(окончательная редакция - 1851 г.)
НА ЗЕРКАЛО НЕЧА ПЕНЯТЬ,
КОЛИ РОЖА КРИВА.
Народная пословица
Комедия в пяти действиях
Действующие лица
Антон Антонович Сквозник-Дмухановский, городничий.
Анна Андреевна, жена его.
Марья Антоновна, дочь его.
Лука Лукич Хлопов, смотритель училищ.
Жена его.
Аммос Федорович Ляпкин-Тяпкин, судья.
Артемий Филиппович Земляника, попечитель богоугодных заведений.
Иван Кузьмич Шпекин, почтмейстер.
Петр Иванович Добчинский
Петр Иванович Бобчинский } городские помещики
Иван Александрович Хлестаков, чиновник из Петербурга.
Осип, слуга его.
Христиан Иванович Гибнер, уездный лекарь.
Федор Иванович Люлюков
Иван Лазаревич Растаковский } отставные чиновники, почетные лица в городе.
Степан Иванович Коробкин
Степан Ильич Уховертов, частный пристав.
Свистунов
Пуговицын } полицейские
Держиморда
Абдулин, купец.
Февронья Петровна Пошлепкина, слесарша.
Жена унтер-офицера.
Мишка, слуга городничего.
Слуга трактирный.
Гости и гостьи, купцы, мещане, просители.
Характеры и костюмы
Замечания для господ актеров
Городничий, уже постаревший на службе и очень неглупый по-своему
человек. Хотя и взяточник, но ведет себя очень солидно; довольно сурьезен;
несколько даже резонер; говорит ни громко, ни тихо, ни много, ни мало. Его
каждое слово значительно. Черты лица его грубы и жестки, как у всякого
начавшего службу с низших чинов. Переход от страха к радости, от грубости к
высокомерию довольно быстр, как у человека с грубо развитыми склонностями
души. Он одет, по обыкновению, в своем мундире с петлицами и в ботфортах со
шпорами. Волоса на нем стриженые, с проседью.
Анна Андреевна, жена его, провинциальная кокетка, еще не совсем не
пожилых лет, воспитанная вполовину на романах и альбомах, вполовину на
хлопотах в своей кладовой и девичьей. Очень любопытна и при случае
выказывает тщеславие. Берет иногда власть над мужем потому только, что тот
не находится, что отвечать ей; но власть эта распространяется только на
мелочи и состоит только в выговорах и насмешках. Она четыре раза
переодевается в разные платья в продолжение пьесы.
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький;
несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, - один из тех
людей которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без
всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на
какой-нибудь мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его
совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия
и простоты, тем более он выиграет. Одет по моде.
Осип, слуга, таков, как обыкновенно бывают слуги несколько пожилых
лет. Говорит сурьезно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому
читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в
разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое
выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но не любит
много говорить и молча плут. Костюм его - серый или поношенный сюртук.
Бобчинский и Добчинский, оба низенькие, коротенькие, очень любопытные;
чрезвычайно похожи друг на друга; оба с небольшими брюшками; оба говорят
скороговоркою и чрезвычайно много помогают жестами и руками. Добчинский
немножко выше и сурьезнее Бобчинского, но Бобчинский развязнее и живее
Добчинского.
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть книг и
потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки, и потому каждому
слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице
своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом и
сапом - как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Земляника, попечитель богоугодных заведений, очень толстый,
неповоротливый и неуклюжий человек, но при всем том проныра и плут. Очень
услужлив и суетлив.
Почтмейстер, простодушный до наивности человек.
Прочие роли не требуют особых изъяснений. Оригиналы их всегда почти
находятся перед глазами.
Господа актеры особенно должны обратить внимание на последнюю сцену.
Последнее произнесенное слово должно произвесть электрическое потрясение на
всех разом, вдруг. Вся группа должна переменить положение в один миг ока.
Звук изумления должен вырваться у всех женщин разом, как будто из одной
груди. От несоблюдения сих замечаний может исчезнуть весь эффект.
---------------------------------------------------------------------------
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Комната в доме городничего
Явление I
Городничий, попечитель богоугодных заведений, смотритель училищ, судья,
частный пристав, лекарь, два квартальных.
Городничий. Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам
пренеприятное известие: к нам едет ревизор.
Аммос Федорович. Как ревизор?
Артемий Филиппович. Как ревизор?
Городничий. Ревизор из Петербурга, инкогнито. И еще с секретным
предписаньем.
Аммос Федорович. Вот те на!
Артемий Филиппович. Вот не было заботы, так подай!
Лука Лукич. Господи боже! еще и с секретным предписаньем!
Городничий. Я как будто предчувствовал: сегодня мне всю ночь снились
какие-то две необыкновенные крысы. Право, этаких я никогда не видывал:
черные, неестественной величины! пришли, понюхали - и пошли прочь. Вот я
вам прочту письмо, которое получил я от Андрея Ивановича Чмыхова, которого
вы, Артемий Филиппович, знаете. Вот что он пишет: "Любезный друг, кум и
благодетель (бормочет вполголоса, пробегая скоро глазами)... и уведомить
тебя". А! Вот: "Спешу, между прочим, уведомить тебя, что приехал чиновник с
предписанием осмотреть всю губернию и особенно наш уезд (значительно
поднимает палец вверх). Я узнал это от самых достоверных людей, хотя он
представляет себя частным лицом. Так как я знаю, что за тобою, как за
всяким, водятся грешки, потому что ты человек умный и не любишь пропускать
того, что плывет в руки..." (остановясь), ну, здесь свои ... "то советую
тебе взять предосторожность, ибо он может приехать во всякий час, если
только уже не приехал и не живет где-нибудь инкогнито... Вчерашнего дня я
..." Ну, тут уж пошли дела семейные: "... сестра Анна Кирилловна приехала к
нам со своим мужем; Иван Кириллович очень потолстел и все играет на
скрыпке..." - и прочее, и прочее. Так вот какое обстоятельство!
Аммос Федорович. Да, обстоятельство такое... необыкновенно, просто
необыкновенно. Что-нибудь недаром.
Лука Лукич. Зачем же, Антон Антонович, отчего это? Зачем к нам
ревизор?
Городничий. Зачем! Так уж, видно, судьба! (Вздохнув.) До сих пор,
благодарение богу, подбирались к другим городам; теперь пришла очередь к
нашему.
Аммос Федорович. Я думаю, Антон Антонович, что здесь тонкая и больше
политическая причина. Это значит вот что: Россия... да... хочет вести
войну, и министерия-то, вот видите, и подослала чиновника, чтобы узнать,
нет ли где измены.
Городничий. Эк куда хватили! Еще умный человек! В уездном городе
измена! Что он, пограничный, что ли? Да отсюда, хоть три года скачи, ни до
какого государства не доедешь.
Аммос Федорович. Нет, я вам скажу, вы не того... вы не... Начальство
имеет тонкие виды: даром что далеко, а оно себе мотает на ус.
Городничий. Мотает или не мотает, а я вас, господа, предуведомил.
Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую я вам.
Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник
захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения -
и потому вы сделайте так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые,
и больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят
по-домашнему.
Артемий Филиппович. Ну, это еще ничего. Колпаки, пожалуй, можно надеть
и чистые.
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по латыни или на
другом языке... Это уже по вашей части, Христиан Иванович, - всякую
болезнь: когда кто заболел, которого дня и числа... Нехорошо, что у вас
больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь.
Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или
неискусству врача.
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы с Христианом Ивановичем
взяли свои меры: чем ближе к натуре, тем лучше, - лекарств дорогих мы не
употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет,
то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б с ними
изъясняться: он по-русски ни слова не знает.
Христиан Иванович издает звук, отчасти похожий на букву и и несколько на е.
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить
внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно
являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками,
которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством
заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только,
знаете, в таком месте неприлично... Я и прежде хотел вам это заметить, но
все как-то позабывал.
Аммос Федорович. А вот я их сегодня же велю всех забрать на кухню.
Хотите, приходите обедать.
Городничий. Кроме того, дурно, что у вас высушивается в самом
присутствии всякая дрянь и над самым шкапом с бумагами охотничий арапник. Я
знаю, вы любите охоту, но все на время лучше его принять, а там, как
проедет ревизор, пожалуй, опять его можете повесить. Также заседатель
ваш... он, конечно, человек сведущий, но от него такой запах, как будто бы
он сейчас вышел из винокуренного завода, - это тоже нехорошо. Я хотел давно
об этом сказать вам, но был, не помню, чем-то развлечен. Есть против этого
средства, если уже это действительно, как он говорит, у него природный
запах: можно посоветовать ему есть лук, или чеснок, или что-нибудь другое.
В этом случае может помочь разными медикаментами Христиан Иванович.
Христиан Иванович издает тот же звук.
Аммос Федорович. Нет, этого уже невозможно выгнать: он говорит, что в
детстве мамка его ушибла, и с тех пор от него отдает немного водкою.
Городничий. Да я только так заметил вам. Насчет же внутреннего
распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я
ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы за
собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и
волтерианцы напрасно против этого говорят.
Аммос Федорович. Что ж вы полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки
грешкам - рознь. Я говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки?
Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
Городничий. Ну, щенками, или чем другим - все взятки.
Аммос Федорович. Ну нет, Антон Антонович. А вот, например, если у
кого-нибудь шуба стоит пятьсот рублей, да супруге шаль...
Городничий. Ну, а что из того, что вы берете взятки борзыми щенками?
Зато вы в бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите; а я, по крайней
мере, в вере тверд и каждое воскресенье бываю в церкви. А вы... О, я знаю
вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом
поднимаются.
Аммос Федорович. Да ведь сам собою дошел, собственным умом.
Городничий. Ну, в ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не
было. Впрочем, я так только упомянул о уездном суде; а по правде сказать,
вряд ли кто когда-нибудь заглянет туда; это уж такое завидное место, сам
бог ему покровительствует. А вот вам, Лука Лукич, как смотрителю учебных
заведений, нужно позаботиться особенно насчет учителей. Они люди, конечно,
ученые и воспитывались в разных коллегиях, но имеют очень странные
поступки, натурально неразлучные с ученым званием. Один из них, например,
вот этот, что имеет толстое лицо... Не вспомню его фамилию, никак не может
обойтись без того, чтобы взошедши на кафедру, не сделать гримасу, вот этак
(делает гримасу), и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
Конечно, если ученику сделает такую рожу, то оно еще ничего: может быть,
оно там и нужно так, об этом я не могу судить; но вы посудите сами, если он
сделает это посетителю, - это может быть очень худо: господин ревизор или
другой кто может принять это на свой счет. Из этого черт знает что может
произойти.
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему
говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он
скроил такую рожу, какой я никогда еще не видывал. Он-то ее сделал от
доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются
юношеству.
Городничий. То же я должен вам заметить и об учителе по исторической
части. Он ученая голова - это видно, и сведений нахватал тьму, но только
объясняет с таким жаром, что не помнит себя. Я раз слушал его: ну покамест
говорил об ассириянах и вавилонянах - еще ничего, а как добрался до
Александра Македонского, то я не могу вам сказать, что с ним сделалось. Я
думал, что пожар, ей-богу! Сбежал с кафедры и что есть силы хвать стулом об
пол. Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать?
от этого убыток казне.
Лука Лукич. Да, он горяч! Я ему это несколько раз уже замечал..
Говорит: "Как хотите, для науки я жизни не пощажу".
Городничий. Да, таков уже неизъяснимый закон судеб: умный человек либо
пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси.
Лука Лукич. Не приведи господь служить по ученой части! Всего боишься:
всякий мешается, всякому хочется показать, что он тоже умный человек.
Городничий. Это бы еще ничего, - инкогнито проклятое! Вдруг заглянет:
"А, вы здесь, голубчики! А кто, скажет, здесь судья?" - "Ляпкин-Тяпкин". -
"А подать сюда Ляпкина-Тяпкина! А кто попечитель богоугодных заведений?" -
"Земляника". "А подать сюда Землянику!" Вот что худо!
Явление II
Те же и почтмейстер.
Почтмейстер. Объясните, господа, что, какой чиновник едет?
Городничий. А вы разве не слышали?
Почтмейстер. Слышал от Петра Ивановича Бобчинского. Он только что был
у меня в почтовой конторе.
Городничий. Ну, что? Как вы думаете об этом?
Почтмейстер. А что думаю? война с турками будет.
Аммос Федорович. В одно слово! я сам то же думал.
Городничий. Да, оба пальцем в небо попали!
Почтмейстер. Право, война с турками. Это все француз гадит.
Городничий. Какая война с турками! Просто нам плохо будет, а не
туркам. Это уже известно: у меня письмо.
Почтмейстер. А если так, то не будет войны с турками.
Городничий. Ну что же вы, как вы, Иван Кузьмич?
Почтмейстер. Да что я? Как вы, Антон Антонович?
Городничий. Да что я? Страху-то нет, а так, немножко... Купечество да
гражданство меня смущает. Говорят, что я им солоно пришелся, а я, вот
ей-богу, если и взял с иного, то, право, без всякой ненависти. Я даже думаю
(берет его под руку и отводит в сторону), я даже думаю, не было ли на меня
какого-нибудь доноса. Зачем же в самом деле к нам ревизор? Послушайте, Иван
Кузьмич, нельзя ли вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое
прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак
немножко распечатать и прочитать: не содержится ли в нем какого-нибудь
донесения или просто переписки. Если же нет, то можно опять запечатать;
впрочем, можно даже и так отдать письмо, распечатанное.
Почтмейстер. Знаю, знаю... Этому не учите, это я делаю не то чтоб из
предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть
нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с
наслажденьем прочтешь - так описываются разные пассажи... а назидательность
какая... лучше, чем в "Московских ведомостях"!
Городничий. Ну что ж, скажите, ничего не начитывали о каком-нибудь
чиновнике из Петербурга?
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и
саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть
прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в
самом игривом... очень, очень хорошо: "Жизнь моя, милый друг, течет,
говорит в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет..." - с
большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите,
прочту?
Городничий. Ну, теперь не до того. Так сделайте милость, Иван Кузьмич:
если на случай попадется жалоба или донесение, то без всяких рассуждений
задерживайте.
Почтмейстер. С большим удовольствием.
Аммос Федорович. Смотрите, достанется вам когда-нибудь за это.
Почтмейстер. Ах, батюшки!
Городничий. Ничего, ничего. Другое дело, если бы вы из этого публичное
что-нибудь сделали, но ведь это дело семейственное.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел
было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная
сестра тому кобелю, которого вы знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с
Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и
у того и другого.
Городничий. Батюшки, не милы мне теперь ваши зайцы: у меня инкогнито
проклятое сидит в голове. Так и ждешь, что вот отворится дверь и - шасть...
Явление III
Те же, Бобчинский и Добчинский, оба входят, запыхавшись.
Бобчинский. Чрезвычайное происшествие!
Добчинский. Неожиданное известие!
Все. Что, что такое?
Добчинский. Непредвиденное дело: приходим в гостиницу...
Бобчинский (перебивая). Приходим с Петром Ивановичем в гостиницу ...
Добчинский (перебивая). Э, позвольте, Петр Иванович, я расскажу.
Бобчинский. Э, нет, позвольте уж я... позвольте, позвольте... вы уж и
слога такого не имеете...
Добчинский. А вы собьетесь и не припомните всего.
Бобчинский. Припомню, ей-богу, припомню. Уж не мешайте, пусть я
расскажу, не мешайте! Скажите, господа, сделайте милость, чтоб Петр
Иванович не мешал.
Городничий. Да говорите, ради бога, что такое? У меня сердце не на
месте. Садитесь, господа! Возьмите стулья! Петр Иванович, вот вам стул.
Все усаживаются вокруг обоих Петров Ивановичей.
Ну, что, что такое?
Бобчинский. Позвольте, позвольте: я все по порядку. Как только имел
удовольствие выйти от вас после того, как вы изволили смутиться полученным
письмом, да-с, - так я тогда же забежал... уж, пожалуйста, не перебивайте,
Петр Иванович! Уж все, все, все знаю-с. Так я, изволите видеть, забежал к
Коробкину. А не заставши Коробкина-то дома, заворотил к Растаковскому, а не
заставши Растаковского, зашел вот к Ивану Кузьмичу, чтобы сообщить ему
полученную вами новость, да, идучи оттуда, встретился с Петром
Ивановичем...
Добчинский (перебивая).Возле будки, где продаются пироги.
Бобчинский. Возле будки, где продаются пироги. Да, встретившись с
Петром Ивановичем, и говорю ему: "Слышали ли вы о новости-та, которую
получил Антон Антонович из достоверного письма?" А Петр Иванович уж
услыхали об этом от ключницы вашей Авдотьи, которая, не знаю, за чем-то
была послана к Филиппу Антоновичу Почечуеву.
Добчинский (перебивая).За бочонком для французской водки.
Бобчинский (отводя его руки).За бочонком для французской водки. Вот мы
пошли с Петром-то Ивановичем к Почечуеву... Уж вы, Петр Иванович...
энтого... не перебивайте, пожалуйста, не перебивайте!.. Пошли к Почечуеву,
да на дороге Петр Иванович говорит: "Зайдем, говорит, в трактир. В
Желудке-то у меня... с утра я ничего не ел, так желудочное трясение..." -
да-с, в желудке-то у Петра Ивановича... "А в трактир, говорит, привезли
теперь свежей семги, так мы закусим". Только что мы в гостиницу, как вдруг
молодой человек...
Добчинский (перебивая).Недурной наружности, в партикулярном платье...
Бобчинский. Недурной наружности, в партикулярном платье, ходит этак по
комнате, и в лице этакое рассуждение... физиономия... поступки, и здесь
(вертит рукою около лба) много, много всего. Я будто предчувствовал и
говорю Петру Ивановичу: "Здесь что-нибудь неспроста-с". Да. А Петр-то
Иванович уж мигнул пальцем и подозвали трактирщика-с, трактирщика Власа: у
него жена три недели назад тому родила, и такой пребойкий мальчик, будет
так же, как и отец, содержать трактир. Подозвавши Власа, Петр Иванович и
спроси его потихоньку: "Кто, говорит, этот молодой человек?" - а Влас и
отвечает на это: "Это", - говорит... Э, не перебивайте, Петр Иванович,
пожалуйста, не перебивайте; вы не расскажете, ей-богу не расскажете: вы
пришепетываете; у вас, я знаю, один зуб во рту со свистом... "Это, говорит,
молодой человек, чиновник, - да-с, - едущий из Петербурга, а по фамилии,
говорит, Иван Александрович Хлестаков-с, а едет, говорит, в Саратовскую
губернию и, говорит, престранно себя аттестует: другую уж неделю живет, из
трактира не едет, забирает все на счет и не копейки не хочет платить". Как
сказал он мне это, а меня так вот свыше и вразумило. "Э!" - говорю я Петру
Ивановичу...
Добчинский. Нет, Петр Иванович, это я сказал: "э!"
Бобчинский. Сначала вы сказали, а потом и я сказал. "Э! - сказали мы с
Петром Ивановичем. - А с какой стати сидеть ему здесь, когда дорога ему
лежит в Саратовскую губернию?" Да-с. А вот он-то и есть этот чиновник.
Городничий. Кто, какой чиновник?
Бобчинский. Чиновник-та, о котором изволили получили нотицию, -
ревизор.
Городничий (в страхе). Что вы, господь с вами! это не он.
Добчинский. Он! и денег не платит и не едет. Кому же б быть, как не
ему? И подорожная прописана в Саратов.
Бобчинский. Он, он, ей-богу он... Такой наблюдательный: все обсмотрел.
Увидел, что мы с Петром-то Ивановичем ели семгу, - больше потому, что Петр
Иванович насчет своего желудка... да, так он и в тарелки к нам заглянул.
Меня так и проняло страхом.
Городничий. Господи, помилуй нас, грешных! Где же он там живет?
Добчинский. В пятом номере, под лестницей.
Бобчинский. В том самом номере, где прошлого года подрались приезжие
офицеры.
Городничий. И давно он здесь?
Добчинский. А недели две уж. Приехал на Василья Египтянина.
Городничий. Две недели! (В сторону.) Батюшки, сватушки! Выносите,
святые угодники! В эти две недели высечена унтер-офицерская жена!
Арестантам не выдавали провизии! На улицах кабак, нечистота! Позор!
поношенье! (Хватается за голову.)
Артемий Филиппович. Что ж, Антон Антонович? - ехать парадом в
гостиницу.
Аммос Федорович. Нет, нет! Вперед пустить голову, духовенство,
купечество; вот и в книге "Деяния Иоанна Масона"...
Городничий. Нет, нет; позвольте уж мне самому. Бывали трудные случаи в
жизни, сходили, еще даже и спасибо получал. Авось бог вынесет и теперь.
(Обращаясь к Бобчинскому.) Вы говорите, он молодой человек?
Бобчинский. Молодой, лет двадцати трех или четырех с небольшим.
Городничий. Тем лучше: молодого скорее пронюхаешь. Беда, если старый
черт, а молодой весь наверху. Вы, господа, приготовляйтесь по своей части,
а я отправлюсь сам или вот хоть с Петром Ивановичем, приватно, для
прогулки, наведаться, не терпят ли проезжающие неприятностей. Эй,
Свистунов!
Свистунов. Что угодно?
Городничий. Ступай сейчас за частным приставом; или нет, ты мне нужен.
Скажи там кому-нибудь, чтобы как можно поскорее ко мне частного пристава, и
приходи сюда.
Квартальный бежит впопыхах.
Артемий Филиппович. Идем, идем, Аммос Федорович! В самом деле может
случиться беда.
Аммос Федорович. Да вам чего бояться? Колпаки чистые надел на больных,
да и концы в воду.
Артемий Филиппович. Какое колпаки! Больным велено габерсуп давать, а у
меня по всем коридорам несет такая капуста, что береги только нос.
Аммос Федорович. А я на этот счет покоен. В самом деле, кто зайдет в
уездный суд? А если и заглянет в какую-нибудь бумагу, так он жизни не будет
рад. Я вот уж пятнадцать лет сижу на судейском стуле, а как загляну в
докладную записку - а! только рукой махну. Сам Соломон не разрешит, что в
ней правда и что неправда.
Судья, попечитель богоугодных заведений, смотритель училищ и почтмейстер
уходят и в дверях сталкиваются с возвращающимся квартальным.
Явление IV
Городничий, Бобчинский, Добчинский и квартальный.
Городничий. Что, дрожки там стоят?
Квартальный. Стоят.
Городничий. Ступай на улицу... или нет, постой! Ступай принеси... Да
другие-то где? неужели ты только один? Ведь я приказывал, чтобы и Прохоров
был здесь. Где Прохоров?
Квартальный. Прохоров в частном доме, да только к делу не может быть
употреблен.
Городничий. Как так?
Квартальный. Да так: привезли его поутру мертвецки. Вот уже два ушата
воды вылили, до сих пор не протрезвился.
Городничий (хватаясь за голову). Ах, боже мой, боже мой! Ступай скорее
на улицу, или нет - беги прежде в комнату, слышь! и принеси оттуда шпагу и
новую шляпу. Ну, Петр Иванович, поедем!
Бобчинский. И я, и я... позвольте и мне, Антон Антонович!
Городничий. Нет, нет, Петр Иванович, нельзя, нельзя! Неловко, да и на
дрожках не поместимся.
Бобчинский. Ничего, ничего, я так: петушком, петушком побегу за
дрожками. Мне бы только немножко в щелочку-та, в дверь этак посмотреть, как
у него эти поступки...
Городничий (принимая шпагу, к квартальному). Беги сейчас возьми
десятских, да пусть каждый из них возьмет... Эк шпага как исцарапалась!
Проклятый купчишка Абдулин - видит, что у городничего старая шпага, не
прислал новой. О, лукавый народ! А так, мошенники, я думаю, там уж просьбы
из-под полы и готовят. Пусть каждый возьмет в руки по улице... черт возьми,
по улице - по метле! и вымели бы всю улицу, что идет к трактиру, и вымели
бы чисто... Слышишь! Да смотри: ты! ты! я знаю тебя: ты там кумаешься да
крадешь в ботфорты серебряные ложечки, - смотри, у меня ухо востро!.. Что
ты сделал с купцом Черняевым - а? Он тебе на мундир дал два аршина сукна, а
ты стянул всю штуку. Смотри! не по чину берешь! Ступай!
Явление V
Те же и частный пристав.
Городничий. А, Степан Ильич! Скажите, ради бога: куда вы
запропастились? На что это похоже?
Частный пристав. Я был тут сейчас за воротами.
Городничий. Ну, слушайте же, Степан Ильич. Чиновник-то из Петербурга
приехал. Как вы там распорядились?
Частный пристав. Да так, как вы приказывали. Квартального Пуговицына я
послал с десятскими подчищать тротуар.
Городничий. А Держиморда где?
Частный пристав. Держиморда поехал на пожарной трубе.
Городничий. А Прохоров пьян?
Частный пристав. Пьян.
Городничий. Как же вы это допустили?
Частный пристав. Да бог его знает. Вчерашнего дня случилась за городом
драка, - поехал туда для порядка, а возвратился пьян.
Городничий. Послушайте ж, вы сделайте вот что: квартальный
Пуговицын... он высокого роста, так пусть стоит для благоустройства на
мосту. Да разметать наскоро старый забор, что возле сапожника, и поставить
соломенную веху, чтоб было похоже на планирование. Оно чем больше ломки,
тем больше означает деятельности градоправителя. Ах, боже мой! я и позабыл,
что возле того забора навалено на сорок телег всякого сору. Что это за
скверный город! только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник или просто
забор - черт их знает откудова и нанесут всякой дряни! (Вздыхает.) Да если
приезжий чиновник будет спрашивать службу: довольны ли? - чтобы говорили:
"Всем довольны, ваше благородие"; а который будет недоволен, то ему после
дам такого неудовольствия... О, ох, хо, хо, х! грешен, во многом грешен.
(Берет вместо шляпы футляр.) Дай только, боже, чтобы сошло с рук поскорее,
а там-то я поставлю уж такую свечу, какой еще никто не ставил: на каждую
бестию купца наложу доставить по три пуда воску. О боже мой, боже мой!
Едем, Петр Иванович! (Вместо шляпы хочет надеть бумажный футляр.)
Частный пристав. Антон Антонович, это коробка, а не шляпа.
Городничий (бросая коробку). Коробка так коробка. Черт с ней! Да если
спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую
год назад была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала
строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй,
кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась. Да сказать
Держиморде, чтобы не слишком давал воли кулакам своим; он, для порядка,
всем ставит фонари под глазами - и правому, и виноватому. Едем, едем, Петр
Иванович! (Уходит и возвращается.) Да не выпускать солдат на улицу безо
всего: эта дрянная гарниза наденет только сверх рубашки мундир, а внизу
ничего нет.
Все уходят.
Явление VI
Анна Андреевна и Марья Антоновна вбегают на сцену.
Анна Андреевна.. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)
Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.) А все ты, а все за тобой. И пошла
копаться: "Я булавочку, я косынку". (Подбегает к окну и кричит.) Антон,
куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Голос городничего. После, после, матушка!
Анна Андреевна.. После? Вот новости - после! Я не хочу после... Мне
только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.) Уехал! Я тебе
вспомню это! А все эта: "Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади
косынку; я сейчас". Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все
проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом
жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он
за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Марья Антоновна. Да что ж делать, маменька? Все равно чрез два часа мы
все узнаем.
Анна Андреевна. Чрез два часа! покорнейше благодарю. Вот одолжила
ответом! Как ты не догадалась сказать, что чрез месяц еще лучше можно
узнать! (Свешивается в окно.) Эй, Авдотья! А? Что, Авдотья, ты слышала, там
приехал кто-то?.. Не слышала? Глупая какая! Машет руками? Пусть машет, а ты
бы все-таки его расспросила. Не могла этого узнать! В голове чепуха, все
женихи сидят. А? Скоро уехали! да ты бы побежала за дрожками. Ступай,
ступай сейчас! Слышишь, побеги расспроси, куда поехали; да расспроси
хорошенько, что за приезжий, каков он, - слышишь? Подсмотри в щелку и узнай
все, и глаза какие: черные или нет, и сию же минуту возвращайся назад,
слышишь? Скорее, скорее, скорее, скорее! (Кричит до тех пор, пока не
опускается занавес. Так занавес и закрывает их обеих, стоящих у окна.)
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Маленькая комната в гостинице. Постель, стол, чемодан, пустая бутылка,
сапоги, платяная щетка и прочее.
Явление I
Осип лежит на барской постели.
Черт побери, есть так хочется и в животе трескотня такая, как будто бы
целый полк затрубил в трубы. Вот не доедем, да и только, домой! Что ты
прикажешь делать? Второй месяц пошел, как уже из Питера! Профинтил дорогой
денежки, голубчик, теперь сидит и хвост подвернул и не горячится. А стало
бы, и очень бы стало на прогоны; нет, вишь ты, нужно в каждом городе
показать себя! (Дразнит его.) "Эй, Осип, ступай посмотри комнату, лучшую,
да обед спроси самый лучший: я не могу есть дурного обеда, мне нужен лучший
обед". Добро бы было в самом деле что-нибудь путное, а то ведь елистратишка
простой! С проезжающим знакомится, а потом в картишки - вот тебе и
доигрался! Эх, надоела такая жизнь! Право, на деревне лучше: оно хоть нет
публичности, да и заботности меньше; возьмешь себе бабу, да и лежи весь век
на полатях да ешь пироги. Ну, кто ж спорит: конечно, если пойдет на правду,
так житье в Питере лучше всего. Деньги бы только были, а жизнь тонкая и
политичная: кеятры, собаки тебе танцуют, и все что хочешь. Разговаривает
все на тонкой деликатности, что разве только дворянству уступит; пойдешь на
Щукин - купцы тебе кричат:"Почтенный!"; на перевозе в лодке с чиновником
сядешь; компании захотел - ступай в лавочку: там тебе кавалер расскажет про
лагери и объявит, что всякая звезда значит на небе, так вот как на ладони
все видишь. Старуха офицерша забредет; горничная иной раз заглянет такая...
фу, фу, фу! (Усмехается и трясет головою.) Галантерейное, черт возьми,
обхождение! Невежливого слова никогда не услышишь, всякой говорит тебе
"вы". Наскучило идти - берешь себе извозчика и сидишь себе как барин, а не
захочешь заплатить ему - изволь: у каждого дома есть сквозные ворота, и ты
так шмыгнешь, что тебя никакой дьявол не сыщет. Одно плохо: иной раз славно
наешься, а в другой чуть не лопнешь с голоду, как теперь, например. А все
он виноват. Что с ним сделаешь? Батюшка пришлет денежки, чем бы их
попридержать - и куды!.. пошел кутить: ездит на извозчике, каждый день ты
доставай в кеятр билет, а там через неделю, глядь - и посылает на толкучий
продавать новый фрак. Иной раз все до последней рубашки спустит, так что на
нем всего останется сертучишка да шинелишка... Ей-богу, правда! И сукно
такое важное, аглицкое! рублев полтораста ему один фрак станет, а на рынке
спустит рублей за двадцать; а о брюках и говорить нечего - нипочем идут. А
отчего? - оттого, что делом не занимается: вместо того чтобы в должность, а
он идет гулять по прешпекту, в картишки играет. Эх, если б узнал это старый
барин! Он не посмотрел бы на то, что ты чиновник, а, поднявши рубашонку,
таких бы засыпал тебе, что б дня четыре ты почесывался. Коли служить, так
служи. Вот теперь трактирщик сказал, что не дам вам есть, пока не заплатите
за прежнее; ну, а коли не заплатим? (Со вздохом.) Ах, боже ты мой, хоть бы
какие-нибудь щи! Кажись, так бы теперь весь свет съел. Стучится; верно, это
он идет. (Поспешно схватывается с постели.)
Явление II
Осип и Хлестаков.
Хлестаков. На, прими это. (Отдает фуражку и тросточку.) А, опять
валялся на кровати?
Осип. Да зачем же бы мне валяться? Не видал я разве кровати, что ли?
Хлестаков. Врешь, валялся; видишь, вся склочена.
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня
есть ноги; я и постою. Зачем мне ваша кровать?
Хлестаков (ходит по комнате). Посмотри, там в картузе табаку нет?
Осип. Да где ж ему быть, табаку? Вы четвертого дня последнее выкурили.
Хлестаков (ходит и разнообразно сжимает свои губы; наконец говорит
громким и решительным голосом). Послушай... эй, Осип!
Осип. Чего изволите?
Хлестаков (громким, но не столь решительным голосом). Ты ступай туда.
Осип. Куда?
Хлестаков (голосом вовсе не решительным и не громким, очень близким к
просьбе). Вниз, в буфет... Там скажи... чтобы мне дали пообедать.
Осип. Да нет, я и ходить не хочу.
Хлестаков. Как ты смеешь, дурак!
Осип. Да так; все равно, хоть и пойду, ничего из этого не будет.
Хозяин сказал, что больше не даст обедать.
Хлестаков. Как он смеет не дать? Вот еще вздор!
Осип. "Еще, говорит, и к городничему пойду; третью неделю барин денег
не плотит. Вы-де с барином, говорит, мошенники, и барин твой - плут. Мы-де,
говорят, этаких шерамыжников и подлецов видали".
Хлестаков. А ты уж и рад, скотина, сейчас пересказывать мне все это.
Осип. Говорит: "Этак всякий придет, обживется, задолжается, после и
выгнать нельзя. Я, говорит, шутить не буду, я прямо с жалобой, чтоб на
съезжую да в тюрьму".
Хлестаков. Ну, ну, дурак, полно! Ступай, ступай скажи ему. Такое
грубое животное!
Осип. Да лучше я самого хозяина позову к вам.
Хлестаков. На что ж хозяина? Ты поди сам скажи.
Осип. Да, право, сударь...
Хлестаков. Ну, ступай, черт с тобой! позови хозяина.
Осип уходит.
Явление III
Хлестаков один.
Ужасно как хочется есть! Так немножко прошелся, думал, не пройдет ли
аппетит, - нет, черт возьми, не проходит, Да, если б в Пензе я не покутил,
стало бы денег доехать домой. Пехотный капитан сильно поддел меня: штосы
удивительно, бестия, срезывает. Всего каких-нибудь четверть часа посидел -
и все обобрал. А при всем том страх хотелось бы с ним еще раз сразиться.
Случай только не привел. Какой скверный городишко! В овошенных лавках
ничего не дают в долг. Это уж просто подло. (Насвистывает сначала из
"Роберта", потом "Не шей ты мне матушка", а наконец ни се ни то.) Никто не
хочет идти.
Явление IV
Хлестаков, Осип и трактирный слуга.
Слуга. Хозяин приказал спросить, что вам угодно?
Хлестаков. Здравствуй, братец! Ну, что ты, здоров?
Слуга. Слава богу.
Хлестаков. Ну, что, как у вас в гостинице? хорошо ли все идет?
Слуга. Да, слава богу, все хорошо.
Хлестаков. Много проезжающих?
Слуга. Да, достаточно.
Хлестаков. Послушай, любезный, там мне до сих пор обеда не приносят,
так, пожалуйста, поторопи, чтоб поскорее, - видишь мне сейчас после обеда
нужно кое-чем заняться.
Слуга. Да хозяин сказал, что не будет больше отпускать. Он, никак,
хотел идти сегодня жаловаться городничему.
Хлестаков. Да что ж жаловаться? Посуди сам, любезный, как же? ведь мне
нужно есть. Этак я могу совсем отощать. Мне очень есть хочется; я не шутя
это говорю.
Слуга. Так-с. Он говорил: "Я ему обедать не дам, покамест он не
заплатит мне за прежнее". Таков уж ответ его был.
Хлестаков. Да ты урезонь, уговори его.
Слуга. Да что ж ему такое говорить?
Хлестаков. Ты растолкуй ему сурьезно, что мне нужно есть. Деньги сами
собою... Он, думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день, так
и другим тоже. Вот новости!
Слуга. Пожалуй, я скажу.
Явление V
Хлестаков один.
Это скверно, однако ж, если он совсем ничего не даст есть. Так
хочется, как еще никогда не хотелось. Разве из платья что-нибудь пустить в
оборот? Штаны, что ли, продать? Нет, уж лучше поголодать, да приехать домой
в петербургском костюме. Жаль, что Иохим не дал напрокат кареты, а хорошо
бы, черт побери, приехать домой в карете, подкатить этаким чертом к
какому-нибудь соседу-помещику под крыльцо, с фонарями, а Осипа сзади, одеть
в ливрею. Как бы, я воображаю, все переполошились: "Кто такой, что такое?"
А лакей входит (вытягивается и представляя лакея): "Иван Александрович
Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?" Они, пентюхи, и не знают, что
такое значит "прикажете принять". К ним если приедет какой-нибудь гусь
помещик, так и валит, медведь, прямо в гостиную. К дочечке какой-нибудь
хорошенькой подойдешь: "Сударыня, как я ..." (Потирает руки и подшаркивает
ножкой.) Тьфу! (плюет) даже тошнит, так есть хочется.
Явление VI
Хлестаков, Осип, потом слуга.
Хлестаков. А что?
Осип. Несут обед.
Хлестаков (прихлопывает в ладоши и слегка подпрыгивает на стуле).
Несут! несут! несут!
Слуга (с тарелками и салфеткой). Хозяин в последний раз уж дает.
Хлестаков. Ну, хозяин, хозяин... Я плевать на твоего хозяина! Что там
такое?
Слуга. Суп и жаркое.
Хлестаков. Как, только два блюда?
Слуга. Только-с.
Хлестаков. Вот вздор какой! я этого не принимаю. Ты скажи ему: что
это, в самом деле, такое!.. Этого мало.
Слуга. Нет, хозяин говорит, что еще много.
Хлестаков. А соуса почем нет?
Слуга. Соуса нет.
Хлестаков. Отчего же нет? Я видел сам, проходя мимо кухни, там много
готовилось. И в столовой сегодня поутру два каких-то коротеньких человека
ели семгу и еще много кой-чего.
Слуга. Да оно-то есть, пожалуй, да нет.
Хлестаков. Как нет?
Слуга. Да уж нет.
Хлестаков. А семга, а рыба, а котлеты?
Слуга. Да это для тех, которые почище-с.
Хлестаков. Ах ты, дурак!
Слуга. Да-с.
Хлестаков. Поросенок ты скверный... Как же они едят, а я не ем? Отчего
же я, черт возьми, не могу так же? Разве они не такие же проезжающие, как и
я?
Слуга. Да уж известно, что не такие.
Хлестаков. Какие же?
Слуга. Обнакновенно какие! они уж известно: они деньги платят.
Хлестаков. Я с тобою, дурак, не хочу рассуждать. (Наливает суп и ест.)
Что это за суп? Ты просто воды налил в чашку: никакого вкусу нет, только
воняет. Я не хочу этого супу, дай мне другого.
Слуга. Мы примем-с. Хозяин сказал: коли не хотите, то и не нужно.
Хлестаков (защищая рукой кушанье). Ну, ну, ну... оставь, дурак! Ты
привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не
советую... (Ест.) Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.) Я думаю, еще ни
один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо
масла. (Режет курицу.) Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу
немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.) Что это за жаркое? Это
не жаркое.
Слуга. Да что ж такое?
Хлестаков. Черт его знает, что это такое, только не жаркое. Это топор,
зажаренный вместо говядины. (Ест.) Мошенники, канальи, чем они кормят! И
челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)
Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы
почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.) Больше
ничего нет?
Слуга. Нет.
Хлестаков. Каналья! подлецы! и даже хотя бы какой-нибудь соус или
пирожное. Бездельники! дерут только с проезжающих.
Слуга убирает и уносит тарелки вместе с Осипом.
Явление VII
Хлестаков, потом Осип.
Хлестаков. Право, как будто бы и не ел; только что разохотился. Если
бы мелочь, послать бы на рынок и купить хоть бы сайку.
Осип (входит). Там зачем-то городничий приехал, осведомляется и
спрашивает о вас.
Хлестаков (испугавшись). Вот тебе на! Экая бестия трактирщик, успел
уже пожаловаться! Что, если он в самом деле потащит меня в тюрьму? Что ж
если благородным образом, я, пожалуй... нет, нет, не хочу! Там в городе
таскаются офицеры и народ, а я, как нарочно, задал тону и перемигнулся с
одной купеческой дочкой... Нет, не хочу... Да что он, как он смеет в самом
деле? Что я ему, разве купец или ремесленник? (Бодрится и выпрямливается.)
Да я ему прямо скажу: "Как вы смеете, как вы..." (У дверей вертится ручка;
Хлестаков бледнеет и съеживается.)
Явление VIII
Хлестаков, городничий и Добчинский. Городничий, вошед, останавливается. Оба
в испуге смотрят несколько минут один на другого, выпучив глаза.
Городничий (немного оправившись и протянув руки по швам). Желаю
здравствовать!
Хлестаков (кланяется). Мое почтение...
Городничий. Извините.
Хлестаков. Ничего...
Городничий. Обязанность моя, как градоначальника здешнего города,
заботиться о том, чтобы проезжающим и всем благородным людям никаких
притеснений...
Хлестаков (сначала немного заикается, но к концу речи говорит громко).
Да что ж делать? Я не виноват... Я, право, заплачу... Мне пришлют из
деревни.
Бобчинский выглядывает из дверей.
Он больше виноват: говядину мне подает такую твердую, как бревно; а суп -
он черт знает чего плеснул туда, я должен был выбросить его за окно. Он
меня морит голодом по целым дням... Чай такой странный, воняет рыбой, а не
чаем. За что ж я... Вот новость!
Городничий (робея). Извините, я, право, не виноват. На рынке у меня
говядина всегда хорошая. Привозят холмогорские купцы, люди трезвые и
поведения хорошего. Я уж не знаю, откуда он берет такую. А если что не так,
то ... Позвольте мне предложить вам переехать со мною на другую квартиру.
Хлестаков. Нет, не хочу! Я знаю, что значит на другую квартиру: то
есть в тюрьму. Да какое вы имеете право? Да как вы смеете?.. Да вот я... Я
служу в Петербурге. (Бодрится.) Я, я, я...
Городничий (в сторону). О господи ты боже, какой сердитый! Все узнал,
все рассказали проклятые купцы!
Хлестаков (храбрясь). Да вот вы хоть тут со всей своей командой - не
пойду! Я прямо к министру! (Стучит кулаком по столу.) Что вы? Что вы?
Городничий (вытянувшись и дрожа всем телом). Помилуйте, не погубите!
Жена, дети маленькие... не сделайте несчастным человека.
Хлестаков. Нет, я не хочу! Вот еще? мне какое дело? Оттого, что у вас
жена и дети, я должен идти в тюрьму, вот прекрасно!
Бобчинский выглядывает в дверь и в испуге прячется.
Нет, благодарю покорно, не хочу.
Городничий (дрожа). По неопытности, ей-богу по неопытности.
Недостаточность состояния... Сами извольте посудить: казенного жалованья не
хватает даже на чай и сахар. Если ж и были какие взятки, то самая малость:
к столу что-нибудь да на пару платья. Что же до унтер-офицерской вдовы,
занимающейся купечеством, которую я будто бы высек, то это клевета, ей-богу
клевета. Это выдумали злодеи мои; это такой народ, что на жизнь мою готовы
покуситься.
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.) Я не
знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской
вдове... Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь,
до этого вам далеко... Вот еще! смотри ты какой!.. Я заплачу, заплачу
деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет ни
копейки.
Городничий (в сторону). О, тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману
напустил! разбери кто хочет! Не знаешь, с какой стороны и приняться. Ну да
уж попробовать не куды пошло! Что будет, то будет, попробовать на авось.
(Вслух.) Если вы точно имеет нужду в деньгах или в чем другом, то я готов
служить свою минуту. Моя обязанность помогать проезжающим.
Хлестаков. Дайте, дайте мне взаймы! Я сейчас же расплачусь с
трактирщиком. Мне бы только рублей двести или хоть даже и меньше.
Городничий (поднося бумажки). Ровно двести рублей, хоть и не трудитесь
считать.
Хлестаков (принимая деньги). Покорнейше благодарю. Я вам тотчас пришлю
их из деревни... у меня это вдруг... Я вижу, вы благородный человек. Теперь
другое дело.
Городничий (в сторону). Ну, слава богу! деньги взял. Дело, кажется,
пойдет теперь на лад. Я таки ему вместо двухсот четыреста ввернул.
Хлестаков. Эй, Осип!
Осип входит.
Позови сюда трактирного слугу! (К городничему и Добчинскому.) А что же вы
стоите? Сделайте милость, садитесь. (Добчинскому.) Садитесь, прошу
покорнейше.
Городничий. Ничего, мы и так постоим.
Хлестаков. Сделайте милость, садитесь. Я теперь вижу совершенно
откровенность вашего нрава и радушие, а то, признаюсь, я уж думал, что вы
пришли с тем, чтобы меня... (Добчинскому.) Садитесь.
Городничий и Добчинский садятся. Бобчинский выглядывает в дверь и
прислушивается.
Городничий (в сторону). Нужно быть посмелее. Он хочет, чтобы считали
его инкогнитом. Хорошо, подпустим и мы турусы; прикинемся, как будто совсем
и не знаем, что он за человек. (Вслух.) Мы, прохаживаясь по делам
должности, вот с Петром Ивановичем Добчинским, здешним помещиком, зашли
нарочно в гостиницу, чтобы осведомиться, хорошо ли содержатся проезжающие,
потому что я не так, как иной городничий, которому ни до чего дела нет; но
я, кроме должности, еще и по христианскому человеколюбию хочу, чтобы
всякому смертному оказывался хороший прием, - и вот, как будто в награду,
случай доставил такое приятное знакомство.
Хлестаков. Я тоже сам очень рад. Без вас я, признаюсь, долго бы
просидел здесь: совсем не знал, чем заплатить.
Городничий (в сторону). Да, рассказывай, не знал, чем заплатить?
(Вслух.) Осмелюсь ли спросить: куда и в какие места ехать изволите?
Хлестаков. Я еду в Саратовскую губернию, в собственную деревню.
Городничий (в сторону, с лицом, принимающим ироническое выражение). В
Саратовскую губернию! А? и не покраснеет! О, да с ним нужно ухо востро.
(Вслух.) Благое дело изволили предпринять. Ведь вот относительно дороги:
говорят, с одной стороны, неприятности насчет задержки лошадей, а ведь, с
другой стороны, развлеченье для ума. Ведь вы, чай, больше для собственного
удовольствия едете?
Хлестаков. Нет, батюшка меня требует. Рассердился старик, что до сих
пор ничего не выслужил в Петербурге. Он думает, что так вот приехал да
сейчас тебе Владимира в петлицу и дадут. Нет, я бы послал его самого
потолкаться в канцелярию.
Городничий (в сторону). Прошу посмотреть, какие пули отливает! и
старика отца приплел! (Вслух.) И на долгое время изволите ехать?
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен,
как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга.
За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те
потребности, душа моя жаждет просвещения.
Городничий (в сторону). Славно завязал узелок! Врет, врет - и нигде не
оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил
его. Ну, да, постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше
рассказать! (Вслух.) Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в
глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не
жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами
комнату.) Кажется, эта комната несколько сыра?
Хлестаков. Скверная комната, и клопы такие, каких я нигде не видывал:
как собаки кусают.
Городничий. Скажите! такой просвещенный гость, и терпит - от кого же?
- от каких-нибудь негодных клопов, которым бы и на свет не следовало
родиться. Никак, даже темно в этой комнате?
Хлестаков. Да, совсем темно. Хозяин завел обыкновение не отпускать
свечей. Иногда что-нибудь хочется сделать, почитать или придет фантазия
сочинить что-нибудь, - не могу: темно, темно.
Городничий. Осмелюсь ли просить вас... но нет, я недостоин.
Хлестаков. А что?
Городничий. Нет, нет, недостоин, недостоин!
Хлестаков. Да что ж такое?
Городничий. Я бы дерзнул... У меня в доме есть прекрасная для вас
комната, светлая, покойная... Но нет, чувствую сам, это уж слишком большая
честь... Не рассердитесь - ей-богу, от простоты души предложил.
Хлестаков. Напротив, извольте, я с удовольствием. Мне гораздо приятнее
в приватном доме, чем в этом кабаке.
Городничий. А уж я так буду рад! А уж как жена обрадуется! У меня уже
такой нрав: гостеприимство с самого детства, особливо если гость
просвещенный человек. Не подумайте, чтобы я говорил это из лести; нет, не
имею этого порока, от полноты души выражаюсь.
Хлестаков. Покорно благодарю. Я сам тоже - я не люблю людей двуличных.
Мне очень нравятся ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь, больше
бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье,
уваженье и преданность.
Явление IX
Те же и трактирный слуга, сопровождаемый Осипом. Бобчинский выглядывает в
дверь.
Слуга. Изволили спрашивать?
Хлестаков. Да; подай счет.
Слуга. Я уж давича подал вам другой счет.
Хлестаков. Я уж не помню твоих глупых счетов. Говори, сколько там?
Слуга. Вы изволили в первый день спросить обед, а на другой день
только закусили семги и потом пошли все в долг брать.
Хлестаков. Дурак! еще начал высчитывать. Всего сколько следует?
Городничий. Да вы не извольте беспокоиться, он подождет. (Слуге.)
Пошел вон, тебе пришлют.
Хлестаков. В самом деле, и то правда. (Прячет деньги.)
Слуга уходит. В дверь выглядывает Бобчинский.
Явление X
Городничий, Хлестаков, Добчинский.
Городничий. Не угодно ли будет вам осмотреть теперь некоторые
заведения в нашем городе, как-то - богоугодные и другие?
Хлестаков. А что там такое?
Городничий. А так, посмотрите, какое у нас течение дел... порядок
какой...
Хлестаков. С большим удовольствием, я готов.
Бобчинский выставляет голову в дверь.
Городничий. Также, если будет ваше желание, оттуда в уездное училище,
осмотреть порядок, в каком преподаются у нас науки.
Хлестаков. Извольте, извольте.
Городничий. Потом, если пожелаете посетить острог и городские тюрьмы -
рассмотрите, как у нас содержатся преступники.
Хлестаков. Да зачем же тюрьмы? Уж лучше мы обсмотрим богоугодные
заведения.
Городничий. Как вам угодно. Как вы намерены: в своем экипаже или
вместе со мною на дрожках?
Хлестаков. Да, я лучше с вами на дрожках поеду.
Городничий. (Добчинскому).Ну, Петр Иванович, вам теперь нет места.
Добчинский. Ничего, я так.
Городничий (тихо, Добчинскому). Слушайте: вы побегите, да бегом, во
все лопатки и снесите две записки: одну в богоугодное заведение Землянике,
а другую жене.(Хлестакову)Осмелюсь ли я попросить позволения написать в
вашем присутствии одну строчку жене, чтоб она приготовилась к принятию
почтенного гостя?
Хлестаков. Да зачем же?.. А впрочем, тут и чернила, только бумаги - не
знаю... Разве на этом счете?
Городничий. Я здесь напишу.(Пишет и в то же время говорит про себя.) А
вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног.
Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться.
(Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время
дверь обрывается, и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе
с ней на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Хлестаков. Что? Не ушиблись ли вы где-нибудь?
Бобчинский. Ничего, ничего-с, без всякого-с помешательства, только
сверх носа небольшая нашлепка! Я забегу к Христиану Ивановичу: у него-с
есть пластырь такой, так вот оно и пройдет.
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову). Это-с
ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес
чемодан. (Осипу.) Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, -
тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и
следует за ним, но оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.) Уж и вы!
не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое.
(Уходит; за ним Бобчинский.)
Занавес опускается.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Комната первого действия
Явление I
Анна Андреевна и Марья Антоновна стоят у окна в тех же самых положениях.
Анна Андреевна. Ну вот, уж целый час дожидаемся, а все ты со своим
глупым жеманством: совершенно оделась, нет, еще нужно копаться... Было бы
не слушать ее вовсе. Экая досада! как нарочно, ни души! как будто бы
вымерло все.
Марья Антоновна. Да, право, маменька, чрез минуты две все узнаем. Уж
скоро Авдотья должна прийти. (Всматривается в окно и вскрикивает.) Ах,
маменька, маменька! кто-то идет, вон в конце улицы.
Анна Андреевна. Где идет? У тебя вечно какие-нибудь фантазии. Ну да,
идет. Кто же это идет? Небольшого роста... во фраке... Кто ж это? а? Это,
однако ж, досадно! Кто ж бы это такой был?
Марья Антоновна. Это Добчинский, маменька.
Анна Андреевна. Какой Добчинский? Тебе всегда вдруг вообразится
этакое... Совсем не Добчинский. (Машет платком.) Эй вы, ступайте сюда!
скорее!
Марья Антоновна. Право, маменька, Добчинский.
Анна Андреевна. Ну вот, нарочно, чтобы только поспорить. Говорят тебе
- не Добчинский.
Марья Антоновна. А что? а что, маменька? Видите, что Добчинский.
Анна Андреевна. Ну да, Добчинский, теперь я вижу, - из чего же ты
споришь? (Кричит в окно.) Скорей, скорей! вы тихо идете. Ну что, где они?
А? Да говорите же оттуда - все равно. Что? очень строгий? А? А муж, муж?
(Немного отступя от окна, с досадою.) Такой глупый: до тех пор, пока не
войдет в комнату, ничего не расскажет!
Явление II
Те же и Добчинский.
Анна Андреевна. Ну, скажите, пожалуйста: ну, не совестно ли вам? Я на
вас одних полагалась, как на порядочного человека: все вдруг выбежали, и вы
туда ж за ними! и я вот ни от кого до сих пор толку не доберусь. Не стыдно
ли вам? Я у вас крестила вашего Ванечку и Лизаньку, а вы вот как со мною
поступили!
Добчинский. Ей-богу, кумушка, так бежал засвидетельствовать почтение,
что не могу духу перевесть. Мое почтение, Марья Антоновна!
Марья Антоновна. Здравствуйте, Петр Иванович!
Анна Андреевна. Ну что? Ну рассказывайте: что и как там?
Добчинский. Антон Антонович прислал вам записочку.
Анна Андреевна. Ну, да кто он такой? генерал?
Добчинский. Нет, не генерал, а не уступит генералу: такое образование
и важные поступки-с.
Анна Андреевна. А! так это тот самый, о котором было писано мужу.
Добчинский. Настоящий. Я это первый открыл вместе с Петром Ивановичем.
Анна Андреевна. Ну, расскажите: что и как?
Добчинский. Да, слава богу, все благополучно. Сначала он принял было
Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в
гостинице все нехорошо, и к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за
него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как
покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все
пошло хорошо. Они теперь поехали осматривать богоугодные заведения... А то,
признаюсь, уже Антон Антонович думали, не было ли тайного доноса; я сам
тоже перетрухнул немножко.
Анна Андреевна. Да вам-то чего бояться? ведь вы не служите.
Добчинский. Да так, знаете, когда вельможа говорит, чувствуешь страх.
Анна Андреевна. Ну, что ж... это все, однако, вздор. Расскажите, каков
он собою? что, стар или молод?
Добчинский. Молодой, молодой человек; лет двадцати трех: а говорит
совсем так, как старик: "Извольте, говорит, я поеду и туда, и туда..."
(размахивает руками) так это все славно. "Я, говорит, и написать, и
почитать люблю, но, мешает, что в комнате, говорит, немножко темно."
Анна Андреевна. А собой каков он: брюнет или блондин?
Добчинский. Нет, больше шантрет, и глаза такие быстрые, как зверки,
так в смущенье даже приводят.
Анна Андреевна. Что тут пишет он мне в записке? (Читает.) "Спешу тебя
уведомить, душенька, что состояние мое было весьма печальное, но, уповая на
милосердие божие, за два соленых огурца особенно и за полпорции икры рубль
двадцать пять копеек..." (Останавливается.) Я ничего не понимаю, к чему же
тут соленые огурцы и икра?
Добчинский. А, это Антон Антонович писали на черновой бумаге по
скорости: так какой-то счет был написан.
Анна Андреевна. А, да, точно. (Продолжает читать.) "Но, уповая на
милосердие божие, кажется, все будет к хорошему концу. Приготовь поскорее
комнату для важного гостя, ту, что выклеена желтыми бумажками; к обеду
прибавлять не трудись, потому что закусим в богоугодном заведении у Артемия
Филипповича, а вину вели побольше; скажи купцу Абдулину, чтобы прислал
самого лучшего, а не то я перерою весь его погреб. Целуя, душенька, твою
ручку, остаюсь твой: Антон Сквозник-Дмухановский..." Ах, боже мой! Это,
однако ж, нужно поскорей! Эй, кто там? Мишка!
Добчинский (бежит и кричит в дверь). Мишка! Мишка! Мишка!
Мишка входит.
Анна Андреевна. Послушай: беги к купцу Абдулину... постой, я дам тебе
записочку (садится к столу, пишет записку и между тем говорит): эту записку
ты отдай кучеру Сидору, чтоб он побежал с нею к купцу Абдулину и принес
оттуда вина. А сам поди сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя.
Там поставить кровать, рукомойник и прочее.
Добчинский. Ну, Анна Андреевна, я побегу теперь поскорее посмотреть,
как там он обозревает.
Анна Андреевна. Ступайте, ступайте! я не держу вас.
Явление III
Анна Андреевна и Марья Антоновна.
Анна Андреевна. Ну, Машенька, нам нужно теперь заняться туалетом. Он
столичная штучка: боже сохрани, чтобы чего-нибудь не осмеял. Тебе приличнее
всего надеть твое голубое платье с мелкими оборками.
Марья Антоновна. Фи, маменька, голубое! Мне совсем не нравится: и
Ляпкина-Тяпкина ходит в голубом, и дочь Земляники в голубом. Нет, лучше я
надену цветное.
Анна Андреевна. Цветное!.. Право, говоришь - лишь бы только наперекор.
Оно тебе будет гораздо лучше, потому что я хочу надеть палевое; я очень
люблю палевое.
Марья Антоновна. Ах, маменька, вам нейдет палевое!
Анна Андреевна. Мне палевое нейдет?
Марья Антоновна. Нейдет, я что угодно даю, нейдет: для этого нужно,
чтобы глаза были совсем темные.
Анна Андреевна. Вот хорошо! а у меня глаза разве не темные? самые
темные. Какой вздор говорит! Как же не темные, когда я и гадаю про себя
всегда на трефовую даму?
Марья Антоновна. Ах, маменька! вы больше трефовая дама.
Анна Андреевна. Пустяки, совершенные пустяки! Я никогда не была
червонная дама. (Поспешно уходит вместе с Марьей Антоновной и говорит за
сценою.) Этакое вдруг вообразится! червонная дама! Бог знает что такое!
По уходе их отворяются двери, и Мишка выбрасывает из них сор. Из других
дверей выходит Осип с чемоданом на голове.
Явление IV
Мишка и Осип.
Осип. Куда тут?
Мишка. Сюда, дядюшка, сюда.
Осип. Постой, прежде дай отдохнуть. Ах ты, горемычное житье! На пустое
брюхо всякая ноша кажется тяжела.
Мишка. Что, дядюшка, скажите: скоро будет генерал?
Осип. Какой генерал?
Мишка. Да барин ваш.
Осип. Барин? Да какой он генерал?
Мишка. А разве не генерал?
Осип. Генерал, да только с другой стороны.
Мишка. Что ж, это больше или меньше настоящего генерала?
Осип. Больше.
Мишка. Вишь ты, как! то-то у нас сумятицу подняли.
Осип. Послушай, малый: ты, я вижу, проворный парень; приготовь-ка там
что-нибудь поесть.
Мишка. Да для вас, дядюшка, еще ничего не готово. Простова блюда вы не
будете кушать, а вот как барин ваш сядет за стол, так и вам того же кушанья
отпустят.
Осип. Ну, а простова-то что у вас есть?
Мишка. Щи, каша и пироги.
Осип. Давай их, щи, кашу и пироги! Ничего, все будем есть. Ну, понесем
чемодан! Что, там другой выход есть?
Мишка. Есть.
Оба несут чемодан в боковую комнату.
Явление V
Квартальные отворяют обе половинки дверей. Входит Хлестаков: за ним
городничий, далее попечитель богоугодных заведений,смотритель училищ,
Добчинский и Бобчинский с пластырем на носу. Городничий указывает
квартальным на полу бумажку - они бегут и снимают ее, толкая друг друга
впопыхах.
Хлестаков. Хорошие заведения. Мне нравится, что у вас показывают
проезжающим все в городе. В других городах мне ничего не показывали.
Городничий. В других городах, осмелюсь вам доложить, градоправители и
чиновники больше заботятся о своей, то есть, пользе. А здесь, можно
сказать, нет другого помышления, кроме того, чтобы благочинием и
бдительностью заслужить внимание начальства.
Хлестаков. Завтрак был очень хорош; я совсем объелся. Что, у вас
каждый день бывает такой?
Городничий. Нарочно для приятного гостя.
Хлестаков. Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы
удовольствия. Как называлась эта рыба?
Артемий Филиппович (подбегая). Лабардан-с.
Хлестаков. Очень вкусная. Где это мы завтракали? в больнице, что ли?
Артемий Филиппович. Так точно-с, в богоугодном заведении.
Хлестаков. Помню, помню, там стояли кровати. А больные выздоровели?
там их, кажется, немного.
Артемий Филиппович. Человек десять осталось, не больше; а прочие все
выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял
начальство, - может быть, вам покажется даже невероятным, - все как мухи
выздоравливают. Больной не успеет войти войти в лазарет, как уже здоров; и
не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Городничий. Уж на что, осмелюсь доложить вам, головоломна обязанность
градоначальника! Столько лежит всяких дел, относительно одной чистоты,
починки, поправки... словом, наиумнейший человек пришел бы в затруднение,
но, благодарение богу, все идет благополучно. Иной городничий, конечно,
радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься спать,
все думаешь: "Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство
увидело мою ревность и было довольно?.." Наградит ли оно или нет - конечно,
в его воле; по крайней мере, я буду спокоен в сердце. Когда в городе во
всем порядок, улицы выметены, арестанты хорошо содержатся, пьяниц мало...
то чего ж мне больше? Ей-ей, и почестей никаких не хочу. Оно, конечно,
заманчиво, но пред добродетелью все прах и суета.
Артемий Филиппович (в сторону). Эка, бездельник, как расписывает! Дал
же бог такой дар!
Хлестаков. Это правда. Я, признаюсь, сам люблю иногда заумствоваться:
иной раз прозой, а в другой раз и стишки выкинутся.
Бобчинский (Добчинскому). Справедливо, все справедливо, Петр Иванович!
Замечания такие... видно, что наукам учился.
Хлестаков. Скажите, пожалуйста, нет ли у вас каких-нибудь развлечений,
обществ, где бы можно было, например, поиграть в карты?
Городничий (в сторону). Эге, знаем, голубчик, в чей огород камешки
бросают! (Вслух.) Боже сохрани! здесь и слуху нет о таких обществах. Я карт
и в руки никогда не брал; даже не знаю, как играть в эти карты. Смотреть
никогда не мог на них равнодушно; и если случится увидеть этак
какого-нибудь бубнового короля или что-нибудь другое, то такое омерзение
нападет, что просто плюнешь. Раз как-то случилось, забавляя детей, выстроил
будку из карт, да после того всю ночь снились, проклятые. Бог с ними! Как
можно, чтобы такое драгоценное время убивать на них?
Лука Лукич (в сторону). А у меня, подлец, выпонтировал вчера сто
рублей.
Городничий. Лучше ж я употреблю это время на пользу государственную.
Хлестаков. Ну, нет, вы напрасно, однако же... Все зависит от той
стороны, с которой кто смотрит на вещь. Если, например, забастуешь тогда,
как нужно гнуть от трех углов... ну, тогда конечно... Нет, не говорите,
иногда очень заманчиво поиграть.
Явление VI
Те же, Анна Андреевна и Марья Антоновна.
Городничий. Осмелюсь представить семейство мое: жена и дочь.
Хлестаков (раскланиваясь). Как я счастлив, сударыня, что имею в своем
роде удовольствие вас видеть.
Анна Андреевна. Нам еще более приятно видеть такую особу.
Хлестаков (рисуясь). Помилуйте, сударыня, совершенно напротив: мне еще
приятнее.
Анна Андреевна. Как можно-с! Вы это так изволите говорить, для
комплимента. Прошу покорно садиться.
Хлестаков. Возле вас стоять уже есть счастие; впрочем, если вы так уже
непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас.
Анна Андреевна. Помилуйте, я никак не смею принять на свой счет... Я
думаю, после столицы вояжировка вам показалась очень неприятною.
Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous, в
свете, и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества...
Если б, признаюсь, не такой случай, который меня... (посматривает на Анну
Андреевну и рисуется перед ней) так вознаградил за все...
Анна Андреевна. В самом деле, как вам должно быть неприятно.
Хлестаков. Впрочем, сударыня, в эту минуту мне очень приятно.
Анна Андреевна. Как можно-с! Вы делаете много чести. Я этого не
заслуживаю.
Хлестаков. Отчего же не заслуживаете?
Анна Андреевна. Я живу в деревне...
Хлестаков. Да деревня, впрочем, тоже имеет свои пригорки, ручейки...
Ну, конечно, кто же сравнит с Петербургом! Эх, Петербург! что за жизнь,
право! Вы, может быть, думаете, что я только переписываю; нет, начальник
отделения со мной на дружеской ноге. Этак ударит по плечу: "Приходи,
братец, обедать!" Я только на две минуты захожу в департамент, с тем
только, чтобы сказать: "Это вот так, это вот так!" А там уж чиновник для
письма, этакая крыса, пером только - тр, тр... пошел писать. Хотели было
даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем. И сторож летит
еще на лестнице за мною со щеткою: "Позвольте, Иван Александрович, я вам,
говорит, сапоги почищу". (Городничему.) Что вы, господа, стоите?
Пожалуйста, садитесь!
Городничий. Чин такой, что еще можно постоять.
Вместе.{ Артемий Филиппович. Мы постоим.
Лука Лукич. Не извольте беспокоиться.
Хлестаков. Без чинов, прошу садиться.
Городничий и все садятся.
Хлестаков. Я не люблю церемонии. Напротив, я даже всегда стараюсь
проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только
выйду куда-нибудь, уж и говорят: "Вон, говорят, Иван Александрович идет!" А
один раз меня даже приняли за главнокомандующего: солдаты выскочили из
гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком,
говорит мне: "Ну, братец, мы тебя совершенно приняли за
главнокомандующего".
Анна Андреевна. Скажите как!
Хлестаков. С хорошенькими актрисами знаком. Я ведь тоже разные
водевильчики... Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге.
Бывало, часто говорю ему: "Ну что, брат Пушкин?" - "Да так, брат, -
отвечает, бывало, - так как-то все..." Большой оригинал.
Анна Андреевна. Так вы и пишете? Как это должно быть приятно
сочинителю! Вы, верно, и в журналы помещаете?
Хлестаков. Да, и в журналы помещаю. Моих, впрочем, много есть
сочинений: "Женитьба Фигаро", "Роберт-Дьявол", "Норма". Уж и названий даже
не помню. И все случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция
говорит: "Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь". Думаю себе: "Пожалуй,
изволь братец!" И тут же в один вечер, кажется, все написал, всех изумил. У
меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона
Брамбеуса, "Фрегат Надежды" и "Московский телеграф"... все это я написал.
Анна Андреевна. Скажите, так это вы были Брамбеус?
Хлестаков. Как же, я им всем поправляю статьи. Мне Смирдин дает за это
сорок тысяч.
Анна Андреевна. Так, верно, и "Юрий Милославский" ваше сочинение?
Хлестаков. Да, это мое сочинение.
Марья Антоновна. Ах, маменька, там написано, что это господина
Загоскина сочинение.
Анна Андреевна. Ну вот: я и знала, что даже здесь будешь спорить.
Хлестаков. Ах да, это правда, это точно Загоскина; а вот есть другой
"Юрий Милославский", так тот уж мой.
Анна Андреевна. Ну, это, верно, я ваш читала. Как хорошо написано!
Хлестаков. Я, признаюсь, литературой существую. У меня дом первый в
Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. (Обращаясь ко
всем.) Сделайте милость, господа, если будете в Петербурге, прошу, прошу ко
мне. Я ведь тоже балы даю.
Анна Андреевна. Я думаю, с каким там вкусом и великолепием дают балы!
Хлестаков. Просто не говорите. На столе, например, арбуз - в семьсот
рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют
крышку - пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день
на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел,
французский посланник, английский, немецкий посланник и я. И уж так
уморишься, играя, что просто ни на что не похоже. Как взбежишь по лестнице
к себе на четвертый этаж - скажешь только кухарке: "На, Маврушка,
шинель..." Что ж я вру - я и позабыл, что живу в бельэтаже. У меня одна
лестница сто'ит... А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не
проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и
слышно: ж... ж... ж... Иной раз и министр...
Городничий и прочие с робостью встают со своих стульев.
Мне даже на пакетах пишут: "ваше превосходительство". Один раз я даже
управлял департаментом. И странно: директор уехал, - куда уехал,
неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место?
Многие из генералов находились охотники и брались, но подойдут, бывало, -
нет, мудрено. Кажется, и легко на вид, а рассмотришь - просто черт возьми!
После видят, нечего делать, - ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры,
курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних
курьеров! Каково положение? - я спрашиваю. "Иван Александрович ступайте
департаментом управлять!" Я, признаюсь, немного смутился, вышел в халате:
хотел отказаться, но думаю: дойдет до государя, ну да и послужной список
тоже... "Извольте, господа, я принимаю должность, я принимаю, говорю, так и
быть, говорю, я принимаю, только уж у меня: ни, ни, ни!.. Уж у меня ухо
востро! уж я..." И точно: бывало, как прохожу через департамент, - просто
землетрясенье, все дрожит и трясется как лист.
Городничий и прочие трясутся от страха. Хлестаков горячится еще сильнее.
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный
совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого... я
говорю всем: "Я сам себя знаю, сам." Я везде, везде. Во дворец всякий день
езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш... (Поскальзывается и
чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Городничий (подходя и трясясь всем телом, силится выговорить). А
ва-ва-ва... ва...
Хлестаков (быстрым, отрывистым голосом). Что такое?
Городничий. А ва-ва-ва... ва...
Хлестаков (таким же голосом). Не разберу ничего, все вздор.
Городничий. Ва-ва-ва... шество, превосходительство, не прикажете ли
отдохнуть?.. вот и комната, и все что нужно.
Хлестаков. Вздор - отдохнуть. Извольте, я готов отдохнуть. Завтрак у
вас, господа, хорош... Я доволен, я доволен. (С декламацией.) Лабардан!
лабардан! (Входит в боковую комнату, за ним городничий.)
Явление VII
Те же, кроме Хлестакова и городничего.
Бобчинский (Добчинскому). Вот это, Петр Иванович, человек-то! Вот оно,
что значит человек! В жисть не был в присутствии столь важной персоны, чуть
не умер со страху. Как вы думаете, Петр Иванович, кто он такой в
рассуждении чина?
Добчинский. Я думаю, чуть ли не генерал.
Бобчинский. А я так думаю, что генерал-то ему и в подметки не станет!
а когда генерал, то уж разве сам генералиссимус. Слышали:
государственный-то совет как прижал? Пойдем расскажем поскорее Аммосу
Федоровичу и Коробкину. Прощайте, Анна Андреевна!
Добчинский. Прощайте, кумушка!
Оба уходят.
Артемий Филиппович (Луке Лукичу). Страшно просто. А отчего, и сам не
знаешь. А мы даже и не в мундирах. Ну что, как проспится да в Петербург
махнет донесение? (Уходит в задумчивости вместе со смотрителем училищ,
произнеся:) Прощайте, сударыня!
ДАЛЕЕ >>
Переход на страницу: [1] [2]
Страница: [1]
