  На  это английский Премьер
отвечал:
     - "Сэр Дэвид, мы скорее начнем войну  с этими русскими, чем дадим вас в
обиду!" - хоть в Англии и сильны межпартийные склоки, но при этих словах вся
Палата Общин  встала единогласно и отдала Честь Сэру  Рикардо  оглушительною
овацией. (Еврейский банкир настолько расчувствовался, что ему даже стало  на
миг нехорошо с сердцем.)
     На сем  сей  вопрос  в  Англии  был  совершенно исчерпан, а  Россия  на
"севере" оказалась в жесткой политической изоляции.

     Все  это, конечно ж,  должно было вызвать  в  Императоре самые  сильные
чувства.  И  со дня смерти бабушки Павел заговорил о нужде "наказать жидов и
нацистов". (Надеюсь, вы не забыли, что наша "ливонская", иль -- "латвийская"
партия зовется еще и -- "Нацистской"?)
     Уже  в  ноябре  1796  года  русские  армии  готовиться  к  вторженью  в
Прибалтику.  Русские перерезали все  пути и  дороги в нашу страну,  особо не
пропуская к нам продовольствие.
     Одновременно с этим с ноября того года евреям в России  было  запрещено
занимать любые посты  в министерствах и  ведомствах, а  также --  торговать,
заниматься врачебною практикой, преподавать и прочая, прочая, прочая...
     Кроме того, в России припомнили "Закон о Черте оседлости", работавший в
бабушкину   эпоху  серединка-наполовинку.   В  связи  с   этим  я  вспоминаю
забавнейший случай в нашей семье.

     Когда говорят  о "еврейском вопросе"  в России,  либо по незнанию, либо
нарочно  умалчивают один  важный момент.  В  Империи  нет  единой  еврейской
диаспоры.  Испокон  веку  мы  делились  на евреев  "немецких" и  "польских".
"Светлых" и "темных". "Столичных" и "местечковых".
     Если не осознать такого различия, можно и  удивиться -- Эйлеры занимали
высшие посты в государстве, имели герб с шестиконечной звездой и не скрывали
своей веры в то самое время, когда существовала  "черта оседлости", а евреев
на пушечный выстрел не пускали к столицам. Моя матушка прибыла в Россию в ту
пору, когда Воронцовых "загнали  за Можай"  за  их кровь, а  княгиню Дашкову
(урожденную Воронцову) так и вообще -- выслали из страны.
     Просто в России всегда вольно, или невольно различали  две  диаспоры --
так называемую "северную", иль  рижскую  и  "южную",  иль подольскую (или  -
одесскую).
     Начало  "северной" иммиграции  было  положено Великим Петром. Он  хотел
"ногою твердой стать при море", для этого ему нужно было воевать с Турцией и
Швецией, а  денег не  было.  В  то же самое время Европа катилась  к Мировой
Войне "За Испанское Наследство", отдельными эпизодами которой стали Северная
война  и  Прутский  поход.  Все  бряцали  оружием,   в  Англии  --  "Славная
Революция",  в  Испании  умирал  король, в Германии -- очередная  война,  во
Франции  "Король-Солнце" запретил  евреев  --  деньги  тухли без  вложения и
движения.  И тут появился  Петр с огромной страной, бескрайними просторами и
возможностями для гешефта.
     Дали ему кредит  с огромной охотой и радостью. А еще дали  кучу врачей,
ученых и мастеров. Только не верьте, что сии мастера были голландцы. Для тех
Россия  -- где-то  ближе к Луне, чем к здравому  смыслу и  на  готового туда
ехать они надевают рубашку -- с очень длинными рукавами.
     Зато есть иной народ, который  не  имеет земли в Голландии и  потому --
легче на ногу. Просто в отличие  от иных стран  в России не просили показать
родовое древо,  а верили на  слово -- голландец, так -- голландец. Датчанин.
Немец. Англичанин. Русской таможне было плевать. Был бы человек хороший.
     Когда я был маленьким и у  моей прабабки  был день рождения (прадед уже
умер),  вся наша  родня  собиралась за одним  огромным столом  и  дети  всей
"межпухой" бродили под ножками стола и меж кресел, а  старики вели неспешные
разговоры  о  судьбах  нашего   народа.  (Тогда  я   познакомился  с   Мишей
Сперанским,- он  был толстым надменным  щенком, страшно кичившимся папенькой
-- "сельским батюшкой". Приход Сперанского-старшего  был в Царском селе. Вот
он и числился "сельско-приходским". Ну, не городским же!)
     Однажды дед Карл,  усадив на колено - внука Сперанского, а на другое --
внука Боткина, рассказывал историю приезда в Россию его ассистента --  Шломо
Когана. Он говорил:
     - "На палубу всходит таможня. Огромный русский сыщик с вот такой мордой
(показывает  руками)  отымает  у  него документы  и  читает  чуть  ли  не по
складам,-  "Шломо  Коган  из  Амстердама",  а  потом  говорит, -  "Коган  --
голландская фамилия?"
     Соломон  с самым  умным лицом, чтоб  не  рассмеяться, не будь  дураком,
отвечает, - "А как же?"
     Тогда сей монумент  поворачивается к писцу и  приказывает, - "Голландец
Коган. Прошел досмотр". Так Шломо вдруг стал голландцем!"
     Помню, как все хохотали и потешались над русской глупостью. А потом мой
дед  Кристофер  --  тесть графа Аракчеева и директор Сестрорецкого  военного
завода, вынул трубку изо рта и, чуть усмехнувшись, добавил:
     - "Лишь потому, что здесь дети, которые могут сделать неверный вывод из
слышанного, осмелюсь чуть подправить  эту  историю. Видите ли, ребятки,  ваш
дед  Карл  -- великий медик и  вращается все по дворцам, да  присутствиям...
Посему  он  смеет  так  говорить о русском  народе.  Но ежели  вам предстоит
общаться с Россией с иной стороны...
     Я  не верю, что  офицер  прочел, - "Шломо  Коган из Амстердама". Просто
врач  Коган, рассказывая  сию  историю  врачу Эйлеру,  опустил одну  деталь,
показавшуюся ему несущественной.  Офицер  прочел: "Шломо  Коган --  врач  из
Амстердама". И  лишь после  того -- нарочно подсказал жиду Когану, что лучше
тому назваться  голландцем. Ибо  пока еще никто  не  отменил Указ  "о  черте
оседлости".
     А если бы он прочел, - "Шломо Коган  -- мусорщик из Амстердама", тут-то
сей Коган и узнал бы Русь с задницы".
     Помню,  как вдруг  притихли все дети,  а  Карл  Эйлер задумался и сразу
помрачнел, словно  что-то припомнив. Мудрый же директор  завода  внимательно
оглядел детвору, откашлялся и сухо сказал:
     -  "Жизнь сего народа  весьма тяжела, горька  и опасна. Поэтому русские
любят ваньку валять. Что взять с дураков?
     Вот  есть  весьма  умные  люди -- украинцы. Они прямо  так  об  этом  и
говорят.  А  умней их  -- поляки. Те --  просто самый умный  народ. Но самый
умный человек  на Земле -- турецкий султан. Так  написано  в  его титуле.  В
России же -- куда ни глань, кругом Ванька-дурак!
     А теперь идите к карте  и ищите Украину,  Польшу, да Турцию. Вот к чему
привел их хваленый  ум. Где-то там рядом и дурная Россия. Вот до чего довела
ее  глупость! Так что в другой  раз, ребятки,  поосторожней с "Россией", раз
она с такой рожей. Коль  на Руси -- такая вот рожа, значит  ее хозяин хорошо
кушает, а раз он хорошо кушает -- не надо думать его дураком. Себе дороже".

     Теперь  вы  понимаете, что  такое  евреи  "немецкие".  Это обычно  люди
редких,  иль  ценных профессий, которые были  нарочно выписаны  русскими "из
Европ". Все мы получили радушный  прием, дружбу и кров от русского народа  и
нам нечего с ним делить. Мы заняты такими делами,  какими русские не  могут,
иль не умеют заняться. Русские -- туги на иностранные языки с дипломатией, а
ювелирное, иль врачебное дело передается от  отца --  сыну. А  кто ж  плодит
себе конкурентов?!
     Благодаря  сему выгодному положению,  мы вхожи  в  самые  высшие  сферы
русского общества и, в сущности - есть сие общество.
     Не так судьба  обошлась с евреями "польскими".  Эти шли через Польшу  и
Австрию, спасаясь от преследований тех самых народов,  ибо ни в одной стране
не нужна голодная, часто злобная и в культурном смысле враждебная масса. Эти
люди - "черная" рабочая  сила  и  в  этом всегда  конкурируют  с  титульными
нациями тех,  или иных стран.  Так было в Испании, во  Франции и Италии. Так
было  в  Австрии,  Германии  и Пруссии.  Так  сейчас начинается  в  западных
областях Империи.  Разве  что в  России  пока  еще  не начались  погромы, но
причина тут не только  и не  столько в терпимости русского народа, сколько в
"черте оседлости" и крепостном праве.
     Русские рабы и  "польские" пока не пересекаются ни в  правах, ни борьбе
за  работу,  ни  взглядах  на  жизнь. Под  "взглядом  на  жизнь"  я  понимаю
деятельность "польских раввинов". Если у "немцев" раввинат откровенно сытый,
обладающий  огромными  средствами  и  оттого  --  "светский",  "польский"  -
голоден, нищ и оттого -- радикален.
     Все  крайние религиозные  секты, бытующие сейчас  в  еврейском  народе,
родились в землях бывшей Речи Посполитой. У сего  есть культурная подоплека,
- коль ты живешь в стране, где самый  последний шляхтич  имеет  право на "Не
позволям!", приходят фантазии устроить что-нибудь этакое -- не как у прочих.
     Вот недавно в Каменец-Подольске  евреи  стали  строить новую  синагогу.
Дело хорошее,  но зачем это делать на месте православной церквы?! Ее как раз
сожгли  местные униаты и пока попики глаза протирали --  стоит! А вокруг нее
стеной "польские",  уверяющие, что  у  их очередного мессии было видение.  И
местное население  вдруг начинает  думать,  что  не  униаты, но жиды  сожгли
православный храм! Слово за слово -- вот и новый погром...

     Ну вот, - опять... Начал-то я за здравие...
     Хотя, если быть  откровенным -- ни с того, ни с  сего появляются только
-- чирьи. Да и то, - лишь на заднице!
     Как хотелось бы некоторым, чтобы те, иль иные явления были  только лишь
плодом чьей-нибудь ненависти, иль дурного характера!
     Скажем  так,  -  "Еврейский вопрос" у нас существует,  иначе не  было б
самого Императора Павла. Сии грибы взрастают на уже унавоженной почве...
     Почве,   унавоженной   --   теми  ж  раввинами  из  польских  местечек,
проповедующими  -- сами  знаете  что.  А  претензии  на  то, или -- это меня
коробят,  -  что  из  уст Старого Фрица,  что --  Императора Павла,  что  --
бесноватых раввинов. (Пахнут-то они -- одинаково!)
     Вот  и  выходит,  что  иные  братья мои зовут  меня  "Царем Иродом",  а
матушку, да сестрицу -- "Иродиадами" -- "Старшей", да "Младшей"... Не за то,
о чем вы  подумали -- средь евреев  иные понятия. Просто  Династия Иродов  в
свое время долго боролась  с  движением фарисеев и прочих безбожников (одним
из коих и  был  некий  Иисус  из  Назарета).  Сами же Ироды  принадлежали  к
религиозному течению саддукеев и полагали, что жить нашим предкам желательно
с помощью Великого Рима. Это было -- взаимовыгодно.
     Теперь в Малороссии говорят:
     "Москва -- Третий  Рим, а Бенкендорфы  -- Третьи  Ироды", - обзывая при
том всех "немецких евреев" "новыми саддукеями".
     Наши  раввины  не  остаются в долгу  и появись  сегодня средь "польских
жидов"  новый Иисус,  наши "первосвященники"  первыми б возопили  -- "Распни
его!" А  я, наверно, как и тот -- Ирод, подписал бы ему приговор. (Nicola ж,
конечно, в этих делах -- тоже умыл бы руки...)
     Кстати, --  "Вторыми Иродами"  средь нас считаются "Дожи Венеции". А вы
не  слыхали, что  в первых редакциях Дездемону зовут  "прекрасной еврейкой"?
Венецианцы еще там говорят, - "лишь жидовки бегают в стойло к сей черноте"!?
Интересное наблюдение...
     Похоже,  что  и  "Вторые Ироды" имели  ту же  проблему, что и настоящие
Ироды Первые, и -- ваш покорный слуга. С одной стороны, - прозвище Иродов от
собственного же народа. С другой -- милые венецианцы,  шутящие про "жидовок"
и "стойло". Правление меж открытым погромом и -- хорошим поводом для него...
     В первый раз все закончилось -- Разрушением Храма. В другой -- массовой
резней и погромом в Венеции. В третий...
     Я не  допустил раза третьего. Весной  1812 года я  собрал у  себя  всех
видных раввинов и в присутствии моей матушки сказал так:
     - "Грядет ужаснейшая Война. Потери  в  ней будут огромнейшими.  И  наша
лучшая  часть --  наша Жидовская  Кавалерия  примет  участие  во  всем  этом
веселье.  Ее  составляют --  ветераны  пруссаки,  а  у  них  особый  счет  к
якобинцам...
     Из этого следует, что к  мигу Победы мне  нечем станет  вас защищать. А
посему -- сегодня мы примем решение.
     Либо --  сегодня  же вы поддержите меня  своей проповедью  и мы  вносим
очередную статью в  "Новый  Порядок". О  том,  что каждый  еврей,  достигший
пятнадцати лет, обязан пройти военную подготовку. Чтоб дальше не было слюней
и соплей --  предупрежу сразу. Служба в армии подразумевает  в сем случае не
теплый  пост  в  интендантстве,   иль  должность  полкового  раввина,  но...
Марш-броски  на сто  верст  с  полной выкладкой,  отрытие траншей  в  полный
профиль и розги -- за неисполненье приказов, иль -- разговоры в строю!"
     Раввины  охнули  и  зажужжали.  Затем  старший  из  них -- мой  Учитель
престарелый Арья Бен Леви поднял руку с места и произнес:
     - "Паства к сему не готова. Любая еврейская мать найдет тысячу поводов,
чтоб не отдать дитя в эту армию!"
     Я пожал плечами в ответ:
     - "Есть другой выход. Мы пишем другую статью -- о запрете на проповедь,
несущую в себе межнациональную рознь. И по этой статье мы будем вешать -- не
только  иных лютеранских  лунатиков, но в первую голову  --  всех  мешугге с
Подола! На месте, как бешеную собаку!"
     Мои  реббе  ахнули  и  шум раздался  еще  громче. На  сей  раз  они без
стесненья шептали между собой -- "Своя Кровь", "Избиенье младенцев"!
     При этом они боялись обратиться ко мне и я, не выдержав, крикнул:
     - "Да что же вы за народ?! Нужно либо сцепить зубы и  -- драться! Любою
ценой, любым потом и кровью! Если мы хотим хоть чего-то  добиться, нужно уже
сейчас учить военному делу наших детей -- какая бы армия у нас ни была!
     А  ежели вы не  можете  драться,  давай маслить попу  и  гнуться  перед
русскими с латышами! Да, обидно,  но без армии в наших руках -- нужно -- иль
гнуться, иль подыхать в миг очередного погрома!
     Принимайте ж решение!"
     Они на сей раз призадумались, а потом Бен Леви спросил:
     -  "Неужто мы  не  сыщем какого-нибудь...  компромисса?  Мы же разумные
люди! Мы не можем идти против наших же жен,  обрекая ребят на  мучения, и...
Зачем же нам мученики в среде -- фарисеев?!"
     Я рассмеялся  в  ответ и  мать моя, остерегающе, положила  руку  мне на
плечо. Я  ж обернулся,  обнял  и  поцеловал  ее в лоб,  а  потом сказал всем
присутствующим:
     -  "Компромисс  есть.  Собирайте  манатки,  господа  иудеи. Если  вы не
примете того, иль иного решения -- придет день и нас тут всех  вырежут! Опыт
Венеции показал это. Сожители наши  не  терпят чужого мнения -- коль  уж они
так славно принялись за курляндцев, свернуть шею горстке жидов -- им вообще,
- за забаву! Собирайте манатки..."
     Многие  раввины   обиделись   на  меня  в  этот  день.  Они  так  и  не
договорились... (Это обычная беда всех евреев -- мы  не создали еще ни одной
нашей партии. Меж  евреями  родовитыми  всегда  найдется  повод для  склок.)
Просто, когда они покидали наш дом, Бен Леви на прощанье спросил у меня:
     -  "Раз  вы прогоняете нас,  на  кого же  теперь ты рассчитываешь?  Кто
пойдет умирать за твой трон и корону?"
     Почти все раввины  застыли  и  с  интересом уставились  на меня. Я же с
улыбкой ответил:
     -  "Ты  меня  так и не понял, Учитель... Я  готов  царствовать лишь над
любимыми  мною  людьми.  Но раз  они  сами  не  ведают, что хотят -- Пастырь
отвечает за свою Паству.
     Коль вы не готовы еще строить наше -- Иудейское Царство, я не хочу чтоб
ради моих претензий на трон страдал  наш народ. Я не доведу дел до Иудейской
Войны -- я просто не буду царствовать..."
     Бен Леви всерьез призадумался, а потом, благословив меня и поцеловав на
прощание, вышел из комнаты. Прочие же  раввины, с интересом поглядывая в мою
сторону, покинули дом моей матушки.
     Прошло  десять лет.  Я всем моим  политическим  весом  поддержал  моего
кузена в борьбе за русский престол. Ради того я -- даже упразднил Латвийское
Герцогство и многие "нацисты" занесли меня в свои "черные списки". Но в 1823
году все раввины Империи единогласно выступили с петицией о создании Единого
Раввината в  России.  Раввинат получили  заковыристое название  "Комиссии по
Иудейской Вере и Быту" и я стал -- главным раввином Империи.
     Знаете,  - вопросы Крови  и Веры потому  и  сложны,  что...  Всегда меж
народами находятся поводы для  обид. Дерьмо всплывает  в  каждом  народе и в
каждой нации -- есть  свои гении. (Как бы я ни ненавидел поляков -- я плакал
и плачу, слушая "Прощание с Родиной". Сия музыка -- не от Мира сего...)

     Но вернусь к рассказу  о той ужасной зиме. Уже к Новому  1797  году все
евреи "немецкого  корня" покинули обе столицы, перебравшись к нам -- в Ригу.
Всем здравомыслящим людям  было понятно, что сейчас Государь  начнет  искать
"козлов отпущения"...
     Евреи  бросали  дома, производства  и  лавки, хватали  в  охапку  своих
домочадцев и любою ценой -- пересекали границы  Прибалтики. Считается, что с
"Новым Порядком" в Ригу  сЦехалось много евреев со всей Европы. Так вот, - в
ту страшную зиму из России  в  протестантскую Латвию ушло в три  раза больше
народу, чем  прибыло из иных стран... Увы, люди обычно  не едут туда, где им
лучше, но чаще бегут оттуда, где уже - просто невмоготу...
     Прибытье такого количества беженцев  вызвало  голод и матушке  пришлось
обратиться за помощью ко всем лютеранам Европы.
     Редко  кто и когда воспринимал евреев за  обычных людей. Но в те дни, -
несмотря  на угрозы зимы  и  обледенение  Балтики  в Ригу  пошли  корабли  с
продовольствием: из Англии, Пруссии, Голландии и даже -- вроде бы враждебной
нам Швеции. Корабли шли по мерзлой воде, прорубаясь сквозь смерзавшийся лед.
Когда Балтика окончательно "встала", по льду пошли санные поезда...

     Это было только началом. Помимо  еды, беженцам нужен был  кров -- крыша
над головой. И тогда моя матушка на свои личные деньги стала строить большие
многоквартирные  дома на южном -- бывшем  курляндском берегу  Даугавы. Так в
Риге стал расти Новый город, застроенный "высотным" "муниципальным" жильем.
     Строили быстро и уже  к февралю 1797  года  туда  стали вселять  первых
беженцев.  От сего дома получились низкого качества  и очень легко горели от
наших "брандскугелей".  То  же,  что  не  сгорело --  развалилось  от прямых
попаданий наших фугасов...
     Ежели "Старый  город" к  осени 1812  года  представлял из себя страшное
зрелище,  "Новый город" был фактически стерт  нами же  --  с лица  земли. (У
французов не было столь мощных фугасов и -- никаких брандскугелей.) Нынешняя
Рига -- по сути отстроена заново...
     Плата за такое жилье была совсем символической и матушку мою с той поры
принято почитать во всем мире.  И до нее было много богатых евреев, пекшихся
о сородичах, но никто до сих пор не готов был "платить за евреев вообще".
     Пример  сей был заразителен  и с  1799 года диаспора французских евреев
стала  строить жилье для  беженцев,  спасавшихся  от  Войны  "на той стороне
баррикады".  С  1803  года  аналогичное движение началось в Англии, где тоже
стали строить временные жилища  для обездоленных. Но  все  (в  наших кругах)
помнят, что  первой на сем поприще была моя матушка и где  бы я  ни был, - в
первую  очередь меня  принимают,  как ее  Первенца,  а  уж  потом --  за все
остальное.
     Иудейские  мистики  считают  между  собой,  что  Возвращение  в   Землю
Обетованную будет дозволено  нам  лишь после того,  как евреи со  всего мира
ощутят  себя,  как  единый  народ.  Увы,  сегодня  в  той  же  России  евреи
"подольские" (иль - "одесские") враждуют  с  евреями "рижскими", считая  нас
своими  заклятыми  ненавистниками. Мы  платим  им  той же  монетой,  так что
"воссоединенье евреев" - вопрос отдаленного будущего. Но  той страшной зимой
мы сделали колоссальный шаг -- к единению и Восстановлению Храма.
     (Любопытно, что Павел, боровшийся с "всемирным  еврейским заговором", в
реальности -- подтолкнул нас в обЦятья друг друга.)

     К весне 1797 года в  Дерпте было  сделано  два колоссальных открытия --
во-первых, был разработан  нитрат-нитритный цикл  в консервировании колбас и
копченостей  и  свинарники  Бенкедорфов   стали  воистину  "золотой  жилой".
Во-вторых, было доказано благотворное  влияние  фосфора с калием на посевы и
придумались "калийные суперфосфаты".
     В любое  другое время сию  технологию  ждали б долгие  годы проверок  и
прочего, но --  голод не тетка и суперфосфаты попали на наши поля уже весной
этого года. Осенью мы получили пятикратную прибавку ко всем  урожаям! Отныне
и по сей день  --  прежде убыточные  земли Прибалтики  стали  фантастической
сельскохозяйственной житницей Российской  Империи, а вопросы добычи фосфатов
перешли в ранг национальной политики.
     Увы, к несчастью для Швеции -- месторождения апатитов (фосфорсодержащих
известняков) были  обнаружены  только  в Финляндии. Сами  шведы не умели  их
обрабатывать и потому продавали нам -- за терпимую плату. Но со дня открытия
суперфосфатов все кругом  говорили о "необходимости решить  финский вопрос".
Мы не можем  зависеть нашим желудком ни  от безумной России, ни от  шведских
цен  на  "фосфорную   муку".  Завоеванье  Финляндии  стало  вопросом  нашего
выживания.
     Калийные ж соли производятся в Пруссии. Прусская королева и моя матушка
сразу  захотели моей  женитьбы на прусской  принцессе.  Пруссия  тоже весьма
зависит от  продуктивности ее почв и  брак апатитов  Финляндии  на  прусском
сильвине   (хлориде  калия)   сразу   же   стал  вожделенной  мечтой   наших
промышленностей.
     Браки,  конечно  же,  заключаются  на небесах,  но  в  свете  последних
открытий  -- для  притяженья  двух  юных  сердец  требуется "чуточку химии".
Глубоко простерла Химия руки в дела человеческие!

     Кстати, - русские боятся минеральных добавок, считая продукты, выросшие
на  таких  удобрениях  --  "ненатуральными"  и  "сплошной  Химией". Я  устал
убеждать их по этому поводу -- пусть голодают, коль считают иначе.
     Мы же  с пруссаками в кои-то веки стали производить продукцию сельского
хозяйства на экспорт. Сегодня мои четыре провинции  -- Финляндия, Эстляндия,
Лифляндия  и  Курляндия производят зерна, мяса,  масла  и молока столько же,
сколько и вся остальная Империя вместе взятая.
     Видите ли, - русские  приняли особый  закон, запрещающий  использование
калийных и фосфорных удобрений на землях России. Может быть,  -  они  правы.
Продуктивность  земель  в центре  России  --  немыслимая.  Там  --  сплошной
чернозем и наши добавки погоды не делают. У русских иная болезнь -- погода у
них неустойчива и от ее капризов зависят их урожаи.
     В Прибалтике ж --  все года на одно лицо: дожди. Да почва,  истерзанная
ледником. Она  настолько тоща, что любые  удобрения,  внесенные  хуторянами,
окупаются сторицей! Так что  --  опять верно сказано: "Что русскому здорово,
то -- немцу смерть!" И ровно наоборот.
     Сельское  хозяйство  в  Прибалтике  сегодня  немыслимо  без калийных  и
фосфорных удобрений.  В России  же -- те же самые удобрения только "сжигают"
ее необычайно тучную почву.
     При всем  этом в Сенате  мы  видим  два типа дурней:  одни говорят, что
"надобно не отстать от Европы и удобрить Русь-матушку", другие же требуют --
"запретить  Химию  на  всем  пространстве  Империи",  -  в  том  числе  и  в
Прибалтике. А когда пытаешься бороться с обоими сортами придурков -- и те, и
другие обижаются на тебя.
     То же самое и в политике. Раз уж разные почвы  Империи столь по-разному
относятся к удобрениям, чего уж про людей говорить?! Ну -- не дело же лазить
с русским уставом в наш монастырь!  Иль с польским  --  в русский. Иль  -- с
монголо-татарским!
     Так нет же -- лезут. Вот и появляются новые Павлы...

     Массовое  бегство  евреев в Прибалтику  привело  и к военным  реформам.
Нашим командующим стал Михаил Богданович Барклай-де-Толли. Он первым осознал
сущность переворота в тактике и стратегии, вызванного появлением штуцеров.
     Официально считалось, что  мы  Восстали против России и под сим  соусом
солдатам меняли Уставы, оружие и даже -- форму одежды. Латышам говорили:
     - "Ношение треуголок,  да киверов  -- знак обрусения. Латвийский солдат
должен носить "куратку" (иначе - "фуражку").
     Разноцветные  мундиры русских полков  -- признак  их  базарной  натуры.
Егеря должны перейти на  единую  форму одежды -- зеленую с черным. Сие цвета
нашей Лифляндии и Креста Протестантов.
     Русские  только  умеют, что гадить вокруг своих  лагерей.  Наши солдаты
обязаны убирать за собой и - носить лопатки для нечистот.
     Русские -- вылитые  бараны. Поэтому они ходят  толпою. Каждый из егерей
--  личность, умеющая самостоятельно принять решение. Поэтому  егеря  отныне
ходят в атаку лишь рассыпной цепью"...
     Сии указания можно продолжить. Общая неприязнь к русским у наших солдат
была такова, что одного упоминания "а у русских -- вот так" было достаточно,
чтоб сие немедля искоренилось в среде егерей.
     Но вы  ж понимаете  --  истинную подоплеку приказов:  резкое увеличение
дальности выстрела и скорострельности штуцеров вели к устарению тактики каре
и колонн. Отсюда -- рассыпной строй.
     Появление  оптических  призм  и  впоследствии  -   оптического  прицела
потребовало "неприметности" наших стрелков. Отсюда -- зеленые и черные цвета
нашей "единой" формы для всех солдат.
     Увеличение  меткости снайперов  противника заставило укрывать солдат от
огня.  Отсюда использование "ритуальных лопаток" -- для отрывания  траншей и
окопов.  (Нарезное оружие позволяло теперь перезарядить штуцер "из положения
лежа".)
     Но в траншеях немыслимы "лопушистые" треуголки, да торчащие, как перст,
кивера.  Отсюда  появление  фуражки  в  наших  войсках.  Обязательно   --  с
козырьком, чтоб глаза прикрывало от солнца.
     Как видите, - все сии новшества  диктовались самым  что ни  на  есть --
здравым смыслом. Но армия -- необычайно консервативна, а армейская логика --
в  стороне  от здравого  смысла. Не будь "врага" в  виде  России, мы б долго
убеждали своих хуторян в необходимости хоть что-то  менять!  А  на волне, --
"все -- не как у России",  реформы прошли просто стремительно. (Выходит  и в
этом Павел оказал нам услугу!)

     Разумеется,   такая  активность  в  провинции  пришлась  не  по   вкусу
бесноватому  Императору. И тогда он приказал готовить  войска к  вторжению в
наши края. (А кроме нас -- в Грузию.)
     Удивительно, но из этого  не делалось никакого секрета! Павел сказал по
сему поводу так:
     - "Мы их просто затопчем!"
     Русская пропаганда подхватила сей тезис и стала чернить жидов с немцами
на  всяком  углу. Многих в ту  зиму прогнали из армии и  она  стала попросту
небоеспособна.
     Наши ж  полки, имея все  больше  изгнанников,  усилились необычайно.  В
итоге -- на масленицу 1797 года наши армии сами вторглись в Россию.

     С юга Латвию  всегда окружали поляки. Но после Пугачевского бунта много
поляков поддержало Костюшку и бабушка решила их выселить. В недельный срок в
Минской, Витебской и Могилевской губернии собрали всю шляхту и погнали ее на
восток. В губернии Московскую с Нижегородской.
     Я уже говорил, что по неизвестным причинам  поляки менее восприимчивы к
заразным  болезням. Сии же  губернии в те годы особо  жестоко пострадали  от
эпидемий чумы, холеры  и тифа -- две трети москвичей с нижегородцами  умерли
от сих  болезней. Посему  и заселяли пустые деревни "устойчивыми  к  заразе"
поляками.
     Политические итоги сей акции я подведу много позже, но на будущее хотел
бы  вам  указать.  Многие помнят  странную фразу  Наполеона:  "Если я  займу
Санкт-Петербург -- я  возьму  Россию за голову, коль я займу Киев,  я возьму
Россию за ноги, а коль я освобожу Москву, я поражу Россию чрез ее Сердце!"
     Русский перевод не может быть адекватен, - в исходном  французском есть
тонкая   игра   слов,  но  факт  остается   фактом:  многие  из  вас  помнят
патриотические очерки про Нашествие. Популярнейшей темой средь  них  было  о
нападении на французский конвой с продовольствием. Но задумывались  ли вы об
одной  странной  штуке  --  практически  нет ни  единого очерка  про то, как
"оккупанты" реквизируют продовольствие у несчастных русских крестьян?!
     Дело  же  в  том, что  к 1812  году,  согласно  статистике --  польские
"переселенцы" владели двумя третями  земель Московской губернии и выращивали
четыре пятых ее урожая! А поляки -- в большинстве своем ненавидели русских и
кормили  французов  бесплатно.  Французам  не  за  чем  было  у  кого-нибудь
что-нибудь реквизировать. Они  шли именно  в Первопрестольную, чтоб в ней --
зимовать. В самом  сердце  теперь  уже  польских  поместий!  Знаете, что они
сделали,  только войдя  в нашу Москву? Они выписали из Парижа труппы  "Гранд
Опера" и "Комеди Франсез" - они надеялись зимовать со всеми удобствами!
     Другое дело, что гениальный Кутузов повышиб у них кавалерию на Флешах и
лягушатники  не  смогли защитить  польских помещиков от  моих  егерей,  коих
русская пропаганда  любит называть "партизанами". (Будь  у французов жива их
конница,  мои  б  пешие  парни  не  осмелились  так  "разруливать"  по  всей
губернии!) Но обо всем этом -- позже.
     Здесь же я хотел  бы отметить, что к 1797 году  Витебская губерния была
заселена русскими  барами,  коим дарили поместья поляков. Новые  хозяева  не
имели  поддержки в народе,  так что наши  егерские армии входили в Витебск с
хлебом-солью и девичьими поцелуями "освободителям". (С того дня матушка моя,
чтоб  сильней  позлить Павла,  звала  себя  - "помещицей витебской". Тот  на
стенку лез от обиды!)
     Интересно, что кроме Витебска мы не стали развивать свое наступление. В
природе есть своеобразные штуки  -- к  примеру  крепость Смоленск невозможно
брать с запада. Поэтому его еще зовут "Ключами России". Зато тот же Смоленск
незащитим от  ударов  с  востока  -- поэтому  русские  в  движеньи на  запад
проходят его "в один пых".
     Против  Смоленска  же  стоит -- Витебск. Эту крепость  почти невозможно
взять  ударом  с востока, поэтому шляхта всегда звала его "Ключом к Польше".
(Зато Витебск весьма легко брать ударами с запада!) Так сама Природа развела
Россию и Польшу по "разные стороны баррикад".
     Поэтому Барклай не  стал рисковать  и  "подбирать  земли"  к востоку от
Витебска.  Вместо этого тысячи паровых  машин  были  поставлены на телеги  и
переброшены на строительство "Восточного  Вала" -- системы траншей и  фортов
по всей границе с Россией.
     Когда меня спрашивают -- "А было ль Восстание?", - я предлагаю проехать
на Днепр  и  посмотреть  на  тамошние траншеи полного профиля, обращенные --
против русских. Когда наивцы бормочут:
     "А может быть это -- поляки?!" - я отвечаю:
     "Господа, это -- траншеи. Это создано после Разделов Речи Посполитой. А
кто  еще, кроме нас, в  эти годы мог  отрывать такие  траншеи против  вас --
русских?!"
     (Забегая вперед,  доложу,  что  "Восточный  Вал"  сыграл  свою  роль  в
событьях Войны 1812 года. Хоть этого никто и ждал!)
     Другая  постройка  той  же  зимы  --  "Дрисский  Рубеж". Равно  как  мы
страшились нападения  русских  с  востока,  так  же  мы  опасались  и  угроз
католических  с  запада. Но  если  "Восточный Вал" возник на высоком  берегу
Днепра, "Дрисский Рубеж" откапывался на низком -- правом берегу Дриссы и его
все время затягивало грунтовыми водами.
     В  итоге уже к началу 1798 года  все силы с  Дриссы были переброшены на
строительство "Восточного Вала". Строительство ж "Дрисского Рубежа" признано
"бессмысленным и бесперспективным".
     Удивительно, но  русские  нам не поверили и  работы  по "восстановлению
Дрисского  Рубежа" начались незадолго  до вторжения  Бонапарта.  На сей  раз
строил Фуль, но и  у  него  --  траншеи  превратились в бесконечные канавы с
водой.
     С точки зренья Истории -- наш отказ  продолжить работы на Дриссе привел
к  ужасной осаде Риги  летом 1812 года и фактической сдаче Литвы и Курляндии
-- якобинцам с поляками. Но против Бога с Природою не попрешь. Сколь воду ты
не откачивай, - она дырочку сыщет. Зато, - как стоял "Ливонский Рубеж" так и
стоит  --  ни одна  якобинская  сволочь не прорвалась сквозь него  в  сердце
Лифляндии. Как  выстроился  "Восточный  Вал", так и  не  выскочил чрез  него
Бонапарт из России... Божья Воля.

     Когда русские осознали величие "Восточного Вала", сам Суворов отказался
его штурмовать. За  это Павел его отправил в  отставку.  Но  утрата губернии
Витебской привела к отсеченью России  от прочей Европы! Теперь русским нужно
было  рассчитывать  лишь  на  свои  собственные  ресурсы.  А  тут  --  новая
катавасия.
     Павлу подали петицию московских помещиков, в коей ему доносилось:
     "Кредитный Банк Российской Империи отказывает в предоставленьи кредитов
русским помещикам на основаньи того, что они -- русские. Все же кредиты идут
лишь полякам, которые совершенно выжили всех русских с рынка и теперь ценами
унижают русских людей".
     Павел  вскипел.  Он решил во  всем разобраться и вызвал  к себе  своего
казначея и директора Кредитного Банка.
     Сей  Институт  появился  в России во  времена  Анны. В те  годы русские
дворяне, разоряемые бироновщиной, стали продавать собственное "дворянство" в
обмен  на прощенье долгов. Тогда Анна, чтоб не извести вконец  свою ж армию,
предложила  закладывать  имения  в Кредитный  Банк.  В  итоге  --  к  началу
правления   моей  бабушки  долги  частных  лиц  Кредитному  Банку  составили
шестьдесят  миллионов  гульденов   золотом  (это  около  трехсот   миллионов
рублей!). Это  при всем Имперском бюджете -- в сорок миллионов гульденов  на
круг...
     Бабушка моя поняла, что  взыскать сию сумму с неплательщиков невозможно
и  простила все эти долги. Так что  к началу Правления Павла  Кредитный Банк
стал опять приносить некий доход.
     Когда Павел потребовал от  своих слуг обЦяснений,  Директор  Кредитного
Банка встал на колени и закричал:
     - "Вы ж меня без ножа режете! Лучше  увольте, но не  заставляйте давать
денег русским! Они же -- не отдают!"
     Павел  весьма  изумился.   Но  проверка  банковских  записей   показала
удивительную картину: русские и вправду не отдавали долгов. На  Руси  весьма
своеобразные понятия  Чести:  проигранное  отдают  любою  ценой.  Зато  долг
процентщику   отдадут  лишь   по   пьянке,   иль  в  каком  ином   состоянии
умопомешательства.   При   этом   на   полном   серьезе   кредитные   деньги
воспринимаются как "дурно нажитое" и сплошь и рядом к  ним относятся: "легко
пришло, легко и уходит". Возвращать же долги никто и не думает!
     Иное дело -- поляки. Эти воспитались в нормальных рыночных отношениях и
собственную деловую репутацию ставят превыше всего. Поэтому польский помещик
отдавал  деньги  исправно  и  в срок. В соответствии с Указами моей  бабушки
"исправный должник" получал льготу  -- в  увеличении кредита. В итоге те  же
московские магнаты Кесьлевские к  1812  году к весне брали в Банке кредит на
два  миллиона рублей  серебром и успели вернуть его до начала Войны со всеми
процентами  --  именно  потому,  что начиналась  Война и  поляки Кесьлевские
боялись, что русские заподозрят их в желании не отдать под шумок!
     А какой русский решился бы на сей  подвиг?! Кесьлевские  ведь -- отдали
долг не имея еще прибылей с урожая... Но люди сии заботились о своей деловой
репутации!
     Это --  Кесьлевские. В то же  самое  время кредитный предел для русских
помещиков в  Московской губернии составлял... вы не поверите. Полторы тысячи
рублей. При невозврате сей суммы -- новый кредит  не выдавался.  С 1810 года
ни один  русский  помещик  в Московской  губернии  не  мог получить  денег в
кредит, ибо был должен Кредитному Банку по счетам прошлых лет.
     Почувствуйте  разницу.  Одни  просят  и  получают  два  миллиона рублей
серебром  под Честное  Слово, а  другим не  дают  и полутора  тысяч!  Это  и
называется -- разницей в деловой репутации.
     Вы по-прежнему удивляетесь, что за сорок лет горстка изгнанников смогла
подмять под себя две трети земель Московской губернии, да производить четыре
пятых  ее  урожаев?!  А вы не задумывались над тем, что у  этих  поляков  --
помимо всего и урожайность на квадрат почему-то в полтора-два раза выше, чем
у русских, да еще и на худшей земле?! Почему? А вот -- потому.
     Павел осознав  эту реальность впал в  состояние комы.  Когда он  из нее
вышел, он собрал у себя всех русских, подписавших сию ябеду и сказал так:
     - "Почему вы долга не платите?"
     На сие ему отвечали:
     - "У нас -- недород. У нас -- обстоятельства!"
     Тогда Павел расчувствовался и заявил:
     - "Коль русским у нас в стране будет плохо, плохо будет и всей Империи.
А может быть и -- всему Миру".
     Без комментариев.
     На  основании  этих  слов  Павел  уволил Директора  Кредитного Банка  и
собственного казначея, приказав выдать  денег всем  русским помещикам под их
Честное Слово. (Полякам же велели больше не давать и копейки!)
     На  русский рынок  обрушился невиданный "дождь" дешевых рублей. Это при
закрытии  "Латвийской  границы",  бойкоте  русских  товаров  средь "северных
стран" и очередной Войне на Кавказе...
     За 1797 год рубль обесценился в восемь раз. Но даже столь дешевые рубли
в Кредитный  Банк не вернули и  с такою  инфляцией! Так русская казна начала
свое неуклонное движение в бездну, а Павел к своей могиле.
     В  конце 1800  года Россия окончательно  обанкротилась, - первым рухнул
Кредитный Банк под грудой  невозвращенных  долгов... С октября 1800  года  в
русской армии не выплачивали никому жалованья, - это просто удивительно, что
Павел дожил до марта 1801 года! И это случилось с той самой страной, которой
моя бабушка оставила недурную казну в тридцать миллионов рублей серебром!
     Да не в павловских ценах,  иль ассигнациях Александра, но -- бабушкиных
"полновесных рублях"! Нет, недаром ее кличут -- Великой!

     Все сии  безобразия до глубины души возмутили "польскую партию". (Павел
запретил давать кредиты только  полякам и они увидели  в том особую  обиду в
свой адрес.)  И  если  до сего дня "поляки" на  Руси  грызлись  с "немцами",
теперь  мы  впервые  оказались  с  ними  --  "товарищи  по  несчастью".  Что
любопытно, полякам все  равно нужны были деньги и они обратились к  кошельку
моей матушки. В чем им не  было отказано. Мало того, - на сей случай матушка
нарочно ввела  "мягкий кредит" и поляки получали у нее средства под  меньший
процент. Если  угодно  -- в те дни мы впервые увидели друг в друге не просто
врагов, но  торговых партнеров и  сие  стало прологом к нынешнему  "Золотому
Веку" Империи.
     Давайте начистоту. Россия -- единственная страна во всем  мире,  в коей
политикой  занимаются  все,  кто угодно,  кроме  "титульной  нации". Дело  в
российской Природе.
     Во всех  иных странах  становление национальных партий  происходило  на
основании  интересов экономических, - обычно на  производстве тех, иль  иных
продуктов питания. На  Руси ж -- вся земля "зона рискованного земледелия", а
на  сих   рисках  не   выстроить  регулярную   экономику.   И  из  этого  --
последовательную политику.
     Поэтому до начала "промышленной  революции"  на  Руси  и не  могло быть
никаких политических  партий -- столь  слабая  база в сельском  хозяйстве не
могла обеспечить общности интересов.
     Но,  когда на Россию  пришел "промышленный бум", здесь уже пронеслась и
"бироновщина", и  "избиения немцев" так  что  вопросы  национальные вышли на
первый план.
     Легче  всего  в любой  стране  поднимается  "промышленность  легкая"  -
пищевая,   мануфактура   и   прочее.   Наиболее   развиты  сии   отрасли   в
"легкомысленной" Франции и ее восточной союзнице  -- Польше. Так что  первые
же мануфактуры в России возводились только поляками и --  для поляков.  (Они
опасались,  что русские  учудят  в их  отношении нечто подобное расправе над
курляндским правлением и надеялись, что разрушение мануфактур без поляков --
остановят русский погром. Расчет их был верен.)
     Так возникла "польская  партия". Сегодня в ней уже больше  русских, чем
чисто  поляков, но по  сей день --  сии  люди  выступают  за  поблажки сфере
обслуживания, легкой промышленности и ресторанам.
     Но  вслед  за  "легкой  промышленностью"  во  всех  странах  подымается
промышленность  и  "тяжелая". Шахты, выплавка  стали, горное  дело,  военная
индустрия всегда были любимым  коньком всех германских  племен. Так возникла
"немецкая партия" Российской  Империи. Партия пушек, верфей, шахт и железных
дорог.
     Обратите   внимание  на  одну  тонкость.  Начинали-то  мы  все   по  --
национальному признаку. Но деньги не имеют  национальности. Потихоньку все в
нашем  кругу перемешались,  да переженились между собой,  так что сегодня --
полным-полно немцев в  пекарнях, равно как и поляков -- в литейных. "Партии"
же  сохраняют  свои имена  только  лишь  на  основании  былых  экономических
приоритетов.
     Обратите  внимание  --   экономических.   Все  же  решения  Павла  были
продиктованы чем угодно,  но только не экономическим смыслом. Неудивительно,
что в первые же полгода  правления на него  ополчились как "немцы", так и  -
"поляки".
     (Вся же вражда наших партий  свелась сегодня  к прениям над  бюджетом и
вопросам налогообложения,  иль напротив -- поблажки тем,  иль иным  областям
индустрии. Если так будет и  дальше, когда-нибудь мы  дорастем до нормальной
парламентской демократии.  Конечно, хотелось  бы --  раньше,  но  -- всякому
овощу свое время.)

        x x x

     Осенью 1798 годя указом  Императора Павла я был произведен в прапорщики
Лейб-Гвардии Семеновского полка. Государь  пошел на  сие,  скрепя сердце, но
его   принудила  международная  обстановка.   Когда  "обозначились  контуры"
павловского  режима,  все  инородцы поспешили  прочь  из столицы. Лютеране с
иудеями живо укрылись  в матушкиной Риге, хуже  пришлось католикам,  которые
бежали к Наследнику Константину в его полу-католический Киев.
     Если такие горести были у армейских чинов, вообразите, что творилось на
флоте! Россия "вышла к морю" на нашей памяти и все высшие флотские должности
были по праву за "инородцами", имевшими морское образование.
     Причем большая часть адмиралов была именно католиками! Ведь  моряки  по
характеру не любят перемен и по добру никто из них не пойдет к чужим берегам
проситься на службу.  Поэтому русскую форму надевали прежде всего выходцы из
Данцига и Курляндии, обученные в польских мореходных училищах,  - все прочее
побережье  было  насквозь лютеранским и католическим капитанам было непросто
даже бросать якорь в ином порту.
     Немногим лютеранам и тут  повезло:  согласно  договору  меж  бабушкой и
матушкой - Балтийский флот  был наделен  правами "экстерриториальности", так
что  команда  корабля,  бросившего  якорь  в Риге,  Ревеле,  или  Рогервике,
надевала  черную  форму,  а  вернувшись  в  Кронштадт  и  Питер -  поднимала
бабушкины цвета.
     Хуже  пришлось  католикам. Они не могли  пристать  к Константину  и это
породило  "эпоху  русских  географических  открытий".  Если  вспомнить,  что
адмирала Крузенштерна звали Адам, а адмирала Беллинсгаузена -  Тадеуш, можно
понять насколько им стало туго.
     От  хорошей  жизни не  поплывешь  открывать  Антарктиду, или  -  вокруг
света...
     Завершение же  эпохи "русских открытий"  связано с  тем,  что  ныне все
флотские  капитаны с адмиралами - воспитанники Рижской мореходки. (А русская
флотская форма не  "петровско-андреевская" белая с синим, но "лютеранская" -
черная с белым.)
     Как вымерли  последние  католики  на  флоте,  так и  отпала  надобность
путешествовать "за  три моря". (Кстати,  Афанасий Никитин отправился в Индию
не  от  хорошей жизни, но,  спасая себя от монгольской сабли, да московского
бердыша,  -  его  родимая  Тверь  затрещала под  ударами  москвичей,  да  их
татарских союзников.)
     Но не  всем дано плавать в полярных льдах, или помирать  от тропической
лихорадки.  Поэтому  большая  часть флотских  католиков настояла  на военной
экспедиции в Средиземное море - против тамошних якобинцев. Так вышел "Второй
поход" Ушакова, увенчанный взятием  Корфу и созданием "Республики Ионических
Островов".
     Все  было  бы  хорошо,  если  б  не  Павел.  Жители Мальты,  измученные
жестокостями британского правления, увидав столь мощную эскадру вблизи своих
берегов  и  обнаружив  известную  доброту  Ушакова,  обратились к  Павлу  за
помощью.  И  тот   стал  "Гроссмейстером   Мальтийского   Ордена"  со  всеми
вытекающими последствиями.
     Англичане увидали в том повод к  войне и  немедля  пригнали  подмогу  к
армаде лорда  Нельсона, закрыв Гибралтар. Французы, узнав  о начале войны на
море  меж  нами  и  Англией,  немедля  заключили  союз  с  турками  и  стали
накапливать в турецких  портах (в  паре плевков  от Корфу)  эскадру  Брюэса.
Россия  же  оказалась "меж двух огней" в  состоянии войны с  обеими великими
державами.
     Вырваться  из такого кольца не представлялось возможным, и  без леса на
починку кораблей, боеприпасов и  провианта ушаковская эскадра была обречена.
Тогда  русские католики,  надеясь  спасти  братьев по вере, уговорили  Павла
послать самого князя Суворова  в Итальянский поход. (Получи мы надежные базы
для флота в Италии, дело приняло бы иной оборот.)
     Поэтому  Павел   обЦявил   все   мое   поколение   остзейцев  офицерами
Семеновского полка, повелев нам "следовать на войну".
     Согласно  обычаю, с  бароном  в поход  выходит до роты его мужиков. Так
Император  надеялся  получить  наши  штуцеры,  молва о коих гремела  по всей
Европе. Единственное, чего он не учел (а он отличался даром не видеть сути),
что все  высшие  чины в  Суворовской армии были за католиками. Сама  же идея
послать родных чад на суд и расправу к католической нечисти, вызвала во всем
ливонском дворянстве хохот почти истерический.
     Павел   весьма  изумился,   когда  матушка,   пышно  отпраздновав  наше
производство  в  офицеры  имперской  армии,  на  другой  день под  овации  и
рукоплескания  всей  Остзеи огласила Указ, по которому отлучка из Латвии без
ее письменного разрешения обЦявлялась Изменой Родине.
     Павел в ярости приговорил всех нас к смертной казни, матушка  тут же не
осталась в долгу, приняв у нас Присягу Латвии. Никогда мы не были так близки
к  окончательному отделению от великого соседа! Лишь осознав это (и  найдя в
сем деле корень личной вины), Павел пошел на попятную...

     В  1799  году  я  защитил  докторскую по химии.  Не будь  я сыном  моей
матушки, не видать мне столь важной степени в шестнадцать, как моих ушей. Но
то,  что  в  1807  году я стал членом  Прусской  Академии  Наук, а в 1808  -
Парижской Академии, дозволяет мне верить, что хоть и не в шестнадцать (что -
нонсенс), но в реальном возрасте я все ж защитил бы обычную диссертацию.
     С детства я питал слабость к матушкиным порохам и  фейерверкам. Поэтому
на практикумах, обязательных в  Дерпте, я баловался с парафинами, получая из
них нечто по древним  рецептам "греческого  огня". (Такую тему я сам  выбрал
для "личной работы".)
     Однажды  я  прокалил соду,  сплавил  ее  с  белым  глиноземом  (все  по
старинным  трактатам)  и  обработал  сплав  горячим  раствором  "парафиновых
кислот". Полученное мыло обладало невероятно горючими свойствами. Оно горело
прямо в воде, прекрасно липло к  любой поверхности и прожигало насквозь даже
металл.   Я  дал   ему  имя  --  "NAPalm",  -  или  Натрий-Алюминиевые  соли
Пальмитиновой   кислоты.   (Пальмитин  -   основной   углеводород   нефтяных
парафинов).  Мое мыло  сразу пошло  в  дело для начинки ядер нового  типа, -
"брандскугелей" (ими в Рижском заливе были сожжены якобинские эскадры в 1812
году), а мне - присвоено звание доктора химических наук.
     Сегодня считают, что мои  научные заслуги  больше связаны с технологией
производства активного хлора и хлоратов, а также за работы  с азидом ртути и
азидом  свинца.  Иными словами -  хлорного  пороха  к "пушкам Раевского", да
капсюлей к "унитарному патрону". Но сие - вопрос Тайны.
     Россия  -  страна  с малым  флотом, и перечить нам готова  одна  только
Англия. Напалм же используется лишь в береговой артиллерии. (Чтоб не  пожечь
свои  же  корабли,  да  -  пехоту.)  Поэтому  по  сей  день  технология  его
производства остается нашей Государственной Тайной. Вот приплывут к нам сыны
Альбиона, тогда и - рассекретим.
     Здесь мы подошли  к вопросам  секретности.  Все наши  научные подвиги с
первого  же дня были окутаны завесой  секретности,  граничащей с  паранойей.
Только в 1807 году после Ауэрштедта, французы на весь мир раззвонили ужасную
для них новость. За пятнадцать лет секретной работы и баснословных гонораров
матушка собрала в Дерпте  весь цвет лютеранской математики  (Дерптская школа
по сей  день почитается лучшей в мире) и химии. Только тогда и вышло наружу,
что  цвет  латвийского  офицерства  "сгубил  молодость"  за   пробирками   и
логарифмами в  Дерпте,  в  отличие  от наших  русских  сверстников. Нынешнее
"немецкое засилье"  в армии обЦясняется тем,  что нашему  брату  не  отшибли
последние мозги в павловской казарме, - вот и вся разница.

     Сегодня,  вспоминая о  молодости,  я вижу перед  глазами огромные залы,
брызжущие  тысячами  свечей,  оркестр,   гремящий  вальсы,  да  мазурки,   и
разряженных веселых девиц, от которых так и разит духами, как от кокоток.
     Но  по  ночам  мне грезятся  иные миры.  Темная укромная  зала  Дерпта.
Два-три  подсвечника  не могут рассеять таинственный полумрак  этой теплой и
уютной комнаты. Где-то далеко  плачет одинокая скрипка и я танцую  печальный
менуэт, или сарабанду с грустными дочками наших ученых. Мимо меня неслышными
тенями  скользят  другие пары, в  темноте взблескивают погоны и  эполеты  и,
кроме плача скрипки - тишина... Только скрип  наших сапог со снятыми шпорами
и  еле  слышное шуршанье платьев  наших  дам, да  затаенный  шепоток  и  еле
уловимые запахи цветов в темноте...
     Моя дальнейшая  судьба сложилась  так, что я чаще  оказываюсь на  ярком
свету, среди этой ужасной вопящей,  вонючей и грязной  толпы,  или  в жаркой
постели,  окруженный  тысячами  глаз изо всех  щелей, слюнявых морд и  всего
прочего, чем так  отвратительна  наша придворная жизнь. Я настолько привык к
ней, что  мне порой  кажется,  что этот  маленький, уютный  и теплый  зал  в
сонном, печальном Дерпте - химера моего воспаленного воображения...
     Только  с годами  мне все чаще  снится  плач одинокой скрипки, шуршание
чьего-то платья, неуловимый аромат живых цветов и  семь крохотных огоньков в
темноте над  глыбой  рояля...  Иной раз мне кажется, что если бы я остался с
моими пробирками - жизнь моя обернулась лучше, праведнее. Чище...

     Только все это  -  ночные химеры, - в реальности все мои друзья ушли на
войну с Бонапартом. И почти все - погибли. А выжившие стали нынешним русским
правительством и наш Дерпт - опустел.
     Я пару  раз приезжал  туда,  но не узнал ни зала,  где  мы танцевали по
ночам и признавались в любви близоруким девочкам, да читали им Гете, ни моей
лаборатории. Только тот - старый запах...
     Запах соляной кислоты, квасцов и еще чего-то родного, но - неуловимого,
впитавшегося  в   камни   моей   второй  "Альма  Матер".  И  еще  -   тишина
провинциального,  Богом  забытого,  университетского  города.  Только  это и
осталось со времен моей молодости. У меня была - хорошая молодость.

     12 марта 1801 года Император Павел помер апоплексическим ударом. В этом
официальном сообщении есть толика истины - Государь действительно  помер  от
удара, но не крови в голову, но - табакеркой по голове. И мы были приглашены
на его похороны и коронацию отцеубийцы - Александра I.
     Много сказано и написано о причинах  убийства Павла - личность это была
неординарная и борьба со "всемирным  жидовским заговором" прославила его  на
весь мир.  Поэтому многие досужие  писаки любят порассудить  прежде всего  о
масонском заговоре, или об экономических интересах иных заговорщиков.
     Все это верно, но - не это стало причиной гибели несчастного коротышки.
Что  самое ужасное и  невероятное  во  всей  этой  истории  -  причины столь
мерзкого преступления были самыми что ни  на есть уголовными. Я могу сказать
это со всей откровенностью, ибо именно мне  было поручено в январе 1826 года
возглавить комиссию по расследованию сего преступления.
     История гибели Павла уходит  в события лета 1799  года. Суворов, спасая
наш  флот,  согласно павловскому плану,  разбил французов  и занял  Венецию,
которой  уготовлено было стать главной базой  русского флота.  Но  в августе
Нельсон разбил Брюэса при Абукире и обложил Корфу. Ушаков не решился оголить
остров  в такой момент, меж ним и Суворовым вспыхнула ссора (Ушакова ушли на
Каспий) и эскадра в Венецию не пришла.
     Без Ушакова (и морского подвоза  провианта) Суворову нечего было делать
в  Венеции, ибо его армия стала голодать и  он  решился выйти  из  окружения
через  Альпы. В  октябре Суворов, обессмертив славу  русского  оружия, вывел
остатки армии в Тироль. Французы же догнать его не смогли.
     Павловская  администрация  была столь рада сему  обороту дел,  что всех
участников перехода осыпали орденами и медалями, а самого Суворова произвели
в  князья  и генералиссимусы. При этом умалчивалось, что во  время  перехода
Суворов был принужден бросить  все  свои пушки и обозы,  а  лошадей пришлось
сЦесть. При  этом из окружения  вышли почти  все генералы, - но только треть
старших  офицеров, восьмой из младших командиров, и  только  -  двадцатый из
нижних чинов. Всех остальных сгубили голод и холод.
     Тем  временем   во   Франции   бригадный   генерал  Наполеон   Бонапарт
провозглашает себя диктатором. Но  на нем пятно египетской  катастрофы и ему
нужна  быстрая победа,  дабы забылось  давешняя  конфузия. Жертву  искать не
надо, - те  же снега, что  спасли Суворова  прошлой  зимой, преградили и ему
дорогу  к спасению. Он вынужден встать  на зимовку в  горах  и только просит
австрийское правительство срочно прислать ему лошадей и пушки. Но австрийцам
наплевать на русского командира. Они  его руками подчинили себе Север Италии
и им Суворов не нужен, - эти католики не посылают ему ни крошки!
     И  вот  - весной 1800 года, вслед за вскрытием перевалов,  с альпийских
вершин   на  австрийский  Тироль   обрушиваются  лавины  французских  горных
стрелков. (Бонапарт, предвкушая сладкую месть,  всю зиму муштровал два полка
фузилеров нарочно для войны в горах.) Армия  Суворова окружена вторично и...
сдается без единого  выстрела.  (А  что  можно  требовать  от доходяг?)  Тут
умирает Суворов, а Константин попал под суд Церкви.
     Павел  тут напугался,  что  время  его  правления не  несет  ни  одного
"светлого  пятна"  и  сделал  вид,  что  Суворов  --  "вышел  из окружения".
Французы, конечно же, передали русским труп генералиссимуса "для погребения"
(об этом сохранились документы  в архивах, где смерть Суворова зафиксирована
французским жандармом  и  французским  же  военно-полевым медиком), а  Павел
устроил из этого ужаснейший фарс.
     Карета, якобы  с  живым  Александром Васильевичем,  проехала  по доброй
половине России  и пару  суток  стояла перед  Зимним  Дворцом. При  этом  ее
натерли молотым  чесноком  и  обрызгали  литрами  французских  духов,  но...
трупный запах все равно расходился по площади. Люди с ужасом смотрели на эту
карету и только крестились, говоря меж собой:
     "Это за Курносым прибыла Та -- Курносая".
     В конце  "визита" Павел даже вышел на ступени пред Зимним и обратился к
безмолвной карете с "ироической" речью,  прославлявшей Суворова  и последние
сомненья у  России  отпали.  Если  Суворов был жив,  как получилось, что его
карета  два дня стояла  перед Дворцом, а Государь только сейчас вышел, чтобы
приветствовать  своего  полководца?! Авторитет Павла  у армии стал  попросту
отрицательным!
     В войсках говорили:
     "Все мы -- смертны и даже если Александр Васильевич и погиб, нужно было
похоронить его со всей Почестью, а не томить его тело без погребения. Сие --
не  по-христиански. Недаром, видать, Павел  стал Гроссмейстером Мальтийского
Ордена.  Это  все  эти  масоны  -  нарочно  глумятся  над  телом  Александра
Васильевича!"

     Сегодня  есть  разные  взгляды  на эту Историю.  Один из  юных поганцев
как-то сказал:
     -  "Давайте  предЦявим Империи истинные обстоятельства смерти Суворова.
Пусть  у Правления  Павла  и впрямь  не останется  Светлых Пятен!  Когда все
узнают правду про Альпийский Поход..."
     Он не договорил. Я  встал со своего места, молча распахнул дверь нашего
Тайного Совета и сухо сказал:
     -  "Вон отсюда, поганец! Те люди, что шли через Альпы -- Герои. И какой
бы у нас ни был Правитель -- негоже отымать у них эту Победу. И Суворов умер
-- непобежденным. Я возглавлял следственную комиссию и доложу из первых рук:
Александр Васильевич умер от дистрофии.
     Он с первого дня голода обЦявил,  что будет жить, как простой солдат --
из солдатского рациона. А какое здоровье -- у старика?
     Он  и помер-то чуть ли -- не первым... И Смерть сия -- на мой взгляд, -
героическая.
     Если бы Павел тогда -- решился  сказать о ней, - может быть сам остался
бы жив...  И не вам, юноша,  рассуждать  о "светлых пятнах" в Истории. Вы  с
нами не голодали!  Вы последнюю корку на троих не  делили... И не вам судить
-- ни Суворова, ни -- нашей Армии!"
     Тут все  армейские, прошедшие через всю  сию  эпопею (от  Аустерлица до
Парижа) меня поддержали и мы сего гада -- навсегда вычеркнули из всех  наших
списков. Только бывалый солдат понимает,  что такое -- Победа, и как умирают
Герои без фуража с провиантом...
     Но это -- не все. Хуже пришлось с Константином.
     Оказалось, что сей мужеложец, попав  в  нашу среду,  осознал "насколько
плохо быть девочкой" и стал  пытать, насиловать,  а затем убивать всех своих
пленников.  Суду предЦявлены чудом оставшиеся  в  живых свидетели  ужасов  и
останки убитых сим нелюдем.
     Речь  шла о царевиче  и якобинцы поспешили пригласить на суд англичан и
швейцарцев, ибо их  страны не дружны с Францией. (Судили за "сатанизм",  а в
таких делах  лютеране солидарны с католиками.) Именно этот "нейтральный" суд
и признал,  что  "факты  имели место",  а "Константин  одержим  дьяволом"  и
присужден к... сожжению на костре. (В России долго не верили этому, надеясь,
что Наследника оболгали. Но он выказал свое истинное лицо в 1803 году.)
     Павел  долго  просил за сына,  и наконец  Наполеон сжалился, потребовав
денег  и военного  союза с победительной Францией. Павел согласился  на  все
условия и  союз заключен. А вот с контрибуцией  неувязка. Вдруг  выяснилось,
что казна пуста и для исполнения обязательств Павел обратился  за кредитом к
моей матушке. Матушка была против, но подчинилась общему мнению.
     Сам же  Павел весьма  удивился,  - куда  делись его денежки?  Будучи по
природе человеком педантичным  и  вЦедливым, он  нашел личную просьбу самого
Суворова  о предоставлении ему  единовременного  пособия  в размере  трехсот
тысяч рублей  серебром  "на нужды  армии", помеченную датой...  через  месяц
после  его  смерти  в Альпах.  И  это  прошение  было  удовлетворено,  а  за
полученные деньги расписался... сам Суворов (sic!).
     Вот после  таких страстей и начинаешь  верить в истории  о привидениях,
вампирах и прочих барабашках,  которые, как оказалось - густо населяли покои
павловского военного ведомства.  Надо отдать  должное, - Павел этого  так не
оставил.  Впервые в жизни он озаботился проблемами военного бюджета и первые
же справки поставили  его перед  фактом. Армия,  отрезанная  от дома горами,
лесами и морями - как бы исправно получала довольствие. Вплоть до заключения
мира  с Францией. А затем,  в течение  суток в ней якобы погибло - девяносто
три процента личного состава!
     История с суворовцами дело обычное и в других странах жируют казнокрады
хлеще нашего. Но только в павловской России в армии стали служить не  только
убиенные,  но  и -  неродившиеся.  Выяснилось, что  стало  хорошей традицией
создавать   вымышленных   офицеров,  и,  учитывая  фантастические   скорости
производства, которые бытовали в  павловской среде, эти бестелесные создания
проделывали карьеры  - головокружительные. К примеру, - знаменитый бригадный
генерал Киже, которого никогда не существовало в природе, умудрился получить
жалованья  на  восемьсот  тысяч  рублей серебром,  прежде чем  скоропостижно
скончался.
     Хоть Павел был дураком и наивцем, - но  не до такой степени! Так что 26
января  1801  года  он  обЦявил  о решении  начать следствие,  а  15 февраля
произошло первое слушание о казнокрадстве в  русской армии. И на нем впервые
звучат имена: Беннигсен, фон  Пален, Гагарин,  Кутузов-Голенищев и прочие...
Павел  в  ярости  обещал  казнь  с  конфискацией  всем, кого  уличат  в  сих
преступлениях. Но кто ж о таком предупреждает преступников?!
     12 марта его  не  стало. Во главе заговора -  начальник  штаба  русской
армии Беннигсен. Убийц подбирал  - заведующий кадрами военного ведомства фон
Пален. Штаб-квартирой  их был дом князя  Гагарина, отвечавшего  за  денежные
отправления вне России. Двери замка им открыл сам комендант Михайловского, -
непосредственный начальник бестелесного Киже - генерал Кутузов.
     Таковы выводы моей комиссии. Страшно жить на свете, господа...

     Была ранняя весна и  кругом лежал серый, ноздреватый снег. Ночью сильно
подмораживало, но  к  вечеру  лучи  мартовского  солнышка  все  растапливали
настолько, что дороги превратились в сплошную кашу. В Зимнем же было слишком
много жарких печей и свечи  светили  слишком  ярко для такого случая.  Запах
чадящего ладана (по случаю смерти) чересчур смешивался с вонью дамских духов
(по  случаю приема) и меня  стало мутить  от жара, духоты и местных ароматов
задолго до первой стопки.
     Я знал, что  в  окружении Константина  все  мужеложники и педерасты, но
когда я воочию увидал обтянутую кожей  белоснежных лосин тугую попку  нового
Государя,  его  жеманно отставленный  мизинчик,  когда он  пил  шампань  (на
похоронах  собственного  отца!),  его  румяна  и  напудренный  парик  -  мне
оставалось только плюнуть с досады и громко сказать:
     - "Это - сифилис.  Больные приобретают  женские черты, даже  если  и не
грешат содомскою  мерзостью. Это не вина, но - беда..."  -  я  не стеснялся,
произнося эти слова и их услыхали многие из присутствующих.
     Масоны, окружавшие в ту пору юного Государя  и совершившие в  1802 году
"малый  переворот"  с  "воцарением"  их  лидера Кочубея, -  меня ошикали, но
остатки  "павловцев",  еще вчера  шипевшие  в наш  адрес  "Жиды!", зашумели,
выражая моим словам свое одобрение.
     Государь, коему живо передали мои слова, не остался в  долгу и, подойдя
ко мне ближе, воскликнул:
     - "Беда моего отца состояла не в том, что мой дед был сифилитиком, но в
том, что у кого-то слишком много денег!"
     Было  очень  жарко,  душно  и  водка с  шампанским быстро ударила нам в
голову, именно этим я могу обЦяснить мой ответ:
     - "Беда покойного была в  том, что он был слишком добрым и честным. Вот
и доверил свою семью,  свою казну и самое себя -  всякой  мрази, которая его
обесчестила, обворовала и под конец - кокнула. Нельзя Государю быть добрым и
честным. Не царское это дело!"
     Я сказал это, держа в руке стакан водки  в кругу семьи, - в глаза моему
родному  кузену. Тот  от  этих слов  пошатнулся,  побледнел и  затрясся, как
бумажный лист, а его прихвостни...

     Короче,  -  выгнали  меня  из  честной  компании,  а  на  прощание  мой
венценосный кузен пошел за мной следом и уже на лестнице прошипел:
     - "Чистеньким хочешь всем показаться?! Ну, так -  не  видать  тебе моей
короны,  как своих ушей! Сам  же  сказал,  что не царское ж  это дело - быть
добрым и честным!"
     Он  сказал это  и  пьяно  расхохотался, - он тоже здорово  перебрал  на
поминках и невольные слушатели сего разговора шарахнулись в  разные стороны.
Нет большего  проклятия  в  дворцовой жизни,  - чем оказаться посвященным  в
Государеву Тайну. Тогда я крикнул ему снизу, с лестницы:
     - "Я -  жид и не смею получить русской короны и - черт с  ней! Зато мне
не  нужно  убивать собственного папашу,  чтоб завладеть  ею!" - от моих слов
Государя шатнуло, как от  физического удара, а я  не удержался и  добавил, -
"Всякий раз,  как  будешь касаться  своего венца,  помни, что самый страшный
круг ада уготован отцеубийцам!"

     Меня выгнали из Санкт-Петербурга,  а в народе пошла молва о том,  что я
остался последним при дворе,  сохранившим  верность несчастному Павлу. (Я по
сей день почитаюсь вождем  "умеренной" фракции  павловской партии.)  Жизнь -
странная штука.
     Так новое правление началось с возвращения "инородцев" в столицу, а для
меня - с  опалы. Ну да как потом выяснилось,  - опала  была меньшим  из зол,
которые для меня уготовил мой милый кузен. В  те  дни шел разговор и о более
скверных вещах.
     В своей злобе и ненависти Государь пожелал уничтожить меня совершенно и
для этой цели создал комиссию, которой поручил разбирательство обстоятельств
"жидовского   заговора,   приведшего   к   безвременной   кончине   Государя
Императора".  Я  связываю  это  с  естественной  человеческой слабостью  Его
Величества,  -  даже если  бы  его  собственная  рука  нанесла роковой  удар
табакеркой, он и тогда желал  бы, чтобы окружающие смогли ему  доказать, что
это  не  он  сам  возжаждал короны,  но  -  жиды  его  подучили.  Это  - так
по-человечески!
     Ну, разумеется, Павла убили жиды! Жид Беннигсен, увольнявший из русской
армии любого с шестнадцатой частью нашей крови, да жид Пален - автор проекта
об "организованном  выселении жидов в  отдаленные  области  Сибири и Русской
Америки".
     Что и говорить - милые люди, а какая честь для моего народа оказаться в
одной компании с этими фруктами!
     И  вот эта  преступная шайка собралась на заседание  своего трибунала с
целью найти доказательства нашей вины в  сем убийстве. Дело  было  нелегкое.
При Павле евреи бежали из столицы, ибо были лишены им элементарных средств к
существованию,  а  с  1800  года  моя  матушка  стала  в  нем   экономически
заинтересована.  До  самой  смерти  она  с  удовольствием   вспоминала,  как
аккуратно Павел платил долги (за освобождение Константина).
     Смерть Павла привела к тому, что Александр отказался платить по счетам,
обЦяснив, что деньги  пошли на похороны убиенного им отца и  его собственную
коронацию. Матушке сии удовольствия обошлись в три миллиона рублей серебром.
     (Сей хитростью  Александр  сам  себя  наказал, - перед самой  войной  с
Францией оставшись без наших кредитов.)
     Александровский трибунал  так и  не  смог найти ни  одного фактического
доказательства причастности хоть  кого-то из нас к этому преступлению. Люди,
размахивавшие  табакерками, за  шесть  лет  до  того  были  бойкими  юнцами,
нагадившими на наши вещи в Колледже. Такая  у  мальчиков  случилась забавная
эволюция. Бывают странные сближенья.
     Тогда   на   свет  Божий   извлекли  очередную  фигуру  из  павловского
паноптикума. Сей субЦект  именовался - то ли Агафоном, то ли Акакием, но его
покровители были люди "мистические"  и возникло "имя со  значением" - Авель.
(Догадайтесь с трех раз, кого готовили на роль Каинов.)
     Впервые  сей цветок всплыл  в павловской  проруби в начале 1795  года с
поразительным предсказанием о скорой кончине Государыни. Мне в ту пору  было
одиннадцать  лет, но и я мог бы сделать такое же предсказание с тем же самым
успехом. Бабушка к той поре перенесла два удара с последующими параличами на
правую  сторону тела и  один  инфаркт. Смерти ее  ждали со дня на  день и  о
грядущей смене царствования рассуждали все - кому только не лень.
     Господин Авель отличился в своем провидении ото всех остальных  в одном
пункте, - он обЦявил, что Государыня умрет  от яда, который ей поднесут жиды
и указал на  Карла  Эйлера. С того  дня инок вещал  в лучших дворцах русской
столицы. Каждое его слово ловили, как откровение, надеясь хоть так опорочить
мою матушку. (Эти  наивцы так и  не поняли, что  бабушка больше млела  не от
племянницы, но паровиков, штуцеров и гульденов.)
     Дело дошло до того, что  с подачи Павла разыгралось целое дело врачей и
евреям с той поры было запрещено заниматься в России врачебной практикой. (К
примеру, Боткины по сей день не смеют именоваться врачами, но пишут  себя --
"из купечества". Судьба.)
     Второе предсказание Авеля логически вытекло из первого. Он  напророчил,
что и Павла убьют жиды! Если учесть  ту атмосферу истерии, которая  все годы
правления Павла царила при его дворе, эти слова упали на унавоженную почву и
Павел  с той поры лично  копался  в родословных своих  министров,  выискивая
преступную кровь.
     Правда, руки на него наложили не жиды, а  - ровно наоборот, ну  да не в
том  суть!  Составили  заседание следственной комиссии,  вызвали  туда  сего
Авеля, а от обвиняемых пригласили мою матушку.

     Сперва, по матушкиным словам, она не знала куда пришла - в балаган, или
дурдом.   В   залу  ввели  крохотного  старичка  самого  мерзкого   вида   и
"доморощенных запахов". Государь представил ему всех присутствующих, а когда
речь  дошла до моей матушки, она,  прежде чем Государь успел представить ее,
сама представилась следующим образом:
     -  "Я родная тетушка Его  Величества. Я приехала из Пруссии. Мы  весьма
наслышаны  о  Ваших  талантах и  ждем Вас,  не  дождемся. Я так переживаю за
судьбу моего Сашки, - не  прогоняйте меня, прошу Вас!" -  у  всех вытянулись
лица, но никто  не  посмел  опровергнуть  сих  слов,  -  ибо  все они были -
чистейшая правда! (Оцените сами.)
     Пророк же  расплылся  от удовольствия.  То, что перед ним  стоит внучка
Эйлера и урожденной Гзелль,  - ему и в голову не пришло. (Я уже говорил, что
у меня, моей сестры и нашей матушки внешность -- "истинных арийцев".)
     Так этот дикий  мужичок,  обдав матушку запахом кислых лаптей, дозволил
ей поцеловать ему руку с такими словами:
     -  "Не волнуйся, дочка,  я  спасу тебя  и  твоего  племянника от  этого
фараонова племени. У меня глаз на  жидов острый  -  ни один  не укроется!" -
матушка тут же покрыла руку пророка горячими поцелуями, а  тот был настолько
польщен ее  вниманием, что и не  заметил,  как вдруг  побледнели лица членов
следственной комиссии, а по лицу Государя пошли багровые пятна.
     Стало быть -- "от глаз Пророка не укрыться жиду"? Как же!
     Тут матушка, наконец, отпустила мужичка  на  волю и потребовала от него
порции новых пророчеств. Ну, и - понеслась душа в рай...
     Тут было и о всемирном жидовском заговоре, и о том, как жиды пьют кровь
христианских младенцев,  и о том, как они поклялись убить  несчастного Павла
и... убили  (!)  его.  Все это  было известно со  времен  царя  Гороха  и не
представляло  сколько-нибудь  познавательного интереса, но  было  и  кое-что
любопытное. Господин Авель вдруг озаботился судьбами России, уверяя матушку,
что Россию ждет третье иго. Первое было  татарским, второе польским и третье
грядущее - станет жидовским!
     Матушка сразу поняла  в чей огород этот камушек. Да и сам инок затрясся
в  очередном припадке  с  воплями  о  том, что жиды хотят убить  Государя  и
готовят жидовского монарха на русский престол. Государь при сих криках вдруг
сам забился в истерике и стал отползать подальше  от  матушки, -  в условиях
бездетности  старших   Павловичей   и   малолетства  младших   -   реальными
претендентами на престол стали мы - Бенкендорфы. Сыновья урожденной Шарлотты
фон Шеллинг, еврейки по матери.
     Матушка же что есть силы вцепилась в бесноватого старичка, чтобы тот не
понял,  - от кого  отползает наш  Государь и принял эту  странную реакцию на
свой счет. Ну, тот и рад был стараться!
     Пустил пену изо  рта, страшно закатил глаза и с дикими завываниями стал
пророчить  о том, какие  ужасы  ждут Русь под жидовским  правлением. И  вот,
когда он распетушился до невозможности, матушка крикнула ему в ухо:
     - "Имя! Назови нам имя этих преступников!"
     И бесноватый забился в судорогах:
     -  "Бенкендорфы! Бенкендорфы ищут твоей  погибели -  Царь-Батюшка! Убей
их! Спаси Русь от жидовского рабства!"
     А матушка, будто сама одержимая бесами, взвизгнула еще громче:
     - "Главный! Кто из них - самый главный?! Кто во главе заговора?"
     - "Александр! Он - старший в роду Бенкендорфов.  Он  злоумышляет против
жизни нашей Надежи и Опоры!" - Государь сам стал биться в судорогах, как - в
припадке падучей.
     Тут матушка резко оттолкнула от себя провидца с гневною отповедью:
     -  "Вы  ошибаетесь,  отец мой.  В  роду  Бенкендорфов  самый старший  -
Кристофер,  но  не  Александр.  Так  кто  же  преступник,  -  Александр  или
Кристофер?" - шарлатан  растерялся.  Было видно, что он недурно выучил роль,
но не знает сих тонкостей.
     Тут матушка воскликнула, обращаясь к судьям и следователям:
     -  "Ну,  все  вы -  ответьте пророку, - кто  глава рода  Бенкендорфов?!
Александр,  или  -  Кристофер?"  -  и  невольные  зрители  этого  цирка, как
зачарованные, прошелестели хором:
     - "Кристофер..."
     А матушка, нависая над  несчастным старикашкой и сжимая его лицо своими
сильными руками, закричала громовым  голосом, зорко всматриваясь в  бегающие
глазки комедианта:
     - "Так кто ж из них - жид?!" - и провидец покорнейше промычал:
     - "Кристо..."
     - "Почему жиды хотят сделать Кристофера Бенкендорфа - русским царем?"
     - "Мамка... Мамка его - жидовка... А сам он - жиденок..."
     Матушка резко отпустила свою жертву и пророк шлепнулся на пол, как куль
с  дерьмом.  А   матушка,  задумчиво  разглядывая   свои   руки,  сказала  в
пространство:
     - "Стало  быть - сей Божий человек уверяет, что Софья Елизавета Ригеман
фон  Левенштерн была еврейкой.  Чего только не узнаешь на  таких  сеансах...
Интересно, от кого она получила сию кровь? От матери, или - батюшки? Но ведь
тогда - жидовское иго уже наступило, - вы не находите?"
     Мгновение  в зале была гробовая  тишина, а потом из  среды следователей
раздался  смешок истерический. Через мгновение хохотали все, кроме  матушки,
Авеля и несчастного Государя. Люди пытались удержаться от этого неприличного
хохота,  они  закрывали  лица руками,  они  топали ногами, они  корчились  в
беззвучных судорогах и...
     И тут Государь,  багровый, как спелый помидор, бросился на  обманщика с
кулаками:
     - "В темницу, в крепость, на сухари и воду! Подлец! Изменник! Негодяй!"
- при этом слезы  градом катились  по его щекам,  а тело продолжали изгибать
непонятные судороги. Через мгновение несчастный царь пулей вылетел из зала и
побежал  в  неизвестном направлении.  Матушка  же тяжко вздохнула, потрепала
дикого мужичка по бороденке и устало произнесла:
     -  "Эх ты... Провидец... Ты что,  - не учуял,  что я - еврейка? Я -  та
самая жидовская мамка, о которой  ты тут только что бесновался. А ты меня  -
не раскусил. Плохи стало быть дела у - твоей России...
     Что  вас,  господа, ждет при правлении  сей истерической барышни - я  и
представить себе не могу. Примите мои соболезнованья".

     Теперь, когда матушке стало ясно, что для наших врагов я все равно был,
есть и буду жидом, ничто не мешало ей совершить то, чего она всегда искренне
жаждала.  Она затащила  к себе  муллу из  турецкого посольства, и я  до ночи
развлекал  его  цитатами  из Корана,  да  так,  что он  - аж  прослезился от
умиления, не ожидав в европейцах  такого рвенья к Аллаху. А под впечатлением
от  нашей  встречи  написал  письмо  в одно медресе, в коем  просил  местных
служителей культа принять меня, как родного.
     Матушка  вскрыла  это  послание  и  чуток  подправила   его.  Она  была
мастерицей по подделыванию чужих почерков и я унаследовал от нее и этот дар.
Письмо  отличалось от  оригинала тем,  что  мулла просил совершить надо мной
обряд обрезания, а теперь дело обстояло так, будто я им уже обрезан.
     В один из праздничных дней в сентябре 1801 года я  пришел домой к рабби
Бен  Леви,  где  уже  собрались  все наши  родственники  с  этой  стороны  и
многочисленные гости со всей Европы. Сам  Бен Леви лично омыл жертвенный нож
и, подходя ко мне, сказал, усмехаясь и подмигивая:
     -  "Ну, юный магометанец, доставай-ка своего дружка..."  -  а  совершая
жертву, тихо, так чтобы я один слышал, ухмыльнулся, - "Аллах акбар!"
     А я, кривясь от естественной в таком деле боли, громко отвечал:
     -   "Воистину  акбар..."  -  чем  заслужил   одобрительные  возгласы  и
аплодисменты  со  стороны  моих  родственников  и  знакомых. Так  я  стал  -
магометанцем. А кем бы вы думали?!

     Тому,  что  случилось дальше  я обязан  только Ялькиною  беременностью.
Слова Иоганна Шеллинга не  прошли даром и когда она окружила себя служанками
и заперлась, готовя малышу  "приданое", я  счел  себя  "свободным"  от  всех
обязательств. Да и какие могли быть "обязательства" у юноши  моего положения
перед его же наложницей?!
     Мне  как  раз  стукнуло  восемнадцать  и  вихрь "светских  развлечений"
захватил меня целиком. Однажды, во  время веселых  танцев  с милыми  дамами,
один из офицеров сказал, указав на меня:
     -  "Неудивительно,  что юный Бенкендорф так лихо отплясывает  со  своей
пассией. У него красивые ноги  и он - знает это.  Это в  их  роду. Ножки его
сестры таковы, что просто пальчики оближешь".
     Я услыхал эту  подлую тираду и  ни  на  миг не усомнился,  что  вся она
целиком предназначалась мне лично.  В те дни  мы с этим господином ухаживали
за одной  фроляйн и  она отдала  предпочтение  мне,  хоть мой соперник и был
старше меня на добрых шесть лет.
     Разумеется,  во  всем этом не было  ничего серьезного. При любом  дворе
всегда  существуют  милые  фроляйн,  которые  ради  материальных  благ,  или
протекции исполняют любые прихоти сильных мира сего, не требуя взамен ничего
сверхЦестественного.
     Посему я не мог не отозваться:
     - "Наш друг смеет уверять, что видел ноги моей младшей сестры, или мы в
этом   вопросе  отдадим  дань  изрядной  дозе  рейнвейна,  поглощенной   сим
выдумщиком?" - я задал этот вопрос не моему обидчику, но моей пассии. Правда
таким тоном и голосом, что окружающие не могли не слышать его.
     Все  мы  были  немного  навеселе, -  я  по  армейскому  и  лифляндскому
обыкновению  пил  водку,  в то  время  как курляндские  шаркуны  нагружались
рейнвейном  -  этим  сбродившим  компотом католического Рейнланда.  Ни  один
уважающий  себя лютеранин  не возьмет  в рот  капли сих поганых напитков. Мы
воспитаны  исключительно на пиве  и водке, в  худшем случае - их смеси. Пить
кислый виноградный сок - обидно для нашей Чести.
     А вот курляндцы предпочитают вина, - рейнвейн и мозель. Это всегда было
главным  и  почти  законным  основанием   для  дуэлей  между  лифляндцами  и
курляндцами.  Мы  не  пили  их  вина, они  - нашего  пива. Прекрасный  повод
перерезать глотку ближнему своему.
     Впрочем, такие дела не новы.  Во Франции дуэльная лихорадка разразилась
сразу после Нантского эдикта, дозволявшего южанам-гугенотам молиться наравне
с католиками Севера. В  Англии же резня внутри дворянства разразилась  вслед
за "мирным" присоединением католической Шотландии к протестантской Англии. В
Пруссии  кровь  хлестнула  на  паркеты   дворцов  вместе  с   присоединением
католического Рейнланда  к  "лютеранской  твердыне".  Так  что  и  матушкина
"Инкорпорация" дала свои кровавые плоды.
     Вот  и этот курляндский выскочка мигом  почуял в моих  словах  вызов  к
драке и теперь уже громко - для всего зала выкрикнул:
     - "Увидеть  ноги вашей сестры,  - не  проблема.  Достаточно  поехать  в
Кемери и полюбоваться  на  то, как  она плещется  после  дозы  шампанского в
грязях, подобно любой протестантской свинье! А после этого купается в море в
чем мать  родила,  - в компании веселых кавалеров!  Вся  Рига  то знает,  да
боится сказать!"
     Я, не раздумывая, бросил ему в харю перчатку:
     - "Ваши слова - подлая ложь, и ты подавишься ими. Здесь и сейчас".
     Мой враг со смехом отвечал:
     - "Всегда к услугам - к чему терять время?!"
     Нам тут же освободили  место  посреди танцевального  зала  и мы скинули
мундиры, оставшись: я  в егерских штанах  из армейского зеленого сукна, он в
щегольских кожаных  лосинах; и белых  рубашках  - я  из грубого лифляндского
льна,  он  - в курляндском  батисте и кружевах. За пару  месяцев  до того  я
присутствовал на  подобной дуэли  посреди танцев и по  молодости удивился, -
зачем  дуэлянты остались  в  одном исподнем?  На  что  моя тогдашняя  пассия
прошептала со  стоном: "Ах, красное на  белом - это так эротично!" Так что в
этот раз мне не надо было подсказывать снять мундир.
     Господа офицеры  тут же разбились на лифляндцев  с  курляндцами и стали
заключать пари  и делать свои ставки, а милые фроляйн сбились в одну стаю и,
плотоядно облизываясь, и покусывая прекрасные губки, шептали:
     -  "Господи, как  это  ужасно!" - но толкались друг  с  другом, занимая
место получше.
     Я был выше  и крупнее  своего противника, но на шесть лет моложе его и,
как следствие того - неопытен.  У него  же  за  плечами было уже две  дуэли.
Посему, должен признать, я - малость побаивался.
     К счастью, я быстрее моего врага смог  справиться с  нервами и на пятом
выпаде  всадил ему "Жозефину"  в левую половину груди -  почти  по  рукоять.
Впоследствии выяснилось, что рапира прошла в пальце от сердца моего обидчика
и все  для него обошлось. Но в тот миг я  думал, что заколол его и, выдернув
шпагу из страшной раны, воскликнул:
     - "В добрый путь, милостивый государь!" -  он тут же рухнул на пол, как
подкошенный, а изо рта у него полезли кровавые пузыри.
     Я к  тому времени  сам был  оцарапан в левую руку  и  рукав моей рубахи
здорово пропитался кровью. Так что моя возлюбленная тут же бросилась ко мне,
собственноручно оборвала  залитый кровью рукав и обвязала мою ранку  дамским
платочком, впившись в меня с поцелуями, как черт в грешную душу.
     Раненого тут же унесли с глаз  долой, а  кровавое  пятно  посреди  залы
посыпали  толченым  мелом  с опилками.  Оркестр грянул  самый непристойный и
развратный танец этих  времен - австрийский  вальс. Я подхватил мою одалиску
на руки и  через мгновение все общество неслось по кругу в таком возбуждении
танца, что еще немного  и  пары занялись бы  соитием  прямо посреди  зала, а
всякие  следы  недавнего  инцидента  стерлись  нашими  сапогами  и  дамскими
туфельками.
     Но на  душе моей было нехорошо.  Стоило Дашке достичь пятнадцати лет, -
она на глазах распустилась и похорошела, как майская роза. Вокруг нее тут же
стали  виться  стаями кавалеры, которых я в шутку называл "опылители". Дашка
при сем заразительно смеялась, кокетливо играя глазками  и напоминая, что ей
всего лишь пятнадцать.
     Но я  уже  заставал  ее  за довольно двусмысленными играми  в кругу  ее
фрейлин  - подружек по  бабушкиному пансиону и молодых офицеров.  Они в один
голос уверяли меня, что  это обычные  развлечения русского двора, к  которым
все эти ангелочки привыкли  с младых  ногтей. А  если  вы знаете нравы  моей
бабушки и ее двора - тут было над чем почесать голову.
     Так что я с каждой минутой все больше терял душевное равновесие. Вскоре
я  не мог  уже  думать ни о чем другом,  кроме как о Дашкиных голых ногах  и
обстоятельствах,  при которых они  демонстрировались публике. Тут я вспомнил
пару  Дашкиных  кавалеров. Их  я частенько заставал  за фривольными играми с
моей сестрой  и  они  были  зрителями давешней  дуэли,  но  теперь  -  вдруг
испарились самым мистическим образом.
     Кто-то  подсказал мне, что оба  молодых человека  сразу  после  вальса,
завершившего мою дуэль, откланялись и ускакали  в неизвестном направлении. Я
сразу же заседлал мою лошадь  и  приказал прочим моим сторонникам остаться с
дамами,  - мы не хотим скандала и кривотолков. С собой же я взял только пару
кузенов - Бенкендорфов по крови, которым доверял, как самому себе.
     Через  полчаса  мы  были  в  Кемери,  в доме,  из которого  мы  вышибли
ненавистных  Биронов  сразу  по  завоевании Курляндии.  Теперь этот  особняк
принадлежал  Рижскому магистрату.  На этом основании в нем  теперь  отдыхала
исключительно наша семья и наши родственники и знакомые.
     Слуги при нашем виде разбежались  в ужасе.  Столовая была в  ужаснейшем
беспорядке. Стол пуст, но стулья раскиданы по всей зале, а на скатерти полно
крошек и пятен от еды и питья.  На кухне  я приказал  накинуть петлю на крюк
для  свинины  и  только  после  этого  мне открыли шкафчик с вином  и пустой
посудой. Я  насчитал  там  с гору пустых  бутылок из-под шампанского,  -  из
полудюжины еще попахивало свежим алкоголем. Я спросил, кто пил вино и старый
мажордом,  вечно  прислуживавший  нашему  дому, пал на  колени  и с дрожью в
голосе признался, что - пригубил малость.
     Я  поднял  старика  с колен за шиворот  и заставил дыхнуть.  Наш верный
слуга был трезв, как стекло, и я процедил сквозь стиснутые зубы:
     -  "Спасибо за  службу,  верный  пес.  За  обман - лично  будешь пороть
розгами эту сучку, если  я найду ее  виноватой. Понял?" - старик, дрожа всем
телом,  и часто  крестясь, покорно кивнул головой.  Мы же  с моими  кузенами
поскакали в наш домик на взморье - в трех верстах от особняка в Кемери.
     Там  все  было  тихо  и  покойно. Мирно  потрескивал  камин,  у  мягкой
постельки с  двумя взбитыми подушечками  стоял  ночной столик с приборами на
двоих  и  ведерко  со льдом, в  коем плавала бутылка шампанского. В вазочках
лежали фрукты, в блюдечках - заветривались ломтики сыра  со слезой и красная
рыбка. Сильно пахло жасмином с пачулями.
     Я молча  вышел из  этого  гнездышка и в гробовой  тишине  сел  на  свою
лошадь. Служанки  с  нескрываемым ужасом наблюдали из  всех щелей за  каждым
моим движением. В душе моей свирепствовали все силы ада.
     Я прибыл в наш рижский дом, сестрины девки пытались загородить дорогу в
ее покои, но  я их расшвырял в стороны, как котят. Кузены встали на  часах у
дверей в спальню. Я же вошел к негоднице.
     Здесь  попахивало  перегаром  от  шампанского  и  мускатными  орешками.
Несчастная разгрызла целую пригоршню в надежде отбить предательский запах. Я
откинул  одеяло,  -  Дашка лежала  в  ночной  сорочке, сжавшись  калачиком и
усердно делая вид, что крепко спит. Я не поверил ей:
     - "Сударыня, я не буду пороть вас... Это бесполезно  и  бессмысленно, и
только добавит грязи к имени нашей семьи.
     Кто-то из ваших друзей слишком  распустил свой язык. Сейчас вы назовете
имена всех ваших кавалеров, не указывая, кто именно из них... уже.
     Я  обещаю, с их головы волоса  не упадет, ибо мне  дороги  желания моей
сестры, как - мои собственные. У всех, кроме  одного-единственного. Надеюсь,
вы не будете на меня в обиде за такую вольность. Итак, я вас слушаю".
     Моя  сестренка  вскочила с постели,  обвила меня  руками,  и  рыдая  от
счастья и облегчения, прошептала:
     - "Ты правда - не сердишься на меня? Ты - такой славный!"
     - "Сержусь. В другой раз выбирай себе менее говорливых любовников".
     - "Ты обещаешь, что не тронешь никого, кроме - предателя?"
     -  "Нет.  Возможно -  таких говорливых более одного.  Тогда я  им  всем
собственноручно вырву... сама знаешь что. Но - только у них. Обещаю".
     Тогда моя сестра во всем призналась. Список вышел значительным и я чуть
в  сердцах не  надавал ей оплеух с вопросами, - со сколькими из  них она уже
переспала, но...
     Мне понравилось, что спальня в домике  на взморье была приготовлена для
двоих. Раз женщина в ее возрасте уже умеет заниматься любовью  с понятием  и
расстановкой, - сие означает - она созрела. А спорить с Природой в сих делах
- глупо. Тем более - глупо ссориться из таких пустяков с родимой сестрицей.
     Выяснить,  кто из  Дашкиного списка  раскрыл рот,  труда  не составило.
Большинство  поклонников были юноши  благоразумные и, памятуя о нравах нашей
семьи, не афишировали личных  побед. За вычетом одного малого, который любил
выпить лишку и под влиянием алкоголя терял голову.
     Кстати, Дашка оказалась умна и не спала с этим субчиком. Держали же его
при себе за веселость нрава и легкость характера, - он немало смешил честную
компанию своими забавными выходками.
     Как только я установил виновника сих неприятностей и определил слабые и
сильные  стороны его характера,  у меня  созрел  план мести сему  господину.
План, совершенно обеляющий мою сестру и Честь нашей семьи.
     У нашей семьи был в Риге один  любопытный дом  -  лавка. Вернее, -  три
лавки. В каждой  из лавок была потайная дверка, которая вела на  второй этаж
этого большого, вместительного здания.
     Из одной вы попадали в прелестный будуар с роскошным альковом на десять
человек и всеми нужными в галантных делах причиндалами. (От бронзовой  ванны
и  сладких  помад,  до... стальных  оков и  набора плеточек  - для поклонниц
неистового  маркиза.)  Многие  из  прелестниц обменяли  мое  золото на  свое
главное девичье достояние - именно в этой кровати.
     Из  другой лавки  крутая потайная  лестница вела в  уютную  столовую  с
батареей  бутылок лучших вин, которыми  нас только одарила Природа. Здесь же
был обеденный стол, стулья, ломберный столик с мягким диванчиком и комплекты
карт и костей. (Иные любят вист и попойку крепче девиц.)
     Из третьей лавки гости поднимались в огромный кабинет, забитый книгами,
шахматами  и  научными журналами,  а на  спиртовках рядом пыхтели  изогнутые
реторты и кофейники. (В природе встречаются и такие...)
     Задние  стены алькова, столовой и  лаборатории  были украшены огромными
зеркалами. С  другой стороны трех стен с зеркалами была еще одна комната,  в
которую  имели доступ только мы  с  матушкой  и  наши верные слуги. Там были
"тайные" свечи,  - не дающие света  наружу,  и  удобные  конторки,  - быстро
писать чужие беседы.
     Именно сюда я и привел мою сестру со словами:
     -  "Будешь  сегодня  вечером здесь  со свидетелем.  С него  ты возьмешь
клятву, что он забудет  об этой  комнате и этом стекле. Как  придете, потяни
этот шнур. Я пойму, что вы тут. Ясно?"
     Дашка быстро  закивала головой. В ее глазах плеснулся настоящий ужас. В
тот день я не понял  его причин, но потом я часто видел такое же выражение в
глазах прочих, случись мне посвятить их в мои тайны. Ведь с этой минуты либо
я доверяю этому человеку, либо шлю пышный венок "верному другу -- товарищу".
Старый добрый обычай нашего Ордена.
     Вечером,  после попойки  в тесном  кругу я  вытянул болтуна  на улицу и
уговорил  на  еще  один  штоф.   Тот,  воображая  меня  другом,  с  радостью
согласился.  Мы  прибыли  в заветный  кабинет  и я  без всякой жалости  стал
накачивать  его  до полного омерзения.  Комедия длилась недолго, -  вскоре я
приметил условленный знак и хлопнул моего собутыльника по плечу:
     - "Ладно, снимай штаны", -  в первый  миг на  его  лице было  настолько
остекленелое выражение, что я даже напугался - не перепоил  ли его?! Но  тут
он протрезвел и чуть заплетающимся языком спросил:
     - "Что ты имеешь в виду? Если сие - оскорбление..."
     Я откинулся на моем стуле и деланно расхохотался:
     -  "Это - не  оскорбление, - ты настолько пьян, что  просто не  помнишь
себя. Я потребовал  от тебя уплаты  долгов и  ты просил меня об отсрочке. Мы
договорились, что я соглашусь остановить  проценты по долгам в обмен на твою
задницу! Или ты забыл, зачем мы сюда пришли?"
     На  лице моего гостя возникло такое  выражение, будто его уже обратали.
Он стал растерянно озираться  по сторонам, а по его натуженному лобику зримо
забегали мысли о разном. Коль я остался с ним наедине, хоть у меня был выбор
из  десятка миленьких потаскух,  видно  меж нами  и  впрямь был уговор! (Так
ситуация виделась  ему  с перепою.) Наконец, он не нашел ничего лучшего, как
удивиться:
     - "Ты - содомит?! А как же все твои дамы? Я не понимаю..."
     - "А и понимать - нечего. Речь идет о компрометации..."
     Тут уж несчастный так и сел с разинутым ртом и словами:
     - "Какой компрометации? Что ты имеешь в виду?"
     - "Я имею в виду,  что у тебя большой рот. Я не  оспорю твоих слов, ибо
это ниже моего достоинства и не смоет пятна с имени Доротеи. Стало быть, - я
должен лишить тебя Чести. Снимай штаны".
     Несчастный густо покраснел и задергался:
     - "Ты не смеешь требовать от меня этого. Я не твой крепостной  и... это
стоит дороже моего долга".
     - "Ты думаешь? Изволь. Тогда  деньги на стол. Но если сейчас этих денег
на столе  не  окажется,  я  прямо  отсюда пошлю  за судебным приставом и  он
отведет  тебя в  городскую  тюрьму. Там  тебя  поместят в  камеру с опытными
мужеложцами и - плакала твоя Честь. Совершенно бесплатно".
     - "Они не посмеют тронуть меня - дворянина!"
     - "Тю-тю-тю... Как ты заговорил... Они уже получили известную сумму и в
восторге  были узнать, что, кроме грядущего удовольствия  с таким гладеньким
мальчиком навроде тебя,  их ждут денежки! Они жаждут встречи с тобой. Поверь
мне,  -  оказаться  на  корявых  шишках  у  рабочего класса,  -  ощущение из
незабываемых!"
     На несчастном уж не было лица. Весь хмель с него мигом сдуло. Теперь он
чуть ли не ползал за мной на коленях, с ужасом внимая каждому моему слову. С
отчаяния он бросился ко мне, обнял мои сапоги и проскулил:
     - "Пощадите меня,  милорд.  Все  тайное станет  явным, вам  не  принест
счастья мое Бесчестье. Я готов на все, кроме этого... Должен быть выход!"
     Только этого я и ждал. Задумчиво пыхнув трубкой, я согласился:
     - "Что ж, я пойду тебе  навстречу.  Я выложу на стол все  твои долговые
расписки и мы бросим кости. Если у тебя выпадет больше чем у меня, - мы рвем
расписки на сто гульденов, если меньше - ты  сам  спустишь штаны, а наутро я
вызову врача,  который по шрамам подтвердит все, что случилось меж нами.  За
это я прощу тебе  твой долг. Твое падение останется  тайной до тех пор, пока
ты не разинешь пасть в очередной раз".
     Мой гость так и стоял, обнявши мои  сапоги и я не знал, что творится на
его  душе.  Согласно Кодексу Чести,  офицер не  может воспользоваться другим
офицером, как  женщиной, без полного на то согласия. Я на своем веку не знал
случаев  принуждения  (а в  армии  такого не скроешь),  ибо  никто не станет
марать Чести такой мерзостью. Купить - иное дело.
     Здесь  я  предлагал игру,  он,  разумеется, должен был  отказаться.  Он
потерял бы  Честь на тюремных нарах, но слова  его остались бы  в силе.  Они
остались бы в силе и - выиграй он у  меня эту партию. (Любопытно, что я мало
чего  бы добился,  если бы он, проиграв - отказался  "обслужить  Долг".  Вот
насколько участь "масленка" хуже даже славы "картежного должника"!)
     Наконец, он принял решение и, еще раз обняв мои сапоги, выдохнул:
     - "Это - нечестно. Я не смогу двадцать раз кряду выбросить больше".
     Я от души расхохотался:
     -  "Изволь, выиграй у  меня  десять раз  и  я отпущу тебя с миром. Если
Господь на твоей стороне - ты без труда сделаешь это".
     Метнули кости. У него выпало десять, у меня - семь. Я отсчитал расписок
на  сто гульденов  (живая девка  в вечное рабство  на рынке стоила не больше
семидесяти) и порвал их в мелкие клочья.
     Метнули  второй раз. У моего гостя стали трястись руки, а челюсти свело
так, что стали видны малейшие  прожилочки мышц на лице. У него выпало шесть,
у меня - четыре. Я отсчитал расписок еще на сто  гульденов (чуть больше, ибо
ровно на сотню не получилось) и порвал их.
     Метнули в третий. Несчастного трясло уже всего и он так жадно облизывал
губы, как  мальчишка  обсасывает леденец на  палочке. У  него  выпало  снова
шесть. У меня на этот раз - восемь. Поэтому я сказал:
     - "Финита ля комедия. Спускай штаны и давай - на диван".
     Он, расстегивая штаны, пошел на уютный диванчик, но не встал в позицию,
а  сел на него, обхватил голову  руками  и  горько заплакал.  Я был,  как на
иголках. Если бы он заартачился в сей момент, все мое построение рухнуло бы.
Он,  разумеется,  на  другой  день  прилюдно  поплатился бы своей  Честью  и
задницей, но имя моей сестры оказалось бы залито грязью.
     Но когда он наплакался, он действительно  спустил  штаны, действительно
воспользовался маслом и  действительно - встал на колени. Я аж  вспотел, - в
мои планы совсем не входило пользоваться его задницей! Хотя бы потому, что я
ценю дамские прелести!
     К счастью, - тут двери столовой распахнулись - на пороге  стояла Дашка.
В первый момент я не узнал ее, - я ни разу не видал ее до того в  охотничьем
костюме.  Кстати,  если  бы  Дашка надела мундир, пожалуй, сходства было  бы
больше, но в охотничьем камзоле...
     Передо  мной   стояла   высокая,   стройная   женщина  с  необыкновенно
прекрасным, будто  подернутым неземной  печалью -  лицом. Чувствовалось, что
она еще юна, но ее  полные губы уже  призывно приоткрылись, обнажая за собой
полоску  ослепительно   белых,  правильных   зубов,  а   ноздри   чувственно
подрагивали - за эту непроизвольную дрожь наш клан и получил наше прозвище.
     За ее спиной стояла не одна преданная подруга, но чуть ли не десяток ее
знакомых  по столичному пансиону и пяток молодых кавалеров. Я до сих пор  не
могу  понять,  как такая толпа  народу смогла  соблюсти  тишину  в  комнате,
отделенной от меня с моей жертвой - одним тонким стеклом?!
     Фроляйн смотрели на меня такими  глазами,  будто все хором намеревались
сожрать  меня  целиком и  у меня даже  возникла странная мысль,  что вот для
таких случаев в соседней комнате и стоит десятиместный альков.
     Кавалеры тоже смотрели на нас, как зачарованные. Наверно, я за  игорным
столом при полном параде и рядом со мной юноша на четвереньках со спущенными
до  колен  штанами  и  намазанной  маслом  задницей   представляли  из  себя
незабываемое зрелище...
     Дашка, побелелая,  как один кусок слоновой кости,  -  медленно проплыла
мимо меня, долго, с видимым  отвращением  на  лице,  смотрела  на  согбенную
фигуру несчастного, а затем - чуть жалостливо развела руками и вздохнула. Я,
если бы не был уверен в ее виновности, - понял бы этот вздох именно так, как
это сделали  Дашкины спутники. Фроляйн  тут же зашушукались, одна или две из
них тут же подбежали к сестрице, целуя ее щеки и приговаривая:
     -  "Какой ужасный и мерзкий негодяй! Как Вы страдали, душечка! Ах, злые
языки -  страшнее пистолета! Подумайте только, - такой человек смел говорить
о Вас сии пакости!" - а господа офицеры приложились к ручке.
     Тогда сестрица,  раскрасневшись  то  ли  от  стыда,  то  ли  от  гнева,
неожиданно расстегнула  на своем  камзоле тонкий  ремешок и, продевая язычок
ремня в застежку, многозначительно намотала концы ремня на руки и  подергала
их со словами:
     - "ОбЦясните сему господину, что  он будет первым, ради кого я  сняла с
себя этот ремень. Надеюсь,  в нем  осталась  хоть  капля  того,  что  прочие
именуют "достоинством",  и он сможет использовать  его  по назначению.  Он -
хорошей кожи  и,  не сомневаюсь,  что  его застежка выдержит вес  и не столь
чахлого субчика",  - при  этом  она  не отказала себе в  удовольствии слегка
стегнуть  ремнем масленую  задницу,  а  офицеры  хором  заржали  и принялись
обсуждать, - какая из балок самая прочная.
     Я тут же вмешался в сие проявление общественного правосудия:
     -  "Господа,  только  не   здесь!  По  моему  дому  не  должны  бродить
привидения!"  - это вызвало новую бурю смеха и  весьма вольных шуток  самого
черного  свойства.  Офицеры  теперь  уже  всерьез  обсуждали, - выдержит  ли
застежка и бились  об заклад по  сему поводу. Дамы  же согнали несчастного с
диванчика и веерами и длинными шпильками  подталкивали его  к выходу.  Им не
терпелось принять участие в новом развлечении. Хлеба и зрелищ...
     Я после  их ухода еще  пару минут сидел за столом и пил водку. Рядом со
мной села моя сестра,  я  налил ей рюмку и мы выпили, не чокаясь. Помню, как
она поморщилась, я протянул  ей какую-то закуску, но она помотала головой  и
замахала рукой перед раскрытым ртом, чтобы быстрее унять жар  во  рту. Потом
мы поцеловались, как безумные, и пока длился  этот поцелуй, с  улицы донесся
взрыв аплодисментов - ремешок выдержал.
     Я хорошо  запомнил этот поцелуй. В тайной  комнате было  весьма тесно и
душно  и теперь  от  Дашки  несло  жасмином,  созревшей  женщиной, и (вы  не
поверите) матушкиным молоком. Она прямо-таки трепетала в моих  обЦятиях. Она
шепнула мне на ухо, что хотела увидеть, как я "оженю" сего болтуна.
     За  окном  раздавались  ржание, стоны  и повизгивания молодых  кобыл  и
жеребцов в человечьем  обличье. Наши губы уже  не могли остановиться, а руки
будто жили своей жизнью. Теряя уж голову, я прохрипел:
     - "Глупо будет,  если мы не выйдем к твоим дружкам. Зачем все это, если
мы сами подадим повод к твоей компрометации?"
     - "Я не  могла  тебе  довериться...  Я пустилась во все  тяжкие, потому
что... Моя Честь давно уже не стоит и капли!"
     Я отстранил сестру от себя:
     - "Как это?! Я только что погубил человека, - ради  чего? Что значит, -
твоя Честь нисколько не стоит?"
     Сестра моя всхлипнула, припала щекой к моей груди и прошептала:
     -  "Ты  убил его  ради  меня. Разве этого мало? Я числюсь Честной  лишь
потому, что меж столицей и Ригой нет сообщения. Изволь, я признаюсь...
     На давешних похоронах был человек... Нас познакомил мой отец. Он... был
со мной и стал о том рассказывать. Я просила, я умоляла его, но он сказал...
сказал - ему заплачено и брак с жидовкой для него - невозможен.
     Пожалей меня, Сашенька. Только с тобой я и могу забыться, - прочие либо
не нашей Крови, либо - не нашего сословия. Возьми меня,  такую  -  как есть.
Люби меня, ибо кроме тебя, меня никто не любит..."
     Дальше началось наваждение. Мы вышли на улицу, простились с участниками
этой проделки и поднялись в комнату с альковом...

     Первое  время мы скрывались от  чужих глаз,  но потом  взаимная страсть
захватила нас  с  такой  силой,  что слухи поползли  по всей  Латвии. В один
прекрасный день матушка вызвала нас "на ковер", и, не решаясь смотреть нам в
лицо, сухо приказала  мне  "найти сестре  мужа", а ей  -- "подчиниться моему
выбору".
     Я  остановил  мой выбор  на  молодом бароне фон  Ливен.  Его семья была
родовитой  и  слыла  очень  влиятельной.  Матушка   вовсю  использовала   их
родственные  связи в  обмен на...  некую материальную помощь,  кою она тайно
оказывала этой  семье. Короче, к тому году фон Ливены должны были нам весьма
круглую сумму. Я,  получив от матушки карт-бланш  в этом вопросе, прибавил к
официальному Дашкиному приданому их  долговые расписки и фон Ливены остались
в совершенном восторге.
     Что  же касается  жениха...  Юный  фон  Ливен - по  причине  избыточной
хладности своего  нрава  и природной застенчивости  приохотился к  известным
забавам. Поэтому я привел к нему милого отрока и сказал барону:
     - "Я знаю Ваши истинные предпочтения  и хотел  бы, чтобы таковыми они и
остались. Ваша семья хочет сего брака, а я желаю, чтобы Вы не были ущемлены.
Берите сего Ганимеда и ни в чем себе не отказывайте.
     Что  касается Вашей  невесты...  Я  буду  и дальше  дарить вам подобных
рабов, кои Вам не по карману, но - ее дела Вас не касаются.
     Мало того, -  если Вы  пальцем осмелитесь дотронуться до моей сестры, я
лично отрежу тебе уши! Мою сестру трясет  от мужеложников, - ты меня  хорошо
понял?! Прекрасно... Совет вам, да - Любовь!"

     В  день  Дашкиной свадьбы я  подошел к  спальне  молодых  с  прелестным
отроком,  фон Ливен  открыл  мне,  и мы  сделали полюбовный обмен. Увы,  фон
Ливена  заметили,  когда  он  выходил из  дому  и  народ  остался  в  полном
замешательстве,  -  кто  же тот  счастливчик,  посмевший дерзнуть "на первый
поцелуй Младшей Иродиады"?! Шила в мешке не утаишь и скандал...
     Дней через десять нас с сестрой вызвали в "исповедальню", где нас ждали
матушка и Бен  Леви.  (Матушка так  и  не посвятила моего отца  в тайну этой
коллизии, - она  вообще  не допускала его ни  к политике, ни  к абверу, ни -
службе сыска. Наверно, оно и к лучшему.)
     Чтобы не вдаваться в подробности, скажу, что матушка была весьма жестка
и даже жестока с нами, наговорив кучу  гадостей.  Под конец же она приказала
мне  собираться в армию, моей же сестре  было  велено  следовать за мужем "в
ответственную поездку за рубежи".
     Лишь  распорядившись нашей судьбой, матушка чуток поостыла и уже  почти
человеческим голосом осведомилась, благодарны ли мы?
     Надо сказать, что в последние дни мы с Дашкой стали отдаляться  друг от
друга. Я не мог понять в чем дело, сестрица же  озлоблялась на меня с каждой
минутой. Единственное, чем я мог ее утешить, была постель, но после нее она,
придя в себя, зверела - хуже прежнего.
     Так что я с вполне чистым сердцем отвечал:
     - "Я думаю это  жестоко, ибо в Любви нет Греха, но, возможно, известный
перерыв пойдет лишь на пользу нашим с ней отношениям".
     Сестра же только фыркнула:
     - "Я нисколько не  жалею  о нашей  разлуке.  Ваш  сын, матушка,  подлый
негодяй,  ибо  спит со мной по нужде. Он  не смеет  открыться в  своей любви
истинному предмету его страсти и отводит мне роль куклы,  с коей  можно, что
угодно! Я счастлива, что все это кончено!"
     Мы стояли навытяжку перед креслами матушки и духовника и я очень хорошо
запомнил выражения их лиц. Матушка даже вынула изо  рта трубку,  выбила ее о
край пепельницы и осведомилась, что Дашка имеет в виду?
     Тогда негодница, бросив на меня победительный взгляд, воскликнула:
     - "Ваш сын забывается в  миг любви настолько, что называет меня  именем
его истинной пассии!"
     Я растерялся.  Я  знал  за собой  этот  порок, но ничего не мог  с  ним
поделать. Я по  сей день сплю только с теми женщинами, которым могу доверять
всецело, ибо во время  соития сознание покидает меня и  потом  я  никогда не
могу вспомнить  моих  собственных  слов и  речей.  (Воспоминания  и ощущения
плотские живут во мне настолько долго и ярко, что на слова и мысли просто не
остается места.)
     Я не сомневался, что мог называть сестру Бог знает чьим именем, но само
имя начисто ускользнуло из моей памяти. Матушка, осведомленная об этой  моей
слабости   из   донесений   ее  агентов,  снисходительно  усмехнулась  и,  с
сочувствием поглядев на меня, спросила:
     - "Как же зовут предмет столь тайной страсти?"
     Сестра  посмотрела  на меня, лицо  ее  приняло  злорадное и мстительное
выражение, и она отчеканила:
     - "Ее зовут.... ШАРЛОТТОЙ. Накажите ж преступника!"
     По сей день не  могу забыть выражения матушкиного  лица.  Она  будто не
слышала  этих слов,  а лицо ее  обратилось в  непроницаемую  каменную маску.
Старый раввин сидел, зажмурив  глаза  и  губы  его быстро  шевелились. Потом
матушка встала, как сомнамбула, и хлестнула рукой наотмашь, - без  замаха  -
от бедра,  длинной,  как кнут, рукой.  Мне  было настолько не по себе  и так
жутко, что  я хотел умереть от этого удара, но матушкина  рука, просвистев в
каком-то  дюйме от моей щеки,  со всей силой  врезалась в щеку  моей сестры.
Матушка  же,  отворачиваясь  от  нас,  каким-то   серым  и  усталым  голосом
прошептала:
     - "Поди  вон, лживая тварь..." - а потом глухо добавила, - "Это - грех.
Твоей прусской кузине Шарлотте  лет шесть - не больше. Я еще могу понять эту
страсть к  девицам постарше, но  к такой крохе... Это большой грех. Извольте
немедля собраться в дорогу. Армия отучит тебя от таких глупостей".
     С  этими  словами матушка вышла  из  нашей крохотной  комнатки, а Дашка
прямо  вжалась в стену,  убираясь с ее  дороги. Потом,  когда мы с  раввином
остались одни, он тихонько откашлялся и произнес:
     -  "До  сего дня я и не примечал, насколько они...  схожи. В  сумерках,
они, верно, и впрямь - на одно лицо?"
     - "Кто  они?" -  Бен Леви  я смог посмотреть в  глаза, - "Вы не поняли,
реббе!  Шарлотта -- родовое имя в нашей семье. Равно как я -- на самом деле,
- Карл Александр, так и Дашка  -- на  самом-то деле -- Доротея Шарлотта! Она
так -- нарочно! Это ж ее собственное -- родовое Имя!"
     Тогда Учитель обнял меня, расцеловал в обе щеки и прошептал:
     -  "Это Кровь. Гипнотические  таланты  фон  Шеллингов  влекут  припадки
падучей. Фантазии  Эйлеров слишком часто терзают их душу. За все в этом мире
нужно платить...
     Собирайся с дорогу, мой мальчик. И помни, что  здесь тебя Любят, помнят
и ждут. Когда станет невмоготу, возвращайся. Мы будем ждать тебя. Но...
     Ради  ее  души  и  рассудка,  -  не торопись  домой.  Ей сейчас  сорок.
Постарайся вернуться лет  через десять.  Время, - вот лучший  бальзам на сию
рану. Возраст -- вот лучшее средство ото всех ваших бесов..."

        x x x

     Анекдот А.Х.Бенкендорфа из журнала
     графини Элен Нессельрод.
     Запись декабря 1807 года.

     (Игра   в  анекдоты  стала   весьма   популярной   в  высшем   обществе
революционной Франции, вытеснив собою игру в фанты. Правила игры, - нужно по
заданной  теме  придумать и занятно  рассказать  (или пересказать)  историю,
которая будто бы приключилась с вами, или известным историческим персонажем.
Игра  в анекдоты "по якобинским  правилам" стала главным развлечением салона
графини Нессельрод. С 1810 года я числюсь лучшим игроком "в анекдоты". После
смерти  Элен  Нессельрод в 1842 году и закрытия ее салона игра в анекдоты  в
Империи прекращается.)

     Тема -- "О дурных привычках".

     "Когда я был маленьким, я был очень застенчив. От этой беды - все время
грыз ногти.  Как со мной не  бились -  никак  не могли избавить меня от этой
напасти.
     К счастью,  пятнадцати  лет от роду  - приказом  Императора Павла  меня
сделали прапорщиком  Лейб-Гвардии Семеновского  полка. Я  надел  гвардейскую
форму, новый офицерский  мундир с  начищенными ботфортами  и хоть и  остался
застенчив, - теперь уж не грыз ногти. Из-за сапог".


 

<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: историческая литература

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]  [5] [6]

Страница:  [6]