В последнее время всем нам не хватает любви.
Не потому, что любить разучились, а потому что просто некогда - времена
не те. Впрочем, времена всегда были "не те", и в своем непомерном
одиночестве и тоске по любви и счастью мы, как это ни парадоксально, вовсе
не одиноки.
Кто-то мудрый сказал, что наши страхи - это нереализованные возможности
любви; а значит любовь (хоть априори принято не давать ей определения) - это
преодоленный страх, в том числе.
Все страхи, как преодоленные, так и не- гнездятся в нашей памяти, и
отсюда естественно вытекает: чтобы любить, нужно прежде всего помнить.
Только умеем ли мы это? Мнемосина - богиня разборчивая, и драгоценный свой
дар предлагает далеко не всякому. А может это нам теплые, слегка мутноватые
воды Леты милее и слаще, чем хрустально-прозрачная ледяная вода ее
источника?* И может именно поэтому девять изысканных муз так редко посещают
наши серые, пугающе похожие друг на друга жилища?
Науки и искусства - не просто дети Мнемосины и Зевса, но дети нашей
Памяти и Божественного начала в человеке, того самого начала, которое
заставляет нас творить, чтобы напомнить о том, насколько близко мы находимся
к Творцу, созданные по Его образу и подобию.
Бог есть Любовь.
Любое настоящее произведение искусства либо достижение человеческой
мысли, выразившееся в научной формуле - это производное от соединения нашей
любви и нашей памяти. И та, и другая всегда деятельны.
Все сказанное выше - это даже не вступление, а, скорее, заключение, но
заключение, которое будет неуместно в конце этого небольшого повествования.
Наверное, трудно отыскать среди великого и славного народа читателей
тех отдельных его представителей, которые никогда не слышали о великом
насмешнике Франсуа Рабле и о мушкетере гвардейского полка, поэте, дуэлянте,
ученом, забияке и весельчаке - Савинии-Сирано-Эркюле бароне де Бержераке.
Еще труднее представить себе, что не так уж и давно, всего лишь в прошлом
веке, на своей собственной родине оба эти великих имени были прочно забыты и
наверняка бы канули в реку забвения, если бы не один удивительный человек.
Разрешите представить: Шарль Нодье.
- Знаменитый в свое время писатель, книгами которого зачитывалась вся
Европа. Его роман "Жан Сбогар" Пушкин упоминает в "Евгении Онегине" в списке
самых читаемых, "модных" тогда книг:
И стал теперь ее кумир
Или задумчивый Вампир,
Или Мельмот, бродяга мрачный,
Иль вечный жид, или Корсар,
Или таинственный Сбогар.
А Тургенев в письме к Вяземскому с печалью сообщает, что заплатил за
одно прочтение "Сбогара" десять рублей - сумму по тем временам более чем
солидную - но своей книги до сих пор достать не может.
- Один из первых авторов фантастических произведений.
- Профессиональный энтомолог, автор "Рассуждения о назначении усиков у
насекомых и об их органах слуха" и "Энтомологической библиографии".
- Профессиональный лингвист, автор "Толкового словаря французских
ономатопей", "Критического рассмотрения французских словарей" и "Начала
лингвистики", а также множества статей по проблемам языка.
- Профессиональный литературный критик.
- Один из самых известных библиографов и библиофилов 19 - начала 20
века.
Не так уж и мало для одного человека, прожившего обыкновенную жизнь.
Шестьдесят четыре года - это срок ни короткий, ни чрезмерно длинный. Каждый
волен распорядиться им по-своему. Шарлю Нодье этого времени хватило не
только на то, чтобы войти в историю и занять в ней свое достойное место, но
и ввести в нее за собой многих других, тех, без которых теперь человек
историю себе и не мыслит. А то, что сегодня сам он несправедливо забыт, это
уже не его вина, а наша с вами; и даже не столько вина, сколько общая беда.
Это означает только то, что непреодоленных страхов в нашей жизни сегодня
больше, чем преодоленных - как уже говорилось выше; и поэтому я предлагаю
моим читателям обратиться к своей памяти в надежде на то, что она
возвратится к нам Любовью.
Шарль Нодье родился в 1780 году в Безансоне. Ему было всего девять лет,
когда началась Великая французская буржуазная революция. Спустя год или
полтора его отец - Антуан Нодье, адвокат по профессии и страстный поклонник
просветителей, особенно Руссо,- становится мэром города, а его мать -
председательницей женского якобинского клуба.
Вполне естественно, что мальчик был буквально заражен якобинскими
идеями, и с восторгом произносил революционные речи и стихи собственного
сочинения. Это принесло ему славу чудо-ребенка. В четырнадцать лет на
празднике, устроенном Конвентом в честь героев революции, он выступил на
городской площади с пылкой речью, посвященной памяти санкюлотов Барра и
Виала - своих сверстников.
Но немного позже ему случилось присутствовать при казни бывшего
капуцина - человека достойного и доброго; а позже и при гибели под ножом
гильотины Эложа Шнейдера - неистового приверженца революции, который и сам
послал на плаху множество людей.? Нодье слишком хорошо умел помнить, а
значит - любить, чтобы когда-либо забыть об этих своих впечатлениях.
Двойственное отношение к восставшей толпе остается у него на всю жизнь. Он
перестает быть пламенным якобинцем, но не становится бонапартистом, и не
боится ни тех, ни других.
В 1797 году он поступает на работу в безансонскую публичную библиотеку
- место, которое в его системе ценностей сопоставимо разве что с раем. Ведь
недаром о каком-то из словарей он пишет своему другу: "Эта книга составляет
предмет моих самых упоительных мечтаний. Я думаю о ней непрестанно; в ночной
тиши передо мной встает ее желанный образ..." - это конец цитаты, но вовсе
не конец письма.
А когда в своих повестях "Фея хлебных крошек" и "Бобовое зернышко и
Цветок горошка" он хотел вознаградить двух своих героев счастливой жизнью в
неком "земном раю", то главным украшением этих райских уголков оказались,
конечно же, великолепные библиотеки, в которых "было собрано все самое
превосходное и полезное, что создали изящная словесность и наука, все, что
необходимо для услаждения души и развития ума в течение долгой-долгой
жизни".
Райская жизнь длится не слишком долго.
Затем обстоятельства вынуждают его на какое-то время перебраться в
Париж, и там он пишет, пишет, пишет... Из-под его пера выходят первые
романы: "Стелла, или Изгнанники" в 1802, "Живописец из Зальцбурга" в 1803
году. В эти же годы он публикует множество статей по энтомологии и
лингвистике.
В 1801 или 1802 году Нодье пишет памфлет на Наполеона - тогда еще
просто первого консула, и уже в 1804 на месяц или полтора попадает за эту
шалость в тюрьму Сен-Пелажи, после чего его высылают обратно в Безансон под
надзор полиции. Он бы и остался там насовсем, прикованный к своей обожаемой
библиотеке страстью не менее поглощающей, чем любовь к женщине, но консул
Наполеон Бонапарт становится императором Франции Наполеоном I, и Нодье бежит
в Швейцарию, подальше от монаршьего гнева, открывая таким образом новую
страницу своей жизни - страницу странствий.
В нем открывается несомненный талант путешественника. Это ведь тоже дар
Божий - уметь наслаждаться одиночеством, природой, ночевками под открытым
небом, ледяной водой горных ручьев... В часы досуга он бродит по горам,
собирая новые растения для своего гербария и сочиняя стихи. А вообще Шарль
Нодье работает библиотекарем - в разных библиотеках. Ни в одном из
швейцарских городков он не задерживался надолго; в 1806 читал в Доле курс
лекций по литературе, и можно не сомневаться в том, что его слушатели
получили блестящее образование; в 1808 он уже служил секретарем и
библиотекарем у Герберта Крофта - английского филолога, живущего в Амьене. В
1812 году судьба заносит Нодье на Балканы.
Судьба любит иронию: человек, испытывающий острую необходимость в
постоянном общении с книгами, любивший их совершенно уж необычной любовью,
получавший удовольствие от одного только прикосновения к плотным страницам,
к кожаным переплетам, от самого запаха пыльных фолиантов наконец, - вынужден
был скитаться, и подобная кочевая жизнь лишала его возможности завести
собственную библиотеку. Правда, позднее он объясняет, что помогло ему
пережить подобное испытание. Шарль Нодье цитирует своего современника,
библиофила и владельца огромной библиотеки Валенкура, который, утратив в
пламени пожара свою драгоценную коллекцию, сказал: "Мало пользы принесли бы
мне эти книги, не научись я обходиться без них".
После крушения наполеоновской империи Нодье возвращается в Париж. Он
работает и рецензентом многих столичных изданий, и редактором, и постоянным
сотрудником ежедневной газеты. Он издает несколько своих романов и множество
рассказов. А в 1824 году приходит и награда от судьбы за все перенесенные
испытания - Шарля Нодье назначают главным хранителем библиотеки Арсенала, и
эту должность он занимает до самой своей смерти.
В те времена памятники старины переживали не лучший период в своей
долгой жизни: старые замки со всем их содержимым скупались "нуворишами" за
бесценок, и многие вещи, не пришедшиеся ко двору, попросту безжалостно
уничтожались. Книги ценились менее всего, зато в цене были кожа и сафьян их
переплетов; и потому появился даже новый род промысла - "книжное
живодерство". Редчайшие старинные экземпляры "обдирали", а затем продавали
на вес торговцам-кондитерам и бакалейщикам. Из больших и плотных страниц
было удобно делать кулечки и конвертики для конфет, пирожных и специй.
Помните незабываемую сцену у Э.Ростана, когда добряк Рагно спасает от жены
кулечки, свернутые ею из поэм и баллад?
Вообще, Эдмон Ростан, равно как и его современник - Теофиль Готье
бесконечно много почерпнули у Шарля Нодье. Ростану прежде всего был сделан
царский подарок - фигура дуэлянта, ученого и фантаста Сирано, которого сам
Нодье считал незаслуженно забытым.
Нодье писал о нем, о Рабле, и многих и многих других в своей знаменитой
"Библиографии безумцев", отмечая, что Свифт и Вольтер очень много почерпнули
из "Путешествия на Луну" гениального француза, и многим, соответственно,
обязаны ему.
Он был настоящим рыцарем - миролюбивый, кроткий библиофил Шарль Нодье.
Говорят, что тема непризнанного гения - его излюбленная тема, но это не
совсем так. Непризнанный гений - это человек, по определению, не замеченный
современниками и несправедливо забытый потомками лишь потому, что толпа не в
состоянии оценить его труд и мастерство. Однако Нодье волнует не столько
несправедливость человеческих суждений, сколько неравная битва между
человеком и гораздо более серьезным противником - Временем, либо Историей.
Его пугает жестокость и непредсказуемость, слепота случая, лишающего автора
надежды на признание. Нодье воюет против несправедливости истории, стараясь
всякой малости отыскать место в ее необъятном пространстве.
Каждый день, невзирая на любое ненастье, он отправлялся в свое
неспешное странствие по набережной Сены, где в ту пору располагались
букинистические лавочки и лотки под открытым небом. На них связками
продавались книги. Когда дешевые и грубые поделки, которые страшили
изысканного и утонченного библиофила своей непритязательностью и
примитивностью, когда - редкие экземпляры, продаваемые за вполне разумные
деньги, а когда и редчайшие сокровища - потемневшие от времени и
одиночества, лишившиеся заботливых и любящих хозяев, вещи, которым сам
продавец не знал цены.
Нодье спасал их - потерянных, неприкаянных, обреченных на гибель в
кондитерских и бакалейных лавках, в сапожных и кожевенных мастерских. Он
измерял линейкой поля, по-детски радуясь, если в найденном экземпляре они,
необрезанные, были на несколько миллиметров шире, нежели в ранее найденных;
он скрупулезно изучал факсимильные оттиски, заметки на полях и примечания.
Он, может быть, единственный понимал, насколько важны эти заметки,
сделанные рукой де Ту и Вольтера, кого-нибудь из Людовиков, Руссо или Гролье
и предсказывал во многих своих статьях, что с течением времени подобные
заметки станут цениться намного выше самой книги.
Он с равным восторгом пишет о бумаге и о переплетах, о формате и о
монограммах владельцев. Его восторгает рукописная помета Гролье на книгах
его библиотеки: "Я принадлежу Гролье и его друзьям". Кстати, Шарль Нодье не
выносил экслибрисов, считая их пустыми и выхолощенными значками, ничего
нового книге не дающими и только портящими ее прекрасную внешность. В чем-то
он был прав, если учесть, что в его библиотеке хранился том, подаренный
Монтенем Шаррону с заметками обоих, или уморительная "Маранзакиниана" -
книжечка, отпечатанная аббатом де Грекуром в Бурбонском дворце тиражом всего
50 (!) экземпляров и сплетенная с несколькими листками меньшего формата с
собственноручными пометками Жаме-младшего.
Казалось бы, он помешан на книгах: он пишет в основном о них, он пылает
неизлечимой страстью - но при ближайшем рассмотрении оказывается, что книги
для него всего лишь связующее звено, материальный след ушедшей либо уходящей
эпохи, и с их помощью он разговаривает с людьми.
"Парижский часослов" - один из бриллиантов собранной им коллекции - это
голос молодого и влюбленного Ронсара, написавшего в конце книги свой сонет,
ставший известным именно благодаря Нодье. "Нравственные и политические
максимы, извлеченные из "Телемака"", книга, переплетенная дофином, будущим
королем Людовиком 16 - это жуткая усмешка судьбы, кровавый ее росчерк,
предсказание, которое один французский король сделал другому. Его
исследования о знаменитых переплетах - это поэтический рассказ о
переплетчиках, боготворивших свою работу. Он знал их по именам, и
преклонялся перед ними, как перед любыми другими художниками.
Библиофильские истории Шарля Нодье - это способ любить и помнить людей
через книги, написанные ими и о них.
Его обожал слушать Александр Дюма, который вспоминал впоследствии, что
Нодье говорил так, будто знал их всех - бесконечных королей Карлов и
Людовиков, Монтеня и Руссо, Стерна и Вольтера, Рабле и Сирано...
Квартира Нодье при библиотеке Арсенала была местом свидания "всей
романтической литературы", как заметил кто-то из современников. Отсюда почти
не выходили Виктор Гюго и Стендаль, Теофиль Готье и Жерар де Нерваль, Мериме
и Ростан, Сент-Бев и Мюссе.
В 1834 году Шарля Нодье избрали во Французскую Академию. Он стал одним
из "сорока бессмертных", и таким образом подшутил над безжалостной историей,
которая уже не могла отнять у него это бессмертие.
Спустя десять лет, в 1844 году он умер в окружении своих друзей и своих
милых книг. Надо полагать, что он умер счастливым. А еще вернее будет
сказать, что он не умер, а просто переступил незримую черту, которая
отделяет бессмертие прижизненное от бессмертия посмертного.
Его книги остались навсегда.
Как-то, в своей статье о Чарльзе Форте, я уже писала о том, что любой
реформатор не столько переделывает окружающую его реальность, сколько ставит
вопрос иначе, смотрит на проблему под другим углом зрения - и этот взгляд
открывает новый, ранее не существовавший мир, который - и это очень важно -
намного превосходит и существующую реальность, и самого ее реформатора.
Шарль Нодье - фигура во французской литературе весьма своеобразная.
Литературное творчество его неотделимо от истории французского
романтизма, но вместе с тем среди французских романтиков он всегда стоял
особняком.
Дело в том, что Шарлю Нодье "посчастливилось" родиться и большую часть
своей жизни прожить в "интересное время" (знаменитое китайское проклятие:
чтоб тебе родиться в интересное время). Такие времена лучше изучать, а жить
в них очень и очень сложно. Еще сложнее в такие времена не потерять любовь к
людям и память.
Человеку всегда приходится выбирать, кто он, с кем он и где он. В
переломные моменты истории этот выбор становится неизбежным и к тому же
резко ограничивается. Мир оказывается поделен как бы на черную и белую
половины - неважно, где какая и кто при этом прав, а кто нет - и поневоле
приходится решать, "за гвельфов или за гибеллинов" - даже понимая нелепость
не только самого выбора, но и подобной постановки вопроса.
Человеку пишущему приходится выбирать дважды. Сперва - как жить. Затем
- как писать.
Нодье выбрал "мир чудесного". Он и свою жизнь прожил, оставив о себе
чудесные воспоминания - память, а значит и возможность любви.
В мир фантастики уходили и до него, и многие опыты были не менее, а,
может, и гораздо более удачными. Заслуга же Нодье заключается в том, что он
стал писать фантастику осознанно.
В начале 1830-х годов он пишет программную статью "Фантастическое в
литературе", впервые отделяя собственно фантастику от сказки или легенды и
объясняя, почему художник имеет право уйти в вымысел. Очень часто
литературные критики определяют такой выбор темы как уход от
действительности, но на самом деле все обстоит гораздо сложнее. И именно
Шарлю Нодье первому удалось объяснить, либо вплотную подойти к объяснению -
почему порой о добре и зле, о любви и ненависти, о верности, о душевной
чистоте нужно говорить в отрыве от действительности. При этом
действительность - это только часть нашей реальности, всего только клочок
окружающего нас пространства и времени.
Возможно, сам Нодье не осознавал, что написал он в своей статье - его
фантастические новеллы многим из нас покажутся наивными, но именно после
выхода в свет его "Фантастического в литературе" Франция стала зачитываться
Гофманом, обеспечив ему литературный успех; а следом за Нодье и другие
французские писатели обращаются к фантастике.
Пробуют силы в этом жанре и Бальзак в своей "Шагреневой коже",
"Философских романах и сказках"; и Мериме, и Нерваль.
Фантастика - это болезнь, которой Нодье заразился от своего любимого
героя Сирано де Бержерака.
Он написал множество сказок и фэнтезийных (как определили бы теперь)
произведений: "Смарра", "Трильби", "Фея хлебных крошек", "Золотой век",
"Жан-Франсуа Синие чулки", "Иннес де Лас Сьеррас", "Бобовое зернышко и
Цветок горошка" и многие, многие другие. И, как водится, то, что он сделал
ДЛЯ фантастики - выявив иную ее реальность - гораздо больше того, что он
сделал В фантастике.
Здесь будет уместно заметить, что Франция в 19 веке, как раз в период
жизни Шарля Нодье, переживала те же самые проблемы, что сейчас так волнуют
нас. Надвигался капитализм, молодая буржуазия вставала на ноги - и это было
так ужасно, так уродливо, так неприятно. Как много ошибок, падений, нелепых
и ненужных движений.
Нодье не мог примириться с уродством буржуазного века; впрочем, так и
надо - с уродством не должен мириться ни один человек. Говоря, что "мир
чистогана" недостоин поэтического вымысла и сказки, Шарль Нодье попросту
менял угол зрения. Ему был дан редкий дар отделять явление от людей - и
поэтому он помещал своих героев в принципиально иное измерение, где были
уместны все те вещи, о которых он хотел рассказать подробнее.
Собственно, это и есть единственно верный подход к фантастической
литературе. Автор имеет право на вымысел - на любой вымысел - если с помощью
этого вымысла он пытается описать реальность, настоящее.
Слово "настоящее" в русском языке невероятно насыщенно: оно обозначает
сразу два понятия - настоящее, то есть теперешнее; и Настоящее, то есть
подлинное, действительное.
И в результате мы приходим к парадоксу: фантастика, а это как бы
синоним не-реальности, не-настоящего - это способ предельно точно описывать
настоящее, реальность, выделяя главное и отбрасывая ненужные подробности.
Именно в фантастической литературе автору проще всего изложить и описать все
свои непреодоленные страхи, самые темные, потаенные и трудно высказываемые,
чтобы затем, вынесенные на свет, овеществленные - ибо слово материально (в
начале было Слово) - они перестали существовать именно в качестве страхов.
Преодоленные страхи - это уже любовь.
Значит ли это, что человек, со-творивший подобное произведение, может
хоть немного почувствовать себя творцом? - существом, которое пьет из
источника Мнемосины...
Порой в нашей жизни не находится места многим вещам.
Не потому, что они бесцельны, не потому, что они бесполезны, а потому,
что им еще не пришло время. Ведь время, как известно, это всего лишь еще
одно измерение пространства. Иногда им не находится имени (Слова, которое
должно быть в самом начале) - как сказал Станислав Ежи Лец: некоторые вещи
не существуют только потому, что их не сумели назвать.
Потерянные вещи носятся во времени и пространстве, создавая Хаос.
Недаром сказано, что дьявол - враг всякого порядка. И еще сказано -
сохрани порядок и порядок сохранит тебя.
Хранитель библиотеки при парижском Арсенале, удивительный писатель,
ученый, библиофил Шарль Нодье скрупулезно относился к каждой мелочи, каждому
слову, каждой букве, сохраняя для потомков порядок, призванный хранить их.
Он умел помнить, умел любить и преодолевать свои страхи. Возможно, в
созданной (написанной ли, сохраненной ли, воссозданной ли) им реальности
нашли себе место, приют и покой не только потерянные книги или потерянные и
забытые некогда авторы, но и просто потерянные души его современников.
Евангелие в переводе означает "благая весть".
Любые созданные нами произведения, любые достижения мысли - весточка от
тех, кто в противном случае затерялся бы в безбрежном океане времени.
Сколько их, этих весточек, вышли в путь, но затерялись на нем и так и
не достигли желанной цели? Скольких авторов и мыслителей, поэтов и
художников мы Не помним? Сколько еще голосов, звучащих из этой невероятной
дали, нам только предстоит услышать? Сколько любви мы недополучаем, не
вспоминая о них?
В кнечном итоге, нам это уже важнее, чем им, ибо они-то вышли на
дорогу, и у них у всех она прямая - а вот у нас - у недо-слышавших,
недо-любивших, не-помнящих - эта дорога может быть и окольной, и кривой...
Евангелие от потерянных - не более чем один глоток в неиссякаемом
источнике Мнемосины.
Круг замыкается.
*Мнемосина - в греческой мифологии богиня памяти; титанида (дочь Урана
и Геи). От Зевса родила девять дочерей-муз. Согласно сообщению Павсания в
Лейбадее (Беотия), вблизи пещеры Трофония, находились два источника: Леты -
забвения и Мнемосины - памяти. ("Мифы народов мира" под редакцией Токарева)
г.Киев,
14 октября 1998 г.
КОНЕЦ...
Другие книги жанра: лирика
Оставить комментарий по этой книге
Страница: [1]
