Приезжайте сюда, дорогие родители.  Отец, как опытный мастер, отлично
будет здесь зарабатывать, изготовляя цепи, кандалы и оружие.
     Ваш любящий сын пилигрим-меченосец Т е о д о р и х  Б р у д е г а м>.
     Монах сказал:
     - Я тоже вам советую поехать в Ригу. Там вы окажетесь очень полезны.
     Старый Брудегам нахмурился и мрачно сказал:
     - Я очень вас благодарю за привезенное письмо, но  оно  не  доставило
мне той радости, какую я ожидал, а наоборот.  Я скромный и бедный  кузнец,
но всегда был честным немцем, и меня  никто  не  сможет  обвинить,  что  я
дела>)  черное,  постыдное  дело.  Я  изготовляю  плуги,  лопаты,  топоры,
подковы, но  до  сих  пор  я  никогда  не  ковал  кандалов  и  цепей.  Эти
туземцы-ливы, насколько я понимаю, виновны лишь в том, что  они  не  хотят
принимать католическую веру.  Положим, что они язычники, но это их воля...
Я не хочу больше ничего слышать о  моем  блудном  сыне.  Нацепив  на  себя
крест, он не стал от этого лучше.
     И старый Брудегам быстро вышел из комнаты, оставив открытой дверь.
     - О боже милостивый! - всхлипнула Матильда, вытирая концом  передника
глаза. - Простите моему старику его грубые слова!  Он  бешеный  человек  и
очень огорчен, что наш Теодорих не сделался кузнецом, а  стал  усмирителем
жителей того края. Вот, пожалуйста, возьмите от меня на нужды церкви.
     - Бог милостив! Он наставит неразумного. Благодарю за ваше подаяние!


                        ЧТО ТАКОЕ ГЕРМАНСКАЯ СЛАВА

     В Риге, на верхней площадке высокой каменной башни с четырьмя  узкими
бойницами, выходящими на четыре стороны света, собралась  группа  немецких
рыцарей.  Они стояли полукругом и мрачно слушали  речь  своего  магистра*.
Высокий, с суровым, тщательно выбритым лицом,  магистр  ливонского  ордена
меченосцев обращался твердо и властно к воинам в белых плащах с нашитым на
плече  изображением  черного  креста.  Он  объяснил,  в  чем   заключаются
обязанности рыцарей:
     _______________
         * М а г и с т р, или мейстер - избранный глава военно-монашеского
     ордена.

     - Я говорил не раз и повторяю снова: вам предстоит биться безжалостно
и неуклонно с неверными язычниками -  леттами,  ливами  и  литовцами  и  с
особенно сильным врагом - русскими еретиками.  Вам надо  биться  за  славу
германского имени, продвинуть на восток грозный германский кулак и так  им
ударить, чтобы  раздавить  всех,  кто  осмелится  стать  у  нас  на  пути.
Истребляйте всех встречных, как сорную траву, как бурьян, и  вы  заслужите
этим бессмертную славу.  Ведь тем, кто падет в  битве,  предстоит  светлое
райское блаженство и царствие небесное. А победители получат и собственные
замки, и усадьбы, и покорных рабов, скот и коней.  Но все богатства сперва
надо завоевать.  И мы всего  добьемся  своим  мечом.  Непобедимая  грозная
Германия превыше всего!
     -  Непобедимая  грозная  Германия  превыше  всего!   -    воскликнули
высокомерные рыцари и подняли кверху правую руку, сжав ее в кулак.
     - В вашей руке, сильной, как наша воля, - непобедимый  немецкий  меч.
Переверните его! Разве рукоять меча не похожа на крест господень? Ужасом и
беспощадной твердостью  вы  должны  опрокинуть  всех,  кто  сопротивляется
святому  кресту,  всех,  кто  не  покоряется  слову  католического  главы,
римского папы.  Сам великий господь,  покровитель  непобедимых  германцев,
всегда будет с нами.  Он с облаков благословляет наши несокрушимые отряды.
Вам он принесет победы, богатство и бессмертную славу. Клянитесь, что ваша
рука не дрогнет, что ваше сердце не поколеблется, что вы  будете  поражать
врагов, как архангел господень, как святой Гавриил!
     Рыцари поднимали мечи рукоятками вверх и кричали:
     - Клянемся светлым, могучим крестом господним!
     - Посмотрите на новый город Ригу, весь построенный руками  покоренных
нами лесных дикарей.  Видите эти каменные дома? Видите наверху, под каждой
крышей, на прочной балке приделан надежный блок? По  нему  поднимаются  на
чердаки  наших  домов  товары,  привезенные  из  Германии,   изготовленные
германскими руками, но на этих же канатах будут повешены все упрямые враги
германцев.  Мы разобьем и уничтожим самые для нас опасные сильные  русские
полки и затем пойдем все дальше и дальше на восток, до Пскова и Новгорода,
покоряя новые земли для водворения нашей власти и величия.
     - Да здравствует великая Германия!
     - Вы, начальники отдельных отрядов, держите своих покоренных в  таком
ужасе, чтобы они слушались одного вашего взгляда, одного движения  бровей,
а не только слова. Труды и лишения сейчас только временно сопутствуют вам,
но, раздвинув германские пределы, мы станем  богатыми  повелителями  новых
земель.
     Магистр обратился к молодому дозорному воину,  стоявшему  на  выступе
бойницы и отвернувшемуся в сторону остроконечных красных черепичных  крыш,
над которыми реяли стаи белых голубей:
     - Эй ты, Теодорих Брудегам! Слышал ли ты, что я говорил?
     Воин выпрямился, сдвинул ноги в высоких желтых сапогах и,  откинув  в
сторону руку, сжимавшую копье, громко отчеканил:
     - Слышал и запомнил, мой благородный начальник!
     - А понял ли ты, что такое германская слава?
     - Слава? Наша  германская  слава  -  это  тяжелый  германский  кулак,
который ударит по башке каждого встречного, это наша цепкая рука,  которая
сжала горло летта или лива и душит его, чтобы тот стал на колени!
     Магистр и рыцари расхохотались:
     - Он не такой простак, наш Брудегам, как кажется, и он отлично понял,
что такое германская рыцарская слава!


                     ЛЕТТЫ В КОГТЯХ НЕМЕЦКИХ РЫЦАРЕЙ

     В июне 1241 года много народу собралось на  берегу  многоводной  реки
Двины,  где  немецкие  надменные  меченосцы  выстроили  грозную   каменную
крепость Ригу. Конечно, немецкие рыцари строили крепость не своими руками:
ни один меченосец не принес для постройки города ни одного  камня.  Но  их
усердие к латинской вере проявлялось в том, что рыцарские отряды постоянно
объезжали и ближние и дальние  поселки  леттских  и  ливских  <дикарей>  и
требовали, чтобы каждые четыре избы присылали в Ригу одного  рабочего  для
постройки крепости и храма божьего.
     - А кто будет кормить рабочего и платить ему?
     - Кто? Ясно: ведь один рабочий является от  четырех  <дымов>,  они  и
должны его содержать, кормить и даже платить, если у  них  на  это  явится
охота.
     Старики, всегда самые упрямые, объясняли немцам:
     - А на что нам немецкий храм божий? Мы  до  сих  пор  обходились  без
вашего небесного бога.  У нас имеются свои, старые, испытанные боги,  и  с
ними мы жили привольно и беззаботно.  А ваш германский бог злой, и он идет
против наших добрых старых богов.
     - Не болтайте вздора! Теперь у вас явились новые  заботы:  вы  будете
точно исполнять все, что мы вам прикажем. Мы ведь тоже не только свою волю
исполняем: нам приказывают наш германский император и великий глава  нашей
церкви - святой отец, живущий в столице всего мира - городе Риме. А папа -
безгрешный толкователь воли божьей и заместитель бога на земле.
     Леттские старики упрямо продолжали спорить:
     - Мы-то хорошо знаем волю божью, а откуда ваш папа  может  ее  знать?
Где живет ваш бог?
     - Как ты смеешь, старая глупая голова, так непочтительно  говорить  о
всемогущем боге! Он живет на небе, за облаками, и оттуда наблюдает за всем
миром и управляет им. Тебя мы накажем за дерзкие речи!
     - Вы сами должны понять, - отвечали леттские старики, - как далек  от
вас бог и как нелегко вашему папе беседовать с ним.  Надо лезть за облака,
а туда и не всякая ворона долетит.  У нас  же  боги  близко,  около  нашей
деревни, стоят под елями в лесу.  Мы шепчем им наши просьбы на ухо,  мажем
их губы маслом, сметаной или творогом, и боги с  нами  не  спорят,  а  нам
всегда помогают.
     - За то, что ты так дерзко споришь, вот тебе! - рассердился начальник
рыцарей и так ударил старика по  голове,  что  тот  замертво  свалился  на
землю.
     После этого разговора десять старых леттов были  отведены  на  опушку
леса, где паслись рыжие и пегие телята, и  там  немецкие  рыцари  повесили
упрямых спорщиков на березах.
     Немцы вешали стариков быстро и ловко, - видимо,  это  им  приходилось
делать не в первый раз.
     Старики висели, склонив головы набок, точно чему-то удивлялись. Глаза
у  одних  были  широко раскрыты,  другие их закрыли,  безропотно покоряясь
своей злополучной судьбе.  Только длинные седые волосы, обычно ниспадавшие
на  плечи,  теперь  трепались  по ветру - это бог гнева Пеко,  прилетевший
спасать своих леттских  сыновей,  старался  разбудить  их,  изо  всех  сил
обдувая ветром.
     Рыцари проезжали из селения в селение на крепких, откормленных конях,
неразговорчивые и  суровые,  как  и  подобает  служителям  грозного  бога,
кутаясь в длинные белые плащи с нашитым черным крестом на плече. Когда они
откидывали плащи, под ними блестели железные латы.
     - Нашей  костяной  стрелой  такую  железную  рубаху  не  пробьешь!  -
вздыхали крестьяне и убегали в леса, завидя приближающихся меченосцев.
     Тогда рыцари сжигали покинутые жителями селения  и  посылали  в  леса
отряды, сопровождаемые большими черными и темно-рыжими собаками-ищейками с
торчащими ушами.  Они быстро отыскивали прятавшихся крестьян. Одних  немцы
тут же убивали, других, более  крепких,  отправляли  для  работы  в  Ригу.
Уничтожали они также каменных и деревянных идолов, стоявших полукругом  на
лужайках под вековыми елями и березами.
     Рыцари вели упорные бои с населением, которое с проклятьями притворно
покорялось и только внешне соглашалось принять латинскую веру.  В городе и
крепости Риге, что воздвигали леттские  рабочие,  стали  быстро  возникать
дома, узкие, в два-три окна, высокие, в несколько этажей.  Некоторые крыши
из красной черепицы имели острый шпиль и на нем жестяного петушка, который
вертелся, показывая направление ветра.


                             ВЕСЕЛАЯ ЯРМАРКА

     Уже  задолго  до  начала  ярмарки  на  большой   базарной    площади,
растянувшейся  вдоль  берега  Двины,  стали  возводиться    увеселительные
постройки: балаганы, крытые парусиной, где показывали  свои  представления
фокусники и веселые шуты; были также маленькие переносные театры  кукол  и
зверинец с  несколькими  голодными  волками,  змеями,  рысью  и  медведем.
Строились также качели и карусель, где на невиданных зверях  могли  быстро
кружиться веселые посетители. Высокие столбы, смазанные салом, приманивали
колесом на верхушке, где были развешаны  премии:  новые  сапоги,  рубашки,
шапки, женские платья, кольца колбас, жареные гусь и поросенок.  Все  это,
заплатив небольшую сумму  хозяину  столба,  мог  получить  ловкий  удалец,
сумевший взобраться по скользкому бревну до верхнего колеса.  Но это  было
нелегко, и  большинство  самонадеянных  юношей  слетали  вниз,  уже  почти
достигнув цели, под громкий хохот довольных зрителей.
     Накануне ярмарки разряженные в пестрые костюмы  шуты  с  накрашенными
лицами или в смешных масках ходили по узким улицам города и вдоль  берега,
зазывая горожан  и  моряков,  прибывших  на  парусных  шняках  и  лайбах*,
посетить ярмарку, обещая показать пляски и проделки отчаянных  смельчаков,
ходивших по канату, туго натянутому высоко над толпой. Зрителей соблазняли
также представления глотателей шпаг, огня, живых рыбок,  лягушек  и  змей,
которые невредимыми потом выскакивали обратно изо рта.
     _______________
          * Ш н я к а  -  лодка;  л а й б а  -  большая  лодка,  иногда  с
     палубой, с одной или двумя мачтами.

     Моряков было много.  Одни приплыли на больших лодках сверху  по  реке
Двине из  Полоцка  и  Литвы,  другие  -  с  холодного,  сурового  моря  на
крутобоких двухмачтовых  кораблях  с  высоко  поднятыми  кормой  и  носом.
Корабли  привозили  разнообразные  ценные  товары  и  богатых  купцов    в
диковинных одеждах из германских  городов  Любека  и  Бремена  и  шведских
Сигтуны и Висби.  Часто приезжали и русские  купцы  из  богатого  Великого
Новгорода.
     Ярмарка начиналась с вечера.  По всему берегу пылали веселые  костры,
возле них сидели и толпились люди всех национальностей в нарядных одеждах.
     Слышалась разноязычная речь,  распевались  всевозможные  песни.  Люди
группами бродили по  площади,  многие  в  обнимку,  останавливались  возле
лотков, где продавались всякие угощения и <древесные овощи>*,  привезенные
из других стран, - яблоки, чернослив, изюм, винные ягоды, орехи. На других
лотках были выставлены ковши с пивом, хмельной брагой,  медом  и  рейнским
вином.  Повсюду красовались груды пряников, кренделей, пирожков и  медовых
лепешек с миндалиной посередине.  Коптя и дымя, повсюду длинными цепочками
горели глиняные плошки с топленым салом.
     _______________
          * Д р е в е с н ы е  о в о щ и. -  так  назывались  в  то  время
     фрукты.

     Веселый гомон толпы покрывался пронзительными  переливчатыми  звуками
леттских и литовских волынок, сделанных из надутых цельных козьих  шкур  с
двумя дудками, на которых, искусно перебирая  пальцами  и  раздувая  щеки,
дудели вспотевшие усердные музыканты.
     Сквозь  расступавшуюся  толпу  медленно  проходили  важные   немецкие
рыцари, всегда группами по три-четыре человека, с высокомерными,  суровыми
лицами.  Они  сознавали  себя  чуждыми  этой  разряженной,  веселой  массе
<второсортных людей>, знатными гостями на простонародном  пиру.  Но  и  их
невольно захватывало общее веселье, и когда стоявшие рядом  волынщики  при
их приближении вдруг замолкли, один из рыцарей крикнул:
     - Эй, дудельзаки*! А знаете ли вы нашу рейнскую песню <Рейнлендер>?
     _______________
          * Д у д е л ь з а к - кожаный надувной мешок (волынка)  с  двумя
     дудками, на которых одновременно играл искусный музыкант - волынщик.

     - Еще бы не знать!
     Волынщики задудели изо всей мочи старинную немецкую мелодию народного
танца.
     Услышав знакомые звуки, подошли другие немецкие воины. Они растолкали
толпу,  очистили  место,  оттеснили  зрителей  в  стороны  и  стали  двумя
шеренгами лицом друг к Другу.
     С той же важной надменностью, сохраняя  суровую  невозмутимость,  они
начали выделывать ногами коленца и выкрутасы, то приближаясь друг к Другу,
то расходясь.  Иногда они делились на пары и, взявшись за руки,  кружились
на месте, затем опять расходились двумя шеренгами,  лицом  друг  к  другу,
сохраняя такую же важность, как будто бы и тут  они  продолжали  выполнять
свое  главное  обязательство:  распространять  всеми   способами    власть
германского кулака и <свет> католической веры.
     В  это  время  к  танцующим  быстро  протиснулись  сквозь  толпу  еще
несколько молодых немцев, из  купцов.  С  ними  была  стройная  девушка  в
шелковом праздничном платье.  Она невольно  привлекала  внимание  красотой
слегка разрумянившегося лица и темными горящими глазами.
     - Фрейлейн, идите к нам! Ко мне! Ко мне! Нет,  ко  мне!  -  закричали
танцевавшие.
     Старший из них, пожилой рыцарь, высокий и тощий, подошел к девушке и,
с важностью выставив ногу, снял шляпу с перьями, поклонился,  взял  ее  за
руку и крикнул волынщикам:
     - Живее, дудельзаки! Живее! Получите на пиво!
     Волынщики заиграли еще веселее  и  пронзительнее.  Девушка,  подобрав
тяжелое шелковое платье, танцевала со  всеми,  переходя  из  рук  в  руки,
кружась в беззаботном упоении радостной юности.
     По окончании танца старый  рыцарь  снова  склонился  перед  девушкой,
взмахнул шляпой и пригласил ее посетить их пирушку, устраиваемую по случаю
скорого выступления в поход против русских еретиков.
     -  Эти  дерзкие  русские  медведи  вздумали  стать  перед  нами    на
победоносном пути нашего крестового похода на восток. Придите, фрейлейн, к
нам: сегодня мы выпьем за нашу родину и нашу победу.
     - К моему глубокому сожалению,  -  ответила  девушка,  -  я  не  могу
принять ваше любезное приглашение.  Я должна своевременно вернуться к моей
дорогой и доброй матушке! -  И  девушка,  церемонно  поклонившись,  хотела
скрыться в толпе.
     - Нет, нет! Вы нас не покинете. Идемте к нам! Это недалеко!
     Девушка со смехом стала метаться, стараясь убежать. Несколько рыцарей
погнались за ней. Она бросилась в сторону, в темноту, и вдруг пронзительно
закричала:
     - Что это? Спасите!
     Один рыцарь, высоко подняв факел,  поспешил  на  зов.  Показался  ряд
виселиц,  на  которых,  склонив  головы,  висели  десятка  два  леттов   в
лохмотьях, с босыми, напряженно вытянутыми ногами.  Рыцари взяли под  руки
полубесчувственную девушку. Она, задыхаясь, говорила:
     - Я  ударилась  лицом  в  босые,  холодные,  как  лед,  ноги,  и  мне
показалось, что мертвец ударил меня в лицо ногой.
     - Это  висят  лесные  разбойники,  самые  отчаянные  летты  - дикари,
безбожники.  Они нападали на наших меченосцев.  Мы их рядком  и  повесили,
чтобы проучить дерзких леттов.
     - Умоляю, отведите меня к матушке! Вот она уже идет сюда...
     На площади появилась длинная  процессия  германских  воинов  в  белых
плащах с нашитыми на плече черными крестами.  Воины высоко держали горящие
факелы, сплетенные из просмоленных веревок.  Факелы ярко пылали  в  клубах
черного дыма, придавая всему  окружающему  зловещий  вид.  Воины  грубыми,
нестройными голосами пели мрачную песню меченосцев:

                    Вперед, тевтон!
                    Сквозь плач и стон
                    Иди, как смерть, иди, как месть!
                    Вперед, тевтон! Ийя-хо-хо!

     Разноязычная толпа,  собравшаяся  на  ярмарочной  площади,  в  страхе
расступалась  перед  мрачно  шагавшими  меченосцами  и  безмолвно  слушала
непонятную, но внушавшую страх немецкую песню.
     Вся процессия направилась к угрюмой каменной крепости,  возвышавшейся
прочными башнями посреди города,  еще  шумного  от  праздничного  веселья,
криков и песен разгулявшихся рижских горожан.


     Пирушка крестоносцев была веселой.  Все ликовали, уверенные в  скорой
победе над русскими медведями и над плохо вооруженными  упрямыми  <лесными
братьями> - леттами.
     Старый председатель пирушки ударил тяжелым кулаком по столу. Кружки и
бокалы задребезжали. Все затихли.
     - Я рад тому, что вы так смелы, бодры и уверены в победе, что  нет  у
вас глупой жалости к  леттам  или  страха  перед  русскими.  Мы  не  смеем
колебаться или горевать! Да! Там, на Рейне, осталась наша древняя  родина,
Германия, все мы по ней тоскуем.  Но здесь мы создаем себе новую,  молодую
родину, Ливонию,  завоеванную  нашим  острым,  грозным  мечом.  Теперь  мы
продвинем далеко в глубь русских лесов власть великой Германии, беспощадно
сметая всех, кто нам попадется на пути.  Слава о  непобедимости  германцев
разнесется по всему свету.  Я поднимаю мою кружку  за  новый  победоносный
поход через озеро Пейпус для захвата богатого русского Новгорода. Я пью за
полный разгром русских войск, за гибель опасного для нас русского народа!
     - Ийя-хо-хо! Вперед, смелые  меченосцы!  -  сдвигая  кружки,  кричали
пирующие.


                         НАТИСК НЕМЦЕВ НА ВОСТОК

     Едва справились новгородцы со шведами, как узнали о новой, еще  более
грозной опасности: немецкие рыцари-меченосцы напали на пограничную русскую
крепость Изборск, захватили ее и подошли к Пскову, но сразу взять  его  не
могли, задержанные крепкими, высокими стенами.  И только вследствие измены
посадника Твердилы Иванковича и кучки бояр  немцам  удалось  проникнуть  в
детинец, но половина Пскова еще не покорилась.
     Рыцари продолжали всюду сооружать укрепления и заставы, приближаясь к
Новгороду.
     Александр спешил их уничтожить.  В первую очередь  он  направил  свою
дружину на одно из сильнейших и наиболее  угрожающих  укреплений  врага-на
захваченную немцами крепость Копорье.  Он взял ее стремительным натиском и
разрушил.  Захваченных в плен немцев он частью отпустил на  волю.  Имея  в
виду, что в немецких руках находится  много  русских  заложников,  главным
образом детей, он другую часть немцев отправил в Новгород. Что же касается
переветников,  изменников  родины,  то  с  ними   Александр    расправился
беспощадно: не разбирая, русский или чудинец, он  приказывал  отрезать  им
носы и вешать на городских стенах.
     Александр продолжал собирать войско и  требовал  новых  подкреплений.
Учитывая, что одним новгородцам не  устоять  под  напором  очень  сильного
врага, он обратился за помощью к отцу, и великий князь Ярослав  немедленно
отправил к Александру своего второго сына, Андрея, как  говорит  летопись,
<во множестве дружины>.


                        ПСКОВИЧИ ЗАПРОСИЛИ ПОДМОГИ

     В Новгород, на княжий двор, один за  другим  стали  прибывать  гонцы,
спешно посланные из Пскова и Гдова. Им сторожа говорили:
     - Для ча вы на княжьем дворе коней  ставите?  Мало  вам  в  Новгороде
постоялых дворов? Там примают заезжий люд, идите туда!
     - Мы же не именитые бояре, чтобы на постоялых дворах  мошной  трясти.
Вести дошли и до нас, что  князь  Олександр  дюже  хлебосольный:  ежели  с
просьбой какой челобитьем кто к нему придет, он  его  выслушает  и  брагой
уважит, да еще и сенца из своей конюшни взять позволит,  коня  подкормить.
Не к посаднику же или тысяцкому нам идти!
     А  вести  приходили  все  тревожнее,  одна  другой  смутнее.  Наконец
прискакала вдова бывшего посадника во Пскове,  принявшая  монашеский  сан,
почтенная мать Ираклея.  Она для скорости ехала не в возке,  а  верхом  на
чубаром длинногривом коне с отвислой нижней губой.  Мать  Ираклея  была  в
мужских сапогах и в  широких,  добротного  сукна  шароварах,  занятых  для
трудной поездки у отца дьякона.  А  длинную  свою  мантию  она  подобрала,
заправила в шаровары и прихватила кожаным поясом.
     Мать Ираклея так закоченела в пути, что  слуги  Александра  осторожно
сняли ее с коня и поставили на крыльцо, и там долго она стояла, не в силах
двинуть ни рукой, ни ногой, едва шевеля  онемевшими  губами.  Наконец  она
пришла в себя. Сам князь Александр вышел к ней на крыльцо и под руку повел
в гридницу, где усадил в отцовское мягкое кресло возле изразцовой печки, а
сам до поры удалился в свои покои.
     Когда же  мать  Ираклея  с  помощью  прибежавших  девушек  и  княгини
Брячиславны привела в порядок свое  одеяние,  переоблачилась  в  мантию  и
клобук, Александр вернулся. Тут мать Ираклея стала говорить без умолку. Из
того, что она  поведала  князю,  и  половины  было  бы  достаточно,  чтобы
привести каждого русского в отчаяние или ярость.  Александр внимал  молча,
лицо же его все более темнело и становилось печальным.
     Наконец, отогревшись, мать Ираклея заснула, опустив голову на  грудь.
Князь тихо встал и прошел в соседнюю светлицу.  Там он приказал сейчас  же
позвать Гаврилу Олексича и нового десятника - Кузьму  Шолоха.  Оба  вскоре
явились.  Они застали Александра возле печи. Он грел руки  у  огня.  Через
раскрытую дверцу пламя бросало багровый отблеск на лицо Александра.  Глаза
его сверкали гневом.
     - Садитесь поближе и слушайте. Из Пскова вести опять пришли недобрые.
Наш молодший брат, пригород Псков, от  нас  отложился.  Посадник  Твердила
Иванкович вокруг города охрану поставил не от немцев, а чтобы к нам гонцов
не допустить. Все же, пробравшись через огороды, к нам прискакала монахиня
Ираклея, вдова  бывшего  посадника,  -  вот  рядом  в  горнице  задремала,
умаявшись после трудного пути.  Она плакалась, что немцы обступили Псков и
пригрозили всех вырезать.  Некоторые бояре,  сторонники  Твердилы,  думали
мирком да ладком ублажить врагов немилостивых.  Они  открыли  ворота  и  с
хлебом-солью встретили иноверцев.  А те вошли, заняли детинец, по  ближним
погостам* тиунов своих - фохтов - поставили.  Для большей верности,  чтобы
Псков держать в своих когтях, немцы забрали десятка три сыновей у именитых
бояр и отослали этих сосунков к себе в Ригу, чтобы в своем гнезде приучить
их к немецким обычаям и латинской вере.  Ведь эти  ребята  для  нас  будут
потеряны, ежели сейчас не вернутся в Русскую землю.
     _______________
          * П о г о с т  -   первоначально:  место,  куда  съезжались  для
     торговли гости (купцы); позднее: церковь с кладбищем, тоже вне села.

     - Не иначе, что будет так! - сказал Олексич.
     - Сплоховали псковичи! Без боя такую неодолимую  крепость  отдали!  -
вздохнул Александр. - Прочная твердыня.  Год целый, а то и  три  могли  бы
псковичи держаться, а тем  временем  новгородцы  с  ладожанами,  ижорцами,
копорцами и другими призванными воинами в большой силе подошли бы и немцев
отшибли.
     - А ты как думаешь выбить немцев, свет наш княже Александр?
     -  Я  все  прикидываю,  что  ответил  бы  псковичам    мой    грозный
князь-батюшка и как бы он научил их уму-разуму.
     - Знамо дело! - сказал Олексич. - Князь Ярослав  Всеволодович  всегда
нас  учил:  <Кто  только  отбивается,  будет  вдвое  битым>.  Надо  самому
наброситься дерзостно, да с хитрой уловкой.  Рыдели во  Пскове  николи  не
остановятся, а уже готовятся идти дальше в нашу сторону, сперва  на  Гдов,
затем на Копорье, а там захотят подобраться ближе к самому Новгороду.
     - И я так же думаю! - сказал  Александр  и  выпрямился.  -  Что  твои
молодцы делают? - обратился он к Кузьме Шолоху.
     - С твоего соизволения выбрали мы из боярских табунов добрых коней  и
готовим седла...
     - А какие седла? Наши новгородские седла дальнего пути не выдюжат,  а
только спины коням  набьют.  Хороши  седла  половецкие.  Ты  вели  здешним
седельникам в  две  седмицы...  нет,  в  семь  дней  изготовить  седла  по
половецкому образцу.  Скажи, что это я приказал  для  воинского  похода  и
награжу их. Ты, Шолох, со своими молодцами пойдешь со мной.
     - Только кольчуг у нас нету, - сказал Шолох.
     - Кольчуг дать вам не могу. Нет их у меня, а с дружинников снимать не
стану.  Позаботься сам. Обойди в оружейном ряду мастеров,  найдешь  у  них
рубашки кожаные или сплетенные  из  кудельных  веревок  и  прикажи,  чтобы
нашили железки на плечи и на грудь. А на спину не надо...
     - Вестимо: тылу врагам не покажем!..
     - Через семь дней идем изгоном на Псков.  Смотрите же, чтоб все  были
готовы.
     - Не задержим! В срок будем готовы.
     Александр не замедлил усилить сторожевые  заставы  на  всем  пути  от
Новгорода до Чудского озера и Пскова. Оттуда стали прибывать встревоженные
вестники, сообщая, что немцы всюду зашереперились, что по их вызову начали
стекаться отряды ливов, и чудь, и емь, для постройки  укреплений,  начиная
от Юрьева, все более вклиниваясь в русскую сторону.
     Князь настойчиво и не раз говорил  об  этом  с  новгородским  Советом
лучших*, указывая, что со стороны немцев надвигается что-то страшное.  Что
пора подымать весь русский народ.
     _______________
          * С о в е т  л у ч ш и х  -   орган  городского   управления   в
     Новгороде.

     Богатые и властные  бояре  мало  придавали  значения  этим  указаниям
Александра, более всего  занятые  своими  земельными  делами  и  торговыми
сделками с иноземцами.  Они высокомерно отвечали, что желают одного: <была
бы тишь, да гладь, да божья благодать. Разбил же ты на Неве свеев с малыми
силами. Так же и теперь расколотишь немцев>.
     Наперекор  боярскому  благодушию,  Александр  настойчиво    продолжал
требовать от новгородского Совета лучших,  чтобы  поскорее  присылался  из
Ладоги, Ижоры и дальних новгородских селений  работный  люд,  чтобы  начал
укрепляться заставами большак и другие пути.  идущие  в  сторону  Чудского
озера.


                           НАДО НАВЕСТИ ГРОЗУ!

     Александр прибыл во Псков по Гдовскому пути.  Из-за  глубокого  снега
его дружина растянулась на несколько верст, и затем ей  пришлось  свернуть
на Чудское озеро, оттуда - на Теплый пролив,  затем  на  Талабское  озеро,
пробираясь близ берега по льду. Здесь продвигаться все же было легче. Весь
путь к Новгороду был забит санями, всадниками, навьюченными конями.  Пешие
беженцы тащили салазки, нагруженные домашним скарбом и малыми детьми. Люди
опасались нашествия безжалостных немецких  рыделей-меченосцев,  угрожавших
пленом и гибелью.
     Передавали слухи, что отряды немцев  недавно  снова  переходили  реку
Нарову, налетали на чудские селения,  поджигали  избы,  щадя  только  дома
принявших латинскую веру, уводили скот  и  людей.  Все  боялись,  что  это
только грозное начало, что немцы непременно двинутся дальше, на  Новгород.
Вся Новгородская земля закачалась! А вдруг рухнет и погибнет!
     К Пскову Александр подъезжал по льду реки Великой.  Раньше  он  бывал
здесь не раз.  По обе стороны реки помнил он зажиточные поселки,  нарядные
избы, украшенные резными ставенками и  деревянными  петушками  на  венцах.
Раньше каждый хозяин хвалился своим садиком и огородом. Теперь селения уже
не имели прежнего, спокойного, привольного вида. Всюду люди шли торопливо,
собирались кучками, толковали, размахивая руками,  и  быстро  разбегались.
Даже собаки перестали лаять на прохожих: опустив нос и поджав  хвост,  они
бежали  куда-то  трусцой,  боясь  потерять  своих  хозяев.  И  петухи   не
перекликались больше. Жалобно мычали коровы - хозяева угоняли их в другие,
более спокойные места.
     Колокола  псковских  церквей  стали  неистово   поднимать    тревогу,
неожиданно в полдень созывая  псковичей  на  вече,  которое  на  этот  раз
собиралось в поле.
     - Что приключилось?  Верно,  навалилась  опять  немаловажная  забота,
ежели бояре сзывают народ среди бела дня! - говорили и старики и  молодые,
запахивая шубы и охабни* и затягивая туже кушаки.
     _______________
          * О х а б е н ь - мужская верхняя теплая одежда.

     Все спешили на сход народный.
     Бабы и девушки, накинув  на  плечи  шубейки  или  зипуны  и  на  ходу
покрываясь платками,  собирались  кучками  у  колодцев,  у  ворот  и  близ
перелазов, обменивались  новостями,  услышанными  от  своих  мужиков.  Все
всполошились, стараясь предугадать, что дальше будет.
     - Немец опять закручивает али другое что? Может, снова литовцы  идут?
А куды же те немцы денутся, что засели заправилами у нас в городе?
     - А ихние тиуны, фохты, надолго ли посажены по нашим погостам? Может,
тоже не остались тут на вечные времена, а побегут отселева?
     - Видала я, как  проехал  молодой  князь  Новгородский  Александр,  -
говорила пышнотелая, румяная Степанида,  жена  богатого  торговца  красным
товаром. - Это он всполошил всех. Молодой, а, думаю, озорной.
     - И я видела, - протянула, вздохнув, пожилая пономариха с истощенным,
грустным лицом. - Молодой-то он молодой, а крутым нравом, говорят, пошел в
своего батюшку, князя Ярослава. А глазищи-то какие черные и грозные! Не на
расправу ли с нашими тяжкодумами он приехал?
     - Немцам мы почти без  боя  и  детинец  отдали!  Разве  старый  князь
Ярослав простил бы нам это?
     - Слышала я от моего хозяина, - нагнувшись,  шепотом  стала  пояснять
Степанида, - что князь Александр сечу любит: коли что  не  по  нем,  сразу
кулаком как вдарит, так и с ног собьет.  Он ведь  дюжой  и  в  гневе  злой
шибко...
     - Ох-хо-хо! Ой, недоброе будет! - вздыхали бабы и продолжали  гадать:
что-то расскажут им мужики, вернувшись с веча?
     Александр, без остановок миновав все пригородные выселки,  направился
прямо к детинцу, где засели осажденные немцы.  Заранее он отправил гонца с
требованием, чтобы все псковские ратники были в сборе и  выстроились  близ
детинца.  Он проезжал узкими улицами Пскова, закутавшись до пят в  длинный
красный плащ, подбитый  лисьим  мехом.  На  лоб  надвинул  кожаный  легкий
шеломец. Перед каждой церковью он снимал его и медленно, истово крестился,
освободив правую руку от железной перстатицы.  Он ни на кого не смотрел  и
не отвечал на низкие поклоны псковичей, быстро ломавших при встрече шапки.
Его грозный, задумчивый взгляд как будто  скользил  поверх  голов,  поверх
толпы, но он все видел, все замечал: взволнованное любопытство  и  тревогу
псковичей, понимал причину этой тревоги; сдвинув брови, смотрел на главную
башню детинца, над которой развевалось немецкое знамя.  Александр  еще  не
решил, что станет говорить на вече, но одно знал твердо: что, может  быть,
он  и  голову  свою  сложит  в  неравной  схватке,  но  грозу  на   подлых
переветников нагонит...
     Александр  примчался  вскачь  на  площадь,  где  осадил  взмыленного,
разгоряченного гнедого Серчана.
     Дружинники стояли в два ряда, пешие, возле  своих  оседланных  коней,
держа их под уздцы правой  рукой,  а  левой  сжимая  копье.  Они  смотрели
настороженно, ожидая, как станет с ними речь вести этот двадцатидвухлетний
ястреб,  как  его  в  насмешку  именовали  псковские  бояре.  Александр  с
псковичами не поздоровался, только обвел гневным, взбешенным взглядом.  Он
выжидал, пока его охранная полусотня, подскакав, выравнялась позади него.
     - Кто голова дружины?
     - Я голова дружины! - отозвался молодой, статный воин  в  серебристом
блестящем шеломе, державший под уздцы серого в яблоках коня.
     - Подъезжай поближе!
     Воин, легко вскочив на коня, хлестнул его плетью,  вылетел  вперед  и
остановился перед Александром.
     - Я Домаш, начальник отряда псковской дружины.  Привет  тебе,  княже,
мой господине Александр Ярославич!
     - Не боярина ли Твердилы ты сын?
     - Нет! И не сын и не брат.  И он враг мне. Это он  впустил  немцев  в
детинец.
     - Как же ты впустил врагов в Русскую землю,  в  наш  отчий  дом?  Как
впустил без боя в детинец?
     - Совет бояр решил, а меня и не известил.
     - Жди меня здесь.
     Князь отъехал в сторону.
     - Гаврила Олексич! - окликнул он.
     - Я слышу, княже, мой господине!
     - Ко мне, ближе!
     Гаврила подъехал вплотную и тихо сказал:
     - Жду приказа твоего.
     Александр, тоже вполголоса, сказал:
     - Сейчас я буду на вече.  Сотню выстрой возле  думного  помоста,  где
соберутся бояре, и жди меня.
     - Исполню, княже!
     - Псковских ратников не  распускать.  Пусть  и  они  будут  наготове.
Завтра выйдем в поход.  Мне и псковичи там пригодятся. Сейчас каждое копье
надо держать на счету.
     - Понял, княже, мой господине!


                        НА ПСКОВСКОМ БОЛЬШОМ ВЕЧЕ

     Не на Кром, к обычному месту большого веча, а на поле уже валом валил
народ, толковал меж собой и теснился, желая проникнуть ближе к тому месту,
где уже собрались главные именитые правители города.
     Александр подъехал туда вслед за несколькими дружинниками, пробившими
ему путь  сквозь  толпу.  Он  сбросил  на  руки  слуги-оруженосца  красный
плащ - корзно, оправил пояс и поднялся по каменным ступеням  на  площадку,
где стояли псковские бояре. Они безмолвно взирали на молодого, но грозного
Новгородского князя.
     - Я не кладу поклона вам  ни  по-писаному,  ни  по-ученому!  -  Голос
Александра звучал вызовом, полным ненависти и гнева. - Я хочу  узнать,  по
чьему извету, по чьему наговору вы впустили без боя в старый вольный Псков
наших вековечных врагов - немцев-хищников?  - Александр говорил  громко  и
отчетливо, и слова его далеко были слышны в затихшей толпе.
     Впереди бояр стоял богатырского вида благообразный старик  с  длинной
серебристо-белой бородой, в малиновой бархатной шубе до пят.  Двумя руками
опираясь на высокий посох с золотым  набалдашником,  он  суровым  взглядом
темных глаз из-под нависших густых  бровей  всматривался  в  новгородского
дерзкого пришельца.
     Он заговорил хриплым от гнева голосом, стуча посохом:
     - Вижу я, что ты приехал к нам, как молодой кочет, как неуч и невежа!
Нашему псковскому вечу ты поклона не кладешь, ровно  иноземец  некрещеный.
Не ты ли учить нас собираешься?
     Александр, прищурив глаза, всматривался в старика  и  молчал.  Старик
продолжал:
     - По чьему наказу ты сюда пожаловал и как звать тебя по имени?  Ежели
скажешь, то мы и ответ тебе держать будем.
     - Зовут меня князь Новгородский Александр Ярославич.  А приехал я  по
наказу  отца  моего,  князя  Суздальского   и    Владимирского    Ярослава
Всеволодовича, для суда и расправы...
     Старик задрожал от гнева и стукнул посохом о землю:
     - Прежде чем творить суд и расправу, надобно всю правду-истину узнать
и ума-разума набраться,  дерзостный  буян  переяславльский!  Не  тебе  нас
уму-разуму учить! Вот ежели бы  отец  твой,  князь  Ярослав  Всеволодович,
воевода преславный, прибыл сюда и судить и рядить нас пожелал, тогда бы мы
с охотою все горести наши и нужды ему поведали, и, может, он  похвалил  бы
нас за то, что мы,  умудренные  долгими  бедами,  крови  христианской  без
надобы не проливали  и  древний  вольный  Псков  со  всеми  его  слободами
нетронутым сохранили.  Немец пришел сюда в такой силе  тяжцей,  грозя  все
сжечь, все разграбить, что мог благодатную землю Русскую обратить в угли и
пепел.  И вот мы, думные бояре, с  тремя  немецкими  фохтами  потолковали,
мирком да ладком договорились, чтобы дальше в дружбе жить  и  сто  лет  по
суседству торговать и добра наживать...
     В толпе послышались отдельные голоса и смешки.
     Александр резко оборвал старика:
     - Ты, старый лис, мне своего имени и  отчества  не  сказал,  а  я  по
хитрым уловкам тебя узнаю, по длинному пушистому хвосту, что у тебя из-под
шубы вылез и помахивает. Не ты ли боярин Твердило Иванкович?
     - Я самый, псковский посадник Твердило  Иванкович,  и  сейчас  правлю
городом и ведаю всеми делами его.
     - Был раньше заправилой, а теперь ты стал холопом немецким  и  продал
им родную землю...  Не бывать тебе боле ни  посадником,  ни  тысяцким,  ни
простым дружинником, а будешь ты повешен на  каменной  псковской  стене  и
расклеван черными воронами...
     - Ах ты разбойник, ах злодей! - крикнул старик, замахнувшись посохом.
     - Гаврила! Окружить этих бояр и перевязать всех! -  Александр  сделал
два шага назад и вдруг набросился на старика.
     Твердило был силен и богатырского склада.  Они схватились, но княжич,
более ловкий, сбил с ног Твердилу, повалил на спину, ухватил  левой  рукой
за лицо, а правой вытащил из-за пояса охотничий нож.  Старик кричал,  выл,
как раненый бык, и барахтался изо всей мочи.
     В толпе послышались крики и шумные возгласы.  Началась  свалка  между
сторонниками Твердилы Иванковича и защитниками исконной дружбы  Пскова  со
своим старшим братом Новгородом.
     Дружинники Александра были наготове: они окружили бояр, притиснули их
к стене и стали вязать.
     - Кузьма Шолох! - Александр оглянулся.  Шолох был уже возле  него.  -
Повесить этого злодея на городских въездных воротах,  под  святым  образом
божьим!
     - Будет сделано, княже, мой господине! - отвечал Шолох  и  вполголоса
добавил: - В шубе повесить? Больно уж шуба хороша - из бурнастых лисиц.
     - Так в этой поганой шубе и повесишь!
     Твердило отчаянно кричал и плакал:
     - Пожалей, княже, старика!
     - А ты щадил родной город? Пощадил тех наших братьев, которых отослал
немцу на выучку?
     Александр поднялся, засунул обратно за пояс нож и направился к своему
коню.
     Новгородские дружинники боролись с псковскими  переветниками,  ловили
убегавших и вязали им руки.


     Главные виновники сговора с немцами были повешены рядком на  каменных
стенах Пскова. Хитрый Твердило сумел скрыться и потом обнаружился у немцев
в Изборске.
     Бирючи прошли по улицам города и выкрикивали, что  спешно  собирается
войско из охочих людей.  Это псковское войско соединится  с  новгородцами,
переяславльцами, ладожанами, ижорцами и ратниками из других мест.  Чудь  и
емь также шлют своих воинов. Все должны спешить к Чудскому озеру и ожидать
там немцев, уже скопившихся в городе Юрьеве и готовых к походу на Русь.
     Александр вызвал к себе молодого Домаша:
     - Я расспросил верных людей и убедился, что у тебя сговора с  немцами
не было.  Родной земле сейчас дорог каждый воин. И ты  назначаешься  снова
воеводой того псковского отряда, что выступает завтра  на  Чудское  озеро.
Покажи своей отвагой, что ты нам брат, а не коварный недруг, что ты верный
сын земли родной.  Вся Русь подымается  нынче  против  грозного  немецкого
врага. С богом, воевода Домаш!


                                ОПЯТЬ УСТЯ

     Закутанная в темный платок женщина проскользнула незамеченной  сквозь
ворота, где двое часовых играли в зернь, и робко стала  пробираться  вдоль
стенки, озираясь на дружинников.  Они ходили по  двору;  некоторые  водили
лошадей, остальные грелись у костра.
     Женщина постояла и обратилась к проходившему мимо молодому воину:
     - Выслушай меня, браток!
     - Чего тебе надобно, молодуха? Кого ты ищешь?
     - Мне нужно увидеть князя Олександра Ярославича. До крайности нужно.
     - В хоромы к нему не пустят.  Утром он пойдет к обедне, тут ты его  и
увидишь. Он всем неимущим помогает.
     - Да мне никакой милости от него не надобно - сама пока кормлюсь.
     - Так что ,же тебе нужно от князя Александра?
     - Только ему самому могу поведать!
     - Чудная ты, голубушка! Как звать-то тебя?
     - Все одно, как меня зовут. Скажи, Устя пришла.
     - Пожалуй, я тебе подсоблю, а ты  повремени  здесь.  Ежели  я  разыщу
князя, он тебя, может, и призовет.
     - Поторопись, браток! Тебя-то как величать?
     - Кузьма! - бросил молодой дружинник и утонул в вечерних сумерках.
     Долго стояла закутанная женщина и  терпеливо  ждала.  Наконец  к  ней
подошли двое.
     - Ступай, Кузьма, и позови ко  мне  Гаврилу.  А  что  ты  хотела  мне
поведать? - обратился князь к женщине. - Я князь  Александр,  а  тебя  как
звать?
     - Устинья! Али не признал меня?
     - Устинья? Еремина Устя? - сказал удивленно Александр. - Ты как  сюда
попала?
     - Замуж я вышла за охотника, псковича. Да приехали мы в Псков себе на
горе в самое суматошное время.  Я с моим мужем остановились  у  его  дяди,
Антипа Евстигнеича, церковного сторожа в церкви святого Симеона,  сродника
господского...
     - Я слушаю, Устя. Что же случилось? Говори все, не бойся.
     - Беда грозит тебе. А ведь ты один теперь наш защитник!
     - Стараюсь, как могу, уберечь землю нашу. Какая же беда грозит мне?
     - Слушай, Ярославич.  Пришел намедни  домой  хозяин,  Антип,  спросил
кваску, выпил,  а  сам,  вижу,  как  будто  не  свой:  оглядывается,  руки
трясутся, и квас расплескал. <Что с тобой приключилось?> - спрашиваю. А он
и говорит мне: <Тебе, Устюшка,  немедля  надо  бежать  и  разыскать  князя
Новгородского Олександра Ярославича и сказать только ему самому на ухо>. -
<Ладно, побегу, - говорю я. - А ты сам-то что ж?> -  <Самому  мне  к  нему
идти туда не след, говорит, беду себе на голову только накликать.  А  тебя
там не заприметят>.
     - А почему Антип сам не посмел ко мне прийти?
     - Да  ведь  церковку  Симеона,  сродника  господня,  выстроил  боярин
Твердило Иванкович, - это вроде его домовая церковь.  И  вот  сегодня  там
собрались все свойственники и подручные  Твердилы  Иванковича  и  панихиду
заказали по убиенным, петлей удавленным боярам, что на  детинце  повешены.
<Панихиду, - говорит Антип Евстигнеич, - честь честью отпели,  а  потом  -
страшно  и  выговорить!  -  они  провозгласили  анафему  князю  Олександру
Ярославичу и всей его дружине>.
     - Ну, и что ж с того, что мне анафему провозгласили?  Я  слыхал,  что
тот, на кого несправедливо анафема наложена, два века живет.
     - Ой ли? Я слышала, будто от нее человек сохнет и довеку погибает.
     - Так это все, что ты хотела мне на ухо сказать? Стоило ли тебе о том
беспокоиться?
     - Нет, не все. Еще более страшное впереди...
     - Говори, не бойся.  Меня лось  бодал,  медведь  драл,  бурные  волны
трепали, и теперь мне ничто не страшно.
     -  Так  слушай,  Ярославич!  После  панихиды  все  свойственники    и
сподручные беглого боярина Твердилы устроили в церкви тайный совет: как бы
князя Олександра загубить? И тут  же  сделали  складчину:  целую  молочную
крынку доверху серебра набрали и решили наградить этим серебром того,  кто
тебя, свет наш, убьет. Тут и поклялись некоторые охотиться за тобой и тебя
заколоть или ядом отравить, как проклятого анафемой.
     - Постой, постой, Устя! Вестимо, все  мои  недруги  от  злобы  пальцы
кусают и меня со свету сжить хотят.  Ну и пусть злобствуют. А я буду жить,
поживать и тебя вместе с Антипом Евстигнеичем добром поминать за  то,  что
вы от меня беду хотели отвести.  Только никогда никому не сказывай, что ты
узнала, а то и тебе плохо будет. Возьми от меня этот кошелек и беги скорее
домой.
     - Свет наш Ярославич! Денег твоих я не возьму, нет!.. Правда моя, что
тебе я сказала, не купленная... Прощай!
     Устя быстро побежала обратно к воротам и скрылась в темноте...
     - Устя... - задумчиво прошептал Александр. - Опять  она,  как  добрый
друг, встречается на моем пути. Не спасла ли уже меня однажды Устя от беды
неминучей?..  Теперь снова кругом кипит и змеится неуемная  злоба.  Другая
забота у меня!
     Подошел Гаврило Олексич:
     - Ты звал меня, княже, мой господине?
     - Сейчас услышал я, что здешние переветники поклялись меня  со  свету
сжить.
     - Не удастся им, княже, нас обойти: мы настороже и не допустим.
     - Мы должны выбить из детинца немцев, а затем ждать здесь я не стану,
а  отправлюсь  вниз  по  реке  Великой  к  Чудскому  озеру.  Хочу  заранее
посмотреть места, где нам придется с немцами мечи скрестить.
     - Боюсь я за тебя, княже!
     - Бог не без милости, молодец не без счастья!


                                  * * *

     Главной задачей  Александра  было  немедленно  освободить  от  немцев
Псков, лишив тем самым рыцарей важной точки  опоры.  С  этой  целью  князь
отрезал все ведущие ко Пскову пути и пошел на приступ крепости.
     В  Пскове,  в  детинце,  еще  находился  отряд  немецких  меченосцев,
оказавший бешеное сопротивление.  Однако детинец был взят. В плен вместе с
рядовыми рыцарями попали и два фохта, присланные  орденом  для  управления
покоренным краем.  Всех их Александр в оковах  отправил  в  Новгород,  где
некоторых казнили.
     Псковская область была быстро  очищена  от  ненавистных  захватчиков.
Однако главное оставалось еще впереди.  Меченосцы, как сообщали лазутчики,
готовили крупные силы.  Новые подкрепления прибывали из Германии, прислали
воинов и короли Швеции и Дании. Вдобавок ко всему рыцари заставили явиться
подвластных им ливов, леттов и  других  покоренных  ими  местных  жителей.
Объединенное немецкое войско направлялось к Чудскому озеру.
     Для Александра было самым важным определить путь,  по  которому  враг
мог направить свой главный удар против Новгорода,  чтобы  заранее  выбрать
наиболее благоприятное место  битвы.  Молодой  полководец  так  решил  эту
задачу.
     Учитывая, что самоуверенные рыцари,  несомненно,  изберут  кратчайший
путь от Юрьева к Новгороду, он стал стягивать свои силы к Чудскому  озеру,
на  его  противоположном,  гдовском,  берегу  и  кликнул  клич  по    всей
Новгородской земле, сзывая ратников от каждого селения.  Вооружившись  кто
чем мог, новгородские люди двинулись к Чудскому озеру, веря, что  с  таким
смелым и  удачливым  вождем,  который  уже  разбил  прекрасно  вооруженных
шведов, поражения быть не может.
     Псковский отряд, под начальством Домаша отправившийся на разведку  по
западному берегу озера, попал в окружение главных  сил  врага  и  на  реке
Омовже был разбит.  Погиб и сам Домаш в отчаянной, неравной схватке.  Лишь
небольшая часть отряда  спаслась  и  известила  Александра  о  наступлении
крупных немецких сил.
     Немцы, упоенные своей победой, двинулись против  Александра,  считая,
что и с ним они справятся так же легко.



                                Глава VIII

                             НА ЧУДСКОМ ОЗЕРЕ


                           ТРЕВОГА В НОВГОРОДЕ

     Новгород кипел всевозможными слухами. Говорили, что немцы, и шведы, и
датчане, и  всякие  бездомные  бродяги  со  всего  света,  именующие  себя
меченосцами, уже готовятся напасть на Новгород в силе великой.
     В городе уже появились беженцы с  детьми.  Все  они  жаловались,  что
немецкие разъезды в железной броне уже навалились на Изборск, ворвались  в
Псков и там засели в детинце, что один немецкий  отряд  захватил  Копорье,
другой - Лугу, третий - Тесово.  А от Тесова ведь всего тридцать верст  до
Новгорода!
     Что же медлит князь Александр Ярославич?
     Именитые бояре,  владельцы  огромных  вотчин,  разбросанных  по  всей
Новгородской земле, и купцы именитые, те, что раньше вели большие торговые
дела с иноземными гостями, собирались и, вздыхая, обсуждали: как быть, что
делать?
     - Разве мы не исполнили уже просьбу черного люда, разве  не  призвали
опять князем новгородским юного  Ярославича?  Но  теперь  все  же  оторопь
берет: а что, если не справится княжич с надвигающейся грозой? Не лучше ли
начать мирные переговоры с иноземцами?  Время-то  уже  совсем  подходит  к
весне.  Скоро корабли заморские придут, гости приедут к нам. Разве в ларях
наших не лежит давно без пользы и без  прибыли  многое  множество  всякого
добра? Не время теперь спорить с иноземцами!
     Однако старые вести сменялись новыми, волнуя новгородцев:
     - А Ярославич-то - слышали? - опять бушует! Из  Тесова  немчинов  уже
всех повыгнал, а главных виновников сговора, тех, кто сдал Тесово  немцам,
повесил на городских стенах! Пленных немецких рыделей прислал сюда к  нам.
Скоро увидим, как они приплетутся в Новгород босые, в самую  лютую  стужу.
Больно горяч Ярославич, молодая кровь в нем кипит, как  бы  не  перессорил
нас со всеми соседями.
     В Новгород не переставали прибывать новые  гонцы  на  покрытых  пеной
конях и продолжали сеять тревогу.
     Но Александр не медлил - требовал всполошить всю землю  Новгородскую,
созывать всех, кто может держать в руке меч или тяжелый топор.
     <Присылайте всех! Подымайте всю землю Русскую! Бой  предстоит  лютый,
не на жизнь, а на смерть.  Надвигается на нас страшное чудище  звериное  в
броне железной.  Если мы не встанем плечо к плечу на защиту родной  земли,
то вся сила вражеская навалится на Новгород, и тогда на сто лет будет всем
уготовлен один конец - быть нам раздавленными  под  иноземной  пятой.  Все
подымемся на защиту родины, и тогда никакой  враг  нам  не  страшен:  всех
опрокинем! Посылайте все ратные  силы  прямо  к  Чудскому  озеру.  Там  мы
встретим грудью железной гостей непрошеных>.
     Для чего Ярославич требует поголовного ополчения? Разве не  справился
он в малой силе  со  свеями,  когда  воевода  Биргер  приплыл  на  Неву  с
отборными  своими  воинами!  Разгромил  же  тогда  Ярославич  свеев  своей
небольшой дружиной и затолкал все их воинство в реку!  Господь  бог  помог
тогда Ярославичу. Неужели теперь не поможет?
     В Новгород приплелись новые беженцы с семьями,  язычники-лесовики  из
Чуды и Летьголы, раздетые  и  голодные.  Они  говорили,  что  леттским,  и
ливским, и другим вековечным свободным старосельцам теперь ничего более не
остается, как спасаться  на  русскую  сторону  от  немецких  меченосцев  с
волчьими утробами.
     Немцы сжигают на своем пути все наши поселки, - рассказывали леттские
беженцы.  -  Всех  мужиков,  не  желающих  принять  их  латынскую    веру,
безжалостно убивают.  Наших женщин большую часть тоже убивают, а некоторых
молодых и детей наших гонят к себе в  полон,  в  рижскую  сторону.  Жители
нашего поселка укрылись в дремучем лесу.  Там мы выкопали  для  жилья  под
землей и ходы  и  пещеры,  чтобы  перетерпеть  беду.  А  немцы  стали  нас
разыскивать с помощью больших собак.  Найдя наши подземные тайники,  немцы
разложили костры у входов и старались удушить нас огнем и дымом.  Тех, кто
выбегал из тайников, немцы рубили мечами детей  подхватывали  на  копья  и
бросали в огонь*.  Придите к нам на помощь, русские ратники! Пустите нас к
себе, спасите от беды! Вы одни можете выручить нас!
     _______________
          * Об этом  зверском,  мучительном  избиении  меченосцами  леттов
     сообщает <Ливонская хроника> Генриха Латыша.



     Князь  Александр  внезапно  примчался  со  своей  конной  дружиной  в
Копорье, ворвался в город и жестоко расправился с засевшими там немцами.
     По требованию Александра разрушенные деревянные стены города  Копорья
спешно  стали  возводиться  снова.  Копорцам  помогали   прибывавшие    из
Новгородской земли ратники.
     Как в дни невского разгрома шведов, Александр  действовал  с  дерзкой
отвагой, не колеблясь, уверенно и быстро.
     Он промчался по большаку, по  тому  пути,  по  которому  должны  были
пройти немецкие  отряды,  и  пересек  озеро.  Была  пустынна  и  молчалива
засыпанная снегом оледенелая равнина озера,  только  кое-где  еще  чернели
ряды шалашей, поставленных рыбаками для лова рыбы через проруби.


                                  * * *

     Немцы тоже торопились, укрепляя и строя новые бурги*.  Все работы для
них исполняли пригнанные отовсюду пленные. Новые свирепые хозяева - рыцари
подгоняли их ударами палок и плетей.  На  многих  пленных  немцы  надевали
цепи, так как летты при первой возможности убегали в лесные чащи.
     _______________
          * Б у р г и - укрепления.

     Уверенные  в  предстоящей  победе  и  захвате  Новгорода,  немцы  для
разрушения его крепких  стен  уже  приволокли  с  собой  огромные  осадные
машины, стенобитные тараны и камнеметы, швыряющие большие, тяжелые камни.
     Видевшие немецких рыцарей-меченосцев рассказывали, что все они  имели
устрашающий вид: каждый рыцарь был закован в железную броню, конь его тоже
был покрыт железными латами, на голове  воина  красовался  железный  шлем,
наглухо закрывающий лицо, с узкими прорезями для глаз и рта.
     Дружинники  высказывали  Александру  опасения,  что  бой  с    такими
противниками будет непосильный:
     - Как  же  нам  одолеть  такое  страшилище?  Как  нашим  ратникам,  в
пеньковых нагрудниках, сермягах и овчинных зипунах сразить такого  рыделя?
Его ни меч, ни копье не возьмет!
     Александр в гневе отвечал:
     - Немец больше всего за свою шкуру боится, потому он и напяливает  на
себя броню, а на голову железную кадку! Медведь  пострашнее  немца,  а  на
него ты идешь не в броне, а всего с рогатиной  и  засапожным  ножом  да  в
своем полушубке, чтобы сподручнее было. Скоро мы собьем с немца спесь!
     Совет лучших с тревогой  выслушивал  призыв  Александра.  Одни  бояре
говорили:
     - Да верно ли все это? К  чему  ворошить  людей?  На  что  Ярославичу
столько людей ратных? Удалью и  милостью  господней  побеждает  дерзостный
князь, и теперь снова он разобьет всех немецких рыделей.
     Купцы вздыхали и рассуждали:
     - Подходит уже время весеннее.  Все наши  работнички  готовятся  и  к
пахоте и к лесосплаву.  А бондари, кузнецы, горшечники, лесные звероловы и
прочие труженики - все готовятся встретить иноземные  корабли.  Когда  они
приплывут, а купцы товары свои заморские покажут, то  мы  в  обмен  товары
наши перед ними выложим.
     На созванном вече эти рассуждения в  гневе  и  скорби  прервал  всеми
чтимый Степан Твердиславич.  Недаром  он  много  лет  бессменно  оставался
посадником Новгорода.  Горячо и  не  боясь  своих  резких  слов,  он  стал
упрекать уклончивых и хитроумных спорщиков:
     - О чем вы спорите без стыда и совести? Ведь с  огнем  шутите!  Опять
тяжелая доля после татарской угрозы может выпасть Русской земле. Вы хотите
сберечь ваше накопленное  добро,  вотчины  ваши,  думая,  что  они  далеко
запрятаны и враги до них не доберутся? А если к нам все же ворвется жадный
немец с крестом на груди и мечом в руке, то ведь вас  он  не  помилует,  а
вытрясет вас из ваших насиженных мест.  Без жалости и  милости  начнет  он
всех теснить.  А больше всего будет насиловать черный люд,  требуя,  чтобы
наши смерды работали на них до кровавого пота, как это они уже  сделали  с
леттами, ливами, чудью, емью, заставляя строить им крепкие замки -  бурги.
Беженцы из лесных леттских братьев это нам поведали и  уже  показали  свои
кровавые Раны.
     Но не всех ему удавалось убедить.
     - Зачем пугаешь, Твердиславич! - раздавались голоса. - Никогда такого
бесстыдства у нас не будет!  Господь  бог  и  силы  небесные  до  сих  пор
оберегали землю Новгородскую, выручили и от прихода татарской орды,  и  от
разгрома свеями, и  теперь  сохранит  господь  всех  усердных  молельщиков
православных!
     Посадник горячо продолжал призывать новгородских вечников:
     - Ежели мы все встанем одной стеной, то такого позора и беды от  злых
недругов не будет.  Но если мы не отзовемся немешкотно на  призыв  смелого
князя нашего Ярославича, то  горе  горемычное  навалится  на  нас  и  всех
разметает, как буря.
     Посадник  Степан  Твердиславич  продолжал  упорно    настаивать    на
необходимости всеми возможными силами помочь Ярославичу. Он наконец убедил
вече и Совет лучших выполнить требование князя Александра.
     Гонцы понеслись вскачь по всей земле Новгородской, будоража  народ  и
требуя, чтобы  все,  кто  может  держать  в  руках  топор-колун,  копье  и
рогатину, спешили на  берега  Чудского  озера,  где  их  встретит  славный
невский победитель, князь Александр  Ярославич.  Там  он  уже  их  ждет  и
готовит великий отпор нашествию хищных иноплеменников.
     А князь Александр,  сознавая  грозную  опасность,  даром  времени  не
тратил.  Он послал вестника с письмом во  Владимир  к  своему  отцу  князю
Ярославу Всеволодовичу,  прося  немедленной  поддержки  ратными  силами  и
воинского совета, как ему одолеть напирающую немецкую силу.
     Князь Ярослав ответил сыну всего двумя словами:
     <Дерзай. Одолеешь!>
     В  то  же  время  Ярослав  приказал  своему  младшему  сыну,  Андрею,
поспешить на помощь брату и привести туда конную дружину переяславльцев.


                               ЗОЛОТОЕ ДНО

     <Какая задумчивая, величавая  тишина!>  -  скажет  путник,  прибывший
зимою на берег Чудского озера. Но это тишина только кажущаяся. Под ледяной
броней таится, кипит и движется своя  особая  жизнь.  Богатейшее  озеро  -
кормилец множества людей с его побережья; из-за богатств  озера  спорят  и
летты, и ливы, и чудь, и емь, и  русские  старожилы-поселенцы.  Всех  этих
выносливых и смелых рыбаков кормит озеро, и  огромные  скрипучие  обозы  с
мороженой рыбой и  мешками  серебристых  крошечных  снетков  (величиной  с
мизинец) всю зиму тянутся во все стороны от Чудь-озера,  разнося  славу  о
его обильных рыбных богатствах.
     Зимой рыбаки выходят на промысел, пробираясь по  льду  озера  до  его
середины, в десяти-пятнадцати верстах от берега, и  высекают  длинный  ряд
прорубей. Вокруг них ставят шалаши, собранные и сшитые из лубья (древесной
коры).  В них до весны рыбаки укрываются от непогоды и отдыхают  в  долгие
зимние ночи.
     В шалашах живут бок о бок и  дружно  работают  и  русские  рыбаки,  и
чудские полуверцы, одновременно почитающие и православного бога,  и  своих
деревянных идолов.  Всех щедро  подкармливает  большая  и  малая  рыбка  с
Чудь-озера.
     А рыба здесь всякая: судак, лосось, налим, огромные  лещи,  плотва  и
окуни и  даже  миноги  и  угри,  проскальзывающие  в  озеро  через  пороги
стремительной Наровы.  Глубокого Чудского озера никогда не покидает  юркая
ряпушка, в то время как всякая крупная рыба любит <забегать> через  Теплый
пролив в очень мелкое Псковское (Талабское) озеро только для метания икры,
в определенное время года. Снеток, наоборот, ужился в Псковском озере, где
дно илистое, густо покрытое жирными водорослями, и от  их  цветения  летом
вода  этого  озера  всегда  мутная.  Северное  же,  Чудское,  озеро  очень
глубокое: в середине его-до ста и более сажен, дно каменистое и  песчаное,
а вода чистая и прозрачная.
     Ветры и  вьюги  часто  гуляют  по  озеру,  поднимают  большую  волну,
особенно когда начинает свирепствовать южный ветер <мокрик>. Тогда большие
темные валы, длинные и однообразные,  катятся  один  за  другим,  поднимая
тяжелые лодки-насады, ставя их то на нос, то  на  корму,  грозя  вывернуть
вместе с грузом смелых,  выносливых  чудских  рыбаков.  Зимой  Чудь-озеро,
засыпанное снегом, становится белой гладкой равниной. Лишь кое-где чернеет
корявое дерево, принесенное с  реки  Великой  из-под  Пскова  и  застывшее
посреди ледяной равнины. К такой коряге тянутся ровные, словно проведенные
по ниточке, следы <звериного бродяги>,  как  здесь  называют  волков.  Идя
гуськом, след в след, стая волков, пересекая озеро, не пропусти! ни одного
вмерзшего дерева и, обнюхав, старается  узнать  по  запаху,  какие  другие
волчьи стаи здесь проходили.
     Только у  самого  небосклона  протянулась  узкая  темно-синяя  полоса
дальних лесов: суболицкого на западе и наровского на севере.  На восточном
же,  гдовском,  берегу  тянутся  заросшие  густым  необозримым  тростником
болотистые  безлесные  равнины,  по  которым  медленно  протекают   топкие
речонки.


                            СНЕЖНЫЙ ДЕД БУРАН

     В конце марта 1242 года свирепый дед  Буран  и  злющая  ведьма  Пурга
разбушевались  на    Чудь-озере.    Бешеные    вихри    проносились    над
серебристо-белой равниной, взбивали  пушистый  снег,  подбрасывали  его  и
крутились в яростной свистопляске, опрокидывая все вокруг.
     Лубяные шалаши, выстроившиеся в два  ряда  на  середине  озера,  были
занесены и утонули в сугробах  снега.  Рыбаки,  лежавшие  в  этих  шалашах
вповалку, прижавшись друг к другу,  накрывались  чем  попало,  боясь,  что
легкая постройка развалится и они окажутся под открытым  небом  во  власти
разъяренной бури.
     Ветер, завывая и свистя в щелях, вдувал в шалаши снежную  пыль.  Стая
волков, во время перебежки захваченная ураганом, укрылась невдалеке, между
наваленными льдинами и перевернутыми лодками.  Свернувшись калачом,  звери
уткнулись носами в свои пушистые хвосты, поводя ушами на каждый непонятный
шорох, прислушиваясь к злобному вою разбушевавшейся Пурги.
     А разгневанный Буран с необычайной быстротой проносился  по  вольному
простору озера, стараясь догнать лукавую  бешеную  ведьму  Пургу.  Она  то
взмывалась, как птица, к серому небу и летела дальше, вслед за  мчавшимися
хмурыми тучами, то обрушивалась вниз, разметав  широкий  кружевной  подол,
стараясь  выскользнуть  из  цепких,  хватких  лап  свирепого  Бурана,  то,
взметнув складками серебристого сарафана, с  ликующим  хохотом  взметалась
снова вверх, к дымчатым  облакам,  где  в  просвете  изредка  показывалось
равнодушное око луны, стыдливо прикрытое прозрачной фатой.
     Вдруг волки встрепенулись и насторожили уши. Послышался совсем близко
полный отчаяния крик:
     - Есть ли жив челове-ек? Погиба-аю!
     Какая-то туша грузно свалилась с болезненным стоном.  Волки  вскочили
и, перепуганные, сразу бросились вперед, в снежную вьюгу, толпясь и прыгая
друг через друга, и скрылись в ночной мгле.
     Два рыбака выползли из  лубяного  шалаша,  разгребая  руками  снег  и
прислушиваясь, не раздастся ли снова крик.  Вблизи послышался стон, и  оба
рыбака двинулись, перекликаясь и не выпуская из рук концов веревки,  чтобы
не потерять друг друга.
     - Васька, а Васька!
     - Здесь, Кузя!
     - Ищи душу христианскую!
     - Нашел! Иди сюда! Ей-ей, рыделя поймал! Чудаковатый, брыкается.
     Вскоре оба  рыбака  с  помощью веревки нашли друг друга и поволокли в
шалаш откопанного в снегу человека.  Он и в самом деле был чудаковатый, не
такой,  как  все,  наряженный  не  по-русскому,  а  в каком-то укороченном
полушубке,  опушенном собачьим мехом. Голова была закутана бабьим платком.
От   лица   оставался  наружу  только  большой  нос  и  необычайной  длины
заиндевевшие усы с обвисшими ледяными сосульками.  Через  силу,  падая  от
слабости,  он  пробовал подняться.  Рыбаки,  втащив его в шалаш,  посадили
между собой, подпирая плечами.
     - Ты откуда взялся, таракан усатый?
     - От немецких разбойников убежал.
     - Значит, от рыделей? Слышь,  он  от  рыделей  прибег!  -  заговорили
просыпающиеся рыбаки.
     - Чего же ты от них ушел? Не сладко стало?
     - Тысяча чертей и две ведьмы! Кричат, что святое слово Иезуса  Христа
защищают, а сами грызут людей, как  голодные  собаки!  Женщин  угоняют,  а
затем убивают, детей бросают в огонь.
     - И ты был крыжаком?
     - И я был крыжаком и на моей груди носил крыж.
     - Крест, значит! - объяснил один из рыбаков.
     - А по-нашему ты где научился?
     - Я долго жил в Юрьеве, был конюхом у русских купцов, а крыжаки  меня
увели в Ригу в свое войско.  Тяжко  мне  стало  там  у  них.  Крыжаки  нам
недруги.  Их нельзя пускать туда, где  живут  добрые,  честные  люди.  Они
обманщики, разбойники.  И я  сказал  себе:  <Янек,  если  ты  хочешь  быть
честным, иди к тем, кого рубят и жгут крыжаки>. И я ушел от них.
     - А конь у тебя был?
     - Был добрый конь!
     - Куда же он делся?
     - Крыжаки учуяли, что я не зря ругаюсь с ними. <Видим, что ты не наш,
- говорили они. - Но живым ты от нас не уйдешь>.  И  они  заперли  меня  в
сарае для дров.  А коня моего  увели.  Утром  хотели  мне  суд  учинить  и
повесить на березе.  А я проломал крышу в сарае да и убежал в  лес,  когда
все крыжаки еще спали.
     - Где же это было?
     - На берегу озера, близ реки Омовжи.  Тут  началась  эта  буря,  и  я
обрадовался, что крыжаки не найдут моего следа. Я шел через снег и льдины,
пока не свалился.  Здесь ваши люди меня  подняли,  а  то  бы  я  замерз  и
пропал...
     - А далеко ли рыдели? Где они теперь? Поди в Юрьеве?
     - Они там давно собирались, говорили, что надо готовиться к  большому
походу: <Пока новгородцы еще не пришли в  Юрьев,  надо  самим  напасть  на
новгородцев>. Магистр приказал идти скорей на озеро и там поймать русского
князя Александра. <Он еще молод, петушок, и мы ему  голову  свернем>.  Пся
крев!
     Янек еще долго охал и ворчал:
     - Тысяча чертей и две ведьмы!


                              ПУТНИК С ОЗЕРА

     Возле устья обледенелого ручья на  западном  берегу  озера  утонул  в
сугробах исад - рыболовецкий выселок.  Приземистые  старые  избенки  крыты
камышом и еловой корой.  Над  трубой,  сделанной  из  пробитого  глиняного
горшка, приветливо вьется сизый дымок, как бы говоря путнику, что  в  этом
домишке бьется жизнь и греются у пузатой печки люди, хлебая горячую уху из
чудских снетков.
     Пронеслась  галочья  стая  и  рассыпалась  по  берегу,  среди  сетей,
растянутых на кривых кольях.  Галки с гомоном сновали  повсюду  в  поисках
остатков рыбы, привезенной с последнего улова.
     Несколько выдолбленных челноков  и  утлых  семерок,  сбитых  из  семи
досок, лежало кверху дном на берегу.  Тут же  стояли  рядком  перевернутые
длинные, тяжелые, залитые смолой насады, каждая из которых  может  поднять
по двадцати и больше рыбаков,
     Из-под  одной  такой  лодки  раздался  пронзительный  лай,  и  оттуда
выскочила мохнатая белая собачонка и понеслась в сторону озерной  равнины.
Раскрылась покосившаяся дверь ближайшей  избенки.  Мальчик  лет  десяти  в
меховом треухе, запахивая на ходу старый зипунишко, кинулся за собакой. Он
остановился и стал всматриваться в белую даль озера.
     Одинокий, высокого роста, плечистый путник быстро приближался,  легко
скользя  на  коротких  охотницких  лыжах,  подбитых  шкурами,  снятыми   с
жеребячьих ног.  Мальчик с восхищением смотрел, как уверенно передвигается
на  лыжах  красивый,  стройный  юноша  с  румяным  от  мороза   лицом    и
заиндевевшими бровями. Все на нем казалось складным и хорошо прилаженным и
для дороги и для охоты.
     <Не иначе как зверолов! - решил мальчик. - И нож медвежий за  поясом,
и полушубок выше колен, и ноги перевиты ремнями>.
     Путник изредка упирался в снег коротким копьем с  длинным  отточенным
лезвием и гарпунным крюком под ним.
     Вся галочья стая, шумно хлопая крыльями, улетела.
     - Эй, здравствуй, удалец! - крикнул охотник. -  Отстань,  шелавая!  -
замахнулся он на шавку, с яростным лаем бросавшуюся ему под ноги.
     - Колобок, назад! Это свой!  -  крикнул  мальчик,  стараясь  отогнать
собаку.
     Шавка отбежала и уселась на снегу, продолжая ворчать.
     - Верно, что свой! - сказал охотник, поднявшись на  берег.  -  Узнала
своего брата... Тебя, малец как звать?
     - А Савоськой!  -  ответил  мальчик  смущенно  подтягивая  домотканые
заплатанные порточки.
     - Будем  дружить,  Савоська!  Как  ваша  деревня  прозывается?  Ну  и
деревня: четыре двора и двадцать два кола!
     - Это еще не деревня, это наш выселок рабочий, а деревня подале будет
- вон на лесной опушке, и зовется Богомолово.
     - Понимаю.  А в лесу, вестимо, стоит молельня под старыми березами, а
близ нее живет старичок с ноготок, что зовется Миколой.
     - Ты, дяденька, видно, бывал у нас?
     - Бывать не бывал, а чутьем охотницким почуял.  Тут наши новгородские
ратники намедни не проходили?
     - Нет, не видал что-то.
     - Ну, значит, скоро будут.
     Дверь избенки заскрипела, и оттуда выглянула женщина,  накинув  зипун
прямо на голову.
     - Ты с кем это, Савоська, тараторишь?
     - Здравствуй, хозяюшка! Дай путнику обогреться.
     - А ты из каких будешь? Тут по  берегу  много  всякого  люда  бродит.
Иного боязно и впустить.
     - Я пришел прямиком из Пскова.
     - Дальняя дорога!  Заходи,  пожалуй,  обогреться,  а  угостить  тебя,
прости, нечем.  Хозяин промышляет на озере. А вот  как  приедет,  тогда  и
пироги с рыбой и блинки со снетками изготовим для-ради дорогого гостя.
     Хозяйственным взглядом женщина оценила путника: одет  он  просто,  но
добротно, а на поясе медвежий нож серебром изукрашен и рукоять из  ценного
рыбьего зуба. Видно, парень не простецкий. Она стала приветливо кланяться,
приглашая в избу:
     - Не обессудь нас за тесноту и бедность нашу.


                              ДЕДУШКА МИКОЛА

     Когда гость, протиснувшись в узкую дверь,  скрылся  в  избе,  женщина
наклонилась к Савоське:
     - Беги со всех ног к  дедушке  Миколе  и  скажи:  <Подь-ка,  дедушка,
скорехонько к нам.  Мужиков на деревне никого нет, а тут человек неведомый
пришодцы, с виду-то хороший,  а  кто  его  знает,  вдруг  недобрый,  лихой
человек. А при тебе, дедушка, поди поостережется>.
     - Бегом, мамонька! -  сказал  мальчик  и  во  весь  дух  помчался  по
тропинке.
     За ним пушистым колобком покатилась шавка.
     Хозяйка вернулась в избу.  Гость уже сидел на лавке и низко склонился
на руки, запустив пальцы в светлые кудри. Она заметила, что копье-рогатина
стоит в углу, шапка и рукавицы уже висят на деревянном гвозде, а заплечная
кожаная сумка лежит с ним рядом.
     <Заснул.  Умаялся, чай, с дороги,> - подумала хозяйка. Она еще  долго
возилась с горшками у печки.  Когда же  гость  пошевелился  и  выпрямился,
потягиваясь, она заверещала:
     - Время-то какое, смутное пришло! Не знаешь, чего  и  ждать,  за  что
браться: то ли тащиться  к  сродственникам  на  родной  русский  берег,  в
Гдовский край, да неохота - поди самим трудно, - то ли здесь оставаться, а
боязно.  Немец лютует по деревням совсем поблизости. Даже за Наровой-рекой
побывал не раз. А вместе с немцами, тоже на конях, ездят ихние попы: кто в
немецкую веру не переходит, того режут без жалости и домовье жгут вместе с
малыми детьми.  Уже сколько мимо нас  пробежало  и  чуди  и  летьголы,  со
скотом, прямо через озеро! Боязно, а надобно дождаться своих.  Если мужики
привезут домой рыбки, тогда и мы двинемся на ту сторону  и  там  останемся
пока что.
     - А ты как чаешь: скоро ли станет тише? - спросил путник.
     - Ежели сюда придут с большой силой новгородцы, они отгонят  немца...
- Хозяйка прервала речь, услыхав шаги на крыльце. - А вот и дедушка Микола
с Савоськой.
     В избу бесшумно вошел невысокий старичок в белом шерстяном домотканом
шабуре*  с  большим  откидным  воротником.  Старичок  был  весь  белый:  и
остроконечный колпак из зимнего зайца, и белые онучи, и  даже  новые,  еще
светлые, лапоточки.  К поясу на сыромятном ремешке был привязан горшок для
подаяний.  Когда старик снял заячий колпак, над его головой снежным  пухом
поднялись серебристые седые волосы.
     _______________
          * Ш а б у р -  верхняя  мужская  одежда  с  широким  воротником;
     обычно надевалась в дорогу поверх полушубка.

     - Мир дому сему и  богомольной  хозяйке  его!  -  проговорил  старик,
крестясь.
     Он низко поклонился отдельно хозяйке и сдельно гостю.  Тот  поднялся,
коснувшись головой закопченного потолка.
     - И тебе благодать! Жить и здравствовать  еще  сто  лет,  -  звучным,
сильным голосом сказал гость и, в свою очередь, низко поклонился старику.
     Тот подошел ближе и, приставив ладонь к бровям, стал всматриваться  в
лицо путника.
     - Ты, видать, не из нашенских, псковских? Не суздальский  ли?  Откуда
пришел?
     - Пришел, да и весь сказ. Из берлоги вылез.
     - Ты мне на дудочке не подыгрывай. В берлоге злобные звери живут, а у
тебя лик светлый. А на сердце, кажись, тревога.
     - Али, может,  кручина  сердце  томит?  -  из  своего  угла  спросила
хозяйка. - Ты, дедушка,  садись  поближе  да  погомони  с  гостем.  Пускай
расскажет, какая у него тревога.
     Старик опустился на скамью, опираясь на  суковатую  палку.  Прибывший
гость глухо заговорил, сдвинув брови:
     - Как же не горевать, как же не  кручиниться?  Я  дружинник  у  князя
Александра Ярославича.  На Русскую землю идут в волчьей злобе и жадности и
немецкие рыдели,  и  литовские  лесовики,  и  свейский  король  со  своими
кораблями да натравливают на нас всех, кого могут.
     - Истинно, как волки лютые подбираются, - вздохнув, сказал старик.
     - Зверь лучше: зверя можно на цепь посадить, а немец сам норовит всех
заковать в железо и с белого свету сжить.  А мы уже поняли, что нам  житья
не будет, пока не выйдем против него всем миром, плечо к  плечу.  Надо  не
мешкая браться за топоры и рогатины и одной стеной пойти на рыделей.
     - Постой, сынок! - прервал старик и стукнул клюкой. - У нас тоже  еще
не перевелись на святой Руси славные  богатыри:  хоть  в  глухом  углу  мы
живем, но и до нас весточка докатилась, что в Новугороде объявился грозный
и удалой князь Олекса.  Разве не он разметал свейское войско  под  Ижорой?
Где он нынче? Чего медлит?
     Гость снова опустил голову на руки, а старик  следил  за  ним,  гладя
седую бороду.
     Мальчик  Савоська,  раскрыв  рот,  слушал  внимательно,  что  старшие
говорят.  Половины он не понимал, но чуял, что гость кручинится и  так  же
опасается злых немцев-рыделей, как и другие.  А дедушка и рад  бы,  да  не
знает, как гостя утешить.
     Вдруг Савоська, услышав голоса на улице, повернулся и припал к  дырке
в пузыре, затянувшем окошко.
     - Маманька, а маманька! К  нам  едут  неведомые  люди,  и  одеты  они
по-чудному. - Сдерживают коней и кругом озираются.
     - Ахти, господи! Вот когда  беда  заправская  пришла!  -  воскликнула
хозяйка и стала обтирать о тряпку руки,  вымазанные  тестом,  которое  она
месила.
     - Мать пресвятая богородица! Огради  нас  своим  святым  покровом!  -
шептал старик, приподнимаясь со скамьи.
     - А ну-ка, молодец, пусти меня  взглянуть!  -  сказал  гость,  быстро
подходя к оконцу.
     Он припал к щели  и  увидел  на  дороге  двух  всадников,  одетых  не
по-русски.  Сразу можно было узнать иноземцев.  Хотя  они  были  в  шубах,
снятых с леттских крестьян, но с  плеч  спускался  белый  плащ  с  большим
черным крестом.  Ноги перевиты широкими ремнями. На ступнях  -  остроносые
чеботы, на них - железные шпоры с медными звездочками.  На голове железная
круглая шапка - шелом.  В руках иноземцы держали копья. На поясе подвешены
длинные прямые мечи с крестообразной рукоятью.  И сбруя, и седло с высокой
лукой не походили на русские.
     Молодой гость стал вполголоса объяснять подбежавшей хозяйке:
     - Верно.  Это иноземцы. Два рыделя, только один,  кажись,  наш  -  из
поганых переветников. Он что-то объясняет другому, видно, немцу. А вон тот
дергает веревку и бьет плетью. Вот из снега подымается еще человек. Руки у
него закручены за спиной, а на шее веревочная петля.  Надо  приготовиться,
хозяйка. Один из них едет сюда.
     Послышался стук в окно и голос:
     - Эй, кто в избе! Выходи, да поживей, а не то сойду с коня - худо вам
будет.
     Хозяйка испуганно всплеснула руками и взглянула на гостя. Тот шепотом
приказал:
     - Голоси, что одна в избе и сейчас выйдешь.  Ступай на крыльцо, да не
сказывай, что я здесь. А я приготовлюсь их встретить как надо.
     - Эй живее там! - послышался голос с  улицы,  и  железный  отточенный
конец копья просунулся в окно.
     - Возьми топор, вон у печки, - показала хозяйка, - а я пойду им  зубы
заговаривать. Иду, иду! - крикнула она во весь голос и, крестясь, выбежала
из избы.
     Конец копья исчез.  Путник снова припал к окну. Он  увидел,  что  оба
рыцаря направились  было  в  сторону  озера,  но  вдруг,  повернув  коней,
помчались прочь.  Сперва они волочили за  собой  пленного,  потом  веревка
оборвалась, и пленник остался лежать на снегу.  Хозяйка вбежала в  избу  и
сказала:
     - Услышала слезную мольбу нашу матерь пресвятая богородица!  С  озера
наши рыбаки идут, а за ними воины, тоже наши, на конях.  Видно,  и  хозяин
мой вертается.
     Услышав, что мужики  возвращаются,  старый  Микола  поспешил  к  себе
домой.


                             ПЛЕННЫЙ ИЗ РИГИ

     Дружинники развязали пленного, брошенного немцами, и,  подхватив  его
под руки, втащили в избу.  Хозяйка растерла салом его  обмороженное  лицо.
Уши распухли и обвисли. Он сидел на скамье и вполголоса хныкал:
     -  Конец  мой  пришел!  Для  чего  меня  мать  родила!  Поди  слезами
обливается, горемычная! Пропал я почем зря!
     - Подожди, милый, горевать! - сказал чернобородый ратник.
     - Да ведь они меня чуть насмерть не убили! Копьями подкалывали, чтобы
я шибче за конем бежал...  Добро, что снег был глубокий, а то  на  гладком
месте они всё скоком, и я скоком.  Им легко торопиться на конях, а  каково
было мне поспешать за ними?
     - Бог не без милости! - вздохнула хозяйка. - Вот  добрые  люди  тебя,
вишь, и подобрали.  На, поешь пирога из снетковой муки*, другой нет. Сразу
отойдешь. А там и к родной мамоньке доберешься...
     _______________
          *  Ввиду  частых  неурожаев  ржи  и  ячменя  вследствие  морозов
     прибрежные жители Чудского озера обыкновенно мололи сушеных снетков и
     полученной мукой пользовались для печения хлеба и лепешек.

     - А далеко ли живет твоя мамонька? - спросил один дружинник.
     -  Во  Пскову.  Она  слезами  зальется,  когда  увидит  меня   такого
вислоухого.
     - А ты и в самом деле, кажись, мамонькин  сынок,  -  заметил  ратник,
первый пришедший на лыжах. - Перестань подвывать.  Негоже это для  доброго
молодца.  Поступай в нашу дружину, садись на коня, пока у тебя ноги  плохо
ходят.
     - А я уж послужу честью.  Только не бросай, Христа ради,  меня  здесь
одного!
     - Ладно уж! Теперь рассказывай скорее,  как  ты  из  Пскова  попал  к
немцам. И почему тебя рыдели сюда приволокли.
     - Прошлый год немцы навалились на Псков.  Набрали у нас  около  сотни
мальцов и отроков. Всех погнали, как гусей, в ихний город Ригу.
     - А в Риге вас в латынскую веру переиначили?
     - Об этом старались их монахи и всех нас к тому понуждали: и  больших
и малых отдали в латынский монастырь.  Там мы должны были все делать,  что
нам указывали монахи: и учиться читать латынский часослов, и молитвы ихние
петь, и дрова рубить, и стены класть каменные, и четыре раза в день ходить
в ихнюю церковь.
     - Как же ты сюда попал? Бежал, верно?
     - Я бы рад был убежать, да уж больно крепко за нами  присматривали  и
пороли мокрыми прутьями всех, кто выходил за монастырскую ограду.
     - И тебя пороли?
     - А то как же! Два раза пороли.  Я потом долго сидеть не мог, все  на
брюхе лежал! - И пленный стал хныкать, утирая нос рукавом.
     - Ну, ну, не реви! Рассказывай дальше.
     - Стали наши между собою шептаться, что рыдели собираются  в  большой
поход.  Замыслили они захватить Новгород.  Там,  сказывали,  есть  молодой
ратный князь Александр. Нужно, говорили они, ему рога обломать, его войско
разметать и так же, как во Пскову, посадить  по  всей  Новгородской  земле
своих хвохтов - это старост, значит.
     - Пускай попробуют! - рассмеялись дружинники. - А мы увидим,  у  кого
рога прежде обломаются.
     - Теперь рассказывай, зачем ты сюда попал.
     - Стали немцы расспрашивать, кто из нас умеет  говорить  по-чудински,
кто побывал в Юрьеве, Гдове или на Чудь-озере.  Тех отобрали и  погнали  с
ихними отрядами дорогу показывать и говорить с чудинцами.
     - Все я понял! А что ты по дороге видел и где побывал?
     - Проходили  мы  через  Юрьев.  Туда  согнали  летьголу  и  чудинцев.
Видимо-невидимо. Одни кладут стены и камни обтесывают, других учат рыдели,
как ходить рядком в бой, выставив вперед копье.  Видел я  там  и  отряд  с
самострелами: лук привязан к рукояти, в желобок кладется  стрелка.  Тетиву
нужно натянуть и зацепить за язычок, стрелка летит далеко и попадает  дюже
метко - в куриное яйцо али в воробья.
     - Ишь ты? - заметили дружинники. - У нас еще до этого не додумались.
     - Видел еще, как рыдели поставили в ряд  две  сотни  леттов,  которых
собирались вешать.
     - За что? Чем они не полюбились рыделям?
     - Ихней веры принять не хотели. Вот и вешали их или связанных жгли на
кострах.  В пути я  видел  -  целые  деревни  полыхали  огнем.  Еще  видел
немецкого попа голого.  Его летты посадили  на  кобылу,  привязали,  да  и
погнали обратно в Ригу.
     - А много ли ты видел немцев? Как смекаешь: много ли их всех?
     - Немцев немало.  В Юрьеве я  их  видел  многое  множество,  а  возле
каждого немца - пять, шесть, а то и побольше финнов, - чуди или  летьголы.
Если всех их вместе свести,  то  получится  туча.  И  они  валом  валят  к
Чудь-озеру.  Как довелось мне слышать, у Чудь-озера  быть  должен  главный
сбор всего войска рыделей.  Там же хвалились они  показать  такой  бой,  в
котором русские будут иссечены, и вся наша земля станет немецкой.
     Один из дружинников заметил:
     - Хвалилась корова все озеро выпить, попробовала, да околела.


                            В БОГОМОЛЬНОЙ РОЩЕ

     Путник вышел из избы.  Прибывшие с озера рыбаки торопились разгрузить
возы и сбрасывали рогожные мешки с наловленной рыбой. Рыбаки говорили:
     - Надо бы все укрыть подальше в  лесу,  в  тайниках,  пока  немец  не
навалился и не отобрал всю рыбу, да поспеем ли? Он шарит вокруг, никак  от
него не убережешься.
     Гость, держа Савоську за руку, подошел  к  отцу  его,  дюжему  рыбаку
Петру:
     - Бог на помощь, хозяин!
     - Просим милости!
     - Как бы мне пройти в богомольную рощу? Сам я, один, тут, в сугробах,
пожалуй, заплутаюсь.
     - А вот Савоська тебя и проведет к дедушке Миколе.
     - За этим я и пришел!
     - Ступай с дяденькой, Савоська.
     Мальчик повел гостя протоптанной в снегу тропинкой.  Впереди бежал  и
прыгал Колобок. Пройдя сосновым лесом, вскоре подошли к холму на береговом
мысу, заросшем старыми дубами.
     На склоне холма  из  снега  поднимались  каменные,  грубо  высеченные
идолы.  Наполовину, от земли до  пояса,  это  были  столбы,  а  выше  были
высечены  и  руки,  и  голова  с  выпуклыми  глазами.  Среди  них  были  и
деревянные,  размалеванные  пестрыми  красками,  с  черными  лицами.  Близ
высокого, необычайной  толщины  и  древности  дуба  с  оголенными  сучьями
врылась в снежный сугроб покосившаяся землянка с одним небольшим оконцем.
     - Дедушка поди уж дома, - сказал уверенно Савоська. - Вишь, из  трубы
дымок вьется. - И мальчик закричал, стуча в окно: - Дед Микола, выходи,  к
тебе гости пришли.
     Дверь,  отодвигая  пушистый  снег,  приоткрылась,  из  щели    сперва
показалась длинная седая борода,  а  за  ней  протиснулся  и  сам  Микола,
вглядываясь белесыми глазами во вновь прибывших.
     - Не узнал меня, что ли? - спросил путник. - Я с тобой, дедушка,  уже
беседу держал в избе рыбака Петра.
     - Узнал, узнал! Али помолиться пришел? - дребезжащим голосом  спросил
старик. - Только моих богов не тронь.  А то старый Пеко осерчает  и  такую
бурю подымет на озере, такие волны на берег выкатит,  что  всех  нас,  как
щепки, смоет.
     - Упаси господи! Зачем богов гневить! Я не за тем пришел, а  хотел  у
тебя разузнать, долго ли еще на озере лед  простоит.  Говорят,  что  скоро
<мокрик> подует и ледоходом озеро взбаламутит.
     - Да я уж тебе сказывал: на святого Федула <мокрик>  подует  -  и  по
реке Великой лед вспучится и приплывет в озеро.  Тут и шуга  пойдет.  Вода
поверх льда потечет.  Лед станет ломаться, и тогда ни проходу, ни  проезду
по озеру Пейпусу уже не будет, пока лед не затолкается в  реку  Нарову,  а
оттуда - в море. Тогда без боязни спускай челны на воду.
     Путник все посматривал то на древний  дуб,  на  его  вершину,  то  на
белую, засыпанную снегом гладь озера.
     - Как, летом дуб покрывается листьями али стоит сухой?
     - Какой там сухой! Весна придет - и дуб зазеленеет, а осенью  желудей
насыплет цельный куль.
     - А помнишь ли ты, дедушка, когда ты  мальцом  был,  вот  таким,  как
Савоська, лазил ли ты на его верхушку за птичьими гнездами,  али  на  него
нельзя влезть?
     - Вестимо, лазил! И когда мальчонкой был, и позднее - парнем;  только
тогда уж не за гнездами, а лазил я на верхушку дуба и там солому жег. В ту
пору через пролив, на Вороний камень, приходила девушка  Марьюшка  и  тоже
жгла солому на берегу, а я смекал тогда, что она меня дожидается. Тут я на
челноке выплывал, и на Вороньем камне мы  встречались,  на  высокой  скале
вместе сидели и песни пели.  Давно это было, а вот как сейчас  все  помню.
Только нет больше Марьюшки, да и я бобылем живу, моих богов стерегу.
     - А что там за гнезда наверху? Вороньи?
     - Нет! Много лет жил на дубу  том  ястреб,  то  ли  орел,  летал  над
озером, чирков бил, а прошлое лето куда-то сгинул, и что-то боле не видать
его.
     - А  ну-ка,  Савоська,  -  обратился  путник  к  мальчику,  терпеливо
стоявшему близ него, - сможешь ли ты взобраться наверх?
     - Вестимо, могу. Впервой, что ли, мне туда лазить?
     Путник с мальчиком влезли на вершину дуба,  где  оказалось  покинутое
ястребиное гнездо. Там они привязали к большому суку конец кожаного аркана
и, свернув его, оставили между ветвей.
     Спустившись вниз,  гость  увидел  Петра,  отца  Савоськи,  пришедшего
разыскивать мальчика.  Гость объяснил ему, как  Савоська  может  помочь  в
общем ратном деле:
     -  Послушай,  хозяин!  Меня  зовут  Гаврила  Олексич,  я    дружинник
Александра Ярославича. Князю надобно узнать день, когда сверху, от Пскова,
по реке Великой тронется весенний ледоход.  Поэтому нужно, чтобы  Савоська
почаще влезал на дуб и посматривал в сторону Пскова.  Когда он увидит, что
в той стороне загораются костры, он  зажжет  и  свой  костер  на  верхушке
дерева.  Пусть дедушка Микола держит наготове  сухую  солому  и  горшок  с
горячими углями; его Савоська втащит наверх на  оставленном  мною  кожаном
ремне и подожжет сноп соломы. Справишься ли ты с этим, малец?
     - Сделаю, все сделаю! Уж я-то не  просплю!  -  радовался  Савоська  и
прыгал на месте. - А Колобок сторожить  нас  будет  внизу,  под  дубом,  и
тотчас почует злых людей, ежели они станут подходить близко.



                                 Глава IX

                             ЛЕДОВОЕ ПОБОИЩЕ

                                        ...И нача имя слыти великого князя
                                   Александра Ярославича по всем  странам,
                                   от  моря  Варяжского*   и    до    моря
                                   Понтьского**...  даже   и    до    Рима
                                   великого: распространи бо ся имя  перед
                                   тмы тмами и перед тысящи тысящами.

                                                     Новгородская летопись


                          ВЕРНЫЙ ГЛАЗ ПОЛКОВОДЦА

     _______________
          * В а р я ж с к о е  м о р е - Балтийское море.
          ** П о н т ь с к о е  м о р е - Черное море.

     Александр выступил из Пскова во главе своей дружины. За ним следовали
еще несколько конных отрядов охочих людей,  наскоро  собранных  из  разных
мест Новгородской земли. Яша Полочанин проскакал вперед и оказался рядом с
Александром.
     - Чего ты ожидаешь? - спросил он князя.
     - Немцы собираются на западном и северном берегу озера.  Их немало, и
они, кроме того, видно, ждут еще новой подмоги из Юрьева  и  Риги.  Потому
они и медлят. Рядом с их лагерем замечены лагеря еми, ливов и чуди. Думаю,
что они готовятся на нас напасть первые, и мы должны быть наготове.
     Они ехали по льду вдоль западного берега озера и внимательно  следили
за тем, как дальше к северу, на опушке молодого леса, показывались  немцы,
собирались небольшими группами и опять скрывались.
     - Как будто нужно ждать, что немцы скоро ударят, - сказал  Александр.
- Видно, к чему-то готовятся
     Никто из пришедших к озеру отрядов  ясно  не  представлял  себе,  как
именно произойдет битва, но все  доверяли  смелому  князю,  его  пламенной
решимости, его умению перехитрить опасного врага.
     Уже близился полдень.  Александр,  верхом  на  гнедом  коне,  не  раз
побывавшем в  боевых  схватках,  стоял  у  Вороньего  камня  и  пристально
вглядывался в немецкую сторону, где выползали отдельные отряды всадников с
крестами на плащах.
     Князь с тревогой посматривал на восток, откуда  по  главному  пути  -
большаку - должны были стягиваться новые пешие и конные русские бойцы.
     <Поспеют ли? Хватит ли у нас силы, чтобы  сперва  сдержать,  а  потом
опрокинуть немцев? Денька бы  два-три  протянуть,  так  наших  новгородцев
привалила бы целая туча>, - думал Александр и  делился  своими  тревожными
мыслями с Гаврилой Олексичем. Тот заметил:
     - А не ты ли говорил: <Если ждешь  нападения  врага,  то  скорей  сам
бросайся на него и опрокидывай на спину>?
     - Не всегда так можно сделать.  Самое главное - понять  вовремя,  что
задумал недруг, и поразить его так, как он не ожидает.
     В это время к Александру подошли одетые в шкуры рыбаки с топорами  за
поясом и баграми в руках.  С ними шагал  сухопарый  чужеземец  в  коротком
полушубке, с настороженным взглядом серых глаз и очень  длинными  светлыми
усами.
     Александр покосился на него:
     - Это что за добрый молодец?
     Рыбаки рассказали, что ночью, в снежную бурю, они услышали его  крики
о помощи, нашли полузамерзшего, притащили в свой шалаш и отогрели.
     - Похвально сделали! А ты отчего от рыцарей ушел? - обратился к усачу
Александр.
     - Не ушел, а сбежал. Я не хотел больше с крыжаками быть.
     - Почему? - спросил Александр.
     - Волки, а не люди. Злое племя!
     - А ты кто? Откуда родом?
     - Отец был лях.  Служил у купца в Герцике на Двине.  Там  немцы  всех
молодых парней похватали и погнали воевать.  А прежде я с  нашими  купцами
ездил: и в Киеве и в Новгороде побывал, и даже по-вашему говорить  немного
научился.
     - Куда же ты теперь собрался?
     - Иду по свету, правду ищу.
     - Правду ищешь? Она - с нами. Пришел как раз куда надо.
     - Тогда позволь, преславный воевода, я подле тебя  и  останусь.  Если
коня не дашь, пешим буду драться.
     - С кем?
     - С ними, с рыцарями-меченосцами.  Наконец-то я  до  них  доберусь  и
сразу отплачу за все обиды!
     - Перекрестись!
     Усач перекрестился три раза с левого плеча на правое.
     - Не по-нашему крестится! - заметил один из дружинников.
     - Не беда! Лишь бы дрался по-нашему, а бог один и правда одна.
     - Очень прошу тебя, княже: позволь остаться при тебе!
     - Оставайся, - спокойно сказал Александр.
     Прискакал Яша Полочанин и осадил коня, обдав всех снежной пылью.
     - Вот, Яша, мне как раз тебя и надо. Возьми в свою сотню этого воина.
К твоей сотне много шатунов пристало, пригодится и этот.
     - Ступай за мной, - сказал Яша. - Коня у тебя, видно, нет. Дам я тебе
коня  каракового,  длинногривого.  Не  посетуй,  что  он  больно  лютый  и
кусается. Когда в тебе хозяина почует, то покорится.
     - Не  боюсь!  Постараюсь  на  нем  добрую  славу  заслужить!  -  Усач
выпрямился и, бодрый, будто забыв усталость, весело зашагал  по  глубокому
снегу за Яшей Полочанином, оправляя свой короткий полушубок.


                        ТУЧИ НАД ОЗЕРОМ СГУЩАЮТСЯ

     Пересев на запасного коня, с виду холодный  и  спокойный,  но  внутри
весь горя тревогой,  Александр  продолжал  объезжать  сторожевые  заставы,
расспрашивая беглецов, пробиравшихся с немецкой стороны. Один разведчик из
чудинцев прибежал на лыжах и рассказал, что к немцам прибывают всё новые и
новые отряды всадников в железных латах.
     - Они гонят, подкалывая копьями, лесовиков, согнанных  из  покоренной
Чуди.
     Тучи сгустились над озером.  Дул холодный ветер, вздымая снег.  Всюду
мелькали огоньки далеких костров, и наших и вражеских.
     Быстро темнело.  Александр остановился у одного костра, где несколько
дружинников  улеглись  вокруг  огня.  Он  сошел  с  коня,   передал    его
сопровождавшему его Семке, приказав никуда не отходить и зорко глядеть  по
сторонам, а сам уселся на пне, задумался и  задремал,  опустив  голову  на
руки...
     Чья-то нетерпеливая рука трясла Александра за плечо.  Подняв  голову,
он увидел склонившегося к нему встревоженного Семку:
     - Княже, мой господине! Очнись! Кто-то нам знаки подает.  Глянь-ко на
ту сторону озера! Видишь огни?
     Александр, сразу очнувшись, вскочил на ноги.  Он увидел к  западу,  в
том месте, где находилась богомольная роща, огонек.  То полыхая,  то  чуть
мигая, огонь этот как будто настойчиво и тревожно о чем-то  предостерегал.
Такие же огоньки уходили один за другим вдаль, в сторону Пскова.
     - Семка! Чуешь, что значат эти огоньки?
     - Невдомек мне, княже!
     - А то, что по реке Великой лед двинулся! Это мне дед Микола весточку
подает.  Савоська-малый не оплошал! На верхушке дуба костер разжег! Ай  да
постреленок!
     Семка, изумленный, сказал:
     - Коли двинулся ледоход, то, значит...
     - Значит, немцам даже соваться на озеро не след.
     Александр до боли сжал Семкино плечо и стал ему шептать:
     - Надо во что бы ни стало заманить рыделей на самую  середину  озера,
чтобы им деться некуда было.  Беги скорей к Гавриле Олексичу. Скажи, чтобы
разослал гонцов ко всем ратникам.  Пусть поднимает народ! Всех  готовит  к
бою!
     Семка во весь дух, делая огромные прыжки, понесся вдоль  берега,  где
спали русские отряды.


                             ПЕРЕД РАССВЕТОМ

     До самого рассвета Александр оставался в тревоге, то греясь у костра,
то проезжая по озеру, то снова поднимаясь  на  берег,  где  он  вступал  в
беседу с подходившими новгородцами.
     Два чудинца, побывавшие на немецкой стороне, рассказывали, что рыдели
поют веселые песни, пьют вино, а  бискупы  с  монахами  завывают,  вознося
моленья, предсказывая невиданную  победу,  после  которой  начнется  дележ
захваченных русских и чудинских земель и раздача их немцам-меченосцам.
     - Правда ли, что такое дело может случиться? - спрашивали ратники.
     - Никогда этому не бывать! - твердо отвечал Александр. - Мы должны не
пожалеть жизни нашей, чтобы оберечь родную землю.  Еще мой батюшка,  князь
Ярослав Всеволодович, с детских лет мне говорил: <Кто  с  мечом  войдет  в
нашу землю, тот от меча и погибнет!> Так и вы запомните: немецкие монахи и
рыцари могут завывать и колдовать сколько им вздумается, а  эту  битву  на
Чудь-озере решат не их молитвы и проклятья, а наши русские мечи и топоры!
     Еще среди ночи Александр поднял своего брата, князя  Андрея,  и  всех
самых  приближенных  дружинников,  передав  им  приказ:  обойти  костры  и
рассказать воинам, как русские  дружины,  собравшись  у  Вороньего  камня,
должны растянуться двумя крыльями на льду озера, не выходя на берег, и как
должны держаться в бою.
     Александр на коне поднялся на вершину  каменистого  островка.  Позади
князя стали три конных  дружинника.  У  среднего  в  руках  было  знамя  с
изображением Спаса Нерукотворного.  Чуть поодаль Семка  держал  под  уздцы
запасного белого коня.
     С вершины  этого  островка  князь  ясно  видел  всю  гладкую  равнину
засыпанного снегом  озера,  низкие  берега  заросшей  камышами  восточной,
гдовской,  стороны  и  множество  черных  точек,  спешивших  оттуда.   Это
торопились пешие  и  конные  русские  ратники,  чтобы  принять  участие  в
предстоящей битве.
     Сперва небо заволокли серые низкие тучи, но вскоре ветер  усилился  -
это  <мокрик>  подул  с  юга,  со  стороны  реки  Великой.  Розовые   лучи
восходящего солнца,  пробиваясь  сквозь  узкие,  длинные  малиновые  тучи,
заиграли на снежных сугробах и протянулись по широкой равнине  озера.  Все
русские дружины были уже наготове, и воины стояли перед Вороньим камнем  в
ожидании схватки, опираясь на багры, рогатины и  тяжелые  топоры-колуны  с
длинными  рукоятками.  Люди  перекидывались  шутками  и  поглядывали    на
западный, суболицкий, берег, где начала чернеть  громада  выползавшего  из
лесу немецкого войска.
     Александр  давно  и  не  раз  слышал  от  отца  про  немецкий  строй,
называемый <свиньей>.  Немцы считали такой строй несокрушимым, и Александр
не сомневался, что и в этот день они построят  свои  войска  именно  таким
клином -  <свиным  рылом>.  Однако  князь  надеялся,  что  придуманная  им
расстановка русских сил в виде двух раздвигающихся и потом охватывающих  и
сжимающих клещей поможет раздавить вражеский строй. Он говорил ратникам:
     - Мы сумеем отстоять свободу земли Русской! Наше дело правое! С  нами
бог!


                         РУССКИЕ КЛЕЩИ СОМКНУЛИСЬ

     По указанию Александра, все русские рати построились  перед  Вороньим
камнем широкой вогнутой подковой.  Все  лучшие  конники  и  самые  сильные
отряды разместились на крыльях.  Середину подковы заняла густая рать пеших
новгородцев: они стояли плечом  к  плечу,  все  земляки,  из  разных  мест
Новгородского края.
     Во главе новгородцев Александр поставил Гаврилу Олексича:
     - Потрудись, друже Гаврила, ради славного дела! Я знаю тебя: ты назад
не попятишься и немецкий напор выдержишь.  Тебе придется принять  на  себя
самый главный, самый сильный удар немецкой <свиньи>. Давно, еще от батюшки
моего, не раз я слышал, что немецкие рыдели строят свое  войско  клином  и
бросаются в бой, стараясь расколоть  противника  на  две  части,  а  затем
поворачиваются и нападают сперва на одну половину расколовшегося войска  и
ее добивают, а потом бросаются на другую.
     - И я слышал о такой <свинье>.  Пускай попробуют! - ответил  спокойно
Олексич. - Не испугаюсь, да и люди у меня не такие, чтобы назад пятиться.
     - Кому же, как не тебе, можно доверить  такое  дело!  Ты  стойко,  не
дрогнув, встретишь главный удар <свиного рыла>.  А впереди тебя рассыпятся
пращники  и  лучники.  Они  будут  сбивать  скачущих  немцев  камнями    и
стрелами...  С богом, друже Гаврила! - сказал Александр и поскакал, огибая
холм Вороньего камня.
     Там, позади островка, строились,  готовясь  к  бою,  еще  две  другие
конные дружины.
     Гаврила Олексич объехал ряды  расположившихся  на  льду  новгородцев.
Всем он указывал, где  кому  стоять,  и  объяснял,  что  у  рыцарей  будет
страшный вид: и рога, и звериные железные морды, но они ничуть не  сильнее
наших стойких в бою рыбаков, пахарей и лесорубов.
     Вслед за Гаврилой ехали на конях его товарищи,  уже  прославленные  в
Невской битве: веселый Миша Новгородец, всегда хмурый Збыслав Якунович,  и
Савва, и Яша Полочанин,  и  другие.  Среди  них  выделялся  знаменитый  по
кулачным боям Кузьма Шолох.  Он вел в поводу коня и шагал, держа на  плече
шишковатую дубину, огромную, как оглобля.
     Все ратники обещали Гавриле  Олексичу  встретить,  не  дрогнув,  удар
вражеского клина и не сдвинуться с места, не щадя своей жизни.
     - За родную землю встали, так  не  побежим!  -  говорили  новгородцы,
опираясь на копья, рогатины и длинные рукояти топоров-колунов.
     Постепенно все более светало.  На обоих крыльях изогнувшегося  войска
выделялись  начальники  крыльев  со  своими    знаменосцами,    державшими
развевающиеся на ветру узкие треугольные стяги.  Тут же находились трубачи
на белых конях.
     Князя Александра не было видно.
     Равнина озера, засыпанная снегом, была пустынна и казалась мертвой  и
безмолвной.  Узкие  полосы  невысокого  хвойного  леса  вдоль   западного,
суболицкого, берега сперва казались тоже мертвыми и  безлюдными,  а  между
тем все знали, что там  уже  ворочается  немецкое  чудище,  которое  скоро
оттуда выползет и набросится, чтобы терзать русских ратников.
     Сквозь низкие тучи  прорезался  край  золотого  солнца,  и  его  лучи
скользнули по белоснежной равнине Чудского озера.
     - Вот и они! Заворошились! - громко сказал кто-то.
     Шутки и разговоры смолкли. Сидевшие и лежавшие всю ночь на льду воины
вставали и, затаив дыхание, вглядывались в западную часть  побережья.  Там
из невысокого леса стали показываться всадники,  и  чем  дальше,  тем  все
гуще.  Они  начали  медленно  спускаться  на  лед   озера,    где    долго
перестраивались и где все ширилась вражеская лавина.
     Несколько  раз  отчетливо  донеслись  дребезжащие  призывы   немецких
воинских труб.
     Постепенно пестрое вражеское войско, сперва очень медленно,  а  затем
все быстрее, двинулось вперед.  Тяжелым равномерным  скоком,  казалось,  в
неодолимом натиске, приближались немецкие всадники.  Уже  отчетливо  стали
видны первые пять  рыцарей,  мчавшихся,  пригнувшись  и  выставив  длинные
копья.  Дальше  число  их  в  каждом  ряду    постепенно    увеличивалось.
Действительно, казалось, что по льду надвигается,  вклиниваясь,  огромное,
страшное <свиное рыло>, в середине  которого  бежали  густые  толпы  пеших
воинов.  Рыцари имели устрашающий вид: на месте обычных шлемов  на  плечах
возвышались железные коробки с узкими прорезями для глаз  и  дыхания.  Над
этими коробками торчали когтистые орлиные  лапы,  завитые  черные  рога  и
звериные морды с оскаленными клыками.  И всадники, и их кони были  покрыты
железной броней. Как одолеть их?
     Все это мчалось, чтобы обрушиться на русские ряды.
     В грозной тишине четко прозвучал призыв Гаврилы Олексича:
     - Ежели  бог  с  нами,  то  кто  на  ны?  Стойте,  други!  Принимайте
непрошеных гостей!
     Бешеная кровавая схватка закипела.  Немецкий клин вонзился  в  густые
ряды русских воинов и расколол  их  надвое.  Но  и  сам  он  столкнулся  с
неодолимой стеной новгородских лучников и  пращников,  которые  стояли  не
дрогнув и встретили  немецких  воинов  тучей  длинных  стрел,  пробивающих
железные латы, и  градом  камней,  разящих  без  промаха.  Вражеские  кони
бесились и,  не  слушая  поводьев,  уносились  прочь.  Немцы  смешались  в
отчаянной сече с не знающими страха  русскими  воинами.  Все  видели,  как
разукрашенный перьями конный рыцарь, направив длинное копье вперед,  несся
прямо в середину русского безмолвного строя,  как  дерзкий  Кузьма  Шолох,
кинувшись рыцарю наперерез,  ударил  дубиной  по  голове  его  коня.  Конь
перевернулся через голову и увлек за собой всадника, который барахтался на
льду, будучи не в силах подняться сам из-за тяжелых доспехов.
     Страшная борьба разгоралась  все  яростней.  Белоснежная  поверхность
застывшего озера стала заливаться алой кровью.
     Огромная дубина Шолоха  и  топоры  и  колуны  новгородских  лесорубов
поражали мощными ударами конские головы;  кони  опрокидывались,  и  рыцари
барахтались в снегу.
     В схватке  сперва  долго  нельзя  было  понять,  кто  побеждает.  Все
смешалось, повсюду шла резня, но враги всё прибывали и врывались с  новыми
силами, тесня русских ратников.
     Под напором огромной вражеской лавины наши стали изнемогать.  У  всех
явилась одна и та же дума: <Что же медлит князь Александр? Где  Ярославич?
Почему его нет?>
     К Александру примчались вестники один за другим:
     - Выручай! Пора, Ярославич! Враги одолевают!
     Александр за Вороньим  камнем  на  застоявшемся,  пляшущем  коне,  не
отвечая, всматривался куда-то в даль, точно  прислушиваясь  к  отдаленному
шуму, реву и крикам, доносившимся с места битвы. Новый гонец примчался:
     - Пора! Выручай, княже Ярославич!
     - Подожди! - ответил  Александр  и  повернулся  к  Семке,  державшему
запасного коня: - Эй, малец! Подведи ко мне Дружка!
     Александр пересел на белого коня и снова застыл, точно прислушиваясь.
     Вдруг с места боя донесся радостный вой и ликующие  крики  рыцарского
войска:
     - Ийя-хо-хо! Санта* Мария! Ийя-хо-хо!
     _______________
          * С а н т а - святая.

     Александр поднял прямой меч и крикнул дружинникам:
     - Теперь пора, други верные! Вперед за землю Русскую!
     Белый конь  Александра  бросился  вперед,  и  за  ним  помчались  все
дружинники.
     На вражеское войско меченосцев неожиданно для  них  обрушились  сразу
две  свежие  рати.  С  одной  стороны,  из-за  Вороньего  камня,  вылетели
дружинники Александра, с другой - переяславльские конники князя Андрея.
     Надменные, самоуверенные немцы, упоенные радостью  ожидаемой  победы,
были ошеломлены.  Они никак не могли понять, откуда взялись свежие русские
силы, когда <свинья> уже как будто раздавила русских ратников.
     - Санта Мария! Санта Мария! - в ужасе кричали  немцы  и,  поворачивая
коней, стали обращаться в повальное бегство.
     Видя смятение своих ненавистных угнетателей, стали разбегаться во все
стороны пригнанные на битву язычники: и ливы, и летты, и  прочие  насильно
крещенные лесовики-старосельцы.
     Конные дружинники Александра  и  Андрея  уже  гнались  за  убегавшими
меченосцами и добивали их.
     От  устрашающего  <свиного  рыла>  остались  только  кучки  отдельных
всадников,  мчавшихся  врассыпную  по  ледяной   равнине.    Семь    верст
преследовали их русские, устилая путь телами вражеских людей и коней.
     Казалось, что  мирно  дремавшее  Чудское  озеро  вдруг  проснулось  и
сердито зашевелилось.  Лед повсюду начал  трескаться  и  пучиться.  Льдины
раздвигались, и между  ними  показывались  черные  полыньи.  Это  на  реке
Великой начался весенний ледоход, поднимая  и  взламывая  широкую  ледяную
равнину Чудского озера.


                             КОНЕЦ БРУДЕГАМА

     Верхом на коне Теодорих Брудегам с опушки леса с  волнением  наблюдал
за разгаром битвы.  Уже солнце клонилось к темно-синему лесу, а победы  не
было видно.  Находившийся невдалеке немецкий  бискуп  с  трудом  сдерживал
огромного рыжего коня, тоже покрытого железной броней,  который  рвался  к
скачущим мимо рыцарским коням. Бискуп посылал проклятья, потрясая кулаками
в железных рукавицах, и кричал:
     - Прохвосты! Трусы! Негодяи! Что  они  делают?  Надо  русских  сперва
раскалывать на части, а затем их избивать! Смотрите: эти бородатые еретики
набрасываются, как волки, со всех сторон и отталкивают  наших  от  берега.
Они теснят их к полыньям, где те проваливаются и захлебываются, увлекаемые
под лед тяжелыми доспехами.
     Брудегам его не слушал. Он пристально, со злобой всматривался в даль,
где видел знамя Александра, черное с золотом.  Вот около знамени  он  сам.
Да, Александр держится молодцом! Вот он на белом  коне  помчался  в  самую
гущу сечи. Кого-то поразил мечом. Одно немецкое знамя упало. Его подхватил
какой-то русский всадник и ускакал прочь...  Вот опять Александр  вырвался
из толпы и бросился в другое место схватки, где  отчаянно  бился  немецкий
рыцарь с голубым шарфом на шлеме.
     Схватка была недолгой: еще  некоторое  время  голубой  шарф  вился  и
мелькал между взлетавшими мечами, затем вдруг  исчез,  и  Брудегам  увидел
только, как по этому месту промчались кони,  и  светлый  шлем  Александра,
удалявшегося в сторону.  Черная полынья расширялась, и в ней еще некоторое
время видны были конские морды и отчаянно барахтающиеся люди.
     Уже новая группа немецких всадников неслась,  подняв  мечи,  к  месту
боя.
     Сперва Брудегаму казалось, что теперь победа явно клонится на сторону
немцев.  Они теснили русских, быстро расступавшихся в  разные  стороны  от
середины озера, не будучи в  силах  сдержать  стремительный  удар  тяжелой
немецкой конницы.  Но, отбежав, русские  снова  поворачивались  и  яростно
нападали, сбивая рыцарей.
     - Уходите! Скорей уходите!  -  крикнул  промчавшийся  мимо  Брудегама
незнакомый рыцарь. - Мы проигрываем битву!
     Теодорих оглянулся: бискупа около него уже не было.
     Однако он не послушался и  остался  на  месте,  желая  увидеть  исход
битвы, не веря еще, что гордые, до сих пор непобедимые  немцы  могут  быть
разгромлены.  В  бешенстве  Брудегам  то  колотил  каблуком  бок    своего
бесившегося коня, то снова с  трудом  сдерживал  его,  когда  тот  пытался
примкнуть к мчавшимся мимо всадникам.
     Лед по всему озеру стал заметно трескаться, и все  больше  появлялось
черных пятен.  Не стесненные тяжелыми доспехами, русские воины разбегались
в разные стороны, легко прыгая через полыньи, и опять возвращались,  чтобы
снова схватиться с врагами.  Немецкие  всадники  уже  отступали  в  полном
беспорядке, стараясь добраться до суболицкого берега по оседавшему под  их
тяжестью льду.  Русские бесстрашно набрасывались на  рыцарей,  поражая  их
топорами.  Они разбивали головы коням, и железные латы  всадников  трещали
под могучими ударами разъяренных  русских  воинов.  Легко  перескакивая  с
льдины на льдину, к рыцарям подбегали пешие русские ратники  и  стаскивали
их с коней длинными рыбачьими баграми.  Упавшим  на  лед  рыцарям  тяжелые
доспехи мешали подняться без посторонней помощи.
     Все войско меченосцев развалилось.  Вместо  грозных  сомкнутых  рядов
<свиного рыла> по льду метались разрозненные кучки рыцарей.  Никто уже  не
давал распоряжений, каждый спасал только свою жизнь.
     Вдруг Брудегам заметил, что в его сторону скачут несколько всадников,
преследуя отступавших немцев.  Впереди несся воин в блестящей кольчуге, на
пятнистом, как барс, коне.  Он что-то кричал и готовил аркан. Под  могучей
рукой всадника конь взвился на дыбы и остановился.  С торжествующим криком
воин метнул аркан, и тот обвился  вокруг  Брудегама.  Всадник  бросился  в
сторону, аркан натянулся, и Теодорих вылетел из  седла.  Всадник  помчался
дальше, волоча по снегу Брудегама.


                               ПОСЛЕ БИТВЫ

     Александр выехал на  берег  и  оттуда  наблюдал  за  явно  затихавшей
битвой. Он зорко смотрел во все стороны, стараясь разгадать, куда девалось
множество немецких союзников: леттов, финнов,  чудинцев  и  других  бичами
согнанных крестьян, которых немцы насильно заставили отправиться  в  поход
против Новгорода.  Первоначально их  было  в  несколько  раз  больше,  чем
немцев, но,  увидев  поражение  своих  высокомерных  господ,  они,  бросая
оружие, со всех ног уже бежали прочь с места  битвы,  надеясь  укрыться  в
лесах.
     Многие русские удальцы на своих неказистых мохнатых лошаденках, часто
даже без седла, с рогатинами в руках, гонялись за убегавшими.
     Постепенно озеро пустело.  Жалкие, ничтожные остатки немецкого войска
поспешно  удалялись  к  суболицкому  берегу,  стараясь    оторваться    от
преследующих их русских ратников. Повсюду бесчисленными черными пятнами на
снегу выделялись тела убитых и раненых.
     Александр помчался к большаку, где  столпившиеся  возле  дороги  люди
рассматривали немецких  пленных.  Мимо  него  вели  группами  еще  недавно
гордых, нарядных рыцарей, которые в латах, но  теперь  без  шлемов  угрюмо
шагали с  закрученными  за  спиной  руками.  Их  погоняли,  посвистывая  и
постегивая, новгородские ратники.  Один из них, в старом  зипуне  и  новых
лаптях, весело покрикивал:
     - Вот приехали гости незваные:  стали  пировать,  да  похмелье  вышло
тяжелое!
     Александр не узнавал прежних  меченосцев.  Куда  девалась  их  наглая
напыщенность, их уверенность в непобедимости  и  своем  превосходстве  над
всеми! Теперь угрюмые лица пленных были полны только непримиримой злобы.
     Не доезжая до опушки леса, князь задержался.  К нему по  Новгородской
дороге, обгоняя друг друга, бежали мужики.  Они что-то кричали, размахивая
руками.  Узнав его, передние бросились к нему,  на  ходу  снимая  шапки  и
вытирая ими потные лица.
     - Сокол ты наш ясный, свет наш Ярославич! Ты уж прости, Христа  ради,
что запоздали мы.  Это твои бирючи-ротозеи виноваты: поздно прискакали  на
погост.  А дома нас не было -  мы  в  лесу,  по  твоему  наказу,  готовили
строевые лесины.
     - А сейчас-то вы о чем тужите?
     - Хотели тебе подсобить, в драку с немцами ввязаться,  да,  вишь,  не
поспели: пока  добегли,  совсем  упарились.  Глядим:  тут  и  без  нас  ты
управился, жару окаянным задал!
     Александр рассмеялся:
     - Да, уж такого жару, что от него немцы в воду под лед полезли, чтобы
малость простыть! Мы им накрепко и надолго отбили охоту совать нос  в  наш
огород.  А вам  спасибо,  поклон  земной,  что  отозвались  на  мой  клич.
Ступайте, други, к нашим новгородцам - там, на опушке леса, они уже костры
разводят и вас покормят чем бог послал.
     Александр медленно, шагом, проезжал вдоль лесной опушки.  Ветер качал
сосны, и они тихо стонали и поскрипывали.  Князь  снял  шлем  и  подставил
порывам ветра свою  разгоряченную  голову.  Далеко,  впереди,  удаляясь  в
сторону Новгорода, тянулись беспредельные леса и перелески.  Он  отыскивал
что-то глазами и наконец увидел поселок, над  которым  поднималась  ветхая
колоколенка деревенской церкви.
     Александр перекрестился и тихо стал шептать молитву,  не замечая, как
к нему подошли две женщины-простолюдинки и остановились,  ожидая,  пока он
их увидит.  Старшая,  уже седая,  приблизилась  и,  коснувшись  рукой  его
стремени, сказала:
     - Исполать тебе, смелый княжич Олекса! Все мы, бедные смерды, людишки
черные, тебе низко кланяемся: отстоял ты землю Русскую, от  лихого  ворога
оборонил! Да сохранят тебя господь и матерь его пречистая на многие лета!
     - Спасибо на добром слове!
     Въехав на бугор, Александр еще  раз  окинул  взглядом  недавнее  поле
битвы, где лед все более крошился и прибавлялись новые черные полыньи.
     Лицо Александра светилось торжествующей силой и радостью  победы.  Он
поднялся  на  стременах  и  с  каким-то юным,  мальчишеским задором высоко
подкинул шлем,  поймал его на лету, потом, повернув коня, помчался во весь
дух к тому месту, где должны были ожидать его боевые товарищи. Они скакали
уже ему навстречу с радостными криками.



                                  Эпилог

                             ОКАЯННЫЙ ПОДАРОК


                                  ДЗЯДЫ

     Прошло несколько лет.  По широкому степному  шляху,  из  Чернигова  в
сторону Владимирского Залесья, плелись четыре путника.  Что-то было в  них
странное и необычное - встречные вглядывались и дивились:
     - Кажись, дальние...
     - Разве не признаешь? Да это дзяды, волынские курослепы!
     Одеты путники были так же, как и все крестьяне:  и  зипуны,  и  лапти
лыковые с онучами, и колпак поярковый, и за спиной плетенная из лыка сума.
Но зипуны были не бурые, а почти белые, обшиты красными  тесемками,  равно
как и поярковые колпаки.  Онучи тоже были обвиты накрест красной шерстяной
тесемкой, и под коленами у каждого подвешены бубенцы.
     Волосы у всех четырех,  вьющиеся  и  спутанные,  свободно  падали  на
плечи.  Лица заросли бородой от самых глаз, насмешливых и  пытливых,  и  с
лица не сходила умильная улыбка, точно каждый из четырех  хотел  влезть  в
душу встречного.
     Шли четыре дзяда  гуськом,  цепляясь  крючковатыми  палками  друг  за
друга.  Передний по временам наигрывал на камышовой дудочке,  а  остальные
подпевали сиплыми голосами.  Протяжные, заунывные звуки неслись далеко  по
вольной пустынной степи.
     Когда навстречу  попадались  скрипучие  подводы,  дзяды,  спотыкаясь,
спешили к ним. Пронзительнее заливалась дудка, громче пели сиплые голоса.
     - Подайте странникам убогим, каликам перехожим!
     В бескрайней степи часто белели омытые дождями конские и человеческие
кости и порубленные черепа.  Много их разбросала  по  дорогам  пронесшаяся
ураганом монгольская орда, когда узкоглазые  всадники  рыскали  здесь,  не
пропуская ни  одного  встречного,  не  обшарив  и  не  вытряхнув  все,  до
последнего куска хлеба.
     А четыре странника, увидев белый череп с проломом от татарской булавы
или  кривого  отточенного  меча,  подходили  к  валявшимся    человеческим
безмолвным и безымянным останкам и, сняв  колпаки,  становились  в  ряд  и
протяжными голосами пели заупокойные молитвы.
     Четвертый, самый высокий, затягивал нараспев:
     - <...во блаженном успении вечный  покой  неведомому  воину  подаждь,
господи, идеже праведники успокояются...>
     Слыша молитвы, прохожие издалека спешили к четырем странным  каликам,
крестились, совали им куски хлеба или сушеной рыбы и тяжело вздыхали:
     - Охти, господи! Сколько душ крестьянских  загублено!  Сколько  таких
костей, слезами не омытых и дождем политых, раскидано по буграм и долинам!
Только ветер им грустную песню споет и посыплет песком да прохожий  калика
восплачет над ними!
     Много дней плелись четыре путника и наконец пришли в  первые  погосты
Залесья  -  обугленные,  полуразрушенные,  где  только  вороньё  крикливое
кружилось над пепелищем.  Однако кое-где зазеленели одинокие березы и  уже
забелели новенькие срубы, поставленные, как обычно,  на  опушке  леса  или
берегу речки. Встречались землянки, сложенные из старых, обугленных бревен
и испуганно прятавшиеся под яром, точно укрываясь от татарского глаза и их
цепкой, хваткой руки.
     Четыре дзяда, распевая, подходили к избам, становились  рядком  перед
маленьким, безмолвным, непроницаемым окошком, затянутым свиным пузырем,  и
пели жалобные песни до тех пор, пока не отодвигалась  внутренняя  ставенка
окна и оттуда не протягивалась рука, подавая  горячие  коржики  из  житной
муки пополам с мякиной.
     Возле  Переяславля-Залесского,  на  широких  поемных   лугах    дзяды
позадержались.  Всадники на лихих поджарых конях мчались через  сырые  еще
луга, с трудом поспевая за собаками,  гнавшими  метавшуюся  из  стороны  в
сторону рыжую лису.  Впереди кубарем уносился, заложив уши на спину, серый
заяц.  Он  большим  скачком  бросился  в  сторону  и  понесся  по   новому
направлению, к лесу. Борзые, сгоряча пронесясь вперед, завернули за зайцем
и снова кинулись его догонять.
     Всадники улюлюкали, кричали, подгоняя коней по вязкому, сырому  лугу.
Особенно выделялся один впереди, на высоком легком коне, молодой, веселый,
беспечный. Он щелкал арапником и кричал собакам:
     - Раззевы! Пустобрехи! Хватайте куцего!
     Собаки, понимая, что ругань относится к ним, старались, как могли, но
заяц снова сделал ловкий скачок в сторону и добежал до опушки леса.
     Нарядный всадник и с ним на взмыленных конях еще несколько  охотников
остановились перед четырьмя каликами перехожими. Всадник подъехал вплотную
и сорвал колпак у самого высокого  дзяда.  Он  повертел  и  помял  колпак.
Оттуда выскользнула сложенная грамотка.  Всадник ловко подхватил ее и стал
внимательно вчитываться, многозначительно покрякивая:
     - Да! Да! Да! Вот как?
     Четыре дзяда кланялись в пояс, а самый  высокий,  приглаживая  руками
развеваемые ветром длинные волосы, жалобно причитал:
     - Чего балуешься?  Зачем  колпак  содрал?  Отдай  назад!  Мне  голову
снимут, если я его потеряю.
     - И потерял уже! Это тебе даром не пройдет! Тебя не отпущу! -  сказал
всадник.
     Старик не испугался.  Наоборот, приосанился, заложив руку за пояс,  и
строгим, пытливым взглядом смотрел на всадника.  Новым, деловым голосом он
спросил:
     - А ты кто будешь? Не ты ли князь Александр Ярославич? У меня к  нему
дело есть.
     - Я не князь Александр, а младший брат его, князь Андрей. А мой брат,
князь Александр Ярославич, как раз приехал из Новгорода и гостит у меня  в
Переяславле.  Тебя я сейчас же отправлю на мой княжий двор, и брат  сам  с
тобой говорить будет и о твоем деле, и о  грамотке  этой.  А  ну-ка,  Яша,
отведи-ка честных отцов на наш двор  и  предоставь  их  князю  Александру.
Возьми-ка эту грамотку и передай из рук в руки.  А тебе,  старик,  кажись,
очень любо покачаться на осине?
     Высокий дзяд спокойно ответил:
     - А может, больше нравится повеличаться за миской с пирогами!
     Подскакал дружинник на пегом коне с длинной белой гривой.  Его зоркие
глаза пытливо перебегали со странников на князя Андрея.  Он  снял  колпак,
положил в него грамотку и надел снова на голову.
     - Вперед, святые старики, вперед!  Веселее!  -  закричал  он  и  стал
теснить конем четырех дзядов.
     Те вприпрыжку, быстро направились по пыльному шляху.
     - Куда гонишь? Зачем конем топчешь? Мы люди тихие, убогие! Что  ты  с
нами делать будешь?
     - Не я, а похитрее меня разберут, что с вами  делать.  Ходи  веселее!
Налево, прямо через бугры! - И он засвистал, стегнув плетью коня.


     Князь Александр  хотел  подняться  на  крыльцо  княжеского  дома,  но
остановился: с улицы доносились нестройные голоса,  распевавшие  заунывную
песню под красивые переливы дудочки.
     В это время к Александру подошел иноземный торговый  человек,  одетый
не по-нашему - в зеленый кафтан и желтые высокие сапоги с  отворотами.  Он
давно  уже  поджидал  в  Переяславле    приезда    князя    Новгородского.
Воспользовавшись тем, что князь остановился, иноземец обратился к нему:
     - Ведь это наши дзяды идут!
     - Кто это дзяды? И кто ты, почтенный человек?
     -  Так  в  нашей  стране  зовутся  веселые  старики  -  молодые  шуты
скоморохи, подвязывающие себе длинные кудельные бороды.  Те, что ходят  по
торжищам, свадьбам или крестинам. Они забавляют собравшихся гостей. Но они
так же поют заупокойные песни на могилках.  Верно и сейчас они  хотели  бы
позабавить вашу княжескую светлость. А я Андреаш, торговый гость.
     Зычным голосом Александр крикнул дружиннику, стоявшему у ворот:
     - Эй, друже! Позови-ка старичков-дудочников сюда на двор!
     Калитка отворилась, и четыре дзяда вошли  один  за  другим,  распевая
песни. Передний, надув щеки, пронзительно дудел в деревянную, раскрашенную
дудку. За ними на коне следовал Яша Полочанин.
     Александр, беглым взглядом их оценив, удивился, что  рыжий  клыкастый
пес, давний подарок иноземного купца, привязанный у  ворот,  вдруг  поднял
голову и приветливо завилял  хвостом.  <Свои  люди!  Старые  знакомые!>  -
подумал князь и сказал:
     - Войдите, не бойтесь!
     Четыре дзяда выровнялись перед князем и поклонились  до  земли,  сняв
поярковые колпаки.
     Один из них,  с  подвязанной  длинной  кудельной  бородой,  заговорил
нараспев:
     - Исполать тебе, княже  пресветлый,  Александр  Непобедимый,  грозные
очи, железные плечи! Жить тебе сто  лет  да  поживать,  славы  немеркнущей
добывать!
     - Издалека ли путь держите?
     - В славный вольный Новгород хотим добраться, а  вышли  мы  из  земли
Волынской, из-под лесистых каменных гор Татров.  Там я  и  дудку  вот  эту
срезал, с тех пор с ней хожу я, и она меня кормит.
     - Что ж, гости дорогие, поди  устали  с  дороги?  Прошу,  заходите  в
гридницу закусить чем бог послал.  Там мы  и  побеседуем...  Яша,  проведи
дзядов да пошли кого-нибудь из отроков к старшему  ключнику,  пусть  велит
подать нам в гридницу браги хмельной, и меду самого старого и крепкого,  и
всякой снеди, чтобы гости потом не порочили меня с братом и не бранили нас
за скопидомство. Пображничаю и я с вами.
     Дружинник опрометью бросился в хоромы,  а  князь  снова  обратился  к
дзядам:
     - Проходите сюда, в гридницу, други любезные! Сейчас  я  жду  от  вас
рассказа, где вы побывали, что  видели  и  что  на  вашей  далекой  родине
делается.  Что такое Татры лесистые? Такие же ли там  люди  добрые  живут,
такую же веру православную чтут?
     Дзяды переглянулись и посмотрели на Андреаша.  Александр повернулся к
нему и сказал:
     - И тебя прошу, гость торговый, почтенный Андреаш,  зайди  ко  мне  в
хоромы.  Посидим в гриднице, там  и  побеседуем,  потолкуем,  чарку-другую
выпьем за здравие всех добрых людей.
     Андреаш снял свою меховую шапку и низко поклонился:
     - Если не побрезгаешь ты мной, то рад буду с  тобой  побеседовать.  У
меня тоже есть кой о чем с тобой потолковать, советов твоих порасспросить.
Да и сам я могу многое рассказать.
     Александр прошел на второе, верхнее, крыльцо и,  подозвав  одного  из
слуг, сказал ему вполголоса:
     - Сбегай к Гавриле Олексичу, вели прийти не мешкая на беседу важную.
     Долго тянулась беседа в просторной, светлой гриднице.  Дзяды  обильно
угощались и пели свои песни про  стародавние  времена.  Князь  был  весел,
много рассказывал о случаях на охоте и во время сражений на Неве и на льду
Чудского озера.
     - Слухом земля полнится, - сказал Андреаш, - и до самого  Рима  вести
докатились о твоих победах. И узнав про это, святейший наместник Христа на
земле, папа римский, меня послал, чтобы я разыскал тебя и  расспросил  обо
всем.
     <Вот оно что! - подумал Александр. - Вот кто  его  прислал!  Какая  у
него тайная цель приезда?> Он сделал  знак,  чтобы  подлили  еще  старого,
крепкого меду в чашу уже сильно захмелевшего Андреаша, отиравшего  красным
шелковым платком вспотевшее лицо.
     -  Расскажи  нам,  достопочтенный  Андреаш,  какими  путями  ты  сюда
добрался.
     - Путь известный, обычный.  Проехал я через Италию и богатую Венецию,
затем в город Тригестум.  Оттуда горными дорогами  проследовал  в  далекий
Пешт, где видел короля Белу. Он снова строит и украшает свою столицу Буду,
разрушенную татарами.  Король  Бела  был  очень  милостив  ко  мне  и  дал
провожатых для безопасного проезда через хребты Татров.  Оттуда я попал  в
Галич, где хотел повидать князя Данилу, но  не  застал  его.  Думал  я  на
развалины Киева заглянуть, помолиться о павших за  родную  землю  на  поле
брани, но торопился выполнить приказ святейшего отца нашего  и  направился
через Смоленск, откуда прямехонько прибыл сюда,  в  Переяславль,  к  ногам
твоей княжеской милости.
     -  Далекий  же  ты  путь  сделал!  Сколько  трудов,  беспокойства   и
опасностей! Какое же у тебя было приказание святейшего отца?
     Андреаш посмотрел направо, потом налево, на четырех  дзядов.  Из  них
один уже заснул, склонившись взлохмаченной головой на положенные  на  стол
руки.  Трое остальных обнимали Яшу Полочанина и Гаврилу Олексича и клялись
им в вечной дружбе:
     - Вы не посмотрели на бедность нашу, не побрезговали дзядами! Как нам
после этого не любить вас! - И они вытирали рукавами глаза.
     Андреаш, наклонившись к Александру, стал ему шептать:
     - Святейший отец наш и покровитель  папа  римский  крайне  встревожен
мыслью, не захочет ли  Бату-хан,  передохнувши,  опять  ворваться  в  наши
земли.  Сейчас он откатился обратно в свои степи и, наверно, готовит новый
набег. Что ты думаешь об этом азиатском завоевателе?
     - О ком? О Бату-хане?
     - Да, да! О владыке татар!
     - А что я могу о нем думать? Наверное, то же, что и ты.
     - Сильный ли это  враг?  Можно  ли  ему  противиться?  И  удастся  ли
разгромить его?
     - Когда нужно родину защищать, мы не думаем, можно ли или нельзя.  Мы
знаем только одно: мы должны встать на защиту нашей  земли,  наших  домов,
пашен, детей и жен.  Мы бросаемся в битву,  хотя  бы  нам  грозила  верная
смерть. А разве можно думать по-иному?
     - Какие красивые, благородные слова!  -  воскликнул  Андреаш.  -  Мой
святейший благодетель высоко ценит тебя, твою доблесть.  Он послал меня  к
тебе с очень важным поручением.  Могу ли я сейчас откровенно говорить, или
мы отложим беседу до другого дня?
     - Говори, говори, достопочтенный Андреаш! Гости пока занялись медом и
нас не слушают.
     Андреаш придвинулся ближе к Александру и заговорил шепотом:
     - Его святейшество очень опасается вторичного вторжения татар в  наши
христианские земли. Я слышал самолично его слова: <Настало время скорбное,
давно не виденное.  Народам христианским грозит гибель  от  хищных,  диких
язычников.  Они  могут  опять  ворваться  и  поочередно  разгромить    все
христианские королевства.  Поэтому  нужно  объединиться  и  создать  <союз
народов>.  И святейший папа решил объявить новый крестовый поход,  воедино
собрав войска всех христианских народов, - без этого немыслима победа  над
звероподобными татарами.
     - Гаврила Олексич! - позвал князь. - Садись  к  нам.  Здесь  занятные
речи говорятся.
     Гаврила Олексич пересел на скамью рядом с Александром, а  все  дзяды,
занятые  медом,  затянули  какую-то  былину  о  славных,  давно  прошедших
временах и стучали чарками.
     Андреаш продолжал:
     -  Хранитель  престола  всевышнего  посылает  тебе  свое   пастырское
благословение на великий  святой  подвиг  и  предоставляет  право  первому
начать крестовый поход против татар.  Он обещает  поддержать  тебя  и  все
русские войска своими святыми молитвами и помощью всех других  королей:  и
ляшского, и мадьярского, и чешского,  и  герцога  Силезского,  и  магистра
Ливонского, и короля Французского, праведного Людовика Девятого.
     Александр, задумчиво смотря в сторону, как будто не слышал  Андреаша.
А Гаврила Олексич, зажмурив глаза, заговорил необычайно сладким,  умильным
голосом:
     - А  как  святой  папа  римский  мыслит:  будет  ли  князь  Александр
возглавлять поход крестовый? Будет ли он главным  полководцем?  Станут  ли
его приказу подчиняться все короли, герцоги и магистры, или же святой отец
хочет,  чтобы  князь  Александр  Ярославич  стал  застрельщиком,  задирой,
который раздразнит татарского зверя, выманит его из берлоги  и  примет  на
себя первый, самый сильный удар, пока  остальные  властители  и  сам  папа
будут молиться и  гадать,  долго  ли  смогут  бороться  два  им  одинаково
ненавистных могучих народа и скоро ли они пожрут друг друга?  А  когда  мы
ослабеем во взаимной резне, то не явятся ли немецкие и латынские войска  и
не захватят ли наши русские, залитые кровью, обезлюдевшие земли?
     Андреаш, стараясь показать возмущение, стал горячо возражать  и  даже
вскочил.
     - Как ты мог помыслить так дурно о святейшем папе, наместнике  Христа
на земле! Конечно, ты, князь Александр, будешь участвовать в этом  великом
крестовом походе на татар не только как равный, но как первый среди других
королей.  Так и решил святейший  наместник  Христа  и  благословляет  тебя
золотой короной в знак того, что ты не останешься больше просто  князем  а
будешь объявлен полновластным королем  над  всеми  землями  русскими.  Его
святейшество доверил мне поднести тебе эту корону,  которая  засияет,  как
солнце, на голове первого русского короля...  Отец  Доминик,  -  обратился
Андреаш к самому старому из дзядов, - передай мне тот короб, что ты нес.
     Седовласый дзяд, только что распевавший песни и казавшийся совершенно
захмелевшим, сразу отрезвел.  Он достал из своей потрепанной сумы  круглую
лубяную коробку. Твердыми шагами он подошел к Андреашу и с низким поклоном
передал ее.
     Андреаш распутал ремешки, которыми была перевязана  коробка,  и  снял
крышку.  Внутри находилось  что-то  завернутое  в  темно-лиловую  шелковую
ткань.  Перекрестившись и шепча  молитвы,  Андреаш  развернул  ткань  и  с
торжествующим видом достал золотую корону.  Она была  искусно  сделана  из
золотых  листьев  и  веток,  образовавших  густую  сетку,  и    нескольких
медальонов с изображениями святых.
     Бережно  придерживая  корону  концами  пальцев,  Андреаш  с  поклоном
протянул ее князю Александру:
     - Прошу тебя, пресветлый  князь,  примерь  это  почетное  королевское
отличие.  Не мала ли тебе эта корона? Приняв ее, ты станешь первым королем
всех русских земель и поведешь свои войска к  славе  и  победе  над  всеми
азиатскими народами.
     Александр встал, отступил на шаг и, заложив руки за пояс, сказал:
     - Достопочтенный папский посол Андреаш! Благодарю  тебя  за  честь  и
дружеские речи, но я не могу принять это подношение.
     - Отчего, князь Александр? Подумай! Ведь ты отказываешься  от  весьма
почетного, высокого дара, посланного самим  святейшим  папой,  наместником
Христовым на земле.  Молю тебя: не торопись с отказом! Я  выполнил  данное
мне приказание и кладу корону на стол перед тобою.  Ты передумаешь - и эта
корона будет по заслугам блистать на твоем челе, уже прославленном дивными
победами!
     Все сидевшие в гриднице переполошились,  вскочили  со  своих  мест  и
подбежали к Александру.  Четыре дзяда стояли выпрямившись, сложив руки  на
животе, и, наклонив головы,  напряженно  слушали,  как,  нахмурясь,  резко
отвечал Александр:
     - Благодарю тебя еще раз, достопочтенный Андреаш.  Однако  ты  сказал
мне речи лживые и поэтому непристойные.  Ты говорил мне, что папа  римский
благословляет меня на крестовый поход против  язычников-татар.  Но  почему
же, когда на  Русь  навалилась  татарская  орда,  жгла  города  и  нещадно
уничтожала старых и малых, почему тогда никто не прислал нам подмоги?  Где
вы были? Наоборот, не  успели  татары  схлынуть  с  окровавленной  Русской
земли, как святейший папа объявил два других, тоже крестовых,  похода.  Но
против кого? Против татар? Нет! Сперва он  благословил  жадных  до  чужого
добра шведов пойти с мечом и огнем на новгородские  земли,  против  нашего
православного народа, советовал шведам избивать нас без жалости, как диких
схизматиков, и особенно призывал он раздавить беспокойного русского  князя
Александра! Правду ли я сказал? Постой, дай кончу...  А  второй  крестовый
поход римский папа объявил, направив немецких рыцарей-меченосцев опять  же
не против татар, а против русских людей - против Новгорода и  Пскова.  Где
же святое слово божье? Где братское единение всех  христиан?  Ты  думаешь,
что если немецкие рыцари нашили себе огромные кресты на груди и на  спине,
то они уже выполняют волю божью? Правильно сказал тебе Гаврила Олексич: не
о Русской земле, не о моей славе и защите христианства  вы  думаете,  а  о
том, как бы отвести от себя удар, стравить русских с  татарами,  чтобы  во
взаимной борьбе истощить и тех и других, а самим потом легко  ворваться  к
нам и захватить наши земли.
     Ошеломленный Андреаш хотел  что-то  возразить,  но  Александр  горячо
продолжал:
     - Где твой дзяд, что тайно принес в сумке этот окаянный  подарок,  на
котором видна кровь невинных людей, перебитых шведами, немцами  и  прочими
крестоносцами? Бери корону себе  и  носи  во  славу  папы  римского!  Будь
королем всех дзядов и скоморохов, с благословения приславшего вас, хитрого
и злобного хозяина.
     Александр схватил корону и  ударом  тяжелой  руки  нахлобучил  ее  на
лохматую голову перепуганного старого дзяда,  затем,  резко  повернувшись,
сказал Гавриле Олексичу:
     - Позаботься, друже, чтобы гостям  хитроумным  все  же  дали  еды  на
дорогу и прочего, что им на потребу.  Пусть  поскорее  возвращаются  туда,
откуда пришли! А мы сами, своим умом, а когда время  придет,  то  и  своим
мечом снова защитим Русскую землю  от  злых  ворогов,  откуда  бы  они  ни
пришли! - И, не слушая объяснений  растерявшегося,  огорченного  Андреаша,
князь взял свою серебряную чарку и, презрительно выплеснув недопитое  вино
на пол, суровый и непреклонный, вышел из гридницы.



 

<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: историческая литература

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [3]