Алексея Клеверова, ученика 6-б класса 22(х) средней школы г.Ленинграда
Мама и папа, очень прошу, не читайте больше мой дневник -- я ведь знаю,
как и что у меня лежит -- вечно все с столе перевернуто. Не обижайтесь,
пожалуйста. Алеша.
18 апреля 198. г.
Старый дневник кончился. Завожу новый. А вместе с ним постараюсь начать
новую жиамь. Только, наверное, опять не получится. Но -- попробую, чем черт
не шутит.
Если подвести итоги старой жизни, то ничего веселого. Школа, самбо,
начал писать стихи, стал немного больше думать. И все... Как жить дальше --
не знаю.
19 апреля 198. г.
Школа. Осточертело. Все ходуном. Девчонки кокетничают с мальчишками,
мальчишки им делают гадости, учителя орут. Географичка сегодня опять
ругалась матом, уши вянут. Я не выдержал, встал и сказал, что у нас так не
принято, вышел из класса и пошел домой, благо, мама, наконец, сделала мне
свой ключ. На душе тошно. Завтра, небось, вызовут к диру -- чистка будет.
Дома пообедал. Больше писать нечего. Сажусь читать Достоевского,
"Идиота" -- литрэч как-то хвалил, сказал, что там самый лучший герой в
мировой литературе. Посмотрим. Правда, он еще сказал, что нам пока рано.
Ну, ладно, до завтра.
20 апреля 198. г.
К диру не вызвали, наверное, географичка испугалась, что ей придется
отвечать за свое поведение. Все равно -отношения испорчены, и в лучшем
случае годовая будет "3". Жаль, хотел дотянуть без троек.
После школы пошел на самбо. Глебов переборщил сегодня -- сломал руку
Шевчуку. Перелом открытый. Шевчука увезли на "скорой". До этого он страшно
орал и корчился. Я стоял, смотрел, сострадание было, но больше любопытство:
что он чувствует? Занятие прекратилось, так как ЧП. Пошел домой, и чувствую:
руку ломит, чуть не до крика. Дома слопал две таблетки анальгина.
Сажусь читать "Идиота". Вчера начал. Туго идет, не врубаюсь. Что там
хорошего?
21 апреля 198. г.
Ночью приснился стих. Записываю, как есть, ничего не меняя.
Мне приснилось в бреду: война.
На войне с обеих сторон поставили пушки.
А на пушки вскарабкались всегда любопытные дети,
И детей никто на прогнал,
Ведь это так редко бывает, что одна пушка попадает в другую.
Но когда первая, все-таки, выстрелила,
Она попала в пушку, стоящую далеко-далеко,
А на ней сидел маленький мальчик
И смотрел как в него стреляют.
И он мертвым свалился на землю.
И это было очень легко:
Взял да упал.
И почему-то даже не было крови.
И странно: все пушки стреляли,
И все попадали в детей, не правда ли, странно?
А дети смотрели как их убивают,
И не боялись, а просто брали и падали,
И даже не успевали вскрикнуть.
И сон этот мне так долго-долго снился.
Он длился час, а может быть, целую вечность,
Пока не упал на эемлю самый последний ребенок,
И не было больше детей,
И взрослые, стоящие у пушек,
С недоумением оглядывали друг друга:
Какую, мол, глупость мы сделали.
А мне снилось, что все мертвые дети
С укоризной глядят на меня.
Не знаю, хорошо ли, плохо, покажу литрачу. А сейчас побежал в школу.
25 апреля 198. г.
Не писал, потому что все время запоем читал "Идиота". Достоевский --
великий писатель! Черт побери! На душе праздник, ведь я не думал, не мог
думать, что такое может быть!
26 апреля 198. г.
Все еще под влиянием "Идиота". Странно все это, конечно. Человек -- в
прошлом сумасшедший, импотент, и -- такой человек! Слов нет. Я таким никогда
не буду.
Сходил сегодня на самбо. Спросил, что с Шевчуком. Амтоныч сказал: в
больнице, плюс ко всему заражение крови, опасаются гангрены. К нему даже не
пускают. Я сказал, что больше не буду ходить в группу.
Он спросил: "Что, струсил?" Я не ответил -- все равно, не поймет. Я и
сам не знаю, что со мной. Просто я этого больше НЕ ХОЧУ.
27 апреля 198. г.
Географичка подчеркнуто вежлива. Вызвала -- ответил. Поставила "5".
Есть в ней, значит, что-то хорошее.
Дал почитать стих литрэчу и Машке Стакановой, она просила. Литрэч
сказал, что стих интересный, обещал позвонить какому-то своему знакомому,
чтоб меня на будущий год взяли в литературный кружок. Говорил, что надо
писать. Хорошо поговорили, долго. Я спрашивал о Достоевском, он много
рассказывал о его жизни, я был потрясен. Взял в библиотеке "Братьев
Карамазовых". По дороге домой встретил Глебова, он сказал, что переживает
из-за Шевчука и из-за того, что именно он сломал ему руку. Он курил и дал
мне сигарету "Стрела", чтоб я выкурил за компанию. Я не хотел, но мне его
стало жалко и, чтоб он поменьше мучился, я тоже стал курить, фу, до сих пор
противно!
"Братьев Карамазовых" читать начну послезавтра, хотя очень хочется
сесть прямо сейчас. Но -- завтра мамин День Рождения, не хочется рвать
насередине. Спокойной ночи!
26 апреля 198. г.
Мамин День Рождения. Вытряс копилку и купил цветы и духи, самые
дешевые. Мама очень обрадовалась.
Было много гостей. Пили, шумели, веселились, вели дурацкие разговоры о
Боге, НЛО, о перестройке, о реформах. Весь день коту под хвост.
Может, мама только сделала вид, что обрадовалась? Духи-то плохие, а на
хорошие у меня денег не хватило.
29 апреля 198. г.
Кошмар! Машка Стаканова сегодня призналась мне в любви. Я стоял, как
дурак. Да и сейчас, как дурак. Что сказать -- не знаю, куда глаза девать --
не знаю. Сказал, чтоб не обижалась, что подумаю, и, как последний олух,
поцеловал ее в щеку, при этом нечаянно толкнул портфелем, и она чуть не
упала. Остолоп!
Мама дала трешку на неделю, купил пачку сигарет "Стрела". Потом бродил
по городу, курил, противно, но голова прозрачная, думал о Машке, что ей
сказать. Вдруг, у кладбища, увидел нищую старуху с протянутой рукой. Я ей
отдал мелочь со сдачи от сигарет, было очень стыдно, потом пошел дальше и
подумал, что надо отдать и 2 рубля. Стоял, сомневался, неудобно и жалко
денег -- хотел на днях на видео сходить. Потом вернулся, все-таки, а ее уже
нет. И эти 2 рубля проклятые, на что они мне? Никогда не думал, что я такой
жадный.
Итак от всего тошно, кошмарный день, а тут еще мама унюхала, что я
курил. Такой скандал был. Потом отец пришел, мама сказала, а он -- за
ремень. Два года не драл, а тут -- как щенка. Ненавижу!
30 апреля 198. г.
Спина болит. Я отцу этого никогда не прощу. Сам курит, а меня учит.
Назло теперь буду. Все курят, а я чем хуже?
На Машку стараюсь не смотреть, она на меня тоже. Слава Богу! Все равно,
что-то решать надо. Ума не приложу.
Классная сегодня хвалила Горбачева, предки -- ругают. Ну их всех в
баню. Не хочу больше ничего этого слышать.
После уроков искал ту старуху -- как сгинула! Может, померла или
заболела? Какая я свинья!
Начал читать "Братьев Карамазовых" -- оттяжно. В сто раз лучше
"Идиота"!
5 мая 198. г.
Эти дни читал Достоевского. Спасибо, что это есть. Не знаю только, кому
спасибо. Богу, что Он сделал этого человека писателем? Но я не знаю, есть ли
Бог. Ладно, поживем-увидим.
С курением надо завязывать, пока не втянулся. Во-первых, голова
начинает болеть, а, во-вторых, самое главное: мама вчера принесла пачку
"Беломора" и сказала, что если я не брошу, то она тоже начнет курить, а ей
это совсем некстати.
Вечерам смотрел как мама режет сырое мясо. Во рту стало противно
сладко. Представил корову, которой это мясо когда-то было и тупо-тупо
смотрел, уже ничего не соображая. А на ужин -- взял ложку -- не могу.
Отказался. Предки завопили, что я заделался вегетарианцем, что, небось, в
секту какую попал. "Не могу", -- говорю. "Ешь!" Взял ложку в рот -- вырвало
прямо на скатерть. Теперь отстали.
Спокойной ночи!
6 мая 198. г.
Пошел в кино, абонемент школьный. По рядам ходили какие-то парни,
мешали смотреть, шумели. Никто не возмущался, администрация -- ноль
внимания. Подошли ко мне. "Гони 28 копеек". Я говорю: "Ребята, так нехорошо
делать. Лучше по-человечески попросите". А они меня бить стали. В голове --
синие молнии, фильм идет, все, как будто так и должно быть, странно. Я не
падаю -- кресла не дают. Били-били. "Тебе хватит?" Я опять: "Ребята, так
нельзя". И опять били. Зуб потерял, фингал с поллица. После фильма подошел к
ним, дал рубль, говорю: "Возьмите, если вам надо. Не бейте никого". Рубль
взяли и пошли. Один вернулся и сказал: "Извини, сопляк, ты святой". Какой я
святой? Мне еще до князя Мышкина -- о-хо-хо пахать. Все равно приятно.
Может, тот парень что понял...
После сеанса шлялся по городу, зашел в винный магазин, там где
разливают. Смотрел долго как пьют, говорят. Странно все это. И жалко... Один
мужик говорил умные вещи, что-то насчет супраментализации русской нации, про
Бога, астрал, бессмертие, еще про что-то. Его никто не слушал, а мне
понравилось. Плохо, что он потом, как свинья, свалился.
7 мая 198. г.
Ночью написал стих про этих людей в винном, и про предков, вообще про
всех, пока никак не назвал.
Когда ночь опускает занавес черным небом над Ленинградом
И никто в небесах не видит закулисную жизнь людей,
Появляется Достоевский, режиссер наших душ безвзглядных,
Появляется Достоевский, Бог тоски, не имущий церквей.
В саром камне, покрывшем стены, в фонарях, мерцающих желто,
В тусклых блестках воды канала, в царстве пьяниц, поэтов, блудниц,
Перед нин преклоняются слепо, бессознательно, глухо, стерто,
Его видят, слышат, боятся, на колени падают ниц.
Он здесь царь. Все ему подвластно. Все: и скрытые
наши страсти,
И грехи, и мечты, и драки, и распивочных жар, игра
В невиновных, в невинных, в жалких, в беспокойно ждущих участья.
Взгляд безмолвный видит всю кривду и вводит нас в ночи астрал.
Когда день открывает занавес и с неба смотрят с заботой
На то как мы просыпаемся, дети своей страны,
Достоевский нас покидает, и мы спешим на работу,
А с неба следят, не зная нашей ночной вины.
Взрослый стих получился. Мне нравится. Правда, я загнул насчет работы,
а не школы, но ведь это же не про школьника, это же общечеловеческий стих.
Вот только еще последняя строчка странная, боюсь, не двусмысленная ли? Я, в
общем-то, не имел ввиду ничего дурного, когда писал "нашей ночной вины",
просто так получилось, но вдруг -- кто-нибудь не так поймет? Все-таки,
неудобно, человеку 12 лет, а он про это начинает писать. Даже с литрэчем
неудобно советоваться.
Сказал маме, что бросил курить. В самом деле, очень даже хочется, но я
сильный -- выдержу. Мама обрадовалась. Хорошо, а то она после вчерашнего
фингала чуть в обморок не упала. Наврал, что трешку отняли, она еще дала,
теперь с оставшимся рублем -- 4. Жить можно.
Машка опять подошла. Я ляпнул: "А чего ты хочешь?" Она покраснела и
убежала. Кажется, я ее обидел. Что-то у меня и в стихах, и в жизни все
какие-то дурацкие намеки на секс получаются. Надо научиться лучше выражать
свои мысли.
8 мая 198. г.
Сходил на телефонный переговорный пункт и разменял 4 рубля по
пятнашкам. Забрел на Васильевский остров, там интернат для детей без
родителей, раздал им деньги, а они с меня и часы сняли, и значки, ну, да Бог
с ними. Им нужнее. Такой ужас там! Зато теперь совесть перед той нищей
старухой не мучает. Пригласил ребят зайти к нам как-нибудь в гости, а адрес
сделал вид, что забыл дать, а они и не сообразили спросить. А я просто
струсил, что скажу предкам, когда эта орава вдруг навалится. Надо сначала с
мамой обсудить. И все равно -- погано, хуже некуда.
Шел домой. Трава в этом году уже высокая. В садике стригли газон. И
опять -- этот жуткий сладковатый привкус во рту и запах. Это -- смерть. Я
закрыл глаза, мне было больно, но потам я почувствовал, что трава не
умирает, что с ней что-то происходит. Перерождение какое-то. Очень странное
ощущение. Что со мной? Шизуха? Вообще что-то не в порядке с психикой.
Например, я чувствую себя очень-очень старым, а хожу в школу и выгляжу
мальчиком просто потому, что так надо. И я не вижу никакого выхода, мне все
время страшно, темно, и даже жить иногда не хочется. Тот мужик в винном
говорил, что все должны пройти через мрак к свету, но, мне кажется, что у
меня уже вся жизнь позади, я даже однажды видел свою могилу как бы из
будущего. Может, мне надо сходить к психиатру?
9 мая 198. г.
Сегодня День Победы. С утра я сидел дома и думал. Мне было очень жаль
тех людей, которые воевали. Им ведь было страшно, что их убьют, и они знали,
что, если погибнут, то дети их останутся без них. И убивать, наверное, тоже
жуткий облом. Я этого не хочу, не хочу, не хочу! Но хуже всего, наверное,
было блокадным матерям. Не потому, что они голодали, и даже не потому, что
дети их голодали, а самое страшное в том, что они должны были есть свою
порцию, а не отдать ее ребенку, ведь если они сами не выжили бы, то дети
тогда точно загнулись бы. Это ведь ужас: есть и знать, что этот кусок
отнимается у твоего ребенка.
Вот с таким паршивым настроением пошел на улицу. Везде флаги, гармонь,
все радуются, а мне плохо. Я зашел в собор, не знаю как он называется,
попросил свечку, мне говорят: "30 копеек, мальчик", -- а я все вчера
детдомовцам отдал. Я сказал: "У меня нет". Спасибо, какая-то тетенька дала.
Я поставил свечку перед иконой, хотел перекреститься, как все -- не могу,
рука не поднимается, словно я что-то нечестное делаю, обманом будто проник,
а в самом деле чужой здесь. И тогда я попросил Бога, если он есть, чтоб он
помог всем людям, какие есть на Земле, и чтоб они стали лучше, и чтоб они не
мучили и не убивали друг друга, и чтоб всем было что есть, и чтоб никто не
болел. Я даже заплакал. И тут кто-то погладил меня по голове, нежно-нежно, я
оглянулся -- никого. А меня все гладит и гладит кто-то. И тут я
почувствовал, что Бог, наверное, все-таки есть. И я сказал Ему: "Спасибо,
что ты меня услышал", -- и уже спокойно перекрестился.
К психиатру, все-таки, не пойду. Это хорошо -- то, что там со мной
было.
18 мая 198. г.
Все же отдал стих литрзчу. Сказал, что прочитает дома, и еще дал адрес
кружка, где занимаются юные поэты.
Потом подошел к Машке, попросил прощения и пригласил ее зайти
как-нибудь в гости. Она очень обрадовалась.
Все было так хорошо, а вечером страшная новость: умер Шевчук. Развилась
гангрена, никакой антисептики и -- все! Я не хочу больше жить. Почему он, а
не я? Мне здесь не нравится. Кто-нибудь, сделайте что-нибудь, чтоб так не
было.
11 мая 198. г.
На географии написал стих. Про Шевчука.
Белая машина с красным крестом.
Носилки, кровь, смех и пот.
-- Господа врачи, продайте жизни 200 граммов
За любую цену, господа...
-- Поздно.
На асфальте кусок кирпича,
как рыжий обломок жизни,
как колбасы довесок,
рядом с которым дерутся собаки,
сожрут и -- поздно.
-- Господа врачи, пожалуйста, продайте...
Плач -- как тоскливая песнь котов,
плач -- как звезд фосфорический блеск,
плач -- как гаснущий свет лампады.
Битва за жизнь страшней, чем за душу.
Битва за смерть кровожадней гиены.
Вперед, в геену, скорей же, в геену,
Господа врачи, пожалуйста, продайте...
Географичка подошла, прочитала, ничего не сказала. Потом, наверное,
выдаст... А мне теперь на все плевать.
Вот и последняя страница тетради. И этот дневник кончается. Настроение
-- швах! И опять пора подводить итоги. И опять ничего не изменилось. Я
только увидел, какой я плохой, скверный, жадный, ничего не делаю искренне,
от души, и не люблю никого, даже маму, только себя. Я конченный згоист.
Одно лишь хорошо: я, кажется, понял, что все это должно когда-нибудь
кончиться. Я чувствую, что так погано не будет всю жизнь. Я не знаю -- как,
и когда, и что изменится. Только если в это не верить -- то лучше совсем не
жить.
До свидания, Алеша. Начинаю следующий дневник...
10 мая 1991
<<< *** >>>
КОНЕЦ...
Другие книги жанра: лирика
Оставить комментарий по этой книге
Страница: [1]
