- И я, - сказал мистер Астлей. - Что же касается до мисс Полины, то...
вы знаете, мы вступаем в сношения даже с людьми нам ненавистными, если нас
вызывает к тому необходимость. Тут могут быть сношения вам неизвестные,
зависящие от обстоятельств посторонних. Я думаю, что вы можете успокоиться
- отчасти, разумеется. Что же касается до вчерашнего поступка ее, то он,
конечно, странен, - не потому, что она пожелала от вас отвязаться и послала
вас под дубину барона (которую, я не понимаю почему, он не употребил, имея
в руках), а потому, что такая выходка для такой... для такой превосходной
мисс - неприлична. Разумеется, она не могла предугадать, что вы буквально
исполните ее насмешливое желание.

     - Знаете ли что? - вскричал я вдруг, пристально всматриваясь в мистера
Астлея, - мне сдается, что вы уже о всем об этом слыхали, знаете от кого? -
от самой мисс Полины!

     Мистер Астлей посмотрел на меня с удивлением.

     - У вас глаза сверкают, и я читаю в них подозрение, - проговорил он,
тотчас же возвратив себе прежнее спокойствие, - но вы не имеете ни малейших
прав обнаруживать ваши подозрения. Я не могу признать этого права и вполне
отказываюсь отвечать на ваш вопрос.

     - Ну, довольно! И не надо! - закричал я, странно волнуясь и не
понимая, почему вскочило это мне в мысль! И когда, где, каким образом
мистер Астлей мог бы быть выбран Полиною в поверенные? В последнее время,
впрочем, я отчасти упустил из виду мистера Астлея, а Полина и всегда была
для меня загадкой, - до того загадкой, что, например, теперь, пустившись
рассказывать всю историю моей любви мистеру Астлею, я вдруг, во время
самого рассказа, был поражен тем, что почти ничего не мог сказать об моих
отношениях с нею точного и положительного. Напротив того, все было
фантастическое, странное, неосновательное и даже ни на что не похожее.

     - Ну, хорошо, хорошо; я сбит с толку и теперь еще многого не могу
сообразить, - отвечал я, точно запыхавшись. - Впрочем, вы хороший человек.
Теперь другое дело, и я прошу вашего - не совета, а мнения.

     Я помолчал и начал:

     - Как вы думаете, почему так струсил генерал? почему из моего
глупейшего шалопайничества они все вывели такую историю? Такую историю, что
даже сам Де-Грие нашел необходимым вмешаться (а он вмешивается только в
самых важных случаях), посетил меня (каково!), просил, умолял меня - он,
Де-Грие, меня! Наконец, заметьте себе, он пришел в девять часов, в конце
девятого, и уж записка мисс Полины была в его руках. Когда же,
спрашивается, она была написана? Может быть, мисс Полину разбудили для
этого! Кроме того, что из этого я вижу, что мисс Полина его раба (потому
что даже у меня просит прощения!); кроме этого, ей-то что во всем этом, ей
лично? Она для чего так интересуется? Чего они испугались какого-то барона?
И что ж такое, что генерал женится на mademoiselle Blanche de Cominges? Они
говорят, что им как-то особенно держать себя вследствие этого
обстоятельства надо, - но ведь это уж слишком особенно, согласитесь сами!
Как вы думаете? Я по глазам вашим убежден, что вы и тут более меня знаете!

     Мистер Астлей усмехнулся и кивнул головой.

     - Действительно, я, кажется, и в этом гораздо больше вашего знаю, -
сказал он. - Тут все дело касается одной mademoiselle Blanche, и я уверен,
что это совершенная истина.

     - Ну что ж mademoiselle Blanche? - вскричал я с нетерпением (у меня
вдруг явилась надежда, что теперь что-нибудь откроется о m-lle Полине).

     - Мне кажется, что mademoiselle Blanche имеет в настоящую минуту
особый интерес всячески избегать встречи с бароном и баронессой, - тем
более встречи неприятной, еще хуже - скандальной.

     - Ну! Ну!

     - Mademoiselle Blanche третьего года, во время сезона уже была здесь,
в Рулетенбурге. И я тоже здесь находился. Mademoiselle Blanche тогда не
называлась mademoiselle de Cominges, равномерно и мать ее madame veuve
Cominges тогда не существовала. По крайней мере о ней не было и помину.
Де-Грие - Де-Грие тоже не было. Я питаю глубокое убеждение, что они не
только не родня между собою, но даже и знакомы весьма недавно. Маркизом
Де-Грие стал тоже весьма недавно - я в этом уверен по одному
обстоятельству. Даже можно предположить, что он и Де-Грие стал называться
недавно. Я знаю здесь одного человека, встречавшего его и под другим
именем.

     - Но ведь он имеет действительно солидный круг знакомства?

     - О, это может быть. Даже mademoiselle Blanche его может иметь. Но
третьего года mademoiselle Blanche, по жалобе этой самой баронессы,
получила приглашение от здешней полиции покинуть город и покинула его.

     - Как так?

     - Она появилась тогда здесь сперва с одним итальянцем, каким-то
князем, с историческим именем что-то вроде Барберини или что-то похожее.
Человек весь в перстнях и бриллиантах, и даже не фальшивых. Они ездили в
удивительном экипаже. Mademoiselle Blanche играла в trente et quarante
сначала хорошо, потом ей стало сильно изменять счастие; так я припоминаю. Я
помню, в один вечер она проиграла чрезвычайную сумму. Но всего хуже, что un
beau matin24 ее князь исчез неизвестно куда; исчезли и лошади, и экипаж -
все исчезло. Долг в отеле ужасный. Mademoiselle Зельм`а (вместо Барберини
она вдруг обратилась в mademoiselle Зельм`у) была в последней степени
отчаяния. Она выла и визжала на весь отель и разорвала в бешенстве свое
платье. Тут же в отеле стоял один польский граф (все путешествующие поляки
- графы), и mademoiselle Зельма, разрывавшая свои платья и царапавшая, как
кошка, свое лицо своими прекрасными, вымытыми в духах руками, произвела на
него некоторое впечатление. Они переговорили, и к обеду она утешилась.
Вечером он появился с ней под руку в воксале. Mademoiselle Зельм`а
смеялась, по своему обыкновению, весьма громко, и в манерах ее оказалось
несколько более развязности. Она поступила прямо в тот разряд играющих на
рулетке дам, которые, подходя к столу, изо всей силы отталкивают плечом
игрока, чтобы очистить себе место. Это особенный здесь шик у этих дам. Вы
их, конечно, заметили?
--------
     24 - в одно прекрасное утро (франц.).

     - О да.

     - Не стоит и замечать. К досаде порядочной публики, они здесь не
переводятся, по крайней мере те из них, которые меняют каждый день у стола
тысячефранковые билеты. Впрочем, как только они перестают менять билеты, их
тотчас просят удалиться. Mademoiselle Зельм`а еще продолжала менять билеты,
но игра ее шла еще несчастливее. Заметьте себе, что эти дамы весьма часто
играют счастливо; у них удивительное владение собою. Впрочем, история моя
кончена. Однажды, точно так же как и князь, исчез и граф. Mademoiselle
Зельм`а явилась вечером играть уже одна; на этот раз никто не явился
предложить ей руку. В два дня она проигралась окончательно. Поставив
последний луидор и проиграв его, она осмотрелась кругом и увидела подле
себя барона Вурмергельма, который очень внимательно и с глубоким
негодованием ее рассматривал. Но mademoiselle Зельм`а не разглядела
негодования и, обратившись к барону с известной улыбкой, попросила
поставить за нее на красную десять луидоров. Вследствие этого, по жалобе
баронессы, она к вечеру получила приглашение не показываться более в
воксале. Если вы удивляетесь, что мне известны все эти мелкие и совершенно
неприличные подробности, то это потому, что слышал я их окончательно от
мистера Фидера, одного моего родственника, который в тот же вечер увез в
своей коляске mademoiselle Зельм`у из Рулетенбурга в Спа. Теперь поймите:
mademoiselle Blanche хочет быть генеральшей, вероятно для того, чтобы
впредь не получать таких приглашений, как третьего года от полиции воксала.
Теперь она уже не играет; но это потому, что теперь у ней по всем признакам
есть капитал, который она ссужает здешним игрокам на проценты. Это гораздо
расчетливее. Я даже подозреваю, что ей должен и несчастный генерал. Может
быть, должен и Де-Грие. Может быть, Де-Грие с ней в компании. Согласитесь
сами, что, по крайней мере до свадьбы, она бы не желала почему-либо
обратить на себя внимание баронессы и барона. Одним словом, в ее положении
ей всего менее выгоден скандал. Вы же связаны с их домом, и ваши поступки
могли возбудить скандал, тем более что она каждодневно является в публике
под руку с генералом или с мисс Полиною. Теперь понимаете?

     - Нет, не понимаю! - вскричал я, изо всей силы стукнув по столу так,
что garcon25 прибежал в испуге.
--------

     - Скажите, мистер Астлей, - повторил я в исступлении, - если вы уже
знали всю эту историю, а следственно, знаете наизусть, что такое
mademoiselle Blanche de Cominges, то каким образом не предупредили вы хоть
меня, самого генерала, наконец, а главное, мисс Полину, которая
показывалась здесь в воксале, в публике, с mademoiselle Blanche под руку?
Разве это возможно?

     - Вас предупреждать мне было нечего, потому что вы ничего не могли
сделать, - спокойно отвечал мистер Астлей. - А впрочем, и о чем
предупреждать? Генерал, может быть, знает о mademoiselle Blanche еще более,
чем я, и все-таки прогуливается с нею и с мисс Полиной. Генерал -
несчастный человек. Я видел вчера, как mademoiselle Blanche скакала на
прекрасной лошади с monsieur Де-Грие и с этим маленьким русским князем, а
генерал скакал за ними на рыжей лошади. Он утром говорил, что у него болят
ноги, но посадка его была хороша. И вот в это-то мгновение мне вдруг пришло
на мысль, что это совершенно погибший человек. К тому же все это не мое
дело, и я только недавно имел честь узнать мисс Полину. А впрочем
(спохватился вдруг мистер Астлей), я уже сказал вам, что не могу признать
ваши права на некоторые вопросы, несмотря на то, что искренно вас люблю...

     - Довольно, - сказал я, вставая, - теперь мне ясно, как день, что и
мисс Полине все известно о mademoiselle Blanche, но что она не может
расстаться со своим французом, а потому и решается гулять с mademoiselle
Blanche. Поверьте, что никакие другие влияния не заставили бы ее гулять с
mademoiselle Blanche и умолять меня в записке не трогать барона. Тут именно
должно быть это влияние, пред которым все склоняется! И, однако, ведь она
же меня и напустила на барона! Черт возьми, тут ничего не разберешь!

     - Вы забываете, во-первых, что эта mademoiselle de Cominges - невеста
генерала, а во-вторых, что у мисс Полины, падчерицы генерала, есть
маленький брат и маленькая сестра, родные дети генерала, уж совершенно
брошенные этим сумасшедшим человеком, а кажется, и ограбленные.

     - Да, да! это так! уйти от детей - значит уж совершенно их бросить,
остаться - значит защитить их интересы, а может быть, и спасти клочки
имения. Да, да, все это правда! Но все-таки, все-таки! О, я понимаю, почему
все они так теперь интересуются бабуленькой!

     - О ком? - спросил мистер Астлей.

     - О той старой ведьме в Москве, которая не умирает и о которой ждут
телеграммы, что она умрет.

     - Ну да, конечно, весь интерес в ней соединился. Все дело в
наследстве! Объявится наследство, и генерал женится; мисс Полина будет тоже
развязана, а Де-Грие...

     - Ну, а Де-Грие?

     - А Де-Грие будут заплачены деньги; он того только здесь и ждет.

     - Только! вы думаете, только этого и ждет?

     - Более я ничего не знаю, - упорно замолчал мистер Астлей.

     - А я знаю, я знаю! - повторил я в ярости, - он тоже ждет наследства,
потому что Полина получит приданое, а получив деньги, тотчас кинется ему на
шею. Все женщины таковы! И самые гордые из них - самыми-то пошлыми рабами и
выходят! Полина способна только страстно любить и больше ничего! Вот мое
мнение о ней! Поглядите на нее, особенно когда она сидит одна, задумавшись:
это - что-то предназначенное, приговоренное, проклят`ое! Она способна на
все ужасы жизни и страсти... она... она... но кто это зовет меня? -
воскликнул я вдруг. - Кто кричит? Я слышал, закричали по-русски: "Алексей
Иванович!" Женский голос, слышите, слышите!

     В это время мы подходили к нашему отелю. Мы давно уже, почти не
замечая того, оставили кафе.

     - Я слышал женские крики, но не знаю, кого зовут; это по-русски;
теперь я вижу, откуда крики, - указывал мистер Астлей, - это кричит та
женщина, которая сидит в большом кресле и которую внесли сейчас на крыльцо
столько лакеев. Сзади несут чемоданы, значит, только что приехал поезд.

     - Но почему она зовет меня? Она опять кричит; смотрите, она нам машет.

     - Я вижу, что она машет, - сказал мистер Астлей.

     - Алексей Иванович! Алексей Иванович! Ах, господи, что это за олух! -
раздавались отчаянные крики с крыльца отеля.

     Мы почти побежали к подъезду. Я вступил на площадку и... руки мои
опустились от изумления, а ноги так и приросли к камню.

                                  Глава IX

     На верхней площадке широкого крыльца отеля, внесенная по ступеням в
креслах и окруженная слугами, служанками и многочисленною подобострастною
челядью отеля, в присутствии самого обер-кельнера, вышедшего встретить
высокую посетительницу, приехавшую с таким треском и шумом, с собственною
прислугою и с столькими баулами и чемоданами, восседала - бабушка! Да, это
была она сама, грозная и богатая, семидесятипятилетняя Антонида Васильевна
Тарасевичева, помещица и московская барыня, la baboulinka, о которой
пускались и получались телеграммы, умиравшая и не умершая и которая вдруг
сама, собственнолично, явилась к нам как снег на голову. Она явилась, хотя
и без ног, носимая, как и всегда, во все последние пять лет, в креслах, но,
по обыкновению своему, бойкая, задорная, самодовольная, прямо сидящая,
громко и повелительно кричащая, всех бранящая, - ну точь-в-точь такая, как
я имел честь видеть ее раза два, с того времени как определился в
генеральский дом учителем. Естественно, что я стоял пред нею истуканом от
удивления. Она же разглядела меня своим рысьим взглядом еще за сто шагов,
когда ее вносили в креслах, узнала и кликнула меня по имени и отчеству, что
тоже, по обыкновению своему, раз навсегда запомнила. "И эдакую-то ждали
видеть в гробу, схороненную и оставившую наследство, - пролетело у меня в
мыслях, - да она всех нас и весь отель переживет! Но, боже, что ж это будет
теперь с нашими, что будет теперь с генералом! Она весь отель теперь
перевернет на сторону!"

     - Ну что ж ты, батюшка, стал предо мною, глаза выпучил! - продолжала
кричать на меня бабушка, - поклониться-поздороваться не умеешь, что ли? Аль
загордился, не хочешь? Аль, может, не узнал? Слышишь, Потапыч, - обратилась
она к седому старичку, во фраке, в белом галстуке и с розовой лысиной,
своему дворецкому, сопровождавшему ее в вояже, - слышишь, не узнает!
Схоронили! Телеграмму за телеграммою посылали: умерла али не умерла? Ведь я
все знаю! А я, вот видишь, и живехонька.

     - Помилуйте, Антонида Васильевна, с чего мне-то вам худого желать? -
весело отвечал я очнувшись, - я только был удивлен... Да и как же не
подивиться, так неожиданно...

     - А что тебе удивительного? Села да поехала. В вагоне покойно, толчков
нет. Ты гулять ходил, что ли?

     - Да, прошелся к воксалу.

     - Здесь хорошо, - сказала бабушка, озираясь, - тепло и деревья
богатые. Это я люблю! Наши дома? Генерал?

     - О! дома, в этот час, наверно, все дома.

     - А у них и здесь часы заведены и все церемонии? Тону задают. Экипаж,
я слышала, держат, les seigneurs russes!26 Просвистались, так и за границу!
И Прасковья с ним?
--------
     26 - русские вельможи (франц.).

     - И Полина Александровна тоже.

     - И французишка? Ну да сама всех увижу. Алексей Иванович, показывай
дорогу, прямо к нему. Тебе-то здесь хорошо ли?

     - Так себе, Антонида Васильевна.

     - А ты, Потапыч, скажи этому олуху, кельнеру, чтоб мне удобную
квартиру отвели, хорошую, не высоко, туда и вещи сейчас перенеси. Да чего
всем-то соваться меня нести? Чего они лезут? Экие рабы! Это кто с тобой? -
обратилась она опять ко мне.

     - Это мистер Астлей, - отвечал я.

     - Какой такой мистер Астлей?

     - Путешественник, мой добрый знакомый; знаком и с генералом.

     - Англичанин. То-то он уставился на меня и зубов не разжимает. Я,
впрочем, люблю англичан. Ну, тащите наверх, прямо к ним на квартиру; где
они там?

     Бабушку понесли; я шел впереди по широкой лестнице отеля. Шествие наше
было очень эффектное. Все, кто попадались, - останавливались и смотрели во
все глаза. Наш отель считался самым лучшим, самым дорогим и самым
аристократическим на водах. На лестнице и в коридорах всегда встречаются
великолепные дамы и важные англичане. Многие осведомлялись внизу у
обер-кельнера, который, с своей стороны, был глубоко поражен. Он, конечно,
отвечал всем спрашивавшим, что это важная иностранка, une russe, une
comtesse, grande dame27 и что она займет то самое помещение, которое за
неделю тому назад занимала la grande duchesse de N28. Повелительная и
властительная наружность бабушки, возносимой в креслах, была причиною
главного эффекта. При встрече со всяким новым лицом она тотчас обмеривала
его любопытным взглядом и о всех громко меня расспрашивала. Бабушка была из
крупной породы, и хотя и не вставала с кресел, но предчувствовалось, глядя
на нее, что она весьма высокого роста. Спина ее держалась прямо, как доска,
и не опиралась на кресло. Седая, большая ее голова, с крупными и резкими
чертами лица, держалась вверх; глядела она как-то даже заносчиво и с
вызовом; и видно было, что взгляд и жесты ее совершенно натуральны.
Несмотря на семьдесят пять лет, лицо ее было довольно свежо и даже зубы не
совсем пострадали. Одета она была в черном шелковом платье и в белом
чепчике.
--------
     27 - русская, графиня, важная дама (франц.).
     28 - великая герцогиня де Н. (франц.).

     - Она чрезвычайно интересует меня, - шепнул мне, подымаясь рядом со
мною, мистер Астлей.

     "О телеграммах она знает, - подумал я, - Де-Грие ей тоже известен, но
m-lle Blanche еще, кажется, мало известна". Я тотчас же сообщил об этом
мистеру Астлею.

     Грешный человек! только что прошло мое первое удивление, я ужасно
обрадовался громовому удару, который мы произведем сейчас у генерала. Меня
точно что подзадоривало, и я шел впереди чрезвычайно весело.

     Наши квартировали в третьем этаже; я не докладывал и даже не постучал
в дверь, а просто растворил ее настежь, и бабушку внесли с триумфом. Все
они были, как нарочно, в сборе, в кабинете генерала. Было двенадцать часов,
и, кажется, проектировалась какая-то поездка, - одни сбирались в колясках,
другие верхами, всей компанией; кроме того, были еще приглашенные из
знакомых. Кроме генерала, Полины с детьми, их нянюшки, находились в
кабинете: Де-Грие, m-lle Blanche, опять в амазонке, ее мать madame veuve
Cominges, маленький князь и еще какой-то ученый путешественник, немец,
которого я видел у них еще в первый раз. Кресла с бабушкой прямо опустили
посредине кабинета, в трех шагах от генерала. Боже, никогда не забуду этого
впечатления! Пред нашим входом генерал что-то рассказывал, а Де-Грие его
поправлял. Надо заметить, что m-lle Blanche и Де-Грие вот уже два-три дня
почему-то очень ухаживали за маленьким князем - a la barbe du pauvre
general29, и компания хоть, может быть, и искусственно, но была настроена
на самый веселый и радушно-семейный тон. При виде бабушки генерал вдруг
остолбенел, разинул рот и остановился на полслове. Он смотрел на нее,
выпучив глаза, как будто околдованный взглядом василиска. Бабушка смотрела
на него тоже молча, неподвижно, - но что это был за торжествующий,
вызывающий и насмешливый взгляд! Они просмотрели так друг на друга секунд
десять битых, при глубоком молчании всех окружающих. Де-Грие сначала
оцепенел, но скоро необыкновенное беспокойство замелькало в его лице. M-lle
Blanche подняла брови, раскрыла рот и дико разглядывала бабушку. Князь и
ученый в глубоком недоумении созерцали всю эту картину. Во взгляде Полины
выразилось чрезвычайное удивление и недоумение, но вдруг она побледнела,
как платок; чрез минуту кровь быстро ударила ей в лицо и залила ей щеки.
Да, это была катастрофа для всех! Я только и делал, что переводил мои
взгляды от бабушки на всех окружающих и обратно. Мистер Астлей стоял в
стороне, по своему обыкновению, спокойно и чинно.
--------
     29 - под носом у бедного генерала (франц.).

     - Ну, вот и я! Вместо телеграммы-то! - разразилась наконец бабушка,
прерывая молчание. - Что, не ожидали?

     - Антонида Васильевна... тетушка... но каким же образом... -
пробормотал несчастный генерал. Если бы бабушка не заговорила еще несколько
секунд, то, может быть, с ним был бы удар.

     - Как каким образом? Села да поехала. А железная-то дорога на что? А
вы все думали: я уж ноги протянула и вам наследство оставила? Я ведь знаю,
как ты отсюда телеграммы-то посылал. Денег-то что за них переплатил, я
думаю. Отсюда не дешево. А я ноги на плечи, да и сюда. Это тот француз?
Monsieur Де-Грие, кажется?

     - Oui, madame, - подхватил Де-Грие, - et croyez, je suis si
enchante... votre sante... c'est un miracle... vous voir ici, une surprise
charmante...30
--------
     30 - Да, сударыня... И поверьте, я в таком восторге... ваше
здоровье... это чудо... видеть вас здесь... прелестный сюрприз... (франц.).

     - То-то charmante; знаю я тебя, фигляр ты эдакой, да я-то тебе вот на
столечко не верю! - и она указала ему свой мизинец. - Это кто такая, -
обратилась она, указывая на m-lle Blanche. Эффектная француженка, в
амазонке, с хлыстом в руке, видимо, ее поразила. - Здешняя, что ли?

     - Это mademoiselle Blanche de Cominges, а вот и маменька ее madame de
Cominges; они квартируют в здешнем отеле. - доложил я.

     - Замужем дочь-то? - не церемонясь, расспрашивала бабушка.

     - Mademoiselle de Cominges девица, - отвечал я как можно почтительнее
и нарочно вполголоса.

     - Веселая?

     Я было не понял вопроса.

     - Не скучно с нею? По-русски понимает? Вот Де-Грие у нас в Москве
намастачился по-нашему-то, с пятого на десятое.

     Я объяснил ей, что mademoiselle de Cominges никогда не была в России.

     - Bonjour! - сказала бабушка, вдруг резко обращаясь к m-lle Blanche.

     - Bonjour, madame, - церемонно и изящно присела m-lle Blanche,
поспешив, под покровом необыкновенной скромности и вежливости, выказать
всем выражением лица и фигуры чрезвычайное удивление к такому странному
вопросу и обращению.

     - О, глаза опустила, манерничает и церемонничает; сейчас видна птица;
актриса какая-нибудь. Я здесь в отеле внизу остановилась, - обратилась она
вдруг к генералу, - соседка тебе буду; рад или не рад?

     - О тетушка! Поверьте искренним чувствам... моего удовольствия, -
подхватил генерал. Он уже отчасти опомнился, а так как при случае он умел
говорить удачно, важно и с претензиею на некоторый эффект, то принялся
распространяться и теперь. - Мы были так встревожены и поражены известиями
о вашем нездоровье... Мы получали такие безнадежные телеграммы, и вдруг...

     - Ну, врешь, врешь! - перебила тотчас бабушка.

     - Но каким образом, - тоже поскорей перебил и возвысил голос генерал,
постаравшись не заметить этого "врешь", - каким образом вы, однако,
решились на такую поездку? Согласитесь сами, что в ваших летах и при вашем
здоровье... по крайней мере все это так неожиданно, что понятно наше
удивление. Но я так рад... и мы все (он начал умильно и восторженно
улыбаться) постараемся изо всех сил сделать вам здешний сезон
наиприятнейшим препровождением...

     - Ну, довольно; болтовня пустая; нагородил по обыкновению; я и сама
сумею прожить. Впрочем, и от вас не прочь; зла не помню. Каким образом, ты
спрашиваешь. Да что тут удивительного? Самым простейшим образом. И чего они
все удивляются. Здравствуй, Прасковья. Ты здесь что делаешь?

     - Здравствуйте, бабушка, - сказала Полина, приближаясь к ней, - давно
ли в дороге?

     - Ну, вот эта умнее всех спросила, а то: ах да ах! Вот видишь ты:
лежала-лежала, лечили-лечили, я докторов прогнала и позвала пономаря от
Николы. Он от такой же болезни сенной трухой одну бабу вылечил. Ну, и мне
помог; на третий день вся вспотела и поднялась. Потом опять собрались мои
немцы, надели очки и стали рядить: "Если бы теперь, говорят, за границу на
воды и курс взять, так совсем бы завалы прошли". А почему же нет, думаю?
Дурь-Зажигины разахались:"Куда вам, говорят, доехать!". Ну, вот-те на! В
один день собралась и на прошлой неделе в пятницу взяла девушку, да
Потапыча, да Федора лакея, да этого Федора из Берлина и прогнала, потому:
вижу, совсем его не надо, и одна-одинешенька доехала бы... Вагон беру
особенный, а носильщики на всех станциях есть, за двугривенный куда хочешь
донесут. Ишь вы квартиру нанимаете какую! - заключила она осматриваясь. -
Из каких это ты денег, батюшка? Ведь все у тебя в залоге. Одному этому
французишке что должен деньжищ-то! Я ведь все знаю, все знаю!

     - Я, тетушка... - начал генерал, весь сконфузившись, - я удивляюсь,
тетушка... я, кажется, могу и без чьего-либо контроля... притом же мои
расходы не превышают моих средств, и мы здесь...

     - У тебя-то не превышают? сказал! У детей-то, должно быть, последнее
уж заграбил, опекун!

     - После этого, после таких слов... - начал генерал в негодовании, - я
уже и не знаю...

     - То-то не знаешь! небось здесь от рулетки не отходишь? Весь
просвистался?

     Генерал был так поражен, что чуть не захлебнулся от прилива
взволнованных чувств своих.

     - На рулетке! Я? При моем значении... Я? Опомнитесь, матушка, вы еще,
должно быть, нездоровы...

     - Ну, врешь, врешь; небось оттащить не могут; все врешь! Я вот
посмотрю, что это за рулетка такая, сегодня же. Ты, Прасковья, мне
расскажи, где что здесь осматривают, да вот и Алексей Иванович покажет, а
ты, Потапыч, записывай все места, куда ехать. Что здесь осматривают? -
обратилась вдруг она опять к Полине.

     - Здесь есть близко развалины замка, потом Шлангенберг.

     - Что это Шлангенберг? Роща, что ли?

     - Нет, не роща, это гора; там пуант...

     - Какой такой пуант?

     - Самая высшая точка на горе, огороженное место. Оттуда вид
бесподобный.

     - Это на гору-то кресла тащить? Встащат аль нет?

     - О, носильщиков сыскать можно, - отвечал я.

     В это время подошла здороваться к бабушке Федосья, нянюшка, и подвела
генеральских детей.

     - Ну, нечего лобызаться! Не люблю целоваться с детьми: все дети
сопливые. Ну, ты как здесь, Федосья?

     - Здесь очинно, очинно хорошо, матушка Антонида Васильевна, - ответила
Федосья. - Как вам-то было, матушка? Уж мы так про вас изболезновались.

     - Знаю, ты-то простая душа. Это что у вас, все гости, что ли? -
обратилась она опять к Полине. - Это кто плюгавенький-то, в очках?

     - Князь Нильский, бабушка, - прошептала ей Полина.

     - А русский? А я думала, не поймет! Не слыхал, может быть! Мистера
Астлея я уже видела. Да вот он опять, - увидала его бабушка, -
здравствуйте! - обратилась она вдруг к нему.

     Мистер Астлей молча ей поклонился.

     - Ну, что вы мне скажете хорошего? Скажите что-нибудь! Переведи ему
это, Полина.

     Полина перевела.

     - То, что я гляжу на вас с большим удовольствием и радуюсь, что вы в
добром здоровье, - серьезно, но с чрезвычайною готовностью ответил мистер
Астлей. Бабушке перевели, и ей, видимо, это понравилось.

     - Как англичане всегда хорошо отвечают, - заметила она. - Я почему-то
всегда любила англичан, сравнения нет с французишками! Заходите ко мне, -
обратилась она опять к мистеру Астлею. - Постараюсь вас не очень
обеспокоить. Переведи это ему, да скажи ему, что я здесь внизу, здесь
внизу, - слышите, внизу, внизу, - повторяла она мистеру Астлею, указывая
пальцем вниз,

     Мистер Астлей был чрезвычайно доволен приглашением.

     Бабушка внимательным и довольным взглядом оглядела с ног до головы
Полину.

     - Я бы тебя, Прасковья, любила, - вдруг сказала она, - девка ты
славная, лучше их всех, да характеришко у тебя - ух! Ну да и у меня
характер; повернись-ка; это у тебя не накладка в волосах-то?

     - Нет, бабушка, свои.

     - То-то, не люблю теперешней глупой моды. Хороша ты очень. Я бы в тебя
влюбилась, если б была кавалером. Чего замуж-то не выходишь? Но, однако,
пора мне. И погулять хочется, а то все вагон да вагон... Ну что ты, все еще
сердишься? - обратилась она к генералу.

     - Помилуйте, тетушка, полноте! - спохватился обрадованный генерал, - я
понимаю, в ваши лета...

     - Cette vieille est tombee en enfance31, - шепнул мне Де-Грие.

     - Я вот все хочу здесь рассмотреть. Ты мне Алексея Ивановича-то
уступишь? - продолжала бабушка генералу.

     - О, сколько угодно, но я и сам... и Полина и monsieur Де-Грие... мы
все, все сочтем за удовольствие вам сопутствовать...

     - Mais, madame, cela sera un plaisir32, - подвернулся Де-Грие с
обворожительной улыбкой.
--------
     31 - Эта старуха впала в детство (франц.).
     32 - Но, сударыня, это будет удовольствие (франц.).

     - То-то, plaisir. Смешон ты мне, батюшка. Денег-то я тебе, впрочем, не
дам, - прибавила она вдруг генералу. - Ну, теперь в мой номер: осмотреть
надо, а потом и отправимся по всем местам. Ну, подымайте.

     Бабушку опять подняли, и все отправились гурьбой, вслед за креслами,
вниз по лестнице. Генерал шел, как будто ошеломленный ударом дубины по
голове. Де-Грие что-то соображал. M-lle Blanche хотела было остаться, но
почему-то рассудила тоже пойти со всеми. За нею тотчас же отправился и
князь, и наверху, в. квартире генерала, остались только немец и madame
veuve Cominges.

                                  Глава X

     На водах - да, кажется, и во всей Европе - управляющие отелями и
обер-кельнеры при отведении квартир посетителям руководствуются не столько
требованиями и желаниями их, сколько собственным личным своим на них
взглядом; и, надо заметить, редко ошибаются. Но бабушке, уж неизвестно
почему, отвели такое богатое помещение, что даже пересолили: четыре
великолепно убранные комнаты, с ванной, помещениями для прислуги, особой
комнатой для камеристки и прочее, и прочее. Действительно, в этих комнатах
неделю тому назад останавливалась какая-то grande duchesse, о чем, конечно,
тотчас же и объявлялось новым посетителям, для придания еще большей цены
квартире. Бабушку пронесли, или лучше сказать, прокатили по всем комнатам,
и она внимательно и строго оглядывала их. Обер-кельнер, уже пожилой
человек, с плешивой головой, почтительно сопровождал ее при этом первом
осмотре.

     Не знаю, за кого они все приняли бабушку, но, кажется, за чрезвычайно
важную и, главное, богатейшую особу. В книгу внесли тотчас: "Madame la
generale princesse de Tarassevitcheva"33, хотя бабушка никогда не была
княгиней. Своя прислуга, особое помещение в вагоне, бездна ненужных баулов,
чемоданов и даже сундуков, прибывших с бабушкой, вероятно, послужили
началом престижа; а кресла, резкий тон и голос бабушки, ее эксцентрические
вопросы, делаемые с самым не стесняющимся и не терпящим никаких возражений
видом, одним словом, вся фигура бабушки - прямая, резкая, повелительная, -
довершали всеобщее к ней благоговение. При осмотре бабушка вдруг иногда
приказывала останавливать кресла, указывала на какую-нибудь вещь в
меблировке и обращалась с неожиданными вопросами к почтительно
улыбавшемуся, но уже начинавшему трусить обер-кельнеру. Бабушка предлагала
вопросы на французском языке, на котором говорила, впрочем, довольно плохо,
так что я обыкновенно переводил. Ответы обер-кельнера большею частию ей не
нравились и казались неудовлетворительными. Да и она-то спрашивала все как
будто не об деле, а бог знает о чем. Вдруг, например, остановилась пред
картиною - довольно слабой копией с какого-то известного оригинала с
мифологическим сюжетом.
--------
     33 - Госпожа генеральша, княгиня Тарасевичева (франц.).

     - Чей портрет?

     Обер-кельнер объявил, что, вероятно, какой-нибудь графини.

     - Как же ты не знаешь? Здесь живешь, а не знаешь. Почему он здесь?
Зачем глаза косые?

     На все эти вопросы обер-кельнер удовлетворительно отвечать не мог и
даже потерялся.

     - Вот болван-то! - отозвалась бабушка по-русски.

     Ее понесли далее. Та же история повторилась с одной саксонской
статуэткой, которую бабушка долго рассматривала и потом велела вынесть,
неизвестно за что. Наконец пристала к обер-кельнеру: что стоили ковры в
спальне и где их ткут? Обер-кельнер обещал справиться.

     - Вот ослы-то! - ворчала бабушка и обратила все свое внимание на
кровать.

     - Эдакий пышный балдахин! Разверните его.

     Постель развернули.

     - Еще, еще, все разверните. Снимите подушки, наволочки, подымите
перину.

     Все перевернули. Бабушка осмотрела внимательно.

     - Хорошо, что у них клопов нет. Все белье долой! Постлать мое белье и
мои подушки. Однако все это слишком пышно, куда мне, старухе, такую
квартиру: одной скучно. Алексей Иванович, ты бывай ко мне чаще, когда детей
перестанешь учить.

     - Я со вчерашнего дня не служу более у генерала, - ответил я, - и живу
в отеле совершенно сам по себе.

     - Это почему так?

     - На днях приехал сюда один знатный немецкий барон с баронессой,
супругой, из Берлина. Я вчера, на гулянье, заговорил с ним по-немецки, не
придерживаясь берлинского произношения.

     - Ну, так что же?

     - Он счел это дерзостью и пожаловался генералу, а генерал вчера же
уволил меня в отставку.

     - Да что ж ты обругал, что ли, его, барона-то? (Хоть бы и обругал, так
ничего!)

     - О нет. Напротив, барон на меня палку поднял.

     - И ты, слюняй, позволил так обращаться с своим учителем, - обратилась
она вдруг к генералу, - да еще его с места прогнал! Колпаки вы, - все
колпаки, как я вижу.

     - Не беспокойтесь, тетушка, - отвечал генерал с некоторым
высокомерно-фамильярным оттенком, - я сам умею вести мои дела. К тому же
Алексей Иванович не совсем вам верно передал.

     - А ты так и снес? - обратилась она ко мне.

     - Я хотел было на дуэль вызвать барона, - отвечал я как можно скромнее
и спокойнее, - да генерал воспротивился.

     - Это зачем ты воспротивился? - опять обратилась бабушка к генералу.
(А ты, батюшка, ступай, придешь, когда позовут, - обратилась она тоже и к
обер-кельнеру, - нечего разиня-то рот стоять. Терпеть не могу эту харю
нюрнбергскую!) - Тот откланялся и вышел, конечно, не поняв комплимента
бабушки.

     - Помилуйте, тетушка, разве дуэли возможны? - отвечал с усмешкой
генерал.

     - А почему невозможны? Мужчины все петухи; вот бы и дрались. Колпаки
вы все, как я вижу, не умеете отечества своего поддержать. Ну, подымите!
Потапыч, распорядись, чтоб всегда были готовы два носильщика, найми и
уговорись. Больше двух не надо. Носить приходится только по лестницам, а по
гладкому, по улице - катить, так и расскажи; да заплати еще им вперед,
почтительнее будут. Ты же сам будь всегда при мне, а ты, Алексей Иванович,
мне этого барона покажи на гулянье: какой такой фон-барон, хоть бы
поглядеть на него. Ну, где же эта рулетка?

     Я объяснил, что рулетки расположены в воксале, в залах. Затем
последовали вопросы: много ли их? много ль играют? целый ли день играют?
как устроены? Я отвечал, наконец, что всего лучше осмотреть это
собственными глазами, а что так описывать довольно трудно.

     - Ну, так и нести прямо туда! Иди вперед, Алексей Иванович!

     - Как, неужели, тетушка, вы даже и не отдохнете с дороги? - заботливо
спросил генерал. Он немного как бы засуетился, да и все они как-то
замешались и стали переглядываться. Вероятно, им было несколько щекотливо,
даже стыдно сопровождать бабушку прямо в воксал, где она, разумеется, могла
наделать каких-нибудь эксцентричностей, но уже публично; между тем все они
сами вызвались сопровождать ее.

     - А чего мне отдыхать? Не устала; и без того пять дней сидела. А потом
осмотрим, какие тут ключи и воды целебные и где они. А потом... как этот, -
ты сказала, Прасковья, - пуант, что ли?

     - Пуант, бабушка.

     - Ну пуант, так пуант. А еще что здесь есть?

     - Тут много предметов, бабушка, - затруднилась было Полина.

     - Ну, сама не знаешь! Марфа, ты тоже со мной пойдешь, - сказала она
своей камеристке.

     - Но зачем же ей-то, тетушка? - захлопотал вдруг генерал, - и,
наконец, это нельзя; и Потапыча вряд ли в самый воксал пустят.

     - Ну, вздор! Что она слуга, так и бросить ее! Тоже ведь живой человек;
вот уж неделю по дорогам рыщем, тоже и ей посмотреть хочется. С кем же ей,
кроме меня? Одна-то и нос на улицу показать не посмеет.

     - Но, бабушка...

     - Да тебе стыдно, что ли, со мной? Так оставайся дома, не спрашивают.
Ишь, какой генерал; я и сама генеральша. Да и чего вас такой хвост за мной,
в самом деле, потащится? Я и с Алексеем Ивановичем все осмотрю...

     Но Де-Грие решительно настоял, чтобы всем сопутствовать, и пустился в
самые любезные фразы насчет удовольствия ее сопровождать и прочее. Все
тронулись.

     - Elle est tombee en enfance, - повторял Де-Грие генералу, - seule
elle fera des betises...34 - далее я не расслышал, но у него, очевидно,
были какие-то намерения, а может быть, даже возвратились и надежды.
--------
     34 - одна она наделает глупостей (франц.).

     До воксала было с полверсты. Путь наш шел по каштановой аллее, до
сквера, обойдя который вступали прямо в воксал. Генерал несколько
успокоился, потому что шествие наше хотя и было довольно эксцентрично, но
тем не менее было чинно и прилично. Да и ничего удивительного не было в том
факте, что на водах явился больной и расслабленный человек, без ног. Но,
очевидно, генерал боялся воксала: зачем больной человек, без ног, да еще
старушка, пойдет на рулетку? Полина и m-lle Blanche шли обе по сторонам,
рядом с катившимся креслом. M-lle Blanche смеялась, была скромно весела и
даже весьма любезно заигрывала иногда с бабушкой, так что та ее наконец
похвалила. Полина, с другой стороны, обязана была отвечать на поминутные и
бесчисленные вопросы бабушки, вроде того: " Кто это прошел? какая это
проехала? велик ли город? велик ли сад? это какие деревья? это какие горы?
летают ли тут орлы? какая это смешная крыша?" Мистер Астлей шел рядом со
мной и шепнул мне, что многого ожидает в это утро. Потапыч и Марфа шли
сзади, сейчас за креслами, - Потапыч в своем фраке, в белом галстуке, но в
картузе, а Марфа - сорокалетняя, румяная, но начинавшая уже седеть девушка
- в чепчике, в ситцевом платье и в скрипучих козловых башмаках. Бабушка
весьма часто к ним оборачивалась и с ними заговаривала. Де-Грие и генерал
немного отстали и говорили о чем-то с величайшим жаром. Генерал был очень
уныл; Де-Грие говорил с видом решительным. Может быть, он генерала ободрял;
очевидно, что-то советовал. Но бабушка уже произнесла давеча роковую фразу:
"Денег я тебе не дам". Может быть, для Де-Грие это известие казалось
невероятным, но генерал знал свою тетушку. Я заметил, что Де-Грие и m-lle
Blanche продолжали перемигиваться. Князя и немца-путешественника я
разглядел в самом конце аллеи: они отстали и куда-то ушли от нас.

     В воксал мы прибыли с триумфом. В швейцаре и в лакеях обнаружилась та
же почтительность, как и в прислуге отеля. Смотрели они, однако, с
любопытством. Бабушка сначала велела обнести себя по всем залам; иное
похвалила, к другому осталась совершенно равнодушна; обо всем
расспрашивала. Наконец дошли и до игорных зал. Лакей, стоявший у запертых
дверей часовым, как бы пораженный, вдруг отворил двери настежь.

     Появление бабушки у рулетки произвело глубокое впечатление на публику.
За игорными рулеточными столами и на другом конце залы, где помещался стол
с trente et quarante, толпилось, может быть, полтораста или двести игроков,
в несколько рядов. Те, которые успевали протесниться к самому столу, по
обыкновению, стояли крепко и не упускали своих мест до тех пор, пока не
проигрывались; ибо так стоять простыми зрителями и даром занимать игорное
место не позволено. Хотя кругом стола и уставлены стулья, но немногие из
игроков садятся, особенно при большом стечении публики, потому что стоя
можно установиться теснее и, следовательно, выгадать место, да и ловчее
ставить. Второй и третий ряды теснились за первыми, ожидая и наблюдая свою
очередь; но в нетерпении просовывали иногда чрез первый ряд руку, чтоб
поставить свои куши. Даже из третьего ряда изловчались таким образом
просовывать ставки; от этого не проходило десяти и даже пяти минут, чтоб на
каком-нибудь конце стола не началась "история" за спорные ставки. Полиция
воксала, впрочем, довольно хороша. Тесноты, конечно, избежать нельзя;
напротив, наплыву публики рады, потому что это выгодно; но восемь круперов,
сидящих кругом стола, смотрят во все глаза за ставками, они же и
рассчитываются, а при возникающих спорах они же их и разрешают. В крайних
же случаях зовут полицию, и дело кончается в минуту. Полицейские помещаются
тут же в зале, в партикулярных платьях, между зрителями, так что их и
узнать нельзя. Они особенно смотрят за воришками и промышленниками, которых
на рулетках особенно много, по необыкновенному удобству промысла. В самом
деле, везде в других местах воровать приходится из карманов и из-под
замков, а это, в случае неудачи, очень хлопотливо оканчивается. Тут же,
просто-запросто, стоит только к рулетке подойти, начать играть и вдруг,
явно и гласно, взять чужой выигрыш и положить в свой карман; если же
затеется спор, то мошенник вслух и громко настаивает, что ставка - его
собственная. Если дело сделано ловко и свидетели колеблются, то вор очень
часто успевает оттягать деньги себе, разумеется если сумма не очень
значительная. В последнем случае она, наверное, бывает замечена круперами
или кем-нибудь из других игроков еще прежде. Но если сумма не так
значительна, то настоящий хозяин даже иногда просто отказывается продолжать
спор, совестясь скандала, и отходит. Но если успеют вора изобличить, то
тотчас же выводят со скандалом.

     На все это бабушка смотрела издали, с диким любопытством. Ей очень
понравилось, что воришек выводят. Trente et quarante мало возбудило ее
любопытство; ей больше понравилась рулетка и что катается шарик. Она
пожелала, наконец, разглядеть игру поближе. Не понимаю, как это случилось,
но лакеи и некоторые другие суетящиеся агенты (преимущественно
проигравшиеся полячки, навязывающие свои услуги счастливым игрокам и всем
иностранцам) тотчас нашли и очистили бабушке место, несмотря на всю эту
тесноту, у самой средины стола, подле главного крупера, и подкатили туда ее
кресло. Множество посетителей, не играющих, но со стороны наблюдающих игру
(преимущественно англичане с их семействами), тотчас же затеснились к
столу, чтобы из-за игроков поглядеть на бабушку. Множество лорнетов
обратилось в ее сторону. У круперов родились надежды: такой эксцентрический
игрок действительно как будто обещал что-нибудь необыкновенное.
Семидесятилетняя женщина без ног и желающая играть - конечно, был случай не
обыденный. Я протеснился тоже к столу и устроился подле бабушки. Потапыч и
Марфа остались где-то далеко в стороне, между народом. Генерал, Полина,
Де-Грие и m-lle Blanche тоже поместились в стороне, между зрителями.

     Бабушка сначала стала осматривать игроков. Она задавала мне резкие,
отрывистые вопросы полушепотом: кто это такой? это кто такая? Ей особенно
понравился в конце стола один очень молодой человек, игравший в очень
большую игру, ставивший тысячами и наигравший, как шептали кругом, уже
тысяч до сорока франков, лежавших перед ним в куче, золотом и в банковых
билетах. Он был бледен; у него сверкали глаза и тряслись. руки; он ставил
уже без всякого расчета, сколько рука захватит, а между тем все выигрывал
да выигрывал, все загребал да загребал. Лакеи суетились кругом него,
подставляли ему сзади кресла, очищали вокруг него место, чтоб ему было
просторнее, чтоб его не теснили, - все это в ожидании богатой
благодарности. Иные игроки с выигрыша дают им иногда не считая, а так, с
радости, тоже сколько рука из кармана захватит. Подле молодого человека уже
устроился один полячок, суетившийся изо всех сил, и почтительно, но
беспрерывно что-то шептал ему, вероятно, указывая, как ставить, советуя и
направляя игру, - разумеется, тоже ожидая впоследствии подачки. Но игрок
почти и не смотрел на него, ставил зря и все загребал. Он, видимо, терялся.

     Бабушка наблюдала его несколько минут.

     - Скажи ему - вдруг засуетилась бабушка, толкая меня, - скажи ему,
чтоб бросил, чтоб брал поскорее деньги и уходил. Проиграет, сейчас все
проиграет! - захлопотала она, чуть не задыхаясь от волнения. - Где Потапыч?
Послать к нему Потапыча! Да скажи же, скажи же, - толкала она меня, - да
где же, в самом деле, Потапыч! Sortez, sortez!35 - начала было она сама
кричать молодому человеку. - Я нагнулся к ней и решительно прошептал, что
здесь так кричать нельзя и даже разговаривать чуть-чуть громко не
позволено, потому что это мешает счету, и что нас сейчас прогонят.
--------
     35 - Уходите, уходите! (франц.).

     - Экая досада! Пропал человек, значит сам хочет... смотреть на него не
могу, всю ворочает. Экой олух! - и бабушка поскорей оборотилась в другую
сторону.

     Там, налево, на другой половине стола, между игроками, заметна была
одна молодая дама и подле нее какой-то карлик. Кто был этот карлик - не
знаю: родственник ли ее, или так она брала его для эффекта. Эту барыню я
замечал и прежде; она являлась к игорному столу каждый день, в час
пополудни, и уходила ровно в два; каждый день играла по одному часу. Ее уже
знали и тотчас же подставляли ей кресла. Она вынимала из кармана несколько
золота, несколько тысячефранковых билетов и начинала ставить тихо,
хладнокровно, с расчетом, отмечая на бумажке карандашом цифры и стараясь
отыскать систему, по которой в данный момент группировались шансы. Ставила
она значительными кушами. Выигрывала каждый день одну, две, много три
тысячи франков - не более и, выиграв, тотчас же уходила. Бабушка долго ее
рассматривала.

     - Ну, эта не проиграет! эта вот не проиграет! Из каких? Не знаешь? Кто
такая?

     - Француженка, должно быть, из эдаких, - шепнул я.

     - А, видна птица по полету. Видно, что ноготок востер. Растолкуй ты
мне теперь, что каждый поворот значит и как надо ставить?

     Я по возможности растолковал бабушке, что значат эти многочисленные
комбинации ставок, rouge et noir, pair et impair, manque et passe36 и,
наконец, разные оттенки в системе чисел. Бабушка слушала внимательно,
запоминала, переспрашивала и заучивала. На каждую систему ставок можно было
тотчас же привести и пример, так что многое заучивалось и запоминалось
очень легко и скоро. Бабушка осталась весьма довольна.
--------
     36 - красное и черное, чет и нечет, недобор и перебор (франц.).

     - А что такое zero? Вот этот крупер, курчавый, главный-то, крикнул
сейчас zero? И почему он все загреб, что ни было на столе? Эдакую кучу, все
себе взял? Это что такое?

     - А zero, бабушка, выгода банка. Если шарик упадет на zero, то все,
что ни поставлено на столе, принадлежит банку без расчета. Правда, дается
еще удар на розыгрыш, но зато банк ничего не платит.

     - Вот-те на! а я ничего не получаю?

     - Нет, бабушка, если вы пред этим ставили на zero, то когда выйдет
zero, вам платят в тридцать пять раз больше.

     - Как, в тридцать пять раз, и часто выходит? Что ж они, дураки, не
ставят?

     - Тридцать шесть шансов против, бабушка.

     - Вот вздор! Потапыч! Потапыч! Постой, и со мной есть деньги - вот!
Она вынула из кармана туго набитый кошелек и взяла из него фридрихсдор. -
На, поставь сейчас на zero.

     - Бабушка, zero только что вышел, - сказал я, - стало быть, теперь
долго не выйдет. Вы много проставите; подождите хоть немного.

     - Ну, врешь, ставь!

     - Извольте, но он до вечера, может быть, не выйдет, вы до тысячи
проставите, это случалось.

     - Ну, вздор, вздор! Волка бояться - в лес не ходить. Что? проиграл?
Ставь еще!

     Проиграли и второй фридрихсдор; поставили третий. Бабушка едва сидела
на месте, она так и впилась горящими глазами в прыгающий по зазубринам
вертящегося колеса шарик. Проиграли и третий. Бабушка из себя выходила, на
месте ей не сиделось, даже кулаком стукнула по столу, когда крупер
провозгласил "trente six"37 вместо ожидаемого zero.
--------
     37 - Тридцать шесть (франц.).

     - Эк ведь его! - сердилась бабушка, - да скоро ли этот зеришка
проклятый выйдет? Жива не хочу быть, а уж досижу до него! Это этот
проклятый курчавый круперишка делает, у него никогда не выходит! Алексей
Иванович, ставь два золотых за раз! Это столько проставишь, что и выйдет
zero, так ничего не возьмешь.

     - Бабушка!

     - Ставь, ставь! Не твои.

     Я поставил два фридрихсдора. Шарик долго летал по колесу, наконец стал
прыгать по зазубринам. Бабушка замерла и стиснула мою руку, и вдруг - хлоп!

     - Zего, - провозгласил крупер.

     - Видишь, видишь! - быстро обернулась ко мне бабушка, вся сияющая и
довольная. - Я ведь сказала, сказала тебе! И надоумил меня сам господь
поставить два золотых. Ну, сколько же я теперь получу? Что ж не выдают?
Потапыч, Марфа, где же они? Наши все куда же ушли? Потапыч, Потапыч!

     - Бабушка, после, - шептал я, - Потапыч у дверей, его сюда не пустят.
Смотрите, бабушка, вам деньги выдают, получайте! Бабушке выкинули
запечатанный в синей бумажке тяжеловесный сверток с пятидесятью
фридрихсдорами и отсчитали не запечатанных еще двадцать фридрихсдоров. Все
это я пригреб к бабушке лопаткой.

     - Faites le jeu, messieurs! Faites le jeu, messieurs! Rien ne va
plus?38 - возглашал крупер, приглашая ставить и готовясь вертеть рулетку.
--------
     38 - Делайте вашу ставку, господа! Делайте вашу ставку! Больше никто
не идет? (франц.).

     - Господи! опоздали! сейчас завертят! Ставь, ставь! - захлопотала
бабушка, - да не мешкай, скорее, - выходила она из себя, толкая меня изо
всех сил.

     - Да куда ставить-то, бабушка?

     - На zero, на zero! опять на zero! Ставь как можно больше! Сколько у
нас всего? Семьдесят фридрихсдоров? Нечего их жалеть, ставь по двадцати
фридрихсдоров разом.

     - Опомнитесь, бабушка! Он иногда по двести раз не выходит! Уверяю вас,
вы весь капитал проставите.

     - Ну, врешь, врешь! ставь! Вот язык-то звенит! Знаю, что делаю, - даже
затряслась в исступлении бабушка.

     - По уставу разом более двенадцати фридрихсдоров на zero ставить не
позволено, бабушка, - ну вот я поставил.

     - Как не позволено? Да ты не врешь ли? Мусье! мусье! - затолкала она
крупера, сидевшего тут же подле нее слева и приготовившегося вертеть, -
combien zero? douze? douze?39

     Я поскорее растолковал вопрос по-французски.

     - Oui, madame40, - вежливо подтвердил крупер, - равно как всякая
единичная ставка не должна превышать разом четырех тысяч флоринов, по
уставу, - прибавил он в пояснение.

     - Ну, нечего делать, ставь двенадцать.

     - Le jeu est fait!41 - крикнул крупер. Колесо завертелось, и вышло
тринадцать. Проиграли!
--------
     39 - сколько зеро? двенадцать? двенадцать? (франц.).
     40 - Да, сударыня (франц.).
     41 - Ставка сделана! (франц.).

     - Еще! еще! еще! ставь еще! - кричала бабушка. Я уже не противоречил
и, пожимая плечами, поставил еще двенадцать фридрихсдоров. Колесо вертелось
долго. Бабушка просто дрожала, следя за колесом. "Да неужто она и в самом
деле думает опять zero выиграть?" - подумал я, смотря на нее с удивлением.
Решительное убеждение в выигрыше сияло на лице ее, непременное ожидание,
что вот-вот сейчас крикнут: zero! Шарик вскочил в клетку.

     - Zero! - крикнул крупер.

     - Что!!! - с неистовым торжеством обратилась ко мне бабушка.

     Я сам был игрок; я почувствовал это в ту самую минуту. У меня
руки-ноги дрожали, в голову ударило. Конечно, это был редкий случай, что на
каких-нибудь десяти ударах три раза выскочил zero; но особенно
удивительного тут не было ничего. Я сам был свидетелем, как третьего дня
вышло три zero сряду и при этом один из игроков, ревностно отмечавший на
бумажке удары, громко заметил, что не далее, как вчера, этот же самый zero
упал в целые сутки один раз.

     С бабушкой, как с выигравшей самый значительный выигрыш, особенно
внимательно и почтительно рассчитались. Ей приходилось получить ровно
четыреста двадцать фридрихсдоров, то есть четыре тысячи флоринов и двадцать
фридрихсдоров. Двадцать фридрихсдоров ей выдали золотом, а четыре тысячи -
банковыми билетами.

     На этот раз бабушка уже не звала Потапыча; она была занята не тем. Она
даже не толкалась и не дрожала снаружи. Она, если можно так выразиться,
дрожала изнутри. Вся на чем-то сосредоточилась, так и прицелилась:

     - Алексей Иванович! он сказал, зараз можно только четыре тысячи
флоринов поставить? На, бери, ставь эти все четыре на красную, - решила
бабушка.

     Было бесполезно отговаривать. Колесо завертелось.

     - Rouge! - провозгласил крупер.

     Опять выигрыш в четыре тысячи флоринов, всего, стало быть, восемь.

     - Четыре сюда мне давай, а четыре ставь опять на красную, -
командовала бабушка.

     Я поставил опять четыре тысячи.

     - Rouge! - провозгласил снова крупер.

     - Итого двенадцать! Давай их все сюда. Золото ссыпай сюда, в кошелек,
а билеты спрячь.

     - Довольно! Домой! Откатите кресла!

                                  Глава XI

     Кресла откатили к дверям, на другой конец залы. Бабушка сияла. Все
наши стеснились тотчас же кругом нее с поздравлениями. Как ни эксцентрично
было поведение бабушки, но ее триумф покрывал многое, и генерал уже не
боялся скомпрометировать себя в публике родственными отношениями с такой
странной женщиной. С снисходительною и фамильярно-веселою улыбкою, как бы
теша ребенка, поздравил он бабушку. Впрочем, он был видимо поражен, равно
как и все зрители. Кругом говорили и указывали на бабушку. Многие проходили
мимо нее, чтобы ближе ее рассмотреть. Мистер Астлей толковал о ней в
стороне с двумя своими знакомыми англичанами. Несколько величавых
зрительниц, дам, с величавым недоумением рассматривали ее как какое-то
чудо. Де-Грие так и рассыпался в поздравлениях и улыбках.

     - Quelle victoire!42 - говорил он.

     - Mais, madame, c'etait du feu!43 - прибавила с заигрывающей улыбкой
mademoiselle Blanche.
--------
     42 - Какая победа! (франц.).
     43 - Но, сударыня, это было блестяще! (франц.).

     - Да-с, вот взяла да и выиграла двенадцать тысяч флоринов! Какое
двенадцать, а золото-то? С золотом почти что тринадцать выйдет. Это сколько
по-нашему? Тысяч шесть, что ли, будет?

     Я доложил, что и за семь перевалило, а по теперешнему курсу, пожалуй,
и до восьми дойдет.

     - Шутка, восемь тысяч! А вы-то сидите здесь, колпаки, ничего не
делаете! Потапыч, Марфа, видели?

     - Матушка, да как это вы? Восемь тысяч рублей, - восклицала,
извиваясь, Марфа.

     - Нате, вот вам от меня по пяти золотых, вот! Потапыч и Марфа
бросились целовать ручки.

     - И носильщикам дать по фридрихсдору. Дай им по золотому, Алексей
Иванович. Что это лакей кланяется, и другой тоже? Поздравляют? Дай им тоже
по фридрихсдору.

     - Madame la princesse... un pauvre expatrie... malheur continuel... le
princes russes sont si genereux44, - увивалась около кресел одна личность в
истасканном сюртуке, пестром жилете, в усах, держа картуз на отлете и с
подобострастною улыбкой...
--------
     44 - Госпожа княгиня... бедный эмигрант... постоянное несчастье...
русские князья так щедры... (франц.).

     - Дай ему тоже фридрихсдор. Нет, дай два; ну, довольно, а то конца с
ними не будет. Подымите, везите! Прасковья, - обратилась она к Полине
Александровне, - я тебе завтра на платье куплю, и той куплю mademoiselle...
как ее, mademoiselle Blanche, что ли, ей тоже на платье куплю. Переведи ей,
Прасковья!

     - Merci, madame, - умильно присела mademoiselle Blanche, искривив рот
в насмешливую улыбку, которою обменялась с Де-Грие и генералом. Генерал
отчасти конфузился и ужасно был рад, когда мы добрались до аллеи.

     - Федосья, Федосья-то, думаю, как удивится теперь, - говорила бабушка,
вспоминая о знакомой генеральской нянюшке. - И ей нужно на платье подарить.
Эй, Алексей Иванович, Алексей Иванович, подай этому нищему!

     По дороге проходил какой-то оборванец, с скрюченною спиной, и глядел
на нас.

     - Да это, может быть, и не нищий, а какой-нибудь прощелыга, бабушка.

     - Дай! дай! дай ему гульден!

     Я подошел и подал. Он посмотрел на меня с диким недоумением, однако
молча взял гульден. От него пахло вином.

     - А ты, Алексей Иванович, не пробовал еще счастия?

     - Нет, бабушка.

     - А у самого глаза горели, я видела.

     - Я еще попробую, бабушка, непременно, потом.

     - И прямо ставь на zero! Вот увидишь! Сколько у тебя капиталу?

     - Всего только двадцать фридрихсдоров, бабушка.

     - Немного. Пятьдесят фридрихсдоров я тебе дам взаймы, если хочешь. Вот
этот самый сверток и бери, а ты, батюшка, все-таки не жди, тебе не дам! -
вдруг обратилась она к генералу.

     Того точно перевернуло, но он промолчал. Де-Грие нахмурился.

     - Que diable, c'est une terrible vieille!45 - прошептал он сквозь зубы
генералу.

     - Нищий, нищий, опять нищий! - закричала бабушка. - Алексей Иванович,
дай и этому гульден.

     На этот раз повстречался седой старик, с деревянной ногой, в каком-то
синем длиннополом сюртуке и с длинною тростью в руках. Он похож был на
старого солдата. Но когда я протянул ему гульден, он сделал шаг назад и
грозно осмотрел меня.

     - Was ist's der Teufel!46 - крикнул он, прибавив к этому еще с десяток
ругательств.

     - Ну дурак! - крикнула бабушка, махнув рукой. - Везите дальше!
Проголодалась! Теперь сейчас обедать, потом немного поваляюсь и опять туда.

     - Вы опять хотите играть, бабушка? - крикнул я.

     - Как бы ты думал? Что вы-то здесь сидите да киснете, так и мне на вас
смотреть?

     - Mais, madame, - приблизился Де-Грие, - les chances vent tourner, une
seule mauvaise chance et vous perdrez tout... surtout avec votre jeu...
c'etait terrible!47

     - Vous perdrez absolument48, - защебетала m-lle Blanche.
--------
     45 - Черт возьми, ужасная старуха (франц.).
     46 - Черт побери, что это такое! (нем.).
     47 - Но, сударыня, удача может изменить, один неудачный ход - и вы
потеряете все... особенно с вашими ставками... это ужасно! (франц.).
     48 - Вы потеряете непременно (франц.).

     - Да вам-то всем какое дело? Не ваши проиграю - свои! А где этот
мистер Астлей? - спросила она меня.

     - В воксале остался, бабушка.

     - Жаль; вот этот так хороший человек.

     Прибыв домой, бабушка еще на лестнице, встретив обер-кельнера,
подозвала его и похвастала своим выигрышем; затем позвала Федосью, подарила
ей три фридрихсдора и велела подавать обедать. Федосья и Марфа так и
рассыпались пред нею за обедом.

     - Смотрю я на вас, матушка, - трещала Марфа, - и говорю Потапычу, что
это наша матушка хочет делать. А на столе денег-то, денег-то, батюшки!
всю-то жизнь столько денег не видывала, а вс° кругом господа, вс° одни
господа сидят. И откуда, говорю, Потапыч, это вс° такие здесь господа?
Думаю, помоги ей сама мати-божия. Молюсь я за вас, матушка, а сердце вот
так и замирает, так и замирает, дрожу, вся дрожу. Дай ей, господи, думаю, а
тут вот вам господь и послал. До сих пор, матушка, так и дрожу, так вот вся
и дрожу.

     - Алексей Иванович, после обеда, часа в четыре, готовься; пойдем. А
теперь покамест прощай, да докторишку мне какого-нибудь позвать не забудь,
тоже и воды пить надо. А то и позабудешь, пожалуй.

     Я вышел от бабушки как одурманенный. Я старался себе представить, что
теперь будет со всеми нашими и какой оборот примут дела? Я видел ясно, что
они (генерал преимущественно) еще не успели прийти в себя, даже и от
первого впечатления. Факт появления бабушки вместо ожидаемой с часу на час
телеграммы об ее смерти (а стало быть, и о наследстве) до того раздробил
всю систему их намерений и принятых решений, что они с решительным
недоумением и с каким-то нашедшим на всех столбняком относились к
дальнейшим подвигам бабушки на рулетке. А между тем этот второй факт был
чуть ли не важнее первого, потому что хоть бабушка и повторила два раза,
что денег генералу не даст, но ведь кто знает, - все-таки не должно было
еще терять надежды. Не терял же ее Де-Грие, замешанный во все дела
генерала. Я уверен, что и m-lle Blanche, тоже весьма замешанная (еще бы:
генеральша и значительное наследство!), не потеряла бы надежды и употребила
бы все обольщения кокетства над бабушкой - в контраст с неподатливою и
неумеющею приласкаться гордячкой Полиной. Но теперь, теперь, когда бабушка
совершила такие подвиги на рулетке, теперь, когда личность бабушки
отпечаталась пред ними так ясно и типически (строптивая, властолюбивая
старуха et tombee en enfance), теперь, пожалуй, и все погибло: ведь она,
как ребенок, рада, что дорвалась, и, как водится, проиграется в пух. Боже!
подумал я (и прости меня, господи, с самым злорадным смехом), - боже, да
ведь каждый фридрихсдор, поставленный бабушкою давеча, ложился болячкою на
сердце генерала, бесил Де-Грие и доводил до исступления m-lle de Cominges,
у которой мимо рта проносили ложку. Вот и еще факт: даже с выигрыша, с
радости, когда бабушка раздавала всем деньги и каждого прохожего принимала
за нищего, даже и тут у ней вырвалось к генералу: "А тебе-то все-таки не
дам!" Это значит: села на этой мысли, уперлась, слово такое себе дала; -
опасно! опасно!

     Все эти соображения ходили в моей голове в то время, как я поднимался
от бабушки по парадной лестнице, в самый верхний этаж, в свою каморку. Все
это занимало меня сильно; хотя, конечно, я и прежде мог предугадывать
главные толстейшие нити, связывавшие предо мною актеров, но все-таки
окончательно не знал всех средств и тайн этой игры. Полина никогда не была
со мною вполне доверчива. Хоть и случалось, правда, что она открывала мне
подчас, как бы невольно, свое сердце, но я заметил, что часто, да почти и
всегда, после этих открытий или в смех обратит все сказанное, или запутает
и с намерением придаст всему ложный вид. О! она многое скрывала! Во всяком
случае, я предчувствовал, что подходит финал всего этого таинственного и
напряженного состояния. Еще один удар - и все будет кончено и обнаружено. О
своей участи, тоже во всем этом заинтересованный, я почти не заботился.
Странное у меня настроение: в кармане всего двадцать фридрихсдоров; я
далеко на чужой стороне, без места и без средств к существованию, без
надежды, без расчетов и - не забочусь об этом! Если бы не дума о Полине, то
я просто весь отдался бы одному комическому интересу предстоящей развязки и
хохотал бы во все горло. Но Полина смущает меня; участь ее решается, это я
предчувствовал, но, каюсь, совсем не участь ее меня беспокоит. Мне хочется
проникнуть в ее тайны; мне хотелось бы, чтобы она пришла ко мне и сказала:
"Ведь я люблю тебя", а если нет, если это безумство немыслимо, то тогда...
ну, да чего пожелать? Разве я знаю, чего желаю? Я сам как потерянный; мне
только бы быть при ней, в ее ореоле, в ее сиянии, навечно, всегда, всю
жизнь. Дальше я ничего не знаю! И разве я могу уйти от нее?

     В третьем этаже, в их коридоре, меня что-то как толкнуло. Я обернулся
и, в двадцати шагах или более, увидел выходящую из двери Полину. Она точно
выжидала и высматривала меня и тотчас же к себе поманила.

     - Полина Александровна...

     - Тише! - предупредила она.

     - Представьте себе, - зашептал я, - меня сейчас точно что толкнуло в
бок; оглядываюсь - вы! Точно электричество исходит из вас какое-то!

     - Возьмите это письмо, - заботливо и нахмуренно произнесла Полина,
наверное не расслышав того, что я сказал, - и передайте лично мистеру
Астлею сейчас. Поскорее, прошу вас. Ответа не надо. Он сам...

     Она не договорила.

     - Мистеру Астлею? - переспросил я в удивлении.

     Но Полина уже скрылась в дверь.

     - Ага, так у них переписка! - я, разумеется, побежал тотчас же
отыскивать мистера Астлея, сперва в его отеле, где его не застал, потом в
воксале, где обегал все залы, и наконец, в досаде, чуть не в отчаянии,
возвращаясь домой, встретил его случайно, в кавалькаде какие-то англичан и
англичанок, верхом. Я поманил его, остановил и передал ему письмо. Мы не
успели и переглянуться. Но я подозреваю, что мистер Астлей нарочно поскорее
пустил лошадь.

     Мучила ли меня ревность? Но я был в самом разбитом состоянии духа. Я и
удостовериться не хотел, о чем они переписываются. Итак, он ее поверенный!
"Друг-то друг, - думал я, - и это ясно (и когда он успел сделаться), но
есть ли тут любовь?" "Конечно, нет", - шептал мне рассудок. Но ведь одного
рассудка в эдаких случаях мало. Во всяком случае предстояло и это
разъяснить. Дело неприятно усложнялось.

     Не успел я войти в отель, как швейцар и вышедший из своей комнаты
обер-кельнер сообщили мне, что меня требуют, ищут, три раза посылали
наведываться: где я? - просят как можно скорее в номер к генералу. Я был в
самом скверном расположении духа. У генерала в кабинете я нашел, кроме
самого генерала, Де-Грие и m-lle Blanche, одну, без матери. Мать была
решительно подставная особа, употреблявшаяся только для парада; но когда
доходило до настоящего дела, то m-lle Blanche орудовала одна. Да и вряд ли
та что-нибудь знала про дела своей названной дочки.

     Они втроем о чем-то горячо совещались, и даже дверь кабинета была
заперта, чего никогда не бывало. Подходя к дверям, я расслышал громкие
голоса - дерзкий и язвительный разговор Де-Грие, нахально-ругательный и
бешеный крик Blanche и жалкий голос генерала, очевидно в чем-то
оправдывавшегося. При появлении моем все они как бы поприудержались и
подправились. Де-Грие поправил волосы и из сердитого лица сделал
улыбающееся, - тою скверною, официально-учтивою, французскою улыбкою,
которую я так ненавижу. Убитый и потерявшийся генерал приосанился, но
как-то машинально. Одна только m-lle Blanche почти не изменила своей
сверкающей гневом физиономии и только замолкла, устремив на меня взор с
нетерпеливым ожиданием. Замечу, что она до невероятности небрежно доселе со
мною обходилась, даже не отвечала на мои поклоны, - просто не примечала
меня.

     - Алексей Иванович, - начал нежно распекающим тоном генерал, -
позвольте вам объявить, что странно, в высочайшей степени странно... одним
словом, ваши поступки относительно меня и моего семейства... одним словом,
в высочайшей степени странно...

     - Eh! ce n'est pas ca, - с досадой и презрением перебил Де-Грие.
(Решительно, он всем заправлял!) - Mon cher monsieur, notre cher general se
trompe49, - впадая в такой тон (продолжаю его речь по-русски), но он хотел
вам сказать... то есть вас предупредить или, лучше сказать, просить вас
убедительнейше, чтобы вы не губили его, - ну да, не губили! Я употребляю
именно это выражение...

     - Но чем же, чем же? - прервал я.

     - Помилуйте, вы беретесь быть руководителем (или как это сказать?)
этой старухи, cette pauvre terrible vieille50, - сбивался сам Де-Грие, - но
ведь она проиграется; она проиграется вся в пух! Вы сами видели, вы были
свидетелем, как она играет! Если она начнет проигрывать, то она уж и не
отойдет от стола, из упрямства, из злости, и все будет играть, все будет
играть, а в таких случаях никогда не отыгрываются, и тогда... тогда...

     - И тогда, - подхватил генерал, - тогда вы погубите все семейство! Я и
мое семейство, мы - ее наследники, у ней нет более близкой родни. Я вам
откровенно скажу: дела мои расстроены, крайне расстроены. Вы сами отчасти
знаете... Если она проиграет значительную сумму или даже, пожалуй, все
состояние (о боже!), что тогда будет с ними, с моими детьми! (генерал
оглянулся на Де-Грие) - со мною! (Он поглядел на m-lle Blanche, с
презрением от него отвернувшуюся.) Алексей Иванович, спасите, спасите
нас!..

     - Да чем же, генерал, скажите, чем я могу... Что я-то тут значу?

     - Откажитесь, откажитесь, бросьте ее!..

     - Так другой найдется! - вскричал я.

     - Ce n'est pas ca, ce n'est pas ca, - перебил опять Де-Грие, - que
diable! Нет, не покидайте, но по крайней мере усовестите, уговорите,
отвлеките... Ну, наконец, не дайте ей проиграть слишком много, отвлеките ее
как-нибудь.

     - Да как я это сделаю? Если бы вы сами взялись за это, monsieur
Де-Грие, - прибавил я как можно наивнее.

     Тут я заметил быстрый, огненный, вопросительный взгляд mademoiselle
Blanche на Де-Грие. В лице самого Де-Грие мелькнуло что-то особенное,
что-то откровенное, от чего он не мог удержаться.

     - То-то и есть, что она меня не возьмет теперь! - вскричал, махнув
рукой, Де-Грие. - Если б!.. потом...

     Де-Грие быстро и значительно поглядел на m-lle Blanche.

     - O mon cher monsieur Alexis, soyez si bon51, - шагнула ко мне с
обворожительною улыбкою сама m-lle Blanche, схватила меня за обе руки и
крепко сжала. Черт возьми! это дьявольское лицо умело в одну секунду
меняться. В это мгновение у ней явилось такое просящее лицо, такое милое,
детски улыбающееся и даже шаловливое; под конец фразы она плутовски мне
подмигнула, тихонько от всех; срезать разом, что ли, меня хотела? И недурно
вышло, - только уж грубо было это, однако, ужасно.

     Подскочил за ней и генерал, - именно подскочил:

     - Алексей Иванович, простите, что я давеча так с вами начал, я не то
совсем хотел сказать... Я вас прошу, умоляю, в пояс вам кланяюсь по-русски,
- вы один, один можете нас спасти! Я и m-lle de Cominges вас умоляем, - вы
понимаете, ведь вы понимаете? - умолял он, показывая мне глазами на m-lle
Blanche. Он был очень жалок.

     В эту минуту раздались три тихие и почтительные удара в дверь;
отворили - стучал коридорный слуга, а за ним, в нескольких шагах, стоял
Потапыч. Послы были от бабушки. Требовалось сыскать и доставить меня
немедленно, "сердятся", - сообщил Потапыч.

     - Но ведь еще только половина четвертого!

     - Они и заснуть не могли, все ворочались, потом вдруг встали, кресла
потребовали и за вами. Уж они теперь на крыльце-с...

     - Quelle megere!52 - крикнул Де-Грие.

     Действительно, я нашел бабушку уже на крыльце, выходящую из терпения,
что меня нет. До четырех часов она не выдержала.

     - Ну, подымайте! - крикнула она, и мы отправились опять на рулетку.
--------
     49 - Это не то... Дорогой мой, наш милый генерал ошибается (франц.).
     50 - этой бедной, ужасной старухи (франц.).
     51 - О дорогой мой Алексей, будьте так добры (франц.).
     52 - Какая мегера! (франц.).

                                 Глава XII

     Бабушка была в нетерпеливом и раздражительном состоянии духа; видно
было, что рулетка у ней крепко засела в голове. Ко всему остальному она
была невнимательна и вообще крайне рассеянна. Ни про что, например, по
дороге ни расспрашивала, как давеча. Увидя одну богатейшую коляску,
промчавшуюся мимо нас вихрем, она было подняла руку и спросила: "Что такое?
Чьи?" - но, кажется, и не расслышала моего ответа; задумчивость ее
беспрерывно прерывалась резкими и нетерпеливыми телодвижениями и выходками.
Когда я ей показал издали, уже подходя к воксалу, барона и баронессу
Вурмергельм, она рассеянно посмотрела и совершенно равнодушно сказала: "А!"
- и, быстро обернувшись к Потапычу и Марфе, шагавшим сзади, отрезала им:

     - Ну, вы зачем увязались? Не каждый раз брать вас! Ступайте домой! Мне
и тебя довольно, - прибавила она мне, когда те торопливо поклонились и
воротились домой.

     В воксале бабушку уже ждали. Тотчас же отгородили ей то же самое
место, возле крупера. Мне кажется, эти круперы, всегда такие чинные и
представляющие из себя обыкновенных чиновников, которым почти решительно
все равно: выиграет ли банк или проиграет, - вовсе не равнодушны к
проигрышу банка и, уж конечно, снабжены кой-какими инструкциями для
привлечения игроков и для вящего наблюдения казенного интереса, за что
непременно и сами получают призы и премии. По крайней мере на бабушку
смотрели уж как на жертвочку. Затем, что у нас предполагали, то и
случилось.

     Вот как было дело.

     Бабушка прямо накинулась на zero и тотчас же велела ставить по
двенадцати фридрихсдоров. Поставили раз, второй, третий - zero не выходил.
"Ставь, ставь!" - толкала меня бабушка в нетерпении. Я слушался.

     - Сколько раз проставили? - спросила она наконец, скрежеща зубами от
нетерпения.

     - Да уж двенадцатый раз ставил, бабушка. Сто сорок четыре фридрихсдора
проставили. Я вам говорю, бабушка, до вечера, пожалуй...

     - Молчи! - перебила бабушка. - Поставь на него и поставь сейчас на
красную тысячу гульденов. На, вот билет.

     Красная вышла, а zero опять лопнул; воротили тысячу гульденов.

     - Видишь, видишь! - шептала бабушка, - почти все, что проставили,
воротили. Ставь опять на zero; еще раз десять поставим и бросим.

     Но на пятом разе бабушка совсем соскучилась.

     - Брось этот пакостный зеришко к черту. На, ставь все четыре тысячи
гульденов на красную, - приказала она.

     - Бабушка! много будет; ну как не выйдет красная, - умолял я; но
бабушка чуть меня не прибила. (А впрочем, она так толкалась, что почти,
можно сказать, и дралась.) Нечего было делать, я поставил на красную все
четыре тысячи гульденов, выигранные давеча. Колесо завертелось. Бабушка
сидела спокойно и гордо выпрямившись, не сомневаясь в непременном выигрыше.

     - Zero, - возгласил крупер.

     Сначала бабушка не поняла, но когда увидала, что крупер загреб ее
четыре тысячи гульденов, вместе со всем, что стояло на столе, и узнала, что
zero, который так долго не выходил и на котором мы проставили почти двести
фридрихсдоров, выскочил, как нарочно, тогда, когда бабушка только что его
обругала и бросила, то ахнула и на всю залу сплеснула руками. Кругом даже
засмеялись.

     - Батюшки! Он тут-то проклятый и выскочил! - вопила бабушка, - ведь
эдакой, эдакой окаянный! Это ты! Это все ты! - свирепо накинулась на меня,
толкаясь. - Это ты меня отговорил.

     - Бабушка, я вам дело говорил, как могу отвечать я за все шансы?

     - Я-те дам шансы! - шептала она грозно, - пошел вон от меня.

     - Прощайте, бабушка, - повернулся я уходить.

     - Алексей Иванович, Алексей Иванович, останься! Куда ты? Ну, чего,
чего? Ишь рассердился! Дурак! Ну побудь, побудь еще, ну, не сердись, я сама
дура! Ну скажи, ну что теперь делать!

     - Я, бабушка, не возьмусь вам подсказывать, потому что вы меня же
будете обвинять. Играйте сами; приказывайте, я ставить буду.

     - Ну, ну! ну ставь еще четыре тысячи гульденов на красную! Вот
бумажник, бери. - Она вынула из кармана и подала мне бумажник. - Ну, бери
скорей, тут двадцать тысяч рублей чистыми деньгами.

     - Бабушка, - прошептал я, - такие куши...

     - Жива не хочу быть - отыграюсь. Ставь! - Поставили и проиграли.

     - Ставь, ставь, все восемь ставь!

     - Нельзя, бабушка, самый большой куш четыре!..

     - Ну ставь четыре!

     На этот раз выиграли. Бабушка ободрилась.

     - Видишь, видишь! - затолкала она меня, - ставь опять четыре!

     Поставили - проиграли; потом еще и еще проиграли.

     - Бабушка, все двенадцать тысяч ушли, - доложил я.

     - Вижу, что все ушли, - проговорила она в каком-то спокойствии
бешенства, если так можно выразиться, - вижу, батюшка, вижу, - бормотала
она, смотря пред собою неподвижно и как будто раздумывая, - эх! жива не
хочу быть, ставь еще четыре тысячи гульденов!

     - Да денег нет, бабушка; тут в бумажнике наши пятипроцентные и еще
какие-то переводы есть, а денег нет.

     - А в кошельке?

     - Мелочь осталась, бабушка.

     - Есть здесь меняльные лавки? Мне сказали, что все наши бумаги
разменять можно, - решительно спросила бабушка.

     - О, сколько угодно! Но что вы потеряете за промен, так... сам жид
ужаснется!

     - Вздор! Отыграюсь! Вези. Позвать этих болванов!

     Я откатил кресла, явились носильщики, и мы покатили из воксала.

     - Скорей, скорей, скорей! - командовала бабушка. - Показывай дорогу,
Алексей Иванович, да поближе возьми... а далеко?

     - Два шага, бабушка.

     Но на повороте из сквера в аллею встретилась нам вся наша компания:
генерал, Де-Грие и m-lle Blanche с маменькой. Полины Александровны с ними
не было, мистера Астлея тоже.

     - Ну, ну, ну! не останавливаться! - кричала бабушка, ну, чего вам
такое? Некогда с вами тут!

     Я шел сзади; Де-Грие подскочил ко мне.

     - Все давешнее проиграла и двенадцать тысяч гульденов своих просадила.
Едем пятипроцентные менять, - шепнул я ему наскоро.

     Де-Грие топнул ногою и бросился сообщить генералу. Мы продолжали
катить бабушку.

     - Остановите, остановите! - зашептал мне генерал в исступлении.

     - А вот попробуйте-ка ее остановить, - шепнул я ему.

     - Тетушка! - приблизился генерал, - тетушка... мы сейчас... мы
сейчас... - голос у него дрожал и падал, - нанимаем лошадей и едем за
город... Восхитительнейший вид... пуант... мы шли вас приглашать.

     - И, ну тебя и с пуантом! - раздражительно отмахнулась от него
бабушка.

     - Там деревня... там будем чай пить... - продолжал генерал уже с
полным отчаянием.

     - Nous boirons du lait, sur l'herbe fraiche53, - прибавил Де-Грие с
зверскою злобой.

     Du lait, de l'herbe fraiche - это все, что есть идеально идиллического
у парижского буржуа; в этом, как известно, взгляд его на "nature et la
verite!"54.
--------
     53 - Мы будем пить молоко на свежей траве (франц.).
     54 - "природу и истину" (франц.).

     - И, ну тебя с молоком! Хлещи сам, а у меня от него брюхо болит. Да и
чего вы пристали?! - закричала бабушка, - говорю некогда!

     - Приехали, бабушка! - закричал я, - здесь!

     Мы подкатили к дому, где была контора банкира. Я пошел менять; бабушка
осталась ждать у подъезда; Де-Грие, генерал и Blanche стояли в стороне, не
зная, что им делать. Бабушка гневно на них посмотрела, и они ушли по дороге
к воксалу.

     Мне предложили такой ужасный расчет, что я не решился и воротился к
бабушке просить инструкций.

     - Ах, разбойники! - закричала она, всплеснув руками. - Ну! Ничего! -
меняй! - крикнула она решительно, - стой, позови ко мне банкира!

     - Разве кого-нибудь из конторщиков, бабушка?

     - Ну конторщика, все равно. Ах, разбойники!

     Конторщик согласился выйти, узнав, что его просит к себе старая,
расслабленная графиня, которая не может ходить. Бабушка долго, гневно и
громко упрекала его в мошенничестве и торговалась с ним смесью русского,
французского и немецкого языков, причем я помогал переводу. Серьезный
конторщик посматривал на нас обоих и молча мотал головой. Бабушку
осматривал он даже с слишком пристальным любопытством, что уже было
невежливо; наконец он стал улыбаться.

     - Ну, убирайся! - крикнула бабушка. - Подавись моими деньгами!
Разменяй у него, Алексей Иванович, некогда, а то бы к другому поехать...

     - Конторщик говорит, что у других еще меньше дадут.

     Наверное не помню тогдашнего расчета, но он был ужасен. Я наменял до
двенадцати тысяч флоринов золотом и билетами, взял расчет и вынес бабушке.

     - Ну! ну! ну! Нечего считать, - замахала она руками, - скорей, скорей,
скорей!

     - Никогда на этот проклятый zero не буду ставить и на красную тоже, -
промолвила она, подъезжая к воксалу.

     На этот раз я всеми силами старался внушить ей ставить как можно
меньше, убеждая ее, что при обороте шансов всегда будет время поставить и
большой куш. Но она была так нетерпелива, что хоть и соглашалась сначала,
но возможности не было сдержать ее во время игры. Чуть только она начинала
выигрывать ставки в десять, в двадцать фридрихсдоров, - "Ну, вот! Ну, вот!
- начинала она толкать меня, - ну вот, выиграли же, - стояло бы четыре
тысячи вместо десяти, мы бы четыре тысячи выиграли, а то что теперь? Это
все ты, все ты!"

     И как ни брала меня досада, глядя на ее игру, а я наконец решился
молчать и не советовать больше ничего.

     Вдруг подскочил Де-Грие. Они все трое были возле; я заметил, что m-lle
Blanche стояла с маменькой в стороне и любезничала с князьком. Генерал был
в явной немилости, почти в загоне. Blanche даже и смотреть на него не
хотела, хоть он и юлил подле нее всеми силами. Бедный генерал! Он бледнел,
краснел, трепетал и даже уж не следил за игрою бабушки. Blanche и князек
наконец вышли; генерал побежал за ними.

     - Madame, madame, - медовым голосом шептал бабушке Де-Грие,
протеснившись к самому ее уху. - Madame, эдак ставка нейдет... нет, нет, не
можно... - коверкал он по-русски, - нет!

     - А как же? Ну, научи! - обратилась к нему бабушка. Де-Грие вдруг
быстро заболтал по-французски, начал советовать, суетился, говорил, что
надо ждать шансу, стал рассчитывать какие-то цифры... бабушка ничего не
понимала. Он беспрерывно обращался ко мне, чтоб я переводил; тыкал пальцем
в стол, указывал; наконец схватил карандаш и начал было высчитывать на
бумажке. Бабушка потеряла наконец терпение.

     - Ну, пошел, пошел! Все вздор мелешь! "Madame, madame", а сам и
дела-то не понимает; пошел!

     - Mais, madame, - защебетал Де-Грие и снова начал толкать и
показыватъ. Очень уж его разбирало.

     - Ну, поставь раз, как он говорит, - приказала мне бабушка, -
посмотрим: может, и в самом деле выйдет.

     Де-Грие хотел только отвлечь ее от больших кушей: он предлагал ставить
на числа, поодиночке и в совокупности. Я поставил, по его указанию, по
фридрихсдору на ряд нечетных чисел в первых двенадцати и по пяти
фридрихсдоров на группы чисел от двенадцати до восемнадцати и от
восемнадцати до двадцати четырех: всего поставили шестнадцать
фридрихсдоров.

     Колесо завертелось. "Zero", - крикнул крупер. Мы все проиграли.

     - Эдакой болван! - крикнула бабушка, обращаясь к Де-Грие. - Эдакой ты
мерзкий французишка! Ведь посоветует же изверг! Пошел, пошел! Ничего не
понимает, а туда же суется!

     Страшно обиженный Де-Грие пожал плечами, презрительно посмотрел на
бабушку и отошел. Ему уж самому стало стыдно, что связался; слишком уж не
утерпел.

     Через час, как мы ни бились, - все проиграли.

     - Домой! -крикнула бабушка.

     Она не промолвила ни слова до самой аллеи. В аллее, и уже подъезжая к
отелю, у ней начали вырываться восклицания:

     - Экая дура! экая дурында! Старая ты, старая дурында!

     Только что въехали в квартиру: - Чаю мне! - закричала бабушка, - и
сейчас собираться! Едем!

     - Куда, матушка, ехать изволите? - начала было Марфа.

     - А тебе какое дело? Знай сверчок свой шесток! Потапыч, собирай все,
всю поклажу. Едем назад, в Москву! Я пятнадцать тысяч целковых
профершпилила!

     - Пятнадцать тысяч, матушка! Боже ты мой! - крикнул было Потапыч,
умилительно всплеснув руками, вероятно, предполагая услужиться.

     - Ну, ну, дурак! Начал еще хныкать! Молчи! Собираться! Счет, скорее,
скорей!

     - Ближайший поезд отправится в девять с половиною часов, бабушка, -
доложил я, чтоб остановить ее фурор55.
--------
     55 - фурор (франц. - fureur, итал. - furore) - ярость, неистовство.

     - А теперь сколько?

     - Половина восьмого.

     - Экая досада! Ну все равно! Алексей Иванович, денег у меня ни
копейки. Вот тебе еще два билета, сбегай туда, разменяй мне и эти. А то не
с чем и ехать.

     Я отправился. Через полчаса возвратившись в отель, я застал всех наших
у бабушки. Узнав, что бабушка уезжает совсем в Москву, они были поражены,
кажется, еще больше, чем ее проигрышем. Положим, отъездом спасалось ее
состояние, но зато что же теперь станется с генералом? Кто заплатит
Де-Грие? M-lle Blanche, разумеется, ждать не будет, пока помрет бабушка, и,
наверное, улизнет теперь с князьком или с кем-нибудь другим. Они стояли
перед нею, утешали ее и уговаривали. Полины опять не было. Бабушка неистово
кричала на них.

     - Отвяжитесь, черти! Вам что за дело? Чего эта козлиная борода ко мне
лезет, - кричала она на Де-Грие, - а тебе, пиголица, чего надо? -
обратилась она к m-lle Blanche. - Чего юлишь?

     - Diantre!56 - прошептала m-lle Blanche, бешено сверкнув глазами, но
вдруг захохотала и вышла.

     - Elle vivra cent ans!57 - крикнула она, выходя из дверей, генералу.
--------
     56 - Черт возьми (франц.).
     57 - Она сто лет проживет! (франц.).

     - А, так ты на мою смерть рассчитываешь? - завопила бабушка генералу,
- пошел! Выгони их всех, Алексей Иванович! Какое вам дело? Я свое
просвистала, а не ваше!

     Генерал пожал плечами, согнулся и вышел. Де-Грие за ним.

     - Позвать Прасковью, - велела бабушка Марфе.

     Через пять минут Марфа воротилась с Полиной. Все это время Полина
сидела в своей комнате с детьми и, кажется, нарочно решилась весь день не
выходить. Лицо ее было серьезно, грустно и озабочено.

     - Прасковья, - начала бабушка, - правда ли, что я давеча стороной
узнала, что будто бы этот дурак, отчим-то твой, хочет жениться на этой
глупой вертушке француженке, - актриса, что ли, она, или того еще хуже?
Говори, правда это?

     - Наверное про это я не знаю, бабушка, - ответила Полина, - но по
словам самой m-lle Blanche, которая не находит нужным скрывать, заключаю...

     - Довольно! - энергически прервала бабушка, - все понимаю! Я всегда
считала, что от него это станется, и всегда считала его самым пустейшим и
легкомысленным человеком. Затащил на себя форсу, что генерал (из
полковников, по отставке получил), да и важничает. Я, мать моя, все знаю,
как вы телеграмму за телеграммой в Москву посылали - "скоро ли, дескать,
старая бабка ноги протянет?" Наследства ждали; без денег-то его эта подлая
девка, как ее - de Cominges, что ли, - и в лакеи к себе не возьмет, да еще
со вставными-то зубами. У ней, говорят, у самой денег куча, на проценты
дает, добром нажила. Я, Прасковья, тебя не виню; не ты телеграммы посылала;
и об старом тоже поминать не хочу. Знаю, что характеришка у тебя скверный -
оса! укусишь, так вспухнет, да жаль мне тебя, потому: покойницу Катерину,
твою мать, я любила. Ну, хочешь? бросай все здесь и поезжай со мною. Ведь
тебе деваться-то некуда; да и неприлично тебе с ними теперь. Стой! -
прервала бабушка начинавшую было отвечать Полину, - я еще не докончила. От
тебя я ничего не потребую. Дом у меня в Москве, сама знаешь, - дворец, хоть
целый этаж занимай и хоть по неделям ко мне не сходи, коль мой характер
тебе не покажется. Ну, хочешь или нет?

     - Позвольте сперва вас спросить: неужели вы сейчас ехать хотите?

     - Шучу, что ли, я, матушка? Сказала и поеду. Я сегодня пятнадцать
тысяч целковых просадила на растреклятой вашей рулетке. В подмосковной я,
пять лет назад, дала обещание церковь из деревянной в каменную перестроить,
да вместо того здесь просвисталась. Теперь, матушка, церковь поеду строить.

     - А во'ды-то, бабушка? Ведь вы приехали воды пить?

     - И, ну тебя с во'дами твоими! Не раздражай ты меня, Прасковья;
нарочно, что ли, ты? Говори, едешь аль нет?

     - Я вас очень, очень благодарю, бабушка, - с чувством начала Полина, -
за убежище, которое вы мне предлагаете. Отчасти вы мое положение угадали. Я
вам так признательна, что, поверьте, к вам приду, может быть, даже и скоро;
а теперь есть причины... важные... и решиться я сейчас, сию минуту, не
могу. Если бы вы остались хоть недели две...

     - Значит, не хочешь?

     - Значит, не могу. К тому же во всяком случае я не могу брата и сестру
оставить, а так как... так как... так как действительно может случиться,
что они останутся, как брошенные, то... если возьмете меня с малютками,
бабушка, то, конечно, к вам поеду и, поверьте, заслужу вам это! - прибавила
она с жаром, - а без детей не могу, бабушка.

     - Ну, не хнычь! (Полина и не думала хныкать, да она и никогда не
плакала), - и для цыплят найдется место; велик курятник. К тому же им в
школу пора. Ну так не едешь теперь? Ну, Прасковья, смотри! Сделала бы я
тебе добра, а ведь я знаю, почему ты не едешь. Все я знаю, Прасковья! Не
доведет тебя этот французишка до добра.

     Полина вспыхнула. Я так и вздрогнул. (Все знают! Один я, стало быть,
ничего не знаю!)

     - Ну, ну, не хмурься. Не стану размазывать. Только смотри, чтоб не
было худа, понимаешь? Ты девка умная; жаль мне тебя будет. Ну, довольно, не
глядела бы я на вас на всех! Ступай! прощай!

     - Я, бабушка, еще провожу вас, - сказала Полина.

     - Не надо; не мешай, да и надоели вы мне все.

     Полина поцеловала у бабушки руку, но та руку отдернула и сама
поцеловала ее в щеку.

     Проходя мимо меня, Полина быстро на меня поглядела и тотчас отвела
глаза.

     - Ну, прощай и ты, Алексей Иванович! Всего час до поезда. Да и устал
ты со мною, я думаю. На, возьми себе эти пятьдесят золотых.

     - Покорно благодарю вас, бабушка, мне совестно..

     - Ну, ну! - кликнула бабушка, но до того энергично и грозно, что я не
посмел отговариваться и принял.

     - В Москве, как будешь без места бегать, -. ко мне приходи;
отрекомендую куда-нибудь. Ну убирайся!

     Я пришел к себе в номер и лег на кровать. Я думаю, я лежал с полчаса
навзничь, закинув за голову руки. Катастрофа уж разразилась, было о чем
подумать. Завтра я решил настоятельно говорить с Полиной. А! французишка?
Так, стало быть, правда! Но что же тут могло быть, однако? Полина и
Де-Грие! Господи, какое сопоставление!

     Все это было просто невероятно. Я вдруг вскочил вне себя, чтоб идти
тотчас же отыскать мистера Астлея и во что бы то ни стало заставить его
говорить. Он, конечно, и тут больше меня знает. Мистер Астлей? вот еще для
меня загадка!

     Но вдруг в дверях моих раздался стук. Смотрю - Потапыч.

     - Батюшка, Алексей Иванович: к барыне, требуют!

     - Что такое? Уезжает, что ли? До поезда еще двадцать минут.

     - Беспокоятся, батюшка, едва сидят. "Скорей, скорей!" - вас то есть,
батюшка; ради Христа, не замедлите.

     Тотчас же я сбежал вниз. Бабушку уже вывезли в коридор.

     В руках ее был бумажник.

     - Алексей Иванович, иди вперед, пойдем!..

     - Куда, бабушка?

     - Жива не хочу быть, отыграюсь! Ну, марш, без расспросов! Там до
полночи ведь игра идет?

     Я остолбенел, подумал, но тотчас же решился.

     - Воля ваша, Антонида Васильевна, не пойду.

     - Это почему? Это что еще? Белены, что ли, вы все объелись!

     - Воля ваша: я потом сам упрекать себя стану; не хочу! Не хочу быть ни
свидетелем, ни участником; избавьте, Антонида Васильевна. Вот ваши
пятьдесят фридрихсдоров назад; прощайте! - И я, положив сверток с
фридрихсдорами тут же на столик, подле которого пришлись кресла бабушки,
поклонился и ушел.

     - Экой вздор! - крикнула мне вслед бабушка, - да не ходи, пожалуй, я и
одна дорогу найду! Потапыч, иди со мною! Ну, подымайте, несите.

     Мистера Астлея я не нашел и воротился домой. Поздно, уже в первом часу
пополуночи, я узнал от Потапыча, чем кончился бабушкин день. Она все
проиграла, что ей давеча я наменял, то есть, по-нашему, еще десять тысяч
рублей. К ней прикомандировался там тот самый полячок, которому она дала
давеча два фридрихсдора, и все время руководил ее в игре. Сначала, до
полячка, она было заставляла ставить Потапыча, но скоро прогнала его;
тут-то и подскочил полячок. Как нарочно, он понимал по-русски и даже болтал
кое-как, смесью трех языков, так что они кое-как уразумели друг друга.
Бабушка все время нещадно ругала его, и хоть тот беспрерывно "стелился под
стопки паньски", но уж "куда сравнить с вами, Алексей Иванович, -
рассказывал Потапыч. - С вами она точно с барином обращалась, а тот - так,
я сам видел своими глазами, убей бог на месте, - тут же у ней со стола
воровал. Она его сама раза два на столе поймала, и уж костила она его,
костила всяческими-то, батюшка, словами, даже за волосенки раз отдергала,
право, не лгу, так что кругом смех пошел. Все, батюшка, проиграла; все как
есть, все, что вы ей наменяли. Довезли мы ее, матушку, сюда - только водицы
спросила испить, перекрестилась, и в постельку. Измучилась, что ли, она,
тотчас заснула. Пошли бог сны ангельские! Ох, уж эта мне заграница! -
заключил Потапыч, - говорил, что не к добру. М уж поскорей бы в нашу
Москву! И чего-чего у нас дома нет, в Москве? Сад, цветы, таких здесь и не
бывает, дух, яблоньки наливаются, простор, - нет: надо было за границу!
Ох-хо-хо!



 

<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу: [1] [2] [3]

Страница:  [2]