Марья Селезнева работала в детсадике, но у нее нашли какие-то палочки
и сказали, чтоб она переквалифицировалась.

   - Куда я переквалифицируюсь-то? - горько спросила Марья. Ей до пенсии
оставалось полтора года.-Легко сказать-переквалифицируйся... Что я,  бо-
ров, что ли,- с боку на бок переваливаться? - Она поняла это "переквали-
фицируйся" как шутку, как "перевались на другой бок".
   Ну, посмеялись над Марьей... И предложили ей сторожить сельмаг. Марья
подумала и согласилась.
   И стала она сторожить сельмаг.
   И повадился к ней ночами ходить старик Баев. Баев всю свою жизнь про-
торчал в конторе - то в сельсовете, то в заготпушнине,  то  в  колхозном
правлении,- все кидал и кидал эти кругляшки на счетах, за  целую  жизнь,
наверно, накидал их с большой дом. Незаметный был человечек, никогда  не
высовывался вперед, ни одной громкой глупости не выкинул, но и  никакого
умного колена тоже не загнул за целую жизнь. Так средним шажком  отшагал
шестьдесят три годочка, и был таков. Двух дочерей вырастил, сына,  домок
оборудовал крестовый... К концу-то огляделись - да он умница, этот Баев!
Смотрика, прожил себе и не охнул, и все успел, и все ладно и хорошо. Ба-
ев и сам поверил, что он, пожалуй, и впрямь мужик с головой, и стал  на-
мекать в разговорах, что он - умница. Этих умниц, умников он  всю  жизнь
не любил, никогда с ними не спорил, спокойно признавал их всяческое пре-
восходство, но вот теперь и у него взыграло ретивое - теперь как-то  это
стало неопасно, и он запоздало, но упорно повел дело к тому,  что  он  -
редкого ума человек.
   Последнее время Баева мучила бессонница, и он повадился ходить к сто-
рожихе Марье - разговаривать.
   Марья сидела ночью в парикмахерской, то есть днем это  была  парикма-
херская, а ночью там сидела Марья: из окон весь сельмаг виден.
   В избушке, где была парикмахерская, едко, застояло пахло  одеколоном,
было тепло и как-то очень уютно. И не страшно. Вся площадь между сельма-
гом и избушкой залита светом; а ночи стояли лунные. Ночи стояли  дивные:
луну точно на веревке спускали сверху - такая она была близкая, большая.
Днем снежок уже подтаивал, а к ночи все стекленело.) и нестерпимо,  под-
дельно как-то блестело в голубом распахнутом свете.
   В избушке лампочку не включали, только по  стенам  и  потолку  играли
пятна света - топился камелек. И быстротечные эти светлые  лики  сплета-
лись, расплетались, качались и трепетали.
   И так хорошо было сидеть и беседовать  в  этом  узорчатом  качающемся
мирке, так славно чувствовать, что жизнь за окнами - большая и  ты  тоже
есть в ней. И придет завтра день, а ты и в нем тоже есть, и  что-нибудь,
может, хорошее возьмет да случится. Если умно жить, можно и  на  хорошее
надеяться.
   - Люди, они ведь как - сегодняшним днем живут,-  рассуждал  Баев.-  А
жизнь надо всю на прострел брать. Смета!..- Баев делал выразительное ли-
цо, при этом верхняя губа его уползала куда-то к носу, а  глаза  узились
щелками - так и казалось, что он сейчас скажет: "чево?" -  Смета!  Какой
же умный хозяин примется рубить дом, если заранее не прикинет, сколько у
него есть чево. В учетном деле и называется - смета. А то ведь как:  вот
размахнулся на крестовый дом - широко жить собрался, а умишка, глядишь,-
на-пятистенок едва-едва, Просадит силенки до  тридцати  годов,  нашумит,
наорется, а дальше - пшик. Марья согласно кивала головой.
   И правда, казалось, умница Баев, сидючи в конторах, не тратил силы, а
копил их всю жизнь - такой он был теперь сытенький,  кругленький,  наце-
ленный еще на двадцать лет осмеченной жизни.
   - Больно шустрые! Я как-то лежал в больнице... меня тогда Неверов от-
вез, председателем исполкома был в войну у нас, не помнишь?
   - Нет. Их тут перебывало...
   - Неверов, Василий Ильич. А тогда что, С молокопоставками не  управи-
лись - ему хоть это.,, хоть живым в могилу зарывайся. Я один раз  пришел
к нему в кабинет, говорю: "Василий Ильич, хотите, научу, как  с  молоко-
поставками-то?" - "Ну-ка",- говорит. "У нас колхозники-то  все  вытаска-
ли?" - "Вроде все, - говорит. - А что?" Я говорю:  "Вы  проверьте,  про-
верьте - все вытаскали?"
   - Ох, тада и таска-али! - вспомнила Марья.- Бывало, подоишь -  и  все
отнесешь. Ребятишкам по кружке нальешь, остальное  -  на  молоканку.  Да
ведь планы-то какие были... безобразные!
   - Ты вот слушай! - оживился Баев  при  воспоминании  о  давнем  своем
изобретательном поступке.- "Все вытаскали-то? Или нет?" Он вызвал девку:
"Принеси,- говорит,- сводки". Посмотрели: почти  все,  ерунда  осталась.
"Ну вот,- говорит,- почти все".- "Теперь так,- это  я-то  ему,-  давайте
рассуждать: госпоставки недостает столько-то,  не  помню  счас  сколько,
Так? Колхозники свое почти все вытаскали... Где молоко брать?"  Он  мне:
"Ты,говорит,- мне мозги не... того, говори дело!" Матерщинник был несус-
ветный. Я беру счеты в руки: давайте, мол, считать, Допустим, ты  должна
сдать на молоканку пятьсот литров.- Баев откинул воображаемых пять круг-
ляшек на воображаемых счетах, посмотрел терпеливо  и  снисходительно  на
Марью.- Так? Это из расчета, что процент жирности молока у твоей  коровы
такой-то.- Баев еще несколько кругляшек воображаемых сбросил, чуть  выше
прежних.- Но вот выясняется, что у твоей коровы жирность не такая, какая
тянула на пятьсот литров, а ниже, Понимаешь? Тогда тебе  уж  не  пятьсот
литров надо отнести, а пятьсот семьдесят пять, допустим. Сообразила?
   Марья не сообразила пока.
   - Вот и он тогда так же: хлопает на меня глазами: не пойму, мол. Сни-
майте, говорю, один процент жирности у всех - будет дополнительное моло-
ко. А вы это молоко, с колхозников-то, как госпоставки пустите. Было  бы
молоко, в бумагах его как хошь можно провести. Ох, и обрадовался  же  он
тогда. Проси, говорит, что хочешь! Я говорю:  отвези  меня  в  городскую
больницу - полежать. Отвез.
   Марья все никак не могла уразуметь, как это они тогда вышли из  поло-
жения с госпоставками-то.
   - Да господи! - воскликнул Баев.- Вот ты оттаскала свои пятьсот  лит-
ров, потом тебе говорят: за тобой, гражданка  Селезнева,  еще  семьдесят
пять литров. Ты, конечно,- как это так? А какой-нибудь такой  же,  вроде
меня, со счетиками: давайте считать вместе... Вышла, мол, ошибка с  жир-
ностью. Работник, мол, недоглядел... А я-в горбольнице. С сельской мест-
ности-то туда и счас не очень берут. А я вон когда попал!
   - А чего?.. Заболел, што ли?
   - Как тебе сказать... Нет. Недостаток-то у меня был: глаза-то и тогда
уж... Почти слепой был. Из-за того и на войну не взяли. Но лег я не  по-
тому, а... как это выразиться... Охота было в горбольнице полежать. Пом-
ню, ишо молодой был, а все лумал: как же бы мне устроиться в горбольнице
полежать? А тут случай-то и подвернулся. Да. Приехал я, мне, значит, ко-
ечку, чистенько все, простынки, тумбочка возле  койки...  В  палате  ишо
пять гавриков лежат, у кого что: один с рукой, один с башкой забинтован-
ной, один тракторист лежал - полспины выгорело, бензин где-то загорелся,
он угодил туда. Та-ак. Ну, ладно, думаю, желание мое исполняется.
   - Дак чего, просто вот полежать, и все? - никак не могла взять в толк
Марья.
   - Все. Ну-ка, как это тут, думаю, будут ухаживать  за  мной?  Слыхал,
что уход там какой-то особенный. Ну, никакого такого ухода я там не  об-
наружил - больше интересуются: "Что болит? Где болит?"  Сердце,  говорю,
болит - иди, доберись до него. Всего обстукали, обслушали, а толку ника-
кого. Но я к чему про горбольницу-то: про людей мы заговорили... Пришел,
значит, я в палату, лежат эти козлы... Я им по-хорошему:  "Здравствуйте,
мол, ребята!" И прилег с дороги-то соснуть малость: дорога-то дальняя, в
телеге-то натрясло. Сосну, думаю, малость. Поспал, значит, мне эти козлы
говорят: "Надо анализы собирать".- "Какие анализы?" - "Калу,-  говорят,-
девятьсот грамм и поту пузырек". Я удивился, конечно, но...
   Тут Марью пробрал такой смех, что она досмеялась до слез.  Баев  тоже
сперва хмыкнул, но потом строго ждал, когда она отсмеется.
   - Ну и как? - спросила Марья, вытирая глаза концом  полушалка.-  Соб-
рал?
   - Стали сперва собирать пот,- продолжал  Баев,  недовольный,  что  из
рассказа вышла одна комедия: он  вознамерился  извлечь  из  него  поучи-
тельный вывод.- Укрыли меня одеялами, два матраса навалили сверху, а пу-
зырек велели под мышку зажать - туда, мол, пот  будет  капать.  Ить  вот
рассудок-то у людей: хворают, называется! Ить подумали  бы;  идет  такая
страшенная война, их, как механизаторов, на броне пока держут: тут  надо
прижухнуться и помалкивать, вроде тебя и на свете-то нету. Нет, они  на-
чинают выдумывать черт те чего. Думает он, лежит, что  у  него  -  жизнь
предстоит, что надо ее как-то распланировать,  подсчитать  все  наличные
ресурсы, как говорится?.. Что ты! Он зубы свои  оскалит  и  будет  лучше
ржать лежать, чем задумается.
   Марья вспомнила про девятьсот граммов кала и опять захохотала. И  по-
нимала, что после таких серьезных слов Баева не надо бы смеяться, но  не
могла сдержаться.
   - Дак, а как... с этим-то?.. Собрал, что ли? - Вытерла опять  глаза.-
Не могу ничего с собой сделать, ты уж прости меня,  Николай  Ферапонтыч,
шибко смешно. Собрал девятьсот грамм-то?
   - Вот то-то и оно - ничего сделать с собой не можем,- обиделся Баев,-
Живем безалаберно - ничего с собой сделать не можем; пьем-гуляем - ниче-
го с собой сделать не можем; блуд совершаем - опять ничего с собой  сде-
лать не можем. У меня зять вон до развода дело довел, гад зубастый: тоже
ничего с собой сделать не может. Кобели. Поганки.- Баев по-живому  обоз-
лился.- Взял бы кол хороший, пошел бы в клуб ихный - да колом бы,  колом
бы всех бы подряд. Ржать научились? Ногами дрыгать  научились?..  Теперь
подставляй башку, я тебя жизни обучать буду! Козлы.
   Посидели молча. Марья даже вздохнула: у самой тоже была дочь, и у той
тоже семейная жизнь не ладилась.
   - А как вот им поможешь? - сказала она.- И рад бы душой -  помочь,  а
как?
   - Никак,- резко сказал Баев.- Пускай сами разбираются,
   Опять замолчали.
   Баев достал флакон с нюхательным табаком, пошумел ноздрями  -  одной,
другой,- поморгал подслеповатыми маленькими глазами и сладостно чихнул в
платок.
   - Помогает глазам-то? - спросила Марья, кивнув на пузырек с табаком.
   - Не он бы, так давно бы уж ослеп. Им только и держусь.
   - Где ж ты так глаза-то испортил? У вас, однако, в  роду  все  зрячие
были,
   - Зрячие...- вздохнул Баев.- Все зрячие, да не все умные.- Баев спря-
тал пузырек в карман, помолчал задумчиво.-  Что  он,  покойный  родитель
мой, делал со мной - это же ни пером описать, ни... как там говорится?..
Уму непостижимо, что он вытворял, чтоб я только в школу не ходил. А  мне
страсть как учиться хотелось. Тада же еше  приходская  школа-то  была,,.
Батюшка-то к родителю ходил: способный, мол, парнишка, пускай ходит. Ну!
Родителю моему только... Грех поминать нехорошо, но и... тоже...  Как  я
только не просил: в ногах у него валялся, ревмя ревел - отпустите в шко-
лу! Закинет пимы на полати, и все. Сиди за печью, гложи  ногу  овечью  -
вот весь сказ родительский, Эх-х!..- Баев еще помолчал горестно: - Дакя,
когда все поснут, лучинку зажгу, бывало, в уголок на печке забьюсь да по
складам читаю. Да по всей ноченьке так-то - вот уни, глаза-то, и сели.
   - Дак, а чего уж он так?
   - А спроси его! Не мужицкое дело, мол... Темен был, упрям. Всю  жизнь
я на него сердце держал. Помирал, помню: "Прости, Колька,  учиться  тебе
препятствовал..." И вот знаю, как полагается говорить в таких случаях, а
язык не поворачивается. "Ладно,- говорю,- чего  теперь?"  Вот  как  душа
затвердела! А потому что - ехидно. Я же какой башковитый-то был! Бывало,
стишок два раза прочитаю и тут же его отбарабаню без запинки.
   - А понимал же потом-то - вишь, "прости" говорил.
   - Да потом-то... Ко мне, бывало, придут: "Напиши, ради Христа, проше-
ние",- или еще чего, ну, курочку несут или яиц десяток, а  то  шерсти...
фунта два... Я сяду - мне плевое дело прошение-то составить: где завост-
рил, где подсусолил, где на жалость упор сделаешь, а где  намекнешь  про
другие инстанции... Тут целая наука тоже. Вот составишь.  "На,  хлопочи,
ехай". Человек и радешенек. И того не заметил, что я за какой-нибудь час
курицу заработал. А родитель-то видит, конечно, сопит - чует вину  свою.
Ну ты, думаю, а дал бы мне учиться-то, да я бы... Ладно. Рази бы тут ку-
рочками пахло! Ведь это я самоучкой уж  достиг  -  счетоводом-то,  потом
бухгалтером. А поучи-ка меня годов десять, как этих лоботрясов нынче, да
я бы... не знаю... Эх-х! Ладно.- Баеву правда горько, у него даже  глаза
слезились, он утирал их согнутым  указательным  пальцем.-  Чего  теперь.
Обидно, конечно... Ведь вот счас уж дело прошлое -  ты  подумай  только,
какие я дела пропускал через свои руки! Ведь меня ревизором в другие ра-
йоны посылали! Еду, бывало, и думаю: знали бы они, что у  меня  всего-то
полтора класса ЦПШ, как у нас шутил один: церковноприходской школы. Пол-
торы зимы побегал всего-то, а вы меня  -  на  других  ревизором!  Молчал
уж...
   - А ведь вот дал же бог такое стремление  -  учиться!  -  неподдельно
уважительно заметила Марья.- Откуда бы такое стремление?
   - Наблюдательность,- пояснил Баев.- Я вот, как себя помню, всегда был
очень наблюдательный. Еше карапуз был, а, бывало, зайду по колено в воду
- озерко за деревней было,  помнишь?  Раменское  называлось,-  залезу  и
стою. По полдня торчал неподвижно - наблюдал, чево  в  воде  происходит.
Это уж от бога. Это уж не от людей. От родителя моего я мог только пинка
получить заместо совета разумного.
   - Надо же,- с уважением опять сказала Марья.- А мне  вот  -  хоть  бы
что! Больше играть любила на улице. По целым дням,  бывало,  не  загоня-
лась!
   - Я уж, грешным делом, думаю...- Баев даже оглянулся и заговорил  ти-
ше.- Я уж думаю: не прислала ли меня мать-покойница с кем другим?
   - Господь с тобой! - воскликнула Марья, но тоже негромко  воскликнула
и тоже чуть было не оглянулась.- Тетка Анисья-то! Да  ты  что,  ферапон-
тыч... Господи! Да ты и похожий-то на отца. Только ты посытей да без бо-
роды, а так-то... Да что ты, бог с тобой! Да с кем же она могла?
   - Ну!..- Баев полез опять за пузырьком.- А в кого я такой башковитый?
Я вот думаю: мериканцы-то у нас тут тада рылись - искали чего-то  в  го-
рах... Шут его знает! Они же... это... народишко верткий.
   - Дак, а похож-то?
   - Ну!.. Похож! Потрись с малых лет возле человека - будешь похож. Со-
бака вон на хозяина и то становится похожая,  а  человек-то...  Шут  его
знает! Может, и грех на душу беру. Но шибко уж у нас с им...  противопо-
ложные взгляды. Вот чую сердцем: не крестьянского я замеса.  Сроду  меня
не тянуло пахать или там сеять... ни к какой крестьянской  работе.  И  к
вину никогда не манило.- Баев не то что оголтело утверждал,  что  он  не
крестьянского рода, а скорей размышлял и сомневался.- Ведь  если  так-то
подумать: куда же это все во мне подевалось? Должен же я стремиться зем-
лю иметь или там... буянить на праздники. Нет! В огороде своем собствен-
ном копаться не люблю! Вот в конторе посиживать-это по мне...
   - Дак оно бы и все-то так посиживали - в тепле да на почете,- встави-
ла Марья.
   - Садись! - воскликнул с сердцем Баев.- Чево ж ты тут заместо  мужика
торчишь ночами? Садись в контору и посиживай.
   - Посиживай...
   - Во-от! Голову надо иметь? Вот я про голову и говорю. Откуда  она  у
меня, у крестьянского выходца!
   - Ну что же, уж из мужиков и людей больших не было? Вон в войну...
   - В войну-у! - перебил Баев.- С наганами-то бегать да горло  драть  -
это еше не самая великая мудрость. Мало у нас их было, горлопанов! Одно-
го Ваню Кысу возьми... С малолетства на ножах ходил. Из тюрьмы не  выла-
зил, сердешный. А тоже - храбрец из храбрецов считался...
   - Ну сравнил!
   - Ну а как же? Уж куда храбрей Кысы-то?.. Был ли кто?
   - Кыса - разбойник. Разбойник, он разбойник и есть. Я про хороших му-
жиков говорю. Вон Иван Козлов... Был простой солдат, а стал  командиром.
Орденов сколько, фотокарточку тада присылал, мы всей  деревней  смотреть
бегали.
   - Это... все так,- вздохнул Баев, Он не скрывал, что не ровня ему по-
луграмотная Марья - спорить, неглубоко берет баба своим рассудком.Конеч-
но, командир, ордена... трень-брень, сапоги со скрипом... Это  все  воз-
действует. Но все же голову никакими орденами не заменишь.  Или  уж  она
есть, или... так - куда шапку надевают.
   Так беседовали Баев с Марьей. Часов до трех, до четырех засиживались.
Кое в чем не соглашались, случалось, горячились, но расставались  мирно.
Баев уходил через площадь - наискосок - домой, а Марья  устраивалась  на
диван и спала до рассвета спокойно. А потом - день,  шумливый,  суетный,
бестолковый... И опять опускалась на землю  ясная  ночь,  и  охота  было
опять поговорить, подумать, повспоминать - испытать  некую  тихую,  едва
уловимую радость бытия.
   ...Как-то досиделись они, Баев с Марьей, часов  до  трех  тоже,  Баев
собрался уже уходить, закладывал в нос последнюю порцию  душистого  -  с
валерьяновыми каплями - табаку, и тут  увидела  Марья,  как  на  крыльцо
сельмага всходит какой-то человек... Взошел, потрогал замок и огляделся.
Марья так и приросла к стулу.
   - Ферапонтыч,- выдохнула она с ужасом,- гляди-ка!
   Баев всмотрелся, и у него тоже от страха лицо вытянулось.
   Человек на крыльце потоптался, опять потрогал замок... Слышно звякну-
ло железо.
   - Стреляй! - тихо крикнул Баев Марье.- Стреляй!.. Через окно прямо!
   Марья не шевелилась. Смотрела в окно.
   - Стреляй! - опять велел Баев.
   - Да как я?! В живого человека... "Стреляй!" Как?! Ты что?
   Человек на крыльце поглядел на окна избушки, сошел с крыльца и напра-
вился прямиком к ним.
   - Царица небесная, матушка,- зашептала Марья,- конец наступает.  При-
ми, господи, душеньку мою грешную...
   А Баев даже и шептать не мог, а только показывал пальцем на  ружье  и
на окно - стреляй, дескать.
   Шаги громко захрустели под окнами... Человек остановился, заглянул  в
окно. И тут Марья узнала его. Вскричала радостно:
   - Да ведь Петька это! Петька Сибирцев!
   - А чего это никого нет-то? - спросил Петька Сибирцев.
   - Заходи, заходи! - помахала рукой Марья.- Вот гад-то подколодный!  Я
думала, у меня счас разрыв сердца будет. Вот черт-то полуношный! Он, на-
верно, с похмелья день с ночью перепутал.
   Вошел Петька.
   - Счас что, ночь, что ли? - спросил он.
   - Вот идиот-то! - опять ругнулась Марья.- А ты что, за четвертинкой в
сельмаг? Петька с удивлением и горечью постигал, что теперь - ночь.
   - Заспал...
   Баев пришел наконец в движение, нюхнул раз-друтой, не чихнул, а  выс-
моркался громко в платок.
   - Да-а,- сказал он.- Пить, так уж пить - чтоб уж  и  время  потерять:
где день, где ночь.
   Петька Сибирцев сел на скамеечку, потрогал голову.
   - Ну надо же! - все изумлялась Марья.- А если б я стрельнула?
   Петька поднял голову, посмотрел на Марью - то ли не  понял,  что  она
сказала, то ли не придал значения ее словам.
   - У него голова болит,- с сердцем посочувствовал Баев.- Эх-х... Жите-
ли! - Баев стряхнул платком табачную пыль с губ, вытер глаза.- Мне  счас
внучка книжку читает: Александра Невский землю русскую защищал...  Напи-
сано хорошо, но только я ни одному слову не верю там.
   Марья и Петька посмотрели на старика.
   - Не верю! - еще раз с силой сказал Баев.- Выдумал... и получил хоро-
шие деньги.
   - Как это? - не поняла Марья.
   - Наврал, как! Не врут, что ли?
   - Это же исторический факт,- сказал Петька.- Как это он мог  наврать?
Конечно, он, наверно, приукрасил, но это же было.
   - Не было.
   - Вот как! - Петька качнул больной головой.- Хм...
   - С кем что он защищал-то ее? Вот с такими вот воинами, вроде тебя?
   Петька опять посмотрел на старика... Но смолчал.
   - Если уж счас с вами ничего сделать не могут - со  всех  концов  вас
воспитывают да развивают... борются всячески, - то  где  же  тогда  было
набраться сознания?
   Петька похлопал по карманам - поискал курево, но не обнаружил ни  па-
пирос, ни спичек.
   - Пиши в газету,- посоветовал он.- Опровергай.
   И встал и пошел вон из избушки.
   Марья и Баев смотрели в окно, как шел Петька. Под ногами парня звонко
хрустело льдистое стекло ночной замерзи, и некоторое время шаги его  еще
сухо шуршали, когда уж он свернул за угол, за сельмаг.
   - У их, наверно, свадьба,- сказала Марья.- Сестра-то Петькина за это-
го вышла... за этого... Как его? Брат-то к агрономше приехал... Как его?
   - Черт их теперь знает, И знать не хочу... Сброд  всякий.-  Баев  по-
чувствовал, что он весь вдруг ослаб, ноги особенно - как  ватные  сдела-
лись. Все же испугался он сильно,- Надо же так пить, чтобы день с  ночью
перепутать!
   - Они, ночи-то, вон, какие светлые. Наверно, соскочил со сна-то - ви-
дит, светло, и дунул в сельмаг.
   - Это ж... он и солнце с луной спутал?
   Марья засмеялась:
   - Видно, гуляют крепко.
   В животе у Баева затревожилось, он скоренько завинтил флакончик с та-
баком, спрятал его в карман, поднялся.
   - Пойду. Спокойно тебе додежурить.
   - Будь здоров, ферапонтыч. Приходи завтра, я завтра картошки  принесу
- напекем.
   - Напекем, напекем,- сказал Баев. И поскорей вышел.
   Марья видела, как и он тоже пересек площадь и удалился в  улицу.  Шел
он, поторапливался, смотрел себе под ноги. И под его ногами тоже похрус-
тывал ледок, но мягко - Баев был в валенках.
   А такая была ясность кругом, такая была тишина и ясность, что  как-то
даже не по себе маленько,  если  всмотреться  и  вслушаться.  Неспокойно
как-то. В груди что-то такое... Как  будто  подкатит  что-то  горячее  к
сердцу и снизу и в виски мягко стукнет. И в ушах толчками пошумит кровь.
И все, и больше ничего на земле не слышно. И висит на веревке луна.


 

КОНЕЦ...
Другие книги жанра: классические произведения

Оставить комментарий по этой книге

Страница:  [1]