- Жрец! - громко произнес Астарт. - Ты  недостоин  и  дыхания  людей,
которых ты обидел.
     - Мальчишка! - вскричал Альбатрос, потрясая кулаками. -  Вон  отсюда.
Вон из Левкоса-Лимена!
     - Я пойду, но вначале обрежу ему уши!..
     - Он спятил! - зашептались в толпе.
     - Солнце нагрело голову.
     - Нищий!
     Кормчие разумно помалкивали.
     - Успокойся, адмирал, - сказал Ораз, жестом  приказав  рабу  принести
меч, - от этого молодца на полет стрелы  несет  богохулием.  Небо  его  не
потерпит.
     - Ты хочешь драться  с  ним?  Одумайся,  святой  человек,  я  же  его
прогнал...
     - Он уйдет без головы. - Жрец рассмеялся.
     Постоялый двор превратился  в  арену.  Кормчие  с  женами  взошли  на
террасу. Слуги бросились убирать из-под ног тюфяки и циновки,  на  которых
постояльцы спали ночью. Простой люд взгромоздился на глинобитные  стены  и
крыши. Хозяин двора взвыл, что ему продавят крышу,  но  начался  поединок.
Астарту захотелось и на самом деле обрезать уши "равному  царям".  У  него
даже руки задрожали от нетерпения.
     Эред подбежал к Астарту, схватил его за руку, сжал  в  волнении  так,
что у того в глазах помутилось.
     - Всеми богами заклинаю, Астарт! У меня нет больше  никого  -  только
ты... Он тебя убьет! Я знаю! Я предчувствую, - на глазах гиганта появились
слезы. Он умолял: - Астарт! Ему помощник - небо... Он полубог, он...
     - Уйди, Эред! - Астарт с силой вырвал руку из его железных пальцев. -
Ты не мужчина! Ты жалкий кухонный раб!..
     Оглушенный словами  друга,  Эред  отошел  в  сторону,  прислонился  к
глинобитной стене. Тем временем клинки сшиблись, зазвенев, сыпанув  вокруг
искрами и кусками  выкрошенной  стали.  Нападал  жрец.  Астарт  защищался,
призвав на помощь весь свой опыт солдата-наемника. Удары  обоих  были  так
сильны, что неточно исполненный  прием  защиты  мог  привести  к  длинному
скользящему удару, который поразил бы руку противника от кисти до ключицы.
     Отразив очередной удар, Астарт попытался сбить жреца плечом.  Но  тот
крепко стоял на ногах, и Астарт отлетел, как от глинобитного забора.
     Промелькнуло бледное  страдальческое  лицо  Эреда  и  невозмутимое  -
Ахтоя.
     Из города, с верфей и стоявших  у  причалов  кораблей  спешили  люди,
услышав о поединке.
     Внезапно жрец рванулся к Астарту,  вытянувшись  в  струнку  и  крепко
сжимая в вытянутой руке зазубренный сверкающий меч. Человек-копье -  почти
неотразимый  выпад,   часто   завершающий   поединки.   Астарт   мгновенно
распластался, прижавшись к земле, ощетинившись лезвием меча.
     Все произошло так стремительно,  слаженно,  с  такой  ловкостью,  что
зрители разразились восторженными криками.
     Противники сходились вновь. Оба были ранены. У Астарта - рассечено до
кости плечо, сам же жрец напоролся на выставленный меч, и  теперь  из  его
бедра фонтаном била кровь.
     Поединок близился к концу. Оба бойца устали и  обессилели  от  потери
крови, едва передвигая ноги. Астарт упал  на  колено,  тяжело  дыша.  Ораз
напрягся: явная хитрость! Но как заманчиво всадить меч в склоненную спину!
Облизнув  пересохшие  губы,  он  незаметно  подтянул  ногу  для  прыжка  и
почувствовал уколы судороги в икрах. Астарт опередил гиганта: двумя руками
взявшись за рукоять, он метнул  тяжелый  маджайский  меч.  Ораз  застонал,
поспешно зажав ладонями глубокую рану в боку. Меч его воткнулся  в  землю,
но под тяжестью золоченой рукояти медленно, будто нехотя, упал.
     Усилием воли прогоняя радужные круги перед глазами,  Астарт  пошел  к
поверженному с намерением отрезать  ему  уши.  Жрец  медленно  поднялся  и
двинулся на противника, огромный, страшный, с  прилипшим  к  телу  песком,
влажным от крови. Астарт  смотрел  на  ужасающую  рану  в  чужом  теле,  и
суеверный страх закрался в его сердце. Такая рана могла убить любого! Ораз
ошеломил всех силой духа, волей к победе, нечеловеческой  живучестью.  Все
кончилось  тем,  что  он  вцепился  слабеющей  рукой  в   горло   дерзкого
тирянина...
     Когда их обступили, ни один из борцов не подавал признаков жизни.
     - Им будет тесно не только на семи кораблях, но и на небе, - произнес
Альбатрос, и никто не мог бы сказать, осуждает он случившееся или гордится
этими парнями.
     - Адон врачеватель, займитесь ими, - обратился он к Ахтою, -  святого
жреца пусть перенесут в мой дом, а гребца - в трюм.
     - Бешеный, - сказал об Астарте кормчий по прозвищу Медуза.
     - Лучше имени ему  не  придумаешь,  -  согласился  второй  кормчий  с
длинной прямоугольной, как у жителя Ассирии, бородой, которая и  дала  ему
кличку Ассириец.



                        35. ГОРЕЧЬ ПРОЩАЛЬНЫХ ДЫМОВ

     В туго натянутых снастях свистел и  стонал,  набирая  силу,  северный
ветер - любимец всех мореходов.
     Астарт сидел на высоком носу корабля у  замысловатой  статую  патека.
Кругом - ни души. Сегодня  день  прощаний.  Все  в  городе.  Новые  друзья
Астарта - в доме Агенора. Эред там же. Астарту же  Альбатрос  не  позволил
сходить на берег. Нет,  это  не  жестокость.  Старый  кормчий,  умудренный
опытом, знал, какие опасности поджидают дерзкого тирянина  на  берегу.  Ни
один кормчий не забыл побоев, а выздоравливающий Ораз не вспоминал  о  нем
лишь только потому, что тот не попадался ему на глаза.  Жрец  был  уверен,
что Альбатрос прогнал тирянина из Левкоса-Лимена.
     У  финикийской  пристани  сгрудились  корабли  флотилии   Альбатроса,
радующие глаз свежей краской,  добротной  оснасткой,  собранными  на  реях
яркими разноцветными парусами. Флагман  флотилии,  высокобортная  трирема,
покачивалась грузно на  крутой  волне.  Одних  только  гребцов  на  ней  -
семьдесят человек. Кроме гребцов триреме положено  более  двухсот  человек
экипажа - купцов, солдат, матросов. Но адмирал сильно сократил число людей
на борту  ради  полезного  груза:  слитков  металла,  мешков  с  пшеницей,
провизии.
     Корабль Агенора, бирема, занимал второе место  в  строю.  Финикийские
мореходы   недолюбливали   это   второе    почетное    место    -    место
корабля-разведчика, который первым должен причаливать к незнакомым берегам
и вступать в переговоры с населением. Экипаж Агенора  -  сто  с  небольшим
человек - самый малочисленный: бирема не отличалась большими размерами, да
и кормчий брал на борт не всякого.
     Третьим судном была военная галера, низкобортная, узкая,  длинная,  с
удачными пропорциями и  изящной  отделкой.  Два  ряда  весел  в  шахматном
порядке устремились в небо в ожидании гребцов. Волны омывали грозный таран
в  носовой  части  корпуса,  а  на  передней  площадке  кормчего   дремала
катапульта, затянутая в непромокаемый чехол из  бычьих  кож.  Хотя  галера
была выкрашена в черный цвет, она совсем не казалась мрачной - так строги,
изящны были ее обводы, силуэт. Галерой командовал Ассириец, самый  опытный
среди кормчих Красного моря, когда дело касалось боевых набегов  на  порты
конкурентов. Сколько  судов  и  суденышек  египетских,  греческих  и  даже
иудейский, осмелившихся покинуть воды Эцион-Гебера, пробуравил он  тараном
и отправил на морское дно, трудно было вспомнить даже ему самому.
     Другими судами командовали вечно ухмыляющийся  Медуза,  уступающий  в
тщеславии и самомнении разве только богу зла; смуглый Сидонец, никогда  не
бывший в Сидоне; старый, сварливый Скорпион, прославившийся своим нюхом на
шторм; веселый и хитроумный Плут, способный  обсчитать  любого  купца,  и,
наконец, полулегендарная личность по кличке  Шартар-Дубина.  Этот  кормчий
обычно замыкал своим кораблем караваны судов: так он был менее  безобиден,
ибо во главе флотилии он озабывал обо всем  не  свете,  несся  вперед,  не
разбирая мелей и  рифов.  Непрошибаемый  тугодум,  он  считал  себя  очень
хитрым. Его знаменитый смех, похожий  на  ослиный  рев,  знали  во  многих
гаванях, вплоть до Индии. Во всем остальном Шартар - обыкновенный кормчий,
умеющий торговать, командовать,  махать  кулаками  и  вымогать  подарки  у
экипажа.
     У египетских пристаней столпились  сотни  египетских  унирем,  боевых
галер конвоя, арабских парусников и рыбачьих баркасов. Вся  эта  армада  с
открытием навигации  устремлялась  на  юг.  Многие  отсеивались  в  портах
Западной Аравии, где торговали с сабеями, минеями и безвестными  дикарями,
приходившими из пустыни к берегу моря со всем своим скотом  и  скарбом.  А
часть  устремлялась  на  финикийско-арабскую  Сокотру.  Самые  крупные   и
оснащенные суда под бдительной  охраной  военных  галер,  не  задерживаясь
подолгу в гостеприимных гаванях Аравии,  шли  под  парусами  и  на  веслах
дальше, в Пунт - экзотическую страну древних.
     Постепенно пристани заполнила праздничная толпа. Жрецы  вскарабкались
по сходням и разожгли на кормовых жертвенниках огни, умилостивляющие богов
стихии. Куски мяса шипели и брызгали растопленным жиром.
     Едкая струя дыма заставила Астарта переменить  место.  Он  подошел  к
борту. По легким, гнущимся сходням  поднимались  матросы,  Агенор,  Меред.
Кто-то запоздало протрубил в сигнальный рог, призывая мореходов, купцов  и
солдат  взойти  на  свои  корабли.  К   флагману   подошел   Альбатрос   в
сопровождении помощников, телохранителей, мореходов. В их числе  -  Ахтой,
он приветствовал Астарта  поднятием  руки.  Все  люди  Альбатроса  были  в
нарядных белых одеждах, Ораз - лиловом пурпуре, таком  ярком,  что  резало
глаза. Чернобородые мореходы не спеша, деловито поднимались по сходням.
     На пристани толпились финикиянки - молодые и старые.  И  у  каждой  в
руках по дорогому стеклянному флакону, в которые они будут  собирать  свои
слезы - таков старый ханаанский  обычай.  И  когда  мореходы  вернутся  из
дальнего плавания, им прежде всего покажут наполненные слезами флаконы как
свидетельство женской любви и верности.
     У трапа триремы громко зарыдала женщина  в  окружении  доброй  дюжины
чумазых детей. Пожилой, крепко сбитый  матрос  неловко  обнимал  их  всех,
потом вспылил, грозно прикрикнул, и женщина замолчала, глотая слезы.
     Чей-то малыш взобрался на палубу галеры и громко звал отца.
     Повар Фага, увешанный корзинами, горшками, свертками из  пальмовых  и
банановых листьев, смело ступил на раскачивающийся трап, но не удержался и
с шумом свалился в воду. Брызги окатили стоявших на краю причала. Несмотря
на серьезность момента, грянул дружный хохот.
     Фага уцепился за  протянутую  руку  Эреда  и  перевалил  через  борт,
мокрый, сердитый.
     - Почему не отчаливаем?
     - Твое брюхо ждали, - ответил ему старшина гребцов Рутуб.
     Корабельный повар тотчас исчез: боялся рутубовской зловещей ухмылки.
     Меред  была  грустна.  Ее  египетские,  как   у   Исиды,   искрящиеся
таинственной силой глаза по-очереди останавливались на каждом.
     - Мекал, мальчик, подойди к борту,  попрощайся  же  с  ней,  -  мягко
сказала она.
     Юный мореход, робкий и стыдливый, словно юноша из легенды о  пареньке
с таким же именем, покраснел от смущения,  но  все  же  подошел  к  самому
борту. Плачущая черноволосая  финикиянка,  юная,  как  и  он,  через  силу
улыбнулась ему.
     Басовито прозвучал сигнальный рог.
     - Вот и все, - тихо сказала Меред.
     - Прощай,  госпожа,  -  с  чувством  произнес  бородатый  Саркатр  и,
склонившись, поцеловал край ее шелкового покрывала.
     К Меред подходили все и  прощались  как  с  давно  знакомым  дорогими
человеком. У Астарта сжалось сердце. "Как он может оставить ее одну  среди
чуждых ей хананеев?.." Рутуб, Астарим, Абибал, Мекал... -  все  поцеловали
край ее одежды.
     Меред сама подошла к мрачному тирянину:
     - Я буду молиться за вас обоих...
     На триреме Альбатроса уже убирали сходни.  Меред  прильнула  к  груди
мужа. Странно было видеть  ее  плачущей.  Мореходы  хмурились  и  отводили
взоры.
     - Я буду тебя ждать хоть всю жизнь, - сказал женщина,  вглядываясь  в
его лицо, будто стараясь запомнить, - боги отняли у нас счастье, но лишить
нас друг друга...
     - Вот увидишь, судьба и  боги  будут  к  нам  благосклонны,  -  мягко
произнес Агенор.
     Он сам помог Меред сойти на причал.
     - Отча-аливай! - прозвучало с флагмана.
     Корабли оттолкнулись шестами, гибкие тонкие весла вспороли волну.
     - Что бы ни случилось, буду ждать! - крикнула юная финикиянка.
     - Сагути!
     - Фага, радость моя...
     Корабли подняли паруса.
     У самого края причала долго была видна неподвижная фигурка  в  белом.
Ветер бросал на нее брызги с весел проходивших мимо кораблей.
     - Ей здесь будет не сладко, - произнес Астарт,  он  стоял  за  спиной
Агенора.
     - Я велел ей перебраться в Навктратис, - не оборачиваясь,  -  ответил
кормчий, - греки Египта не так нетерпимы к чужому цвету  кожи  и  к  чужим
богам.



                             36. КРАСНОЕ МОРЕ

     - Это море похоже на большое корыто, - рассказывал кормчий, - если на
юге прилив, то на севере отлив, а здесь, в самом центре, - ни прилива,  ни
отлива.
     Астарт и Агенор сидели  на  площадке  кормчего,  изнывая  от  духоты.
Воздух был неподвижен, и небо подернулось кровавой дымкой. Пустынный берег
по  правому  борту  терялся  в  багровом  мареве.  Воздух  был   до   того
непрозрачен, что  близкие  горы  едва  угадывались.  Берег  был  извилист,
прибрежные воды богаты отмелями  и  рифами,  поэтому  кормчий  то  и  дело
командовал:
     - Лево! Еще левей. Теперь круто вправо...
     Двое мускулистых  бородачей  послушно  ворочали  громадными  рулевыми
веслами. Бортовые весла  мерно  вздымались  и  опускались,  отчего  бирема
походила на гигантскую сороконожку с  тонкими  гнущимися  лапками.  Гребцы
обливались  потом  и  шумно,  разом,  дышали,  подчиняясь  ритму  барабана
старшины Рутуба.
     Астарт только что  сменился  и  теперь  отдыхал,  положив  на  колени
натруженные руки. Он греб в паре с Эредом. Непривычная для  обоих  работа,
которую обычно на купеческих судах  предоставляют  невольниками,  изнуряла
своей монотонностью.
     - Вон видишь  остов  корабля?  -  Агенор  указал  на  груду  досок  и
кораллового песка среди водной глади. - Пираты наскочили  на  риф,  и  все
погибли от жажды. Крабы начисто обглодали их тела, и там сейчас сотни  две
скелетов. Наше море - кладбище  мореходов  и  кораблей.  Боги  лишили  эти
берега воды, поэтому здесь царствует  смерть.  Но  люди  умудряются  жить.
Скоро увидишь несколько гаваней с сабейскими парусниками. Сабеи не бросают
торговли с нубийским племенами, хотя золото царства  Куш  давно,  говорят,
иссякло. Воду  жители  гаваней  привозят  с  гор  и  наживаются,  продавая
мореходам на вес золота.
     Астарт  разглядывал  тоскливые  берега,  задавленные  зноем,   резкие
зонтичные акации, багровое марево, обложившее горизонт.
     - Когда фараон начал работы по восстановлению канала царицы Хатшепсут
[канал царицы Хатшепсут предвосхищал идею Суэцкого канала,  соединял  один
из рукавов Нила  с  Красным  морем],  сабеи  продали  Египту  много  тысяч
чернокожих невольников. У сабеев не хватало судов перевезти их, и  хананеи
им здорово помогли. Сейчас сабейские купцы  -  самые  богатые  на  Красном
море, и Аден в их руках... Но с каналом ничего не  вышло:  оракул  объявил
фараону, что он строит его для варвара. А  фараон  Нехо  называл  варваром
вавилонского царя Навуходоносора. Строительство прекратили,  хотя  к  тому
времени на работах уже умерло сто двадцать тысяч  рабов  и  египтян,  были
затрачены огромные средства...
     Они долго молчали, думая об одном и  том  же:  призрак  ста  двадцати
тысяч погибших витал над ними.
     - У меня всегда были рабы, - нарушил  молчание  Агенор.  -  Мне  и  в
голову никогда не приходило видеть в  них  людей.  Да  и  сейчас  не  могу
представить чернокожего раба  человеком...  Другое  дело  греки,  этруски,
латиняне, которых мы захватываем в море. Это люди. У ливийцев даже  волосы
не волосы, а шерсть, как у овцы...  Обыкновенный  человек  может  сбросить
рабство и стать свободным, потому что  рабство  для  него  -  ненормальное
положение, исключение. А чернокожий ливиец самим творцом создан для черной
доли.
     - Когда-то я тоже думал так же. Но сейчас твои мысли  мне  чужды.  Мы
увидим ливийцев, многие их племена, придется с ними торговать. Хананейская
спесь принесет нам только беды. Сабеи и египтяне причинили им  много  зла:
не на грядках же выросли тысячи невольников-ливийцев фараона.
     - Да ты пророк! Меня беспокоят не столько чернокожие, сколько  сабеи.
Думаешь, они так просто позволят нам вторгнуться в их торговые владения на
ливийском побережье? Каждый купеческий род Аравии имеет тайные фактории  и
тайные кратчайшие пути к ним. Арабы нагородят нам столько препятствий, что
неизвестно, сможем ли мы преодолеть их. Да поможет нам  Мелькарт  в  столь
трудном деле.
     Анад и Мекал удили рыбу, свесившись с борта. Стонущий  от  жары  Фага
метался у жаровен с десятками вертел с нанизанными рыбешками. В этих водах
среди   кораллов   водилась   любимая   всеми   матросами    рыба-попугай,
необыкновенно вкусная в  зажаренном  виде  с  острым  чесночным  соусом  и
маслинами.
     Несколько крупных серебристых рыб взвилось в воздух из-под  весел  и,
описав длинную кривую, с шумом упало в воду  далеко  за  кормой.  Внезапно
Анад вцепился в снасть и закричал:
     - На помощь!
     Астарт увидел у самой поверхности светлое брюхо небольшой акулы:  она
только что заглотила рыбешку на крючке и раздумывала, что делать дальше.
     - Ненавижу этих тварей, - сказал кормчий, - мне всегда  кажется,  что
они улыбаются.
     Курносое рыло акулы и  на  самом  деле  словно  расплылось  в  хищной
улыбке.
     Анад и Мекал с азартом тянули снасть. Матросы и гребцы оживились, кто
подбадривал, кто острил.  Но  акула  перекусила  снасть,  и  оба  рыболова
врезались в противоположный борт.  Гребцы,  хохоча,  повалились  со  своих
скамей. Рутуб обхватил свой  барабан  и  странно  квакал,  сотрясаясь  при
каждом  звуке.  Веселье  перекинулось  на  трирему  Альбатроса,  и  вскоре
гоготала  вся  эскадра.  Когда  все  успокоились,  с  последнего   корабля
запоздало донесся одинокий ослиный крик:  то  смеялся  кормчий  Шаркар  по
прозвищу Дубина.
     Саркатр вполголоса напевал, прислонившись к мачте, полузакрыв глаза.
     - Тоска! - вдруг сказал Саркатр и поднялся на ноги.
     Глухо гремел барабан Рутуба.
     - Спой что-нибудь повеселей, - сказал Агенор.
     Саркатр подошел к  площадке  кормчего  и  сел  на  широкую  ступеньку
лестницы.
     - Сердце ноет, проклятье берега... И веселье на ум не идет.
     Этот пожилой мужчина с непривычными к работе руками очень интересовал
Астарта.
     - Саркатр, - сказал он, - почему ты здесь, ведь  труд  морехода  тебе
незнаком?
     - Ты хотел сказать "непосилен"? - Саркатр  внимательно  посмотрел  на
Астарта.
     - Я всю свою жизнь провел рядом с большой  арфой.  -  Он  старательно
отер пот с лица. - Наверное, с самой большой арфой Ханаана. Может, слышал:
у правителя  Акко  был  самый  крупный  оркестр  на  всем  побережье.  Нас
приезжали послушать ученые люди и ценители прекрасного со всей  Палестины.
Я сочинял музыку...
     Он замолк, углубившись в воспоминания, и вдруг воскликнул:
     - Как сильные любят чтобы  их  прославляли!  Нам  разрешались  только
хвалебные гимны, но все мы хотели петь  и  играть  совсем  другое.  Я  все
бросил и поехал по свету. Побывал в Карфагене, Гиппо-Зарите, Саисе - везде
царствует тяжеловесный  гимн.  Недаром  же  сейчас  в  таком  ходу  песни,
прочитанные  на  древних  египетских  папирусах   и   шумерских   глиняных
табличках.  Сегодня  человеку  не  хватает  чувства.   А   древние   умели
чувствовать. О эти хвалебные гимны! Меня тошнит от них,  выворачивает  все
внутренности, как при качке в море. Я не знал, что делать. Без музыки жить
- немыслимо, вернуться ко двору - вдвойне немыслимо. Чем бы все кончилось,
не знаю. Но появился адон Агенор. Поэтому я здесь.
     - Слышал я песни из древних папирусов,  -  Астарт  задумчиво  смотрел
вдаль, - их пела жрица... Они были слаще вина...
     - А как боролся правитель Акко с этими песнями из папирусов! Но песня
все равно  пробилась.  Смотришь,  идет  какой-нибудь  пахарь  за  сохой  и
мурлычет древний напев, считая его своим, деревенским.  Старинные  мелодии
Египта и Шумера можно победить, лишь создав нечто лучшее. Это при дворе-то
создать?
     - Я рад, что мы на одном корабле.
     Рутуб перевернул большие песочные часы и провозгласил:
     - Сме-на-а!


     Хотя Ораз был здоров, как кашалот  в  расцвете  сил,  он  то  и  дело
обнаруживал у себя то подозрительный прыщ, то опасные колики под ложечкой,
то ужасные знаки на ногтях, предвещающие, как известно, скорую мучительную
смерть. Ахтой добавлял: у жреца Мелькарта  что-то  непонятное  творится  с
печенью и сердце пошаливает. И предупреждал, чтобы Ораз не ел помногу и не
высовывал нос на палубу, иначе заросший  шрам  на  боку  от  меча  Астарта
неминуемо разойдется. Ахтой боялся за своего друга и старался как можно на
больший срок приковать жреца к тюфяку из морской травы.
     - Если  ты  меня  дурачишь,  краснокожий,  я  тебе  выпущу  кишки,  -
пригрозил жрец, когда на  стоянке  в  первой  же  сабейской  гавани  Ахтой
запретил ему подниматься на ноги.
     - Еще одно  слово,  и  ищи  себе  другого  лекаря,  -  сказал  Ахтой,
собираясь сойти на берег, - пусть тебя лечит Болтун, он  как  будто  умеет
дергать зубы домашним животным.
     Ораз промолчал.
     Сабейская гавань, приютившаяся за пустынными островками,  была  очень
мелководной: корабли едва не бороздили дно. По берегу протянулась  цепочка
глиняных строений с плоскими и с куполообразными крышами.  Местные  жители
отдаленно  напоминали  египтян  медно-красным  цветом  кожи,   правильными
чертами удлиненного лица. Толстые губы и  вьющиеся  волосы  роднили  их  с
чернокожими   ливийцами.   Их   женщина    носили    длинные    полотняные
рубахи-декольте с неприкрытой правой грудью - такая  одежда  была  обычной
для женщин Египта.
     В стороне от них с важностью истинных хозяев стояло  несколько  более
светлых по цвету кожи  сабеев  с  длинными  тонкими  копьями  и  короткими
мечами. На сабеях были широкие юбки, перехваченные узлами у щиколоток.  На
головах - медные каски, тюрбаны, цветные платки.
     Альбатрос вступил в переговоры с  сабеями  на  их  родном  языке.  Те
согласились продать питьевую воду, если хананеи  заплатят  дань  мукаррибу
далекой Сабеи и купить сотню чернокожих рабов. Дань  мукаррибу  заплатили,
от рабов отказались. Сабеяне отказались продать воду.
     - Тогда мы сами возьмем! - сказал Альбатрос.
     - Попробуйте, - ответили сабеи.
     Араб насмешливо разглядывал  седоголового  адмирала,  уперев  руки  в
бока. Он не опасался стычки с хананенями. В случае нужды можно умчаться на
конях в горы, и гордецы  все  же  согласятся  с  условиями  сабеев,  жажда
заставит.
     Альбатрос подал знак скрытно окружившим их мореходам. Вожаков  сабеян
мгновенно скрутили и утащили на трирему. Хананеи получили воду.
     Поздно ночью Альбатрос собрал кормчих.
     - Ни один сабей не должен  знать,  что  мы  идем  вокруг  Ливии.  Они
могущественны на  всем  побережье  южнее  Пунта,  и  им  ничего  не  стоит
отправить всех нас на дно, как они отправили  многие  египетские  униремы,
осмелившиеся добраться до их факторий! Хананеи Адена живы лишь потому, что
не посягают на индийские и ливийские торговые владения сабеев.  Жаль,  что
пришлось повздорить с сабеями. Чтобы  их  гонец  не  опередил  нас,  будем
грести день и ночь. Египетский флот отстал. Помощи ждать неоткуда. Поэтому
в сабейских портах быть осторожными в словах и делах. Передайте всем:  кто
нарушит мой приказ - поплатится головой.
     Этой же ночью финикийская флотилия покинула гавань.



                                 37. ПУНТ

     Давно позади Счастливая Аравия, Красное море, Блаженный  остров.  Да,
именно в те времена Аравию стали называть Счастливой. Аден держал в кулаке
всю торговлю с Индией. Знаменитая Дорога благовоний начиналась в  Адене  и
тянулась через весь Аравийский полуостров, через Палестину, Сирию, снабжая
все  Средиземноморье  ароматическими  продуктами  и  пряностями  тропиков.
Ливийские рабы, золото, носорожья и слоновая кость, жемчуг  с  Бахрейнских
островов, хлопок-сырец, ткани, корица, перец, чай,  драгоценные  камни  из
Индии и Цейлона - вот что сделало Аравию землей  купеческого  счастья.  Но
кроме товаров экзотических далей Южная Аравия имела и свои  знаменитые  на
весь мир товары: ладан, мирру, алоэ.
     Итак, оживленный мир  позади.  Позади  бурунный  мыс  Гвардафуй,  мыс
Пряностей древних. На третий месяц пути финикияне вошли в удобную гавань с
небольшой африканской  деревушкой  на  пологом  берегу.  Волею  египетских
купцов деревушка стала столицей Пунта.
     Пунт! Таинственная страна, воплощение богатства и экзотики,  как  она
представлялась жителям  Средиземноморья.  Страна,  в  которую  фараоны  не
желали пускать ни финикиян, ни греков, ни арабов.
     Пунт давал египтянам драгоценную  кость,  золото,  красное  и  черное
дерево, рабов, но самым желанным для египтян товаром была мирра, небольшие
невзрачные деревца, в обилии встречающиеся в глубине страны.
     Фараон запретил Альбатросу вести с пунтийцами какую  бы  то  ни  было
торговлю (Пунт - для египтян!). Поэтому хананеи, не  обращая  внимания  на
толпу чернокожих торговцев, тащивших из деревни слоновые бивни, корзины  с
плодами, прирученных обезьян и гепардов, занялись  хозяйственными  делами:
ремонтом кораблей, заменой износившегося такелажа. Кормчие выделили  самых
искусных стрелков для заготовки свежего мяса. С  ними  двинулись  в  глубь
побережья знатоки древесных пород: предстояло  делать  много  новых  весел
взамен обломавшихся и для запаса, ведь по рассказам сабеев  из  Ливии  все
берега на юг от Пунта усеяны непроходимыми рифами.
     Астарт  и  еще  несколько  человек  соскребали  ножами  плотный  слой
водорослей и ракушек с днища корабля. Эред  и  Фага  варили  в  котлах  на
кострах месиво из китового жира, чтобы обмазать подводную часть корабля  -
лучшее средство против древесного червя. Кормчие во  главе  с  Альбатросом
столпились под самой тенистой пальмой. Ожидался выход местного царя.
     Под гром туземных барабанов и пронзительный свист тростниковых  флейт
из селения вышла нестройная толпа пунтийцев. Царь Пунта Кукумахох Двадцать
Девятый, сутулый, обрюзгший негр, весь в браслетах и  ожерельях,  привычно
восседал на спине любимого министра и улыбался в ожидании подарков. Причем
зубы его были выкрашены в ярко-красный цвет, поэтому  монарх  поразительно
напоминал базарного пророка-хананея, потерявшего в битвах за истину и зубы
и разум. Царственную голову украшал квадратный парик, вышедший из  моды  в
Египте  четыре  столетия  назад.  Царя   окружала   компания   престарелых
министров, а также тучных женщин с вымазанными желтой  охрой  ногами,  что
указывало на их принадлежность к гарему. В хвосте процессии задыхались  от
пыли и усердия десятка два музыкантов, они же личная гвардия  царя  и  еще
что-то, тоже очень личное.
     Матрос по прозвищу Болтун знал  с  десяток  слов  на  местном  языке,
поэтому Альбатрос послал его с подарками навстречу царю. Не успел Болтун и
слова  сказать  в  качестве  приветствия,  как  царь,  министры  и   гарем
набросились на него. Завязалась драка. Довольно помятый матрос выбрался из
свалки и присел в тени под пальмой. В воздухе  мелькали  травяные  юбки  и
барабаны.
     Наконец тяжелодышащая элита расползлась в разные  стороны.  Кукумахох
Двадцать Девятый,  очень  довольный,  взобрался  на  любимого  министра  и
удалился в свой дворец, похожий на перевернутую корзину для  овощей.  Царю
досталась нитка стеклянных бус взамен дюжины оплеух и полуоторванного уха.
     К  вечеру  вернулись  охотники,  увешанные  тушками  цесарок.   Мекал
подстрелил небольшую  антилопу,  а  матросы  триремы  -  рослого  красавца
жирафа.
     - Анад исчез! - объявил Мекал своему кормчему.
     Астарт  и  Мекал  отправились  на  розыски  охотника.  Заодно  Агенор
попросил их присмотреть глыбу для якоря. Прежний был легок  для  океанской
прибойной волны.
     Лес Пунта - это совсем не то, что  рисует  воображение  при  мысли  о
тропиках. Здесь преобладали низкорослые  искривленные  деревья,  опутанные
сохнущими лианами, да целые массивы невзрачного колючего кустарника. И еще
повсюду во множестве голые молочаи, истинные владыки  скалистого  рельефа.
Их  мясистые  отростки-ветви  тянулись  к  небу  десятками  канделябров  с
увесистыми "свечами".
     Один  только  вид  древесных  молочаев  внушал  мореходам   мысль   о
необычности  этой  земли.  Пронзительно   стрекотали   кузнечики.   Где-то
мелодично ворковало сразу несколько горлиц.
     Неожиданно Мекал натянул тетиву лука. Стрела чиркнула по камню, выбив
искру и подняв облако пыли. Астарт разглядел толстого варана, удирающего с
шипением под скалу.
     - Грелся на солнце,  -  сказал  юноша,  накладывая  на  тетиву  новую
стрелу.
     - Отыщем Анада, вернемся сюда  и  вытащим  его  за  хвост.  -  Астарт
взобрался на скалу и установил на ее верхушке круглый камень для  отметки.
- Фага рассказывал: такие блюда он делал из варанов, что все, кто  отведал
и не умер от обжорства, лучшими его друзьями стали.
     Мекал походил на девушку тонким станом и нежным  лицом.  "Совсем  как
юноша из легенды", - подумал Астарт.
     - Твою невесту случайно не Шане зовут? - спросил он.
     Мекал заулыбался.
     - Шане. Но другие ее зовут совсем по-другому.
     - Ты и в матросы пошел, как тот Мекал из сказки, чтобы стать пиратом?
     - Астарт, ты провидец.
     Астарт улыбнулся.
     - Пират Мекал, владыка морей, защитник обиженных  и  судья  для  всех
неправых.
     - И еще мститель.
     - Но что тебе сделал мир в твои-то годы? Кому мстить?
     - Астарт, правда, что ты убил жреца в Тире?
     - Правда. Но пока все считают, что того Астарта покарали  боги,  кары
людей будут дремать. Понятно?
     Мекал с восхищением смотрел на товарища.
     - Но почему ты не пират?
     - Такие пираты, как Мекал из легенды, всего лишь легенда.  Невозможно
быть пиратом и человеком одновременно. Даже святой отшельник на  пиратском
корабле начинает мечтать о власти  и  богатстве.  Мстить  своим  обидчикам
надо. Древний закон Ханаана, гласит: "Умирая, убей того, кто  тебя  убил".
Но связать жизнь с разбоем - значит погубить эту жизнь.
     - Я так мечтал...
     - Как ты попал к адону Агенору?
     - Отец утонул в шторм. Его кормчий, Медуза, продал в рабство за долги
всю нашу семью. Мать умерла: наступила на ядовитую  рыбу,  когда  собирала
для хозяина моллюсков. Сестра осталась наложницей-рабыней у Медузы в доме.
А меня выкупил адон Агенор и дал вольную.  Он  хотел  и  сестру  выкупить,
Медуза не согласился, даже госпожа Меред его уговаривала.
     - У матери кто был хозяином?
     - Альбатрос.
     Обогнув стороной непроходимые заросли  низкорослых  пальм,  Астарт  и
Мекал остановились на краю каменистого обрыва, на  дне  которого  блестело
чистое зеркало небольшого водоема, несколько быстроногих антилоп испуганно
шарахнулись прочь, хананеи не успели даже разглядеть их.
     - Вот примерно здесь Анад отстал от нас.
     Они несколько раз крикнули в надежде, что  исчезнувший  отзовется.  В
ответ - лишь стрекот саранчи да шорох ящериц в камнях.
     И тут  они  увидели  трех  финикийцев,  с  треском  продирающихся  из
зарослей низкорослых пальм. Один из них и был горе-охотник. На лице  Анада
- ни кровинки, это было заметно, несмотря на красноморский плотный загар.
     - Вот саданул кто-то, - он  показал  Мекалу,  затем  Астарту  большую
шишку на голове. - Потом затащили в заросли. А там термитов!..
     - Ну и шутники у Агенора! - расхохотался кормчий  Скорпион.  -  Хвали
богов, парень, что мы оказались рядом и небо снабдило наши уши  чуткостью.
Слышим, кто-то ворочается, ну, думаем, зверюга вроде носорога...
     - И не ворочался я.
     - ...а подошли - Анад-охотник! Вот потеха! Правда, Нос?
     -  Правда,  -  сказал  мореход  из  экипажа  Скорпиона  и   вымученно
рассмеялся.
     Все было подозрительно: бегающие  глазки  старого  брюзги  Скорпиона,
натянутая веселость его спутника.
     - Били  камнем,  завернутым  в  толстую  ткань,  -  произнес  Астарт,
разглядывая шишку, - иначе бы череп треснул до самой шеи.
     Нос и Скорпион украдкой переглянулись.
     - Эй, парень, проводи дружка к лагерю, - в  тоне  Скорпиона  не  было
просьбы, то были слова кормчего, привыкшего повелевать.
     - Я сам могу дойти! - возмутился Анад. Однако видно  было,  чувствует
себя неважно: был бледен и шагал неуверенно.
     - А вдруг тебя  опять  кто-нибудь  в  кустиках  пощекочет?  -  И  Нос
взорвался бурным клокочущим смехом.
     Мекал повел Анада к лагерю, а Скорпион  попросил  Астарта  помочь  им
перетащить к кораблям тушу убитой антилопы. Хотя Астарту было не по  себе,
отказать он им не мог: иначе его бы заподозрили в трусости.
     Шли довольно долго. Наконец остановились. Со всех сторон  надвинулись
несуразные уродливые лапы молочаев. Засохшее дерево  распростерло  к  небу
мертвые ветви.
     - Вот, - сказал Скорпион, и Астарт увидел невдалеке полуразложившиеся
останки животного и с  десяток  голошеих  грифов,  восседающих  вокруг  на
камнях.
     Тирянин не успел отпрыгнуть. Нос распластался, обхватив его  ноги,  и
Скорпион сильным ударом в живот лишил его способности передвигаться.
     Когда Астарт опомнился от боли, Нос сдирал с него одежду, а  Скорпион
рвал ее  в  клочья  и  брезгливо  вталкивал  мечом  в  растерзанную  груду
полусъеденного хищниками трупа.
     Астарта крепко, до боли в конечностях привязали к засохшему дереву.
     Нос нагрузился останками трупа с налипшими клочьями материи. Скорпион
старательно заткнул кляпом рот Астарту. Шаги их и шорох кустов  постепенно
стихли.
     Заходящее солнце отбрасывало длинные четкие тени. Канделябры молочаев
тянулись в синеву. Огромный геккон  с  остекленевшими  глазами  смотрел  с
вершины бесформенного валуна на связанного, беспомощного человека. Ящерицы
помельче  легкомысленно  сновали  по  отвесной  стороне  камня.  Несколько
сереньких с коричневым оттенком горлиц перепорхнули  поближе  к  засохшему
дереву, и Астарт разглядел их нежные дымчатые шейки. Приятное воркование и
идиллическая  картина  ухаживающих  друг  за  другом  горлиц   действовали
успокаивающе.
     "Кому понадобилось освободиться от  меня?  Кормчим?  Жрецу?  Но  этим
людям было проще убить меня. Что их заставило поступить именно так?"
     Астарт ни на миг не сомневался, что освободится от пут. На друзей  он
не надеялся: Скорпион убедит всех, что останки трупа, которые Нос  потащил
к кораблям, - его, Астарта. Ахтой не поверит,  может  заподозрить  и  даже
разгадать заговор, но, как знать, может, его уже нет в живых.
     Внезапно совсем  рядом  послышалось  странное  ворчание  и  хрюкание.
Горлицы улетели. Астарт скосил глаза  и  увидел  павианов,  ближе  всех  -
рослого самца с пышной серой гривой, делавшей его похожим на  льва.  Зверь
обнаружил человека и от неожиданности свирепо мяукнул. Несколько  самок  с
детенышами встревоженно  затявкали.  Мясо-красная  морда  самца  ощерилась
чудовищными клыками.
     Видя, что человек неподвижен, обезьяны постепенно успокоились. Но  на
их крики уже отовсюду спешили павианы. Астарт пришел в ужас при виде столь
огромного стада хрюкающих, мяукающих, зевающих  и  чешущихся  зверей.  Они
разглядывали человека, хватали за одежду, дергали за  волосы.  Но  человек
был неподвижен, и они занялись своими делами: копались в шерсти друг друга
или, быстрым  скачком  настигнув  расшалившегося  малыша,  награждали  его
оплеухой.  Крупный,  старый  самец,  видимо,  вожак,   блаженно   щурился,
подставляя подруге то один бок, то другой, а  та,  несказанно  счастливая,
шустро перебирала в густой шубе тонкими пальчиками.  Вдруг  Астарт  увидел
прямо перед собой  близко  посаженные  злобно-бессмысленные  глаза,  синие
надутые мешки щек в ореоле стоявшей дыбом  шерсти.  Павиан  ткнул  пальцем
Астарту в глаз и с удовольствием обнаружил,  что  тот  закрылся.  Тут  же,
забыв о глазе, выхватил кляп изо рта финикийца и запихал в свою  клыкастую
пасть. Потом ему захотелось затолкнуть ее обратно.  Астарт  стиснул  зубы.
Павиан зарычал, но вскоре увлекся чем-то другим и  повернулся  к  человеку
красным мозолистым задом.
     Астарт понемногу растягивал узлы, то расправляя  плечи,  то  сжимаясь
насколько это было возможно.
     Обезьяны до последнего солнечного луча не покидали его: протягивали к
нему руки, строили гримасы, подразнивали и даже пытались  кормить.  Астарт
проглотил сладкую белую  мякоть  незнакомого  плода  и  выплюнул  косточку
вместе с кожурой, чем привел все обезьянье племя в неописуемый восторг.
     Но  вот  наступили  сумерки,  и  вся  серая  лавина  расползлась   по
расселинам в скалах. Для обезьян, видимо, наступило время сна.
     Веревки поддавались слабо. Астарт истер тело в кровь и понял, что это
напрасный труд. Однако уверенность в собственных силах  не  покидала  его.
Если в буднях борьба  с  небом  изнуряла  финикийца,  порождала  мысли  об
обреченности, делала его мрачным, потерянным, то в минуты, когда тело  его
и дух подвергались  испытаниям,  богохулие  и  бунтарство  превращались  в
источник сил, в источник непомерной человеческой гордыни, в  свидетельство
бесстрашия свободного разума. Что люди, когда боги бессильны!
     Астарт,  передохнув,  принялся  раскачивать  дерево.   Над   царством
уснувших  молочаев  пронесся  торжествующий  рык  льва.  Астарт  даже   не
вздрогнул. Он поладит с царем зверей. Лев - не человек.
     Дерево рухнуло внезапно и  с  оглушающим  треском.  Астарт  лежал  на
спине, чувствуя, как немеют придавленные стволом кисти рук, смотрел в небо
и смеялся. Он смеялся над Мелькартом, над Скорпионом,  над  сверхчеловеком
по имени Ораз.
     - Я им покажу! - с этой мыслью он  перекатился  вместе  с  бревном  и
оказался лицом вниз. Захрустели мертвые ветви. Почва была приятно тепла.
     Астарт бесконечно долго добирался, перекатываясь до ближайшей  скалы.
Совсем близко завыли гиены. Ему даже показалось, что  он  слышит  костяной
стук клыков. Только теперь страх коснулся Астарта. Гиена любит нападать на
беспомощных. Однажды  в  Палестине,  в  армии  фараона,  гиены  растерзали
пьяного солдата неподалеку от  лагеря,  спящей  у  костра  рабыне  вырвали
грудь...
     Астарт нащупал  локтем  острую  каменную  грань  и  начал  перетирать
веревки.
     Неясная тень возникла над камнем. Финикиец разглядел  на  фоне  звезд
круглые торчащие уши и длинный загривок...
     Его спасла  песня.  До  самого  рассвета  Астарт  пел,  изнемогая  от
усталости,  и  гиены  в  благоговейном  молчании  сидели  вокруг.  Поющего
человека гиена не тронет, об этом Астарт слышал и раньше. Правда,  он  мог
тявкать, кричать, по-разбойничьи свистеть, и звери навряд ли отважились бы
в него вцепиться.
     Наконец веревка стала до того тонкой, что Астарт разорвал  ее.  Не  в
силах  подняться,  он  запустил  камнем  в  ближайшего  зверя.  Тот  ловко
увернулся и отошел, хищно огрызаясь.
     Гиены сопровождали Астарта до самого лагеря. По пути он наткнулся  на
овраг, заросший невысоким кустарником с продолговатыми кожистыми листьями.
На тонких ветках безмятежно покачивалось под утренним  ветерком  множество
шершавых круглых плодов, напоминающих отдаленно незрелые мидийские яблоки.
Такими плодами его потчевали павианы. Астарт нарвал  их  столько,  сколько
можно было унести...
     Эред клялся  впоследствии,  что  лучше  картины  ему  не  приходилось
видеть: сидящий верхом на бушприте, испещренные багровыми полосами Астарт,
которого "еще вчера съели львы", с аппетитом  поедал  незнакомые  плоды  и
стрелял скользкими косточками в друзей.



                        38. ТАЙНА МОРЕХОДОВ АРАВИИ

     Полоса  циклонов  надолго  задержала  финикиян  в  Пунте.  Египетская
армада, опустошив всю страну,  была  готова  двинуться  в  обратный  путь.
Тяжелогруженные униремы до половины бортов  ушли  в  воду.  На  палубах  -
штабеля бивней, кадки с деревцами мирры, рабы всех оттенков черной кожи  -
от светло-коричневых до густо-лиловых.
     Кормчие-финикияне  заговорщицки  держались  вместе,  экипаж   Агенора
оказался изолированным, и Астарт  отложил  месть  до  лучших  времен,  тем
более, что Альбатрос приказал Скорпиону примириться с тирянином.
     Последний циклон задел своим  дыханием  гавань,  выплеснул  на  берег
половину судов, разметал плетеные хижины пунтийцев  и  умчался  умирать  в
глубь Ливии. Финикийским судам предстояло плыть дальше,  в  неизвестность,
их трюмы были свободны от сокровищ Пунта. Поэтому, выброшенные  на  песок,
они особенно не пострадали, тогда  как  груженые  униремы  расползлись  по
швам. Это было великим бедствием для египтян: нужно было  строить  униремы
заново, чтобы вернуться в Левкос-Лимен.
     Погода стояла чудесная. Матросы Альбатроса снимали  с  мачты  триремы
африканскую хижину, последнюю шутку циклона. Альбатрос и все  его  кормчие
гадали, вернется шквал или нет. Знаменитое чутье Скорпиона обещало чуть ли
ни штиль.
     - Если арабы отважились выйти в море, нам бояться  нечего,  -  сказал
Агенор, указав рукой на микроскопическую точку, мерцавшую в пенных гребнях
волн почти у самого горизонта.
     - Да, это сабеи, - подтвердил старый кормчий, всматриваясь  в  грозно
рокотавшую даль, - сабеи Блаженного острова: две мачты, полосатые паруса.
     Кормчие  негромко  переговаривались,  адмирал  о  чем-то   размышлял,
потирая морщинистый лоб.
     - Ассириец, - крикнул он, приняв решение. - Мне нужен  кормчий  этого
судна.
     - Но тогда парусник придется потопить, -  заявил  кормчий  с  длинной
бородой, смахивающей на лопату.
     -  Шевелись,  Ассириец!  Ни  одного  свидетеля  не  должно  остаться,
запомни.
     Ассириец пронзительно свистнул, и его мореходы  бросились  на  черную
галеру.
     - Адон адмирал, зачем нам ссориться с арабами, - встревожился Агенор,
- ведь мы пройдем через десятки их факторий. Они натравят на  нас  племена
чернокожих.
     - Поэтому мне нужен кормчий того парусника. Видишь, он идет курсом  в
открытое море. Он идет в страну зинджей прямой как стрела дорогой. Ни один
хананей не отважится в океане  удалиться  от  берега,  арабы  же  лет  сто
плавают так. У них никогда не было магнитной стрелки, хананеи ни за что не
уступят ее чужому народу. У них есть что-то поважнее. И кормчему арабского
парусника известна та великая тайна, иначе бы он не шел прямым курсом.
     - Знание южных звезд - вот их тайна.
     - Нет. Им знакомы или течения, или  ветры  океана,  которые  приносят
корабли прямо к нужным берегам. Если мы вырвем эту тайну, нам не  придется
встречаться с арабами ливийского побережья. Мы не  будет  тогда  следовать
гигантской дуге берега, а пересечем океан курсом на страну зинджей.
     Агенор согласился, что замысел Альбатроса мудр. Южнее страны  зинджей
начинаются неизвестные земли, населенные неизвестными народами.
     Правда, ходили слухи, что  некоторые  смельчаки  из  сабеев  заходили
далеко на юг и видели одноглазых  и  одноногих  людей,  но  Агенор  сильно
сомневался  в  правдивости  подобных  рассказов.  Когда-то  хананеи   были
уверены, что за столпами Мелькарта обитают одноногие и одноглазые, а также
человечки с слоновыми ушами, которые, ложась спать, подстилают одно ухо  и
накрываются другим.
     Теперь же за столпами живет  много  хананеев,  целые  ливифиникийские
города, а ни одного подобного существа не обнаружили до сих пор.
     К кормчим подошел Ораз с лицом озабоченного бога.
     - Адмирал! Слишком спокойно живем! Злой Мот не дремлет  и  растлевает
души правоверных свободомыслием. Только войны и беды могут удержать  людей
от безбожия.
     - Что-нибудь случилось?
     - Тирянин из экипажа второго судна мутит людишек. Сегодня  многие  из
мореходов Агенора не явились на утреннюю молитву.
     Альбатрос нахмурился и строго взглянул на кормчего.
     - Не можешь справиться со своими людьми, адон Агенор!
     - Нам нечего делать среди любимцев адона  Ораза.  Они  покушались  на
моего помощника.
     - Астарт - твой помощник?! - удивился  Скорпион  и  тут  же  прикусил
язык.
     - Безбожник погубит всех вас! - крикнул жрец в лицо адмиралу. - Нужно
принести тирянина в жертву Мелькарту!
     - Так вот почему вы не убили его тогда, - спокойно произнес Агенор, -
вы принесли его в жертву Ваалу.  Лучи  Сияющего  должны  были  его  иссечь
заживо. Вы его не сожгли на  огне  -  дым  может  всполошить  нас...  Адон
Альбатрос, Астарт дорог мне, как и любой  из  моих  людей.  Я  не  позволю
причинять ему зло.
     - Спелись, - прошипел Ораз, - вы оба поплатитесь...
     - Предоставь, жрец, небу карать, а сам займись чем-нибудь полезным, -
Агенор говорил чуть насмешливо, безделие мутит даже светлые головы.
     - Я запрещаю ссоры! - взорвался адмирал.  -  А  на  молитвы  являться
всем!
     Галера Ассирийца вернулась через два дня.  Многие  из  его  мореходов
были ранены. Старика араба пинками согнали по  трапу  и  бросили  к  ногам
адмирала. Сабейский тюрбан свалился на песок, обнажив бритую голову.
     - Кормчий? - спросил Альбатрос по-сабейски.
     - Да обрушит бог Илумкуг гнев свой  на  Ханаан!  -  свирепо  произнес
старик.
     - Я тебе подарю жизнь, если ты ответишь на все мои вопросы.
     Араб выпрямился и вдруг плюнул в лицо адмиралу. Все ахнули.
     - На трирему его, - приказал Альбатрос.
     Араба  пытал  Скорпион,  большой  любитель  и  знаток   этого   дела.
Присутствовали Ораз, Медуза и Альбатрос.
     - Все скажу, - прохрипел  арабский  кормчий,  пытаясь  увернуться  от
раскаленного лезвия кинжала.  Он  был  связан,  поэтому  лезвие  неминуемо
настигало. - Все скажу! - закричал кормчий, обезумев от боли.
     - Говори, - Альбатрос остановил палача жестом.
     - Рих ал-мавсим - наша тайна, да поразят боги всех хананеев!..
     - Отметный ветер, - перевел Альбатрос и опять повернулся к  арабу:  -
Расскажи подробней: когда дует, сколько дней в году и  как  им  пользуются
арабские мореходы.
     Но силы оставили старика сабея, и он сник.
     - Ахтоя сюда! - крикнул адмирал.
     Матросы  разыскали  жреца  истины  мирно  беседующим  с   африканским
колдуном. Язык жестов  позволил  Ахтою  узнать  многое  из  тайн  туземных
врачевателей. Сморщенный от бремени лет и жертвенных дымов колдун  подарил
египтянину целую связку лечебных кореньев и плодов.  Но  неожиданно  Ахтоя
заинтересовали африканские боги. Он как мог принялся выспрашивать  колдуна
о назначении орнаментов на грубо вытесанных из черного  дерева  идолах.  В
этот волнующий момент познания чужой религии, не похожей  ни  на  одну  из
известных Ахтою, появились матросы  и,  не  затрудняя  себя  объяснениями,
подхватили тощего жреца истины на руки и потащили на трирему.
     Альбатрос, очень довольный, расхаживал по площадке кормчего.
     - Слава Мелькарту, пославшему своим сынам этого  араба!  Араба  нужно
привести в чувство, - строго сказал он египтянину.



                                39. ОКЕАН

     Итак,  рих  ал-мавсим  -  "отметный  ветер"  арабов.  Время  и  чужое
произношение изменили впоследствии "мавсим" на "муссон".
     Таким образом, многовековая  эволюция  арабской  навигации  в  океане
завершилась открытием "отметного ветра".  Почему  завершилась?  Да  только
открытие пассатов еще могло  совершить  подробный  переворот  в  океанской
навигации. Но пассатные воздушные течения долго еще оставались тайной  для
человечества.
     Арабы  издавна  заметили,  что  ветры  над  океаническими  просторами
подчиняются  определенным  законам.  Вначале,   видимо,   они   установили
периодичность штормов: циклоны с поразительной регулярностью  свирепствуют
в районе Индийского океана четыре с половиной месяца - с июня до  середины
октября.  Затем  начинают  дуть  постоянные  ветры.  Страх  перед  стихией
заставил обратить внимание на цикличность штормовых шквалов. Затем  пришло
умение различать северо-восточный муссон и юго-западный. Началась арабская
эпоха в Индийском океане. Арабские  суда,  пользуясь  муссонными  ветрами,
проложили настоящие морские дороги в Индию, Цейлон,  Восточную  Африку.  И
только спустя века греки вторично открыли муссон. Честь  этого  вторичного
открытия принадлежит адмиралу Александра Македонского Неарху.  Так  знание
муссонов проникло в Европу, и уже  римляне  смело  пользовались  "отметным
ветром".
     Северо-восточный муссон обилен  ливнями.  Собственно,  он  -  причина
дождливого периода муссонных тропических широт.
     Финикийской флотилии суждено было пройти сквозь водяное ядро  сезона.
Вода сверху, вода снизу, и так много суток  подряд.  Хананеи  приуныли.  В
Красном море они привыкли к плаванию у берега,  а  здесь  вместо  желанных
устойчивых контуров - гигантские валы,  пенистые  гребни  да  нескончаемые
дожди с ветром.
     - Куда нас затащил араб? -  ворчали  бывалые  мореходы,  забившись  в
трюмы.
     Болтун рассказывал очередную  "правдивую"  историю  из  жизни  богов.
Ахтой  изобретал  средство  против  ливийских  тараканов,  которые   стали
настоящим бедствием. Занесенные с Пунта,  они  стремительно  размножались,
пожирая и загрязняя продукты, одежду, и добрались даже до людей: обгрызали
по ночам кожу вокруг ногтей.
     Мокрые  паруса  были  постоянно  наполнены   ветром,   но   Альбатрос
распорядился  прибавить  скорость,  поэтому  днем  и  ночью  вздымались  и
опускались весла. Старый адмирал  знал,  какую  опасность  несет  безделье
вдали от берегов.
     Астарт греб, как всегда, в паре с Эредом. В ливень грести легче,  чем
в зной, но от воды  у  гребцов  часто  облезает  кожа  с  ладоней.  Рутуб,
нахохлившись, сидел под конусом  из  овечьей  шкуры  и  монотоннно  бил  в
барабан деревянными колотушками.
     Впереди по курсу флотилии постепенно нарастал неясный шум, не похожий
ни на рокот прибоя, ни на  рев  волн.  Шум  становился  все  отчетливей  и
всполошил мореходов на всех кораблях.  Они  высыпали  из  трюмов.  Кормчие
тревожно всматривались в волны. Гребцы бросили весла и хлынули к бортам.
     Вскоре все водное пространство вокруг кораблей  бурлило  и  плевалось
пеной. Множество крупных и мелких рыб носилось у самой поверхности,  то  и
дело выпрыгивая. Казалось, здесь собралось все население океана  и,  забыв
об извечной вражде, предалось буйному веселью. В клочьях пены, не  обращая
внимания на крутую волну и беспощадно хлеставший ливень,  мелькали  темные
спины крупных животных - тюленей,  небольших  китов.  Стремительно  резали
волну плавники акулы и тут  же  исчезали,  уступая  место  бешеной  пляске
серебристой мелочи.
     Никто, даже арабский кормчий, не мог объяснить происходящего:  просто
очередная  тайна  океана.  Мореходы  схватились  за  снасти   и   гарпуны:
подвернулся хороший случай пополнить запасы провизии.
     Анад зацепил крючком за извивающееся  щупальце,  усеянное  бугристыми
присосками, и, к удивлению всех, вытащил  на  палубу  огромного  кальмара.
Океанский житель пялил на  всех  больше,  по-человечьи  разумные  глаза  и
выпустил на доски  клейкую  лужу  чернильной  жидкости.  Ораз  с  площадки
Альбатроса вогнал остро отточенный гарпун в лоснящуюся спину кита. Трирему
так тряхнуло, что адмирал, жрец и десяток мореходов свалились в  воду.  Их
быстро выудили, а кит с обрывком толстого каната нырнул, и его  больше  не
видели.
     Шум остался за кормой. Но оживление не покидало мореходов.  Гребцы  с
энергией взялись за весла, и вдруг запел Саркатр. Он тоже  греб,  почти  у
носовой скамьи, в паре с пожилым Абибалом.
     В неприхотливой немногословной песне говорилось о крепких веслах и  о
еще более крепких спинах гребцов, работающих дни и ночи без устали.
     - Э-эх! Гре-би! - зычным возгласом заканчивал Саркатр каждую  строфу,
и вскоре несколько голосов вторило ему: "Э-эх! Греби!"
     Словно не было язв на ободранных ладонях, словно усталость не сводила
судорогами плечи и спины - в людях проснулись  новые  силы,  их  пробудили
песня, ритм и удивительное ощущение сплоченности. Пели все:  и  гребцы,  и
кормчие, и сидящие в трюмах. Шум ливня и ветра не был  помехой.  Голоса  с
каждой минутой звучали все с большей силой, уверенней и радостней. Мускулы
обрели упругость. На лицах появились улыбки и воодушевление.
     И  вдруг,  словно  сорвавшись  с  привязи,   забился,   запульсировал
раскатистый голос  Саркатра,  пересыпав  импровизацией  тяжеловесный  ритм
песни гребцов.  Рутуб  встрепенулся,  и  барабанная  дробь  рассыпалась  в
сумасшедшем ритме, не ломая, однако, основного размера песни. Гребцы, не в
силах усидеть, притопывали рьяно по лужам и  орали  во  всю  мощь  легких.
Впередсмотрящий Альбатроса стал  подыгрывать  на  глиняной  флейте,  а  на
галере зазвенели струны арфы.
     Анад взволнованно всхлипнул  и,  бросил  весло,  устремился  в  пляс.
Вскоре   палуба   заполнилась   скачущими,    вихляющимися    финикийцами.
Необыкновенное  зрелище:  океан,  ливень  и  полуголые   загорелые   тела,
выделывающие в бешеном темпе  фантастические  па.  Голос  мореходов,  гром
барабанов и щитов не затихали до тех пор,  пока  не  прозвучал  сигнал  на
полуденную молитву Ваалу.
     Ночью, укладываясь спать, араб долго молился  своим  богам,  и  вдруг
объявил:
     - Штиль будет. "Отметный ветер" идет на  убыль.  Через  месяц  начнет
дуть в разные стороны, не  поймешь  куда,  а  через  два  месяца  начнется
обратный рих ал-мавсим.
     Утром  кончился  дождь,  небо  прояснилось,  и  океан  засиял  яркими
красками. Абсолютное безветрие заставило опустить паруса. Гребцы,  обмотав
ладони тряпьем, вновь взялись за весла.
     В этих водах было много акул, и свободные от  дел  мореходы  били  их
острогами, хватали крючьями и  ловили  на  рыболовные  снасти.  Мясо  акул
съедобно, но не всем оно по вкусу. Однако акула - не только  мясо.  Повара
варили  из  плавников  отличные  студни,  умельцы  делали   из   позвонков
замысловатые трости, из зубов - ожерелья наподобие пунтийских.
     Кроме того, в дело шла и шкура акулы - для полировки  дерева  и  даже
металлов. Из печени вытапливали рыбий жир для светильников.
     Скорпион изобрел новую забаву: выпотрошенную акулу бросали за борт  и
любовались, как она пожирает свои внутренности, плавающие на поверхности.
     Астарт увидел сидящего на воде альбатроса, крупную  светлую  птицу  с
темными крыльями. Вокруг  шныряли  акулы,  а  крылатый  странник  спокойно
смотрел на корабли и пил океанскую воду.
     - Наверное, берег близко, - сказал Астарт.
     - Здесь, кажется, все по-другому, - откликнулся Агенор, - сто  раз  я
наблюдал альбатросов, как они садятся на воду во время штиля. Здесь  же...
Трудно судить, близко берег или нет. Может  быть,  альбатросы  вот  так  и
проводят жизнь свою на воде, а не на берегу.
     Стайка летающих рыбок запуталась в такелаже и  градом  посыпалась  на
головы гребцов.
     - Макрели, - прошептал в сильном волнении Фага, свесившись с борта, -
клянусь чешуей Мелькарта, - золотые макрели!
     Круглоголовые  рыбины  гонялись   за   летающими   рыбками,   сверкая
пурпурными спинами и золотистыми хвостами.
     Но полакомиться макрелями хананеям не пришлось:  вся  живность  вдруг
исчезла, и океан превратился в залитую солнцем пустыню. Матросы недоуменно
смотрели на воду, сжимая бесполезные  остроги  и  снасти.  Болтун  тут  же
уверенно заявил, что в океана макрели - не макрели,  а  обращенные  в  рыб
грешники, которые неплохо соображают, когда их хотят поддеть на крючок.
     - Смотрите! - истошно завопил кто-то, но мало кто успел увидеть  вал,
стремительно накатившийся с востока.
     Сильный удар перевернул галеру  и  две  последние  биремы.  Раскрытые
трюмы остальных кораблей наполнились водой. И снова штиль, солнце, макрели
и летающие рыбки. Хананеи, перепуганные непонятным  явлением,  спешили  на
помощь тонущим.
     - Одиночная волна, - сказал араб, - бывает такое в океане.
     Целый день и последующую лунную ночь исправляли повреждения от  удара
неожиданной волны. Сдавив с двух  сторон  бортами,  поднимали  по  очереди
перевернутые суда, выкачивали из трюмов воду.
     - Представляю, сколько жизней унесет эта волна,  когда  доберется  до
берега, - произнес Альбатрос.
     Араб впервые с уважением посмотрел на адмирала:
     - И вправду, для берега она опасней, но тебе же то неведомо?
     Альбатрос всячески старался расположить к  себе  арабского  кормчего.
Это ему удалось лишь тогда, когда пленник  увидел  магнитную  стрелку.  Он
забыл  обо  всем:  о  гибели  своих  матросов,  о  пытках,  о  собственном
предательстве. Порыжевшая от ржавчины стрелка в виде рыбешки, запаянная  в
стеклянном шаре  со  специальной  прозрачной  жидкостью,  заворожила  его.
Альбатрос торжественно обещал отдать арабу драгоценное  устройство,  тайну
финикиян, если тот честно приведет их в страну зинджей. Муссон муссоном, а
опытный навигатор вдали от  берегов  да  еще  в  незнакомых  водах  просто
необходим.
     Араб не верил.  Финикияне  всегда  хранили  свои  тайны  больше,  чем
собственные жизни. А магнитная стрелка - первая тайна сынов моря.  Никакой
другой народ не имел подобного сосуда с магнитной стрелкой. А если кому из
чужаков  и  приходилось  видеть  компас  древних,  то  устройство  его   и
пользование им все равно оставалось для него загадкой. Финикияне так и  не
раскрыли никому тайну компаса, похоронив ее вместе со многими тайнами  под
руинами своих государств. Однако слухи о магнитной стрелке расползлись  по
всему миру.
     Адмирал поклялся Мелькартом и арабским Илумкугом, что  компас  отдаст
арабу. С этого момента у них установились приятельские отношения.
     Ахтой сидел на палубе и рассматривал тени от вбитых в доску гвоздей.
     - Великий Ра, Сияющий Ра, пощади  мой  жалкий  разум,  -  шептал  он,
измученный и подавленный еще одной тайной природы, - почему твоя  огненная
ладья изменила свой вечный небесный путь?
     Земля в представлении египтян - плоское дно  ящика,  небо  -  сияющая
крышка его. Солнце, бог Ра, совершает свой незыблемый путь по южной  части
небосвода, прячась на ночь в Царстве Мертвых.  Каково  же  было  удивление
Ахтоя, когда при переходе экватора солнце вдруг оказалось  над  головой  и
его собственная тень уместилась между ступнями его ног. Когда же солнечный
зенит и весь пояс эклиптики переместился к северу, Ахтой заболел: его  дух
и плоть не выдержали такого  потрясения.  По  ночам  его  душили  кошмары,
голова разрывалась  от  сверлящей  боли.  "Выходит,  путь  Ра  зависит  от
местонахождения человека? Боги, не карайте меня за сомнения! Может,  Ра  -
совсем на Ра! А творец Хнум создал мир совсем не  таким  образом,  как  мы
думаем?"
     Ахтою вдруг вспомнилось учение о неделимых частицах сидонянина  Моха.
"Неужели этот безбожник древности был прав? Неужели Хнум создал нас не  из
глины на гончарном круге, а из невидимых атомов? А может, вовсе и не  Хнум
нас создал?" И Ахтой совсем пал духом.
     Жрец Ораз сладко потянулся у себя на тюфяке, с удовольствием зевнул и
вылез на  палубу.  На  глаза  попался  Ахтой.  И  Ораз  принялся  обращать
египтянина в истинную веру.
     - Отрекись от своего Имхотепа! - потребовал он решительно и  поставил
перед Ахтоем статуэтку Мелькарта. - Или будешь поклоняться Ваалу хананеев,
или полетишь к акулам.
     Ахтой, не слыша,  не  видя  ничего  перед  собой,  скорбно  покачивал
головой, и мысли его витали в мире атомов и мудрых истин.
     - Слышишь, египтянин?
     Египтянин болезненно скривился: что хотят от него эти люди?
     - Отрекись от своего Имхотепа!
     - Ты невежественный жрец, - сказал Ахтой, - твой мозг  далеко  отстал
от твоих мускулов.
     - Я тебя...
     - Если я отрекусь от Имхотепа, это значит, я  отрекусь  и  от  Ваала.
Непонятно? Сядь и слушай. Каждый народ поклоняется богам. Эти  боги  имеют
разные имена,  потому  что  народы  имеют  разные  языки.  Да  будет  тебе
известно, что  если  я  поклонясь  Имхотепу,  фенеху  -  Эшмуну,  греки  -
Аскалепию, то все мы чтим  одно  божество  -  бога  медицины.  Поклоняться
твоему Ваалу, значит, поклоняться и другу его, Эшмуну, то есть Имхотепу.
     - ?!
     - Не понял. Начнем сначала. Ты, конечно, захочешь, чтобы я чтил  твою
богиню Астарту. Я чту богиню Хатор, этого достаточно.
     - Ты меня не обведешь!
     - Хатор, Астарта, Танит, Иштар, Анат, Афродита - это же разные  имена
единого женского божества.
     - Но Ваал!
     - Твой Мелькарт тоже есть у других народов в таком виде, в  каком  им
открылся: Осирис, Ашшур, Мардук, Зевс.
     - Ты такой  же  безбожник,  как  и  твой  друг,  но  только  говоришь
по-другому.
     Ораз долго еще наставлял жреца истины. Но мысль  о  том,  что  каждый
народ вправе считать свою религию истинной, с тех пор не давала ему покоя.
     Плавание продолжалось. Трудности множились, и им не было видно конца.
Неизвестность, предстоящие беды все более пугали измученных  мореходов.  И
не в одной голове затлела мыслишка: "А не повернуть ли назад?.."
     - Человеческие жертвы нужны, - в сотый раз объяснял Ораз адмиралу,  и
тот в конце концов согласился. Ибо неизвестно, что еще преподнесет  океан,
а Повелителя Кормчих нужно всегда иметь союзником.
     - Знаете, - сказал Болтун, садясь на скамью гребцов, - араб-то  завел
нас в преисподнюю. Мы уже в Царстве Мертвых. Я смотрел в морду одной акуле
и понял, что вокруг нас не рыбы, а рефаимы.
     Болтуна избили, потому что никому не хотелось лишний  раз  слышать  о
Царстве Мертвых.
     Заход солнца  сопровождался  сказочной  игрой  красок.  Расплавленное
золото колыхалось на волнах зыби, переливаясь  всеми  оттенками  багрянца,
пурпура и освещенного светильником  рубина.  Огненная  дорожка  убегала  к
тонущему светилу, прерываясь лазурными блюдцами, там, где рыбы потревожили
поверхность моря. Одинокий фаэтон, выкрашенный  солнцем  в  яркий  розовый
цвет, пролетел высоко над мачтами, сильно и часто махая  крыльями,  словно
копируя голубиный полет.
     - Ночевать он будет на земле, - сказал араб, смотря из-под ладони ему
вслед.
     В  сумерках  матросы  видели   высоко   в   небе   знакомые   фигурки
длиннохвостых фрегатов.
     - Самое большее через пять дней будет земля, верно? - спросил Астарт,
и Агенор кивнул. Оба прекрасно знали, что  полет  фрегатов  в  сумерках  -
лучший указатель направления к суше.
     Несмотря на штиль, крупные  волны  вздымали  и  опускали  в  глубокие
провалы хрупкие суденышки. Ночь была  спокойной.  Гребцы  мерно  работали,
разом вбирая в себя воздух и с шумом выдыхая.
     Скрипели весла, плескались  волны,  потрескивали  факелы  на  носу  и
корме. Анад на посту впередсмотрящего отчаянно боролся со  сном,  стараясь
не выпустить из поля зрения кормовой огонь триремы.
     На свет приплыли рыбы и множество змей. Сон моментально пропал.  Анад
с любопытством разглядывал извивающиеся ленты с плоскими, на манер  весла,
хвостами.  Змеи  старались  не  выходить  из  освещенного  пятна,   глотая
беспечных  рыбешек.  Одной  толстошеей  полосатой  змее  попалась  слишком
крупная, но злодейка смело кинулась и укусила ее за  брюшко.  Остроголовая
охотница вдруг раскрыла необъятную пасть и принялась заглатывать добычу  с
головы. В пятно света попала светящаяся прозрачная медуза.  Змеи  отплыли,
медуза отстала и попала под весло.
     Анад опустил толстую снасть с голым крючком, и шустрая змейка  тотчас
обвилась вокруг, наполовину высунувшись из воды. У нее была красивая яркая
кожа, усеянная поперечными черными и белыми кольцами...
     Через сутки опять вступил в  свои  права  муссон.  Мореходы  задраили
кожами весельные отверстия и предались долгожданному отдыху.
     Арабский кормчий, вытянув руки,  определил  количество  "пальцев"  от
горизонта до  известной  ему  звезды,  едва  угадываемой  на  посветлевшем
небосводе.
     - Почти на месте, приплыли, - сообщил он адмиралу.
     Утро стремительно катило с востока, наполняя светом воздух и море.
     Альбатрос посмотрел на воду.
     - Но зелень моря говорит о глубине, а не о прибрежных мелях.
     - Зелень говорит не только о глубине, -  возразил  араб,  -  но  и  о
жизни. Там, где нет ни рыб, ни ее живой пищи, - вода  синяя,  это  пустыня
морская. Там, где есть жизнь, - вода зеленая. Под нами как раз море жизни.
Так что по зелени трудно судить о береге. Вот когда вода станет белой, тут
не ошибешься - берег рядом.
     - Земля! - крикнул впередсмотрящий триремы.
     Вскоре темная полоска на горизонте приблизилась настолько, что  стали
различимы кроны кокосовых пальм.
     - Страна зинджей, - прошептал араб.
     - Скажи мне, кормчий, - адмирал стоял рядом с арабом и всматривался в
берег, - может ли эта земля родить пшеницу?
     Старик сабей удивленно обернулся:  странно,  что  в  такой  волнующий
момент адмирал хананеев заговорил о пшенице.
     -  Это  мой  последний  вопрос,  -  объяснил  хананей,  -  во   время
продолжительных плаваний  мы  всегда  осенью  пристаем  к  берегу  и  сеем
пшеницу. Хананей не может без хлеба.
     - Если сейчас выращивать пшеницу или ячмень,  соберешь  одну  солому,
потому что слишком много воды с неба.  Через  два  месяца  начнется  сухой
сезон, тогда и сей. Эта земля родит  любое  зерно  и  любой  плод,  данный
богами.
     На палубах выстраивались матросы в  белых,  праздничных  одеждах.  Из
трюма  триремы  торжественно   вышел   Ораз   в   лиловой   мантии.   Араб
забеспокоился.
     - Ты, старик, клялся своими богами и моими... - начал он.
     - Я сдержу клятву.
     В скалистые, усеянные рифами берега бились огромные  валы  океанского
прибоя. Обильная пена металась меду волн, лепясь к камню и  разбрызгиваясь
хлопьями по обширной косе яркого кораллового песка.
     Ораз взмахнул рукой. Слаженный хор грянул древний гимн Мелькарту.
     - Прощай, сабей, ты помог нам. Пусть небо будет тебе домом, - адмирал
склонил перед ним седую голову.
     Когда он поднял глаза на Ораза, пленник был уже  принесен  в  жертву,
исчез в кипящих волнах. Альбатрос сорвал с подставки  компас  и  бросил  в
воду.
     Он выполнил клятву.
     Гимн славил Ваала и  просил  взамен  дорогой  жертвы  покровительство
небожителей, дабы счастье не покинуло сынов моря в их трудном деле.



                            40. СТРАНА ЗИНДЖЕЙ

     Неистово ревели африканские пингвины, рокотал прибой. Низкое, тяжелое
небо грозило обрушить на землю потоки  теплого  ливня.  Лодка  разведчиков
Агенора пробиралась вдоль грозных скал, купаясь в брызгах прибоя.
     - Можно подумать, что Шартар-Дубина прячется в скалах, - сказал Анад,
поражаясь тому, что в Ливии пингвины кричат ослиными голосами.
     В лодке сидело человек десять добровольцев.  Астарт  правил  кормовым
веслом.
     - Навались! - крикнул он и направил лодку в узкий проход, открывшийся
в скалах.
     Среди скал появились купы раскидистых  деревьев  -  мохнатые  стволы,
густой  подлесок  из  кустарников  и  низкорослых  деревцев  с   огромными
перистыми листьями.
     Мореходы пересекли спокойную бухту (океанский вечный  прибой  остался
за грядой скал) и вышли на берег. Рутуб и два матроса  остались  в  лодке,
остальные полезли по крутому откосу.
     С высоты утеса финикиянам открылась лесистая долина. Необозримое море
зелени прерывалось зеркалами озер. Несколько травяных  конусов  приютилось
на опушке пальмовой рощицы совсем неподалеку.
     - Должно быть, хижины, - сказал Астарт.
     - Слава богам, наконец-то люди! - воскликнул растроганный Фага.  -  Я
было решил, что в стране зинджей нет ни одной живой души.
     Разведчикам предстояло подыскать удобное место для  двух-трехдневного
отдыха всех экипажей.
     Астарт поднял на конце копья яркий клочок ткани  -  сигнал  флотилии,
стоявшей под защитой каменистого  островка,  о  том,  что  видит  деревню.
Несмотря на довольно большое расстояние, до них донеслись  крики  радости:
деревня - это свежие овощи, фрукты, пальмовое вино, питьевая вода, мясо.
     Запомнив направление, Астарт и  его  спутники  углубились  в  царство
зелени и сразу же наткнулись на широкую тропу.
     Раскаты грома потрясли небо, хлынул яростный ливень.  Лес  наполнился
густым неумолчным гулом. Хананеи упрямо шли вперед по  щиколотку  в  воде,
используя щиты вместо зонтов.
     Вскоре тропа исчезла - перед мореходами  разлилось  обширное  болото,
оказавшееся деревенской площадью.  Несколько  хижин  смутно  выделялось  в
сером плотном потоке струй. Мореходы бросились к ближайшей, но Фага  вдруг
вскрикнул и, наклонившись, стало что-то искать в мутной воде. Он  медленно
разогнулся, подняв со дна за руку неподвижное тело.
     - Женщина, - прошептал он и боязливо оглянулся.
     Труп был сильно порчен червями и  сыростью,  но  все  же  можно  было
разглядеть груди и сильно вытянутые мочки ушей с раковинками вместо серег.
     Астарт заглянул в черный проем, одновременно служивший дверью и окном
в туземной хижине: и здесь были трупы.
     Разведчики обыскали  все  селение,  но  не  нашли  ни  одного  живого
человека. В последней, наполовину сгоревшей  хижине  наткнулись  на  свору
объевшихся  мертвечиной  вислоухих  красношерстных  собак.  Не   в   силах
подняться, собаки скалили клыки и глухо рычали.
     Эред выудил в воде надломленную рогатку с длинным черенком и обрывком
волосяной веревки.
     - Да, - подтвердил Астарт его догадку, - арабы. Египтяне надевают  на
рабов колодки, сабеи - вот такие рогатки на  шеи,  а  руки  привязывают  к
черенку.
     Ливень кончился внезапно, и солнце заискрилось в  каплях,  гирляндами
повисших на листьях и рваных краях травяных крыш.
     Разведчики увидели остатки заброшенного размытого огорода и развалины
каких-то сооружений.
     - Похожи на медеплавильные печи, - заметил кто-то.
     Вода медленно убывала, обнажая трупы, разбросанные сосуды из глины  и
заиленные долбленые колоды, неизвестно для чего предназначенные.
     - Чего тут еще ждать, - голос Анада вывел тирянина из задумчивости.
     - Да, конечно, - Астарт окинул последним взглядом невеселую  картину,
и  солнечный,  ослепительный   блеск   показался   неуместным,   -   нужно
возвращаться.
     После нескольких дней плавания вдоль обезлюдевшего побережья  хананеи
высадились в устье небольшой  реки.  Над  манграми  взвилась  узкая  лента
белого дыма.
     - Люди! - заорал Анад. - Сигнальный дым!
     Разведчики брели по грудь в жидком  иле,  спеша,  моля  богов,  чтобы
путеводный дымок не исчез. Вокруг -  островки  из  переплетений  воздушных
корней, деревья будто поднялись на ходулях, спасаясь от грязи.  Пучеглазые
рыбешки шлепались в тонкий слой воды над илом при приближении людей.
     Наконец выбрались на твердую  почву  и,  оставляя  в  траве  грязевые
дорожки, устремились вперед, навстречу неизвестности.
     Зловещие звуки африканских тамтамов прогнали всю радость.  Разведчики
остановились, тревожно прислушиваясь. "А вдруг они примут нас за  сабеев?"
- пришло на ум многим из них. Грозная музыка джунглей надвигалась со  всех
сторон. Мекал увидел прямо перед  собой  сидящего  на  дереве  чернокожего
воина со страшно расписанным лицом.
     - А-а! - закричал юноша.
     Негр метнул  копье.  Кто-то  из  разведчиков  упал.  Со  всех  сторон
появились дикие маски, расписанные белыми,  красными  и  синими  полосами.
Хананеи,  сбившись  в  кучу,  отступали  к  манграм,  прикрываясь  щитами.
Неожиданно Анад провалился в яму, не успев даже крикнуть. На дне  ямы  был
вбит острый короткий кол, обмазанный чем-то липким и дурно пахнущим.  Анад
начал поспешно рыть ступеньки в стене, чтобы вылезти. Он панически  боялся
рассерженных ливийцев  и  благодарил  богов,  что  не  напоролся  на  кол.
Выбравшись из ямы, он тут же провалился в другую, еще более глубокую  и  с
кольями на дне, покрытыми водой. При падении он сильно повредил ногу.  "Не
выбраться!" - пронзила ужасная мысль. Анад похолодел: ведь никто не видел,
куда он исчез.
     Боевой клич вырвался из  сотен  глоток.  Хлюпающие,  чавкающие  звуки
удалялись. Разведчики скрылись в мангровых зарослях.  Над  ямой  склонился
чернокожий воин в боевой  раскраске.  Негр  и  финикиец  долгое  мгновение
разглядывали друг друга.  "Ударит  копьем",  -  подумал  Анад,  покрываясь
холодным потом. Но ливиец подал  руку.  Анад  растерялся.  Когда  финикиец
выбрался из ямы, его обступило множество раскрашенных воинов.
     - Я не сабей, - сказал финикиец.
     Один из воинов, высокий и мускулистый, с ожерельем из  змеиных  голов
на груди, что-то громко произнес и показал пальцем на пленника.
     "Убьют!" Анад решил дорого отдать жизнь. Он вырвался из кольца, встал
в боевую стойку, прикрыв левый бок щитом, выставив вперед меч.
     Тот же воин указал копьем в сторону мангров и  долго  что-то  говорил
Анаду. Тот в конце концов понял, что путь для бегства открыт, и  припустил
во весь дух. Вдогонку ему не кричали и не  свистели,  как  бы  обязательно
поступили цивилизованные хананеи.
     Узнав  о  приключении  Анада,  Астарт  глубокомысленно  заметил,  что
поступок ливийцев говорит о их разумности и доброте.



                                41. МЕДУЗА

     Несколько дней  и  ночей  плыли  вдоль  скалистых  рифов,  не  рискуя
приблизиться к берегу. Но издерганные, полуголодные люди требовали отдыха,
и адмирал в конце концов согласился устроить лагерь на небольшом островке,
поросшем буйным леском.
     Корабли пристали к берегу, утопив носы с патэками в густой прибрежной
зелени, опутанной  лианами  и  расцвеченной  охапками  и  гроздьями  ярких
цветов. Настороженные, готовые  ко  всему,  ступили  на  остров  мореходы,
обыскали его. И мирной, желанной музыкой зазвучали топоры, загудело  пламя
в кострах.
     Темнота стремительно окутывала море и берег, усиливая страх  финикиян
перед неизвестностью. Адмирал распорядился  от  каждого  экипажа  выделить
часовых и расставить их по береговой линии острова, чтобы  беда  не  могла
нагрянуть нежданно.
     Астарт, Эред, Агенор и мореходы сидели у костра, стреляющего  в  небо
искрами, с недоверием смотрели на котел, в котором варилось  мясо  морской
черепахи. Фага нашел  ее  на  отмели  полуразложившейся,  но  уверял,  что
доведет до съедобного состояния. Правда, на кораблях еще оставалось  зерно
и вяленая рыба. Но рыба за многодневное  плавание  осточертела,  да  и  от
сырости в ней завелись черви. Зерно предназначалось для сева, и  Альбатрос
пообещал оторвать голову тому, кто посягнет не неприкосновенный  запас.  К
их костру подошел злой, взвинченный  Медуза,  которому  выпала  доля  быть
старшим среди дозорных.
     - Кого вы послали в дозор? - едва сдерживаясь, проговорил он. - Кого?
     - Анада, - сказал Агенор. - У него острый глаз и охотничий слух.
     - Клянусь небом, вы послали жалкого, глупого мальчишку,  чтобы  самим
не идти!
     Он уставился на Астарта.
     - Я пойду, - произнес Эред, почуяв неладное, и начал собираться.
     - Медуза меня ловит на  крючок,  -  насмешливо  заговорил  Астарт.  -
Покажи-ка нам, Медуза, свои сандалии.
     - Может,  тебе  что  другое  показать?  -  взорвался  Медуза,  сжимая
устрашающих размеров кулаки. - Кто ты такой, тирянин? Не много ли на  себя
берешь?
     - Не перестанешь орать... -  Астарт  встал  перед  налившимся  кровью
Медузой, широко расставив ноги, -  я  тебя  заткну  -  век  не  откупорят.
Думаешь, не знаю, что ты попросил Ораза  написать  мое  имя  на  подметках
твоих сандалий? Я знаю этот египетский обычай - ты хочешь попрать мой  дух
и наслать на меня беды.
     Медуза начал топать, отпечатывая на влажном  песке  рисунок  подошвы,
приговаривая:
     - На! Еще на! И еще...
     И пошел, оглядываясь с победным пламенем в глазах.
     - Я пойду вместо Анада, - сказал Эред, останавливая за руку  Астарта,
и повторил твердо и хмуро: - Я пойду!
     - Они подумают - я струсил! - воскликнул Астарт в сердцах.
     - Пойдет Эред, - подал голос Агенор.
     - Принесу пожевать, когда будет готово! - крикнул вслед Эреду румяный
и озабоченный Фага. - Если Медузой к тому времени не закусишь...
     Мореходы рассмеялись, не подозревая, как близок Фага к истине.
     Эред догнал Медузу уже в зарослях -  сквозь  стену  листвы  с  трудом
пробивались отсветы костров - и схватил его за руку.
     - Ты!.. Ты!.. - рассвирепел тот. - На кормчего! Да видят боги.
     Эред сдавил руку Медузы, приговаривая сквозь зубы:
     - Я всегда молчал. Я всегда был покорен и  покладист.  Но  сегодня...
сегодня ты сожрешь свои сандалии вместе с ремешками и грязью на подметках.
И поклянешься Ваалом, что никогда... никогда не причинишь зла Астарту.
     Медуза рычал, повизгивал, бранился, затем вспомнил о ноже и  выхватил
его свободной рукой. Но Эред с такой силой тряхнул  его  за  шиворот,  что
кормчий потерял всякую способность сопротивляться.
     - Ладно, - прохрипел он, - пусти, я согласен... Больно! Да отпусти ты
мою руку. Клянусь Ваалом, я все сделаю!..
     - И сандалии съешь?
     - Да! И сандалии!..
     Эред оттолкнул его.
     - Ешь.
     Медуза лежал в траве без движения.
     - Ты поплатишься, Эред, - прошептал он не шевелясь. - Видят боги...
     Эред наклонился, нашел его ноги, рывком содрал сандалии,  порвав  при
этом ремешки. Медуза охнул и  проворно  пополз  на  четвереньках  на  свет
костров.
     Эред засмеялся и забросил сандалии в море.
     Отыскав Анада, он отправил его в лагерь  и  принялся  осваиваться  на
своем сторожевом  посту  -  огромном  поваленном  дереве,  крона  которого
терялась  где-то  в  темноте.  Он  расхаживал  по  стволу,  поражаясь  его
размерам, нашел дупло: ткнул в темень мечом - оттуда вырвалась  с  жуткими
воплями стайка каких-то зверюшек и рассыпалась по ветвям.  Дупло  походило
на пещеру. Эред прикинул: здесь может спрятаться от дождя добрая  половина
экипажа биремы.
     Устроившись на трухлявом своде дупла, он весь  обратился  в  слух.  С
трудом пробивались сквозь зеленую стену леса голоса мореходов  у  лагерных
костров. Более отчетливым был  звук  точильного  камня  о  меч:  кто-то  с
остервенением выправлял зазубрины на лезвии, получив, видимо,  нагоняй  за
плохое состояние оружия от  кормчего  или  от  самого  Альбатроса.  Громко
квакали лягушки. Кто-то постанывал и вздыхал в листве над  головой  Эреда.
Кто-то плескался в темной  заводи.  Откуда-то  из  глубины  леса  прилетел
протяжный угрюмый вой. Ночная птица? Слаженно пели неугомонные цикады.  Во
влажном остывающем воздухе носились крупные светляки, словно  запутавшиеся
в листве звезды. Пахло морем, гниющей древесиной, свежей травой,  цветами.
Малейшее  дуновение  бриза  меняло  запахи,  приносило  с  острова  новые,
перемешивало их, насыщая ими липкую, тяжелую темень.  Звуками  и  запахами
ливийской ночи можно было любоваться, как красками  моря  на  закате,  как
песнями Саркатра...
     И вдруг сквозь восторг ливийской ночи пробилось острое чувство тоски.
Эред вспомнил Финикию - и не закованные в камень пристани  Тира,  не  сень
храмов и не базарную толпу,  а  почему-то  убранные  поля  ячменя,  холмы,
аккуратно разлинованные террасами полей, крестьянскую  хижину  на  вершине
холма, с увитыми виноградными лозами стенами и крышей. А рядом с хижиной -
старую, звенящую на ветру перистыми листьями,  финиковую  пальму,  в  тени
которой такая же старая, усыпанная плодами, яблоня. Вдали - зубчатая гряда
гор, разорвавшая синюю ткань неба... Эта волшебная картина, увиденная им в
далеком детстве в окрестностях Тира, грезилась ему  и  в  саманном  жилище
скифа, и в Бубастисской тюрьме, и в море... Эред тяжко вздохнул, глаза его
повлажнели. Вдруг словно молния пронзила его мозг: а как же  Агарь?  Он  о
ней и не вспомнил?! И почувствовал себя прескверно. Попытался  представить
ее лицо и не смог...
     Затрещали ветви, послышались грубые голоса - из лесу вырвалась дюжина
факельных огней, осветив погруженный в воду ствол дерева, лесной мусор  на
поверхности лагуны, носившихся с тревожным писком пичуг.
     - Дохлая большая рыбина! -  услышал  Эред  усталый  и  злобный  голос
Медузы. - Мы знаем, ты здесь, и от нас тебе не скрыться. Хоть сдохни, хоть
вползи морским червем в ил, хоть набей свое брюхо камнями и уйди на  самое
дно океана...
     Эред понял, что пришли его последние мгновения: Медуза не остановится
ни перед чем. И страх захлестнул его. Но тут же его бросило в жар: Астарт!
Они могут убить спящего Астарта! Они обязательно  убьют  спящего  Астарта,
после того как расправятся с ним, с Эредом!
     Он спрыгнул с трухлявого свода  дупла-пещеры  и  неожиданно  появился
перед опешившим замолкшим тотчас Медузой.
     - Не успев дать клятву, ты ее  нарушил,  -  с  ненавистью  проговорил
Эред, - ты поклялся Ваалом. И будь я проклят, если Ваал тебя не покарает!
     Медуза, опомнившись, выхватил из чьих-то рук копье, но Эред  опередил
его. Страшной мощи удар  обрушился  на  Медузу,  мореходы  услышали  хруст
шейных позвонков. Тело медленно сползло с древесного ствола и плюхнулось в
заколыхавшиеся небесные звезды и лесной мусор...



                         42. КУРС НА ПРЕИСПОДНЮЮ

     Дождливый сезон подходил к концу. Ливни все  реже  полоскали  палубы,
все чаще сияло жаркое солнце. Муссон  превратился  в  потерянно  рыскающий
слабеющий ветер. Адмирал торопил гребцов. Ему не нравились  берега  страны
зинджей. Здесь нельзя  спокойно  вырастить  урожай:  чернокожие  озлоблены
сабейскими работорговцами, и он стремился дальше на юг. К тому же  адмирал
боялся встречи с флотом сабеев. Судя по опустошенным селениям, у сабеев  в
этих водах было много кораблей и солдат.
     Однажды в предрассветном тумане корабли хананеев едва не  столкнулись
с флотом работорговцев.  Потребовалось  все  искусство  старого  кормчего,
чтобы незаметно провести огромную трирему между коралловой глыбой  рифа  и
сабейским парусником, стоявшим на якоре.  Укрывшись  за  скалистым  мысом,
Альбатрос вызвал Астарта и Агенора.
     - Мне нужен арабский кормчий, - сказал он.
     - И ты принесешь его в жертву? - спросил Агенор, глядя себе под ноги.
     - Это мое дело, - нахмурился старик.
     - Тогда пусть Ораз и Скорпион совершают подвиги! - произнес Астарт.
     - Не дерзи! - прикрикнул Альбатрос. - Не  уважаешь  мое  звание,  так
уважай седины.
     Астарт промолчал.
     - Хорошо, обещаю отдать его вам, когда  он  мне  будет  не  нужен,  -
согласился после долгой паузы старец.
     Агенор и Астарт сели в двухместную лодку.
     - Адон, ты бы остался, - Астарту неудобно было говорить эти слова, он
боялся обидеть друга, -  да  и  лодка  на  троих  не  рассчитана.  Кому-то
придется лезть в воду, а вдруг акулы и косатки?
     - Не хитри, - улыбнулся кормчий,  -  сам  же  прекрасно  знаешь,  что
вдвоем нам проще это сделать.
     У самой воды туман  был  настолько  плотен,  что  сабейский  парусник
обнаружили, когда нос лодки ударился о кормовое весло.
     Астарт  бесшумно  взобрался  на  площадку  кормчего.  Полупалуба   не
доходила и до первой мачты. Судно было до отказа  заполнено  невольниками,
прикованными целыми связками к скобам в бортах.  Мужчины,  женщины,  дети.
Многие спали.  Некоторые  молча  смотрели  на  Астарта.  Молодая  женщина,
поразительно  похожая  на  Меду,  одну  из  чернокожих  наложниц  фараона,
загремела цепью, пытаясь переменить неудобную позу. В густом молоке тумана
уже были видны верхушки мачт, обитые позеленевшей от  сырости  медью.  Над
судном пронеслась молчаливая тень какой-то птицы.
     Астарт свесился к воде и шепотом сказал Агенору, чтобы тот подплыл  к
якорному канату на носу. Потом, балансируя  по  кромке  борта,  он  достиг
середины судна и по доске  над  головами  невольников  пробрался  к  каюте
кормчего. На старой, облезлой овчине спали двое. "А вдруг кормчего  нет?!"
Астарт бросил взгляд на носовую часть судна: на пальмовых  циновках  спало
еще несколько сабеев. Остальные, видимо, были на берегу.
     На стене каюты висели кинжалы  и  два  тюрбана,  прошитые  серебряной
проволокой  (чтобы  не  рассыпалась  хитроумная  их  архитектура).  Астарт
приготовил меч.  Затем  тронул  рукой  заскорузлую  ступню  одного,  затем
другого. Так обычно будят кормчих на сабейских парусниках.
     Тот, который сразу проснулся и сделал  попытку  встать,  был  тут  же
оглушен. Второй сабей и не думал просыпаться, но Астарт на  всякий  случай
связал и его, заткнув ему рот.
     Невольники все  как  один  следили  за  Астартом.  Он,  сгибаясь  под
тяжестью ноши, пробрался на нос, спустил в лодку не  подававшее  признаков
жизни тело. В  глазах  пленников  засветилась  надежда.  Забренчали  цепи.
Астарт приложил ладонь к своим губам. Невольники поняли и затихли. И когда
один из малышей, проснувшись, чуть  было  не  заревел,  чернокожий  парень
прижал его к себе и успокоил, шепча что-то в самое ухо.
     Астарт разыскал Меду,  как  он  ее  назвал,  и  осмотрел  цепь.  Нет,
невозможно  их  освободить,  нужно  расковывать  кузнечным   молотом.   Он
прикоснулся ладонью к ее щеке и ласково  погладил.  Она  поняла.  И  вдруг
протянула закованную кисть и показала глазами на меч - Астарт содрогнулся.
Он без колебаний  оставил  ей  меч,  принес  из  каюты  кинжалы  и  раздал
ливийцам.
     Что он мог  еще  сделать  для  зинджей?  В  этот  момент  один  сабей
проснулся и, привлеченный стуком лодки  о  судно,  свесил  голову.  Агенор
ударил его веслом.
     Спускаясь  по  канату,  Астарт  увидел,  как  Меда,   стиснув   зубы,
завороженным взглядом смотрела на закованное  запястье,  неумело  держа  в
другой руке финикийский меч...
     Альбатрос отругал обоих за то, что оставили меч на судне: явная улика
против хананеев! Астарт и сам понимал это.
     - Ты бы видел их глаза, адон Альбатрос, - сказал он.
     - Ты меня поражаешь, Астарт. Твои руки не  отмоет  и  святая  вода  -
столько на них крови, но ты умудрился сохранить такое слезливое  сердце...
Но знай же, негодяй, ты мне люб. Я думаю  поставить  тебя  кормчим  вместо
Шаркара-Дубины.
     - Я не хочу покидать судно адона Агенора.
     - Я тебе завидую, кормчий, - адмирал дружески положил руку  на  плечо
Агенора, - таких друзей пожелал бы иметь  сам  Мелькарт,  когда  плавал  в
Иберию кормчим.
     На этот раз сабей оказался на редкость  словоохотливым.  Он  сообщил,
что здесь стоят сразу два флота под командованием двух адмиралов  Адена  и
что хананеи находятся у южной оконечности  побережья,  названного  сабеями
Страной зинджей. Севернее простиралась Земля неарабов. Там тоже  несколько
флотов. Сабеи со дня на день ожидали приказал адмиралов выйти в океан.
     Одно, пожалуй, самое важное известие заставило Альбатроса задуматься.
Сабей сообщил: южнее того места, где  они  находятся,  начинается  сильное
течение, которое, по словам бывалых кормчих Сокотры, не что иное, как река
преисподней. Поэтому сабеи никогда не рисковали  спуститься  южнее  Страны
зинджей. Впрочем, это не помешало окрестить неоткрытые земли южнее  Страны
зинджей Землей побережий - Барр ассавахил.
     - Преисподняя, - бормотал адмирал, расхаживая по палубе.
     Наконец, решившись, приказал поднимать паруса. Сабей затрясся,  когда
догадался о намерении хананеев.
     Астарт смотрел на близкий берег, стройные пальмы, мокрые скалы. Какие
тайны скрывает эта земля невольников, Страна  зинджей?  И  познают  ли  их
когда-нибудь хананеи?
     С корабля, где  раньше  был  кормчим  Медуза,  донесся  ослиный  смех
Шаркара-Дубины. Он не подозревал, что флотилия взяла курс на преисподнюю.



                            43. СЕЗОН ЛИХОРАДКИ

     Беда подкатила нежданно. Рутуб вдруг  закапризничал:  начал  ко  всем
придираться, обругал друзей и вывалил за борт котел с  ухой,  показавшейся
ему невкусной. Потом налетел с кулаками на повара. Фага отчаянно защищался
крышкой котла.
     Астарт поймал Рутуба за руку.
     - Да ты болен! -  воскликнул  он,  заметив,  что  у  Рутуба  странные
водянистые глаза. - Неужели лихорадка?
     Сабей,  которого  Агенор  взял  на  свое  судно,  подтвердил  догадку
Астарта.  По  его  словам,  начался  обратный  мавсим,  а  значит,   целых
шестьдесят  дней  в  этих  местах  будут  свирепствовать  демоны  трясучей
болезни.
     Сильная слабость и сонливость свалили Рутуба на закате солнца,  но  в
полночь он отыскал спящего на палубе Ахтоя, перешедшего на корабль Агенора
с согласия адмирала, и попросил слабительного. Утром Рутуб уже не  пытался
встать. Он никак не мог согреться, хотя на  него  накидали  гору  одеял  и
шерстяных плащей.
     Вскоре  слабительное  потребовалось  еще  сотне  с  лишним  хананеев.
Лихорадка поразила всех кормчих, их помощников, а  также  поваров,  Ораза,
сабейского морехода и Ахтоя.
     Неожиданно Астарт остался единственным, кто мог руководить флотилией.
Альбатрос не приходил в сознание.  Агенор  таял  на  глазах  и  покрывался
мертвенной  желтизной.  Только  Агенор  да  Ахтой,  единственные  из  всех
больных, держали себя в руках.  Остальные  капризничали,  требовали  воды,
вина, хорошей пищи. Просочился слух о преисподней: Ораз выболтал в  бреду.
Заговорили о каре богов. Мореходы начали требовать возвращения  в  Красное
море. На последней биреме вспыхнул бунт. Больной кормчий по прозвищу  Плут
пытался образумить свой экипаж. Его выбросили за борт.
     Астарт действовал решительно. Пока бирема разворачивалась на обратный
курс, он и взял мятежников на абордаж.
     В это время на флагманском судне, на самой триреме, старшина  гребцов
Сагути взял на себя командование и объявил матросам о возвращении.  Экипаж
Агенора не смог бы справиться с многочисленной командой триремы. Но тут  в
события властно вмешался Ораз. Неожиданно для  всех,  сотрясаемый  сильным
ознобом, еле держась на ногах, он выбрался из трюма и одним  взмахом  меча
зарубил старшину гребцов и объявил, что  Мелькарт  покарает  каждого,  кто
задумает повернуть судно на север. Бунт был подавлен.
     Стремительное течение несло флотилию  мимо  рифов,  островков.  Почти
встречный ветер не мог уменьшить скорости. Когда показался большой  остров
с пышной растительностью, ни один корабль финикиян не смог  задержаться  у
берега: течение неудержимо влекло на  юг.  По  сути  дела  суда  оказались
неуправляемы. Грести некому, парус бесполезен - Астарт пришел  в  ужас  от
своей беспомощности. Ахтой слабым голосом подозвал Астарта.
     - Знаешь, я понял, почему все кормчие  поддались  демонам  болезни...
Болеют те, кто слаб телом и кто не садился за весла, -  продолжал  мудрец,
превозмогая головную  боль,  -  морякам-то  должно  быть  давно  известно,
встречались не раз с лихорадкой.
     - Да, это так, - подтвердил Астарт, - те, которые  ведут  неподвижную
жизнь на корабле, погибают  в  первую  очередь:  жрецы,  лекари,  купцы  и
пленники, если их не выпускают из трюмов.
     - Заставь всех, больных и здоровых, сесть за весла.
     - Думаешь, больному поможет весло?
     - Я первый сяду, вот только помоги мне выбраться из трюма.
     Астарт, не долго раздумывая, принял решение, на которое не  отважился
бы даже Альбатрос, будь он на его месте. Экипаж триремы разместил на  всех
биремах, а само флагманское судно сжег. Впервые за много  дней  заскрипели
уключины. Флотилия, взбодрившись,  словно  живое  существо,  двинулась  на
поиски исчезнувшего берега.
     Альбатрос  и  Ораз  находились  теперь  на  корабле  Агенора.  Первым
оправился от болезни жрец  Ораз.  Астарт  объяснил  это  огромным  запасом
нахальства, перед которым пасуют и люди и демоны человеческих  недугов.  К
удивлению всех, неожиданно  поднялся  на  ноги  Агенор.  Помаленьку  начал
возиться  у  жаровни  Фага.  От  его  знаменитого  брюха   остались   одни
воспоминания да кушак, который Фага хранил как реликвию.
     Но ежедневно приходилось хоронить в волнах умерших, и Ораз дни и ночи
напролет бубнил заупокойные молитвы.
     Адмирал поправлялся медленно: сказывался возраст.  Судорога  навсегда
свела мускулы его лица. Жуткое впечатление производила  застывшая  гримаса
на некогда благородном и волевом  лице.  Альбатрос  прежде  всего  отругал
тирянина за сожженную трирему. Однако одобрил все прочие действия Астарта,
одобрил, сказав, что, если  если  бы  в  разгар  лихорадки  высадились  на
безлунный берег, трупов на кораблях оказалось бы гораздо больше.  Особенно
ему понравилось то, что у Астарта и мысли не было повернуть назад.
     - Теперь нам проще приплыть в Египет через  столпы  Мелькарта,  а  не
Красным морем. Нам ни за что не одолеть сильного течения этих вод.
     На горизонте медленно вырастал темный низкий берег. Океанская вода из
зеленой  превратилась  в  буро-мутную.  Муть  не  смешивалась  с  морскими
волнами,  образуя  резкий  контраст.  Встречалось  много  речного  мусора:
хворост, листья, кости каракатиц, почерневшие от времени  и  пребывания  в
воде коряги и целые древесные стволы.
     - Это хорошо, - адмирал глядел  на  берег,  поддерживаемый  под  руки
матросами, - река лучшая гавань.  Не  достанет  ни  океанский  прибой,  ни
мертвая зыбь, ни одиночная волна вроде той, что  накрыла  нас  в  открытом
океане. На берегу реки проще отыскать землю для посевов. И на реках всегда
больше людей. Без местных жителей нам придется туго: не знаем  ни  здешних
обычаев, ни плодов, ни зверей.
     Вскоре умер арабский кормчий. Его убила не столько  болезнь,  сколько
тоска по соплеменникам.
     Мрачные мангровые болота по берегам не внушали радости.
     Нужно отыскать русло реки и подняться  вверх  по  течению,  -  сказал
адмирал, и его слова поняли все как  приказ.  -  Уже  нет  времени  искать
лучшие земли: не успеем вырастить посев до дождей.
     Среди  плотных  зарослей  из  деревцев  на  уродливых   конях-ходулях
попадались изредка песчаные пляжи, поросшие травой, низкорослыми  пальмами
и ползучими растениями. Все  мореходы  облепили  борта  и  вглядывались  в
проплывавшие мимо берега.
     - Вижу устье! - крикнул кто-то.
     - Река! - закричало сразу несколько человек.
     Открылось сразу  несколько  рукавов  устья.  Астарт  резко  развернул
бирему, направив всю флотилию в ближайшую протоку.
     Течение реки было довольно сильное, но так как корабли изменили  курс
почти на девяносто градусов, муссон мог теперь наполнить паруса, и  гребцы
убрали весла.
     Вскоре  людей  облепили  тучи  коричневых  москитов,  и  на  кораблях
разложили дымные костры.
     С заходом солнца вновь давала  знать  о  себе  лихорадка.  Альбатроса
увели в каюту кормчего.  Агенор  еще  был  очень  слаб,  поэтому  флотилию
продолжал вести Астарт.
     У самой воды порхали зимородки,  изредка  мелькали  в  мутных  волнах
бревнообразные тела крокодилов. Несколько цапель поднялись  в  воздух  при
приближении каравана и, отлетев немного, вновь принялись  ловить  рыбу  на
мелководье. При звуке человеческих голосов  с  резкими  криками  поднялись
стайки глянцевитых ибисов.
     Ночью  плыли  при  свете  корабельных  огней.  Рутуб,  впервые  после
болезни, сменил Астарта у рулевого весла. Перед  утром  мангры  кончились.
Потянулись  равнины,  закутанные  в  туманы.  В  полдень  увидели  десяток
плетеных хижин на  высоких  сваях.  Чернокожие  жители  при  виде  парусов
попадали прямо со свай в свои  остроносые  пироги  и  помчались  навстречу
хананеям.
     -  Здесь  не  стоит  причаливать,   -   сказал   Альбатрос,   впервые
самостоятельно добравшись до площадки кормчего,  -  берег  низок,  паводки
будут беспокоить.
     - И трава высотой с деревья, - добавил Астарт, - охотиться трудно,  а
кто захочет напасть, - легко подберется к лагерю.
     Почти день еще  плыли  вдоль  низких  сырых  берегов,  миновав  устья
нескольких прозрачных речушек.
     Наконец, увидев на берегу большое стадо коров,  свернули  в  один  из
светлых притоков. Пастухи, стройные молодые парни  с  копьями  и  длинными
бичами, с  любопытством  смотрели,  как  пришельцы  вытаскивали  на  берег
корабли и раскладывали костры.
     Адмирал со свитой приблизился к африканцам. По  спокойствию  пастухов
было ясно, что они не слышали о  работорговле,  сабеях,  жертвоприношениях
Ваалу и прочих порождениях высокой культуры.
     Пастухи быстро поняли, что от них  требуется,  и  послали  одного  из
негров в деревню, хижины которой возвышались конусами на  опушке  близкого
леса.  Вскоре  хананеев  окружили  жители  деревни.  Чернокожие   охотники
притащили свежую тушу бегемота, женщины - кувшины  молока,  густого  пива,
корзины неведомых плодов.
     Хананеи обезумели от обилия пищи.
     Мореходы обратили внимание, что зинджи  не  выглядят  страдающими  от
лихорадки. Это был красивый народ с  приятным  коричневым  цветом  кожи  и
длинными курчавыми локонами, очень темными, у некоторых с проседью.  Черты
лица  -  типично  африканские:  толстые,  но   аккуратные   губы,   слегка
приплюснутый  нос,  красиво  выступающие  скулы,   большие,   похожие   на
финикийские, глаза. Мужчины носили кожаные передники, браслеты  на  руках,
причем в небольшом числе. В мочках ушей  -  куски  полированного  красного
дерева, яркие перья попугаев, медные, грубо отлитые серьги из камня, меди,
железного дерева. Опытные  в  торговле  хананеи  сразу  отметили,  что  ни
золота, ни серебра зинджи не имеют, это несказанно огорчило многих из них.
     Со стороны леса неожиданно появился многочисленный  отряд  чернокожих
воинов в  леопардовых  шкурах.  Они  были  вооружены  копьями  и  большими
прямоугольными щитами, выглядели вблизи  довольно  внушительно  -  как  на
подбор высокорослые, мускулистые. У многих руки от  плеч  до  кистей  были
покрыты  ужасными  рубцами  -  татуировкой  с  выворачиванием  надрезанных
тканей.
     - А это, видимо, истинные хозяева реки, - сказал адмирал и не ошибся.
     "Леопарды"  бесцеремонно  растолкали  жителей  деревни  и  гортанными
голосами стали что-то требовать от финикиян. Пастухи с пустыми корзинами и
кувшинами отошли в сторону.
     Альбатрос понимал, что измученнные и полубольные мореходы  не  смогут
одолеть  "леопардов",  и  решил  удовлетворит  их  притязания.  "Леопарды"
требовали, как выяснилось, в качестве дани, контрибуции,  налога,  пошлины
(и кто их знает, как они называли  это  на  самом  деле)  мечи,  паруса  и
жаровни финикиян. Увидев бронзовое изваяние рогатого  Мелькарта,  один  из
"леопардов" указал и на  него.  Ораз  показал  ему  кулак.  Понятный  всем
народам жест так оскорбил "леопарда", что он  тут  же  забыл  о  бронзовом
идоле и схватился за копье. Адмирал поспешил предотвратить схватку,  отдав
из все,  что  требовали,  кроме  парусов.  Тяжело  нагруженные  "леопарды"
удалились с видом победителей.
     - Мы найдем способ забрать все назад, - уверенно  обещал  адмирал,  и
никто не сомневался в его  словах.  Еще  не  было  случая,  чтобы  хананей
остался в убытке.
     Вскоре  на  берегу  светлой  речушки  выросла  бревенчатая   крепость
финикиян, окруженная частоколом  и  глубокой  канавой,  наполнить  которую
предоставили ливням.




                       ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. СЕРДЦЕ ЛИВИИ


                             44. ПРАЗДНИК СЕВА

     Ораз взобрался на плоскую крышу крепости и пропел  длиннющую  балладу
благостному богу Рахуму, небесному пахарю и  сеятелю.  Каждый  раз,  когда
жрец фальшивил, Саркатр  в  толпе  мореходов  болезненно  морщился.  Жреца
хананеев боги заметно обделили музыкальным слухом. Но обряд продолжался. С
последними стихами баллады на поляну перед  воротами  вышел  Эред.  К  его
натуральной бороде прицепили искусственную из пакли, выкрашенную  в  синий
цвет. Гигант изображал бога Алейона, владыку дождей и гроз. Навстречу  ему
вперевалку выбрался из толпы тщедушный Анад со страшной  маской  вепря  на
лице: он играл роль бога засухи и смерти, свирепого Мота.
     Все  пастушеское  племя   собралось   у   крепости   финикиян.   Явно
несправедливый подбор противников глубоко возмутил неискушенных в действах
ливийцев.  Они  громкими  возгласами  поддерживали  бога   зла,   и   Ораз
глубокомысленно заключил, что они греховны от рождения.
     Но тощий Мот ловко расправился с могучим Алейоном: от  слабого  удара
синебородый  гигант  вдруг  картинно  зашатался  и  рухнул,  как  подмытый
паводком глинобитный  забор.  Негры  разразились  торжествующими  криками.
Впрочем, чернокожим красавицам совсем не хотелось, чтобы такой могучий муж
вдруг умер. Женщины изъявили  желание  подкрепить  силы  павшего  кувшином
крепкого пива и очень обиделись, когда мореходы не пустили их на поляну.
     По  сигналу  жреца  грянул  хор   плакальщиков.   Мореходы   завывали
старательно, на все голоса, имитируя женский плач. Так обычно  оплакивался
павший бог в мистериях в финикийских общинах.
     Жгучие слезы и пущенные по ветру  клочья  бород  воскресили  Алейона.
Звонко загремел бронзовый щит, имитируя удары грома. Благостный  бог  взял
под  мышку  бога  зла  и  начал  "откручивать"  ему  голову.   Неслыханная
жестокость синебородого ужаснула пастухов.
     Наконец Мот упал в траву бездыханный, и мореходы дружно  спели  гимн,
прославляющий всех благостных богов, богов здоровья, богатства и  сытости,
взвалили на плечи сохи, кожаные мехи  с  зерном  и  двинулись  на  заранее
размеченные участки.
     Ораз впрягся в соху, адмирал взялся за ручку, и  они  провели  первую
борозду на расчищенной от кустарников и пней поляне.
     Финикияне начали пахоту. Ораз, путаясь  в  мантии,  ходил  по  полям,
бормотал заклинания и сжигал куски магического корня.
     Астарт работал в паре с Мекалом. Неподалеку от них шумно пыхтел Фага,
волоча за собой и соху и Саркатра.
     - Лучше всякого быка, - восхищался музыкант.
     - Абибал попробовал запрячь ливийского бычка! - крикнул  Агенор,  он,
нажимая на рукоять сохи, шагал вслед за  Эредом.  -  Так  неизвестно,  кто
больше пострадал - бык или Абибал!
     Мореходы засмеялись.
     - Ахтой обоих поставил на ноги. - Эред  остановился  и  вытер  пот  с
лица. - Болтун до сих пор рассказывает, как Ахтой  перенес  ему  глаза  на
живот, а затем обратно.
     - Ахтою сейчас не до быков, - Астарт кивнул в сторону реки, где  жрец
истины  и  несколько   колдунов-ливийцев,   забравшись   в   уютную   тень
развесистого дерева, пытались понять друг друга. - Вот увидите, он  выудит
у зинджей все, что ему нужно, а они его навряд ли поймут. Что зинджи  -  я
его в последнее время не понимаю.
     Вспахав всю расчищенную землю, мореходы тут же засеяли ее.  Альбатрос
сумел договориться с престарелым вождем племени, и  пастухи  выгнали  свой
скот на поля: хананеи переняли этот  чисто  египетский  способ  сохранения
зерна от выветривания.
     Астарт залюбовался стройной негритянкой, которая гнала своих быков по
жирным ломтям чернозема. Оставив быков на попечение карапуза лет шести, на
котором была только нитка белых бус, девушка подошла к отдыхающим на траве
финикиянам.
     - Вот это зинджина! - Анад расплылся в восторженной, от уха  до  уха,
улыбке. Девушка с интересом  разглядывала  бородатых  мужчин,  не  стыдясь
своей наготы:  на  ней  был  кожаный  тонкий  пояс  с  медными  цепочками,
ниспадающий до середины бедер, грудь едва прикрывала полоска грубой ткани,
выделанной из коры какого-то дерева, свободно держащаяся  на  ожерелье  из
мелких светлых раковин.
     - Мбита! - вдруг певуче произнесла она и несколько  раз  прикоснулась
ладонью к своей груди.
     Потом указала на Астарта.
     Рутуб засмеялся:
     - Почему она не спрашивает мое имя?
     - А может, я понравлюсь?  -  Фага  вскочил  на  ноги,  втянул  живот,
выпятил грудь и прошелся, подражая величественной походке Ораза.
     Все захохотали. Анад, наиболее смешливый, без сил катался  по  траве,
пока  не  залетел  в  колючки.  Теперь  уже  смеялась  Мбита.  Потом   она
приблизилась к тирянину, не обращая ни на кого внимания.
     - Мбита, - повторила девушка, указав на  себя,  и  быстро  произнесла
несколько слов.
     - Глупышка, - мягко сказал Астарт, - беги отсюда.
     И он осторожно толкнул ее в плечо.
     - Она подумает, что тебя звать "Глупышка", - сказал Рутуб  и  шлепнул
Астарта по груди. - Астарт его имя, Астарт.
     - Обиделась, - заметил Фага и огорчился, не зная чему.
     Мбита вдруг ожгла Астарта хворостиной,  украсив  его  грудь  багровой
полосой. Анад опять покатился по траве, хохоча во все горло. Астарт  вновь
подтолкнул девушку. Она вспыхнула, намереваясь  сказать  наверняка  что-то
обидное и гневное. Но резко повернулась, зазвенев цепочками, и пошла через
поле к своим быкам.
     - Хороша зинджина! - сказал Саркатр и запел:

                     Быть бы мне перстнем с печатью
                                        на пальце твоем:
                     Ты бы меня берегла,
                     Как безделушку,
                     Из тех, что жизнь услаждают.

     Перед заходом солнца, когда  все  работы  на  пашне  были  закончены,
финикияне устроили пиршество  под  открытым  небом,  пригласив  все  племя
пастухов. "Леопарды" явились незваными и заняли почетные места на помосте,
предназначенные для Ораза, Альбатроса и престарелого вождя пастухов.
     Повара мореходов наготовили горы яств. Сидящим на  траве  и  циновках
без устали подавались финикийские, арабские и египетские блюда  вперемежку
с местными фруктами, а также сосуды с молодым пальмовым вином  и  просяным
пастушеским пивом.
     - Ешьте, зинджи, пейте! - приглашали мореходы.
     Во время пира,  по  обычаю,  хананеи  показывали,  на  что  способны.
Матросы сбивали стрелами пламя светильников,  метали  копья,  жонглировали
мечами  и  кинжалами.  Адмирал   короткой   молитвой   открыл   состязание
корабельных умельцев. Мореходы устремились  в  лес  с  топорами  в  руках.
Вскоре они вернулись, волоча за собой срубленные деревца -  заготовки  для
весел. От экипажа Агенора выступил Абибал. Не его лице  багровым  пламенем
полыхали  синяки  от  неудачного  эксперимента  с  быком.  Абибал,  всегда
незаметный, молчаливый матрос,  совершенно  преображался  в  любом  труде:
сидел ли на веслах, бил ли акул, драил ли  палубу.  Вот  и  сейчас,  ловко
орудуя топором, осыпаемый щепой и  стружками,  он  был  совершенно  другим
человекам - веселым и решительным.
     Агенор поймал на лету стружку.
     - Твердая порода, хорошее будет весло.
     Умельцы спешили, подбадриваемые криками болельщиков. Азарт захватил и
негров, они кричали едва ли не громче финикиян.
     Наконец матрос из экипажа Ассирийца сообщил, что его изделие  готово.
Альбатрос собственноручно измерил весло: оно оказалось на вершок короче. И
позор пал на  голову  морехода:  со  всех  сторон  засвистели,  захрюкали,
завизжали.
     Следующее  весло  адмирал  отверг,  так  как  мастер  нарушил   строй
древесных волокон, а это означало, что  оно  быстро  обломится.  Весло  же
Абибала Альбатрос долго рассматривал, измерял, ковырял ножом  и,  наконец,
ни слова не говоря, отложил в сторону. Зато  к  следующим  двум  он  сразу
придрался: у одного оказалась слишком узкая лопатка, у другого  -  слишком
толстый валек.
     - Вот какие весла надо делать! - объявил старик, подняв двумя  руками
над головой весло Абибала.
     Абибал получил приз - несколько локтей дорогой  льняной  материи  для
праздничной одежды.
     Мбита в  упор  смотрела  на  Астарта.  Она  стояла  в  толпе  местной
молодежи, восторженно глазевшей на празднество.
     Ораз поразил ливийцев и  финикиян  тем,  что  притащил  на  спине  из
деревни ревущего испуганного быка.
     Потом началась борьба. Уже стемнело. Запели цикады. Мореходы  развели
огромные костры. Мускулистые, умащенные тела борцов  мелькали  в  отсветах
костров, вводя в искушение всех - и хозяев, и гостей - помериться  силами.
Желающих было так много, что Эред начал  складывать  побежденных  в  общую
кучу. По законам состязания поверженный не имел права  подняться  на  ноги
без разрешения победителя. Успех Эреда объяснялся просто: никто  из  людей
Альбатроса не был борцом-профессионалом.
     - Адон Агенор! -  торжественно  произнес  адмирал.  -  Твои  мореходы
превзошли всех и в делах и в забавах, ты умеешь подбирать людей в  экипаж,
а это лучшее качество кормчего, после умения водить корабли.
     Адмирал вынул из уха серьгу и вручил Агенору  -  высшую  почесть  для
кормчего, ибо это означало, что есть преемник Саргаду Альбатросу, адмиралу
Красного моря.
     Приятель Скорпион, по прозвищу Нос, не мог пройти мимо Мбиты, застрял
среди чернокожих.
     - Неужели ты позволишь быть этому  чудовищу  рядом  с  красавицей?  -
Саркатр пил вино, сидя на циновки рядом с Астартом.
     - Да, она хорошая девушка, и это может ее погубить. -  Астарт  поймал
взгляд Мбиты и жестом руки пригласил ее подойти.
     Та показала ему язык. Оба хананея расхохотались.
     - За нее  я  спокоен,  Нос  ничего  не  добьется,  -  Саркатр  поднял
половинку кокоса с вином, давая знать Мбите, что пьет за нее.
     Неожиданно на площадку борцов вышел один  из  "леопардов".  Холодный,
надменный взгляд, едва пробивающиеся искры азарта в больших  продолговатых
по-кошачьи зрачках. Негр был на голову выше Эреда,  но  более  жидковат  и
более подвижен. Не дав ему опомниться, Эред взял его под мышку, как  утром
Анада-Мота, и осторожно положил  в  кучу  побежденных  борцов.  Взбешенный
"леопард" бросился к помосту,  где  восседали  его  соплеменники,  схватил
копье. Стоявший рядом Ассириец подставил ему  ногу,  и  тот  растянулся  в
позорнейшей позе. "Леопарда" тут же стиснули крепкие руки и  с  почестями,
не дав ему шелохнуться, усадили на помост. Праздник продолжался.
     Финикияне вынесли из крепости музыкальные инструменты. Саркатр  запел
одну из  стремительных,  как  муссон,  матросских  песен  Финикии.  Вскоре
десятки голосов самозабвенно пели песни далекой родины.
     Легкое прикосновение к руке - Астарт увидел сидящую рядом Мбиту.  Она
миролюбиво улыбалась.
     Ливийцы принесли из деревни свои рокочущие барабаны. До поздней  ночи
напевы далекого Средиземноморья будили воды  великой  реки,  смешавшись  с
зажигательными ритмами африканцев.
     - Астарт, ты заметил, что песни и пляски зинджей -  единое  целое?  -
Саркатр не сел, а упал на циновку, голос его заметно охрип. -  У  хананеев
тоже есть песни, неотделимые от танцев. Это очень старые песни...  Пройдет
время, и зинджи отделят мелодию от движения...
     Из тьмы появился маленький ливиец  с  ниткой  белых  бус,  опоясавшей
живот, и потащил девушку за руку.
     - Детям спать пора, - засмеялся Саркатр.
     Астарт протянул ей руку. Она, видимо, не знала,  что  это  значит,  и
вопросительно посмотрела на него. Он взял ее руку и некрепко пожал,  потом
подтолкнул ее к малышу, который уже забавно сердился,  надув  щеки.  Мбита
осталась довольна вечером. Прежде  чем  покинуть  освещенную  поляну,  она
оглянулась. Но Астарт с задумчивым видом слушал Саркатра, не  глядя  в  ее
сторону. Девушка обиделась.
     Искры  прогорающих  костров  уносились  к  звездам.  Хананеи  сонными
голосами пели свои песни, путаясь в сложном африканском ритме. Им  вторили
неизменные шакалы.



                               45. ОЗАРЕНИЕ

     - Астарт, эти пастухи - все до одного безбожники! - Жрец  истины  был
взволнован.
     - Ну, конечно, Имхотепу они не поклоняются.
     - Я много дней провел с колдунами и могу уверенно  сказать:  богов  у
них нет!
     - А я видел, как Мбита поливала землю вокруг баобаба парным молоком и
шептала что-то, похожее на молитву. Может, баобаб у них бог?
     - Нет! - Мемфисец потащил друга в тень и усадил, не обращая  внимания
на его протесты. - Эти зинджи считают, что все вокруг  -  деревья,  звери,
камни, река, воздух, огонь - все живое. И обращаются к ним, как  к  хорошо
знакомым приятелям с просьбами и  пожеланиями.  Они  понятия  не  имеют  о
потустороннем мире, а душа для них - что-то похожее на кусок мяса, который
погибает вместе с телом. Безбожники! Целый народ - безбожники!
     Астарта заинтересовали слова египтянина.
     - Так вот почему зинджи смеялись, когда Ораз пытался  обратить  их  в
веру Ханаана! Для них дико поклоняться бронзовой статуе, сделанной  руками
человека.
     - Так и есть! Они хохочут, когда "леопарды" ползают на животах  перед
своими деревянными идолами.
     - Пастухов можно понять. Поклоняться творению своих  рук!  Это  и  на
самом деле глупо. Представь: Фага сварил уху и  так  расчувствовался,  что
начал молиться на нее.
     - Не богохульствуй.
     - Ты сам богохульствуешь.
     - Я?!
     - Ты всю жизнь богохульствовал, но считал, что веровал. Твой  Имхотеп
- первый богоотступник. Все жрецы - богохульники и лицемеры...
     - Что ты плетешь?
     - Не перебивай! Сегодня я мудрец, пророк и рефаим тоже - держу судьбу
и душу в своих когтях. Неужели так трудно  постичь:  кто  крепко  верит  в
богов, тот не изучает звезд и не ищет лечебные травы. Неужели мало  пройти
полсвета, чтобы уяснить эту  истину?  Безбожников  больше,  чем  верующих:
человек, обращаясь к лекарю, признается в бессилии молитв  и  богов,  ведь
только боги могут  насылать  болезни  и  исцелять,  не  правда  ли?  Жрец,
отнимающий от молитв время на размышления, враждует с богами. Ремесленник,
вырезающий из дерева статуэтку бога - бога, которого он выгодно продаст, -
вдвойне богохульник и безбожник. Куда  ни  посмотри  -  везде  безбожники.
Только никто не понимает этого  или  делает  вид,  что  не  понимает,  так
безопаснее.  Все  сознательно  или  несознательно  считают  себя   глубоко
верующими.
     Ахтой долго молчал. Сомнения, не оставляющие его со времени  перехода
через экватор, вновь  проснулись.  Страшные  для  любого  верующего  слова
Астарта на этот раз не устрашили  жреца.  Ахтой  размышлял:  "Ремесленник,
вырезающий статуэтку бога, не олицетворение всего человечества? Может,  мы
так же лепим веками богов из своих помыслов и чувств?"
     - Я знаю куда заведут тебя твои мысли. Я был там же, - сказал Астарт.
Ты начнешь сомневаться, существуют ли вообще боги. Я понял, друг, что  они
существуют. Но они так отвратительны и жалки!..
     После такого заключения Ахтой вообще растерялся.  Непостижима  логика
Астарта. Как связать воедино борьбу с богами и веру в их существование?
     - Ты дал толчок, Астарт, теперь не путайся, я сам доберусь  до  сути.
Возможно, здесь и скрыта истина истин.
     Не только Ахтой  увлекся  богоисканием.  Старый  адмирал  тоже  вдруг
заинтересовался  ливийскими   богами.   В   результате   столь   странного
адмиральского интереса  мореходы  начали  вырезать  из  дерева  в  большом
количестве груболицых идолов и продавать их "леопардам".
     Вскоре амбары финикиян были  доверху  забиты  слоновой  и  носорожьей
костью, пушниной, ценной древесиной,  сушеными  фруктами,  вяленым  мясом,
рыбой. Все финикийское добро, взятое "леопардами", было возвращено.  Гений
Альбатроса развернулся во всю мощь, когда стало известно  о  существовании
большого народа к югу от Великой Реки, знакомого с  золотом.  Его  интриги
привели к тому, что "леопарды" развязали  войну  с  соседями,  с  которыми
раньше предпочитали  жить  в  мире  из-за  их  многочисленности  и  умения
воевать. Впрочем, "леопарды"  всегда  вели  две-три  войны.  Столкнув  две
гигантские империи  чернокожих,  адмирал  втихомолку  пожинал  плоды.  Его
нисколько не смущало  небывалое  кровопролитие,  по  сравнению  с  которым
ассирийские войны - возня мышей. Адмиральский мех с  золотом  прибавлял  в
весе. В деревнях "леопардов" не утихали вопли вдов. Все их данники, в  том
числе и пастушеское племя,  с  тревогой  ожидали,  чем  обернутся  военные
трудности "леопардов".
     Финикияне готовились к жатве и к празднику урожая, мало обеспокоенные
близким гудением военных тамтамов.  Отремонтированные  и  свежевыкрашенные
корабли давно манили в море.
     Ахтой бродил по деревням пастушьего  племени,  измученный  небывалыми
размышлениями. Когда-то он считал,  что  удел  мудреца  -  отшельничество.
Затем, поняв необходимость  наблюдения,  он  сделался  вечным  странником.
Сейчас же  пассивное  созерцание  его  не  удовлетворяло.  Душа  требовала
действий. Он находился на грани двух противоположностей и глубоко страдал,
раздираемый ими. "Если нет богов, то кто создал столь  разумный  мир,  где
каждое творение - верх совершенства и целесообразности? Если боги есть, то
почему ни один человек не видел их, почему богоотступничество наказуемо не
богами, а людьми? Почему самые светлые умы  рано  или  поздно  приходят  к
сомнению, а небо упорно не желает раскрыть свои  тайны,  словно  не  желая
торжества веры?"
     Ахтой рвался в путь. Он торопил Альбатроса с отплытием. Адмирал же не
спешил, прикидывая в уме, сколько золотых колец  в  среднем  ему  приносит
день.
     - Всему свое время, адон лекарь. Ты мне лучше скажи, что случилось  с
Астартом?
     - Что-нибудь серьезное? - насторожился египтянин.
     - Со всеми любезен. Даже со Скорпионом! Не  задумал  ли  он  жестокую
хитрость?
     - Это он умеет, - пробормотал Ахтой. - И с Оразом любезен?
     - Как со мной и с тобой.
     - Странно. Он ненавидит жрецов и однажды чуть не зарубил меня, потому
что я жрец.
     - Может, влюбился? За ним бегает какая-то девчонка.
     - Боги помутили твой разум, адон. Он никогда не забудет то, что имел.
В его сердце не может быть другой женщины, кроме Ларит. Я его хорошо знаю.
Он не забывает несчастную жрицу, а по ночам шепчет ее имя, как молитву.
     - Другой с такими чувствами смешал бы небо с землей, а он...
     - А он смешал, но сам запутался в этой мешанине.
     - Ты поговори с ним, адон Ахтой, по-приятельски.  Не  вздумал  бы  он
мстить за покушение в Пунте. У меня и так не хватает людей.



                           46. ОХОТА НА СЛОНОВ

     У арабов есть обычай в особо торжественных  случаях  подавать  гостям
наряду с другими блюдами целиком зажаренного верблюда. Фага решил потрясти
мореходов и зинджей чем-нибудь подобным. Но в Ливии верблюды не водятся, и
повар потребовал предоставить ему слона. Фагу поддержали  повара  флотилии
(на быка или бегемота они не  соглашались),  и  Альбатрос  решил  устроить
охоту на слонов.
     Финикияне с копьями, луками, бесполезными на охоте щитами двинулись в
саванну, огласив окрестности воплями и  гоготом.  Болтун  был  на  вершине
блаженства. Он сделался здесь заядлым  охотником  и  удивлял  всех  своими
знаниями. Например, он сообщил пару секретных способов, при помощи которых
у живого слона можно отпилить бивни.
     - А изжарить его живьем можно? - подтрунивал Анад.
     - Братцы! Полосатые лошадки! - запрыгал Фага,  увидев  в  пастушечьем
стаде несколько зебр. - Да кто их так вымазал!
     Финикияне только в этих местах впервые увидели зебр.  Даже  Ахтой  не
знал о их существовании, хотя был  осведомлен  о  многих  диковинках  мира
благодаря  своей  начитанности,  любознательности  и  умению   выжать   из
собеседника все  его  знания.  В  египетском  письме  не  было  иероглифа,
означавшего  зебру.  Солнечные   лошади   появились   для   представителей
средиземноморской цивилизации истинным чудом Ливии.  Впоследствии  мудрецы
Саиса сочтут за  бессовестную  фантазию  рассказы  Ахтоя  о  существовании
полосатых, как арабский парус, лошадей.
     - Если посадить пастухов на этих лошадок, никакие  "леопарды"  им  не
будут страшны, - сказал Астарт.
     Анад загорелся желанием прокатиться  на  зебре.  Вручив  Мекалу  свое
копье, он смело вошел в стадо коров. Пастухи предостерегающе закричали, но
Анад лишь отмахнулся. Зебры,  пасущиеся  среди  упитанных  коров,  подняли
головы, прядая ушами. Маленькие птички носились над  стадом,  садились  на
крупы и загривки животных. Одна из зебр протяжно фыркнула, обнажив  мощные
зубы. Анад заколебался, но, чувствуя на себе взгляды  мореходов,  заставил
себя подойти ближе. Полуручные зебры нехотя отошли к термитникам,  похожим
на обломки скал среди травы, и принялись чесаться полосатыми боками  о  их
твердые стены. Прячась за термитниками,  Анад  подкрался  и  запрыгнул  на
спину ближней зебры. Животное с хрипом упало, начало  кататься  по  траве,
едва не раздавив перепуганного Анада,  который  пытался  отползти.  Однако
полосатый мститель решил, видимо, доконать  человека:  зебра  вставала  на
дыбы,  прыгала,  как  пес  на  задних  ногах,  норовя  передними  копытами
размозжить ему голову.
     И если бы не бичи пастухов, пришлось бы хананеям справлять  очередной
заупокойный культ.
     Позже Анад понял безрассудность своего  поступка,  когда  узнал,  что
зебр подмешивают в стада для защиты от гиен. Пастухи не раз  видели,  даже
львы удирали, изуродованные и ослепленные ударами копыт.
     Ахтой смотрел на Анада.
     - Счастливчик, - сказал он, - кости целы, правда, таких кровоподтеков
я в жизни не видал. Если судьбе угодно, будешь на празднике прыгать вместе
с зинджами.
     Анад, морщась от боли, поплелся в крепость.
     На слонов набрели внезапно. Увидев  на  земле  большие  кучи  навоза,
Болтун сунул в серую массу палец и уверенно произнес:
     - Еще вчера они были здесь.
     И в тот же миг  почти  над  головами  финикиян  раздался  громыхающий
горловой звук: в рощице из акаций и мимоз стоял огромный слон и недовольно
разглядывал армию охотников. У Болтуна глаза полезли на лоб.
     Туча копий впилась в хобот, плечи, бока животного. Астарт метнул свое
копье и увидел, как оно прошило насквозь большое плоское ухо  и  расщепило
тонкий ствол  деревца.  Резкий,  трубный  звук  -  и  окровавленная  глыба
обратилась в бегство, проложив через рощицу широкую просеку.
     Полдня  охотники  преследовали  умирающего  от  потери  крови  слона.
Наконец гигант, весь утыканный копьями, как дикобраз колючками, набрел еще
на одно стадо коров  и  свалился,  перепугав  животных.  Галдящие  хананеи
окружили его. При виде мучителей  слон  нашел  в  себе  силы  подняться  и
устремился в атаку. Толстый бивень легко проткнул подвернувшегося матроса.
Обезумевшее стадо разбегалось, оставляя  после  себя  помятых  пастухов  и
мореходов.
     Слон мотал головой, стараясь сбросить с  бивня  обмякшее  тело.  Ораз
хрипло кричал, сзывая всех,  у  кого  остались  копья.  Но  тут  финикияне
увидели коричневую гибкую фигурку пастуха, подбирающегося к  слону  сзади.
Ливиец бесстрашно бросился прямо под ноги гиганта. Слон  завертелся  юлой,
пытаясь стряхнуть человека. Пастух висел, уцепившись за  хвост  и  кромсал
большим ножом слоновую ногу.  Слон  тяжело  осел,  задрал  вверх  хобот  и
тоскливо  затрубил,  совсем  по-человечески  прощаясь  с  жизнью.  Ливиец,
перерезавший ему сухожилие, стремглав бросился прочь.
     - Надо было сразу взять с собой зинджей, - сказал Астарт.
     Он стоял в  толпе  таких  же  безоружных,  не  знающих,  что  делать,
матросов. Непривычное дело для морских волков - бить слонов.
     Животное  все  еще  не  умирало.  У  Ораза  в  руке   появился   меч.
Остановившись  на  расстоянии  вытянутой  руки  от  кончиков  бивней,   он
торопливо выбирал уязвимое место для последнего удара.
     Глаза зверя и человека  встретились.  У  жреца  холодок  пробежал  по
спине, столько было в этом взгляде первобытной ярости  и  страдания.  Слон
поднялся на трех ногах, и  Ораз  едва  избежал  удара  клыков.  Желтоватые
истертые бивни глубоко ушли в землю, взяв в клещи упавшего человека.  Ораз
ящерицей скользнул под головой  гиганта.  Со  зловещим  треском  обломился
бивень. Ораз увидел проступавшее под  сырой  шершавой  кожей  сухожилие  и
ударил мечом, тут же отпрыгнув. И вовремя: слон с глубоким стоном свалился
на бок, чтобы никогда не встать. Набежавшие хананеи добили гиганта мечами.
     Словно  из-под  земли  появились  "леопарды".  Они  некоторое   время
наблюдали, как финикияне собирали оружие, убитых и покалеченных  матросов,
при  этом  их  густо-черные  с  фиолетовым  оттенком  физиономии  выразили
глубокое удовлетворение. Затем, растолкав охотников, они отрезали у  слона
хобот, язык и переднюю ногу и удалились, сгибаясь под тяжестью добычи.
     Повара, чуть не рыдая, призывали громы и молнии на головы наглецов.
     - Значит, все было зря, -  сокрушался  Фага,  -  и  смерти,  и  раны:
божественного блюда нам не видать.
     Но последней жертвой охоты на слонов оказался Астарт.  Возвращаясь  к
лагерю, он неожиданно провалился в яму-ловушку  для  антилоп.  Острый  кол
распорол ему ногу от ступни до бедра.
     Ахтой пришел в ужас при виде раны. Мореходы, вытащившие  тирянина  из
ямы, сокрушенно покачивали головами, думая  каждый  про  себя:  "Еще  один
отгулял на этом свете".
     Кровь обильно текла из раны, Астарт быстро слабел. Впервые  за  много
дней почувствовал страх. "Как глупо попался! Достали все-таки...  но  кто?
Мелькарт? Астарта? Эшмун?"
     - Не трогайте меня, - сказал он. - Подыхать так подыхать.
     Астарт сел, свесив ноги в яму. "И могила готова". Но  Ахтой  заставил
мореходов положить раненого на два  копья,  как  на  носилки,  и  нести  в
крепость.
     От сильной  боли  Астарт  очнулся  и  увидел  перед  собой  бородатые
напряженные лица: мореходы  держали  его,  притиснув  к  земле,  не  давая
шелохнуться. Дряхлая сварливая колдунья трясла пепельно-грязной головой, с
выбритой посредине темени широкой дорожкой, и  выжимала  на  рану  сок  из
свежесрезанных пучков какого-то растения. На ее плоских,  высохших  грудях
металось из стороны в сторону  что-то  вроде  ожерелья  из  крупных  живых
скорпионов. Затем Ахтой зелеными от сока пальцами стягивал  края  раны,  а
колдунья брала муравьев  из  большого  муравейника,  и  челюсти  насекомых
намертво соединяли живую ткань, образуя прерывистый шов. Колдунья  тут  же
отрывала муравьиные тела. Вскоре от бедра до щиколотки протянулась толстая
нить шва с черными точками бусинками муравьиных головок.
     Когда операция была закончена, Ахтой с чувством поцеловал  старческую
ногу колдуньи, но та почему-то перепугалась и долго оттирала место поцелуя
живой летучей мышью. У летучей мыши были собачья  голова,  которая  совсем
по-собачьи рычала и морщила нос,  намереваясь  цапнуть  хозяйку.  Странный
обряд очищения прервался тем, что летучая мышь все-таки  укусила  колдунью
за ногу и, расправив большие кожистые крылья,  взмыла  вверх,  в  верхушке
раскидистого дерева, где на ветках болтались вниз головами тысячи таких же
созданий.
     Тирянина оставили в хижине колдуньи, где он и  провел  последние  дни
перед отплытием флотилии.



                            47. ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

     - Нос нашел  в  муравейнике  череп  и  притащил  твоей  красавице,  -
рассказывал Эред, помогая Астарту перебраться  через  ручей,  -  наговорил
ей...
     На фоне приречных буйных зарослей показались крыши деревни  пастухов,
а чуть дальше - частокол крепости.
     - А они?
     - Отобрала твой, э-э, просто... череп и никого не подпускает.  Ревет,
как обыкновенная женщина в Левкосе-Лимене. А Носу я сверну шею, хотя он  и
прячется от меня.
     - Не трогай его.
     - Не узнаю тебя.
     - Я решил здесь остаться.
     - Как? Как ты сказал?!
     Корабли покачивались в прозрачных водах, готовые вновь отправиться  в
плавание. Резные гривы патэков делали их похожими на рысаков,  нетерпеливо
перебирающих копытами. Мореходы бегали по сходням, переругивались,  шумели
- среди хананеев царило оживление, обычное перед уходом в море.
     Астарта  встретили  радостно.  Альбатрос  обнял  его  и  справился  о
самочувствии. Агенор объявил всему экипажу перерыв, и друзья  встретились,
наполнив по обычаю чаши вином.
     - Друзья! - сказал Астарт. - Я решил  остаться  здесь...  Я  в  своем
уме... Все мы - беглецы от страшных воспоминаний... Здесь  -  другой  мир.
Может, это то, что нужно всем нам...
     Все молчали, ошеломленные его словами.
     - Но пастухи далеки от полного счастья, - возразил наконец Агенор,  -
"леопарды" сидят на их шеях.
     -  Потому  что  пастухи  не  умеют  противостоять   злу.   Может,   я
заблуждаюсь, но мне так кажется. Одолеть "леопардов" можно.
     -  Все  совсем  не  так,  Астарт,  -  сказал  Ахтой,  -  конечно,  ты
заблуждаешься. Это все тот же мир.
     - Ты хочешь, чтобы кто-нибудь из нас тоже остался?  -  спросил  Фага,
пряча глаза.
     - Я знаю, не останетесь. Адон Агенор прав. Вы проклинаете тот мир, но
не можете без него. Я знаю, никто из вас не останется в Ливии. Даже  Эред,
даже Ахтой.
     - Астарт, я на пороге истины, только это разлучит  нас,  -  произнес,
страдая, египтянин, - я бы ни  на  мгновение  не  раздумывал,  остался  бы
здесь, но мне... Я еще должен увидеть мудрецов Карфагена и Греции, а  боги
позволят, и Индии.
     - Я помру тут без настоящей музыки,  -  Саркатр  был  смущен,  как  и
остальные, - я не могу питаться только ритмами зинджей.
     - Не оправдывайтесь, друзья, вы  ни  в  чем  не  виноваты.  Я  просто
объявил вам о своем решении.
     - Ты из-за этой девушки? - тихо спросил Мекал.
     - Нет.
     Как раз Мбита была препятствием для такого решения. Астарт был твердо
уверен, что боги, не в  силах  погубить  его,  обязательно  расправятся  с
девушкой, как расправились они с Ларит...
     - Я не хотел бы встречаться с ней, - сказал он.
     - Попробуй разберись, чего  он  хочет!  -  воскликнул  Ахтой.  -  Так
всегда: навертит, накрутит, что у  меня  вспухает  голова,  когда  пытаюсь
разобраться. А ведь ни один мудрец Египта и Финикии не смог вогнать меня в
головную боль.
     - Она больше своих коров любит тебя, - сказал Рутуб.
     - Она прелестна и не уступит ни одной красавице  Ханаана,  -  добавил
Саркатр.
     - Я приведу ее сюда! - Анад, заметно опьяневший, готов был  сорваться
с места.
     - Она огреет тебя кувшином, и западный  ветер  унесет  твое  красивое
тело в океан, - охладил его Саркатр.
     - Астарт, - Агенор положил ему руку на плечо, - ведь  придет  момент,
когда ты не сможешь жить с дикарями. Ты же понимаешь это.  А  вернуться  к
нам - немыслимое чудо: ты ведь смертный, притом в ссоре с небом, никто  не
придет к тебе на помощь. Тебя изгложет тоска по людям с желтой кожей.
     - Ты как всегда прав, адон,  такое  случится,  если  не  покончить  с
памятью, с прошлым.
     "Мечтатель, - грустно  подумал  Ахтой,  -  с  прошлым  не  покончишь,
прошлое - самый страшный и сладкий груз для  души,  родник,  питающий  все
человеческие радости и страдания".
     Стремительно приближалась ночь, и  финикияне  разожгли  пиршественные
костры. Зазвучали барабаны, арфы, флейты. Началось прощальное празднество,
чтобы с рассветом отправиться путь.
     В сумерках Астарт подошел к  знакомой  хижине.  На  колючей  изгороди
сушились глиняные кувшины и миски из  скорлупы  кокосовых  орехов.  Астарт
новыми глазами смотрел на жилище Мбиты, обнаружив в  туземной  архитектуре
стремление к гармонии и красоте: большая  конусообразная  травяная  крыша,
аккуратно, с любовью обрезанная по кругу, локтя  на  три  не  доходила  до
земли; в ее тени спрятались стены, вернее, одна абсолютно круглая стена из
тростника, слегка замазанная цветными глинами.  Овальный  вход  был  точно
выдержан в пропорции ко всему ансамблю.  Его  чернота  красиво  оттенялась
белыми полосами на откинутых гиппопотамовых шкурах,  которыми  прикрывался
вход во время непогоды и холодных дождей. Большой круг на земле, в  центре
которого стояла хижина, был выложен плоскими камнями, чтобы избежать грязи
во время ливней. На острие травяного конуса был укреплен пучок из жирафьих
хвостов, своеобразная визитная карточка для охотников этого дома, сумевших
поразить столь осторожное и дальнозоркое животное открытых пространств.
     "Не хотел бы встречаться с  ней?  Нет,  я  хочу  ее  видеть!  Я  хочу
глазами, поцелуями прекрасной  зинджины  уменьшить  вечную  боль,  которая
зовется  Ларит...  Ларит,  моя  милая,  несчастная  Ларит,  я  некогда  не
перестану любить твои огромные грустные глаза.  Дни,  проведенные  в  твои
объятиях, лучшие дни мои. Ты моя вечная боль и радость. Песни твои я слышу
в шепоте ливийских пальм, дыхание твое - в теплом вздохе нагретой за  день
земли, ты вся здесь, вокруг меня, всегда со  мной,  всегда  во  мне.  Твои
милые губы снятся мне по ночам, твои ласковые руки  обвивают  мою  шею,  и
голос твой я узнаю в голосах друзей, в смехе чернокожих женщин, в  напевах
западного ветра.  Твоя  нежная  улыбка  -  в  улыбках  Меред  и  Мбиты,  в
искрящихся под солнцем волнах, в блеске  лунного  камня...  Как  горько  и
сладко, что ты есть на свете, как страшно, что мы оба живы  и  никогда  не
будем вместе. Между нами мир, два мира..."
     Подслеповатая негритянка, мать девушки, давно уже  оставила  в  покое
большую деревянную ступу с зерном и приглядывалась к неподвижно  стоявшему
финикийцу. Узнав его, она громко закричала.  Из  хижины  стрелой  вылетела
Мбита с распущенными курчавыми локонами и, охнув,  опустилась  на  низкий,
обмазанный глиной чурбан с прибитым шестом, на котором прыгали привязанные
бородатые мартышки.
     Малыш, ее брат, с  ниткой-пояском  из  белых  бус  на  голом  животе,
взобрался Астарту на руки и, вынув из-за щеки кусочек сердцевины сахарного
тростника, принялся настойчиво угощать.
     Девушка резко вскочила, скрылась в черном провале входа  и  появилась
вновь, держа в руках гладкий череп  без  нижней  челюсти.  Мертвая  голова
полетела в кусты.  Взрослые  братья  Мбиты  вылезли  из  хижины,  и  в  их
неподвижных фигурах угадывалось  недружелюбие.  Один,  наверное,  старший,
окликнул девушку по имени. Она дерзко  рассмеялась,  схватила  Астарта  за
руки и потащила в хижину.


 

<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [3]