Это, разумеется, во мномм идеальная схема, и при условии, что стороны
хотят добиться соглашения, если они ведут себя мало-мальски  честно.  Но
кто же, вступая в перетворы, заявляет во  всеуслышание,  что  он  против
соглашения? И разве рвет кто-либо на груди рубаху, каясь в мошенничестве
или двойной игре? В жизни все сложнее и непонятнее. Ведь вот беда:  едва
начались переговоры и выдвинуты первые предложения, как сразу  возникает
вопрос: что это - реальная или дутая запросная позиция? Видный французс-
кий политик и дипломат Ф. Фор говорил, что в дипломатии, как на  восточ-
ном базаре: сначала безбожно набивают цену, а потом  нещадно  торгуются.
Вот и первый вопросительный знак - а не завысил ли безбожно ставки парт-
нер и в то время, как ты готовишься сделать ему серьезные уступки, отры-
вая кровное от себя, он будет преспокойно сбрасывать шелуху,  изображая,
что идет на великие жертвы?
   * * *
   Так или примерно так, но уж, конечно, не в таких выражениях мог  рас-
суждать Прокофий Богданович Возницын, бродя по венским улицам летом 1698
года. Должно быть, немало забот тяготило его широкие плечи.  Но  главная
из них - куда вести дело. Как говорили в том же Посольском приказе:  бе-
жать-то я побегу, и весьма скоро, только скажите, куда бежать  -  вперед
или назад. Поручая Возницыну вести на конгрессе  переговоры  с  турками,
царь, очевидно, тогда же все-таки дал ему указание, как вести эти  пере-
говоры. Но только делалось это в большой спешке и недостаточно четко.
   К великому сожалению, указания Петра в документах не сохранились и до
нас не дошли. Судя по всему, они были даны царем устно  и  лично  самому
Прокофию Богдановичу.
   Однако их можно попытаться восстановить, извлекая по крупицам  ссылки
на них из тех писем-отчетов, которые Возницын регулярно посылал в  Моск-
ву. Сообщая о выдвинутых им предложениях или о  предпринятых  им  ходах,
он, естественно, обосновывал их тем или иным положением данных  ему  ди-
ректив. Так, например, в письме от 25 ноября 1698 г., поясняя свою твер-
дую позицию не уступать приднепровские щрода, Возницын пишет, что у него
было личное указание от царя туркам ничего не отдавать. Это личное  ука-
зание он мог получить только в Вене перед отъездом Петра в Москву. В том
же письме содержатся ссылки на  другие  полученные  им  директивы,  хотя
трудно сказать, были они даны Петром в Вене или присланы с почтой.
   Если теперь собрать воедино эти крупицы, указания Возницыну, как вес-
ти переговоры, могут выглядеть следующим образом.
   Первая позиция (есть такой термин в дипломатии, которым  обозначается
изначальная, обычно запросная позиция на переговорах)  -  не  допустить,
чтобы члены Священной лиги заключили мир с турками. Сам Возницын  форму-
лирует это так: "Чтобы до миру всех не долустить", то есть сорвать пере-
говоры.
   Однако уже в Вене Петр убедился, что это задача нереальная. В беседах
с Кинским он, по сути дела, не возражал против переговоров,  выдвигая  в
качестве условий мира передачу России крепости Керчь..
   Вторая позиция поэтому разрешала Возницыну  пойти  вместе  с  другими
странами на заключение мира с турками на основе сохранения за каждым го-
сударством захваченных во время войны  территорий.  Разумеется,  в  этом
случае России пришлось бы снять на какое-то  время  требование  передачи
Керчи. Однако в целом мир на таких условиях был для нее выгоден. Он зак-
реплял за ней приобретение Азова и приднепровских городов, которые могли
бы стать важными плацдармами для выхода в Черное море.
   Наконец, у Возницына имелась, судя по всему, и третья позиция  -  за-
пасная: если не удастся заключить мир, можно пойти на краткое (1-2 года)
перемирие. Однако во всех случаях он не должен уступать ни  пяди  завое-
ванной земли.Вот такие указания получил Прокофий Богданович.  А  заодно,
то ли в знак особого благоволения, то ли чтобы  показать  всем  значение
возложенной на Возницына миссии, только царь  перед  отъездом  пожаловал
ему вновь изобретенный и небывалый до той поры на  Руси  титул  "думного
советника". Но хорошо, очень хорошо знал порядки на святой Руси Прокофий
Богданович. Потому не успел еще скрыться из виду возок, уносивший  Петра
домой, как стал он хлопотать, чтобы это внезапное, да еще  сделанное  за
рубежом пожалование было оформлено и закреплено за ним  соответствующими
записями в Москве.
   Да и немного прибытку, видимо, ждал от нового титула Прокофий  Богда-
нович. Чести много, да денег нет. А был он человеком незнатным и небога-
тым. Поэтому посылает письма Меншикову и Головину с просьбой похлопотать
у государя... о "чинишке" начальника Аптекарского приказа. Видимо,  отк-
ликнулся Головин, расстарался, потому что пишет ему  Возницын  в  ноябре
благодарственное письмо. А оставленному в Вене подьячему Михаилу Волкову
дает задание собрать сведения об устройстве придворной и частных аптек и
о положении врачей в цесарской земле.
   * * *
   Но как ни прикидывай, бродя по венским улицам, а переговоры-то  начи-
нать пора. Прежде всего с союзниками условиться об общей  платформе  для
переговоров. Иначе будут их трепать турки поодиночке. И не дай Бог угля-
дят разногласия и станут их разжигать. Какие уж  тут  переговоры,  когда
сами союзники другдруга лупить начнут чем попало на потеху врагу. Туркам
тогда только подол подставляй - уступки сами посыплются. Не  переговоры,
а слезы горькие. Лучше уж один на один дело вести, чем с такими  союзни-
ками. А австрийцы, похоже, в эту сторону гнут. Сами с турками уже сгово-
рились, себя совсех сторон обеспечили, а союзников пусть туркидерут, как
хотят, восполняя понесенный от австрийцев ущерб. Что им  русская  кровь?
Что им польские слезы? Да и на венецианцев - друзей своих верных - рукой
махнут, если каждый только за себя говорить будет.
   А сами переговоры? Где, когда, как они будут вестись? Кто с кем сядет
и кто первый скажет? Об этом ведь  тоже  договариваться  надо.  Конечно,
можно сказать, что это дело десятое, Но кто-кто, а  Прокофий  Богданович
знал, что на этих мелочах не одни переговоры споткнулись, да и не  нача-
лись. Во всяком случае, хлопот с ними не оберешься.
   Наконец, Возницыну нужно было на ходу подобрать  собственную  команду
для ведения переговоров - подьячих, знающих дело,  грамотных  переводчи-
ков, пажей, конюхов и другой обслуживающий персонал, или, как бы мы ска-
зали сейчас, сформировать делегацию. Время поджимало Прокофия Богданови-
ча без всякой совести - австрийцы грозились, что переговоры  начнутся  в
середине сентября.
   А тут еще граф Кенигсек, владелец загородного дома  Гумпенсдорф,  где
разместилось русское посольство, стал просить, чтобы  оно  переехало  на
новое место. В общем, дел было непочатый край, и все срочные.
   Но Возницын, как человек основательный, выбирает  главное  -  сначала
надо определить общую позицию. Без этого трудно будет  вести  прибыльные
для России переговоры на  конгрессе.  А  заодно  посмотреть,  нельзя  ли
все-таки эти переговоры поломать. Поскольку закоперщики всему делу  были
австрийцы, то с них, очевидно, и  надо  было  начинать.  Тем  более  что
польского посла в Вене еще не было.
   * * *
   Встреча Возницына с имперским канцлером Кинским  состоялась  довольно
скоро - 30 июля 1698 г. Австрийцы выставили сильную команду: кроме Кинс-
кого на встречу явились лодканцлер Кауниц - тотсамый, который считал ша-
ги на конгрессе в Рисвике, и президент гофкригерата, знаменитый защитник
Вены во время осады 1683 года граф Штаремберг.
   Возницын начал с нажима - царь-де по общему  союзному  договору  "для
имени Божия и во общую пользу всего христианства"  намерен  вести  войну
против басурман всеми силами - не только сухим путем, но и морем.  Идео-
логическая подкладка постоянно присутствует в переговорной тактике  Воз-
ницына. Призывая продолжать войну, он выступает в защиту не только русс-
ких интересов, но всего христианского мира. Это придает  сильное  пропа-
гандистское звучание русской позиции. Австрийцам  приходится  крутиться,
потому что против интересов христианства прямо они выступать не могут.
   А Возницын упрямо бьет в эту точку. Для такой войны,  продолжает  он,
Москва предприняла необходимые  приготовления  и,  в  частности,  строит
морской караван из 70 кораблей, для которых в Англии и Голландии  наняты
моряки. При этом для вящей убедительности Прокофий Богданович  сообщает,
что поход русские намерены предпринять "предбудущим летом",  то  есть  в
1699 году.
   Однако палки он не перегибает, памятуя, что австрийцам очень хотелось
бы отстранить его от мирных переговоров. Хотя Россия, заявил он, никако-
го "склонения" к миру не имеет, она будет действовать с союзниками заод-
но. Если у них решено вести мирные переговоры, то и Россия пошлет  своих
уполномоченных на конгресс. Но прежде необходимо предварительное  согла-
сие между союзниками относительно условий будущего мира и  тех  требова-
ний, которые будут предъявляться туркам. Эти требования должны быть выд-
винуты сообща. И отстаивать их нужно будет совместными усилиями.
   Это предложение русских о предварительном согласовании позиций  союз-
ников стало основным спорным вопросом, вокруг  которого  шли  дальнейшие
переговоры в Вене. Прокофий Богданович трепал  австрийцев  беспрестанно.
Он и убеждал, ссылаясь на союзный договор, что с турками  нельзя  заклю-
чать мир иначе как сообща. Он и грозился, что без этого на конгресс  ему
ехать нельзя, так как союзники будут действовать  вразброд  и  "говорить
разные речи".
   Но австрийцы на эти уговоры не поддавались. Союзников, говорили  они,
должно объединять "общее основание миры" кто чем владеет, то есть сохра-
нение за каждым государством захваченных во время войны территорий. Опи-
раясь на это основание, каждая сторона будет затем вести с турками пере-
говоры и домогаться от них сверх того, что обеспечено  "общим  основани-
ем". Но об этих дополнениях заранее договариваться незачем - пусть  каж-
дая сторона сама их предъявляет и сама их добивается. И вообще  о  конк-
ретных территориальных притязаниях творить пока рано. Война еще идет,  и
если повезет, то и требовать можно будет больше.
   В общем, сколько ни бился Возницын, чтобы принудить австрийцев к сов-
местным акциям против турок, ничего у него не получилось. Интересы  Рос-
сии и Австрии были разными, отсюда и различие в подходе  к  переговорам.
Австрию такое "общее основание" вполне устраивало, так как  обеспечивало
присоединение к ней обширных завоеванных территорий.  Но  Россия  помимо
Азова и приднепровских городов хотела заполучить Керчь - выход в  Черное
море. Предложенное "основанию" эти устремления обрезало. Но Россия  была
здесь не одинока. Полякам "основание мира" также  не  подходило,  потому
что войной ничего не приобрели, но претендовали на  Каменец  и  Подолию.
Так что у Москвы с Польшей мог быть общий интерес  в  этом  вопросе.  Но
польского представителя в Вене не было.
   * * *
   Возницын развивает бурную деятельность в австрийской столице.  Он  не
раз встречается с Кинским. Наносит визит его заместителю Кауницу.  Полу-
чает аудиенцию у австрийского императора в его загородном дворце Фавори-
та. Заводит дружбу с венецианским послом кавалером Рудзини. Часто встре-
чается с местными дипломатами. И везде гнет свою линию, собирает  инфор-
мацию не только о предстоящих переговорах, но и о том, что происходит  в
Европе. Сами по себе эти частные визиты Возницына к австрийскому минист-
ру иностранных дел и его заместителю были нововведением в обиходе  русс-
кого посла за рубежом.
   Из этих бесед у Прокофия Богдановича  складывается  впечатление,  что
вероятность переговоров с турками пока проблематична. Несмотря на то что
австрийцы стремятся начать их поскорее, место переговоров так и не опре-
делено. Посредники - англичане и голландцы - предложили Вену, потом Деб-
рецен, но турки против. Они хотят провести конгресс "на таком месте, ко-
торое никому не принадлежит". Дело стоит, и союзники не проявляют особо-
го рвения начинать переговоры.
   Характерный разговор состоялся на этот счет у Возницына с  венецианс-
ким послом, протокольная запись котором была сообщена в Москву.
   Рудзини: Ехать я собираюсь. Только спешить в тот путь не надобно, по-
тому что еще где съезжаться, подлинного места не назначено...
   Возницын: Лучше бы съезжаться поближе, а еще лучше хотя  бы  и  вовсе
того миру не было, так как царь зачал войну сильную. Да и  вообще  может
ли быть крепким мир с турками?
   Как видно, еще в конце августа в записях Возницына сквозила  надежда,
что с переговорами ничего не выйдет. Эти нотки отчетливо звучат в письме
к царю от 27 августа 1688 г. Мирное дело с  турками  "смущается",  пишет
он, и многие думают, что оно не будет доведено до конца. Французский по-
сол препятствует переговорам с турками. Намеченное было на  15  сентября
начало конгресса перенесено, а новая дата пока точно не установлена.
   * * *
   Между визитами Возницын потихоньку собирался в дорогу. Минул  август,
а где будут проходить  переговоры,  было  по-прежнему  неизвестно.  Ясно
только, что не в Вене. Хорошо бы еще в каком-нибудь городе,  пусть  даже
маленьком, а не то забросит судьба стоять в чистом поле. Впереди осень с
дождями и слякотью, когда серые набухшие сыростью тучи висят так  низко,
что чуть-чуть не задевают острые верхи шатров. А там и зима  подкатится,
не успеешь дух перевести, как стужа грянет, снегом засыплет. А где  дров
взять, чтобы обогреться? Где провиант сыскать,  чтобы  людей  накормить?
Кругом войной разоренная земля, шайки разбойные что волки рыскают...
   * * *
   По этой обстановке и подбирал себе людей Прокофий Богданович для дол-
гого сидения в какой-либо промозглой дыре. Спасибо царю, уезжая, поделил
он Великое посольство: одну половину велел в Москву отправить, а  другую
- Возницыну отдал. Да люди-то те и ноте - в основном обслуга, а ему нуж-
ны знающие и переговорное дело, и язык, чтобы документ составить  могли,
беседу записать сумели и, когда надо, переговоры провести, Не одному  же
Возницыну все дело делать.
   Судя по всему, разыскал Прокофий Богданович такого мастера на все ру-
ки и согласием Петра заручился, потому что в письме, отправленном в  Ве-
нецию к "дохтуру" Посникову с требованием немедленно прибыть в Вену, со-
держалась ссылка на волю царя. Всем подходил Петр Посников, который опе-
кал группу русских стольников, обучавшихся в Венеции. Окончил  универси-
тет в Падуе и получил звание доктора медицины и философии. Четыре  языка
знал причем такие нужные, как латынь, греческий, французский и итальянс-
кий. Да и вообще человек был смышленый. Только  уж  больно  был  увлечен
своими занятиями научными и поэтому попробовал было отшутиться -  неког-
да, мол, еду в Неаполь "живых собак мертвить, а мертвых живить".  Но  не
на того напал. Прокофий Богданович таких шуток не приемлет, когда речь о
государственных интересах идет. Поэтому с достоинством и вполне серьезно
ответил он "дохтуру", что "сие дело не гораздо нам  нужно".  Напомнил  о
гневе государя, потому как предписано ему, Посникову, быть  на  "турской
комиссии", а не собак резать.
   И подействовала угроза. Видимо, зажав  зубами  крепкое  слово,  но  с
улыбкой на лице появился он в конце концов в Вене. На переговорах Посни-
ков был человек незаменимый: и с австрийцами  встречался,  и  с  турками
тайные переговоры вел. А когда кончился конгресс и вся делегация в Моск-
ву направилась, он стал проситься не куда-нибудь, а в Амстердам для исп-
равления своих инструментов. Но ведь до Амстердама скакать да скакать по
разбитым дорогам Австрии и Германии. Видно, Европа была ему так же хоро-
шо знакома, как собственный поношенный кафтан. Вздохнул Прокофий  Богда-
нович и отпустил.. А тот взял да уехал,  только  ем  и  видели.  Странно
как-то получилось: высветилась вдруг из тьмы  истории  такая  колоритная
личность, как Петр Посников, и так же неожиданно исчезла  в  этой  тьме.
Кто он? Что с ним было до этого и что сталось потом? Ничего не известно.
Любая нация могла бы гордиться таким "дохтуром". Романы бы о нем писали.
А у нас: поехал мертвых собак живить - вот тебе и весь след.
   Состав возницынской команды сам по себе интересен настолько, что сто-
ит привести его полностью.
   Возглавляет ее священник отец Иоанн - должность,  повидимому,  обяза-
тельнаядля каждой мало-мальски значительной группы русских  людей,  отп-
равлявшейся за рубеж. Неясно только (из бумаг Возницына этого не видно),
принимал ли он участие в формировании тактической линии делегации на пе-
реговорах или же его функции сводились к непосредственным обязанностям -
спасению душ  и  наблюдению  за  нравственным  обликом  сотрудников  по-
сольства.
   Далее следуют дворяне, переводчики и подьячие, которых мы  определили
бы сегодня как "оперативно-дипломатический состав  делегации".  Их  было
всего 10 - 11 человек. В числе дворян были два брата Возницына -  Андрей
и Иван, а также Владимир Борзов, приехавший недавно из Москвы с подарка-
ми для императорского дома. Скорее всего именно с  ними  обсуждал  посол
повседневные дела. Но в переговорах с союзниками или с турками они учас-
тия не принимали. Возницын, который подробно сообщал в Москву  о  каждой
такой встрече, всегда упоминал  об  участвующих  в  них  переводчиках  и
подьячих. Но ни разу имена дворян не встречаются.
   Если "оперативный состав" делегации Возницына, по  нашим  сегодняшним
понятиям, довольно-таки скромен, то "технический персонал" чересчур  ве-
лик. На первом месте стоит собольщик при меховой казне из московских по-
садских людей. Каждое русское посольство везло тогда с собой  много  ме-
хов, в основном соболей, для подарков, а порой и попросту взяток.  Русс-
кие меха очень ценились и в те времена. Поэтому в состав делегации вклю-
чался меховщик, или собольщик, который отвечал за сохранность и перевоз-
ку мехов. В делегации были свои сторож, церковник, конюший, погребничий,
2 пажа, 3 трубача, 4 гайдука, 5 слуг посольских, 5 поваров, 12 конюхов и
"челяди дворянской и подьяческой и иных чинов" - 15 человек.
   В целом в делегации Возницына было 60-70 человек. Не так уж мнот, ес-
ли учесть, что им действительно пришлось стоять в чистом поле, обеспечи-
вая себя всем необходимым для жизни и работы. Делегации, которые выезжа-
ют за границу сейчас, бывают не меньше, хотя живут в отелях и пользуются
услугами посольства.
   Что же касается пажей, трубачей и гайдуков, то в те времена  без  них
было нельзя. Не поняла бы иностранная общественность. Ведь по той роско-
ши и торжественности, которыми обставлялось появление  посла,  судили  о
политическом весе государства на европейской арене.
   Польский посол Ян Гнинский, например, незадолго до описываемых  собы-
тий, въезжая в Константинополь, пытался поразить турок  невиданной  рос-
кошью. Его шествие открывали 38 повозок с багажом. За ними ехали  богато
разукрашенные кареты посла и две кареты с прислугой. За  отрядом  янычар
следовали 40 польских дворян в одеждах из розового шелка, расшитого  се-
ребром, и 28 лошадей с конюшими в ярких красных одеждах, Потом 4  труба-
ча, 12 пажей, рыцари немецкие и французские, еще 30 польских дворян, на-
конец, польские гусары в великолепных мундирах. Сам посол блистал  одеж-
дой, усыпанной драгоценными камнями. Его окружали 12 гайдуков в  красных
одеждах с серебряными застежками и в шляпах с султанами из перьев цапли.
Шествие замыкали б пажей и 50 драгун в синих мундирах и  красных  менти-
ках. Подковы лошадей пана Гнинского были серебряными и еле держались  на
двух гвоздиках, дабы во время шествия они могли быть потеряны и подобра-
ны любопытными зрителями, которые, несомненно, подивятся богатству и мо-
гуществу короля Польского.
   Как и предвидел Гнинский, великолепие его появления в Константинополе
не осталось незамеченным. А одна из подков была даже  показана  великому
визирю. "Этот гяур, - сказал он, - подковывает лошадей серебром, но  его
собственная голова из свинца, так как посланный государством бедным,  он
расточает то, что оно может дать ему лишь с большими усилиями".
   Так что наш Прокофий Богданович выглядел куда как скромно.

   ГЛАВА 6. ЛЕГКОМЫСЛЕННЫЙ КОРОЛЬ

   Под вечер 18 июня, когда начала спадать  душная  жара,  войско  Шеина
расположилось на высоком лесном берегу Истры*.
   Уже несколько дней стояли бунтовавшие стрельцы в деревне Сычевка  не-
подалеку от Воскресенского монастыря, называвшегося  еще  и  Новоиеруса-
лимским. Их люди, побывавшие в Москве, принесли весть, что там  смятение
великое. Бояре и дворяне начали разбегаться по деревням. А народ в  сло-
бодах только и ждет их, стрельцов.
   Тут бы и действовать, но как всегда началась разноголосица: одни тре-
бовали идти на Москву, другие предлагали слать гонцов  поднимать  Дон  и
казаков. И только под вечер, вволю накричавшись,  решили  стрельцы  идти
прямо на Москву.
   Это была их роковая ошибка.  Прими  они  такое  решение  парой  часов
раньше или займи они Воскресенский монастырь,  судьба  России  могла  бы
сложиться по-иному. За мощными крепостными  стенами  монастыря  стрельцы
выдержали бы долгую осаду. А в чистом поле перевес сил был не на их сто-
роне.
   Только-только успели расположиться на позициях солдаты Шеина, как  на
зеленом лугу, спускавшемся к речке Истре, появились стрельцы.  Они  явно
не ждали нападения и спокойно брели, закинув за плечи тяжелые мушкеты  и
бердыши. Заходящее солнце рельефно освещало неуклюжие фигуры,  пробираю-
щиеся сквозь заросли высокой травы.
   Тут-то из-за кустов густого ивняка весь в железных  латах  выехал  им
навстречу генерал Гордон. Стрельцы хорошо знали его по азовскому походу.
Спокойно и даже вроде бы дружелюбно, как солдат солдатам, хотя и на  ло-
маном русском языке, он посоветовал:
   - Ночь близка, а Москва далеко - сегодня все равно  до  нее  не  доб-
раться. Не лучше ли стать лагерем на ночлег места на лугу много. А  утро
вечера мудренее.
   Поколебавшись, стрельцы послушались Гордона, тем более что  никак  не
ожидали встретить здесь правительственные войска. Но  Васъка  Зорин  ус-
пел-таки сунуть Гордону петицию. В ней - жалобы на притеснения,  которые
пришлось пережить стрельцам за последние годы. На службу, полную лишений
и мук, в Азове и других окраинных городах. На козни "еретика Францка Ле-
форта", который при штурме Азова подвел подкоп не под крепостные  стены,
а под шанцы стрельцов, и потому после взрыва погибло сразу 300  человек.
Ну и прочая ерунда, вроде того, что на Москве  "всякому  народу  чинится
наглость", так как слышно, что идут немцы и учинят брадобритие,  курение
и урон благочестию. На этом челобитная обрывалась. По словам Зорина,  он
не успел дописать ее, потому что начался поход, а потом появились  госу-
даревы войска.
   Что ж, в жалобах стрельцов были  свои  резоны.  После  падения  Софьи
стрелецкие войска, бывшие всегда на особом  положении,  стали  намеренно
подвергаться унижениям. В потешных сражениях под селом Преображенским им
всегда выпадала роль проигравших. А  под  Азовом  стрельцы  понесли  уже
серьезные людские потери. Правда, они презирали, как  ненужную  выдумку,
рытье окопов и других земляных укреплений и не желали подчиняться прика-
зам иноземных офицеров.
   К несчастью для стрельцов, обе азовские кампании показали  их  полную
непригодность (особенно в сравнении с солдатскими  иголками)  к  ведению
современной войны и с точки зрения дисцкллины, и с точки  зрения  боевых
качеств. Увы, в Москву после Азова  вместе  с  царем  вернулись  уже  не
стрельцы, а солдаты. Стрельцов же оставили в  Азове  или  разбросали  по
дальним гарнизонам на границе.
   Это нарушало все прежние традиции. Потому что именно стрельцы  должны
были нести охрану Кремля, жить вместе с семьями в московских слободах  и
помимо службы заниматься еще каким-либо выгодным делом. Теперь с  новов-
ведениями Петра вся эта райская жизнь закончилась...
   * * *
   Вечер прошел тихо. Стрельцы разбили лагерь на лугу, а государевы сол-
даты стали окапываться на высоком берегу, расставляя  пушки  так,  чтобы
взять под перекрестный огонь весь луг.
   Когда же стало рассветать  и  первые  лучи  солнца  пронизали  густой
ельник на высоком берегу Истры, изумленные стрельцы увидели  ровный  ряд
25 медных пушек, жерлами направленных прямо на них А чуть ниже по склону
- ровные цепи Преображенского полка. По левую руку, ну прямо как на кар-
тинке, замерли 500 драгун, а по правую, закрывая московскую дорогу, сто-
яли остальные войска.
   Не успели стрельцы опомниться, как на мокром от  утренней  росы  лугу
снова появился Патрик Гордон.
   Разговор начался мирно. Правда, стрельцы требовали, чтобы Гордон  за-
читал их петицию солдатам. Но он объяснил, что сделать  этого  никак  не
может: ведь их петиция - призыв к мятежу.
   Однако тут же он стал говорить о милосердии  Петра.  Стрельцам  нужно
вернуться в гарнизоны, и все образуется. А мятеж ни к чему  хорошему  не
приведет. Если их просьбы будут изложены в подобающих  верноподданничес-
ких выражениях, то они будут удовлетворены, а стрельцы не понесут  нака-
заний.
   Но стрельцы стали шуметь, что не вернутся на границу, пока не повида-
ют своих жен в Москве и не получат все причитающееся им жалованье.  Гор-
дон убеждал их одуматься и даже обещал выплатить жалованье.
   Шло время, страсти на лугу накалялись. От требований перешли к  угро-
зам. Раздались возгласы, чтобы Гордон немедленно убирался прочь, а не то
получит пулю в зад. Над нами нет начальнцков, орала возбужденная  толпа,
идем на Москву, а если попробуют помешать, силой проложим путь к первоп-
рестольной. Взбешенный Гордон ретировался.
   Теперь не оставалось ничего другого, как готовиться к бою. Оба войска
попадали на колени и стали истово креститься, моля у Бога  победы.  Свя-
щенники служили и тем и другим. По обоим берегам Истры только  и  слыша-
лось: "Даруй, Господи, одоление..."
   Но вот пушки на высоком берегу окутались клубами дыма, грянул  первый
залп... И удивленные стрельцы, озираясь, обнаружили, что он не  причинил
им ни  малейшего  вреда  -  залп  был  холостой,  предупредительный.  Но
стрельцы решили, что Божье провидение на их стороне. Под победную  дробь
барабанов, с разверкутыми знаменами ринулись они к Истре. И почти переш-
ли вброд неширокую речку, как грянул второй залп - на этот раз боевой  -
и полетели раскаленные ядра в густую толпу людей, сгрудившихся в  низине
у реки. Раз за разом ревели 25 пушек. И раз за разом  ядра  врывались  в
людскую массу, оставляя за собой окровавленные тела с оторванными  голо-
вами, ногами или руками...
   Через час все было кончено. Пушки еще гремели, но оставшиеся в  живых
ничком лежали на земле, моля о пощаде. С высокого берега прозвучала  ко-
манда бросить оружие. Они мгновенно  подчинились.  Но  пушки  продолжали
стрелять - Гордон боялся, что если утихнет стрельба, то поверженный враг
воспрянет духом и вновь пойдет в атаку. Так под прикрытием огня насмерть
перепуганных стрельцов связали и заковали в цепи.
   Шеин был беспощаден. Тут же на зеленом лугу, за которым высились  бе-
лоснежные шатры Новоиерусалимского монастыря,  он  начал  расследование.
Одного за другим подводили к нему закованных в цепи людей, и каждого  он
спрашивал одно и то же: почему восстали? Чего хотели добиться? И  непре-
менный в таких случаях вопрос - кто зачинщик?
   Но все как один отвечали: виновен, батюшка, и потому смерти  заслужи-
ваю. И никто словом не обмолвился о целях восстания, никто товарищей  не
оговорил и зачинщиков не выдал.
   Тогда заработали кнут и огонь -  два  непременных  спутника  русского
правосудия. Ими испокон веку выбивали показания - верные или ложные, кто
разберет. Первым сломался молодой, неопытный в этих  делах  стрелец.  Он
показал, что вместе с товарищами хотел спалить Немецкую слободу, а затем
широко пройтись по Москве - одних бояр перебить, а  других  отправить  в
ссылку. А после этого объявить, что царь, по злому  совету  уехавший  за
границу, скончался и регентом  при  малолетнем  царевиче  Алексее  будет
Софья.
   Может быть, это была правда, а может быть, лишь то, что  хотел  услы-
шатъ из-под кнута боярин Шеин, только он удовлетворился этим и  приказал
здесь же на месте казнить зачинщиков, чтобы  неповадно  было  бунтовать.
Остальных бунтовщиков развезли по казематам и монастырям.
   * * *
   А Петр, не ведая о сражении на Истре, как выехал из Вены, погнал  ло-
шадей так, что дивились видавшие виды ямщики. За первые сутки 126  верст
отмахали. Скакали день и ночь, делая остановки, только чтобы сменить ло-
шадей и наскоро перекусить.
   Смутная тревога терзала душу: как там, в Москве? Еще  перед  очъездом
за границу Петр, как чувствовал, уединился  с  князем  Ромодановским  на
"загородном дворе в сенях" и предупреждал  о  стрелецком  бунте.  Причем
настрого приказал, если случится такая напасть, провести строгое рассле-
дование... А в Москве, видимо, слабину дали. Еще  в  Амстердаме  получил
Петр сообщение, что сотни две стрельцов, бежавших  из  этих  же  полков,
объявились на Москве и стали мутить воду. Это от них поползли слухи, что
царь-де за границей умер, а царевича хотят убить, Пьяные стрельцы ворва-
лись в Стрелецкий приказ и буянили у судейского стола. Правда, их утихо-
мирили. Троих сослали в Сибирь. Остальных вернули в полки.
   Но недовольным остался тогда царь, почувствовал, что растерялись  на-
местники, оставшиеся править Россией в его отсутствие. Настоящего розыс-
ка о мятеже так и не провели, а предались мыслям о  гибели  государя  на
чужбине. Именно по этому поводу  досадовал  больше  всего  в  Амстердаме
Петр. И на вот тебе: случилось то, чего больше всего боялся, - бунт...
   Краков проскочили глухими, окраинными улицами и  остановились  пообе-
дать в пригородной корчме. Тут  Петра  и  нагнали  посланные  Возницыным
братья Войцеховские с известием, что стрелецкий мятеж подавлен.
   * * *
   Теперь Петр мог перевести дух. Он собрался было повернуть в  Венецию,
но не повернул. Червь сомнения грыз душу: не тлеют ли еще где угли стре-
лецкой смуты и как бы в его отсутствие не полыхнуло вновь. В  Москве  он
не был полтора года, да и полпути уже  отмахал.  Поэтому,  поколебавшись
немного, твердо решил - домой. После Кракова ехал не спеша, с  интересом
разглядывая новую страну.
   Перед ним расстилалась бескрайняя польская равнина, кое-где  покрытая
лесом, но в основном поля, поля, поля. И земля вроде бы ничем, и  климат
как будто подходящий, а живут люди в нищете, убого. Сразу в глаза броса-
ется разница, как пересечешь австрийскую границу: совсем другая жизнь.
   Действительно, Польша, по которой  проезжал  Петр,  была  гигантом  -
простиралась от Балтики до Карпат и от Силезии до Днепра. Однако  как  в
политике, так и на военном  поприще  это  был  карлик.  Целостным  госу-
дарством она оставалась скорее всего по той причине,  что  соседям  было
просто не до нее или же они были слишком малы и слабы. Петр  хорошо  ви-
дел, что перед военной мощью маленькой, но агрессивной  Швеции  огромная
Польша лежала беспомощной.
   Тому было много причин. Но прежде всего - отсутствие  прочных  нацио-
нальных и  религиозных  связей  между  ее  восьмимиллионным  населением,
Только одну половину его составляли поляки-католики, другую же -  литов-
цы, русские, украинцы, евреи  и  немцы,  исповедовавшие  протестантство,
православие и иудаизм. Острые и порой неразрешимые национальные и  рели-
гиозные противоречия переплелись в одном политическом  клубке,  который,
казалось, никому не распутать. Литовцы, например, тянулись  к  самостоя-
тельности, но  при  этом  умудрялись  враждовать  между  собой,  поэтому
обьединяла их больше всего общая ненависть к Польше.  Украинские  казаки
тяготели к России. А евреи в этой стране считались париями, но они  дер-
жали в своих руках заметную долю в торговле и финансах.
   Национальная рознь соседствовала с параличом власти. Речь  Посполитая
была республикой во главе с безвластным королем. И здесь была несуразица
по сравнению с тем, что Петр видел на Западе. В то время как большинство
европейских народов шло по  пути  централизации  власти  и  абсолютизма,
Польша двигалась в противоположном направлении - к разъединению и  анар-
хии. Политическое спокойствие в этой стране - зыбкое и неустойчивое  за-
висело от согласия враждующих друг с друтм  польских  магнатов.  Они  не
только избирали короля, но и навязывали ему еще до коронации условия бу-
дущего правления. Высшим органом власти здесь был сейм, который  не  мог
принять закон, если хотя  бы  один-единственный  парламентарий  возражал
против него.
   Под стать этому велись и дела внешние. Польский король мог вести вой-
ну, а Речь Посполитая - сохранять  мир,  Польская  армия,  возглавляемая
всесильными магнатами, могла неожиданно появиться на поле боя и  так  же
неожиданно исчезнуть. Польские дипломаты могли  не  выполнять  поручений
польского короля. Вот такого союзника послал Бог России в войне с Турци-
ей. А куда деваться? В войне с Турцией у Польши и России есть общий  ин-
терес - обе страны натерпелись лиха от нескончаемых турецких набегов. Да
и не утратила еще былой боевой славы Яна Собеского Речь Посполитая. Если
соберется с силами и будет действоватъ дружно, союзник  будет  преотмен-
ный.
   * * *
   В Раве-Русской Петра ждал польский король Август. Это была их  первая
встреча, хотя заочно они питали симпатию друг к другу, и год назад  царь
немало сделал, чтобы Август занял польский трон.
   Личная встреча только укрепила взаимные симпатии. Внешне оба  монарха
очень походили друг на друга. Оба были молоды, огромного роста и облада-
ли необычной физической силой - руками подковы гнули. Оба любили веселые
застолья и военные парады. И тот и другой много путешествовали по  Евро-
пе. Только один учился (и с топором в руках), а другой  предавался  уте-
хам: в Испании принимал участие в корриде, пленяя сердца испанок, в  Ве-
неции веселился на карнавалах... И оставили после себя: Петр великую им-
перию, а Август - кучу любовниц с тремя сотнями детей.
   Так что схожесть была только внешняя. Но в Раве-Русской они  искренне
наслаждались общением друг с другом. Никакой чопорности венскою протоко-
ла. За военными смотрами шли веселые застолья, где взаимные чувства  по-
догревались, по свидетельству современников, слишком обильными возлияни-
ями.
   Один из очевидцев - пан Ян-Станислав  Яблоновский  так  описывает  их
времяпровождение:
   "Первым делом мы упились; второе - царь приказал подать себе в комна-
ту драгунский барабан и бил сам всякие штуки так, что с ним ни один  ба-
рабанщик не сравнился бы... Тем  каждый  день  забавлялись  монархи  при
ежедневном пьянстве. Царь, будучи одет в серое, очень  плохое  платье  и
бегая, как шальной, по полям, при том учении войска был нечаянно ушиблен
конем пана Щанского-Потоцкого, гетмана польского коронного, и за то  его
царь ошпарил нагайкой, а конюший, узнал ли его или нет,  вынул  саблю  и
несколько товарищей с ним. Царь - давай Бог ноги, поляки  быстро  погна-
лись за ним, пока кто-то, узнав его, не закричали  "Стойте,  это  царь!"
Царь, запыхавшись, бросился к королю, с которым мой отец и мы стояли  на
конях, и сказал моему отцу: "Твои ляхи хотели меня зарубить".  Мой  отец
хотел тотчас учинить суд и расправу, но царь не допустил, рассуждая, что
сам первый ударил, или, вероятнее всего, что устыдился и не хотел  разг-
лашать происшествия".
   Что ж, Петр, имея необузданный нрав, пил много и неумеренно. Это так.
Но при этом о делах не забывал и занимался ими даже во  время  застолий.
Причем довольно хитро и умело - помогала, видно, венская школа  диплома-
тии.
   Например, в окружении польских вельмож Петр много и охотно говорит  о
продолжении войны с Турцией. Август жалуется, что цесарь хочет заключить
с Турцией без согласия союзников "убыточный" для них мир на основе  "кто
чем владеет". Польша по такому миру осталасъ бы с пустыми руками. Король
спрашивает, какие инструкции русский царь дал своему послу на мирных пе-
реговорах.
   Петр отвечает: для России сей мир отнюдь не  убыточен,  так  как  она
держит славный Азов на Черном море и две крепости в устье Днепра. Но ра-
ди любимого брата своего Августа и  интересов  Польши  готов  продолжать
войну с турками, если даже Австрия заключит с ними мирный договор.
   Конечно, это была бравада, игра на публику, но кто знает, где  и  при
каком дворе всплывут эти Петровы слова?
   А с глазу на глаз, затворившись в горнице, шептались  с  Августом  об
ином - о совместной войне против Швеции. Возможно, в Раве-Русской и были
посеяны семена будущего антишведского союза. Обоим эта идея казалась за-
манчивой. Шведский король Карл XI умер, оставив  трон  15-летнему  юнцу,
помыслы которого, казалось, витали далеко от Европы. Не настала ли  пора
отвоевать у шведов балтийские провинции, которые отгораживали полякам  и
русским выход к Балтийскому морю? Письменного соглашения тогда заключать
не стали: слишком неопределенной выглядела обстановка  в  Европе.  После
Вены Петр начинал понимать, что рано или поздно, но мир с турками  неиз-
бежен. Однако на плечах его по-прежнему лежала вся тяжесть турецкой вой-
ны, и он не мог расслабиться. Все его военные заботы были направлены  на
Юг, к азовскому флоту. Поэтому с  Августом  договорились  помогать  друг
другу. А в знак взаимной верности обменялись камзолами, шляпами и шпага-
ми.
   И еще: на прощание Август подарил Петру занятную табакерку. На крышке
была изображена строгай и богато одетая красавица. Но стоило нажать тай-
ную пружинку, как появлялась другая картинка с  той  же  красавицей,  но
платье у нее было уже в полном беспорядке, и по всему  видно  было,  что
она только что уступила домогательствам своего любовника... Легкомыслен-
ный был король.
   * * *
   Возницын тоже зря времени не терял и 20  сентября  двинулся  со  всей
своей дипломатической ратью вниз по Дунаю на "турскую комиссию".  Девять
"днов" дали австрийцы, а палубы и каюты к  ним  Прокофий  Богданович  за
свой счет делал. Путь предстоял недальний - до города Петервардейн всего
80 миль, но занял он две недели.
   Погода была теплая, ласково светило  солнышко,  только  неприветливой
казалась опаленная войной земля. Дунайские берега поразили Прокофия Бог-
дановича своей безлюдностью. Села сожжены, поля разорены, не кричат  пе-
тухи, не мычат коровы, не перекликаются между собой селяне. Пусто. Здесь
пронеслась к Вене турецкая орда и откатилась потом  назад,  преследуемая
цесарской армией. Зная интерес Петра к  городам  и  крепостям,  Возницын
подробно описывает все, что видит по дороге.
   Три дня провели русские в столице Венгрии - Буде, или Будине, как на-
зывал ее Прокофий Богданович. Город, хотя и был обнесен двойным  кольцом
крепостных стен, сильно пострадал. Жителей осталось совсем мало, отмеча-
ет Возницын, и те ютятся в земляных или соломенных хижинах.
   В Буде произошла его первая встреча с польским послом паном Малаховс-
ким, воеводой Познанским. Встреча эта была несколько  необычной,  потому
что польский посол передал Возницыну личное письмо от  царя,  написанное
еще 4 августа из Томашева по пути в Москву. В нем, касаясь турецких дел,
государь наказывал Возницыну сотрудничать  с  представителями  польского
короля. Это было логично, так как интересы обеих стран на конгрессе сов-
падали.
   Но тут произошла накладка. Петр писал Возницыну, что король  польский
пришлет на конгресс "своих немцев", то есть саксонцев, которые  доброже-
лательно относятся к союзу с Россией. Но вот что ответил Возницын:
   "То твое государево письмо отдал мне не немец, и поляк,  а  немцев  с
ним ни одного человека нет, и потому я разумею, что тот  посол  польский
больше от Речи Посполитой, нежели от короля".
   Что ж, Прокофий Богданович правильно подметил эту разницу.  Напомним,
что у Польши того времени могло быть две политики - короля и Речи Поспо-
литой. Но, в отличие от короля, Речь Посполитая дружелюбия Москве не вы-
казывала.
   Неясно Возницыну было другое, о чем еще разговаривали и о чем догово-
рились русский царь и польский король, когда  встретились  накоротке  31
июля в небольшом городе Раве-Русской. Смутные слухи об этом волнами  до-
катывались до Прокофия Богдановича. Но как им верить?
   Судя по бумагам Возницына, о шведских делах Петр ему даже  не  намек-
нул. Однако вскоре в иностранных курантах стали появляться сообщения  об
этих планах Петра. Прокофий Богданович это, конечно же,  сразу  углядел.
Будь это правдой, проблема мира с турками представилась бы совсем в ином
свете. Но верить ли газетам? Мало ли что там напишут: и просто сбрехнут,
и "уткуэ пустят, чтобы сбить с толку, - а ты разбирайся, что к чему. Эта
загадка и потом не давала Возницыну покоя. Нужен все-таки или нет России
договор, который он едет заключать в Карловицы?
   Ведь если рассудить так, что Россия намерена и дальше воевать с  тур-
ками, ради чего Петр и ехал в Вену сколачивать союз, то никаком  мира  с
Турцией заключать, конечно, нельзя - на худой конец небольшое  перемирие
для передышки. Но раз царь решил теперь воевать со Швецией, то  это  мен
яетдело. Не то что перемирие - мир прочный тогда нужен с Турцией. Не вы-
тянет Москва войну на два фронта.
   Так что же ему делать? К чему вести переговоры? Нет ответа.
   Перед отъездом из Буды Возницын послал  Петру  письмо  "цифирью",  то
есть шифром, в котором довольно откровенно излагал  свой  пессимистичный
взгляд на предстоящие переговоры. Этим письмо Возницына и интересно, так
как нечасто русские послы высказывали столь откровенно свое мнение отно-
сительно возможности выполнения данных им поручений.
   Согласие с поляками по твоему государеву указу я иметъ  рад,  написал
он царю. Только другое я разумел из бесед с польским послом:  "Естли  им
Каменец уступлен будет, благодарно к. миру приступят". В этом их уже об-
надежили австрийцы, сообщив, что турки пойдут на эту уступку. В общем, в
отношении поляков иллюзий у Возницына нет. Если  Речи  Посполитой  будет
отдан Каменец, она бросит союзников и заключит  сепаратный  мир.  Так  и
случилось. Но высказывая это суждение, Прокофий  Богданович  проявил  не
только прозорливость, но и мужество, поставив под сомнение эффективность
договоренности, достигнутой, как бы мы сказали сейчас, на высшем уровне.
   Не внушают Возницыну доверия и австрийцы. Сговариваясь  втихомолку  с
турками напрямую и через посредников, переговоры с  союзниками  они,  по
выражению Возницына, "просто проволакивают". Причина проста.  Они  хотят
явиться на конгресс после сговора с неприятелем, поставив его участников
перед свершившимся фактом. Мнится мне, сокрушается Прокофий  Богданович,
что "тогда и нас приведут, и тогда в кратком времени со всех  стран  по-
буждаемы будем. Бог ведает, что против той неправды делать!"
   Сознания общности интересов у союзников нет - каждый действует, руко-
водствуясь собственной выгодой. "Вижу, - пишет Возницын царю, -  всяк  о
себе всякие способы радения творит". И  договориться  об  общей  позиции
против турок (на чем настаивали русские) оказалось невозможным. Из этого
Прокофий Богданович делает правильный вывод, что коли так, то и он  дол-
жен действовать отдельно и установить с турками самостоятельные  неглас-
ные связи. Так он и будет действовать на конгрессе.

   ГЛАВА 7. ДИПЛОМАТИЧЕСКИЕ БУДНИ

   В Государственном Историческом музее в Москве хранится небольшая  се-
ребряная шкатулочка за 1 3558. На ее крышке рисунок. Сверху  -  река,  и
стрелкой показано, куда течет. Внизу - двухэтажное здание, а вокруг шат-
ры и войска - пешие и конные. Откровенно говоря, ничем не примечательная
коробочка, и взгляд на ней едва ли задержится.
   Но как интересно все меняется: стоило мне узнать, что это единственно
известное, а может быть, и  дошедшее  до  нас  изображение  Карловицкого
конгресса, на котором трудился Прокофий Богданович Возницын,  как  коро-
бочка эта совершенно преобразилась в моих глазах. Красивее, что ли, ста-
ла, изящнее, а главное - какой-то совсем близкой. Я и раньше сталкивался
с такими чудесными  превращениями.  Ведь  вещи,  особенно  предметы  ис-
кусства, как и люди, живут своей жизнью. И если удается соприкоснуться с
ней, то между тобой и этим предметом  возникает  невидимая  связь.  Так,
очевидно, случилось со мной и шкатулочкой из щукинской коллекции.
   Кто и зачем выгравировал на ней  изображение  Карловицкою  конгресса?
Работа, похоже, немецкая. Надписи на латыни. Но это еще ни о чем не  го-
ворит.
   Главное - как и какими путями она попала в Москву? Через  какие  руки
прошла? Неизвестно. А вдруг ее привез сам Возницын? Фантазия, ни на  чем
не основанная. Но все же мимо этой серебряной безделушки, наверное, и вы
теперь не пройдете, а, будучи в Историческом музее, еще и спросите,  где
же она?
   * * *
   Мало-помалу струги Возницына приближались к тому месту, которое изоб-
ражено на шкатулке. Долгими были дороги 300 лет тому назад. Сегодня этот
путь занял бы от силы день-два, а тогда - две недели.
   Поэтому только 5 октября добрался Прокофий Богданович до Петервардей-
на. Появление русских у стен этой полуразрушенной крепости на Дунае выг-
лядело внушительно. Перед стругами плыли в лодках 150  австрийских  сол-
дат, которые нещадно били в барабаны. В своем дневнике, однако, Возницын
делает весьма грустную заметку:
   "Петр-Варадын городец на горе, весь разсыпан и разорен, только немцы,
для осады, некоторые кругом его учинили басшпионы и шансы; под ним доми-
ков с десять убогих, в которых всех союзных послы поставлены..."
   Но и здесь нельзя расслабиться Прокофию Богдановичу. Уже на следующий
день секретарь английского посла передал ему "постановление" объявить  с
обеих сторон "армистициум или перестание оружием на все  время  конгрес-
са", то есть перемирие.
   Задетый тем, что его обошли при принятии этого решения, Возницын про-
тестует: "Достоит бьыо о сих делах посоветоваться и с ним, великим  пос-
лом". Сам же хорошо понимает, что нужно согласиться с этим  "постановле-
нием". Да и нет в нем ничего  такого,  что  противоречило  бы  интересам
Москвы. Одно обидно - опять за его спиной дела-вершат. Но нет времени на
капризы, как ни велика обида, иначе вообще можно остаться не у дел.  Тем
более что предстояло решать щекотливый  протокольный  вопрос,  кому  где
стоять.
   Для этого в Вене второму австрийскому послу, изящному графу Марсилию,
была поручена деликатнейшая миссия отвести каждому из послов  подобающее
ему место на берегу Дуная. Вот тут-то и запахло порохом, как перед хоро-
шей битвой.
   Прямо скажем - не было в те далекие времена в дипломатической практи-
ке вопроса более щекотливого, чем размещение.
   По иерархической лестнице Европы ХVII века с ее многочисленными  сту-
пенями и ступеньками карабкались короли, князья, герцоги и  бесчисленные
курфюрсты. На вершине ее стоял император Священной Римской империи. Но и
его первенство не было бесспорным: императора теснили французский и анг-
лийский короли. А дальше вниз вообще  начиналась  невообразимая  свалка:
каждый старался не просто прыгнуть на ступеньку выше, но й спихнуть вниз
другого. И побуждало к этому не только тщеславие.
   Это сейчас все согласны с суверенным равенством государств. Поэтому и
за стол переговоров садятся без особых споров в порядке алфавита. А тог-
да каждое государство норовило показать, что оно главнее другого. И тяж-
бы шли бесконечные, потому что размещение, рассадка за столом  и  другие
протокольные вопросы отражали вес и значение каждого государства  в  из-
менчивой системе европейского баланса. Попробуй после этого  сесть  ниже
своего соперника или сказать слово после него - сразу попадешь  в  госу-
дарственные преступники. По этой причине и спорили до хрипоты.
   Конечно же, Прокофий Богданович был преисполнен решимости не  уронить
чести русского царя. Пусть первое место при размещении  будет  принадле-
жать представителям австрийского императора. Но следующее по старшинству
место, справа от них, должен занять он, представитель русского  царя.  В
этом Возницын был глубоко убежден.
   Но на это же место, как оказалось,  претендовал  и  пан  Малаховский.
Надменно держался он с "дохтуром" Посниковым  и  имя  "царское  всячески
принижал". Польский король-де выше царя московского, так как второй все-
го лишь "дукатский князь", герцог, или по-русски Великий князь, а  царем
писаться стал лишь при Иване Васильевиче Грозном.
   Тут явно пахло политическим оскорблением, которое требовало достойной
отповеди. Поэтому всем посольством засели русские дипломаты за документы
и в ответе привели многие выдержки из прежних обращений польского  коро-
ля, в которых содержится полный титул русского царя. Может  быть,  язвит
Возницын, польский посол те документы "не читал, или чел, да не  памяту-
ет". Тут Малаховский и сам сообразил, что зашел слишком далеко, и  прис-
лал людей с извинениями. Но взаимная обида, засевшая как заноза, все  же
осталась.
   И почти выиграл спор Прокофий Богданович, да подвели австрийцы,  хотя
раньше держали сторону русских. Возницын сам видел,  что  на  чертеже  у
графа Эттингена ему отведено место справа, а поляку - слева.  Теперь  же
австрийцы стали говорить, что чертежа больше не существует и пусть  каж-
дый сам выбирает себе место, которое ему полюбится в Карловицах.  А  им,
цесарцам, назначать место-де "непристойно", так как земля эта не цесарс-
кая и не турская, а ничейная.
   Приходилось все начинать сначала, тем более что  в  середине  октября
союзники двинулись в Карловицы и борьба за места предстояла  уже  не  на
словах... Тут у нас помимо свидетельств Прокофия  Богдановича  есть  еще
один интересный источник - записки венецианского посла кавалера Рудзини.
   Конгресс, пишет он, размещался не в городе и даже не в деревне,  а  в
чистом поле, "расположенном частию в глубине небольшой долины, частию по
возвышенностям нескольких прилегающих к Дунаю холмов, под местечком Кар-
лович, в расстоянии получаса от него". На поле уже бьии обозначены места
для квартир цесарцев. Остальные должны были занимать места  по  желанию.
Рудзини хотел сделать это одновременно с другими союзниками, но московс-
кий посол не стал ждать. Он первым ступил на поле и занял  место  справа
от цесарцев, Польский посол был взбешен. "Из этого случая, -  продолжает
Рудзини, - возник довольно сильный спор между  поляками  и  московитами.
Люди польского посла пытались силой прогнать людей московского  посла  с
занятого места, но это им не удалось, и поляк остается в барках, выражая
с бранью свою злобу, протестуя перед прибывшими 14  октября  цесарцами".
Он заявил даже, что не примет участия в конгрессе, не получив дальнейших
инструкций от короля.
   Но Прокофий Богданович и бровьюне ведет, делая вид, что знать  ничего
не знает. Когда его посещает австрийский посол граф Марсилий и  говорит,
что слышал о ссоре людей московского посла с "другими людими",  Возницын
хитрит - у людей ем никакой ссоры ни с кем не было. А если была,  о  чем
он ничего не знает, и граф Марсилий хочет это дело уладить, то  Прокофий
Богданович ему за это благодарен.
   Итак, московский посол занял почетное  место,  польский  посол  сидит
обиженный у себя на струге, союзники в полной растерянности, и ни о  ка-
ких переговорах с турками пока и речи быть не может. Эта ситуация не  на
шутку беспокоит австрийцев. Выход из создавшегося положения они видят  в
том, чтобы перенести лагерь на другое место, с тем чтобы  устранить  сам
предмет спора. Тем более что предлог для этого есть: посредники и  турки
считают выбранное для конгресса место неудобным. Поэтому  граф  Марсилий
спешит объявить о перемещении лагеря ближе к Петервардейну, пока слухи о
разногласиях не дошли до турков.
   А на новом месте, чтобы избежать распрей, австрийцы предложили  такой
план: на берегу Дуная будет вычерчен огромный квадрат, и каждая  делега-
ция займет место на одной из его сторон. При этом и  письменно  и  устно
давались заверения, что ни у кого не будет преимуществ  и  все  будут  в
одинаковом положении. Чтобы и на этот раз дело не сорвалось, граф Марси-
лий спросил согласия всех послов, Никто не возражал. Поворчав, согласил-
ся и пан Малаховский, заявив, что станет где угодно, но только не  рядом
с московским послом.
   Однако и теперь размещение не прошло гладко. На этот раз польский по-
сол повздорил с венецианцем. Поляк, злорадно записал Возницын, и  дальше
скандалы чинит: на месте, где уже стоял венецианский посол, свою палатку
поставил, да еще спиной к нему. Снова началась склока, которая продолжа-
лась несколько дней. И только 21 октября поляки перенесли палатку.
   Теперь все наконец встали на своих местах  в  полном  соответствии  с
принципом равенства, положенного в основу размещения. Но  равенство  ра-
венством, а Прокофий Богданович не упускает возможности сообщить в Моск-
ву, что встал он всетаки по правую руку от австрийцев, а поляк - по  ле-
вую. Это расположение и показано на коробочке  из  Исторического  музея.
Конечно, может быть, переусердствовал Прокофий Богданович с размещением.
Но ведь это был XVII век...
   А еще через неделю и пан Малаховский, получив,  видимо,  указания  от
короля, протянул руку для примирения, валя всю вину за прошлую ссору  на
несообразительность своих людей. Теперь он просил у Возницына  совета  и
помощи, так как начинались переговоры, а на них речь должна была пойти о
передаче полякам Каменца. Малаховский  очень  рассчитывал  на  поддержку
Москвы.
   * * *
   Жизнь дипломатического лагеря на Дунае постепенно входит в  свою  ко-
лею.
   "Цесарцы и венеты, - записал Возницын, - в станах своих построили се-
бе светлицы и конюшни и поварни деланные привезли из Вены, а  я  стою  в
палатках, которые купил в Вене; терпим великую нужу и стужу, а больше  в
сене, и овсе, и дровах: посылаю купить верст за двадцать и за  тридцать,
да и там добывают - что было, то все выкупили".
   Но куда больше тревожат его смутные дела,  творящиеся  в  Карловицах.
Подозрения, возникшие еще в Вене, переросли в уверенность: цесарцы обма-
нывают, вопреки обещаниям, данным царю, тайно договариваются с  турками,
а Россию хотят отстранить от участия в переговорах, Поэтому все его  по-
пытки обьединить союзников, выработать общую платформу  для  переговоров
натыкаются на их глухое сопротивление. Он жалуется царю:
   "Немцы всякие пересьыки через посредников о своих делах чинят, а  нам
едва что сказывают, от чего мы здесь  и  слепы,  и  глухи,  и  ничего  в
действо произвести не можем".
   В то же время австрийцы, пользуясь преимуществом в общении с турками,
втихомолку настраивали их против Возницына. Об этом свидетельствует  та-
кой происшедший в середине октября случай. К шатрам  московского  посла,
живописно раскинувшимся на холмах у  Дуная,  подъехала  группа  турецких
всадников.
   - Кто тут стоит? - спросили они.
   - Московский посол, - ответили люди Возницына.
   - А, тот, кто не хочет мириться?
   - Кто вам сказыл?
   - Немцы сказывали.
   - Лгут немцы, - говорят русские, - буде хотите пить или есть,  подите
в шатры.
   - Когда не хотите мириться, есть и пить у вас не хотим.
   Поразмыслив над всем, посол пишет в Москву:
   "Доношу тебе, Государь, что турки, как я вижу, во всем на посредников
положились и надежду свою иа них имеют и через них дело свое делают... А
наше дело зело трудно, потому что во всем неволя первое через  цесарцев,
а потом через посредников, и за таким поведением как что выторгуешь..."
   Как выходитъ из такого положения? И Возницын решается на смелый, хотя
и рискованный шаг - установить собственный тайный канал связи с турками.

   * * *
   Вторым послом у турок (заместителем главы делегации, как бы мы назва-
ли его сейчас) оказался грек Александр Маврокордато - переводчик и  сек-
ретарь великого визиря, а главное - давний друг-приятель Прокофия Богда-
новича еще по Константинополю, через которого и тогда все дела делались.
Важной персоной был этот грек в Оттоманской империи.  Последние  50  лет
бразды правления держали там, сменяя друг друга, великие визири из фами-
лии Кепрюлю. При них в качестве переводчиков, а по  сути  дела  -  госу-
дарственных секретарей, носивших звание "великих драгоманов", находились
два грека. И нередко на базаре в Константинополе,  когда  втихомолку,  а
когда и открыто, люди спорили, кому же на самом деле принадлежит  власть
великим визирям или великим драгоманам. Одним из  них  и  был  Александр
Маврокордато.
   Сын преуспевающего греческого купца, он получил блестящее по тем вре-
менам образование. В греческой коллегии св. Афанасия в Риме обучался ев-
ропейским языкам. В Падуе изучал медицину, в Болонье - философию, где  и
заслужил степень доктора медицины и философии.
   Вернувшись в Константинополь, Маврокордато стал профессором  риторики
в греческой школе в Фанаре и занимался врачебной практикой. Его трактаты
по кровообращению были переведены на немецкий, французский  и  испанский
языки. Он писал книги по богословию, истории, гражданскому праву.
   Но вскоре, судя по всему, жить наукой ему наскучило, и он решает  по-
пытать счастья в политике. В 1673 году Маврокордато  становится  великим
драгоманом. Вот тут-то испытал он все превратности судьбы - взлеты,  па-
дения и чуть ли не смертную казнь.
   После неудачной осады Вены в 1683 году был казнен великий визирь  Ка-
ра-Мустафа. Вместе с ним попал в немилость и Маврокордато, которого  об-
винили в том, что он якобы советовал начать  злосчастную  осаду.  Смерти
тогда он избежал только потому, что пожертвовал всем имуществом.
   Но все возвращается на круги своя в Оттоманской империи. Прошло  вре-
мя, и Маврокордато снова занял пост великого драгомана, но уже при  дру-
гом визире. В 1688 году его послали в Вену для заключения мира с Австри-
ей. Но пока шли эти переговоры, пал визирь, который ему покровительство-
вал. Маврокордато должен был разделить его судьбу, но устроил дело  так,
что оказался задержанным в Вене в качестве военнопленного. Там он  скры-
вался до тех пор, пока в Константинополе не сменилась власть и не пришел
новый визирь, благоволивший Маврокордато. Ко времени Карловицкого  конг-
ресса Маврокордато было уже 60 лет. По словам  венецианца  Рудзини,  это
был просвещенный и опытный политик, полный ума и таланта,  хороший  ора-
тор. На эти переговоры Маврокордато имел  свои  виды:  использовать  их,
чтобы подняться по иерархической лестнице и получить в княжение Молдавию
или Валахию.
   * * *
   Есть золотое правило в дипломатии: умей налаживать дружеские связи  с
разными людьми - всегда  пригодится.  Пусть  напряжены  отношения  между
странами - их представителям все равно нужно уметь сохранять добрые  от-
ношения. Уж как враждовали между собой Россия  и  Турция,  иных  русских
послов в башню сажали, а они с турецкими знакомыми и оттуда связи не те-
ряли.
   Вот и Возницын сумел использовать  старое  знакомство.  Маврокордато,
как и многие греки, которые родились и жили в Турции, сохранял  верность
православной религии. А в местечке  Карловицы  проживал  тогда  сербский
патриарх Арсений Неноевич. От него и потянулась ниточка. Позаимствовал у
него Прокофий Богданович расторопного чернеца по имени Григорий и, пере-
одев в мирские одежды, послал с письмецом к старому знакомому  в  Белго-
род. Послание это настолько яркое, что его стоит привести полностью  как
пример дипломатической переписки XVII века.
   "Изящнейший, словеснейший, благороднейший великий логофет, мой госпо-
дин и древний друг, и посол полномочный! Радуюсь аз по премногу, что, по
повелению многолетнего моего государя, случися мне  не  с  иным  с  кем,
только с изяществом вашим, другом моим драгим, соглагольствовать о делах
двух Великих Государей наших. В истине есть надежен и известен  на  бла-
гоприятствие вашего изящества Умоляю ваше изящество, поклонитесь от меня
первому послу Рейз-Эфенди, и желаю быти в приятельстве, и с ним еще  же-
лаю, прежде неже съездемся на разговоры публичные, имети бы нам  некото-
рое сношгние о некоторых делах через верных людей, о  чем  да  воспримет
прилежание и попечение ваше изящество якоже знает, и да даст ответ с сим
листоносцем:
   Прокофий Богданович Возницын".
   Передал это письмо чернец из рук в руки 10 октября, но  вернулся  без
ответа - туркам подумать нужно, дело-то серьезное затевается. Зато расс-
казал чернец о слухах, которые гуляют в турецком стане в Белгороде.  Там
считают, что будто мир дело уже решенное и турки сильно окончания  войны
желают. Хлеб там, да и здесь, дорог, а также всякая  живность  и  дрова.
Посетовал по этому поводу Прокофий Богданович. Однако же время  идет,  а
ответа от давнего знакомца все нет. Тогда Возницын другое письмо  напра-
вил, но в тот же день и ответ получил.
   После горячих заверений в дружбе хитрый Маврокордато написал:
   "О делах же, о которых изволишь напомнить, с радостью поговорить  го-
тов еще до общего съезда. Поэтому со всяческим дерзновением  изволь  мне
обо всем написать. таинства ваши сохраню и ответ дам". Другими  словами:
на тайные переговоры согласны - выкладывай карты на стол.
   Два приятеля условились также и дальше пользоваться  услугами  расто-
ропного чернеца Григория, который умел незаметно  проскользнуть  степью,
минуя союзные станы. Но основной канал связи они решили установить через
"дохтура" Посникова.
   * * *
   Итак, два доктора - философии и медицины, выпускники Падуанского уни-
верситета, встретились на берегу Дуная, чтобы поговорить  на  дипломати-
ческие темы. Разговор у них шел и  на  греческом,  и  на  латыни,  да  и
итальянским баловались. Начинать пришлось Посникову.  Так  уж  положено:
кто напросился на разговор, тот и начинает. "Сия комиссия, - стал нагне-
тать пессимизм Посников, - чаять благополучного окончинин не  воспримет"
из-за великих трудностей и себялюбивогосоревнования участников.  Поэтому
туркам и русским, осторожно намекнул он, можно бы и подумать о собствен-
ных интересах. Немцы и поляки их ссорили, лгали им, и за одно это их на-
добно проучить. Давайте, начал прощупывать почву Посников, заключим меж-
ду собой перемирие, пусть даже не на многие годы. А во  время  перемирия
через посредничество крымского хана или же через особые посольства можно
будет договориться и о вечном мире. В то же время он не советует  туркам
искать мира с немцами, венецианцами и поляками. Пусть они продолжают во-
евать с цесарцами, которые будут ослаблены выходом Москвы  из  союза.  А
царь будет содействовать туркам, мыслить, как ему отомстить немцам за их
ложь. Ну а уж если во время перемирия не удастся заключить мир  с  Моск-
вой, турки будут вольны помириться и с немцами.
   Далее Посников старается  раскрыть  туркам  причины,  почему  Австрия
стремится к миру. "Первое, скудость во всем и изнемогли и одолжили, что-
бы отдохнуть и завоеванные городы укрепить". Но главное, и здесь  Посни-
ков мастерски, в нескольких фразах, вскрывает суть полыхавших тогда меж-
дународных страстей: "Естли гишпан умрет, как уже при дверях, то  тотчас
француз за то королевство с цесарем взочнет, а посредники  англичанин  и
голанец ходатийствуют о том мире не для вас, для себя, чтобы француза не
допустить до гишпанского королевства, понеже он, то  приобрев,  всех  их
задавит".
   Маврокордато слушает внимательно, держится приветливо. Но  на  посулы
Посникова не поддается. Хитер был и сам улещать начал: туркам, мол, пос-
редники и немцы тоже "не доброхотны", и только русского царя они почита-
ют за великого и сильного монарха. Но на предложение "с другими  не  ми-
риться!" пойти не могут. Не подходит им и простое перемирие, так как уже
письменно обязались заключить мир.
   На это Возницын реагирует быстро. Уже на следующий день он снова  по-
сылает Посникова к туркам с предложением. Если они не  хотят  воевать  с
немцами, будь по их воле. Однако пусть Турция сначала заключит перемирие
с Россией сроком на год-полтора, В основу его были бы  положены  принцип
сохранения за каждой стороной захваченных  во  время  войны  территорий,
плюс ненападение друг на друга и вольная торговля. Тут  русские  впервые
приоткрыли карты и показали, что могут снять свое требование о  передаче
Керчи. Маврокордато тоже подвинулся: он согласился на  такое  перемирие,
хотя и более длительное по времени. Но для этого нужно уже сейчас  опре-
делить спорные территории - решить проблему "окружностей", как осторожно
назвал ее грек.
   Конец октября и начало ноября ушли на  вычерчивание  этих  "окружнос-
тей". Турки держались любезно, но твердо. Они  соглашались  с  принципом
"кто чем владеет". Но "окружности", выписанные ими, означали, что  русс-
ким придется оставить или даже срыть некоторые захваченные ими крспости.
Отсюда уже проглядывало, что турки пойдут на размен  Керчь  -  Азов,  но
потребуют возвращения приднепровских крепостей.  На  этом  первый  раунд
"зондажных" контактов Посников - Маврокордато прервался. Вроде бы  ни  о
чем они не договорились.
   * * *
   Говорят, что этот раунд переговоров Возницын проиграл. Ему не удалось
уговорить турок прервать переговоры с союзниками  и  продолжить  с  ними
войну. Как заметил С. М. Соловьев, хитрость московского  посла  была  уж
очень простовата. Это было бы и впрямь так, если бы Прокофий  Богданович
на этом закончил переговоры. Но ведь они только начинались,  стороны  не
спеша развертывали свои исходные позиции и  с  них  "обстреливали"  друг
друга, пытаясь выяснить, где и насколько глубоко противоположная сторона
готова идти на уступки. Как в шахматах, так и  в  дипломатии  есть  нес-
колько вариантов дебюта, рассчитанного на то, чтобы прощупать  партнера,
заставить его приоткрыть свои замыслы. Вот такой  простой  ход  е2-е4  и
сделал Возницын. Именно с этого угла, как мне кажется, нужно  посмотреть
на тайные контакты Возницына с турками. А они для будущего развития  пе-
реговоров дали многое.
   Прежде всего Прокофий Богданович мог убедиться, что и в Вене и в Кар-
ловицах он правильно оценивал тактическую линию Турции: она будет  стре-
миться заключить мир сначала с главным противником - Австрией,  а  затем
предъявлять более жесткие требования к остальным ее  союзникам.  Поэтому
курс на сепаратное соглашение между Австрией  и  Турцией  будет  пользо-
ваться приоритетом в политике обоих пкударств. Но в ходе "обстрела"  ту-
рецких позиций Возницыну удалось выяснить, что турки могут пойти на  бо-
лее или менее краткое перемирие с Россией, что они, по-видимому,  прими-
рятся с потерей Азова, но не отдадут Керчи. Поэтому  в  конце  концов  в
центре дипломатического торга на конгрессе окажется судьба  приднепровс-
ких городков. Так оно и оказалось.
   Уж если в чем и просчитался Прокофий Богданович, так это в  действен-
ности одного из своих главных аргументов. Как исстари было  заведено  на
Руси, послал он Маврокордато две пары соболей по 160  рублей  и  посулил
подарить еще несколько сороков этих драгоценных шкурок. Но  хитрый  грек
подарков не принял "и во всем отрицался".
   * * *
   Тайные контакты с турками не мешают Возницыну встречатъся и с союзны-
ми послами. Переговоры ведутся как бы на двух этажах: на первом - парад-
ном - он любезно беседует с австрийцами, венецианцами и поляками, а  на-
верху, в мезонине, тайно шепчутся Посников с Маврокордато. Это позволяет
Прокофию Богдановичу более уверенно распутывать  запутанный  австрийцами
клубок интриг накануне открытия конгресса.
   Надо сказать, что Карловицкий конгресс не был форумом для совместного
ведения переговоров, как мы сегодня представляем себе международные кон-
ференции. На нем не предусматривалось, например, проведение общих  засе-
даний, где присутствовали бы все делегации. Вместо  них  по  предложению
австрийцев каждый из союзников должен был проводить "съезды" с турками в
присутствии посредников.
   Первыми будут встречаться, конечно, цесарцы. А за ними  уже  все  ос-
тальные согласно очередности, установленной в соответствии  со  временем
вступления каждой страны в союз: кто первый с цесарцами  договор  заклю-
чил, тот и раньше и с турками о своих делах говорить будет.  Участия  же
посредников требуют турки, которые не желают разговаривать  с  глазу  на
глаз. Ухмыльнулся на это Прокофий Богданович, но возражать не стал.
   Однако австрийцы стали добиваться, чтобы русские формально представи-
ли свои мирные предложения. Съезда, мол, не будет,  пока  союзные  послы
через посредников обо всем  с  турками  не  договорятся.  Такие  домога-
тельства Возницын пресек: "Всегда на комиссиях всяк о себе сам говорит".
Но как ни хотелось Прокофию Богдановичу, а документ с мирными  предложе-
ниями выкладывать все же пришлось. Возницына понять можно. Одно дело  не
обязывающий ни к чему разговор, в котором проскальзывают  лишь  элементы
позиции, и другое дело - документ, в котором она  изложена  полностью  и
разложена по полочкам. Да еще в тот  момент,  когда  завязался  неофици-
альный контакт. Тут каждый шажок, прежде чем сделать, десять  раз  отме-
рить нужно. А то,  что  выложено  на  стол,  живет  уже  самостоятельной
жизнью. Ведь недаром говорят: что написано пером, не  вырубишь  топором.
Поэтому не любят дипломаты жестко фиксировать позиции -  потом  тебя  же
обвинятъ начнут, что на большие уступки пошел, хотя наперед знает дипло-
мат, что это всего лишь запросная позиция и долго на ней стоять нельзя.
   Но, с другой стороны, наступадт такой момент  на  переговорах,  когда
эту позицию нужно выдвигать и чаще всего в форме документа. И для  того,
чтобы активность показать, и для развития переговоров. Дело это не прос-
тое. Тут надо все предусмотреть заранее - и что на размен пустить в ходе
долгих дебатов, но не проторговаться, а прийти к финалу  с  весомым  для
страны результатом.
   Видимо, долго думал над всем этим Прокофий Богданович. По бумагам его
видно, что не сразу решился на этот шаг. Но решился и 23 октября  напра-
вил цесарскому послу Эттингену текст на латыни с  хитрой  пометкой,  что
это-де "первые статьи, которые направлены к учинению  миры".  В  нем  10
пунктов, но нигде не сказано, что предлагается - мир или перемирие.  Во-
обще нужно сказать, что даже по меркам  сегодняшнем  дня  документ  этот
составлен мастерски. Все запросные позиции выставлены,  но  сделано  это
так, что они не заклинивают развития переговоров.  А  главное,  документ
этот глубок по смыслу: содержит такие положения, которые затем на столе-
тия вперед определят направления русской внешней политики.
   Но давайте по порядку.
   Первое. В документе подтверждается, как бы мы  сказали  сейчас,  ста-
тус-кво, то есть существующее положение. "Обоим Великим  Государям,  как
Царскому Величеству Московскому, так Салтанову Величеству Турскому буду-
чи в том миру, городами, месты, землями, реками, морями, лесами и  иными
всякими угодьи, владети тем, чем ныне кто владеет". Вот  и  все,  больше
ничего не сказано. Но за этой фразой кроется, что и Азов, и  четыре  го-
родка в устье Днепра остаются в руках русских.
   Второе. В порядке возмещения ущерба за набеги татар ("шкоду  и  убыт-
ки") Турция уступает России Керчь.
   Третье. Запрещение набегов с обоих сторон - как татар, так и казаков.
В случае нарушения - наказание смертной казнью.
   Четвертое. Обмен пленниками: "Полон русской да казацкой да освободит-
ся".
   Пятое. Свобода торговли и мореплавания: туркам - до Керчи, Азова, Ки-
ева и Москвы; русским - до Кафы, Синопа, Амастрии, Константинополя и да-
лее. Внешне равенство, но по сути - выгода для России, так  как  до  той
поры Черное море для русских судов было закрыто.
   Шестое. Покровительство православным христианам и  их  святыням.  Эти
статьи появились в договоре с Турцией впервые и затем  в  той  или  иной
форме будут повторяться во всех позднейших договорах XVII и  ХIХ  веков.
Суть их в том, что Россия брала под свое покровительство  в  делах  веры
многочисленных православных подданных султана и находившиеся в его  вла-
дениях христианские святыни, включая Иерусалим.
   Поэтому значение предложенного Прокофием  Богдановичем  документа  не
столько в том, что за Россией оставлялись завоеванные в этой войне  зем-
ли, хотя, что греха таить, для Москвы тогда это было крайне важно, и  не
в том, что им было выдвинуто притязание на Керчь, а значит, и на  Черное
море. Его непреходящее значение, писал академик  М.  М.  Бопкловский,  в
постановке впервые вопроса "о протекторате России над православными под-
данными султана, т. е. принципа, который составит потом одно из крупней-
ших слагаемых в той сумме вопросов, какую впоследствии принято было  на-
зывать общим именем "восточного вопроса"".
   Как же додумался до всем этого простой дьяк, выходец из Тульской  гу-
бернии? В директивах, судя по тому, что дошло до нас, на этот счет ника-
ких указаний не было. Так что постановка евосточного вопросаэ - это лич-
ная инициатива Возницына. Конечно, он знал, что русская дипломатия испо-
кон веку покровительствовала христианам на Востоке. Он сам видел, а если
не видел, то слышал, с каким почетом принимали при дворе Алексея  Михай-
ловича духовных иерархов из Сирии, Палестины, Александрии,  Константино-
поля, Греции, Болгарии, Сербии и прочих земель. Поэтому почва  для  этой
акции Возницына была давно подготовлена.
   Узнав из разговоров с австрийцами и венецианцами, что они  собираются
включить в договоры с турками положения  о  покровительстве  христианам,
Возницын быстро сориентировался и сделал контршаг. Но Прокофий  Богдано-
вич - и это видно из его бумаг -  хорошо  понимал,  какое  принципиально
иное звучание получило бы это положение  в  русско-турецком  соглашении.
Австрийское покровительство распространялось бы на католиков - ничтожную
горстку населения огромной Турецкой империи. Русская же опека - на  мно-
гие подвластные Турции народы - болгар, греков, сербов  и  др.,  которые
исповедовали православие и для которых Россия была естественной опорой в
борьбе за национальное освобождение.
   Из своего шатра в Карловицах Возницын пытается  прощупать  настроения
единоверных балканских славян. Ему представляется - и об этом он  докла-
дывает царю, - что славяне настроены враждебно к угнетателям-туркам, что
они поддержат русских в войне с Оттоманской империей  и  эти  настроения
открывают широкие перспективы для русской политики. "Естли бы  дойти  до
Дуная, - пишет Прокофий Богданович в Москву, - не  токмо  тысячи,  но  и
тьмы нашего народа и языка, и веры, и все миру не желают".

   ГЛАВА 8. НУЖНА ЛИ БОРОДА ДИПЛОМАТУ

   Теперь самое трудное. До сих пор можно было придерживаться  дневников
самом Возницына, в которых он довольно скрупулезно  записывал  все,  что
произошло в Карловицах, вперемежку со своими оценками  и  соображениями.
Настал, однако, момент на короткое время оторваться от  этих  записей  и
попытаться - на их же основе представить себе другую, черновую, если хо-
тите, часть его деятельности: то, нщ чем он не мог не размышлять долгими
бессонными ночами, но о чем он, конечно же, не писал в Москву.
   Испокон веку каждый, кто отправлялся за рубеж с дипломатической  мис-
сией, как только пересекал границу, начинал мучиться вопросом: а что там
дома? Директивы-то директивами, но что варится там, в теремах  за  Крем-
левской стеной, на дипломатической кухне?  Каких  поворотов  в  политике
следует ожидать, чтобы не получилосьтак, что посол московский  в  старую
дуду дудит, а из белокаменной уже новая музыка разносится, а его, посла,
никто и не предупредит.
   Чего греха таить, сколько раз случалось, что в  иностранных  столицах
эту музыку раньше улавливали и над ним же, послом, насмехались -  пусть,
мол, покрутится.
   И в век телеграфа такие мысли порой мозг сверлят. А что говорить  про
век XVII, когда и спрашивать-то бесполезно до Москвй из иной  столицы  и
за месяц недоскачешь, да столько же назад. Пока курьер  обернется,  гля-
дишь, новая мелодия зазвучала... Это не только к московским послам отно-
сится. И австрийцы, и французы, и англичане все время  на  свои  столицы
оглядывались, чтобы, не дай Бог, петуха не пустить.
   Правда, царь Петр строго велел информировать своих послов о том,  что
готовит Москва. Случай такой вышел. Во время осады Азова непонятно поче-
му задержались и приехали только в разгар  штурма  нанятые  за  границей
специалисты по осаде крепостей. Нужно было под крепостные стены  подкопы
вести, мины закладывать, а инженеров нет. Из-за этого  мном  солдат  зря
положили. Петр тогда сильно сердился и велел расследовать,  почему  про-
машка вышла с приездом иностранцев. Оказалось  -  переосторожничал  дьяк
Емельян Украинцев. Боясь утечки информации, посчитал опасным осведомлять
о планах азовской кампании русского посланника в Вене. А  тот,  не  зная
сроков, не поспешил с отправкой специалистов.
   В письме к Андрею Виниусу царь возмущался: "В  своем  ли  уме  дьяк!"
Посланнику доверены высшие государственные тайны,  а  то,  что  известно
всем, от него скрывают. Царь приказал Украинцеву подробно  информировать
послов. "А что он не напишет на бумаге, то я допишу ему на спине".
   Хорошо сказал Петр. Но знал Прокофий Богданович, что царь сам  указа-
ний не пишет. А пока до дьяка дойдет, он порой такую диспозицию  учинит,
что и рад не будешь ее получить: вроде как стой здесь - беги туда. И та-
кое бывало. Но это еще полбеды - хуже нет неизвестности.
   Поэтому каждую весточку, каждый слух из далекой  Москвы  жадно  ловил
Прокофий Богданович, голову ломал, гадая, что бы они значили и  как  ему
дальше вести дело, что подправить и куда повернуть.
   Читатель помнит, наверное, что оставили мы Прокофия Богдановича в за-
несенном снегом шатре на берегу Дуная, терпящим стужу и нужду,  отрезан-
ным от всего мира. Казалось бы, ну какие весточки, какие слухи могли до-
ходить до него в этот глухой угол ничейной земли на краю Европы?  А  вот
доходили. Прокофий Богданович и это устроил.
   * * *
   Нужно сказать, что Вена в те времена была одним из центров  европейс-
кой политики, а потому буквально кишела дипломатами. Не только европейс-
кие короли, но и каждый немецкий курфюрст,  герцог,  рейхсграф,  вольные
города и даже монастыри имели при венском дворе  своих  послов.  Венские
придворные исчислялись десятками тысяч. На блистательных балах  и  прие-
мах, на завтраках и обедах эта армия сановников пережевывала не  столько
изысканную пищу, сколько политические сплетни и дипломатические новости.
Отсюда, нередко прямо с балов и обедов, полупьяные курьеры развозили эти
слухи по европейским столицам,
   Еще будучи в Вене, Прокофий Богданович все это подметил  и  в  глухую
карловицкую дыру собственный канал информации наладил. Подьячий  Михайло
Волков, оставленный Возницыным в Вене сторожить посольский двор, оказал-
ся расторопным малым. Он регулярно, два раза в неделю, посылал  Прокофию
Богдановичу на берег Дуная австрийские газеты - куранты, а главное - ин-
формацию о политических новостях, обсуждавшихся в дипломатических  сало-
нах Вены.
   Так что не был отрезан от жизни Прокофий Богданович. И даже в  забро-
шенных на край света Карловицах держал в руках скользкие  ниточки  евро-
пейской политики.
   Но из всего потока информации особо выделял все, что было  связано  с
Москвой. По крупинкам собирал самые разнообразные сведения, порой и про-
тиворечивые, пытаясь, как из мозаики, составить цельную картину московс-
кой политики.
   Вена и для такой аналитической работы была самым  подходящим  местом.
Не только потому, что Вена с Россией отношения поддерживала, а во  двор-
цах венских нередко шушукались, пересказывая  депеши,  которые  слал  из
Москвы венский посол Гвариент. Было и другое, может быть, еще более важ-
ное, с точки зрения Прокофия Богдановича.
   Через Вену тогда пролегал путь, по  которому  десятки  молодых  людей
ехали из Москвы на Запад обучаться математике, естествознанию и морепла-
ванию. Навстречу им двигались сотни офицеров, кораблестроителей, морехо-
дов, фабричных и иных мастеров. И каждый что-либо интересное да  скажет.
Из этого потока и удил Прокофий Богданович нужные ему сведения - сначала
сам, когда был в Вене, а затем через Волкова.
   Но самыми интересными были, конечно же, встречи с  русскими  гонцами,
которые раз, а то и два раза в месяц привозили Возницыну из Москвы  поч-
ту. Радушно встречал промерзших и усталых курьеров Прокофий  Богданович.
Жарко топил печь, стол уставлял всякой снедью, не скупился, а главное  -
подливал, что покрепче. А уж потом расспрашивал дотошно, с пристрастием,
почти что пытал, только ласкою - как могут делать только те,  кто  живет
на чужбине, а помыслами дома: в Твери, Туле, Воронеже, и, уж конечно,  в
шумной, грязной, но до боли родной Москве. Ведь что русский  человек  за
границей - от тепла и ласки, да от выпитого размякнет и станет рассказы-
вать хоть и мало знакомому, но своему соотечественнику, тем более послу,
все, что знает. А знали курьеры хоть мало, да слышали много, о чем в те-
ремах, да на площадях и еще в корчмах на  бесконечных  трактах  говорили
люди. Все это слухи, конечно, но и их  знать  надо  -  они  "направления
умов" показывают.
   А слухи из Москвы ползли темные, непонятные, а то и вовсе страшные.
   * * *
   С восходом солнца 26 августа 1698 г. по Москве прошел слух: царь вер-
нулся. Он прибыл в белокаменную накануне вечером, никого не предупредив.
В Кремль не заезжал, но, проводив Лефорта, оказался в Немецкой слободе и
поспешил к Анне Монс. Крепка, значит, была любовь -  и  полуторагодичная
разлука не повлияла. А после укатил в Преображенское отсыпаться.
   С утра, по мере того как молва о его приезде катилась по  Москве  все
дальше и дальше, в Преображенское стали съезжаться бояре и дворяне, что-
бы приветствовать царя с возвращением, показать ему свою любовь  и  пре-
данность. Вопреки обычаям, вход во дворец в это утро был открыт всякому.
   Петр, по свидетельству очевидцев, которое дошло и до  Вены,  выглядел
довольным. Едва ли он притворялся, скрывая свои истинные чувства,  да  и
не в обычае Петра было в чем-либо себя стеснять. Он, видимо,  и  вправду
был рад, что вернулся домой после долгого и муторного путешествия...
   По старой московской традиции бояре попадали на колени, но Петр  стал
их поднимать, обнимать и целовать, как близких  друзей.  Слезы  умиления
застилали глаза. Но что это? Неожиданно и непонятно откуда Петр выхваты-
вает огромные ножницы, какими пользуются цирюльники, и режет боярам  бо-
роды, Первой жертвой стал застывший от изумления боярин Шеин -  тот  са-
мый, который совсем недавно разгромил восставших стрельцов под Новым Ие-
русалимом. За ним -  князь  Ромодановский,  преданность  которого  Петру
сравнивали с собачьей. Одна за другой падали на пол боярские  бороды,  и
вскоре в зале не осталось никого, кто мог бы ернически ткнуть пальцем  в
мерзко омленное лицо другого. Вокруг были новые незнакомые лица с  тлыми
красными щеками, мокрыми губами, отвислыми подбородками. Тьфу, срам  ка-
кой!
   И после этого, где бы ни появлялся Петр - на балу или на ужине,  все,
кто был с бородами, уходили безбородыми. Неделю спустя после возвращения
на балу у боярина Шеина он приказал придворному шуту Якову Тургеневу ис-
полнять роль брадобрея, и тот бегал по зале с  острой  бритвой,  кромсая
налево и направо ненавистные бороды. Ох и тяжко пришлось их  владельцам:
бороды были длинными и густыми, а брили их по-сухому и наспех, вместе  с
кожей и мясом. Но никто не осмеливался протестовать Петр больно драл  за
уши тех, кто пробовал выказать недовольство.
   Не поверил было Прокофий Богданович этим гнусным слухам. Но  нет,  по
всем линиям сходилось - бреют бороды всем, кроме попов и крестьян. И уже
потом, ночью, обдумывая услышанное, ежился Возницын, дрожащей рукой ощу-
пывал свою холеную роскошную бороду: ну как же без нее? Ведь для каждого
православного борода - это символ веры и самоуважения. Она от Бога.  Бо-
роду носили пророки, апостолы, да и сам Иисус Христос. Еще Иван  Грозный
говаривал, что бритье бороды есть грех, который не смоет кровь всех  ве-
ликомучеников. Раньше священники на Руси отказывали в благословении без-
бородому. Правда, молодежь над бородой посмеивается, но патриарх  Адриан
совсем недавно возвестил, что Бог создал человека бородатым: только коты
и псы не имеют ее. Как же теперь быть?
   Или вот другое, что тоже трудно укладывалось в голове. Еще кромсались
бороды, а по Москве уже слух пополз: царь ополчился на русскую одежду.
   Сопровождая царя за границей, видел Возницын, что эта одежда Петру не
нравится. Работать в ней нельзя мешает, по улице  не  пройдешь  -  народ
глаза пялит, пальцами тычет, как на чудище  заморское.  Поэтому  царь  в
простом немецком платье ходил, и, глядя на него,  Петровы  люди  так  же
поступали. Даже великий посол  Федор  Головин,  живя  в  Амстердаме,  не
только к устрицам пристрастился, но и облачился во французский камзол.
   Рассказывают, что князь Ромодановский этому не поверил. Оглядел  себя
в зеркале: все чин чином, как и положено -  вышитая  рубаха,  широченные
порты, заправленные в красные сапоги с загнутыми вверх носками, и кафтан
до полу с прямым стоячим воротом и длинными широкими рукавами. Не  верю,
сказал он, что Головин такая безмозглая задница, чтобы пренебречь  одеж-
дой своего народа. Но когда Петр постановил, что на официальную  встречу
Великого посольства будут  допущены  только  те,  кто  наденет  западное
платье, Ромодановский, как миленький, явился в куцем кафтанишке.
   А дальше был уже знакомый оборот. Неожиданно в разгар пира  на  ново-
селье у Лефорта царь выхватил здоровенные ножницы и давай кромсать рука-
ва боярских кафтанов, ласково приговаривая: глядите сами, это -  помеха,
везде надо ждать какого-нибудь приключения: то разобьсшь стекло,  то  по
небрежности попадешь в похлебку. Никто не посмел не то  что  перечить  -
слово сказать, хотя и  наливались  кровью  шеи  не  привыкших  к  такому
обрчщснию бояр. В январе под гром барабанов было объявлено на  площадях,
что боярам и служилым людям как в Москве, так и в провинции положено но-
сить кафтаны немецкого или венгерского покроя.
   Правда, те же курьеры рассказывали, что порядки эти только  в  Москве
держатся. Ну еще в больших городах. Но, покидая столицу, бояре и  служи-
лые люди у себя в имениях мало заботятся о  соблюдении  царских  указов.
Поэтому новые порядки только в Москве утвердились, а вся страна как  жи-
ла, так и живет.
   Долго качал потом головой Прокофий Богданович, обдумывая  беспокойные
разговоры. Ну зачем все это? За что мучают православных?
   Нет, он не роптал, а пытался постичь, что же происходит. Ну взять хо-
тя бы платье. Конечно, в старинной одежде работать неудобно. Это правда.
Но ведь она для нашего климата в самый раз. Когда мороз грянет, как  хо-
рошо, если шуба до пят и воротник уши прикрывает,  а  борода  щеки.  Вот
немцы и скачут в своих коротких кафтанчиках, стуча коленками,  чтобы  не
замерзнуть.
   Да суть-то и не в одежде или бороде. Бог с ними проживем и  без  них.
Но почему такое ожесточение? Не потому ли так яростно ополчился  на  них
Петр, что они представляют весь тот уклад жизни, который он хочет  изме-
нить, сломать, переделать. Пусть неясно пока, что ломать, а что строить,
зато ясно будет, кто готов идти с Петром, а кто против  и  кто  в  кусты
прячется. Никак царь команду себе набирает,  сторонников  и  противников
метит.
   Взять хотя бы ем пьяные забавы. В тот век в Европе пили много и  неп-
ристойно. Попивали и в России, но с оглядкой и больше по праздникам. Од-
нако  среди  других  нововведенйй  царь  принес  какое-то   разухабистое
пьянство. Срамные вещи рассказывались о пьяных коллегиях или  сумасброд-
нейшем, всешутейшем и всепьянейшем соборе. Ритуал его скрупулезно разра-
ботал сам царь. По его приказу запирались все двери, чтобы никто не сбе-
жал, и нещадное пьянство продолжалось по нескольку дней кряду. Значит, и
через это надо пройти.
   * * *
   Но куда более важной, хотя она и не вызывала такого шума и  кривотол-
ков, была начавшаяся переделка государственного механизма,  которая  все
явственней проглядывала из разрозненных Петровых действий.
   Уже на второй день после прибытия в Москву Петр устроил  смотр  своим
любимым потешным полкам - Преображенскому и Семеновскому. Не понравились
ему солдаты; по сравнению с  иностранными  выглядели  неуклюжими,  плохо
обученными, отсталыми. Начал было им сам упражнения  показыватъ,  бился,
бился - из сил выбился, махнул рукой и поехал недовольный к Лефорту обе-
дать.
   Но дела так не оставил: затеял перетряску всей военной  машины  госу-
дарства. Новая, регулярная армия иноземного строя, оснащенная новым ору-
жием и боеприпасами, сменит старую стрелецкую  вольницу,  кормившуюся  в
московских слободах.
   И точно, летом следующего года, возвращаясь в Москву, получит  Проко-
фий Богданович известие: царь издал указ о роспуске всех стрелецких пол-
ков. Как так, изумится он, кто же Россию-то  защищать  будет?  Ведь  ху-
до-бедно, но это 20 полков. А что остается? Два потешных полка -  Преоб-
раженский и Семеновский, да два полка нового строя - Гордона и  Лефорта.
А граница - вон какая... С Турцией, правда, перемирие, но ведь оно  шат-
кое. Тем более Европа к большой войне готовится. Польша  неспокойна.  На
Севере набирает силы молодой шведский король.
   Конечно, стрельцы к серьезной войне не способны. Азов показал. И  как
ответ на эти сомнения - указ 19 ноября о формировании 30 полков регуляр-
ной армии путем призыва "даточных", то есть рекрутов,  от  определенного
числа дворов. Село Преображенское - вот памятники-то  где  воздвигать  -
становится центром формирования русской армии. Теперь бы только  успеть,
чтобы не остаться безоружным, если война грянет.
   И спешили. Военная реформа становилась как бы пружиной всей  преобра-
зовательной деятельности Петра. Со всех уголков страны в Воронеж сгонял-
ся народ строить флот - явление для России совершенно новое. Там, на во-
ронежских верфях, закладывались не только  остовы  кораблей  российского
флота, но и основные направления ее внешней  политики  на  два  столетия
вперед.
   А после воинской реформы Петра, судя по всему, больше беспокоили дела
промышленности и торговли. И здесь он, говоря современным языком,  зама-
хивается на создание новых, самых современных отраслей промышленности.
   Издавна Россия покупала оружие в Голландии, а  железо  в  Швеции.  Но
разъезжая за границей, Петр понял: полагаться нужно только  на  себя.  К
тому же приготовления к войне за испанское наследство  сильно  взвинтили
цены на железо, оружие и другие военные материалы. Значит, и здесь  надо
поспешать, чтобы прочно стать на собственные ноги.
   За считанные годы Петр строит на Урале  металлургические  заводы.  По
всей стране создаются государственные фабрики  по  производству  пороха,
оружия, сукна, канатов, парусных тканей, кожи и др. 40 таких фабрик ста-
ли прообразом мануфактур следующего века, костяком нарождавшейся русской
промышленности.
   * * *
   Все это, в общем, хорошо известно. Неясно другое осознал ли  Петр  во
время своего заграничного путешествия, что развитию экономики и техноло-
гии Запад обязан прежде всего раскрепощению человеческого разума. Скорее
всего, нет, Но если и осознал, то не  принял,  Ренессанс  и  Реформация,
создавшие в Европе ту питательную среду, в которой развивались  наука  и
культура, давшие миру новую промышленно-экономическую  формацию,  России
практически не коснулись.
   То же и с отношением к человеку. Видел Петр, что в протестантской Ев-
ропе права человека начинают закрепляться в конституциях  или  биллях  о
правах. Но в Россию он вернулся вовсе не с намерением разделить власть с
народом или его частью. Наоборот, Петр был убежден, что лично он призван
стать движущей силой, мотором грядущих перемен. Не столько  образованием
и убеждением, сколько силой, а где надо, и кнутом  погонит  он  отсталую
нацию к прогрессу.
   Поэтому проводимые им государственные реформы  носили  прагматический
характер. Военная реформа, создание промышленности  неминуемо  требовали
от безалаберных московских приказов такого ускорения  и  продуктивности,
какие были им, конечно же, не под силу - ни по своей  структуре,  ни  по
людскому составу. И Петр начал постепенное преобразование управленческо-
го аппарата. Затрещали архаичные устои старых приказов, полетели с наси-
женных десятилетиями мест приказные.
   А кем заменить их? Нужны были исполнители энергичные и дело  знающие.
От общества Петр ждал поддержки своих преобразований, понимания их  сути
и целей. По этой причине он начинает заботиться о  распространении  зна-
ний, заведении общеобразовательных и  профессионально-технических  школ,
издает куранты.
   Петр хочет пробудить дремлющую Россию. Но, вводя гласность и выборное
городское самоуправление, он не столько заботится о свободе и  просвеще-
нии, сколько хочет подправить фискальную* систему так, чтобы  налоги  не
оседали в бездонных карманах изворовавшихся воевод, а  потекли  в  госу-
дарственную казну. 30 января 1699 г. издается указ, который предоставля-
ет право торгово-промышленному люду столицы и  некоторых  городов  из-за
убытков, которые они терпят от воевод, избирать из своей среды  бурмист-
ров - "добрых и привдивых людей". Они ведали бы не только казенными сбо-
рами денег, но и судными, гражданскими и торговыми делами.
   Но нелегко пробуждалась Россия. Из 70 городов только 11 приняли новые
уложения. Остальные ответили, что выбрать в бурмистры им некого, а неко-
торые еще и добавили, что довольны своими "правдивыми" воеводами.
   Но и Петр от своего не отступился - взял и сделал  городское  самоуп-
равление обязательным. Теперь в Бурмистрову палату, как в  кассу,  будут
поступать налоги с российских городов. Отсюда их легко брать и использо-
вать по его, Петрову, усмотрению, в основном на подготовку к войне.
   Он вообще слыл правителем, который раз что задумает, то непременно  и
сделает - не пожалеет ни сил, ни средств, ни даже жизней. Поэтому  любое
сопротивление ломал сурово и непреклонно, как просек в чащобе  проклады-
вал. Да еще и приговаривал: "Хотя что добро и надобно, а новое дело,  то
наши люди без принуждения не сделают". И принуждал, да  так,  что  кости
трещали. Это знал Прокофий Богданович, При  постройке  гавани  Таганрога
для своего черноморского флота царь  десятки  тысяч  людей  положил,  но
построил.
   * * *
   Не мог не видеть Прокофий Богданович, что нововведения Петра с первых
же дней раскололи Россию пополам. Одни считали его деяния великим  злом,
а другие - великим благом.
   Многие русские люди (и не только из окружения Петра, которых он  про-
тащил за собой по загранице, но даже из простонародья) понимали, что об-
новление России нельзя было отдать постепенной и размеренной работе вре-
мени: слишком много его уже было упущено. Поэтому обновление нужно  тол-
кать вперед натужно, что есть силы. И такие усилия Петра встречали у них
поддержку.
   Но доходило до Прокофия Богдановича и другое: необычайное, можно ска-
зать, враждебное сопротивление Петровым  нововведениям.  Каскад  реформ,
обрушившихся на Россию, ошеломил современников, привыкших к размеренной,
тихой жизни, к кичливому самодовольству - у нас-де порядки от Бога,  от-
цами и дедами освящены. И хотя из каждой прорехи проглядывали отсталость
и разгильдяйство, а в теремах, не таясь, хвастали друг перед другом всем
привозным, заграничным, которое явнобылосделанолучше, чем  свое,  домаш-
нее, менять жизненный уклад не хотели - на наш век, мол, хватит.
   Поэтому и сопротивление реформам было  скрытым.  Их  взахлеб  хвалили
вслух, так чтобы мог услышать царь, а потом просто не выполняли.  Отсюда
облик Петровых реформ - это быстрое, почти молниеносное решение  и  мед-
ленное, на замот, исполнение. Как выразился один из современников Проко-
фия Богдановича: "Трудится великий монарх, да ничего не успевает, помощ-
ников у него мало; он на гору сам-десять тянет, а под гору миллионы  тя-
нут: как же его дело скоро будет?"
   Хуже всего, что народ не понимал смысла и целей Петровых  реформ.  По
словам такого тонкого знатока русской истории, как В. О. Ключевский,  во
время преобразовательной работы Петра народ оставался в тягостном недоу-
мении - что же такое делается на Руси?  Нововведения  оборачивались  для
него принудительным трудом, ломкой освященных временем обычаев и верова-
ний. И неудивительно, что реформы с самого начала вызвали глухое  проти-
водействие основной массы народа.
   Той осенью и зимой Россия впервые почувствовала тяжесть Петровой дес-
ницы. Может быть, вначале его действия выглядели как  разрозненные,  су-
масбродные и не связанные между собой какой-либо единой мыслью и планом,
а порой даже и как шалость державного монарха - что ж, ему было всего 26
лет. Но очень скоро стало очевидно, что все дела его: обрезание бород  и
рукавов, изменение календаря  и  денег,  пострижение  царицы  и  издева-
тельство над древними ритуалами,  создание  полков  иноземного  строя  и
постройка флота в Воронеже и, наконец, начавшаяся ломка приказов и  вве-
дение городского самоуправления - четко выстраиваются в одну линию,  ко-
торую можно обозначить как "борьба со старым, обновление и приведение  в
движение огромной  страны,  застывшей  в  сонном  покое  инерции  и  до-
вольства".

   ГЛАВА 9. ПЕРВЫЕ ПОДВИЖКИ

   За дипломатическими хлопотами не заметил Прокофий Богданович, как зи-
ма к Карловицам подступила.
   "Здесь стоит стужа великая, и дожди, и  грязь  большая,  в  прошедших
днях были бури и ветры великие, которыми не единократно  наметы  иаши  и
палатки посорвало, и деревья переломало, и  многие  передрало;  а  потом
пришел снег и стужа, а дров взять негде и обогреться нечем... Не  стерпя
той нужи, польский посол уехал в Петр-Варадын. Только  я  до  совершения
дела, при помощи Божей, с своего стану никуда не  пойду  и  дела  своего
смотрити буду".
   Зима и туркам гонор поубавила. Даже строптивый Маврокордато  приказал
с посыльным передать Возницыну, что студено. Понял, отлично понял Проко-
фий Богданович, на что намекает хитрый грек, и тотчас послал ему в пода-
рок кафтан свой малинового сукна, подбитый мехом чернобурой лисы, "с на-
шивкою турскою и пуговицами обнизанными". Однако шубы собольей  не  пос-
лал: "Ведаю, что н примет". А вот вин разных, икры паюсной, спинок осет-
ровых и белужьих послал с чернецом Григорием вдосталь.
   Посредников тоже не забыл. С простотой необыкновенной, но,  очевидно,
характерной для того далекого времени  Прокофий  Богданович  скрупулезно
запишет: "Я не для дела, но для любви их к себе и для нынешнего  зимнего
времени, челом бью им по шубе собольей..." Глядишъ, и  переговоры  легче
пойдут.
   Встреча с турецкими послами и вправду должна была состояться  со  дня
на день. Для таких встреч на берегу Дуная уже специальный дом построили.
Хоть и не дворец, но весьма достойное сооружение - два этажа, окон  мно-
го. Внизу большая зала для заседаний, по бокам ее две комнаты для каждой
из участвующих в переговорах делегаций, а позади комната  для  посредни-
ков*. Хорошо придумано. Говорят, сам Маврокордато подсказал, как делать,
чтобы споров из-за рассадки избежать.
   * * *
   Первая встреча Возницына с турецкими послами Рами-Магометом и  Мавро-
кордато состоялась 9 ноября. Началась она несколько необычно для  ревни-
телей протокола. То ли посредники с турками время не рассчитали,  то  ли
Возницын нарочно задержался, только партнеры  по  переговорам  встречали
его стоя. Надо полагать, это было впечатляющее зрелище. Большой и  груз-
ный, в длинном до пят кафтане, опушенном серыми соболями,  и  в  высокой
шапке с диковинным украшением из хороших алмазов, он не вошел, з вплыл в
залу. На шее у него было шесть или семь ожерелий из драгоценных  камней.
От перстней на пальцах также исходило сияние. Что и говорить, умел форсу
напустить Прокофий Богданович. Наверное, тишина стояла,  когда  следовал
он к своему месту, а "по поздравлении" сели все вдруг. Напротив Возницы-
на на скамье разместились оба турецких посла, по правую руку  английский
посол лорд Пэджет, по левую - голландский посол Яков Колиер. Для  толма-
чества  был  взят  вездесущий  "дохтур"  Посников,  а  записывал  беседу
подьячий Михаил Родостамов.
   После общих вступительных слов с обязательным  перечислением  титулов
государей перешли к делу. Возницын сразу же взял быка за рога и заявил о
готовности положить в основание будущего мира принцип сохранения за каж-
дой стороной завоеванных земель - кто чем владеет. "И было о том, - док-
ладывает Прокофий Богданович в Москву, - больше часа спору".
   Дело в том, что турки, известные как упорные и стойкие переговорщики,
прибегли к хитрому маневру. Не отрицая предложенного Возницыным  принци-
па, они как бы обошли его и стали говорить о "приращениях",  то  есть  о
возвращении Турции земель, которые отвоевали у них русские. Но  Возницын
твердо стоял на своем: дескать, слышать ни о чем не хочу, пока тот прин-
цип не будет положен в основу мирного договора.
   Делать нечего, турецкие послы,  посовещавшись,  заявили,  что  готовы
принять тот "фундамент", лишь бы он только их выслушал. Забавно выглядит
запись, оставленная Возницыным: "И великий полномочный посол  на  то  им
позволил".
   Однако дело этим не кончилось, оно только начиналось. "Турские  послы
почали такую гисторию править, - не без иронии замечает Прокофий  Богда-
нович, - от зачала света и до сего дня".
   А суть этой "гистории" состояла в том, что 50 лет тому назад, в  1637
году, казаки захватили Азов, но дед Петра, Михаил Федорович, повелел  им
оставить крепость, дабы не нарушать дружбы между Турцией и Россией. Это,
считают турки, создает прецедент и для нынешних переговоров.
   Но Прокофий Богданович, пропустив все это мимо ушей, спрашивает, есть
ли у них еще что сказать. Тогда турки  поднимают  вопрос  о  возвращении
лриднепровских городков Казы-Керменя, Таваня и других. Но Возницын, гла-
зом не моргнув, гнет своюлинию: еще что есть? Турки в некотором  замеша-
тельстве говорят, что о других делах будут говорить, когда  получат  от-
вет.
   Вот тут-то Прокофий Богданович и выдает им, как говорится, на  полную
катушку: ни об Азове, ни о приднепровских городах и  помыслу  у  них  не
должно быть. А за все неправды и разорения, учиненные  татарским  ханом,
русским должна быть безоговорочно уступлена Керчь.
   "И тогда турские послы то услышали, в  великое  изумление  пришли,  и
вдруг во образе своем переменились и друг на друга погля.дя  так  красны
стри, что болши того не возможно быть, и, немало время молчав и с  собою
шептав, говорили, что они того не чаяли".
   Этот город, по их словам, "держит врита всего Черного моря и Крымско-
го острова, и град тот великой и не обмылился (обмолвился) ли он в имени
и в ином в чем". Но Прокофий Богданович  невозмутимо  отвечает,  что  не
"обмылился", так как ночевал в этом городе четыре недели  и  "знает  его
без обмылки...". И "турские послы", "оставя все  дела,  говорили  все  о
Керчи, и было того часа с два".
   * * *



 

<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [2]