С момента распределения и до самого конца мы с
Хиллари составляли одну двойку. От нас не требовали
тяжелой работы. Мы должны были беречь силы и
заботиться о том, чтобы быть в наилучшей форме. Пока
остальные прокладывали путь по склону Лхоцзе, мы все
время ходили туда и обратно между базовым лагерем и
Западным цирком, перенося легкие грузы, тренируясь с
кислородом и помогая молодым шерпам-новичкам
преодолевать крутой ледопад. Сколько раз мы проделали
этот путь, не знаю, но помню, что мы однажды прошли от
базы до лагеря 4 и обратно за один день; понятно, что это
не удалось бы, если бы мы не шли быстро. Хиллари
превосходный альпинист, обладает большой силой и
выносливостью; хорошо он шел по снегу и льду, в чем
много практиковался в Новой Зеландии. Как и положено
людям дела, особенно англичанам, он мало говорил, но это
не мешало ему быть хорошим и веселым товарищем.
  Шерпы любили его - он всегда был готов делиться своими
продуктами и снаряжением. Сдается мне, что мы
составляли довольно комичную пару; Хиллари на целых
двадцать сантиметров выше меня. Впрочем, это нам
никогда не мешало. В совместных восхождениях мы
отлично сработались, и из нас получилась сильная,
надежная связка.
  Расскажу об одном случае, показывающем, как мы
работали вместе. Уже под вечер мы спускались, страхуя
друг друга, по ледопаду из лагеря 2 в лагерь 1; Хиллари
впереди, я за ним. Мы пробирались между высокими
ледяными сераками, как вдруг снег под ногами Хиллари
подался, и он провалился в трещину, крича: "Тенцинг!
  Тенцинг!" К счастью, веревка, которой мы страховались,
была натянута, и я не растерялся - всадил ледоруб в снег и
упал плашмя рядом. Мне удалось остановить падение
Хиллари - он пролетел всего около пяти метров, - а
затем постепенно вытащить его наверх. Я протер дыру в
рукавицах, поднимая своего напарника, однако руки не
пострадали. Хиллари тоже был невредим, если не считать
небольших ссадин. "Шабаш, Тенцинг! Хорошо сделано!"
  - поблагодарил он меня. Когда мы вернулись в лагерь, он
рассказал остальным, что, "не будь Тенцинга, пришел бы
мне конец сегодня". Это была высокая похвала, и я
радовался тому, что смог его выручить. Вообще-то во всем
этом не было ничего необычного. Без несчастных случаев в
горах не обходится, и восходители должны быть всегда
готовы помочь друг другу.
  В цирке мы разбили лагеря 3, 4 и 5 поблизости от тех
мест, где годом раньше останавливались швейцарцы.
  Осенью 1952 года, спеша спуститься вниз, они оставили в
лагере 4 немало продовольствия и снаряжения; порывшись
немного в снегу, я обнаружил теперь оставленное. Надо
сказать, что мы пользовались имуществом швейцарцев на
протяжении всего восхождения, начиная со штабелей дров
у базы и кончая наполовину израсходованными
кислородными баллонами у самой вершины.
  Впрочем, у меня лично и без того было немало вещей,
полученных в предыдущей экспедиции. Несмотря на
превосходное качество британского снаряжения, я уже
привык к швейцарскому и предпочитал его. Особенно мне
нравились меховые сапоги - они так чудесно согревали
ноги и были к тому же покрыты водонепроницаемым
брезентом в отличие от английской обуви - и швейцарская
палатка, в которой я чувствовал себя почти как дома.
  Пока мы с Хиллари работали в цирке и на ледопаде,
другие участники прокладывали путь к Южному седлу. Они
шли в основном, так же как мы осенью, после гибели
Мингмы Дордже, по склону Лхоцзе вверх, затем к верхушке
Контрфорса женевцев. Как и швейцарцы, англичане
разбили на этом отрезке два лагеря. На это ушло около трех
недель, и, конечно, чем выше, тем медленнее продвигался
передовой отряд. Под воздействием высоты состояние
здоровья некоторых участников значительно ухудшилось;
Майклу Уэстмекотту и Джорджу Бенду пришлось в конце
концов спуститься вниз. Оба были отличные альпинисты, а
Уэстмекотта я считал лучшим в экспедиции по технике
лазанья. Интересно, что они были оба самые младшие по
возрасту среди англичан; я часто замечал, что молодые
люди, как бы сильны и ловки они ни были, обычно
переносят высокогорное восхождение гораздо хуже, чем
старшие, уже имеющие опыт работы на больших высотах.
  Разумеется, не родился еще тот человек, который не
испытывал бы никаких трудностей на такой горе, как
Эверест. Человеку грозит истощение, обмораживание, ему
не хватает воздуха. Головная боль, воспаление горла,
потеря аппетита, бессонница... На большой высоте
англичанам, чтобы хоть немножко отдохнуть, приходилось
пользоваться снотворными пилюлями. Мне было легче, чем
большинству остальных, возможно благодаря моему
знаменитому "третьему легкому". Конечно, я не мог
взбежать бегом вверх по горе, однако и на этот раз, как это
бывало раньше, я чувствовал себя по мере подъема все
лучше и лучше.
  Все время что-нибудь делать, постоянно быть чем-
нибудь занятым - вот в чем секрет моей
невосприимчивости к болезням и холоду. Проверять
снаряжение, следить за палатками, греть снеговую воду для
питья... А если уж совсем нечего делать, то я стучу ногами
и руками о камень или лед. Непрерывно двигаться,
поддерживать циркуляцию крови, борясь с горной
болезнью. Думаю, в этом одна из причин того, что у меня
никогда не было головной боли и рвоты. И никогда я не
принимал снотворных порошков. Если заболевало горло,
то я полоскал его теплой водой с солью. На очень большой
высоте всегда пропадает аппетит, приходится заставлять
себя есть, зато из-за сухости разреженного воздуха часто
мучит страшная жажда. Мой опыт говорит, что в таких
случаях хуже всего есть снег или пить холодную снеговую
воду - от этого только сильнее пересыхает и воспаляется
горло. Гораздо лучше чай, кофе или суп. Но еще больше
понравился нам во время восхождения 1953 года лимонный
сок, который мы разводили из порошка в теплой воде с
сахаром. В предвершинной части горы мы поглощали
столько этого напитка, что я стал называть нашу
экспедицию "лимонной".
  Работа на склоне Лхоцзе продвигалась успешно, и на
пути к Южному седлу появились лагеря 6 и 7. Порой
разыгрывалась буря, и приходилось приостанавливать
восхождение; порой дела не ладились, и полковник Хант
ругался на чистейшем хинди. В основном же все шло
хорошо.
  К 20 мая передовой отряд был уже готов выступить из
лагеря 7 на Южное седло. Отряд состоял из Уилфрида
Нойса и шестнадцати шерпов, но утром 21 мая, когда им
предстояло идти последний отрезок, те из нас, кто был
внизу, в цирке, увидели в бинокли только две фигуры. Мы
угадали, что это сам Нойс и наиболее сильный из его
шерпов Аннуллу. Но что же случилось с остальными?
  Тут как раз наступило время Бенду и Уэстмекотту
спускаться вниз. Майор Уайли находился с несколькими
шерпами в лагере 6, готовый идти с грузами в лагерь 7. В
лагере 6, передовой базе в цирке, нас было семеро:
  полковник Хант, Эванс, Бурдиллон, Лоу, Грегори, Хиллари
и я. Ханту не хотелось, чтобы мы расходовали силы за
несколько дней до великого испытания: ведь мы
составляли две штурмовые связки и вспомогательное
звено. Все же кому-то надо было подняться проверить, в
чем дело.
  - Если там какое-нибудь недоразумение с шерпами, -
сказал я, - то моя обязанность идти туда. Я поговорю с
ними и добьюсь, чтобы они двинулись дальше.
  Хиллари охотно вызвался сопровождать меня, и вскоре
мы уже шли вверх. Мы в первый раз поднимались выше
цирка, и, хотя нам предстоял особенно трудный переход,
оба радовались тому, что идем наконец по настоящей горе.
  Пользуясь кислородом, мы поднимались спокойно и
уверенно и под вечер достигли лагеря 7, высоко на склоне
Лхоцзе.
  Нойс и Аннуллу были там, они уже вернулись с седла.
  Уайли со своим отрядом (они поднялись из лагеря 6) тоже
был там, были и шерпы, которым полагалось идти вместе с
Нойсом на седло. Некоторые из них жаловались на
головную боль и на горло, все, конечно, устали, но по-
настоящему больных среди них не было, а не пошли они
главным образом потому, что боялись горы. Однако теперь,
после успешной вылазки Нойса и Аннуллу, страх почти
прошел. Я побыл с шерпами, подбадривал их, массировал,
поил чаем и лимонадом, и в конце концов они согласились
сделать попытку на следующий день. В ту ночь нас
сгрудилось в палатках лагеря 7 девятнадцать человек -
нельзя сказать, чтобы мы устроились очень удобно. Зато
мы убедились, что не случилось никакой беды. С
наступлением утра все двинулись в путь. Предполагалось,
что мы с Хиллари не пойдем дальше лагеря 7, но, уж
забравшись так далеко, мы хотели довести дело до конца и
выступили вместе со всеми к седлу по маршруту,
проложенному Нойсом и Аннуллу. В тот же день мы
успели проделать весь путь обратно до лагеря 4 в цирке; это
составляло в общей сложности около полутора тысяч
метров по вертикали в оба конца в течение тридцати часов
Мы устали, конечно, но не слишком и после короткого
отдыха снова были в отличной форме.
  Настал момент начать штурм вершины По плану сначала
на седло должны были подняться Бурдиллон и Эванс
вместе с полковником Хантом и несколькими шерпами,
составлявшими их вспомогательный отряд. Затем
восходители попытаются взять вершину, а мы с Хиллари в
сопровождении Лоу, Грегори и другой группы шерпов
идем на седло; если Бурдиллон и Эванс не достигнут цели,
на штурм выступаем мы. Впоследствии было немало
разговоров и путаницы относительно того, какая двойка
была "первой" и какая "второй". Я попытаюсь здесь, в меру
моих сил, внести ясность в этот вопрос. По времени Эванс
и Бурдиллон, бесспорно, шли первыми. Им надлежало
выйти из лагеря 8 на Южном седле и подняться возможно
выше, если удастся - до самой вершины. Но ведь от седла
до вершины около тысячи метров, никто не разбивал для
них бивака на полпути, и пройти за один день до вершины
и обратно - это был бы исключительный подвиг.
  Возможно, это удастся, все может быть, но никто не
требовал от них этого. Полковник Хант называл попытку
Бурдиллона и Эванса "разведочной вылазкой" и сказал, что
будет вполне удовлетворен, если они дойдут до Южной
вершины и осмотрят оттуда последний отрезок
предвершинного гребня.
  Затем, если им не удастся продвинуться дальше, настанет
наш черед с Хиллари. Но для нас на гребне будет уже
разбит возможно выше еще один лагерь, девятый. Таким
образом, мы совершим свою попытку, имея значительное
преимущество перед предыдущей двойкой. В случае новой
неудачи можно будет, проведя реорганизацию, сделать еще
третью попытку; пока же по плану получалось, что
решающий штурм выпадал на нашу долю. После окончания
экспедиции многие газеты писали, будто я возмущался тем,
что мне не дали идти на штурм первым. Это чистейшая
неправда. Мои шансы были ничуть не хуже, чем шансы
других. Если уж на то пошло, то как раз мы с Хиллари
были поставлены в наиболее благоприятные условия. На
мой взгляд, план был во всех отношениях правильным и
разумным. Такую гору, как Эверест, не возьмешь тем, что
будешь рваться вперед очертя голову, стараясь обогнать
товарищей. Восхождение осуществляется медленно и
осторожно, совместными усилиями целой группы людей.
  Конечно, мне хотелось первым взойти на вершину - это
была мечта всей моей жизни. Однако, если бы успех выпал
на долю другого, я принял бы это как мужчина, а не как
капризный ребенок. Так заведено в горах.
  Итак, 23 мая отряд Бурдиллона - Эванса покинул цирк.
  25 мая мы последовали за ними: Хиллари и я, Лоу и
Грегори и восемь наиболее сильных шерпов. На склоне
Лхоцзе нам встретились шерпы, которые разбили для нас
лагерь на Южном седле, они пожелали нам успеха. А между
тем не было даже известно, придется ли нам вообще идти
на штурм - ведь на завтра намечалась попытка
Бурдиллона - Эванса.
  Вокруг древка моего ледоруба я обернул четыре флажка.
  Два из них, английский и Объединенных Наций, привезла с
собой экспедиция. Третий, непальский, нам преподнесли в
Катманду. А четвертый, индийский, был тот самый,
который дал мне Роби Митра в Дарджилинге.
  - Вы не возражаете, если я возьму его с собой? -
спросил я полковника Ханта за несколько дней до штурма.
  - Это отличная мысль, - ответил он.
  И вот я иду по снегу со своими четырьмя флажками, но,
куда я их донесу, никто не мог знать. Ведь Бурдиллон и
Эванс тоже несли с собой флажки и успели уже подняться
намного выше нас.
  Как и во время первого похода на седло, мы с Хиллари
почти всю дорогу пользовались кислородом. Экспедиция
была оснащена аппаратами двух типов: так называемым
"закрытым", который подает чистый кислород, и
"открытым", в котором кислород смешивается с
окружающим воздухом. Бурдиллон и Эванс шли с
аппаратами первого типа, мы с Хиллари - второго. Хотя
наши аппараты не так облегчали дыхание, зато не
чувствовалось резкого перехода, когда приходилось
выключать их; вообще они производили более надежное
впечатление. Наряду со снаряжением, предназначенным для
восхождения, мы пользовались в верхних лагерях еще так
называемым "ночным кислородом": брали аппараты с
собой в палатку, включали слабую струю смеси и дышали
время от времени в течение ночи, когда испытывали
сильное удушье или не могли уснуть.
  Снова мы ночевали в лагере 7, только на этот раз не в
такой тесноте - все остальные были теперь выше или
ниже нас. Утро выдалось ясное, и вскоре после нашего
старта мы увидели высоко над собой, у самой Южной
вершины, две точечки - Бурдиллона и Эванса. Потом они
исчезли, а мы продолжали восхождение через верхнюю
часть снежного склона Лхоцзе, вверх по Контрфорсу
женевцев до его высшей точки и, наконец, вниз, к Южному
седлу. В лагере 8 мы застали только шерпа Анг Тенсинга,
которого мы звали Балу, Медведь36. Он был одним из двух
носильщиков, сопровождавших полковника Ханта, однако
почувствовал себя плохо в то утро и не пошел с
остальными, когда они направились вверх. Анг Тенсинг
сообщил нам, что отряд выступил совсем рано: Бурдиллон
и Эванс - с заданием подняться возможно выше и
полковник Хант с Да Намгьялом - они понесли
снаряжение для самого высокого лагеря, предназначенного
для нас с Хиллари. С тех пор Анг Тенсинг их не видел и
знал, собственно, даже меньше нас - мы хоть видели две
точки около Южной вершины.
  Нам не пришлось долго ждать. Придя на седло, мы
почти сразу же увидели полковника Ханта и Да Намгьяла,
спускавшихся по снежному склону с юго-восточного
гребня, и поспешили им навстречу. Оба страшно устали.
  Полковник Хант свалился и пролежал так несколько минут;
я напоил его лимонадом и помог забраться в палатку.
  Отдохнув немного, Хант рассказал нам, что они поднялись
примерно до 8340 метров, то есть метров на шестьдесят
выше того места, где мы с Ламбером устраивали бивак
годом раньше. Он надеялся подняться еще дальше, до 8535
метров, однако сил уже не было, и они сложили на снег
снаряжение для лагеря 9. Оставили и кислородные
баллоны, которыми пользовались при восхождении.
  Тяжелое состояние Ханта и Да Намгьяла как раз
объяснялось тем, что они спускались совершенно без
кислорода. Оба лежали по своим палаткам, я продолжал
поить их лимонным соком и чаем, и постепенно они
пришли в себя. Одно из самых моих приятных
воспоминаний от экспедиции - это когда полковник Хант
выглянул из спального мешка и пробормотал: "Тенцинг, я
этого никогда не забуду".
  Затем мы снова принялись ждать - Бурдиллона и
Эванса, и это ожидание затянулось надолго. Я продолжал
ухаживать за полковником и Да Намгьялом, но чаще всего
стоял снаружи, глядя в сторону вершины и пытаясь угадать,
что там происходит. Один раз, когда я заглянул в палатку
Ханта, он сказал:
  - Хорошо бы, они сделали это к коронации королевы.
  Я подумал: "Может быть, потому-то англичане и пошли
первыми, а не мы с Хиллари". Однако тут же сказал себе:
  "Нет, это глупости. Нет ни "первых", ни "вторых" - Хант
едва не поплатился жизнью, чтобы забросить припасы для
меня и Хиллари. Нет ни "первых", ни "вторых" - есть
только Эверест, и "кто-то" должен взять вершину". Я
опять вышел наружу и стал всматриваться вверх, гадая о
судьбе товарищей.
  На седле, как всегда, было морозно и ветрено, лагерь
казался заброшенным в окружении льда и обломков скал.
  Мы расположились там же, где и швейцарцы в прошлом
году, и вокруг нас валялись каркасы от старых палаток,
тюки и кислородные баллоны, словно оставленные
призраками. Наш лагерь состоял из четырех палаток; из них
одну заняли под снаряжение. Всего снизу было поднято
около трехсот пятидесяти килограммов груза. Я гордился
тем, что основную часть этой работы проделали шерпы.
  Всего за время экспедиции семнадцать шерпов побывали на
седле, а шесть поднимались на него дважды, и все они шли
с ношей около пятнадцати килограммов на брата, причем
без кислорода. "Где бы мы были без них?" - спрашивал я
себя. Ответ напрашивался сам собой: "У подножия горы".
  Большинство шерпов, пришедших с нами, готовилось к
спуску - они сделали свое дело, а в лагере не хватало
места для ночевки. Интересно, что среди них был самый
старый участник экспедиции - Дава Тхондуп и один из
двух самых молодых, мой племянник Топгей. С ними
поднялись Аннуллу, Анг Норбу и Да Тенсинг (совершенно
верно, Тенсингов было много, и писались они по-разному).
  Поднявшиеся с первой группой Да Намгьял и Тенсинг Балу
тоже пошли вниз.
  - До свидания. Счастливо... Хусиер! Будь осторожен!..
  Все будет ача - в порядке.
  И вот они ушли. Теперь на седле кроме меня оставались
только трое шерпов: Анг Ньима, Анг Темпа и Пемба - их
специально отобрали в помощь мне и Хиллари на переходе
до лагеря 9.
  Мы ждали и смотрели вверх. Ждали - смотрели вверх.
  И вот наконец, уже под вечер, на снежном склоне
показались две фигуры, спускавшиеся в сторону лагеря.
  "Они не дошли, - подумал я. - Слишком мало времени
прошло, чтобы они успели дойти до вершины и вернуться".
  Мы поспешили навстречу восходителям - оба до того
выбились из сил, что едва могли говорить и двигаться.
  - Нет, - сообщили они, - до вершины не дошли.
  Бурдиллон и Эванс взяли Южную вершину, не дойдя всего
нескольких сот метров до цели и побывав на самой
высокой точке, когда-либо достигнутой альпинистами.
  Дальше идти у них просто не было сил. Стоя на Южной
вершине, они рассудили, как и мы с Ламбером годом
раньше, что, пожалуй, смогут еще добраться до главной
вершины, но вернуться оттуда живыми - никогда. Их
застигла бы ночь, а с ней и смерть. Восходители знали это и
повернули обратно.
  Мы помогли Бурдиллону и Эвансу согреться, напоили их
лимонадом и чаем. Оба до того хотели пить, что одолели
разом по две кварты37 жидкости, после чего мы дали им
отдохнуть и прийти в себя. Однако попозже. когда
восходителям стало лучше, я засыпал их вопросами: что
они делали и видели, как маршрут, какие трудности.
  - Тенцинг, я уверен, что вы с Хиллари справитесь, -
сказал Эванс. - Но подъем очень труден, из верхнего
лагеря придется идти еще часа четыре, а то и пять. К тому
же там опасно, очень круто, карнизы, так что будьте
осторожны. Впрочем, если погода удержится, вы дойдете.
  Не придется возвращаться на следующий год!
  Эванс и Бурдиллон совершенно выбились из сил и,
конечно, страшно переживали свою неудачу. И тем не
менее они отвечали на все наши вопросы, делали все, что
могли, чтобы помочь нам. Я подумал: "Вот так и должно
быть при восхождениях. Вот как гора воспитывает
благородство в человеке". Где бы мы с Хиллари были без
друзей? Без восходителей, проложивших маршрут, и
шерпов, поднявших грузы? Без Бурдиллона и Эванса, Ханта
и Да Намгьяла, разведавших путь к вершине? Без Лоу и
Грегори, Анг Ньима, Анг Темпа и Пемба, которые пришли
сюда исключительно затем, чтобы помочь нам? Только
благодаря их труду и самоотверженности мы получили
теперь возможность штурмовать вершину.
  Десять человек ночевали на седле в трех палатках. По
плану мы должны были выступить на следующее утро,
однако ночью подул необычайно сильный ветер, а на
рассвете он ревел, словно тысяча тигров. О восхождении не
приходилось и думать. Оставалось только ждать и
надеяться, что ураган выдохнется; к счастью, у нас имелось
достаточно припасов, чтобы выждать один лишний день. К
полудню ветер поослаб. Идти на штурм было уже поздно,
но Бурдиллон и Эванс приготовились спускаться.
  Полковник Хант собирался оставаться на седле, пока мы с
Хиллари завершим нашу попытку, однако Бурдиллон
чувствовал себя настолько плохо, что Хант решил
сопровождать его вниз; с ними ушел и Анг Темпа, который
тоже жаловался на здоровье.
  - Счастливо! Берегите себя! - сказал Эванс, уходя. -
Помните: если вы возьмете вершину, то в будущем году
сможете отдохнуть.
  Теперь в лагере 8 оставалось шесть человек: Лоу,
Грегори, Анг Ньима, Пемба, Хиллари и я. Шли часы, мы
отлеживались в палатках, стараясь сохранить тепло, и пили
невероятное количество чая и кофе, бульона и лимонада;
потом я достал семги, печенья и фруктов, и мы заставили
себя немного поесть, хотя никто не был голоден. И все это
время я прислушивался к хлеставшему по палаткам ветру.
  Он дул то сильнее, усиливая мое беспокойство, то слабее,
успокаивая меня. То и дело я выбирался наружу и стоял на
ветру, на морозе, глядя на высившуюся впереди часть горы.
  Настала вторая ночь, а погода все ухудшалась. Мы
лежали в спальных мешках, тесно прижавшись друг к другу
и дыша "ночным кислородом", а англичане проглотили
снотворные пилюли. Я прислушивался к ветру и думал: "Он
должен прекратиться. Он должен прекратиться, чтобы мы
завтра могли пойти вверх. Семь раз я ходил на Эверест. Я
люблю Эверест. Но семь раз должно быть достаточно.
  Отсюда мы должны дойти до вершины. На этот раз победа
придет. Теперь или никогда..."
Прошел еще час, за ним другой. Медленно, страшно
медленно тянулось время. Я вздремнул, проснулся, снова
вздремнул. В полусне мой мозг продолжал работать...
  "Сколько людей погибло на Эвересте! - думал я. - Как на
поле сражения. Но в один прекрасный день человек должен
победить. И когда он победит..." Мысли летели дальше.
  Мне вспомнился профессор Туччи, как он обещал
познакомить меня с Неру. Если я теперь дойду до вершины,
это может и в самом деле осуществиться. Потом я подумал
о Солу Кхумбу, о моем старом доме, об отце и матери.
  Подумал об их вере в бога, как они молились за меня, и
решил сам помолиться богу и Эвересту. Тут мысли
смешались, на смену им пришли сны. Снились мне яки,
резвящиеся на пастбище, потом большая белая лошадь. У
нас считается, что это хорошо - видеть во сне животных,
и вот они явились мне во сне. А где-то за яками и лошадью
маячило еще видение - что-то высокое, белое, достающее
до самого неба...



  МЕЧТА СТАНОВИТСЯ ЯВЬЮ

  28 мая... В тот день мы с Ламбером сделали последний
бросок, пробились от нашего верхнего лагеря на гребне так
высоко, как только могли. Теперь мы с Хиллари
находились одним дневным переходом ниже, опаздывая на
один день против прошлогоднего - ровно один год
спустя.
  На рассвете ветер все еще дул, но к восьми часам стих.
  Мы поглядели друг на друга и кивнули разом - надо
попытаться.
  Однако в течение ночи случилась неприятная вещь:
  заболел Пемба, притом настолько, что было ясно - он не
сможет участвовать в штурме. Накануне вышел из строя
Анг Темпа, один из троих, назначенных сопропождать нас
до лагеря 9, теперь Пемба. От первоначально намеченного
отряда оставался один Анг Ньима. Это означало, что
остальным придется нести большую поклажу, которая
замедлит наше движение, сделает его еще труднее. Но
делать было нечего. Чуть раньше девяти вышли в путь Лоу,
Грегори и Анг Ньима. Каждый нес около двадцати
килограммов да еще кислородный аппарат. Примерно час
спустя начали восхождение и мы с Хиллари, неся груз
более двадцати килограммов каждый. Было условлено, что
вспомогательный отряд возьмет на себя тяжелую и
длительную работу - вырубать ступени во льду, так что
мы сможем потом идти за ними следом с нормальной
скоростью, не утомляясь. Или, точнее, "не слишком"
утомляясь.
  Мы прошли между промерзшими скалами седла. Затем
ступили на снежный склон, за которым следовал длинный
кулуар, ведущий в сторону юго-восточного гребня.
  Удобные ступени, подготовленные другими, значительно
облегчили нам подъем, и, подойдя около полудня к
подножию гребня, мы догнали их. Чуть выше и в стороне
виднелось несколько шестов и обрывки палатки - здесь
был когда-то наш с Ламбером верхний лагерь.
  Воспоминания нахлынули на меня... Мы немедленно
двинулись дальше и ступили на гребень. Здесь было
довольно круто, однако не слишком узко, скала служила
достаточно надежной опорой, если только не забывать о
покрывающем ее рыхлом снеге. Примерно пятьюдесятью
метрами выше старого швейцарского лагеря мы достигли
высшей точки, до которой дошли за два дня до этого
полковник Хант и Да Намгьял; здесь для нас лежали на
снегу палатка, продукты и кислородные баллоны. Все это
мы навьючили на себя в дополнение к уже имевшемуся
грузу. Теперь мы несли немногим меньше тридцати
килограммов.
  Гребень стал круче, и мы двигались очень медленно.
  Потом начался глубокий снег, и пришлось снова вырубать
ступени. Большую часть времени это делал Лоу, мерно
взмахивая ледорубом впереди нас, следовавших за ним по
пятам. Около двух часов пополудни мы все заметно устали
и решили искать место для лагеря. Мне вспомнилось
местечко, которое мы с Ламбером приметили год назад,
собираясь разбить там свой последний лагерь, если пойдем
еще раз на вершину; однако оно было все еще скрыто где-
то наверху, а на пути к нему не было такого места, где бы
устояла палатка. И мы двинулись дальше. Теперь уже
впереди шел я - сначала все так же по гребню, потом
налево, через крутой снежный склон к намеченной мною
точке.
  - Эй, куда ты ведешь нас? - спросили Лоу и Грегори.
  - Нам уже вниз пора.
  - Осталось совсем немного, - ответил я. - Еще минут
пять.
  Мы шли дальше, а я все не мог найти свое место и
только твердил:
  - Еще пять минут... только пять минут.
  - Да сколько же всего будет этих пятиминуток?! -
воскликнул недовольно Анг Ньима.
  Наконец мы дошли. На снегу пониже оголенного гребня,
под прикрытием большой скалы, имелась небольшая,
сравнительно ровная площадка, на которой мы и сбросили
свои грузы. Последовало быстрое прощание: "До свидания
  - счастливо", - Лоу, Грегори и Анг Ньима повернули к
седлу, а мы с Хиллари остались одни. Близился вечер, мы
находились на высоте примерно 8500 метров. Вершина
Лхоцзе, четвертая в мире, на которую мы до сих пор
ежедневно смотрели вверх, была теперь ниже нас. На юго-
востоке под нами торчала Макалу. Все на сотни километров
вокруг было ниже нас, кроме вершины Канченджанги
далеко на востоке и белого гребня, устремлявшегося к небу
над нашей головой.
  Мы принялись разбивать самый высокий лагерь,
который когда-либо существовал, и закончили работу уже в
сумерки. Сначала срубили ледяные горбики, выровняли
площадку. Затем начался поединок с замерзшими
веревками и палаткой. Оттяжки мы обвязали вокруг
кислородных баллонов. На любое дело уходило в пять раз
больше времени, чем понадобилось бы на равнине. В конце
концов палатка была поставлена, мы забрались в нее и
нашли, что внутри не так уж плохо. Дул легкий ветерок,
мороз был не слишком большой, и мы смогли даже снять
рукавицы, Хиллари стал проверять кислородную
аппаратуру, а я разжег примус и подогрел кофе и лимонад.
  Нас мучила страшная жажда, мы пили, словно верблюды.
  Затем съели немного супа, сардин, печенья и
консервированных фруктов, причем последние до того
замерзли, что их пришлось оттаивать над примусом.
  Как мы ни старались выровнять пол под палаткой, это не
удалось вполне - одна половина была сантиметров на
тридцать выше другой. Хиллари расстелил свой спальный
мешок на верхней "полке", я на нижней. Забравшись в
мешки, мы подкатились вплотную к стенкам палатки,
чтобы прижимать ее полы своим весом. Правда, ветер
держался умеренный, но иногда налетали мощные порывы,
грозя снести нашу палаточку. Лежа таким образом, мы
обсудили план восхождения на следующий день. Потом
наладили "ночной кислород" и попытались уснуть. В
пуховых мешках мы лежали во всей одежде, я даже не снял
свои швейцарские меховые сапоги. На ночь альпинисты
обычно разуваются, считают, что это улучшает
кровообращение в ногах; однако на больших высотах я
предпочитаю оставаться обутым. Хиллари же разулся и
поставил ботинки рядом.
  Шли часы. Я дремал, просыпался, дремал, просыпался.
  Просыпаясь, каждый раз прислушивался. В полночь ветер
стих совершенно. "Бог милостив к нам, - подумал я. -
Чомолунгма милостива к нам". Единственным звуком было
теперь наше собственное дыхание...
  29 мая... В этот день мы с Ламбером отступали от седла к
цирку. Вниз, вниз, вниз...
  Примерно с половины четвертого утра мы начали
понемногу шевелиться. Я разжег примус и растопил снегу
для лимонада и кофе, затем мы доели остатки вчерашнего
ужина. По-прежнему было безветренно. Открыв немного
спустя полог палатки, мы увидели ясное небо и спокойный
ландшафт в утреннем свете. Я указал Хиллари вниз на
маленькую точечку - монастырь Тьянгбоче, пять тысяч
метров под нами. "Бог моего отца и моей матери, -
произнес я про себя, - будь милостив ко мне сегодня".
  Однако с самого начала нас ожидала неприятность:
  ботинки Хиллари замерзли за ночь и превратились прямо-
таки в чугунные слитки. Целый час пришлось отогревать их
над примусом, разминать и изгибать. В конце концов вся
палатка наполнилась запахом паленой кожи, а мы оба
дышали так тяжело, словно уже шли на штурм. Хиллари
был очень озабочен задержкой и беспокоился за свои ноги.
  - Боюсь, как бы мне не обморозиться вроде Ламбера, -
сказал он.
  Наконец он обулся, и мы стали готовить остальное
снаряжение. В этот решающий день на мне была одежда из
самых различных мест. Сапоги, как я уже говорил, были
швейцарские, куртку и некоторые другие предметы выдали
мне англичане. Носки связала Анг Ламу, свитер подарила
миссис Гендерсон из Гималайского клуба. Шерстяной шлем
остался мне на память от Эрла Денмана. И наконец, самое
главное, мой красный шарф я получил от Раймона Ламбера.
  Он вручил его мне в конце осенней экспедиции и сказал с
улыбкой: "Держи, может быть, пригодится". И с тех самых
пор я твердо знал, для чего именно мне должен
пригодиться шарф Ламбера.
  В 6 часов 30 минут мы выбрались из палатки наружу.
  Погода стояла по-прежнему тихая и безветренная. На руках
у нас были шелковые перчатки, затем шерстяные варежки и
сверху ветронепроницаемые рукавицы. Мы надели кошки и
взвалили на спины четырнадцатикилограммовые
кислородные аппараты - вся наша ноша на последнем
отрезке восхождения. Древко моего ледоруба было плотно
обернуто четырьмя флажками, а в кармане куртки лежал
огрызок красно-синего карандаша.
  - Готов?
  - Ача. Готов.
  И мы пошли.
  Ботинки Хиллари все еще не размялись как следует, у
него мерзли ноги, и он попросил меня идти впереди. Так
мы и двигались некоторое время, соединенные веревкой, -
от лагерной площадки вверх, к юго-восточному гребню,
затем по гребню к Южной вершине. Местами нам
попадались следы Бурдиллона и Эванса, по ним даже
можно было идти, но большинство следов уже замело
ветром, и мне приходилось вытаптывать или вырубать
новые ступени. Спустя некоторое время мы добрались до
места, которое я узнал: здесь мы с Ламбером остановились
и повернули обратно. Я указал Хиллари на это место и
попытался объяснить ему через кислородную маску, в чем
дело, а сам думал о том, как отличается этот штурм от
прошлого: тогда ветер и мороз, теперь яркое солнце; думал
о том, что в день нашего решающего броска нам
сопутствует удача. Хиллари уже разошелся, и мы
поменялись местами; мы так и продолжали затем меняться
  - то один, то другой шел впереди, делая ступеньки. Ближе
к Южной вершине нам удалось отыскать два кислородных
баллона, оставленные для нас Бурдиллоном и Эвансом. Мы
соскребли лед с манометров и обнаружили, к своей
радости, что баллоны полны. Это означало, что у нас есть в
запасе кислород на обратный спуск к седлу и что мы можем
позволить себе расходовать больше на последнем отрезке
подъема.
  Мы оставили находку лежать на месте и пошли дальше.
  До сих пор все, за исключением погоды, шло так же, как в
прошлом году: крутой зубчатый гребень, налево скалистый
обрыв, направо снежные карнизы скрывают второй обрыв.
  Но дальше, как раз под Южной вершиной, гребень
расширялся, образуя снежный откос, и главная крутизна
находилась уже не по сторонам, а впереди нас - мы
поднимались почти отвесно вверх по белой стене. Хуже
всего было то, что снег оказался рыхлым и все время
скользил вниз - и мы вместе с ним; один раз я даже
подумал: "Теперь он уже не остановится, и мы
проскользим с ним до самого подножия". Для меня это
было единственное по-настоящему трудное место на всем
подъеме - тут дело зависело не только от твоих
собственных действий, но и от поведения снега под тобой,
которое невозможно было предугадать. Редко мне
приходилось бывать и таком опасном месте. Даже теперь,
вспоминая его, я ощущаю то же, что ощущал тогда, и у
меня пробегают мурашки по телу.
  В конце концов мы все же преодолели стену и в девять
часов ступили на Южную вершину, высшую точку,
достигнутую Бурдиллоном и Эвансом. Здесь мы отдыхали
минут десять, глядя на то, что еще предстояло. Идти
оставалось немного, каких-нибудь сто метров, однако эта
часть гребня была еще круче и уже. чем предыдущая, и хотя
не казалась непреодолимой, но было очевидно, что нам
придется нелегко. Слева, как и прежде, зияла пропасть до
самого Западного цирка в двух с половиной тысячах метров
под нами. Палатки лагеря 4 в цирке казались крохотными
точками. Справа по-прежнему тянулись снежные карнизы,
нависая над бездной, от края которой до ледника Каншунг
внизу было свыше трех тысяч метров. Путь к вершине
пролегал по узкой извилистой полоске между двумя
пропастями. Стоило чуть уклониться влево или вправо - и
тогда конец.
  На Южной вершине случилось долгожданное событие:
  кончился кислород в первом из двух баллонов, которые
каждый из нас нес с собой, и мы смогли сбросить по
баллону, сразу уменьшив груз до девяти килограммов. Еще
одно приятное открытие ждало нас, когда мы пошли
дальше, - снег под ногами оказался твердым и надежным.
  Это имело решающее значение для успешного преодоления
последнего отрезка.
  - Все в порядке?
  - Ача. Все в порядке.
  Сразу после Южной вершины начинался небольшой
спуск, но затем мы опять принялись карабкаться вверх. Все
время приходилось опасаться, что снег под ногами поедет
или же мы зайдем слишком далеко на снежный карниз и он
не выдержит нашего веса; поэтому мы двигались
поочередно - один шел вперед, а другой в это время
обматывал веревку вокруг древка ледоруба и вгонял его в
снег для страховки. Погода по-прежнему держалась
хорошая, мы не ощущали особой усталости. Все же то и
дело, как и на всем протяжении восхождения, становилось
трудно дышать. Приходилось останавливаться и очищать
ото льда патрубки кислородных аппаратов. В этой связи
должен сказать по чести, что Хиллари не совсем
справедлив, когда утверждает, будто я чаще сбивался с
дыхания и без его помощи мог бы совсем задохнуться38.
  Мне кажется, что наши затруднения были одинаковыми и,
к счастью, не слишком большими. Каждый помогал
другому и принимал от него такую же помощь.
  Отдохнув немного, мы возобновили восхождение,
пробираясь все выше между пропастью и карнизами. И вот
мы оказались перед последним серьезным препятствием на
пути к вершине - отвесной скальной стенкой, которая
возвышается как раз на гребне, мешая дальнейшему
продвижению. Мы уже знали эту скалу, видели ее на
аэрофотографиях и разглядывали снизу в бинокли из
Тьянгбоче. Теперь вставал вопрос: как перебраться через
скалу или обойти ее? Оказалось, что имеется только один
возможный проход - крутая узкая расщелина между самой
скалой и прилегающим карнизом. Хиллари пошел первым;
медленно и осторожно он выбрался на широкий уступ. При
этом ему приходилось подниматься спиной вперед,
упираясь ногами в карниз, и я напрягал все силы, страхуя
его, так как очень боялся, что карниз не выдержит. К
счастью, все обошлось. Хиллари благополучно выбрался на
вершину скалы; затем поднялся и я с помощью веревки,
которую он держал.
  Здесь я снова должен сказать по чести, что не считаю его
рассказ, приведенный в книге "Восхождение на Эверест",
совершенно точным. Во-первых, Хиллари определяет
высоту скальной стенки примерно в двенадцать метров, я
же думаю, что она не превышала пяти. Далее, из рассказа
Хиллари следует, будто по-настоящему лез, собственно,
только он, а меня он буквально втащил наверх, причем я
свалился, "задыхаясь, обессиленный, подобно огромной
рыбе, вытащенной из моря после ожесточенной борьбы". С
тех пор мне не раз приходилось глотать эту "рыбу", и
должен сказать, что мне это ничуть не нравится. Истина
заключается в том, что никто не тащил и не волочил меня.
  Как и Хиллари, я лез по расщелине сам, а если он страховал
меня в это время, так ведь и я сделал то же для него. Говоря
обо всем этом, я должен объяснить одну вещь. Хиллари
мой друг. Он превосходный альпинист и прекрасный
человек, и я горжусь тем, что взошел вместе с ним на
вершину Эвереста. Однако мне кажется, что в своем
рассказе о нашем завершающем восхождении Хиллари не
совсем справедлив ко мне. Все время он дает понять, что
когда дело шло хорошо, то исключительно благодаря ему,
если же были затруднения, то только из-за меня. Между тем
это просто неправда. Никогда я не стану утверждать, будто
мог бы взять Эверест в одиночку. Мне думается, что и
Хиллари не следовало намекать, будто он мог совершить
штурм один, а я не дошел бы до вершины без его помощи.
  Всю дорогу туда и обратно мы взаимно помогали друг
другу - так оно и должно быть. Но мы не были ведомым и
ведущим. Мы были равноправными партнерами.
  Одолев скалу, мы снова отдохнули. Естественно, мы
дышим тяжело, поднявшись по расщелине, однако, вдохнув
несколько раз кислород, я чувствую себя превосходно.
  Смотрю наверх - вершина совсем рядом; сердце бьется в
радостном волнении. Восхождение продолжается. Все те
же карнизы справа и пропасть слева, но гребень уже не так
крут. Теперь он представляет собой ряд покрытых снегом
выступов, один за другим, один выше другого. Мы по-
прежнему опасаемся карнизов и, вместо того чтобы
следовать по самому гребню, уклоняемся чуть влево -
здесь вдоль края пропасти тянется снежный откос. Метрах
в тридцати от вершины нам попадается последний участок
голой скалы. Видим ровную площадку, достаточную для
разбивки двух палаток, и я спрашиваю себя: может быть,
здесь, совсем рядом с наивысшей точкой земного шара,
когда-нибудь будет разбит лагерь? Подбираю два камешка и
кладу в карман; они спустятся со мной в тот мир, внизу. Но
вот скала позади, мы снова окружены белыми выступами.
  Они уклоняются вправо; пройдя очередной выступ, я
каждый раз спрашиваю себя: может быть, следующий
выступ будет последним? Когда же последний? Наконец мы
выбираемся на такое место, откуда видно то, что находится
за выступами, - голубой небесный простор и бурые
равнины. Вдали раскинулся Тибет. А впереди - всего один
выступ, последний. Гора не увенчана острым пиком. Нас
отделяет от последнего выступа легкий для восхождения
снежный откос, достаточно широкий, чтобы два человека
могли идти рядом. Пройдя по нему метров десять, мы на
миг останавливаемся, чтобы взглянуть наверх. Затем
шагаем дальше...
  Я много думал о том, что собираюсь рассказать сейчас:
  как мы с Хиллари достигли вершины Эвереста. Позднее,
когда мы вернулись с горы, было много глупых разговоров
о том, кто же ступил на вершину первым. Одни говорили
  - я, другие - Хиллари. Говорили, что дошел только один
из нас или даже никто. Говорили, что один из нас дотащил
другого до вершины. Все это чепуха. Чтобы прекратить эту
болтовню, мы с Хиллари подписали в Катманду заявление,
в котором говорится, что мы "достигли вершины почти
одновременно". Мы надеялись, что наше заявление
положит конец всем толкам. Но нет, на этом не кончилось.
  Люди продолжали допытываться и сочинять истории. Они
указывали на слово "почти" и спрашивали: "Как это
понимать?" Восходители понимают всю бессмысленность
такого вопроса, они знают, что связка представляет собой
одно целое, и все тут. Но другие люди этого не понимают.
  Должен с сожалением признать, что в Индии и в Непале
меня всячески побуждали заявить, будто я достиг вершины
раньше Хиллари. По всему свету меня спрашивают: "Кто
ступил на вершину первым? Кто был первым?"
Повторяю еще раз: это глупый вопрос, отвечать на него
нет никакого смысла. И вместе с тем вопрос этот задают
так часто, он вызвал столько кривотолков, пересудов и
недоразумений, что я теперь, после долгих раздумий,
считаю себя вынужденным дать ответ. Отвечаю не ради
себя и не ради Хиллари, а ради Эвереста и ради будущих
поколений. "Почему, - спросят они, - вокруг этого
вопроса устроили тайну? Разве тут есть чего стыдиться?
  Есть что скрывать? Почему мы не должны знать истину?.."
Итак, пусть знают истину. Слишком велик Эверест, чтобы в
отношении его можно было допустить неправду.
  Немного не доходя до вершины, мы с Хиллари
остановились. Мы глянули вверх, пошли дальше. Нас
соединяла веревка длиной около десяти метров, однако я
держал большую часть ее смотанной в руке, так что нас
разделяло не более двух метров. Я не думал о "первом" и
"втором". Я не говорил себе: "Там лежит золотое яблоко.
  Сейчас оттолкну Хиллари в сторону и схвачу яблоко
первый". Мы шли медленно, но верно. И вот мы достигли
вершины. Хиллари ступил на нее первый, я за ним.
  Итак, вот он, ответ на "великую загадку". И если после
всех разнотолков и споров ответ покажется мирным и
простым, то могу только сказать, что иначе и быть не
могло. Знаю, многие мои соотечественники будут
разочарованы. Они ошибочно придавали большое значение
тому, чтобы я был "первым". Они относятся ко мне
хорошо, даже замечательно, и я им многим обязан. Но еще
большим я обязан Эвересту и истине. Если это позор для
меня, что я оказался на шаг позади Хиллари, - что ж, буду
жить с этим позором. Однако сам я этого позором не
считаю. И я не думаю, чтобы в конечном счете на меня
навлекло позор то обстоятельство, что я рассказываю все,
как было. Снова и снова я спрашиваю себя: "Что будут
думать о нас грядущие поколения, если мы оставим
обстоятельства нашего подвига скрытыми в таинственной
мгле? Не будут ли они стыдиться за нас, двух товарищей на
жизнь и на смерть, которые скрывают что-то от людей?" И
всякий раз ответ был один и тот же: "Будущее требует
только истины. Эверест требует только истины".
  И вот истина сказана, судите меня, исходя из нее.
  Мы поднялись. Мы ступили на вершину. Мечта стала
явью.
  Первым делом мы сделали то, что делают все
альпинисты, взойдя на вершину горы: пожали друг другу
руки. Но разве можно было ограничиться этим на Эвересте!
  Я принялся размахивать руками, потом обхватил Хиллари,
и мы стали колотить друг друга по спине, пока не
задохнулись, несмотря на кислород. Потом мы стали
смотреть кругом. Было 11 часов 30 минут утра, сияло
солнце, а небо - во всю жизнь я не видел неба синее! Со
стороны Тибета дул легчайший ветерок, и снежное
облачко, всегда окутывающее вершину Эвереста, было
совсем маленьким. Я глядел вниз и узнавал места,
памятные по прошлым экспедициям: монастырь Ронгбук,
деревню Шекар Дзонг, долину Кхарта, Ронгбукский ледник,
Северное седло, площадку возле северо-восточного
предвершинного гребня, на котором мы разбили лагерь 6 в
1938 году. Потом я обернулся и окинул взором долгий путь,
пройденный нами: Южная вершина, длинный гребень,
Южное седло, Западный цирк, ледопад, ледник Кхумбу,
дорога до Тьянгбоче и дальше по долинам и взгорьям моей
родной страны.
  А еще дальше и со всех сторон вокруг нас высились
великие Гималаи, занимающие большую часть Непала и
Тибета. Чтобы видеть вершины ближних гор, таких
гигантов, как Лхоцзе, Нупцзе и Макалу, надо было теперь
смотреть прямо вниз. Выстроившиеся за ними величайшие
вершины мира, даже сама Канченджанга, казались
маленькими холмиками. Никогда еще я не видел такого
зрелища и никогда не увижу больше - дикое, прекрасное и
ужасное. Однако я не испытывал ужаса. Слишком сильно
люблю я горы, люблю Эверест. В великий момент,
которого я ждал всю жизнь, моя гора казалась мне не
безжизненной каменной массой, покрытой льдом, а чем-то
теплым, живым, дружественным. Она была словно наседка,
а остальные вершины - цыплята, укрывшиеся под ее
крыльями. Мне казалось, что я сам могу раскинуть крылья
и прикрыть ими мои любимые горы.
  Мы выключили кислород. Даже здесь, на высочайшей
точке земли, можно было обходиться без него, если только
не напрягать свои силы. Мы соскребли лед,
образовавшийся на масках, я сунул в рот леденец. Потом
мы снова надели маски; но кислород не включали, пока не
приготовились уходить обратно вниз. Хиллари достал
фотоаппарат, спрятанный у него под одеждой для защиты
от холода, а я развернул флаги, обмотанные вокруг
ледоруба. Они были надеты на шнур, привязанный к концу
ледоруба; я поднял его вверх, и Хиллари сфотографировал
меня. Он заснял три кадра, и я считаю большой удачей, что
один из кадров вышел так хорошо в таких трудных
условиях. Флаги следовали сверху вниз в такой
последовательности: Объединенных Наций,
Великобритании, Непала и Индии. Те самые люди, которые
так старались извратить ход нашей экспедиции, пытались и
этому придать какой-то политический смысл. По этому
поводу могу только сказать, что я совершенно не думал о
политике. В противном случае я, вероятно, поместил бы
индийский или непальский флаг выше, хотя и тут передо
мной возникла бы нелегкая проблема - кому отдать
предпочтение. А так я рад тому, что выше всех был флаг
ООН: ведь наша победа была не только нашей, не только
победой наших наций, но победой всех людей.
  Я предложил Хиллари сфотографировать его, однако он
почему-то отрицательно мотнул головой - не захотел.
  Вместо этого он продолжал снимать сам все, что
простиралось вокруг, а я тем временем был занят важным
делом. Я вытащил из кармана взятые с собой сладости и
огрызок красно-синего карандаша, полученный от Нимы,
вырыл ямочку в снегу и положил все в нее. Увидев, что я
делаю, Хиллари протянул маленькую тряпичную кошку,
черную с белыми глазами, - талисман, полученный им от
Ханта; я положил кошечку туда же. В своем рассказе о
восхождении Хиллари говорит, что получил от Ханта и
оставил на вершине распятие; если это и было так, то я
ничего не заметил. Я получил от него только тряпичную
кошечку и положил в снег рядом с карандашом и
сладостями. "Дома, - подумал я, - мы угощаем сластями
тех, кто нам близок и дорог. Эверест всегда был мне дорог,
теперь он еще и близок мне". Прикрывая дары снегом, я
произнес про себя молитву и благодарность. Семь раз
ходил я на гору своей мечты, и вот на седьмой раз, с
божьей помощью, мечта стала явью.
  "Туджи чей, Чомолунгма. Благодарю тебя..."
Мы пробыли на вершине уже около пятнадцати минут.
  Пора было уходить. Ледоруб требовался для спуска, и я не
мог оставить его с флагами, поэтому я отвязал шнур,
расстелил флажки на снегу, а концы шнура засунул
возможно глубже в снег. Несколько дней спустя индийские
самолеты пролетели вокруг вершины, чтобы
сфотографировать ее, однако пилоты сообщили, что не
обнаружили никаких оставленных нами предметов.
  Возможно, самолеты летели чересчур высоко или ветер
унес флажки - не знаю.
  Перед тем как уходить, мы еще раз внимательно
осмотрели все кругом. Удалось ли Мэллори и Ирвину
побывать на вершине перед своей гибелью? Не осталось ли
здесь чего-нибудь после них? Мы смотрели очень
внимательно, но не смогли ничего обнаружить. И все же
они были здесь - в моих мыслях и, я уверен, в мыслях
Хиллари тоже. И не только они - все те, кто ходил на
Эверест раньше, белые и шерпы; англичане и швейцарцы,
замечательные восходители, отважные люди; тридцать три
года они мечтали и шли на штурм, боролись и терпели
поражения на этой горе, и наша победа оказалась
возможной только благодаря их усилиям, опыту и
открытиям. Я думал о наших товарищах внизу - без них,
без их помощи и самопожертвования мы никогда не были
бы здесь. Но всего ярче мне представлялся образ Друга,
образ Ламбера. Я видел его так близко, так отчетливо, что,
казалось, это не воображение, а он действительно стоит
рядом со мной. Стоит мне обернуться, и я увижу широкую
улыбающуюся физиономию, услышу его голос: "Зa va bien,
Тенцинг! Зa va bien! "
Но ведь шарф Ламбера был и в самом деле со мной. Я
обернул его потуже вокруг шеи. "Когда вернусь, - сказал я
себе, - пошлю шарф хозяину". Так я и сделал.
  После взятия Эвереста мне задавали множество
вопросов, и не одни только политические. Вопросы
восточных людей часто касались дел религиозных и
сверхъестественных. "Увидел ли ты бога Будду на
вершине?" - спрашивали меня. Или: "Видел ли ты бога
Шиву?" Многие верующие всячески пытались заставить
меня объявить, будто на вершине мне явилось видение или
на меня снизошло откровение. Но и тут, хотя это может
разочаровать людей, я должен говорить только правду, а
правда заключается в том, что на Эвересте я не увидел
ничего сверхъестественного и не ощутил ничего
сверхчеловеческого. Я ощущал большую близость к богу, и
этого было мне достаточно. В глубине сердца я
поблагодарил бога, а перед спуском обратился к нему с
весьма земной и деловой просьбой - чтобы он, даровав
нам победу, помог нам также спуститься живыми вниз.
  Мы включили кислородные аппараты и снова двинулись
в путь. Как ни хотелось нам спуститься побыстpee, мы шли
медленно и осторожно - ведь мы все-таки утомились и
реагировали не так четко, а большинство несчастий в горах
случается именно из-за того, что уставший человек
пренебрегает осторожностью при спуске. Шаг за шагом
спускались мы по крутому снежному склону, чаще всего
пользуясь ступеньками, которые сделали на пути вверх.
  Скалу с расщелиной преодолели без особых затруднений; я
так даже просто сбежал по ней вприпрыжку. Затем опять
пошли по гребню, вбивая каблуки в снег и скользя. Час
спустя мы добрались до Южной вершины. Всю эту часть
спуска Хиллари шел впереди, а я сзади, страхуя его в
опасных местах. Несмотря на утомление, мы сохраняли еще
силы. Больше всего нас беспокоила жажда, потому что вода
во флягах замерзла, а есть снег означало только подвергать
рот и горло опасности воспаления.
  На Южной вершине мы передохнули. Далее следовал
крутой снежный откос: он был теперь даже еще опаснее,
чем во время подъема. Хиллари напрягал все силы, чтобы
не сорваться на спуске; он так сильно сгибал колени, что то
и дело садился на снег. А я крепко сжимал в руках веревку
и натягивал ее на случай, если он поскользнется - ведь
дальше внизу не было ничего до самого ледника Каншунг,
тремя тысячами метрами ниже. Но и этот участок мы
преодолели благополучно. Теперь самое худшее было
позади. Немного спустя мы подобрали кислородные
баллоны, оставленные Бурдиллоном и Эвансом, -
подобрали как раз вовремя: наши собственные запасы были
уже на исходе. Около двух часов пополудни добрались до
верхней палатки, остановились и отдохнули; я подогрел на
примусе немного лимонада. Мы пили впервые за много
часов, и, казалось, новая жизнь вливается в наши тела.
  Но вот и лагерь 9 остался позади. Мы пошли вдоль
гребня, мимо остатков швейцарской палатки, вниз по
большому кулуару к Южному седлу. Здесь кое-где
сохранились наши старые следы, но кое-где ветер стер их, а
спуск был настолько крут, что приходилось вырубать новые
ступени, потому что даже кошки не могли предохранить
нас от скольжения.
  Мы поменялись местами - теперь я шел впереди,
выдалбливая ступеньки то каблуком, то ледорубом. Часы
тянулись бесконечно долго. Но вот показались палатки на
седле и движущиеся точки около них. Постепенно палатки
и точки становились все крупнее. Наконец мы ступили на
более отлогий снежный склон над самым седлом. К нам
навстречу спешил Лоу, начальник этого лагеря. Он обнял
нас, тут же напоил горячим кофе, а затем довел, с помощью
остальных, до самого лагеря.
  Грегори ушел несколько раньше в этот же день вниз.
  Зато снизу поднялся Нойс с шерпом Пасангом Пхутаром39,
и теперь они с Лоу приняли все меры к тому, чтобы согреть
нас и устроить поудобнее. Лоу уже напоил нас кофе, теперь
Нойс принес чай. Видно, он очень волновался и опрокинул
примус, когда кипятил воду, потому что чай был с сильным
привкусом горючего, но это не имело никакого значения.
  Глотая этот чай, я думал, что он для меня вкуснее самых
свежих сливок, потому что приготовлен от души. Конечно,
нас засыпали вопросами, но в тот момент мы долго были
не в силах отвечать. Мы нуждались в отдыхе. Становилось
темно и холодно, мы забрались в свои спальные мешки,
Хиллари в одной палатке с Лоу и Нойсом, я в другой
палатке с Пасангом. Я лежал тихо, дыша "ночным
кислородом", и старался уснуть. Я чувствовал себя ача -
хорошо, но сильно устал. Было трудно и думать и
чувствовать.
  "Настоящая радость, - подумал я, - придет позже".



  "ТЕНЦИНГ, ЗИНДАБАД!"

  И радость пришла. А за ней и кое-что другое. Но сначала
радость.
  На следующий день снова выдалась замечательная
погода, сияло солнце. И хотя мы, конечно, устали и
ослабели после трехдневного пребывания на такой высоте,
мы совершили длинный переход вниз с Южного седла в
приподнятом настроении. Англичане оставили большую
часть своих вещей в лагере 8, я же нес три-четыре сумки со
снаряжением, флягу и один из двух фотоаппаратов Лоу,
забытый им от волнения. В пути яам встречались
поджидавшие нас друзья. В лагере 7 майор Уайли и
несколько шерпов; ниже лагеря 6 - Том Стобарт со своим
киноаппаратом. В лагере 5 собрались еще шерпы, в том
числе Дава Тхондуп и мой молодой племянник Гомбу.
  Каждая новая встреча сопровождалась взволнованными
разговорами; в лагере 5 шерпы напоили нас чаем и
настояли на том, чтобы нести мой груз всю остальную
часть пути.
  Наконец, в лагере 4, на передовой базе экспедиции, нас
ожидала основная группа. Они поспешили навстречу, едва
мы ступили на длинный снежный склон цирка, и мы
сначала не показали виду, что возвращаемся с победой.
  Однако, когда оставалось около пятидесяти метров, Лоу
уже не мог больше сдерживаться, поднял вверх руку с
отставленным большим пальцем и указал зажатым в другой
руке ледорубом в сторону вершины. С этой минуты
началось ликование, какого, сдается мне, Гималаи не
наблюдали за всю свою историю. В тяжелых ботинках, по
глубокому снегу товарищи спешили нам навстречу чуть ли
не бегом. Хант обнял Хиллари и меня. Я обнял Эванса. Все
обнимали друг друга.
  - Это правда? Это правда? - твердил Хант снова и
снова. И опять восторженно обнимал меня. Глядя на нас со
стороны в ту минуту, никто не увидел бы какого-либо
различия между англичанами и шерпами. Все мы были
просто восходители, успешно штурмовавшие вершину.
  Несколько часов мы пили, ели и отдыхали - и
рассказывали, рассказывали без конца, это был чудесный
вечер, наверное, самый счастливый в моей жизни. Я не знал
в тот момент, что уже тогда произошли события,
вызвавшие впоследствии немалые осложнения и
недоразумения. Незадолго до того индийское радио
передало неверное известие, будто мы потерпели неудачу.
  Теперь англичане послали победную весть - гонец
доставил ее в Намче-Базар, а оттуда по радио сообщили в
Катманду. Но телеграмма была зашифрована и адресована
лично английскому послу, который переправил ее в
Лондон, а других известил только спустя сутки. Насколько
я понимаю, англичане хотели, чтобы первой узнала новость
королева Елизавета, а последующее опубликование
известия должно было явиться звеном коронационных
торжеств. Для англичан это подошло как нельзя лучше,
восторгам и ликованию не было предела, зато для многих
жителей Востока получилось как раз наоборот: они узнали
новость с опозданием на день, и притом с
противоположного конца света. В таком положении
оказался даже король Непала Трибхувана, в чьей стране
находится Эверест!
  Я уже сказал, что ничего не знал в тот момент - я сам
мог бы сразу же послать шерпского гонца в Намче-Базар, и,
возможно, все получилось бы иначе. Но я спросил себя:
  "Зачем?" Я работал на англичан: как говорим мы, шерпы, я
"ел их соль". Они организовали экспедицию - почему бы
им не действовать по-своему в дальше? Итак, я не стал
посылать никакого гонца и допросил остальных шерпов не
сообщать никому новость, пока она не будет обнародована.
  А позднее стали болтать, будто я поступил так потому, что
меня подкупили англичане, говорили даже, что меня
подкупили, чтобы я говорил, будто Эверест взят, тогда как
на деле мы не взяли его. На первое из этих обвинений
отвечу только, что это совершенная неправда. Второе
обвинение настолько смехотворно, что на него и отвечать
не стоит.
  Говоря, что я не послал никакой вести, я имею в виду
официальное сообщение, предназначенное для
опубликования. Впервые за много недель я был в
состоянии думать о чем-то помимо восхождения, помимо
ожидавшей меня вершины. Мои мысли обратились к
любимым, которые ждали меня дома, и в эту ночь в лагере
4 один из моих друзей написал с моих слов письмо Анг
Ламу. "Это письмо от Тенцинга, - говорилось в нем. -
Вместе с одним англичанином я достиг вершины Эвереста
29 мая. Надеюсь, вы будете рады. Больше писать не могу.
  Простите меня". После этих слов я подписал свое имя.
  В лагере 4 я провел одну ночь. Половину ночи мы
праздновали, половину - отдыхали. На следующее утро я
думал только о том, чтобы завершить спуск - за один день
прошел вниз по цирку и ледопаду, затем до базового лагеря
вместе с шерпами Анг Черингом и Гомбу, моим
племянником. "Теперь я свободен, - думал я все время. -
Эверест освободил меня". Я был счастлив, потому что не
знал, насколько ошибаюсь... В базовом лагере я также
провел лишь одну ночь, после чего прошел больше
шестидесяти километров вниз по ледникам и долинам до
Тами повидать мать. Я рассказал ей о нашей победе, и она
была очень обрадована. Глядя мне в лицо, мать сказала:
  - Сколько раз я отговаривала тебя ходить на эту гору!
  Теперь тебе не надо больше идти туда.
  Всю свою жизнь она верила, что на вершине Эвереста
обитают золотая птичка и лев из бирюзы с золотой гривой,
  - пришлось разочаровать ее, когда она спросила меня об
этом. Зато на вопрос, видел ли я с вершины Ронгбукский
монастырь, я смог ответить утвердительно, и это очень
порадовало ее.
  Я пришел в Тами один и провел здесь два дня с матерью
и младшей сестрой. Впервые с самого детства я пробыл так
долго в родной деревне. Все приходили повидаться со
мной, чанг лился рекою, и я готов сознаться, что "утратил
спортивную форму", как говорят англичане. Но затем,
памятуя о своих обязанностях, подобрал около ста
носильщиков для доставки снаряжения обратно в Катманду
и отправился с ними в Тьянгбоче. Перед уходом я спросил
мать, не согласится ли она пойти со мной в Дарджилинг и
поселиться там у меня. Она ответила: "Это было бы
неплохо, но я очень стара, тебе будет слишком много
хлопот со мной". Как я ни настаивал, она продолжала
отказываться. Пришлось мне еще раз расстаться со своей
ама ла. Зато по пути из Тами в Тьянгбоче я встретил
старшую сестру Ламу Кипу с мужем и двумя дочерьми, и
они согласились переехать ко мне.
  Тем временем экспедиция группа за группой
возвращалась с горы в Тьянгбоче, и здесь царило страшное
возбуждение и переполох. Было очень трудно найти
достаточное количество носильщиков - близился период
муссона, дождей, и мало кто соглашался идти с нами. К
тому же взятие Эвереста вызвало почти столько же
огорчения, сколько радости; шерпы опасались, что теперь
не будет больше экспедиций, не будет работы. А ламы (они
всегда относились неодобрительно к попыткам взять
Эверест) пророчили, что наш успех навлечет на всех
немилость богов. Наконец нам удалось кое-как все уладить,
и мы приготовились выступить в путь. Полковник Хант
заявил, что пойдет впереди главного отряда. Ему
предстояли срочные дела, в том числе согласование моей
поездки в Англию. Этого я не предвидел. Думая о будущем,
я представлял себе только, что вернусь в Дарджилинг,
отдохну, а затем, если хватит денег, построю себе новый
домик. Я все еще не имел ни малейшего представления о
том, что меня ожидало.
  Очень скоро, однако, я обнаружил, что отныне вся моя
жизнь пойдет иначе. Уже в Тьянгбоче мне вручили
телеграмму от Уинстона Черчилля, а затем последовал
целый поток посланий. Мне и самому хотелось отправить
одно послание: передать Анг Ламу, чтобы она вместе с
дочерьми встречала меня в Катманду. Я сказал об этом
майору Уайли, добавив, что сам заплачу гонцу. Как всегда,
он охотно вызвался помочь мне: послание было отправлено
за счет экспедиции. И в последующие дни нашего долгого
путешествия до Катманду Уайли всячески заботился обо
мне: давал добрые советы, помогал объясняться с
иностранцами и отвечать на письма.
  - Вы видите теперь, какая жизнь вам предстоит, -
говорил он мне.
  А между тем это было только начало, меня ожидал еще
не один горький урок.
  Мы шли вверх и вниз по холмам и долинам Непала. С
каждым днем толпы встречающих и восторги все
возрастали. Спустя примерно десять дней, когда нас
отделяло от Катманду восемьдесят километров, я получил
приятную новость, что Анг Ламу уже прибыла туда с
девочками. Однако большинство людей приходило к нам не
с новостями, а за новостями. Вскоре я шел в окружении
целого отряда журналистов. Были здесь непальцы,
индийцы, англичане, американцы, и кроме рассказа о
восхождении многие из них добивались от меня всякого
рода заявлений по национальным и политическим
вопросам. Майор Уайли заранее предупредил меня, что так
будет, и посоветовал быть осторожным; теперь я всячески
старался следовать его совету.
  Это было нелегко. Множество людей вертелось вокруг,
засыпая меня целым градом вопросов, причем на половину
вопросов они, сдается мне, тут же сами и отвечали. В Хуксе
я дал интервью Джеймсу Бэрку из журнала "Лайф",
купившему у "Тайме" право на информацию об экспедиции
для Америки. Несколько позже я встретился с
корреспондентом "Юнайтед Пресс Ассошиэйшнс" Джоном
Главачеком, с которым впоследствии подписал договор на
серию статей. Англичане были в этом отношении связаны:
  перед началом экспедиции они подписали соглашение, что
все их рассказы и фотографии будут считаться
собственностью всей экспедиции в целом, которая, в свою
очередь, имела контракт с "Тайме". Я же, хотя и считался
членом эксцедиции, не был связан таким обязательством и
мог заключать сделки по своему выбору. В Катманду и
позднее в Нью-Дели по этому поводу были споры и
дискуссии. Полковник Хант убеждал меня присоединиться
к контракту с "Тайме". Однако я отказался. Впервые за всю
мою жизнь у меня появилась возможность заработать
крупную сумму денег, и я не видел, почему бы мне не
воспользоваться этой возможностью.
  Но это были все мелочи. Настоящие осложнения
начались в Дхаулагхате, немного не доходя Катманду, где
навстречу нам вышла целая толпа непальцев и чуть не увела
меня от всей экспедиции. После меня не раз спрашивали,
были ли это коммунисты, но я просто не знаю этого. Зато я
знаю, что они были националисты, притом фанатики, что
их ничуть не интересовал Эверест и действительные
обстоятельства его взятия, а только и исключительно
политика. Они добивались от меня, чтобы, я назвался
непальцем, не индийцем. И еще - чтобы я заявил, что
достиг вершины раньше Хиллари. Я ответил им, что не
заинтересован в политике и в ссорах с англичанами, и
попросил оставить в покое. "До сих пор, - сказал я им, -
никому не было дела до моей национальности. С чего вдруг
такой" интерес теперь? Индиец, непалец - какая разница?"
Я пытался внушить им то же самое, что сказал в интервью
Джеймсу Бэрку: "Все мы члены одной большой семьи -
Хиллари, я, индийцы, непальцы, все люди на свете!"
Однако они никак не хотели угомониться. Они чуть не
свели меня с ума. Они сами подсказывали мне ответы и
заставляли подписывать бумаги, которых я даже не мог
прочесть. И все это время толпа продолжала расти. Меня
отделили от моих товарищей, толкали и вертели, словно
куклу. "Чего они хотят от меня? - удивлялся я. - Знай я,
что дело обернется таким образом, я оставался бы у себя в
Солу Кхумбу".
  20 июня наш отряд спустился с предгорий на
Непальскую равнину. В Банепе, где начинается шоссе, меня
усадили в "джип" и заставили переодеться в непальскую
одежду. К этому времени я до того устал и растерялся, что
позволял делать с собой все что угодно. В каждом городе и
деревне, через которые мы проезжали, происходили
торжественные встречи. Толпы людей размахивали
флажками и вымпелами. "Тенцинг, зиндабад!" - кричали
они. "Да здравствует, Тенцинг!"
Конечно, мне были приятны такие горячие приветствия.
  Однако признаюсь, что предпочел бы вернуться домой тихо
и мирно, как это бывало всегда до тех пор.
  В пяти километрах от Катманду меня поджидали жена и
дочери; мы крепко обняли друг друга, счастливые
завоеванной победой. Анг Ламу обернула вокруг моей шеи
кхада - священный платок. Пем-Пем и Нима повесили мне
на плечи гирлянды, я рассказал Ниме, что положил ее
карандашик там, где она просила. Оказалось, что в течение
последних недель у них была почти такая же суматошная
жизнь, как у меня. Великую новость они узнали в
Дарджилинге только утром 2 июня, в дождливый серый
день, от друзей, услышавших ее по радио. С этой минуты
жизнь их совершенно изменилась. Важные чиновники
приходили к ним с визитом, почта приносила множество
посланий, строились всевозможные планы. По всему
городу распространялись мои фотографии, а Рабиндранат
Митра договорился с одним поэтом, и тот сочинил про
меня песню, которую скоро распевали на всех улицах. Все
это очень радовало моих родных, но больше всего им
хотелось получить весточку от меня; между тем письмо, в
котором я просил их приехать в Катманду, так и не дошло.
  Анг Ламу и сама собиралась ехать, только боялась, что я
рассержусь, если она сделает это, не договорившись
предварительно со мной.
  - Почему нет телеграммы от моего мужа? -
спрашивала она то и дело, - Я дам десять рупий тому, кто
доставит мне ее с почты.
  Но телеграмма все не шла (я так и не смог выяснить, что
с ней случилось), и, прождав одиннадцать дней, Анг Ламу
решила ехать, будь что будет. У нее не было ни денег, ни
подходящей одежды, но Митра дал ей сто рупий,
заработанных на продаже моих фотографий, да потом
раздобыл еще четыреста рупий на поездку с помощью
миссис Гендерсон и других друзей. Анг Ламу выехала из
Дарджилинга с дочерьми и прибыла в Катманду самолетом
через Патну, опередив меня на четыре дня. С ними
прилетели Пасанг Пхутар (уже третий), ветеран-горец, наш
близкий друг и родственник, и Лакпа Черинг,
представлявший нашу ассоциацию.
  Впрочем, в тот сумасшедший день, когда я сам добрался
до Катманду, у нас вовсе не было времени переговорить
обо всем этом. Не прошло и нескольких минут, как меня
оторвали от родных и усадили вместо "джипа" в коляску,
запряженную лошадьми; туда же сели другие восходители,
которых я не видел некоторое время, в том числе Хант и
Хиллари. И вот мы двинулись через город, окруженные еще
невиданной толпой. Нас осыпали рисом, цветной пудрой,
монетами, причем монеты колотили меня по черепу так,
что я стал опасаться головной боли. Спастись от них было
невозможно, потому что я не мог смотреть во все стороны
одновременно. Большую часть времени я стоял в коляске,
улыбаясь и сложив ладони в традиционном древнем
индийском приветствии намаете.
  Событий было столько, что трудно вспомнить, что
происходило раньше, что позже.
  Прямо в нашей испачканной экспедиционной одежде нас
доставили в королевский дворец. Здесь участников
восхождения приветствовал король Трибхувана, он вручил
мне Непал Тара (Непальскую Звезду) - высшую награду
страны; Хант и Хиллари получили другие награды. Как и
многие другие обстоятельства этого времени, вопрос о
почестях и полученных знаках отличия дал повод к
осложнениям и недоразумениям. Дело в том, что в то самое
время, когда мне вручили одну непальскую награду, а
Ханту и Хиллари - другую, не столь высокую, из Англии
поступило сообщение, что королева возвела их в
дворянское звание, а в отношении меня ограничились
медалью Георга VI. Шум, поднятый вокруг всего этого,
был не только нежелательным, но просто бессмысленным.
  После того как Индия стала независимой, ее правительство,
подобно американскому правительству ранее, запретило
своим гражданам принимать иностранные титулы. Таким
образом, если бы королева и удостоила меня такой чести,
то я сам и моя страна оказались бы только в неловком
положении. Лично для меня это было каи чаи на -
совершенно безразлично; дворянское звание не прибавило
бы мне ни ума, ни красы. Поняв причину, я ничуть не
чувствовал себя обиженным или задетым.
  Политика, политика... Внезапно со всех сторон начались
осложнения. Непальцы отнеслись ко мне замечательно, они
встретили меня так, что я не забуду, даже если проживу сто
жизней. Однако в своих усилиях сделать из меня героя они
зашли чересчур далеко: они почти совершенно
пренебрегали англичанами, вместо того чтобы отнестись к
ним как к почетным гостям. Слишком многие непальцы
говорили глупые вещи, стараясь извратить факты в своих
политических целях. Каких только диких выдумок не было:
  и что я тащил Хиллари на себе до вершины, и что он
вообще не дошел до верха, и что я чуть ли не один
совершил все восхождение. А тут еще эти нелепые
заявления, которые меня заставили подписать,
воспользовавшись моей растерянностью. Кончилось тем,
что полковник Хант вышел из себя и заявил, что я не
только не герой, но с точки зрения техники лазанья вообще
второразрядный альпинист. А это, разумеется, только
подлило масла в огонь.
  Непальские и индийские журналисты ходили за мной по
пятам. Руководствуясь политическими мотивами, кое-кто
пытался заставить меня высказаться против англичан, а я,
обидевшись на слова Ханта, и в самом деле сказал кое-что,
о чем позже сам сожалел. К счастью, добрая воля в наших
сердцах восторжествовала. Ни англичане, ни я сам не
хотели, чтобы великое событие было превращено в нечто
мелкое и жалкое. И вот мы собрались 22 июня в
канцелярии премьер-министра Непала и составили
заявление, призванное положить конец всем разнотолкам.
  Один экземпляр, предназначенный для Хиллари, подписал
я, другой - для меня - подписал Хиллари. Вот что
написано в том экземпляре, который хранится у меня
сейчас:
  "29 мая мы с шерпом Тенцингом вышли из нашего
верхнего лагеря на Эвересте на штурм вершины.
  Во время восхождения на Южную вершину то один, то
другой из нас шел впереди.
  Мы перешли через Южную вершину и стали
подниматься по предвершинному гребню. Мы достигли
вершины почти одновременно.
  Мы обняли друг друга, счастливые своей победой; затем
я сфотографировал Тенцинга с флагами Великобритании,
Непала, Объединенных Наций и Индии. Э. П.Хиллари"
Каждое слово в этом заявлении есть истинная правда.
  Именно так - мы достигли вершины "почти
одновременно". И так оно и оставалось до настоящего
времени, когда по причинам, которые я уже изложил, мне
кажется правильным рассказать все подробности.
  Наряду с вопросом о том, кто первый достиг вершины,
было много толков и споров относительно моей
национальности. "Какое это имеет значение? - спрашивал
я снова и снова. - При чем тут национальность и
политика, когда речь идет о восхождении па гору?" Но
разговоры не прекращались, и я решил обратиться к
премьер-министру мистеру Коирала. Я сказал ему:
  - Я люблю Непал. Я родился здесь, это моя страна. Но
теперь я уже давно живу в Индии. Мои дети выросли там, и
мне надо думать об их образовании, об их будущем.
  Мистер Коирала и остальные министры отнеслись ко
мне приветливо, с полным пониманием. Они не пытались,
подобно некоторым другим, оказывать давление на меня, а
только сказали, что если я захочу остаться в Непале, то
получу дом и другие льготы; далее они пожелали мне
успеха и счастья независимо от того, каким будет мое
решение. Я остаюсь им глубоко благодарен за готовность
помочь, когда я оказался в затруднительном положении.
  Как я сказал тогда для печати: "Я рожден из чрева Непала, а
вырос на коленях Индии". Я люблю обе страны, чувствую
себя сыном их обеих.
  В Катманду мы оставались около недели, и каждый день
устраивались новые торжества, новые церемонии, но
происходили также новые осложнения. На этот раз мы,
шерпы, спали не в гараже, а в непальской
правительственной гостинице, так что в этом отношении
все было в порядке. Впрочем, не совсем в порядке -
приходилось защищать нас от толпы, которая осаждала
экспедицию.
  На один из вечеров в английском посольстве был
назначен прием. Я получил приглашение, но отказался
прийти; как и многое другое, это вызвало всевозможные
пересуды, поэтому я объясню причину отказа. Дело в том,
что годом раньше, находясь в Катманду вместе со
швейцарцами, я пережил здесь неприятность. Из-за какой-
то путаницы с организацией экспедиции я оказался
однажды без ночлега и обратился тогда в английское
посольство, поскольку останавливался там вместе с
Тильманом в 1949 году. Меня ожидало разочарование:
  полковник Пруд, первый секретарь посольства, указал мне
на дверь. Меня это сильно обидело, а так как в 1953 году
полковник Пруд по-прежнему работал в посольстве, я не
счел для себя возможным принять приглашение. Такова
единственная причина моего отказа, он вовсе не был
задуман как недружественный жест в отношении моих
товарищей по Эвересту.
  Но вот я оставил Катманду, вылетев в Калькутту в
личном самолете короля Трибхувана. Вместе со мной
летели только моя семья и Лакпа Черинг, который стал для
меня чем-то вроде советника. Остальные направились в
Индию другими путями. В Калькутте нас поместили в Доме
правительства - снова празднества, приемы, приветствия...
  Среди встретивших нас здесь был мой добрый друг Митра
  - я вызвал его по телеграфу из Дарджилинга. Первым
делом я вручил ему красный шарф Раймона Ламбера и
попросил переслать в Швейцарию. В Калькутте же я
рассказал о восхождении для агентства "Юнайтед Пресс", с
которым подписал здесь контракт.
  Несколько дней было похоже, что я не попаду в Англию.
  Мне казалось неправильным ехать без Анг Ламу и дочерей,
а у экспедиции не хватало денег оплатить проезд всем.
  Правда, тут газета "Дейли Экспресс" предложила мне
совершить большое турне, обязавшись покрыть все
расходы. Однако, подумав, я отказался, так как опасался,
что этому будет придан политический характер, а после
того, что случилось в Непале, я всячески избегал таких
вещей. Вместо этого я, все еще надеясь, что выход будет
найден, отправился из Калькутты в Нью-Дели, где
собрались остальные участники экспедиции.
  В Дели происходило то же, что в Катманду и Калькутте,
только в еще больших масштабах. На аэродроме состоялась
грандиозная встреча - такой толпы я не видал за всю свою
жизнь. Затем нас привезли в непальское посольство и
устроили там.
  В тот же вечер состоялся прием у Неру. Настал великий
момент, о котором давным-давно говорил профессор Туччи
в Тибете и о котором я думал в ту ночь в палатке высоко на
Эвересте. Все произошло так, как я надеялся и мечтал. С
первого же мгновения Пандит-джи40 отнесся ко мне, как
отец, - ласково и дружелюбно, причем в отличие от
многих других думал не о том, какую выгоду можно
извлечь из меня, а исключительно о том, как помочь мне и
сделать меня счастливым. На следующий день Неру
пригласил меня в свою канцелярию и настоятельно
посоветовал мне поехать в Лондон. Он считал, что и так
уже вокруг восхождения было слишком много осложнений
и споров, что лучше не примешивать к Эвересту политику.
  Он надеялся, что будет сделано все возможное, чтобы
залечить причиненные раны. Я присоединился к его словам
от всего сердца. И наконец, для полноты счастья
оставалось только услышать от него, что моей жене и
дочерям будет обеспечен проезд до Лондона вместе со
мной.
  Однако Пандит-джи не ограничился этим. У меня было
плохо с одеждой; он пригласил меня к себе домой, открыл
гардероб и поделился своим. Он дал мне пиджаки, брюки,
рубашки - все необходимое, а так как мы с ним одного
роста, то все отлично подошло. Сверх того Неру подарил
мне несколько вещиц, которые принадлежали его отцу и
которыми он очень дорожил. Анг Ламу получила красивую
сумочку и плащ, причем Пандит-джи сказал с улыбкой, что
в Лондоне часто бывает хмурая погода. Наконец, он вручил
мне портфель. Я подумал: "Теперь я больше не бедный
шерп, а бизнесмен или дипломат". Чуть не единственное из
одежды, чем он со мной не поделился, были белые
конгрессистские шапочки - это имело бы политический
смысл, а Неру был совершенно согласен, что мне следует
держаться в стороне от политики.
  В это же время возник вопрос о документах: несмотря на
все мои путешествия, у меня до сих пор не было паспорта.
  Зато теперь я получил сразу два, индийский и непальский,
что как раз отвечало моим собственным желаниям. Спустя
несколько дней мы вылетели на Запад. Других шерпов с
нами не было, за исключением Лакпа Черинга, который по-
прежнему был моим секретарем и советником. Остальные
шерпы, участники восхождения, не попали ни в Калькутту,
ни в Дели, а вернулись прямо в Дарджилинг из Катманду.
  Зато в самолете находилось большинство английских
членов экспедиции, а из женщин кроме Анг Ламу и моих
дочерей еще и миссис - вернее, уже леди - Хант. Она
прилетела встретить своего мужа, когда мы были еще в
Непале. Наш самолет, принадлежавший британской
авиационной корпорации, совершил первую посадку в
Карачи, где мы задержались около часа, приветствуемые
огромной толпой. Далее мы летели через Багдад, Каир,
Рим. Наконец-то я видел страны за пределами Индии и
Пакистана, о чем так давно мечтал!
  В Риме нас встречали индийский и английский послы,
там нам пришлось переночевать из-за неполадок с
мотором. На следующее утро, когда мы снова сели в
самолет, полковник Хант выглядел заметно озабоченным, и
я очень скоро узнал, чем именно. Оказывается, газеты как
раз напечатали первую часть моего рассказа для "Юнайтед
Пресс", в которой шла, в частности, речь об известных
недоразумениях во время экспедиции между англичанами и
шерпами. Хант подошел ко мне тут же в самолете, и мы
переговорили обо всем начистоту. Я сказал ему, как меня
задело его заявление для печати, будто меня нельзя считать
опытным альпинистом, а он, в свою очередь, рассказал о
своих затруднениях. Майор Уайли еще раньше обсуждал со
мной это дело. Он подчеркивал, как важно, чтобы
случившиеся недоразумения не послужили поводом для
неприязни, и я согласился с ним. Теперь я повторил то же
самое Ханту. Известные недоразумения "имели" место во
время экспедиции и после. Отрицать это не было никакого
смысла, и я просто рассказал корреспонденту все так, как
оно мне представлялось, стараясь быть совершенно
искренним. Но это вовсе не означало, что я затаил обиду
или пытаюсь раздуть происшедшее, как это сделали другие
в политических целях.
  Мы говорили дружески и откровенно, и я думаю, что мы
оба почувствовали себя лучше после этого разговора.
  После Рима самолет совершил посадку в Цюрихе. Мы
задержались здесь очень недолго, но это было для меня
чудесное время, потому что на аэродром встретить меня
приехали многие старые швейцарские друзья. И самое
главное, среди них был Ламбер. Он крепко обнял меня,
воскликнув: "Зa va bien!", a я рассказал ему про
заключительный подъем, про то, как вспоминал его, когда
стоял на вершине. Затем мы вылетели дальше, в Лондон.
  Перед самой посадкой полковник Хант спросил, не буду ли
я возражать, если он выйдет из самолета первый, держа в
руке ледоруб с английским флагом. Разумеется, я
согласился. Так и сделали, и скоро мы уже стояли на
аэродроме, окруженные большой толпой встречающих.
  В Лондоне меня с семьей поселили в Индийском клубе;
индийский посол мистер Кер отнесся к нам с
исключительным вниманием. Сразу же по прибытии
остальные члены экспедиции разъехались по всей Англии
  - повидать своих родных, так что я остался в городе чуть
ли не один. Впрочем, мне, конечно, не приходилось ломать
голову над тем, чем заняться. Большая часть времени
уходила на то, чтобы встречаться с разными людьми и
пожимать им руки, сверх того надо было давать интервью
газетам, позировать фотографам, разъезжать по городу и
присутствовать на всякого рода официальных собраниях.
  Англичане приняли меня исключительно тепло и
заботливо. Они приветствовали меня, уроженца чужой,
далекой страны, ничуть не менее горячо, чем своих
соотечественников; я невольно сравнивал этот прием с тем,
как встречали англичан непальцы.
  Я побывал в стольких местах, что потерял им счет. Я
говорил по радио, выступал по телевидению, не успев еще
увидеть ни одного телевизора, давал одно интервью за
другим. В конце концов у меня просто закружилась голова
от бесконечных расспросов о том, что я чувствовал на
вершине Эвереста.
  - Послушайте, у меня есть предложение, - сказал я
журналистам. - Следующий раз "вы" совершите
восхождение на Эверест, а я буду репортером. Когда вы
спуститесь, я спрошу вас тысячу и один раз, как вы себя
чувствовали на вершине, и тогда вы будете знать не только,
что я чувствовал на Эвересте, но и что чувствую сейчас.
  Мы провели в Лондоне шестнадцать дней, которые
пролетели, словно сон. Единственной неприятностью было
то, что Пем-Пем заболела вскоре по приезде и ей пришлось
провести все время в больнице. Зато Анг Ламу и Нима
ходили со мной повсюду - по театрам, магазинам,
достопримечательным местам. Один раз мы попали в
увеселительный парк и катались там на американских
горках. Они мне очень понравились, напомнив о спуске с
горы на лыжах. Но Анг Ламу до того перепугалась, что все
время стучала кулаком по моей спине, а когда катание
кончилось, воскликнула:
  - Ты что, убить меня хочешь?!
  Как и положено женщине, она лучше всего чувствовала
себя в магазинах, и скоро у нас набралось немало вещей,
которые предстояло везти в Индию. К тому же люди
постоянно делали нам подарки. Я высоко ценил их доброту,
однако считал, что нам не следует брать слишком много.
  - Почему? - удивлялись Анг Ламу и Нима.
  - Потому что это нехорошо, - отвечал я. И начиналась
семейная ссора. Помню, как мы зашли однажды в
фотомагазин и хозяин предложил нам в подарок аппараты
по нашему выбору. Нима немедденно отобрала себе
дорогой "Роллейфлекс", но тут вмешался я:
  - Нет, нет, так не годится. Возьми что-нибудь попроще.
  Впоследствии, уже в Дарджилинге, она сказала моему
другу Митре:
  - Папа поскупился, не захотел, чтобы у меня был
хороший аппарат.
  Тогда я возразил:
  - Не я поскупился, а ты пожадничала. В том-то и вся
беда с вами, женщинами, вы всегда страдаете жадностью.
  Полковник Хант пригласил нас к себе домой - он жил
за городом. Мы охотно поехали бы к нему, но не сочли
возможным оставлять Лондон, пока не выздоровела Пем-
Пем; зато мы дважды побывали у жившего поблизости
майора Уайли. Я повидал много старых друзей, в том числе
Эрика Шиптона и Хью Раттледжа, с которым мы
поговорили всласть о прошлом. Меня глубоко тронул
доктор Н. Д. Джекоб, тот самый, который так тепло отнесся
ко мне в Читрале в годы войны, - он проехал около
восьмисот километров, чтобы повидаться со мной.
  За всем этим время проходило очень быстро. Порой,
когда мне не нужно было встречаться с людьми или куда-то
ехать, я отправлялся гулять по улицам Лондона. Эти
прогулки доставляли мне громадное удовольствие. При
этом я переодевался в европейскую одежду, чтобы меня не
узнали, и иногда это удавалось. Для официальных целей я
обычно надевал индийский костюм, пользуясь тем, что дал
мне Неру в Пью-Дели.
  Немного спустя в город стали съезжаться другие
участники экспедиции, и наконец произошло самое
выдающееся событие за все пребывание в Лондоне -
представление королеве. Все улицы на пути в
Букингемский дворец были переполнены людьми; большое
впечатление произвела на меня дворцовая охрана в красных
мундирах и высоких меховых шапках. Перед
представлением королеве был подан чай под открытым
небом, причем и здесь собралось множество людей, так
много, что я боялся быть раздавленным. Но тут же я
подумал: "Нет, мне грех жаловаться. Я хоть худой, а вот
каково приходится бедной Анг Ламу?"
После чая нас провели в большой зал во дворце, где мы
увидели королеву и герцога Эдинбургского. Здесь
находились все члены экспедиции и их родные; королева и
герцог вручили нам награды и знаки отличия. Затем подали
освежающие напитки, и на секунду я было подумал, что
опять очутился на Эвересте, потому что нам предложили...
  лимонад! Королева была очень приветлива и внимательна,
расспрашивала меня о восхождении, о других экспедициях,
в которых я участвовал. Полковник Хант стал было
переводить для меня, но тут я обнаружил, что сам
достаточно хорошо понимаю и отвечаю по-английски, и
это, разумеется, очень меня порадовало.
  После приема состоялся мужской обед, даваемый
герцогом, причем мы были при всех наградах. Затем
последовал еще прием. И завтра и послезавтра все
продолжались приемы, большинство из которых давалось
различными послами. Настал момент, когда вся моя жизнь
казалась одним сплошным приемом, и я невольно подумал:
  "Что было бы со мной, если бы все это время я пил не чай и
лимонад, а чанг?"
Но вот настало время прощаться с Лондоном. Хант,
Уайли и многие другие пришли проводить нас, и всякий
мог видеть, что между нами нет никакой неприязни.
  Англичане приняли меня замечательно. Английские
восходители, мои друзья, были прекрасными людьми.
  Несмотря на мелкие недоразумения и усилия людей,
которые пытались раздуть их, мы провели большую и
успешную экспедицию. И если полковник Хант когда-
нибудь снова возглавит экспедицию в Гималаи, он
убедится, что я готов всячески помочь ему, хотя бы и не
смог сам пойти с ним.
  - До свидания! Счастливо! Счастливо вам долететь!
  И вот мы уже в самолете, летим в обратном
направлении, в Швейцарию. Экспедиция наконец-то
окончилась совсем, я остался только со своей семьей и
моим помощником Лхакпа Тшерингом. Швейцарский фонд
содействия альпийским исследованиям, организовавший
обе экспедиции 1952 года, пригласил меня провести две
недели в Швейцарии. И снова нас ожидал грандиозный
прием и приятные встречи. Правда, на этот раз мое время
не было исключительно занято приемами, интервью и
встречами с людьми. Проведя в Цюрихе всего одну ночь, я
отправился со старыми друзьями в горы: теперь я получил
возможность не только посмотреть знаменитые Альпы, но
и походить по ним. Мистер Эрнст Фойц, представитель
организации, и его жена сопровождали, заботились о нас.
  Сначала мы направились в маленький горный курорт
Розенлауи, где находится альпинистская школа,
руководимая известным проводником Арнольдом
Глатхардом. Мы поднялись на красивый пик Семилистокк.
  Оттуда доехали до Юнгфрау, остановились в гостинице на
Юнгфрауйох, а на следующее утро совершили еще одно
восхождение. В числе других вместе со мной шел Раймон
Ламбер. Мы стояли на вершине, смотрели на
простиравшуюся под нами землю и думали, наверное, одно
и то же: если бы погода была тогда немного лучше и если
бы нам сопутствовала удача, мы стояли бы так год назад на
высочайшей точке земли.
  На другие восхождения у меня не было времени, но я
получил большое удовольствие; мне очень понравились
надежные, крепкие скалы альпийских вершин. Особенно
мне бросилось в глаза сходство швейцарских долин с
моими родными местами в Солу Кхумбу, хотя, разумеется,
высота и расстояния в Альпах гораздо меньше, чем в
Гималаях. Еще мне было интересно видеть, как много
людей ходит по горам - мужчины и женщины, старые и
молодые, даже совсем маленькие дети.
  Мы провели один день в Шамони, на французской
территории. Здесь я встретил нескольких членов лионской
экспедиции на Нанда Деви, знакомых мне по 1952 году, а
также Мориса Эрцога, возглавлявшего великий штурм
Аннапурны в 1950 году. Это был прекрасный человек,
успешно прошедший через многие тяжелые испытания. Я
восхищался тем, как уверенно он ведет свой автомобиль,
несмотря на потерю пальцев на руках и ногах. К
сожалению, время позволяло мне только посмотреть на
Монблан, восхождение совершать было некогда. Впрочем,
я сомневаюсь, нашлось ли бы место на горе для нас, даже
если бы мы сделали попытку. Во время моего пребывания в
Шамони там собралось столько альпинистов, что гора была
похожа скорее на вокзал.
  Не успел я оглянуться, как прошли и эти две недели.
  Настала пора распрощаться с друзьями - и снова мы в
самолете, летим домой... "Домой, - подумал я. - Что
меня ждет там после такого длительного отсутствия?" Я
оставил Дарджилинг 1 марта, теперь было начало августа, и
в течение всех этих пяти месяцев я почти непрерывно
находился в пути. Я достиг вершины Эвереста. Я спустился
с Эвереста совсем в другой мир. Я проехал полмира, меня
приветствовали толпы людей, я встречался с премьер-
министрами и монархами. "Все изменилось для меня, -
думал я. - И вместе с тем, по существу, не изменилось
ничего, потому что в глубине души я остаюсь все тем же
старым Тенцингом..." Я еду домой, это так. Но что ждет
меня дома? Что я буду делать? Что случится со мной?..
  Сначала, очевидно, еще приемы, интервью, толпы людей,
"зиндабад". Ну а после?
  Я взошел на свою гору, но ведь жизнь продолжается...



  С ТИГРОВОГО ХОЛМА

  Снова Индия...
  В Нью-Дели я еще раз встретился с Неру, а также с
президентом Индийской Республики Раджендра Прасадом.
  Они выслушали рассказ о моей поездке и снабдили меня
добрыми советами на будущее. Еще сильнее, чем прежде, я
ощутил отеческое отношение ко мне со стороны Пандит-
джи и решил, что, если когда-нибудь в жизни у меня
возникнут трудности или неприятности, я обращусь за
советом только к нему.
  Но вот наконец спустя много месяцев, проехав много
тысяч километров, я вернулся в Дарджилинг. Мой старый
дом в Тунг Сунг Басти был так набит присланными мне
отовсюду подарками, что для нас самих уже не оставалось
места. Сначала мы поселились в гостинице, потом
переехали на небольшую квартиру, а одновременно стали
подумывать о новом домике.
  Я встречался с товарищами по последней экспедиции и
старыми дарджилингскими друзьями. Снова восторженные
толпы, приемы, интервью, ликование... Приятно было, что
меня так встречают дома, но я сильно нуждался в отдыхе, а
отдыхать было некогда. Дни и недели проходили, словно
сумбурный сон.
  Несколько ранее, когда я еще не выезжал из Непала, мой
друг Роби Митра написал главному министру Западной
Бенгалии (провинция, в которой находится Дарджилинг) д-
ру Бидхану Чандре Рою и предложил ему учредить
Индийскую школу альпинизма со мной в качестве
руководителя. Доктор Рой отнесся одобрительно к этому
замыслу, мне он тоже понравился, и вскоре после моего
возвращения домой мы собрались вместе обсудить этот
вопрос. Решили, что школа будет называться Гималайский
институт альпинизма; задача ее - развивать среди жителей
Индии любовь к горам, а также дать возможность нашей
молодежи стать настоящими восходителями. Мне
предложили руководить обучением и тренировкой,
административное руководство поручалось Н. Д. Джайялу,
моему старому товарищу по восхождениям на Бандар Пунч
и Нанда Деви; он был теперь майором индийской армии.
  Центр школы предполагалось разместить в Дарджилинге,
но, так как вблизи города нет больших гор, необходимо
было найти базу для практических занятий. Решили, что
лучше всего подходит величественная горная цепь на
севере, около Канченджанги.
  Мы нуждались в консультации лучших специалистов и
обратились к Швейцарскому фонду содействия альпийским
исследованиям. Из Швейцарии приехал Арнольд Глатхард,
руководитель альпинистской школы в Розенлауи. В
октябре, примерно два месяца спустя после моего
возвращения, мы отправились втроем - Глатхард, Джайял
и я - в Сиккимские Гималаи подобрать место для
высокогорной базы. После длительных поисков остановили
свой выбор на одном месте в районе Коктана и пика Канг; я
побывал там с Джорджем Фреем за два года до этого. Здесь
имелись не только снежные горы, но и много скальных
массивов, таким образом, местность подходила для всех
видов восхождений и тренировок. Вернувшись, мы
изложили свои предложения, и начался организационный
период, причем намечалось открыть школу к осени
следующего года.
  А пока я оставался со своей семьей в Дарджилинге 5
причем мы сразу убедились, что нас ждет новая жизнь,
мало чем похожая на прежнюю. Нас постоянно окружали
толпы людей; приемы и интервью не прекращались. При
всей моей глубокой признательности за внимание и честь я
временами приходил в отчаяние. Я всегда любил пройтись
по улицам Дарджилинга, однако теперь обнаружил, что
должен выходить в город до рассвета, если не хочу идти в
сопровождении целой процессии. Гости являлись ко мне в
дом не только по приглашению, не только в обычные часы,
но круглые сутки, днем и ночью, причем некоторые чуть ли
не силой врывались в двери и окна. Приходили
представители все" возможных фирм и организаций,
настаивая, чтобы я подписал им какие-то бумаги. А
журналисты не оставляли меня в покое ни на минуту.
  Сплошь и рядом они извращали мои слова в своих целях,
так что я потом не узнавал в их статьях собственных
высказываний. Легко было понять, что полковник Хант
вышел из себя в Непале, где его вертели во все стороны и
приписывали ему чужие слова. Разумеется, чаще всего меня
спрашивали, какова будет моя следующая экспедиция. В
конце концов я стал отвечать:
  - Я уже сейчас работаю в экспедиции - газетно-
фотографической экспедиции...
  Я чувствовал себя зверем в зоопарке. "Похоже, ламы из
Тьянгбоче оказались все-таки правы, - думал я. - Бог
Эвереста карает меня теперь".
  Были неприятности и другого рода. Я получил немалую
сумму денег от "Юнайтед Пресс", да еще поступили
щедрые дары от ряда городов и организаций Индии, и мы
могли жить уже не в такой бедности, как прежде. Одни
относились к этому с полным пониманием, но нашлись и
завистники; некоторые говорили даже, что Анг Ламу
"зазналась" только потому, что она стала ходить с
зонтиком в дождь. Другая неприятность была связана с
Лакпа Тшерингом, моим советником. Не вдаваясь в
подробности, скажу только, что он не руководствовался
моими интересами и наше сотрудничество кончилось. Была
в этой истории, однако, своя хорошая сторона - его место
занял Роби Митра, целиком посвятивший себя моим делам.
  С тех пор своим неутомимым трудом, добрыми советами и
преданностью он сделал неизмеримо много, чтобы
облегчить мне жизнь и сделать ее счастливее.
  Новый дом, который я купил, расположен на крутом
склоне холма на окраине Дарджилинга; отсюда открывается
чудесный вид на Сикким и вечные снега Канченджанги.
  Однако наш переезд состоялся не сразу, требовалось кое-
что достроить. Анг Ламу приходилось работать айя во
многих английских семьях. Она хорошо изучила западную
меблировку и захотела обставить комнаты по-
современному, оборудовать кухню на европейский лад.
  Состоялось обычное семейное препирательство, я говорил
жене:
  - До сих пор у нас все шло хорошо. Не поднимай того,
что тебе не по силам. Лучше будем жить скромно.
  Боюсь, однако, что это легче сказать, чем сделать. Даже
по своему собственному адресу, при моих ограниченных
потребностях, мне приходилось слышать упреки в связи с
моей страстью коллекционировать вещи, собранные за
время многочисленных экспедиций и путешествий. "И что
это он не избавится от этого хлама, - говорят некоторые.
  - Превратил свой дом в музей какой-то". Нет, мой дом не
музей. Я храню в нем вещи, которые мне близки и дороги.
  Дома у меня царит большое оживление. Помимо жены,
дочерей и меня в нем живут две мои племянницы (а теперь
еще и мать). Их родители - Ламу Кипа и лама Нванг Ла, с
которыми девушки переехали из Солу Кхумбу, поселились
в нашем старом доме в Тунг Сунг Басти; они часто бывают
у меня в гостях, причем Нванг Ла "заведует" специально
оборудованной молельней в моем доме.
  Почти ежедневно я получаю письма и даю интервью.
  Пасанг Пхутар и многие другие родственники и друзья
помогали мне перестроить дом, теперь они то и дело
заходят ко мне. Посетителей всегда много, когда десятки, а
когда и сотни, есть среди них старые друзья, а есть и
совершенно незнакомые люди. Но самый важный житель
моего дома - Гхангар, лхасский терьер ансо с его
многочисленным семейством. Единственный, кого вы не
увидите в моей гостиной, - мой конь; он обитает в
конюшне и усиленно торопится отъесться так, чтобы
потерять всякую надежду на успех на скачках.
  Меня всегда беспокоил вопрос о воспитании Пем-Пем и
Нимы. Несколько лет они ходили в непальскую школу, но
теперь у меня появилась возможность поместить их в
монастырскую школу в Дарджилинге. Здесь они учатся
английскому языку, получают хорошее современное
образование и встречаются с различными людьми. Для
совершенствования моих собственных познаний в
английском языке я приобрел лингафон - благодаря ему, а
также большой разговорной практике я могу с радостью
сообщить, что начинаю говорить все более свободно.
  Конечно, мне очень хотелось бы научиться писать и читать,
но жизнь так коротка, а дел так много... Я знаю уже все
буквы, печатные и письменные, но мне все еще трудно
заставить их складываться в слова. Исключение составляет,
понятно, мое собственное имя. Мне столько раз
приходилось давать автограф, что я теперь, наверное, смог
бы расписаться во сне левой рукой.
  Едва я приехал домой, как на меня посыпались
приглашения посетить другие части Индии и Востока
вообще. Некоторые приглашения, например из Бирмы и
Цейлона, я, к сожалению, не смог принять, зато побывал в
Калькутте, Дели, Бомбее, Пенджабе и во многих других
местах. Как и в Дарджилинге, мне было приятно, что меня
искренне приветствует так много людей, но, как и там, я
страшно уставал от приемов, интервью и ликующих толп.
  Нередко происходили вещи, которые невозможны на
Западе. От меня постоянно ждут, чтобы я рассказал о
каких-то сверхъестественных видениях на вершине
Эвереста, и мне приходится разочаровывать людей. Многие
стремятся прикоснуться ко мне, думая таким образом
исцелиться от болезни. Были и такие, которые во что бы то
ни стало хотели видеть во мне второго Будду или земное
воплощение Шивы, а однажды в Мадрасе несколько старух
зажгли лампады и повалились ниц передо мной. Мне
оставалось только ласково заговорить с ними и помочь. им
подняться на ноги.
  У меня было много возможностей заработать деньги.
  Конечно, мое состояние не сравнишь с богатством какого-
нибудь магараджи, но все же я живу значительно
обеспеченнее, чем прежде. Помимо гонорара от Юнайтед
Пресс и даров городов и организаций мне предлагали
немало денег различные фирмы, желавшие использовать
мое имя для рекламы. Правда, я принял только два таких
предложения, после чего решил, что лучше не впутываться
в подобные дела.
  Я уже говорил о двух камнях, которые подобрал у самой
вершины Эвереста. Было у меня и еще несколько штук,
взятых немного ниже, и едва из печати стало известно о
камнях с Эвереста, как любители сувениров стали
предлагать мне большие деньги за них. Однако я не стал
ничего продавать. Несколько камешков я подарил Неру,
остальные оставил себе. Кроме шарфа Ламбера, который я
отослал хозяину, я не расстанусь ни с чем из того, что было
на мне во время заключительного восхождения. Слишком
дорог мне Эверест, слишком велик, чтобы я мог позволить
себе наживаться таким путем.
  В начале 1954 года я получил от нью-йоркского Клуба
исследователей приглашение посетить США. Приглашение
было передано через моего друга принца Петера греческого
и датского, проживающего близ Калимпонга. Как ни
хотелось мне согласиться, я решил в конце концов, что
самым правильным будет отказаться. Причин было
несколько, и все самые простые и исключительно личного
порядка. Во-первых, в этот момент была в самом разгаре
перестройка моего дома. Он обошелся мне вдвое дороже,
чем предполагалось, подобно большинству домов, и я
предпочитал оставаться дома, чтобы наблюдать за
работами. Затем надо было сделать кое-что для
альпинистской школы, в которой мне уже шло жалованье
от правительства Западной Бенгалии. Далее, я не смог бы
взять с собой жену и дочерей, да еще клуб сообщил, что не
может оплатить проезд Роби Митра, а он был мне просто
необходим как переводчик и советник. И наконец, я счел
самым правильным отложить поездку в Америку до
издания моей книги, которая уже тогда планировалась и на
которую я возлагал большие надежды. "Если я поеду
теперь, - писал я принцу Петеру, - это будет все равно
что возить напоказ дурачка и люди получат обо мне
неправильное представление".
  Все эти причины казались мне простыми и
естественными. Тем не менее и на этот раз разгорелись
политические страсти, стали говорить, что мне запретили
ехать из-за натянутых отношений между Индией и США в
связи с американской военной помощью Пакистану. Это
сильно задело меня. Я не люблю, когда меня втягивают в
подобные истории или используют мое имя в целях
определенной пропаганды. Могу только повторить по
этому поводу то же, что говорил раньше. Мой отказ
объясняется отнюдь не политическими, а исключительно
личными причинами. Ни Неру, ни кто-либо другой из
индийского правительства не запрещал мне ехать и не
оказывал на меня никакого давления. Так я сказал тогда
американскому послу мистеру Джорджу Аллену, который
приехал в Дарджилинг побеседовать со мной, это же я
повторю и теперь самым настоятельным образом. Мистер
Аллен отнесся весьма приветливо и с полным пониманием
к моему объяснению и не стал настаивать.
  Позднее, когда он снова приехал в Дарджилинг, чтобы
вручить мне медаль американского Национального
географического общества, мы долго самым дружеским
образом беседовали о том, как и когда я посещу его страну.
  Повидать Соединенные Штаты - одно из моих самых
сокровенных желаний. Это такая большая страна, полная
жизни, людей, идей и предметов! Когда я поеду туда, то в
числе прочего мои мысли будет занимать "джип" и
киноаппарат. Еще я мечтаю вдоволь покататься по
большим, широким дорогам. Подобно большинству моих
знакомых-американцев, я люблю скорость. Если я научусь
сам водить машину до того, как приеду в Америку, то не
избежать мне "тиккета"41!
  Я только что сказал о своей книге - это для меня очень
важная вещь. Всю свою жизнь восходителя я имел дело с
людьми, которые писали книги. Во многих из этих книг
упоминается и мое имя. Мой дом полон книг. А после
взятия Эвереста мне больше всего на свете хотелось иметь
свою собственную книгу. К сожалению, я столкнулся со
множеством препятствий и затруднений. Поскольку я не
умею писать сам, требовался помощник, и поначалу мне
казалось, что лучше всего найти себе помощника из
индийцев. Однако агентство Юнайтед Пресс, с которым у
меня был контракт, включая право на издание книги,
хотело, чтобы запись вел западный литератор - такая
книга будет более доступной для широкого читателя во
всем мире, говорили они. Наиболее подходящей казалась
им кандидатура какого-нибудь англичанина, и они
предложили мне ряд имен на выбор. После долгого
размышления я отверг эту мысль.
  Подобно многому другому, что произошло после взятия
Эвереста, этот отказ тоже дал повод к пересудам и
извращениям. А ведь дело совсем не в том, что мне не
нравятся англичане или у меня есть против них какое-то
предубеждение, - просто мне подумалось, что если индиец
не подходит в качестве сотрудника, то и англичанин не
подойдет. Что ни говори, во время восхождения имели
место известные осложнения и недоразумения. И хотя - я
повторяю это снова и снова - они сами по себе не имели
большого значения, зато для меня было важно иметь
возможность рассказать свою историю просто и искренне,
не смущая других и не смущаясь самому. Все это
задержало, к сожалению, появление книги; порой мне
казалось, что ее вообще не будет42. Все же в конце концов
было достигнуто соглашение с американским литератором
Джеймсом Рамзаем Ульманом. Весной 1954 года он
приехал в Дарджилинг работать со мной. Случилось так,
что начало нашей работы пришлось на день, который в
моей религии называется Будда Пурнима (День полной
луны) - трижды благословенный день рождения,
обожествления и смерти Будды. Я сказал Джеймсу Ульману
с улыбкой:
  - Что ж, будем надеяться, это счастливый признак.
  К этому времени я получил много приглашений
участвовать в новых экспедициях. После на редкость
напряженной работы - три восхождения на Эверест на
протяжении немногим более года - о каком-либо
большом восхождении в тот момент говорить не
приходилось, однако я охотно пошел бы с небольшой
экспедицией, особенно с англо-индийским смешанным
отрядом, собиравшимся в район Эвереста на поиски
"ужасного снежного человека" - йети. К сожалению, мои
многочисленные обязанности не допускали этого. Помимо
всего прочего, в ту весну в Индии начался показ фильма
"Покорение Эвереста", и меня так сердечно и настойчиво
просили присутствовать на премьере в Дели и Бомбее, что я
просто не мог отказать. И пожалел вскоре об этом - к
утомлению от восхождений прибавилось еще большее
утомление от бесконечных приемов и бесед, которые не
прекращались уже девятый месяц. Я потерял в весе свыше
десяти килограммов, мое здоровье было сильно подорвано.
  В Бомбее как раз стояла необычная жара, и тут я заболел. У
меня поднялась высокая температура, напала страшная
слабость. Пришлось прервать поездку и ехать домой.
  Доктор Рой (он не только глава правительства Западной
Бенгалии, но и один из лучших врачей Индии) прописал
мне длительный отдых. Несколько недель я провел в
полном покое, занятый только этой книгой. Я отдыхал от
людей, от возбуждения, и постепенно мой вес и здоровье
восстановились.
  Когда начался показ "Покорения Эвереста" в
Дарджилинге, я чувствовал себя уже достаточно хорошо,
чтобы присутствовать на премьере. Это было 29 мая, в день
первой годовщины штурма, намечался большой праздник.
  Но тут из Непала пришла весть, что Эдмунд Хиллари,
возглавлявший в этом году новозеландскую экспедицию на
Макалу II, заболел в горах. К счастью, он быстро
поправился, однако поначалу опасались, что это серьезно,
поэтому я попросил свести праздник к минимуму. В
кинотеатре я сказал несколько слов по-непальски перед
началом сеанса.
  - Я глубоко сожалею, что мой друг Хиллари болен, -
говорил я. - Сейчас не время веселиться - надо молиться
за его быстрейшую поправку. Эверест был взят благодаря
совместным усилиям многих людей, и я шлю наилучшие
пожелания и поздравления моему товарищу по победе.
  Есть ли необходимость лишний раз подчеркивать
момент, который так важен для меня? Или и без того
очевидно, что я не сказал бы так о человеке, если бы питал
и нему неприязнь или злобу.
  Открытие школы альпинизма намечалось на осень, а
лето мы с майором Джайялом должны были провести в
Швейцарии в качестве почетных гостей фонда содействия
альпийским исследованиям для изучения лучших
достижений техники восхождений и методики
преподавания. К счастью, в начале июня здоровье
позволило мне выехать, и я снова очутился в Альпах вместе
с друзьями по прежним восхождениям. Не обошлось и на
этот раз без "зиндабада" - толпы людей, приемы,
интервью, - но в гораздо меньшем количестве, чем в
предыдущем году. В общем и целом я мог жить спокойно,
наслаждаться горами и заниматься тем делом, ради
которого приехал. Сначала мы отправились в деревню
Шампе, где молодые швейцарские альпинисты сдавали
экзамены на звание проводника. Там, к сожалению, не
обошлось без неприятностей: мне стало казаться, что со
мной обращаются как с новичком.
  Впрочем, в конечном счете все наладилось. Я по-
прежнему любил Швейцарию, в ее горах я чувствовал себя
так, словно попал в родные Гималаи. "Здесь совсем как в
Солу Кхумбу", - думал я не раз, только не тогда, когда
смотрел на шоссе и железные дороги, мосты и
электростанции.
  Несколько позже приехали из Индии еще шестеро
шерпов. Их также пригласили швейцарцы пройти
тренировочный курс для будущей работы в школе
альпинизма; я сам отобрал этих людей перед отъездом из
Дарджилинга. Среди них были ветераны Анг Тхаркей,
Гьялцен Микчен - сирдар, Да Намгьял и Анг Темпа,
участники экспедиций на Эверест, а также мои племянники
Гомбу и Топгей. Мы перебрались в Розенлауи, где
находилась школа Глатхарда, и за несколько недель узнали
много ценного о разных видах восхождений. В конце лета
возвратились домой, а 4 ноября 1954 года Неру официально
открыл нашу собственную школу.
  В первом сезоне можно было, разумеется, только
положить начало работе школы. К концу года, когда стало
слишком холодно, я опять оказался на некоторое время
свободным и совершил путешествие, о котором давно
мечтал. Я снова отправился в Солу Кхумбу, но только на
этот раз взял с собой Пем-Пем и Ниму. Мы выехали из
Дарджилинга на рождество, поездом и автомашиной
добрались до Джайнагара и Дхарана, около границы
Непала, а оттуда продолжали путь пешком, причем девочки
несли поклажу на спине, как и положено путешествующим
шерпам. Для них это было совершенно ново, и мы немало
повеселились. Но вместе с тем наше путешествие было
своего рода паломничеством - ведь они еще никогда не
были на родине своего народа, не видали своей бабушки,
моей матери, которой исполнилось уже восемьдесят четыре
года. В стране шерпов нас встретили веселье, пляски.
  Побыв некоторое время в Намче-Базаре и Тами, мы
отправились дальше - посетить знаменитый Тьянгбоче и
другие монастыри. Затем я прошел с дочерьми почти до
места базового лагеря 1953 года; и здесь они воздали
почести Эвересту, который сделал шерпов великим
народом, а нам принес счастье.
  В Солу Кхумбу мы дважды пережили интересное
событие: впервые в моей жизни я увидел настоящие
останки йети, "ужасного снежного человека". Оба раза это
происходило в монастырях - в Кхумджунге и Пангбоче, и
в обоих случаях нам показали скальп заостренной формы, с
сохранившейся кожей и волосами. На кхумджунгском
скальпе волосы были короткие и жесткие, словно свиная
щетина; пангбочанский скальп покрывали более светлые
волосы, возможно, он принадлежал более молодому
животному. Ламы считали эти скальпы драгоценными и
сильнодействующими талисманами, причем они попали в
монастыри так давно, что никто не знал, откуда они
взялись. Тайна живого йети и вопрос, на что он,
собственно, похож, остаются по-прежнему нераскрытыми.
  Случилось во время этого путешествия и другое
событие, которого я давно ждал, - я забрал мать к себе в
Дарджилинг. Настоящая дочь своего народа, она, несмотря
на возраст, благополучно проделала немалый переход. Ей
никогда еще не приходилось бывать далеко от родного
края, так что в индия она пережила много неожиданного и
удивительного. В Джайнагаре она впервые в жизни села в
поезд. Вскоре после того как поезд тронулся, мать вдруг
спросила меня с удивлением:
  - Тенцинг, а где же дерево, которое я видела перед
залом ожидания?
  Мы с дочерьми громко рассмеялись, и я объяснил, что
такое поезд. Тогда она облегченно вздохнула и произнесла:
  - Никогда в жизни я еще не видела двигающиеся дома.
  И вот впервые в Дарджилинге собрана почти вся моя
семья.
  Так обстоят мои дела к тому моменту, когда я кончаю
свой рассказ. Что принесет мне будущее, я, понятно, не
знаю. Предстоит работа в школе альпинизма, в которой я
надеюсь познакомить многих молодых индийцев с горами
и научить их любить горы. Предстоит работа в Ассоциации
шерпов-альпинистов, председателем которой я сейчас
состою; в обязанности Ассоциации теперь входит подбор
шерпов для экспедиций и согласование ставок и условий
работы. Мне хочется вообще быть полезным своему
народу, насколько это в моих силах. Я начал с самых низов,
знаю, что такое бедность и невежество, и хочу помочь
своим соплеменникам развиваться и добиться лучшей
жизни.
  Но больше всего мне хочется помочь расширить знания
молодежи, у которой впереди вся жизнь. Правда, то, чем я
могу поделиться, взято не из книг; это то, чему я сам
научился за свою жизнь, чему меня научили люди, страны,
горы, но прежде всего Эверест. Кое-что касается чисто
практических вещей. Но не все - мне кажется, что я
научился и другим вещам, притом более важным. Я узнал,
что нельзя стать хорошим восходителем, каким бы ловким
ты ни был, если нет в тебе бодрости и чувства
товарищества. Друзья - это не менее важно, чем подвиг.
  Далее что совместные усилия - единственный ключ к
успеху; эгоизм делает человека маленьким. И еще урок: ни
один человек ни в горах, ни где-либо еще не может
ожидать от других больше того, что дает сам. "Будь
человеком, с большой душой! Помогай другим стать
такими!" Вот чему я научился и чему следует научиться
всем людям у великой богини Чомолунгмы.
  Меня часто спрашивают, допускаю ли я, что Эверест
будет взят еще кем-нибудь. Ответ: да, разумеется. Когда
именно состоится следующее восхождение или следующая
попытка, никто не знает, но со временем он будет взят,
наверное, не только из Непала, но и из Тибета; возможно,
даже будет сделан его траверс43. Следующий вопрос, всегда
сопутствующий предыдущему, труднее: можно ли взять
Эверест без кислорода? Мне кажется, однако, что можно -
при тщательной подготовке и благоприятных условиях.
  Только необходимо разбить еще один лагерь, ближе к
вершине, нежели наш лагерь 9 в 1953 году, потому что на
такой высоте человек может пройти за день лишь очень
немного. И еще нужно, чтобы выдались пять дней хорошей
погоды подряд - лишь в этом случае альпинисты смогут
пройти от Южного седла до вершины и обратно и остаться
живыми. Так что если это когда-нибудь и будет сделано, то
явится результатом не только большого умения,
выносливости и тщательной подготовки, но и
исключительной удачи. Ибо ни один человек (а иногда,
думается, ни один бог) не властен над погодой на Эвересте.
  Собираюсь ли я сам еще совершать восхождения?
  Отвечаю: на другие, меньшие вершины - да. На Эверест
  - нет. Ходить на гору, принадлежащую к числу подлинных
гигантов Гималаев, в качестве сирдара и альпиниста
одновременно, неся двойную ответственность, - это
слишком много для одного человека, больше таких
испытаний в моей жизни не будет. Раньше иное дело. В
1953 году я чувствовал, что должен взойти на вершину
Эвереста или умереть, и ради такой победы стоило
постараться. Теперь же, когда победа завоевана, я не
ощущаю ничего подобного ни в отношении Эвереста, ни в
отношении какой-либо другой горы, сравнимой с ним. Мне
сейчас сорок, я не так уж стар, но и не молод, и меня не
тянет больше покорять мировые вершины. Конечно, меня
влекут к себе горы, потому что горы - это мой дом и моя
жизнь. Мне хочется совершить еще не одно восхождение
  - с небольшими экспедициями, на интересные вершины, с
хорошими партнерами. Всего больше мне хочется
совершить восхождение с моим дорогим другом Раймоном
Ламбером.
  Помимо восхождений мне хочется путешествовать.
  Надеюсь посетить Соединенные Штаты, когда эта книга
выйдет там. Надеюсь снова побывать в Англии и
Швейцарии, где меня так замечательно встречали, хочется
повидать еще много мест, где я не бывал. Я чувствую, что
многое узнал в путешествиях, причем не только о городах,
авиалиниях и географии. Я узнал, что мир велик, что его не
охватишь взором из маленького захолустья, что повсюду
есть и хорошее и плохое, что, если люди отличаются от
тебя, это еще вовсе не значит, что ты прав, а они не правы.
  Часто говорят, что жители Запада большие материалисты,
чем восточные люди, но не следовало ли добавить, что они
еще и честнее? Во всяком случае, об этом говорит опыт
моих встреч с чиновниками и дельцами. Мы на Востоке
любим говорить о своем гостеприимстве, однако прием,
оказанный мне в Лондоне, заставляет меня прямо-таки
стыдиться, когда я сравниваю его с тем, как встречали
англичан по возвращении экспедиции в Катманду.
  Эти два маленьких примера вовсе не означают, что я
настроен против своего собственного народа, - напротив,
я горжусь тем, что я индиец и непалец. Однако мне
кажется, что предвзятость и национализм принесли
большой вред. Обида нанесена также и Эвересту, причем
отчасти виноват в этом и мой народ. Мир слишком тесен, а
Эверест слишком велик, чтобы к ним можно было
подходить иначе как с точки зрения понимания и
терпимости между людьми - вот самый важный урок,
который я почерпнул из своих восхождений и путешествий.
  Каковы бы ни были расхождения между Востоком и
Западом, они ничто в сравнении с общностью, которая
объединяет всех людей мира. Каковы бы ни были
осложнения, возникшие в связи с восхождением на
Эверест, они ничто в сравнении с общим делом и общей
победой; через полмира я протягиваю руку моим
английским партнерам Ханту, Хиллари и многим другим и
всем их соотечественникам.
  После взятия Эвереста мой собственный народ отнесся
ко мне замечательно. Все отнеслись ко мне очень хорошо.
  Но, очевидно, как и у всех людей, у меня было и хорошее и
плохое, награды и неприятности, всего понемногу. Порой
толпа вокруг становилась такой плотной, а давление таким
сильным, что я мрачно думал: нормальная жизнь больше
невозможна для меня, единственный путь к счастливой
жизни - это удалиться вместе с семьей в уединенное
место, где можно жить в покое. Но это означало бы
поражение и отступление, и я молюсь, чтобы обошлось без
этого. Лишь бы меня оставили в покое с политикой, тогда
все будет в порядке. Лишь бы меня не вертели и не крутили
в своих целях, не спрашивали, почему я говорю на том или
ином языке, почему ношу индийскую, непальскую или
европейскую одежду, почему флаги были именно в такой
последовательности, а не в другой, когда я поднял их в руке
на вершине Эвереста.
  Это задевает меня не столько ради меня самого, сколько
ради Эвереста; он слишком велик, слишком драгоценен для
такой мелочности. Моя самая заветная надежда на будущее
  - чтобы мне дали прожить мою жизнь с честью и я не
опозорил Эверест. Будущие поколения спросят: "Что за
люди первыми взошли на вершину мира?" И мне хотелось
бы, чтобы ответ был таким, которого мне не надо
стыдиться.
  Ибо именно в этом, кажется мне, заключается подлинное
значение Эвереста: он высочайшая точка не одной какой-то
страны, а всего мира. Он был взят людьми Востока и
Запада вместе. Он принадлежит нам всем. И мне тоже
хочется принадлежать всем, быть братом всем людям, а не
только представителем определенной расы или
определенного вероисповедания. Как я сказал в начале
своего рассказа, я счастливый человек. У меня была мечта,
она осуществилась. Все, что мне теперь осталось просить у
бога, - это чтобы я оказался достоин того, что выпало на
мою долю.
  Итак, Эверест взят. Моя жизнь идет дальше. В этой
книге я оглянулся на прошлое, но в жизни надо смотреть
вперед.
  Однажды, только однажды в своей новой жизни я сделал
то, что так часто случалось в старой: поднялся на рассвете
на Тигровый холм у Дарджилинга и посмотрел вдаль на
северо-запад. Со мной не было никаких туристов, лишь
несколько друзей. Можно было стоять спокойно и
смотреть, как вырастают в утреннем свете великие белые
пики. Я смотрел, и вот уже я перенесся в другое утро, даже
другой год. Вернулось прошедшее, и я стою на холме с
семью американскими леди и говорю им: "Нет, не эта -
это Лхоцзе. И не та - то Макалу. А вот та, маленькая
такая".
  "Та, маленькая"... Вероятно, странно говорить так о
величайшей горе на земле. А может быть, и не так странно
и не так уж неверно, потому что что такое Эверест без
глаза, который его видит? Велик ли он или мал - это
зависит от души человека.
  Недолго виден Эверест с Тигрового холма. Вот
поднялось солнце, набежали облака. Он уже не велик и не
мал - исчез. Пора и мне уходить вниз, в Дарджилинг,
домой, к семье, к новой жизни, которая так отличается от
старой. Один из друзей спрашивает:
  - Ну как? Что ты чувствуешь теперь? Но я не могу
ответить ему. Я могу ответить только в душе и только
самому Эвересту, как я сделал в то утро, когда наклонился
и положил на снегу на вершине красно-синий карандашик:
  - Туджи чей, Чомолунгма. Благодарю тебя.



  ПРИМЕЧАНИЯ

  0 Тенцинг неоднократно изменял написание своего
имени, но обещает, что данное написание окончательное и
официальное. ( Примеч Дж Ульмана )

1 Сахиб - в данном случае "европеец". ( Здесь и далее
примеч. ред.)
2 А. М. Келлас - шотландец, в 1910 г. сделал в
Сиккимских Гималаях десять первовосхождений на
вершины высотой более 6000 м, умер от сердечной
недостаточности во время первой британской экспедиции
на Эверест в 1921 г.
  3 Англичанин Ч. Г. Брюс -  известный альпинист и
исследователь Гималаев; в 1892 г. делал восхождения в
Каракоруме; в 1895 г. участвовал в первой попытке
покорить восьмитысячник Нанга Парбат; в начале 1900-х
годов дважды вносил предложения снарядить экспедицию
на Эверест; после увольнения из армии по состоянию
здоровья с рекомендацией врачей вести "спокойный и
оседлый образ жизни" возглавил британские экспедиции на
Эверест в 1922 и 1924 гг.
  4 Подробнее о Дж. Мэллори и Э. Ирвине см. в
"Предисловии".
  5 С годами представление Тенпинга о "снежном
человеке" претерпевало изменения.
  6 Т. Г. Сомервелл достиг тогда высоты 8540 м, а Э. Ф.
  Нортон - 8572 м.
  7 Подробнее о медали Тигра см. в "Предисловии".
  8 Есть много других, носящих имя Анг Церинг, в том
числе один награжденный медалью Тигра. Это имя очень
распространено среди шерпов, и я постараюсь не
смешивать тезок в моей книге. ( Примеч. авт.)
9 В ряде других источников, в том числе у Ч. Уоррена,
участника британской экспедиции 1935 г. на Эверест,
обстоятельства восхождения и гибели М. Уилсона
освещены не так, как об этом пишет Тенцинг (см.
  "Предисловие").
  10 Арака- рисовая водка.
  11 Боюсь, что я неправильно пишу эту фамилию.
  (Примеч. авт.)
12 Патанами в Индии называют афганцев.
  13 Канченджанга была впервые покорена в мае 1955 г.
  участниками британской экспедиции Чарлза Эванса- Джо
Брауном, Джорджем Бондом, Норманом Харди и Тони
Стретером. Из уважения к религиозным чувствам местного
населения, считающего эту гору священной, альпинисты не
дошли несколько шагов до высшей точки снежного купола
главной вершины, что дало основание руководителю
экспедиции назвать свою книгу об этом восхождении
"Неприкосновенная Канченджанга".
  14 В 1955 г., отправившись в Солу Кхумбу, я увидел два
скальпа йети. Но об этом расскажу позже. ( Примеч. авт.)
15 Туччи Дж. (1894-1984) - итальянский буддолог,
искусствовед и текстолог.
  16 Далай-лама - глава ламаистской церкви. В 1959 г.
  покинул Тибет и в настоящее время проживает в Индии.
  Тибетский автономный район КНР образован в 1.965 г.;
административный центр - Лхаса. Сикким - в настоящее
время штат Индии, до 1975 г. княжество, протекторат
Индии; административный центр - Гангток.
  17 Карри - острая приправа, в которой тушатся мясо,
рыба или овощи с пряностями.
  18 Одна из самых распространенных шуток в
экспедициях - это когда кому-нибудь подкладывают
камни в ношу, чтобы она стала тяжелее. Наши белые
начальники не видят в этом, однако, ничего смешного, да,
кажется, и я тоже. ( Примеч. авт.)
19 Ага Хан - глава общины исмаилитов (ответвление
ислама). Считается одним из богатейших людей мира.
  20 Сам я никогда особенно не увлекался кино.
  Единственный фильм, который я видел за последние годы,
это "Покорение Эвереста". ( Примеч. авт.)
21 Гималайский клуб был создан в 1928 г., с 1929 г. он
выпускает свой журнал "Хималайен джорнэл", являющийся
ценным источником сведений по истории
горовосхождений в Гималаях.
  22 Разумеется, за исключением тех случаев, когда
альпинисты знают нас лично и отбирают людей сами.
  Кроме того, иногда шерпов набирают через частных
агентов, таких, как Карма Паул. ( Примеч. авт.)
23 В настоящее время эта организация называется
"Ассоциация шерпов-альпинистов" и имеет свой значок.
  24 Смайс Ф. С. (1900-1949) - известнейший
британский альпинист, фотограф и писатель; в 20-х годах
прошел ряд новых маршрутов в Альпах; участник
экспедиции проф. Г. О. Диренфурта на Канченджангу в
1930 г.; руководитель успешного восхождения на Камет в
1931 г.; принимал участие в экспедициях 1933, 1936 и 1938
гг. на Эверест; делал восхождения в горах Канады и
Британской Колумбии.
  25 Тильман Г. В. (род. в 1898 г.) - британский
альпинист и путешественник в горы Африки и Гималаи,
участник успешной англо-американской экспедиции на
Нанда Деви в 1936 г., член вкспедиции 1935 г. на Эверест и
руководитель экспедиции 1938 г. на эту гору.
  26 Режим узурпировавшего власть феодального
семейства Рана был низложен в 1951 г.
  27 Снежная слепота - временное снижение или утрата
зрения в результате ожога глаз интенсивными
ультрафиолетовыми лучами, прямыми и отраженными от
снега и льда. Симптомы: покраснение, острая резь и туман
в глазах, светобоязнь.
  28 Маммери А. Ф. (1855-1895) - видный английский
альпинист, представитель школы новых методов
преодоления скальных маршрутов в Альпах. На одной из
покоренных им вершин в районе Шамони оставил свою
визитную карточку с записью: "Абсолютно недоступна при
использовании обычных способов лазанья". Семь раз
поднялся на Маттергорн. В 1888 и 1890 гг. совершил
восхождения в горах Кавказа.
  29 Единственным шерпом, пережившим трагедию 1937
г., был мой старый друг Дава Тхондуп. В момент
катастрофы он находился в базовом лагере. ( Примеч. авт.)
30 Седло названо так в честь англичанина Томаса
Лонгстаффа, одного из первых исследователей этого
района Он - первовосходитель на Трисул (1907 г),
совершил много восхождений в Альпах, на Кавказе, в
Гималаях, горах Гренландии, Шпицбергена и
Североамериканского континента.
  31 -" Вот это человек!" (франц.) (Примеч. перев. )
32 Профессор Диренфурт Г. О. (1886-1975) -
немецкий альпинист и геолог, эмигрировал в Швейцарию в
связи с приходом нацистов к власти в Германии; руководил
несколькими экспедициями в Гималаи и Каракорум, в том
числе международной экспедицией 1930 г. на
Канченджангу; выдающийся знаток природы Гималаев и
истории их исследований; в русском переводе изданы его
книги "К третьему полюсу" (1957 г.) и "Третий полюс"
(1970 г.).
  33 Это утверждение не соответствует истине.
  34 Он болел и не смог выйти вместе со всеми из
Дарджилинга, но присоединился к нам позднее в базовом
лагере. ( Примеч. авт.)
35 Хант Дж., Восхождение на Эверест. М., 1958. (
Примеч. перев.)
36 Ламбер, Тильман, Анг Темпа, а теперь еще и Анг
Тенсинг - не правда ли, много "медведей" было в наших
экспедициях! ( Примеч. авт.)
37 Кварта - английская   имперская  кварта,   равная
1,136 литра.
  38 Тенцинг имеет в виду рассказ Хиллари о восхождении
(см. главу XVI книги Ханта). ( Примеч. перев.)
39 Здесь речь идет о другом Пасанге Пхутаре, не о
Жокее, который покинул экспедицию в Тьянгбоче.
  40 Джавахарлал Неру имел титул индусского ученого -
"пандит," который как бы стал частью его имени. "Пандит-
джи" -уважительное, с оттенком интимности обращение к
нему.
  41 Тиккет - в данном случае предупреждение за
быструю
езду. ( Примеч. перев.)
  42 Тем временем, словно нарочно, для того чтобы
осложнить дело, во Франции без моего ведома вышла
книга обо мне, позже переведенная на ряд других языков.
  Написанная журналистом, который беседовал со мной в
течение получаса, когда я был в Швейцарии в 1953 г., она
изобиловала ошибками и была недвусмысленно направлена
против англичан. У меня возникло немало неприятностей
из-за неверного представления, которое она давала как о
восхождении, так и о моем взгляде на экспедицию. (
Примеч. авт.)
  43 Траверс Эвереста сделан уже дважды: участниками
американской экспедиции 1963 г. и болгарской экспедиции
1984 г., которые поднялись на вершину по западному
гребню, а спустились в базовый лагерь на леднике Кхумбу
по юго-восточному гребню. В 1986 г. осуществить траверс
Эвереста с севера на юг планировала совместная
экспедиция альпинистов США и Канады.


 

<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: историческая литература

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [4]