Глава седьмая

 КАК СОХРАНИТЬ ОГОНЬ 

   Зима приближалась.  Ночи  стали  длинными  и  холодными,  приходилось
ежедневно топить печь. Напряженная работа на зимовье  и  охота  измотали
промышленников, но времени для отдыха не оставалось. Они  решали  теперь
новую задачу: как в любых условиях поддерживать огонь.  Все  знали,  что
среди снегов и льдов без огня прожить нельзя.
   В то время огонь  добывался  с  помощью  кремня  и  огнива.  Стальной
пластинкой - огнивом - ударяли по кремню;  от  искры  зажигался  трут  -
сухой гриб или фитиль из пережженной тряпки. Тлеющий фитиль  воспламенял
мелкие сухие стружки.
   Трут,  захваченный  Химковым  с  лодьи,  кончался.  Алексей  пробовал
приготовить фитиль из грубой холщовой рубахи, но самодельный трут упорно
не хотел гореть.
   Конечно, поморам были известны способы добывания огня трением  дерева
о дерево. Химков, немало повидавший на своем веку, знал, что именно  так
добывали огонь  северные  племена.  Но  он  также  знал,  что  дело  это
требовало не  только  настойчивости,  но,  главное,  особой  сноровки  и
умения. Не меньшее значение при таком способе имело качество  древесины.
Недаром люди старались поддерживать постоянный огонь в жирниках,  считая
это более легким, чем каждый раз вновь добывать его.
   Мореходы тоже решили сохранять огонь непрерывным горением  светильни,
Федор Веригин немало  потрудился  над  глиняными  плошками  и  аккуратно
вылепил четыре замысловатые посудинки с  длинной  ручкой  и  носком  для
фитиля, просушил их на воздухе и затем обжег в печи.
   Ну вот, добро, теперь он от нас никуда не  денется,  подливай  только
жирку вовремя, - говорил Федор с гордостью,  ставя  свои  изделия  перед
товарищами.
   Светильню тут же опробовали. В избе весело заиграл огонек,  отражаясь
на довольных лицах друзей.
   - Ежели огонь в печи поддерживать, дров на острове  не  хватит.  Ведь
одному богу известно, сколь зимовать придется.
   - Ну, ну, Федор, опять  за  свое.  Пора  и  перестать.  А  за  плошки
спасибо, хоть сто лет теперь перезимуем.  Сто  лет...  тебе  все  шутки,
Алексей!
   Сегодня у Федора было хорошее  настроение,  и  он  не  стал  спорить,
только  чуть-чуть  виновато  улыбнулся,  щуря  свои  красивые,   немного
грустные глаза.
   Несколько дней светильник действовал  исправно.  Но  вот  жира  стало
уходить намного больше, чем в первые дни.
   - Другую плошку заправить надо. Ишь, капает, видно  трещина  есть,  -
предложил Степан.
   Зажгли новую, а утром,  осматривая  забракованный  жирник,  Федор  не
нашел никаких трещин.  Ничего  не  удалось  обнаружить  и  выстукиванием
посудинки черенком ножа.
   - Глина слабая, - догадался Федор.
   Действительно, не прошло трех дней, как потекла и вторая плошка. Всем
стало ясно, что виновата глина, а не мастер.
   Веригин решил во что бы то ни  стало  сделать  хороший  светильник  и
однажды удивил Химкова просьбой дать немного муки.
   - Не откажи, Алексей. Вот решил попробовать клей заварить  да  жирник
пропитать. Может, лучше будет.
   Муки у зимовщиков было  мало,  ею  заправляли  похлебку,  но  попытку
Федора стоило поддержать.
   - Ладно, делай. Бери сколько  надо,  обойдемся  и  без  муки,  -  без
колебаний ответил Химков.
   Вновь слепил Федор четыре плошки. Высушил их, прокалил, и  опустил  в
клейкую мучнистую жидкость, кипевшую в  котле.  Минут  через  десять  он
осторожно вынул плошки и выставил их на воздух остыть. К радости мастера
и его товарищей светильники  теперь  хорошо  держали  жир.  Для  большой
надежности этим же клеем Федор пропитал  тряпку  и  обмотал  драгоценные
сосуды - хранилище огня. Фитили решили делать из белья.
   Кремень, огниво и остаток трута Алексей бережно  уложил  в  небольшую
кожаную сумочку - трутоношу - и спрятал в укромном месте.
   Морозы,  сначала  слабые,  заметные  только   ночью,   вскоре   стали
чувствоваться и днем. На ветру уже прихватывало носы и уши. По речкам  и
на пресных озерках острова появилась гладкая корочка  льда.  Ваня  ждал,
когда таким же гладким, ровным льдом покроется море.
   Уже несколько дней море было тихим и спокойным. Лед на нем  появлялся
пока по устьям речушек, где вода была почти  пресной,  и  тянулся  узкой
неровной полоской вдоль берега.  Ваня  заметил  молодой  ледок  и  около
приткнувшихся на отмелях старых торосов, тоже окруженных талой,  пресной
водой.
   Но  однажды,  выйдя  с  отцом  на  берег,  чтобы  добыть  нерпу   для
медвежонка, Ваня не узнал моря. Еще вчера чистая темная поверхность воды
покрылась большими сероватыми пятнами, похожими на застывший жир.
   - Смотри, Ваня, сколь сала'  за  ночь  родилось.  По  такому  морозу,
видать, завтра станет море.
   Трудно стынет морская вода, не то что пресная, на реках-то.
   Ване еще не приходилось видеть, как замерзает море,  и  на  следующий
день с рассветом он снова был на берегу.
   Море преобразилось. Лед на нем оказался серым, шершавым. Молодой  лед
был еще тонок, всего в три пальца,  но  при  тихой  морозной  погоде  он
быстро крепнул. Это был настоящий __________________________________
   ' Первая стадия образования льда на морс.
   морской лед "нилас".
   - Вот где Ваня наш ни свет ни заря  пропадает!  -  вдруг  послышалось
сзади.
   Мальчик обернулся. Около него, широко улыбаясь, стоял Шарапов.
   - Смотри, дядя Степан, как лед на волне гнется!  В  самом  деле,  лед
плавно колебался, будто далеко, на том  берегу  пролива,  кто-то  держал
концы большого серого рядна, изредка встряхивая его.
   - Ты не думай, хоть тонок лед и гнет его взводень, а  крепок  он.  По
такому льду мы за тюленем ходим и лодки торосные  за  собой  волочем.  И
гнется он под ногами, да не ломается. В нашем море такой лед "ночемержа"
прозывают, затем что становится он морозными ночами, в тихую  погоду.  А
пригреет солнце - пропадает, от ветра в чепуху разобьется.
   - А лодьей по нему плыть можно?
   - Вишь, прыткий какой! Салом ежели плыть - можно, судам не вредно.  А
на зиму глядя, в такой вот лед попадет лодья - ходу не  будет.  Зимовать
надо. С морозами лед все толще и толще становится. Тогда только на ветер
надежда, что лед разобьет и судно вызволит. Вот и сейчас, хорошему ветру
разыграться, живо отгонит лед от берега, и море опять  чистое  будет.  А
ежели на взводне море стынет, его не сплошь  покрывает,  как  сейчас,  а
лепешками или блинами. Когда лепешки смерзнутся, не  узнаешь  моря,  как
будто на него кто сеть белую набросил.
   Ваня жадно слушал объяснения Степана и  задавал  все  новые  и  новые
вопросы.
   Поморы-мореходы  были  пытливыми  наблюдателями.   Исстари,   бороздя
Студеное море, они накопили много знаний о  природе  льдов  и  полностью
владели искусством ледового мореплавания.
   Но, конечно, в то время они не  могли  глубоко  разобраться  во  всех
сложных явлениях образования и таяния морского льда. В противоположность
льду пресных вод, замерзающих при ноле, начало льдообразования в морской
воде зависит от ее солености. В  море  обычной,  средней  солености  лед
появляется при двух  градусах  мороза.  Колебания  температуры  вызывают
непрерывное изменение крепости льда, его цвета, прозрачности,  удельного
веса.
   Чем это объясняется?
   Кристаллы льда, возникающие при замерзании морской  воды,  совершенно
чисты от всяких солей.
   Куда же деваются соли?
   Они  в  виде  крепкого  рассола  частью  уходят  в  воду,  а   частью
прихватываются быстро возникающими кристалликами льда и остаются  в  его
толще в своеобразных ячейках. Но вот мороз крепчает. Лед промерзает, и в
охлажденном рассоле снова начинают появляться кристаллики льда. Свойство
воды увеличивать свой объем при замерзании знают все.  Объем  ячеек  при
этом уменьшается, и рассол под огромным давлением льда - больше тонны на
квадратный сантиметр поверхности - выдавливается из  ячеек,  "гуляет"  в
толще  льда   по   тончайшим   канальчикам-капиллярам.   При   повышении
температуры происходит обратное явление: лед в ячейках тает и  объем  их
увеличивается, увеличивается и общая  пористость  льда.  Тяжелый  рассол
постепенно  просачивается  в   нижние   слои   льда,   поэтому   верхние
опресняются. При летнем таянии рассол из ячеек быстро  вымывается  талой
водой.
   Это далеко не все, что происходит в толще морского льда, но и в  этом
видны его отличия от льда пресного.
   До наступления полярной ночи охотники хотели еще подготовить все, что
нужно для ловли песцов.
   Охота на песцов летом была  нетрудной.  Они  в  несметном  количестве
обитали  на  острове  и  донимали  зимовщиков  разбойными  набегами   на
продовольственные запасы. Стоило хоть на минуту оставить  без  присмотра
кусок мяса или сала, ремень, шкуру или кожаную  обувь,  как  эти  хищные
зверьки тут же появлялись и с жадностью все пожирали.
   Куда только песцы не забирались! Часто они подымали  страшный  шум  и
гам даже на крыше зимовья. Вцепившись друг в друга, они то  пронзительно
кричали  по-кошачьи,  то   визгливо   тявкали.   Приходилось   разгонять
докучливых гостей камнями и палками.


   Постройка ловушек отняла все время до середины октября

   Летние землисто-бурые шкурки не представляли промысловой ценности, но
когда требовалось свежее мясо, песцов добывали почти без всяких усилий.
   - Ну-ка, Ванюха, открой дверь в сени да постой  за  углом,  -  обычно
говорили мальчику.
   Почти тотчас же на запах съестного из избы зверьки забегали  прямо  в
сени. Ваня захлопывал дверь, и песцы оказывались в ловушке.
   К зиме песцы  стали  осторожнее.  Нужно  было  сооружать  специальные
капканы-пасти.
   Федор и здесь оказался закоперщиком.  Весело  помахивая  топором,  он
мастерил ловушку за ловушкой. Степан работал его  подручным,  а  Алексей
готовил насторожки.
   На каждый капкан выбирали из плавника по пять бревен. Четыре  шли  на
боковые стенки,  а  пятое,  потяжелее,  служило  гнетом.  При  установке
ловушки бревно-гнет подымали кверху. Оно удерживалось навесу  с  помощью
оленьих жил, деревянной лопаточки  (сторожка)  и  палочки  (насторожки).
Устройство капканов, выработанное вековым опытом охотников, было  просто
и надежно. Привлеченный приманкой, песец входил в пасть ловушки. Задевая
протянутую поперек жилу, он сдергивал с зарубки  насторожку;  насторожка
освобождала соединенный с гнетом сторожок - и пасть закрывалась. Так  же
действуют кирпичные ловушки  для  птиц.  В  толстом  бревне-гнете  Федор
вырубал  корытце.  Падая,  бревно  накрывало  зверька  со  всех  сторон,
сохраняя его от других хищников.
   Ваня, как всегда, не отходил  от  взрослых.  Он  то  помогал  Степану
поворачивать тяжелый гнет, то  вертелся  около  отца,  допытываясь,  как
действует насторожка.
   - А как мы отыщем пасть, ежели ее снегом заметет? Зимой-то сугробы во
какие набивают, - поднимал мальчик руки выше головы.
   - Найдем места повыше да жерди около поставим. Они нам дорогу укажут.
   А на мою долю тоже пасти поставите? - не унимался Ваня.
   - Рано тебе, Ванюха, свою долю в промыслах иметь,  пока  в  подручных
походи.
   Постройка ловушек отняла все время до середины  октября.  Зато  можно
было установить сразу по пять пастей на каждого охотника.
   В трех приметных местах  зимовщики  выложили  высокие  кучи  камня  с
деревянными знаками наверху. На каждом знаке доска указывала направление
на следующий знак. Вблизи самой избы, на высоком обломке скалы поставили
далеко видный трехсаженный столб.
   Когда все было закончено, Степан весело подмигнул Веригину:
   Ну-к что ж, Федор, говорят, по звездам корабли ходят, а по ямам землю
знают. А мы с нашими гляднями и добычу в снегу сыщем и  в  пургу  дорогу
домой найдем.
   - Да не больно-то  в  пургу  дороги  видать.  Помнишь,  как  Афанасий
Ружников у самой избы замерз? Пять шагов всего до порога оставалось.
   Последние светлые дни поморы  потратили  на  заготовку  топлива.  Они
усердно собирали сухой плавник, раскалывали  его  на  мелкие  поленья  и
укладывали вблизи избы. Часть, дров лежала в сенях. В пургу иной раз  за
порог нельзя будет выйти, не то что из-под снега дрова выкапывать.
   Торопились Алексей и его друзья. Их подгоняло жгучее дыхание полярной
зимы.

   Глава восьмая

   ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ 

   На три долгих месяца спряталось  солнце  за  горизонт.  Промышленники
продолжали говорить: "сегодня днем", "завтра утром", но теперь это стало
условными понятиями, так как и днем и ночью было одинаково темно. С утра
стояла ясная погода, сквозь редкие облака мерцали  крупные  звезды.  Они
озаряли призрачным светом белую пустыню и темные громады скал,  нависшие
над маленькой избушкой поморов.
   Надев ламбы и захватив с собой по  мотку  ременной  веревки,  Ваня  и
Шарапов собрались на первый обход своих ловушек.
   Нелегко  идти  в  полярную  ночь  по   занесенной   снегом   неровной
поверхности. Обманчивый свет звезд и  луны  совершенно  не  дает  теней.
Путник неожиданно проваливается по грудь в яму, краев которой не  видно.
Вылезет, сделает шаг и падает лицом в снег, - оказывается, наткнулся  на
сугроб.
   Охотники были тепло обуты, но мороз проникал сквозь меховые  чулки  -
липты - и пимы. Кое-как добрались  до  ловушек.  Из  десяти  осмотренных
капканов два оказались разрушены медведями, в двух съедена приманка.  Из
остальных вынули шесть песцов.
   Проверяя, вновь настораживая ловушки, Ваня и Степан находились  порой
в полуверсте друг от друга. Но в тихом морозном воздухе каждое слово или
покашливание одного прекрасно слышал другой, как будто они стояли рядом.
   На  обратном  пути  охотники  время  от  времени  останавливались  и,
пригнувшись, разглядывали на снегу звериные  следы.  Больше  всего  было
следов песца. Попадались и оленьи, а иногда  дорогу  пересекали  большие
следы ошкуя. Мохнатые лапы медведя оставляли в снегу глубокие борозды, -
казалось, тут  волочили  тяжелую  швабру.  Были  старые  следы,  обдутые
ветром, они возвышались столбиками, были и совсем свежие.
   Отогрев в избе добытых песцов, Шарапов аккуратно снял  с  них  пышные
шкурки. Песец здесь был очень крупный, с нежным густым мехом  чистейшего
белого цвета. Две шкурки оказались темноватые, дымчатые. Это  был  самый
ценный голубой песец.
   На случай встречи с медведем выходили к ловушкам только вдвоем.  Одну
рогатину и один топор брали с собой,  другой  комплект  того  же  оружия
оставляли дома. И дома и на охоте ошкуй был одинаково страшен.
   Странно вел себя этот зверь. Иногда он в испуге поворачивал от одного
вида лыжни, а иной раз смело шел на человека.  Особенно  опасен  раненый
медведь, в этом случае он бросался на врага, несмотря ни на что.
   Неласкова к людям темная, холодная арктическая ночь. Но  как  красивы
лунные ночи, сверкающие холодным светом  белых  полей,  ночи,  озаряемые
полярным сиянием - сполохами! С раннего  детства  поморы  наблюдали  это
таинственное явление, знали его и привыкли  к  нему,  -  правда,  как  к
чему-то необыкновенному, но так же неотделимому от ночи,  как  звезды  и
луна.

   - Степан, дивно как!  -  едва  шевеля  замерзшими  губами,  прошептал
мальчик.

   Зимовщики  могли  часто  любоваться  удивительной  игрой  загадочного
света.
   Вот и сейчас Степан, не обращая внимания  на  мороз,  уже  целый  час
смотрит, как на прозрачном своде  ночного  неба  возникают,  никогда  не
повторяясь, все новые  сочетания  красок  и  форм.  Ваня,  прижавшись  к
Степану, тоже любуется сполохами и не хочет уходить в избу, хотя  нос  у
него побелел от холода.
   Сегодня  сияние  было  особенно  красивым.  В   разных   местах   над
горизонтом,  точно  нарисованные  огненной  кистью,  появлялись   мощные
колеблющиеся завесы рубинового и изумрудного цвета. Мгновение  -  и  они
исчезали, растворившись в воздухе. Теперь  через  весь  небосвод  кто-то
перекинул сверкающий хрустальный мост, а затем яркий  зеленый  луч,  как
меч в руках у  великана,  рассек  темный  бархат  неба.  И  это  видение
исчезло. По небу  поползли,  извиваясь,  фантастические  огненные  змеи,
ежесекундно меняя форму и окраску.
   Вдруг Ваня вскрикнул.  Вихри  зеленого  пламени  охватили  все  небо,
сошлись в зените, и из них выплыла гигантская огненная птица. Она парила
в вышине, распластав широкие крылья, сотканные из  тончайших  прозрачных
лучей. Прошла секунда-другая, а на небе  снова  лишь  искорки-звезды  да
где-то на юге одинокий зеленый луч.
   - Степан, дивно как!  -  едва  шевеля  замерзшими  губами,  прошептал
мальчик.
   На  прощанье  расточительная  природа  показала   своим   благодарным
зрителям еще одно феерическое зрелище:  в  вышине  засияла  многоярусная
блестящая корона, от которой во все стороны мчались многоцветные  стрелы
холодного огня. Звезды тускнели и терялись в  этой  величественной  игре
света, а по снегу перебегали легкие, едва уловимые тени,  словно  где-то
занялось зарево пожара.
   -  Ну-к  что  ж,  Ванюха,  пойдем  в  избу  греться,  еще   поглядишь
сполохи-то... Кабы правду знать, отчего в небе такой свет,  -  задумчиво
заключил Степан.
   Ваня только теперь почувствовал,  как  он  озяб.  Сняв  рукавицы,  он
хватался руками то за нос, то за уши, морщат от боли.
   -  Допытаюсь  я,  отколь  свет  в  небе,  обязательно  допытаюсь!   -
замечтался Ваня, раздеваясь в горнице у горячей печи.
   - Трещат другой раз в сильный мороз сполохи, словно из ружей щелкает.
Сам слыхал. И матка, случается, дурит на  пазорях1,-заметил  Алексей.  -
Однажды чуть с пути не сбился, когда на Новой Земле зимовал, разыгрались
сполохи, стрелка то на полночь, то на восток клонилась.
   - А от чего трещат сполохи? - спросил Ваня, все еще оттирая нос.
   - Не знаю, сынок, неведомо мне.
   Якуты тоже издавна примечали подобные шумы в ясные  морозные  ночи  и
называли их "шепотом звезд". Шумы  при  сильных  морозах,  приписываемые
полярному сиянию и звездам, скорее  всего  возникали  от  дыхания  самих
людей. Выдыхаемый с воздухом пар, замерзая, иногда  в  тишины  явственно
шуршит, потрескивает.
   Русские люди издревле наблюдали полярные сияния, отмечая в  летописях
наиболее примечательные случаи.  Их  существо  первым  в  мире  объяснил
Михаил Васильевич Ломоносов. Вопреки Декарту, считавшему северные сияния
"отражением блеска полярных ледяных масс", и  Галлею,  связывавшему  это
явление с "магнитным истечением у Северного полюса". Ломоносов установил
электрическую природу полярного  сияния,  первым  измерил  его,  отметив
"вышину верхнего слоя дуги около 420 верст". Современная наука, развивая
учение Ломоносова, объясняет полярное сияние  проникновением  в  верхние
слои атмосферы заряженных электричеством частиц,  исходящих  от  солнца.
Отклоняясь от своего  пути  под  влиянием  магнитного  поля  земли,  эти
частицы и вызывают свечение разреженных газов  на  высоте  четырехсот  -
пятисот километров. Начало зимы было морозным, ясным и  тихим.  Охотники
регулярно ходили проверять песцовые  ловушки-кулемки.  Запасы  шкурок  и
хорошего, похожего на кроличье, мяса непрерывно росли.
   Но  вот  пришло  время  больших  снегопадов.   Ходить   на   промысел
становилось все труднее.
   Возвратившись  как-то  с  охоты,  Федор  долго  топтался   в   сенях,
отряхиваясь и обивая шапкой снег с одежды.
   Шест надо с собой прихватывать, долго ль до беды! - говорил он.
   - Верно, Федор, - отозвался Алексей.
   И с тех пор, собираясь на охоту, зимовщики всегда брали длинную жердь
и небольшую деревянную лопатку.
   С незапамятных времен поморы знали, что если застигает пурга и нельзя
возвратиться домой, единственная надежда спастись - это  отсидеться  под
снегом, укрепит охотник шест, поставит санки  стоймя  и  садится  к  ним
спиной. И все заметет пурга.  Только  шест  над  сугробом  указывает  на
заживо погребенного. Бывали случаи, когда пленники пурги оставались  под
снегом живы и невредимы неделю и больше. Иной же раз  товарищи  находили
под  белым  курганом  лишь  окоченевший,  а  то,  по  весне,  и   вконец
разложившийся труп.
   Однажды пурга застала Ваню и Степана у  дальних  ловушек  и  началась
как-то незаметно.  По  сугробам  потекли  снежные  ручейки,  поддуваемые
ветром, затуманился воздух. И  сверху  повалил  снег  большими  тяжелыми
хлопьями. Внезапно рванул ветер. Голубой свет луны погас,  кругом  сразу
потемнело, будто все небо забили досками.
   Степан встревожился:
   - Пошли скорее в избу!
   Не окончив проверку пастей, охотники спешно повернули домой. Но  было
уже поздно. Ветер словно с привязи сорвался, и через какую-нибудь минуту
вокруг них гудела настоящая  полярная  пурга.  Морозный  ветер  метался,
кружил густые белые хлопья,  бросал  их  в  сугробы  и  вновь  поднимал,
перетирая снежинки в мелкий жгучий песок. Злобные порывы снежного  вихря
сбивали
   ______________________________
   ' При северном сиянии.

   охотников с ног, стало трудно дышать.  Губы  пересыхали  и  лопались,
ресницы смерзались. Сухой мелкий снег забивал все поры  одежды.  Держась
друг за друга, Степан и Ваня шли по колено в  снегу,  падали,  с  трудом
поднимались и снова шли, еле передвигая ноги.
   Где море, где горы, где  изба?..  Пурга  закрыла  все.  Кругом  белая
зыбкая стена, и в ушах только стон и свист разгулявшегося ветра.
   "Беда",- подумал Степан. - Эй, Ваня, давай  заляжем!  -  крикнул  он,
стараясь пересилить вой пурги.
   - ...из сил... выбился, - едва донеслось  в  ответ.  "Ослаб,  ох  ты,
горе..." - помор ухватил мальчика за рукав и притянул к себе.
   - Держись, милый, сейчас заляжем, -  выдохнул  он,  сам  едва  двигая
замерзшим подбородком.
   Ваня  только  прижался  к  Степану,  ища  у  него   защиты.   Шарапов
остановился, приставил к одному из сугробов санки и, не выпуская из  рук
шеста, сел с мальчиком в снег.
   - Не бойся, Ванюха, и хуже бывало, а живыми оставались!
   Ваня молчал.
   Пурга словно почуяла жертву. Еще злее завыл ветер,  и  скоро  снежная
лавина погребла и сани и людей.
   Но не так легко живыми похоронить поморов!
   Вот сугроб зашевелился. Это Степан надел на руку шапку и просунул  ее
сквозь снег, сделал дыру, чтобы не задохнуться. Потом  он  стал  уминать
боками снег вокруг себя. Освободившись, привстал и высунулся  наружу.  В
лицо, как с лопаты, швырнуло колючим снегом.
   - Эх ты, серчает пурга! - пробормотал он, скрываясь в снежную пещеру.
По всему  было  видно,  что  отсиживаться  придется  долго,  и  он  стал
тормошить мальчика.
   - Ну, Ванюха, что примолк? Хоромы-то у нас что надо:  и  тепло  и  не
дует.
   - Спать охота... Да мокроты много...- отозвался Ваня и покрутил шеей,
залепленной талым снегом.
   - Ну-к что ж, мокро, от мокроты не сгибнешь. А спать нельзя.  В  носу
щекотать надо, чтоб сон не брал... Слышь, Ванюха?
   - Да я не сплю, - с трудом отвечал мальчик.  Он  так  измучился,  что
тяжело было слово сказать, все тело охватывала непреодолимая слабость. -
Не сплю...
   А пурга делала свое дело. Сугроб становился  все  выше.  Его  уже  не
пробьешь рукой, в тесной норе стало  нечем  дышать.  Степан  то  и  дело
расшатывал  шест,  пытаясь  проделать  в  снегу  отверстие  для  доступа
воздуха.

   В избушке напрасно ждали охотников. В светильнике за  это  время  уже
успела  выгореть  полусуточная  норма  жира,  и  Алексей  несколько  раз
приоткрывал дверь, подолгу вслушиваясь в шум ветра.  Из  темноты  летели
только потоки снега.
   Федор, подперев  голову  руками,  сидел  за  столом.  Наконец  он  не
выдержал и встал.
   - Пойдем, Алексей... может, близко где наши... Наскоро одевшись,  они
взяли багры и вышли из избы. Дверь оставили открытой.
   Медвежонок, очутившись один, с  недоумением  посмотрел  на  уходящих,
потоптался по горнице и выскочил вслед за ними.
   Все трое исчезли в снежном буране.
   Пурга разгулялась вовсю, каждый шаг давался ценой огромных усилий. Но
еще тяжелее было на душе у Алексея.  "Сынок,  Ванюха,  сыночек,  неужели
пропал..." - не выходила из головы навязчивая мысль.
   Федор молча, настойчиво пробивался вперед, помогал Алексею. Да  разве
что разглядишь в этой кромешной  мгле,  когда  со  всех  сторон  бьет  и
толкает метель, смерть!..
   То ли час прошел, то ли пять минут - кто знает! Вдруг медвежонок, все
время не отходивший от людей, насторожился и стал принюхиваться, глубоко
зарываясь мордой в снег. Фыркнув, он пошел куда-то в сторону.
   - Федор, гляди,  чует  след  мишка,  не  наши  ли?  Зимовщики  решили
довериться обонянию зверя и, собрав  силы,  старались  не  отставать  от
него. Медвежонок, часто останавливаясь и принюхиваясь, уверенно  забирал
все вправо. Внезапно Федор  остановился,  почти  наткнувшись  на  своего
четвероногого проводника, яростно разрывавшего высокий сугроб. А  Химков
уже показывал рукой куда-то вверх.
   -  Шест...  Шест!  -  оба  бросились  разгребать  баграми  снег.  Они
задыхались на ледяном ветру, слепли от  снежной  пыли,  но  ведь,  может
быть, каждая минута стоила жизни!..

   Ваня был в полузабытьи. До него глухо, издалека доносились непонятные
слова. Это Степан, стараясь отогнать  от  мальчика  гибельный  сон,  все
говорил и говорил... Но вот Ване показалось, будто кто-то толкнул его  в
бок. Он открыл глаза, повернулся  и  -  что  за  чудо!..  Шершавый  язык
тыкался ему в нос, в щеки, в губы. Слышалось тихое повизгивание.
   - Мишка, ты откуда? - встрепенулся мальчик. - Степан, мишка здесь!
   Степан же, чувствуя, как сильно  задвигался  шест  у  него  в  руках,
думал: "Либо ошкуй, либо Федор".
   Вскоре Федор добрался  до  пленников  и  рывком  вытащил  из  сугроба
сначала Степана, потом Ваню.
   - Ваня, сынок, думал, не увижу тебя! - бросился к мальчику Алексей.
   - Ну-к что ж, братцы, спасибо. Видно, не написана про нас смерть эта,
стало  быть,  жить  будем!  -  благодарил  Степан  стараясь  за  обычной
шутливостью тона скрыть только что пережитый страх: страх не за  себя  -
за ребенка.
   - Не те слова говоришь, - нахмурился Федор, - до избы добраться надо,
там радуйся...
   Химков, обняв за плечи сына, вглядывался в пургу. Вот  он  решительно
повернулся к товарищам.


   Под защитой гор стало идти куда легче

   Ветер с горы... идти против ветра надо. Туда... - он показал рукой  в
крутой снег. - Потом вдоль горы пойдем. Изба под горой... Против ветра.
   Все поняли мысль Алексея.  Шли  долго,  медленно,  вязли  в  глубоком
снегу, останавливались, отдыхали.
   - Федор, а ведь ветер стишал будто.
   - Пожалуй, верно. Только надолго ли?
   - К скалам подходим! - закричал Степан над  самым  ухом  Вани.  -  Не
отставай!
   Под защитой гор идти стало куда легче. Вот и знак:  в  белесом  вихре
проглянул высокий черный столб; блеснул слабый огонек.  Он  делался  все
ярче и сильнее, пока не  превратился  в  желтый  прямоугольник  открытой
двери. В колеблющемся  свете  жирника  комариным  роем  сновали  мириады
снежинок, оживляя своей пляской безжизненный холод пустыни.
   Как хороша и уютна показалась  изба!..  На  столе  приветливо  светил
огонь, в печи потрескивали дрова, а в котелке  закипали  вкусные  щи  из
квашеной  салаты.  На   вертеле   шипела,   поджариваясь,   медвежатина.
Отогрелись, поужинали охотники, все рассказали, как плутали в пургу, как
боялись друг за друга, радостно было у всех на  душе.  Почти  от  верной
гибели спаслись.
   А ведь, ребята, благодарить нам медведя надо. Кабы не  он,  не  найти
вас, - сказал Федор.
   Тепло в избе.
   В печи тлеют горячие угли, а  там,  снаружи,  во  мраке  ночи  лютует
вьюга, и ветер с такой силой налегает  на  бревенчатые  стены,  что  они
поскрипывают в пазах.
   Чисто лодья на взводне! - заметил кто-то сквозь сон
   К утру пурга разошлась еще злее. Избу так  замело,  что  зимовщики  с
трудом вышли наружу и долго отгребали снег от двери.
   Вот когда пошли в ход запасы дров для печи и жира для освещения!
   - Ну, задул полуночник,  разыгрался,  теперь  неделю,  а  то  и  боле
кружить будет! - Алексей посмотрел на приунывших товарищей и добавил:  -
Скучать не будем, братцы, работенки много, обутку починить да новую надо
сшить.
   И правда, Химков никому не давал скучать, изобретая все новые и новые
занятия
   Как-то раз, хорошо наточив нож, он стал вырезать из деревянных  чурок
маленькие фигурки.
   Вот хочу сделать заморскую игру - шахматы.
   - Помню, отец, ты играл с Савелием в третьем году,  еще  когда  мы  в
Архангельске гостили.
   - Не только я да Савелий, многие наши знают их, сынок. Занятная игра,
ума требует. Ты, Федор, по резьбе мастер, помоги  мне:  таких  вот  надо
четыре - это башни прозываются, этих - кони - тоже четыре.
   Общими  усилиями  были  вырезаны  все  тридцать  две  фигуры.   Федор
умудрился обтачивать их даже острием  топора.  Половину  фигур  вымазали
сажей, а другие оставили белыми.
   Таким же образом из широкого обрезка Федор смастерил шахматную доску,
расчертив ее на квадраты раскаленным гвоздем.
   Кажется, все умел Федор, уж  только  неповоротлив  очень  да  домосед
большой. Впрочем, в решительные минуты вся  его  неповоротливость  разом
пропадала.
   В общем же он был прямой  противоположностью  Шарапову  -  страстному
охотнику и весельчаку, которого не брали никакие неудачи и лишения.
   Как  только  шахматы  были  готовы,  они  стали  одним   из   любимых
развлечений всех зимовщиков.
   Попрежнему хватало всякой домашней  работы,  никто  не  бездельничал.
Ване, как зуйку, поручили уборку избы,  чистку  и  мытье  посуды;  Федор
заботился  о  приготовлении  пищи  и  хранении   продуктов.   Снег   для
вытапливания воды приносили  по  очереди.  Химков  и  Шарапов  рубили  и
таскали в избу дрова.  В  свободное  время  грумаланы  любили  послушать
Степана Шарапова, неистощимого песенника и сказочника.
   Слушая  то  веселые,  то  заунывные,  страшные  или  шутливые  песни,
зимовщики, лежа и сидя вокруг  Степана,  забывали,  что  они  одиноки  и
заброшены на диком, холодном острове среди океана. Иногда  под  грустный
напев у них нет-нет и блеснет слеза. Вспоминались родные места, семья  и
все дорогое сердцу, оставленное там, далеко на родине.
   Самым признательным и неутомимым слушателем песен  и  сказок  Степана
был Ваня. Он мог допоздна сидеть, подперев руками подбородок, не сводя с
рассказчика  глаз.  Его  мохнатый  друг  -   медвежонок   лежал   рядом,
свернувшись клубком и временами тихо взвизгивая во сне.
   Шарапов и бывальщину рассказывал:  про  зверей,  охоту,  плаванье  по
морям и зимовки на  разных  промыслах.  Иногда  в  бывальщину  незаметно
вплеталось сказочное  и  волшебное,  но  тоже  навеянное  самой  жизнью.
Особенно  много  знал  он  сказок-рассказов  про   цингу.   Опасна   для
промышленников сама болезнь, зловещим было и ее сказочное  отражение.  В
поморских  сказаниях  "цинга  ходит  въявь",  то  есть   живет,   ходит,
разговаривает, как и  все  люди.  Цингу  обычно  представляли  в  образе
уродливой костлявой старухи.
   - Старуха Цинга злющая баба, недаром дочерью царю Ироду приходится, -
начинал Степан. - Лицо у нее синее, морщинистое, зубами ляскает,  глаза,
как у волчицы, горят. Все норовит на человека свою болезнь напустить.  И
сестер у нее много. Одиннадцать  ровным  счетом,  все  красавицы  и  рее
разряженные. Сестры-красавицы во сне охотников обольщают: то  женой,  то
невестой прикидываются. Как захочет молодец еще  раз  жену  или  невесту
увидеть, так и пропал, спать  будет  много.  Тут  старуха  Цинга  его  и
прихватит. Является к людям старуха с сестрами  своими  только  в  пургу
сильную.
   - Неужто это и вправду бывает? - недоверчиво спросил Ваня.
   Да, сынок, сказку иную от правды не отличишь, - отозвался Алексей.  -
Есть у страшной старухи Цинги красавицы сестры - сны волшебные. Стерегут
они, заманивают нас, погубить могут того, кто  снами  утешается  да  про
Цингу забывает.
   И про морошку да салату в иных сказках не зря говорится -  боится  их
старуха Цинга. Хорошо еще теплую оленью кровь пить. Тебе, Федор,  больше
всех остерегаться надо старуху-то да ее сестер молодых. Любишь ты лишнее
поспать, смотри заболеешь!
   Больше пяти-шести часов, братцы, спать нельзя. На воздухе надо  быть,
холоду не бояться. Мясом сырым не брезговать. Вот  и  все  наши  правила
старинные, как от цинги на зимовье уберечься.


   Глава девятая

   "АСТРОНОМИЧЕСКАЯ ПАЛКА"

   Медленно течет полярная ночь. Вот  еще  прошли  сутки.  Снова  залили
жиром светильник, и новая зарубка появилась на деревянном календаре.
   Пурга все не стихает,  все  шумит  в  снежных  просторах  за  стенами
зимовья...  Третий  день  уже   свирепствует   северо-восточный   ветер,
полуночник,  наметая  вокруг  каждого  препятствия  саженные  сугробы  и
завывая в ущельях. Порой ветер так встряхивает  избушку,  что,  кажется,
вот-вот отлетит крыша.
   В избе душно и дымно. Ставни вдвинуты внутрь бревен  и  черный  едкий
дым, заполняющий верх горницы, клубами выходит через окна.
   Временами вместе с ветром в  избу  врывается  мелкий  снег.  Огонь  в
светильне начинает коптить и колебаться, на стенах  оживают  причудливые
тени. Сидящий у жирника Федор Веригин  каждый  раз  закрывает  от  ветра
огонь своей широченной мозолистой ладонью.
   Никто из зимовщиков не спит.  Каждый  молча  водится  с  какой-нибудь
работой.
   - Ну и разбушевался Грумаланский Пес! Осерчал!  Видно,  хмельного  не
хватило! - наконец заговорил Шарапов. Произнеся эти загадочные слова, он
остановился и вопросительно посмотрел на товарищей.
   - Ну, расскажи,  расскажи,  дядя  Степан,  про  Пса-то,  давно  хотел
послушать.
   Ваня подвинулся ближе, приготовился слушать,  зная,  что  веселому  и
живому Шарапову невтерпеж долгое молчание.
   Ну-к что ж, ладно, слушай, только чур,  не  перебивать.  Любит  винцо
Грумаланский Пес, вот и лютеет, когда  охмелиться  нечем.  Обернется  он
полуночником, да и гуляет у  Мурманского  Носа,  корабли  поджидаючи.  А
встретит корабль, хмельным грузом груженный, обернется в южный ветер.  И
пойдет гулять взводень страшный по морю. Ураганом  кинется  Грумаланский
Пес на лодью.  Паруса  порвет,  мачты  сломает,  разметет  ту  лодью  по
бревнышкам. А бочки с вином да с ромом не утонут, выплывут. Погонит их к
себе домой, на остров, Пес Грумаланский. Пир горой да веселье на острове
пойдут. В гости к себе позовет Пес  старуху  Цингу  с  сестрами,  вместе
веселятся. Тихо тогда на море. Ежели весной или летом  это  случится,  в
самый раз тогда на моржовый промысел грумаланам отчаливать, а зимой - по
пастям кулемкам иди, не бойся: ветра  долго  не  будет.  А  другой  раз,
бывает, Пес к себе в гости чудище морское - рачьего царя - позовет, царя
всех зверей морских. Тогда у промышленника  на  зверя  морского  богатый
промысел будет. Несторожкий зверь делается. Не уходит от человека,  хоть
руками бери.
   - Степан, а где рачий царь живет? - не утерпел Ваня.
   - Живет он в море нашем, Студеном.  Между  Грумантом  -  островом  да
Новой Землей. Ему просторы морские надобны: велик он, рачий царь, больше
кита...  Боятся  поморы-охотники  Грумаланского  Пса.  Как  к   Груманту
причалят, первого оленя убьют - Пса одаривают, чтобы подобрел.  Человека
погубить ему - раз плюнуть. В оленя, в песца и других зверей да птиц  он
обернуться может. Бывали случаи, в любимую собаку  охотника  превращался
да лаем своим вглубь острова завлекал хозяина.  И  гибнул  промышленник:
или замерзнет, или в пропасть свалится... Париться в  бане  Пес  страсть
как любит. Правда аль нет, не знаю, только сказывали  мужики  наши,  что
видели и баню его - в пещере большой на горе устроена. И  будто  в  бане
той они каменку еще горячую  видели  и  веники  березовые,  как  деревья
великие, охвостанные и опаренные тут же лежали.
   Степан остановился, чтобы передохнуть.
   - Ну-к что ж... А ежели кто хочет с Псом Грумаланским дружбу завести,
это можно. Нужно только подход знать. Обязательно  луну  ждать  надобно,
чтоб на полный свет была. Дождался луны, бери нож, иди в пещеру  к  Псу.
Придешь, сразу же ножом кругом себя землю очерчивай да нож за  кругом  в
землю воткни. Ну и жди. В полночь  лай  собачий  услышишь,  да  страшный
такой, что волос на голове в щетину идет.  Прибежит  в  пещеру  лохматый
черный Пес, ростом с лодью хорошую. А ты  не  пугайся.  Тогда  и  дружба
пойдет. Будет Пес Грумаланский  в  промысле  помогать:  лаем  на  добычу
наводить. Другие того лая не слышат. А кто с  Псом  подружился,  по  лаю
только и ходит. То оленей без числа настреляет, то тьму  гнезд  гагачьих
найдет, то стада гусей большие. А то Пес ему в  кулемки  сотнями  песцов
загоняет...  Да  недаром  дается  счастье-то!  Сказывают  старики,  если
охотник тот помрет на острове, земля его не примет. Так и торчит  сухой,
как дерево, где-нибудь меж скал...
   Степан умолк, молчали  и  остальные.  Незаметно  под  сказку  Степана
прошел час. Еще один час из многих-многих часов бесконечной зимовки.
   Вот  так  в  пургу,  у  огонька,  возникла   когда-то   легенда   про
Грумаланского  Пса.  Постепенно  обрастала  она  все  новыми  и   новыми
поворотами и подробностями, придуманными  у  печки  в  ненастье,  долгой
зимней ночью.
   Страшный порыв ветра потряс избу.  С  новой  силой  завыл  и  загудел
полуночник. Огонь в печи погас, только несколько красных  звездочек  еще
боролось с серой пеленой бархатного пепла.
   - Будем ложиться, братцы. Ванюха,  прикрой  ставень,  холодит  что-то
полуночник, норовит вовсе нас снегом  завалить.  -  Алексей  еще  что-то
пробормотал про себя и стал укладываться поудобнее на медвежью шкуру.
   Скоро мерное дыхание спящих  было  слышно  со  всех  концов  горницы.
Только Ваня долго не мог уснуть. При каждом ударе ветра его глаза широко
раскрывались. Казалось, что вот сейчас в  избу  вбежит  страшная  черная
собака. Сквозь дикие стоны ветра ему чудился  лай,  то  громкий,  где-то
совсем близко, то едва слышный.
   "Вот бы подружить с Грумаланским Псом-то! Добыл бы оленей поболе... а
помру, то не страшно, коли и деревом  стану...  Старуха  Цинга  лютее...
Отец сказывал, живой гнить будешь..."
   Наконец и Ваня заснул на мягких шкурах.
   Свет жирника доставал только до середины горницы,  а  чуть  подальше,
особенно по углам, прятались густые тени. В неверном слабом свете все же
можно было разглядеть отдельные предметы и фигуры спящих людей.
   Всю горницу устилали медвежьи, оленьи  и  песцовые  шкуры.  Ими  были
покрыты пол, лавки, завешана дверь. На шкурах зимовщики  спали,  шкурами
укрывались.
   Слева от двери находилась печь с лежанкой, а  посреди  избы  -  грубо
сколоченный стол на двух  ножках,  вкопанных  в  землю.  По  углам  было
сложено разное промысловое снаряжение.
   В сенях под потолком висели туши оленей. Несколько тюленьих пузырей с
оленьим жиром было развешано  на  гвоздях  по  стенам  избы.  Под  самым
потолком коптились в постоянном дыму оленьи языки и лучшие куски мяса.
   От  всех  этих  тяжело  пахнущих  запасов,  печного  угара  и   вечно
коптившего жирника в избе было нестерпимо душно. Даже привыкшие ко всему
поморы с трудом переносили зимовку в курной избе.
   Первым проснулся  Степан.  Поеживаясь  от  холода,  он  прежде  всего
заправил нещадно  коптивший  светильник,  затем  прислушался.  Тишина...
Ветер как будто перестал  буйствовать.  Стараясь  не  будить  товарищей,
Степан принялся разжигать огонь в печи с помощью приготовленной с вечера
сухой растопки, потом поставил на огонь котелок, вода в котором за  ночь
успела покрыться корочкой льда. Подойдя к окну, он отодвинул  ставень  и
застыл в удивлении: окно, находящееся довольно высоко от земли, сплошной
стеной закрывал снег.
   Степан быстро открыл второе, третье окно, но  и  там,  отражая  огонь
светильни, поблескивал кристалликами снег.
   Тем временем дым из печи стал заполнять жилье.
   -  Ребята,  -  крикнул  Степан,  -  засыпало  нас!   Топить   нельзя,
задохнемся.
   Федор  вскочил  и,  осмотревшись,  стал  багром  пробивать  в   снегу
отверстие. Снег был плотный, и багор шел в него  с  трудом.  Алексей  со
Степаном и Ваней в это время старались открыть дверь из сеней наружу, но
дверь не поддавалась.
   - Догадались же, недодумы, построить избу в таком проклятом месте!  -
ругался Алексей! - Ручей, вишь, им понравился! Видно, расчета на зиму не
было. Вот и метет теперь со  всего  острова  по  лощине  снег.  Как  раз
полуночнику к нам прямая дорога. Ну, верно, дверь нам не открыть, Федору
будем помогать, берите доски подлиннее.
   Федор заканчивал уже  расчистку  снега  у  второго  окна.  За  третье
взялись Степан с Ваней.
   Дым понемногу выходил, дышать стало легче.
   - Отец, а отец, ведь пуржит все: не  успели  мы  окна  очистить,  как
опять завалило. - Ваня сунул багор в  окно.  -  Смотри,  снега-то  сколь
намело!
   Ветер все свирепствовал. Врываясь в долину, в которой стояла изба, он
гнал по ней кучи снега, сметая его с ровной поверхности ледников.
   Снег  уже  покрывал  жилье  вровень  с  крышей.   Дыры,   проделанные
промышленниками в сугробе против окон, все  время  заносило.  С  большим
трудом удалось, непрерывно прочищая отдушины, приготовить обед и немного
обогреть горницу.
   - Надобно огонь в печи погасить, задушит нас  дымом.  В  холоде  жить
придется. - И Алексей с сожалением посмотрел на печь.
   Потушили огонь. Обедали молча.
   - Ну-к что ж, обождем, не век ветру  жить,  как-нибудь  перемогнемся.
Это еще присказка, а  сказка  впереди  будет,  -  вытирая  ладонью  усы,
пошутил Степан.
   Медленно  потянулись  дни.  Погребенные  под   снегом   охотники   по
количеству сгоревшего в светильнике жира отсчитывали сутки  за  сутками,
делая зарубки на своем деревянном календаре. Печь больше не  топили,  но
тепло от светильника и дыхания людей сохранялось в  горнице  лучше,  чем
раньше. Плотный слой снега закрывал избу, как хорошая шуба.
   И на обед и на ужин ели сырое замерзшее мясо, с трудом  рубя  топором
окаменелые  куски.  Заквашенную  ложечнута  траву,  салату,  приходилось
вырубать из деревянного корыта. Но не было такого дня,  чтобы  грумаланы
позабыли про это замечательное народное средство от цинги. К сырому мясу
привыкли все, кроме Федора, который попрежнему  ел  его  с  отвращением,
пересиливая себя. Он был старовером, а у староверов сырое мясо считалось
запретным. И прежде не отличавшийся многословием,  Федор  теперь  совсем
заскучал и молчал целыми сутками.
   В эти тягостные дни Ваню очень развлекал медвежонок. Мишка чувствовал
себя прекрасно. Он успел крепко привязаться к мальчику, хотя  на  других
уже начинал огрызаться и рычать.
   Развалясь в ногах своего приятеля, мишка часами следил за каждым  его
движением. Иногда они подолгу возились на полу, играя и  борясь  друг  с
другом. Мишка быстро рос,  все  больше  делаясь  похожим  на  настоящего
медведя - ошкуя. Только шкурка у него  от  дыма  и  копоти  стала  почти
черной. Вряд ли теперь белые медведи приняли бы его  за  своего  родича.
Скорее мог он заслужить доверие у лесного медведя, бурого Топтыгина.
   Заросшие, с длинными бородами, покрытые  сажей  от  светильни,  среди
устилавших горницу шкур и мехов, грумаланы выглядели какими-то страшными
существами. Но они не отчаивались, не  теряли  присутствия  духа.  Встав
поутру, каждый из них принимался за какую-нибудь работу.
   Последние дни Алексей  Химков  занимался  изготовлением  примитивного
астрономического прибора.
   Он долго  что-то  мерил  и  чертил  на  деревянной  доске,  пользуясь
некоторыми несложными тригонометрическими вычислениями.
   Ваня с большим интересом смотрел, как отец выстругал ножом квадратную
планку толщиной в полтора дюйма и длиною в тридцать дюймов. Дерево  было
крепкое, из обшивки судна, остатки которого нашлись в плавнике. Потом на
столе Алексей начертил углы и, приложив планку, аккуратно нанес на одной
из ее граней деления. Сначала он наметил два десятка крупных отрезков  -
это были градусы, а затем на каждом отрезке сделал еще одиннадцать узких
полосок, разбив его таким образом на двенадцать частей. Каждое маленькое
деление равнялось пяти минутам. Это была кропотливая и трудная работа.
   Между делом Химков понемногу  объяснял  сыну,  как  можно  определить
широту своего местонахождения  при  помощи  этого  прибора,  который  он
называл "астрономической палкой".
   Закончив  разбивку  планки  на  градусы,  Алексей  выстругал   другую
дощечку, покороче. Эту дощечку он плотно приладил  поперек  планки,  так
что она могла скользить по  ней  строго  под  прямым  углом.  По  концам
поперечной дощечки Алексей просверлил дырки, отстоящие  одна  от  другой
ровно на двадцать шесть дюймов.
   - Жалко, солнечных таблиц нет, на "Ростиславе" остались. Ну,  ничего,
сынок, без таблиц обойдемся, по Полярной звезде мерить будем... И книжку
Магницкого "Арифметика" тоже в каюте оставил, - помнишь, может,  толстая
такая, в ко же, с застежками медными?
   Ваня  с  восхищением  смотрел  на  две  простые,  сложенные   крестом
деревянные палки, боясь даже притронуться к ним. В глазах  мальчика  они
обладали теперь волшебной силой. Ведь они могли указать лодье  дорогу  в
открытом море!
   Прибор был готов. Отложив его в сторону, Химков сказал:
   - Ну, теперь можно будет место свое поточнее определить. Да  и  тебя,
Ванюха, понемногу  учить  стану,  хочу,  чтобы  ты  настоящим  мореходом
был...- Он замолчал, потом обратился к Шарапову: - Может, утих  ветер-то
- ведь уже три дня прошло. Как выбираться на волю будем?
   - Ну-к что ж, тут думать нечего, Алексей. Вырубать  потолок  в  сенях
надо. На крыше, чай, снегу меньше, через потолок на волю выйдем.
   - Добро, так и сделаем, Ты, Федор, стремянку готовь...
   Выйдя в сени, Алексей, устроившись  поудобнее  на  остатках  дровяных
запасов, принялся вырубать в потолке квадратное отверстие.  Скоро  доски
подались и обрушились вниз вместе  с  грудой  рыхлого  снега.  Холодный,
чистый воздух заполнил сени и горницу.  Дышать  сразу  сделалось  легче.
Алексей, высунувшись в люк, поднялся на руках  и  выглянул  из  снежного
сугроба.
   В ночном  темном  небе  светились  мерцающим  огнем  далекие  звезды.
Прозрачный воздух Арктики как бы приближал их к земле, они казались ярче
и крупнее. Полярное сияние прикрывало прозрачным занавесом  созвездия  в
южной части небосклона. Луна лила свой свет на чистый,  нетронутый  снег
белой пустыни.
   После долгого заточения в темной избе  этот  свет  показался  Алексею
ослепительно ярким.
   Созвездие Лося - Большой Медведицы - расположилось книзу от  Полярной
звезды, и положение ковша указывало, что сейчас около полуночи.
   Чем больше Алексей смотрел на знакомые места, тем меньше их  узнавал.
Вместо обрывистого крутого подъема, начинавшегося  поблизости  от  избы,
образовались пологие снежные скаты. По направлению  к  морю  на  снежной
поверхности появился ряд волн - застругов. Казалось, что здесь  в  какой
то миг застыло бурное море. Изба и кучи собранного топлива возле  нее  -
все было покрыто глубоким снегом.
   - Ну, братцы,  красота!  -  спрыгнув  вниз,  сказал  Химков.  Век  не
оторвался бы глядючи, а дышится как легко!
   Пока Алексей восхищался природой, расторопный Шарапов успел растопить
печь, и котел, наполненный снегом, висел уже на своем  месте.  Зимовщики
радовались, как дети, своему освобождению. Уж сегодня-то они и погреются
как следует у печи и вволю наедятся густых горячих щей!
   Отложив до завтра  все  работы,  охотники  долго  сидели  у  огонька,
оживленно беседуя о предстоящих делах. А Шарапов так накалил  печь,  что
любивший тепло Федор, и тот не выдержал.

   Удар Федора был страшен

   - Ишь, как нажарил, ребро за ребро задевает,  -  сказал  он,  отворяя
дверь в сени.
   Спать легли поздно и быстро уснули, довольные и спокойные.
   Внезапно Ваня проснулся  от  глухого  ворчания  своего  друга.  Мишка
беспокойно переминался на лавке, посматривая то вверх,  то  на  открытую
дверь.
   Ваня прислушался. На крыше избушки кто-то явственно  топтался.  Потом
шорох и царапанье послышались уже из сеней.
   Мальчик быстро соскочил с лавки и смело направился к  двери.  Проходя
мимо  спящего  Веригина,  Ваня  случайно  задел  его  рукавом,  и  Федор
проснулся. Пока он старался понять, в чем дело, Ваня уже вышел  в  сени.
Почти в то же мгновение послышался его крик:
   - Ошкуй!... Вставайте! О...
   Голос  Вани  прервался,  заглушаемый  шумом  падения  тяжелого  тела,
треском и ревом.
   Веригин схватил топор, всегда находившийся у него под  изголовьем,  и
стремительно выскочил вслед за Ваней. В сенях громадный  белый  медведь,
увидев Федора, присел со злобным рычаньем на задние лапы.  Но  Федор  не
замечал раскрытой синей пасти, оскаленных зубов, налитых кровью  злобных
глаз зверя. Под медведем, разметав руки, неподвижно лежал Ваня -  только
его одного и видел Веригин. Ярость обуяла его. Подскочив почти  вплотную
к  хищнику,  Федор  успел  только  крикнуть:  "Держись,  родной!"  -  и,
размахнувшись, со всей своей богатырской силой  ударил  медведя  топором
между глаз.
   Удар Федора был страшен. Он развалил голову зверя  на  две  части,  и
медведь без звука медленно стал оседать.
   Из горницы выскочили Алексей и Степан с рогатинами.  Увидев  мертвого
ошкуя, они бросились освобождать Ваню. Он был цел  и  невредим,  но  без
сознания. Дрожащими руками Алексей молча прикладывал снег к голове сына.
   Наконец, глубоко вздохнув,  Ваня  открыл  глаза.  Алексей  подошел  к
Веригину,  сначала  низко  ему  поклонился,  а  затем  обнял  и   крепко
поцеловал.
   - Спасибо, Федор, спас ты моего сына, век не  забуду.  Смотри,  Ваня,
Федор - отец твой крестный -  от  смерти  спас.  Помни  это.  Всю  жизнь
благодарить должен. Забудешь ежели, тяжелый грех на душу возьмешь.
   Ваня, еще слабый и бледный, улыбался и протягивал Федору руку.
   - Как же ты, Ванюха,  под  медведя-то  угодил,  расскажи  нам?  -  не
вытерпел Степан.
   - Да и рассказывать тут нечего. Как вышел я в сени, смотрю: ошкуй  из
люка задом  спускается.  Видно,  мясо  почуял,  проклятый.  Не  успел  я
крикнуть, как ошкуй свалился да прямо на меня. Ну и подмял. Вот  и  сказ
весь. Тяжелый ведь он, как жив остался, не знаю.
   - Да, матерый ошкуй... и шкура знатная. В тот же  день  роскошную,  с
густой шерстью медвежью шкуру торжественно преподнесли Ване.
   Лучшие куски  мяса  вырубили  на  копчение,  Федор,  свежуя  медведя,
поинтересовался содержимым его желудка.  Но  желудок  был  пуст.  Долго,
видно, скитался ошкуй среди сугробов в тщетных поисках добычи...  Прошли
около месяца.
   Затяжная  пурга,   так   угнетавшая   зимовщиков,   стала   понемногу
забываться.
   Снова начались походы к ловушкам за  песцами.  Каждый  день  на  небе
играли сполохи.
   Однажды, когда звезды отчетливо горели на морозном, чуть посветлевшем
небе, Ване удалось получить практический урок астрономии.
   - Ну, сынок,  выходи,  ширину  мерить  будем,  -  приоткрыв  дверь  в
горницу, позвал Химков.
   Был февраль, и мрак полярной  ночи  днем  понемногу  начинал  редеть.
Ваня, выйдя из избы, обратил внимание на то, что линия  горизонта  резко
разделяла небо и море.
   Отец, сняв рукавицы, держал в руках "астрономическую палку".
   - Видишь, Ваня, кладу к  правому  глазу  длинную  планку,  поперечину
двигаю так, чтобы мне в один  раз  было  видно  и  горизонт  и  Полярную
звезду. А звезда эта у самого поля' ходит, всего только градус разницы и
есть. Когда звезда по низу от поля случится, палка на один градус меньше
покажет, а ежели, как сейчас, - примечай по ковшику  у  Лося,  -  звезда
поверх поля идет, - на градус больше... Вот и ширину, место наше от поля
узнали. Ну-ка, ты, Ваня, примерься!
   Ваня руками, дрожащими то ли от нетерпения, то  ли  от  холода,  взял
прибор. Приложив глаз к планке и наводя поперечину, он сразу  сообразил,
как определять высоту звезды.
   ___________________________________________
   ' Полюса.
   - Посмотри, отец, правильно?
   Алексей проверил и с удовлетворением сказал:
   - Молодец, правильно сделал! А теперь в избу пойдем, на свету градусы
посмотрим да погреемся: видишь, руки закостенели как!
   В  избе,  подойдя  к  жировне,  Алексей  подсчитал  показания  своего
прибора:
   - Семьдесят восемь градусов тридцать пять минут. Один  градус  долой,
останется семьдесят семь  градусов  тридцать  пять  минут.  Вот  мы  где
находимся!
   Пока Алексей делал расчеты, на него с одинаковым  вниманием  смотрели
три  пары  глаз.  Поморы  всегда  интересовались   морским   искусством,
зимовщикам же  Малого  Беруна  было  особенно  интересно  знать  широту,
положение их жилья на острове.
   - А длину места своего по звездам можно сыскать, отец?
   - Трудное это дело, Ваня, для  простых  мореходов,  ученые  астрономы
узнают длину по затмениям солнца и луны, а  еще  вернее  -  по  звездам,
потому что иные звезды чуть не всякий день одна за одну заходят 1.
   Ваня промолчал, видно не понял.
   Алексей заметил это и, отогревшись немного, сел  рядом  с  мальчиком,
все еще смотревшим, не мигая, куда-то в полумрак.
   - Я и сам, сынок, запамятовал тут что-то. Амос Корнилов  рассказывал,
да давно. Вот вернемся домой, - продолжал он, мечтая вслух,  -  ежели  с
деньгами соберемся, обязательно тебя в Петербург отправлю. Упрошу  Амоса
Кондратьевича, замолю его, чтобы тебя  к  Ломоносову  свел.  Хороший  он
человек, поможет тебе навигацкие науки изучить.
   Слыхивал я, много приборов разных, кораблеплаванью  весьма  полезных,
помор наш ученый выдумал. Маточки наши давно Михаиле Васильич поругивал.
Компасы, говорит, надо большие заводить и накрепко их к судну ладить. Да
самописец от компаса, когда судно по морю идет, работать должен, путь на
чертеже вырисовывать. Палку  эту  астрономическую  не  хвалил:  говорит,
точности мало; другой инструмент придумал, чтобы  градусы  до  звезд  да
солнца способнее было  мерить...  А  еще  Михаиле  Васильич  со  многими
мореходами совет держал про машину одну, - скорость  судна  способно  ли
той машиной мерить.  Машина  та  беспрерывно  ход  показывает.  Этому  в
иноземных странах не учены. Норвеги да аглицкие кормщики - сам  видел  -
по-старинному, мерными веревками, скорость  мерят,  как  мы  мерили,  на
Грумант идя... Да много чего наш Ломоносов выдумал! Для  кораблеплавания
большую пользу принес.
   Ваня внимательно слушал отца. Крепко  хотелось  ему  стать  настоящим
ученым мореходом.
   - А где, отец, Ломоносов науки проходил, какие  же  люди-мудрецы  его
учили?
   - Он, Ванюха, сначала у простых людей  народную  мудрость  перенимал.
Потом в училищах российских, в Москве да в Киеве, разные науки много лет
изучал. В заморских странах учился. А поморов Михаиле  Васильич  никогда
не забывал и по сие время у  них  учится.  Одному  человеку  невмочь  за
короткую жизнь всю премудрость  постичь.  Народ  веками  ее  собирал.  И
голову иметь надо к наукам способную. С  худой  головой  Ломоносовым  не
быть.

   Глава десятая

   СОЛНЦЕ ПОЯВИЛОСЬ 

   В середине февраля грумаланы  почувствовали  приближение  арктической
весны. Теперь около полудня в поблекшем, бледно-голубом  небе  бессильно
угасали звезды, без устали светившие в течение  долгой  зимы.  Поморы  с
нетерпением ждали солнца. А солнце появилось как-то неожиданно.
   _______________________________________
   1 Химков называл звездами спутников Сатурна и Юпитера.
   Сначала на юго-востоке показалась робкая розовая полоска.  Потом  она
будто налилась, стала ярче, отчетливее, и в полдень, наконец, из  низкой
гряды облаков, застилавшей горизонт, выступил  оранжево-красный  краешек
солнца.
   Живительные  лучи  осветили  бледные  лица  зимовщиков,   истомленных
тяжелой полярной ночью. Они молча стояли на высокой  скале  около  избы,
взволнованные давно не виданным зрелищем.
   Недолго солнце пробыло над горизонтом. Озарив  нежно  розовым  светом
снега, льды и скалы, оно скрылось за облаками. Но в людях с новой  силой
проснулась уверенность в скором освобождении. Вместе с мраком  отступал,
казалось, грозный призрак старухи Цинги.
   Это была первая полярная ночь вдали от родной земли.  Она  показалась
поморам особенно длинной.
   И  вот,  наконец,  наступила  весна.  Но  морозы  стояли  по-прежнему
крепкие. Даже в тихие дни у охотников часто  захватывало  дыхание:  ведь
полярная весна совсем не означает тепла и пробудившейся  растительности.
Лед и снег по-прежнему еще долго будут царствовать на острове.
   Солнце глядело теперь во все глаза и совсем не уходило  за  горизонт,
но много еще ему придется положить труда, что" бы справиться со снегом и
льдом, накопившимися за зимнее время.
   Несмотря на то, что против цинги промышленники  применяли  в  течение
зимы все известные им средства, все же у  всех,  кроме  Вани,  появились
первые признаки этой болезни - ослабли и шатались зубы. У Федора  опухли
наги, и ему тяжело стало ходить.


   Они молча стояли взволнованные давно не виданным зрелищем.

   Значит, чтобы всем не заболеть всерьез, надо прежде всего  как  можно
больше находиться на воздухе, больше двигаться.
   - Самый раз сейчас нерпу промышлять, - сказал как-то Федор. - Бельков
можно руками  брать,  да  и  матки  близко  подпускают,  не  отходят  от
детей-то.
   Федор был прав. У нерп - представителей мелких тюленевых -  наступила
пора деторождения, наиболее выгодное для охоты время.
   Где-нибудь в укромном тихом месте припая, в наторошенном льду,  между
неплотно лежащими льдинами,  нерпы  еще  с  осени  облюбовывают  удобные
местечки для своих детенышей. Вблизи норок  зверь  проделывает  сквозные
отдушины для дыхания и выхода  на  лед.  В  марте  в  норках  появляются
беленькие беззащитные новорожденные нерпята. Они не могут  плавать  и  в
продолжение  трех  недель  находятся  в  своих  убежищах,  ожидая  мать,
кормящую их молоком. Бельки не страдают от холода. Их  хорошо  согревает
пушистый, теплый мех. Мамаши заботливо ухаживают за  своими  детенышами.
После того как нерпята сменят белый мех на обычную грубую шерсть, матери
приучают их понемногу к воде.
   На охоту собрались втроем: Алексей, Степан и Ваня. Захватив  с  собой
промысловое снаряжение, они отправились на берег.
   Море выглядело сейчас совсем не  так,  как  осенью.  Почти  у  самого
берега возвышались мощные гряды наторошенного молодого льда. Эти торосы,
высотой  около  десяти  саженей,  образовались  в  начале  зимы,   когда
неподвижный береговой лед, припай, был  так  тонок,  что  не  выдерживал
напора дрейфующих льдов. Теперь прибрежный лед был толще  аршина,  да  и
вся  поверхность  пролива,  казалось,  была  покрыта  сплошным,   крепко
смерзшимся льдом.
   Охотники быстро двигались вперед по укатанному зимними ветрами снегу.
Лыжи на нем почти не оставляли следов. Но вот вышли на лед.  В  двадцати
саженях от берега темнела  широкая  трещина,  своими  изгибами  повторяя
островное мелководье.
   - Почему  тут  лед  разошелся,  отец,  будто  кто  по  берегу  ровнял
трещину-то? - спросил Ваня и тут же, заглядевшись,  зацепился  лыжей  за
закраину трещины и упал в снег.
   - Ничего, крепче помнить будешь,  какие  трещины  бывают!  -  хохотал
Степан.
   - Это, Ваня, живая вода делает, - ответил сыну Химков, - Вода-то  два
раза в сутки на прибыль идет. На полную воду лед за трещиной  подыматься
будет, а как сойдет вода, вновь на  дно  опустится.  Вот  трещина  и  не
мерзнет. А у берега, где мелко и лед неподвижен, там он  до  самого  дна
намерзает.
   - Теперь  тихо-тихо  идти  надо,  зверь  близко  должен  быть:  вишь,
отдушины  чернеют,  -  предупредил   Степан,   которого   уже   охватило
возбуждение предстоящей охоты.  -  Нам  нерпиху  запромышлить  надо,  от
белька толку мало.
   Дойдя до первой гряды торосов, охотники осторожно  стали  выглядывать
из-за обломков льда.
   - Вон, вон он, зверь! - зашептал Степан.
   В десяти шагах от  охотников,  внизу,  у  тороса,  лежала  нерпиха  с
маленьким бельком, жадно припавшим к вымени. Промышленникам были  слышны
нежное похрюкивание матери и слабые всхлипывания детеныша.
   - Ну, Степан, начинай.
   Степан приподнялся, взмахнул кутилом и, изогнувшись, с  силой  бросил
его в нерпу. Оружие,  слегка  задев  зверя,  вонзилось  в  лед  рядом  с
бельком. Нерпа мгновенно скользнула через  отдушину  в  воду,  а  белек,
извиваясь, как червяк, уполз в свою нору.
   - Я его живым возьму! - крикнул Ваня.
   Мальчик скатился с тороса и побежал к норке. Засунув руку  в  ледяную
нору, он стал тащить белька прямо за шерсть,
   Зверек, извиваясь в руках у Вани, жалобно закричал, призывая мать.
   "Ма-ма-ма-ма", - стонал белек, выговаривая почти по-человечьи.
   Из отдушины показалась голова матери. Приподнявшись  на  ластах,  она
вылезла на лед и бесстрашно бросилась к детенышу. Ваня выпустил  из  рук
белька, и тот, продолжая стонать, моментально очутился возле матери.  Не
зная, как помочь своему детенышу, нерпа металась  по  льду,  то  пытаясь
уйти в воду, то снова возвращаясь.
   Степан, подобрав кутило, стал медленно подходить, готовясь  к  удару.
Мать, словно чувствуя несчастье, крепко прижала детеныша к себе. Она уже
не двигалась. Жалобно смотрели на  охотников  ее  большие  выразительные
глаза. Белек, прильнув к матери,  успокоился  и  затих.  Вдруг  охотники
увидели, как две крупные слезы скатились из глаз обреченного зверя.
   Степан заколебался. С поднятым в руке кутилом он  стоял,  не  решаясь
прикончить мать, так самоотверженно отдающую жизнь за детеныша.
   - Не надо, Степан, - глотая слезы, едва слышно сказал Ваня. -  Жалко,
ведь дитё свое защищает.
   - Зверей всех непережалеть. Верно, что жалко, да что делать: нам ведь
тоже жить надо! Бей, Степан, - отвернувшись, сказал Алексей.
   Но Ваня схватился обеими руками за кутило.
   - Не дам матку убивать, не дам, не дам! - повторял он, чуть не плача.
Степан опустил свое оружие.
   - Ну-к что ж, правда, Алексей... уважим Ванюшку... Да и зверя  жалко,
- как-то нерешительно, точно стыдясь своей  жалости,  сказал  Степан.  -
Ладно, что ли?
   Алексей не  сказал  ни  слова,  махнул  рукой  и  пошел  от  нерпихи,
продолжавшей лежать  неподвижно  около  белька,  спокойно  посасывавшего
молоко.
   Охотники двинулись дальше. Ваня успокоился и повеселел
   Будто в благодарность за доброе дело,  охотникам  не  пришлось  долго
искать добычу. В нескольких десятках  метров  они  снова  наткнулись  на
нерпу. Увидя охотников, она быстро, изгибая спину и приседая на передние
ласты, поползла к продушине. Но Степан ловко оглушил ее багром, а  затем
прикончил. По настоянию  Алексея,  все  трое  тут  же  выпили  понемногу
темной, солоноватой на вкус  нерпичьей  крови.  Остатки  крови  слили  в
котелок.
   На  обратном   пути   произошло   событие,   серьезно   обеспокоившее
зимовщиков.  Охотники,  возвращаясь  домой,  несли  на  плечах  багор  с
привязанной к нему тушей нерпы. Впереди шел Шарапов, за ним Алексей.
   День был яркий, солнечный. Вдруг Степан остановился и стал  протирать
глаза.
   - Постой, Алексей, что-то в глаза попало. И резь  такая  в  глазах...
Ой! - не выдержав, вскрикнул он. - Против света и взглянуть нельзя.
   Алексей внимательно осмотрел глаза Шарапова.
   - Ничего тебе не попало, а беда приключилась немалая. Это слепота  от
снега у тебя. Зажмурь глаза и иди за мной. Как придем домой,  очки  тебе
сделаю. С неделю в темноте посидишь: надо глаза беречь.
   Снежная слепота -  нередкое  явление  у  зимовщиков,  особенно  в  те
времена.  Истощение  организма  отражается  и  на  зрении.  Привыкшие  к
полумраку глаза  болезненно  воспринимают  ослепительный  свет  весенних
солнечных лучей. А свет этот действительно  ослепителен.  Подтаявшие  на
солнце  снежинки  ночью  смерзаются  и   образуют   тончайшую   корочку.
Отражающиеся от поверхности такой корочки солнечные лучи, особенно ярки.
   По возвращении в избу Алексей сейчас же занялся  изготовлением  очков
для Шарапова. Выстругав ножом две тонкие дощечки, он  округлил  их,  как
стекла для очков, и  соединил  ремнем.  В  центре  деревянных  кружочков
Алексей проколол гвоздем небольшие дырочки, как раз против зрачка. Надев
очки, можно смотреть через эти отверстия,  но  свету  в  глаза  попадает
очень немного. Федор очки усовершенствовал, укрепив сбоку кожаные щитки.
   Шарапов несколько дней не выходил из избы, пока  снежная  слепота  не
исчезла. Но солнечного света пришлось остерегаться еще долго,  и  Степан
не расставался с очками. Не радовало охотников и  состояние  Федора.  От
принесенной товарищами нерпичьей крови он наотрез отказался.
   - Не могу, - отвечал Федор на все уговоры.
   Свежее нерпичье мясо съели, как лакомство; вытопленный  жир  пошел  в
запас. Нерпичий  жир,  как  и  тюлений,  трудно  замерзает  и  сохраняет
текучесть  даже  при  низких  температурах.  Промышленники  хранили  его
обычным у народов севера способом - в мешках из цельных шкур тюленя  или
нерпы. Каждый такой мешок вмещал жир трех животных.
   Спустя две  недели,  когда  Шарапов  совсем  оправился  от  солнечной
слепоты,  зимовщики  решили  добыть  оленьей  крови,  считавшейся  среди
зверобоев особенно целительной.
   Услышав разговор об оленях, Федор свесил с нар опухшие ноги.
   - Думаю я, - сказал он, - хорошо оленей в песцовом совике промышлять.
Совсем на  снегу  охотник  не  виден.  Только  погоду  надо  выбрать  не
солнечную, а пасмурную, чтобы тени на снегу было меньше,  а  еще  лучше,
чтобы снежок шел.
   Сшив  совики  из  накопившихся  за  зиму  шкурок   песца   и   выждав
благоприятную погоду, Ваня и Шарапов снова стали на лыжи.  В  этот  день
все вокруг было затянуто морозным туманом. Серебристыми иголочками туман
оседал на одежде, на ресницах, на бороде Степана.
   Охотники шли медленно, высматривая оленей. Иногда Ваня  взбирался  на
уступы скал и осматривал низины.
   - Олени, Ваня, безрогие сейчас, - рассказывал Степан. - К зиме  самцы
рога обязательно сшибут и всю зиму комолыми ходят. К весне вместо  рогов
шишки мягкие сначала вырастут, а уж  из  шишек  -  рога.  Немалое  время
пройдет, пока затвердеют рога-то. По рогам года оленьи  узнают.  Сколько
концов на одном роге отрастет, столько  оленю  лет...  Теперь  примечай,
Ванюха, тут оленям быть: снегу совсем мало.
   Олени обычно держатся на неглубоком снегу.  На  ровных  без  сугробов
местах им легче добывать из-под снега сочный и сытный лишайник -  ягель.
За зиму морда оленя обрастает густой шерстью. В  поисках  пищи  животным
приходится  иногда  прогрызать  в  снегу  длинные   канавы,   и   шерсть
предохраняет их от холода.
   Наконец охотники встретили небольшое стадо. Олени сбились в  кучу,  и
от них клубами шел пар.  В  белых  совиках  Ваня  и  Шарапов  подкрались
незамеченными и, пустив две стрелы, убили двух больших животных.
   Вернувшись с этой "весенней" прогулки, поморы долго отогревали  ноги.
Степан, ворча, возился у печки, очищая бороду от ледяных сосулек.
   Федор от оленьей крови отказался, отказывался он и  от  сырого  мяса.
Остальные уничтожали оленину с  завидным  аппетитом.  Особенным  успехом
пользовалась строганина - замороженное мясо, мелко наструганное ножом.
   На следующий день Шарапов с Ваней отправились на  поиски  салаты  для
Федора.
   С ними увязался  и  медвежонок.  Смешно  подбрасывая  зад,  он  бежал
впереди, часто останавливаясь, принюхиваясь к следам на снегу. Несколько
раз подняв кверху мордочку, он пробовал нюхнуть что-то  яркое,  светлое,
слепящее глаза и при этом  чихал,  мотал  головой.  Ведь  с  солнцем  он
по-настоящему  знакомился  впервые  в  жизни.  Судя  по   его   веселому
настроению, оно ему понравилось. Он то и  дело  подбегал  к  лыжникам  и
порядком мешал им, путаясь под ногами.
   Вероятно,  чувствуя,  как  неприглядно  он   выглядит   после   зимы,
проведенной  в  закопченной  избе,  мишка  катался  по  снегу,  стараясь
отбелить свою шкуру, оставляя за собой грязные пятна.
   Вот  медвежонок  остановился,  уткнувшись  носом  в  снег,  он  долго
принюхивался к большим, совсем свежим следам, потом свернул  в  сторону.
Охотники, увлекшись разговором, не заметили исчезновения  медвежонка.  А
мишка уверенно бежал по следам, так  знакомо  и  приятно  пахнувшим  Они
привели его  на  припай.  На  льду  следы  пошли  петлями  и  окончились
площадкой, утоптанной большими лапами ошкуя. Как  раз  посредине  ее,  в
небольшой  лунке,  темнела  вода.  Медвежонок,  вытянув  морду,   вдыхал
приятные  запахи.  Вот  он  остановился  и  замер,  как  почуявшая  дичь
охотничья собака.
   Когда тюлень  высовывает  в  такую  отдушину  морду,  чтобы  подышать
воздухом, хозяин льдов - белый полярный медведь  -  хватает  его  мощной
когтистой лапой и одним движением выволакивает на лед.
   Полярный медведь проснулся и в маленьком  мишке.  Непреодолимая  сила
инстинкта заставила его забыть все и послала к тюленьей отдушине.
   Обнаружив, наконец, отсутствие медвежонка, охотники решили вернуться.
Вскоре мишкины следы высели их к морю.
   Поморы  сразу  заметили  забавную  фигуру  медвежонка   настороже   у
продушины и решили подождать: посмотреть, что будет делать мишка дальше.
Простояли они немало времени. Им  уже  надоело  смотреть  на  маленького
зверя, который терпеливо, не шелохнувшись, ждал.
   Вдруг в темной лунке показалась круглая усатая голова. Она  поднялась
надо льдом и стала осматриваться. Мишка  тут  же  цапнул  голову  лапой.
Тюленья голова скрылась, а медвежонок, не удержавшись, плюхнулся в воду.
   Охотников  до  слез  насмешил  позорный   конец   первой   охоты   их
четвероногого спутника. Медвежонок от неожиданной ванны сразу  опомнился
и, выбравшись на лед, заковылял рысцой обратно, по своим следам. Мокрый,
по-собачьи отряхиваясь на ходу, подбежал он  к  Ване,  лег  на  спину  и
поднял кверху лапы, умильно поглядывая на мальчика.
   Обласкав мишку, охотники снова тронулись в путь.
   - А знаешь, Степан, - сказал  задумчиво  Ваня,  -  попробовать  бы  с
мишкой выслеживать тюленей. Он нам, пожалуй, поможет  находить  отдушины
под снегом.
   Ну-к что ж, давай попробуем, попытка не пытка,  -  охотно  согласился
Шарапов. - Только, чур, пока не рассказывать об этом. А то, ежели ничего
не выйдет, Федор засмеет нас с тобой.
   По приметам, сделанным еще с осени, охотники быстро нашли место,  где
росла  салата,  разгребая  лопаткой  снег,  они  обнаружили  еще  одного
грумантского  зверя,  маленькое  беззащитное  животное,  кем  не   прочь
поживиться почти все звери и птицы в Арктике.
   - Смотри, Ваня, сколько  здесь  мышей!  Это  добыча  для  песца,  его
промысел, у этой мыши зимой копытца на лапах  отрастают,  чтобы  удобнее
ходы да норы в снегу копать, от песца хорониться да траву-пушицу искать.
Травой зверек живет. Летом мыши рыжими  бывают,  с  черной  полоской  на
спинке, а зимой - совсем белые.
   Копытная мышь живет под снегом большую часть года. Из сухих листочков
пушицы она делает себе  шарообразное  гнездо,  перетирая  траву  зубами,
чтобы было мягче маленьким мышатам.
   Медвежонок тоже познакомился с мышами и начал давить  их  лапами.  Но
это для него была только игра, есть их он не стал.
   - Гляди, гляди, Степан! - бросив рвать салату, закричал вдруг Ваня. -
Вот потеха!
   На  другом  конце  площадки,   расчищенной   охотниками   от   снега,
происходила битва. На мишку, придавившего  лапой  крупную  жирную  мышь,
налетели две  белые  полярные  совы.  Вытаращив  круглые  глаза,  они  с
шипением  хлопали  его  крыльями,  стараясь  отбить  добычу.  Медвежонок
ворчал, огрызался и, наконец, бросив мышь, сердито  поднялся  на  задние
лапы. Но совам только того и нужно было; они  уже  дрались  между  собой
из-за мишкиной добычи.
   Ложечной травы за несколько часов охотники нарвали много. Удивительно
жизнеспособно это растение. И теперь, после сорокапятиградусных морозов,
оно сохранило зелеными свои листья и стебельки, как будто росло даже под
снегом.
   Набив салатой два  мешка,  сделанных  из,  оленьей  шкуры,  грумаланы
надели лыжи, закинули груз на плечи и весело побежали в обратный путь.
   Лыжи легко скользили по ровному припаю мимо торосов, возвышавшихся со
стороны моря. Торосы напоминали груды колотого сахара, рассыпанного  под
открытым  небом.  Только  куски  были  большие  и  на  изломах  отливали
зеленоватым цветом. Но вот мальчик с разгону выскочил на широкую  полосу
льда, где лыжи сразу затормозило, словно на  песке.  Ваня  с  удивлением
остановился. Лед и по цвету был какой-то странный!
   - Степан! - позвал он, - Лед-то какой, смотри, словно в кружевах  али
в цветах, и лыжам по нему ходу нет.
   Действительно, лед был  хитро  разрисован  кристаллическими  узорами,
похожими на фантастические цветы.
   - А ты, Ванюха, на вкус попробуй цветы-то!
   Мальчик взял на язык несколько кристалликов и  тотчас  выплюнул:  это
была чистая соль, выделенная замерзшей морской водой.
   Кристаллики  соли  непрочно  связаны  со  льдом,  даже  ветер   легко
разрушает, сдувает их замысловатые узоры.
   В становище охотники пришли  по-весеннему  оживленные,  разгоряченные
бегом на лыжах и наперебой рассказывали  о  всех  проделках  медвежонка,
Федор,  приготовляя  ужин,  сделал  к  жареному  оленьему  мясу  вкусную
приправу из мелко нарубленных листьев ложечной  травы.  Соскучившись  по
зелени, все с удовольствием ели полярный салат.
   - Вот так старуху Цингу надолго отгоним. Делать ей у  нас  нечего,  -
удовлетворенно сказал Степан.

   Глава одиннадцатая

   ПТИЧЬЯ ГОРА

   Шла вторая половина апреля.  Солнце  начинало  пригревать,  пробуждая
постепенно жизнь арктической природы.
   В низинах, где снегу было меньше, показалась бугристая почва  тундры.
Мох, освободившись от снежного покрова, закудрявился, отошел  от  зимней
спячки. Под лучами  солнца  сугробы  быстро  таяли.  То  там,  то  здесь
слышались тяжелые вздохи оседающего снега. Пятнами  стали  выступать  из
снега разбросанные по острову  озерки.  Пресный  лед  пропитался  талыми
водами, стал темным и рыхлым. Поверхность морского льда тоже изменилась.
По высоким торосам снег стаял. На льдинах, нагроможденных  в  беспорядке
по  заливу,  висело  множество  сосулек.  Сказочно  красивыми  в   лучах
незаходящего солнца стали ледяные торосы. Зима построила из ледяных глыб
бесчисленные  гроты  и  пещеры.  Теперь  эти   причудливые   сооружения,
освещенные солнцем, были наполнены таинственным  зеленым  светом,  а  их
входы украшены сверкающими прозрачными колоннами.
   Каждый день вносил что-то новое в облик природы. Прошло еще несколько
времени - и около самого  берега  в  морском  льду  появились  небольшие
пространства чистой воды, а на пресных озерках лед  растаял  совсем.  От
нагретой гальки на берегу поднимался легкий парок.
   Наконец на остров прилетели первые гости - птицы  морских  побережий.
Сначала грумаланы увидели кайр, чистиков,  а  потом  вдруг  сразу  много
разных горластых, беспокойных  птиц  заполнило  все  уступы  на  высоких
скалах, уходящих стеной в море.
   Наступил долгожданный для Вани день. Степан сказал  ему,  хлопнув  по
спине:
   - Ну, Ванюха, собирайся по яйца, пойдем яичницу  добывать.  Гнездовье
морской птицы началось.
   Зная, как опасно лазить по  отвесным  утесам,  собирая  птичьи  яйца,
Химков с беспокойством взглянул на Степана и сказал ему:
   - Остерегай, Степан, Ванюху... Глупый еще он. Не бережется совсем.
   - Будь покоен, Алексей. В этом деле бечева - главное, а бечева у  нас
крепкая. Я ее, знаешь ведь, из ремешков еще зимой  сплел.  -  И  тут  же
повернулся к мальчику: - Ну-ка, Ванюха, угадай: "Скорчится  в  кошку,  а
распустится в дорожку"... Не  угадать?..  Веревка  это,  -  сам  ответил
Степан. Он не любил, когда его загадки отгадывали.
   -  Топор  да  пику  с  собой  захватите.  Неровен  час,  и  с  ошкуем
встретитесь, - провожая охотников, наставлял Алексей.
   Долго шли на север по берегу  Шарапов  с  Ваней  в  поисках  большого
птичьего базара. Весенняя дорога тоже нелегка, местами ноги  утопали  по
колено в месиве из воды и  снега,  местами  приходилось  пробираться  по
липкой грязи оттаявшей тундры. Наконец они подошли  к  мысу,  где  берег
резко поворачивал к западу и скалы подступали к самому  морю.  На  конце
мыса высокая, саженей в пятьдесят, скала выходила стеной из воды.
   Еще издали охотники увидели  большие  белые  хлопья,  будто  в  пургу
вихрем кружившиеся над скалой. Это были сотни тысяч  птиц,  неумолчно  и
разноголосо  шумевших,  как  прибой.  Кого  только  не  было  здесь:   и
черно-белые гагарки, и кайры, и чистики,  и  буровато-серые  арктические
буревестники, и много чаек.
   Но вот друзья подошли поближе. На высокой скале, отвесно  ниспадающей
в море,  хорошо  были  видны  наслоения  горной  породы,  лежащие  почти
параллельно.  Благодаря  неодинаковой  плотности   скала   выветривалась
неравномерно. Длинные и узкие, короткие  и  широкие  впадины,  уступы  и
карнизы тянулись по всей скале. Иногда  из  стены  выступали  над  морем
большие каменные глыбы. Местами в  стене  чернели  углубления,  пещерки.
Сверху и до самого моря утес был унизан  птицами.  Они  занимали  каждый
карнизик, каждый, самый незначительный выступ. Бело-черные  живые  пятна
сидящих птиц трудно было отличить от  массы  серого  птичьего  помета  и
белых яиц, лежащих прямо в голых каменных впадинах и в щелях карнизов, у
скалы птицы находились в беспрерывном движении,  перелетая  с  места  на
место или кружась в воздухе.
   - Вот это птичий базар!  Целая  ярмарка!  -  воскликнул  с  восторгом
Шарапов. - Тут яиц всю жизнь  считать  -  не  пересчитать.  Идем,  Ваня,
прохода на гору поищем. Забраться нам надо вон куда, - указал Шарапов на
вершину скалы.
   Ваня  поднял  голову.  Ему  показалось,  что  скала  медленно  падала
навстречу плывущим облакам.
   Пройдя еще немного, охотники увидели с другой стороны  утеса  уступы,
поднимающиеся до самого верха. По  этим  природным  ступеням  они  стали
медленно и осторожно взбираться на вершину Птичьей горы. Куда ни  глянь,
вокруг  только  скалы  с  серым,  словно   накипь,   лишайником,   тесно
прильнувшим к шершавой поверхности камня, темные ущелья да  белые  пятна
не растаявшего снега. Ни цветка, ни травки, ни мха - ничего живого.
   Шарапов привязал короткую веревку к своему  поясу,  а  другим  концом
обвязал Ваню. Так они шли, помогая друг  другу:  когда  оступался  один,
другой его поддерживал. В руках у  них  были  легкие  багры,  помогавшие
держаться за каменные выступы.
   Но вот, наконец, они на вершине горы. Степан снял шапку, вытер ею пот
с лица, несколько  раз  прошел  взад  и  вперед  по  площадке,  стараясь
выровнять дыхание.
   - Как, отдохнул? - спросил он Ваню. - Тогда начнем. Шарапов перевязал
Ваню несколько раз у пояса концом веревки,  потом  перехватил  ею  грудь
мальчика крест-накрест через плечи. Сбоку у Вани был привязан  мешок  из
оленьей шкуры с веревкой потоньше. У пояса висел  нож.  Руки  оставались
свободными. Топор и пика остались у Степана.
   - Ну-к что ж, - сказал серьезно Шарапов, -  теперь,  брат,  ложись  у
самого края и ползи осторожно. Смотри, крепко держись за  веревку.  А  я
камень  найду,  чтобы  привязать  ее.  Как  крикну,  будешь   спускаться
понемногу, а мне сигналы давай. Голоса твоего  мне  не  услыхать:  птицы
крик да шум такой поднимут, как в бурю на море. Сигналы веревкой  давай:
если один раз дернешь - значит, спускать тебя надо, два раза - на  месте
держать, а три - я кверху тебя поднимать буду.  Запомнил?  Ползи  вон  к
тому выступу. Он гладкий, веревку не будет резать.
   Охотники поползли осторожно, как кошки. Впереди Ваня, за ним Шарапов.
Вот они у самого края  обрыва.  Ваня  взглянул  вниз  и...  скала  будто
закачалась под ним.
   - Если будет кружиться  голова,  посмотри  на  скалу  около  себя,  -
услышал он слова Степана, будто  догадавшегося  о  его  состоянии.  -  А
главное, не бойся ничего, знай яйца в мешок клади да ни о чем не  думай.
Как полный наберешь - дерни за веревку от мешка, я его вытащу.
   Шарапов проверил еще раз, крепко ли привязан Ваня, удобно ли подвязан
мешок, не мешает ли мальчику, и снова внимательно осмотрел  всю  веревку
от конца до конца,  потрогал  каждый  узел.  Затем  он  нахлобучил  Ване
поглубже шапку.
   - А то глаза выхлещет птица-то, - пояснил он.
   Ваня стал медленно, ногами вперед, сползать с  края  обрыва.  Вот  он
закачался на веревке. Теперь голова у него уже не кружилась. Одна  мысль
владела им безраздельно: не бояться, не  осрамиться  в  глазах  Степана,
быть настоящим охотником.
   Шарапов  пристально  следил  за  движениями  мальчика,  крепко  держа
веревку в руках, и был  готов  в  любой  момент  спустит  его  ниже  или
вытащить наверх.
   Как только Ваня появился у первых гнезд, сразу же,  как  по  сигналу,
всполошился весь птичий базар.  От  хлопанья  крыльев  и  резкого  крика
поднялся такой шум, словно со скалы обрушился  внезапно  водопад.  Птицы
тучей окружили утес.
   Держась одной рукой за выступ  скалы,  другой  Ваня  ловко  и  быстро
хватал яйца, стараясь подбирать пестрые, в крапинках, и клал их в мешок.
Иногда он упирался ногами в выступ скалы и закрывал лицо  руками;  чайки
густой тучей облепляли его, стараясь ударами крыльев и  клювов  отогнать
дерзкого врага. Понемногу наполняя мешок, Ваня то и дело подавал  сигнал
спуска, пока ноги его  не  коснулись  широкого  карниза,  расположенного
почти посредине скалы. Птичьих гнезд здесь  почему-то  не  было.  Совсем
близко от Вани, смешно  растопырив  лапки  и  быстро  махая  крылышками,
держалась в воздухе почти на одном месте кайра.  Брюшко  у  птицы  между
лапками было совсем голое.
   "Для детей своих, на гнездо весь пух выщипала", - догадался мальчик.
   Став, наконец, на ноги, Ваня отдыхал, поглядывая по  сторонам.  Внизу
под ним неслышно плескалось о камни  море.  Он  весело  глянул  вверх  и
сквозь белые хлопья все еще носившихся  в  тревоге  птиц  увидел  голову
Степана. Мальчик дернул за тонкую веревку, и  мешок  с  богатой  добычей
пополз кверху.
   Готовясь к подъему, Ваня ощупал веревку у пояса. Потом обернулся -  и
замер: в двадцати шагах от него,  прижимаясь  к  скале,  стоял  медведь.
Видимо, он давно наблюдал, как спускался Ваня, а когда мальчик  оказался
на уступе, решил, что это его законная добыча, и смело пошел на него.
   Правой рукой Ваня инстинктивно выхватил нож, а левой дернул три  раза
за веревку.


   Правой рукой Ваня инстинктивно выхватил нож, а левой дернул три  раза
веревку.

   Ошкуй подошел совсем близко, Ваня уже чувствовал смрадный  запах  его
пасти. Вот медведь протянул когтистую лапу... Мальчик отпрянул, полоснув
по ней ножом.  В  этот  момент  веревка  натянулась,  и  Ваня,  медленно
покачиваясь, начал подниматься. Медведь с рычанием стал на  задние  лапы
и, подняв морду, тянулся за ускользающей добычей.
   Только сейчас Ваня догадался, почему на этом выступе не было  птичьих
гнезд: видимо, звери легко могли добираться сюда.
   Вот, наконец, и верх скалы! Мальчик схватился руками за край обрыва и
выбрался на вершину.
   - Ну, съел бы ошкуй вместо нас яичницу и меня вместе с ней! - говорил
Ваня, возбужденно смеясь. - А там мне не до смеху было. Ошкуй-то, видно,
давно меня поджидал. Не оглянись я, задержись хоть чуть-чуть -  и  конец
мне. Спасибо, Степан, быстро ты меня вытянул!
   - Птицы, Ванюха, тучей, носятся, я и тебя-то не всегда видел. А ошкуя
и вовсе не заметил. Увидел бы зверя, без сигнала вытащил бы тебя наверх.
А ты смотри, ошкуев-то остерегайся:  уж  второй  раз  на  тебя  зарятся.
Третьему разу, говорят, не миновать.
   Оживленно беседуя, товарищи стали спускаться с Птичьей горы.
   Больше всего в мешке у мальчика оказалось яиц кайры.
   - Совсем  как  куриные,  и  вкус  такой  же,  -  находил  Ваня.  -  А
скорлупа-то какая: толстая да пестрая!
   - Ты заметь, Ванюха, - сказал Степан, - у кайры яйца,  как  груша,  с
виду. Поэтому и держатся они на голом камне. На самом краю лежат,  а  не
падают. Куриные бы давно в море были.
   ...Быстро проходили дни и ночи,  озаренные  незаходящим  солнцем.  На
острове делалось все оживленнее. Лето вступало в свои права.
   Однажды,  выйдя  рано  утром  из  избы,  Алексей  услышал   знакомый,
скрипучий клекот гусей.  Над  головой  в  розовых  лучах  солнца,  низко
стоявшего над горизонтом, он увидел летящих с юга птиц. За  одним  углом
плыл другой, третий...  Перелет  водоплавающей  птицы  с  юга  на  север
начался.
   "Ну, значит, совсем лето",- подумал Алексей и громко позвал:
   - Ваня, Степан, Федор, выходите смотреть, как гуси летят.
   Все выбежали из избы. Стая за стаей пролетали гуси.  В  светлом  небе
были видны отчетливыми точками отдельные птицы. В безмолвии наблюдали за
ними поморы.
   - Гуси-лебеди с родимой землицы-матушки летят. Эх, как бы  вы,  птицы
милые, письмецо дорогое из дому принесли! - воскликнул Степан.
   Это восклицание навеяло на  всех  печаль.  Но  вместе  с  тем  поморы
почувствовали сильнее, чем когда-либо, возможность  своего  освобождения
из плена. Вслед за стаями гусей  поплывут  по  Студеному  морю  и  лодьи
промысловые.
   Так гуси-лебеди принесли надежду на освобождение.

   Глава двенадцатая

   КИТ НА ГУСИННОМ ОЗЕРЕ 

   В июне начались туманы и частые дожди, разлились бесчисленнее речушки
и  ручейки,  шумливо  несущие  с  гор  мутные  талые  воды.  Все  меньше
оставалось снега на острове и заметно рыхлел морской лед.
   Все живое спешило использовать кратковременное полярное лето.
   По защищенным от холодных  ветров  южным  склонам,  по  западинкам  и
небольшим лужайкам на серо-зеленом мягком ковре  из  лишайников  и  мхов
пестрели  яркие  крупные  цветы.  Белые  и  желтые   камнеломки,   синие
столистницы, голубые колокольчики, кисти каких-то красных цветов, словно
дымкой окутанных белой шерсткой, желтые лютики, голубые незабудки,  мак,
гравилат... Некоторые из цветов издавали тонкий аромат.
   Все  эти  растения  приобретали  здесь   особый   облик.   Они   были
низкорослыми, жались к земле, как бы ища защиты от  холода.  Листики  их
расстилались внизу, и среди мхов поднимались  только  красочные  венчики
цветов. Большинство  цветов  и  других  растений  было  многолетними.  И
понятно: семена  их  редко  вызревали  за  одно  короткое  лето.  Многие
развивались бессемянным, вегетативным путем - от корневищ.
   Нарядная пестрота тундры  веселила  взор.  Но  стоило  только  солнцу
закрыться тучами - и яркий день сразу темнел. Полярные цветы  свертывали
свои венчики, вся растительность блекла, принимала  однообразный,  серый
вид.
   Особенно много было на острове лишайников. Ботаник мог  бы  насчитать
тут около двухсот различных видов.
   Лишайник  очень  интересное  растение.  Это  два  организма,  живущие
вместе: зеленая водоросль и гриб. Если  лишайник  растет  на  камне,  то
своими корешками он крошит самые крепкие породы, даже  гранит,  оставляя
на скале извилистые углубления, похожие на иероглифы.
   Заметно  увеличился  животный  мир   острова.   Прилетевшие   с   юга
водоплавающие птицы - гуси, утки, лебеди  -  шумели  на  разные  голоса,
расположившись на озерках береговой низины.
   В середине июля у птиц началась  линька.  Некоторые  птицы  при  этом
сразу теряют много перьев и летать не могут. Линный  гусь,  например,  в
это  время  смирно  сидит,   притаившись   где-нибудь,   чувствуя   свою
беззащитность.
   Шарапов с Ваней ежедневно ходили теперь на охоту за утками и  гусями.
Они облюбовали одно из больших озер, расположенное в десяти  верстах  от
зимовья. Степан назвал это озеро  Гусиным.  Только  вчера  они  принесли
оттуда пять жирных гусей и несколько уток.
   - Ну и гуси, прямо как на подбор! - говорил с восхищением Федор.
   - На подбор и есть, - смеялся Шарапов. - Птица-то вовсе дурная стала:
палкой били. Ну и выбрали что покрупнее да пожирнее, добро выбор велик.
   Гусей и уток жарили, варили и коптили впрок: знали, что охота на  них
не будет продолжительной.
   Для Вани и Степана это была  не  только  охота,  но  и  занимательная
прогулка. По пути их радовала каждая живая травинка, каждый цветок.  Эти
летние  гости  как-то  особенно  украшали  суровые   будни   грумаланов.
Возвращаясь домой, Ваня всегда приносил пестрый букетик цветов.

   Шарапов с Ваней ежедневно ходили теперь на охоту за утками и гусями.

   Гусиное озеро было, собственно, не озером в полном  смысле  слова,  а
обширным мелководьем, образовавшимся от скопления  талых  вод.  Огромным
полукруглым заливом вдавалось оно вглубь острова, отодвигая  стены  скал
верст на пять, от морского берега.
   Здесь,  под  высоким  утесом  на  берегу  озера,   поморы   частенько
устраивались на привал,  отдыхая  после  охоты.  Они  всегда  с  большим
интересом наблюдали ключом бьющую вокруг жизнь и с горечью  думали,  что
скоро летняя  пора  сменится  мертвящей  снежной  ночью  с  однообразным
завыванием ветра.
   Некоторые птицы совсем не боялись людей и близко подпускали к себе. А
были и такие, что сами подходили к охотникам, с любопытством посматривая
на непонятных бескрылых пришельцев.
   - Вон смотри, Ваня, -  объяснял  Степан,  -  серые  гуси,  гуменники,
издалека поглядывают. Хитрее птицы  нет.  Хоть  и  летать  линный-то  не
может, а попробуй догнать его - и собаке не угнаться. Ты  и  мигнуть  не
успел, а он уже в камнях спрятался. А глянь туда, там белолобые  гуси  -
эти куда глупее серяка. А вон черный гусь,  казаркой  прозывается.  Вон,
вон, смотри, сидят они под той скалой! Казарка  -  это  уж  просто  дура
несусветная. Так и лезет сама в руки. Случается, иной раз прямо  в  избу
заходит, чуть в котел не прыгает, то ли сослепу, то ли от дурости. А вон
гагары. Эта птица из всех отличие  имеет:  совсем  по  земле  ходить  не
умеет, словно калека скачет. Ежели ей взлет надобен - в воду идет.  И  с
воды без большого разгона ей  не  улететь.  Гнезд,  как  все  птицы,  не
делает,  в  пустой  ямке  птенцов  выводит...  Зато  нырять  да  плавать
мастерицы равной не сыщешь.
   Вокруг  охотников  слышалось  утиное  кряканье,  пронзительные  крики
гагар, звонкие голоса куликов, гоготанье гусей, куканье лебедей.
   Озеро кишело недавно выведенными  птенцами.  Их  пискливое  щебетание
вливалось в общий концерт.
   Пищей  для  птицы  служили  мелкие   рачки   и   личинки   насекомых,
появлявшиеся летом в  таких  пресноводных  мелких  озерцах  в  несметном
количестве. Гуси  с  большим  искусством  выклевывали  из  земли  сочные
корешки трав.
   Иногда среди птичьих голосов слышался визгливый  лай  песца.  Вертясь
вокруг озера, песец тщательно обнюхивал каждый  камешек,  каждую  кочку,
маленькое  болотце  в  поисках  яиц  и  птенцов.  А  порой  и   взрослая
зазевавшаяся птица попадалась на обед хищному  зверьку,  если,  конечно,
она оказывалась ему по силам.
   Поверхность озера и берега его были усыпаны пухом и перьями  линявшей
птицы. "Ну и ну, - думал Ваня, - если все эти перья собрать  -  не  одну
лодью нагрузить можно!"
   Однажды недалеко от берега,  на  мелководье,  Ваня  заметил  какие-то
чуть-чуть  торчавшие  из  воды  бревна.  Он  подошел  поближе   и   стал
рассматривать их. Ему показалось, что  это  были  чьи-то  кости,  только
очень уж крупные.
   - Степан, иди-ка сюда, - позвал Ваня.
   Подошел Степан.  Общими  силами  друзьям  удалось  освободить  из-под
илистого, еще мерзлого грунта большую кость. Похоже было, что это  часть
огромного черепа. Ваня и Шарапов, заинтересованные необычайной находкой,
стали разрывать палками грунт. После долгих усилий откопали весь череп и
увидели, что он соединяется позвонками с громадным скелетом.
   "Больно уже велика животина", - думал Шарапов, рассматривая  со  всех
сторон череп, оказавшийся около трех аршин длиной.
   В это время Ваня вытянул из-под гигантских костей какие-то пластины.
   - Да это китовый ус! - закричал Степан. - Это кит, Ванюха. Смотри-ка,
вот и ребра торчат, что твои опруги.  А  позвонки-то,  позвонки-то,  как
чурбаны!
   Около черепа нашли несколько сот пластин китового  уса.  Прикинув  на
глаз длину скелета, Шарапов задумался и как бы про себя сказал:
   - Ну как же такая махина целехонькой оказалась, да еще за пять  верст
от берега морского? Вот задача! Как кит сюда попал?
   - Я тоже об этом думаю, - ответил Ваня, - непонятное что-то.
   Думая об одном и том же, оба они обернулись  и  посмотрели  на  море.
Полукруглая широкая долина, часть  которой  занимало  озеро,  постепенно
расширялась, сливаясь с прибрежной полосой.
   - Да, море далеко отсюда, - сказал в раздумье Степан. - Ну-к  что  ж,
Ванюха, давай посмотрим, нет ли тут еще чего-нибудь.
   Охотники обстоятельно обследовали дно озера около костей кита.
   - Посмотри, Степан, я еще что-то нашел, - позвал Ваня, очищая от  ила
какой-то черный предмет.
   Оказалось, что это была полусгнившая дубовая доска. А немного  дальше
торчал толстый корень какого-то дерева.
   - Да это плавник!.. Вот так штука!  -  воскликнул  Степан.  -  Ну,  я
теперь понял, Ваня, в чем тут дело. Раз здесь плавник, значит сюда  море
доходило. Горы-то почти у самого берега были. Сюда волны морские плавник
выносили, волны и кита мертвого, а может быть и живого  еще,  выбросили.
Вот и все дело. Только море приливной  водой  могло  такую  махину  сюда
принести. А в обрат взять не осилил океан-батюшка! Вот и застрял кит  на
берегу. Ведь махина зверь, уж не в сказку,  с  лодью  хорошую,  пожалуй,
будет....
   Всю дорогу друзья делились своими  предположениями,  прикидывая,  где
было раньше море и где проходил берег.
   - А знаешь, Степан, когда я за яйцами-то по скалам лазил, как  сейчас
помню, около площадки, где медведь стоял, все выступы и впадины сглажены
были. Волна морская только так сгладить камень может,  верно,  ведь?  Да
только высоко больно....
   - Высоко, это верно, - подумав,  согласился  Степан,  -  но  по  всем
приметам, Ванюха, море-то здесь раньше не в пример выше стояло.
   Охотники в своих догадках были близки к  истине,  хотя,  конечно,  не
могли бы объяснить причин понижения уровня моря.
   Как теперь известно, земная  кора  плавает  на  поверхности  магмы  -
расплавленной текучей массы. Вследствие сложных геологических  процессов
отдельные участки коры то приподнимаются, то опускаются. В связи с  этим
изменяется   и   уровень   морских   и   океанских   вод.   Когда   суша
приостанавливается в  своем  подъеме,  море  успевает  размыть  берег  и
оставить свои следы в виде галечника, морских  раковин  и  отшлифованных
прибоем скал.  Но  вот  суша  снова  поднялась,  размытые  берега  стали
недоступны для волн. Образуются морские террасы - следы прежнего  уровня
моря.
   Размытый берег и террасы на довольно большой высоте  находили  многие
путешественники, посещавшие Грумант в более поздние годы.
   Террасы в отвесных скалах, расположенные иногда одна над другой,  как
бы отмечают  глубокими  бороздами  геологическое  время.  Самая  высокая
терраса - самая древняя. В том случае, если берег  отмелый,  мелководные
участки морского дна обнажаются, превращаясь  в  сушу.  Когда  береговая
линия перемещается, скопившийся на ней  плавник  оказывается  далеко  от
берега. Это тоже помогает в рассуждениях и  доказательствах  геологов  и
историков. Правильный вывод об изменчивости уровня моря могли сделать  и
просто наблюдательные люди.
   Грумантские острова действительно очень  медленно,  на  0,7  метра  в
столетие, поднимаются над водой. Здесь это происходит вследствие  таяния
ледников.  Когда-то,  в  ледниковый  период,  массы  льда  давили  своей
тяжестью на остров. Под их давлением большие участки земной коры  вместе
с островами и частью материка понизились, притонули в магме, как тонет в
воде льдина, отяжеленная каким-либо грузом.
   По мере таяния ледников участок суши освобождается от лишней нагрузки
и понемногу всплывает, подымается.
   Только  медленным   поднятием   острова   можно   объяснить,   почему
промысловая изба, которую поморы обнаружили на острове, оказалась далеко
от моря; по той же причине скелет кита был  найден  в  пяти  верстах  от
берега.
   Расположение  избы  подтверждало  давность   русских   промыслов   на
Груманте. Поморы, найдя избу, сочли ее очень древней. И они были  правы.
Судя по тому, насколько отступил берег, изба  могла  быть  построена  не
менее, чем двести пятьдесят - триста лет назад.
   Дома Алексей и Федор выслушали с огромным интересом  все  подробности
находки скелета. К  предположениям  Шарапова  насчет  отступившего  моря
Алексей отнесся с особым вниманием, часто  задавал  вопросы:  как  лежал
кит, где нашли плавник, далеко ли море от озера, как  расположены  горы,
полого ли идет к морю берег?
   За разговорами забыли об ужине, но когда сели за стол, беседа шла все
о том же - о китах на Груманте. Алексей рассказал товарищам о  том,  что
ему приходилось слышать, а кое-чему он был и сам свидетелем.
   - Старики сказывали, китов этих  промышлять  раньше,  в  новгородские
времена, смыслу не было. Тогда тиньки? моржовые в большой цене стояли. А
моржей по островам тьма была. Тиньки-то по грумантским берегам собирали.
Кладбища целые моржей находили.
   - И сейчас по берегу тиньков да черепов моржовых  много  валяется,  -
вставил Ваня.
   - Есть и сейчас, да в старину куда больше было. А как ворвань в  цену
вошла да и моржей поубавилось, хотели наши  поморы  китов  добывать.  Да
куда там! Иноземцы вокруг все воды заполонили. Государства  между  собой
за китовый  жир  в  бой  вступали,  с  пушками  да  с  войсками  корабли
приходили. На поморян иноземцы, как звери лютые, смотрели.
   - Соперников, видать,  на  промыслах  боялись:  знали,  что  супротив
поморов во всем мире промышленников не найти.
   - Ну, а сейчас как, отец? Почему сейчас у наших охоты на китов нету?
   - Да и сейчас неладно. Вот недавно, уж на моей памяти это  было,  сам
царь Петр велел промыслы китовые для  России  завести.  Корабли  большие
велел построить. Корабли-то только  через  два  года  после  его  смерти
готовы были. Тут надо бы на промыслы выходить. Да нет, иноземцы и  здесь
встряли. Слыхивал я, будто галанцы в  Питере  хвалились:  поморам,  мол,
кита не промышлять, не учены, дескать. И  поверили  ведь  им,  галанских
китобоев назначили. Вот и напромышляли галанцы для России!  Сколько  лет
подряд три корабля за китами к Груманту ходили,  да  всего-навсего  трех
китов упромыслили. Смех, да  и  только!  А  в  Архангельске  купцы  зело
недовольны были. На убытки обижались. Поморов наших,  что  матросами  на
тех  кораблях  служили,  допрашивали.  Поморы  всю  правду,  как   есть,
начальству обсказали: мол, не хотят галанцы, чтобы русские  китов  били.
Порчу только на промыслы наводят.
   - Так выгнать бы тех мореходов и наших  поморов  поставить,  -  опять
вмешался Ваня.
   - Правда твоя, Ваня, надо бы, да не так дело  обернулось.  Сказывали,
будто деньги китобои галанские от  государства  своего  получали,  чтобы
промысел китовый у русских отобрать.
   - Да и пьяницы те китобои, - с сердцем продолжал Хим-ков. - Только  и
заботы им водку пить  да  спать,  жиры  нагуливать.  А  дело  богатое  -
промысел китовый,  только  мужицкой  артелью  его  не  поднять.  Большую
заступу от державы своей иметь надо. И не  только  в  китовом  промысле,
везде  заморские  люди  много  подлости  русскому   народу   делают.   В
Архангельске торговлю сколько раз губили, пиратством да разбоем  мешали.
Еще Грозный царь датскому королю грамоты писал,  чтобы  тот  разбойников
своих унял да морскую дорогу к Двине-реке очистил...
   Ну, поморяне, спать пора, - и Алексей поднялся  из-за  стола.-Завтра,
Федор, пожалуй, и мы пойдем, поглядим на чудо-то морское среди  острова.
Да и к Птичьей горе наведаться надо.  Ведь  ежели  все  это  так,  то  и
вправду от избы нашей само море ушло.
   Но напрасно думал Химков заснуть в  эту  ночь  Сон  не  шел  к  нему.
Взбудораженная последними событиями мысль невольно  возвращалась  все  к
одному и тому же. Изба, была, конечно когда-то на  берегу,  все  за  это
говорит. Какой помор за тридевять земель от  моря  избу  строить  будет?
Думал Алексей и о том, что пора им перебираться на юг, в то зимовье, что
у Крестового мыса. Оно ведь  на  памяти  у  промышленников,  зверобойная
лодья может подойти к нему в любое время.

   __________________________
   ' Клыки моржа.

   Тут мысль его незаметно обратилась к оставленной дома  семье  -  жене
Насте и троим ребятам, один другого меньше, - мальчику и двум  девочкам.
"Как-то она, сердечная, справляется с ними?" - думал с  болью  в  сердце
Алексей.
   Знал он, что жена недомогала перед его отъездом. "Здорова  ли,  а  то
совсем беда... Эх, хуже, чем на зимовке! Здесь зверь - ошкуй твой враг и
обидчик,  так  на  него  хоть  рогатина   и   топор   есть.   А   против
обидчиков-толстосумов с рогатиной не пойдешь".
   И одна за другой вставали перед Алексеем горестные кар тины  детства,
всей его жизни.
   Вот он двенадцати лет за старшего в семье остался при матери. А семья
немалая: три брата и две сестры-погодки, все меньше его. Отец  пошел  по
весне тюленя бить, да и  не  вернулся,  унесло  его  на  льдине.  Мужики
рассказывали, вместе с ним пятерых зверобоев тогда море сгубило.  Видели
они, как от припая их оторвало, но понадеялись, что не пропадут.  Льдина
большая была, и зверя на ней много... бросать не хотели.  Заработать  на
семью надо, а о себе и подумать не  когда.  А  купец,  что  на  промысел
охотников собирал, над матерью потом, подлец, измывался! Мужиков  словом
не пожалел, зло плюнул да только и сказал: "Бахилы жалко,  новые  совсем
выдал..."
   С того же года, как отец  погиб,  с  артелями  стал  в  море  ходить.
Сначала с дядей Петрухой  -  он  подкормщиком  плохоньким  был  у  купца
Первова в Мезени. Зуйком брали на лодью. И крохи,  что  заработать  мог,
все матери в семью отдавал.
   А как годов пятнадцать стукнуло, взяли его, рослого партия, в артель,
на  одну  треть  пая.  От   того   же   купца   моржей   промышляли   на
Медведе-острове. Работа была такой, что спина трещала, а на  полный  пай
еще два года не принимали: недоросток... Потом на Новой  Земле  зимовать
пришлось. Вот где лиха хлебнул! Из  десяти  человек  половина  от  цинги
загибла, остальных  на  другой  год  полумертвыми  вывезли.  Проклятущий
Первов снарядил артель словно для цинги поживу - почитай, одну  солонину
дал. Да и кормщик-то плутоватый был. Ну, сам первым и умер.
   Там-то вот, на зимовье, как кормщик-то погиб, его, едва ли не  самого
меньшего по годам, вся артель за старшего поставила...
   Как с промысла воротились - с добычей! - хоть и половину  народу  под
крестами оставили, Первов его подкормщиком посылать стал, купить  хотел.
Ушел от него, терпеть нельзя было, как артель прижимал. Да и лодья-то  у
него старая была и снаряда гнилая, того гляди на дно пойдешь.
   У других тоже несладко было. Одно лишь хорошее, светлое на всю  жизнь
памятно осталось, когда кормщика Амоса Корнилова встретил.
   "И правда хоть я уж бывалым подкормщиком считался и на Грумант не раз
ходил, только Корнилов, как меня к себе взял, будто  другие  глаза  дал.
Все, что я знаю сейчас по мореходству,  все  он  растолковал,  всему  он
научил. Как чертеж понимать, как на  бумагу  берег  положить,  как  углы
мерить, чтобы по звездам да по солнцу в море  себя  определить...  Одним
словом, всю науку мореходную я от него перенял. А как сходили вместе  на
Грумант, он и сказал - "Какой ты подкормщик,  Алексей,  ты  кормщик,  не
хуже меня!" Стоящий человек был Амос, только старую веру беда как уважал
и от того много горя имел"?.
   С той  поры  и  пошел  в  гору  молодой  кормщик  Алексей  Химков.  С
Корниловым и богатей считались, слушали его. По его уважению  и  Алексея
искать стали, промысел и судно доверяли.
   Тут и Настенька встретилась. Поженились. И хорошо было, да  забот  то
на земле больше, чем счастья...
   Так прошла перед  мысленным  взором  Алексея  жизнь  тяжелая,  полная
лишений  и  обид.  Но  воля  к  борьбе,  чувство  ответственности  перед
товарищами и любовь к семье были так сильны в этом человеке, что его  не
сломило и последнее испытание - зимовка на необитаемом острове.
   "Стой, Химков, крепко, Ваня при тебе,  надо  ему  жизнь  сохранить  и
товарищей выручить: всех дома ждут не дождутся. Врешь, судьба!  Вернемся
живыми и не с пустыми руками. А ежели так, надо немедля уходить с  этого
гнилого места!" - думал Алексей.
   ________________________________________
   ? Староверы в те времена преследовались церковью и правительством.
   Но как быть с запасами, которыми они незаметно обросли? Куда их деть?
У них было уже немало  оленьих,  медвежьих  и  песцовых  шкур.  Моржовых
клыков много. На руках все это не перетащить, а бросить жалко.
   "Карбасишко надо соорудить  хоть  какой-нибудь  или  лодчонку.  Морем
тогда вдоль берега в тихий день пройдем до самого  становища.  Все,  что
нужно, с собой прихватим... Завтра же работу  начнем",  -  твердо  решил
Алексей.

   Глава тринадцатая.

   ЛОДКА НА ЛЬДУ 

   Утром Алексей изложил товарищам свой план переселения, обдуманный  за
бессонную ночь.
   - Нечего нам осматривать с тобой, Федор, озера да Птичью гору. Все  и
так ясно. Промышленники, что избу здесь строили, не без  голов  были  за
две версты от берега жить. Да  и  у  плавника  крыльев  нет  по  острову
летать. И киту не забраться от моря за пять  верст.  Не  в  этом  сейчас
дело. Главное для нас - не опоздать, на южном берегу  ко  времени  быть,
как лодьи на промысел пойдут.
   Поговорив,  мореходы  решили  начать  подготовку  к  переселению   не
откладывая.
   Постройку  лодки  подробно  обсудили,  Федору  поручили  подыскать  в
плавнике подходящий лес. Ваня должен  был  наскоблить  со  старых  досок
сохранившийся вар для осмолки будущей лодки.
   Несколько шкур молодых оленей - неблюев - придется  израсходовать  на
парус.  Обработанная  с  помощью  жира  оленья  кожа  как  нельзя  лучше
подходила для этой цели. Да и понятно: ведь это была поморская ровдуга -
настоящая мягкая замша. Лодейный парус, сшитый из такой кожи, поморы так
и называли ровдужным парусом. В более ранние времена кожаное  снаряжение
судов применялось даже чаще, чем полотняные паруса и пеньковая снасть.
   Степан и здесь оказался недюжинным умельцем и мастерски  сшил  парус.
Недаром потрудился он зимой, изготовляя иголки: много дней он  обтачивал
гвозди, а еще больше пришлось ему попотеть,  пробивая  в  иголках  ушки.
Зато иголки получились отличные: гладкие, острые.
   Веревки для снастей делали из кожи морского зайца.  Вместе  с  Ваней,
который помогал поворачивать тушу  зверя,  Степан  кольцевыми  надрезами
аккуратно делил шкуру на четыре-пять полос. Кожа у  головы  и  у  задних
ласт в дело не годилась, ее  не  брали.  Затем  Степан  отделял  кожаные
кольца от туши, а Ваня остро отточенным ножом "сбривал" с них сало.
   Для разделки полос на ремни  Шарапов  соорудил  несложный  станок  из
деревянного бруса и прибитой к нему планки с зазором. Кожаное кольцо  он
надевал на укрепленный горизонтально брусок так, чтобы один край  кольца
входил в зазор планки. Наметив ширину ремня, Степан втыкал поперек бруса
нож и тянул кожу, чуть  наискось,  на  себя.  Лезвие  ножа  отделяло  от
кожаного цилиндра ровную ременную спираль.
   Из одной шкуры охотники нарезали до полусотни саженей крепкого, почти
квадратного ремня толщиной в полдюйма. Несколько  ремней  сделали  более
широкими, пальца в два, на  лямки,  коли  случится  перетаскивать  лодку
через торосистый лед.
   За пять дней Степан с Ваней изрезали несколько кож. Готовые ремни  на
время развесили для подсушки. Посматривая на ремни, поморы прикидывали в
уме и другое: сплетая несколько таких лент, можно будет  при  надобности
получить и якорные канаты, пригодные даже для большой морской лодьи.
   С берега доносился размеренный стук топора. Это Федор  нашел  крепкое
дерево и уже мастерил гребные весла, мачту и правило - руль.
   Но постройка самой  лодки  пока  не  двигалась:  не  хватало  годного
материала. А время шло. Лед в  проливе  уже  наполовину  разрушился.  От
грозных, высоких когда-то торосов остались небольшие холмики  и  пологие
гряды. По всей поверхности льда голубели озерки с талой водой, а кое-где
образовались сквозные проталины и промоины. По льду стало опасно ходить.
"Гнилой стал лед",- говорили поморы.
   В  один  из  первых  дней  августа  сильным  ветром  лед  внезапно  в
какой-нибудь час взломало, и он быстро стал  уплывать  к  югу,  будто  в
широком устье пролива выбили гигантскую пробку.
   - Ну, братцы, плохо наше дело. Самое время на новом месте быть,  а  у
нас еще и лодки нет, - говорил, качая головой,  Федор.  Да  и  остальные
приуныли.
   Три дня пролив был чист. А потом ветер переменился и  на  море  снова
показался лед. Теперь он плыл  обратно  -  с  юга  на  север.  Зимовщики
узнавали "свой" прежний лед. Но  среди  трухлявых,  разъеденных  солнцем
обломков виднелись крепкие большие  зеленоватые,  синие,  белые  льдины,
попавшие сюда уже из других, может быть далеких мест.  Льдины  величаво,
словно лебеди, проплывали мимо поморов, понуро стоявших на берегу.
   Химков тихонько, чтобы не задеть богомольного Федора, ругнулся черным
словом и отошел к Ване помогать счищать вар со старых досок.
   Тем временем легкий шелоник тянул  и  тянул  через  пролив  льдины  и
небольшие поля битого льда.
   - Алексей, глянь-кось, что за зверь на льдине лежит? - окликнул вдруг
кормщика Шарапов.
   Кормщик нехотя поднял голову и посмотрел на пролив.


   Надо  было  знать,  на  какую   льдину   безопасней   прыгнуть,   как
оттолкнуться ..

   - Вон там, на большой белой льдине...
   - Вижу я... да не зверь это, Степан... Велик больно.. Лодка!  Братцы,
лодка это, осиновка или тройник!.. Верно говорю!
   - Лодка и есть, - всмотревшись, сказал Федор. Алексей  сосредоточенно
обдумывал что-то.
   - Что же, братцы, лодку достать надобно. Ветер сейчас слабый, а ежели
это осиновка или тройник,  то  в  обрат  будем  и  по  воде  и  по  льду
добираться. Они с креньями ведь... Со Степаном вместе пойдем. Не впервой
нам...
   Охотники не теряли ни минуты. Взяв на всякий  случай  по  веслу,  они
прыгнули с припая на плывущий мимо них  лед.  Отталкиваясь  веслом,  они
перескакивали с льдины на  льдину,  пробираясь  к  дорогой,  неожиданной
находке.
   Нужны многолетний опыт и смекалка, чтобы проделать такой  рискованный
путь.  Надо  было  знать,  на  какую  льдину  безопасней  прыгнуть,  как
оттолкнуться... Когда путь преграждало разводье, поморы переплывали его,
превращая какую-нибудь льдину в плот и гребя веслами. Наконец, преодолев
последнее препятствие, друзья оказались на той льдине, где килем  кверху
лежала лодка.
   Это была действительно  осиновка.  Несколько  минут  ни  Алексей,  ни
Степан не могли вымолвить ни слова. Они тяжело  дышали  и,  сняв  шапки,
вытирали пот.
   - Ну, Степан, счастливые мы! - радовался Алексей,  оглядев  лодку.  -
Цела ведь совсем, хоть сейчас паруса да весла ставь!
   - Ну-к что ж, хороша осиновка, новая. Должно, с лодьи промысловой.  А
работа наша, мезенская, сразу видать, - согласился Степан.
   Перевернув лодку, поморы потащили ее по льду и разводьям к берегу. На
берег вышли немного севернее, с версту от прежнего места, сносило вместе
со льдом. Но этот пустяк мало беспокоил охотников.  Теперь  у  них  была
лодка.
   Осиновка  -  небольшое,  но  вместительное  суденышко,  длиной  около
шестнадцати футов, шириной в три фута. Эта  распространенная  у  поморов
лодка  обладает  многими  отличными  качествами.  Как  легкая  скорлупа,
носится она по волнам и вместе с тем  остойчива,  поворотлива  на  ходу,
равно под веслами и под  парусом.  Полозья  на  днище  позволяли,  когда
нужно, катить ее по льду, как санки. Такая лодка обязательно  входила  в
промысловое снаряжение зверобоев. Особенно любили ее мезенцы. На  палубе
морских лодей, идущих на дальние промыслы, всегда находилось  место  для
осиновки.
   Уже вчетвером поморы  долго  любовались  на  свою  лодку,  гладили  и
ласкали ее загрубевшими ладонями, точно живое существо.  Потом  с  новой
энергией взялись за  дело.  Алексей  установил  мачту,  поставил  парус,
протянул снасти. Весла, сделанные Федором, пришлись как раз впору. Якорь
соорудили из толстого корня, привязав к нему для тяжести грузный камень.
   Через два  дня  осиновка  была  готова  к  плаванью  и  стояла,  чуть
покачиваясь, на якоре, в маленьком заливчике.
   Осиновку испытали в ходу: и на веслах и под парусом.  Суденышко  всем
понравилось. Ваня  предложил  назвать  его  "Чайкой"  и,  получив  общее
одобрение, раскаленным толстым гвоздем нацарапал название на носу лодки.
   Ваня любовно ухаживал за осиновкой, вымыл и вычистил ее до  последней
доски, буквально снимая каждую соринку. В то  же  время,  пока  взрослые
были заняты сборами, ему наказали следить за  морем:  грумаланы  боялись
пропустить случайную лодью.
   В свои походы к морю, к прибрежным скалам - наблюдательным пунктам  -
Ваня, как всегда, отправлялся  с  медвежонком.  Однажды  мальчик  отошел
дальше обычного, к высоким утесам, темневшим  в  нескольких  верстах  от
залива Спасения. Это была веселая прогулка. Они гонялись  вперегонки,  и
медвежонку редко удавалось догнать быстроногого мальчика. Мишка  злился,
сердито фыркая и мотая головой. Но вот медвежонок остановился и задвигал
ушами  и  носом.  Ваня  тоже  заметил  впереди,  почти  у  самой  скалы,
неподвижную  коричневую  тушу  какого-то  животного.  Мальчик  осторожно
подошел поближе. Это был  большой  старый  морж.  Он  лежал  в  какой-то
необычайной позе. Голова его опустилась  вниз,  массивные  желтые  бивни
почти целиком ушли в мелкий гравий, будто зверь в припадке ярости вонзил
свое оружие в землю.
   Ваня сделал еще несколько шагов. "Ого, в длину, поди,  с  двух  быков
будет морж-то!"
   Мальчик стоял в полутора-двух саженях от туши и мог рассмотреть ее во
всех подробностях. Шкуру моржа покрывали редкие жесткие волосы. Спина  и
бока были испещрены как сеткой, глубокими рубцами.  Это  следы  свирепых
поединков на лежбищах. Быть может, за свою долгую жизнь морской  великан
встречался и с человеком, может быть, и поморские пули и  пики  оставили
свои заметки на его шкуре.
   Ваня крикнул, -  морж  оставался  недвижим.  Подняв  камень,  мальчик
швырнул его в грузную тушу - никакого впечатления.
   "Да он дохлый!"
   Теперь  мальчик  смело  подошел  вплотную  к  моржу  и  для   большей
уверенности  пнул  его  ногой.  Но  что  такое?  Шкура  как-то  послушно
прогнулась, от удара на ней осталась вмятина. И в ту же минуту  рядом  с
Ваней раздался отчаянный визг...
   Случилось вот что. Медвежонок, должно быть, тоже сообразивший, в  чем
дело, тихонько подобрался к моржу сзади и  увидел  небольшое  отверстие,
прогрызенное в шкуре чьими-то острыми зубами. Недолго думая, мишка сунул
туда голову и с визгом отскочил.
   Ваня бросился на помощь своему другу и лишь увидел, как откуда-то  из
туши моржа молнией выскочил, пушистый зверек и, метя хвостом,  мгновенно
скрылся между камнями.
   Сначала Ваня ничего не  понял.  Только  найдя  отверстие  в  шкуре  и
осторожно осмотрев его, он изумленно убедился, что морж пустой!
   Это, конечно, была работа песцов. Обнаружив труп зверя, они прогрызли
шкуру там, где она была  мягче,  и,  постепенно  вгрызаясь  все  глубже,
оставили от моржа буквально одну кожу  и  кости.  Только  что  убежавший
песец, видимо, лакомился остатками. Так как "дверь" была одна, он укусил
медвежонка и выскочил вон.
   Ваня  покатывался  со  смеху,  глядя,  как  мишка  обиженно   скулил,
облизывая ранку на носу.
   - Ну-ка, мишенька, глянь в окошко еще  разок!..  Может,  кого  еще...
высмотришь,  -  сквозь  смех  повторял   мальчик,   стараясь   подтащить
медвежонка к моржу. Мишка уперся всеми четырьмя лапами.
   Успокоившись, мальчик полез на скалу. Но море было пустынно.
   Дома Ваня смеялся над новыми приключениями медвежонка уже  вместе  со
Степаном.
   - Вот история, так история, не слыхал еще!.. Песец его из моржа-то...
хвать за морду... Мишка, небось, подумал: что за зверь такой: и снаружи,
и внутри - кругом зубы!
   Наверно, когда-нибудь на зимовке или дома ввечеру,  Степан  расскажет
новую сказку про страшного моржа с двойным набором зубов...
   Тем временем сборы в дорогу пришли  к  концу.  На  "Чайку"  погрузили
только самое ценное: песцовые и  оленьи  меха,  охотничье  снаряжение  и
домашний скарб. Две тюленьи шкуры, наполненные жиром, привязали к бортам
лодки. Все, что осталось, поморы решили спрятать в избе, а избу накрепко
забить досками от медведей и песцов. На "Чайку" взяли  с  собой  немного
копченого и вяленого мяса - запас на первое время. Во что бы то ни стало
нужно было сохранить огонь. Для этого, по старому обычаю, в  самом  носу
лодки сделали глиняный очаг - ажан - и в нем развели огонь.
   Десятого августа, ранним утром, "Чайка" вышла из  залива  Спасения  с
четырьмя поморами и медвежонком на борту.
   Шли близ берега. "Чайка" легко огибала сохранившийся кое-где  припай,
встречные  плавучие  льдины.  Ветерок  был  слабый,  и  море  совершенно
спокойное, тихое. Льды отражались в нем, как в зеркале. Солнечные  лучи,
скользя по водной глади, слепили глаза. К середине дня подул полуночник,
и поморы, бросив весла, пошли под парусом.
   Химков был доволен плаванием. К  вечеру  он  подвернул  еще  ближе  к
берегу, высматривая удобное  место  для  ночевки,  так  как  ветер  стал
меняться. Наконец кормщик скомандовал
   - Роняй, Ваня, парус! А ты, Федор, весла бери,  к  берегу  подгребай!
Немного передохнем здесь, а к утру, даст бог и ветер попутный возьмется,
тогда уж прямо до места дойдем.
   "Чайка"  с  разгона,  шурша,  врезалась  в  гравий.  Мореходы  дружно
вытащили осиновку  повыше  -  на  угор,  за  приливную  волну,  и  стали
устраиваться на ночлег. Прямо у борта "Чайки" разостлали шкуры,  тут  же
развели огонь.
   - Ну, братцы, ужинать - и на боковую! Завтра длинный да опасный  путь
будет, ни варева, ни отдыха до самого  становища.  Не  запамятовать  бы,
котелок воды из ручья набрать. Где  топор-то  с  рогатиной?  Гляди  еще,
ошкуй пожалует.
   Как  только  лагерь  замолк,  медведь   действительно   не   замедлил
пожаловать. Он долго расхаживал вокруг, но напасть  не  решился:  боялся
огня.
   Под утро Алексея на дежурстве сменил Федор. Посмотрев на дым  костра,
Химков заметил, что ветерок снова перешел. "Попутный, вроде", -  подумал
он, укладываясь вздремнуть. Все  стихло  кругом.  В  остекленевшее  море
гляделись нежно-розовые облака, застывшие в синем утреннем  небе.  Федор
сидел,  охватив  колени  руками,  и  лишь  изредка  пошевеливал  угли  в
угасавшем костре.
   Через несколько часов "Чайка" снова ходко шла под ветром к югу.
   Каменные прибрежные утесы подступали все ближе  к  морю,  становились
выше и круче. Вот открылся и обрывистый южный мыс. Алексей изменил курс,
следуя повороту берега.
   Как и предполагал кормщик, сильным встречным течением осиновку  стало
сносить в открытое море.
   - Ну-ка, ударь в весла, Федор. Вишь, зажила  вода,  шибко  от  берега
уводит, - озабоченно оглядываясь, сказал он.
   Дойдя до мыса, поморы увидели грозно нависшие скалы прямо у себя  над
головой.
   Почти от самого моря и доверху утесы были белым белы от птиц. На воде
кишели птенцы, учившиеся плавать. Тут же суетливо шныряли их родители.
   На  скалистых  карнизах  полярные  совы  лениво  трепали   когтистыми
мохнатыми лапами свою добычу - чайку или кайру.  Другие  чайки  и  кайры
беззаботно  сидели  совсем  рядом,  не  обращая  никакого  внимания   на
злополучную  участь  товарок.  Пониже  разместились  чайки  топорики   с
широкими оранжевыми клювами. У некоторых птиц  Ваня  заметил  на  клювах
маленькую, как бы припаянную трубочку. Это были чайки глупыши,  трубочка
им заменяла ноздри. На ближних  уступах  скал  сидели  хорошо  видные  с
лодки,  нарядные,  сине-зеленые  бакланы.  Они,  повернув  головы  вбок,
беспокойно провожали взглядом  большую  странную  птицу,  плывшую  вдоль
берега.
   Ваню рассмешил серьезный, как будто удивленный вид бакланов, и он, не
утерпев, запустил в них куском дерева.
   Что тут началось!
   Бакланы с резким гортанным криком взлетели со своих  мест,  за  ними,
как  по  команде,  поднялись  все  несметные  птичьи  стаи.  Вихрем   от
бесчисленных крыльев рвануло парус, "Чайка" накренилась, чуть не  черпая
воду. Ветер сдул шапку с головы опешившего Вани.
   - Береги огонь! - закричал Алексей, но голос его  потонул  в  птичьей
буре. Хорошо, Степан сам вовремя догадался заслонить очаг.
   Птицы тучей окружили лодку, хрипло крича и хлеща крыльями.  Ваня  что
было сил держал медвежонка, который норовил прыгнуть  за  борт.  Но  вот
поморы  нажали  на  весла,  и  "Чайка"  миновала  растревоженное  птичье
царство.
   - Вот это  базар,  так  базар,  -  не  без  уважения  говорил  Федор,
отряхивая с бороды птичий помет.
   - Степан, ужо придем сюда яйца собирать!
   - Птиц то здесь много, да яиц боле нет, не то время, - сказал Химков.
оглядываясь на скалы. -А сила какая! Ишь, крыльями сколь  ветру  гребут!
Другой раз, Иван, осторожнее будь... Думать прежде надо, а ты без мысли,
точно младенец.
   Теперь осиновка шла  на  северо-восток.  Навстречу  стали  попадаться
льдины какого-то синеватого, иногда даже темно-синего цвета.
   - Матерый лед где-то на берегу лежит, - пояснил сыну кормщик. - Вишь,
сколько "щенков" плывет. Отрываются от берега, и несет их ветром.


   Птицы тучей окружили лодку

   Внезапно лодку закачало, затрясло, словно воз  на  ухабистой  дороге.
Волны со стуком  ударили  в  борта  "Чайки",  обдав  мореходов  солеными
брызгами. Только что спокойное, гладкое море вдруг ожило,  зашевелилось.
На его слюдяной поверхности, словно река без  берегов,  возникла  полоса
взволновавшейся бурной воды.
   - В сувой попали, - вытирая рукавом лицо, заметил Федор. -  Обе  воды
встретились:  полая  с  убылой  спорят.  -  И  сильными   рывками   стал
выгребаться из толчеи.
   Через несколько минут лодка вновь очутилась на спокойной воде  и  шла
прежним курсом.
   Скалы снова то отходили  вглубь  острова,  то  приближались  к  морю.
Миновали еще несколько небольших мелководных бухт... Наконец впереди,  у
самой воды, возник темный утес.
   - Вот и зимовье наше. Вон за той скалой, - весело возвестил  Алексей.
- Ну-ка, Ваня, смени Федора, а ты, Федор, отдохни. Еще верст пять  будет
до скалы-то, а ветру, почитай, нет.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу: [1] [2] [3] [4]

Страница:  [2]