 | ||||||||||||
| Переход на главную | ||||||||||||
|
Жанр: классические произведения
Бунин Иван Алексеевич - Иудея Страница: [1] И Господь поставил меня среди поля, и оно было полно костей. Иезекииль I Штиль, зной, утро. Кинули якорь на рейде перед Яффой. На палубе гам, давка. Босые лодочники в полосатых фуфайках и шарова- рах юбкой, с буро-сизыми, облитыми потом лицами, с выкаченными кровавыми белками, в фесках на затылок орут и мечут в барки все, что попадает под руку. Градом летят туда чемоданы, срываются с трапов люди. Срываюсь и я. Барка полным-полна кричащими арабами, евреями и русскими. Пароход, чернея среди зеркального взморья, отдаляется, кажется ма- леньким. Мала и Яффа. До нее еще далеко, но воздух так чист, а восточные контуры ее кубических домиков, среди которых то там, то тут метелкой торчит пальма, так четки и просты. Уступами громоздится этот каменный, цвета банана, городок на обрывистом прибрежье. От рейда его отделяет длинная гряда рифов. За ними, у береговых отмелей, шелком сияют обвисшие паруса на высоких, тонких мачтах лодок. Их больше всего возле северной отмели, где когда-то был Водоем Луны, финикийская гавань. С севера к Яф- фе подступает золотисто-синяя от воздуха и солнца Саронская долина. С юга - желто-серые филистимские пески. На востоке - знойно-голубой мираж Иудеи. Там, за горами, - Иерусалим. В штиль рифы обнажаются - барка спокойно проскальзывает между их ржа- выми, мокрыми и нестерпимо блестящими на солнце глыбами. На пристани са- раи - таможни. По гладким каменным уступам, в тени звонких переулочков поднимаемся к базару. О Стамбуле напоминает в первую минуту запах гнию- щих апельсинов и укропа, смешанный с чадом восточной кухни. Но нет, даже в самых глухих закоулках Стамбула нет плит, столь выбитых и отшлифован- ных копытами и туфлями, и такой толпы - таких грубых одежд, такого жест- кого загара и таких гортанных криков! Вот базар с мокрым фонтаном, с во- доносами под бурдюками и кувшинами, с верблюдами и собаками, с грудами фруктов и зелени, с кофейнями и лавчонками в крытых полутемных рядах... Да, тут все старее, восточнее. И небо над базаром ярче, и зной не тот. А какие дряхлые хананеи с красными кроличьими глазами меняют в сумраке ря- дов бешлыки на лепты и пиастры! В садах вокруг Яффы - пальмы, магнолии, олеандры, чащи померанцев, усеянных огненной россыпью плодов. Запыленные ограды из кактусов в жел- том цвету делят эти сады. Между оградами, по песчано-каменистым тропин- кам, медленно струится меланхолический звон бубенчиков - тянется караван верблюдов. Где-то журчит по канальчикам вода - под однотонный скрип ко- лес, качающих ее из цистерн. Этот ветхозаветный скрип волнует. Но еще больше волнует сама Яффа. Эти темные лавчонки, где тысячу лет торгуют все одним и тем же - хлебом, жареной рыбой, уздечками, серебряными кольцами, связками чесноку, шафраном, бобами; эти черные, курчаво-седые старики-семиты с обнаженными бурыми грудями, в своих пегих хламидах и бедуинских платках; эти измаилитянки в черно-синих рубахах, идущие гор- дой и легкой походкой с огромными кувшинами на плечах; эти нищие, хро- мые, слепые и увечные на каждом шагу - вот она, подлинная Палестина древних варваров, земных дней Христа! На другой день покидаем Яффу, направляясь по Саронской долине к Иеру- салиму. Пустынный путь! Нарциссы долины, из-за легендарного плодородия которой было пролито столько крови, теперь начинают выпахивать. Иудея опять понемногу заселяется своими прежними хозяевами, страстно мечтающи- ми о возврате дней Давида. Но цветов еще много, слишком много. Всюду мак, мак и мак: щедро усеял он эти пашни и нивы своими огненными лепест- ками. Очаровательный ветер весеннего дня и приморской степи, солнечное теп- ло, сладкий аромат цветущих олив, хлебов и горячей земли веет в окна ко- ротенького поезда, раз в сутки пробегающего по долине и горам к Иеруса- лиму. Он идет по волнистым полям, среди ржавых пашней и зеленых посевов, то и дело встречает вереницы верблюдов, стада черных коз и серых овец, кучками толпящихся то там, то здесь под охраной полудиких пастухов и со- бак, похожих на шакалов. - Но, боже, сколько маку! - говорит мой спутник, русский еврей, ста- рик с большой серо-сизой бородой. А за Лиддой и Рамлэ, - каменными кубами арабских городков, ярко беле- ющих под ярко-синим небом среди финиковых пальм и кипарисов, - почва становится еще суше, еще кремнистое и волнистей, а хлеба еще слабее и жиже. Начинается подъем, - до самого Иерусалима. Уже виден впереди серый камень, синь впадин и ущелий. Поезд медленно выбивает такт короткими вздохами, свистки его делаются гулки и звонки, путь извилистей; мы гля- дим на небо уже из какой-то голой, каменистой котловины. И вот котловины начинают сменяться котловинами, ущелья ущельями... Иногда они оживляются сожженной зноем зеленью деревьев, растущих на их кремнистых ложах, или пелазгическими останками хананейских укреплений на куполообразных верши- нах; иногда овцами, рассыпанными по сухим обрывам, среди голышей в лиша- ях и колючках; или рядами каменных оградок, - следами террас, на которых спокон веку разводили здесь сады и виноградники... Только где же те "бездны", которыми будто бы поражают Иудейские горы? Где высоты, что будто бы "еще дышат величием Иеговы и ужасами смерти"? Солнце скрылось, в горах тень. Мы уже в самой сердцевине их. Все под- нимаясь и поднимаясь, проползаем кремнистые долины, извивающейся гусени- цей огибает поезд серо-желтые каменные ковриги, густо усыпанные круглыми голышами... Это именно здесь, в одной из этих котловин, "взял посох свой в руку свою Давид и выбрал пять гладких камней из ручья и поразил Голиа- фа..." Перед вечером поезд выползает, наконец, на темя гор - и вдали, среди нагих перевалов и впадин, изрезанных белыми лентами дорог, показываются черепичные кровли нового Иерусалима, окружившего с запада зубчатую сара- цинскую стену старого, лежащего на скрытом от нас скате к востоку. Тут мой спутник поднимается с места, становится лицом к окну, закрывает гла- за и быстро-быстро начинает бормотать молитвы. Мы уже на большой высоте, солнце стоит низко, поднялся ветер - и дрожь пробегает по телу при выхо- де из жаркого вагона. Не дрожь ли горького разочарования? Новый, но ка- кой-то захолустный вокзал из серого камня. Перед вокзалом галдят обор- ванные извозчики - евреи и арабы. Дряхлый, гремящий всеми винтами и гай- ками фаэтон, пара кляч в дышле... И в то время как сизый носильщик швы- ряет в фаэтон наши чемоданы, спутник мой по-детски, ладонью наружу, зак- рывает глаза и тихо плачет, покачивая шляпой. II Вчера весь день я бродил по Иерусалиму, нынче объехал верхом вокруг его стен и на закате возвратился к Западным воротам. Как груба и стара громада ворот! Зубчатая сарацинская башня, в упор освещенная низким солнцем, вся как будто из потемневшего от времени же- леза. Небольшая площадь за воротами почти вся в тени, падающей и от них, и от тяжкой цитадели Давида с ее рвами и бойницами. Направо - несколько европейских домов, магазинов. Напротив - улица Давида: узкий, темный, крытый холстами и сводами ход между старыми-старыми мастерскими и лавка- ми. Из него выныривают навьюченные ослы, фески, женщины, с головой за- вернутые в покрывала, постукивающие деревянными скамеечками, заменяющими здесь туфли... Вечерний свет, падающий из ворот на жерло этого входа, делает его совсем черным. Как раз возле него - высокий, узкий дом, наш отель. Спрыгнув с лошади, я иду туда, где провожу все вечера, - на кры- шу. Иду по внутренним и наружным лестницам, на одном повороте останавли- ваюсь: за окном подо мной - громадный "водоем пророка Иезекии", тем- но-зеленая вода которого стоит прямо среди домовых стен с решетчатыми окошечками, пробитыми как попало - и очень высоко, и очень низко. Мед- ленно спускается из одного такого окошечка кожаное ведро на веревке... Солнце на закате. Я выхожу на крышу, снимаю пробковый шлем, и по го- лове моей дует с запада сильный и прохладный ветер. Небо глубокое, блед- но-синее, без единого облачка. Я на темени Иудеи, среди волнистого плос- когорья, лишь кое-где покрытого скудной зеленью. Все мягкого, но очень определенного серо-фиолетового тона. Застывшие перевалы, глубокие доли- ны, куполообразные холмы... За мной, в закате - оливковые рощи и раски- данные по холмам здания: католические приюты, школы, госпитали, виллы. На севере, на горизонте, - четкий известковый конус, гора Самуила. На востоке, за Кедроном и горой Елеонской, - Иудейская пустыня, долина Иор- дана и стеной нежно-фиолетового дыма заступивший полнеба, ровный и высо- кий хребет от века таинственных Моавитских гор. Прямо же подо мною плос- кой, голой кровлей желто-розового цвета лежит каменная масса небольшого аравийского города, со всех сторон окруженного глубокими долинами и ов- рагами. "Иерусалим, устроенный, как одно здание!" - вспоминаю я восклицание Давида. И правда: как одно здание лежит он подо мною, весь в каменных купольчиках, опрокинутыми чашами раскиданных по уступам его сплошной кровли, озаренной низким солнцем. Первобытно-простой по цвету, первобыт- но-грубый по кладке, без единого деревца, - только одна старая высокая пальма на южной стороне, - он весь заключен в зубчатую толщу стен и ка- жется несокрушимым. Он, воспетый Давидом и Соломоном, некогда блиставший золотом и мрамором, окруженный садами Песни Песней, ныне возвратился к аравийской патриархальной нищете. Уступами сходящий к кремнистой ложбине Кедрона, к переполненной несметными могилами Иосафатовой долине, окру- женный пустырями и оврагами, он кажется тяжким и грубым вретищем, одев- шим славный прах былого. Над ним высятся редкие минареты, католические колокольни и рубчатый черно-синий купол приземистой мечети Омара, занявшей место храма Соломо- на. За стеной домов, над водоемом, лежащим подо мною, два тоже рубчатых черно-синих купола. Это главы тяжких, вросших в землю храмов над Гробом и Голгофой. В чистом воздухе необыкновенно близка кажется мечеть. А до купола Гроба просто хочется дотронуться. Тысячи черных стрижей верезжат и носятся над этой каменной стариною. Солнце опускается, в темных норах и переходах, скрытых кровлею города, в грязных базарных рядах замирает шум и говор торга... Боже, неужели это правда, что вот именно здесь был распят Иисус? И неужели это над его Гробом блещет теперь в полумраке ви- зантийских сводов и подземелий жуткое великолепие несметных лампад, ог- ромных погребальных свечей, золота и драгоценных камней, стоит бальзами- ческий дым ладана, запах воска, кипариса, розовой воды! Вот с какой-то католической башни одинокий звонкий колокол бьет семь. Когда замирает его последний звук, издалека раздается грустный сильный альт, призывающий к смиренному прославлению Аллы за мирно угасший день. Ветер с запада, холодный. Солнце скрылось. На город и на всю Иудею пала легкая пепельная тень. Моавитские горы - как южное море в тумане. Блек- нет серо-сиреневая пустыня Иордана. Пепел, павший на город, становится розово-сизым. Ветер колеблет перья одинокой пальмы, возвышающейся над ним... Я оборачиваюсь: мутно-лиловые облака плывут по бледно-алому закату. Выше заката неба точно нет: что-то бездонное, зеленоватое, прозрачное. Потом я снова гляжу на восток, и меня уже слепит печальная тьма быстро набегающей ночи. Внизу стучат, поспешно закрывая лавки. Жизнь замирает, прячется в свои норы. Сумрачны стали купола Мечети и Гроба. Темным вет- хозаветным Богом веет в оврагах и провалах вокруг нищих останков велико- го города. Или нет, - даже и ветхозаветного Бога здесь нет: только ве- янье Смерти над пустырями и царскими гробницами, подземными тайниками, рвами и оврагами, полными пещер да костей всех племен и народов. Место могилы Иисуса задавлено чернокупольными храмами. Мечеть Омара похожа на черный шатер какого-то тысячелетия тому назад исчезнувшего с лица земли завоевателя. И мрачно высятся возле нее несколько смоляных исполинских кипарисов... "Се оставляется вам дом сей пуст..." III На Сионе за гробницей Давида видел я провалившуюся могилу, густо за- росшую маком. Вся Иудея - как эта могила. Я был в Вифлееме и Хевроне. Путь до Вифлеема самый живой из всех Иу- дейских путей. Я ехал утром, и в жарком блеске утреннего солнца и золо- тисто-синего воздуха тонули горы и долины на востоке, горячо и ярко бе- лело шоссе передо мною, весело зеленели посевы по красноватым перевалам вокруг, в садах миссий ворковали дикие голуби. И вспоминались сады и ви- ноградники Соломона: - Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышится в стране нашей... Встань, возлюбленная моя! Выйдем в поле, по- будем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустились ли виноградные лозы... Как голос Жениха-Христа, обращенный к Невесте-Церкви, понимала древ- няя церковь этот сладкий весенний зов: "Встань, возлюбленная моя!" Но не ко всей ли земле был обращен этот зов? По пути в Вифлеем зеленели когда-то сплошные сады, где "деревья опус- кали цветы долу, воды цистерн выходили из краев и на всех ветвях пели птицы, приветствуя проходящую с младенцем на руках Марию..." Вифлеем - жизнь, воздух, солнце, плодородие; его тесно насыпанные по холмам палевые кубы смотрят на восток, на солнечно-мглистые дали Моа- витских гор, от которых некогда пришла кроткая праматерь Давида Руфь. Но за Вифлеемом - пустыня. Целый день только глинистые ковриги гор, усеянные круглыми голышами, да кремнистые долины. А ведь эта ржавая зем- ля, перемешанная со щебнем, ведь это и есть Страна Обетованная, страна, что родит теперь больше всего дикого маку. Точно фиолетово-красные озера стоят в долинах среди гор, усыпанных голышами. Точно сперва кровавый, а потом каменный ливень прошел по этой стране... Водоемы Соломона! Я ждал их с волнением - и вот увидел наконец. Влево от дороги стоят руины зубчатой сарацинской крепости. За ней вход в новую глухую, мертвую долину. И уступами лежат в этой долине три гигантских цистерны. Первая суха, пуста. Во второй половина покатого дна чуть прик- рыта бирюзовой водой. В третьей покрыто все дно. Густые зеленые кудри дикого плюща виснут со стен. Сквозь них шелковисто и дремотно шумят в тишине серебристые каскады. И заунывно-равнодушно наигрывает на плакучей свирели мимо проходящий пастух, зорко поглядывая на черных коз, рассы- панных среди голышей по окрестным обрывам. Маленькое, совсем черное ли- цо, женственно обрамленное шерстяным платком под двойным шерстяным обру- чем. Маленькая вьющаяся бородка, огненные глаза. Грубые бедуинские баш- маки. На худое тело надета белая рубаха до колен, подпоясанная платком. На плечи накинута траурная шерстяная хламида, белая в черных полосах. За плечами - кремневое ружье... Совсем не о Соломоне напоминает этот пото- мок Измаила и Агари! Жизнь совершила огромный круг, создала на этой зем- ле великие царства и, разрушив, истребив их, вернулась к первобытной ни- щете и простоте... Перед вечером видел я еще один след Иудеи. Ехали мы опять по долине, и проводник указал мне на пещеру у подошвы холма - на "пещеру Иеремии". Я свернул к ней. Вечер был мирный, с нежно синеющими далями, - летний вечер на юге России. Возле пещеры цвел куст дикого шиповника. Стрелой вылетел из нее шакал, мелькнул лисьим хвостом и, вскочив на пригорок, сел и навострил уши. На земле, при входе в пещеру, закопченной дымом, валялись пестренькие крылышки съеденной совки... Под Хевроном холмы живописней. Все они опоясаны рядами террас, на ко- торых зеленеют старые дубы, сереют старые сливы, лежат толстые лозы ха- наанского винограда. Но чувствуется одно: приближаясь к первой столице Иудейского царства, все более углубляешься в страну ветхозаветных кочев- ников. Повстречался караван. Медленно двигались высокие верблюды, важно выгнув свои тонкие шеи, откинув маленькие головки с темными умными гла- зами и показывая большие продольные ноздри. Несколько черных оборванных разбойников шло сзади... А Хеврон - это дикое мусульманское гнездо, серый каменный поселок в узкой Долине Возлюбленного. Базарная уличка его стара и грязна несказан- но. Пройдя ее, поднимешься на взгорье. Там одиноко стоит нечто вроде ма- ленькой крепости, где почиют Авраам и Сарра - прах равно священный хрис- тианам, мусульманам и иудеям. Но мальчишки все-таки швыряют камнями в подходящих к нему поклонников немусульман, травят их собаками... В Греции, Риме, Египте историческая жизнь почти не прерывалась. Гибли и они в свой срок. "И зарастали дворцы их колючими растениями, крапивой и репейником - твердыни их; и были они жилищем шакалов, пристанищем страусов; и звери пустыни встречались в них с дикими кошками, и демоны перекликались друг с другом". Но мешало ли это возникновению среди раз- валин новых царств? Не то было в Иудее. В мире нет страны с более сложным и кровавым прошлым. В списках древ- них царств нет, кажется, царства, не предавшего Иудею легендарным бедствиям. Но в Ветхом Завете Иудея все же была частью исторического ми- ра. В Новом она стала такою пустошью, засеянной костями, что могла срав- ниться лишь с Полем Мертвых в страшном сне Иезекииля. Ее необозримые развалины ужаснули самого Адриана. Что Навуходоносор перед Титом или Ад- рианом! Навуходоносор "пахал Сион". Тит "выше стен" загромоздил его тру- пами. Приближение его было приближением воинства Сатанаила. Тучи сгусти- лись, спустились над храмом Соломона, и, в гробовом молчании, сами собой распахнулись бронзовые двери его, выпуская воинство Иеговы. "Мы уходим!" - сказал Иудее неведомый голос. А при Адриане внезапно распалась гробни- ца Давида, и "волки и гиены с воем появились на улицах пустынного Иеру- салима". То был знак близкого возмездия за последнее отчаянное восстание иудеев, перебивших на Кипре около трехсот тысяч язычников, в ветхозавет- ной ярости пожиравших мясо убитых, сдиравших с них кожу на одежды... И чудовищно было это возмездие! Оно было исполнением пророчеств. Да замрет в Иудее "голос торжества и голос веселия, голос жениха и голос невесты". Да не останется камня на камне от великого, стократ погибавшего в крови и пламени Города Мира. Ибо на долгий, долгий срок земля его, вся пропитанная кровью, должна бы- ла стать "терном и волчцами". Жить обычной жизнью после всего того страшного, что совершилось над ней, Иудея не могла. Долгий отдых нужен был ей. Пусть исчезнет с лица ее всякая память о прошлом. Пусть истлеют несметные кости, покроются маком могилы. Пусть почиет она в тысячелетнем забвении, возвратится ко дням патриархов... И она возвратилась. 1908 |
|
|||||||||||
