14. СПАРТАНСКАЯ ТАЙНОПИСЬ 

     - Я знаю, что  это  такое!  -  взволнованно  сказал  Алексид.  -  Это
скитала!
     - Что, что?
     - Письмо на палочке! Так спартанцы сообщают тайные известия.
     - Но как они это делают?
     - Накручивают прегамент или ткань, как вот эта, на палочку  виток  за
витком, словно повязку, а потом пишут то, что им надо,  вдоль  палочки,  и
если полоску снять, все буквы премешиваются, как тут.
     - И прочесть  их  можно,  только  если  опять  накрутить  полоску  на
палочку?
     - Правильно! На ту же палочку или на точно такую-же.
     - Но ведь мы не знаем, какая тут была палочка,  -  огорченно  сказала
Коринна и растерянно поглядела на зажатую в руке полоску ткани  с  буквами
ОАНАЕНОПКТЫНТЯЫПОЕЙБПТЕИНЛПУРВГЯЧЬЛДИДИ.
     Алексид тем временем осмотрел пещеру, слабо освещенную тусклым зимним
солнцем, проникавшим в нее через расселину.
     - Этот человек ночевал здесь. Натаскал целую  кучу  сухих  листьев  и
папоротника и устроил себе постель. А  тут,  смотри,  намусорил  -  бросил
яичную скорлупу и обглоданную кость.
     - Как он только посмел - в нашей  пещере...  Послушай,  Алексид,  как
по-твоему, это был спартанский лазутчик?
     - Не знаю. Но он чего-то боялся. А  то  с  какой  стати  он  стал  бы
ночевать здесь, когда до города рукой подать? Да и ближе можно найти приют
в каком-нибудь селении.
     - Если бы мы могли прочесть, что здесь ниписано!
     - Можно попробовать. Но только надо набраться терпения.
     - Ну, - она вскочила на ноги, - бежим собирать палки: прутья,  ветки,
сучья, пни...
     -  Не  говори  глупостей!  Мы  и  без   палок   обойдемся.   Попробуй
порассуждать сама. Ведь разгадка этой тайнописи  совсем  не  трудна,  хоть
тупоголовые спартанцы и воображают, будто придумали невесть что.
     - Наверно,  я  тоже  тупоголовый  спартанец,  -  смиренно  призналась
Коринна.
     - Ну уж нет! Подумай немножко.
     - Вот я думаю и думаю...
     Алексид взял первую попавшуюся  ветку  потолще  и  два  раза  обернул
вокруг нее полоску ткани.
     - Это я только для примера, - сказал он. -  Посмотрим,  сколько  букв
расположится вокруг палки. Семь. Значит,  будь  это  та  самая  палка,  за
первой буквой шла бы восьмая, а за ней пятнадцатая...
     - ОПМ... Не слишком-то многообещающее начало!
     - Это просто значит, что надо пропускать не семь букв, а  больше  или
меньше. Если, конечно, тут нет еще какой-нибудь уловки. При  таких  мелких
буквах промежуток не может быть равен ни двум, ни трем,  ни  даже  четырем
буквам...
     - Таких тоненьких прутьев просто не бывает?
     - Вот именно. Нет, он должет быть больше пяти, но меньше  двенадцати,
если только полоску не накручивали на древесный ствол.
     - Так, значит, - весело сказала Коринна, - нам надо только  посчитать
буквы по-разному, пока мы не найдем правильное сочетание?
     Алексид кивнул.
     - Мы знаем, что это, во всяком случае, не седьмые буквы.  Давай  так:
ты отсчитай шестые и меньше, а я попробую восьмые и больше.
     Они расправили полоску и принялись глухо бормотать, словно колдуя. Но
скоро Алексид испустил радостный возглас.
     - Замолчи! - возмутилась Коринна. - Ты меня сбил.
     - Ничего! Я уже нашел. Надо читать восьмые буквы.  Вот  смотри.  -  С
этими словаыми он взял сучок и написал буквы на песке в углу:

                                 ОАНАЕНОП
                                 КТЫНТЯМП
                                 ОЕЙБПТЕИ
                                 НЛПУРВГЯ
                                 ЧЬЛДИДИ

     - Опять Гиппий! - воскликнула Коринна.
     - Да, -  мрачно  ответил  Алексид,  читая  столбики  сверху  вниз.  -
"Окончательный план будет принят в доме Гиппия".
     - План чего?
     - Вот это мы и должны узнать.
     Алексид вспомнил все подозрения, которые мучили его почти год  назад.
Он не сомневался, что их находка как-то связана с незнакомцем, которого он
заметил на скачках с факелами  и  чью  статую  видел  затем  в  мастерской
Кефала.
     - Это какой-то заговор, уверенно сказал  он.  -  Гиппий,  несомненно,
сообщник Магнета. Говорят, Магнет последнее время  жил  в  Спарте,  а  это
спартанская тайнопись. Видишь, как тут все подбирается одно  к  одному?  В
пещере ночевал либо сам Магнет,  либо  его  гонец  к  Гиппию.  Меня  очень
тревожит этот "окончательный план". Они задумали что-то недоброе.
     - Захватить власть в Афинах?
     Алексид кивнул.
     - И это будет уже не первая такая попытка.  Они  попробуют  свергнуть
демократию, как это может у них полуиться. Но, наверно, им обещали  помощь
спартанцы. Спарта была бы рада уничтожить нашу демократию.
     - Кому мы должны сообщить об этом? - деловито спросила Коринна.
     - В том-то и трудность. - Алексид досадливо крутил в руке  полоску  с
буквами. - Вот единственное наше  доказательство.  А  оно  ведь  немногого
стоит. В прошлый раз Лукиан все рассказал своему  дяде,  но  Совет  только
высмеял эти подозрения. Значит, нам надо найти какие-то более убедительные
доказательства, а уж потом сообщать им.
     - Ты расскажешь Лукиану?
     - Мне кажется, ему надо рассказать. Он ведь один раз уже помогал мне.
Не знаю, что он скажет теперь.
     - Ну, одно он, во всяком случае, скажет непременно:  "Не  рассказывай
ничего этой девчонке. Ей незачем совать  нос  в  наши  дела!"  -  обиженно
сказала Коринна.
     - Не думаю, - поколебавшись, ответил Алексид, но про себя  согласился
с ней.
     - Вы с Лукианом уже сделали все, что могли, - настаивала Коринна, - а
много ли было толку? Вы следили за Гиппием и ничего не узнали.  Да  и  что
можно было узнать на улице? Тут говорится, что все должно произойти у него
в доме, а как вы туда попадете?
     - Ну, мы могли бы...  могли  бы  как-нибудь  туда  пробраться...  или
поридумать еще что-нибудь.
     - "Или еще  что-нибудь"!  -  насмешливо  передразнила  Коринна.  -  А
девушку, которая может войти туда совершенно открыто, не возбудив  никаких
подозрений, мы в помощницы брать не хотим!  Пусть  не  сует  носа  в  наши
дела...
     - Я не понимаю, о чем ты говоришь.
     - На следующей неделе перед самыми Дионисиями  Гиппий  устривает  еще
один пир. И он пригласил  всех  своих  влиятельных  друзей.  Вряд  ли  они
попытаются захватить власть до тех пор. Наоборот,  этот  пир,  наверно,  и
устраивается для того, чтобы они приняли свой "окончательный план"...
     - Может быть! Я попробую забраться  в  дом  Гиппия,  спрячусь  там  и
подслушаю...
     - Перестань  ребячиться,  Алексид!  -  довольно  грубо  перебила  его
Коринна. - Это ведь не игра.  Или,  по-твоему,  они  не  станут  принимать
никаких  предосторожностей?  Но,  конечно,  если  ты  хочешь,  чтобы  тебе
перерезали глотку... В этот вечер вход в  дом  Гиппия  непрошенным  гостям
будет заказан. Если и вправду там соберутся заговорщики, чтобы в последний
раз все обсудить, то уж они позаботятся о том, чтобы там не  было  никого,
кроме своих. Неужели та не понимаешь, что единственными  посторонними  там
будут девушки - безмозглые дурочки, которые годятся только  на  то,  чтобы
осыпать гостей розами и  развлекать  их  танцами?  Или,  -  закончила  она
многозначительно, - игрой на флейте.
     - Что?! - с удивлением и испугом воскликнул Алексид. - Не  хочешь  же
ты...
     - Почему бы нет - ради благой цели? - решительно ответила Коринна.  -
И не пугайся, пожалуйста. Со мной нчего плохого не случится. А если, - тут
она засмеялась своим беззвучным  смехом,  -  веселье  станет  чересчур  уж
буйным, я пожую чесноку, и никто на подойдет ко мне ближе чем на два шага.
     - Но все-таки...  -  хотя  Алексид  не  смог  удержаться  от  улыбки,
представив себе, как гости шарахаются от благоухающей чесноком Коринны, ее
план ему очень не нравился, и он попытался найти какие-нибудь  возражение.
- Если это будет встреча заговорщиков, то на ней не будет ни танцовщиц, ни
флейтисток.
     - Нет, будут, - возразила она. - Ведь это же  пир,  а  Гиппий  всегда
заботится о том, чтобы его гостей развлекали музыкой и  танцами.  Если  он
вдруг решит обойтись без  них,  могут  возникнуть  подозрения,  и  он  это
отлично понимает. Наоборот, веселье наверняка будет шумнее обычного, чтобы
заговорщики могли незаметно шептаться по углам. Да и о чем мы  спорим?  Он
ведь уже говорил с матерью и отдал все распоряжения. -  Коринна  встала  и
отряхнула одежду. - Пора идти, а то нам придется перебираться через реку в
темноте. Я, как приду домой, сразу скажу, что передумала и пойду вместе  с
танцовщицами. - Она весело засмеялась. - Вот мать обрадуется!


     Однако, по мере того как день  пира  приближался,  решимость  Коринны
слабела. Ей была противна мысль, что она должна  будет  развлекать  пьяных
гостей Гиппия. Ее бросало то в жар, то в холод, когда она  думала  о  том,
как гости будут разглядывать ее и высказывать свое мнение о ее  наружности
и игре, даже не понижая голоса. Детство, проведенное  в  стенах  харчевни,
многому научило Коринну и показало ей жизнь не с самой светлой ее стороны.
     Только гордость мешала ей отступить. Нет, она сдержит слово, твердила
себе Коринна, но только бы скорее все это  осталось  уже  позади!  Неужели
день пира никогда не придет!
     Алексиду было легче.  У  него  находилось  достаточно  всяких  других
занятий. Шли последние репетиции  комедии.  Он  метелся  между  театром  и
мастерской масок, он вытаскивал дядюшку Живописца из  гончарни,  куда  тот
постоянно стремился улизнуть, чтобы провести  несколько  спокойных  часов,
чуть ли не каждый день он отправлялся в загородный дом Конона, потому  что
Конон вдруг  заинтересовался  комедией  и  требовал,  чтобы  ему  подробно
сообщали, как идут репетиции. С Коринной он почти  не  виделся,  да  и  во
время этих  редких  встреч  они  успевали  обменяться  только  двумя-тремя
словами. Она даже воскликнула в шутлдивом огорчении:
     - Ох уж эти мне поэты! Посмотреть на  тебя,  так  подумаешь,  что  на
свете нет ничего вожнее твоей  комедии.  О  том,  что  государству  грозит
опасность, помню как будто только я!
     Алексид недоуменно посмотрел на нее, а потом сказал с улыбкой:
     - А ведь ты почти права.  Странно,  до  чего  важжным  представляется
человеку его собственное дело. Знаешь, какая мысль  первой  пришла  мне  в
голову, когда мы прочли спартанскую тайнопись?
     - Конечно,  знаю,  -  засмеялась  она.  -  "Милосердные  боги,  пусть
заговорщики подождут, пока не кончится представление моей комедии!"
     - Да, боюсь, что это так и было. Ты чересчур хорошо меня знаешь!
     - Ты не виноват. Так уж создаты поэты.
     - Просто стыдно становится за  собственное  себялюбие,  -  сказал  он
огорченно. - Я ведь начал писать "Овода", чтобы помочь Сократу. А теперь я
об этом почти и  не  вспоминаю.  Я  думаю  только  о  том,  чтобы  комедия
понравилась зрителям.
     - Но что же тут плохого? Чем больше  она  им  понравится,  тем  лучше
будет для Сократа.
     - Если бы так! - ответил он с жаром. - Мне страшно  подумать,  что  с
ним случится что-нибудь плохое. А этот заговор может навлечь на  него  еще
худшую беду.
     - Почему же?
     - А потому, что он  не  хочет  становиться  ни  на  чью  сторону.  Он
обличает то, что  считает  ошибками  сторонников  демократии,  хотя  и  их
противников тоже не щадит. Так что  и  те  и  другие,  вместо  того  чтобы
уважать его за беспристрастность, видят в нем досадную помеху.  Если  дело
дойдет до вооруженной схватки... - Алексид умолк,  не  желая  договаривать
свою мысль. Он достаточно слышал о том, что в  такие  времена  даже  греки
забывают о благородстве и великодушии.
     Через два дня Коринна собиралась на пир  к  Гиппию,  в  большой  дом,
который он унаследовал от своего отца, эвпатрида,  расположенный  недалеко
от холма Ареопага. Она горячо пререкалась с матерью.
     - Я этого не надену! - решительно заявила она, когда  Горго  принесла
ей новый хитон.
     - Что ты еще выдумываешь! -  удивилась  Горго,  пропуская  прозрачную
серебристую ткань между  мозолистыми  пальцами.  -  Да  это  же  настоящая
косская работа! Легче паутинки.
     - Вот именно, - ответила Коринна, упрямо выставив подбородок. -  А  я
не муха.
     - Ну, если тебе хочется выглядеть замарашкой, дело твое. А в товои-то
годы я бы глаз дала себе выколоть  за  такой  вот  наряд.  Все  танцовщицы
оденутся так, но тебе, конечно, надо быть ни на кого не похожей!
     Новая ссора вспыхнула из-за румян и белил. Коринна  охотно  позволила
завить свои темные волосы и уложить их в затейливую прическу; не стала она
спорить  и  когда  Горго   обрызгала   ее   благовониями   из   маленького
алебастрового сосуда, хотя и улыбнулась,  вспомнив  про  тайно  запасенный
чеснок. Но, когда Горго потребовала, чтобы  она  натерла  лицо  свинцовыми
белилами, наложила румяна на щеки и подвела сажей брови,  как  делали  все
другие танцовщицы и флейтистки, она отказалась наотрез.
     - Может, мне еще покрасить волосы или нацепить  парик?  -  насмешливо
спросила она.
     - А зачем, деточка? Волосы у тебя и без каски хороши. А вот глаза  не
мешало бы подвести да щеки нарумянить...
     - По-моему, ты воображаешь,  что  я  военный  корабль,  который  надо
раскрасить на страх врагам!
     - Я ведь только хочу,  чтобы  ты  выглядела  покрасивей,  -  обиженно
ответила  Горго.  -  Рядом  с  остальными  ты  покажешься  просто  бледным
заморышем - при свыетильниках-то. Да на тебя никто и внимания на обратит!
     "Вот и хорошо!"  -  подумала  про  себя  Коринна,  а  вслух  сказала,
стараясь утешить мать:
     - Нельзя мне краситься. Сама сообрази: когда я долго играю на флейте,
мне всегда становится жарко, да еще среди такой толпы! Значит, я  вспотею,
и вся твоя краска потечет - хороша я тогда буду, нечего сказать!
     В конце концов Горго отказалась от мысли сделать естественный румянец
дочери еще более ярким,  и  Коринна  отправилась  в  дом  Гиппия  в  своем
шафраново-желтом  хитоне,  совсем  затерявшись  в  толпе   накрашенных   и
разряженных танцовщиц.



                            15. В ДОМЕ ГИППИЯ  

     Пир удался на славу, как бывало всегда, когда хлопоты брала  на  себя
Горго. Невысокие столы с остатками  цыплят,  фазанов,  перепелов,  устриц,
угрей и других лакомых кушаний, изготовленных  и  украшенных  ею  по  всем
правилам сиракузской кухни, были вынесены из зала. Рабы быстро подмели пол
и подали гостям воду для омовения  рук,  а  затем  вновь  поставили  между
ложами столы, на этот раз ломившиеся под тыжестью блюд с фруктами, соленым
миндалем, всяческими сладостями и сырами. Внесены были и амфоры с вином  -
красным, белым и желтым, - и с чистой водой, с  которой  его  смешивали  в
больших кратерах.
     Гиппий стоял среди своих гостей, высоко подняв чашу с вином,  готовый
выплеснуть из нее несколько капель в честь богов, как того требовал обряд.
Коринна, заглядывая в дверь, подумала, что он как будто  очень  доволен  и
пиром  и  самим  собой.  Его  пышные  локоны  были,  наверно,  как  и   ее
собственные, еще совсем  недавно  накручены  на  горячий  прут.  Когда  он
изящными жестами указывал рабам, что делать,  на  его  пальцах  вспыхивали
драгоценные перестни.
     - Эй, музыку! - крикнул он, и она  послушно  поднесла  к  губам  свою
флейту.
     Гости хором  затянули  старинную  песню,  знаменовавшую,  по  обычаю,
начало второй половины пира. Едва они умолкли, как  Гиппий  произнес:  "Да
будет нам ниспослана удача!" - и совершил жертвенное возлияние,  а  затем,
перебивая шум разговоров, воскликнул:
     - А теперь, любезные друзья, кого вы избираете председателем пира?
     - Гиппия! - раздался хор голосов.
     Покраснев от удовольствия, польщенный хозяин дома ответил:
     - Я готов, если таково ваше желание! Решаю же я так: сегодня мы  пьем
три к двуым - три части воды на две части вина -  и  начинаем  с  красного
хиосского. Вы согласны? Так наливайте же чаши, и пусть зазвучит музыка!
     - Это он нам, пчелка, - раздался над ухом Коринны хприпловатый шепот.
- Идемте, девушки.
     Играя веселую мелодию, Коринна стояла у дверей, пока мимо нее одна за
другой  проплывали  танцовщицы  в  серебристых  одеяниях.  Затем,  подавив
невольный терепет, вошла и она.
     После  прохладного  дворика  пиршественный  зал  показался  ей  очень
жарким. Кое-кто из гостей спустил с плеч хитоны,  их  обнаженные  по  пояс
тела блестели от пота, лица побаговели, а венки на головах уже поблекли  и
увяли.
     "И вот это-то, - подумала Коринна, отходя в  самый  угол  и  стараясь
стать как можно незаметнее, - и вот это-то "лучшие" люди Афин! У нее  было
достаточно  времени,  чтобы  хорошенько   все   рассмотреть.   Играть   ей
приходилось с перерывами; когда чаши вновь  наполнялись  вином,  музыка  и
танцы прекращались. Постепенно эти перерывы стали все больше затягиваться.
Некоторые гости предпочитали болтать с танцовщицами, а не смотреть на них.
Председателю пира Гиппию уже не удавалось добиться общей тишины,  и  гости
постепенно разбились на  несколько  оживленно  беседующих  групп.  Коринна
решила, что от тех гостей, которые шутят с танцовщицами, она  не  услышдит
ничего интересного, - наблюдать следует за теми, чьи лица серьезны  и  чьи
чаши уже давно не осушаются.
     Она заметила, что Гиппий переходит от группы к группе, перебрасываясь
несколькими словами с каждой из них. Собственно говоря, так и  должен  был
вести себя хозяин, однако Коринне показалось странным, что он не  подходит
к тем гостям, которые собирались вокруг танцовщиц.  Кроме  того,  судя  по
выражению его лица и по тому глубокому вниманию, с каким его  слушали,  он
не просто старался занять своих друзей приятной беседой.
     Коринна уже не сомневалась, что именно сейчас Гиппий прямо у  нее  на
глазах  выполеяет  задуманное  -  отдает  последние   распоряжения   своим
сообщникам.
     Она любой ценой должна услышать, что он им говорит!  Но  как?  Гиппий
вел себя очень осторожно. Хотя вино разбавлялось сегодня мало,  никто  как
будто не опьянел; правда, гости шутили,  поддразнивали  танцовщиц,  кидали
друг в дркга изюмом и орехами, но все это было лишь притворством. На самом
же деле здесь происходило зловещее собраниз заговорщиков.
     Только один раз Коринне удалось расслышать слова, которые могли иметь
важное значение.
     - ...Гиппий спросит его при встрече.
     - Да, но когда они встретятся?
     - В ночь накануне Дионисий. Ему опасно  приходить  в  город,  поэтому
Гиппий отправится к нему сам.
     - Вмешался третий голос:
     - Я все-таки опасаюсь Совета Пятисот. Если они...
     - Не беспокойся. Мы найдем ответ для них. Гиппий  же  сказал  нам:  в
опочивальне его супруги!
     Раздался хохот, и даже на самых  серьезных  лицах  появилась  улыбка.
Коринна ничего не могла понять.  В  этих  словах  она  не  увидела  ничего
смешного. И вдруг она вспомнила: ведь Гиппий не женат! Однако  это  только
еще больше сбило ее с толку.
     Она вытянула шею, стараясь расслышать как можно  больше,  как  вдруг,
распространяя приторый запах благовоний, к ней  подошел  сам  Гиппий.  Она
вздрогнула - а вдруг он догадался!
     - А, флейтисточка!  Дочка  Горго?  Так,  значит,  ты  наконец  решила
осчастливить нас своим искусством?
     - Да, - пробормотала она.
     - Прекрасно! Играла ты очень неплохо. Немного позже подойди  к  моему
столу, и я научу тебя пить вино. Я хочу  поболтать  с  тобой.  Но  пока  я
должен позаботиться о моих гостях.
     Он ущипнул ее и отошел, а  Коринна  стала  пунцовой  -  не  от  боли,
конечно, а от негодования.
     Некоторое  время  она  сидела   неподвижно,   чувствуя   себя   очень
несчастной. Пока ей удалось узнать только  одну  полезную  вещь:  накануне
Дионисий Гиппий должен встретиться с кем-то за стенами  Афин  -  вероятнее
всего, с Магнетом. Не слишком-то много! И уж ради этого  одного,  конечно,
не стоило переносить столько неприятностей. Может быть, уйти сейчас  же  и
рассказать об этом Алексиду, сознавшись, что она не дождалась конца  пира?
Ведь даже если  она  и  останется,  ей  вряд  ли  удастся  подслушать  еще
что-нибудь интересное.
     Вдруг глаза ее загорелись. Какая удачная мысль! Что за тайна  связана
с несуществующей супругой  Гиппия,  а  вернее,  с  ее  опочивальней?  Ведь
комната-то эта существует, раз в ней можно найти "ответ" на что-то.
     Гиппий холостяк и,  значит,  не  пользуется  главной  спальней  дома.
Увереннось Коринны  росла  с  каждым  мгновением:  конечно,  одно  из  тех
доказательств, которые она ищет, находится в этой комнате наверху.  Только
бы ей удалось пробраться туда, и тогда у нее будет  полное  право  уйти  с
этого противного пира! А если Гиппий позже хватится ее и мать начнет утром
браниться, можно будет придумать какое-нибудь оправдание, - например,  что
ей стало дурно от духоты...
     Приняв это решение, она подождала,  чтобы  Гиппий  повернулся  к  ней
спиной, и тихонько выскользнула из зала.
     Ночной воздух обжег  ее  разгоряченное  лицо,  но  как  приятно  было
вдыхать его свежесть после приторых запахов благовоний и вина! Дворик  был
полон рабов; кутаясь от холода в плащи, оин дожидались с  фонарями,  чтобы
проводить домой своих господ.  Коринна  заметила,  что  засов  на  большой
входной двери задвинут. Как же ей удастся незаметно уйти отсюда?
     Сняв сандалии, она стала осторожно взбираться по лестнице  на  второй
этаж, где находились спальни и помещение для рабынь.  Наверху  горел  один
светильник, но и в его неверном мерцающем  свете  можно  было  рассмотреть
богато украшенную дверь главной спальни. Сердце Коринны бешенно  забилось,
и она тихонько потянула за ремешок щеколды. Внутри послышался легкий  стук
поднявшейся щеколды, но дверь не отворилась. Она была заперта: прямо перед
глазами Коринны чернела пустая замочная скважина.
     - Эй... кто там? - донесся с лестницы грубый окрик.
     Коринна в ужасе  оглянулась.  Путь  вниз  был  прегражден,  но  рядом
уходили вверх еще ступени, и она побежала по ним.  Позади  слышался  топот
обутых в сандалии ног.
     Коринна очутилась на плоской крыше. Небо было  усыпано  звездами,  но
луна еще не взошла. Вон то блдедное пятно, должно быть,  Акрополь,  а  вот
тут, у самой стены дома, вздымается крутой склон холма Ареопага.
     - Ты что это тут делаешь? - крикнул  ее  преследователь.  -  Воровать
вздумала? Знаю я вас, бродяжек!
     Коринна, повернувшись лицом  к  поднявшемуся  на  крышу  рабу,  молча
пятилась, пока не коснулась спиной парапета. Что-то защекотало ее  руку  -
она оглянулась и  увидела  мохнатую  вершину  молодого  кипариса.  Коринна
посмотрела вниз. Какое счастье! С этой стороны дом почти упирается в  холм
и стена не такая высокая.
     Коринна бросила на землю флейту и сандалии и без колебаний кинулась в
колючие объятия кипариса. Несколько страшных  мгновений  дерево  качалось,
сгибалось, словно стараясь сбросить, девушкуы, царапало ее  и  отталкивало
ветвями. Она скользила по стволу, срывалась, снова хваталась  за  сучья  и
наконец, оглушенная, вся в крови, упала  на  землю.  Кто-то  выпрыгнул  из
мрака и помог ей встать.
     - Ты не ушиблась? - спросил знакомый голос.
     - Алексид! - Она чуть не заплакала от радости и облегчения.
     - Я бродил тут весь вечер, - сказал он  хрипло.  -  Очень  боялся  за
тебя. Но, если ты не очень ушиблась, нам лучше поскорее уйти.
     - Во что превратилось мое  бедное  платье!  -  сказала  она  жалобно,
ощупью разыскивая свои сандалии, и Алексид понял, что если она и ушиблась,
то не очень больно.


     На следующее утро они обсудили случившееся  более  спокойно.  Алексид
был так занят последними репетициями, что не мог выбраться в пещеру, и они
договорились встретиться на лестнице, ведущей на вершину Акрополя. По  ней
непрерывно сновали люди,  торопившиеся  в  Парфенон  и  другие  храмы  или
возвращавшиеся оттуда, и никто не обращал внимания  на  юношу  и  девушку,
которые, опершись на парапет, серьезно беседовали вполголоса.
     - Они что-то задумали, это верно, -  сказала  Коринна.  -  Ты  должен
сообщить об этом кому там полагается.
     - Я знаю. - Он стиснул кулаки и теревожно нахмурился. - Но только как
их убедить? Ну посуди сама, какие у нас есть доказательства?
     - Ах, вот как? Сразу видно, что тебя не было вчера в зале  у  Гиппия.
Это просто в воздухе носилось.
     - Так-то оно так... однако в зале не было не только меня, но и членов
Совета Пятисот, и архонта-басилевса, и даже дяди Лукиана, и они не  знают,
что  там  носилось  в  воздухе.  Чтобы  обратиться  к   ним,   нам   нужны
доказательства. А что у нас есть? Тряпка с тайнописью. Мы-то ее разобрали,
а вдруг они решат, что читать ее надо совсем по-другому?
     - Если человеу  объяснить,  как  читается  эта  тайнопись,  а  он  не
поверит, значит, он просто не хочет верить.
     - В том-то и дело. Кое-кто из  членов  Совета  может  и  не  захотеть
поверить.
     - Но почему же?
     - Их же пятьсот  человек!  Неужели  ты  думаешь,  что  среди  них  не
найдется  друзей   Гиппия?   Если   бы   мы   могли   представить   веские
доказательства, Совету волей-неволей пришлось бы принимать меры. А так эти
сторонники Магнета поспешат нас высмеять. Постарайся же понять, как  может
взглянуть Совет на наш рассказ. Что для них  слова  какого-то  безбородого
юнца и девушки, да еще к тому  же  не  афинской  гражданки?  Если  нам  не
поверят, это может плохо кончиться для  тебя  и  твоей  матери  -  на  вас
наложат штраф, а то и изгонят.
     - Я думала об оэтом, - устало сказала Коринна. - Это будет  последней
каплей. Мать и так на меня зла.  -  Она  откинула  темные  кудри,  которые
ветерок, дувший с вершины холма, сбрасывал ей на  глаза.  -  Одним  только
богам известно, почему я тревожусь за судьбу Афин.  Будет  ли  власть  над
ними  принадлежать  демократии  или  тирану,  я-то  все   равно   останусь
презираемой чужеземкой!
     Алексид не обратил внимания на ее вспышку. Он пытался  привести  свои
мысли в порядок, как учил его Сократ.
     - Какие у нас есть доказательства, кроме этой тряпки? Несколько слов,
которые ты услышала вчера. И ведь никто даже не назвал Магнета. О том, что
Магнет замешан в заговоре, мы можем только предполагать... это всего  лишь
наша догадка.
     - Но ты же видел его на скачках! Вместе с Гиппием!
     - Да, я так думаю. Я в этом даже совершенно уверен. Но доказать этого
я не могу. К тому же скачки были почти год назад, а мне и тогда  никто  не
поверил.
     - Но они же вчера упоминали про Совет Пятисот!
     - Конечно. Говоря о делах государства, нельзя не упомянуть про  Совет
Пятисот. И ведь они не сказали ничего подозрительного или противозаконного
- о том, что они собираются их всех убить, например.
     - Они и на это способны. А то,  что  они  говорили  про  опочивальню,
подозрительно. И она была заперта, не забудь.
     - Ну и что тут такого? Гиппий не женат,  и  этой  комнатой  никто  не
пользуется. Я говорю то, что ответят  члены  Совета,  -  поспешно  пояснил
Алексид, заметив, что Коринна обиженно нахмурилась.  -  А  если  они  даже
решат осмотреть этоу комнату, будь уверена, что  тайные  друзья  Гиппия  в
Совете успеют его предупредить. Когда эту  дверь  откроют,  тот,  кто  там
скрывается, или то, что там спрятано, будет уже  где-нибудь  в  безопасном
месте.
     - Значит, я вчера только напрасно потратила время!
     - Вовсе нет. Ты узнала еще  одну  очень  важную  вещь.  В  ночь  пред
Дионисиями Гиппий должен с кем-то встретиться - с  Магнетом,  конечно.  До
Дионисий остается четыре дня. А пока ничего  страшного  не  случится,  это
ясно. Накануне праздника я буду следить за Гиппием.
     - И пойдешь за ним?
     - Да. И, если удача  будет  на  моей  стороне,  я  увижу,  с  кем  он
встретится, и смогу сообщить Совету нечто определенное.
     - Я пойду с тобой...
     - Ни в коем случае! - твердо сказал Алексид. - Если  человек  заметит
позади себя тень, это его не смутит, но  если  их  окажется  две,  то  он,
пожалуй, удивится. Нет, говоря серьезно,  ты  сделала  уже  достаточно,  и
теперь моя очередь. А одному мне будет легче.



                              16. НАКАНУНЕ  

     К вечеру накануне  Дионисий  Алексид  совершенно  измучился  или,  по
крайней мере, так ему казалось. Но, когда настало  время  действовать,  он
вдруг обнаружил в себе новые силы и решимость, о которых и не подозревал.
     Последняя репетиция, как обычно, сопровождалась множеством неприятных
неожиданностей. Все шло не так.  Актеры  путались  или  превращали  бойкий
диалог в подобие заупокойной молитвы. Флейтист,  наоборот,  играл  слишком
быстро, и хоревты сбивались в бесфоменную кучу. Люди, изображавшие корову,
свалились со сцены, так как шкура мешала им видеть как следует, и хотя,  к
счастью, кроме собственного самолюбия, ничего не поранили, но  согласились
продолжать репетицию лишь после долгих уговоров. Потом заупрямился Главк и
потребовал, чтобы были внесены существенные измениния в  речь,  с  которой
он, по обычаю, должен был в середине комедии обратиться прямо к  зрителям,
пока все актеры оставались  за  сценой.  Он  заявил,  что  две  шутки  уже
устарели и что безнадежно портят всю речь.
     Алексид скрипнул  зубами,  сделал  вид,  что  советуется  с  дядюшкой
Живописцем, который, по обыкновению, восседал в одном из задних  рядов,  и
кое-как сочинил новые шесть строк.
     В довершение всего дядюшке Живописцу репетиция очень нравилась, и  от
то и дело громко зявлял, что все идет превосходно. Старик хохотал до  слез
и совсем забыл, что должен делать вид, будто все это сочинено им самим.
     - Авось зрителям комедия понравится так  же,  как  она  наравится  ее
автору, - язвительно заметил Главк.
     Алексид уже не мог поправлять ошибки, ссылаясь на старика, - ведь все
видели, с каким явным удовольствием тот следил за представлением, не желая
замечать погрешностей. "А что будет завтра, - мрачно твердил себе Алексид,
- когда все  скамьи  заполнит  праздничная  толпа  зрителей!"  Афиняне  не
прощают плохих представлений. Ему оставалось только  молить  богов,  чтобы
публика обошлась с бедным дядюшкой Живописцем снисходительно и не обрушила
на него чего-нибудь пояжелее насмешливых слов.
     Но и последняя репетиция когда-нибудь  кончается,  особенно  если  за
сценой ждут участники другой комедии, представленной на состязание. И  вот
к вечеру Алексид побрел домой и с жадностью съел обед, поджидавший  его  с
полудня.
     - Ночевать я буду у дядюшки, - сказал он матери.
     - Так ли уж это нужно?
     - Конечно. Мы должны быть в театре с самого раннего  утра.  Ведь  его
комедию могут показать первой. Вдруг случится что-нибудь непредвиденное? -
ответил Алексид, с ужасом вспоминая репетицию. - А кроме того,  он  совсем
измучился от этих волнений, и, по-моему, мне следует  быть  рядом  с  ним,
пока все не кончится.
     - Да, милый. Разумеется, это нелегко для человека  его  возраста.  Но
сколько же у  дяди  оказалось  разных  талантов,  о  которых  мы  даже  не
подозревали!
     Алексид уже предупредил  дядюшку,  так  как  действительно  собирался
провести в его доме этоу ночь, а вернее  -  предутренние  часы,  когда  он
вернется, выследив Гиппия. Дома же его исчезновение могли заметить.  Он  и
так чуть не попался в ночь  пира:  проводив  Коринну  до  харчевни,  он  с
помощью Теона пробрался к себе, но тут залаяла собака,  отец  проснулся  и
вышел посмотреть, в чем дело... Нет, Алексиду не хотелось, чтобы  все  это
повторилось еще раз.
     Он ломал голову и над двумя другими задачами: как не упустить Гиппия,
когда тот выйдет из дома, и как остаться неузнанным.  К  счастью,  молодой
эвпатрид жил на оживленной улице, и за его дверью  можно  было  наблюдать,
укрывшись за колоннами соседнего  портика.  Спросив  у  спешившей  куда-то
рабыни, дома  ли  ее  хозяин,  и  получив  утвердительный  ответ,  Алексид
устроился в своей засаде. Чтобы не привлекать к себе внидмания и в  то  же
время изменить свою внешность, он вымазал  лицо  и  руки  грязью  и  надел
пастушескую одежду  -  рваную,  засаленную  овчину,  неуклюжие  деревянные
сандалии и широкополую шляпу; рядом он положил небольшой узелок, в котором
было завязано всякое ненужное тряпье. "Полезно иметь  доступ  к  актерским
костюмам", - подумал он с усмешкой.
     Он сидел так до самой темноты, исподтишка поглядывая на дверь Гиппия,
но прохожие видели только усталого пастуха, который отдыхает перед дальней
обратной  дорогой.  Если  бы  с  ним  заговорили,  но,  к   его   большому
разочарованию, ему так и не пришлось пустить в ход эту уловку.
     Отблески последних солнечных лучей скользили по стене все выше и выше
- вот они перестали озарять даже кровли, и улица погрузилась во мглу. Небо
из  голубого  и  розового  стало  заленым.  В  верхних   окнах   замерцали
светильники. На улице заколыхались факелы. Сумерки заливали Афины  легкими
лиловыми волнами.
     Из дома Гиппия кто-то вышел. Это был сам Гиппий. Его сопровождали два
раба.  Один  из  них  нес  факел,  и  у  обоих  были  посохи  с  железными
наконечниками. Когда Гиппий проходил мимо  портика,  на  Алексида  пахнуло
благовониями. Рабы следовали за хозяином на почтительном расстоянии. Забыв
усталость, Алексид вскочил, вскинул узелок на плечо и пошел за ними.
     Первые двадцать стадиев он мог идти, ничего не  опасаясь.  Обсаженная
деревьями дорога, которая вела от городских ворот к восточным  предгорьям,
кишела людьми. Гиппий важно шагал вперед,  словно  направляясь  на  пир  в
загородный дом какого-нибудь приятеля,  и,  конечно,  он  не  мог  зметить
пастушка, который брел позади среди множества таких же смутных фигур.
     Но  постепенно  людской  поток  начал  редеть.  Над   черной   глыбой
Гиметтского кряжа показался лимонно-желтый краешек луны,  а  вскоре  из-за
горы выплыл и весь ее диск. Темнота перестала  сгущаться,  когда  же  луна
поднялась еще выше и стала серебрянной, ее свет оказался куда более ярким,
чем этого хотелось бы Алексиду. Он отстал, как мог дальше,  и  старательно
держался в густой тени кипарисов и оголенных платанов.  Было  так  светло,
что Алексид мог любовоться мерцанием снежных вершин Гиметта и Пентеликона,
высоко уходящих в безоблачное небо над уступами предгорий.
     Вдруг раб Гиппия погасил факел. Алексид услышал, как смолистое дерево
зашипело в воде придорожной канавы. Три закутанные в плащи фигуры свернули
с дороги в поля по направлению к Илиссу. Его вздувшиеся от  зимних  дождей
воды ревели на камнях где-то совсем близко.
     Алексид последовал за ними, бросив  свой  узелок,  -  теперь  он  был
только помехой. Надо во что бы то ни  стало  остаться  незамеченным.  Если
Гиппий обнаружит, что его выслеживают, так или иначе все пропало.
     - Ну конечно! - с торжеством пробормотал Алексид.
     Деревья и скалы вокруг были ему знакомы. Хотя обычно они  с  Коринной
ходили другим путем, он все же не сомневался,  что  Гиппий  пробирается  к
заброшенной каменоломне. Да и не трудно было догадаться,  что  заговорщики
условились встретиться в пещере, где была найдена полоска  со  спартанской
тайнописью. Теперь же Алексид был в этом уверен.
     "Если бы только знать заранее, - подумал он, - можно было  бы  прийти
сюда еще днем и спрятаться где-нибудь в глубине  пещеры".  Но  он  тут  же
отбросил эту мысль. А была ли  пещера  днем  пуста?  Сообщник  Гиппия  мог
поджидать его там с предыдущей ночи, и тогда Алексид угодил бы в  ловушку.
Он вздрогнул. Вряд ли рвущиеся к власти заговорщики  пощадят  попавшего  к
ним в руки соглядатая.
     Теперь, поняв, куда они направляются, он свернул и пошел через  кусты
привычным, давно знакомым путем. Гиппий же и его рабы знали дорогу гораздо
хуже, и впереди слышался треск сухих ветвей, а молодой щеголь  то  и  дело
испускал  визгливые  возгласы  досады.  Кравшийся  в  стороне  Алексид  не
сомневался, что среди такого шума никто не услышит его шагов.
     Когда они достигли входа в каменоломню, их кто-то окликнул, и  Гиппий
назвал себя.
     - Так мы и думали, - произнес грубый голос со спартанским акцентом. -
Этот шум давно возвестил о твоем приближении.
     - О боги! Ну, даже если мы и наступили на сухую ветку, что  за  беда?
На много стадиев вокруг нет ни единой живой души.
     - И все-таки шуметь незачем. Твои рабы пусть останутся тут и  помогут
нашим людям нести дозор. Магнет в пещере. Он спит - всю  прошлую  ночь  мы
плутали в горах.
     Гиппий и его  собеседник  направился  к  пещере.  По  шепоту  впереди
Алексид догодался, что,  кроме  рабов  Гиппия,  там  стоят  еще  несколько
человек. Какая удача, что он знает каменоломню как свои пять пальцев! Тут,
к  счастью,  было  темно  -  мраморные  утесы  отбрасывали  черные   тени.
Каменоломня была похожа на  огромную  каменную  чашу,  наполненную  густым
вином.
     Вход в пещеру был озарен колеблющимся светом костра. Алексид  увидел,
как две темные фигуры - Гиппий и его спутник  -  вскарабкались  на  уступ.
Чей-то незнакомый голос  произнес  приветствие,  и  Алексид  услышал,  что
Гиппий с той же почтительностью, как и тогда, не скачках, ответил:
     - Мне прискорбно видеть, на каком жалком ложе ты отдыхал! Но  обещаю,
что завтра твоя постель будет куда удобнее.
     - Не думаю, чтобы завтра кому-нибудь из нас понадобились  постели,  -
резко поправил его Магнет. - Но вот в следующую ночь,  если  все  кончится
благополучно, нас ждет приятный отдых.
     - Я это и хотел сказать. Глупая оговорка.
     - Ну, так садись. Ты уже  познакомился  с  моим  достойнейшим  другом
спартанцем Каллибием?
     - Встретились у входа, - буркнул спартанец.
     - Тогда перейдем к делу. Каллибий, разумеется, посланец  Спарты.  Наш
успех во многом зависит от помощи, которую нам окажут его город и он  сам.
Но об этом не следует  говорить.  Наши  свободолюбивые  сограждане  весьма
щепетильны, Каллибий, и очень не любят  чувствовать,  что  чем-то  обязаны
чужеземцам.
     - Знаю. Я помню, что мне приказано.
     Трое собеседников ушли в пещеру.  Теперь  Алексид,  притаившийся  под
уступом, слышал лишь глухое бормотание, которое  к  тому  же  сливалось  с
шумом маленького водопада. Ему оставалось только пренебречь  опасностью  и
взобраться по сиреневому кусту к самой  расселине.  И  снова  ему  помогла
привычка. Он столько раз взбирался на этот куст, что его руки и ноги сразу
нашли обычную опору. Ни один сучок не треснул, ни один прутик не зашуршал,
когда он устроился среди веток так, что мог видеть заговорщиков,  сидевших
у маленького костра, и слышать каждое их слово.
     - Да, - горячо говорил  Гиппий  Магнету,  -  к  завтрашней  ночи  все
подготовлено. Нельзя же упускать подобный случай.
     - Лучше бы вам выждать еще месяц, - проворчал спартанец. -  Нам  было
бы сподручнее... А впрочем... - Он пожал плечами.
     -  Видишь  ли,  -  вкрадчиво   объяснил   Гиппий,   -   нам   следует
воспользоваться Дионисиями. Ты, наверно, не  видел,  как  их  празднуют  в
нашем городе?
     - Нет.
     - Так  вот:  после  окончания  представления,  когда  стемнеет,  люди
высыпают на улицу - это, право же, отличный праздник,  -  одетые  в  самые
разные маски: тут ты увидишь и сатиров, и вакханок, и нимф, и граций... И,
значит, Магнету легко будет войти в город неузнанным.
     Алексид недоумевал, почему Гиппий так долго внушал ему страх.  Прежде
в нем, правда, чудилось что-то значительное, но теперь, рядом  с  суровым,
умным Магнетом и угрюмым спартанцем он казался  просто  ничтожеством.  Да,
Магнет куда опаснее: красные блики костра  освещали  его  жесткое  лицо  с
крючковатым носом и торчащим подбдородком, похожим на таран боевой триеры,
- такой человек действительно способен захватить власть в городе,  который
его изгнал.
     - Я уже объяснил все это Каллибию, - перебил он холодно, но не грубо.
     "Он мирится с глупостью Гиппия, - сказал себе Алексид, -  потому  что
тот хоть и дурак, но не во всем. И может быть очень полезным.  И  пока  он
полезен Магнету, тот будет пользоваться его услугами, ну, а потом -  потом
не хотел бы я очутиться на месте Гиппия... А Магнет не только жесток,  но,
очевидно, и очень умен. Он умеет ладить  и  с  такими,  как  Гиппий,  и  с
такими, как этот спартанец, и, уж наверное, сумеет произвести  впечатление
ни собрание граждан..."
     - Понятно, - пробурчал спартанец. - Из-за праздника люди  забудут  об
осторожности. Будут пить вино и веселиться.
     - Значит, Магнет войдет в город неузнанным, - как ни в чем не  бывало
продолжал Гиппий. - А кроме того, мы все сможем спрятать оружие  под  свои
наряды и ждать сигнала.
     - Вот это дело! - одобрительно сказал Каллибий, оживившись при  слове
"оружие". - А хватит его на всех вас? То есть для первого нападения,  пока
вы не захватите государственный склад оружия?
     Гиппий сново засмеялся:
     - Я позаботился об этом. У меня есть двести мечей, столько же  щитов,
пятьдесят копий и много  длинных  кинжалов,  которые  удобно  прятать  под
одеждой...
     - Где они?
     - Надежно заперты в главной опочивальне моего  дома,  куда  никто  не
заходит со дня смерти моих родителей.
     Алексид сильнее вцепился в гибкую ветку. Так вот  ответ  на  загадку,
доставившую столько страданий  Коринне!  Теперь  все  стало  ясно,  и  его
охватил страх. Еще день - и  на  улицах  Афин  будет  литься  не  вино,  а
кровь...
     Забыв про усталость, накопившуюся за этот долгий и утомительный день,
не замечая судороги в ноге, зажатой в развилке, он напрягал слух, чтобы не
пропустить на одной подробности плана, о котором  теперь  рассказывал  сам
Магнет.
     План этот предусматривал все. Магнет не упустил ни одной мелочи.
     Стойких поборников демократии решено было убить во  время  праздника,
но некотоых должностных лиц, не отличающихся особым мужеством, заговорщики
собирались пощадить, чтобы превратить их в свое послушное орудие.
     В городе  будут  распущены  зловещие  слухи,  чтобы  народ  в  панике
поверил, будто заговорщики гораздо многочиленнее, чем это  есть  на  самом
деле. Так что, когда на заре соберутся  уцелевшие  члены  Совета  Пятисот,
никто не будет знать, кому можно довериться и кто падет следующей  жертвой
предательских кинжалов. И вот в эту минуту, когда демократия останется без
вождей, а заговорщики захватят важнейшие здания города и запугают жителей,
кто-нибудь из друзей Магнета в Совете предложит, чтобы Магнета вернули  из
изгнания "ради спасения отечества", Мало кто осмелится  голосовать  против
такого предложения.
     - А если такие и найдутся,  -  закончил  Магнет,  презрительно  кривя
губы, - мы с ними разделаемся прежде, чем они успеют повредить нам.
     Но Магнет не забыл и о том, что Афины - не только  город.  Отряды  на
границах, сказал он, будут застигнуты врасплох и  разоружены  прежде,  чем
сумеют прийти на помощь демократии. Что же касается войск, находящихся  за
морем, "мы напомним им, что их семьи в наших руках, - сказал Магнет.  -  И
напомним об этом не  только  полководцам,  но  и  каждому  воину,  который
вздумает упрямиться!" Ну, а уж если заговорщики наткнутся на  какое-нибудь
непредвиденное препятствиве, их выручит спартанское войско.
     У Алексида кровь застыла в жилах: как хитро все это задумано!
     Надо  скорее  бежать   в   Афины,   разбудить   архонта-басилевса   и
предупредить его о грозящей городу гибели. А если  он  не  поверит,  пусть
заставит открыть спальню в доме Гиппия и увидит, что там хранится,  прежде
чем Гиппий вернется и успеет раздать оружие своим друзьям.
     Он уже готовился соскользнуть на землю, когда Гиппий снова заговорил:
     - Ах да! Я хотел бы прибавить еще одно имя к списку тех,  кого  мы...
уберем... завтра ночью.
     - Кого же?
     - Сократа. Его опасно оставлять в живых. Он не  из  тех,  кого  можно
подкупить или запугать. Он будет говорить, что думает... и  задавать  свои
возмутительные вопросы... и кое-кто будет его слушать. Нам в  такое  время
это ни к чему.
     Магнет на мгновение задумался, а потом ответил:
     - Согласен. Пригодиться Сократ  мне  не  может,  а  он  действительно
опасен. Пожалуй, ему пора отправляться задавать свои вопросы  в  подземный
мир.
     Алексид не стал больше слушать. Он беззвучно скользнул вниз по стволу
- прямо в объятия чьих-то сильных рук.



                           17. ЗАРЯ РОКОВОГО ДНЯ 

     - Кто это? - резко  спросил  Магнет,  выходя  на  уступ.  -  Кого  ты
схватил?
     - Пастушонка, господин. Одежда на нем пастушья.
     - Дай-ка я не него погляжу. Эй ты, почему ты бродишь тут ночью?
     Алексид перестал вырываться - раб крепко держал его, скрутив ему руки
за спиной. Быстро приняв решение, он захныкал:
     - Прости, господин. Я без всякого умысла. Прости. Я не знал, кто тут,
- думал, может, воры подбираются к нашим овечкам...
     - А почему ты догадался, что тут кто-то есть?
     - Увидел костер, господин.
     - И давно ты подслушиваешь?
     - Я только сейчас подошел, господин, вот сейчас...
     - Он врет, господин, - вмешался раб. - Он сидел  на  дереве.  Мы  его
потому и увидели. Его голову  осветил  костер.  Он  глядел  в  пещеру.  И,
наверно, долго тут сидел.
     Тем временем к Магнету подошли Каллибий и Гиппий. Спартанец, выхватив
из костра горящую  головню,  нагнулся  и  осветил  стоящих  внизу.  Гиппий
вскрикнул:
     - Это не пастух! Я его знаю. Это Алексид, сын Леонта. Он  одно  время
болтался около Сократа. Наглый бездельник...
     - Понимаю, - тихо и грозно перебил его Магнет.  -  Ну,  Алексид,  кто
послал тебя подглядыват за нами?
     - Никто, - угрюмо ответил Алексид.
     - И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Так ли уж часто  афинские  юноши
из хороших семей бродят ночью по горам? Почему ты не дома, не в городе?
     Алексиду пришла в голову спасительная мысль.
     - Тут неподалеку загородный дом  моего  отца,  -  ответил  он  чистую
правду. - Я часто остаюсь здесь на несколько дней. И я люблю бродить ночью
в темноте. Так я готовлюсь к воинской службе. Неужели  только  спартанским
юношам позволено учиться выслеживать врага?..
     - И ты для этого всегда так одеваешься? - спросил Магнет.
     - Ну... - не сразу нешелся Алексид. - Я не хотел пачкать свою  лучшую
одежду, завтра ведь праздник...
     - Он лжет, - сказал Каллибий. - Он опасен. Наверно, слышал все, о чем
мы говорили. Его следует...
     - Нет, - ответил Магнет. - Мы не варвары. Когда надо, мы убиваем  без
колебаний, но мы не проливаем кровь напрасно. Да и к тому же он еще совсем
мальчик. И красивый, - добавил он с усмешкой, - если его хорошенько умыть.
Свяжи ему руки, Карион, и подними сюда.
     - Значит, ты готов подвергнуть опасности все дело... - сердито  начал
спартанец.
     - Никакой опасности нет.  Он  останется  здесь,  пока  все  не  будет
кончено, и не причинит нам никакого вреда. - Магнет повернулся к Алексиду,
которого тем временем уже подняли на уступ. - Тебя хватятся сегодня ночью?
     Алексид решил, что полезнее будет сказать правду.
     - Нет.
     - Тем лучше для тебя. Если рабы из вашего имения начнут рыскать тут с
факелами, это может кончиться плохо. Нам, пожалуй, придется  позволить  им
найти тебя... со сломанной шеей.  Запомни  это,  Алексид.  Я  не  потерплю
никаких помех моему замыслу.  Быть  может,  я  не  так  склонен  проливать
афинскую кровь, как мой спартанский друг, но, если ты попробуешь  сбежить,
я тебя не пощажу. Ты понял?
     - Да.
     - Ты пробудешь здесь два дня. - Магнет вошел в  пещеру  и  указал  на
темный угол в глубине. - Ложись тут. Свяжи ему ноги, Карион.
     Алексиду очень мешали связанные руки. Он с трудом опустился на колени
и перекатился на бок, как больной теленок. Раб связал ему ноги.
     - Лежи смирно, - сказал Магнет, - и мы тебя будем  кормить,  а  когда
все кончится, отпустим домой. Но попробуй только крикнуть, и я выдам  тебя
Каллибию. Мне некогда возиться с неблагодарными мальчишками.
     Он и его друзья вернулись к выходу и продолжали совещаться, но теперь
уже шепотом. Вскоре Гиппий попрощался и ушел. Каллибий и  Магнет  улеглись
поперек узкого входа в пещеру. Даже не будь Алексид связан, он не смог  бы
выбраться наружу незамеченным.
     Он лежал, и его томило отчаяние. Но к утру усталость и  духота  взяли
верх над душевной и телесной болью. Он погрузился в тревожную дремоту, и в
его снах странно мешались театральные состязания и  заговор.  Вот  он  сам
выступает в своей комедии,  скамьи  битком  набиты  зрителями,  но  только
почему-то это не театр, а каменоломня. Он хочет предостеречь зрителей,  но
может  говорить  только  стихами.  И  вот  он   начинает   облекать   свое
предостережение в стихи: очевидно, в его памяти были свежи усилия, которых
ему стоили измениния в монологе Главка, - во всяком случае, еще не  совсем
проснувшись, он успел сочинить несколько строк в том же размере:

                 Афиняне! Защитники свободы, берегитесь!
                 Вооружитесь и на страже будьте!
                 Вам враг грозит с горы, как коршун кривоклювый.
                 Сегодня маски прячут заговор.
                 Ждет Гиппия в опочивальне не супруга,
                 Но бронза острая, которая мила
                 Лишь заговорщикам у врат Афин!

     Они звучали в его ушах так живо, словно он вовсе и не спал;  он  даже
услышал, как глашатай объявлял его  победителем  состязаний.  Все  зрители
кричали: "Алексид! Алексид!"
     Он открыл глаза и застонал, так все  его  тело  болело  от  неудобной
позы.
     - Алексид! Алексид!
     Так, значит, это не сон? Кто-то действительно произносил его имя - но
тихим шепотом и у самого его уха.
     Алексид хорошо знал Коринну и мог бы догадаться,  что  она  неспроста
так легко смирилась и позволила ему выслеживать  Гиппия  в  одиночку.  Она
просто не стала тратить время на бесплодные споры, решив про себя, что все
равно потихоньку пойдет за ним. Если она будет держаться поодаль,  Алексид
- а уж тем более Гиппий - ничего не заметит.  Ну,  а  в  случае  беды  она
сможет прийти ему на выручку.
     Так и вышло. Коринна добралась до  самой  каменоломни,  но  побоялась
ползти мимо стражи. Однако и оттуда она услышала крики, когда Алексид  был
обнаружен, и поняла, что его отнесли в пещеру. Но что поизошло  потом,  ей
узнать не удалось. Когда все затихло, она решила, что одна помочь  ему  не
сможет, и помчалась обратно  в  Афины  по  залитым  лунным  светом  полям,
легконогая, словно  сама  охотница  Артемида,  -  только  вряд  ли  богиня
когда-нибудь бывала такой оборванной и препачканной.
     На ее счастье, городские ворота были открыты: из окрестных селений  в
город уже начали стекаться люди, так как театральное представление  должно
было начаться сразу после восхода солнца, а каждому хотелось занять  место
получше.
     Коринна направилась прямо к дому  Лукиана.  Он  все-таки  был  лучшим
другом Алексида. И она не знала, к кому еще обратиться за помощью.
     В доме уже проснулись. После некоторых препирательств Коринне удалось
упросить привратника сходить за  Лукианом,  и  тот  вскоре  вышел  к  ней,
протирая глаза.
     - Это ты? - возмущенно спросил он. - Да как ты...
     - Я знаю, что ты меня не любишь, - решительно сказала Коринна.  -  Но
это неважно. Алексид попал в беду.
     Она шепотом объяснила ему, что Гиппий виделся с Магнетом в  пещере  и
они схватили Алексида, когда он пытался подслушать их разговор.
     Лукиан забыл обо всем, кроме опасности, грозившей его другу.
     - Я сейчас же иду к отцу. Мы соберем вооруженный отряд и...
     - Нет, нет. Это может кончиться плохо... для бедного Алексида, хочу я
сказать. Они... -  Она  вздрогнула  и,  поколебавшись,  докончила:  -  Они
что-нибудь сделают с ним. Или оставят его  заложником,  если  им  придется
силой пробиваться к границе.
     - Ты права, - ответил Лукиан и задумался.
     Коринна вдруг почувствовала, что вся  ее  прежняя  неприязнь  к  нему
исчезла. Как он побледнел! Наверно, он все-таки очень любит Алексида.
     - Надо подумать, - продолжал Лукиан. - Не удастся ли нам одним спасти
его?
     - Можно попробовать, - ответила она и рассказала ему свой план.
     Он удивленно посмотрел на нее:
     - И ты не сказала про это Алексиду?
     - Нет. В первый день я не хотела вам говорить. Я ведь не  знала,  как
все потом обернется, и моя тайна могла мне пригодиться. Так уж учила  меня
мать, - пояснила она с виноватым видом, - не  слишком-то  доверять  людям.
Мне не хотелось, чтобы он знал, что я тогда сказала неправду.
     Лукиан затянул ремни сандалий, и они незаметно выскользнули на улицу,
где было уже почти светло.
     - А почему ты сразу этого не сделала? - спросил Лукиан.
     - Опасно. Кому-нибудь надо отвлечь их от пещеры.
     - Да, конечно... Ну, во всяком случае, я рад, что ты позвала меня.
     Они миновали городские ворота. Небо над Гиметтом медленно краснело, а
на его снега уже лег розовый румянец.


     - Алексид! Алексид! - шептала Коринна ему на ухо.
     Он пошевелился, и она принялась резать ремни, связывавшие  его  руки.
Перед собой он видел неровный клочок серого неба в  рамке  зубчатых  краев
расселины. Костер давно погас. Рядом с  ним  валялись  плащи,  сандалии  и
пустая амфора. Ни Магнета, ни Каллибия не было видно,  но  он  услышал  их
голоса - они о чем-то возбужденно совещались у входа в пещеру.
     - Я же развязала тебе ноги, - сердито шепнула Коринна. - Разве ты  не
чувствуешь? Да ведь они у тебя совсем затекли!  -  Она  обхватила  его  за
плечи и помогла встать. - Нам надо скорее уходить отсюда.
     Только  теперь  он  сообразил,  в  каком  отчаянном   положении   они
находятся.
     - Как ты пробралась мимо них? - хрипло прошептал он. - Теперь и ты  в
ловушке! Ты слышишь их... нам не спастись...
     - Сюда! - И она потащила его в глубину пещеры.
     - Что толку? - пытался спорить он. - Они начнут искать, найдут нас, и
тогда...
     - Они нас не найдут. Иди за мной. Тут мы полезем вверх. Только  здесь
узко. Смотри не ушиби голову.
     Теперь они корабкались  вверх  по  крутому  проходу.  Алексид  слышал
тыжелое дыхание Коринны где-то над своей головой. Потом чуть посветлело, и
он уже мог различить ее спину. Когда же он в следующий раз  поднял  глаза,
то увидел ее  черный  силуэт  на  фоне  светлого  пятна.  Вскоре  они  уже
выбрались на вершину скалы. Морской ветерок трепал  их  волосы,  а  кругом
вздымались горы, одетые блеском солнечного утра.
     - Ты мне не говорила об этом  проходе,  -  сказал  Алексид  обиженно,
вспомнив тот день, когда они с  Лукианом  собирались  осмотреть  пещеру  с
факелами, а она напугала из рассказом об обвале.
     - Это была моя главная тайна.  Я  ведь  тогда  не  знала,  какими  вы
окажетесь - ты и Лукиан. Да, кстати, он сейчас где-нибудь вон там.  -  Она
указала на лесистый склон, круто уходивший от каменоломни туда, где  среди
деревьев белели вспененные волны Илисса.
     - Лукиан?!
     - Да, он шумел там в кустах, чтобы выманить их из пещеры. Мы  решили,
что они неверняка все кинутся туда посмотреть, в чем дело. К счастью,  так
и вышло. А с Лукианом ничего не случится. Им его ни за что не поймать.
     - Конечно. Но и нам лучше уйти отсюда поскорее, - сказал  Алексид.  -
Ведь они могут найти проход и броситься за нами в погоню. - Он внимательно
огляделся. - Я знаю другую дорогу  отсюда,  которая  ведет  в  сторону  от
каменоломни. Побежали?
     -  Побежали!  Знаешь,  я  совсем  забыла,  ведь   сейчас   начинается
представление. Сегодня же Великие Дионисии!
     - Я думаю не об этом, - сказал  он  мрачно,  когда  они  побежали  по
тропке, петлявшей в  лесу.  -  Сегодня  заговорщики  попытаются  захватить
власть! Нам нельзя терять ни минуты.



                           18. РЕШИТЕЛЬНЫЙ ЧАС 

     Когда  они  добрались  до  помещения  для  актеров,  празднество  уже
началось. До них доносился глухой гул,  напоминавший  рокот  моря,  -  это
переговаривались и смеялись зрители. Первым они увидели дядюшку Живописца.
Совсем растерявшийся старик бросился обнимать внука:
     - Слава богам! Наконец-то ты пришел! Хорошо  еще,  что  наша  комедия
самая последняя...
     - Мы уже боялись, не случилось ли с  тобой  чего-нибудь,  -  произнес
спокойный, ласковый голос, и  Алексид  с  удивлением  увидел  перед  собой
улыбающегося Конона с венком на голове.
     Суровый хорег постепенно заинтересовался комедией, которую оплачивал,
но он ни разу не говорил о том,  что  собирается  покинуть  свое  сельское
уединение, чтобы посмотреть ее.
     - Я решил на этот раз нарушить свой обычай и  побывать  в  театре,  -
сказал он, словно чувствуя, что нужны  какие-то  объяснения.  -  Я  пришел
пожелать тебе удачи. - Тут он заметил одеяние  Алексида  и,  нихмурившись,
добавил: - Но почему на тебе эти лохмотья?  Ведь  ты  сам  не  собираешься
выступать? И эта девушка... - Он поглядел на Коринну и вдруг умолк. -  Кто
ты? - спросил он хрипло. - Как... как ты сюда попала?
     - Нет закона, который запрещал  бы  женщинам  бывать  в  театре,  это
только глупый обычай, - ответила Коринна. - И у меня есть к тому же особая
причина, так что не возмущайся этим.
     - Я не возмущаюсь, но благовоспитанным девушкам...
     Тут его перебил Алексид. Разговор о том, почему Коринна  очутилась  в
театре, можно отложить, у них есть более важное дело. Необходимо  сообщить
должностным лицам о заговоре, и лучше всего  это  мог  бы  сделать  Конон.
Отец, дядя Лукиана и все другие его  знакомые  затерялись  в  человеческом
море на скамьях амфитеатра, а от дядюшки Живописца толку будет немного.  Я
должен поговорить с тобой Конон, - сказал он. - Это очень важно.
     И Алексид вполголоса начал  рассказывать  Конону  все,  что  занал  о
заговоре.
     Конон, извинившись, опустился на табурет: он рано ушел из дому, отвык
от людских толп, и теперь у него немного кружится голова.  Он  слушал,  не
перебивая, и лишь изредка кивал. Затем он встал и расправил складки плаща;
его худое лицо стало еще более суровым.
     - Какая грусность! - сказал он.
     - Кому мы должны рассказать об этом? Архонту-басилевсу?
     Конон покачал головой.
     - Это дело коллегии стратегов. Их,  как  ты  знаешь,  десять,  и  они
исполняют свои обязанности по очереди. Я не знаю,  кто  из  них  командует
сегодня, но это и неважно. Они все сидят в первом ряду вместе с архонтами.
     - А можно к ним подойти?
     - Да, я могу это сделать. Мое место неподалеку - я ведь хорег комедии
твоего  деда.  Вот  что,  -  решительно  продолжал  Конон.  -  Я  попробую
поговорить с ним, когда кончится первая комедия. Перерыв будет длинным,  и
я попрошу его прийти сюда. А пока, - закончил он, бросив многозначительный
взгляд на овчину Алексида, - поищи  себе  более  праздничный  наряд.  Надо
выказать Дионису больше почтения, не так ли?
     Взрыв рукоплесканий возвестил об окончании первой  комедии,  и  Конон
ушел. Хор, едва покинув орхестру, тут же нарушил  торжественный  строй,  и
помещение наполнилось множеством людей: хоревты и актеры, занятые во  всех
трех  комедиях,  не  говоря  уж  о  трех  соперниках-поэтах,  их  друзьях,
флейтистах, театральных машинистах и прочих. Понимая, что  Конан  в  любую
минуту может вернуться сюда со стратегом, Алексид шарил повсюду,  пока  не
нашел наконец довольно чистый хитон, пару сандалий на не  слишком  толстой
подошве и свободное местечко  в  уголке  за  дверью,  где  он  мог  быстро
переодеться и навсегда сбросить с себя  овчину.  Она  уже  сослужила  свою
службу.
     - Тебе нужет еще венок, - сказала Коринна, заглядывая в дверь. - Вот,
держи.
     - Где ты его взяла?
     - Нашла, - ответила она лукаво. - Но мне лучше отсюда уйти,  на  меня
все косятся.
     - А куда ты пойдешь? - спросил он, надевая  венок.  -  Где  мне  тебя
искать, когда все кончится?
     - Как  -  где?  У  меня  дома!  Самое  место  для   "благовоспитанной
девушки"!.. А Конон мне очень понравился. Он такой вежливый... Ах, вон  он
идет! Прощай, Алексид... желаю тебе удачи!
     Она  убежала,  а  Алексид  вышел  за  дверь  навстречу  Конону.   Тот
приближался к нему вместе с человеком средних лет, в котором нетрудно было
угадать опытного воина.  Разговаривать  внутри  было  бы  невозможно  -  в
перерыве между комедиями там стоял оглушительный шум.
     - Вот этот юноша, почтенный стратег, - сказал Конон. -  Уверяю  тебя,
на него можно положиться.
     Алексид  расправил  плечи  и   смело   встретил   испытующий   взгляд
проницательных серых глаз.
     - Сын Леонта, атлета, если не ошибаюсь? - отрывисто сказал стратег. -
Что же, юноша, ты оказал Афинам большую услугу. Но времени терять нельзя.
     Он засыпал Алексида  вопросами,  на  которые  тот  отвечал  быстро  и
уверенно. Однако из главных заговорщиков, кроме  Гиппия,  он  мог  назвать
лишь двух-трех, которых Коринна заметила на пиру.
     - Гм! - пожевал губу стратег. - В том-то и трудность.
     - Какая?
     - Ну, предположим, мы после конца представления схватим тех, кого  ты
назвал. А что сделают остальные? Если они достаточно сильны, они  приведут
свой план в исполнение и нанесут удар, не медля, и, значит, на улицах Афин
сегодня начнется братоубдийственная резня, милый  юноша,  а  ее  лучше  бы
избежать,  пусть  даже  мы  и  победим  благодаря  твоему   своевременному
предупреждению.
     - Может быть, они не посмеют, - с надеждой сказал Алексид.
     - Тогда они затаятся, и мы так и не узнаем, кто это. И, значит, резня
начнется не сегодня, а через  полгода  или  через  год,  когда  они  вновь
соберутся с силами. Понимаешь, юноша? Вот если бы мы  могли  захватить  их
всех разом!
     - Надо придумать какую-нибудь хитрость, - сказал Конон, -  чтобы  они
сами себя выдали. Я помню одно старинное предание о  царе,  который  знал,
что среди его приближенных есть заговорщики, но не знал,  кто  именно.  Он
приказал рабу вбежать в пиршественный зал и закричать: "Все открыто!" -  а
сам по выражению их лиц...
     - Да, да, помню, - с досадливым смешком  ответил  стратег.  -  Но  не
хочешь же ты, чтобы мы проделали то же самое в театре? Ведь и Гиппий и его
друзья сейчас здесь - его я видел собственными глазами.  Но  мы  не  можем
наблюдать за выражением тысяч лиц...
     - Конечно, нет, почтенный стратег. Я не говорю, что следует пустить в
ход именно эту хитрость. Надо придумать что-нибудь  более  соответствующее
обстоятельствам, но, признаюсь, мне нечего не приходит в голову.
     - Нашел! - вдруг воскликнул Алексид. - Если Гиппий в театре,  значит,
он не знает, что я спасся. Магнет, может быть, и послал к  нему  вестника,
но тот не сумеет разыскать его в этой толпе -  ему  придется  ждать  конца
предствления.  Но  если  бы  Гиппия  все-таки  предупредили,  что  заговор
раскрыт, стал бы он и дальше смотреть комедию?
     - Вряд ли, -  сухо  заметил  стратег.  -  Думаю,  что  он  немедленно
попробовал бы бежать в Спарту.
     - И все заговорщики последовали бы его примеру, -  особенно  если  бы
они заметили, что он очень торопится?
     - Конечно! Крысы все вместе бегут с тонущей  триеры.  Но  как  же  мы
можем этого достичь? Надо во что бы то ни  стало  избежать  беспорядков  в
театре. Ведь это же праздник в честь бога Диониса!
     - Мы можем предостеречь всех заговорщиков разом  и  так,  что  никто,
кроме них самих, тебя и других стратегов, не поймет, о чем идет речь.
     - Как же это можно сделать, юноша?
     Глаза Алексида заблестели.
     - С орхестры! Ты поставь стражу у всех выходов, и пусть  они  хватают
каждого, кто попробует уйти с моей комедии. А я сочиню такие  строки,  что
все заговорщики кинутся без оглядки улепетывать к границе.
     Когда Главку было приказано  в  последнюю  минуту  выучить  еще  семь
строк, он принялся было ворчать, но стратег быстро его образумил. Он будет
говорить то, что велит ему младший Алексид, и не изменит ни одного  слова.
И чтоб никто ничего не знал об этих новых строках до тех пор, пока они  не
будут произнесены с орхестры!
     - Смотри не бормочи их вслух, пока учишь, - предупредил стратег. - Ни
с кем о них не советуйся и даже не думай о  них.  Только  произнеси  их  в
положенное время, да так, чтобы их хорошо расслышали даже на  самом  верху
амфитеатра. Речь идет о жизни и смерти.  И,  если  из-за  тебя  что-нибудь
выйдет не так, тебя будут судить за государственную  измену,  это  я  тебе
обещаю, - закончил он грозно.
     "Хорошо,  -  подумал  Алексид,  -  что  Главк  уже  давно   выступает
предводителем хора: новичок до  смерти  перепугался  бы  непонятных  угроз
стратега и все перепутал бы". Но актерская гордость Главка была задета,  и
он с достоинством ответил, что, разумеется, признесет любые порученные ему
строки со всем тщанием и четкостью.
     - Ну, смотри же, - сказал стратег и добавил, обращаясь к Алексиду:  -
Из-за тебя, милый  юноша,  мне  не  придется  досматривать  предстваление.
Очдень жаль. Мне было бы любопытно посмотреть последнюю комедию - никак не
могу понять, кто ее сочинил.
     Он ушел,  чтобы  заняться  необходимыми  приготовлениями.  Надо  было
расставить стражу у выходов из театра, закрыть городские ворота, поставить
охрану у всех важнейших зданий  и  захватить  оружие,  спрятанное  в  доме
Гиппия. Вторая комедия уже началась, и в его распоряжении было  не  больше
двух часов.
     Тем временем Алексид торопливо писал на восковой  табличке.  Странно,
как хорошо он помнит строки, сочиненные в полусне!  Правда,  они  довольно
корявы, но зато в них сказано все, что нужно. Заговорщики наверняка поймут
из, узнают крючковатый нос Магнета в "кривоклювом  коршуне"  и  сообразят,
что все  их  замыслы  раскрыты  -  и  захват  государственного  оружия,  и
использование праздничных масок, и тайный склад мечей и кинжалов.  Во  сне
разум способен на странные вещи. Может, Платон был и не таким уж безумцем,
когда утверждал, что дух спящего человека  бродит  по  неведомым  мирам  -
сновидениям?
     - Вот, бери, Главк, - сказал он,  протягивая  дощечку  корифею.  -  И
никому ее не показывай! Помнишь, что говорил стратег?
     - Помню, - укрюмо отозвался предводитель хора.
     Кончилась вторая комедия. А затем настал и миг, который  Алексид  так
часто рисовал в своем воображении.  Зрители  умолкли,  и  глашатай  встал,
чтобы  объявить  последнюю  комедию.  Голосом,  который   достигал   самых
отдаленных рядов амфитеатра, он произнес обычную  формулу:  "Алексид,  сын
Леонта, предлагает свою комедию..."


     Младший  Алексид  был,  пожалуй,  единственным  в  театре  человеком,
которому первая  половина  "Овода"  не  доставила  никакого  удовольствия.
Впоследствии он даже не мог  вспомнить,  что,  собственно,  он  видел.  Он
слишком напряженно ожидал решительной минуты  в  середине  комедии,  когда
актеры покинут орхестру, а Главк, подойдя к  самому  ее  краю,  произнесет
речь, обращенную к зрителям. Пока же его раздражало все, что отдаляло  эту
минуту, - даже взрывы хохота,  которые  вызывали  его  шутки,  потому  что
актеры, выжидая, пока зрители немного стихнут, бездействовали.
     Чтобы  лучше  видеть  и  чтобы   не   слышать   бессвязной   болтовни
взволнованного дядюшки Живописца, он забрался  на  высокую  площадку,  гда
появляются актеры, изображающие богов, вещающих  с  неба,  и,  скорчившись
так, чтобы остаться незамеченным, осторожно поглядел вниз. Узкие подмостки
были почти целиком скрыты от его взгляда, и он не видел актеров,  хотя  их
звучные голоса доносились до него совершенно отчетливо.  Но  зато  большая
круглая орхестра была видна вся, и он мог наблюдать, как Главк  и  хоревты
то застывали, словно статуи, то начинали двигаться  в  сложном  танце.  За
орхестрой он мог разглядеть первый ряд амфитеатра -  удобные  кресла,  гда
посредине, на почетном месте, восседал верховный жрец Диониса, а справа  и
слева от него располагались архонты и другие высокопоставленные лица. Одно
из  кресел  пустовало  -  кресло  стратега,  с  которым  он   только   что
разговпривал. А дальше рядами, восходящими к великолепным храмам  Акрополя
и к синему весеннему небу  над  ним,  сидели  тысячи  и  тысячи  зрителей,
загорелых, украшенных венками, в пестрой праздничной одежде.
     И  где-то  на  этих  переполненных  скамьях  сидят   Гиппий   и   его
сообщники...  Алексид  сжал  кулаки  так,  что  ногти  впились  в  ладони.
Напряжение становилось невыносимым.
     Наконец-то! Главк приблизился к краю орхестры - кто узнал  бы  его  в
этой комической маске и полосатых чулках! Зрители приготовились посмеяться
вволю. В этой речи поэт обращался прямо к ним от собственного имени, а  не
вкладывал ее в уста своих персонажей. Одна за другой острые шутки на злобу
дня заставляли ряды зрителей  колыхаться,  как  ржаное  поле  под  ветром.
Упоминание о Сократе вызвало взрыв добродушного хохота. А, скарик  Сократ!
Не так уж он и плох... Да он полезнее Афинам, чем многие другие,  кого  мы
могли бы назвать...
     Но вот Главк перешел  на  более  серьезный  тон.  Голос  у  него  был
великолепный. Он гремел, заполняя огромную чашу  амфитеатра,  доносясь  до
последнего ряда под самым небом. Главк предупреждал зрителей,  что  Афинам
грозит опасность, куда более серьезная, чем поучения философа.
     И наконец в мертвой тишине прозвучали заключительные строки:

                  Афиняне! Защитники свободы, берегитесь!
                  Вооружитесь и на страже будьте!
                  Вам враг грозит с горы, как коршун кривоклювый.
                  Сегодня маски прячут заговор.
                  Ждет Гиппия в опочивальне не супруга,
                  Но бронза острая, которая мила
                  Лишь заговорщикам у врат Афин!

     Главк  отступил  назал  к  хору.  Раздались   хлопки,   но   довольно
неуверенные. Среди зрителей послышался недоуменный  ропот,  но  он  затих,
когда на подмостки вернулись актеры и впервые появилась  "корова",  вызвав
неудержимый хохот.
     Однако нашились среди зрителей  и  такие,  у  которых  заключительные
строки  не  вызвали  никакого  недоумения.  И  они  не  стали   любоваться
проделками "коровы".
     Со своего насеста Алексид видел, как по всему амфитеатру то  тут,  то
там поодиночке, по двое, по трое поднимаются отдельные фигуры  и  начинают
проталкиваться к выходу.  Их  соседи  негодовали,  и  на  некоторое  время
внимание зрителей  было  отвлечено  ворчливой  бранью  и  возгласами:  "Да
садитесь же!" Однако  "корова"  какой-то  проделкой,  которой  Алексид  не
видел, вызвала новые громовые рукоплескания, и все взгляды зрителей  опять
устремились на подмостки. Непоняный уход нескольких  грубиянов  был  скоро
забыт, и все устроились поудобнее, чтобы  ничего  не  упустить  из  второй
половины комедии.
     Так же поступил и ее молодой сочинитель. Хитрость удалась. Афины были
спасены.


     Когда Лукиан, отыскав наконец своего друга, забрался к  нему  наверх,
ему пришлось дважды толкнуть Алексида, прежде  чем  тот  обратил  на  него
внимание. Алексид сердито обернулся, но резкие слова  замерли  у  него  на
губах, когда он увидел приятеля и вспомнил, чем ему обязан.
     - Спасибо за помощь, - прошептал он.
     - Не за что. Это было очень забвно. Ну и погонял же  я  их  по  реке!
Послушай, Алексид, а у всех выходов стоит стража!
     - Знаю. Я тебе потом все расскажу. Лукиан, - хриплым шепотом попросил
Алексид с прямотой, какая возможна только между самыми близкими  друзьями,
- помолчи пока, ладно? Надо же мне послушать мою комедию!
     - Твою комедию? - недоуменно повторил Лукиан.
     Но Алексид уже отвернулся и глядел на залитую солнцем  орхестру,  где
вновь начали ритмично двигаться хоревты, похожие сверху на пестрых  жуков.
Лукиан не стал повторять своего вопроса. Блаженное выражение на  лице  его
друга  служило  достаточным  ответом.  Полный  гордости  за   Алексида   и
любопытства, Лукиан скорчился  рядом  с  ним,  и  так,  не  шевелясь,  они
пролежали до конца предстваления.
     Значит,  все  это  и  вправду  сочинил  Алексид!  Шутки,  от  которых
покатывается весь амфитеатр,  красивые  строфы  хора,  которые  заставляли
слушателей благоговейно затаить дыхание... В горле Лукиана поднялся комок,
когда раздались заключительные строки, в которые Алексид вложил  все,  что
думал об Афинах, всю свою любовь к родному городу,  стороки,  которые  еще
многие годы повторяли афиняне, в какой  бы  уголок  земли  ни  занесла  их
судьба:

                     Фиалковый венец наш город носит,
                     И море синее - кайма его одежд.

     Когда отзвучали последние  слова  и  замерли  звуки  флейты,  зрители
воздали комедии  высшую  дань  восхищения  -  несколько  мгновений  царила
зачарованная тишина, затем раздался единый  громкий  вздох  и  разразилась
буря: все кричали, хлопали, стучали ногами, и  в  чаше  амфитеатра,  точно
гром, перекатывалось эхо. Лукиан почувсьвовал, что  его  глаза  влажны  от
слез, и смущенно покосился на Алексида.  Но,  как  ни  странно,  в  глазах
Алексида он тоже заметил слезы - а ведь он сам все это сочинил!
     Пока десять судей подавали свои голоса, юноши  молчали.  Толпа  внизу
гудела и колыхалась, как море, но друзья были слишком  измучены  событиями
этого утра, и им не хотелось говорить. Наконец Лукиан привстал.
     - Сейчас узнаем, - сказал он.
     Внизу раздался голос глашатая:
     - Награда  за  лучшую  комедию  присуждается  "Оводу"  Алексида,  сын
Леонта...



                         19. СЕРЕБРЯНЫЙ КУЗНЕЧИК

     Конон решил устроить пир,  чтобы  отпраздновать  победу  "Овода".  "И
кое-какие другие радостные события", - добавил он, и в его суровых  глазах
мелькнула улыбка, хотя (как впоследствии  напомнил  ему  Алексид),  говоря
это, он и  не  подозревал,  какое  еще  радостное  событие  предстоит  ему
отпраздновать.
     - Только я ничего не приготовил, -  признался  Конон.  -  Конечно,  я
знал, что, по обычаю, хорег комедии, снискавшей награду, угощает актеров и
хор, но, сказать по правде, я никак  не  ожидал,  что  мы  можем  победить
Аристофана! Впрочем, это дело поправимое. Один мой друг предоставил в  мое
распоряжение свой городской дом. Теперь только надо найти повара.
     - Тут могу помочь я, - предложил Алексид. - Я могу найти повара.
     - Ну еще бы! - сказал Конон  с  непривычной  шутливостью.  -  Теперь,
когда я знаю, что ты не только  раскрыл  заговор  Магнета,  но  и  сочинил
комедию твоего деда, меня очень огорчило бы, если бы ты не  сумел  сделать
такую пустяковую вещь - подыскать мне повара.
     - Видишь ли, и в том и в другом мне очень помогала Коринна...
     - Эта красивая девушка, которую я видел в театре?
     - Да. И, собственно говоря, мне и тут не обойтись без ее помощи. Ведь
повар, о котором я говорю, - ее мать.
     - Ну, так поговори с ней, Алексид. Пусть  готовит  пир  на  пятьдесят
человек. Хор и акреры - это уже почти тридцать, а кроме того, твоя семья и
твой друг Лукиан... Но, может быть, ты хочешь сам кого-нибудь пригласить?
     Алексид несколько мгновений в нерешительности молчал. Но  наконец  он
собрался с духом:
     - А можно... можно, я приглашу Сократа?
     - Конечно, если только он  согласится.  Скажи  моему  рабу,  где  его
искать.
     - Наверно, он у себя дома. Видишь ли, - пояснил  Алексид,  с  грустью
вспоминая, что "Овод" был написан ради Сократа,  -  он  почти  никогда  не
ходит в театр и, значит, не видел и моей комедии. Ну, а так как  во  время
представления ему не найти на улицах обычных  собеседников,  он,  наверно,
сидит дома и ждет, чтобы праздники кончились и было с кем поговорить.
     - Ну, пусть разговаривает со мной сегодня на пиру, - деливито  сказал
Конон. - Расскажи моему рабу, где он живет,  а  сам  сходи  к  этой  твоей
хваленой стряпухе... как ее зовут?
     - Горго.
     - Горго? - недоуменно повторил Конон. - Я где-то слышал это имя.
     - Ну, это понятно: лучше ее никто в Афинах не  готовит.  Но  сегодня,
может быть, она и свободна, потому что в Афинах ее пока не все знают,  они
совсем недавно приехали из Сиракуз...
     - Так как же я мог о ней слышать? - пробормотал Конон. - На  пирах  я
не бывал вот уже много лет. Она, ты говоришь,  мать  этой  девушки?..  Ну,
неважно, наеважно... - Он повернулся к рабу: - Когда  пригласишь  Сократа,
беги со всех ног домой и скажи госпоже, чтобы она оделась и приехала  сюда
на пир. Скажи, что пир будет очень  скромный  и  женщины,  если  пожелают,
останутся на своей половине. Конечно, она отвыкла от шумного  веселья,  но
сегодня же все-таки Дионисии! Скажи ей, что вино будет сильно  разбавлено,
что не будет ни флейтисток...
     - Ты ошибаешься, - перебил его  Алексид,  и  уголки  его  рта  лукаво
задергались. - Без одной флейтистки мы все-таки не  обойдемся,  или  Горго
откажется прийти, да и я тоже, хотя и нижайше прошу меня простить.
     Конон просмотрел на него, и его лицо стало почти испуганным.
     - Неужели эта девушка - флейтистка?
     - Не такая, как другие, - но ведь и этот  пир  будет  на  таким,  как
другие.


     Так оно и было.
     Первое, что бросилось в глаза  Алексиду,  когда  он  вошел  в  дворик
харчевни, была старая овчина, разбитые деревянные сандалии  и  широкополая
пастушеская шляпа - все это валялось на земле.
     Коринна выбежала к нему из кухни.
     - Ах, Алексид, я так рада, так рада! - воскликнула она.
     - Так ты уже слышала? - спросил он с досадой. А он-то, расставшись  с
Кононом, бежал всю дорогу бегом, чтобы его никто не опередил!
     - Слышала? - Коринна закинула голову и засмеялась  своим  беззвуычным
смехом. - Неужели ты думаешь, что я не сумела и посмотреть? - Она  указала
на кучу одежды:  -  Можешь  забрать  свою  старую  овчину.  В  театре  она
сослужила мне  хорошую  службу  -  она  так  благоухала,  что  мои  соседи
старались отодвинуться то меня подальше!
     - Значит... - в восторге начал он. - Ах ты, хитрая...
     - Это еще что? - вопросила Горго, выходя  из  кухни.  -  Что  на  вас
нашло? В жизни я...
     - Я к тебе с поручением, - объяснил Алексид. - Сегодня вечером пир на
пятьдесят человек. Все самое лучшее. Денег не жалеть. Ты согласна?
     Лицо Горго расплылось от удовольствия.
     - Еще бы! Я всегда говорила, господин  Алексид,  что  ты  нам  добрый
друг. Все и будет только самое лучшее.
     Этот вечер Алексид запомнил как самый счастливый в своей  жизни.  Что
могло быть приятнее минуты, когда отец обнял его, а потом отступил на  шаг
и оглядел его даже с каким-то страхом!
     - Так, значит, то, о чем говорит весь город, правда? Комедию  написал
ты, а не дядя Алексид? Я горжусь тобой, сын!
     А ведь Леонт еще не слышал тогда, что его сын помог раскрыть  опасный
заговор!
     А мать, сильно оробевшая (она согласилась  прийти  на  пир  только  с
условием, что будет сидеть с Диметрией в соседней комнате и лишь  украдкой
поглядывать на пирующий), поцеловала его и шепнула:
     - А я нисколько не удивилась, милый. Я всегда знала,  что  твой  отец
недостаточно тебя ценит.
     Алексид невольно улыбнулся - то же самое она говорила и  про  дядюшку
Живописца! Но ведь у нее доброе сердце и она обо всех думает хорошо.
     Филипп, на этот раз отпущенный домой на праздники,  поздравил  его  с
неловкостью старшего брата, а Теон произнес целую речь и  замолчал  только
тогда, когда Алексид дернул его за ухо. Ника клялась, что, знай она, в чем
дело, она переоделась бы мальчиком, а уж в театре побывала бы  непременно!
Дядюшка Живописец, ничуть не огорченный утратой  славы,  веселился  больше
всех - до чего же приятно, заявил он, не притворяться  больше  умником!  А
завтра можно будет снова спокойно работать в гончарне.
     Сократ всем очень понравился. И особенно Леонту, чье  мнение  о  нем,
как и у многих других афинян, переменилось к  лучшему  благодаря  "Оводу".
Теон же присосался к  старику  философу,  как  пиявка;  они  устроились  в
спокойном уголке и вели длинную беседу, ни на кого  не  обращая  внимания,
пока Теон уже за полночь вдруг не уснул на  полуслове.  Сократ  улыбнулся,
подложил ему под голову подушку и подошел к Главку, чтобы расспросить  его
о природе ритма.
     Но самое важное случилось раньше, как только унесли  столы  и  в  зал
вошла Коринна с флейтой в руке. В этот вечер она казалось совсем взрослой,
потому что на ней был длинный хитон из сверкающей  голубовато-серой  ткани
под цвет ее глаз. Она не надела никаких украшений, кроме старой серебряной
броши, изображающей кузнечика. Эту брошь она хранила  с  раннего  детства,
надевала только в особо торжественных случаях и верила, что  она  приносит
удачу.
     Пока она играла, Конон тихонько прошел в  соседнюю  комнату,  где  на
приличном расстоянии от пирующих сидели его  жена,  мать  Алексида  и  еще
несколько женщин, а  так  же  Ника,  очень  недовольная  этим  уединением.
Деметрия посмотрела на мужа и улыбнулась.  После  стольких  лет  сельского
затворничества ей было очень приятно наблюдать такое весеье.
     - Какая красивая девушка! - прошептала она.
     Конон как-то странно поглядел на нее.
     - Она тебе никого не напоминает, милая? -  спросил  он  с  притворным
равнодушием.
     Деметрия повернулась и посмотрела в зал. Она покачала головой:
     - Не помню.
     - И неудивительно. Это же было... довольно давно. А ту девушку  ты  в
лицо не видела - только ее отражение в своем зеркале.
     Деметрия посмотрела не него, недоуменно сдвинув бдрови:
     - О чем ты говоришь, Конон?
     - Она точный твой портрет в юности. Я заметил это сразу,  как  только
увидел ее утром.
     Деметрия тихонько засмеялась, смущенно, но радостно.
     - Такой красивой  я  никогда  не  была.  Пожалуй,  все-таки  какое-то
сходство и правда есть, хотя мне самой судить об этом трудно.
     - Вылитая ты, - настаивал Конон.
     - Какое странное совпадение!
     - Так и я думал, пока не узнал имени ее матери. Ее завут Грго.
     - Не может быть! - У Деметрии перехватило дыхание.
     Побледнев, она схватилась за сердце, и Алексид, заметивший это  через
открытую дверь, бросился к ней на помощь, но она поборола свое волнение.
     - Если это даже и так, - прошептала она, - то мы  ничего  сделать  не
можем. У нас нет  никаких  прав.  Мы  поступили  плохо  и  должны  за  это
расплачиваться. А она как будто счастлива.
     - Нет, - возразил Конон. - И Горго таже  не  слишком  счастлива.  Они
привязаны друг к другу, но  девочке  не  нравится  такая  жизнь.  Это  мне
сказала сама Горго.
     - Ты с ней говорил?
     - Да. Она сейчас здесь, на кухне.
     - Я про девушку... Как ее зовут? Коринна?
     - Нет, не говорил. Понимаешь, я хотел сначала рассказать тебе.
     - Ах, приведи ее сюда, Конон! Приведи поскорее, пожалуйста.
     И, когда Коринна,  кончив  играть,  с  недоумевающим  видом  вошла  в
комнату, Деметрия прошептала:
     - Погляди, на ней моя брошь - серебряный кузнечик!
     Коринна, побледнев,  молча  слушала  сбивчивые  объяснения  Конона  и
Деметрии. Конон утверждал, что во всем виноват он, а Деметрия,  перебивала
его, спешила взять вину на себя.
     Как и  рассказывал  Алексиду  дядюшка  Живописец,  Конон  и  Деметрия
полюбили друг друга с детства и поженились против воли  всоих  семей.  Они
обменялись клятвой верности еще в ранней  юности,  и  Деметрия  отказывала
всем женихам, пока наконец Конон не смог взять ее в жены. Много лет у  них
не было детей, и, когда они  уже  отказались  от  всякой  надежды,  у  них
родился ребенок, но не сын-наследник, которого в те дни  так  хотел  иметь
Конон, а дочь. Врачи сказали, что у Деметрии  больше  не  будет  детей,  и
оставался только один выход, к  которому,  впрочем,  нередко  прибегали  в
богатых греческих  семьях:  обменяться  детьми  с  какой-нибудь  женщиной,
которая за вознаграждение согласится отдать своего новорожденного  сына  и
взять на воспитание девочку. Им указали на Горго, и ее не  пришлось  долго
уговаривать. Ей нужны были деньги, она собиралась перебраться  из  Афин  в
какую-нибудь колонию, а из девочки она надеялась  вырастить  себе  хорошую
помошницу.
     - Твоя мать была против этого, - решительно сказал  Конон.  -  Ты  не
должна ее ни в чем винить. Так решил я. Только позднее я понял, каким  это
было для нее тяжким горем. Можешь ли ты  простить  меня?  Свою  мать  тебе
прощать не за что.
     Коринна посмотрела на его худое, морщинистое лицо. Она вспомнила все,
что рассказывал ей о нем Алексид. Она подумала о  маленькой  гробнице  под
темными елями - как странно, ведь в ней покоится сын Горго! Но Конон любил
его, а он умер. Если  Конон  и  поступил  дурно,  отдав  свою  дочь  чужой
женщине, он заплатил за это многими годами скорби.
     Так вот, значит, о чем думала Горго, когда сегодня вечером она  здесь
на кухне вдруг обняла ее, громко чмокнула в щеку и сказала:
     - Ты никогда к нашей жизни не привыкнешь, душечка. Я это вижу. Ну что
ж, так тому и быть. Я ведь только  хочу  тебе  счастья.  Но  мы  останемся
добрыми друзьями, ведь правда?
     - "Значит, Горго знает. И все будет  хорошо".  -  Коринна  поцеловала
отца и босилась в объятия Деметрии...
     Через несколько часов, кгда все было уже давно объяснено и с  первыми
лучами зари гости начали расходитдься, Алексид и Коринна  остановились  на
улице, глубоко вдыхая свежий утренний вздух.
     - Так, значит, ты все-таки будешь благовоспитанной афинской девушкой!
- поддразнивал ее Алексид. - Каково-то тебе придется!
     - Не так плохо, как кажется, - возразила Коринна. - Во-первых,  я  за
одну ночь не стала благонравной и тихонькой. А во-вторых, мы будем жить  в
поместье, а в деревне у девушки больше свободы, чем в  городе.  Не  думай,
пожалуйста, что я буду убегать  в  гинекей  каждый  раз,  как  ты  придешь
навестить нас!
     - А почему ты думаешь, что я буду вас навещать? Ведь это  не  близкая
прогулка.
     Коринна  обиженно  надула  губы  и  ничего  не  ответила.   Несколько
мгновений они стояли молча. Запели петухи. Запоздалые любители праздиков в
разорванной, покрытой пятнами одежде, пошатываясь, неуверенно брели домой.
Вдруг небо вспыхнуло багрянцем и золотом утренней зари, и  в  конце  улицы
над коровлями белых домов перед ними встал холм Акрополя, одетый лиловатой
дымкой, - фиалковый венец Афин.
     Конинна пложила руку на плечо Алексида.
     - Знаешь, - прошептала она, - это хорошо, это  очень  хорошо,  что  я
теперь афинянка!




              О ДРЕВНИХ АФИНАХ, АЛЕКСИДЕ И ЕГО ПРИКЛЮЧЕНИЯХ 

     Повесть прочитана. Но вас, наверно, обступает рой вопросов: а было ли
все это на самом деле? Жил ли в Афинах такой юноша Алексид? Правда ли, что
он сумел написать комедию и разоблачить заговорщиков?
     В повести Джефри  Триза  изображены  или  упоминаются  люди,  которые
действительно жили в Афинах во второй половине V века до н.э.:  знаменитый
мудрец Сократ, ученый  Анаксагор,  политический  деятель  Перикл,  великий
драматург Аристофан и другие. Ну, а Алексид,  Коринна,  Лукиан?  Не  будем
торопиться с ответом. Нам ведь важно узнать не  только  то,  что  было  на
самом деле, но и то, что могло быть,  что  не  расходится  с  исторической
правдой. Чтобы разобраться в этом, мы не расстанемся сразу с Алексидом  и,
вспоминая его занятия, разговоры  и  приключения,  попытаемся  внимательно
всмотреться  в  жизнь  древних  Афин,  города,  "увенчанного  фиалками"  -
фиолетовым мрамором величественного Акрополя.



              1. Аристократы и демократы, свободные и рабы

     Благодаря находчивости и мужеству Алексида  потерпел  провал  заговор
аристократов. Но кто же  такие  эти  люди:  изгнанный  из  города  Магнет,
расфранченный Гиппий и  соучастники  их  коварных  замыслов?  Оказался  ли
Алексид в центре событий необыкновенных и исключительных?
     О нет! Такова была повседневная жизнь Афин. Борьба  аристократической
и демократической партий пронизывает всю историю Древней Греции.
     Два самых сильных государства Греции,  Афины  и  Спарта,  различались
своими  политическими  порядками.  В  Афинах  правил  народ   (по-гречески
"демос"). В Спарте власть  принадлежала  богатым  и  знатным  гражданам  -
аристократам (власть народа  мы  называем  демократией,  власть  немногих,
аристократов,  -  аристократией).  Афины  повсюду  в  Греции  поддерживали
демократию, спартанцы в подчиненных им городах насаждали аристократические
порядки. Далгая, упорная,  страстная  борьба  аристократов  и  сторонников
демократии привела к войне. Греция разделилась на два лагеря. Одни  города
выступили на стороне Афин, другие поддержали Спарту. Двадцать семь лет, то
затихая, то разгораясь  вновь,  продолжалась  война,  получившая  название
Пелопоннесской.
     В повести  Триза  не  рассказывается  о  походах  и  сражениях,  хотя
действие ее приходится на годы Пелопоннесской войны, на  конец  V века  до
н.э. Мы узнаем только о происках  спартанцев  в  Афинах,  о  предательских
планах их тайных пособников - афинских аристократов, готовых  отдать  свой
город врагам, лишь бы сокрушить ненавистное им господство демоса.
     Своеобразные порядки сложились в Афинах. Три или четыре раза в  месяц
афинские граждане сходились на Народное собрание и решали важнейшие  дела.
Народ  избирал  должностных  лиц:  стратегов,  архонтов,   судей.   Только
военачальников - стратегов  -  выбирали  открытым  голосованием  из  числа
опытных в военном  деле  граждан.  На  все  остальные  должности  избирали
жребием с помощью бобов. Делалось это так. Ставили два глиняных сосуда:  в
одном были таблички с  именами  кандидатов,  в  другом  -  соответствующие
количество белых и черных бобов. В одно время  вынимали  табличку  и  боб.
Белый боб был избирательный, черный - неизбирательный. Каждый гражданин  в
Афинах, независимо от своего богатства, мог быть избран на любую должнось.
     Исполнение  общественных  обязанностей  отрывало  от  занятий  своими
делами, и  для  бедных  людей,  живущих  своим  трудом,  оно  могло  стать
обременительным. Поэтому афинский демос добился  того,  что  была  введена
плата за отправление должностей - два или три обола в день, - но афинскому
ремесленнику или мелкому торговцу больше за день  было  и  не  заработать.
Бедным гражданам в Афинах  раздавали  деньги  и  на  посещение  театра,  а
богатые должны  были  нести  общественные  повинности:  снаряжать  триеры,
устраивать на свой счет зрелища, оплачивать хоры в комедиях  и  трагедиях.
Так, богатому  Конону  из  нашей  повести  пришлось  оплатить  расходы  на
содержание и обучение хора для комедии Алексида.
     Власть принадлежит демосу, говорили афиняне. Но как  далеки  на  деле
были эти порядки от подлинной власти народа! Ведь под народом - демосом  -
греки  разумели  не  всю  народную  массу,  не  все  население,  а  только
привилегированное меньшинство - свободных, полноправных граждан.  Рабы  не
входили в демос. В Афинах проживало  и  много  свободных  людей,  лишенных
гражданских  прав.  Это  были  выходцы  из  других  городов.  Их  называли
"метеки". Сколько бы ни прожил в Афинах  метек,  его  дети  и  внуки,  они
оставались  неполноправными.  Метеки  не  имели  права  присутствовать  на
Народном собрании, занимать должности, владеть  землей  или  домом;  браки
между метками и гражданами были запрещены.
     К такой именно семье переселенцев и  принадлежала  Коринна  (пока  не
нашла своих настоящих родителей). Как ни удивляли Алексида слова Коринны о
том, что ей не нравится в Афинах, надо признать, что  у  нее  было  немало
оснований негодовать на порядки в "прекрасных Афинах". Смелая, назависимая
девочка,  тянувшаяся  к  знаниям,  к  культуре,   она   остро   переживала
несправедливости афинских  законов,  которые  навсегда  отбрасывали  ее  в
низший,  неполноправный  разряд  населения.  Коринну  больно  задевало   и
неравноправное положение женщин в Афинах.  Вас,  вероятно,  поразило:  как
могли родители обменять своего ребенка  на  чужого,  обменять  девочку  на
мальчика? Теперь нам трудно это понять, но у греков было разное  отношение
к мальчикам и девочкам. Мальчик мог прославить  свою  семью  подвигами  на
поле боя, победами на атлетических состязаниях, выступлениями на  народных
собраниях. Девушка не могла принести своей семье ни славы,  ни  богатства.
Жестокий обычай был у греков: подкидывать  новорожденных.  Детей  клали  в
корзину или в глиняный горшок и оставляли на ступеньках  храма.  Тот,  кто
подбирал ребенка, мог воспитать его, мог и превратить в раба. И чаще такая
участь выпадала на долю девочек. Греческий писатель хладнокровно  сообщал:
"Сына воспитают всегда, даже  если  бедны;  дочь  подкидывают,  даже  если
богаты". Конечно, лишь немногие родители бывали так жестокосердны, но наша
обаятельная сероглазая Коринна стала жертвой такого отношения к  девочкам:
ее  обменяли  на  мальчика.  Если  бы  не  счастливый  и  редкий   случай,
позволивший Коринне найти ее настоящих родителей (часто ли бывало такое  в
жизни!), ей пришлось бы навсегда забыть о  дружбе  с  Алексидом.  В  самом
деле, что могли предпринять Алексид и Коринна,  если  бы  решили  остаться
вместе? Нарушить законы  афинян  под  угрозой  изгнания?  Бежать  самим  в
отдаленные края, на окраину  греческого  мира,  на  встречу  опасностям  и
неизвестности? Но Алексид так любил свой  город  -  "увенчанные  фиалками,
твердыню эллинов, славные Афины"...
     Слава Афин согревала не всех. Храмы, театры, дары  культуры  были  не
для каждого. Непреодолимая стена отделяла  метеков  от  граждан,  глубокая
пропасть разделяла свободных и рабов.
     Читая повесть Джефри Триза, вы, пожалуй, не  могли  составить  верное
представление  о  том,  как  глубока  была  это   пропасть.   Перед   вами
промелькнули рабыни-служанки в доме Леонта, старый  раб-педагог  Парменон.
Но далеко не все рабы в Афинах были на положении домочадцев, как Парменон.
Они тяжко трудились в мастерских, в каменоломнях, на рудниках,  взделывали
поля. Если бы не труд рабов,  свободные  не  могли  бы  воздвигнуть  такие
величественные храмы и статуи, заниматься искусством, литературой, наукой.
Достижениями своими греческая культура обязана труду рабов.
     Мы очень мало узнаем о жизни рабов из повести. Алексид,  сын  Леонта,
владельца небольшой гончарной мастерской и нескольких рабов, как и  другие
свободные люди в Греции, считал рабство чем-то  естественным,  само  собой
разумеющимся и обращал мало внимания на окружавших его  рабов;  мысли  его
они нисколько не занимали. Не стоит осуждать за  это  афинского  мальчика.
Так смотрели тогда на вещи и самые выдающиеся люди  Греции.  Даже  великие
греческие мыслители обсуждали, например, вопрос о том, может ли  раб  быть
храбрым и справедливым. Они, как видите,  сомневались,  обладают  ли  рабы
самыми обычными человеческими качествами.
     Распространение рабского труда повело к  тому,  что  свободные  стали
презирить  физический  труд  -  "удел  рабов".  Афинский  гражданин  часто
предпочитал получить три обола за участие в суде присяжных, чем заработать
их ручным трудом. Помните, как пренебрежительно судили в доме Леонта о его
родиче, старом Алексиде, достойном человеке, влюбленном в  свою  профессию
расписчика глиняных ваз: лишь потому, что он работал сам, не имел рабов.
     И все же в демократических Афинах народным массам и даже рабам жилось
лучше, чем в городах, где  правили  аристократы.  Недаром  аристократы  со
злобой жаловались, что в Афинах "рабы и метеки распущены",  что  здесь  не
часто увидишь, как бьют раба. Аристократы утверждали, что простые люди  не
могут  управлять  государством  из-за  своей  бедности  и  некультурности.
Хорошие законы, по их мнению, были  лишь  в  тех  греческих  городах,  гда
"благородные держат в повиновении простых".  Они  и  хотели  установить  а
Афинах подобные "хорошие законы".
     Аристократы плели нити своих  интриг,  создавали  тайные  общества  -
гетерии, - вроде той, что сложилась вокруг Гиппия. Члены гетерий  клялись:
"Я буду врагом народа и пстараюсь причинить  ему  столько  вреда,  сколько
смогу".
     В 404 году до н.э. (действие повести  завершается  до  этих  событий)
аристократы смогли совершить переворот в  Афинах.  Им  помогли  спартанцы,
которые победили афинян в войне. Тридцать аристократов во главе с Критием,
дерзким, коварным, беспощадным к людям тираном, установили свою власть над
городом. За несколько месяцев они успели перебить полторы  тысячи  афинян:
то, о чем мечтали в повести Магнет и Гиппий, было проведено  в  жизнь.  Но
ненадолго. Народ сверг тиранов, Критий и его сподвижники были убиты. Какой
ненавистью  платили  аристократы  демосу,  видно  из  надписи,   сделанной
единомышленниками  Крития  на  памятнике  убитым  тиранам:  "Сей  памятник
воздвигнут мужественным людям, которые хоть на  короткое  время  взнуздали
дерзновенную похоть проклятого афинского народа".
     Изображенные в повести Магнет, Гиппий и другие  -  лица  вымышленные.
Но, как вы видите, смысл событий  передан  в  повести  верно:  такие,  как
Магнет и Гиппий, существовали в действительности и  пролили  немало  крови
афинских граждан.
     Вот в каком переплете событий  побывал  Алексид.  Он  оказал  большую
услугу городу, избавив его от заговорщиков,  но  признаем,  что  очень  уж
легко удалось ему провести аристократов.



                          2. Древние безбожники

     На суде над школьным учителем Алексид услышал об  учении  Анаксагора.
Этот замечательный мыслитель древности утверждал,  что  солнце  -  не  бог
Гелиос, а раскаленный шар, "почти такой же большой, как вся  Греция".  Вы,
очевидно, не могли скрыть улыбку:  какими  незначительными  представлялись
размеры солнца Анаксагору. Но вспомним, что он жил почти две  с  половиной
тысячи лет назад, когда люди были во власти мифов и религиозных  суеверий,
а все силы и явления природы казались им  божествами.  Если  бы  мы  могли
спросить какого-нибудь  мальчика  в  древних  Афинах,  почему  восходит  и
заходит солнце,  он  наверняка  рассказал  бы  нам  с  живостью  и  полной
уверенностью в своей правоте  (ведь  так  говорят  взрослые,  так  учат  в
школе), что это бог Гелиос в лучезарном венке выезжает каждое утро на небо
в золотой клеснице,  запряженной  четверкой  крылатых  коней,  а  вечером,
совершив свой дневной путь, он спускается к водам  океана  и  уплывает  на
золотом челне на восток, чтобы на следующий день вновь взойти  на  небо  в
прежнем блеске. Может быть афинский мальчик прочитал бы нам  и  строку  из
любимого греками Гомера:

         Гелиос с моря прекрасного встал и явился на медном
         Своде небес, чтобы сиять для бессмертных богов и для смертных,
         Року подвластных людей, на земле плодоносной живущих.

     Немалой смелостью и прозорливостью надо было  тогда  обладать,  чтобы
выступать против мифологических суеверий, как Анаксагор!
     Ученый тяжело поплатился за свои смелые мысли. Афиняне обвинили его в
оскорблении богов и приговорили к смертной  казни.  Только  заступничество
Перикла помогло Анаксагору избежать казни,  и  он  навсегда  отправился  в
изгнание.
     Анаксагор  был  не  единственным  древнегреческим   ученым,   который
восставал против веры в богов. Задолго до  Анаксагора  по  городам  Греции
странствовал народный певец Ксенофан. Он наблюдал, как люди разных  племен
и разного цвета кожи по-разному представляют своих богов: негры изображают
их черными  и  с  курчавыми  волосами,  а  у  светлокожих  фракийцев  боги
голубоглазые и рыжие. Ксенофан сделал смелый вывод: не боги создали людей,
а люди выдумали богов. Если бы кони или быки, насмешливо говорил Ксенофан,
умели рисовать, то и они изображали бы своих богов в виде коней или быков.
     А а конце V века  до  н.э.,  то  есть  как  раз  в  то  время,  когда
развертывается действие  повести  Триза,  в  городе  Абдерах  жил  великий
греческий мыслитель Демокрит. Он не верил ни в  бессмертных  богов,  ни  в
чудеса. Демокрит считал,  что  все  предметы  состоят  из  мельчайших,  не
видимых глазом частиц, которые не имеют ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Эти
частицы  Демокрит  называл  атомами.  Вселенная,  учил  Демокрит,  -   это
бесконечное количество атомов  и  беспредельная  пустота.  Она  существует
вечно и не является созданием богов.
     Люди были убеждены тогда, что наша Земля - центр Вселенной.  Демокрит
же  решительно  утверждал,  что  число  миров  бесконечно.   Как   странно
представить себе, пояснял он свою мысль, чтобы на ровном поле  вырос  один
колос,  так  и  странно  представить,  чтобы  в  бесконечном  пространстве
образовался один только мир. Миры бесчисленны и различны  по  величине.  В
некоторых нет ни солнца, ни луны: в  других  солнце  и  луна  по  размерам
больше наших; некоторые не имеют растений и животных и вовсе лишены влаги.
Хотя Демокрит еще не знал, что Земля шарообразна, и считал ее плоской, его
учение было глубоким прозрением в природу вещей.
     Демокрит  не  мирился  с  тем,  что  многие  явления  кажутся   людям
необъяснимыми и чудесными, он  старался  найти  их  естественные  причины.
Однажды некий лысый человек был убит упавшей на него с неба...  черепахой.
Окружающие увидели в этом наказание, посланное богами. Демокрит  же  нашел
простое и убедительное объяснение: мясом черепах  любят  лакомиться  орлы,
но, когда черепаха прячется в свой щит, орлу не достать ее  оттуда;  тогда
орел с черепахой взлетает высоко в небо и бросает  свою  добычу  вниз,  на
сверкающие солнцем камни, чтобы расколоть панцирь черепахи.  На  этот  раз
орел, видимо, принял череп лысого  за  камень.  "Я  предпочел  бы  открыть
причину  хотя  бы  одного  явления,  нежели  приобрести  себе   персидский
престол!" - гордо восклицал Демокрит.
     Конечно, Демокрит не мог доказать  в  то  время  правильность  своего
учения об атомах. Он думал, что атомы неделимы  и  не  поддаются  никакому
воздействию. Прошли  тысячелетия,  прежде  чем  наука  доказала,  что  мир
действительно состоит из атомов. Но еще несколько десятилетий назад ученые
считали, как и Демокрит когда-то, что атомы неделимы. Деление атомов  было
открыто сравнительно недавно, лишь совсем недавно, накануне второй мировой
войны, удалось обнаружить деление атомных  ядер  -  это  великое  открытие
позволило приступить к использованию могучей силы атомной энергии.
     Алексид  не  был  знаком  с   учениями   греческих   вольнодумцев   и
безбожников, но, наделенный умом острым и наблюдательным, он не отмахнулся
от того, что услышал на суде. Афинскому мальчику делает честь  уже  и  то,
что, узнав об идеях Анаксагора, он задумчиво заметил: "Может быть, это  не
такая уж чепуха".



                               3. Софисты

     Поразмыслить над учением Анаксагора Алексиду,  однако,  не  пришлось.
Время его было занято другим. Алексид должен был  посещать  школу  софиста
Милона. Таково было, вы помнине, настоятельное желание его отца.
     Слово "софист" соответствует нашему  слову  "ученый".  Так  в  Греции
называли  людей,  которые  за  плату  обучали  всех  желающих   наукам   и
красноречию.  Софисты  учили  рештельно  всему:   арифметике,   геометрии,
астрономии,  музыке,  физике,  но  главним  предметом  преподавания   было
словесное искусство - красноречие. Софисты странствовали по городам Греции
и повсюду находили множество учеников и почитателей. Нетрудно понять,  чем
объяснялась популярность софистов.  Гражданам  Афин  и  других  городов  с
демократическим устройством приходилось выступать на народных собраниях, в
суде присяжных, произносить речи, убеждать  сограждан  или  защищаться  от
нападок и обвинений. Только тот мог  рассчитывать  на  успех,  кто  хорошо
владел словом, умел отстоять  свои  взгляды  и  убедить  в  своей  правоте
слушателей. Ораторы,  выдвенувшиеся  на  народных  собраниях,  становились
вождями афинского  демоса.  Недаром  отец  Алексида,  заметив  способности
своего сына, возмечтал о том, что Алексид заслужит славу оратора.
     Софисты изучали природу; они немало сделали для развития  грамматики.
Мы без труда различаем теперь, какого рада то или иное слово: без этого не
овладеешь правилами грамматики, не научишься правильно писать. Но мало кто
знает, что первым установил деление всех  слов  на  три  рода  -  мужской,
женский и средний - греческий софист Протагор.  Софисты  впервые  обратили
внимание и на то, что  в  нашей  речи  встречаются  слова  одинаковые  или
близкие по смыслу, но разные по звучанию - синонимы (например,  "работать"
и "делать", "хотеть" и "желать" и т.п.).
     Но, чем дальше шло время, чем сильнее  росла  популярность  софистов,
тем чаще среди них стали появляться люди, которым  было  безразлично,  что
доказывать,  в  чем  убеждать,  на  пользу  какому  делу   обратить   свое
красноречие. Они учили красиво говорить, не  заботясь  об  истине.  Задачу
свою они видели не в  том,  чтобы  найти  истину,  а  лишь  в  том,  чтобы
переговорить противника в споре, завести его в такие хитросплетения  слов,
какие ему не распутать. На  красноречие  они  смотрели  как  на  искусство
словесного фехтования: победит не тот, кто прав, а тот,  кто  более  ловко
владеет словом. Своих  учеников  они  учили  спорить  против  очевидности,
доказывать, что черное - бело, а белое - черно. Всякое неправое дело можно
представить правым, говорили эти софисты.
     На народных собраниях произносились хвалебные речи в честь  богов,  в
честь героев, павших за родину, в честь граждан, оказавших услуги  народу.
Софисты готовили своих учеников к  таким  речам.  Они  считали,  что  надо
научиться восхвалять любого человека и даже любой предмет. Они  предлагали
писать сочинения: похвала блохе, моли, комару, лихорадке, -  словом,  чему
угодно. И Алексид скрепя сердце писал их.
     Случалось, что софисты  сами  становились  жертвами  своей  словесной
изворотливости. Предание рассказывает о двух софистах - учителе и ученике.
Ученик,  научившись  ораторскому  искусству,  отказался  уплатить   своему
наставнику обещанное вознаграждение. Учитель привлек его к суду.  На  суде
они заспорили.
     Ученик. Скажи мне, чему ты обещал научить меня?
     Учитель. Искусству убеждать кого угодно.
     Ученик. Но если ты выучил меня своему искусству, то я  смогу  убедить
тебя ничего не брать с меня за обучение; если же я не сумею убедить  тебя,
то и в этом случае ты ничего не должен брать с меня за обучение,  так  как
не научил тому, чему обещал научить.
     Учитель. Если, научившись у меня искусству убеждать, ты убедишь  меня
ничего не брать с тебя, то ты должет обдать мне  вознаграждение,  так  как
докажешь всем, что научился убеждать; если  же  ты  меня  не  убедишь,  то
опять-таки должен заплатить мне деньги, так как  я  тобою  не  убежден  не
брать их с тебя.
     Они спорили до тех пор, пока их не прервали рассерженные  члены  суда
присяжных.
     "Софистика" - мы и теперь говорим  так  о  речах  и  рассуждениях,  в
которых замечаем не поиски истины, а словесные ухищрения.
     Алексиду не  повезло:  учитель  его  Милон,  как  видно  из  повести,
принадлежал  именно  к   числу   таких   софистов.   Алексид,   чуткий   к
справедливости, скоро  разочаровался  в  его  уроках.  Мысли  его  привлек
Сократ.



                                4. Сократ

     Необыкновенный это был человек. Круглый год босой, в одном поношенном
плаще, появлялся он в людных местах и то  на  площади,  то  под  мраморным
портиком, то на загородной лужайке  в  тени  платана  заводил  с  афнянами
беседы  о  поведении  людей,  о  богах  и  религии.  Сократ   не   оставил
произведений. Он учил устно. Ученики его  записали  и  сохранили  для  нас
мысли афинского мудреца.
     Как и софисты, Сократ учил рассуждать и спорить,  но,  в  отличие  от
софистов, его нельзя было упрекнуть и в малейшей корысти: за уроки свои он
не брал ни с кого денег. Сократ был до глубины души  предан  своим  идеям,
уверен в правоте их и в этой уверенности черпал  свою  силу,  стойкость  и
безразличие к житейским благам.
     Сократ  убеждал  слушателей,  что  главными  достоинствами   человека
являются умеренность, храбрость и справедливость. Но и  Сократ  был  сыном
своего века: поучения его далеки от нас. Так, он нимало  не  сомневался  в
том, что  обращение  в  рабство  жителей  неприятельского  города  -  дело
справедливое и законное.
     Ученики Сократа запомнили не только  рассуждения  его,  но  и  мысли,
оброненные вскольз: они всегда были  проникнуты  иронией;  он  умел  одним
доводом или репликой высмеять людей заносчивых, самовлюбленных, тупых.
     Кто-то в присутствии Сократа пожаловался, что он ест без аппетита.
     - Есть хорошее лекерство от этого, - спокойно заметил Сократ.
     - Какое же? - спросил обрадованный собеседник.
     - Поменьше ешь! Тогда жизнь будет и приятнее и дешевле.
     В другой раз кто-то говорил, что хочет попасть на  Олимпийские  игры,
но боится идти в Олимпию: далеко очень.
     - А разве ты и дома не гуляешь целый день? - спросил Сократ.  -  Если
бы ты растянул в одну линию свои прогулки в течение пяти или  шести  дней,
то как раз и получился бы путь от Афин до Олимпии.
     Известно изречение Сократа: "Я знаю, что я ничего не знаю".  Об  этих
словах напаминают теперь тем, кто почитает себя всезнайками: они говорят о
скромности. Но  в  устах  Сократа  они  имели  иной  смысл:  Сократ  хотел
показать, как мало знают люди, хотя подчас и мнят себя  весьма  сведущими,
если даже он, прославленный многими как мудейший в Греции человек,  ничего
почти не знает. Изречение Сократа  в  то  время  подрывало  веру  людей  в
знания.
     Это было не случайно. Сократ был уверен, что люди и  не  могут  знать
многого. Он не был безбожником, как Анаксагор или  Демокрит.  Он  верил  в
богов,  в  чудеса,  и  исправно  приносил  жертвы  богам.  Сократ  поучал:
умилостивляй богов жертвами, не жалей средств  на  жертвы,  угодить  богам
ничем нельзя так, как возможно большим повиновением.
     Сократ считал, что  мир  создан  богами  и  не  дело  людей  пытаться
проникнуть в тайны природы  -  "в  замыслы  бессмертных".  Он  отговаривал
изучать астрономию и другие науки, называл  глупцами  тех,  кто  стремился
понять, как устроен мир и по каким законам происходят небесные явления. Об
этом ведают лишь одни боги, а смертным этого понять на дано.
     Сократ не раз ополчался против идей Анаксагора.  Пользуясь  слабостью
научных знаний у людей того  времени,  он  опровергал  гениальные  догадки
Анаксагора так: "Анаксагор говорил, что огонь и солнце - одно и то же;  но
он упустил из виду то, что на  огонь  люди  легко  смотрят,  а  на  солнце
глядеть не могут, что от солнечного света люди  имеют  более  темный  цвет
кожи, а от огня нет..." Зачем изучать природу,  рассуждал  Сократ:  разве,
познав, по каким законам происходят небесные явления, люди  могут  вызвать
по своему желанию дождь, ветер, смену времен года?
     Но раз люди, по мнению Сократа, не могут познать природу и ее законы,
то  единственное,  что  им  остается,  -  это  познать  самих  себя,  свое
поведение, свои поступки. Сократ и  ограничивался  тем,  что  рассуждал  о
поступках справедливых и несправедливых, угодных и неугодных богам.
     Как  сильно  отличалось  учение  Сократа  от  учения  Анаксагора  или
Демокрита! Демокрит звал  людей  проникнуть  в  тайны  природы,  Сократ  -
ограничиться человеческими делами. Демокрит прозревал вперед, ниспровергал
богов  и  религию,  Сократ  защищал  и  обосновывал  религиозные  взгляды.
Демокрит  разбивал  оковы  суеверий,  Сократ  разделял  их,  как  и  любой
невежественный афинянин. И если Сократ высказывался против некоторых мифов
о богах, рисующих небожителей жадными, завистливыми, хвастливыми, то  лишь
потому,  что  хотел  укрепить  веру  в  богов,  представив   их   мудрыми,
всеведущими и добрыми к людям.
     Алексид оказался во власти мыслей и обаяния афинского мудреца. Важнее
то, что автор повести, английский писатель, не сумел верно  рассказать  об
этом.
     Сократ любил испытывать людей. Он задавл им внешне невинные  вопросы,
один за другим, и в конце концов приводил  собеседника  к  противаречию  с
самим собой  или  к  утверждению  чего-либо  немыслимого  или  абсурдного,
доказывая этим, что собеседник не умеет рассуждать или не  знает  того,  в
чем долгое время был уверен.
     Ученик Сократа, писатель Ксенофонт, запомнил беседы Сократа с молодым
Евфидемом. Этот юноша составил богатую библиотеку из сочинений  знаменитых
поэтов и ученых и ввиду этого считал  себя  умнее  своих  сверстников;  он
лелеял  мечту  затмить  всех   своим   ораторским   искусством   и   стать
руководителем государства.
     - Так как ты готовишься быть во главе  демократического  государства,
то, без сомнения,  знаешь,  что  такое  демократия?  -  словно  невзначай,
спросил его однажды Сократ.
     - Еще бы не занать! - отвечал Евфидем.
     - Что же, по-твоему, демос?
     - По-моему, это бедные граждане.
     - Стало быть, ты знаешь бедных? Знаешь и богатых?
     - Ничуть не хуже, чем бедных.
     - Каких же людей ты называешь бедными и каких богатыми?
     - У кого не хватает средств на насущные  потребности,  те,  я  думаю,
бедные, а у кого из больше, чем достаточно, те богатые.
     -  А  замечал  ли  ты,   что   некоторым   нетолько   хватает   самых
незначительных средств, но они еще делают сбережения, а некоторым бдогачам
недостает даже очень больших средств?
     - Да, клянусь Зевсом!  -  отвечал  Евфидем.  -  Хорошо,  что  ты  мне
напомнил, - я знаю таких.
     И  Евфидем   вспомнил,   что   даже   некоторым   богачам-правителям,
поработившим народ, не  хватает  средств  и  они  прибегают  к  незаконным
поборам.
     - Но если это так, - закончил Сократ спокойно, - то таких богачей  мы
причислим к демосу, а владеющих небольшими  средствами,  но  экономных,  к
богатым!
     Евфидем был совсем сбит с толку. В отчаянии он махнул рукой: лучше уж
я буду молчать!
     Сократ, по-видимому,  хотел  показать  Евфидему,  что  тот  не  умеет
правильно определить, кто такие богатые и кто бедные, Евфидем подумал лишь
о том, хватает или не хватает человеку средств на жизнь, а не  велики  или
малы эти средства сами по себе (ведь и бедные, терпя нужду,  могут  как-то
прожить на свои средства). Но можно предположить и другое, а  именно:  что
Сократ выбрал тему о демократии неспроста,  решив  поколебать  уверенность
Евфидема в справедливости демократических порядков в Афинах. "Сократ  -  и
против демократии?!" - с удивление воскликнут те,  кто  внимательно  читал
повесть и запомнил, как ловко Сократ разделал наглого аристократа Гиппия и
как  был   предан   Сократу   Алексид,   враг   заговорщиков-аристократов,
рисковавший жизнью, чтобы помочь своим согражданам сохранить демократию.
     Да, все, что мы знаем о Сократе, каким  он  был  в  действительности,
говорит о том, что он не был сторонником афинской демократии, а высказывал
явную благосклонность к  аристократии.  В  повести  Джефри  Триза  взгляды
афинского мыслителя обрисованы неточно.
     Сократ, например, говорил: "Как  глупо  выбирать  должностных  лиц  в
государстве посредством бобов, тогда как никто не хочет  иметь  выбранного
бобами рулевого, плотника,  флейтиста  или  испалняюжего  другую  подобную
работу, ошибки  которой  приносят  гораздо  меньше  вреда,  чем  ошибки  в
государственной деятельности". Но мы знаем, что выборы  посредством  бобов
были одним из главных законов афинской демократии, позволявшим  простым  и
бедным людям участвовать в управлении  государством.  Сравните  эти  слова
Сократа со спором Сократа и Гиппия, как он изложен  в  повести:  подлинные
речи Сократа напоминают не слова Сократа - героя  повести,  а  рассуждения
аристократа Гиппия. Даже во время войны Афин с  аристократической  Спартой
Сократ советовал афинянам взять спартанцев за образец и завести  такие  же
порядки, как  и  у  них.  Демократический  облик  Сократа  (его  бедность,
простота, бескорыстие) не соответствовал смыслу его учения.
     Вспомним еще разговор Алексида с отцом о Сократе. Леонт внушал  сыну,
чтобы он прекратил знакомство с  Сократом,  ссылаясь  на  то,  что  Сократ
окружен  молодыми  людьми  из  аристократических  семей   и   сторонниками
спартанцев. Алексид возражал. Читатели могли решить, что прав  юный  герой
повести. Но это не так. Хотя отец  Алексида,  может  быть,  и  преувеличил
опасное  влияние  Сократа  на  молодежь,  он  верно  отозвался  о   людях,
окружавших  афинского  мудреца.  Учение  Сократа   подхватили   сторонники
аристократов, как, например, бегло очерченный в  повести  Платон,  который
действительно (как и в повести) называл народ "чернью".
     Платон,  развивая  мысли  Сократа,  всю  жизнь   боролся   с   идеями
мыслителя-безбожника Демокрита.  Древние  писатели  рассказывают,  что  он
скупал сочинения Демокрита и сжигал их. Так уже в Древней Греции  началась
борьба защитников религиозных учений с учеными-безбожниками. И зачинателем
этой борьбы выступили Сократ и его ученики.
     Вряд ли Алексид был полностью прав и в своей  комедии,  написанной  в
защиту Сократа.



                        5. Древнегреческая комедия

     Очевидно, вы не раз бывали в театре и, читая повесть Триза,  сравнили
то, что узнали о театре в древних  Афинах,  с  тем,  что  видели  в  наших
театрах. Различия бросаются в глаза: и внешиний вид  театра  был  иной,  и
пьесы по своему построению отличались от современных: в  них  в  то  время
неизменно участовавал хор, актеры и хоревты (участники хора)  выступали  в
масках. Но чем это было вызвано?
     Театр в древних Афинах был любимым зрелищем народа.  И  млад  и  стар
стремились попасть на театральные представления. Поэтому они разыгрывались
под открытым небом, а  театр  представлял  собой  огоромное  полукружие  с
поднимающимися вверх по склону холма  скамьями  для  зрителей:  он  вмещал
тридцать тысяч человек. Внизу находилась круглая площадка -  орхестра,  на
которой выступали актеры и хор. С той стороны,  где  не  было  скамей,  ее
замыкало здание -  скене.  На  фасаде  его  укрепялись  декорации.  Отсюда
произошли наши слова "сцена" и оркестр", имеющие, однако,  иной  смысл:  в
Греции  сценой  служила  обычно  орхестра,  но  действующие   лица   могли
появляться и на площадке  скены  и  даже  не  ее  крыше.  Если  надо  было
изобразить  полет  героя  или  появление  бога  с  небес,   использовалась
театральная машина. Это  был  наклонный  деревянный  столб,  что-то  вроде
нашего журавля у  колодца;  к  нижнему  концу  его  прикрепляли  груз  для
противовеса, а к верхнему - сиденье для актера, изображающего бога.
     Маски для  актеров  делались  из  дерева  или  полотна,  пропитанного
гипсом. Маска изображала характерную черту действующего  лица,  -  скажем,
убитого горем старика или плутоватого раба. Благодаря маскам даже  зрители
верхних рядов легко различали, какую роль играет актер.  А  чтобы  актеров
было лучше видно, они выходили на орхестру в обуви на  высоких  деревянных
колодках - котурнах.
     Теперь вы можете пойти в театр или кинотеатр в любой день.  В  Афинах
же представления устраивались один или два раза в год.  Ежегодно  в  конце
марта - начале апреля отмечались Великие Дионисии - праздник в честь  бога
Диониса,  считавшегося  покровителем  театра  (действие  нашей  повести  и
начинается и завершается в дни этого  праздника  -  оно  охватывает  ровно
год). Представления на празднике Великих Дионисий  продолжались  три  дня.
Ежедневно по утрам играли три трагедии, а после полудня  -  одну  или  две
комедии. Зрители проводили в театре целый день. Здесь они пили и ели.  Все
были одеты в праздничные одежды и украшены венками.
     Театральные представления в  Афинах  были  состязаниями  драматургов,
подобно тому как спортивные праздники -  состязаниями  атлетов.  Избранные
народом судьи решали, какая  пьеса  лучшая.  Автора-победителя  увенчивали
венком из плюща. Он был  окружен  почетом  и  уважением  всех  афинян,  им
гордилась его семья, друзья. Так и отношение к Алексиду сразу  изменилось,
как только стало известно,  что  он  одержал  победу  на  драматургическом
состязании.
     В Афинах было много опытных актеров, которые  могли  быстро  разучить
свои роли. Труднее было подготовить хор. В комедиях он состоял из двадцати
четырех человек. Поэтому получить для представления  хор  означало  то  же
самое, что добиться права поставить пьесу. Распорядителями  были  орхонты.
Драматург, желавший поставить пьесу, должен был  просить  у  архонта  хор.
Архонт, познакомившись с произведением, мог дать хор или отказать в  этом.
Поэтому Алексид с таким волнением ожидал решения архонта.
     Древнегреческая  комедия  не  делилась  не  действия  и  сцены,   как
современные пьесы. Она начиналась с пролога, из которого зрители  узнавали
о завязке сюжета. Затем чередовались дилоги актеров и выступления  хора  -
песни и пляски, исполнявшиеся в музыкальном  сопровождении.  Один  раз  на
протяжении действия актеры уходили со сцены, хор поворачивался к зрителям,
хоревты снимали маски,  показывая  этим,  что  происходящее  на  сцене  не
связано с сюжетом комедии, а руководитель хора -  корифей  -  обращался  к
зрителям; устами корифея автор комедии высказывал свои мысли на любую тему
- о политике, об искусстве,  -  иногда  корил  зрителей  за  неблагодарное
отношение к его произведениям, иногда  нападал  на  противников.  К  этому
приему прибег и Алексид, вложив  в  уста  корифея  стихи  о  разоблаченном
заговоре аристократов.
     В своей комедии Алексид подражал Аристофану. Помните,  еще  в  начале
повести он присутствовал на представлении комедии Аристофана и сразу после
спектакля начал сам слагать стихи, высмеивающие аристократов.
     Одинадцать комедий великого греческого драматурга дошли до нас. Они и
поныне поражают игрой фонтазии, каскадом  язвительных  шуток  и  насмешек,
поэтичностью партий хора, остротой политической мысли.
     О чем писал Аристофан? Одной из излюбленных тем его была защита мира.
Шла война. Спартанцы совершали опустошительные набеги на окрестности Афин;
афинские триеры нападали на берега Спарты.  Сильнее  всех  от  этой  войны
страдали афинские  крестьяне.  Спартанцы  вытаптывали  их  поля,  вырубали
виноградники  и  оливковые  деревья.  Мечты  крестьян  и  других   простых
труженников о мире выразил Аристофан. Одну  из  своих  комедий  он  так  и
назвал "Мир".
     Сюжет ее фантастичен. Он напоминает сказку. Но все  фантастические  и
комические сцены подчинены одной мысли: защите мира.
     Афинский виноградарь Тригей воодушевлен идеей  установить  мир  между
греками и спасти от гибели всю Элладу. Он садится на  огромного  навозного
жука и возносится на  Олимп,  чтобы  вернуть  на  землю  богиню  Мира.  Но
оказывается, что страшный бог войны заточил богиню Мира в пещере и завалил
вход огромным камнем. Тригей обращается с призывом к граекам:

               Теперь настало время, братья эллины,
               Оставив распри, позабыв усобицы,
               На волю нам богиню Мира вывести...
               Эй, пахари, торговцы, люд ремесленный!
               Эй, рукоделы, поселенцы и метеки
               И вы, островитяне, весь народ сходись!

     На орхестру выходит хор. Он изображает афинских крестьян. Хор поет:

               О всеэллинское племя! Друг за друга встанем все,
               Бросим гневные раздоры и кровавую вражду!

     Собираются граждане греческих  государств.  Вооружившись  лопатами  и
веревками, тянут камень. Не все работают старательно.  Раздаются  насмешки
над жителями городов, которые не хотели  мира  между  Афинами  и  Спартой.
Наконец камень отвален. Из пещеры выходит богиня Мира. На земле воцаряется
мир.
     Перед Тригеем появляются радующиеся миру ремесленники. Они дарят  ему
изделия своего труда. В растерянности торговцы оружием: что им  делать  со
шлемами, панцирями, копьями? Тригей  издевательски  предлагает  им  купить
панцирь, чтобы использовать его... как стульчак. Он готов купить и  копья,
чтобы перепилить их надвое и сделать из них колышки.  Комедия  завершается
праздником. Хор славит прелести мирной жизни.
     Так  Аристофан  в  то  далекое  от  нас  время   проводил   мысль   о
плодотворности усилий простых людей всех государств в борьбе за мир.


     Мы вспомнили лишь некоторые эпизоды прочитанной  повести,  но  теперь
вам должно стать яснее, что же могло быть в действительности и почему  это
именно так. И я думаю, вас не разочарует то, что  герои  повести  Алексид,
Коринна, Лукиан и их близкие  -  плод  авторского  вымысла.  От  этого  их
приключения  не  стали  менее  интересными,  а  описания  быта,   занятий,
развлечений древних афинян - менее достоверными. Разве  не  могло  быть  в
жизни таких подростков?
     Джефри Триз, к сожалению, не сумел дать правильную  оценку  учению  и
деятельности афинского мыслителя Сократа,  не  рассказал  о  тяжелой  доле
рабов, да и о многом еще, что мог увидеть  и  пережить  афинский  мальчик;
ему, очевидно, было жаль Алексида и Коринну, и  он  "помог"  им  сохранить
дружбу, придумав маловероятный в той  далекой  жизни  счастливый  конец  -
этизод с нахождением  настоящих  родителей.  Но  английский  писатель,  не
превращая своих героев в наших современников, наделенных нашими мыслями  и
представлениями  о  мире,  сумел  сделать  их  по-человечески   понятными,
близкими нам. И наверное,  читая  повесть,  вы  не  раз  вспоминали  черты
знакомых ребят из вашего класса или вашего дома.
     Остороумный, находчивый Алексид обладал не только поэтическим  даром,
но  и  крепким  здравым  смыслом,  заставлявшим  его   слегка   иронически
относиться  к  суевериям  афинян;  с  любопытством  присматривался  он   к
инакомыслящим людям. Коринна, то лукавая  и  дерзкая,  то  внимательная  и
заботливая, подкупает назависимостью своих суждений, глубокой преданностью
дружбе. Лукиан, недалекий и спесивый, больше полагался  на  силу  кулаков,
чем аргументов, и, не раздумывая, придерживался  всех  наставлений  своего
отца, ревнителя афинского благочестия. Для Лукиана  дружба  с  Коринной  -
унижение:  ведь  девочка  из  семьи  неполноправных  граждан  -   метеков.
Нарастает конфликт между мальчиками, которые вначале разыгрывали  из  себя
древних героев Ахилла и Патрокла, чья дружба вошла у греков  в  поговорку.
Они спорят, ссорятся, дерутся. Смогли ли вы почувствовать за этими спорами
не только разницу характеров, но и  различие  складывающегося  взгляда  на
жизнь: широкого и гуманного у Алексида и узкого,  ограниченного  сословным
высокомением у Лукиана? Детская, бездумная дружба  разрушается  у  нас  на
глазах: не верится,  что  Алексид  и  Лукиан  смогут  сохранить  дружеские
отношения, когда вырастут, взмужают. Это нетрудно понять:  Лукиан,  как  и
Алексид, воспитан в верности афинскому демократическому строю.  Когда  над
родным городом нависла угроза,  мальчики  снова  встали  плечом  к  плечу.
Дружба не может быть прочной без глубокого совпадения мыслей и отношения к
жизни, но единство целей объединяет и людей, которые не чувствуют  друг  к
другу дружеской привязанности.
     Кзалось бы, как давно жили герои повести, как давно  ушел  в  прошлое
окружавший их мир - почти две с половиной тысячи лет минуло с тех пор, - и
все же не только развалины храмов на  земле  древней  Эллады  или  остатки
давно угасшей жизни, разыскиваемые археологами под землей, напаминают  нам
о Древней Греции, ее людях, их мыслях и  творениях.  Мы  идем  в  театр  и
смотрим  там  пьесы  древнегреческих  драматургов,  мы  посещаем  музеи  и
любуемся статуями, созданными греческими мастерами, мы читаем произведения
греческих  писателей,  и  они  по  сей   день   доставляют   нам   высокое
художественное наслаждение.  Наша  литература,  искусство,  театр,  многие
научные идеи своими глубокими корнями уходят  в  древнегреческий  мир.  И,
если этот мир стал вам теперь ближе и  понятнее,  в  этом  заслуга  автора
повести, английского писателя Джефри Триза.
                                                        А.С.Завадье


 

<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: историческая литература

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [3]