И Александр снова равнодушно уставился  в  окно.  Советники  смущенно
молчали. Он всегда тремя словами умел доказать им, как они  тупоголовы.  И
это отнюдь не льстило их самолюбию.
     - А стоит ли добираться до этой проклятой Киресхаты?  -  нерешительно
начал пэон Аминта. - Не хватит ли с нас походов по чужой земле? Не пора ли
вернуться домой? Воины моего отряда не хотят больше сражаться.
     Легкой пехоте пэонов доставалось в битвах больше всех. Неудивительно,
что она устала. Александр побагровел от гнева, но взял себя в  руки.  Пока
еще, до лучших времен, следовало отдавать дань македонским обычаям.  А  по
ним гетайры стоят на одном уровне с царем.
     - Воины твоего отряда, Аминта, - сказал повелитель сдержанно, - будут
делать не то, что они хотят, а то, что хочу я.
     Наступила гнетущая тишина. Все чувствовали себя униженными и  глубоко
оскорбленными. Но ни у кого не хватило смелости возразить  царю.  И  вдруг
самонадеянный Клит сорвался с места.
     - Почему? - Он замахал кулаками. - Почему мы  должны  поступать  так,
как хочешь ты, а не наоборот? Ведь нас много, а ты  один.  Если  ты  надел
варварскую одежду и вообразил себя властелином азиатов, то мы-то  остались
македонцами! А македонцам опротивело ползать на коленях перед  тобой,  как
это делают персы, перешедшие на твою сторону. Ты хочешь идти на Киресхату?
Иди один! Мы отправляемся домой!
     - Домой! - подхватил Кайнос.
     - Домой! - повторил Аминта.
     - Домой! - завопили все.
     Гетайры гремели доспехами, били в ладоши, свистели, визжали, мяукали.
Крик "домой"  вырвался  через  окна  зала  во  двор.  Удивленные  согдийцы
задирали головы, пытаясь определить, отчего расшумелись юнаны.
     В  глазах  Александра  потемнело.  От  внезапного  приступа   ярости,
вызванной  наглым  поведением  советников,  царь,  казалось,  ослеп.  Лица
"товарищей царя" расплывались перед ним бледными пятнами.  Дрожащей  рукой
Александр нащупал пику, крепко - не оторвешь - стиснул древко и поднялся.
     - Ты хочешь  домой,  Клит?  -  сказал  он,  скрежеща  зубами.  -  Так
отправляйся!
     Глаза его на миг прояснились. Не успел Клит отскочить в сторону,  как
пика со страшной силой пропорола его живот и пронзила насквозь.  Советники
замерли, как идолы, установленные в нишах зала.
     Гоните  всех!  -  взревел  царь,   сверкнув   зелеными   глазами   на
телохранителей. -  Поднимайте  войско!  Убивайте  на  месте  всякого,  кто
ослушается! Живо!
     Фердикка  и  другие  телохранители  выдернули  из  ножен  махайры   и
бросились на военачальников. Зал разом опустел. Возле  Александра  остался
вечно улыбающийся Птолемайос Лаг.
     - Вели убрать и бросить на свалку, - Александр кивнул на тело  Клита.
- Передай Спитамену: мы идем на Киресхату, чтобы уничтожить  закрепившихся
там персов. Извести его: я оставлю в Мараканде отряд... э...  недомогающих
воинов. Скажи еще, что такой  великий  человек,  как  Искендер,  не  может
вернуться домой, не достигнув места, до которого добирался какой-то иранец
Кир. Ясно?
     - Да Александр.
     - Подай мое походное снаряжение!
     - Сейчас.
     - Но тут Фердикка доложил:
     - К тебе грек.
     - Откуда?
     - Из милетцев, переселившихся сюда при Ксерксе.
     - А-а! - протянул сын Филиппа зловеще. - Зови его сюда!
     Вошел  благообразный,  седобородый,  высокой  эллин  в  полугреческой
одежде.
     - О великий царь! - Он поклонился  низко,  по-согдийски.  -  Радуйся.
Сумею ли я поведать о том восторге, с которым мы ждали  тебя?  Наше  племя
нижайше просит повелителя мира отведать хлеб и воду Юнана.
     - Хлеб и воду? Ты скажи: вы из выселенных карийцев?
     - Да, царь.
     - Вы сражались против меня при Гавгамелах?
     - Помимо своей воли, царь.
     - Помимо своей воли? Хорошо, я отведаю твой хлеб и воду.  Далеко  ваш
город?
     - Недалеко, царь, - пробормотал старик. От резких слов Александра ему
стало не по себе.
     - Мы заедем туда.
     - Премного благодарен, славный царь!
     Эй, Мараканда, город сбывающихся надежд! Эй вы, старейшины,  беспечно
дремлющие  в  темных  дворцах!  Эй,  жрецы,  бормочущие   заклинания   над
неугасимым огнем в закопченных храмах! И  вы,  воины,  мерно  шагающие  на
городских  стенах  и  считающие  звезды  на  черном  небе!  И  вы,  купцы,
перебирающие  в  ночной  тишине  золото  и  алмазы!  И  вы,  ремесленники,
отдыхающие после дневного труда! Эй, Мараканда!
     Ты погружена в сон и не знаешь, что здесь в крутой башне под плоскими
крышами твоих домов, я не смыкаю глаз  до  поздней  ночи.  Я,  Спантамано,
потомок Сиавахша, мысленно говорю тебе: если бы половина радости, поющей в
моем сердце, перешла бы в сердца твоих жителей, ты не безмолвствовала  бы,
как сейчас, Мараканда! Тысячи факелов озарили бы стены твоих  дворцов,  на
перекрестках пылали бы веселые костры и прекрасные девушки плясали  бы  на
твоих площадях.
     Кто в Согдиане счастливей Спантамано? О Мараканда, город  сбывающихся
надежд! Пришел конец унижениям, которые я испытывал с детских лет. Никогда
уже не повторятся косые взгляды, ядовитые усмешки, обидные намеки и прямые
оскорбления, которые мне отравили юность. Как семуг, воспарил я над твоими
древними башнями, город Двуглавых Птиц. Не зачах  род  Сиавахша,  проросло
его семя для новой славы. О  предки,  скитающиеся  во  мраке!  Пусть  ваши
печальные лица озарятся  на  мгновение  радостной  улыбкой  -  имя  вашего
потомка Спантамано звучит ныне в устах всякого живущего.
     Кто во всей Согдиане сегодня счастливей  Спантамано?  Вот  я  сижу  у
широкого окна, и первая женщина Согдианы, богиня, достойная рода Сиавахша,
склонила голову свою на мои колени. Я слышу ее взволнованное дыхание.  Она
покрывает мою руку поцелуями. Око доброго бога Охрамазды остановило на нас
лучезарный взор, и  голубой  туман  обволакивает  нас  мягкой  пеленой,  и
грезится нам, будто  мы  витаем  в  облаках  далеко  над  бренной  землей.
Прохладный ветер с берегов Зарафшана  овевает  наши  нагие  плечи.  И  мы,
замирая, слушаем голос рождающей все живое Анахиты.
     Кто в Согдиане счастливей Спантамано? Сам Искендер Зулькарнейн,  царь
царей и сын бога Аммона, обнимает меня, как брат любимого брата. Я получил
от него богатые дары. Я пил вместе с ним из одной чаши. Да  живет  века  и
тысячелетия имя благородного Искендера!  О  мудрец  Паллант,  благодарение
тебе, ты рассеял  мои  сомнения.  Да,  Согдиана  при  Искендере  вздохнула
свободно, и Мараканда  ликует,  славя  освободителя.  О  Мараканда,  город
сбывающихся надежд! О Мараканда...


     Тишину рассек чей-то вопль:
     - Спитаме-е-ен!
     Спантамано вздрогнул. Зара испуганно подняла  голову.  Десятки  собак
разразились внизу свирепым лаем. Казалось, там, у входа во дворец, кого-то
ударили палицей, так отчаянно закричал он во второй раз:
     - Спи-та-ме-е-ен!..
     Спантамано отстранил жену и вскочил на ноги.  От  страшного  крика  у
него застыла, казалось, в жилах кровь.
     - Баро! - позвал он срывающимся голосом. Великан тотчас же явился  из
соседнего зала. В его тяжелой руке мерцал светильник. - Возьмите факелы...
узнайте, кто там!
     И в это время снова раздался крик - жуткий  крик,  словно  у  кого-то
вырвали язык, сдирали кожу:
     - Спи-та-мее...
     Онемевшие от страха Спантамано и Зара стояли у окна, тесно прижавшись
друг к другу. Толпа  телохранителей  шумела  внизу.  Свет  факелов  озарял
встревоженные лица. Заскрипели ворота.  Баро  и  Варахран,  сопровождаемые
другими телохранителями, волокли под мышки  какого-то  человека.  За  ними
следовала девушка в покрывале. Заперев ворота,  воины  прошли  во  двор  и
скрылись за углом. Через некоторое время шаги телохранителей загремели  по
каменным ступеням лестницы, ведущей наверх. Баро и Варахран втащили в  зал
человека, обрызганного кровью. Кровь темнела повсюду - на голове,  плечах,
руках, спине и даже на ногах.
     - Опустите на пол, - приказал Спантамано. - Факелы ближе! Переверните
его!
     Баро перевернул  несчастного,  откинулся  от  неожиданности  назад  и
вскрикнул:
     - Баланд!
     Да, то был Паллант. Но как не походил он на того  Ралланта,  которого
Спантамано видел совсем недавно! Его мудрый лоб пересекали свежие кровавые
рубцы. Сгустки крови висели на кончике носа и запеклись на губах.
     - Влейте ему в рот вина, - сказал Спантамано. Отпив  глоток  крепкого
напитка, Паллант очнулся, открыл мутные глаза и зарыдал.
     - Они убили всех! - причитал он, отирая  лицо  дрожащей  рукой.  -  И
стариков. И женщин. И детей... Всех! Только мы с Эгиной уцелели  случайно.
О Адрастея, богиня неизбежности!..
     - Кто убил? - Спантамано схватил друга за плечо. - Кого убил?
     - Александр уничтожил наш город.
     - Что?! - Спантамано отшатнулся от  Палланта.  Согдиец  хотел  что-то
сказать, но горло его сдавило судорогой. И он только  обвел  глазами  лица
телохранителей.
     - Это правда? - обернулся  Варахран  к  Эгине.  Она  стояла  в  углу,
скромно опустив голову. Мокрое и грязное покрывало  висело  на  ней  серой
пеленой.
     - Да, - горестно прошептала гречанка.
     - Дайте ему еще вина! - прохрипел Спантамано, несколько оправившись.
     Кубок вина вернул Палланту силы. Он успокоился и заговорил, то и дело
испуская тяжелые вздохи и стоны:
     - Я прежде не рассказывал тебе, Спитамен, о нашем прошлом.  Стыдился.
Я происхожу из эллинского рода жрецов бранхилов. Мои  предки  жили  далеко
отсюда, в городе Милете, что стоит на берегу Эгейского моря.  Бранхиды  не
знали горя, пока  к  Милету  не  подступил  иранский  царь  Ксеркс.  Чтобы
огромные  изображения  богов,  целиком  отлитые  из  чистого  золота,   не
достались персам, бранхиды зарыли их в землю. Заняв город, Ксеркс  схватил
жрецов и подверг их пытке, желая узнать, где  скрыты  изваяния.  Бранхидов
истязали много дней. И один старый человек не выдержал  и  раскрыл  тайну.
Золотые боги попали в руки персов. После этого эллины возненавидели нас  и
объявили каждого бранхида  предателем  и  богопродавцем.  Опасаясь  мести,
бранхиды ушли на восток, в Согдиану. Вместе с ними переселилась сюда часть
мастеров из эллинского племени карийцев.
     С тех пор миновало сто пятьдесят лет, и почти все бранхиды  забыли  о
том, что произошло когда-то. Сегодня, едва стало известно,  что  во  главе
отряда гетайров к нам приближается сам  Александр,  в  городе  не  нашлось
человека, который бы не возликовал.
     Мы облачились, как для празднества, в лучшие хитоны (Паллант  показал
свою дорогую, но изорванную одежду). Мы несли навстречу македонцам амфоры,
полные меда и вина. От корзин с плодами,  овощами  и  виноградом  ломились
хребты ослов. На устах сияли  улыбки  радости.  Сердца  были  открыты  для
добра. И юноши пели гимн в честь Аполлона. Ты, Спитамен, пять лет скитался
по чужим краям, и даже за это время истосковался по родине. А ведь  мы  не
видели  родину  сто  пятьдесят  лет.  Когда  мы  узрели  Александра,   нам
показалось, будто родина сама отыскала нас, чтобы  разгладить  морщины  на
наших лицах...
     Паллант снова зарыдал.
     - Оказывается, они не  забыли  преступления,  совершенного  одним  из
наших предков. Они убили всех!  Вино  из  опрокинутых  амфор  смешалось  с
кровью стариков. Головы детей  падали  рядом  с  плодами  граната.  Копыта
македонских коней давили кисти винограда и кисти  рук  наших  женщин...  Я
выбрался из груды трупов, нашел в подвале Эгину, и мы по оврагам  доползли
до Мараканды. Скажи, мне, Спитамен! - Грек поднялся к согдийцу, глаза  его
просили сочувствия. - Разве не варварство - мстить за преступление  одного
человека целому роду, его отдаленным потомкам?  И  так  поступил  человек,
которого воспитал Аристотель, ученик самого Платона...
     Паллант сокрушенно развел руками и сник. Спантамано долго молчал. Да,
Искендер оказался не таким добрым человеком, каким  прикидывался.  Глупец!
Ты так раскис от его похвал и настолько одурел от кубка вина, поднесенного
хитрым македонцем, что совсем забыл об  опасности!  Правда,  тебя  сбил  с
верного пути этот Паллант. Но бедняга ни в чем не повинен -  ведь  он  сам
верил в Александра и сам же за это поплатился. Не  прошло  и  месяца,  как
Искендер явился в Мараканду, и вот уже проливается кровь.
     "Но... - Спантамано с усилием потер виски, - но кровь проливается  не
согдийская. Расправа с бранхидами - дело самих юнанов.  Хорошо  ли  будет,
если Спантамано вмешается в чужие  дела?  Пристойно  ли  потомку  Сиавахша
совать нос туда, где никакой надобности в нем нет? Ведь Искендер и пальцем
не тронул ни одного согдийца".
     Прервал эти размышления приход одного из телохранителей. Воин сказал:
     - Я был дома. Мой отец дворцовый служитель.  Он  говорит,  что  вчера
между главарями юнанов завязался спор, и Зулькарнейн убил своего молочного
брата.
     Новость, которую принес телохранитель, поразила всех не  меньше,  чем
рассказ Палланта. Согдийцы издавна считали молоко матери священным. Людей,
вскормленных из одной груди, на всю жизнь связывала неразрывная дружба.
     - Ты говорил: юнаны от персов  нас  освободят,  -  обратился  Баро  к
предводителю. - Но чем они отличаются от иранских головорезов?
     Эти слов а положили конец колебаниям Спантамано. Он решился.
     - Варахран!
     Чеканщик последовал за  начальником  в  другой  зал.  Даже  здесь,  в
Мараканде, он не хотел покидать Спантамано, хотя  старый  Фрада,  которого
сын уже видел, настойчиво звал его в тесную мастерскую на рынке.
     - Возьми пятьдесят воинов и догони Искендера.  Скажи,  что  я  послал
тебя ему на помощь. Следи за каждым шагом  чужого  царя,  гонцов  посылай.
Станет опасно - вернись. Понятно?
     - Да.
     - Выезжай сейчас же!
     Варахран поспешно вышел. Зара удалилась вместе с  Эгиной  на  женскую
половину дома. Измученный Паллант уснул. Но  Спантамано  долго  не  смыкал
глаз. Теперь он стыдился вдохновенных мыслей, витавших  в  его  голове  до
прихода Палланта. "Кто во всей  Согдиане  счастливей  Спантамано?"  Ах  ты
осел! Сказал бы лучше: кто несчастней Спантамано! К чему все клонится?  Не
станет ли в делах верх низом, а низ верхом?
     - Спантамано! - услышал согдиец тревожный шепот вернувшейся  Зары.  -
Что ты задумал?
     - Ты о чем? - спросил он мягко.
     - Зачем ты послал Варахрана туда?
     - Куда?
     - За войском Искендера.
     - Надо, богиня.
     - Прошу тебя, мое сердце, не  замышляй  дурного  против  юнана.  Если
Зулькарнейн узнает...
     - Все будет хорошо, луна. Все будет хорошо. Обними меня и ни о чем не
беспокойся.



                        "КИРЕСХАТА! КИРЕСХАТА!.."

                          К вечеру этого дня они прибыли в землю халибов.
                          Этот народ никогда волов не впрягает, чтоб пашню
                          Плугом поднять. Не разводит он сладких плодов.
                                        Аполлоний Родосский, "Аргонавтика"

     Выйдя из Мараканды, войско Александра направилось на восток по долине
Зарафшана и, миновав Пенджикент, разоренный отступающими персами, достигло
укрепленного селения Захмат.
     Здесь дорога разветвлялась. Прямо  лежала  тропа,  ведущая  к  горным
владениям, расположенным по верхнему течению Заравшана. Где-то там укрылся
бактриец Вахшунварта. Вторая тропа пересекла реку и возвышающиеся  за  нею
горы и пропадала на юге, в стороне Окса. Третья уходила на  северо-восток,
туда, где стояла знаменитая Киресхата. По ней и двинулся Александр.
     - Киресхата! - пели гетайры.
     - Киресхата! - скрипели ремни портупей.
     - Киресхата! - похрустывали в кострах ветви шиповника.
     - Киресхата! -  говорил  негромкий  перестук  щебня,  сыплющегося  по
откосам.
     - Киресхата! - исступленно трещали цикады.
     Македонцам не терпелось быстрей дойти  до  города,  построенного,  по
слухам,  на  краю  земли.  Александру  волей-неволей  придется   повернуть
обратно. Домой! -  это  слово  десятки  тысяч  людей  повторяли  мысленно,
просыпаясь или засыпая  на  коротких  стоянках.  Но  вслух  его  никто  не
произносил, чтобы не разделить участь Клита.
     Александр тоже молчал. Он не раскрывал тайных замыслов,  боясь  новой
вспышки возмущения со стороны командиров  и  войска.  Всякий  бунт  сейчас
грозил непоправимой бедой.
     Страна,  завоеванная  Александром,  притаилась.  Согдийцы  пристально
изучали  нового  властителя,  каждый  неверный  шаг,  каждый   рискованный
поступок мог явиться поводом к всеобщему восстанию. Царь  приказал  воинам
вести себя смирно, не обижать местных жителей. Чтобы пресечь  грабежи,  он
еще в Мараканде велел закупить  у  купцов  провиант.  Хлеба  и  мяса  было
достаточно. Но с фуражом просчитались.  Пастбищ  в  пути  оказалось  мало.
Запасы ячменя иссякли  уже  на  десятый  день,  -  тяжелая  горная  дорога
отнимала у животных много сил; воины давали коням двойную долю долю зерна.
     Можно было остановиться, передохнуть,  разбить  колонну  на  части  и
рассеять конницу по мелким горным лугам. Но Александр  торопился.  К  тому
же, в случае внезапного нападения,  рассыпавшееся  по  ущельям  войско  не
удалось бы достаточно быстро  собрать.  Решили  купить  ячмень  у  горцев.
Александр вызвал Дракила, - марафонец занимался теперь доставкой кормов  и
продовольствия. Царь вручил Дракилу мешочек золота.
     - Пошли людей  в  горное  селение.  Прикажи,  чтоб  честно  заплатили
варварам и скорей вернулись.
     При виде мешочка Дракил проглотил ком, подступивший к горлу,  спрятал
монеты за пазуху и поспешно удалился, заверив повелителя,  что  все  будет
точно выполнено. Но прежде чем  пойти  в  обоз,  Дракил  укрылся  в  своей
палатке и пересчитал драхмы.
     - Столько золота варварам достанется, - пробормотал купец и пересыпал
в свою сумку половину монет. -  Обойдется  и  так.  Не  станут  же  дикари
торговаться с посланцами самого Искендера.
     Удовлетворительный, он явился в обоз, переговорил с рябым  Лаэртом  и
вручил ему оставшееся золото.
     - Честно заплати варварам и возвращайся, - приказал он другу.
     "Чтоб ты пропал, - подумал рябой Лаэрт. -  Я  отдам  дикарям  столько
денег? Обойдется и так. Или мы разучились владеть пиками?"
     Отряд выехал в горы и пропал. Македонцы ждали товарищей до вечера, но
так и не дождались. Зато, когда наступила ночь, в горах запылало множество
костров. Казалось, но македонцев глядят с угрозой тысячи огненных глаз. По
временам  до  стоянки  долетали  пронзительный  вой  и  тревожный   грохот
барабанов.
     Видно, случилась беда. Александр  приказал  устроить  заслоны.  Утром
войско медленно двинулось вперед, каждый миг ожидая нападения. На вершинах
скал маячили горцы. Феаген, шедший в передовом  отряде,  вспомнил  перевал
через Парпансиды. Дело и здесь не кончится добром. В отличие от лукавых  и
осторожных жителей долин, горцы сразу хватались за оружие.
     Долина стала тесной. Дорога входила в  узкое  ущелье.  Царь  приказал
остановиться. Вперед была послана разведка. Но не успели  воины  пройти  и
ста шагов, как услышали отчаянный крик. Кто-то в греческой одежде скатился
по откосу. Разведчики подняли грека и приволокли  к  Александру.  Это  был
беотиец Лаэрт.
     Что с тобой? - спросил царь. Но  Лаэрт  так  запыхался,  что  не  мог
говорить. Его окатили холодной водой. Постепенно он отдышался и рассказал,
что в первом же селении их  схватили,  начали  избивать.  Тех,  кто  успел
бежать, настигли сегодня утром. В  живых  остался  один  Лаэрт,  начальник
отряда.
     - Ты не лжешь, негодяй? - грозно спросил Александр. Ему не  верилось,
чтоб горцы без всякой причины напали на греков. А впрочем... кто их знает?
Скатили же обитатели Парпансид на перевале камень.  -  Может,  вы  обидели
дикарей словом или делом?
     - Богиня правосудия Фемида видит,  кто  прав,  кто  виновен!  -  Грек
закатил глаза.
     Александр подошел к нему, содрал с  груди  обрывки  хитона  и  увидел
висящую на ремешке плоскую кожаную сумку. Лаэрт  сник.  Александр  отвязал
сумку, высыпал монеты на землю, пересчитал их и повернулся к Дракилу?
     - Другая половина, конечно, у тебя?
     Марафонец сокрушенно развел руками и молча повалился на колени.
     - Вы сорвали мой замысел, подлые воры, и  я  вас  проучу,  -  зловеще
произнес царь. - Разувайтесь!
     С некоторых пор, по обычаю персидских царей, Александр носил с  собой
толстую палку из красного дерева. Он зашел  сбоку,  размахнулся  и  ударил
палкой по четырем тесно прижавшимся друг к другу голым  пяткам.  Дракил  и
Лаэрт завизжали, как поросята. Отвесив  десять  добрых  ударов,  Александр
велел гетайрам отволочь провинившихся в обоз и  бросить  в  колесницы.  Их
вина была так велика, что они по своей тупости этого даже не  понимали.  И
царь отложил окончательный приговор до более подходящего  времени.  Сейчас
предстояло решить судьбу горцев.
     - Жизнь эллина, - сказал Александр гетайрам, -  дороже  жизни  тысячи
варваров. Пусть знает об этом вся Согдиана.
     Царь приказал шести отрядам лучников и  пращников  подняться  крутыми
тропами к вершинам скал, обойти горцев сзади, ударить по ним с двух сторон
и сбросить в ущелье.
     Затея удалась. Около тысячи  горцев  погибло  от  стрел  и  свинцовых
шаров, другие  разбежались.  Часть  азиатов,  ища  спасения,  на  веревках
спустилась в ущелье и тут  попала  под  кривые  махайры  тяжеловооруженных
македонцев.
     Но битва с горцами на этом не кончилась. Едва  македонцы  выехали  на
открытое пространство, сбоку, из-за круглого холма, на них налетели  тучей
всадники, вооруженными боевыми топорами. Это случилось так неожиданно, что
гетайры не успели опомниться, и  горцы  смяли  их  первые  ряды.  Какой-то
ловкач пробился прямо к Александру, весело скаля  зубы,  вскинул  над  ним
секиру. Александр закричал, прикрылся щитом. Горец нанес удар такой  силы,
что секира раздробила окованный золотом щит, разрубила бронзовый панцирь и
рассекла левое плечо сына бога Аммона.
     В то же мгновение Птолемайос Лаг пронзил отважного азиата сариссой, а
Фердикка подхватил сползающего набок повелителя.
     - Всех до одного... - прошептал Александр побелевшими губами. -  Всех
до одного...
     Фердикка  передал  потерявшего  сознание   царя   на   руки   младшим
телохранителям и сделал знак трубачам. Оправившиеся  гетайры  развернулись
на  ровной  площадке  и  окружили  вражеских  всадников  плотным  кольцом.
Произошло то, что  происходило  за  эти  пять  лет  много  раз,  -  горцы,
вооруженные тонкими дротиками, секирами на коротких  топорищах  и  луками,
бесполезными в рукопашном бою, не  выдержали  натиска  длинных  и  прочных
крушиновых сарисс.
     Так как  бежать  им  было  некуда,  они  рубились  как  могли  своими
бронзовыми кинжалами, пока не упали все до  одного  под  ноги  обезумевших
коней. Македонцы сгрудились над их трупами и в знак победы скрестили концы
сарисс.
     Тем  временем  гоплиты,  меченосцы,  лучники  и  пращники  напали  на
возвышение, на котором закрепились пешие горцы. Часть их  была  изрублена.
Другие сами бросились со скал и разбились об  острые  камни.  Из  тридцати
тысяч горцев, участвовавших в  бою,  спаслось  всего  около  восьми  тысяч
человек.
     - Хорошо, - сказал очнувшийся Александр, когда Фердикка донес ему  об
этом. - Но плохо, что мы не сумели обойтись без сражения. Весть  о  гибели
двадцати двух тысяч варваров дойдет до Мараканды и вызовет среди согдийцев
возмущение.
     - Но дикари, которых мы сегодня перебили,  не  согдийцы,  -  возразил
Фердикка. - Они называют себя "узрушанами", а свою страну Узрушаной.
     - Однако по языку и крови они родственны согдийцам. Сейчас  же  пошли
гонца в Мараканду, к Гефестиону. Пусть  будет  готов  ко  всему.  И  пусть
действует решительно. Игра в "освободителей" проиграна по милости Дракила,
чтоб ему пропасть. А для Спитамена надо придумать какой-нибудь благовидный
предлог. А! Позови-ка  того  человека,  которого  прислал  к  нам  потомок
Сиавахша.
     Фердикка привел Варахрана. Маракандец распростерся перед  царем  ниц,
потом жалобно запричитал, глядя на перевязанное плечо Александра.
     - Да, случилось непредвиденное. - Александр вздохнул. -  Оказывается,
персы, укрепившиеся  в  Киресхате,  подговорили  узрушан  напасть  на  мое
войско. Что вышло из этого, ты сам видел. Пошли к Спитамену гонца, передай
своему повелителю, чтоб не тревожился. Я наказал его и моих врагов и стану
наказывать их и впредь. Было б хорошо, если б Спитамен выслал сюда  тысячу
всадников и усмирил остатки мятежников, разбежавшихся по горам.  Ты  понял
меня?
     -  Да,  господин.  Сделаю,  как  ты  приказал,  -  ответил   Варахран
простодушно.
     Александр и не подозревал, что согдиец  не  хуже  его  знает,  почему
узрушаны напали на македонцев. Не ведал он также, что гонец  отправился  к
Спантамано с донесением уже час назад.
     Слово Клитарха.
     "После битвы с узрушанами войска  Александра  вышли  к  великой  реке
Яксарт.
     Говорят, она берет начало далеко на северо-востоке в Небесных  Горах,
пересекает огромные пустынные пространства, распадается на  три  рукава  и
поглощается Оксианским озером [Аральское море], что находится  за  страной
массагетов. Мы достигли Яксарта в том месте,  где  он  стиснут  скалистыми
берегами  и  поэтому  здесь  узок  и  удобен  для  переправы   [в   районе
современного Беговата (Узбекистан)]. Тесная долина  тут  образует  проход,
ведущий в сторону Фергана. В проходе всегда, особенно перед рассветом,  из
пустыни, раскинувшейся на западе, дует сильный ветер.
     Южный берег Яксарта населен узрушанами. Они, зная,  что  произошло  в
горах с их соплеменниками, встретили нас враждебно. Ни  добрые  слова,  ни
угрозы не заставили их открыть ворота городов.  Александр  приказал  взять
укрепления приступом. Первое, по названию  Газа,  окопали  рвом,  насыпали
вокруг вал, затем пустили в ход  катапульты,  полиболы  и  онагры.  Загнав
ядрами и стрелами жителей в дома, македонцы поднялись на стену и  проникли
в крепость. Четыре других небольших города захватили за два дня, приставив
к башням лестницы и согласовав действия стрелков и осадных машин.
     Два оставшихся, самых крупных, города - Мамакен и Киресхату -  заняли
с большим уроном для себя. Варвары оказали отчаянное сопротивление. Жители
Мамакена отважны.  Они  поселились  в  крепости  всем  своим  родом  и  не
допускают туда людей из  других  общин.  Крепость  их  -  с  необыкновенно
толстыми стенами и загоном для скота посредине.  Мамакенцы  готовят  пищу,
едят и спят внутри стен, в узких сводчатых жилищах. Для того чтобы войти в
укрепление, пришлось сделать подкоп.
     Много сил затратили мы и возле  Киресхаты.  Против  ожидания,  персов
здесь не оказалось. Они давно бежали на восток.  Обороняли  город  местные
жители. Варвары отражали натиск македонцев  с  мужеством,  удивившим  даже
Александра. Так как осада слишком затянулась, царь,  несмотря  на  тяжелую
рану, сам во главе отряда гоплитов пробрался в город  по  высохшему  руслу
дождевого потока, уходящего под стены. Киресхата пала.
     Так сын бога Аммона покорил  семь  приречных  городов  и  обратил  их
население в рабство".


     Киресхата! Киресхата!.. Она обманула ожидания македонцев.  Оказалось,
край земли пролегает не здесь. Он где-то далеко-далеко на востоке. И чтобы
дойти до него, потребуется еще пять, а может быть,  и  десять  лет.  Воины
роптали. Неужели Александр не остановится и поведет войска за Яксарт,  еще
глубже в страну азиатов?
     Особенно шумно  было  в  лагере  пэонов  и  агриан.  Фракийцы  всегда
отличались храбростью, но под рукою Александра воевали неохотно. Ведь царь
македонцев захватил их страну  силой,  против  их  воли  погнал  людей  на
восток.
     На  базарах  Согдианы  встречались  старые  кочевники,  говорящие   с
местными жителями по-согдийски, а между собой - на фракийском  языке.  Они
называли себя "дахами" и "великими гетами". Изумленные фракийцы вспоминали
рассказы дедов о киммерийцах, пришедших на Балканы  из  восточных  степей.
Вспоминали о западных дахах и гетах. Убеждались,  что  в  жилах  азиатских
"дахов" и великих "гетов", хотя они и не  совсем  походят  на  европейских
фракийцев, течет родственная им кровь. Особенно поразил всех  предводитель
туземцев, голубоглазый и светловолосый  Спитамен,  по  внешнему  облику  -
вылитый фракиец. Пэонам и агрианам казалось, что  они  поднимают  руку  на
близких родичей.
     Александр все видел, слышал и понимал. Надо воодушевить людей  умной,
страстной и красивой речью, достойной оратора Демосфена. Однако рана  царя
изнуряюще ныла, и как не бился македонец, он не мог выдавить  из  себя  ни
одного доброго слова. Сын бога  Аммона  бродил  по  берегу  Яксарта,  ясно
выражая своим видом раздражение и этим самым раздражая окружающих.
     Между  тем,  верх  в  делах,  как  говорят  на  Востоке,   постепенно
становился низом. Однажды с гор,  по  которым  недавно  прошел  Александр,
прибежали два греческих наемника. Они принесли плохое  известие.  Несмотря
на побоище, учиненное гетайрами в ущелье, узрушаны опять взялись за оружие
и уничтожили греческие отряды, оставленные царем в селениях, расположенных
по дороге из Мараканды в Киресхату. Путь на юг в Согдиану был отрезан.
     Наемники добрались до лагеря перед закатом  солнца.  А  ночью,  когда
войско, кроме дозорных, отдыхало, мятежники напали на  все  семь  городов,
занятых  сыном  бога  Аммона.  Поддержанные  местными  жителями   изнутри,
повстанцы стали избивать спящих македонцев. Узрушан отогнали, но с тех пор
ни одной ночи не проходило спокойно.  Горцы  то  собирались  на  холмах  и
обстреливали войско Александра из луков, то подползали к угасающим кострам
и резали задремавших пехотинцев, то перехватывали разведчиков и гонцов.
     На правой стороне Яксарта, напротив Газы  и  Киресхаты,  скапливались
всадники в необыкновенно высоких шапках из войлока.
     - Это тоже узрушаны? - спросил Александр  у  вызванных  к  нему  трех
старых туземцев.
     - Нет, - ответил один. - То саки-тиграхауда.
     - Яксарты, - добавил второй.
     - Сарты, - отозвался третий.
     - Значит там три народа?
     - Один. Он только по-разному называется. И  все  из-за  своих  шапок.
"Тиграхауда" - это "стрела-шапка". "Яксарт" - "один головастый". "Сарт"  -
просто "головастый".
     - На каком языке говорят?
     - По-нашему говорят.
     - Скифы, одним  словом,  -  усмехнулся  Александр.  -  Зачем  же  они
собираются?
     Старики промолчали. Путь на север, в Шаш, был отрезан.
     Через три дня Газа подверглась стремительному нападению, но совсем  с
другой стороны, из степей, лежащих на западе.
     Неизвестные всадники убили несколько воинов, бродивших за городом,  и
угнали четыреста македонских коней. Их следы уводили в знойную,  безводную
пустыню, и гетайры, высланные в погоню, повернули обратно.
     - А эти какого племени? - спросил Александр старых туземцев.
     - Саки тиай-тара-дайра, - сказал один старик.
     - Апасаки, - добавил второй.
     - Речные люди, - отозвался третий.
     - На каком языке они изъясняются?
     - На нашем.
     - Скифы, короче говоря.
     Александр опять усмехнулся. Путь на запад  был  отрезан.  И  это  как
будто радовало царя.
     На следующий день азиаты нагрянули с востока. Они с  криком  окружили
Киресхату и забросали тростниковые крыши домов горящими стрелами. Вспыхнул
пожар. Отбив стадо быков, наездники исчезли в песках и болотах.
     - Какое племя  приходило  сегодня?  -  снова  обратился  Александр  к
старикам, показав им  четырехугольную  черную  шапочку,  расшитую  цветами
миндаля.
     - Фергана! - ответили старики в один голос.
     - На каком языке говорят?
     - По-нашему говорят!
     - Скифы! - Александр покачал головой. Путь на восток был  отрезан.  -
Кажется, все скифы, сколько ни есть, поднимаются против  меня.  Их  кто-то
подстрекает. Не брат ли мой Спитамен?
     И Александр не ошибся. Наутро из Мараканды прискакал  гонец.  Он  был
весь оборван, избит и окровавлен.
     - Горе, Искендер. - Посланец ввалился в  шатер  царя  и  от  волнения
забыл преклонить колени. - Спантамано поднял  мятеж  и  осадил  Мараканду.
Восстала вся Согдиана.
     Известие  о  мятеже  Спантамано  пробило  толстую  скорлупу,  которой
обросло сердце македонского царя. Сила, накопившаяся за  дни  бездействия,
бурно вырвалась наружу. Бледный, но быстрый и  готовый  на  все,  предстал
Александр на холме перед  войском,  собравшимся,  как  все  понимали,  для
последнего важного разговора. Сегодня должна была решиться судьба десятков
тысяч людей. И каждый твердил  про  себя:  "Хватит!  Домой!  Пусть  только
безумец попытается принудить нас к продолжению  похода..."  Воины  задорно
перекликались и стучали копьями о щиты, показывая, что им никто не страшен
и они сумеют за себя постоять.
     - Тихо! - Заревел Фердикка. - Слушайте Александра!..
     Гам прекратился; безмолвие нарушали только  монотонный  шум  реки  да
фыркание стреноженных коней, пасущихся на лугу с бурой иссохшей травой.
     -  Братья!  -  произнес  Александр  громко  и  проникновенно.   Воины
растерянно переглянулись. Царь давно не называл  их  братьями.  -  Настало
время открыто сказать обо всем, что томит сердца, не так ли?
     Он говорил мягко, спокойно,  размеренно.  Его  прямота  (они  ожидали
уверток) и ласковый голос  (они  ожидали  угроз)  смутили  присутствующих.
Люди, настроенные миг назад свирепо и непримиримо,  разинули  рты,  словно
зачарованные.
     - Мы прошли вместе немало дорог, видели немало бед, - продолжал царь.
- Лишения, которые выпали на долю каждого, сроднили нас навсегда. И  любой
вправе громко и откровенно изложить  здесь  то,  что  он  думает.  Клянусь
Дикой, богиней правды, я ничего не утаю на  дне  сердца.  И  вас,  братья,
прошу выступить на этом холме  также  прямо,  честно  и  смело.  Обещаете,
македонцы, эллины и фракийцы, говорить только истину?
     - Да! - закричали воины хором.
     - Хорошо. Так слушайте. Многие македонцы, эллины и фракийцы не  любят
царя. Не так ли? Так. Почему  же?  Пусть  любой,  не  страшась  наказания,
выйдет сюда и на глазах у всех ответит на  мой  вопрос.  Клянусь  Фемидой,
охранительницей клятв, - ни один волос не упадет с головы  этого  человека
по моей воле!
     Никто не шевелился. Если бы Александр начал с упреков, они вызвали бы
в людях раздражение. А раздражение делает и  робкого  храбрым.  И  они  не
знали, как им теперь поступить. Руки, незадолго до того  дерзко  стучавшие
пиками о щиты, так ослабли от волнения, что едва держали эти пики.
     Но вот к возвышению протолкался пращник. Дракил, отиравшийся недалеко
от холма, узнал Феагена.
     - Да, Александр, мы не любим тебя! - громко крикнул марафонец.  Слова
пращника сразу образумили македонцев и воинов других племен. С них слетело
оцепенение. Люди  вспомнили,  для  чего  пришли  на  совет.  -  Почему?  -
продолжал феаген. - Вот уже пять лет, как мы покинули  страну  отцов.  Вот
уже пять лет, как мы не видели престарелых матерей. Вот уже пять лет,  как
мы не слышали веселых песен, звучащих на зимних  праздниках  Диониса.  Вот
уже пять лет длится проклятый поход по стране азиатов!  Ты  говорил  перед
войной: "Наш долг - сполна отомстить персам за их преступления!"  Так?  Но
месть уже совершилась. Мы сделали свое дело. Враг побежден и рассеян. Чего
тебе надо еще? Куда ты нас хочешь вести? Не хватит ли с  нас  походов?  Не
пора ли домой?
     - Домой!!! - рявкнули десятки тысяч людей в один голос.  Он  перекрыл
шум реки, подбросил кверху птиц, мирно дремавших на кустах по склону горы,
и спугнул узрушан, притаившихся за утесами.
     - Домой? - Александр усмехнулся. - Хорошо, когда человек не  забывает
о родине. Но... Вот вы стремитесь домой. Для чего? Что ждет дома?  Неужели
вас тянет к темным лачугам, где вы росли, не видя света?  Неужели  хочется
снова потеть от зари до зари на скудном поле? Или задыхаться в закопченных
мастерских? И жить, несмотря на  тяжкий  труд,  впроголодь?  Чем  встретит
Эллада, бедная страна,  где  нет  ни  плодородной  земли,  ни  полноводных
источников, где людям не хватает не только хлеба, но и места под солнцем?
     Почему не думаете об этом? Вспомните: многие ли ели  на  родине  даже
ячменный хлеб? С тех пор же, как я повел вас на восток, вы едите  хлеб  из
пшеничной муки. Вспомните: каждый ли там, на родине, по  которой,  вы  так
тоскуете, видел что либо другое, кроме соленой рыбы? А здесь  едите  мясо,
плоды и диковинные овощи. Вспомните: что носили на плечах там, в Элладе, к
которой вы так рветесь, кроме грубой  рубахи?  А  теперь  у  вас  нарядные
хитоны из бисса. Много ли сестерциев и оболов водилось на родине? А теперь
у каждого в сумке звенит немного золота, и все это дал -  кто?  Александр,
сын Филиппа!
     Я открыл перед вашими глазами,  не  видевшими  прежде  ничего,  кроме
четырех стен жалкой хижины, целый мир. Я бросил  мир  со  всеми  горами  и
долинами, реками, богатыми  рыбой,  и  плодороднейшими  полями,  цветущими
садами и шумными городами, бескрайними пастбищами и огромными стадами -  я
бросил мир со всеми сокровищами вам под ноги!  Берите!  Владейте!  Стройте
города, где понравится! Возводите дома!  Открывайте  лавки  и  мастерские!
Покупайте рабов и возделывайте землю. Женитесь на  красивых  азиатках  или
вызовите к себе невест. Кто запрещает? Кто мешает? Не для того ли привел я
вас сюда? Не ради вас ли я  подвергался  опасностям?  Не  ради  вашего  ли
благополучия у меня перебито плечо? Разве мне одному нужна Азия? Она нужна
вам! Я отдам вам весь Восток. Но вместо того, чтобы вознести мне хвалу, вы
ропщете. Вы подобны щенкам, у которых еще не прорезались глаза.  Их  тычут
мордами в молоко, а они отчаянно упираются лапами. Разве  это  не  правда?
Пусть возразит, кто сможет!...
     Глаза царя сверкали. И сейчас он сам верил своим словам. Голос звучал
с такой убеждающей силой,  что  у  тысяч  пристыженных  людей  закружилась
голова. Им показалось, будто устами Александра глаголит Истина.
     Один Феаген устоял перед бурным потоком  речей,  вырвавшихся  из  уст
сына Филиппа.
     - Если тебе нравится на Востоке, - сказал он твердо, - то  оставайся.
Мы хотим домой!
     - Домой! - снова подхватили воины. Голос Феагена отрезвлял им головы,
затуманивающиеся, когда говорил царь.
     - Домой? - опять переспросил  сын  бога  Аммона.  Губы  его  скривила
ехидная улыбка. - Ладно. Я не держу вас. Уходите!  Уходите,  если  сумеете
уйти. - Он со смехом повел рукой вокруг. - Вы забыли, дети мои,  об  одной
безделице. Войско отрезано от всего мира. На севере, за рекой,  собираются
для битвы скифы в острых тиарах. На востоке вас ждут не дождутся  скифы  в
расшитых шапочках. Со стороны западных степей вам угрожают скифы в  шлемах
с наушниками. Горцы юга перегородили стенами все  тропы.  Спитамен  поднял
мятеж, Бактра отпала, - если не верите мне, выслушайте гонца. Вы оказались
одни  в  чужой  стране,  куда  люди  часто  стремятся,  но  откуда   редко
возвращаются. Вы напоминаете мышь, свалившуюся на  дно  огромного  сосуда.
Вокруг сотни тысяч варваров. Попробуйте выбраться!
     Александр сел на камень и отвернулся. Казалось, он остался один - так
тихо стало за его спиной. Никто  из  десятков  тысяч  людей  ни  промолвил
слова. Только окаменевшие лица  и  резкие  складки  у  губ  и  меж  бровей
выражали внутреннее потрясение.
     Многим   вспомнилось   отступление   десяти    тысяч    греков    под
предводительством Ксенофонта, описавшего этот небывалый поход от  Вавилона
до  Понта  Эвксинского  в  своей  знаменитой  книге  "Анабасис".   Войско,
лишившись вождей, убитых приближенными персидского  царя  Артаксеркса,  не
растерялось, выбрало новых начальников и благополучно добралось до  родной
земли. Но путь от Киресхаты до Эллады впятеро длинней, чем от Вавилона  до
Понта! И на этом пути македонцев  подстерегают  скифы,  одно  имя  которых
пугает самого храброго человека.
     Перед  мысленным  взором  людей  раскинулись   знойные   пространства
азиатских песков, поднялись дикие скалистые горы, заклубился дым  пожаров.
Засады. Нападения. Злой посвист бронзовых стрел.  Блеск  ножей.  Башни  из
голов... Конец, ожидающий македонцев и греков на чужой земле,  предстал  в
их сознании так зримо, что ужас сковал их уста, Киресхата! Киресхата!..
     Феаген оправился раньше всех и выкрикнул отрывисто:
     - Ты... ты виноват!..
     - В чем? - спросил Александр, окинув пращника ледяным взглядом.
     "Ты до сих пор жив, негодяй? - злобно подумал  царь.  -  Твою  голову
пока что спасла моя клятва. Но теперь я не забуду тебя"
     - Ты в ловушку завел нас! - воскликнул марафонец.
     - Вот как? - загремел Александр. - Я  виноват?  Но  разве  я  ограбил
урушан и навлек на войско их гнев? Разве я дремлю  у  костров  и  позволяю
варварам делать со мной все, что они хотят? Разве я кривлю  рожу,  услышав
приказание начальника?  Разве  я  слоняюсь  без  дела  по  лагерю?  Войско
разлагается. Вы по своей вине стали добычей варваров. Над вами насмехается
каждый азиат. Александр вытащил бы вас из котла, но вы наглецы,  вышли  из
повиновения! Я уже плох для вас? Да будет  так!  Слушайте:  я  отдаюсь  на
милость Спитамена  и,  если  мне  удастся  от  него  откупиться,  я  сумею
вернуться домой. А вы... если вы так мудры, как полагаете, то  поступайте,
как заблагорассудится. Прощайте!
     Александр резко  опустил  на  лицо  забрало  рогатого  шлема  и  стал
поспешно спускаться с холма. Птолеймаос Лаг  и  Фердикка  во  главе  толпы
самых  преданных  телохранителей  прокладывали  дорогу.  Воины   очнулись.
Александр их покидает? Они разом позабыли обо всех  обидах.  Александр  их
покидает! Они глядели на него, как непослушные дети на рассерженного отца,
уходящего из дома. Александр их покидает! Дракил и Лаэрт, у которых  давно
зажили язвы на пятках, но  которые  так  же  давно  прозябали  не  у  дел,
отвергнутые разгневанным повелителем, переглянулись, поняли друг  друга  и
повалились, точно рабы, под ноги царя.
     - Слава Александру!!! - неистово заревели  македонцы.  Поступок  двух
товарищей послужил толчком, выведшим людей из оцепенения, и направил поток
их мыслей по новому руслу. Александр поднял руку и остановился. Взмах  его
руки как бы закрыл все уста.
     - Чего хотите от меня?
     - Слава Александру!
     - Хотите чтобы я остался?
     - Слава Александру! - грохотала  толпа.  Александр  повернулся  и  не
спеша поднялся на вершину холма. Войско опять умолкло, будто языки у людей
присохли к гортаням.
     Александр  неторопливо  снял  шлем,  стиснул  челюсти  так,  что  его
красивые губы перекосились и стали жесткими, точно шрам. Он медленно повел
пронизывающим взглядом по густому строю бородатых воинов, по всему скопищу
взрослых детей - простодушных, бесхитростных,  которые  живут  отрывочными
мгновениями, не додумывают до конца ни одной мысли и без  помощи  опытного
наставника не доводят до завершения ни одного трудного дела. И  там,  куда
падал  ледяной  взгляд  повелителя,  смущенно  потуплялись  глаза,   низко
опускались головы. Ряд  за  рядом  вникали  воины,  и  щетинистые  гребни,
султаны и конские хвосты их медных шлемов склонялись и  колебались,  точно
космы сизых степных трав от ветра.
     - Итак, вы простите, чтобы я остался? -  Голос  царя  отдавал  звоном
железа. - Хорошо, прощу  вас.  Но  обещайте,  поклянитесь  Керой,  богиней
смерти, беспрекословно выполнять мои повеления!
     - Клянемся! - глухо отозвались воины, обрекая себя  страшной  клятвой
на все страдания, уготовленные для них сыном бога  Аммона.  Чтоб  рассеять
мрак, сгустившийся в сердцах людей, Александр сменил  гнев  на  милость  и
широко улыбнулся. И свет этой улыбки озарил будто луч солнца, выглянувшего
из-за туч, десятки тысяч лиц, огрубленных от зноя и ветра.
     - Как ловко он провел этих скотов,  -  шепнул  Фердикке  усмехающийся
Птолемайос Лаг. Фердикка сердито насупился и проворчал:
     - Скажи лучше: как ловко он вывернулся из тигровых когтей.
     Александр тем временем уже распоряжался.
     - Так как согдийцы для нас опасней всех здешних варваров, мы  нападем
сначала на Спитамена.  Ликиец  Фарнух  хорошо  знает  язык  согдийцев.  Он
сегодня же поведет отряды Койноса,  Карана  и  Кратера  на  Мараканду.  Но
поведет не прежней дорогой через горы; двинется по краю западной  пустыни,
займет ворота Змеиных Трав [ущелье Джилан-Уты, или Ворота Тамерлана  возле
города Джизака] и проникнет в долину  Политимета  [Политимет  -  греческое
название  Зарафшана;  перевод  согдийского   слова   Намик,   что   значит
Многочтимый] там, где Спитамен его не ждет. Этим  Фарнух  выиграет  время,
обойдет узрушан, ускользнет от приречных скифов и  внезапно  обрушится  на
Спитамена. Фарнух, собирайся!
     Добродушный ликиец, ничего  не  смысливший  в  делах  войны,  пытался
возразить против неожиданного повышения; но сын Филиппа  так  сверкнул  на
ликийца глазами,  что  новоиспеченный  полководец  ринулся  с  холма,  как
антилопа.
     - Теперь, - продолжал Александр, - надо обезопасить  себя  от  скифов
запада и востока. Захваченные нами города узрушан  плохо  приспособлены  к
обороне. Находящиеся в них варвары только  и  ждут  удобного  часа,  чтобы
ударить в спину. Поэтому следует построить между Газой и Киресхатой хорошо
укрепленный город. Нас много, и мы возведем его за две декады. После этого
мы переправимся через Яксарт  и  разгоним  варваров,  собравшихся  на  той
стороне. Таким образом мы отрежем скифам путь к Мараканде,  и  варвары  не
сумеют помочь войскам Спитамена. Понятно? Так за  работу!  Копайте  землю!
Глину  месите!  Рубите  лес!  Косите  зеленый  тростник.  Ни  одного  часа
промедления!
     И он сделал правой, здоровой рукой повелевающий жест.
     - Мой хлеб - в острой пике,  -  дружно  запели  воины,  расходясь  по
лагерям, гимн поэта Арзхилоха. - В ней же вино из Исмара. Пика под  рукою,
когда пью...


     Уже семнадцать дней после  бурного  совета,  к  изумлению  узрушан  и
скифов, наблюдавших за македонцами с гор, на берегу реки, словно  по  воле
могущественного колдуна, выросла Александрия Эсхата -  город  со  стенами,
башнями,  домами,  улицами,  площадями,  храмами  и   широким   рвом.   На
восемнадцатый день македонцы приступили к сооружению плотов. На  двадцатый
утром завязался бой.
     Для начала фракийцы и саки-тиграхауда  обменялись  через  реку  тучей
стрел, не принесших особого вреда ни той ни другой  стороне.  Затем  греки
установили на берегу метательные орудия.  По  знаку  Александра  баллисты,
катапульты, онагры и палинтоны  выбросили  сотни  дротиков  по  три  локтя
длиною и ядро из свинца весом до трех  фунтов.  Ядро  летело  за  шестьсот
шагов и сметало все живое, как  смерч,  а  дротик  чуть  не  за  полстадия
пробивал самый толстый медный панцирь.  Отряд  саков-тиграхауда  пришел  в
расстройство.
     Не прекращая обстрела, царь погрузил на плоты конницу греков и четыре
илы македонских гетайров и под звуки труб  переправился  на  правый  берег
Яксарта. Пращники и лучники плыли на туго надутых мехах. Шесты  кормчих  и
руки  барахтающихся  среди  волн  легких  пехотинцев   поднимали   каскады
сверкающих брызг. Тревожно  ржали  кони.  С  треском  сталкивались  плоты.
Вопили  подхваченные   водоворотом   стрелки;   их   пронзительные   крики
разносились далеко по реке. Она почернела от плотов и людей, стала похожей
на пролив у острова  Саламина,  где  афинянин  Фемистокл  потопил  корабль
персидского царя Ксеркса.
     Передовой отряд выбрался на берег, выставил пики и ринулся на скифов.
Но саки-тиграхауда окружили врага и засыпали его  трехгранными  бронзовыми
стрелами.
     "Тогда, - записал вечером Клитарх, - божественный Александр послал на
помощь коннице легкую пехоту. Скифы отошли, не теряя нас из  виду.  Ожидая
от них  какой-нибудь  каверзы,  царь  укрепил  головные  отряды  верховыми
стрелками, добавив к ним три  малые  фаланги  гетайров.  Но  скифы,  ловко
управляя  конями  и  не  прерывая  стрельбы  из  луков,   отразили   удары
македонцев. Потому Александр сам навалился на  азиатов  тяжелой  конницей.
Скифы не выдержали напора и бежали, оставив тысячу убитых и сто  пятьдесят
пленных."
     Летописец умолчал  о  потерях  македонцев,  хотя  они  также  понесли
немалый урон. Сак-тиграхауда не знал промаха. Так так стрела не  пробивала
бронзу толстых кирас, он поражал наступающих в шею и глаза. Трудно,  почти
невозможно  достать  проворных  всадников  мечом  и  даже  пикой  -  перед
сомкнутым  строем  несущейся  вперед  македонской  конницы   скифы   мигом
рассыпались по полю и  стремились  обойти  неприятеля  сбоку,  Только  при
помощи легкой пехоты, защитившей  фланги,  Александру  удалось  опрокинуть
саков-тиграхауда.
     Раздраженный упорством варваров, Александр пустился их  преследовать,
чтобы истребить до последнего человека. Увлеченные  погоней  македонцы  не
заметили, как далеко ушли от Яксарта. Справа от них возвышались обожженные
солнцем предгория. Впереди и слева раскинулась безводная холмистая  степь.
Следы азиатов пролегали на северо-восток, по направлению  к  синеющему  во
мгле горному хребту. Наступил вечер. Македонцы, утомленные зноем и жаждой,
остановились. Было решено переночевать  возле  пересохшей  речки.  Дракил,
снова поднявшийся до гиперета - начальника, ведающего  доставкой  съестных
припасов, - отыскал в извилистом русле длинную лужу  с  теплой  и  грязной
водой. Воду процеживали сквозь полы запылившихся хитонов и пили,  так  как
лучшей  поблизости  не  было.  Наутро  все,  включая  самого   Александра,
хватались за животы и скрежетали зубами.
     Македонцы не догнали отступающих скифов и  на  второй  день.  Летучие
отряды саков-тиграхауда маячили на рыжих  буграх,  поросших  колючей,  уже
выгоревшей травой, истребляли  вырвавшихся  далеко  вперед  неприятелей  и
пропадали в тучах желтой пыли. Опять настал вечер. Доведенные до  отчаяния
преследователи лежали пластом на земле, и жалобные стоны страдающих  людей
перекликались с плачем шакалов.
     Александр  долго  не  засыпал.  Его  мучило   беспокойство.   Слишком
поспешное отступление саков-тиграхауда не предвещало ничего  хорошего.  По
рассказу Геродота, царь персов Кир, обманутый скифами,  долго  преследовал
их в пустыне, пока не попал в засаду: Киру отрубили голову.  Другой  перс,
царь Дарий Гистасп, тоже упрямо гонялся за скифами, а потом едва  выбрался
из причерноморских степей.
     Александр прошел от Геллеспонта до Киресхаты и ни  разу  не  повернул
обратно.  Но  тут,  за  Яксартом,  начиналась  таинственная  страна-страна
непонятных  людей.  Все  слышали  об   их   честности,   приветливости   и
гостеприимстве. И все слышали об их жестокости и коварстве.  Скифы  хорошо
встречают друзей и беспощадно расправляются с врагом. И если от их рук пал
Кир, не знавший до того ни одного  поражения,  то  почему  он,  Александр,
надеется на удачу? Эта мысль до Киресхаты показалась бы царю  смешной,  но
теперь она его испугала.
     И сын Аммона решил: надо возвращаться. Постыдно? Пусть так.  Это  все
же лучше гибели.  Тот,  кто  теряет  голову  в  переносном  смысле,  может
потерять ее и в прямом. Сошлемся  на  раны,  болезни,  плохую  воду...  Не
станут же воины упрямиться, - все так и рвутся назад. Надо возвращаться.
     Александр тяжело вздохнул и позвал Птолемайоса Лага.



                             У СТЕН МАРАКАНДЫ

                     Близ Мараканды, на берегах Политимета, македонцы были
                стеснены со всех сторон и бежали на  небольшой  остров  на
                реке. Здесь скифы  и  всадники  Спитамена  окружили  их  и
                перестреляли; только немногих захватили в плен и перебили.
                Аристобул рассказывает,  что  большая  часть  войска  была
                уничтожена в засаде, так,  как  скифы  скрылись  в  лесах,
                откуда и напали на македонцев во время самого сражения...
                                                Арриан, "Поход Александра"

     - Сейчас же пошли гонца к Гефестиону, пусть он начнет действовать,  -
так велел Александр телохранителю Фардикке  после  того,  как  истребил  в
горах двадцать две тысячи узрушан.
     Гонец благополучно доставил приказ царя в Макаканду.
     -  Ладно,  -  с  готовностью  сказал  Гефестион,  -  действовать  так
действовать.
     Он утроил у всех городских ворот стражу и вместе с Оробой  направился
к базарному старосте.
     - Хорошо тебе жилось при персах?  -  спросил  толстобрюхого  старосту
Гефестион.
     - Вай! - вскричал купец. - Плохо жилось. Совсем плохо!
     - Теперь лучше?
     - Вай! Теперь хорошо. Совсем хорошо.
     - Чем же ты отблагодарил своих избавителей?
     - Вай! - Староста сразу сообразил, в чем дело. - Все, что на  базаре,
- ваше, господин! - воскликнул он, подобострастно изогнув шею.  И  добавил
про себя: "Лишь бы я цел остался".
     - Так вот, - промолвил Гефестион строго, - все товары  -  ты  слышишь
меня? - все товары, привезенные сегодня на рынок, ты должен приподнести  в
дар  Искендеру.  Иначе  Зулькарнейн,  не  дай  бог,   подумает,   что   ты
неблагодарный  осел,  которого  следует  повесить  на  городских  воротах.
Понимаешь меня?
     - Вай! - Староста побледнел. - Все понимаю, господин. Все понимаю.
     И подумал: "Что теперь будет?"
     - Агар! - крикнул он, отворив низкую дверь пристройки. - Агар!
     Из темной комнатушки  выглянул  человек  с  худым,  желчным  лицом  и
красноватыми глазами. Староста наклонился к его уху и, хмуря брови,  долго
что-то шептал, то и дело  оглядываясь  на  Гефестиона,  причем,  когда  он
оборачивался к македонцу, жирная рожа плута расплывалась в улыбке.
     - Жители Мараканды! - вопил через полчаса Агар с  возвышения.  -  Эй,
жители Мараканды! Радуйтесь! Царь Искендер Зулькарнейн,  да  славится  его
имя вечно, покупает все наши товары.
     Тишина. Недоумение. Затем из  толпы  выступил  чеканщик  Фрада,  отец
Варахрана:
     - Как это - все товары? Объясни получше!
     - Все: посуду, ткани, одежду, баранов, зерно, масло  -  словом,  все,
что вы привезли или вынесли на базар сегодня.
     Опять молчание - люди не  сразу  нашлись,  что  сказать.  О  подобных
сделках в Мараканде еще не слышали. Потом снова заговорил Фрада:
     - А что Искендер даст взамен?
     Агар вынул из-за пазухи и поднял высоко над головой  желтый  глиняный
черепок.
     -  Каждый  из  вас,  жители  Мараканды,  получит  табличку  с  именем
Искендера. Не теряйте табличек. Когда царь,  да  будет  благословенно  его
имя, вернется из похода на Киресхату, он любому,  кто  предъявит  черепок,
выдаст сколько следует золотых или медных монет.
     Монеты? И когда? Когда Искендер вернется  из  Киресхаты!  А  если  он
вернется через три года? Или совсем не вернется?  Люди  пришли  на  базар,
чтобы обменять зерно на посуду,  овец  на  земледельческие  орудия,  сухие
фрукты на одежду, - чтобы приобрести, с душевной болью отрывая от  скудных
запасов немалую часть, вещь, еще более необходимую в хозяйстве. И  вот  им
предлагают какие-то черепки, которые ни к чему  не  приспособишь...  Базар
зашумел.
     - Как вам не  стыдно!  -  с  возмущением  крикнул  Агар.  -  Кто  вас
освободил от Бесса? Искендер. Я б на вашем  месте  даром  отдал  все,  что
есть. А вы трясетесь над погаными горшками, чтоб им разбиться! Эх, люди!
     Агар покачал головой и сплюнул.
     - Товары оставить здесь. Ослов и повозки тоже. Выходите по одному  на
храмовую площадь. Ну, пошевеливайтесь!
     Люди растерялись. Если б на них просто набросились и начали  грабить,
как это делали персы, они бы стали защищаться. Но тут... ведь у них просто
покупают,  кажется?  Один  из  селян  бросил  на  свой  мешок  с  пшеницей
недоуменный взгляд и неуверенно двинулся к воротам.  Здесь  его  остановил
базарный староста.
     - Имя?
     - Харванта.
     - Откуда?
     - Из селения Чоргарда.
     - Товар?
     - Мешок пшеницы.
     - Запиши, писец.
     Писец обмакнул тростниковую палочку в  бронзовую  чашу  с  краской  и
начертил (или сделал вид, что начертил) несколько слов на куске выделанной
телячьей кожи.
     Староста сунул в ладонь Хорванты черепок.
     - Смотрите, записывают,  у  кого  что  куплено,  -  сказал  кто-то  с
облегчением. - Значит, нам и вправду заплатят за товары?
     - Проходи, - кивнул Харванте староста.
     Едва Харванта вышел  на  храмовую  площадь,  македонцы  оглушили  его
ударом по голове, скрутили руки за спиной и отволокли в  сторону.  Пшеница
пшеницей, а раб все же более выгодный товар.
     За Харвантой потянулись к воротам и другие. И все по одному.  И  всех
на храмовой площади хватали македонцы. Мужчин, женщин, детей.
     Через ворота прошло уже человек шестьдесят, когда какой-то мальчишка,
взобравшись из  любопытства  на  стену,  отделяющую  рынок  от  святилища,
увидел, что происходит перед храмом огня. Он замахал руками и  завопил.  К
нему быстро поднялся по лестнице Фрада.
     - Боже! - крикнул пораженный чеканщик. - Вот что  они  задумали!  Эй,
народ! Юнаны обманули нас! Они хватают каждого, кто выходит к храму!
     На миг базар умолк - и вдруг заревел,  забушевал,  как  горный  поток
весной. Толпа ремесленников и  селян  опрокинула  македонцев,  стоявших  у
ворот, вырвалась на храмовую площадь. Поодаль от святилища,  возле  стены,
сбились в кучу шестьдесят избитых и связанных людей.  Македонцы  пятились,
выставив сариссы.
     - А, шакалы! В рабство на с хотите продать? Бейте их!
     Базар в одно мгновение превратился в поле боя; хотя у согдийцев и  не
было оружия, они сражались с ожесточением, -  все  пошло  в  ход:  горшки,
мотыги, палки, оглобли повозок.
     Гефестион бросил на взбунтовавшихся согдийцев отряд  тяжелой  пехоты.
Под  напором  длинных   пик   народ,   после   короткого,   но   яростного
сопротивления, разбежался. Прятались по  дворам,  скрывались  в  окрестных
полях и садах. Многих убили. Многих забрали в плен.


     - Итак,  они  захватили  семь  приречных  городов?  -  Спантамано  не
заметил, как загнул  на  руках  семь  пальцев.  Его  взгляд  упал  на  три
оставшихся перста. Он быстро загнул и эти и стукнул  кулаком  о  кулак.  -
Сначала Клит... Потом бранхиды и узрушаны... Затем погром  в  Мараканде...
Ясно! Пора за дело, согдийцы. Баро, позови Алингара.
     Наутакец, возвратившийся в Мараканду с тайным посланием от Варахрана,
со всех ног бросился вниз и привел жреца Алингара - сумрачного  мужчину  с
кривым носом и длинной  бородой.  Алингар  слыл  мудрецом,  знал  наизусть
священную  книгу  зороастрийцев  "Авесту"  и  хорошо   писал   не   только
по-согдийски, но и на многих других языках Востока.
     Потомок Сиавахша поискал глазами чего-то и, не найдя, рассердился:
     - Где этот проклятый сосуд?
     - Какой? - спросил Баро.
     - Серебряный. В котором вино.
     С каждым днем он испытывал все больше влечения к вину. Никогда еще  у
Спантамано не  напрягались  так  душевные  силы,  а  напряжение  требовало
какой-то разрядки. И Спантамано, начав однажды в  Наутаке,  когда  выбирал
между Искендером и Бессом, не мог уже остановиться и  незаметно  для  себя
пристрастился к пьянящему напитку.
     Баро покосился на предводителя и принес серебряную  вазу.  Спантамано
жадно выпил вина и облегченно вздохнул:
     - Пойдем, Алингар.
     Оба закрылись в угловой комнате и  не  впускали  туда  никого,  кроме
Баро. Наутакец приносил хлеб, мясо и вино и мягко  отстранял  Зару,  когда
она приближалась к резному входу. Это обидело женщину.  Спантамано  важным
делом занят? Но ведь он мог сам об этом сказать! Да и какое  дело  важней,
чем их любовь?  Зара  хотела  узнать,  что  затеял  супруг,  и  беспокойно
прислушалась к тихим голосам,  доносившимся  из  комнаты.  Говорил  обычно
Спантамано.  Жрец  чаще  молчал.   По   временам   Баро   вызывал   наверх
какого-нибудь воина. Выйдя от господина, тот  прятал  что-то  за  пазухой,
выбегал во двор, садился на коня и поспешно исчезал.
     Через пять дней Спантамано покинул убежище и объявился  перед  Зарой.
Он похудел, но зато его глаза сверкали сейчас особенно ярко.  Улыбка  была
веселой, а руки порывисто взлетали, как у танцующего горца.
     Услышав быстрые шаги мужа, Зара тут  же  забыла  свою  обиду.  Только
сейчас поняла, как сильно по нем соскучилась. И если бы он  предстал  тоже
опечаленный разлукой, она бросилась бы навстречу. Но его веселая улыбка...
Значит, не грустил о ней? Зара опустила глаза и отвернулась.
     - Не обижайся! - Он сел рядом и притянул ее к себе. -  Сам  не  знаю,
как получилось... Дело захватило.
     Вот как! Он даже виноватым не считает себя? Она отстранилась, хотя ей
хотелось обнять его. В первые дни  замужества  она  уже  испытывала  такое
двойственное  чувство.  Что  победит  в  сердце  женщины  -  зависело   от
Спантамано. Он догадался - и не поскупился на поцелуи.
     - Не огорчай, звезда неба, - прошептал он ей на ухо. -  Твой  раб  не
совершил ничего зазорного.
     - Чем ты занимался?
     - Крепко думал, сочинял послания.
     - Какие? - суховато спросила она, постепенно сдаваясь.
     - Разным  старейшинам.  Скоро  я...  скоро  мы  с  тобой...  совершим
великое!
     - Что ты задумал? - воскликнула она испуганно.
     - Великое дело задумал! Я так верю в удачу! О! Ты  не  знаешь,  Зара,
как мне хорошо... - Он засмеялся  от  избытка  радости,  бурлящей  в  нем,
поцеловал жену в лоб и вскочил.
     - Ты оставайся, я скоро вернусь.
     Он исчез так быстро, что Зара не успела  даже  поймать  его  за  край
одежды. Женщина покраснела и опустила руку, протянутую  супругу  во  след.
Лицо Зары стало злым, утратило красоту. Она не понимала,  чего  добивается
этот  человек.  Дочь  Оробы  смутно  догадывалась:  стремления  Спантамано
угрожают ее благополучию. Долго, до самого  вечера,  сидела  она  у  окна,
сердитая и молчаливая, и так как Спантамано не появлялся,  сердце  женщины
все более плотно окутывалось холодной мглой отчуждения.


     Спантамано мчался  вверх  по  лестнице  во  дворце  Оробы.  Ноги  его
мелькали с такой быстротой, как будто он обулся в крылатые  сандалии  бога
эллинов Гермеса. Голос потомка Сиавахша раскатился по  всем  залам,  точно
крик глашатая:
     - Ороба, ты где?
     - Здесь! - отозвался Ороба с террасы.  -  Ты  явился  н-наконец.  Где
п-пропадал? О! Ты ч-чему-то рад? Ну, рассказывай...
     Старейшина захлопотал вокруг зятя, точно клушка возле  цыпленка.  Еще
бы! Не каждый становится тестем сатрапа.
     - Налей вина! - Спантамано швырнул в сторону свою пятнистую  шапку  и
растянулся на ковре. - Пей и радуйся - пришел твой час, Ороба!
     - Искендер богатые д-дары прислал?  -  заискивающе  спросил  наутаке,
разливая по чашам вино.
     - Дары, - Спантамано приподнялся, изумленно уставился на  тестя.  Его
охватило бурное веселье. - Ах-ха-ха-ха! Так ты ничего не знаешь? Правда, я
тебе и  не  говорил  ничего.  Теперь  можно  раскрыть  тайну.  Я  поднимаю
восстание.
     - А?.. - Ороба выронил чашу. Напиток растекся по ковру темной  лужей.
- К-какое в-восстание?
     - Против Искендера!
     - Что? - Наутакец  отпрянул  от  Спантамано,  будто  внезапно  увидел
прокаженного. - Что т-ты г-говоришь?
     - Да, восстание! - продолжал Спантамано, не замечая состояния  Оробы.
- Сейчас самое подходящее время. Горцы Узрушаны отрезали  грекам  путь  на
Мараканду. Я отправил гонцов к сакам тиай-тара-дайра, тиграхауда и жителям
Ферганы. Они окружат Искендера и не выпустят его из мешка до тех пор, пока
сюда не подоспеют отряды Хориена, Вахшунварты и  других  старейшин.  Тогда
ударим на Искендера со всех сторон. Там и придет ему конец.
     - Ума ли... лишился, - пробормотал Ороба, и Спантамано увидел, что от
ласковой улыбки тестя не осталось и следа.
     - Ты чего, а? - спросил он удивленно.
     - Твоя з-затея мне не н-нравится, - сухо ответил наутакец.
     - Почему?
     - П-потому, что у т-тебя ничего н-не выйдет! Искендер  разгонит  всех
в-вас, как с-стаю бродячих собак.
     - Ты сам, видно, ума лишился! - рассердился  Спантамано.  -  Кто  нас
разгонит,  если  поднимется  вся  Согдиана,  если  к   нам   присоединятся
массагеты? Пойми - Искендер в ловушке. И он пропал, если мы разом на  него
навалимся!
     - Не знаю, к-кто из вас п-пропал, - сказал Ороба.  -  Я  думал,  т-ты
умней.  Зачем  ты  с-сам  лезешь  в  пасть  тигра?  Искендер  сделал  тебя
с-сатрапом Согдианы. Чего тебе е-еще надо?
     - О! Ты вот как заговорил! - Спантамано нахмурился. -  Так  знай  же:
для меня зазорно получить из рук чужого  царя  власть  над  Согдианой,  по
праву  принадлежащей  роду  Сиавахша.  Понятно?  Не  для  того  Спантамано
избавился от Бесса, чтобы посадить на шею нового хозяина.
     - Безумец! И ты в-веришь, что тебе э-это удастся?
     - А почему бы нет? Где сказано: "Согдиана создана для того, чтобы  ею
вечно управляли иноземные цари? "Раз боги сотворили ее именно Согдианой, а
не другой страной, значит, она заслуживает своего места под солнцем.
     - Все это с-слова, -  процедил  наутакец  злобно.  -  По  мне,  пусть
Согдианой управляют х-хоть одноглазые духи гор, лишь бы они п-пощадили мою
жизнь и о-оставили мне половину монго добра.
     Спантамано долго молчал, пораженный такой откровенностью. Наконец  он
сказал хрипло:
     - Вот ты, оказывается, какой. Не дума же, что тебе удастся  заслужить
благоволение  юнанов,  как  ты  заслужил  своей  низостью  благосклонность
персов. Ты слышал, какое преступление совершил Искендер в Узрушане?
     - Слышал. И поделом дикарям. Пусть не плюют в пламя, зажженное богом.
Не беспокойся, уж я-то не прогадаю.
     Он говорил, не глядя на Спантамано.  Глаза  его  блудливо  бегали  по
сторонам. Таким гнусным показалось отпрыску Сиавахша  худое,  иссохшее  от
жадности и пороков лицо Оробы, что  Спантамано  едва  не  ударил  по  нему
ногой. Самое страшное - Ороба был так туп и глуп, что непоколебимо верил в
свою правоту и считал человека, сидящего перед ним, сыном осла  и  круглым
дураком. И Оробу не переубедил бы сам Охрамазда.
     - Да, ты никогда  не  прогадаешь!  -  Голос  Спантамано  сорвался  от
бешенства. - Прежде ты продавал себя персам. Теперь ты готов продать  себя
юнангам. Так продайся лучше мне, единокровному согдийцу!
     И он бросил Оробе горсть драгоценных камней. Ороба преобразился.  Его
глаза, миг назад темные от затаившегося в них страха, радостно заблестели.
Но ненадолго. Ороба с огромным напряжением, с душевным скрипом и скрежетом
отодвинул лалы и просипел:
     - Не надо... не надо  ничего.  Ты  думаешь,  камни  спасут  от  гнева
Искендера, если я примкну к тебе?
     - Значит не поможешь мне? - вскричал Спантамано. -  Мне,  мужу  твоей
дочери?
     - Чтобы я помогал мятежникам? - Ороба всплеснул руками - Бедная Зара!
Если б я знал, какие мысли в твоей беспутной голове, разве я отдал  бы  за
тебя мою дочь? Я скажу ей, чтоб она вернулась ко мне. Уходи  прочь.  Я  не
хочу знаться с таким опасным человеком.
     - Я уйду. - Спантамано поднялся и сцепил  руки  за  спиной,  чтоб  не
прикончить Оробу на месте. - Но знай и ты - нет для меня выше позора,  чем
быть зятем такой грязной твари. Одно утешает - не все старейшины  Согдианы
подобны тебе, подлый выродок. И не  забывай:  когда  Спантамано  уничтожит
юнанов, он припомнит этот разговор. Я и сейчас перегрыз бы тебе горло,  да
не хочу лишнего шума.
     Ороба всполошился. Ах, он слишком круто обошелся с потомком Сиавахша!
А если Спантамано и на самом деле  победит  Искендера?  Тогда...  Наутакец
перепугался. Он изобразил на лице улыбку, но Спантамано резко повернулся и
ушел.
     "Глупец! - проклинал себя Ороба. - Кто тянул тебя за  язык?  Наобещал
бы три мешка, а там было бы  видно.  Эх-хе!  Ну  ладно,  дело  сделано,  -
успокоил он себя. - Теперь... как вести себя теперь?  Этот  бродяга,  если
победит Искендера, доберется-таки до моего горла..."
     Самый злой человек среди людей - кто любит себя больше всех на свете.
Нельзя верить ласковой улыбке - прикидывается. Он злой по сущности  своей,
потому особенно опасен. Такие не наносят своих ударов открыто.  Они  тайно
отравляют человека, если не настоящим ядом, то ядом клеветы.
     "Если победит... Хорошо же! Сделаем так, дорогой Спантамано, чтоб  ты
не победил Искендера".


     Спантамано  вернулся  мрачный,  как  дайв.  Увидев  его,  Зара  гордо
вскинула голову. Но потомок Сиавахша даже не взглянул на жену  и  ушел  на
террасу. Женщина смутилась - она ждала, что супруг  начнет  уговаривать  и
ласкать. Тогда бы она стала холодно его  отстранять,  словно  муж  ей  бог
знает как надоел, и вволю потешила свое сердечко.
     Но Спантамано, кажется,  и  думать  забыл  о  ней,  и  его  поведение
исторгло из ее глаз слезы. Желая уязвить мужа, Зара позвала рабыню и  ушла
к Оробе, хотя ей хотелось остаться. Она громко  хлопнула  резной  створкой
двери, чтоб он услышал и бросился за нею. Однако Спантамано точно оглох  и
онемел.
     - Не возвращайся к этому бродяге, - сердито сказал отец. - Он доведет
тебя до плохого. Пусть забирает свои алмазы и проваливает вон отсюда.
     - Пропади он пропадом! - воскликнула она, горько плача.
     Оба долго и дружно ругали пройдоху Спантамано, благо, сам  "пройдоха"
не слышал, и легли спать, твердо  решив  отделаться  от  потомка  Сиавахша
навсегда.
     Спантамано с горя выпил чуть не пол вазы вина.  И  вновь  -  песня  о
горшке. Проклятый Ороба! Дружина одного из крупнейших владетелей  Согдианы
очень пригодилась бы. Вахшунварта и Хориен помогут, конечно, однако войско
без людей Оробы  -  все  равно  что  неполный  колчан.  Эх!  Пусть  только
подоспеют отряды Вахшунварты и Хориена, и он покажет  Оробе,  кто  из  них
безумец!
     - Гонец от Вахшунварты!  -  сообщил  Варахран.  Чеканщик  приехал  из
Киресхаты вчера и теперь не отходил от Спантамано.
     - Зови скорей! - Спантамано просиял. Наконец-то! О друг  Вахшунварта!
Разве он оставит Спантамано в беде?
     - Вахшунварта не принял дара. - Гонец, хмурый,  усталый,  как  лошадь
после  скачек,  протянул  Спантамано  два  алмаза.  -  Он  отказался  тебе
помогать. "Спантамано безумец, - сказал Вахшунварта.  -  Кто  из  смертных
победит Искендера? Передай своему хозяину: пусть  укроется,  подобно  мне,
среди гор и не плюет в пламя, зажженное богом".
     - "Так говорил Ороба, - вспомнил Спантамано. Он был потрясен, что  не
мог произнести вслух и полслова. - Боже! Еще одна стрела выпала  из  моего
колчана. Теперь вся надежда на Хориена".
     - Гонец от Хориена! - объявил Варахран.  Осыпанный  дорожным  прахом,
точно мельник мукой, гонец достал из-за пазухи два рубина:
     - Хориен отказался помогать. Он, прости меня, назвал тебя  глупцом  и
велел передать, чтоб ты спрятался в горах и не плевал в  огонь,  зажженный
рукой бога.
     "Так  говорил  и  Ороба",  -  подумал  Спантамано  и,   к   изумлению
присутствующих, расхохотался.
     - Гонец из Абгара!
     - Гонец из Нахшеба!
     - Гонец из Ярката!
     - Гонец из Маймурга!
     - Гонец из Бахара!
     Из всех рустаков - крупных округов Согдианы - возвращались измученные
гонцы, и все приносили одинаковое известие - старейшины оседлых общин, эти
благородные састары, ихшиды, пати, афшины, хвабы и бузурганы, как они себя
громко  именовали,   отказывались   выступить   против   македонцев.   Они
отговаривали Спантамано от его "безумной затеи" и не забывали  о  пламени,
зажженном десницей божества.
     Выслушав последнего гонца, он зарычал, будто волк, прижатый  собаками
к стене ущелья. Лицо его стало белым, как сосуд  из  китайской  глины.  Он
схватил боевой топор и помчался по залам, размахивая им направо и  налево.
Он разносил в щепы резные двери и низкие  столы  из  красного  дерева.  Он
сокрушал бронзовые жертвенники, дробил глиняных идолов и разбивал  дорогие
вазы. От пронзительного крика у рабов, затаившихся по углам, вылезли глаза
на лоб. Совершив погром внутри дворца, Спантамано вырвался  на  террасу  и
увидел камни, отвергнутые старейшинами. Потомок Сиавахша пинком сбросил их
в бассейн, зашвырнул туда же  топор,  упал  на  кошму  и  разрыдался,  как
женщина.
     Он плакал долго, потом заснул. В полночь очнулся  от  холода,  осушил
сосуд вина; по залам  испуганно  притихшего  дворца  раскатился  тоскливый
голос:
     - О-о-ой! Горшок замучила тоска... така-тун, така-там! Разбился он на
три куска... така-тун, така-там!
     Так он пел и бродил вокруг бассейна, топча цветы, пока не свалился на
густые заросли базилика и не  захрапел.  Баро  поднял  его,  как  ребенка,
уложил на террасе и укрыл теплым ковром. Варахран отозвал Баро к бассейну,
и они о чем-то шептались до  самого  рассвета.  Утром  Варахран  разделся,
нырнул в бассейн (благо, вода была прозрачной) и достал со дна рубины.
     Спантамано проснулся больной и сразу же потянулся за вазой.  Но  Баро
мягко отстранил руку от сосуда.
     - Чего тебе, дурак? - свирепо заорал на него потомок Сиавахша.
     - Не надо пить, господин, - ласково уговаривал его Баро.
     - Не надо, - повторил Варахран.
     - Вы в своем уме, а? Чего же тогда "надо", дубины вы несчастные?  Все
покинули бедного Спантамано. Даже супруга и та убежала. Я остался один  во
всей Согдиане! Что мне еще делать, если не пить?
     - Надо не пить, а бить, - веско сказал Варахран.
     - Кого?
     - Искендера.
     - О! Какой ты храбрый. Как бить? Бузурганы от меня  отвернулись.  Нас
вместе с дахами, пенджикентцами и  теми  бактрийцами,  которые  в  Наутаке
отделились от Вахшунварты, осталась всего тысяча.  Другие  разъехались.  А
юнанов - пятьдесят тысяч. Да  еще  Ороба  к  нему  переметнется.  Они  нас
пинками разгонят!
     - Не разгонят, - возразил Варахран.
     - Почему?
     - Потому что нас не так мало, как тебе кажется.
     - Значит, я разучился считать, - едко усмехнулся Спантамано. - Скажи,
мудрец, сколько же нас?
     - Пятьсот тысяч, - серьезно ответил Варахран.
     - Что? Ха-ха-ха! Кого - пятьсот тысяч? Ворон на крышах Мараканды? Или
лягушек в Зарафшане? Или блох в твоей шапке?
     -  Нет.  Пятьсот  тысяч  ремесленников  и  пахарей,   пятьсот   тысяч
согдийцев, живущих в городах и селениях. - Варахран поднялся. - Подожди! Я
сейчас...
     Через минуту он вернулся, ведя за собой двух  белобородых  согдийцев.
Спантамано  узнал  их:  один,  сухой,  подвижный,  -  мастер  Фрада,  отец
Варахрана; другой, рослый и крепкий, - землепашец Ману, родитель Баро, тот
самый Ману, который в Наутаке требовал у Спантамано защиты от людей Бесса.
Старик есть старик, богат он или беден - надо уважать. Спантамано, кряхтя,
привстал  и  приложил  руку  к  сердцу.  Фрада  и  Ману   с   достоинством
поклонились, сели на ковер. Варахран кивнул отцу:
     - Рассказывай!
     - Чего тут долго рассказывать? - воскликнул Фрада  сердито.  -  Какие
они освободители, эти юнаны? А, господин састар? От  последнего  имущества
нас освобождают...
     -  Пока  ты  писал  бузурганам  письма,  Гефестион,   глава   юнанов,
оставшихся в Мараканде, разослал воинов по округам и стал грабить народ, -
пояснил Варахран потомку Сиавахша.
     - Да? - удивленно спросил Спантамано.
     - Да! - злобно повторил Фрада. - Открыли на  дорогах  посты,  обирают
проезжих. "Пошлина! - говорят. - Пошлина!" И хохочут,  чтоб  им  пропасть.
Переплывешь через реку - давай лодочный сбор. По мосту проедешь  -  плати.
Идешь на рынок - давай за вход. Купил вещь - плати рыночный сбор. Продал -
опять раскошеливайся. Переписали дома,  добро  и  доходы  -  гони  десятую
часть. Да еще подушную подать с каждого человека требуют. Я  и  не  думал,
что грабить можно так тонко и хитро.
     - Вот. - Ману достал из-за  пазухи  глиняную  пластинку.  -  Очистили
амбар, зернышка теперь не найдешь, а взамен черепок оставили. Написали  на
нем что-то... Я откуда знаю, что? На кой бес мне этот черепок? В  пищу  не
годится. Думал: монеты у юнанов такие, показал на базаре - никто не берет,
смеются. А, чтоб тебе на зубы духу Айшме попасть!
     Он с сердцем кинул черепок в бассейн.
     - Народ встревожен, господин састар, - сказал Варахран сурово.  -  Он
готов постоять за себя. Но ему нужен вождь. Брось клич - и завтра  к  тебе
явятся тысячи храбрых людей.
     - Храбрых людей, вооруженных палками! - передразнил его Спантамано. -
И эти храбрые люди сразу разбегутся, увидев длинную пику юнана.
     - Не думай плохо о простом человеке, - угрюмо сказал Баро. -  Простой
человек не хуже бузургана. А может, и лучше. Ты не обижайся за эти  слова,
но... ты сам видишь - бузурганы продали тебя, а народ не продаст.
     - Народ! - воскликнул Спантамано раздраженно. - Так он и  послушается
нас.  Ремесленники  подчиняются  старейшинам  касты,  селяне   -   родовым
бузурганам, а бузурганы...
     - Бузурганы! - рассердился Баро. - Сегодня  бузурган,  завтра  никто,
если пойдет наперекор воле народа. Пусть прячутся с дружинами  в  пещерах,
без них обойдемся.
     - А если хочешь, чтоб у всех были не  палки,  а  мечи  и  секиры,  не
раздавай алмазы направо и налево: лучше купи у саков бронзу,  ремесленники
сделают столько мечей, сколько потребуется.
     И Варахран протянул Спантамано камни, вынутые из бассейна.
     - Хм... - Спантамано удивленно глядел на чеканщика и пахаря. - Вы  не
так уж глупы, как мне казалось. И вы думаете, у нас кое-что получится?
     - Конечно, получится! - воскликнул Варахран.
     - Еще как! - добавил Баро.
     Спантамано порывисто поднялся. Ты воображал,  что  никому  не  нужен?
Оказывается, нужен! Ты твердил себе,  что  одинок?  Оказывается,  рядом  -
тысячи людей, которые не оставят в трудный час! Будто пелена спала с  глаз
молодого согдийца. Он искал опору и не находил ее - вот  она,  опора!  Вот
сила, которая по мановению его руки свернет, опрокинет и растопчет горы!
     - Так чего же вы сидите? - рявкнул Спантамано. - К дайвам састаров  и
бузурганов! Народ поднимайте!


     И народ поднялся.  Тысячи  селений  ожили  по  кличу  Спантамано.  От
Змеиных Ворот до Бахара и от Бахара до Нахшеба - по всей Согдиане, день  и
ночь, словно перекликаясь, тревожно и ритмично гремели барабаны. На бурных
общинных советах разгорался спор между родовой знатью и  простым  народом.
Несмотря на угрозы бузурганов, народ снаряжал по одному  воину  от  каждых
пятидесяти семейств и выделял для  Спантамано  овец,  зерно  и  масло.  По
дорогам  Согдианы  шли  толпа  за  толпой  бахарцы  и   нахшебцы,   жители
Пенджикента и Маймурга. Привел из Наутаки сто пахарей Ману, отец Баро.  Он
вооружил  своих  людей  пиками,  сделанными  Фрадой,  отцом  Варахрана,  и
присоединился  к  отряду  пенджикентцев.  Пестрая  толпа  плотно  обложила
Мараканду и приступила к осаде трехбашенного замка, где укрылись юнаны.
     У Спантамано не было ни баллист, ни онагров. Согдийцы и  дахи  лезли,
помогая себе ножами,  по  откосам,  кидая  на  стены  веревки  с  крюками,
приставляли к башням шаткие  лестницы,  взбирались  наверх  и  падали  под
ударами неприятелей. Спантамано послал к сакам за бронзой.  Но  когда  она
прибудет? Воины привязывали к оперенным меднодоспешным  македонцам  вреда,
если не считать ничтожных царапин на руках. Да и не  всякий  согдиец  умел
обращаться с луком или мечом. Селяне привыкли к мотыгам, а не к оружию, их
не обучали боевым приемам, как обучают людей из военной касты. Но дубинами
они  владели  неплохо,  и   если   уж   какой-нибудь   зазевавшийся   юнан
подворачивался под руку, его не спасали  ни  панцирь,  ни  шлем  -  селяне
обмолачивали врага, как ячменный сноп.
     Македонцев было здесь не  так  у  много;  они  не  успевали  отражать
согдийцев, упрямо наступавших со всех сторон. Одна из трех башен досталась
туземцам. Тогда македонцы сделали вылазку,  прошли  мимо  дворца  Оробы  и
напали  на  осаждающих  сбоку.  Острыми  наконечниками  сарисс  они  ловко
пронзали людей, защищенных  только  износившимися  хитонами,  и,  умертвив
около тридцати человек, без потерь возвратились в  замок.  Если  бы  Ороба
отрезал македонцам путь, им пришел бы конец. Однако он  этого  не  сделал.
Тысяча его людей, вооруженных, как говорится, до зубов, спокойно наблюдала
со стен за побоищем.
     На четвертый день осады пастухи донесли Спантамано,  что  со  стороны
Змеиных Ворот к Мараканде движется отряд  Юнанов.  Значит,  они  прорывали
окружение! Спантамано отчаянно выругался. Он знал: толпы храбрых, но плохо
вооруженных и необученных согдийцев  не  выдержат  удара  Длинных  Пик.  С
македонцами надо воевать не в открытом  поле,  а  по-скифски,  посредством
засад. Спантамано приказал войску отступить на правый берег Зарафшана.
     - Проклятый Ороба! - бормотал Спантамано, гоня лошадь через  воду.  -
Трусливый Хориен!  А  Вахшунварта?  Он  тоже  трус  и  предатель,  хотя  и
держится, как святой. От этих святых никогда не было  и  не  будет  проку,
чтоб им пропасть! Выступают  важно,  брюхо  несут  чинно,  смотрят  гордо,
говорят красиво, а внутри... внутри сидит подлец. Ах, пройтись  бы  палкой
по вашим благообразным рожам!
     - Я не зря доказывал, что Спантамано глуп, как овца, -  сказал  Ороба
дочери, увидев отступающих согдийцев.  -  Едва  показался  Искендер,  этот
сброд голодранцев бросился бежать, как будто их пятки маслом смазали.
     Зара прикусила губу и промолчала.
     К Мараканде подошел не Александр, а Фарнух, - царь сейчас  гнался  по
ту сторону Яксарта  за  саками-тиграхауда.  Фарнух  соединился  с  отрядом
Гефестиона, оставленным в Мараканде перед походом на Киресхату, и пустился
преследовать Спантамано. Ему  удалось  захватить  сотню  пеших  согдийцев.
Остальные успели скрыться среди густых зарослей раскинувшихся  по  берегам
Зарафшана.
     Знойная долина,  поросшая  непролазным  кустарником.  Густо  и  дико,
словно шерсть на боках медведицы, переплелись прямые, кривые, развесистые,
корявые, разлапистые стволы, ветви и стебли тополей, тамариска,  уходящего
корнями в щебень и  гальку,  громадных  ясеней,  приземистой  грушелистной
курчавки, различных  ив,  -  как  низкорослых,  многостебельчатых,  так  и
древовидных,  высоких,  точно  башня  толщиною  в  один  обхват,  а  также
узколистного  лоха,  тростника,  вейка,  солодки,   рогоза,   облепихи   и
мирикария.
     Все это запустило сосущие корни во влажную почву  безлюдной  поймы  и
спуталось так, что по зарослям трудно продраться  даже  тигру.  У  каждого
растения свой цвет.  Серебристые  листочки  лоха  никогда  не  примешь  за
мелкую, цвета окиси хрома листву солодки, полуголые красные веточки ивы  -
за  тускло-голубые  лапы  гребенщика.  Но  издали,  сливаясь  за   волнами
горячего, богатого испарениями воздуха в одно, заросли  кажутся  сплошным,
курчавым серо-зеленым озером.
     Ни ветерка. Все застыло, все неподвижно. Заросли - огромная баня, где
даже  голый  человек  задыхается,  давясь  густым,   влажным,   обжигающим
воздухом, и обливается потом.
     Спантамано пробирается на полудиком коне  сквозь  чащу  и  насмешливо
говорит Баро:
     - Бегут храбрецы? А ты хвастался: "От юнанов не оставим и праха".
     - Дай оружие! - сердито хрипит в ответ Баро. - Обучи нас делу войны!
     -  Оружие,  -  повторяет  Спантамано  и  задумчиво   смотрит   назад.
Колышутся, качаются, трещат кусты. Тысячи  тощих  согдийцев  упрямо  лезут
вслед за предводителем. Хорошо держатся эти оборванцы!
     Твердость духа простых и чистосердечных людей, окружающих Спантамано,
волнует потомка Сиавахша и поддерживает в его душе надежду.  Мы  бежим  от
юнанов? Ну и что же? Придет время - они побегут от нас.
     - Персы! - говорит Спантамано, и в голосе согдийца не слышно доброты.
- Если б не вы... разве дожила страна до того, что ей нечем себя защитить?
     Медленно движется на север  отряд  Спантамано.  И  медленно  движется
следом отряд Фарнуха. Варвары отступают, настигнем их и довершим  разгром,
- думает ликиец. И так думают все  воины  отряда.  Никто  не  помнит,  что
отступающих "скифов" надо бояться больше, чем наступающих.  Уроки  прошлых
лет забыты. А забывчивость никогда не приводит к добру.
     Когда согдийцы достигли гор, навстречу спустился  отряд  всадников  в
островерхих войлочных шапках. Рослые,  косматые  кони.  Рослые,  волосатые
люди. Их возглавляют два человека. Длинный, сухой,  белобородый  старик  с
очами, зоркими, как у орла,  -  это  вождь.  Воин  -  толстый,  с  мутными
красноватыми глазами, с одутловатым лицом, желтым от курения семян конопли
- его сын.
     Да, это массагеты, дети знойных Красных Песков. Шестьсот кочевников и
пять с половиной тысяч согдийцев приветствуют друг друга радостным кличем.
Старик слезает с коня и обнимает спешившегося Спантамано.
     - Меня зовут Рехмир, -  говорит  массагет.  -  Вот  мой  сын  Дейока.
Получили послание. Везем бронзу. - Он лезет в сумку, висящую на  поясе,  и
вынимает два рубина. - Возьми обратно. Поможем и так.  Не  ради  камней  -
ради братства. Согдийцы и  массагеты  -  люди  одной  крови.  Вместе  били
персов, и македонцев будем бить вместе.
     У Спантамано вспыхивают глаза.
     - Ты светлый Суруш, посланный добрым богом Охрамаздой!
     Он снова обнимает  старика  и  не  замечает,  каким  жадным  взглядом
провожает Дейока, сын  Рехмира,  красные  рубины,  исчезающие  за  пазухой
Варахрана.
     Много стрел у массагетов. Так как стоит невыносимая  жара,  македонцы
не надевают доспехов. Их тела открыты для  легкого  ветерка,  подувшего  с
гор. И для лучей солнца. И для массагетских стрел.  А  массагеты  стреляют
без промаха.
     Войско  Спантамано,  подкрепленно  отрядом  кочевников,  поворачивает
обратно и окружает македонцев, бредущих по зарослям. Начинается  избиение.
Немало македонцев, беспечно  рассыпавшихся  в  чаще,  находят  тут  конец.
Фарнух пугается. Он стягивает отряды на огромную  поляну,  выстраивает  их
квадратом и отступает к Мараканде.
     Мучителен  поход  от  гор  до  Политимета.   Днем   воинов   изнуряет
беспощадное азиатское  солнце.  Ночами  жалят  комары,  громадными  тучами
вылетающие из болот.
     Но еще сильней жалят бронзовые стрелы кочевников, отчаянных людей, из
которых один стоит десятка смелых воинов Фарнуха.
     Фарнух бежит до самого Политимета, или Намика, или Зарафшана, как его
называют согдийцы, и останавливается только за рекой,  на  открытом  поле.
Фарнух не знает, что делать. Он мирный  человек.  А  здесь  нужен  опытный
стратег. Ликиец призывает Койноса, Кратера, Карана и других  командиров  и
говорит:
     - Дело плохо. Варвары наседают, а я, как видите, ничего не  смыслю  в
делах войны. Освободите. Изберите нового начальника,  пусть  он  поступит,
как захочет.
     Да, македонцы хорошо видят, что несчастный ликиец ничего не смыслит в
делах войны. Александр ошибся, назначив его предводителем такого  крупного
отряда. Но... если Каран, Койнос изберут другого начальника,  то  они  тем
самым как бы заявят Александру, что он ошибся. А сын бога Аммона не любит,
когда  ему  напоминают  об  его  ошибках.  Между  Фарнухом  и  македонцами
завязывается спор.
     Воины, утомленные зноем, сидят вокруг  шатра,  высунув  языки,  точно
псы, и слушают, как бранятся полководцы. Карану, тучному и неповоротливому
человеку, надоедает спор. Он задыхается в душном шатре и  выходит  наружу.
Но и тут не лучше. Солнце палит неимоверно. Каран  осматривается,  нет  ли
где куста, чтоб спрятаться в тени. Но земля  вокруг  совершенно  обнажена,
если не считать тонких стеблей выгоревшей травы. Зато по ту  сторону  реки
темной высокой стеной стоит лес, и меж тополями чернеет густая  заманчивая
тень.
     - Проклятье! - бормочет Каран. - Если бы туда...
     В это время на  правом  берегу  протока  появляется  невысокий  грек,
видимо, из легкой конницы Кратера.
     - Эй, вы! - кричит грек, взмахивая гребенчатым шлемом. - Чего вы  там
пропадаете? Идите сюда. Вся наша ила здесь. Всем хватит места.
     Он говорит на  ионийском  наречии  -  значит,  и  вправду  из  отряда
Кратера, в который входит часть афинян. Грек  ополаскивает  руки  в  воде,
омывает лицо, лениво бредет вдоль берега  и  скрывается  в  кустах.  Потом
появляется снова и садится в холодке под шелестящим  тополем.  Кто  устоит
перед таким искушением? Каран приказывает своему отряду:
     - На коней! За мной на тот берег.
     Воины не заставляют себя упрашивать. Все мигом  прыгают  на  коней  и
спешат за Караном.  Отряд  переправляется  через  Политимет  по  широкому,
гремящему перекату и рассыпается в кустах. Видя это, пехотинцы  волнуются.
Жара так изнуряет, что люди забывают  о  безопасности.  Отряд  за  отрядом
бредут через бурный поток. Люди торопятся под развесистые  вязы  и  устало
растягиваются по сырой земле. Разброд. Никакого порядка.
     - Где твоя ила? - спрашивает Каран  грека,  по-прежнему  сидящего  на
берегу.
     - Там, под тем вязом, - показывает грек на громадное дерево в глубине
зарослей. - Виден тебе  дым?  Пойдем,  если  хочешь.  Мы  добыли  молодого
барана. Он жарится на углях.
     - О! - Каран только  сейчас  почувствовал,  как  он  проголодался.  -
Хорошо, пойдем. Эй, Левкон, Перисад, следуйте за мной!
     Сопровождаемый телохранителями, Каран отправляется вглубь зарослей.
     - А кто у вас... - начинает Каран, однако так и не успевает спросить,
кто начальствует над илой. Из-за куста на него обрушивается удар  дубиной.
Каран визжит хватается за голову и падает в мокрую траву, сверху  на  него
валится сраженный Левкон.
     - Это вам за бранхидов! - кричит маленький грек. Перисад достает  его
сариссой. Через мгновение его самого пронзают кинжалом.
     - Спитамен, - шепчет маленький грек наклонившемуся  согдийцу.  -  Они
убили твоего друга Палланта...
     И Паллант  умирает  со  спокойным  сердцем.  Он  отомстил.  Согдийцы,
массагеты   и   дахи   набрасываются   на   переправившихся    македонцев.
Набрасываются   со   всех   сторон.   Страшное   зрелище!   Толпы   людей,
схлестнувшихся в кровавой свалке. Грохот барабанов.  Стелы.  Стрелы.  Звон
кинжалов. Стук и треск щитов. Тяжелые удары дубин. Стелы. Стрелы.  Стрелы.
Безумные  глаза.  Оскаленные  зубы.  Крики  ужаса.  И  торжествующий  визг
массагетов.
     Из двух тысяч восьмисот конных и пеших людей Фарнуха  уцелело  только
сорок всадников и триста  пехотинцев.  Кучка  бледных  македонцев  кое-как
добралась до Мараканды и укрылась за стенами замка.
     Едва  Гефестион  закрыл  ворота,  как   по   ним   загремели   топоры
преследователей. На многих согдийцах красовались  гребенчатые  македонские
шлемы. Одни подобрали пики, брошенные врагом.  Другие  поднимали  железные
мечи. Некоторые надели панцири, снятые с убитых юнанов. Кому не  досталось
пики или меча, тот завладел хотя бы щитом. Потомок Сиавахша  приступил  ко
второй осаде Мараканды.


     Утром Спантамано встретил Датафарна, бродившего меж палаток.
     Перс часто останавливался, прислушивался к разговорам, качал головой,
- приоткрыв рот, он задумчиво щипал ус и продолжал обход лагеря.
     -  Что,  мудрец?  -  усмехнулся  Спантамано.  -  Все  тешишь   сердце
ненавистью к роду человеческому?
     - Разве я не прав? - сказал Датафарн, но в голосе его уже не было  ни
той желчи, ни той уверенности, которая звучала при первом их споре.
     - В чем ты прав? - со злостью спросил согдиец.
     - В том, что в основе всего лежит зло. Как я и  предвидел,  ты  убрал
Бесса. Теперь ты хочешь устранить Искендера. Для  чего?  Ответ  прост:  ты
хочешь съесть  юнана,  чтобы  он  не  съел  тебя.  Ты  стремишься  достичь
благополучия за счет Искендера. Не так ли?
     Спантамано возмутился.  Этот  полудохлый  человек  называет  звериной
грызней дело, в котором он, потомок Сиавахша, видит цель своей жизни!
     - Мудрец! - Спантамано сверкнул глазами. - В тот раз  ты  толковал  о
тиграх и буйволах. Если исходить в действиях из мыслей, подобных твоим, то
остается или зарезать себя, или покорно подставить шею по зубы тигра:  "Ты
голоден, бедняга? Так  съешь  меня..."  Нет,  мудрец!  Если  уж  на  свете
существуют две истины - истина  тигра  и  истина  буйвола,  -  я  принимаю
вторую. Я хочу жить. Чтобы тигр не сожрал меня, я распорю ему брюхо. Пусть
не останется ни одного тигра. Пусть буйволы мирно пасутся  на  лугах.  Вот
моя высшая истина. И запомни: правда на моей стороне!
     Согдиец  резко  повернулся  и  ушел.  Датафарн  проводил  его  долгим
внимательным взглядом.
     Весть о разгроме Фарнуха в  одно  мгновенье  облетела  весь  город  и
ворвалась во дворец Оробы. Старик заметался в страхе.
     Ах! Разве он знал, что  так  получится?  Кто  бы  мог  подумать,  что
потомок Сиавахша одолеет юнанов? Неужели конец?
     Надо спасти себя от Спантамано. Как? Ороба не спал до утра. Утром  он
призвал к себе самых преданных людей и отправил их к Искендеру.
     Переодевшись кто жрецом, кто пастухом, кто мелким торговцем, посланцы
Оробы нехоженными тропами поспешили на Восток, в Киресхату.
     Затем Ороба собрал у себя бродяг,  шатавшихся  по  базару  Мараканды.
Скопища голодных людей, отбившихся по  разным  причинам  от  своих  общин,
постоянно слонялись по рынку, высматривая и подбирая то, что плохо лежало.
Ороба долго беседовал с тремя десятками  угрюмых  оборванцев.  О  чем  шел
разговор, не знала даже Зара. Под вечер, сытые и веселые, бродяги ушли  из
дворца, позвякивая серебром,  и  растворились  в  толпах  мятежников.  Они
приседали у костров, осторожно вмешивались в споры. Били себя  по  бедрам.
Произносили клятвы. Плакали. Оглядывались и... шептали.
     Это  была  одна  -  тайная  сторона  дела,  задуманного  Оробой.   Он
позаботился и о другой. А вдруг Спантамано,  упаси  Охрамазда,  успеет  до
прихода Искендера, отрубить Оробе  голову?  Надо  выиграть  время.  Старик
притворно раскаялся в своих неблаговидных поступках и  отправил  "дорогому
зятю" триста баранов. Но Спантамано от них отказался. Ороба встревожился и
явился к Заре.
     Он хорошо знал, что Спантамано без ума от его дочери. Знал он  также,
что и Зара любит этого беспутного человека. Уже через  три  дня  после  их
ссоры  женщина  перестала  обижаться  на  Спантамано.   Потомок   Сиавахша
представлялся ей сейчас таким же ловким и веселым красавцем, каким он  был
в день их первой встречи. Она вспоминала его жаркие ласки, опять  мысленно
переживала проведенные с мужем отрадные ночи и сохла от горя.
     Когда Спантамано уходил из Мараканды, она едва не последовала за  его
отрядом. А когда он так блестяще разгромил македонцев и снова объявился  у
стен города, она даже зарыдала от нетерпения -  так  ей  хотелось  увидеть
своего милого супруга. И Зара,  отбросив  гордость,  пошла  бы  к  мужу  с
повинной, если бы не боялась отца. И вот он сам предстал перед нею,  и  по
выражению его глаз она сразу догадалась, о чем он желает ей сказать.
     - Ну, как ты? - спросил отец после некоторого колебания.
     - Не могу больше! - вырвалось у Зары, и она ударила себя  кулачком  в
грудь. - Тут ноет, покоя нет.
     - Тоскуешь? - выговорил Ороба пересохшими губами. Зароа отвернулась и
закрыла лицо покрывалом.
     - Да.
     - Ну, что же, - пробормотал старик, криво улыбаясь. - Нехорошо, когда
жена уходит от своего мужа. Я тебя не удерживаю, возвращайся.
     Когда Зара, окруженная рабынями и телохранителями,  явилась  к  шатру
Спантамано, он полулежал на ковре и насвистывал свою любимую песню.
     Не зная, как ее встретят, она замерла у порога  и  обратила  на  мужа
взгляд своих покорных очей. Спантамано медленно  приподнялся  и,  не  веря
себе, неподвижно сидел два или три мгновения. Нет, это все-таки  Зара!  Он
мягко подпрыгнул, как барс, быстро подошел  к  жене,  остановился  и  чуть
слышно прошептал:
     - Зара...
     Волна -  что  там  волна!  -  буря,  ураган,  целый  смерч  ликования
закружился, забушевал в груди Спантамано. Он не знал, как выразить великую
радость, которая его обуревала.
     - Зара! - крикнул Спантамано во весь голос и, не помня себя, пустился
в пляс  -  не  плавный  и  медленный  согдийский  танец,  а  горячий  пляс
хорезмийцев, отчаянных и веселых людей.


     Спантамано призвал к себе Баро и сказал ему:
     - Хлеб на исходе. Поезжай в Наутаку, пошарь  по  хранилищам  Оробы  -
наскребется сколько-нибудь.
     - В Наутаку? - Баро откинулся назад. Рот его широко  раскрылся.  Рука
бессильно упала на кошму. - Почему в Наутаку?
     Трудно было понять, обрадовало  великана  приказание  Спантамано  или
огорчило. Может быть, Баро не хотелось, после того, что стряслось с женой,
показываться в родной общине.
     - Почему в Наутаку? А куда же? Тебя знают там. Народ  поможет.  Новый
отряд собери, если удастся. Захвати быков, коз, овец  -  что  подвернется.
Через пять дней жду тебя здесь. Ступай.
     - Ладно. - Баро тяжело поднялся и вышел из шатра.
     Спустя  день  он  добрался  с  тридцатью  всадниками  до  Наутаки   и
направился к храму огня,  где  обычно  собирались  белобородые  старейшины
общины. Баро не думал, что сородичей  так  обрадует  его  появление.  Дети
рассыпались по улицам предместья, оповещая всех о приезде  Баро.  Сбежался
народ. Старики и старухи чинно обнимали гостя, - общину связывали  кровные
узы, и каждый считал Баро своим внуком, племянником, братом или дядей.
     - Наш Баро! - говорили женщины и мужчины.
     - Смотрите, каким он стал молодцом!
     - Большой человек теперь.
     - Еще бы! Друг самого Спантамано.
     - Но он не зазнался, не забыл нас.  Глядите,  такой  же  приветливый,
каким был раньше!
     Баро скупо улыбался. Что ни говори, а хорошо  среди  своих.  Пока  во
дворе храма жарился для гостей баран, Баро пригласил старейшин под навес и
рассказал им, зачем приехал. Тишина. Потом один из старейшин подал голос:
     Нам самим трудно приходится. Зерна  нет,  в  хумах  пусто.  Но...  мы
должны помочь Спантамано. Не вешай головы, Баро,  -  поищем,  найдем  хоть
немного... Так я говорю, братья?
     - Надо выгрести пшеницу из хранилищ Оробы!
     - И сами соберем, у кого что есть, - сыру, масла, топленого сала.
     - Верно! До нового урожая недалеко, потерпим как-нибудь.
     - Не беспокойся, Баро, с пустыми руками не уедешь!
     - Хорошо, - кивнул Баро.
     После угощения Баро взял трех воинов и поехал к дому родителей  своей
жены Манданы. Женщины, которой персы осквернили  грудь.  Весть  о  приезде
Баро уже долетела до убогого жилища. Мандана стояла на пороге.  Ни  слова.
Только огромные глаза скорбно глядят на Баро.
     Он слез с коня. Воины отъехали. Они слышали о беде, приключившийся  с
женой Баро. И больно им было  смотреть  на  этих  двух  несчастных  людей.
Мандана так и сжалась вся под сосредоточенным взглядом мужа.  Она  покорно
склонилась перед Баро, готовая безропотно  принять  как  прощение,  так  и
смерть.
     Баро шагнул вперед.  Он  медленно  опустил  тяжелую  руку  на  голову
Манданы и неумело погладил ее темные пушистые волосы.



                             НАБЕГ ДЛИННЫХ ПИК

                     "Вот идет народ из  северной  страны,  многочисленный
                люд встает от краев земных. Лук и дротик он держит. Жесток
                он не сжалится! Голос его ревет, как море,  он  скачет  на
                конях, выстроен как один человек, на  войну  против  тебя,
                дочь Сиона!.. Не выходи в поле, не ступай по  дороге,  ибо
                меч врага и ужас вокруг..."
                                                        Иеремия, VI, 22-25

     В руки осаждающих перешел почти весь город. Но замок, несмотря на все
их старания, держался крепко.  Правда,  это  было  не  так  уж  страшно  -
македонцы, лишенные помощи Александра, рано или поздно сложили бы  оружие.
Опасность, как это ни дико, грозила Спантамано... со стороны  собственного
войска!
     Однажды ночью, завершив обход, Спантамано вернулся во дворец, поручил
телохранителям охрану дверей и направился один к Заре на женскую половину.
     Наступило время полной луны. В созвездии Змееносца, на  юге,  сверкал
Сатурн. Луна, огромная, круглая и ослепительно яркая, казалась,  висела  у
самого окна. В прозрачных и холодных  лучах  блестели  камешки  во  дворе,
отчетливо, как днем, выступала каждая трещина на полу и стенах зала.  Тени
же  по  углам  и  у  потолка  чернели  геометрическим  сочетанием   резких
очерченных квадратов, прямоугольников и конусов. При таком свете  нетрудно
разобрать даже ломанные значки хитрого армейского письма.
     Проходя  по  узкой  боковой  галерее,  он  увидел  у  открытого  окна
маленькую женскую фигуру.
     - Кто это?  -  хмуро  спросил  Спантамано.  Разглядев  короткую,  без
рукавов, перепоясанную греческую тунику, он удивился. - Ты, Эгина?
     - Я... - она посмотрела на него долгим взором и опять  повернулась  к
окну с раскрытой деревянной решеткой.
     Спантамано вспомнил Палланта, и ему стало жалко Эгину.
     -  О  брате  печалишься?  -  сказал  он  участливо.  Эгина  судорожно
вздохнула, медленно и скорбно покачала головой и, вдруг, подняв лицо,  так
посмотрела на Спантамано, что у него пересохло во рту.
     - Ты почему здесь? - Спантамано взял Эгину за плечо  и  ясно  ощутил,
как она встрепенулась. - Кого ждешь?
     Она  рванулась  к  нему,  но  тут  же  спохватилась  и  сникла.  Мозг
Спантамано озарило искрой изумления и догадки. Но в то мгновение, когда он
хотел что-то сказать, Эгина, заметив тень на улице,  отчаянно  вскрикнула,
сделала молниеносный поворот и бросилась на шею Спантамано. За  ее  спиной
холодно мерцала тонкая и длинная тростинка. На  конце  тростинки  с  сухим
шорохом трепетало оперение. За оградой, на  той  стороне  улицы,  какой-то
человек с луком в руке пустился бежать возле домов и скрылся в переулке.
     - Баро! - вскричал Спантамано. - Баро!..
     Через минуту целая толпа телохранителей повалила наружу. Они обшарили
близлежащие улицы и переулки, но убийца исчез. Спантамано уложил Эгину  на
ковер. Жрец Алингар осторожно выдернул стрелу и пытался остановить  кровь,
но это не помогло.
     - Помни... я любила тебя, согдиец -  сказала  Эгина.  Она  поцеловала
руку Спантамано и умерла.
     - Горе! - Спантамано переломил стрелу и оцепенел.
     "Помни... я любила тебя,  согдиец..."  Она  любила  его!  Эта  стрела
предназначалась ему, а досталась ей, потому что она любила его  и  закрыла
его своим юным телом, так и не познавшим мужской ласки... Как он раньше не
замечал ее привязанности? Поселившись во дворце Спантамано, она и  на  час
не  покидала  своего  раненого  брата  и  заботилась,  кажется,   лишь   о
Паллантовом благе. И только иногда ощущал Спантамано на себе  необъяснимый
взгляд Эгины. Признаться, ему было  не  до  того,  чтобы  докапываться  до
значения этих взглядов. Одно его задевало - та неприязнь, с  которой,  как
он порою убеждался, следила сестра Палланта за красивой и гордой Зарой.
     После гибели Палланта - ведь  это  он  придумал  хитрую  ловушку  для
солдат Фарнуха - Эгина пропала куда-то; видимо,  пряталась  среди  рабынь,
томилась,  грустила  о  Спантамано,  а  он  ничего  не  видел,   проклятый
себялюбец! Гибель Эгины и ее предсмертные  слова  поразили  Спантамано.  О
жизнь! Что ты такое! И кто ты, человек? И что значит любовь? Вот ходишь ты
по земле, а рядом с тобою ходит кто-то, до кого тебе дела нет; а может, он
как раз и нужен был тебе, его ты и искал весь свой век...
     - Вижу, ты сильно убиваешься по этой гречанке, - набросилась на  него
Зара, когда слуги унесли тело Эгины.
     Он посмотрел на жену холодно, почти враждебно, и резко ответил:
     - Мне... человека жалко. Понимаешь?
     С того дня в городе стало твориться неладное. Три  отряда  воинов  из
Бахара, Ярката и Маймурга, насчитывающих четыре тысячи  луков,  неожиданно
прекратили  осаду  и,  не  спросив  у  Спантамано   позволения,   покинули
Мараканду. Баро, Варахрана и жреца Алингара, посланных за  ними  вдогонку,
чуть не зарезали. Так и разошлись три крупнейших отряда по своим округам.
     Пока  огорченный  Спантамано  ломал  голову,  пытаясь  догадаться   о
причине, побудившей бахарцев, яркатцев и людей из Маймурга  отколоться  от
войска, большинство дахов тоже приостановило  осаду  и  принялось  грабить
окрестных  жителей.  Нахшебцы  сидели  без  дела.  Ремесленники  перестали
подчиняться Фраде, отцу  Варахрана,  и  отказались  изготовить  оружие  из
бронзы, привезенной массагетами  Рехмира.  Абгарцы  бродили  по  пригороду
шумной ватагой и не признавали никого. Бактрийцы  собирались  в  путь.  На
улицах стоял  такой  гам,  словно  назавтра  ожидалось  светопреставление.
Войско распадалось на глазах. Только пенджикентцы, сотня Ману и  массагеты
Рехмира продолжали обстреливать укрепление.
     - Узнайте, какой дух одурманил всех этих людей, - приказал Спантамано
телохранителям.
     Баро,  Варахран  и  Алингар  долго  толкались  среди  возбужденных  и
спорящих с  утра  до  ночи  воинов  и  принесли  плохие  известия.  Войско
одурманил Айшма, дух злобы, неповиновения и раздора. Кто-то пустил  в  ход
клевету. Вот когда выползла из темных и вонючих нор мразь и грязь, вся эта
шайка гнусно шамкающих бесполых старух, тупоголовых, жадных, завистливых и
продажных  купчишек,  отвратительно  каркающих  идолопоклонников,  мерзкое
скопище людей, живущих лишь для себя и не совершивших  ни  одного  доброго
дела для других.  Блеск  лучистых  глаз  Спантамано  не  давал  им  покоя,
приводил их в исступление, он как бы озарял и ясно оттенял их  бесконечное
ничтожество, их скудоумие, духовное убожество. И уж тут,  когда  в  кои-то
века им представилась возможность свободно злопыхать, они, прикрывая  свою
подлость громкими словами из священного писания  учеников  Заратуштры,  не
пожалели ни времени, ни сил, ни ядовитой слюны, чтобы обрызгать ею потомка
солнцеликого Сиавахша. Даже те, кому Спантамано  не  делал  и  никогда  не
сделал бы зла, с наслаждением вливали свою  долю  помоев  в  мутный  поток
клеветы - вливали только  потому,  что  Спантамано  бог  отпустил  больше,
нежели этим людям. Даже благообразные старцы - старцы, умудренные  опытом,
вместо того, чтобы  с  гневом  отвернуться  от  бесновавшихся  лжецов,  не
удерживались от противных ухмылочек.  Почему  не  похихикать,  если  можно
похихикать? Таково могущество духа Айшмы.
     - Кто-то распускает дурные слухи о тебе, - мрачно сказал Варахран.
     - Дурные слухи? - Спантамано поразился. - А что говорят?
     -  Ну,  разное  говорят...  Чеканщик   отвел   глаза.   -   Язык   не
поворачивается сказать.
     - Выкладывай прямо!
     - Рассказывают, будто ты подлый человек и не  для  того  выдал  Бесса
юнанам, чтобы от  персов  нас  избавить,  а  для  того  выдал,  чтобы  его
сокровища захватить. Поэтому, говорят у тебя так много драгоценных камней.
     - Да?
     - Говорят, ты безумец, и жена покинула тебя,  потому  что  ты  волосы
рвал ей на голове.
     - Да?
     - Утверждают, будто ты с утра до ночи куришь семена дикой  конопли  и
поносишь Охрамазду. Говорят, ты продался  Анхраману,  поэтому  и  помогают
тебе массагеты, дети черного дайва, враги честных зороастрийцев. - Да?
     - Уверяют, что ты развратник и  в  Мараканде  не  осталось  ни  одной
женщины, которую ты бы не обнимал, когда мужа нет дома.
     - Да?
     - Говорят, ты ненавидишь детей и убиваешь их,  когда  они  попадаются
тебе на глаза. Ты, говорят, и отца своего убил, и мать, и первую  жену.  И
еще говорят,  будто  ты  никакой  не  потомок  Сиавахша,  -  ты  зачат  не
человеком, а одноглазым духом  гор,  и  поэтому  тебе  нельзя  быть  царем
Согдианы, так как она станет тогда обиталищем твоих нечистых родичей.
     - Да?
     - Но самое страшное, - сказал Баро, - то что люди  утверждают,  будто
ты восстал не ради народа, а ради своего благополучия.  Говорят,  если  мы
тебя посадим на престол, ты нас же  будешь  обирать  и  обдирать  не  хуже
перса.
     - Да?
     О Спантамано и прежде говорили много нелепостей. Он привык к вздорным
слухам и относился к ним спокойно. Порою  его  даже  забавляли  и  приятно
тешили рассказы о  необыкновенных  похождениях  потомка  Сиавахша.  Однако
такой чудовищной клеветы он не слышал еще никогда.
     Сокровища Бесса?  Спантамано  случайно  нашел  сумку  с  драгоценными
камнями на улице осажденного  македонцами  Тигра.  Вероятно,  ее  оборонил
рогатый финикиец. Город пылал со всех сторон, падали стены,  разваливались
башни, проваливались  крыши  домов,  сверху  день  и  ночь  сыпались  ядра
греческих баллист, и  не  диво,  если  кто-то  в  этом  аду  потерял  свои
сокровища.
     Вырывает у Зары волосы? У Зары, без которой  для  него  солнце  -  не
солнце и луна не - луна? Невозможно! Курит семена дикой конопли?  Никогда,
от самого рождения, не держал во рту чубука! Обнимает чужих жен?  О  боже!
Мало ли для этого девушек? Ненавидит детей? О, если бы знала Отана!.. Убил
отца? Его убили персы. Мать? Спантамано носил ее на  руках.  Первую  жену?
Она простудилась и умерла. А что касается одноглазого  духа  гор,  то  это
просто бред.
     - И люди... верят? - прошептал он.
     - Одни верят, другие нет.
     - А вы... верите?
     Варахран опустил голову и задумался. Баро нахмурил брови, и пересилив
себя, твердо сказал:
     - Про отца, первую жену, детей, курение и все такое - один обман.  Мы
же знаем тебя. Но вот... для чего ты поднял восстание? Правда ли,  что  ты
хочешь  нашими  руками  добыть  престол,  а  потом  будешь  над  нами   же
измываться?
     - Над кем?
     - Надо мной, над Варахраном. Над народом.
     - Ты и Варахран - это народ?
     - А кто же? Народ - это мы. Тысячи Варахранов и тысячи Баро.  Отвечай
прямо, Спантамано, - наступил день,  когда  должна  решится  твоя  и  наша
судьба. Если ты задумал против народа недоброе дело, он покинет тебя.
     Спантамано удивленно глядел на Баро. Он оказался неглупым  человеком,
этот простой наутакец. И во всех его движениях  сквозила  мощь,  какой  не
было у Спантамано. Если бы его сейчас решили схватить, потомок Сиавахша не
нашел бы силы даже вынуть нож.
     "Народ..." Спантамано прежде не задумывался  над  этим  словом.  Были
жрецы. Воины. Торговцы. Ремесленники. Пахари. Пастухи. И он был равнодушен
ко всем, так как ему хватало своих забот.
     Но  чем  дальше  двигался  согдиец  по  Троне  Жизни,  тем  чаще  ему
приходилось сталкиваться с тысячами разных людей. Он не искал этих встреч.
Народ сам находил его. Народ сделал  его  своим  вождем,  когда  бузурганы
отвернулись от потомка Сиавахша. И сейчас все его благополучие зависит  от
этих усталых и плохо одетых людей, которые  гордо  именуют  себя  Народом.
Народ несет его на себе, как несет  волна  быстроходную,  но  неустойчивую
лодку, и стоит ему сорваться с гребня волны, как он камнем пойдет ко  дну.
В этом он убедился сегодня. Стоило Народу  отвернуться  от  Спантамано,  и
потомок Сиавахша превратился в ничто.
     Спантамано усиленно потирает свой лоб горячим кулаком. Мысли путаются
в голове, затылок ломит о боли - ведь молодому  потомку  Сиавахша  еще  не
приходилось размышлять о таких сложных вещах. Он понимает - не сердцем,  а
разумом понимает, - что без Народа ему конец. Как обычно в трудную минуту,
Спантамано жадно выпивает чашу вина, - вот  привычка,  грозящая,  кажется,
стать его действительно существующей порочной  склонностью.  Но  клеветник
умолчал, забыл или не знал о ней, -  в  этом  сказалось  одно  из  свойств
клеветы.
     - Как мне ответить? - Спантамано вздыхает, глубоко и тяжело. -  Скажу
прямо: там,  а  Наутаке,  борясь  против  Бесса,  я  не  думал  о  народе.
Спантамано хотел стать царем. После того, как  вы  заставили  меня  выдать
Бесса юнанам - да,  Баро,  твой  отец  заставил  меня  это  сделать,  -  я
как-то... ближе увидел вас, почувствовал к вам уважение... Но и тогда  еще
не ломал себе голову, как буду к вам относиться, когда стану  повелителем.
Я мечтал освободить Согдиану от врага, - вот и все. Ну что  мне сказать? -
Спантамано вздыхает еще раз. - Я састар. Мне тяжело порывать с  кастой.  Я
люблю свой род. Но еще сильней люблю Согдиану - страну моих и ваших отцов,
страну людей, говорящих на одном языке, поющих одни песни и одевающихся  в
хитоны одного покроя. Поэтому... (Спантамано задумывается и долго  молчит,
потом отбрасывает колебания и решается). Поэтому я  на  стороне  тех,  кто
борется за освобождение Согдианы. Састары и бузурганы предали  наше  дело.
(Голос  потомка  Сиавахша  крепнет).  И  они   стали   мне   врагами.   Вы
поддерживаете  меня.  (Лицо  Спантамано  проясняется).  И  вы  стали   мне
братьями. Я вижу: мне не ступить и шагу без народа. Мой хлеб -  ваш  хлеб.
Моя вода - ваша  вода.  Клянусь  богиней  Анахитой  (Спантамано  встает  и
торжественно  поднимает  над  головой   терракотовое   изображение   нагой
женщины), что никогда не изменю делу народа!
     Он закатывает правы рукав хитона, вынимает кинжал и  делает  на  коже
надрез. В кубок, подставленный  ликующим  Варахраном,  падают  капли  алой
крови.  Затем  надрезают  руки  Варахран  и  Баро.   Спантамано,   бормоча
заклинания, доливает кубок вином. Все  трое  по  очереди  выпивают.  Затем
побратимы обнимаются и выходят из дворца к Народу.
     Имя Спантамано очищено от клеветы.
     Но было уже поздно. Ороба сделал свое дело. Половина людей  разошлась
по рустакам. Спантамано послал за ними гонцов,  однако  отряды  не  успели
вернуться  под  стены  Мараканды.  Стало  известно:  от  Киресхаты  быстро
движется войско Искендера.
     Спантамано созвал  на  совет  предводителей  конных  и  пеших  сотен.
Спорили недолго. Нечего и думать о том, чтобы дать Искендеру сражение  под
Маракандой. На открытом месте македонцы  разобьют  малочисленных  и  плохо
вооруженных согдийцев. Совет решил отступить за  Намик  и  опять  устроить
врагам ловушку в труднопроходимых зарослях. Отряды быстро снялись с  места
и стали уходить из города к реке.
     -  Зайдем  к  Оробе,  попрощаемся,  -  сказал  Спантамано   побратиму
Варахрану. - Клевету распустил он, и я хочу посмотреть на его черный язык,
прежде чем отрезать.
     С толпой массагетов они ворвались во дворец Оробы. Но подлый  старик,
опасаясь мести, бежал еще рано  утром.  Массагеты  разогнали  перепуганных
слуг и подожгли обиталище предателя. День был  знойный,  сухие  деревянные
части строения дружно занялись огнем.
     Спантамано направился к жене и сказал ей с горькой усмешкой:
     - Не остаться ли тебе в Мараканде? Будет трудно. Твои  тонкие  одежды
быстро износятся среди зарослей лоха. Соглашайся!
     Он не хотел бы, конечно,  расставаться  с  Зарой.  Но  любовь  к  ней
отравляло сознание, что Зара -  дочь  ненавистного  человека.  Кто  знает,
может, отец послал ее в лагерь повстанцев, чтоб тайно вредить?  Спантамано
чувствовал: он не прав, - но кого не подозревает оскорбленный честолюбец?
     Зара не знала о проделках отца, поэтому не понимала  состояния  мужа.
Почему он предлагает ей остаться? Почему в его глазах нежность попеременно
сменяется  злобой?  Неужели  Спантамано  охладел  к  своей  Заре?  Женщина
потеряла голову и расплакалась.
     Спантамано  растрогался,  бросился  ее  обнимать  и  целовать,  затем
бережно посадил на коня - колеснице по зарослям не проехать. Перед закатом
солнца Спантамано и его жена, окруженные  толпой  пенджикентцев,  дахов  и
массагетов Рехмира, переправились через Зарафшан и скрылись в чаще.


     Получив от Оробы известие о  разгроме  Фарнуха,  Александр  пришел  в
неистовую ярость.
     Он  оставил  в  Александрии  Эсхате  крупный  отряд,  взял   половину
гетайров, всех щитоносцев, стрелков Балакра,  агриан  и  самых  легких  из
фаланги, покрыл за три дня тысячу пятьсот стадиев и на четвертый  день,  с
рассветом, подступил к стенам замершей от страха Мараканды.
     Царь недолго пробыл в столице. Казнив не  успевших  бежать  городских
жителей, строго наказав несчастного Фарнуха и обласкав счастливого  Оробу,
сын бога Аммона бросился по пятам Спантамано.
     Длинные Пики достигли места, где  согдийцы  уничтожили  лучшую  часть
македонского войска. Александр наскоро  похоронил  убитых  и  обратил  все
помыслы на то, чтобы найти, окружить и истребить отряд Спантамано.
     Согдийцы и массагеты засели где-то в дебрях, и добраться до них  было
не легко. Тот, кто добрался, так и оставался там, в гуще  диких  зарослей.
Длинные Пики повсюду натыкались на засады.
     Александр  метался  вдоль  Политимета,  его  приводило  в   бешенство
собственное бессилие. Конница гетайров и фаланга  пеших  сариссафоров  тут
бесполезны,  негде  развернуться  и  легкой  пехоте.  Ничто   не   возьмет
согдийцев, пока они за рекой. Разве что огонь. Огонь!
     Сын  бога  Аммона  приказал  четырем  отрядам  легкой  пехоты  обойти
необозримую пойму с востока и севера и поджечь кустарник. Чаща запылала. С
гор как раз подул ветер, и пожар  покатился  по  широкой  пойме  громадным
огненным валом.
     Ярко горела сухая трава. Трещал  тростник.  Лопались  от  жара  ветви
нежных ив. Свертывалась и тлела сочная листва  тополей.  Золотисто-красные
длиннохвостые фазаны стаями  вырывались  из-под  кустов  и,  шумно  хлопая
крыльями, пропадали в клубах  рыжего  от  солнечных  лучей  густого  дыма.
Проносились по звериным  тропам  охваченные  страхом  шакалы.  Размашистым
шагом уходили от огня стройные олени. С ревом выскакивали на берега речных
протоков  полосатые  тигры  и  пятнистые  леопарды.  Стада  диких   свиней
сокрушали все, что попадало под клыки и копыта. Вскоре пойма обратилась  в
громадное огненное озеро, и за дымом не стало видно солнца.
     Где  же  Спантамано?  Почему  он  не  выходит  из  пылающих  зарослей
навстречу македонцам? Неужели он так боится  Искендера,  что  предпочитает
сгореть? Нет, вот повстанцы уже показались на берегу.  Они  задыхаются  от
едкого дыма. Их одежда  горит.  Их  ладони  обожжены.  Лица  почернели  от
копоти. Они кричат от злобы. Руки их стискивают кинжалы.
     Удар! Отряд легких пехотинцев, стерегущих переправу, уничтожен. Удар!
Отряд щитоносцев смят и рассеян... Удар! Гоплиты бегут,  не  устояв  перед
натиском  обезумевших  людей...  Скорей  на  северо-запад!  Уйти  опять  в
заросли. Снова через реку. И по правому берегу - до Красных Песков. А  там
- пустыня, и там - спасение.
     Две тысячи воинов потерял потомок Сиавахша в этой битве, и среди  них
были Фрада и Ману, отцы его самых преданных соратников Варахрана  и  Баро.
Спантамано поручил Зару сотню пенджикентцев и отправил их вперед, а сам  с
массагетами отстал, чтобы сдерживать напор Длинных Пик. Варахран,  глубоко
опечаленный смертью отца, вел ремесленников справа от Спантамано.  Мрачный
Баро во главе селян двигался слева.
     Отряд легких вражеских конников настиг отступающих повстанцев у новой
переправы. Спантамано устроил засаду. Македонцы не решились идти наугад  и
остановились, чтобы подождать Александра и гетайров. Пока они топтались на
месте, Варахран и Баро пересекли Намик, а Спантамано  и  Рехмир  незаметно
окружили македонцев и перестреляли половину  отряда.  Остальные  пустились
наутек. Спантамано  воспользовался  замешательством  неприятеля  и  быстро
двинулся на северо-запад.
     Узнав о новой стычке, Александр дал гетайрам короткий отдых  и  затем
во весь опор помчался за Спантамано. Он догнал его на краю Красных  Песков
и загородил дорогу со всех сторон.
     - Братья, Искендер отрезал путь,  -  сказал  Спантамано  согдийцам  и
дахам, бактрийцам и массагетам.  -  Ваша  жизнь  -  в  мечах,  которые  вы
сжимаете руками. Сразимся, и да сбудется предначертание богов!
     Завязался бой. Спантамано увидел издали македонца в шлеме, украшенном
крутыми рогами барана.
     - Привет, Искендер! - задорно крикнул согдиец, натягивая тетиву лука.
- На тебе подарок от меня!
     Александр вскрикнул.  Правую  руку  македонца,  ниже  плеча,  ужалила
бронзовая стрела. Птолемайос Лаг быстро выдернул стрелу и хотел перевязать
рану, однако разъяренный сын бога Аммона крепче стиснул сариссу  и  погнал
коня прямо на Спантамано. Тут Баро замахнулся  на  него  тяжелой  секирой.
Фердикка отклонил удар, подставив щит... Секира косо  обрушилась  на  шлем
Александра и отрубила правый рог... а сарисса пронзила  вместо  Спантамано
массагета Рехмира.
     И  Рехмир  умер.  Умерли  еще  три  тысячи  согдийцев.  Гибли   дахи,
бактрийцы, массагеты. Спантамано во главе  четырехсот  массагетов  и  трех
десятков бактрийцев и дахов прорвал окружение  и  скрылся  в  пустыне.  За
одиноким курганом он соединился с пенджикентцами, не принимавшими  участия
в битве, и помчался дальше.
     Долго скакал отряд Спантамано  по  кочевым  тропам,  путая  следы,  и
остановился только вечером, далеко  от  оазиса,  у  пастушеских  колодцев.
Спешились. Варахран и Баро бережно сняли Зару с коня. Она  сделала  шаг  и
застонала. Если б не крепкие руки сопровождающих, Зара тут же упала  б  на
песок. Бешеная  скачка  утомила  женщину,  привыкшую  нежиться  на  мягких
коврах.
     Пока  массагеты  поили  коней,  пенджикентцы  разбили   палатку   для
Спантамано. Загорелись костры. Зашипело на углях мясо баранов, купленных у
пастухов, раскинувших возле колодцев свой лагерь.
     Спантамано молча посмотрел на Зару.  Одежда  висела  на  ней  рваными
лоскутами. Лицо потемнело от пыли. Стискивая от  боли  свои  ровные  белые
зубы,  она  добрела  до  переметной  сумы,  достала  серебряное   зеркало,
поглядела в него и ахнула...
     Варахран поставил на кошму, разостланную прямо  на  песке,  бронзовое
блюдо с полусырым обгорелым мясом. Зара взяла кусок и поднесла ко рту,  но
отвращение пересилило голод. Женщина выронила  кусок,  упала  на  кошму  и
зарыдала.
     - Я говорил: оставайся в Мараканде, - грустно  прошептал  Спантамано,
проводя ладонью по пышным, но запылившимся волосам жены.
     - Уйдем! - воскликнула Зара, обхватив шею Спантамано.
     - Куда?
     - В Мараканду. Мне тут страшно. Подумай, что ждет нас  у  массагетов!
Песок. Дым костров. Грубые люди. Уйдем! Сдайся Искендеру по доброй воле, и
он тебе ничего не сделает...
     - Эх! - Спантамано вздохнул. - Зачем ты  так?  Лучше  отдыхай.  Утром
опять на коней.
     И он подумал: будь на месте Зары юная Эгина, она не плакала бы  и  не
звала домой.


     Пустыня. Александр не  осмеливается  переступить  рубеж,  за  которым
подстерегает неизвестность.
     Далеко тянется пустыня. Что ожидает Александра в  глубине  необъятных
бесплодных  пространств?  Невыносимый  зной,  песчаные  бури,   обманчивые
видения. Шипы искривленных ветром, иссушенных  зноем  кустарников,  нелепо
раскинувшихся по склонам пологих дюн. Зубы ползучих гадов - серой  гадюки,
ее неуклюжей, но опасной сестры гюрзы, длинной проворной кобры и маленькой
невзрачной эфы - самой  страшной  из  ядовитых  змей.  Жала  скорпионов  -
мерзких  корявых  существ  гнойного  цвета,   еще   более   отвратительных
мохнатоногих фаланг и знаменитых черных  пауков.  Любую  из  этих  гнусных
тварей можно убить одним ударом палки. И можно  умереть  от  одного  укуса
любой из этих тварей. Пустыня угрожающе глядит на Александра, и  сын  бога
Аммона поворачивает назад.
     Царь  останавливается  на  вершине  одного  из   бугров,   являющихся
продолжением горного хребта, который отделяет Согдиану от Красных  Песков.
Напротив синеют другие горы, А по сторонам, уходя слева направо, пролегает
долина  Политимета.  Она  начинается  где-то  далеко  на  востоке,   среди
неприступных скал, и теряется где-то  на  западе,  за  Бахаром.  Согдиана.
Долина  Золотоносной  Реки.  Блестят  на  солнце  прямые  каналы.  Темными
массивами виднеются сады. Расстилаются ровные поля. Маячат башни селений.
     Сын бога Аммона с изумлением взирает  на  эту  крохотную  страну.  Он
захватил половину мира,  но  нигде  не  сталкивался  с  таким  неукротимым
племенем,  как  согдийцы.  Пали  стены  великих  городов.  Рухнули   устои
могущественных держав. Повелители миллионов людей покорно склонили  головы
перед сыном бога Аммона. Но кучка голодных азиатов,  обитающих  в  долине,
где трудно  повернуться...  она  сопротивляется  и  наносит  мощные  удары
знаменитому полководцу, не знавшему прежде ни одного поражения.
     Что это за люди? О чем они думают? Что они знают? Чего они хотят?  Из
чего сделаны их сердца?
     Когда-то  Аристотель  говорил  юному  царю:  "Варвар  и  раб  понятия
тождественные, для него быть рабом и полезно, и справедливо..."  В  каждом
азиате Александр видел раба. Он желал одного - чтобы раб хорошо трудился.
     Но пришло время, и люди, которых он считал рабами, встали  перед  ним
во весь рост. Они глядят ему прямо в глаза. И сын бога Аммона не  понимает
их взгляда. Так смотрел на него Сфинкс в стране пирамид.
     И  загадочный  взгляд  народа  смущает  Александра.  Ему   и   раньше
приходилось испытывать чувство страха.  Он  боялся  за  свое  государство.
Боялся за своих воинов. Боялся за судьбу  своих  замыслов.  Но  впервые  в
жизни он боится как простой человек!
     Александр  содрогается.  Он  забывает  о  государстве.   Забывает   о
господстве над миром. В его ушах не звучит уже песня жреца из Кабуры.  Бог
исчез, остался жалкий смертный - человек с одной головой, двумя  руками  и
двумя ногами, как у всех, и этот смертный трепещет,  словно  его  шеи  уже
коснулся нож азиата. Долина Золотоносной Реки становится  Долиной  Страха.
Душа Александра потрясена. И он понимает - ему больше никогда не воспарить
к тем божественным высотам, с которых он сейчас низринулся. Для других  он
останется сыном бога Аммона. Но для себя он отныне и до конца  дней  своих
будет обыкновенным македонцем из Пеллы.
     Тщетно силится Александр снова разжечь  в  себе  искру  величия.  Она
безнадежно погасла. И  его  охватывает  дикая  злоба  против  народа,  чей
загадочный взгляд затушил в его  сердце  священное  пламя.  Так  пусть  же
долина Золотоносной Реки будет Долиной Страха и для самих азиатов!
     - О, Кера, богиня смерти! - хрипит македонец, протянув ладони вперед.
- Я обрекаю эту страну на гибель.
     Отряды Длинных Пик тремя потоками вливаются в Долину Зарафшана.
     - Разрушайте!
     - Жгите!
     - Насилуйте!
     - Убивайте!



 

<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [3]