Глава четырнадцатая

   НА НОВОМ МЕСТЕ 

   И вот осиновка лежит на  песчаном  берегу  небольшой  подковообразной
бухты. Вновь на Крестовом мысу появились человеческие следы.
   Поморы зажгли факел и направились к своему новому жилищу.
   В избе оставалось все по прежнему, как и в прошлом году. Раскрыв окна
и двери, проветрив горницу, охотники решили вынести мертвеца до  утра  в
сени.
   Алексей полотняным лоскутом  закрыл  покойнику  лицо.  Федор  бережно
приподнял высохшее тело.
   Скамья была покрыта жалким полу истлевшим тряпьем. Там, где покоилась
голова, лежал какой-то твердый предмет.
   Алексей протянул  руку  и  взял  сверток.  Это  была  толстая  книга,
заботливо завернутая в грязную тряпицу.
   - Библия, - сразу решил Веригин, прикинув книгу на вес.  -  Вишь,  не
меньше, как пять фунтов будет!
   - Посмотрим, что  за  библия.  -  Алексей  развернул  книгу  и  вдруг
радостно вскрикнул. На титульном  листе  было  напечатано:  "Арифметика,
сиречь наука числительная".
   - "В  великом  граде  Москве  типографским  тиснением  ради  обучения
мудролюбивых российских отроков и всякого чина и возраста людей на  свет
произведена", - читал Алексей.
   Маленькими буквами внизу стояло:  "Сочинена  сия  книга  через  труды
Леонтия Магницкого".
   - Ваня,  ну-ка,  поди  сюда,  узнаешь  книгу?  Арифметика  ведь  это.
Сохранил старик, спасибо ему. Будешь теперь по ней мореходству учиться.
   Мальчик обрадовался книге не  меньше,  чем  отец.  Он  обеими  руками
схватил объемистый фолиант в  коричневом  кожаном  переплете  с  золотым
тиснением на корешке.
   Ваня  открыл  книгу.  Ему  сразу  бросилось  в  глаза  стихотворение,
напечатанное на первой странице: "Приими юне премудрости цветы..."
   На  следующей   странице   мальчик   увидел   другое   стихотворение,
посвященное Петру I, по чьему повелению был составлен этот замечательный
русский учебник, - по существу, энциклопедия точных наук того времени.
   Первая часть книги содержала сведения по арифметике и геометрии.  Она
открывалась красивой заставкой, объясняющей предмет. Художник  изобразил
арифметику в виде женщины, сидящей на троне с большим ключом в руке.  На
ступенях трона было написано:

   Деление
   Умножение
   Вычитание
   Сложение
   Счисление

   Пьедестал  трона  окружали   столбы,   они   назывались:   геометрия,
стереометрия, астрономия, оптика, меркатория,  география,  фортификация,
архитектура.
   У основания этих аллегорических фигур было помещено
   двустишие:

   Арифметика, что деет,
   На столбах то все имеет.

   Ваня долго не мог оторваться от учебника. Его  особенно  интересовала
вторая  часть,  где   раскрывались   тайны   кораблеплавания,   алгебра,
мореходная астрономия и навигация. Вместе с Ваней радовались  находке  и
все остальные. Но вот мальчик  заметил  на  внутренней  стороне  обложки
неровные, мало разборчивые строки.
   - "Августа 29 дня..." - начал разбирать Ваня. - Отец! Посмотри-ка!
   Алексей взял  книгу  у  сына.  Быстро  пробежав  глазами  записи,  он
взволнованно сказал:
   - Старик Медведев писал. По самую смерть свою писал. Все,  что  было,
здесь указано.
   Федор, Ваня и Степан молча окружили Алексея. Он начал читать:
   - "Августа 29 дня года 1734. вечером прибило нас со льдами к  острову
Беруну Малому. Крест на горе издалече видать было, думали,  люди  живут.
На велику силу на гору, в избу перебрались. Пятые сутки во рту крохи  не
было. Упал с камня, ногу зашиб, вскрикнуть хотел, так на голодное  брюхо
и голос не потек...
   Бога благодарили о спасении нашем. Добрые  люди  огниво,  кремень  да
дровец в избе оставили. Нашел перо гусиное, сажу водой  развел,  описать
хочу горе наше лютое, чтобы люди обиду нашу ведали...
   Корабли иноземные хитростью  нашу  лодью  остановили,  помочи  у  нас
просить стали. А как  на  лодью  взошли,  оружием  да  множеством  своим
насилие над нами  учинили.  Промысел  наш,  снаряжение,  снасти,  оружие
отняли. А уходя, лодью потопили, топорами борта  порубили  и  карбаса  с
собой увели. Галанской нации суда те иноземные оказались.
   Нас пятеро на лед  выскочили,  успели  спастись.  Остальных  зарубили
галанцы. В припасах у  нас  скудность  была.  Один  с  пищалью  в  руках
выскочил, а пороху не было, другой мешок с тестом прихватил. Я  сумку  с
одежиной взял, а в ней: книга сия оказалась.
   Две недели со  льдами  косило  нас.  Тестом  одним  только?  и  жили.
Оголодали мы. Андрюха Ведерников еще на льду помер.
   Сентября 2 дня. Руки, ноги от голоду натекли, ходить невмоготу. Ночью
ошкуй в дверь ломился, так криком отогнали.
   Сентября 5 дня.  Помер  Иван  Лукашев.  Тяжело  помирал,  Олену  свою
вспоминал. Не ждала чтоб  его,  значит.  Дочек  своих  жалел,  по  имени
выкликал... На море смотрел, лодьи нет ли.
   Сентября 8 дня. Песца словили, в избу забежал. Враз съели, и косточек
не осталось. А зверя какого промыслить - сил нет.
   Сентября  10  дня.  Помер  Губарев  Иван,  остались  мы  со  Степаном
Хромцовым вдвоем на острове. Ивана хоронили - из последних сил выбились.
На море смотрели - помочи нет ли.
   Сентября 11 дня. Другой песец в избу забежал. Словили. Степан есть не
стал, отказался. Смерть свою видел. Завещание мне сказывал:  восемьдесят
рублев денег мезенский купец Мирошкин ему должен, просил, чтоб они детям
достались.
   Сентября 12 дня. Похоронил  Степана.  Смотрел  на  море.  Лед  только
плавает. Не дождать, видно, помочи мне. А одному тяжко помирать.
   Сентября 16 дня. И меня  в  смертный  сон  затягивать  стало...  Люди
русские, одна просьба последняя, смертная... Кто найдет - похороните  по
обычаю христианскому, не дайте зверям косточки мои по острову разметать.
Жене да детям про смерть мою расскажите. Да пусть люди  помнят,  погибли
мы от корысти лютой людей иноземных.
   Сентября 18  дня.  Простите,  люди  добрые,  Ивана  Медведева,  ежели
виноват в чем.... Винюсь перед вами".
   На этом обрывались  записи.  Они  рассказали  поморам  о  трагической
гибели целой артели мезенских зверобоев. Алексей долго  молчал.  Наконец
он сказал с горечью:
   - Не впервые такое творится. И раньше бывало, что иноземные  мореходы
на наших промышленников нападали. Без чести, без совести люди...  А  наш
помор  пальцем  чужое  добро  не  тронет:  старики  до  седьмого  колена
проклянут.  Промысел  хоть  годами  без  хозяина  в  сохранности  лежать
будет... - Он снова помолчал немного. - Да, кругом неудачливые  те  годы
были. В каждое лето от тысяча семьсот двадцатого года у Груманта от семи
до осьми лодей во льдах давило. Людей гибло, страсть!
   - И тесто Медведев недаром в  записях  своих  упомянул,  -  продолжал
Химков.- Тоже старый обычай.  Льдом  али  морем  разобьет  ежели  судно,
промышленники нальют бочку пресной воды, насыплют туда  муки  ржаной  да
замешают на-густо. Потом тесто из бочки вынут и в мешки покладут. В пути
в другой раз до шести недель бывают,  а  пища  одна:  кислое  тесто:  по
возможности из того теста блины пекут.
   Старика погребли по всем правилам. Могилу вырыли поглубже,  насколько
позволяла мерзлая земля. Сверху навалили кучу тяжелых камней и поставили
большой крест.
   На нижней перекладине креста Федор вырезал  крупными  буквами:  "Иван
Медведев. 1734 год".
   Вернувшись с похорон, поморы еще раз осмотрели всю избу,  но  ничего,
кроме книги и старой пищали, не осталось от погибших мореходов.
   Широкоствольная поморская моржовка лежала там, где оставил ее прошлый
раз Алексей. Это было тяжелое, неуклюжее оружие. Казенная  часть  пищали
была завернута в кусок оленьего меха и  перевязана  бечевкой,  чтобы  не
отсырела.
   - Мезенские кузнецы моржовку ладили,  видать  по  работе,  -  заметил
Федор, осматривая ружье. - Хоть и неказиста, а пристреляешь ее  на  свой
глаз, так промаху не будет. Заряд у нее крупный, на  любого  зверя  гож.
Пуль-то один десяток из фунта  свинца  выходит.  Только  отдает  крепко,
другой раз долго щеку ломит.
   Поморы занялись приведением  в  порядок  нового  жилища.  С  починкой
справились быстрее, чем на старом зимовье. Изба была новее и  крепче,  а
плавника и здесь оказалось множество.  Нашли  и  глину  печь  поправить.
Запасы удобно разместили  в  прочном  сарае,  стоявшем  рядом  с  избой.
Поправили баньку, занимавшую часть сарая.
   Через несколько дней все работы были  закончены,  и  жизнь  на  новом
месте пошла своим чередом.
   Со скалы, высившейся позади зимовья, охотники  ежедневно  осматривали
море. Чтобы не пропустить проходящее судно и быстро дать ему сигнал,  на
вершине Крестового мыса сложили плавник для большого костра.
   Охотились сейчас главным образом на оленей. Оленьих  стад  на  берегу
бухты, на моховищах, было не меньше, чем у старого зимовья. А на отмелом
берегу то там, то здесь темнели моржовые залежки.
   Была охота и на озерную птицу - гусей и уток. Птица скоро улетала  на
юг, и промышленники торопились запастись копченой и  соленой  гусятиной.
Не обошлось, чтобы не помериться силами с ошкуем. Пришлось пустить в ход
и топор и рогатину, отбиваясь от голодного  медведя,  который  подстерег
Алексея и Шарапова, когда они возвращались с охоты.

   Глава пятнадцатая

   ОСТАТКИ ДРЕВНЕЙ ЛОДЬИ

   За год зимовки Ваня приобрел навыки заправского охотника. И на  новом
месте его занимало все. Он  с  интересом,  следил  за  изменением  цвета
шерсти оленей, за ростом и  отпадением  рогов,  за  молодью,  давно  уже
пасущейся на ягеле со взрослыми оленями. На гусиных озерцах он  наблюдал
подготовку птиц к перелету на материк.
   Но  больше  всего  возбуждал  в  мальчике   любопытство   видневшийся
напротив, у того берега пролива, темный  островок.  Ему  очень  хотелось
сесть на "Чайку" и поплыть к этому неведомому островку.
   - Погоди, вот управимся с делами, тогда  и  на  острове  побываем,  -
сказал ему отец. - Сейчас, сам видишь, заботы сколь. А одного не пущу. И
сам пропадешь, и лодку загубишь. Обожди, не уйдет от нас остров-то.
   Поздоровевший было за лето Федор  стал  опять  недомогать.  На  охоту
ходили Алексей с Шараповым. Ваня оставался дома с  Федором  помогать  по
хозяйству, а главное, чтобы почаще взбираться на скалу высматривать,  не
мелькнет ли где на горизонте парус.
   Вот и сейчас Федор проводил Химкова  и  Степана  и  занимался  своими
делами: убирал оленьи шкуры с просушки, вялил на солнце медвежатину и не
забывал поглядывать на котел, где варились мясные щи со свежей салатой.
   Ваня стоял на скале, осматривая светлое  сияющее  под  солнцем  море,
спокойное, как никогда. Лишь изредка  до  зеркальной  поверхности  бухты
докатывался отзвук далекой океанской зыби, и тогда волна  лениво,  почти
без звука, выплескивалась на песчаный берег. Кое-где в проливе виднелись
светлые точки айсбергов.
   Таинственный островок сегодня особенно ясно выделялся на серо-голубом
морском просторе. Казалось, он совсем рядом.
   Соблазнительная мысль  мелькнула  у  мальчика.  Посмотрев  в  сторону
перевала, за которым скрылись охотники, он решительно тряхнул головой  и
побежал к берегу.
   "Чайка" была в полном порядке.  Аккуратно  свернутый  парус  и  весла
лежали в лодке. Подумав немного, Ваня решил зайти в  избу  и  прихватить
багор да что-нибудь поесть.
   Медвежонок, спокойно дремавший у порога избы, заметил возню мальчика,
заволновался и подошел к лодке,  вопросительно  глядя  на  Ваню  черными
глазами.
   Уже спихнув осиновку в воду и оттолкнувшись  багром,  мальчик  озорно
крикнул лохматому приятелю:
   - Мишка, ко мне! На остров поплывем! Медвежонок, не зная, что делать,
беспокойно заметался. Под сильными ударами весел лодка быстро  удалялась
от берега. Островок был уже совсем близко, когда Ваня заметил  на  тихой
поверхности моря быстро  приближающуюся  белую  точку.  Мальчик  сначала
струхнул. Ему вспомнились страшные  встречи  с  медведями.  Но,  признав
своего верного друга, Ваня обрадовался: пусть, с мишкой веселее будет. И
не так страшно вдвоем.
   Вот остров совсем рядом; еще несколько гребков, и осиновка ткнулась в
берег. Вытащив лодку, мальчик огляделся.
   Мрачен был остров. Ваня не увидел никакой растительности. Эта плоская
невысокая каменная глыба с узкой береговой полосой, шириной в  несколько
метров, выглядела угрюмо и безжизненно.  Даже  птиц,  в  таком  изобилии
водившихся на Малом Беруне, здесь не было заметно.
   Пока Ваня решал, в какую сторону держать, медвежонок  тоже  вылез  на
берег. Он шумно, как собака,  отряхивался.  Капельки  воды  сверкали  на
солнце, разлетаясь далеко в стороны.
   - Ну, мишка, пошли!
   На всякий случай Ваня попробовал, легко ли выходит нож из ножен, взял
багор, положил за пазуху мясо и тронулся в путь. Мальчик был вне себя от
радости. Он забыл сейчас все на свете и наслаждался ролью  исследователя
таинственного острова. Недаром в нем текла кровь предприимчивых  русских
людей, открывателей неведомых земель, стремившихся, не щадя своей жизни,
разгадать тайны Студеного моря.
   Вот скалистый берег круто повернул на юг и удобная береговая  дорожка
кончилась. Дальше приходилось пробираться по каменным глыбам, хаотически
разбросанным у берега. Местами камни лежали  громадными  грудами.  Часть
берега осыпью серых глыб уходила в воду.
   "Вроде тут великан какой в  камешки  играл,  да  убрать  позабыл",  -
подумал Ваня.
   Мальчику стоило больших  трудов  преодолеть  препятствия,  так  щедро
расставленные природой. Даже мишка, видимо, стал уставать, карабкаясь по
остроребрым камням.
   Вдруг Ваня остановился и затаил дыхание. Меж скал он  увидел  остатки
жестоко изуродованного корпуса какого-то судна. Крепко  забилось  Ванино
сердце.
   "Что это?.. Лодья? Чья она? Давно ль погибла?"
   Задавая себе эти вопросы, он опрометью бросился к  большому  кораблю,
который, задравши корму кверху, беспомощно лежал  среди  каменных  глыб.
Да, это была лодья, вернее то, что от нее осталось. Доски,  составлявшие
корпус судна, давно  сгнили,  отвалились,  и  голые  шпангоуты  торчали,
словно ребра гигантского ископаемого животного. Несколько рядов  обшивки
уцелело лишь на днище и в кормовой части лодьи. Из  трех  мачт  осталась
только задняя - бизань. Грот-мачта была сломана почти у самого основания
и валялась возле, между камней.  Все  железные  части  -  болты,  блоки,
гвозди, скобы - поржавели. Большую часть их  время  превратило  в  рыжую
труху. Увидев обрывки вицы и аккуратные дырочки в обшивке лодьи, мальчик
вспомнил, как промышленники Старой слободы делали  такие  же  деревянные
"нитки" из корней можжевельника или стволов молодой ели.
   Ваня  многое  подметил  сразу,  но  главного   еще   не   знал:   ему
посчастливилось наткнуться на древнюю русскую морскую лодью, построенную
в XV веке!
   Вся носовая часть обнаруженного мальчиком судна находилась в  воде  и
была почти полностью разрушена. Выше корпус постепенно выходил из  воды,
оголяя черное днище с широкой, рваной пробоиной посредине.
   - Ишь ведь, как ее садануло о камни!  В  такую  дыру  ошкуй  свободно
пролезет.
   Ваня пробрался через пробоину, попрыгал на досках, пробуя, крепки ли,
и стал подыматься по шатающимся, скрипящим деревянным частям, пробираясь
к более сохранившейся от разрушения корме. Шаги его гулко отдавались  по
судну. Какое то необычайное  волнение  охватило  мальчика.  Каждый  звук
заставлял его вздрагивать и прислушиваться.
   Изредка набегавшая на лодью волна, вкатываясь  на  днище,  заставляла
его глухо и таинственно звучать. И тогда  Ване  слышались  будто  стоны,
идущие откуда то из глубины судна.
   Приказный люк был открыт. Заглянув в  него,  мальчик  отшатнулся.  Из
темного отверстия послышались какие-то  не  внятные  звуки.  Потом  Ваня
понял: это было его же дыхание усиленное  и  повторенное  где-то  внутри
пустого судна. Мальчик снова заглянул в люк, но после яркого  солнечного
света долго не мог ничего рассмотреть. Когда глаза немного привыкли,  он
постепенно  стал  различать  внутренность  помещения.   Оказалось,   что
многочисленные щели  от  разошедшихся  пазов  обшивки  пропускали  много
света. Ваня сейчас же признал каюту кормщика. Поколебавшись немного,  он
решил пробраться внутрь.  Нельзя  сказать,  что  в  эти  минуты  мальчик
чувствовал себя героем.  Ему  все  время  чудилось,  что  где-то  здесь,
близко, должны быть люди, команда лодьи.
   Ветхая стремянка валялась внизу под люком. Ловкий, как кошка, мальчик
в мгновение ока спустился в каюту  без  ее  помощи.  Осторожно  двигаясь
среди деревянных  обломков,  он  стал  внимательно  осматривать  мрачное
помещение. Свет в каюту кормщика проникал не только из щелей корпуса, по
и через  маленькие  окна,  разделенные  свинцовой  решетчатой  рамой  на
квадратики, с остатками слюдяных стекол и бархатных шторок.




   Меж скал он увидел остатки жестоко изуродованного корпуса  какого  то
судна

   Вдруг куча тряпья в углу зашевелилась. Послышалось  громкое  шипение,
что - то ударило мальчика по  лицу,  и  мимо  Вани  бесшумно  пронеслось
что-то большое. На мгновение  стало  совсем  темно.  Таинственный  жилец
каюты закрыл своим телом люк.
   Ваня обмер Чего только он  не  передумал  за  эти  несколько  секунд!
Вспомнился страшный Грумаланский Пес. Мальчик рванулся было к выходу, но
сдержал себя, пересилил страх.
   Он нерешительно сделал два шага. В углу копошилось что-то живое.  Еще
шаг, и Ваня ясно различил несколько больших белых яиц  и  двух  птенцов.
Один был слепой, - видно, только вылупился из яйца,  а  другой  побольше
уже с  открытыми  глазами.  Оба  птенца  беззвучно  раскрывали  клювы  и
вытягивали шеи.
   - Да ведь это сова. А я-то сдуру  перепугался!..  -  И  он  продолжал
осматривать каюту. Вот разрушенная койка, рядом с ней  валялась  гладкая
доска - столешница.  На  деревянных  гвоздях,  вбитых  в  стены,  висели
остатки  богатой  одежды,  она  совсем  истлела   и   разваливалась   от
прикосновения. В углу была икона. Сняв ее, Ваня рукавом стер слой  грязи
и кристалликов соли. С иконы глянули тусклые лики святых.
   На полу, между досками,  Ваня  увидел,  искусно  сделанную  из  глины
плошку.
   "Светильник, наверно, упал, как судно волной бить начало", -  подумал
мальчик.
   Действительно, около плошки на  досках  были  видны  темные  пятна  -
остатки впитавшегося в дерево жира. Тут же Ваня нашел  круглую  костяную
коробочку. Взяв коробочку в руки, мальчик заметил  внутри  нее  какие-то
цифры и деления, искусно вырезанные и  закрепленные  черной  краской.  В
донной части коробочки лежала остроконечная железная иголка.
   Ваня радостно вскрикнул: он нашел компас-маточку.
   В компасе были скомбинированы солнечные  часы  и  магнитная  стрелка.
Ваня осторожно вытер пальцами внутренность маточки.
   "Интересно, почему железная стрелка блестит, а гвозди и скобы, что  в
лодье торчат, совсем ржа съела?" - задал себе вопрос мальчик. И  тут  же
сообразил: свалившись на пол, глиняная  плошка  перевернулась  и  залила
жиром упавшую рядом с ней маточку.
   Это была драгоценная находка. Ваня слышал не раз, как отец, составляя
чертеж острова, то и дело вспоминал об утерянном компасе.
   - Хороший подарок принесу отцу, может и ругать  не  станет,  что  без
спросу на остров подался, - ликовал мальчик.
   Увлекшись интересными находками, Ваня совсем  забыл  про  медвежонка.
Оставшемуся наверху мишке, очевидно, надоело  одиночество,  и  он  решил
обратить на себя внимание мальчика.  Медвежонок,  скуля,  кружил  вокруг
люка, поминутно заглядывая в  него.  Не  решаясь  прыгнуть  вниз,  мишка
просовывал в люк лапу и пытался дотянуться до Вани.
   -  Сейчас,  мишенька,  -  услышал,  наконец,  старания  своего  друга
мальчик.
   Он собрался уже выбраться на палубу, как вдруг его  внимание  привлек
незамеченный сначала продолговатый  запыленный  ящичек.  Ваня  попытался
открыть его - ларчик не поддавался. Любопытство терзало мальчика. Но ему
было жаль поломать красивую вещицу, и он решил подождать до  возвращения
домой.  Тут  Ваня  снова  вспомнил  об  отце  и   стал   торопиться.   С
удовольствием покинул он мрачную каюту и,  очутившись  на  палубе,  всей
грудью вдохнул чистый морской воздух.
   Устроившись поудобнее на прогретых  солнцем  старых  досках,  мальчик
перекусил, не забыл угостить медвежонка а потом и задремал незаметно под
баюкающими всплескам воды.
   Отдохнув часок,  Ваня  решил  возвращаться  к  лодке  противоположным
путем, чтобы не перелезать еще раз через бесконечные каменные  преграды.
Другими словами, Ваня хотел обойти остров вокруг.

   Глава шестнадцатая

   НАПАДЕНИЕ МОРЖЕЙ  

   Покинув старую лодью и спустившись по камням  к  самой  воде,  друзья
весело шагали вдоль узкой полоски пляжа.
   Вдруг мишка насторожился и стал жаться к  ногам  Вани.  Он  вытягивал
шею, усиленно нюхал воздух и шевелил ушами.
   - Что ты, глупый, чего испугался? Страшного-то ведь тут ничего  нету,
- успокаивал Ваня не мишку, а самого себя. Однако он взялся за нож.
   Как будто все спокойно. Прошли еще немного. Но вот и  Ваня  расслышал
какое-то тявканье, глухой  рев  и  ворчанье.  Легкое  дуновение  ветерка
донесло из-за утесов смрадный, одуряющий запах.
   - Тьфу! - плевался Ваня.- Откуда только душина такая взялась? Пойдем,
мишка, посмотрим, кто на нашем острове живой али мертвый есть, - и  Ваня
решительно направился вперед.
   Медведь неохотно  плелся  за  ним,  останавливаясь  на  каждом  шагу.
Осторожно выглянув из-за утеса, Ваня обомлел.  Пологий  галечный  берег,
открывшийся перед его глазами, был весь  покрыт  моржами.  Светло-рыжие,
темные, почти черные, они лежали вплотную друг к другу.  Животные  мирно
дремали на солнышке.
   Иногда из воды выползал новый морж и, издавая резкие  трубные  звуки,
пытался втиснуться между коричневых тел.
   На морщинистой коже, покрытой  жестким  рыжим  волосом,  у  некоторых
животных виднелись рубцы от рваных  ран.  Кожа,  как  бородавками,  была
покрыта желваками с кулак величиной. Страшные, клыкастые головы животных
лежали на тушах соседей или,  повернутые  набок,  покоились  на  гравии.
Держать голову иначе моржам неудобно: мешают клыки.
   Ваня начал было считать моржей, но скоро сбился.
   - Да тут их тысячи, - прошептал  мальчик,  -  остров  этот  настоящее
моржовое царство, ему только и называться Моржовым...
   Время от времени кто-нибудь из моржей лениво поднимался и,  посмотрев
кругом, снова ложился. Но вот один из них отполз  немного  в  сторону  и
начал тяжело ворочаться на одном месте. Он катался  по  гальке  и  терся
боками и спиной об острый обломок скалы. Временами зверь хрипло рычал  и
лаял. Потом, успокоившись, он снова вернулся к стаду,  на  свое  прежнее
место, а к камню, о который терся  морж,  слетелись  небольшие  птицы  и
стали усердно что-то клевать, ссорясь между собой.  Ваня  с  недоумением
наблюдал за этой сценой. "Вот вернусь домой, спрошу", - подумал мальчик.
   Ване очень хотелось  возвратиться  настоящим  охотником.  Он  наметил
лежавшего поблизости и сладко спавшего кырчига - годовалого  моржонка  -
и, стараясь не шуметь, тихонько стал приближаться к нему.
   Подойдя почти вплотную к зверю, Ваня изо всей силы ударил его  багром
в голову, раненый  моржонок  завертелся,  рванулся  вперед  и  отрывисто
залаял.
   Почти  одновременно  с  раненым  взревел  большой   клыкастый   морж,
стороживший стадо. Сотни массивных тел приподнялись и повернули  к  Ване
свои усатые морды с длинными бивнями. Теперь ревело все стадо.
   Самые крупные моржи издавали грозный львиный рык.  Животные  поменьше
ревели  и  мычали  на  разные  голоса.  Молодые  моржата  тявкали,   как
дворняжки. Несколько моржей поползли, на мальчика,  непрерывно  трубя  и
подняв головы, как бы замахиваясь на него клыками.  Их  маленькие  глаза
были налиты кровью, свирепо торчали толстые, как шпильки, усы.  Мальчику
стало страшно.
   Но  присутствие  духа  оставило  Ваню  только  на  мгновение.  Быстро
оглядевшись, он в несколько прыжков очутился у  высокого  утеса  и  стал
поспешно карабкаться  наверх.  Взобравшись  на  небольшую  площадку,  он
почувствовал, что находится в безопасности. Немного придя в  себя,  Ваня
стал наблюдать разъяренных животных.
   Моржи продолжали наступать. Они сплошь обложили скалу.
   Вдруг Ваня испуганно оглянулся.  Ему  показалось,  что  кто-то  хочет
схватить его за ноги. "Морж! - промелькнуло  в  голове.  -  Неужто  сюда
забрался?" Но вместо моржа у его ног был мишка.  Медвежонок  перепугался
еще больше Вани и, дрожа всем телом, жался к ногам своего друга.
   Так вдвоем, Ваня и белый  медвежонок,  тесно  прижавшись,  стояли  на
высоком уступе, ожидая, как развернутся события дальше.
   Моржи, пошумев еще немного и почувствовав, что все попытки уничтожить
врага напрасны, повернули к берегу и стали уходить в воду.
   Море закипело  от  бесчисленных  тяжелых  тел...  Последним  медленно
пополз раненый кырчиг, оставляя на гальке кровавый след. Войдя  в  воду,
он стал как-то странно барахтаться и жалобно  стонать.  Моржонок  тонул.
Это заметили другие-животные. Два взрослых моржа нырнули под моржонка и,
поддерживая на своих спинах, как  на  носилках,  понесли  его  прочь  от
берега.
   Берег опустел. Лишь изредка  из  воды  показывалась  усатая  моржовая
голова и, хрюкнув, быстро скрывалась.
   Мальчик долго не решался покинуть  свое  надежное  убежище.  Наконец,
собравшись с духом, он спрыгнул вниз и бросился со всех ног к лодке.
   Но судьба готовила друзьям еще один сюрприз.  Пробежав  по  берегу  с
версту, Ваня увидел картину, надолго оставшуюся у него в памяти.
   За обломками разрушенной временем скалы стоял мохнатый ошкуй.
   Ваня застыл на месте, а потом, стараясь быть незамеченным,  спрятался
за камни. Тут же примостился и мишка.
   "Ну, теперь пропал, -  думалось  Ване,  -  задерет  меня  ошкуй.  Жив
останусь, вдругорядь один никуда из избы не выйду..."
   Медведь, однако, был  занят  другим  делом.  Он  медленно,  осторожно
крался к одинокому моржу, дремавшему на гальке. Увлеченный охотой, ушкуй
не заметил ни мальчика, ни медвежонка,  находившихся  совсем  близко  от
него, в каких-нибудь пятидесяти шагах. Да  и  ветер  тянул  от  медведя,
помогая нечаянным зрителям.
   Странно было видеть большого, грозного зверя, по-кошачьи  крадущегося
к моржу. А морж был велик. Сто десять - сто-двадцать пудов,  не  меньше,
было весу в этом морском звере. Да и медведь выделялся из всех  виденных
мальчиком раньше.
   Кровь молоточками стучала в висках у Вани, но он, сдерживая волнение,
неотрывно следил за охотой ошкуя. Медведь, подобравшись шагов на пять  к
моржу,  прыгнул  и  вцепился  когтистыми  лапами   в   шею   ничего   не
подозревавшего исполина.
   Завязалась борьба. И медведь и морж  ревели  и  рычали.  Трудно  было
угадать исход поединка полярных богатырей.
   Белая шкура медведя  окрасилась  кровью,  стекавшей  ручьями  с  тела
моржа. Но морж не сдавался. Он в ярости мотал головой, стараясь зацепить
бивнями врага. Изловчившись, он ответил медведю таким  ударом,  что  тот
кувырком отлетел на десяток шагов. Воспользовавшись этим,  морж  ринулся
было в воду с быстротой, поразившей Ваню.
   "Вот кабы сбежал морж-то от лешака  ошкуя",  -  сочувственно  пожелал
мальчик.
   Но медведь не зевал. Через минуту он снова сидел на  морже,  разрывая
его когтями. Так с медведем  на  шее  и  добрался  морж  до  воды.  Силы
постепенно оставляли морского зверя, рев  его  становился  все  глуше  и
глуше, а движения медленнее. Не удалось моржу сбросить с себя врага,  не
удалось окунуть свое большое тело в морские волны, у самой воды пришлось
ему расстаться с жизнью. Взревев еще раз,  как  бы  прощаясь  со  своими
сородичами, зверь больше не сопротивлялся.
   Однако и медведю дорого досталась победа. Он сильно хромал,  припадая
на задние лапы. Переднюю левую лапу медведь то и дело поднимал и тряс от
боли.
   Мальчик остался недоволен исходом боя. Ему было жалко моржа.
   Чтобы представить себе силу полярного медведя, вступающего с  схватку
с моржом, нужно помнить, что кожа моржа достигает двух  дюймов  толщины,
вес - ста двадцати пудов, длина - двадцати футов,  а  клыки  -  до  трех
футов и весом до пуда.
   Как  только  ошкуй,  урча,  принялся  лакомиться  добычей,   Ваня   с
медвежонком, таясь между камнями,  стал  пробираться  к  своей  "Чайке".
Мишка сразу же без приглашения забрался в лодку, - видимо, ему не  очень
понравилось путешествие по острову.
   Прежде чем столкнуть лодку в воду, мальчик на прощанье еще раз  обвел
долгим взглядом скалистый берег острова  и  нависшую  над  лодкой  стену
серых, безжизненных скал.
   "Сколько высоты в этом острове будет?.. Замер бы сделать", -  подумал
Ваня.
   Взгляд мальчика упал на длинный ремень из  заячьей  кожи,  аккуратным
мотком лежавший на носу лодки.
   Взяв ремень, Ваня по руслу высохшего ручейка залез на утес.  К  концу
ремня он привязал небольшой камень и, лежа на самом краю, опустил его  с
обрыва.
   Ремня хватило примерно до  половины.  Камень,  привязанный  к  ремню,
лежал на выступе, идущем по всему утесу карнизом  шириной  около  метра.
Спустившись на уступ,  Ваня  проверил,  что  расстояние  от  карниза  до
подошвы скалы тоже равнялось  длине  ремня.  "Дома  ужо  ремень  саженью
замерю".
   Окончив измерения, Ваня вернулся к лодке. Был час отлива.  Опустилась
могучая грудь Студеного моря, отошла от берегов морская вода,  оголились
прибрежные камни; черные глыбы, ранее невидимые, выступили из воды: море
показывало свои острые когти - подводные рифы.
   Ваня стоял в раздумье,  держась  за  борт  лодки.  "Далеконько  лодку
тянуть придется... Что это там, али опять зверь какой?"
   Мальчик  пригляделся:  небольшое  рыжее  тело,  судорожно   дергаясь,
передвигалось по гальке к большим плоским камням.
   "Моржонок это, теленочек, - сообразил Ваня, - маленький совсем".
   Он не утерпел, чтобы не посмотреть, куда пополз рыжий зверек.
   В это время моржонок успел скрыться меж скал. Ваня побежал  к  черным
валунам,  укрывшим  зверька.  Притаясь  за  одним  из  камней,   мальчик
осторожно выглянул.
   В двух шагах от него, у отвесной стенки высотою в сажень, опираясь на
задние ласты и странно  изогнувшись,  неподвижно  стоял  взрослый  морж.
Моржонок  бестолково  суетился  около  него,  смешно  тыкался   курносой
мордочкой то с одной, то с другой стороны, как будто старался сдвинуть с
места взрослого моржа. Наконец ему удалось  найти  то,  чего  он  искал.
Захлебываясь, он стал сосать молоко.
   "Вот тебе раз, моржиха это! Точно  на  цыпочки  встала",  -  удивился
мальчик. Только что за странная поза у моржихи!
   "А клыки... Вот оно что, - вдруг догадался Ваня, - Клыки-то моржихи в
камень ушли. Как это угораздило тебя, сердечную!"
   Мальчик выбрался из своего укрытия и подошел к зверям. Клыки  моржихи
торчали в расщелине. В прилив она, видимо, хотела взобраться  на  камень
погреться. Зацепив за потрескавшийся базальт клыками, зверь пытался, как
обычно, мощным рывком бросить свое тяжелое тело кверху. Но не рассчитала
моржиха, не смогла вынуть застрявшие бивни и осталась пленницей:  камень
крепко держал свою жертву.
   Увидев  мальчика,  моржиха  жалобно  замычала.  Ее  ждала  неизбежная
гибель, но это была мать, и она, почуяв опасность, предупреждала  своего
детеныша. Снова и снова раскачивала она  свою  грузную  тушу,  старалась
вырваться, вытащить клыки.
   Ваня пожалел моржиху.
   Он сбегал за багром  и,  как  рычагом,  стал  освобождать  застрявшие
бивни. Пришлось немало потрудиться, но в конце  концов  усилия  мальчика
увенчались успехом: клыки как-то сразу выскочили из расщелины, и моржиха
тяжело рухнула на гальку.
   Долго лежал измученный зверь на берегу, поворачивая то в одну,  то  в
другую сторону голову.
   "Сомлела совсем, - подумал Ваня. - Давно, видно, в камне увязла".
   Тихо зашелестела, зажурчала приливная волна. Незаметно подкрадывалось
море, затопляя отлогий берег. Волны подходили все ближе и ближе: вот они
окружили моржиху. Она зашевелилась, оперлась  на  ласты,  и  ее  большое
рыжее тело с шумом скрылось под водой. Через минуту две  круглые  головы
показались в море: одна большая, другая совсем маленькая.  Ваня  помахал
им рукой и направился к лодке. Хорошо было на душе у  мальчика.  Он  был
рад, что не попала моржиха ошкую в лапы,  рад  был  за  моржонка.  Пусть
живет зверь! До Крестового берега  друзья  добрались  благополучно.  Еще
издали Ваня увидел могучую фигуру Федора, стоявшего на берегу.
   "Беспокоится, видно, крестный: не сказал я ему, куда собрался".
   - Лови! - закричал Ваня, бросив на берег  ременный  конец,  и  Федор,
легко перебирая ремень  сильными  руками,  вытащил  лодку  на  береговой
песок.
   Ваня бросился к хмурому Федору и,  глотая  слова,  стал  рассказывать
свои приключения.
   Федор молчал, слушая его рассказ. Он не  одобрял  поступка  мальчика,
нарушившего запрет отца. Непослушание старшему - большая вина. Это  знал
и Ваня и решил задобрить крестного.
   - Вот тебе, Федор, ларчик, - заглядывая в глаза, тихо произнес он.
   Федор  внимательно  осмотрел  маточку,  светильник  и,  сам  искусный
мастер,  особенно  долго  любовался  затейливой  резьбой  на   старинкой
шкатулке.
   - Хорошая работа и древняя. Ларчик, Ваня, не будем открывать, Алексея
подождем, - сказал он.
   Рассказал мальчик  и  о  странном  поведении  моржа,  катавшегося  по
берегу, и про птиц, что-то клевавших там, где возился морж.
   - Это, Ваня, морские клопы его кусали, большие, как жуки,  ростом-то.
Никто моржу в Студеном море не страшен, а клопа он боится. А  на  берегу
любит морж лежать потому, что там клоп его меньше ест. А  птицы  клопами
лакомятся. Другой раз прямо из шкуры их таскают. От  птиц  моржу  только
польза.
   Перед сном Федор сказал мальчику:
   - По-настоящему бы, Ванюха, за ослушание тебя вицей отодрать надо. От
души говорю... Разве что простит отец, помилует за находки.
   Федор попал не в бровь, а в глаз.  Ваня  и  сам  все  время  думал  о
встрече с отцом, но, не желая признаваться в этом даже Федору, ничего не
ответил и нарочно громко захрапел.

   Глава семнадцатая

   ЗАГАДКА ЛАРЧИКА 

   Только через два дня возвратились Алексей со Степаном.  Они  принесли
на плечах свою добычу - по две оленьих туши.
   - Новое пастбище нашли. Оленей много и недалеко  совсем,  вот  только
через ту гору перевалить, - довольный сказывал Химков.
   Улучив момент, когда отец, сытно поев, был  в  отличном  расположении
духа, Ваня повинился в самовольной отлучке.
   - Ишь ты, неслух! - Жалко розог нету, не  растут  на  острове,  а  то
бы...
   Алексей побранил сына, но только для виду, в глазах у него загорелись
лукавые  огоньки;  он,  видимо,  был  доволен  мальчиком.   За   маточку
поблагодарил и бережно поставил драгоценный прибор на  полочку  у  своей
койки.
   - Ну, показывай ларчик свой, посмотрим, чем еще удивить нас собрался.
   Вскрыв ящик лезвием топора, Алексей вынул оттуда кусок синего  шелка,
сильно поблекшего  от  времени,  на  котором  были  изображены  какие-то
святые. В одном углу золотом был  вышит  диковинный  зверь,  а  под  ним
написано славянской вязью: "Господин Великий Новаград".
   - Да это, братцы, стяг новгородский, видишь, с правой стороны  древко
было. Вот и следы остались, раньше-то древко  всегда  с  правой  стороны
бывало.
   Все  залюбовались  тонкой  работой,  расписное  шелковое  знамя,  как
скатерть, закрыло стол. Это было  большое  полотнище,  срезанное  сбоку,
углом, аршин пяти в длину и шириной в два аршина.
   -  Думаю  я,  стяг  этот  из  самого  Новгорода  привезен.   Вышивать
новгородцы мастера были, -  сказал  Алексей,  разглаживая  толстый  шелк
знамени.
   - Значит, верно старики сказывают, что наши поморяне со спокон  веков
на Грумант плавали, - обратился к Химкову Федор. - Ведь вот еще  Великий
Новгород салом, да шкурами, да моржовой  костью  с  заморскими  странами
торговал. Охотники наши в Студеном море  для  него  промышляли.  Трудами
дедов и прадедов наших богатым и сильным Новгород стал.
   - А я, Алексей, слыхал, - перебил Шарапов, - дед Никифор сказывал,  -
знаешь Никифора-то, мезенский наш? - дацкий король на  Грумант  собрался
ехать - это при Грозном царе было, - да дорога ему  неведома  оказалась.
Так  он  письмо  написал,  чтобы  нашего  промышленника  Павла  Никитина
сыскали. Наслышан был король-то, что Никитин на Грумант, почитай, каждый
год плавал, все места там знал...
   - А вот Амос Корнилов прошлую зиму в Петербурге у  Михаилы  Васильича
гостил, и Ломоносов  ему  карты  аглицкие  да  немецкие  показывал.  Там
Грумант-то наш Шпицбергеном прозывается. Сказывал Амос, будто  галанский
корабельщик Баренц  один  раз  Грумант  издали  увидел  да  Шпицбергеном
прозвал, и с тех пор так его называть стали.
   - Ну-к что ж, знатный, видать, галанец-то был, потому и остров  звать
стали, как он приказал, - вмешался Степан. - Русские-то наши все простые
мужики, разве их послушают короли да князья!
   - И еще Амос сказывал:  мало  писали  поморяне  книг  о  плаваньях-то
своих, - продолжал Алексей. - Иноземцы, те все подробно описывали да еще
и врак полный короб прибавляли. Ежели бы им  такие  плаванья,  как  наши
деды ходили, вовек бы в песнях не напелись и в колокола не назвонились.
   - А может, русские книг потому не писали, что не считали за диковинку
на Грумант ходить, - не то спрашивал, не то отпевал Федор.  -  Справляли
поморяне свою работу, обычное дело - и  все.  Тут  и  писать  нечего.  А
иноземцам в Студеном море редко бывать приходилось, вот и писали.  Да  и
бумаги в те времена мало было. Чертежи, и те,  случалось,  на  березовой
коре рисовали.
   - Правильно говорите, братцы,  -  удовлетворенно  сказал  Алексей.  -
Русские  ни  в  каком  деле  иноземцам   не   уступят,   а   наипаче   в
кораблеплавании во льдах грумаланских.  Нет  мореходов  таких,  чтобы  с
нашими поморами в один ряд пошли, оттого и иноземцы отказаться не могут.
Слушайте дале: видал еще Амос у  Михаилы  Васильича  карты  римские  або
францужанские. Море-то наше Студеное  там  Московским  морем  названо  -
русским то есть. Тут уж, видно, францужанам отступиться некуда было...
   Горячо обсуждали поморы  свои  плавания.  Вспоминали  своих  предков,
древних русских мореходов, делали предположения, как могла попасть сюда,
на остров, лодья с новгородским флагом и когда она погибла.
   Наговорившись  вдосталь,  снова  обратились  к  ларчику.   Вынули   с
пригоршню монет, поглядели на деньги Великого  Новгорода,  чеканные,  со
зверями да воинами в латах.
   - А это что? - Ваня вынул из ларчика большой сверток бересты и  кусок
пергамента.
   Алексей развернул  пергамент  и  долго  его  рассматривал.  По  листу
тянулась извилистая линия с большим числом надписей и пометок.
   - Да ведь это Грумант наш тут нарисован... и путь лодьи этой...
   Мореходы склонились над пергаментом, изучая старинную карту Груманта.
   - Вот берег Большого Беруна, ишь, сколь северно лодья-то забралась. А
вот и Малый Берун - наш остров. Вот остров, у которого лодья погибла,  -
твой Моржовый остров, Ваня. Хорошо чертеж сделан, по тем временам  лучше
и нельзя было.
   Химков отложил в сторону карту и стал  разбирать  записки  на  кусках
березовой коры.
   - Братцы, да ведь записи эти кормщик Тимофей Старостин вел... вот тут
указано. Слыхали, может, род Старостиных древний, многим  известный.  Да
сколь их тут! - воскликнул Алексей, перебирая согнутые полоски березовой
коры, густо исцарапанные угловатой скорописью. - Как свободнее  будет  -
займемся, почитаем.
   - Отец, посмотри, вот еще  бумага...  Печать  какая  большая  на  ней
поставлена  и  год...-  мальчик  как  будто  споткнулся  и,  пораженный,
произнес несколько неуверенно: -  Тысяча  четыреста  шестьдесят  восьмой
год!
   Алексей распрямил большой свиток и  долго  мучился,  стараясь  понять
текст: многие буквы выцвели, расплылись. Трудно  было  уловить  смысл  в
старинных витиеватых фразах. Наконец он поднял голову:
   - Ну и ну! Нашел ты, Ваня,  грамоту  посадницы  новгородской  боярыни
Марфы Борецкой. Прописан в ней  приказ  сыновьям  Антону  да  Феликсу...
Осмотреть-де должны сыновья поморскую землю от Колы и до самых Холмогор.
И Грумант-остров осмотреть им было велено... На промыслы  разбойные,  на
добычу морского зверя, значит, посадница книги приказные завести велела.
Все становища в эту книгу записать. Шкуры, сало да кость моржовую велела
Марфа без остатка купцам новгородским продавать. Да еще писано в грамоте
про рыбу великую - кита. Хотела, видно, посадница  китовый  промысел  на
Груманте завести... Тут много еще написано, только разобрать не можно...
Да вот еще: в поход велела две лодьи снарядить, каждому сыну свою  лодью
иметь. Сыновья, ежели что, помогу друг другу оказывать должны...
   - Ишь, куда  добралась  правительница  новгородская!  Видать,  деньги
шибко нужны были, ежели  сынов  своих  за  шкурами  да  клыками  в  море
погнала, - усмешливо сказал Степан.
   - Слыхал я и про это, - пробасил  Федор.  -  На  Груманте  Антона  да
Феликса бог спас, а в Двине утонули. Марфа, сказывают, много горевала по
сыновьям-то. Храм построила на гробах ихних, в Карельском  устье  стоит,
видел я.
   - Хитрая баба была Марфа Посадница, -  говорил  Алексей.-  Зазналась,
выше Москвы  стать  хотела.  Воевать  Москву  собиралась.  Только  народ
русский не пошел  противу  своих-то.  Наши,  двинские,  еще  раньше  под
великим князем Московским быть хотели. Отдались было под его руку. Да не
дала знать новгородская, отбила Двинские  земли  в  обрат.  Людей  сколь
сгибло, по приказам новгородским замученных за верность  Москве.  Былины
про то сложены.
   Химков повернулся к сыну. - Вот, Ваня, видел теперь, какие деды наших
дедов лодьи строили? Не хуже теперешних. Д Грумант-то остров  -  древняя
землица русская. И эта  лодья  не  первая,  сюда  много  раньше  корабли
поморские хаживали.
   Отложив в сторону Ванины находки, Алексей задумался, глядя куда-то  в
сторону.
   - А скажи, сынок: как лес-то на  лодье  -  не  вовсе  загнил?  Годный
будет, ежели карбас большой ладить из того леса?
   Федор и Степан взглянули на мальчика, и глаза их загорелись надеждой.
   - Да так, отец, думаю я, лес-то крепок еще. Если лодью  ту  разобрать
да добавить плавника малость, то и карбас может выйти.
   - Тогда вот что: поедем на тот остров, поглядим вместе  да  и  решим,
как быть.

   ____________________________________
   ' Правительницы.



   Глава восемнадцатая

   СНОВА НА МОРЖОВОМ ОСТРОВЕ 

   Рано  утром  промышленники  стали  собираться  на  Моржовый   остров.
Собирались быстро. Каждому хотелось  как  можно  скорее  своими  глазами
увидеть остатки древней лодьи. Каждому хотелось убедиться в  возможности
постройки карбаса.
   На "Чайку" погрузили инструменты и оружие, тушу  освежеванного  вчера
оленя. Снова перенесли огонь в глиняный очаг на носу суденышка.
   Когда  зимовщики  все  приготовились  к  отплытию  и  собирались  уже
столкнуть лодку в воду, Алексей посмотрел на Моржовый остров и сказал:
   - Кабы знать, сколько верст до него Можно было бы  рассчитать,  скоро
ли в обрат будем. Ты, Ваня, хоть по солнцу бы, что ли,  приметил,  сколь
от острова выгребался. Мореход всегда должен за временем следить.
   Мальчик смутился.
   - Торопился я, отец. Гору на берегу смерил, а.
   - Тогда молодцом, - перебил его отец. - Больше нам ничего и не нужно,
раз высоту острова знаем. Два ремня, говоришь, гора-то?  Ну-ко,  Степан,
смеряй ремень...
   В ремне оказалось  двадцать  семь  саженей.  Значит,  высота  острова
составляла пятьдесят четыре сажени.
   Химков остругал щепочку и нанес  на  ней  несколько  четвертьдюймовых
делений. Подойдя к берегу и вытянув руку, он  навел  свой  дальномер  на
остров. Гора заняла на щепке почти точно одно деление.
   - Значит, одна четверть дюйма, - вслух стал вычислять Алексей. - Гора
в дюймах - четыре тысячи пятьсот тридцать шесть; от  глаза  до  щепки  -
тридцать дюймов...- Он составил несложную  пропорцию  и  тут  же  багром
начертил на песке ее решение.
   Как решил задачу  Химков?  Высота  горы  относится  к  расстоянию  до
острова, как  отметка  по  дальномеру  относится  к  длине  руки.  Таким
образом, расстояние до острова	равнялось:

 высота горы * длина руки
 отметка по дальномеру
 или-

   4536 *30 4 = 4536 120 ==544320 дюймов.
   - Шесть тысяч четыреста восемьдесят саженей  -  тринадцать  верст  до
твоего острова, Ваня.
   Мальчик был прямо в восторге, что отец так быстро, не сходя с  места,
измерил ширину пролива. Как ни торопились поморы, Ваня  все  же  упросил
отца объяснить, как это он сделал.
   - Тут геометрию надо знать, задачи с  треугольниками  решать.  Сделав
для наглядности чертеж  на  песке,  Химков  растолковал  сыну  несложный
способ  определения  неизвестного  расстояния  с   помощью   простейшего
дальномера.
   Погода благоприятствовала мореходам, и  часа  через  три  они  стояли
перед остовом лодьи. Алексей, взяв топор,  направился  к  судну  первым.
Попробовав дерево в нескольких местах, он с радостью заметил:
   - Ребятушки, а  доски  и  впрямь  могут  в  дело  пойти.  Передохнем,
закусим, да и за работу. Ты, Ваня, костер разжигай, обед  готовь,  а  мы
пока лодью оглядим.
   По-хозяйски осматривая каждый гвоздь, каждую скобу, охотники дошли до
приказного люка и спустились внутрь судна.
   Перерыв все в каюте, Алексей вдруг остановился и ударил себя по  лбу,
как будто что-то вспомнив:
   - Вот запамятовал, ведь в лодьях из этой каюты люк вниз должен  быть,
в малую кладовую. - Он стал на колени, обшаривая каждый вершок палубы.
   -  Вот  люк,  смотри,  Алексей!  -  закричал  Федор,  нащупав   почти
незаметную под мусором крышку
   Крышку быстро подняли, в кладовую спустился Шарапов. В этом небольшом
помещении было гораздо темнее, чем наверху,  -  нижний  пояс  лодьи  был
обшит самыми толстыми досками и щелей тут было меньше.  Пошарив  вокруг,
Шарапов крикнул:
   - Бочка какая-то, ну-ка, принимай, Алексей. Тяжелая - страсть!
   Химков выбил днище бочки. В ней оказался вар  для  осмолки  кораблей.
Эта находка была настолько важной, что Алексей  долго  не  хотел  верить
своим глазам.
   - Да это, братцы, счастье ведь, -  говорил  он,  разминая  в  пальцах
черную вязкую массу и с наслаждением вдыхая смоляной запах.  -Теперь  мы
карбас сладим, а то я сомневался, что конопать плохая будет. -  Алексей,
- снова раздался голос Шарапова, - топор  держи,  будто  годен  еще,  да
якорь большой тут лежит, да веревки смоленой спуск? целый.
   Радости поморов не было конца. Они осторожно, как  самое  драгоценное
сокровище, перенесли свои находки на берег.
   - Видишь, Ваня, какое добро упустил, не досмотрел! - шутил Степан.
   Весело застучали топоры, работа шла споро и дружно.  Доски  и  брусья
сбрасывали прямо в воду, где Степан мостил плот. Ваня выбирал  на  лодье
меньше других поржавевшие блоки и скобы.
   Лазая по всему  судну,  мальчик  успел  заглянуть  еще  раз  в  каюту
кормщика и принес оттуда потемневший металлический предмет, напоминавший
глубокую чашу с заострением,  и  выпуклую  овальную  доску  с  обрывками
толстой кожи. По краю доски шел рядок бронзовых, покрытых зеленой окисью
гвоздей с большими шляпками. Посреди доски был укреплен круглый  диск  с
остатками позолоты.
   - Вот, отец, посмотри, и ты не заметил, - хвалился Ваня. -  Доска  на
стене висела, а это вот в самом углу под щепками валялось.
   Алексей повертел находки в руках, подумал.
   - Это шелом русского воина. А  это  щит,  Ванюха.  Шелом-то  богатый,
видать, у знатного  человека  на  голове  был.  Да  и  щит  не  простой,
убранство с золотом, да дерево, смотри, какое... Вяз это: в таком дереве
меч увязнет, а щит цел будет. Не  иначе,  боярин  владел  этим  щитом  и
шеломом... Нам-то на Груманте они ни к чему...
   Бегая  около  лодьи,  Ваня  обнаружил  совсем   неподалеку   удобную,
защищенную большими камнями, гавань для "Чайки" и показал отцу. Алексей,
осмотрев маленькое "становище", велел мальчику пригнать  сюда  осиновку,
чтоб была поближе.
   Лихо подойдя к старому  кораблю,  Ваня  стал  разворачивать  "Чайку",
чтобы войти в "порт". Осторожно лавируя между камней, он случайно бросил
взгляд на корму лодьи: там, под косыми лучами солнца, сверкали  какие-то
золотистые блестки. Подойдя ближе, он  увидел,  что  блестки  играют  на
темно-красных полосках, похожих на буквы.
   "Да ведь на этом месте  прозвище  лодьи  пишется,  -  вспомнил  Ваня.
Вглядевшись,  он  постепенно  различил  полу  стершиеся  буквы:   СВ..ОЙ
АРХ.Н..Л МИХ..Л. - "Святой архангел Михаил", - догадался мальчик.
   Торопливо поставив "Чайку", он побежал поделиться своим открытием.
   - Ну-к что ж, Ваня, еще раз поздравленье, морские глаза
   ________________________________________________
   ? Веревка, канат, свернутые плотными кругами.

   у тебя, не то что наши, стариковские, - весело откликнулся Степан.
   - А мы вот с Федором две бочки из-под ворвани сыскали,  -  довольный,
сообщил Алексей. - На карбасе, как в море выйдем, понадобятся.
   - Отец, а у нас кожи на паруса  хватит?  Сколь  ровдуги-то  на  парус
пойдет?
   Алексей что-то подсчитал в уме, шевеля губами.
   - Да по бедности нашей... квадратов футовых... уж две-то сотни  нужно
бы.
   - Это сколь же оленей надо! - изумился мальчик.
   - Ежели два паруса обряжать будем - сто оленей, не меньше.
   - А сколь тогда парусины на лодью пойдет, ежели все паруса поставить?
   - Смотря на какую. Поменьше которая - три тысячи  квадратов  футовых.
Побольше - четыре, а как наш "Ростислав" был - ему и четыре с  половиной
тысячи мало.
   - Слышишь, Степан,  много  тебе,  кожемяке,  работы  на  зиму  будет,
ровдужину мять, - пошутил Федор.
   - Все мять будем. Справим паруса. Лишь бы карбас обладить.  -  Сказав
это, Алексей снова взялся за топор.
   Остатки лодьи  быстро  исчезали,  превращаясь  в  бесформенную  груду
обломков, а на воде уже покачивался большой  плот.  Алексей,  все  время
посматривая на доски и брусья, подсчитывал, хватит ли леса на  постройку
судна. Его планы шли далеко. Он уже видел перед собой  хороший,  крепкий
карбас, способный на переход до Мурмана.
   Внезапно мысли Алексея прервал грохот, донесшийся с Ледяного  берега.
Вдруг появившаяся высокая волна чуть не разрушила наскоро  сбитый  плот.
Подбросив несколько раз на своем гребне сплоченные доски и брусья,  зыбь
понемногу успокоилась, и море превратилось снова в тихую заводь.
   Ваня с любопытством обернулся к отцу.
   - Вот чудно-то: и ветра нет, а волны какие разгулялись.  Отчего  это,
отец, не знаешь?
   - Да чего тут знать-то: кусок льда матерого - падун - отвалился да  в
море упал,  море  и  зашумело.  А  льдина  большая,  гора  целая,  когда
ломается, громом гремит. Ты,  Ванюха,  немало  их  видел,  да  и  сейчас
погляди: вон одна виднеется, недвижимо стоит, обмелела.
   - Посмотреть бы поближе гору ледяную, - просительно сказал Ваня.
   - Опять загорелось, невтерпеж, - притворно хмурясь, ответил  Алексей.
- разве что Федор согласие даст... И то, Федор,  отдохни,  -  смотрю  я,
неможется тебе, устаешь сильно. Немного и дела-то осталось. Мы  тут  без
тебя вдвоем со Степаном управимся. Вот и садись на "Чайку", ежели  охота
есть. Ваня грести будет, а ты направляй; близко к падунам не  подходите:
беда может случиться. Да ты знаешь, сам ученый.
   Не успел Алексей закончить, как Ваня уже сидел в  лодке  и  упрашивал
своего крестного.
   Федор, ничего не ответив, прекратил работу. Он снял шапку, вытер  пот
со лба и медленно, прихрамывая, пошел к Ване.
   За последние дни Федор как-то особенно изменился.  Лицо  его  приняло
землистый оттенок, десны вспухли и кровоточили. Зубы шатались.  Есть  он
стал мало. Несмотря на  богатырское  здоровье,  Федор  не  мог  побороть
болезнь и с каждым днем все слабел и слабел. В то время  как  Алексей  и
Степан с наступлением лета совершенно оправились от цинги, Федор  упорно
отказывался пить кровь, свежего мяса почти не ел, питаясь  исключительно
вяленым и копченым. Салату, правда, он употреблял в большом  количестве,
но, видимо, одна трава  не  могла  ему  помочь.  Он  быстро  уставал  и,
хватаясь рукой за спину, жаловался на колющую боль. Все  же  и  больной,
Федор старался не отставать в работе от товарищей. На уговоры  отдохнуть
он обычно отвечал отказом.
   -  Совсем  ослабел  Федор,  коли  ехать  с  Ванюшкой  согласился,   -
нагнувшись к Алексею, зашептал Степан. - Видишь, и походка другая стала.
   Едва Федор уселся на корму и взял в руки правило, как Ваня, быстро  и
сильно взмахивая веслами, погнал лодку к Ледяному берегу.
   Там спускалось в воду несколько небольших  глетчеров  Отвесные  стены
льда тянулись на полторы-две версты, прерываясь черными выступами скал.
   Мишка, верный спутник Вани во всех похождениях, уселся у ног мальчика
и, чуть откидываясь при каждом рывке веслами, всем своим видом показывал
полное удовольствие от новой морской прогулки.
   Вспенивая темную воду, лодка быстро двигалась вперед.  Приближаясь  к
ледникам, Федор заметил крутой ледяной выступ в виде мыса.
   - Вот туда и будем держать, - сказал он. - Мысу этому  скоро  в  море
плавать, больно далеко вперед подался.

   Глава девятнадцатая

   ЛЕДЯНОЙ БЕРЕГ 

   "Чайка" подходила к Ледяному берегу. До него  оставалось  не  больше,
как с полверсты. Ваня тяжело дышал, то и дело вытирая рукавом катившийся
по лицу пот, щипавший глаза.
   Ох, устал! Поди, десяток верст отмахали!
   - Теперь, Ваня, осторожнее будь, близко подошли. Не шуми больно-то, а
то, бывает, от голоса льды в море падаю.


   Лодка теперь двигалась вдоль ледника

   Ваня осушил весла и обернулся. Чудесное зрелище предстало его глазам.
Голубая, сверкающая на солнце острыми изломами стена льда  отражалась  в
зеркальной поверхности бухты.
   - Возьмем правее, Ваня, отгребись немного.
   Лодка теперь двигалась вдоль ледника, уступ, представлявшийся  издали
сплошным ледяным мысом,  оказался  глетчером,  висящим  на  высоте  трех
саженей над уровнем моря. Толщина льда у  среза  была  около  пятнадцати
саженей. На поверхности глетчера, в том месте, где он заметно  прогнулся
к морю, виднелись глубокие трещины. То там,  то  здесь  по  льду  бежали
серебристые ручейки, стремясь просочиться вниз.
   По утесу, на  котором  лежал  глетчер,  шумели  мутные  потоки  воды.
Изредка с гулким всплеском падали в море смытые водопадом  камни,  и  от
них кругами расходились небольшие волны.
   Со стороны открытого моря к "Чайке" приближались обломки  глетчерного
льда самой разнообразной формы и  размера.  Льдины  медленно  проплывали
мимо, куда-то вглубь залива.
   - Вздохнул батюшко океан-то, вода на  прилив  пошла.  Вот  и  лебедей
несет. Ишь, красавицы какие! - заметил Федор.
   Ваня хорошо чувствовал прилив. Чтобы удержать  лодку  на  месте,  ему
приходилось время от времени работать веслами.
   С некоторой опаской посматривал  Ваня  на  стену  льда  нависшую  над
морем. Вдруг ему показалось, что она вздрогнула, заколебалась и  немного
сдвинулась вниз.
   -  Федор,  смотри...  смотри,   ползет   лед-то!   -   вскрикнул   от
неожиданности мальчик.
   Эхо послушно повторило Ванины слова. И в то время,  как  отталкиваясь
от уступов ледника, они бежали все дальше и дальше, где-то совсем близко
ударил пушечный выстрел гулко раскатившийся над морем.
   Нависшая над утесом глыба льда, величиной с большой замок со  стенами
и башнями, заколебалась и с громом рухнула в воду.
   Вздыбившись, море расступилось перед уходящей вглубь  громадой  льда,
окружило ее высоким пенистым венцом. Вода заколебалась,  огромные  волны
побежали в разные стороны.
   От ледяной стены, тянувшейся вглубь залива, то там,  то  здесь  стали
отрываться и с шумом падать в море большие и маленькие обломки льда.
   - Греби, Ваня, - послышался сквозь реп воды голос  Федора,  -  греби,
родной, а я поперек волны "Чайку" ставить буду.
   Едва Федор успел повернуть лодку, как вал  стеной  подо  шел  к  ним,
заслонив собою  и  Ледяной  берег  и  горы  Летнего  мыса.  Нос  "Чайки"
взметнулся на крутой  волне,  и  суденышко  приняло  почти  вертикальное
положение. Заливая осиновку водой, под днищем прошумел  гребень.  Теперь
лодка стремительно проваливалась вниз.
   Гигантская ледяная глыба на мгновение скрылась под водой.  Потом  она
выплыла на поверхность, грузно ворочаясь, показывая то один,  то  другой
бок.  В  это  время  вода  сначала  расступилась,  потом  закружилась  в
водовороте и зашумела так сильно, что Ваня  крепко  схватился  за  борта
лодки и низко пригнулся, ожидая, что вал вот-вот обрушится на него.
   Ноги Вани по колено были в воде. У него вырвало волной оба  весла,  и
одно из них больно ударило мальчика в подбородок.
   А Федор преобразился. Выпрямившись во  весь  рост,  стоял  на  корме,
стараясь кормовым веслом удержать "Чайку" носом к зыби.
   - Ваня, - гремел его голос,  -  снимай  шапку,  шапкой  воду  черпай!
Скорее! Другой взводень подходит, зальет нас...
   Ваню не  нужно  было  подгонять,  -  он  бешено  работал  шапкой,  не
оборачиваясь, чтобы не видеть приближавшихся страшных волн.
   Медвежонок тоже почувствовал, опасность. Он совсем  притих  и  только
изредка понимающим взглядом посматривал на своего приятеля.
   Вот прошел второй вал, плеснув немало воды в "Чайку",  затем  третий,
четвертый... Волны постепенно делались все меньше и меньше  и,  наконец,
затихли.
   Федору было видно, как поднялись прибоем волны почти  к  самому  краю
глетчера и с шумом рассыпались, как бежали они вдоль берега, отрывая все
новые глыбы льда на своем пути... Долго еще море не  могло  успокоиться.
Лодка давно уже только покачивалась на волне, а прибой у ледяной  стены,
рассыпаясь брызгами, все шумел и шумел.
   - Ну, Ваня, спаслись-таки, - Федор снял шапку и широко перекрестился.
   - Тебя, Федор, благодарить надо, опять ведь  ты  жизнь  мне  спас.  -
Глаза Вани сделались влажными, он усиленно моргал ими, сдерживая слезы.
   Почему-то вспомнилось, как опасно болен Федор, жалко сделалось  этого
бесстрашного и в то же время такого ласкового богатыря.
   Федор тяжело опустился на банку,  лицо  его  было  мертвенно-бледным,
глаза в глубоких провалах окружали темные круги, скулы, обтянутые кожей,
резко выделялись на похудевшем  лице.  Упрямые  черные  кудри  колечками
прилипли к потному лбу.
   "Не жилец крестный..." - пронеслось в голове у  Вани.  Колючий  комок
все подступал и подступал к горлу. Ваня крепился из последних сил, чтобы
не расплакаться.
   Федор с трудом поднял  голову  и,  смотря  па  мальчика  помутневшими
глазами, еле слышно проговорил:
   - Нехорошо мне, Ваня, ломит всего... Невтерпеж... В обрат греби...
   Ваня бросил последний взгляд на ледяные утесы, на белые осколки льда,
окружавшие упавшую глыбу; она сделалась в несколько раз  меньше,  только
на две сажени выступая над водой.
   - А много льда вглубь ушло, сверху-то только малая  толика  осталась.
Много скал таких на дне стоят, видать, глубины им не хватает.
   Выловив из воды весла, Ваня повернул лодку к Моржовому острову.
   Всю дорогу мальчик думал, стараясь понять, откуда берется на  острове
этот мощный матерый лед, как могут отламываться  и  падать  в  море  его
литые глыбы.
   Вопрос  о  происхождении   глетчерного   льда   действительно   очень
интересен. Рождается этот лед совсем не так,  как  морской  или  речной.
Основную роль здесь играет снег. В тех местах, где снег не  успевает  за
лето растаять, он массами собирается в различных впадинах и  углублениях
поверхности земли.
   Из года в год увеличиваются снежные пласты. Под собственной  тяжестью
снег уплотняется, тает и начинает медленно перерождаться, превращаясь  в
фирновый  лед,  состоящий  из  отдельных  крупных  зерен  белого  цвета.
Смерзаясь, фирновые зерна образуют пузырчатый лед.  Такой  лед  содержит
много пузырьков  воздуха,  застрявших  между  кристаллами.  Наконец  лед
превращается в  голубой,  глетчерный,  состоящий  из  крупных  зернистых
кристаллов, размером с голубиное  яйцо.  Если  при  умеренном  и  теплом
климате  глетчерный  лед  образуется  только  на  высоких  горах,  то  в
Заполярье скопления льда встречаются почти у самого уровня моря.
   Когда углубления заполняются доверху снегом  и  льдом,  лед  начинает
медленно вытекать оттуда, спускаясь все  ниже  и  ниже.  В  умеренных  и
жарких поясах, где линия вечных снегов проходит высоко,  глетчер  вскоре
тает и превращается в бурную горную речку. В Арктике ледники  спускаются
прямо  в  море.  Самое  замечательное  свойство  глетчеров  -   эго   их
способность течь вниз  по  долинам.  Благодаря  пластичности  льда,  они
текут, как обычные реки, только в десять тысяч раз медленнее.
   Конец  ледника  спускается  в  море  и  отламывается.   Из   обломков
глетчерного льда рождаются айсберги, или, по-поморски, падуны.

   Было уже совсем поздно, когда лодка вернулась к Моржовому острову.
   Вкусный запах жареной оленины  заставил  путешественников  вспомнить,
что они давно ничего не ели. От гребли у Вани саднило ладони, тело  было
разбито усталостью, Федор чувствовал себя совсем плохо. С  трудом  вылез
он из лодки и, шатаясь, стал взбираться по камням  к  костру.  Но  когда
мальчик протянул было руку, желая помочь, Федор сказал:
   - Не надо, Иван, сам я, сила еще есть.
   - ...Неоплатные должники мы с сыном перед тобой, Федор, -  дрогнувшим
голосом сказал Алексей, когда Ваня подробно рассказал все, что произошло
на Ледяном берегу.
   Разостлав постели из оленьего меха, грумаланы тесным кружком сидели у
ярко горевшего костра и негромко беседовали о богатом событиями дне.
   Готовый плот, привязанный  к  обломку  скалы,  неподвижно  застыл  на
стеклянной поверхности моря.
   Куча дров из  негодных  в  дело  корабельных  остатков,  сложенная  у
кострка, обещала хороший отдых в тепле и безопасности.

   Глава двадцатая

   ПОМОРСКАЯ БЫЛИНА  

   Федор придвинулся поближе к костру, прилег, положив свой  здоровенный
кулак под голову, и неотрывно глядел на огонь.
   - Плавала раньше лодья-то новгородская,  а  сейчас  нам  огонь  дает,
сгорит вот - и кончится все. Была лодья или не было ее, никто не узнает.
И люди так. Вот и мы помрем, кто нас помнить будет?
   - Не прав ты, Федор, не все люди  забывают.  Что  славно  да  велико,
никогда не умрет. Народ всегда помнить будет... Слышал,  небось,  былину
про Олешу да Кирика. Когда жили они, никто не знает, давно это  было,  а
ведь помнит народ...
   Степан задумчиво смотрел на море. Сейчас оно  было  особенно  хорошо.
Было тихо. Совсем - совсем тихо, как может быть лишь на далеких островах
Арктики.
   Синие, почти лиловые дальние берега с  резкими  пятнами  снега  вдруг
неожиданно  под  лучами  низко  склонившегося  солнца   окрашивались   в
нежно-розовый цвет. А море, как живое,  все  время  меняло  свой  вид  и
окраску. Вот  сейчас  перед  глазами  совершенно  бесцветная  стеклянная
гладь. А через минуту по ее поверхности побегут тысячи дрожащих  бликов.
Только прозрачный воздух Ледовитого океана да  полуночное  солнце  могут
создать это неуловимое сочетание тонов.
   - Эх, красота какая, братцы! Гусли бы мне сейчас,  все  бы  отдал  за
них, рвется из души песня... Трудна наша жизнь, тяжела работа в Студеном
море, да разве увидишь красоту такую, на печи  лежа!  Где  еще  на  Руси
места такие есть?.. - Степан в волнении поднялся  с  места,  потом  сел,
закрыв руками лицо.
   Чутким ко всему прекрасному поморам были близки чувства  Степана.  Из
поморов ведь выходило много сказителей, певцов,  музыкантов,  с  большой
поэтической силой воспевавших  свое  Студеное  море,  свои  быстрокрылые
корабли и  свой  тяжелый  труд.  Недаром  любимая  поморянами  пословица
говорила: "Чем с плачем жить, лучше с песнями умереть".
   - Степан, а ты расскажи былину ту, про Олешу да Кирика. Слыхал  я  не
раз, да не устанешь слушать-то.
   - Расскажи, Степан, - присоединился к просьбе отца и Ваня.
   Степан помолчал, собираясь с мыслями.
   - Ну-к что ж, слушайте, помянем старину нашу. Он  подбросил  в  огонь
несколько кусков сухого дерева, громко  затрещавших.  Сноп  искр  высоко
поднялся в воздух и быстро погас. Смотря куда-то вдаль, как будто  читая
в небе открытое только ему одному,  Степан  размеренно  певучим  голосом
начал:
   - От начала вечных лет обходит широту  земную  с  полуночной  стороны
великопростертое русское океан-море'. Грозно русское  имя  в  полуночных
странах. Крепко стоит Русь на Груманте-острове да на Матке-земле грудами
сынов Студеного моря. И жили у Студеного моря, в богатой Двинской земле,
два друга юных, два брата названых Кирик да Олеша. И была у  них  дружба
милая и любовь заединая.
   Столь крепко братья названые друг друга  любили,  что  секли  стрелою
руку, кровь точили в землю и в  море.  Мать  сыру  землю  и  синее  море
призывали во свидетели. Кирик да Олеша одной
   _______________________________________
   ' Легенда записана Б. В. Шергиным

   водою умывались, одним полотенцем утирались,  с  одного  блюда  хлебы
кушали, одну думу думали, один совет советовали -  очи  в  очи,  уста  в
уста.
   Отцы их по любви морской лодьею владели и детям то  же  заповедывали.
Кирик, старший, стал  покрут  обряжать,  на  промысел  ходить,  а  Олеша
корабли строил.
   Пришло время, и обоим пала на ум одна и та же дева  Моряшка.  И  дева
Моряшка с обоими играет, от обоих  гостинцы  берет.  Перестали  названые
братья друг другу в очи глядеть.
   В месяце феврале  промышленники  в  море  уходят  на  звериные  ловы.
Срядился Кирпк,  а  сам  думает:  "Останется  дома  Олеша,  его  Моряшка
опутает!" И говорит брату он:
   - Олешенька, у нас клятва положена друг друга  слушати:  сряжайся  на
промысел.
   Олеша поперек слова не молвил, живо справился. Якоря выкатили, паруса
открыли... Праматерь морская  -  попутная  поветерь  -  была  до  Кирика
милостива. День да ночь - Звериный остров в глазах. Вокруг острова  лед.
На льдинах тюленьи полежки. Соступились мужи-двиняне со  зверем,  начали
бить.
   Упромыслили зверя. Освежевали, стали сальное шкуры в  гору  волочить.
На море уж потемнело, и снег пошел. А Олеша далеко от берега убежал.  Со
льдины на льдину  прыгает,  знай  копье  звенит,  головы  звериные  долу
клонятся. Задор им овладел. Старый кормщик обеспокоился:
   - Олеша далеко ушел. Море на часу вздохнет, вечерня  вода  торосы  от
берега понесет...
   Побежал по Олешу Кирик, ладил его окликнуть, да и вздумал в  своей-то
голове: "Олешу море возьмет, Моряшка моя будет!" И снова крикнуть хочет,
и опять молчит: окаменила сердце женская любовь.  И  тут  ветер  с  горы
ударил. Льдина зашевелилась, заворотилась, уладилась шествовать в  море,
час ее пробил. И слышит Кирик вопль Олешин:
   - Кирик, погибаю! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую.
   Дрогнул Кирик, прибежал в стан.
   - Мужи-двиняне! Олеша в относ попал!
   Выбежали мужики. Просторное море... Только взводень рыдает...  унесла
Олешу вечерняя вода...
   Тем же летом женился Кирик. Моряшка в бабах, как лодья соловецкая под
парусом, расписана, разрисована. А  у  мужа  радость  потерялась:  Олешу
зажалел.
   Заказал Кирик бабам править по брате плачную причеть, а все места  не
может прибрать.
   В темну осеннюю ночь вышел Кирик на гору, на глядень морской, пал  на
песок, простонал:
   - Ах, Олеша, Олешенька!..
   И тотчас ему с моря голос Олешин донесло:
   - Кирик! Вспомни дружбу ту милую и любовь заединую!  В  тоске  лютой,
неутолимой прянул Кирик с вершины  вниз  на  острые  камни,  сам  горько
взвопил:
   - Мать-земля, меня упокой!
   И будто кто его на ноги поставил. А земля ответила:
   - Живи, сыне! Взыщи брата. Вы клятву  творили,  кровь  точили,  меня,
сыру землю, зарудили!
   На  исходе  зимы  вместе  с  птицами  облетела  Поморье  весть,   что
варяги-разбойники идут кораблем на Двину и тулятся за  льдиной,  ожидают
ухода поморов на промысел. Таков у них был собацкий обычай: нападать  на
деревню, когда дома одни жены и дети.
   И по этим вестям двиняне медлили с промыслом. Идет разливная весна, а
лодейки пустуют. Тогда отобралась дружина удалой молодежи.
   - Не станем сидеть, как гнус в подполье! Варяги  придут  или  нет,  а
время терять непригоже! Старики рассудили:
   - Нам наших сынов, ушкуйных голов,  не  уговорить  и  не  остановить.
Пусть разгуляются. А мы, бородатые, здесь ополчимся.
   Тогда невесты и матери припадают к Кирику с воплем.
   - Господине, ты поведи молодых на звериные ловы: тебе за обычай.
   Кирик тому делу рад: сидючи на берегу, изнемог в тоске по Олеше.
   Мужская сряда недолгая... На рассвете кричали гагары. Плакали  жонки.
Дружина взошла на корабль. У каждого лук со стрелами, копье и  оскорд  -
булатный топор. Кирик благословил  путь.  Отворили  паруса,  и  пособная
поветерь - праматерь морская - скорополучно направила путь.
   Не доведя до Звериного острова, прабаба-поветерь заспорила с  внуками
- встречными ветерками. Зашумела  волна.  А  молодая  дружина  доверчиво
спит. Кирик сам у руля. И была назавтра Олеше година.
   В тот час покрыла волну черная тень варяжской лодьи. И варяги  кричат
из тумана:
   - Куры фра, куры фра??
   Кирик затрубил в корабельный рог грозно и жалостно.  Дружина  прянула
на ноги. И тянут лук  крепко  и  стреляют  метко.  Поют  стрелы,  гремят
долгомерные копья. Кирик забыл тоску  и  печаль,  отдал  сердце  в  руки
веселью. Зовет, величает дружину:
   - Мужи-двиняне! Не пустим варягов на Русь! Побьемся! Потешим сердца!
   Корабли сошлись  борт  о  борт,  и  двиняне,  как  взводень  морской,
опрокинулись в варяжское судно.  Песню  радости  поет  Кириково  сердце.
Блестит булатный оскорд. Как добрый косец траву, косит  Кирик  вражеские
головы.
   Но при последнем издыхании варяжский воевода пустил Кирику  в  сердце
стрелу.
   ...Красное солнце идет к закату, варяжское трупье  плывет  к  западу.
Сколько двиняне празднуют о победе, о богатой добыче,  столько  тужат  о
Кирике. Он лежит со смертной стрелою в груди, весел и тих.  На  вечерней
воде стал прощаться с дружиной:
   - Поспешайте на Русь, на Двину с победною  вестью.  Оставьте  меня  и
варяжское судно в благодарную жертву Студеному морю.
   И дружина, затеплив по бортам  жертвенной  лодьи  восковые  свечи,  с
прощальною песней на своем корабле отплыла на Русь.
   В полночь вздохнуло море, затрепетало пламя свечей,  послышался  крик
гусиный и голос Олешин:
   - Здрав будь, Кирик, брате  и  господине!  Ликует  Кирик  о  смертном
видении:
   - Олешенька, ты ли нарушил смертны оковы? Как восстал ты  от  вечного
сна?..
   Снова  пронзительно  вскричали  гуси,  затрепетали  жертвенные  огни,
прозвенел Олешин голос:
   - Я по тебя пришел ... Сильнее  смерти  дружная  любовь.  Две  тяжкие
слезы выронил Кирик:
   - Люто мне, люто! Я нарушил величество нашей любви...
   В третий раз гуси вскричали, как трубы  сгремели,  колыхнулось  пламя
жертвенных свечей, и Кирик увидел названого брата.  Глядят  очи  в  очи,
устами к устам. И голос Олешин, что весенний ручей и свирель:
   - Кирик! Подвигом ратным стерта твоя вина перед братом.  Мы  с  тобой
поплывем в светлый путь, в Гусиную Белую Землю?, где вкушают покой  души
добрых и храбрых. Там играют вечные сполохи, туда прилетают  легкокрылые
гуси  беседовать  с  мертвыми.  Там  немолчно  рокочут  победные  гусли,
похваляя героев.
   Завязалась  праматерь  морская  -  поветерь  -  и  взяла  под   крыло
лодью-кораблик, где Кирик навек позабыл печаль и тоску.

   Долго царило молчание у костра грумаланов.  Былина  о  седой  старине
напомнила мореходам славные дела предков.  Из  тумана  давнего  прошлого
выплывали древние корабли новгородцев...

   ___________________________________________
   ? - Кто идет?
   ? Легендарное название Северного полюса.



   Грести было тяжело: на буксире громоздкий плот.

   Свежим ярким цветком  раскрывалось  полярное  утро.  И  небо  и  море
розовели нежными красками.
   Алексей со Степаном уже хлопотали  у  плота,  крепко  привязывая  его
ремнями к корме осиновки. На плоту должен был остаться Степан и  большим
правилом удерживать его, чтобы  не  рыскал  из  стороны  в  сторону  при
буксировке. На  лодке  за  весла  сели  Алексей  с  Ваней,  Федора,  как
больного, усади ли на корму. Мишку в лодку не пустили, и он расположился
на плоту у ног Степана, обиженно озираясь на Ваню.
   Грести было тяжело:  на  буксире  громоздкий  плот.  Домой  вернулись
только вечером, совсем выбившись из сил. Но Алексей боялся оставить плот
на воде: не унесло бы в  море  ненароком.  И  через  силу,  не  отдыхая,
охотникам пришлось вытаскивать бревна на берег.
   В избе все было в порядке. Около  дверей  и  окон  охотники  заметили
много медвежьих и песцовых следов, но пробраться внутрь зверям оказалось
не под силу.
   Войдя в горницу, Алексей  прежде  всего  зажег  светильню  и  добавил
зарубки на своем календаре. Сейчас поморы были уверены, что уже  недолго
им осталось так отсчитывать время.
   К следующему вечеру весь лес, привезенный с  Моржового  острова,  был
аккуратно сложен вплотную к стенам избы.
   - И нам теплее, и лес сохраннее, радостно потирал руки Степан, смотря
на штабеля бревен и досок, прикрывшие жилье зимовщиков.

   Глава двадцать первая

   НАЧАЛАСЬ ВТОРАЯ ЗИМА

   Промелькнуло короткое полярное лето, и опять надвинулась  осень.  Дни
быстро убывали. Так и не увидели в этом году мореходы долгожданный белый
парус на горизонте. Во всех жила твердая вера, что будущим летом удастся
им на собственном судне уйти на Русь, пока же была  неизбежна  еще  одна
зимовка на Беруне.
   Вторую полярную зиму грумаланы встречали гораздо увереннее. Не  такой
уж страшной казалась им арктическая ночь. Не боялись они замерзнуть  без
теплой одежды, не думали с тревогой - долго ли  еще  продержатся  старые
мезенские куртки и бахилы. "Главный  закройщик"  Степан  ловко  орудовал
острым ножом, кроил оленьи шкуры, в эту осень  он  задал  всем  особенно
много работы.
   Шить теперь умел даже Ваня.  Да  и  плох  тот  мореход,  что  иголкой
владеть не умеет. Мало ли для чего иголка  в  пути  нужна,  сшить  новый
парус или брезент на люк, заплату  на  старый  парус  поставить,  буйно'
сладить.
   Летом поморы носили одежду, сшитую  из  тонкой  шкурки  оленя-неблюя.
Легкая и мягкая замша-ровдуга шла на шапки и куртки, на штаны и  рубахи.
На ноги надевали легкие бахилы  из  нерпичьей  кожи  с  толстой  заячьей
подошвой.
   Зимой требовалась другая одежда. Прежде всего Степан выкроил малицы.
   Малица - замечательная полярная шуба из оленьего меха. Она  несколько
мешковата, надевают ее через голову, как юбку. Но как  она  тепла!  Если
мороз схватит за руки, их можно, не снимая шубы, вытащить из  рукавов  и
отогреть под мехом.
   Оленья малица - надежный защитник от  ветра  и  холода.  Единственно,
чего она не терпит, это сырости. Если промочишь, надо немедленно сушить,
иначе мех подопреет и вылезет.
   Бывают, однако, на севере такие холода, что дышать  трудно,  и  ветер
настолько свирепый, что даже сквозь малицу  пронимает.  На  этот  случай
зимовщики обзавелись вторыми шубами - совиками. Покрой у  них  одинаков,
только малица шьется мехом внутрь, а совик, наоборот, мехом наружу.
   Если поверх оленьей малицы надеть песцовый совик - нет такого мороза,
чтобы человека прошиб.
   Зимние меховые пимы шили из койбы -  шкуры  с  оленьих  ног,  шерстью
наружу. Под пимы натягивали меховые чулки - липты.
   От разворошенных сыромятных шкур  в  избе  не  успевал  выветриваться
удушливый запах, но поморы давно притерпелись к нему.
   Ценной находкой обрадовал  своих  товарищей  Федор.  Он  обнаружил  в
скале, что была рядом с избой, небольшую пещеру с узким  входом.  Зимние
метели набивали сюда снег, который летом почти не таял.  За  много-много
лет здесь  образовался  плотный  пласт  старого  снега  и  льда.  Пещера
превратилась  в  естественный  погреб-холодильник,  как   нельзя   лучше
подходивший для хранения продовольствия и богатого промысла грумаланов.
   Много разного добра поместилось в пещеру-кладовую. Чтобы не  искушать
ни песца, ни ошкуя, поморы  завалили  нижнюю  часть  расщелины  камнями.
Теперь попасть в кладовую можно было только приставив  к  скале  высокую
стремянку. И сам вход в склад Федор закрыл прочной деревянной  дверью  с
засовом из толстого бруса.
   Поморы готовились расширить охоту на песца. Они поставили уже  не  по
пять, а по десять кулемок на каждого. Песцовая охота давала свежее мясо,
ценные шкурки, а главное - хорошую, почти ежедневную прогулку на  чистом
воздухе.
   - Наперед всего думать надо, как себя от цинги уберечь, - не  уставал
повторять Химков.
   На  осеннюю  охоту  за  оленем  отец   иногда   отпускал   Ваню   уже
самостоятельно, и редко когда мальчик возвращался с пустыми руками.
   Вот и сегодня Ваня караулит, притаившись в скалах у  горной  речушки.
Свергаясь водопадом с каменного уступа, ручей  образовал  здесь,  пониже
Ваниной засады, чистый прозрачный водоем... Показались  олени...  Щелкая
на ходу широкими копытами,  они  легкой,  осторожной  рысцой  подошли  к
водопою. Впереди стада размашисто бежал вожак - старый олень с красивыми
ветвистыми рогами. Животные то и  дело  оборачивались  к  ветру,  шевеля
ноздрями.
   __________________________________
   1 Чехол, брезент, подымаемый над карбасом или лодкой  на  берегу  для
защиты от непогоды.

   Ваня наметил себе крупного, упитанного оленя и уже поднял было лук...
но тотчас же его опустил внизу, у ручья, промелькнуло  что  то  большое,
похожее на гигантский ком желтого сливочного масла.
   "Ошкуй!" - вздрогнул мальчик.
   Как ни чутки олени,  нападение  медведя  было  для  них  неожиданным.
Хищник уже не скрывался и с отрывистым ревом бросился на стадо.
   И тут Ваня увидел то, чего совсем не ожидал.
   Матки и телята мгновенно сбились в тесную кучу,  а  самцы  образовали
вокруг них плотное полукольцо. Перед медведем  вырос  целый  лес  острых
ветвистых рогов. Еще секунда и матки, оленята бросились наутек, за ними,
вскинув голову так, что рога почти лежали на спине, как ветер,  умчались
и олени-самцы.
   Ошкуй, видимо, по опыту знал, что  преследование  быстроногого  стада
бесполезно. Он остановился, облизнулся, потом медленно поплелся  куда-то
совсем в другую сторону.
   Все это произошло столь молниеносно, что мальчик не сразу понял,  как
это медведь, при всей своей силе и нахальстве остался в дураках. Ваня  и
радовался и удивлялся смелости и быстроте маневра оленей.
   На этот раз мальчик воротился домой без добычи, но не жалел об этом.
   -  То-то,  Ваня,  ошкуй  редко  нападает  на  оленей!  Частенько  ему
приходится уходить от них ни с чем, - сказал ему потом Федор.
   С приближением зимы Федору становилось все хуже. Последнее  время  он
уже не вставал с постели. Его мучили то ломота, то озноб. Даже укутанный
теплыми оленьими шкурами, он дрожал всем телом.
   Дни между тем превратились в серые, тусклые сутемки.  Солнце  уже  не
показывалось. С моря порывами налетал резкий холодный ветер. Часто падал
снег. Чтобы облегчить страдания Федора, в печи  непрерывно  поддерживали
огонь. Когда он обессилел настолько, что не мог сам  есть,  Ваня  кормил
своего крестного с ложки, как ребенка.
   Вечерами Ваня садился на  низком  чурбане  около  Федора  и  старался
развлечь его или сам  внимательно  слушал  тихий,  неторопливый  рассказ
больного о его промысловых приключениях.
   Вот, Ваня, какой случай был в зимовку на Колгуевом острове. Пожаловал
раз к нам, к становой избе, под вечер здоровенный  ошкуй.  Ходил,  ходил
вокруг избы, шарил все - нет ли  чем  поживиться.  Бочку  пустую  катал,
дрова свалил. Надоел он нам - ну и получил пулю  в  бок.  Шкуру  его  мы
перед избой развесили, а мясо в сени убрали. Ночью просыпаюсь  -  слышу,
ходит кто-то у избы. Подкрался  я  к  дверям,  приоткрыл...  Луна  вовсю
светит. Смотрю: большущая медведица и два  медвежонка  с  ней.  Обнюхали
они, значит, следы, кровь, где мы  ошкуя  свежевали,  и  фыркают.  Потом
медведица подошла к шкуре,  встала  на  дыбки  да  как  застонет,  будто
плачет. И горестно так, словно понимает. Затихла - да в другой раз, да в
третий... Вот тебе и дикий зверь, а жалость понимает... Так-то, Ваня.
   - Что же, дядя Федор, застрелил ты  медведицу?  с  волнением  спросил
мальчик.
   - Нет, Ванюха. Зачем? Я ее не выслеживал,  и  она  меня  не  трогала.
Однако, смотрю, учуяли меня звери и ушли от избы прочь.
   Пока мальчик и больной помор тихо  беседовали  между  собой,  Алексей
подолгу рассматривал карту Груманта, найденную в старой лодье,  сверялся
в записях на березовой коре и что-то чертил на белой, гладко оструганной
доске. Степан все еще занимался кройкой и шитьем.
   В избе было светло, тепло,  тихо.  А  снаружи  разыгрывалась,  пробуя
силу, первая за эту зиму пурга. Алексей оторвался от своих карт и встал.
   Ну-ка, Иван, идем, дров поболе натаскаем, - озабоченно сказал он.
   Заполнив дровами добрую половину  сеней,  Алексей  слазил  на  крышу,
проверил, крепко ли стоит деревянная труба для тяги. Поморы помнили, как
в старом становище они чуть не задохнулись, когда снег завалил всю избу.
   - Здесь то изба правильно поставлена, двери на полдень, снегу  меньше
на них метет. И около избы открытое место, больших сугробов надувать  не
должно, - говорил сыну Алексей.
   Едва они успели войти в сени и прихлопнуть дверь, как изба вздрогнула
от нового ураганного порыва. Полуночник визгливо запел на разные голоса,
проникая  сквозь  щели  в  горницу.  Шкуры,   развешанные   по   стенам,
зашевелились будто живые.
   Разойдясь на просторах Ледовитого океана, пурга не хотела и не  могла
скоро остановиться. Так прошли сутки, вторые,  третьи...  Прошло  десять
дней, а метелица все злилась и шумела.
   Ваня почти все свободное время отдавал "Арифметике" Магницкого. Вот и
сейчас сидит он за столом, подперев голову руками  и  устремив  глаза  в
открытую  страницу.  Свет  жировника  освещает  четкие  буквы,  чертежи.
Степан, который не может долго молчать, несколько раз  пытался  завязать
разговор с мальчиком, но напрасно. Ваня отвечал невпопад,  весь  уйдя  в
книгу.
   - Ты бы всем почитал арифметику-то, Ванюха. И я  уму-разуму  наберусь
по мореходству, - говорит, наконец, Степан.
   - Правильно, - поддержал Алексей. - Читай вслух, Ваня, польза и  тебе
и ему будет.
   С этих пор толстый том Магницкого стал неразлучным  спутником  разных
по возрасту, но одинаково любознательных людей, не желавших и не умевших
сидеть сложа руки даже взаперти в тесной избе,  погруженной  в  буран  и
темень арктической ночи.
   Иной раз, когда мальчик останавливался, чтобы  перевернуть  страницу,
Степан успевал пошутить:
   - Ванюха, разгадай вот загадку: "Один заварил, другой налил, сколь ни
хлебай, на любую  артель  хватит"...  Не  разгадать?  А  еще  арифметику
знаешь... Книга это! Ну-к что ж, читай дальше, теперь мешать не буду.

   Глава двадцать вторая

   ЗАПИСКИ КОРМЩИКА СТАРОСТИНА 

   Будь Федор здоров, все было бы ладно. Зима  как  зима.  Поморы  шили,
читали Леонтия Магницкого, слушали сказки и  песни  Шарапова,  играли  в
шахматы.
   Однажды Химков, с особо значительными  нотками  в  голосе,  предложил
рассказать о записках кормщика новгородской лодьи Старостина.
   Долго я тут разбирался, пока уразумел, что к чему. И  букв  много  не
хватает - стерлись, и письмо древнее, - перекладывая листочки  березовой
коры, говорил Алексей.
   Зимовщики придвинулись к коптящему огоньку  жирника  и  приготовились
слушать.
   В далекую  старину  перенесли  их  записки  кормщика.  Великая  книга
истории раскрыла перед ними свои непрочитанные страницы.

   Август далекого 1468 года. Низкое  вечернее  солнце  золотит  высокие
двухбойничные стены из толстых стволов вековой ели.
   На башнях, крытых тесом, стоят караулы. Протяжные крики  дозорных  да
неугомонный собачий лай нарушают тишину спящего города.
   Высоким земляным валом, глубоким рвом  и  надолбами  окружены  стены.
Крепкие запоры стоят на тяжелых, окованных железом городских воротах.
   Надежно охраняет стража старинный русский  город  Холмогоры  -  оплот
Господина Великого Новгорода на северо-востоке.
   У  деревянного  домика  на  приречной  улице  остановился  запоздалый
прохожий и несколько раз крепко ударил по воротам увесистой палицей.
   На стук яростным лаем ответил цепной пес. Послышались тяжелые шаги по
бревенчатому настилу двора. Глазок у  калитки  заполнился  густой  рыжей
шерстью.
   Бородатый  детина,  узнав  Тимофея  Старостина,  загремел   запорами,
открывая калитку.
   Подобру-поздорову ли живете? Хозяин-то не спит еще?
   - Спасибо, Тимофей Петрович, живем помаленьку. Проходи, рады будем. А
хозяин не спит, за книгами сидит все.
   Тимофей Петрович Старостин,  кормщик  только  что  построенной  лодьи
"Святой  Архангел  Михаил",  миновал  двор  и,  скинув  шапку,  вошел  в
просторную горницу.
   Горница имела необычный для того времени вид. Бревенчатые стены  были
увешаны картинками с изображением разных кораблей, чертежами и  картами.
Прямо над столом висела большая  карта  звездного  неба.  Фантастическое
изображение созвездий невольно привлекало  взгляд:  вот  гигантский  рак
вызывает на поединок льва. Человек-конь целится  из  лука  в  скорпиона.
Бык, упрямо нагнув голову, вот-вот пронзит рогами  воина.  Змеи,  птицы,
крылатые кони, овцы, рыбы, собаки,  медведи...  Так  выглядели  на  этой
карте созвездия, большие и малые звезды.
   Тяжелый резной  стол  был  завален  толстыми  рукописными  книгами  и
пергаментными свитками. В  беспорядке  лежали  на  нем  куски  бумаги  с
замысловатыми чертежами и рисунками, циркули, линейки, угольники, медные
круги, разбитые на градусы.
   В одном углу горницы стоял большой глобус в металлической оправе, а в
другом - круглые солнечные часы с синей магнитной стрелкой посредине.
   У потолочной балки на кожаном ремне висела прекрасная модель лодьи  в
полном вооружении. Лодья словно неслась куда-то под всеми  парусами.  На
полках по стенам виднелось  еще  много  разных  моделей.  Одна  из  стен
горницы сплошь  была  увешана  пучками  сухих  трав,  издававших  острый
лекарственный запах.
   На почетном месте Старостин увидел знакомый большой чертеж  Груманта.
Карта пестрела многими становищами, избами и крестами.
   Кормщик различил и свое становище: над кучкой нарисованных на  берегу
изб возвышалась часовня, а  сверху  четко  выделялась  крупными  буквами
надпись: "Жилом живут, не чуму молятся".  Маленький  лысый  человечек  с
редкой, как будто выщипанной бородкой сидел у окна за раскрытой  книгой.
На  шаги  Старостина  человечек  живо  обернулся,  придерживая   пальцем
недочитанную строку. Маленькие колючие глазки впились в гостя.
   - С чем пожаловал, Тимофей Петрович, али в море уходишь?
   - Завтра утречком с поветром  тронемся.  Зашел  вот  к  тебе  маточку
купить. Твои-то не в пример других лучше.
   - Что ж,  дело  хорошее,  пожалуй.  Тебе  маточку  деревянную  или  в
костяной оправе, с часами? Гляди, выбирай.
   Старостин повертел в руках предложенные хозяином компасы. Резная,  из
моржовой кости коробочка с часовыми делениями понравилась ему.
   - Возьму костяную, Кузьмич.
   - Ин  ладно,  бери.  На  счастье.  -  Хозяин  хитро  сощурил  глазки,
посмотрел на кормщика и спросил: - Куда путь-то держишь?
   - Неведомо мне,  Еврасий  Кузьмич.  Сыны  посадницы  лодью  в  дорогу
обряжали, им и путь указывать, у меня на "Архангеле  Михаиле"  Антон  за
главного будет, а на "Великом Новгороде" - Феликс. Вместе и в море идем.
   - На Грумант,  видать,  в  вотчину  свою  корабли  поведешь,  Тимофей
Петрович? Слыхивал я, прознала Марфа о промыслах.
   Старостин нахмурил мохнатые брови и, понизив голос, ответил:
   - Дошлая баба, что говорить. Все Поморье в руках держит, да мало  ей.
- Он оглянулся  на  дверь  и,  пригнувшись  вплотную  к  хозяину,  жарко
выдохнул: - Недолго ей, Кузьмич,  государить  осталось.  Верные  людишки
сказывали: под московской рукой скоро будем. Давно  пора.  Всю  торговлю
под себя подмяла посадница, а защиты от морского разбою  торговым  людям
нет. От варягов совсем житья не стало.
   Хозяин согласно кивнул головой, но тут же перевел разговор на другое:
   - Чертеж-то грумантский отец твой рисовал.  Грамотей  был  -  равного
трудно сыскать. Ты еще мальчишкой  бегал,  как  чертеж  этот  я  у  него
выпросил... Еще один мореход был, Иван Олегович, купец новгородский, тот
на Матку больше плавал. Тоже большой грамотей. Сам книги писал про  ходы
корабельные... А лодьи твои хороши, - помолчав, закончил  хозяин.  -  По
моим чертежам строены. Лиственницу на Пинеге на выбор рубили, как в одно
дерево.
   - Слов нет, лодьи что надо.  Денег  не  пожалели  бояре.  И  промысел
обрядили ладно. Мои молодцы во как довольны!
   - Ну, счастлив будь, Тимофей Петрович, на все четыре ветра!
   Старостин расплатился и надел шапку; он повернулся было уходить,  но,
вдруг что-то вспомнив, задержался.
   - Еще к тебе дело, Кузьмич... Хочу	ветерок попутный у тебя прикупить.
   - Надолго ли?
   - Да уж на весь путь.
   Хозяин,  порывшись  в  настенном  шкафчике,  достал  цветистое   перо
какой-то редкостной птицы и протянул кормщику:
   - Бери. Заговоренное перо-то. Ежели поветра три дня не будет,  обрежь
кончик и в море брось. Не придет ветер - день подожди, и  половину  пера
долой. Другую половину спрячь. Ежели все перо в море  бросишь,  бури  не
миновать.
   Кормщик спрятал за пазуху перо, отблагодарил хозяина и выйдя из дома,
направился к реке, на свою лодью.
   Легкий южный ветерок слегка рябил двинскую холодную  воду.  На  много
протоков разбивалась в этом месте река, прорываясь между многочисленными
песчаными островками. Холмогорский рейд  пестрел  самыми  разнообразными
судами, у берегов рядами стояли широкие деревянные барки, приплывшие  из
далеких мест. На больших с горбатыми  крышами  судах  вологодские  купцы
привезли с юга хлебный груз. Много было пузатых обласов? с реки Вычегды,
длинных  крутоносых  вологодских  каюков2,  тяжелых  на  вид   сухонских
павозков? с грузом пеньки  и  льна.  В  небольшом  затончике  приютились
быстроходные речные карбасы на двенадцать весел.
   Среди других судов выделялись красивой легкой постройкой  и  чистотой
небольшие  лодьи  и  кочи  новгородцев.  Корпуса  их  были   разукрашены
затейливой резьбой. По Свири, через Онежское  озеро,  по  реке  Водле  и
Онеге выходили Новгородские купцы на Северную Двину.
   Вместительные  трюмы  лодей  и  кочей  были  полны  красным  товаром:
одеждой,  тканями  и  обувью,  разными  кустарными  изделиями  своих   и
заморских мастеров.
   Были суда  поморян  -  большие  морские  лодьи  и  раньшины.  Солидно
выглядели громадные трехмачтовые корабли с  грузом  в  двенадцать  тысяч
пудов. То там, то здесь сверкали золотые звезды на  мачтах  монастырских
судов.
   Поморье посылало сюда рыбу, сало, шкуры,  моржовую  кость  и  морскую
соль, Печора - ценные меха и оленину.
   Город  пробуждался.  Сегодня  открывалось  холмогорское  торжище.  На
базарной площади, у старенькой деревянной церкви, толпился народ. С реки
доносились крики и ругань молодцов-барочников.
   Прибывшие на  торжище  гости:  московские,  новгородские  вологодские
купцы, тоже  поднялись  с  петухами.  Степенно  разговаривая,  дородные,
грузные, они важно прохаживались ____________________________
   ? Речные парусные суда.
   ? То же, более крупные.

   по базару, выделяясь в пестрой  толпе  дорогой  одеждой.  Купцы  пока
только приглядывались и приценивались. Появились краснолицые,  заплывшие
жиром монахи. Могущественная церковь держала  всю  соляную  торговлю  на
севере. Недаром все заволоцкие  монастыри  имели  в  Холмогорах  соляные
склады, амбары, монастырские дома и своих приказчиков в черных рясах.
   Торг разгорался. Показались лоточники с горячими пирожками  и  другой
снедью. Оглушая людей резкими выкриками, они  предлагали  отведать  свой
товар. Загнусавили на разные голоса нищие. Громко  бранясь,  торговались
мужики с мелкими купчиками, покупая разный скобяной товар.
   Расталкивая базарную толпу, появилась еще одна группа людей.
   Золото на их одеждах, стальные кольчуги, блестящие  на  солнце  шлемы
привлекали  общее  внимание.  Каждому  хотелось  посмотреть  на  бояр  и
вооруженных дружинников, расчищавших им дорогу.
   Плечистый  молодец,  шедший  впереди,  отвесил  тумак   засевавшемуся
мужичонке. Жалобно запричитал сбитый с ног смерд. Послышались возгласы:
   - Бояре идут, расступись... дорогу!..
   Антон и Феликс Борецкие, сыновья новгородской посадницы, торопились с
дружиной на берег.
   Там, у деревянной пристани, рядышком, как две родные  сестры,  стояли
красавицы лодьи. На пристани братьев уже ждали. С лодьи  на  берег  были
положены  сходни,  покрытые  цветными  ковровыми  дорожками,  у   сходен
собралось духовенство в дорогих ризах и разодетая местная знать во главе
с новгородским наместником.
   Высокие,  в  поколенных  кафтанах  из  черного  бархата  на   золотых
застежках, в зеленых сафьяновых сапожках с узким загнутым носом, сыновья
посадницы выделялись важным видом и напыщенностью.
   Начался молебен за благополучное плавание.
   Услыхав церковное пение, разношерстная базарная толпа тоже ринулась к
берегу. Воины в легких кольчугах пиками загородили дорогу.
   Но вот молебен кончился. Братья на прощанье обнялись и  расцеловались
-  мало  ли  что  в  пути  может  приключиться.  Напутствуемые   добрыми
пожеланиями, новгородцы разошлись  по  своим  лодьям.  По  разукрашенной
сходне с резными перильцами кормщик "Архангела Михаила" Старостин провел
Антона в роскошно убранную кормовую каюту.
   На лодьях стали подымать паруса  и  выкатывать  якорь.  Под  возгласы
провожавшей мореходов толпы корабли, набрав в  паруса  ветер,  понеслись
вниз по великой северной реке, к просторам "дышучего" моря.
   Оборванные, ребятишки, шлепая босыми ногами  по  влажному  береговому
песку, бежали за уходившими судами.
   Но вот уже не слышны голоса с пристани.
   Мимо  лодей  потянулись  скучные  однообразные   берега,   заваленные
плавниковым  лесом,  скопившимся  за  века.  Часто  встречались  зеленые
островки, покрытые кустарником и высокой травой.
   Редко - редко проплывет перед глазами беспорядочная кучка  деревянных
избушек - поморская деревенька или  покажется  прилепившаяся  на  угорье
нехитрая рыбацкая хижина. По болотистым местам рдела багрянцем  морошка;
на ягоде кое-где топтались лесные лакомки - бурые медведи.
   Мирно несла свои воды по двинской земле могучая русская река.
   Проходят  лодьи  древнюю  Архангельскую  обитель,  что   на   урочище
Пурнаволок'. Началось
   __________________________________
   ' Через сто лет на этом месте возник город и порт Архангельск
   двинское устье. На несколько рукавов разбивается река.  Лодьи  плывут
по узкому извилистому корабельному ходу среди песчаных островов, намытых
рекой.
   Изредка встречается мореходам запоздавшее  к  торжищу  судно;  ожидая
попутного ветра, прижавшись к берегу, одиноко стоят  корабли  где-нибудь
за мысом, хоронясь от течения.
   Постепенно рукав делается шире, полноводнее. И вот последние двинские
островки, покрытые бархатом высокой сочной травы, остаются позади, но  и
они тонут в речной глади. Еще немного - и только верхушки  зеленых  трав
виднеются вдали.
   Выйдя из  реки,  лодьи  плыли  у  большого  острова,  низкой  полосой
тянувшегося справа.
   Полуночное солнце резкими красками  нарисовало  причудливую  картину.
Низкие берега, окрашенные в лиловый цвет, тонули в белесом, тихом  море.
У горизонта море загоралось, розовело, отражая огненно-багровое небо.  И
в небе и в море застыли сиреневые облака.
   Корабли  действительно  шли  на  Грумант.  Погода  благоприятствовала
плаванию. Легкий южный ветерок - обедник  -  все  время  держал  полными
паруса.
   Через несколько дней открылся  Святой  Нос.  "Архангел  Михаил"  стал
поворачивать к  скалистому  мысу.  Вслед  за  ним  повернул  и  "Великий
Новгород". Медленно подымались над горизонтом тяжелые угрюмые скалы; уже
видно  множество  крестов,  поставленных   здесь   поколениями   русских
мореходов.
   Укрываясь от сильного течения, лодьи зашли в заводь за низким мыском,
далеко выступавшим от высоких скал в море. Вода убывала.
   Дождавшись малой воды, кормщики на лодках добрались  к  самому  мысу.
Они взяли с собой по  увесистому  куску  оленины  и  по  нескольку  штук
соленой рыбы.
   Здесь, рядом с мысом, чернел большой камень,  чуть-чуть  выступая  из
воды. Кормщики положили на него свои дары и,  поклонившись,  отправились
обратно. С прибылой водой море покроет черный камень  и  примет  жертву.
Теперь можно было продолжать плавание.
   К концу второго дня  ветер  стал  стихать.  На  горизонте  показались
безжизненные обрывистые скалы Семи островов. Немного  осталось  пути  до
поворота прямо на Грумант Но ветра совсем не стало. Штиль разгладил  все
морщинки на море. Остановились корабли.
   От "Великого Новгорода" отошла маленькая лодка и  быстро  заскользила
по воде: Феликс решил проведать брата Антона.
   Сидят  братья  в  Антоновой  каюте  и  после  обильного  обеда  ведут
неторопливую беседу, прихлебывая заморское вино и  услаждая  себя  сверх
сыта кедровыми орешками.
   Полными хозяевами  чувствовали  себя  на  севере  сыновья  посадницы.
Земельные владения Борецких  широко  раскинулись  по  Северной  Двине  и
беломорскому побережью. Нескольким новгородским  вельможам  принадлежала
вся двинская земля со всеми ее богатствами и черным народом - смердами.
   И на берегу и в лодье - все боярское.
   Антон расположился по-хозяйски. Каюту кормщика - лучшее помещение  на
судне - он занимал сам. Внизу, в  трюме  лодьи,  помещались  дружинники,
рослые, на подбор, молодцы  изнывали  от  безделья,  валяясь  на  нарах.
Вокруг было развешано и разбросано  оружие  и  доспехи:  луки,  колчаны,
мечи, кольчуги,  островерхие  шлемы,  небольшие,  покрытые  кожей  щиты,
копья. Часть трюма была отгорожена тесом - там хранилось  продовольствие
мореходов и богатые боярские запасы.
   По палубе прохаживались  дозорные,  поглядывая  то  на  море,  то  на
скалистый Мурманский берег. Безлюдно море. Изредка  сверкнут  на  солнце
высокие фонтаны гренландских китов,выглянет из воды морда усатого  зверя
или мелькнет черная рыбья спина.
   Но вот внимание одного из дозорных  привлекли  серые  под  цвет  моря
точки,  вдруг   показавшиеся   из-за   высокого   мыса.   Точки   быстро
увеличивались, принимая очертания кораблей.
   - Ну-ка, друг, покличь кормщика, - с тревогой в голосе сказал старший
из мореходов, продолжая пристально вглядываться.
   На палубу вышел Старостин.
   - Тимофей Петрович, глянь: видать вражина к нам на веслах спешит.
   Кормщик сразу понял, в чем дело. Он бросился на корму  в  каюту,  где
беседовали бояре Борецкие.
   - Господине Антон Филиппович!  Беда,  варяжские  разбойники  на  двух
кораблях гребут.
   Братья вышли на палубу и огляделись.
   - Феликс, дорогой, - сказал брату  Антон,  -  плыви  на  свою  лодью,
готовь дружину. Ежели трижды затрубит рог, спеши на помощь.
   - Други! - крикнул Антон своей дружине. - Готовься  к  брани,  плывут
корабли вражеские!
   - Господине, - снова обратился кормщик к Борецкому, - пускай  дружина
в готове внизу сидит, на палубу не  выходит.  Мои  молодцы  сначала  бой
примут, а уж потом твои на подмогу.  Мало  нас,  хитростью  врага  брать
надо, пускай думает, что на лодье зверобои одни.
   Антон понял мысль кормщика и кивнул головой. Он спустился в  каюту  и
вынес Старостину большое синее, расшитое золотом знамя.
   Подыми, Тимофей, стяг. Пусть ворог знает, чья сила его крушить будет.
   Стремительно приближались  варяжские  корабли.  Вот  уже  они  совсем
близко. Хорошо видать головы драконов и острые  корабельные  тараны.  На
мачтах развевались разукрашенные знамена, блестели на солнышке флюгерки.
Впереди шел голубой корабль. На высокой корме, вокруг капитана,  сбились
в кучу воины в тяжелых доспехах. На палубе,  приготовившись  к  схватке,
стояли варяги в более  легком  вооружении.  У  некоторых  в  руках  были
самострелы или мечи, у других храпы и крючья. На носу  у  двух  бомбард,
стрелявших каменными ядрами, возились пушкари.
   Мореходы вышли на палубу  "Архангела  Михаила".  У  кого  были  пики,
которыми били морского зверя,  у  кого  топоры,  у  кого  луки.  Кормщик
подозвал старика-носошника.
   - Федот, спускай с Тимошкой павозок, у  лодьи  корму  отведешь.  Вишь
ведь, вражьи дети, борт тараном норовят проломать.
   Не успел кормщик глазом моргнуть, как уж лодка была на воде.
   Корабли  врага  приближались.  Каралось,  вот-вот  острие   на   носу
вражеского корабля  вопьется  в  борт  лодьи.  Морские  разбойники  того
времени стремились всегда повредить беззащитное судно тараном и  другими
приспособлениями. Они норовили свернуть руль, сбить мачту и  паруса  или
пробить в корпусе дыру.
   Огнестрельное оружие тогда слабо было развито, и пушки в бою успевали
выстрелить не более двух-трех раз.
   Раздались громкие выстрелы, но каменные ядра,  засвистев,  пронеслись
над лодьей, не причинив вреда. Кусок горящего промасленного полотна упал
на палубу, подымая клубы дыма. Мореходы выбросили огонь за борт.
   Еще залп. Одно ядро ударило в борт судна и отскочило,  лишь  оцарапав
обшивку. Снова зарядить пушки пираты не успели,  корабли  сошлись  почти
вплотную.
   И тут в самые  опасные  мгновения  корма  "Архангела  Михаила"  вдруг
отошла вправо. Послышались зловещий треск и злобные вопли. Но трещала не
лодья. Трещали весла вражеского корабля, ломаясь о крепкий борт русского
судна.
   "Архангел  Михаил"  вовремя  подставил  врагам  свой  тупой  нос.  На
пиратском корабле не смогли быстро отвернуть в сторону и убрать весла.
   Один из варягов-латников, стоявших на корме,  побагровев  от  натуги,
крикнул:
   - Эй, Русь!.. Сдавайтесь, мужичье, смерды, не то всех перебьем!
   На русском судне молчали. Носошник Никола,  толкнув  в  бок  Савелия,
тихо сказал:
   - Покажем мы  им  Русь,  упомнят,  небось.  Ишь,  раскричался,  рвань
варяжская!
   Громко и тревожно затрубили  корабельные  рога.  Раздались  крики.  С
обеих сторон полетели стрелы. На русскую лодью  упали  тяжелые  храпы  и
крючья - пираты полезли на абордаж.
   Взвился  на  мачте  флаг  Великого  Новгорода,  и  началась  жестокая
схватка.
   Сплеча рубили зверобои топорами  и  кололи  пиками  пиратов.  Стучали
мечи, гремели щиты, ломались копья, лилась в море кровь.
   Но много было врагов.  Второй  корабль  бросил  на  лодью  абордажные
крючья, и новые враги полезли на палубу.
   Тут раздался громкий протяжный свист. Из трюма  неожиданно  выскочили
дружинники, сидевшие в засаде, и бросились на выручку мореходам.
   Антон Борецкий бился впереди всех. Его золоченый островерхий шлем был
виден в самой гуще схватки. Еще громче зазвенела каленая  сталь,  бешено
посыпались удары на головы врагов.
   О палубу лодьи стукнулись брошенные пиратами железные шарики с  тремя
заостренными иглами, растекалось жидкое  мыло,  вылитое  коварной  рукой
врага. Палуба сделалась опасной и скользкой. Люди падали  и  прокалывали
ноги.
   Пятнадцать  мореходов  и  двенадцать  боярских  дружинников  отбивали
яростные атаки более полусотни пиратов. Но множество ломило отвагу.
   Трижды громко прозвучал рог Антона, призывая на помощь брата.
   А Старостин, рубясь с  врагом,  нет-нет,  да  взглянет  незаметно  на
паруса - не подул ли спасительный ветерок - давно ведь заговоренное перо
плавало в Студеном море.
   - Батюшко, припади! - шепотом молил он ветер.
   Но не было в парусах ветра.
   В это время первый вражеский корабль вдруг стал крениться  и  оседать
на нос. Это старый Федот не терял времени даром - не  утерпело  ретивое.
Вместе с Тимохой они незаметно подобрались в пылу боя к вражескому судну
и острыми топорами стали  рубить  борт  у  самой  воды.  Щепки  брызгами
полетели под тяжелыми топорами. В большую  дыру  потоком  хлынула  вода,
затопляя корабль. Спохватившись, пираты с криками бросились спасать свое
судно, Федот с Тимохой тем временем  подошли  ко  второму  кораблю.  Тут
враги поняли воинскую хитрость противника и взяли на пики старого Федота
и забочешника Тимошку.
   Но самоотверженный подвиг двух русских людей сразу изменил положение.
Поврежденный вражеский корабль все больше погружался  в  воду.  Мореходы
давно обрубили абордажные  снасти.  Почуяв  гибель,  отчаянными  воплями
взывали пираты о спасении.
   Второй вражеский корабль отошел  от  борта  лодьи,  спеша  на  помощь
гибнущим собратьям. Как крысы, бежали  разбойники  с  тонущего  корабля,
бросая раненых.
   Победный клич раздался на русских  лодьях.  Обнимались  и  целовались
мореходы и дружинники, радуясь победе.
   Отозвавшись на зов Антона, к "Архангелу Михаилу"  подходил  карбас  с
двенадцатью дружинниками Феликса. Но битва была уже окончена,  и  карбас
повернул обратно.
   Кормщик Тимофей Старостин, не раз бывавший в таких  стычках,  не  был
еще уверен в благополучном  исходе  боя.  Он  стоял  на  носу  лодьи  и,
насупившись наблюдал за всеми действиями врага. Вот он что-то заметил  и
обернулся к ближайшему мореходу:
   - Беги сказать боярину, вражье сигнал  подает,  помощь  кличут.  -  И
подумал с досадой: "Рано Антон Филиппович праздновать начал".
   Действительно, над уцелевшим  пиратским  кораблем  подымался  высокий
столб черного дыма.
   Не ошибся кормчий. Скоро дозорный на мачте различил две  новые  серые
точки, показавшиеся из-за мыса.
   Подошел Антон Борецкий и тоже стал вглядываться в темнеющий берег.
   Вдруг  Старостин  радостно  воскликнул.  Тяжелый  столб   дыма   стал
клониться к воде, в сторону севера, - задул легкий  шелоник.  Покрываясь
мелкой рябью, оживало море.
   - Ребята, паруса ставить! - радостно прозвучала команда  кормщика.  -
Савелий, прищепы доставай, полные паруса отворять будем. Мгновенно,  как
птицы, распустили лодьи белые крылья. Ветерок, поиграв  парусиной  то  с
одной, то с другой стороны, вдруг  громко  хлопнул  полотнищем  и  сразу
упруго расправил паруса.
   Рванули с места лодьи и понеслись, рассекая темные воды.
   Все дальше  и  дальше  уходили  мореходы,  оставляя  разбитого  врага
несолоно хлебавши.
   Подсчитали свои потери на "Архангеле Михаиле". Один убитый  и  семеро
раненых оказалось на лодье. Нет Федота и Тимошки. С почетом предав  тело
убитого Студеному морю, мореходы продолжали свой путь  на  север.  Долго
будет   помнить   двинский   народ   подвиг   своих    героев-мореходов.
Гусляры-песенники прославят  имена  Федота  и  Тимошки,  распевая  новую
былину про победу над врагами.
   Вечерело. Старостин стоял у руля. Привычно охватив  руками  массивный
румпель, он глядел вперед, что-то высматривая в загадочной голубой дали.
К кормщику тихо подошел его помощник Савелий, держа в  руках  деревянный
обломок.
   - Тимофей Петрович, а корабли варяжские куды  плоше  наших.  И  парус
один, и снасть жидкая, и дерево худое...  Да  и  строены  суды  неладно.
Смотри вот, разве такое дерево наши мастера на морскую лодью положат?
   Старостин молчал, рассматривая доску.
   - Варяги не раз русских лодейных мастеров к себе призывали, - заметил
он  после  раздумья.  -  Им  давно  ведомо  мастерство  наше  в  судовом
художестве. Наши-то с дружбой к ним  шли,  свое  знатство  не  таили,  а
варяги, вишь, разбоем благодарят, - и Старостин гневно  швырнул  обломок
за борт.
   - Мы обычай русский  строго  блюдем,  -  громко,  словно  призывая  в
свидетели Студеное море, продолжал кормщик, - чужбины  не  хватаем  и  в
своем море государим мирно. Полуночное океан-море от запада и до востока
все наше. И Мурман?, и Матица-земля?, и Грумант, -  то  все  под  Русью.
Русь там от века ходит и живет.
   Обидные, тяжкие мысли шевелились в голове Старостина.  Давно  ушел  в
поварню подкормщик Савелий, а Тимофей  Петрович  все  стоял  у  руля,  о
чем-то думая под скрип мачт и слабый свист ветра, игравшего в снастях.
   Еще прошло два дня. Шелоник все задувал в паруса. Ни одной льдины  не
встретили на пути лодьи. Вот показались камни и скалы южной  оконечности
Груманта. Осторожно обошел Старостин опасный мыс с коварными течениями и
рифами.
   Под скалистыми высокими берегами острова двигались
   теперь корабли. Обрывистые скалы  гор  местами  спускались  к  самому
берегу, нависая над морем.
   Сверкали в лучах солнца вечными  снегами  величественные  грумантские
вершины. Под глубокими снегами лежали долины, выходящие к морю.
   Мореходы   любовались   сверкающим   голубым   льдом   многочисленных
глетчеров, сползавших в воду широкими языками.  Стали  часто  попадаться
плывущие навстречу ледяные обломки.
   Старостин то и  дело  показывал  Борецкому  на  кресты,  стоявшие  на
берегу, и называл становища и кормщиков, зимовавших в этих местах. Много
русских  лодей  обогнали  на  своем  пути  мореходы.  Много  видели  они
поморских кораблей, стоявших на якорях за мысочками в ожидании поветра.
   - А скоро твои владения начнутся, Тимофей? -  пошутил  боярский  сын,
похлопывая кормщика по плечу.
   - Недалече уж теперь осталось, - серьезно ответил Старостин.  -  Там,
за тем мыском, где семь крестов стоят, повернем.
   Вот и южный мыс широкого залива,  на  много  верст  уходящего  вглубь
острова. Лодьи взяли на восток, обходя опасные камни. Совсем  близко  на
черной скале стоял большой серый крест.
   ________________________________
   ' Мурманский берег.
   2Новая Земля

   - Глянь, господине, крест это дед мой,  Иван  Старостин,  ставил,  уж
полсотни лет, поди, как будет.
   Лодьи, лавируя, медленно шли под южным берегом залива.  За  небольшим
мыском открылось удобное становище. Показалось несколько судов,  стоящих
на якоре, избы на песчаном берегу, У изб копошились люди.
   - Вот наше владение, старостинское, -  с  гордостью  сказал  кормщик,
широко обводя кругом рукой. - Домой пришли...
   Близко к берегу подошли корабли и бросили в воду тяжелые якоря. Антон
вызвал к себе грамотея, дьяка.
   -  Вот,  Афанасий,  здесь  твое  место.  Собирайся,  жить  тут  долго
придется, приказные книги бери. Грумантская земля велика, и становищ  на
ней множество.
   Согнулся в поясном поклоне дьяк. Не долги были его сборы, и он первым
полез в карбас, уходящий на берег. Съехали на берег и братья Борецкие  с
дружинниками посмотреть на "столицу" своей новой вотчины.
   А на следующий день уже торопил боярский сын  Старостина  в  обратный
путь. Хотели еще братья на Малый Берун - остров посмотреть.
   Быстро уладил свои дела Старостин. С радостью он узнал, что лодьи его
благополучно добрались прошлым  летом  на  Грумант.  А  сейчас  кормщики
хвалились хозяину счастливой зимовкой и богатым промыслом.
   - С удачей тебя, Тимофей Петрович, -  докладывал  Старостину  высокий
рябой кормщик, - постарались мы в этом  году,  ведь  промысел-то  какой:
триста моржей добыли, восемьдесят зайцев,  сто  пятьдесят  лысунов,  сто
пятьдесят медведей, тысячу песцов, кита одного да пуху гагачьего.
   - Молодцы, вернетесь на Русь - озолочу, - радовался Старостин.
   Не хуже промышляли и остальные старостинские артели.
   Бородатые,  обветренные  промышленники  собрались  возле  Старостина,
народу оказалось много. Некоторые из них жили  на  Груманте  оседло,  по
нескольку лет, и давно свыклись с суровой природой острова.
   Тимофей  Петрович,  степенно  поглаживая  русую,  окладистую  бороду,
совсем закрывшую широкую грудь, рассказывал новости, передавал поклоны и
гостинцы от родных и близких. Мореходы благодарили, кланялись в пояс.
   - Ну, кажись, все обсказал, ребята. Теперь за дело - лодьи выгружать.
Морошку на зиму вам привез, снастей  промысловых,  одежонку  да  другого
добра немало.
   Лодьи разгружали всем миром. Вот уже последний ушат с моченой  ягодой
переправился из трюма на берег в просторный сарай.
   Настроение у всех было приподнятое, праздничное.
   Общую радость мореходов отравляло появление новгородских вельмож.
   Поморяне недружелюбно посматривали на бояр и дьяка.
   - Кабыть кончается вольная волюшка, - поговаривали они между собой, -
и на Грумант наш бояре своего пса, дьяка,  привезли.  Глядишь,  скоро  и
попы приволокутся...
   Через трос суток попутным ветром тронулась лодья в обратный путь.
   Благополучно  миновав  южный  мыс  Груманта,  Старостин  повернул  на
северо-восток, к знакомому становищу на западном берегу Малого Беруна.
   Упросил Тимофей Петрович боярского сына  разрешить  ему  промысел  на
моржа. Соблазнился Антон, - уж  больно  много  было  зверя  на  острове.
Половину добычи обещал отдать боярам Старостин.
   Почти сутки шли мореходы, пересекая обширный пролив. Вот  на  высоком
мыске  показались  три  креста,  стоящих  рядом,  за  мыском   открылось
небольшое становище. Старостин удачливо подвел к нему обе лодьи.
   Мореходы рассчитывали на богатую  охоту.  И  не  напрасно.  Пустынные
берега  острова  были  покрыты  большими  коричневыми  пятнами  моржовых
залежек. На второй день  начался  промысел.  Засучив  рукава,  вместе  с
мореходами работали дружинники.
   Незаметно с моря подбирались охотники к залежке  и,  окружив  моржей,
поднимали громкий крик и шум.  Путь  к  бегству  был  отрезан,  и  звери
испуганно метались по галечнику.
   Это и нужно  было:  на  берегу  быстро  вырастал  коричневый  вал  из
моржовых тел, преграждая зверю выход в море.
   Редко какому  моржу  удавалось  выскочить  из  этой  ловушки.  Мутило
сначала дружинников от крепкой моржовой душины,  побаивались  новгородцы
страшных клыков и грозного рева, но быстро освоились и под дружную песню
зверобоев без устали кололи пиками морских великанов.

   Сила земна,
   Вода водяна,
   Земна толщина,
   Морска глубина.
   Зверь идет,
   Зверя ведет.
   Четыре ветра,
   Четыре вихря.
   Ходит сила
   Из жилы в жилу.
   Зверь идет,
   Зверя ведет.
   День с ночью,
   Медь с кровью,
   Стрела калена,
   Тетива шелкова.
   Зверь идет,
   Зверя ведет.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [3]