ПИСЬМО ПЕРВОЕ
Ты любопытен знать, почтеннейший друг мой, общий ход событий достопамятного
1812 года. Удаленным от круга действий, он представляется как волшебная
опера, в которой гром, молния, морские волны, мгновенная перемена
декораций, все восхищает зрителей! Но находящийся на сцене часто видит: и
жестяные лучи, и полотняные волны, и хрубкие колеса, и ржавые блоки, коими
движется сия (в некотором расстоянии) очаровательная механика.
Не оставляя от первого выстрела до занятия Москвы, а потом до берегов Рейна
сцену сей кровопролитной драмы, наблюдая бдением критика от начала до конца
все ее действие, я более, может быть, другого в состоянии удовлетворить
твое любопытство. Не ожидай красноречия, я солдат и пишу по-солдатски, но
как солдат люблю истину, и потому многие из деяний, описанных в журналах и
реляциях, представятся в другом виде в рассказе моем, посвященном дружеству
и чуждом раболепству.
Прежде, нежели войдем в подробности, обымем целое. Мы увидим с одной
стороны государство, хотя обширное, но малолюдное в сравнении с своею
обширностию, с истощенною казною после нескольких браней, противных ее
выгодам, и пятилетнего препядствия в торговле; занятое войнами с двумя
сильными восточными державами, угрожаемое на севере завистливым соседом, не
готовое к бою на западных границах своих, где армии им собираемые, едва
достаточны противоборствовать авангарду армий, на него посягающих. А с
другой - все вооруженные силы Европы, предводительствуемые опытнейшими
начальниками и величайшим полководцем в летописях вселенной; силы, движимые
непоколебимым уверением в победе, неизменно украшавшей шестнадцать лет
сряду знамена их предводителя.
Вот какое взаимное было положение государств, одних восставших с духом
алчности и насилия, другого предпочитавшего гибель постыдному покою! (...)
***
13-го июля Мюрат, подкрепленный 4-м корпусом, атаковал Остсрмана и Палена;
корпус Докторова и дивизия Коновницина подошла на подпору. Битва сия
продолжалась два дни! Наши отступали к Витебску, где все ожидали
генерального сражения; по оправдательному письму ген[ерала] Барклая видно,
что и он склонен был на сие пагубное предприятие, ибо он говорит: "мое
намерение было сражаться при Витебске, потому что я чрез сражение сие
достигнул бы важной цели, обращая на сию точку внимание неприятеля,
останавливая его, и доставляя тем к[нязю] Багратиону способы приближиться к
1-й армии". Но он, кажется, не принял в уважение, что неприятель, занимая
его при Витебске, одним или двумя корпусами, мог обратить все силы свои к
Смоленску, и что по овладению им сим городом, все способы к соединению
обеих армий пресекутся.(...)
К счастию, на 15-е число ге[нерал] Барклаи проник опасности и вследствие
сего армия предприняла того дня отступление. Оставя без подпоры вступивший
уже тогда в дело арьергард гр[афа] Палена, она следовала тремя колоннами к
Смоленску: 1-я чрез Рудню, а 2-я и 3-я чрез Поречье. (...)
26-го числа с вечера, обе армии поднялись с места и направились 1-я в
Ведро, а 2-я в Катань, оставя отряд на дороге к Поречью для наблюдения над
вице-королем италийским. Намерение наше было воспользоваться развлеченным
положением неприятельской армии, и чрез поражение Нея и Мюрата разорвать ее
линию. Мысль похвальная! Но, к нещастию, нерешительность и тут
председательствовала в совете! Страх наш простирался до того, что при
стремлении нашем к Рудни, мы опасались действия вице-короля от Поречья на
наш правый фланг, тогда как всякое неприятельское движение, сколько было
опасно от юга, столько благоприятствовало от севера, ибо обращало нас (хотя
и против воли нашей) к выгоднейшему положению - к заслонению изобильнейшаго
края отечества. Грусно и смешно сказать, что в совете положено было ни под
каким предлогом не отходить более трех переходов от Смоленска, хотя бы
случилось совершенно истребить корпуса Мюрата и Нея и тем разрезать надвое
неприятельскую армию! Зачем же было двигаться с места? Зато исполнение
соответствовало соображению! 27-го атаман Платов и ген[ерал]-лейтенант граф
Пален соединенно разбили при дер. Инкове несколько полков неприятельской
кавалерии, под командою генерала Сабостияни и Монбрюна находившияся.
Тем началось и кончилось великое предприятие! Остальное время армии вместо
наступления ходили с места на место, выбирая позиции к сражению и даже
(неизвестно по каким причинам) два раза возвращались к Смоленску и обратно
приходили к Рудни.
Между тем французская армия 29-го июля предприняла движение к Росасне, и
5-й корпус подвинулся из Могилева в Романове. Мюрат и Ней заняли позиции на
правом берегу Днепра против дер. Холиной. ...Тот же день вся кавалерия
Мюрата, подкрепленная 3-м корпусом (Нея), подошла к Красному и атаковала
ген. Неверовского, который геройскою неустрашимостию изгладил проступок без
пользы защищать пустой город и без надежды на подкрепление отступать 45-ть
верст, окруженным всею кавалериею. Отряд сей ночевал в 5-ти верстах от
Смоленска.
Что же предпринимал Барклай при быстром стремлении неприятеля к сему
городу, угроженному занятием прежде возвращения обеих армий?
Проходя, так сказать, ощупью девять дней вдоль правого берега Днепра, он
4-го числа в разстройстве бежал с армиями к Смоленску, приказав ген.
Раевскому, находившемуся ближе других к городу, подкрепить ген.
Неверовскаго и защищать Смоленск до прибытия армии. (...)
В сей день был жестокой приступ; Бонапарте, пользуясь несоразмерностию сил
с своей стороны, употреблял всю мощь свою дабы занять город прежде прибытия
наших армий, но неколебимость духа и искусная защита Раевского заменила
малочисленность войск его, и поправила сколько-нибудь нелепую нашу прогулку
к Рудни. Обе армии прибыли ночью на высоты против города, где остановились
на несколько часов. (...)
Вечером старшие генералы ездили к главнокомандующему умолять его, чтобы
хотя день замедлить здачею города, взяв в уважение несметную потерю
неприятеля, котораго даже резервы состояли в огне два дни сряду. Все
прозьбы и предложения были тщетны; Барклай приказал оставить Смоленск и
решился отступить к Дорогобужу.
Я не против сего отступления. Но должно было еще 4-го числа взвесить выгоду
и невыгоду удержания Смоленска. Естьли оно представляло первое, то
надлежало не уступать города и погрестись под стенами онаго. Естьли
представляло второе, то следовало отступить к Соловьеву еще в ночь на 5-е
число и не терять даром несколько тысяч храбрых, которыя сразились бы в
другом месте с большею пользою! (...)
ПИСЬМО ВТОРОЕ
(...) 17-го августа прибыл в Царево-Займище новой главнокомандующий к[нязь]
Кутузов и приездом своим возвысил дух в армии, видимо у падший от
беспрерывных и безполезных пожертвований жизни и покоя в течение
двухмесячного действия. Все чины явно оскорблялись хотя неизбежному, но
столь продолжительному отступлению без генерального сражения, все его
требовали... и может быть светлейший неосторожно пожертвовал пользою общею
для угождения великодушному желанию гордых воинов! Он бросил взор на
Бородинские равнины и определил их театром наижесточайшей и
кровопролитнейшей битвы в летописях вселенной. (...)
ПИСЬМО ТРЕТЬЕ
(...) Итак покамест Наполеон находился в Москве, армия наша в укрепленном
лагере при Тарутине, усиливаясь многочисленною милицию, прибывающими из
резервов и депо свежими войсками и с Дону доброконными полками, в избытке
всех жизненных и военных потребностей, коих транспорты покрывали Тульскую и
Калужскую дорогу до глубины Малороссии, готовилась к великим предприятиям.
(...)
6-го числа октября Мюрат был атакован при реке Чернишне. Атака ведена была
на левой фланг и тыл неприятеля десятью казацкими полками и 20-м егерским
полком под командою ген[ерала] г[рафа] Орлова-Денисова, с подкреплением
трех легких кавалерийских гвардейских полков и одного драгунского под
начальством генерала барона Меллера-Закомельского. 2-й, 3-й и 4-й пехотные
корпуса боковым движением вправо усиливали натиск Орлова и Меллера. План
атаки был превосходен! Естьли бы в последующих повелениях было более
точности, тогда Мюрат и авангард его погибли бы несомненно! При всем том,
он отступил не без урона, оставя 1000 человек пленными, 38 орудий, большой
парк, весь обоз авангарда и свой собственной.
Успех сей пробудил Наполеона, представя ему меру силы и духа русской армии.
(...)
Генерал Дорохов, занимавший Боровск, 9-го числа уведомил о усилении
неприятельскаго 4-го корпуса в Фоминском, но полагал в рапорте своем, что
корпус сей ни к чему более не назначен как для сделания связи авангарда
французской армии с Большою Смоленскою дорогою?! Вследствие чего 6-й корпус
(Докторова) определен был согласно с отрядом Дорохова нечаянно напасть на
французской корпус и принудить его к отступлению. Неутомимый Сеславин
открыл как силы, так и настоящее направление неприятеля, и немедленно
уведомил о сем Докторова, находившагося в селении Аристове на марше к
Боровску, но покамест дошло о сем донесение до главной квартиры, Наполеон
занял Боровск. Положение наше было критическое! Малейшая медленность
отверзала бездны нещастия! Оставался один пункт - Малой Ярославсц; судьба
России, французской армии и, может быть, Европы решалась его обладанием.
Ген[ерал] Ермолов, находившийся в качестве начальника Главного штаба 1-й
армии при Докторове, предложил ему пути к Малому Ярославцу. Докторов
колебался. Ермолов взял на себя ответственность и повел корпус форсированно
к сему городу, но, прибывши к нему в ночь на 12-е число, нашел его хотя
слабо, но уже занятым неприятелем. В 5 часов завязалось дело, которое с
приближением обеих воюющих армий сделалось весьма значительным. Бонапарте
подвинул в огонь весь 4-й корпус (вице-короля), поддерживая его 5-ю и 3-ю
дивизиею 1-го корпуса. С нашей стороны подкрепили Докторова 7-м и 8-м
корпусом. Битва усилилась: город был занимаем и уступаем семь раз сряду, до
самой полночи, и, наконец, остался в руках неприятеля. (...)
По всем расщетам пункт Мало-Ярославца совершал приговор одной из двух
армий, не взирая на то, по общему удивлению, 14-го числа оба великие
предводители перенесли назад главные свои квартиры! Наполеон, оставя вовсе
Мало-Ярославец, отошел в Боровск, а светлейший в с[сло] Гончарове, повелев
двум казацким отрядам нс терять из виду неприятеля, и поспешнее доносить о
его движении. (...)
Неприятель после Мало-Ярославца нигде уже не воспрещал нашему движению, а
поспешно следовал по опустошенному им пути к Смоленску. Окруженный
партизанами и легкими отрядами, ни денно, ни ночно не имея спокойствия,
лишаясь в следовании своем парков, орудий и обозов, и теряя великое число
пленными, усталыми, бродягами и убитыми, он таким образом прибыл к с[слу]
Федоровскому, что перед Вязьмою, где 22-го числа был атакован всеми
преследующими его отрядами, подкрепленными авангардом армии. (...)
Прибывши 28-го числа в Смоленск, он оставил город сей 1-го ноября, и 3-го
занял гвардиею г[ород] Красный, неотступно тревожанный на пути своем
партизанами, действовавшими в промежутках колонн и отбивавшими обозы,
орудии и целыя взводы пехоты. 4-го числа армия наша расположилась на ночлег
не доходя 5-ти верст до Краснова, близ большой дороги. 5-го числа она
двинулась на поражение неприятеля. (...)
Авангард г[енерала] Милорадовича, состоявший из 2-го и 7-го корпусов и 2-го
кавалерийского, находясь при большой дороге у селения Мерлина, допустил
приближение корпуса Давуста к Красному, куда в то время двинулся 3-й корпус
и 2-я кирасирская дивизия. Неприятель остановился и приготовился к бою, но
стремление войск наших столько было дружно и решительно, что Давуст
принужденным нашелся предпринять отступление, которое потом обратилось в
бегство. (...) Еще корпус ф(ельдмаршала) Нея оставался в Смоленске и только
5-го числа утром долженствовал оставить город сей, вследствие чего
г[енерал] Милорадович получил в подкрепление 8-й корпус и повеление,
занявши селение Чернышню и Сырокоренье, ожидать неприятеля; прочие же
войска обратились в преследование за главными силами Наполеона, следующими
поспешно в Оршу. 6-го числа около трех часов пополудни казаки открыли
неприятеля, приближавшегося к нашей позиции с твердым намерением пробиться
сквозь оную. Отпор был жестокой и соразмерен нападению. Два раза маршал Ней
возобновлял атаку и два раза в расстройстве оставлял поле сражения! Но,
наконец, общий натиск кавалерии и пехоты нашей довершил поражение
французов, большая часть их положила оружие, но маршал с остальными
войсками перешел Днепр при Сырокореньи и успел чрез несколько дней
соединиться с Бонапартом! Число пленных простиралось до 100 офицеров, 12000
рядовых и 27 орудии. Естьли б атаман Платов, следующий чрез Катань, успел в
тот день прибыть против Сырокоренья, или село сие было бы занято
Милорадовича войсками вследствие предписания, то, без изменения, и сам
маршал не избегнул бы участи своего корпуса.
Однако атаман, отбивши у вице-короля еще 112 орудий под Смоленском и
занявши город сей 5-го числа утром, оставил в нем 20-й егерский полк с
сотнею казаков, и, отправя вслед за маршалом Неем генерала Денисова с двумя
казачьими полками и 6-ю ескадронами драгун при двух орудиях, сам с 15-ю
полками казаков. конною донскою артиллериею и с 1-м егерским полком взял
направление на Катань к Орше правым берегом Днепра. Польза движения сего
была ощутительна, но время уже было упущено! (...)
15-го числа вся Белостокская губерния освободилась от неприятеля, 1-го
января главная квартира ИМПЕРАТОРА и светлейшего перешла в Мерич. Войска же
продолжали преследование, стараясь направлением своим отделить австрийския
и саксонския войска от 20-ти тысячной французской армии, следовавшей почти
без артиллерии и в совершенном разстройстве, частию на Торунь, и частию на
Данциг.
Вот тебе, почтеннейший мой друг, естьли не красноречивое, то по крайней
мере точное обозрение 1812 года кампанию!
