XXII
   Цветок расцвел  

   Корнелиус провел очень приятную, но в то  же  время  очень  тревожную
ночь. Каждую минуту ему казалось, что его зовет нежный  голос  Розы.  Он
внезапно просыпался, подбегал к двери, прислонял свое лицо  к  окошечку,
но у окошечка никого не было, коридор был пуст.
   Роза тоже бодрствовала, но она была счастливее его:  она  следила  за
тюльпаном. Перед ней, перед ее глазами стоял благородный цветок, чудо из
чудес, не только до сих пор невиданное, но и считавшееся недостижимым.
   Что скажет свет, когда узнает, что черный тюльпан расцвел, что он су-
ществует и что вырастил его ван Берле, заключенный?
   Как решительно прогнал бы Корнелиус человека, который пришел бы пред-
ложить ему свободу в обмен на тюльпан!
   Следующий день не принес с собой никаких  новостей.  Тюльпан  еще  не
распустился.
   День прошел, как и ночь.
   Пришла ночь, и с ней явилась Роза, радостная и легкая, подобная  пти-
це.
   - Ну, как? - спросил Корнелиус.
   - Ну, что же, все идет прекрасно. Этой ночью, несомненно, ваш тюльпан
расцветет.
   - И будет черного цвета?
   - Черного, как смоль.
   - Без единого пятнышка другого цвета?
   - Без единого пятнышка.
   - О, радость! Роза, я провел ночь, мечтая сначала о вас...
   Роза сделала движение, которое выражало недоверие.
   - Затем о том, как мы должны поступить.
   - Ну, и как?
   - Как? А вот что я решил. Как только тюльпан расцветет, как только мы
установим, что он черный, вам нужно будет сейчас же найти курьера.
   - Если дело только в этом, то у меня уже есть курьер наготове.
   - Курьер, которому можно довериться?
   - Курьер, за которого я отвечаю. Один из моих поклонников.
   - Это, надеюсь, не Якоб?
   - Нет, успокойтесь, это лодочник из  Левештейна,  бойкий  малый,  лет
двадцати пяти-двадцати шести!
   - О, дьявол!
   - Будьте покойны, - сказала, смеясь, Роза, - он еще  не  достиг  того
возраста, который вы назначили, - от двадцати шести до  двадцати  восьми
лег.
   - Словом, вы считаете, что на этого  молодого  человека  можно  поло-
житься?
   - Как на меня самое. Он бросится со своей лодки в Вааль или  в  Маас,
куда мне будет угодно, если я ему это прикажу.
   - Ну, хорошо, Роза, через десять часов этот парень сможет быть в  Га-
арлеме. Вы мне дадите бумагу и карандаш или, лучше, чернила и перо, и  я
напишу или, лучше всего, напишите вы сами; ведь я - несчастный заключен-
ный; в этом еще усмотрят, по примеру вашего отца,  какойнибудь  заговор.
Вы напишете председателю общества цветоводов, и я уверен, что  председа-
тель приедет.
   - Ну, а если он будет медлить?
   - Предположите, что он промедлит день, даже два дня. Но это невозмож-
но: любитель тюльпанов не промедлит ни одного часа, ни одной минуты,  ни
одной секунды, он сразу же пустится в путь, чтобы увидеть  восьмое  чудо
света. Но, как я сказал, пусть  он  промедлит  день,  два  дня,  все  же
тюльпан будет еще во всем своем великолепии. Когда  председатель  увидит
тюльпан, когда он составит протокол, все будет кончено, и вы сохраните у
себя копию протокола, а ему отдадите тюльпан. Ах, Роза, если бы мы могли
снести его лично, то из моих рук он перешел бы только в  ваши  руки!  Но
это мечты, которым не нужно предаваться, - продолжал, вздыхая,  Корнели-
ус, - другие глаза увидят, как он будет отцветать. А главное, Роза, пока
его не увидит председатель, не показывайте его никому.  Черный  тюльпан!
Боже мой, если бы кто-нибудь увидел черный тюльпан, он украл бы его.
   - О!
   - Не говорили ли вы мне сами, что вы опасаетесь этого со стороны  ва-
шего поклонника Якоба? Ведь крадут и один флорин, почему же  не  украсть
сто тысяч флоринов?
   - Я буду оберегать его, будьте спокойны.
   - А что если он распустился, пока вы здесь?
   - Капризный цветок способен на это, - сказала Роза.
   - Если вы, придя к себе, найдете его распустившимся?
   - То что же?
   - Ах, Роза, если вы его найдете распустившимся, то не забывайте,  что
нельзя терять ни минуты, нужно сейчас же предупредить председателя.
   - И предупредить вас. Да, я понимаю.
   Роза вздохнула, но без горечи, как женщина, начинающая понимать  сла-
бость человека или привыкать к ней.
   - Я возвращаюсь к тюльпану, господин ван Берле; как только он расцве-
тет, вы будете предупреждены; как только я предупрежу вас, курьер уедет.
   - Роза, Роза, я не знаю больше, с каким земным или небесным  сокрови-
щем сравнить вас!
   - Сравнивайте меня с черным тюльпаном, господин Корнелиус, и  я  буду
очень польщена, клянусь вам. Итак, простимся, господин Корнелиус.
   - Нет, скажите: до свидания, мой друг.
   - До свидания, мой друг, - сказала Роза, немного утешенная.
   - Скажите: мой любимый друг.
   - Мой друг...
   - Любимый, Роза, я вас умоляю, любимый, любимый, не правда ли?
   - Любимый, да,  любимый,  -  повторяла  Роза,  трепеща  от  безумного
счастья.
   - Ну, Роза, раз вы сказали "любимый", скажите также и "очень счастли-
вый", скажите "счастливый", потому что человек еще никогда  не  был  так
счастлив на земле, как я. Мне не хватает. Роза, только одного.
   - Чего?
   - Вашей щечки, вашей свежей щечки, вашей розовой щечки, вашей бархат-
ной щечки. О, Роза, по вашему доброму желанию, не невзначай, не  случай-
но, Роза!
   Заключенный вздохом закончил свою просьбу. Он встретил  губы  молодой
девушки, но не случайно, не невзначай. Роза убежала.
   Корнелиус задыхался от радости и счастья. Он открыл окно и с перепол-
ненным радостью сердцем созерцал безоблачное небо, луну, серебрившую обе
сливающиеся реки, которые протекали за холмами. Он наполнил свои  легкие
свежим, чистым воздухом, разум - приятными мыслями и душу -  благодарным
и восторженным чувством.
   - Бедный больной выздоровел, бедный заключенный чувствовал себя  сво-
бодным.
   Часть ночи Корнелиус оставался, насторожившись, у решетки своего  ок-
на, сконцентрировав все свои пять чувств в одно, или вернее, в два, -  в
слух и в зрение.
   Он созерцал небо, он слушал землю.
   Затем, обращая время от времени свои взоры в сторону коридора, он го-
ворил:
   - Там Роза, Роза, которая так же, как и я, бодрствует, как и я,  ждет
с минуты на минуту. Там, перед взором Розы таинственный цветок -  живет,
приоткрывается, распускается. Быть может, сейчас Роза держит своими теп-
лыми, нежными пальцами стебель тюльпана. Роза, осторожно держи этот сте-
бель. Быть может, она прижимается своими устами  к  приоткрытой  чашечке
цветка. Прикасайся к ней осторожно, Роза; Роза, твои уста пылают.
   В этот миг на юге загорелась звезда, пересекла  все  пространство  от
горизонта до крепости и упала на Левештейн.
   Корнелиус вздрогнул.
   - Ах, - сказал он, - небо посылает душу моему цветку.
   Он словно угадал; почти в тот же самый момент заключенный  услышал  в
коридоре легкие шаги, как шаги сильфиды, шорох платья, похожий на взмахи
крыльев, и хорошо знакомый голос, который говорил:
   - Корнелиус, мой друг, мой любимый друг, мой счастливый друг, скорее,
скорее!
   Корнелиус одним прыжком очутился у окошечка. На  этот  раз  его  уста
опять встретились с устами Розы, которая, целуя, шептала ему:
   - Он распустился! Он черный! Он здесь!
   - Как здесь? - воскликнул Корнелиус, отнимая свои губы от губ  девуш-
ки.
   - Да, да, большая радость стоит того, чтобы ради  нее  пойти  на  не-
большой риск. Вот он, смотрите.
   И одной рукой она подняла на уровень окошечка зажженный потайной  фо-
нарь, другой - подняла на тот же уровень чудесный тюльпан.
   Корнелиус вскрикнул, ему показалось, что он теряет сознание.
   - О, боже, о, боже! - шептал он, - эти два цветка, расцветшие у  око-
шечка моей камеры, - награда за мою невиновность и мое заключение.
   - Поцелуйте его, - сказала Роза, - я тоже только что поцеловала его.
   Корнелиус притаил дыхание и осторожно губами дотронулся до цветка;  и
никогда поцелуй женщины, даже Розы, не проникал так глубоко в его душу.
   Тюльпан был прекрасен, чудесен, великолепен; стебель его  был  восем-
надцати дюймов вышины. Он стройно вытягивался кверху между четырьмя  зе-
леными гладкими, ровными, как стрела, листками. Цветок  его  был  сплошь
черным и блестел, как янтарь.
   - Роза, - сказал, задыхаясь, Корнелиус, - нельзя терять ни одной  ми-
нуты, надо писать письмо.
   - Оно уже написано, мой любимый Корнелиус, - сказала Роза.
   - Правда?
   - Пока тюльпан распускался, я писала, так как я не хотела упустить ни
одной минуты. Просмотрите письмо и скажите, так ли оно написано.
   Корнелиус взял письмо, написанное почерком, который значительно улуч-
шился после первой записки, полученной им от Розы, и прочел:
   "Господин Председатель, черный тюльпан распустится, может быть, через
десять минут. Сейчас же, как только он расцветет, я пошлю к вам нарочно-
го, чтобы просить вас приехать за ним лично в крепость  Левештейн.  Я  -
дочь тюремщика Грифуса, почти такая же заключенная, как узники моего от-
ца. Поэтому я не смогу сама привезти вам это чудо природы. Вот почему  я
и осмеливаюсь умолять вас приехать за ним лично.
   Мое желание, чтобы его назвали Rosa Barlaensis.
   Он распустился. Он совершенно черный... Приезжайте, господин  предсе-
датель, приезжайте...
   Имею честь быть вашей покорной слугой Роза Грифус".
   - Так, так, дорогая Роза, это чудесное письмо. Я не мог  бы  написать
его с такой простотой. На съезде вы дадите все сведения, которые  у  вас
потребуют. Тогда узнают, как был выращен тюльпан, сколько бессонных  но-
чей, опасений, хлопот он причинил. Ну, а теперь, Роза, не теряйте ни се-
кунды. Курьер, курьер!
   - Как имя председателя?
   - Давайте я напишу адрес. О, он очень известный человек! Это господин
ван Систенс, бургомистр Гаарлема. Дайте, Роза, дайте! - и Корнелиус  на-
писал на письме дрожавшей рукой:
   "Мингеру Петерсу ван Систенс,  бургомистру  и  председателю  Общества
цветоводов города Гаарлема".
   - А теперь. Роза, ступайте, ступайте, - сказал Корнелиус, -  и  отда-
димся воле судьбы, которая до сих пор покровительствовала нам.


   XXIII
   Завистник 

   Действительно, эти бедные молодые люди  очень  нуждались  в  покрови-
тельстве судьбы. Никогда еще им не грозила такая опасность, как  в  этот
самый момент, когда они были так уверены в своем счастье.
   Мы не сомневаемся в сообразительности наших читателей настолько, что-
бы сомневаться в том, что они узнали в лице Якоба нашего  старого  друга
или, вернее, недругаИсаака Бокстеля.
   Читатель, конечно, догадывается, что Бокстель последовал из Бюйтенго-
фа в Левештейн за предметом "своей страсти и предметом своей  ненависти:
за черным тюльпаном и за ван Берле.
   То, чего никто, кроме любителя тюльпанов и притом завистливого  люби-
теля, никогда не мог бы открыть, то, есть существования луковичек и  за-
мыслов заключенного, - было обнаружено или, во всяком случае,  предполо-
жено Бокстелем.
   Мы видели, что под именем Якоба ему больше, чем  под  именем  Исаака,
посчастливилось сдружиться с Грифусом. Пользуясь его гостеприимством,  в
продолжение уже "нескольких месяцев он спаивал старого  тюремщика  самой
лучшей водкой, какую только можно было найти на всем протяжении от Текс-
теля до Антверпена. Он усыпил его подозрения, ибо мы видели, что  старый
Грифус был недоверчив; он усыпил, говорим мы,  его  подозрения,  убедив,
что намерен жениться на Розе.
   Он льстил так же его самолюбию тюремщика, как его отцовской гордости.
Он льстил самолюбию тюремщика, обрисовывая ему в самых  мрачных  красках
ученого узника, которого Грифус держал под замком и который,  по  словам
лицемерного Якоба, вошел в сношения с дьяволом, чтобы вредить его  высо-
честву принцу Оранскому.
   Вначале он имел также успех и у Розы и не потому, чтобы он внушил  ей
симпатию к себе, - Розе всегда очень мало нравился Якоб, - но он ей  так
много говорил о своей пылкой страсти к ней и о желании жениться на  ней,
что вначале не возбудил в ней никаких подозрений.
   Мы видели, как, неосторожно выслеживая Розу в саду, он себя  выдал  и
как инстинктивные опасения Корнелиуса заставили обоих молодых людей быть
настороже.
   Но заключенного особенно встревожило -  наш  читатель,  наверно,  это
помнит - то безмерное возмущение, которое охватило Якоба, когда  он  уз-
нал, что Грифус растоптал луковичку.
   В тот момент это возмущение было тем более велико, что Бокстель  хотя
и подозревал, что у Корнелиуса должна быть вторая луковичка, но  все  же
не был уверен в этом.
   Тогда он стал подсматривать за Розой и следить за ней не только в са-
ду, но и в коридоре. Но так как там он следовал за ней впотьмах и  боси-
ком, то его никто не замечал и не слышал, за исключением того раза, ког-
да Розе показалось, что она видела нечто вроде тени на лестнице.
   Но все равно уже было поздно: Бокстель узнал из уст самого  заключен-
ного о существовании второй луковички.
   Одураченный хитростью Розы, которая притворилась, что сажает лукович-
ку в гряду, и не сомневаясь в том, что вся эта  маленькая  комедия  была
сыграна с целью заставить его выдать себя, он удвоил предосторожности  и
пустил в ход все уловки своего ума, чтобы выслеживать других,  оставаясь
незамеченным ими. Он видел, как Роза пронесла из кухни отца в свою  ком-
нату большую фаянсовую вазу.
   Он видел, как Роза усиленно мыла в воде свои белые руки,  запачканные
землей, которую она месила,  приготавливая  возможно  лучшую  почву  для
тюльпана.
   Наконец он нанял на каком-то чердаке, как раз против окна  Розы,  не-
большую комнатку. Там он был достаточно далек для того, чтобы его  можно
было обнаружить невооруженным глазом и достаточно близко, чтобы,  воору-
жившись подзорной трубой, следить за всем, что творилось в Левештейне, в
комнате Розы, как он следил в Дордрехте за всем тем, что делалось в  ла-
боратории Корнелиуса.
   Не прошло и трех дней с момента его переселения, как у  него  уже  не
оставалось никаких сомнений.
   С самого утра, с восходом солнца, фаянсовый горшок стоял на  окне,  и
Роза, подобно очаровательным женщинам Мириса и Метсю, также появлялась в
окне, обрамленная первыми зеленеющими ветвями дикого винограда  и  жимо-
лости.
   По взгляду, каким Роза смотрела на фаянсовый горшок, Бокстель мог яс-
но определить, какая в нем находится драгоценность. В  фаянсовый  горшок
была посажена вторая луковичка, то есть последняя надежда заключенного.
   Если ночи обещали быть очень холодными. Роза снимала с окна фаянсовый
горшок. Она поступала так по указаниям Корнелиуса, который опасался, как
бы луковичка не замерзла.
   Когда солнце становилось слишком жарким, "Роза С одиннадцати до  двух
часов пополудни снимала фаянсовый горшок с окна. Это опять-таки делалось
по указаниям Корнелиуса, который опасался, чтобы земля не слишком  пере-
сохла.
   Когда же стебель цветка показался из земли, то Бокстель  окончательно
убедился; он не достиг еще и дюйма вышины, как, благодаря подзорной тру-
бе, для завистника не оставалось никаких сомнений.
   У Корнелиуса было две луковички, и вторую он доверил любви и  заботам
Розы. Ведь любовь двух молодых людей, безусловно, не осталась тайной для
Бокстеля.
   Итак, надо было найти способ похитить эту луковичку у любви Корнелиу-
са и забот Розы.
   Только это была нелегкая задача.
   Роза оберегала свой тюльпан, подобно матери, оберегающей  своего  ре-
бенка; нет, еще заботливее, подобно голубке, выводящей птенцов. Роза це-
лыми днями не покидала своей комнаты, и, что еще удивительней.  Роза  не
покидала своей комнаты и вечерами.
   В продолжение семи дней Бокстель напрасно шпионил за  комнатой  Розы;
Роза не покидала ее.
   Это были те семь дней ссоры, которые сделали  Корнелиуса  таким  нес-
частным, лишив его всяких известий одновременно и о Розе и  о  тюльпане.
Но будет ли Роза вечно в ссоре с Корнелиусом? Похитить тюльпан стало  бы
тогда еще трудней, чем это сначала предполагал Исаак.
   Мы говорим похитить, так  как  Исаак  просто-напросто  решил  украсть
тюльпан. И так как его выращивание было окружено большой тайной, так как
молодые люди тщательно скрывали от всех его существование, то,  конечно,
его, Бокстеля, известного цветовода, скорее  сочтут  хозяином  тюльпана,
чем какую-то молодую  девушку,  которой  чужды  всякие  тонкости  цвето-
водства, или заключенного, осужденного за государственную измену,  кото-
рого держат под тщательным надзором и которому было бы трудно из  своего
заключения отстаивать свои права. К тому же, раз  он  будет  фактическим
владельцем тюльпана (а когда дело касается предметов домашнего обихода и
вообще  движимого  имущества,  фактическое  обладание  является  доказа-
тельством собственности), то премию, конечно, получит он, и вместо  Кор-
нелиуса увенчан будет, конечно, он, и тюльпан вместо  того,  чтобы  быть
названным  Tulipa  riigra   Barlaensis   будет   назван   Tulipa   nigra
Boxtellensis Boxtellea.
   Мингер Исаак еще не решил, какое из этих двух названий он даст черно-
му тюльпану, но так как оба они обозначали одно и то же, то этот  вопрос
был не так уж важен.
   Главное заключалось в том, чтобы украсть тюльпан.
   Но для того, чтобы Бокстель мог украсть тюльпан,  нужно  было,  чтобы
Роза выходила из своей комнаты. Поэтому Исаак, или Якоб, как  вам  будет
угодно, с истинной радостью убедился, что вечерние  свидания  возобнови-
лись.
   Первые дни отсутствия Розы он использовал для обследования  двери  ее
комнаты.
   Дверь запиралась очень крепко на два  поворота,  простым  замком,  но
ключ от него был только у Розы.
   Вначале у Бокстеля возникла мысль украсть ключ у Розы, но, помимо то-
го, что не так-то легко залезть в карман молодой девушки, даже при  бла-
гоприятном для Бокстеля исходе, Роза, обнаружив потерю ключа,  сразу  же
заказала бы другой замок и не выходила бы из комнаты, пока старый не был
бы заменен новым. Таким  образом,  преступление  Бокстеля  оказалось  бы
бесплодным.
   Лучше было испробовать другой способ.
   Он собрал все ключи, какие только мог найти, и в то время, как Роза и
Корнелиус проводили свои счастливые часы у окошечка, он перепробовал  их
все.
   Два из них вошли в замок, один из двух сделал один поворот, но  оста-
новился на втором повороте.
   Значит, приспособить этот ключ ничего не стоило.
   Бокстель покрыл его тонким слоем воска и вновь вставил в замок.  Пре-
пятствие, встреченное ключом при втором повороте, оставило след на  вос-
ке.
   Бокстелю оставалось только провести по следам воска тонким, как  лез-
вие ножа, напильником. Еще два дня работы, и ключ Бокстеля легко вошел в
замок.
   Дверь Розы без всяких усилий бесшумно открылась, и Бокстель  очутился
в комнате Розы, один, лицом к лицу с тюльпаном.
   Первое преступление Бокстеля было совершено тогда, когда  он  перелез
через забор, чтобы вырыть тюльпан, второе - когда он проник  в  сушильню
Корнелиуса, и третье, когда он с поддельным ключом проник в комнату  Ро-
зы. Мы видим, как зависть толкала Бокстеля по пути преступления.
   Итак, Бокстель очутился лицом к лицу с тюльпаном. Обычный вор схватил
бы горшок подмышку и унес бы его. Но Бокстель не был обычным  вором;  он
раздумывал. Разглядывая при помощи потайного фонаря тюльпан, он раздумы-
вал о, том, что тюльпан еще недостаточно распустился, чтобы  можно  было
быть уверенным, что он будет черного цвета, хотя все данные говорили  за
это.
   Он раздумывал о том, что если тюльпан будет не черным или если на нем
будет какое-нибудь пятнышко, то его кража окажется бесполезной.
   Он раздумывал о, том, что слух о  краже  распространится,  что  после
случившегося в саду в краже, безусловно, заподозрят его,  станут  искать
и, как бы хорошо он ни прятал тюльпан, его все же смогут найти.
   Он думал о том, что если бы ему и удалось спрятать тюльпан так, чтобы
его никто не отыскал, то все перемещения, которым подвергся  бы  цветок,
могли повредить последнему.
   Он думал о том, наконец, что лучше всего, - раз у него есть  ключ  от
комнаты Розы и он может войти туда в любой момент, - лучше всего  подож-
дать полного цветения, взять тюльпан за час до того, как он распустится,
или через час после этого и, не медля ни одной  секунды,  уехать  с  ним
прямо в Гаарлем, где раньше, чем кто-либо успеет предъявить на него пра-
ва,  тюльпан  очутится  перед  экспертами.  И  тогда,  если   кто-нибудь
предъявит свои права на тюльпан, Бокстель  обвинит  его  или  ее  в  во-
ровстве.
   Это был хорошо задуманный план и во всем достойный того, кто его  за-
думал.
   И вот, каждый вечер, в тот сладостный час, который молодые люди  про-
водили у тюремного окошечка, Бокстель входил в комнату  молодой  девушки
для того, чтобы следить за цветением черного тюльпана.
   В последний описанный нами вечер он хотел было, как и  в  предыдущие,
вечера, войти в комнату, но, как мы видели, молодые  влюбленные  обменя-
лись только несколькими словам, и  Корнелиус  отослал  Розу  следить  за
тюльпаном;
   Увидев, что Роза вернулась спустя десять минут после ухода,  Бокстель
понял, что тюльпан расцвел или с минуты на минуту расцветет.  Значит,  в
эту ночь должны произойти решительные события, и Бокстель пришел к  Гри-
фусу, принеся с собой водки вдвое больше, чем  он  приносил  обычно,  то
есть по бутылке в каждом кармане.
   Когда Грифус напьется, то Бокстель станет почти полным хозяином всего
Здания тюрьмы.
   К одиннадцати часам Грифус был мертвецки пьян.
   В два часа ночи Бокстель видел, как Роза вышла из своей комнаты и яв-
но несла в своих руках с  большой  предосторожностью  какой-то  предмет.
Этим предметом был, несомненно, черный тюльпан, который только что расц-
вел.
   Но что она собирается делать? Не собирается ли она сейчас  же  увезти
его в Гаарлем? Невероятно, чтобы девушка одна  ночью  предприняла  такое
путешествие. Не идет ли она только показать тюльпан Корнелиусу? Это воз-
можно.
   Он босиком, на цыпочках, последовал за Розой.
   Он видел, как она подошла к окошечку.
   Он слышал, как она позвала Корнелиуса.
   При свете потайного фонаря он увидел распустившийся тюльпан,  черный,
как ночь, которая его окутывала.
   Он слышал, что Роза и Корнелиус решили послать курьера в Гаарлем.
   Он видел, как уста молодых людей прильнули друг  к  другу,  затем  он
слышал, как Корнелиус отослал Розу.
   Он видел, как Роза погасила потайной фонарь и направилась  к  себе  в
комнату.
   Он видел, как она вошла в комнату.
   Затем он видел, как десять минут спустя она вышла из комнаты  и  тща-
тельно заперла ее на двойной запор.
   Почему она так старательно заперла дверь? Потому, что за этой  дверью
она заперла черный тюльпан.
   Бокстель, который наблюдал все это, спрятавшись на площадке  лестницы
этажом выше, спустился на одну ступеньку со  своего  этажа,  когда  Роза
спустилась на одну ступеньку со своего.
   Таким образом, когда Роза своей легкой  ногой  ступила  на  последнюю
ступень лестницы, Бокстель еще более легкой рукой касался замка ее  ком-
наты. И в этой руке, можно догадаться, он держал поддельный ключ,  кото-
рый открыл комнату Розы с такой же легкостью, как и ключ настоящий.
   Вот почему мы в начале этой главы и сказали, что молодые  люди  очень
нуждались в покровительстве судьбы.


   XXIV
   Черный тюльпан меняет владельца  

   Корнелиус остался на том же месте, где стоял, прощаясь с Розой,  ста-
раясь найти в себе силы перенести двойное бремя своего счастья.
   Прошло полчаса.
   Уже первые прозрачные голубоватые лучи проникли сквозь решетку окна в
камеру Корнелиуса, когда он вдруг вздрогнул от поднимавшихся по лестнице
шагов и донесшегося до него крика. Почти в тот же момент его лицо встре-
тилось с бледным, искаженным лицом Розы.
   Он отшатнулся назад, тоже побледнев от ужаса.
   - Корнелиус, Корнелиус! - кричала она, задыхаясь.
   - Боже мой, что случилось? - спросил заключенный.
   - Корнелиус! Тюльпан!..
   - Что тюльпан?
   - Я не знаю, как сказать вам это!
   - Говорите же. Роза, говорите!
   - У нас его отняли! У нас его украли!
   - У нас его отняли! У нас его украли! - вскричал Корнелиус.
   - Да, - сказала Роза, опираясь о дверь, чтобы не упасть. - Да,  отня-
ли, украли.
   И силы покинули ее. Она упала на колени.
   - Но как это случилось? - спросил Корнелиус. - Расскажите мне, объяс-
ните мне...
   - О, я не виновата в этом, мой друг.
   Бедная Роза, она не решалась сказать мой любимый друг.
   - Вы его оставили одного? - сказал печально Корнелиус.
   - Только на один момент, чтобы пойти к нашему курьеру, который  живет
шагах в пяти от нас, на берегу Вааля.
   - И на это время, несмотря на мои наставления, вы оставили  в  дверях
ключ, несчастное дитя!
   - Нет, нет, это меня и удивляет, - я не оставляла в дверях  ключа,  я
все время держала его в руках и крепко сжимала, как  бы  боясь  потерять
его.
   - Тогда как же это все случилось?
   - Я сама не знаю. Я отдала письмо своему курьеру; он при мне уехал. Я
вернулась к себе, дверь была заперта, в моей комнате все  оставалось  на
своем месте, кроме тюльпана, который исчез Кто-нибудь, по  всей  вероят-
ности, достал ключ от моей комнаты или подделал его.
   Она задыхалась, слезы прерывали голос.
   Корнелиус стоял неподвижно с искаженным лицом, слушая  ее  почти  без
сознания, и только бормотал:
   - Украден, украден, украден, я погиб...
   - О, господин Корнелиус, пощадите! - кричала Роза. - Я умру с горя.
   При этой угрозе Корнелиус схватил решетку окошечка и,  бешено  сжимая
ее, воскликнул:
   - Нас обокрали, Роза, это верно, но разве мы должны из-за этого пасть
духом? Нет! Несчастье велико, но, быть может, еще  поправимо.  Мы  знаем
вора.
   - Увы! Разве я могу сказать с полной уверенностью?
   - О, я-то уверен, я вам говорю, что это - мерзавец Якоб!  Неужели  мы
допустим. Роза, чтобы он отнес в Гаарлем плод наших трудов,  плод  наших
забот, дитя нашей любви? Роза, нужно бежать за ним, нужно догнать его.
   - Но как все это сделать, не открыв отцу, что мы с  вами  в  сговоре?
Как я, женщина подневольная, к тому же мало опытная, как могу я  сделать
то, чего, быть может, и вы не смогли бы сделать?
   - Откройте мне эту дверь, Роза, откройте мне эту дверь, и вы увидите,
я это сделаю! Вы увидите, я разыщу вора; вы увидите, я заставлю его соз-
наться в своем преступлении! Вы увидите, как он запросит пощады!
   - Увы, - сказала, зарыдав, Роза, - как же я вам открою? Разве у  меня
ключи? Если бы они были у меня, разве вы уже не были бы на свободе?
   - Они у вашего отца, они у вашего гнусного отца, который уже  загубил
мне первую луковичку тюльпана. О, негодяй, негодяй! Он соумышленник Яко-
ба!
   - Тише, тише, умоляю вас, - тише!
   - О, если вы мне не откроете!  -  закричал  Корнелиус  в  порыве  бе-
шенства, - я сломаю решетку и перебью в тюрьме все, что мне попадется!
   - Мой друг, сжальтесь надо мной!
   - Я вам говорю. Роза, что не оставлю камня на камне!
   И несчастный обеими руками, сила которых удесятерилась благодаря  его
возбуждению, стал с шумом бить в дверь, не обращая внимания  на  громкие
раскаты своего голоса, который звонко разносился по винтовой лестнице.
   Перепуганная Роза напрасно старалась успокоить эту неистовую бурю.
   - Я вам говорю, что я убью этого мерзавца Грифуса, - рычал ван Берле,
- я вам говорю, что я пролью его кровь, как он пролил кровь моего черно-
го тюльпана.
   Несчастный начал терять рассудок.
   - Хорошо, хорошо, - говорила дрожащая от волнения Роза, - хорошо, хо-
рошо, только успокойтесь. Хорошо, я возьму ключи, я открою  вам,  только
успокойтесь, мой Корнелиус.
   Она не докончила, раздавшееся вдруг рычание прервало ее фразу.
   - Отец! - закричала Роза.
   - Грифус! - завопил ван Берле - Ах, изверг!
   Никем не замеченный среди этого шума, Грифус поднялся наверх Он грубо
схватил свою дочь за руку
   - Ах, ты возьмешь мои ключи! - закричал он прерывающимся от злобы го-
лосом - Ах, этот мерзавец, этот изверг, этот заговорщик, достойный висе-
лицы Это твой Корнелиус Так ты соумышленница государственного преступни-
ка? Хорошо!
   Роза с отчаянием всплеснула руками.
   - А, - продолжал Грифус, переходя с тона яростного и гневного на  хо-
лодный иронический тон победителя - А, невинный  господин  цветовод.  А,
милый господин ученый! Вы убьете меня; вы прольете мою кровь. Очень  хо-
рошо, не нужно ничего лучшего И при соучастии моей дочери? Боже мой,  да
я в разбойничьем вертепе! Ну, хорошо. Все это сегодня же будет  доложено
господину коменданту, а завтра же узнает обо всем этом и его  высочество
штатгальтер. Мы знаем законы. Статья шестая гласит о бунте в тюрьме.  Мы
покажем вам второе издание Бюйтенгофа, господин ученый, и  на  этот  раз
хорошее издание! Да, да, грызите свои кулаки, как медведь  в  клетке,  а
вы, красавица, пожирайте глазами своего  Корнелиуса!  Предупреждаю  вас,
мои голубки, что теперь вам уже не удастся благополучно заниматься заго-
ворами. Ну-ка, спускайся к себе, негодница! А вы,  господин  ученый,  до
свидания; будьте покойны, до свидания!
   Роза, обезумев от страха и отчаяния, послала воздушный поцелуй своему
другу; затем, осененная, по всей вероятности, внезапной идеей, она  бро-
силась к лестнице, говоря:
   - Еще не все потеряно, рассчитывай на меня, мой Корнелиус.
   Отец, рыча, следовал за ней.
   Что касается бедного заключенного, то он постепенно отпустил решетку,
которую судорожно сжимали его пальцы, голова его отяжелела, глаза  зака-
тились, и он тяжело рухнул на плиты своей камеры, бормоча:
   - Украли! Его украли у меня!
   Тем временем Бокстель, выйдя из тюрьмы через ту калитку, которую отк-
рыла сама Роза, с тюльпаном, обернутым широким плащом, Бокстель бросился
в экипаж, ожидавший его в Горкуме, и исчез, не предупредив,  разумеется,
своего друга Грифуса о столь поспешном отъезде.
   А теперь, когда мы видели, что он сел в экипаж, последуем за ним, ес-
ли читатель согласен, до конца его путешествия.
   Он ехал медленно: быстрая езда может повредить черному тюльпану.
   Но, опасаясь, как бы не запоздать, Бокстель заказал в Дельфте  короб-
ку, выложенную прекрасным свежим мхом, и уложил туда тюльпан. Цветок по-
лучил спокойное мягкое ложе, экипаж мог свободно катиться с полной быст-
ротой, безо всякого риска повредить тюльпану.
   На утро следующего дня Бокстель, измученный от усталости, но торжест-
вующий, прибыл в Гаарлем и,  чтобы  скрыть  следы  кражи,  он  пересадил
тюльпан в другой сосуд, фаянсовый же горшок разбил, а осколки его бросил
в канал. Затем он написал председателю общества цветоводов письмо о сво-
ем прибытии в Гаарлем с тюльпаном совершенно черного цвета и остановился
с неповрежденным цветком в прекрасной гостинице.
   И там он ждал.


   XXV
   Председатель ван Систенс 

   Роза, покинув Корнелиуса, приняла решение. Она решила или вернуть ему
тюльпан, украденный Якобом, или больше никогда с ним не встречаться.
   Она видела отчаяние заключенного, двойное неизлечимое отчаяние: с од-
ной стороны - неизбежная разлука, так как Грифус открыл тайну и их любви
и их свиданий; с другой стороны - крушение всех честолюбивых надежд  ван
Берле, надежд, которые он питал в течение семи лет.
   Роза принадлежала к числу тех женщин, которые из-за пустяка легко па-
дают духом, но которые полны сил перед лицом большого несчастья и в  са-
мом же несчастье черпают энергию, чтобы побороть его.
   Девушка вошла к себе, осмотрела в последний раз комнату,  чтобы  убе-
диться, не ошиблась ли она, не стоит ли тюльпан в каком-нибудь из  угол-
ков, в который она не заглянула. Но Роза напрасно  искала:  тюльпана  не
было, тюльпан был украден.
   Роза сложила в узелок кое-какие необходимые ей пожитки,  взяла  скоп-
ленные ею триста флоринов, то есть все свое достояние, порылась в круже-
вах, где хранилась третья луковичка, тщательно спрятала  ее  у  себя  на
груди, заперла на двойной запор свою комнату, чтобы скрыть этим возможно
дольше свое бегство, и спустилась с лестницы. Она вышла из тюрьмы сквозь
ту же калитку, из которой час назад вышел  Бокстель,  зашла  в  почтовый
двор и попросила дать ей экипаж, но там был только один  экипаж,  именно
тот, который Бокстель нанял накануне и в котором он мчался теперь по до-
роге в Дельфт.
   Мы говорим "по дороге в Дельфт" вот почему. Чтобы попасть  из  Левеш-
тейна в Гаарлем, приходилось делать большой круг; по  прямой  линии  это
расстояние было бы вдвое короче. Но по прямой линии  в  Голландии  могут
летать только птицы, - Голландия больше всякой другой страны в мире  ис-
пещрена речками, ручьями, каналами и озерами.
   Розе поневоле пришлось взять верховую  лошадь.  Ей  охотно  доверили:
владелец лошади знал, что Роза - дочь привратника крепости.
   Роза надеялась нагнать своего курьера, хорошего, честного парня,  ко-
торого она взяла бы с собой и который служил бы ей одновременно и защит-
ником и проводником. Действительно, она не сделала и одного лье, как за-
метила его. Он шел быстрым шагом по склону прелестной дороги, тянувшейся
вдоль берега.
   Она пришпорила лошадь и нагнала его.
   Славный парень хотя и не знал всей важности данного ему поручения, но
шел, однако, так быстро, как если бы он знал это. Через  час  он  прошел
полтора лье.
   Роза взяла у него обратно письмо, которое стало  теперь  ненужным,  и
объяснила ему, чем он мог быть ей полезен. Лодочник отдал себя в ее рас-
поряжение, обещая поспевать за ней, если только она  позволит  ему  дер-
жаться за круп или за гриву лошади. Молодая девушка разрешила  ему  дер-
жаться за все, что ему угодно, лишь бы он не задерживал ее.
   Оба путешественника находились в пути уже пять часов и сделали восемь
лье, а старик Грифус еще не знал, что девушка покинула крепость.  Тюрем-
щик, как человек очень злой, наслаждался тем, что  поверг  свою  дочь  в
глубокий ужас.
   Но в то время, как он радовался возможности рассказать своему прияте-
лю Якобу столь блестящую историю, Якоб тоже мчался по дороге  в  Дельфт.
Только благодаря своей повозке он опередил Розу и  лодочника  на  четыре
лье. Он все еще воображал, что Роза находится в своей комнате в  трепете
или в гневе, а она - уже нагоняла его.
   Итак, никто, кроме заключенного, не находился там, где он должен  был
быть по предположению Грифуса.
   С тех пор, как Роза ухаживала за тюльпаном, она так мало времени про-
водила с отцом, что только в обычное обеденное время, то есть в  двенад-
цать часов дня, Грифус, почувствовав голод, заметил, что его дочь  слиш-
ком долго дуется.
   Он послал за ней одного из своих помощников. Затем, когда тот вернул-
ся и сказал, что нигде не мог ее найти, Грифус сам пошел звать дочь.  Он
пошел прямо в ее комнату, но, несмотря на его стук, Роза не отвечала.
   Позвали слесаря крепости, слесарь открыл дверь, но  Грифус  не  нашел
Розы, так же как Роза в свое время не нашла тюльпана.
   - Роза в этот момент въезжала в Роттердам. Поэтомуто Грифус не  нашел
ее и в кухне, так же как и в комнате, не нашел он ее и в  саду,  так  же
как и в кухне.
   Можно себе представить ярость, в какую пришел Грифус,  когда,  обежав
окрестности, он узнал, что дочь его наняла лошадь и  уехала,  как  истая
искательница приключений, не сказав никому, куда она едет.
   Взбешенный Грифус поднялся к ван Берле, ругал его, угрожал ему, пере-
вернул вверх дном весь его бедный скарб, обещал посадить его в карцер, в
подземелье, грозил голодом, розгами.
   Корнелиус даже не слушал, что говорил тюремщик, позволял себя ругать,
поносить, грозить себе, оставаясь мрачным, неподвижным, неспособным ни к
каким ощущениям, глухой ко всяким страхам.
   После того, как Грифус в поисках Розы тщетно  обошел  все  места,  он
стал искать Якоба и, не найдя его, так же как он не нашел своей  дочери,
он и заподозрил его в похищении молодой девушки.
   Однакоже Роза, сделав остановку на два часа в Роттердаме, вновь  дви-
нулась в путь. В тот же вечер она остановилась в Дельфте, где и  перено-
чевала, на другое утро прибыла в Гаарлем на четыре часа позднее, чем ту-
да прибыл Бокстель.
   Раньше всего Роза попросила проводить ее к председателю общества цве-
товодов, к господину ван Систенсу.
   Она застала этого достойного гражданина в  таком  состоянии,  что  мы
обязаны его описать, чтобы не изменить нашему Долгу художника и  истори-
ка.
   Председатель составлял доклад комитету общества.
   Доклад он писал на большом листе бумаги самым изысканным почерком, на
какой был способен.
   Роза попросила доложить о себе; но ее простое хотя и  звучное  имя  -
Роза Грифус - не было известно председателю, и Розе было отказано в при-
еме.
   В Голландии, стране шлюзов и плотин, трудно пробраться куда-либо  без
разрешения.
   Но Роза не отступала Она взяла на себя миссию и поклялась себе  самой
не падать духом ни перед отказом, ни перед грубостями, ни перед  оскорб-
лениями.
   - Доложите председателю, - сказала она, - что я хочу говорить с ним о
черном тюльпане.
   Эти слова, не менее магические, чем известные  "Сезам,  отворись"  из
"Тысячи и одной ночи", послужили ей пропуском; благодаря этим словам она
прошла в кабинет председателя ван Систенса, который галантно вышел к ней
навстречу.
   Это был маленький, хрупкий мужчина, очень похожий на стебель  цветка,
голова его походила на чашечку, две висящих руки напоминали два удлинен-
ных листка тюльпана У него была привычка слегка  покачиваться,  что  еще
больше дополняло его сходство с тюльпаном, колеблемым дуновением ветра.
   Мы уже говорили, что его звали ван Систенс.
   - Мадемуазель, - воскликнул он, - вы говорите, что  пришли  от  имени
черного тюльпана?
   Для председателя общества цветоводов Tulipa nigra  был  первоклассной
величиной и в качестве короля тюльпанов мог посылать своих послов.
   - Да, сударь, - ответила Роза, - во всяком случае я пришла, чтобы по-
говорить с вами о нем.
   - Он в полном здравии? - спросил ван Систенс  с  нежной  почтительной
улыбкой.
   - Увы, сударь, - ответила Роза, - это мне неизвестно.
   - Как, значит, с ним случилось какое-нибудь несчастье?
   - Да, сударь, очень большое несчастье, но не с ним, а со мной.
   - Какое?
   - У меня его украли.
   - У вас украли черный тюльпан?
   - Да, сударь.
   - А вы знаете, кто?
   - О, я подозреваю, но не решаюсь еще обвинять.
   - Но ведь это же легко проверить.
   - Каким образом?
   - С тех пор, как его у вас украли, вор не успел далеко уехать.
   - Почему он не успел далеко уехать?
   - Да потому, что я его видел не больше, как два часа тому назад.
   - Вы видели черный тюльпан? - воскликнула девушка, бросившись  к  ван
Систенсу.
   - Так же, как я вижу вас, мадемуазель.
   - Но где же?
   - У вашего хозяина, по-видимому.
   - У моего хозяина?
   - Да Вы не служите у господина Исаака Бокстеля?
   - Я?
   - Да, вы?
   - Но за кого вы меня принимаете, сударь?
   - Но за кого вы меня сами принимаете?
   - Сударь, я вас принимаю за того, кем вы, надеюсь, и являетесь на са-
мом деле, то есть за достопочтенного господина ван Систенса, бургомистра
города Гаарлема и председателя общества цветоводов.
   - И вы ко мне пришли?
   - Я пришла сказать вам, сударь, что у меня украли мой черный тюльпан.
   - Итак, ваш тюльпан - это тюльпан господина Бокстеля? Тогда вы  плохо
объясняетесь, мое дитя; тюльпан украли не у вас, а у господина Бокстеля.
   - Я вам повторяю, сударь, что я не знаю, кто такой господин Бокстель,
и что я в первый раз слышу это имя.
   - Вы не знаете, кто такой господин Бокстель, и вы тоже  имели  черный
тюльпан?
   - Как, разве есть еще один черный тюльпан? - спросила Роза, задрожав.
   - Да, есть тюльпан господина Бокстеля.
   - Какой он собой?
   - Черный, черт побери!
   - Без пятен?
   - Без одного пятнышка, без единой точечки!
   - И этот тюльпан у вас? Он здесь?
   - Нет, но он будет здесь, так как я должен его выставить перед  коми-
тетом раньше, чем премия будет утверждена.
   - Сударь, - воскликнула Роза, - этот Исаак Бокстель, этот Исаак Бокс-
тель, который выдает себя за владельца черного тюльпана...
   - И который в действительности является им...
   - Сударь, этот человек худой?
   - Да.
   - Лысый?
   - Да.
   - С блуждающим взглядом?
   - Как будто так.
   - Беспокойный, сгорбленный, с кривыми ногами?
   - Да, действительно, вы черту за чертой рисуете портрет Бокстеля.
   - Сударь, не был ли тюльпан в белом фаянсовом  горшке  с  желтоватыми
цветами?
   - Ах, что касается этого, то я менее уверен, я больше смотрел на муж-
чину, чем на горшок.
   - Сударь, это мой тюльпан, это тот тюльпан, который  у  меня  украли!
Сударь, это мое достояние! Сударь, я пришла за ним к вам,  я  пришла  за
ним сюда!
   - О, о, - заметил ван Систенс, смотря на Розу, - вы  пришли  сюда  за
тюльпаном господина Бокстеля. Черт побери, да вы смелая бабенка!
   - Сударь, - сказала Роза, несколько смущенная таким обращением,  -  я
не говорю, что пришла за тюльпаном господина Бокстеля,  я  сказала,  что
пришла требовать свой тюльпан.
   - Ваш?
   - Да, тот, который я лично посадила и лично вырастила.
   - Ну, тогда ступайте к господину Бокстелю в гостиницу "Белый  Лебедь"
и улаживайте дело с ним. Что касается меня, то, так как спор этот кажет-
ся мне таким же трудным для решения, как тот, который был вынесен на суд
царя Соломона, на мудрость которого я не претендую, то я  удовольствуюсь
тем, что составлю свой доклад, констатирую существование черного тюльпа-
на и назначу премию тому, кто его взрастил. Прощайте, дитя мое.
   - О, сударь, сударь! - настаивала Роза.
   - Только, дитя мое, - продолжал ван Систенс, - так  как  вы  красивы,
так как вы молоды, так как вы еще не совсем  испорчены,  выслушайте  мой
совет. Будьте осторожны в этом деле, потому что у нас есть суд и  тюрьма
в Гаарлеме; больше того, мы очень щепетильны во всем, Что касается чести
тюльпанов Идите, дитя мое, идите.  Господин  Исаак  Бокстель,  гостиница
"Белый Лебедь".
   И господин ван Систенс, снова взяв свое прекрасное перо, стал продол-
жать прерванный доклад.


   XXVI
   Один из членов общества цветоводов 

   Роза вне себя, почти обезумевшая от радости и страха при  мысли,  что
черный тюльпан найден, направилась в гостиницу "Белый Лебедь"  в  сопро-
вождении своего лодочника, здорового парня-фрисландца, способного в оди-
ночку справиться с десятью Бокстелями.
   В дороге лодочник был посвящен в суть дела,  и  он  не  отказался  от
борьбы, если бы это понадобилось Ему  внушили,  что  в  этом  случае  он
только должен быть осторожен с тюльпаном.
   Дойдя до гостиницы, Роза  вдруг  остановилась.  Ее  внезапно  осенила
мысль.
   - Боже мой, - прошептала она, - я сделала ужасную ошибку, -  я,  быть
может, погубила и Корнелиуса, и тюльпан, и себя. Я  подняла  тревогу,  я
вызвала подозрение. Я ведь только женщина; эти люди  могут  объединиться
против меня, и тогда я погибла. О, если бы погибла только  я  одна,  это
было бы полбеды, но Корнелиус, но тюльпан...
   Она на минуту задумалась.
   "А что, если я приду к Бокстелю, и окажется, что я не знаю его,  если
этот Бокстель не мой Якоб, если это другой любитель, который тоже вырас-
тил черный тюльпан, или если мой тюльпан был похищен не тем, кого я  по-
дозреваю, или уже перешел в другие руки Если  я  узнаю  не  человека,  а
только мой тюльпан, чем я докажу, что этот тюльпан принадлежит мне?
   С другой стороны, если я узнаю в этом обманщике Якоба, как знать, что
тогда произойдет. Тюльпан может завянуть, пока мы будем его  оспаривать.
О, что же мне делать? Как поступить? Ведь дело идет о моей жизни, о жиз-
ни бедного узника, который, быть может, умирает сейчас".
   В это время с конца Большого Рынка донесся сильный шум и гам Люди бе-
жали, двери раскрывались, одна только Роза оставалась безучастной к вол-
нению толпы.
   - Нужно вернуться к председателю, - прошептала она.
   - Вернемся, - сказал лодочник.
   Они пошли по маленькой уличке, которая привела их прямо к дому госпо-
дина ван Систенса; а тот прекрасным пером и прекрасным почерком  продол-
жал писать свой доклад.
   Всюду по дороге Роза только и слышала разговоры о черном тюльпане и о
премии в сто тысяч флоринов.
   Новость облетела уже весь город.
   Розе стоило немало трудов вновь проникнуть к ван  Систенсу,  который,
однако, как и в первый раз, был очень взволнован, когда услышал магичес-
кие слова "черный тюльпан".
   Но, когда он узнал Розу, которую он мысленно счел сумасшедшей или еще
хуже, он страшно обозлился и хотел прогнать ее Роза  сложила  руки  и  с
искренней правдивостью, проникавшей в душу, сказала:
   - Сударь, умоляю вас, не отталкивайте меня; наоборот, выслушайте, что
я вам скажу, и если вы не сможете восстановить истину,  то,  по  крайней
мере, у вас не будет угрызений совести из-за того, что вы приняли  учас-
тие в злом деле.
   Ван Систенс дрожал он нетерпения, Роза уже второй раз отрывала его от
работы, которая вдвойне льстила его самолюбию и как  бургомистра  и  как
председателя общества цветоводов.
   - Но мой доклад, мой доклад о черном тюльпане!
   - Сударь, - продолжала Роза с твердостью невинности и правоты, -  су-
дарь, если вы меня не выслушаете, то ваш доклад  будет  основываться  на
преступных или ложных данных. Я вас умоляю, сударь, вызовите сюда  этого
господина Бокстеля, который, по-моему, является Якобом, и я клянусь  бо-
гом, что, если не узнаю ни тюльпана, ни его владельца, то не стану оспа-
ривать права на владение тюльпаном.
   - Черт побери, недурное предложение! - сказал ван Систенс.
   - Что вы этим хотите сказать?
   - Я вас спрашиваю, а если вы и узнаете их, что это докажет?
   - Но, наконец, - сказала с отчаянием Роза, - вы же  честный  человек,
сударь. Неужели вы дадите премию тому, который не только не вырастил сам
тюльпана, но даже украл его?
   Быть может, убедительный тон Розы проник в сердце ван Систенса, и  он
хотел более мягко ответить бедной девушке, но в этот момент с улицы пос-
лышался сильный шум. Этот шум казался простым усилением того шума, кото-
рый Роза уже слышала на улице, но не придавала ему значения,  и  который
не мог заставить ее прервать свою горячую мольбу.
   Шумные приветствия потрясли дом.
   Господин ван Систенс прислушался к приветствиям, которых Роза  раньше
совсем не слышала, а теперь приняла просто за шум толпы.
   - Что это такое? - воскликнул бургомистр - Что это такое? Возможно ли
это? Хорошо ли я слышал!
   И он бросился в прихожую, не обращая больше никакого внимания на Розу
и оставив ее в своем кабинете.
   В прихожей ван Систенс с изумлением увидел, что вся  лестница  вплоть
до вестибюля заполнена народом.
   По лестнице поднимался молодой человек, окруженный или, вернее,  соп-
ровождаемый толпой, просто одетый в лиловый бархатный костюм, шитый  се-
ребром С гордой медлительностью  поднимался  он  по  каменным  ступеням,
сверкающим своей белизной и чистотой Позади него шли два  офицера,  один
моряк, другой кавалерист.
   Ван Систенс, пробравшись в середину  перепуганных  слуг,  поклонился,
почти простерся перед новым посетителем, виновником всего этого шума.
   - Монсеньер, - воскликнул он, - монсеньер! Ваше  высочество  у  меня!
Какая исключительная честь для моего скромного дома!
   - Дорогой господин ван Систенс, - сказал  Вильгельм  Оранский  с  тем
спокойствием, которое заменяло ему улыбку, - я истинный голландец,  -  я
люблю воду, пиво и цветы, иногда даже и сыр,  вкус  которого  так  ценят
французы; среди цветов я, конечно, предпочитаю тюльпаны.  В  Лейдене  до
меня дошел слух, что Гаарлем, наконец,  обладает  черным  тюльпаном,  и,
убедившись, что это правда, хотя и невероятная, я приехал узнать о нем к
председателю общества цветоводов.
   - О, монсеньер, монсеньер, - сказал восхищенный ван Систенс, -  какая
честь для общества, если его работы находят поощрение со стороны  вашего
высочества!
   - Цветок здесь? - спросил принц,  пожалевший,  вероятно,  что  сказал
лишнее.
   - Увы, нет, монсеньер, у меня его здесь нет.
   - Где же он?
   - У его владельца.
   - Кто этот владелец?
   - Честный цветовод города Дордрехта.
   - Дордрехта?
   - Да.
   - А как его зовут?
   - Бокстель.
   - Где он живет?
   - В гостинице "Белый Лебедь" Я сейчас за ним пошлю, и если ваше высо-
чество окажет мне честь и войдет в мою гостиную, то он, зная,  что  мон-
сеньер здесь, поторопится и сейчас же принесет свой тюльпан монсеньеру.
   - Хорошо, посылайте за ним.
   - Хорошо, ваше высочество Только...
   - Что?
   - О, ничего существенного, монсеньер.
   - В этом мире все существенно, господин ван Систенс.
   - Так, вот, монсеньер, возникает некоторое затруднение.
   - Какое?
   - На этот тюльпан уже предъявляют  свои  права  какие-то  узурпаторы.
Правда, он стоит сто тысяч флоринов.
   - Неужели?
   - Да, монсеньер, узурпаторы, обманщики.
   - Но ведь это же преступление, господин ван Систенс!
   - Да, ваше высочество.
   - А у вас есть доказательства этого преступления?
   - Нет, монсеньер, виновница...
   - Виновница?
   - Я хочу сказать, что особа, которая выдвигает свои права на тюльпан,
находится в соседней комнате.
   - Там? А какого вы о ней мнения, господин ван Систенс?
   - Я думаю, монсеньер, что приманка в сто  тысяч  флоринов  соблазнила
ее.
   - И она предъявляет свои права на тюльпан?
   - Да, монсеньер.
   - А что говорит в доказательство своих требований?
   - Я только хотел было ее допросить, как ваше высочество изволили при-
быть.
   - Выслушаем ее, господин ван Систенс, выслушает ее. Я ведь  верховный
судья в государстве Я выслушаю дело и вынесу приговор.
   - Вот нашелся и царь Соломон, - сказал, поклонившись, ван  Систенс  и
повел принца в соседнюю комнату.
   Принц, сделав несколько шагов, вдруг остановился и сказал:
   - Идите впереди меня и называйте меня просто господином.
   Они вошли в кабинет.
   Роза продолжала стоять на том же месте, у окна, и смотрела в сад.
   - А, фрисландка, - заметил принц, увидев золотой убор и красную  юбку
Розы.
   - Роза повернулась на шум, но она еле заметила принца, который уселся
в самом темном углу комнаты
   Понятно, что все ее внимание было обращено на ту важную особу,  кото-
рую звали ван Систенс, а не на скромного человека, следовавшего за хозя-
ином дома и не имевшего, по всей вероятности, громкого имени.
   Скромный человек взял с полки книгу и  сделал  знак  Систенсу  начать
допрос.
   Ван Систенс, также по приглашению человека в лиловом  костюме,  начал
допрос, счастливый и гордый той высокой миссией, которую ему поручили.
   - Дитя мое, вы обещаете мне сказать истину,  только  истину  об  этом
тюльпане?
   - Я вам обещаю.
   - Хорошо, тогда рассказывайте в присутствии этого господина. Господин
- член нашего общества цветоводства.
   - Сударь, - молвила Роза, - что я вам могу  еще  сказать,  кроме  уже
сказанного мною?
   - Ну, так как же?
   - Я опять обращаюсь к вам с той же просьбой.
   - С какой?
   - Пригласите сюда господина Бокстеля с его тюльпаном; если я  его  не
признаю своим, я откровенно об этом скажу; но если я его узнаю,  я  буду
требовать его возвращения. Я буду требовать, даже если бы для этой  цели
мне пришлось пойти к его высочеству штатгальтеру с доказательством в ру-
ках.
   - Так у вас есть доказательства, прекрасное дитя?
   - Бог - свидетель моего права на тюльпан, и он даст мне в руки  дока-
зательства.
   Ван Систенс обменялся взглядом с принцем, который с  первых  же  слов
Розы стал напрягать свою память. Ему казалось, что он уже  не  в  первый
раз слышит этот голос.
   Один из офицеров ушел за Бокстелем.
   Ван Систенс продолжал допрос.
   - На чем же вы основываете, - спросил он, - утверждение,  что  черный
тюльпан принадлежит вам?
   - Да очень просто, на том, что я его лично сажала и выращивала в сво-
ей комнате.
   - В вашей комнате? А где находится ваша комната?
   - В Левештейне.
   - Вы из Левештейна?
   - Я дочь тюремщика крепости.
   Принц сделал движение, которое как будто говорило: "Ах, да, теперь  я
припоминаю".
   И, притворяясь углубленным в книгу, он с еще большим  вниманием,  чем
раньше, стал наблюдать за Розой.
   - А вы любите цветы? - продолжал ван Систенс.
   - Да, сударь.
   - Значит, вы ученая цветоводка?
   Роза колебалась один момент, затем самым трогательным голосом  сказа-
ла:
   - Господа, ведь я говорю с благородными людьми?
   Тон ее голоса был такой искренний, что и ван Систенс и принц одновре-
менно ответили утвердительным кивком головы.
   - Ну, тогда я вам скажу. Ученая цветоводка не я, не я, нет. Я  только
бедная девушка из народа, бедная фрисландская  крестьянка,  которая  еще
три месяца назад не умела ни читать, ни писать. Нет, тюльпан был выращен
не мною лично.
   - Кем же он был выращен?
   - Одним несчастным заключенным в Левештейне.
   - Заключенным в Левештейне? - сказал принц.
   При звуке этого голоса Роза вздрогнула.
   - Значит, государственным преступником, - продолжал принц, - так  как
в Левештейне заключены только государственные преступники.
   И он снова принялся читать или, по крайней мере, притворился, что чи-
тает.
   - Да, - прошептала, дрожа, Роза, - да, государственным преступником,
   Ван Систенс побледнел, услышав такое признание при подобном  свидете-
ле.
   - Продолжайте, - холодно сказал Вильгельм председателю общества  цве-
товодов.
   - О, сударь, - промолвила Роза, обращаясь к тому,  кого  она  считала
своим настоящим судьей, - я должна признаться в очень тяжелом преступле-
нии.
   - Да, действительно, - сказал ван Систенс, - государственные преступ-
ники в Левештейне должны содержаться в большой тайне.
   - Увы, сударь.
   - А из ваших слов можно заключить, что вы воспользовались вашим поло-
жением, как дочь тюремщика, и общались с ними, чтобы  вместе  выращивать
цветы.
   - Да, сударь, - растерявшись прошептала Роза, - да,  я  должна  приз-
наться, что виделась с ним ежедневно.
   - Несчастная - воскликнул ван Систенс.
   Принц поднял голову и посмотрел на испугавшуюся Розу и  побледневшего
председателя.
   - Это, - сказал он своим четким, холодным тоном, -  это  не  касается
членов общества цветоводов; они должны судить черный тюльпан, а  не  ка-
саться государственных преступлений Продолжайте, девушка, продолжайте.
   Ван Систенс красноречивым взглядом поблагодарил  от  имени  тюльпанов
нового члена общества цветоводов.
   Роза, ободренная подобным обращением незнакомца, рассказала все,  что
произошло в течение последних трех месяцев, все, что она  сделала,  все,
что она выстрадала. Она говорила о суровостях Грифуса, об уничтожении им
первой луковички, об отчаянии заключенного, о предосторожностях, которые
она приняла, чтобы вторая луковичка расцвела, о терпении заключенного, о
его скорби во время разлуки; как он хотел уморить себя голодом в  отчая-
нии, что ничего не знает о своем тюльпане; об его радости, когда они по-
мирились и, наконец, об их обоюдном отчаянии, когда они увидели,  что  у
них украли черный тюльпан через час после того, как он распустился.
   Все это было рассказано с глубокой искренностью, которая, правда, ос-
тавила бесстрастным принца, если судить по его внешнему виду, но  произ-
вела глубокое впечатление на ван Систенса.
   - Но, - сказал принц, - вы ведь только недавно знакомы с этим  заклю-
ченным?
   Роза широко раскрыла глаза и посмотрела на незнакомца, который откло-
нился в тень, избегая ее взгляда.
   - Почему, сударь? - спросила она.
   - Потому что прошло только четыре месяца, как тюремщик и его дочь по-
селились в Левештейне.
   - Да, это правда, сударь.
   - А может быть, вы и просили о перемещении вашего отца только для то-
го, чтобы следовать за каким-нибудь заключенным, которого переводили  из
Гааги в Левештейн?
   - Сударь, - сказала, покраснев. Роза.
   - Кончайте, - сказал Вильгельм.
   - Я сознаюсь, я знала заключенного в Гааге.
   - Счастливый заключенный! - заметил улыбаясь Вильгельм.
   В это время вошел офицер, который был послан за Бокстелем, и доложил,
что тот, за кем он был послан, следует за ним с тюльпаном.


   XXVII
   Третья луковичка   

   Едва офицер успел доложить о приходе Бокстеля, как тот  уже  вошел  в
гостиную ван Систенса в сопровождении двух людей, которые в ящике внесли
драгоценный предмет и поставили его на стол.
   Принц, извещенный о том, что принесли  тюльпан,  вышел  из  кабинета,
прошел в гостиную, полюбовался цветком, ничего не сказал, вернулся в ка-
бинет и молча занял свое место в темном углу, куда он сам поставил  себе
кресло.
   Роза, трепещущая, бледная, полная страха, ждала, чтобы ее тоже  приг-
ласили посмотреть тюльпан.
   Она услышала голос Бокстеля.
   - Это он! - воскликнула она.
   Принц сделал ей знак, чтобы она взглянула сквозь приоткрытую дверь  в
гостиную.
   - Это мой тюльпан! - закричала Роза. - Это он, я его  узнаю!  О,  мой
бедный Корнелиус!
   И она залилась слезами.
   Принц поднялся, подошел к двери и стоял там некоторое время так,  что
свет падал прямо на него.
   Роза остановила на нем свой взгляд. Теперь она была совершенно увере-
на, что видит этого незнакомца не в первый раз.
   - Господин Бокстель, - сказал принц, - войдите-ка сюда.
   Бокстель стремительно вбежал и очутился лицом к  лицу  с  Вильгельмом
Оранским.
   - Ваше высочество! - воскликнул он, отступая.
   - "Ваше высочество"! - повторила ошеломленная Роза.
   При этом восклицании, которое раздалось слева от него,  Бокстель  по-
вернулся и заметил Розу.
   Увидев ее, завистник вздрогнул всем телом,  как  от  прикосновения  к
Вольтову столбу.
   - А, - пробормотал про себя принц, - он смущен.
   Но Бокстель сделал колоссальное усилие и овладел собой.
   - Господин Бокстель, - обратился к нему  Вильгельм,  -  вы,  кажется,
открыли тайну выращивания черного тюльпана?
   - Да, монсеньер, - ответил несколько смущенным голосом Бокстель.
   Правда, эту тревогу могло вызвать волнение, которое почувствовал  са-
довод при неожиданной встрече с Вильгельмом.
   - Но вот, - продолжал принц, - молодая девушка, которая также утверж-
дает, что она открыла эту тайну.
   Бокстель презрительно улыбнулся и пожал плечами.
   Вильгельм следил за всеми его движениями с видимым любопытством.
   - Итак, вы не знаете эту молодую девушку? - спросил принц.
   - Нет, монсеньер.
   - А вы, молодая девушка, знаете господина Бокстеля?
   - Нет, я не знаю господина Бокстеля, но я знаю господина Якоба.
   - Что вы хотите этим сказать?
   - Я хочу сказать, что тот, кто называет себя Исааком Бокстелем, в Ле-
вештейне именовал себя Якобом.
   - Что вы скажете на это, господин Бокстель?
   - Я говорю, монсеньер, что эта девушка лжет.
   - Вы отрицаете, что были когда-нибудь в Левештейне?
   Бокстель колебался: принц своим пристальным,  повелительно-испытующим
взглядом мешал ему лгать.
   - Я не могу отрицать того, что я был в Левештейне,  монсеньер,  но  я
отрицаю, что я украл тюльпан.
   - Вы украли его у меня, украли из моей комнаты! - воскликнула  возму-
щенная Роза.
   - Я это отрицаю.
   - Послушайте, отрицаете ли вы, что выслеживали  меня  в  саду  в  тот
день, когда я обрабатывала грядку, в  которую  я  должна  была  посадить
тюльпан? Отрицаете ли вы, что выслеживали меня в саду в тот день,  когда
я притворилась, что сажаю его? Не бросились ли вы тогда  к  тому  месту,
где надеялись найти луковичку? Не рылись ли вы руками в земле, но, слава
богу, напрасно, ибо это была только моя уловка, чтобы узнать ваши  наме-
рения? Скажите, вы отрицаете все это?
   Бокстель не счел нужным отвечать на эти многочисленные вопросы.
   И, оставив начатый спор с Розой, он обратился к принцу:
   - Вот уже двадцать лет, - сказал он, - как я культивирую  тюльпаны  в
Дордрехте, и я приобрел в этом  искусстве  даже  некоторую  известность.
Один из моих тюльпанов занесен в каталог под громким названием. Я посвя-
тил его королю португальскому. А теперь выслушайте истину.  Эта  девушка
знала, что я вырастил черный тюльпан, и в сообщничестве со своим  любов-
ником, который имеется у нее в  крепости  Левештейн,  разработала  план,
чтобы разорить меня, присвоив себе премию в сто тысяч флоринов,  которую
я надеюсь получить благодаря вашей справедливости.
   - О! - воскликнула Роза в возмущении.
   - Тише, - сказал принц.
   Затем, обратившись к Бокстелю:
   - А кто этот заключенный, которого вы называете возлюбленным этой мо-
лодой девушки?
   Роза чуть не упала в обморок, так как в свое время принц считал этого
узника большим преступником.
   Для Бокстеля же это был самый приятный вопрос.
   - Кто этот заключенный? - повторил он.
   - Да.
   - Монсеньер, это человек, одно только имя которого покажет вашему вы-
сочеству, какую веру можно придавать ее словам Этот заключенный -  госу-
дарственный преступник, присужденный уже однажды к смерти.
   - И его имя?
   Роза в отчаянии закрыла лицо руками.
   - Имя его Корнелиус ван Берле, - сказал Бокстель,  -  и  он  является
крестником изверга Корнеля де Витта.
   Принц вздрогнул. Его спокойный взгляд  вспыхнул  огнем,  но  холодное
спокойствие тотчас же вновь воцарилось на его непроницаемом лице.
   Он подошел к Розе и сделал ей знак пальцем, чтобы она отняла руки  от
лица.
   Она подчинилась, как это сделала бы женщина, повинуясь воле  гипноти-
зера.
   - Так, значит, в Лейдене вы просили меня о перемене места службы  ва-
шему отцу для того, чтобы следовать за этим заключенным?
   Роза опустила голову и, совсем обессиленная, склонилась, произнеся:
   - Да, монсеньер.
   - Продолжайте, - сказал принц Бокстелю.
   - Мне больше нечего сказать, - ответил тот: - вашему  высочеству  все
известно Теперь вот то, чего я не хотел говорить, чтобы этой девушке  не
пришлось краснеть за свою неблагодарность. Я приехал в Левештейн по сво-
им делам; там я познакомился со стариком Грифусом, влюбился в его  дочь,
сделал ей предложение, и так как я не богат, то по своему легковерию по-
ведал ей о своей надежде получить премию в сто тысяч флоринов. И,  чтобы
подкрепить эту надежду, показал ей черный тюльпан. А так как  ее  любов-
ник, желая отвлечь внимание от заговора, который он замышлял,  занимался
в Дордрехте разведением тюльпанов, то они вдвоем и задумали погубить ме-
ня. За день до того, как тюльпан должен был распуститься, он был похищен
у меня этой девушкой и унесен в ее комнату, откуда я имел счастье  взять
его обратно, в то время как она имела  дерзость  отправить  нарочного  к
членам общества цветоводов с известием, что она вырастила большой черный
тюльпан. Но это не изменило ее поведения. По  всей  вероятности,  за  те
несколько часов, когда у нее находился тюльпан, она его кому-нибудь  по-
казывала, на кого она и сошлется, как на свидетеля. Но, к счастью,  мон-
сеньер, теперь вы предупреждены против этой интриганки и ее свидетелей.
   - О, боже мой, боже мой, какой негодяй! - простонала  рыдающая  Роза,
бросаясь к ногам штатгальтера, который, хотя и считал ее  виновной,  все
же сжалился над нею.
   - Вы очень плохо поступили, девушка, - сказал он, - и ваш  возлюблен-
ный будет наказан за дурное влияние на вас. Вы еще так молоды, у вас та-
кой невинный вид, и мне хочется думать, что все зло происходит от  него,
а не от вас.
   - Монсерьер, монсерьер, - воскликнула Роза, - Корнелиус не виновен!
   Вильгельм сделал движение.
   - Не виновен в том, что натолкнул вас на это дело? Вы это хотите ска-
зать, не так ли?
   - Я хочу сказать, монсерьер, что Корнелиус  во  втором  преступлении,
которое ему приписывают, так же не виновен, как и в первом.
   - В первом? А вы знаете, какое это было преступление?  Вы  знаете,  в
чем он был обвинен и уличен? В том, что он, как сообщник Корнеля де Вит-
та, прятал у себя переписку великого пенсионария с маркизом Лувуа.
   - И что же, монсерьер, - он не знал, что хранил у себя эту переписку,
он об этом совершенно не знал! Он сказал бы мне это! Разве мог этот  че-
ловек, с таким чистым сердцем, иметь какую-нибудь тайну, которую  бы  он
скрыл от меня? Нет, нет, монсеньер, я повторяю, даже если я навлеку этим
на себя ваш гнев, что Корнелиус невиновен в первом преступлении так  же,
как и во втором, и во втором так же, как в первом. Ах, если бы вы только
знали, монсеньер, моего Корнелиуса!
   - Один из Виттов! - воскликнул Бокстель. - Монсеньер его слишком  хо-
рошо знает, раз он однажды уже помиловал его.
   - Тише, - сказал принц, - все эти государственные  дела,  как  я  уже
сказал, совершенно не должны касаться общества цветоводов города Гаарле-
ма.
   Затем он сказал, нахмуря брови:
   - Что касается черного тюльпана, господин Бокстель, то будьте  покой-
ны, мы поступим по справедливости.
   Бокстель с переполненным радостью сердцем поклонился, и  председатель
поздравил его.
   - Вы же, молодая девушка, - продолжал Вильгельм Оранский, -  вы  чуть
было не совершили преступления; вас я не накажу за это, но истинный  ви-
новник поплатится за вас обоих. Человек с его именем может быть заговор-
щиком, даже предателем... но он не должен воровать.
   - Воровать! - воскликнула Роза. - Воровать?! Он, Корнелиус!  О,  мон-
сеньер, будьте осторожны! Ведь он умер бы, если бы  слышал  ваши  слова!
Ведь ваши слова убили бы его вернее, чем  меч  палача  на  Бюйтенгофской
площади. Если говорить о краже, монсеньер, то, клянусь вам, ее  совершил
вот этот человек.
   - Докажите, - сказал холодно Бокстель.
   - Хорошо, я докажу, - твердо заявила фрисландка.
   Затем, повернувшись к Бокстелю, она спросила:
   - Тюльпан принадлежал вам?
   - Да.
   - Сколько у него было луковичек?
   Бокстель колебался один момент, но потом он сообразил, что девушка не
задала бы этого вопроса, если бы имелись только те две известные ему лу-
ковички.
   - Три, - сказал он.
   - Что сталось с этими луковичками? - спросила Роза.
   - Что с ними  сталось?  Одна  не  удалась,  из  другой  вырос  черный
тюльпан...
   - А третья?
   - Третья?
   - Третья, где она?
   - Третья у меня, - сказал взволнованно Бокстель.
   - У вас? А где? В Левештейне или в Дордрехте?
   - В Дордрехте, - сказал Бокстель.
   - Вы лжете! - закричала Роза. - Монсеньер, - добавила  она,  обратив-
шись к принцу, - я вам расскажу истинную историю  этих  трех  луковичек.
Первая была раздавлена моим отцом в камере заключенного, и этот  человек
прекрасно это знает, так как он надеялся завладеть ею,  а  когда  узнал,
что это надежда рушилась, то чуть не поссорился с  моим  отцом.  Вторая,
при моей помощи, выросла в черный тюльпан, а третья, последняя  (девушка
вынула ее из-за корсажа), третья, вот она, в той же самой бумаге, в  ко-
торой мне ее дал Корнелиус, вместе с другими  двумя  луковичками,  перед
тем как идти на эшафот. Вот она, монсеньер, вот она!
   И Роза, вынув из бумаги луковичку, протянула ее принцу, который  взял
ее в руки и стал рассматривать.
   - Но, монсеньер, разве эта девушка не могла ее украсть так же, как  и
тюльпан? - бормотал Бокстель, испуганный тем вниманием,  с  каким  принц
рассматривал луковичку; а особенно его испугало то внимание,  с  которым
Роза читала несколько строк, написанных на бумажке, которую она  держала
в руках. Неожиданно глаза молодой девушки  загорелись,  она,  задыхаясь,
прочла эту таинственную бумагу и, протягивая ее принцу, воскликнула:
   - О, прочитайте ее, монсеньер, умоляю вас, прочитайте!
   Вильгельм передал третью луковичку председателю, взял бумажку и  стал
читать.
   Едва Вильгельм окинул взглядом листок, как он  пошатнулся,  рука  его
задрожала, и казалось, что он сейчас выронит бумажку; в глазах его  поя-
вилось выражение жестокого страдания и жалости.
   Этот листок бумаги, который ему передала Роза, и  был  той  страницей
библии, которую Корнель де Витт послал в Дордрехт с Кракэ, слугой своего
брата Яна де Витта, с просьбой к  Корнелиусу  сжечь  переписку  великого
пенсионария с Лувуа.
   Эта просьба, как мы помним, была составлена в следующих выражениях:
   "Дорогой крестник, сожги пакет, который я тебе вручил, сожги его,  не
рассматривая, не открывая, чтобы содержание его осталось тебе  неизвест-
ным. Тайны такого рода, какие он содержит, убивают его владельца.  Сожги
их, и ты спасешь Яна и Корнеля. Прощай и люби меня, Корнель де Витт.  20
августа 1672 г."
   Этот листок был одновременно доказательством невиновности ван Берле и
того, что он являлся владельцем луковичек тюльпана.
   Роза и штатгальтер обменялись только одним взглядом.
   Взгляд Розы как бы говорил: вот видите. Взгляд штатгальтера  говорил:
молчи и жди.
   Принц вытер каплю холодного пота, которая скатилась с его лба на  ще-
ку. Он медленно сложил бумажку. А мысль его унеслась в ту бездонную про-
пасть, которую именуют раскаянием и стыдом за прошлое.
   Потом он с усилием поднял голову и сказал:
   - Прощайте, господин Бокстель. Будет поступлено по справедливости,  я
вам обещаю.
   Затем, обратившись к председателю, он добавил:
   - А вы, дорогой ван Систенс, оставьте у себя эту девушку  и  тюльпан.
Прощайте.
   Все склонились, и принц вышел сгорбившись, словно его подавляли  шум-
ные приветствия толпы.
   Бокстель вернулся в "Белый Лебедь" очень взволнованный. Бумажка,  ко-
торую Вильгельм, взяв из рук Розы, прочитал, тщательно сложил и  спрятал
в карман, встревожила его.


   XXVIII
   Песня цветов

   В то время, как происходили описанные нами  события,  несчастный  ван
Берле, забытый в своей камере в крепости  Левештейн,  сильно  терпел  от
Грифуса, который причинял ему все страдания, какие только  может  причи-
нить тюремщик, решивший во что бы то ни стало сделаться палачом.
   Грифус, не получая никаких известий от Розы и от Якоба, убедил себя в
том, что случившееся с ним - проделка дьявола и что доктор Корнелиус ван
Берле и был посланником этого дьявола на земле.
   Вследствие этого в одно прекрасное утро, на третий день после  исчез-
новения Розы и Якоба, Грифус поднялся в камеру Корнелиуса еще в  большей
ярости, чем обычно.
   Корнелиус, опершись локтями на окно, опустив голову на руки, устремив
взгляд в туманный горизонт,  который  разрезали  своими  крыльями  дорд-
рехтские мельницы, вдыхал свежий воздух,  чтобы  отогнать  душившие  его
слезы и сохранить философски-спокойное настроение.
   Голуби оставались еще там, но надежды уже не было, но будущее утопало
в неизвестности.
   Увы, Роза под надзором и не сможет больше приходить к нему. Сможет ли
она хотя бы писать? И если сможет, то  удастся  ли  ей  передавать  свои
письма?
   Нет. Вчера и третьего дня он видел в глазах старого  Грифуса  слишком
много ярости и злобы. Его бдительность никогда не ослабнет, так что  Ро-
за, помимо  заключения,  помимо  разлуки,  может  быть,  переживает  еще
большие страдания. Не станет ли этот зверь, негодяй, пьяница мстить  ей?
И, когда спирт ударит ему в голову, не пустит ли он  в  ход  свою  руку,
слишком хорошо выправленную Корнелиусом, придавшим ей силу двух рук, во-
оруженных палкой?
   Мысль о том, что с Розой, быть может, жестоко  обращаются,  приводила
Корнелиуса в отчаяние. И он болезненно ощущал свое бессилие, свою беспо-
лезность, свое ничтожество. И он задавал себе вопрос, праведен  ли  бог,
посылающий столько несчастий двум невинным существам. И он  терял  веру,
ибо несчастье не способствует вере.
   Ван Берле принял твердое решение послать Розе письмо. Но где Роза?
   Ему являлась мысль написать в Гаагу,  чтобы  заранее  рассеять  тучи,
вновь сгустившиеся над его головой, вследствие доноса,  который  готовил
Грифус.
   Но чем написать? Грифус отнял у него и карандаш и бумагу. К тому  же,
если бы у него было и то и другое, - то не Грифус же взялся бы переслать
письмо.
   Корнелиус сотни раз перебирал в своей памяти все хитрости, употребля-
емые заключенными. Он думал также и о бегстве, хотя эта мысль никогда не
приходила ему в голову, пока он имел возможность  ежедневно  видеться  с
Розой. Но чем больше он об этом размышлял, тем несбыточнее  казался  ему
побег. Он принадлежал к числу тех избранных людей, которые питают отвра-
щение ко всему обычному и  часто  пропускают  в  жизни  удачные  моменты
только потому, что они не пошли бы по обычной дороге, по широкой  дороге
посредственных людей, которая приводит тех к цели.
   "Как смогу я бежать из Левештейна, - рассуждал Корнелиус, - после то-
го как отсюда некогда бежал Гроций? Не приняты ли все меры  предосторож-
ности после этого бегства? Разве не оберегаются окна? Разве  не  сделаны
двойные и тройные двери? Не удесятерили ли свою бдительность часовые?
   Затем, помимо оберегаемых окон, двойных дверей, бдительных,  как  ни-
когда, часовых, разве у меня нет неутомимого аргуса? И этот аргус,  Гри-
фус, тем более опасен, что он смотрит глазами ненависти.
   Наконец, разве нет еще одного обстоятельства, которое парализует  ме-
ня? Отсутствие Розы. Допустим, что я потрачу  десять  лет  своей  жизни,
чтобы изготовить пилу, которой я мог бы перепилить решетку на окне, что-
бы сплести веревку, по которой я спустился бы из окна, или  приклеить  к
плечам крылья, на которых я улетел бы, как Дедал... Но я попал в  полосу
неудач. Пила иступится, веревка оборвется, мои крылья растают на солнце.
Я расшибусь. Меня подберут хромым, одноруким, калекой. Меня  поместят  в
гаагском музее между окровавленным  камзолом  Вильгельма  Молчаливого  и
морской сиреной, подобранной в Ставесене, и конечным  результатом  моего
предприятия окажется только то, что я буду иметь честь находиться в  му-
зее среди диковинок Голландии. Впрочем, нет, может быть и лучший  выход.
В один прекрасный день Грифус сделает мне  какую-нибудь  очередную  мер-
зость. Я теряю терпение с тех пор, как меня лишили  радости  свидания  с
Розой и особенно с тех пор, как я потерял свои  тюльпаны.  Нет  никакого
сомнения, что рано или поздно Грифус нанесет оскорбление  моему  самолю-
бию, моей любви или будет угрожать моей личной безопасности. Со  времени
заключения я чувствую в себе бешеную, неудержимую, буйную мощь.  Во  мне
зуд борьбы, жажда схватки, непонятное желание драться.  Я  наброшусь  на
старого мерзавца и задушу его.
   При последних словах Корнелиус на мгновение остановился, рот его кри-
вила гримаса, взгляд был неподвижен.
   Он обдумывал какую-то радовавшую его мысль.
   "Да, раз Грифус будет мертв, почему бы и не взять у него тогда ключи?
Почему бы тогда не спуститься с лестницы, словно я совершил самый добро-
детельный поступок?
   Почему тогда не пойти к Розе в комнату, рассказать о случившемся и не
броситься вместе с ней через окно в Вааль?
   Я прекрасно плаваю за двоих.
   Роза? Но, боже мой, ведь Грифус ее отец! Как бы она ни  любила  меня,
она никогда не простит мне убийства отца, как бы он ни был груб и жесток
Придется уговаривать ее, а в это время появится кто-нибудь из помощников
Грифуса и, найдя того умирающим или уже задушенным, арестует меня.  И  я
вновь увижу площадь Бюйтенгофа и блеск того жуткого меча; на этот раз он
уже не задержится, а упадет на мою шею. Нет, Корнелиус, нет,  мой  друг,
этого делать не надо, это плохой способ! Но что  же  тогда  предпринять?
Как разыскать Розу? "
   Таковы были размышления Корнелиуса - через три дня после  злосчастной
сцены расставания с Розой - в тот момент, когда он стоял, как мы сообщи-
ли читателю, прислонившись к окну.
   И в этот же момент вошел Грифус.
   Он  держал  в  руке  огромную  палку,  его  глаза  блестели  зловещим
огоньком, злая улыбка искажала его губы, он угрожающе покачивался, и все
его существо дышало злыми намерениями.
   Корнелиус, подавленный, как мы видели, необходимостью  все  претерпе-
вать, слышал, как кто-то вошел, понял, кто это, но даже не обернулся. Он
знал, что на этот раз позади Грифуса не будет Розы.
   Нет ничего более неприятного для разгневанного человека, когда на его
гнев отвечают полным равнодушием. Человек настроил себя надлежащим обра-
зом и не хочет, чтобы его настроение пропало даром. Он  разгорячился,  в
нем бушует кровь, и он хочет вызвать хоть небольшую вспышку.
   Всякий порядочный негодяй, который наточил  свою  злость,  хочет,  по
крайней мере, нанести этим орудием кому-нибудь хорошую рану.
   Когда Грифус увидел, что Корнелиус не  трогается  с  места,  он  стал
громко подкашливать:
   - Гм, гм!
   Корнелиус стал напевать сквозь зубы песню цветов, грустную, но очаро-
вательную песенку:
   "Мы дети сокровенного огня,
   Огня, горящего внутри земли,
   Мы рождены зарею и росой,
   Мы рождены водой,
   Но ранее всего - мы дети неба".
   Эта песня, грустный и спокойный мотив которой еще усиливал невозмути-
мую меланхолию Корнелиуса, вывела из терпения Грифуса:
   - Эй, господин певец, - закричал он, - вы не слышите, что я вошел?
   Корнелиус обернулся.
   - Здравствуйте, - сказал он.
   И он снова стал напевать:
   "Страдая от людей, мы от любви их гибнем,
   И тонкой ниточкой мы связаны с землей;
   Та ниточка - наш корень, наша жизнь,
   А руки мы вытягиваем к небу".
   - Ах, проклятый колдун, я вижу, ты смеешься  надо  мной!  -  закричал
Грифус.
   Корнелиус продолжал:
   "Ведь небо - наша родина; оттуда,
   Как с родины, душа приходит к нам
   И снова возвращается туда:
   Душа, наш аромат, опять идет на небо".
   Грифус подошел к заключенному.
   - Но ты, значит, не видишь, что я захватил с собой хорошее  средство,
чтобы укротить тебя и заставить сознаться в твоих преступлениях?
   - Вы что, с ума сошли, дорогой Грифус? - спросил, обернувшись, Корне-
лиус.
   И, когда он увидел искаженное лицо, сверкающие глаза, брызжущий пеной
рот старого тюремщика, он добавил:
   - Черт побери, да мы как будто больше, чем с  ума  сошли,  мы  просто
взбесились!
   Грифус замахнулся палкой.
   Но ван Берле оставался невозмутимым.
   - Ах, вот как, Грифус - сказал он, скрестив на груди руки, - вы,  ка-
жется, мне угрожаете?
   - Да, я угрожаю тебе! - кричал тюремщик.
   - А чем?
   - Ты посмотри раньше, что у меня в руках.
   - Мне кажется, - сказал спокойно Корнелиус, - что это у вас  палка  и
даже большая палка. Но я не думаю, чтобы вы мне стали этим угрожать.
   - А, ты этого не думаешь! А почему?
   - Потому что всякий тюремщик, который ударит  заключенного,  подлежит
двум наказаниям: первое, согласно параграфа IX правил Левештейна:  "Вся-
кий тюремщик, надзиратель или помощник тюремщика, который  подымет  руку
на государственного заключенного, подлежит увольнению".
   - Руку, - заметил вне себя от злости Грифус, - но не палку,  палку!..
Устав об этом не говорит.
   - Второе наказание, - продолжал Корнелиус, - которое  не  значится  в
уставе, но которое предусмотрено в евангелии, вот оно: "Взявший меч - от
меча и погибнет", взявшийся за палку будет ею побит...
   Грифус, все более и более раздраженный спокойным и торжественным  то-
ном Корнелиуса, замахнулся дубиной, но в тот момент, когда он ее поднял,
Корнелиус выхватил ее из его руки и взял себе подмышку.
   Грифус рычал от злости.
   - Так, так, милейший, - сказал Корнелиус, - не рискуйте своим местом.
   - А, колдун, - рычал Грифус, - ну, подожди, я тебя доканаю иначе!
   - В добрый час!
   - Ты видишь, что в моей руке ничего нет?
   - Да, я это вижу и даже с удовольствием.
   - Но ты знаешь, что обычно она не бывает пуста, когда я по утрам под-
нимаюсь по лестнице.
   - Да, обычно, вы мне приносите самую скверную похлебку или самый жал-
кий обед, какой только можно себе представить Но для меня это совсем  не
пытка, я питаюсь только хлебом, а чем хуже хлеб на  твой  вкус,  Грифус,
тем вкуснее он для меня.
   - Тем он вкуснее для тебя?
   - Да.
   - Почему?
   - О, это очень просто.
   - Тогда скажи: почему?
   - Охотно; я знаю, что, давая мне скверный хлеб, ты этим хочешь заста-
вить страдать меня.
   - Да, действительно, я даю его не для того, чтобы доставить тебе удо-
вольствие, негодяй!
   - Ну, что же, как тебе известно, я колдун, и я превращаю твой  сквер-
ный хлеб в самый лучший, который доставляет мне удовольствие больше вся-
кого пряника Таким образом я ощущаю двойную радость: во-первых, от того,
что я ем хлеб по своему вкусу, во-вторых, оттого,  что  привожу  тебя  в
ярость.
   Грифус проревел от бешенства.
   - Ах, так ты, значит, сознаешься, что ты колдун?
   - Черт побери, конечно, я колдун Я об этом только не говорю  при  лю-
дях, потому что это может привести меня на костер, но, когда  мы  только
вдвоем, почему бы мне не признаться тебе в этом?
   - Хорошо, хорошо, хорошо, - ответил Грифус: - но если колдун  превра-
щает черный хлеб в белый, то не умирает ли этот колдун с голоду, когда у
него совсем нет хлеба?
   - Что, что? - спросил Корнелиус.
   - А то, что я тебе совсем не буду приносить хлеба, и  посмотрим,  что
будет через неделю.
   Корнелиус побледнел.
   - И мы начнем это, - продолжал Грифус, - с сегодняшнего же  дня.  Раз
ты такой колдун, то превращай в хлеб обстановку своей камеры; что  каса-
ется меня, то я буду ежедневно экономить те восемнадцать су, которые от-
пускают на твое содержание.
   - Но ведь это же убийство? - закричал Корнелиус, вспылив  при  первом
приступе ужаса, который охватил его, когда он подумал о  столь  страшной
смерти.
   - Ничего, - продолжал Грифус, поддразнивая его, - ничего, раз ты кол-
дун, ты, несмотря ни на что, останешься в живых.
   Корнелиус опять перешел на свой насмешливый тон и,  пожимая  плечами,
сказал:
   - Разве ты не видел, как я заставил  дордрехтских  голубей  прилетать
сюда?
   - Ну, так что же? - сказал Грифус.
   - А то, что голуби - прекрасное блюдо Человек, который будет  съедать
ежедневно по голубю, не умрет с голоду, как мне кажется.
   - А огонь? - спросил Грифус.
   - Огонь? Но ведь ты же знаешь, что я вошел в сделку с дьяволом.  Неу-
жели ты думаешь, что дьявол оставит меня без огня?
   - Каким бы здоровьем человек ни обладал, он все же не сможет питаться
одними голубями. Бывали и такие пари, но их всегда проигрывали.
   - Ну, так что же, - сказал Корнелиус, - когда мне надоедят голуби,  я
стану питаться рыбой из Вааля и Мааса.
   Грифус широко раскрыл испуганные глаза.
   - Я очень люблю рыбу, - продолжал Корнелиус, - ты мне ее  никогда  не
подаешь Но что же, я и воспользуюсь тем, что ты хочешь уморить меня  го-
лодом, и полакомлюсь рыбой.
   Грифус чуть было не упал в обморок от злости и страха.
   Но он сдержал себя, сунул руку в карман и сказал:
   - Раз ты меня вынуждаешь, так смотри же!
   И он вынул из кармана нож и открыл его.
   - А, нож, - сказал Корнелиус, становясь в оборонительную позу с  пал-
кой в руках.


   XXIX
   В которой ван Берле, раньте чем покинуть Девештейн,  сводит  счеты  с
Грифусом  

   И они оба стояли один момент неподвижно, один готовый нападать,  дру-
гой - обороняться.
   Но ввиду того, что это положение могло продолжаться бесконечно,  Кор-
нелиус решил выпытать у своего противника причину его бешенства.
   - Итак, чего же вы еще хотите? - спросил он.
   - Я тебе скажу, чего я еще хочу, - ответил Грифус: - я хочу, чтобы ты
мне вернул мою дочь Розу.
   - Вашу дочь? - воскликнул Корнелиус.
   - Да, Розу, которую ты похитил у меня своими  дьявольскими  уловками.
Послушай, скажи, где она?
   И Грифус принимал все более и более угрожающую позу.
   - Розы нет в Левештейне! - опять воскликнул Корнелиус.
   - Ты это прекрасно знаешь. Я тебя еще раз спрашиваю: вернешь  ты  мне
дочь?
   - Ладно, - ответил Корнелиус: - ты расставляешь мне западню.
   - В последний раз: ты скажешь мне, где моя дочь?
   - Угадай сам, мерзавец, если ты этого не знаешь.
   - Подожди, подожди, - рычал Грифус бледный, с перекошенным  от  охва-
тившего его безумия ртом. - А, ты ничего не хочешь сказать? Тогда я зас-
тавлю тебя говорить!
   Он сделал шаг к Корнелиусу, показывая сверкавшее в его руках оружие.
   - Ты видишь этот нож; я зарезал им более пятидесяти черных петухов  и
так же, как я их зарезал, я зарежу их хозяина - дьявола; подожди, подож-
ди!
   - Ах ты, подлец, - сказал Корнелиус, - ты действительно  хочешь  меня
зарезать?
   - Я хочу вскрыть твое сердце, чтобы  увидеть,  куда  ты  прячешь  мою
дочь.
   И, произнося эти слова, Грифус, в охватившем его безумии, бросился на
Корнелиуса, который еле успел спрятаться за столом, чтобы избегнуть пер-
вого удара.
   Грифус размахивал своим большим ножом, изрыгая угрозы.
   Корнелиус сообразил, что если Грифусу до него нельзя  достать  рукой,
то вполне можно достать оружием. Пущенный в него нож мог свободно проле-
теть разделявшее их пространство и пронзить ему грудь; и  он,  не  теряя
времени, со всего размаха ударил палкой по руке Грифуса, в которой зажат
был нож.
   Нож упал на пол, и Корнелиус наступил на него ногой.
   Затем, так как Грифус, возбужденный и болью от удара палкой и  стыдом
от того, что его дважды обезоружили, решился, казалось,  на  беспощадную
борьбу, Корнелиус решился на крайние меры.
   Он с героическим хладнокровием стал осыпать ударами своего тюремщика,
выбирая при каждом ударе место, на которое опустить дубину.
   Грифус вскоре запросил пощады.
   Но раньше, чем просить пощады, он кричал и кричал очень  громко.  Его
крики были услышаны и подняли на ноги всех служащих тюрьмы. Два ключаря,
один надзиратель и трое или четверо стражников внезапно появились и зас-
тали Корнелиуса на месте преступления - с палкой в руках и ножом под но-
гами.
   При виде свидетелей его преступных действий, которым смягчающие  обс-
тоятельства, как сейчас говорят, не были известны, Корнелиус  почувство-
вал себя окончательно погибшим.
   Действительно, все данные были против него.
   Корнелиус в один миг был обезоружен, а Грифуса  заботливо  подняли  с
пола и поддержали, так что он мог, рыча от злости, подсчитать ушибы, ко-
торые буграми вздулись на его плечах и спине.
   Тут же на месте был составлен протокол о нанесении заключенным ударов
тюремщику. Протокол, подсказанный Грифусом, трудно было бы  упрекнуть  в
мягкости. Речь шла ни больше ни меньше, как о покушении на убийство  тю-
ремщика с заранее обдуманным намерением и об открытом мятеже.
   В то время, как составляли акт  против  Корнелиуса,  два  привратника
унесли избитого и стонущего Грифуса в его помещение, так как после  дан-
ных им показаний присутствие его было уже излишне.
   Схватившие Корнелиуса стражники посвятили его в правила и обычаи  Ле-
вештейнэ, которые он, впрочем, и сам знал не хуже их, так как  во  время
его прибытия в тюрьму ему прочли эти правила, некоторые параграфы  кото-
рых сильно врезались ему в память.
   Стражники, между прочим, рассказали ему, как эти правила в 1668 году,
то есть пять лет тому назад, были применены к  одному  заключенному,  по
имени Матиас, который совершил преступление гораздо менее  тяжелое,  чем
преступление Корнелиуса.
   Матиас нашел, что его похлебка слишком горяча, и вылил ее  на  голову
начальнику стражи, который, после такого  омовения,  имел  неприятность,
вытирая лицо, снять с него и часть кожи.
   Спустя двенадцать часов Матиаса вывели из его камеры.
   Затем его провели в тюремную контору, где отметили, что он  выбыл  из
Левештейна.
   Затем его провели на площадь перед крепостью, откуда открывается  чу-
десный вид на расстояние в одиннадцать лье.
   Здесь ему связали руки.
   Затем завязали глаза, велели прочитать три молитвы. Затем ему предло-
жили стать на колени, и левештейнские стражники, в количестве двенадцати
человек, по знаку сержанта, ловко всадили в его тело по  одной  пуле  из
своих мушкетов, от чего Матиас тотчас же пал мертвым.
   Корнелиус слушал этот неприятный рассказ с большим вниманием.
   - А, - сказал он, выслушав его, - вы говорите: спустя двенадцать  ча-
сов?
   - Да, мне кажется, даже, что полных двенадцати часов и не  прошло,  -
ответил рассказчик.
   - Спасибо, - сказал Корнелиус.
   Еще не успела сойти с лица стражника сопровождавшая его  рассказ  лю-
безная улыбка, как на лестнице раздались громкие шаги.
   Шпоры звонко ударяли о стертые края ступеней.
   Стража посторонилась, чтобы дать проход офицеру.
   Когда офицер вошел в камеру Корнелиуса,  писец  Левештейна  продолжал
еще составлять протокол.
   - Это здесь номер одиннадцатый? - спросил офицер.
   - Да, полковник, - ответил унтер-офицер.
   - Значит, здесь камера заключенного Корнелиуса ван Берле.
   - Точно так, полковник.
   - Где заключенный?
   - Я здесь, сударь, - ответил Корнелиус, чуть побледнев,  несмотря  на
свое мужество.
   - Вы Корнелиус ван Берле? - спросил полковник,  обратившись  на  этот
раз непосредственно к заключенному.
   - Да, сударь.
   - В таком случае следуйте за мной.
   - О, - прошептал Корнелиус, у которого сердце  защемило  предсмертной
тоской. - Как быстро делаются дела в Левештейне, а  этот  чудак  говорил
мне о двенадцати часах.
   - Ну, вот видите, что я вам говорил, - прошептал на  ухо  осужденному
стражник, столь сведущий в истории Левештейна.
   - Вы солгали.
   - Как так?
   - Вы обещали мне двенадцать часов.
   - Ах, да, но к вам прислали адъютанта его высочества,  притом  одного
из самых приближенных, господина ван Декена. Такой чести,  черт  побери,
не оказали бедному Матиасу.
   - Ладно, ладно, - заметил Корнелиус, стараясь поглубже  вздохнуть,  -
ладно, покажем этим людям, что крестник Корнеля де Витта может,  не  по-
морщившись, принять столько же пуль из мушкета, сколько их  получил  ка-
кой-то Матиас.
   И он гордо прошел перед  писцом,  который  решился  сказать  офицеру,
оторвавшись от своей работы:
   - Но, полковник ван Декен, протокол еще не закончен.
   - Да его и не к чему кончать.
   - Хорошо, - ответил писец, складывая с философским видом свои  бумаги
и перо в потертый и засаленный портфель.
   "Мне не было дано судьбой, - подумал Корнелиус, - завещать в этом ми-
ре свое имя ни ребенку, ни цветку, ни книге".
   И мужественно, с высоко поднятой головой последовал он за офицером.
   Корнелиус считал ступени, которые вели к  площади,  сожалея,  что  не
спросил у стражника, сколько их должно быть. Тот в своей услужливой  лю-
безности, конечно, не замедлил бы сообщить ему это.
   Только одного боялся приговоренный во время своего пути,  на  который
он смотрел, как на конец своего великого путешествия, именно  -  что  он
увидит Грифуса и не увидит Розы. Какое злорадное  удовлетворение  должно
загореться на лице отца! Какое страдание - на лице дочери!
   Как будет радоваться Грифус казни, этой дикой мести за справедливый в
высшей степени поступок, совершить который Корнелиус считал  своим  дол-
гом.
   Но Роза, бедная девушка! Что, если он ее не увидит, если он умрет, не
дав ей последнего поцелуя или, по крайней  мере,  не  послав  последнего
"прости"! Неужели он умрет, не получив никаких известий о большом черном
тюльпане?
   Нужно было иметь много мужества, чтобы не разрыдаться в такой момент.
   Корнелиус смотрел направо, Корнелиус смотрел налево, но он  дошел  до
площади, не увидев ни Розы, ни Грифуса.
   Он был почти удовлетворен.
   На площади Корнелиус стал усиленно искать глазами  стражников,  своих
палачей, и действительно увидел дюжину солдат, которые стояли  вместе  и
разговаривали. Стояли вместе и разговаривали, но  без  мушкетов;  стояли
вместе и разговаривали, но не выстроенные в шеренгу. Они  скорее  шепта-
лись, чем разговаривали, - поведение, показавшееся Корнелиусу не достой-
ным той торжественности, какая обычно бывает перед такими событиями.
   Вдруг, хромая, пошатываясь, опираясь на костыль, появился  из  своего
помещения Грифус. Взгляд его старых серых кошачьих глаз зажегся  в  пос-
ледний раз ненавистью. Он стал теперь осыпать Корнелиуса потоком гнусных
проклятий; ван Берле вынужден был обратиться к офицеру:
   - Сударь, - сказал он, - я считаю недостойным позволять этому челове-
ку так оскорблять меня, да еще в такой момент.
   - Послушайте-ка, - ответил офицер смеясь, - да ведь  вполне  понятно,
что этот человек зол на вас; вы, говорят, здорово избили его?
   - Но, сударь, это же было при самозащите.
   - Ну, - сказал офицер, философски пожимая плечами, - ну,  и  оставьте
его; пусть его говорит. Не все ли вам теперь равно?
   Холодный пот выступил у Корнелиуса на лбу, когда он услышал этот  от-
вет, который воспринял, как иронию, несколько грубую, особенно со сторо-
ны офицера, приближенного, как говорили, к особе принца.
   Несчастный понял, что у него нет больше никакой надежды, что  у  него
нет больше друзей, и он покорился своей участи.
   - Пусть так, - прошептал он, склонив голову.
   Затем он обратился к офицеру, который, казалось, любезно выжидал, по-
ка он кончит свои размышления.
   - Куда же, сударь, мне теперь идти? - спросил он.
   Офицер указал ему на карету, запряженную  четверкой  лошадей,  сильно
напоминавшую ему ту карету, которая при подобных же обстоятельствах  уже
раз бросилась ему в глаза в Бюйтенгофе.
   - Садитесь в карету, - сказал офицер.
   - О, кажется, мне не воздадут чести на крепостной площади.
   Корнелиус произнес эти слова настолько громко, что стражник  -  исто-
рик", который, казалось, был приставлен к его персоне,  услышал  их.  По
всей вероятности, он счел своим долгом дать Корнелиусу  новое  разъясне-
ние, так как подошел к дверце кареты, и, пока офицер, стоя на  подножке,
делал какие-то распоряжения, он тихо сказал Корнелиусу:
   - Бывали и такие случаи, когда осужденных привозили в родной город и,
чтобы пример был более наглядным, казнили у дверей их дома. Это  зависит
от обстоятельств.
   Корнелиус в знак благодарности кивнул головой. Затем подумал про  се-
бя: "Ну, что же, слава богу, есть хоть один парень, который не  упускает
случая сказать вовремя слово утешения".
   - Я вам очень благодарен, мой друг, прощайте.
   Карета тронулась.
   - Ах, негодяй, ах, мерзавец! - вопил Грифус, показывая  кулаки  своей
жертве, ускользнувшей от него. - Он все же уезжает, не вернув мне  доче-
ри.
   "Если меня повезут в Дордрехт, - подумал Корнелиус,  -  то,  проезжая
мимо моего дома, я увижу, разорены ли мои бедные грядки".


   XXX
   Где начинают сомневаться, к какой казни был приговорен Корнелиус  ван
Берле  

   Карета ехала целый день. Она оставила Дордрехт слева, пересекла  Рот-
тердам и достигла Дельфта. К пяти часам вечера проехали, по крайней  ме-
ре, двадцать лье.
   Корнелиус обращался с несколькими вопросами к офицеру, служившему ему
одновременно и стражей, и спутником, но, несмотря  на  всю  осторожность
этих вопросов, они, к его огорчению, оставались без ответа.
   Корнелиус сожалел, что с ним не  было  того  стражника,  который  так
охотно говорил, - не заставляя себя просить. Он, по всей вероятности,  и
на этот раз сообщил бы ему такие же приятные подробности и дал бы  такие
же точные объяснения, как и в первых двух случаях.
   Карета ехала и ночью. На другой день, на рассвете, Корнелиус  был  за
Лейденом, и по левую сторону его находилось Северное море, а  по  правую
залив Гаарлема.
   Три часа спустя они въехали в Гаарлем.
   Корнелиус ничего не знал о том, что произошло за это время в  Гаарле-
ме, и мы оставим его в этом неведении, пока сами события не откроют  ему
случившегося.
   Но мы не можем таким же образом поступить и с читателем, который име-
ет право быть обо всем осведомленным, даже раньше нашего героя.
   Мы видели, что Роза и тюльпан, как брат с сестрой или как двое сирот,
были оставлены принцем Вильгельмом Оранским у председателя ван Систенса.
   До самого вечера Роза не имела от штатгальтера никаких известий.
   Вечером к ван Систенсу пришел офицер; он пришел  пригласить  Розу  от
имени его высочества в городскую ратушу. Там ее провели в зал совещаний,
где она застала принца, который что-то писал.
   Принц был один. У его ног лежала большая фрисландская борзая.  Верное
животное так пристально смотрело на него, словно  пыталось  сделать  то,
чего не смог еще сделать ни один человек: прочесть мысли своего господи-
на.
   Вильгельм продолжал еще некоторое время писать, потом поднял глаза  и
увидел Розу, стоявшую в дверях.
   - Подойдите, мадемуазель, - сказал он, не переставая писать.
   Роза сделала несколько шагов по направлению к столу.
   - Монсеньер, - сказала она, остановившись.
   - Хорошо, садитесь.
   Роза подчинилась, так как принц смотрел на нее.  Но,  как  только  он
опустил глаза на бумагу, она смущенно поднялась с  места.  Принц  кончал
свое письмо. В это время собака подошла к Розе и стала ее ласково  обню-
хивать.
   - А, - сказал Вильгельм своей собаке, - сейчас видно,  что  это  твоя
землячка; ты узнал ее.
   Затем он обратился к Розе, устремив  на  нее  испытующий,  задумчивый
взгляд.
   - Послушай, дочь моя, - сказал он.
   Принцу было не больше двадцати трех  лет,  а  Розе  восемнадцать  или
двадцать; он вернее мог бы сказать: "сестра моя".
   - Дочь моя, - сказал он тем странно строгим тоном, от которого  цепе-
нели все встречавшиеся с ним, - мы сейчас наедине, давай поговорим.
   Роза задрожала всем телом, несмотря на то, что  у  принца  был  очень
благожелательный вид.
   - Монсеньер... - пролепетала она.
   - У вас отец в Левештейне?
   - Да, монсеньер.
   - Вы его не любите?
   - Я не люблю его, монсеньер, по крайней мере, так, как дочь должна бы
любить своего отца.
   - Не хорошо, дочь моя, не любить  своего  отца,  но  хорошо  говорить
правду своему принцу.
   Роза опустила глаза.
   - А за что вы не любите вашего отца?
   - Мой отец очень злой человек.
   - В чем же он проявляет свою злость?
   - Мой отец дурно обращается с заключенными.
   - Со всеми?
   - Со всеми.
   - Но можете вы его упрекнуть в том, что он особенно дурно  обращается
с одним из них?
   - Мой отец особенно дурно обращается с господином  ван  Берле,  кото-
рый...
   - Который ваш возлюбленный?
   Роза отступила на один шаг.
   - Которого я люблю, монсеньер, - гордо ответила она.
   - Давно уже? - спросил принц.
   - С того дня, как я его увидела.
   - А когда вы его увидели?
   - На другой день после ужасной смерти великого пенсионария Яна и  его
брата Корнеля.
   Принц сжал губы, нахмурил лоб и опустил веки, чтобы на  миг  спрятать
свои глаза. Через секунду молчания он продолжал:
   - Но какой смысл вам любить человека, который обречен на вечное  зак-
лючение и смерть в тюрьме?
   - А тот смысл, монсеньер, что если он обречен всю свою жизнь провести
в тюрьме и там же умереть, я смогу облегчить ему там и жизнь и смерть.
   - А вы согласились бы быть женой заключенного?
   - Я была бы самым гордым и счастливым существом в мире, если бы я бы-
ла женой ван Берле, но...
   - Но что?
   - Я не решаюсь сказать, монсеньер.
   - В вашем тоне слышится надежда; на что вы надеетесь?
   Она подняла свои ясные глаза, такие умные и проницательные,  и  вско-
лыхнула милосердие, спавшее мертвым сном в самой глубине  этого  темного
сердца.
   - А я понял.
   Роза улыбнулась, сложив умоляюще руки.
   - Вы надеетесь на меня? - сказал принц.
   - Да, монсеньер.
   - А!
   Принц запечатал письмо, которое он только что написал, и позвал одно-
го из офицеров.
   - Господин ван Декен, - сказал он, - свезите в Левештейн вот это пос-
лание. Вы прочтете распоряжение, которое я даю коменданту,  и  выполните
все, что касается вас лично.
   Офицер поклонился, и вскоре под гулкими сводами ратуши раздался лоша-
диный топот.
   - Дочь моя, - сказал принц, - в воскресенье будет праздник  тюльпана;
воскресенье - послезавтра. Вот вам пятьсот флоринов, нарядитесь  на  эти
деньги, так как я хочу, чтобы этот день был для вас большим праздником.
   - А в каком наряде ваше высочество желает меня видеть?  -  прошептала
Роза.
   - Оденьтесь в костюм фрисландской невесты, - сказал Вильгельм,  -  он
будет вам очень к лицу.


   XXXI
   Гаарлем 

   Гаарлем, в который мы входили три дня тому назад с Розой и в  который
мы сейчас вошли вслед за заключенным, - красивый город,  имеющий  полное
право гордиться тем, что он самый тенистый город Голландии.
   В то время, как другие города стремились блистать арсеналами,  верфя-
ми, магазинами и рынками, Гаарлем славился среди всех городов  Соединен-
ных провинций своими прекрасными, пышными вязами, стройными  тополями  и
главным образом своими тенистыми аллеями, над которыми  шатровым  сводом
раскидывались кроны дубов, лип и каштанов.
   Гаарлем, видя, что его сосед Лейден и царственный Амстердам стремятся
стать - один - городом науки, другой - столицей коммерции, - Гаарлем ре-
шил  стать  центром  земледелия  или,  вернее,  центром  садоводства.  И
действительно, хорошо защищенный от ветров, хорошо согреваемый  солнцем,
он давал садовникам те преимущества, которых не мог бы  им  предоставить
ни один другой город, обвеваемый морскими ветрами или опаляемый на  рав-
нине солнцем.
   И в Гаарлеме обосновались люди со спокойным характером, с  тяготением
к земле и ее дарам, тогда как в Амстердаме и Роттердаме жили люди беспо-
койные, подвижные, любящие путешествия и коммерцию, а в Гааге - все  по-
литики и общественные деятели.
   Мы говорим, что Лейден был городом науки. Гаарлем же проникся любовью
к изящным вещам - к музыке, живописи, к фруктовым садам, аллеям, лесам и
цветникам. Гаарлем до безумия полюбил цветы и среди них больше  всего  -
тюльпаны.
   И, как вы видите, мы совершенно естественным путем подходим к  описа-
нию того момента, когда город Гаарлем готовился - 15  мая  1673  года  -
вручить назначенную им премию в сто тысяч флоринов  тому,  кто  вырастил
большой черный тюльпан без пятен и недостатков.
   Выявив свою специальность, заявив во всеуслышание  о  своей  любви  к
цветам вообще и в особенности к тюльпанам в эту эпоху войн и  восстаний,
Гаарлем почувствовал неописуемую радость, достигнув идеала своих  стрем-
лений, с полным правом приписывая себе величайшую честь  того,  что  при
его участии был взращен и расцвел идеальный  тюльпан.  И  Гаарлем,  этот
красивый город, полный зелени и солнца, тени и  света,  Гаарлем  пожелал
превратить церемонию вручения награды в праздник, который навсегда  сох-
ранился бы в памяти потомства.
   И он имел на это тем большее право, что  Голландия  -  страна  празд-
неств. Никогда ни один из  самых  ленивых  народов  мира  не  производил
столько шума, не пел и не плясал с таким жаром, как это все  проделывали
добрые республиканцы Семи провинций во время своих увеселений.
   Для того, чтобы убедиться в этом, стоит только посмотреть на  картины
обоих Тенирсов. Известно, что ленивые люди больше других  склонны  утом-
лять себя, но только не работой, а развлечениями.
   Итак, Гаарлем переживал тройную радость; он  готовился  отпраздновать
тройное торжество: во-первых, был выращен черный тюльпан; во-вторых,  на
торжестве присутствовал, как истый голландец, принц Вильгельм  Оранский.
Наконец, после разорительной войны 1672  года  являлось  вопросом  госу-
дарственной чести показать французам, что фундамент Батавской республики
настолько прочен, что на нем можно  плясать  под  аккомпанемент  морских
орудий.
   Общество садоводов Гаарлема оказалось на должной высоте, жертвуя  сто
тысяч флоринов за луковицу тюльпана. Город не пожелал отстать от него  и
ассигновал такую же сумму для организации празднества в честь  присужде-
ния премии.
   И вот, воскресенье, назначенное для этой церемонии, стало днем народ-
ного ликования Необыкновенный энтузиазм охватил горожан.  Даже  те,  кто
обладал насмешливым характером французов, привыкших  вышучивать  всех  и
вся, не могли не восхищаться этими славными голландцами, готовыми с оди-
наковой легкостью тратить деньги на сооружение корабля для борьбы с вра-
гами, то есть для поддержания национальной чести, и на вознаграждение за
открытие нового цветка, которому суждено было блистать один день и разв-
лекать в течение этого дня женщин, ученых и любопытных.
   Во главе представителей города и комитета садоводов блистал  господин
ван Систенс, одетый в самое лучшее свое платье. Этот  достойный  человек
употребил все усилия, чтобы походить изяществом темного и строгого одея-
ния на свой любимый цветок, и поторопимся добавить, что он успешно  дос-
тиг этого. Черный стеклярус, синий бархат, темнофиолетовый шелк, в соче-
тании с ослепительной чистоты бельем - вот что входило в  церемониальный
костюм председателя, который шел во главе комитета с огромным букетом  в
руках.
   Позади комитета, пестрого, как лужайка, ароматного, как весна, шли по
порядку ученые общества  города,  магистратура,  военные,  представители
дворянства и крестьянства. Что же касается народной  массы,  то  даже  у
господ республиканцев Семи провинций она не имела своего  места  в  этой
процессии: ей предоставлялось глазеть на нее, теснясь по бокам.
   Впрочем, это лучшее место и для созерцания и для действия. Это  место
народных толп, которые ждут, пока пройдет  триумфальное  шествие,  чтобы
знать, что надо в связи с ним сделать.
   На этот раз не было речи о триумфе Помпея а, или Цезаря. На этот  раз
не праздновали ни поражения Митридата, ни  покорения  Галлии.  Процессия
была спокойная, как шествие стада овец по земле, безобидная,  как  полет
птиц в воздухе.
   В Гаарлеме победителями были только садовники Обожая  цветы,  Гаарлем
обожествлял цветоводов.
   Посреди мирного, раздушенного шествия, возвышался черный тюльпан, ко-
торый несли на носилках, покрытых белым бархатом с золотой бахромой. Че-
тыре человека, время от времени сменяясь, несли носилки,  подобно  тому,
как в свое время в Риме сменялись те, кто несли изображение Великой  ма-
тери Кибелы, когда ее доставили из Этрурии и она торжественно под  звуки
труб и при общем поклонении вступала в вечный город.
   Было условленно, что принц-штатгальтер сам вручит премию в сто  тысяч
флоринов, - на что всем вообще интересно было поглядеть, - и что он, мо-
жет быть, произнесет речь, а это особенно интересовало его  и  друзей  и
врагов. Известно, что в самых незначительных речах политических деятелей
их друзья или враги всегда пытаются обнаружить и так или иначе  истолко-
вать какие-либо важные намеки.
   Наконец наступил столь долгожданный великий день - 15 мая 1673  года;
и весь Гаарлем, да к тому же еще и со своими  окрестностями,  выстроился
вдоль прекрасных аллей с твердым намерением рукоплескать на этот раз  не
военным и не великим ученым, а просто победителям природы, которые  зас-
тавили эту неистощимую мать породить считавшееся  дотоле  невозможным  -
черный тюльпан.
   Но намерение толпы что-либо или кого-либо приветствовать часто бывает
неустойчиво. И когда город готовится рукоплескать или свистать,  он  ни-
когда не знает, на чем он остановится.
   Итак, сначала рукоплескали ван Систенсу и  его  букету,  рукоплескали
своим корпорациям, рукоплескали самим себе. И, наконец, вполне заслужен-
но на этот раз, рукоплескали прекрасной музыке, которая  усердно  играла
при каждой остановке.
   Но после первого героя торжества, черного тюльпана, все глаза  искали
героя празднества, который был творцом этого тюльпана.
   Если бы герой появился  после  столь  тщательно  подготовленной  речи
славного ван Систенса, он, конечно, произвел бы большее впечатление, чем
сам штатгальтер. Но для нас интерес дня заключается не в почтенной  речи
нашего друга ван Систенса, как бы красноречива она ни была, и не в моло-
дых разряженных аристократах, жующих свои сдобные пироги, и не в  бедных
полуголых плебеях, грызущих копченых угрей, похожих на  палочки  ванили.
Нам интересны даже не эти прекрасные голландки с розовыми щечками и  бе-
лой грудью, и не толстые и приземистые мингеры, никогда раньше не  поки-
давшие своих домов, и не худые и  желтые  путешественники,  прибывшие  с
Цейлона и Явы, и не возбужденный простой народ, поедавший для  освежения
соленые огурцы. Нет, для нас весь интерес положения, главный, подлинный,
драматический интерес сосредоточился не тут.
   Для нас интерес заключается в некой личности, сияющей  и  оживленной,
шествующей среди членов комитета садоводов; интерес заключается  в  этой
личности, разряженной, причесанной, напомаженной, одетой во все красное,
- цвет, особенно оттеняющий ее черные волосы и желтый цвет лица.
   Этот ликующий, опьяненный восторгом триумфатор, этот герой дня, кото-
рому суждена великая честь затмить собою и  речь  ван  Систенса  и  при-
сутствие штатгальтера - Исаак Бокстель. И он видит, как перед ним, спра-
ва, несут на бархатной подушке черный тюльпан, его мнимое детище, а сле-
ва - большой мешок со ста тысячами флоринов, прекрасными, блестящими зо-
лотыми монетами, и он готов совершенно скосить глаза, чтобы не  потерять
из виду ни того, ни другого.
   Время от времени Бокстель ускоряет шаги, чтобы коснуться локтем локтя
ван Систенса. Бокстель старается заимствовать у каждого частицу его дос-
тоинства, чтобы придать себе цену, так  же,  как  он  украл  у  Розы  ее
тюльпан, чтобы приобрести себе славу и деньги.
   Пройдет еще только четверть часа, и  прибудет  принц.  Кортеж  должен
сделать последнюю остановку. Когда тюльпан будет вознесен на свой  трон,
то принц, уступающий место в сердце народа своему сопернику, возьмет ве-
ликолепно разрисованный пергамент, на  котором  написано  имя  создателя
тюльпана, и громким ясным голосом объявит,  что  совершилось  чудо,  что
Голландия в лице его, Бокстеля, заставила природу создать черный  цветок
и что этот цветок будет впредь называться Tulipa nigra Boxtellea.
   Время от времени Бокстель отрывает на момент свой взгляд от  тюльпана
и мешка с деньгами и робко смотрит в толпу, так  как  опасается  увидеть
там бледное лицо прекрасной фрисландки.
   Вполне понятно, что этот призрак нарушил бы его праздник, так же  как
призрак Банко нарушил праздник Макбета.
   И поспешим добавить, этот  презренный  человек,  перебравшийся  через
стену, и притом не через собственную стену, влезший в окно, чтобы  войти
в квартиру своего соседа, забравшийся при  помощи  поддельного  ключа  в
комнату Розы, - этот человек, который украл славу у мужчины и приданое -
у женщины, этот человек не считал себя вором.
   Он столько волновался из-за тюльпана, он так тщательно следил за  ним
от ящика в сушильне Корнелиуса до Бюйтенгофского эшафота, от Бюйтенгофс-
кого эшафота до тюрьмы в Левештейнской крепости, он  так  хорошо  видел,
как тюльпан родился и вырос на окне Розы, он столько раз разогревал сво-
им дыханием воздух вокруг него, что никто не мог быть владельцем тюльпа-
на с большим правом, чем он Если бы у него сейчас отняли черный тюльпан,
это, безусловно, было бы кражей.
   Но он нигде не замечал Розы. И, таким образом,  радость  Бокстеля  не
была омрачена.
   Кортеж остановился в центре круглой  площадки,  великолепные  деревья
которой были разукрашены гирляндами и надписями. Кортеж остановился  под
звуки громкой музыки, и молодые девушки  Гаарлема  вышли  вперед,  чтобы
проводить тюльпан до высокого пьедестала, на котором он должен был  кра-
соваться рядом с золотым креслом его высочества штатгальтера.
   И гордый тюльпан, возвышающийся на своем пьедестале,  вскоре  овладел
всем собранием, которое захлопало в ладоши, и громкие рукоплескания раз-
дались по всему Гаарлему.


   XXXII
   Последняя просьба

   В этот торжественный момент, когда раздавались громкие рукоплескания,
по дороге вдоль парка ехала карета. Она  продвигалась  вперед  медленно,
так как спешившие женщины и мужчины вытесняли из аллеи на  дорогу  много
детей.
   В этой запыленной, потрепанной, скрипящей на осях  карете  ехал  нес-
частный ван Берле. Он смотрел в открытую дверцу кареты, и перед ним ста-
ло развертываться зрелище, которое мы пытались весьма несовершенно обри-
совать нашему читателю.
   Толпа, шум, эта пышность роскошно одетых  людей  и  природы  ослепили
заключенного, словно молния, ударившая в его камеру.
   Несмотря на нежелание спутника отвечать на вопросы Корнелиуса об ожи-
дающей его участи, Корнелиус все же попробовал в последний раз  спросить
его, что значит все это шумное зрелище, которое, как ему  сразу  показа-
лось, совсем не касается его лично.
   - Что все это значит, господин полковник? - спросил он сопровождавше-
го его офицера.
   - Как вы можете сами видеть, сударь, это празднество.
   - А, празднество, - сказал Корнелиус мрачным, безразличным тоном  че-
ловека, для которого в этом мире уже давно не существовало  никакой  ра-
дости.
   Через несколько секунд, когда карета продвинулась немного вперед,  он
добавил:
   - Престольный праздник города Гаарлема, по всей вероятности?  Я  вижу
много цветов.
   - Да, действительно, сударь, это праздник, на  котором  цветы  играют
главную роль.
   - О, какой нежный аромат, о, какие дивные краски! - воскликнул Корне-
лиус.
   Офицер, подчиняясь внезапному приступу жалости, приказал солдату, за-
менявшему кучера:
   - Остановитесь, чтобы господин мог посмотреть!
   - О, благодарю вас, сударь, за любезность, - сказал печально ван Бер-
ле, - но в моем положении очень тяжело смотреть на  чужую  радость.  Из-
бавьте меня от этого, я вас очень прошу.
   - К вашим услугам, сударь. Тогда едем дальше.
   Я приказал остановиться потому, что вы меня об этом просили, и  затем
вы считались большим любителем цветов и в особенности тех, в честь кото-
рых устроено сегодня празднество.
   - А в честь каких цветов сегодня празднество, сударь?
   - В честь тюльпанов.
   - В честь тюльпанов! -  воскликнул  ван  Берле.  -  Сегодня  праздник
тюльпанов?
   - Да, сударь, но раз это зрелище вам неприятно, поедем дальше.
   И офицер хотел дать распоряжение продолжать путь.
   Но Корнелиус остановил его. Мучительное сомнение промелькнуло  в  его
голове.
   - Сударь, - спросил он дрожащим голосом, - не сегодня ли выдают  пре-
мию?
   - Да, премию за черный тюльпан.
   Щеки Корнелиуса покрылись краской, по его телу  пробежала  дрожь,  на
лбу выступил пот. Затем, подумав о том, что  без  него  и  без  тюльпана
праздник, конечно, не удастся, он заметил:
   - Увы, все эти славные люди будут так же огорчены, как и я,  ибо  они
не увидят того зрелища, на которое были приглашены, или, во всяком  слу-
чае, они увидят его неполным.
   - Что вы этим хотите сказать, сударь?
   - Я хочу сказать, - ответил Корнелиус, откинувшись в глубину  кареты,
- я хочу сказать, что никогда никем, за исключением только одного  чело-
века, которого я знаю, не будет открыта тайна черного тюльпана.
   - В таком случае, сударь, тот, кого вы знаете, открыл уже эту  тайну.
Гаарлем созерцает сейчас тот цветок, который, по вашему мнению,  еще  не
взращен.
   - Черный тюльпан! - воскликнул, высунувшись наполовину из кареты, ван
Берле. - Где он? Где он?
   - Вон там на пьедестале, вы видите?
   - Я вижу.
   - Теперь, сударь, надо ехать дальше.
   - О, сжальтесь, смилуйтесь, сударь, - сказал ван Берле, - не  увозите
меня. Позвольте мне еще посмотреть на него. Как, неужели то, что я  вижу
там, это и есть черный тюльпан? Совершенно черный...  возможно  ли?  Су-
дарь, вы видели его? На нем, по всей вероятности, пятна, он, по всей ве-
роятности, не совершенный; он, быть может, только слегка окрашен в  чер-
ный цвет. О, если бы я был поближе к нему, я смог бы определить, я  смог
бы сказать это, сударь! Разрешите мне сойти, сударь, разрешите мне  пос-
мотреть его поближе. Я вас очень прошу.
   - Да вы с ума сошли, сударь, - разве я могу?
   - Я умоляю вас!
   - Но вы забываете, что вы арестант.
   - Я арестант, это правда, но я человек чести. Клянусь вам честью, су-
дарь, что я не сбегу; я не окажу никакой попытки  к  бегству;  разрешите
мне только посмотреть на цветок, умоляю вас.
   - А мои предписания, сударь?
   И офицер снова сделал движение, чтобы приказать солдату  тронуться  в
путь.
   Корнелиус снова остановил его.
   - О, подождите, будьте великодушны. Вся моя жизнь зависит  теперь  от
вашего сострадания. Увы, мне теперь, сударь, по-видимому,  осталось  не-
долго жить. О, сударь, вы себе не представляете, как я страдаю! Вы  себе
не представляете, сударь, что творится в моей голове и моем сердце! Ведь
это, быть может, - сказал с отчаянием  Корнелиус,  -  мой  тюльпан,  тот
тюльпан, который украли у Розы. О, сударь, понимаете ли вы,  что  значит
вырастить черный тюльпан, видеть его только одну минуту, найти  его  со-
вершенным, найти, что это одновременно шедевр искусства и природы, и по-
терять его, потерять навсегда! О, я должен, сударь, выйти из  кареты,  я
должен пойти посмотреть на него! Если хотите, убейте меня  потом,  но  я
его увижу, я его увижу.
   - Замолчите, несчастный, и спрячьтесь скорее в  карету;  приближается
эскорт его высочества штатгальтера, и если принц заметит скандал,  услы-
шит шум, то нам с вами не сдобровать.
   Ван Берле, испугавшись больше за своего спутника, чем за самого себя,
откинулся вглубь кареты, но он не мог остаться там и полминуты; не успе-
ли еще первые двадцать кавалеристов проехать, как он  снова  бросился  к
дверцам кареты, жестикулируя и умоляя штатгальтера, который  как  раз  в
этот момент проезжал мимо.
   Вильгельм, как всегда, спокойный и  невозмутимый,  ехал  на  площадь,
чтобы выполнить долг председателя. В руках он держал свиток  пергамента,
который в этот день празднества служил ему командорским жезлом.
   Увидев человека, который жестикулирует и о чем-то умоляет,  и  узнав,
быть может, также и сопровождавшего его офицера, принц-штатгальтер  при-
казал остановиться.
   В тот же миг его лошади, дрожа на своих стальных ногах, остановились,
как вкопанные, в шести шагах от ван Берле.
   - В чем дело? - спросил принц офицера, который при  первом  же  слове
штатгальтера выпрыгнул из кареты и почтительно подошел к нему.
   - Монсеньер, - ответил офицер, - это тот государственный заключенный,
за которым я ездил по вашему приказу в Левештейн и которого я  привез  в
Гаарлем, как того пожелали ваше высочество.
   - Чего он хочет?
   - Он настоятельно просит, чтобы ему разрешили  остановиться  на  нес-
колько минут...
   - Чтобы посмотреть на черный тюльпан, монсеньер, - закричал  Корнели-
ус, умоляюще сложив руки; - когда я его увижу, когда я узнаю то, что мне
нужно узнать, я умру, если это потребуется, но, умирая, я буду благосло-
влять ваше высочество, ибо тем самым вы позволите, чтобы дело моей жизни
получило свое завершение.
   Эти двое людей, каждый в своей карете, окруженные своей стражей,  яв-
ляли любопытное зрелище; один - всесильный, другой - несчастный  и  жал-
кий, один - по дороге к трону, другой, как он думал, по дороге  на  эша-
фот.
   Вильгельм холодно посмотрел  на  Корнелиуса  и  выслушал  его  пылкую
просьбу. Затем обратился к офицеру:
   - Это тот взбунтовавшийся заключенный, который покушался на  убийство
своего тюремщика в Левештейне?
   Корнелиус вздохнул и опустил голову,  его  нежное,  благородное  лицо
покраснело и сразу же побледнело. Слова всемогущего, всеведущего принца,
который каким-то неведомым путем уже знал о его преступлении, предсказы-
вали ему не только несомненную смерть, но и отказ в его просьбе.
   Он не пытался больше бороться, он не пытался  больше  защищаться;  он
являл принцу трогательное зрелище наивного отчаяния, которое было хорошо
понятно и могло взволновать сердце и ум того, кто смотрел в этот миг  на
Корнелиуса.
   - Разрешите заключенному выйти из кареты,  -  сказал  штатгальтер:  -
пусть он пойдет и посмотрит черный тюльпан, достойный  того,  чтобы  его
видели хотя бы один раз.
   - О, - воскликнул Корнелиус, чуть не теряя сознание от радости и  по-
шатываясь на подножке кареты, - о монсеньер!
   Он задыхался, и если бы его не поддержал офицер, то бедный  Корнелиус
на коленях, лицом в пыли, благодарил бы его высочество.
   Дав это разрешение, принц продолжал свой путь по парку среди  востор-
женных приветствий толпы.
   Вскоре он достиг эстрады, и тотчас же загремели пушечные выстрелы.


   Заключение

   Ван Берле в сопровождении четырех  стражников,  пробивавших  в  толпе
путь, направился наискось к черному тюльпану. Глаза его так  и  пожирали
цветок по мере того, как он к нему приближался.
   Наконец-то он увидел этот исключительный цветок, который в силу неиз-
вестных комбинаций холода и тепла, света и  тени,  появился  однажды  на
свет, чтобы исчезнуть навсегда.
   Он увидел его на расстоянии шести шагов; он  наслаждался  его  совер-
шенством и изяществом; он видел его позади молодых девушек, которые нес-
ли почетный караул перед этим образцом благородства и чистоты. И,  одна-
коже, чем больше он наслаждался совершенством цветка, тем сильнее разры-
валось его сердце. Он искал вокруг себя кого-нибудь, кому бы он мог  за-
дать вопрос, одинединственный вопрос, но всюду были чужие лица, внимание
всех было обращено на трон, на который сел штатгальтер.
   Вильгельм, привлекавший всеобщее  внимание,  встал,  обвел  спокойным
взглядом возбужденную толпу, по очереди остановился своим проницательным
взглядом на трех лицах, чьи столь разные интересы и столь различные  пе-
реживания образовали перед ним как бы живой треугольник.
   В одном углу стоял Бокстель, дрожавший от нетерпения и буквально  по-
жиравший глазами принца, флорины, черный тюльпан и всех собравшихся.
   В другом - задыхающийся, безмолвный  Корнелиус,  устремлявшийся  всем
своим существом, всеми силами сердца и души к черному  тюльпану,  своему
детищу.
   Наконец, в третьем углу, на одной из ступенек эстрады, среди  девушек
Гаарлема,  стояла  прекрасная  фрисландка  в  тонком  красном  шерстяном
платье, вышитом серебром, и в золотом чепчике, с которого волнами  спус-
кались кружева. То была Роза, почти в полуобморочном состоянии, с  зату-
маненным взором, она опиралась на руку одного из офицеров Вильгельма.
   Принц медленно развернул пергамент и произнес спокойным, ясным,  хотя
и негромким голосом, ни одна нота которого, однако, не затерялась,  бла-
годаря благоговейной тишине, воцарившейся над пятьюдесятью тысячами зри-
телей, затаивших дыхание.
   - Вы знаете, - сказал он, - с какой целью вы  собрались  сюда?  Тому,
кто вырастит черный тюльпан, была обещана премия в сто тысяч флоринов.
   Черный тюльпан! И это чудо Голландии стоит перед вашими глазами. Чер-
ный тюльпан выращен и выращен при условиях, поставленных программой  об-
щества цветоводов города Гаарлема.
   Его история и имя того, кто его вырастил,  будут  внесены  в  золотую
книгу города.
   Подведите то лицо, которое является владельцем черного тюльпана.
   И, произнося эти слова, принц, чтобы посмотреть, какое они производят
впечатление, обвел ясным взором три угла живого треугольника.
   Он видел, как Бокстель бросился со своей скамьи.
   Он видел, как Корнелиус сделал невольное движение.
   Он видел, наконец, как офицер, которому было поручено оберегать Розу,
вел или, вернее, толкал ее к трону.
   Двойной крик одновременно раздался и справа, и слева от принца.
   Как громом пораженный, Бокстель и обезумевший Корнелиус  одновременно
воскликнули:
   - Роза! Роза!
   - Этот тюльпан принадлежит вам, молодая девушка, не правда ли? - ска-
зал принц.
   - Да, монсеньер, - прошептала Роза, и вокруг  нее  раздался  всеобщий
шепот восхищения ее красотой.
   - О, - прошептал Корнелиус, - так она, значит, лгала, когда говорила,
что у нее украли этот цветок! Так вот почему она покинула Левештейн.  О,
неужели я забыт, предан тою, кого я считал своим лучшим другом!
   - О, - простонал в свою очередь Бокстель: - я погиб!
   - Этот тюльпан, - продолжал принц,  -  будет,  следовательно,  назван
именем того, кто его вырастил, он будет записан  в  каталог  цветов  под
именем Tulipa nigra Rosa Barlaensis, в честь имени  ван  Берле,  которое
впредь будет носить эта молодая девушка.
   Произнося эти слова, Вильгельм вложил руку Розы в руку мужчины, кото-
рый бросился к подножью трона, весь бледный, изумленный, потрясенный ра-
достью, приветствуя по очереди то принца, то свою невесту.
   В этот же момент к ногам председателя ван Систенса упал человек,  по-
раженный совершенно иным чувством. Бокстель, подавленный крушением своих
надежд, упал без сознания.
   Его подняли, послушали пульс и сердце; он был мертв.
   Этот инцидент нисколько не нарушил праздника,  так  как  и  принц,  и
председатель не особенно огорчились случившимся.
   Но Корнелиус в ужасе отступил: в этом воре, в этом  ложном  Якобе  он
узнал своего соседа Исаака Бокстеля, которого он в чистоте душевной  ни-
когда ни на один момент не заподозрил в таком злом деле.
   В сущности, для Бокстеля было  большим  благом,  что  апоплексический
удар помешал ему дольше созерцать зрелище,  столь  мучительное  для  его
тщеславия и скаредности.
   Затем процессия, под звуки труб, продолжалась без всяких изменений  в
церемониале, если не считать смерти Бокстеля и того, что Корнелиус и Ро-
за, взявшись за руки торжественно шли бок о бок.
   Когда вошли в ратушу, принц указал Корнелиусу пальцем на мешок со ста
тысячами флоринов.
   - Мы не можем определенно решить, - сказал он,  -  кем  выиграны  эти
деньги, вами или Розой. Вы нашли секрет черного тюльпана, но вырастила и
добилась его цветения она. К тому же эти деньги - дар города тюльпану.
   Корнелиус ждал, желая уяснить, к чему клонил принц. Последний продол-
жал:
   - Я со своей стороны даю сто тысяч флоринов Розе. Она их честно  зас-
лужила и сможет предложить их вам в качестве приданого. Это  награда  за
ее любовь, храбрость и честность.
   - Что касается вас, сударь, опять же благодаря Розе, доставившей  до-
казательство вашей невиновности, - при этих словах принц протянул Корне-
лиусу знаменитый листок из библии, на котором было написано письмо  Кор-
неля де Витта и в который была завернута третья луковичка, - что касает-
ся вас, то мы увидели, что вы были заключены за преступление, не  совер-
шенное вами. Это означает, что вы не только свободны, но и то, что  иму-
щество невинного человека не может быть конфисковано.  Итак,  ваше  иму-
щество возвращается вам. Господин ван Берле, вы -  крестник  Корнеля  де
Витта и друг его брата Яна. Оставайтесь достойным имени, которое вам дал
первый во время крещения, и дружбы, которую вам оказывал второй.  Сохра-
ните память об их заслугах, ибо братья де Витты, несправедливо  осужден-
ные и понесшие несправедливую кару в момент народного заблуждения,  были
двумя великими гражданами, которыми гордится теперь Голландия.
   И принц после этих слов, которые он  произнес  против  обыкновения  с
большим подъемом, дал поцеловать свои руки обоим  помолвленным,  ставшим
около него на колени.
   Потом он со вздохом сказал:
   - Увы, можно вам позавидовать. Стремясь к подлинной славе Голландии и
в особенности к истинному ее благополучию, вы стараетесь добыть для  нее
только новые оттенки тюльпанов.
   И он бросил взгляд в сторону Франции, словно увидел, что с той сторо-
ны снова сгущаются тучи, затем сел в свою карету и уехал.
   Корнелиус в свою очередь в тот же день уехал с Розой в Дордрехт. Роза
предупредила отца обо всем случившемся через старую  кормилицу,  направ-
ленную к нему в качестве посла.
   Знающие, благодаря нашему описанию, характер Грифуса поймут, что он с
трудом примирился со своим зятем. Он не мог забыть палочных ударов,  ко-
торые подсчитал по синякам. Количество их доходило, как он  говорил,  до
сорока одного Но он все же, в конце концов, сдался, чтобы не быть, - го-
ворил он, - менее великодушным, чем его высочество штатгальтер.
   Сделавшись сторожем тюльпанов, после того, как он был тюремщиком  лю-
дей, он стал самым суровым тюремщиком цветов, какого когда-либо встреча-
ли во Фландрии. Надо было видеть, с каким рвением он следил за  вредными
бабочками, как он убивал полевых  мышей,  как  прогонял  слишком  алчных
пчел!
   Он узнал историю Бокстеля и пришел в ярость от того, что был одурачен
самозванцем Якобом. Он собственноручно разрушил обсерваторию,  выстроен-
ную в свое время завистником позади клена;  так  как  участок  Бокстеля,
продававшийся с торгов, врезался в гряды Корнелиуса, то последний приоб-
рел его и тем самым округлил свои владения настолько, что мог не бояться
всех подзорных труб Дордрехта.
   Роза, все более и более хорошея, одновременно становилась все более и
более образованной. По истечении двух лет замужества она так хорошо уме-
ла читать и писать, что могла взять на себя лично воспитание двух  прек-
расных детей, которые, как тюльпаны, появились в мае месяце 1674 и  1675
годов. И они причинили ей гораздо  меньше  хлопот,  чем  тот  знаменитый
тюльпан, которому она была обязана их появлением.
   Само собой разумеется, что один ребенок был мальчиком, другой  -  де-
вочкой; первого назвали Корнелиусом, а второго - Розой.
   Ван Берле остался верен Розе, как и тюльпанам. Всю жизнь его занимало
благополучие его жены и культура цветов, благодаря чему он добился  мно-
гих новых разновидностей, записанных в голландских каталогах.
   Двумя главными украшениями его гостиной были две страницы  из  библии
Корнеля де Витта, вставленные в большие золоченые рамы. На одной, как мы
помним, его крестный писал ему, чтобы он сжег переписку  маркиза  Лувуа.
На другой Корнелиус завещал Розе луковичку черного тюльпана,  при  усло-
вии, что она с приданым в сто тысяч флоринов выйдет замуж  за  красивого
молодого человека двадцати шести - двадцати восьми лет, если  они  будут
любить друг друга.
   Условие, которое было добросовестно выполнено, хотя  Корнелиус  и  не
умер, и именно потому, что он не умер.
   Наконец, в назидание будущим завистникам,  от  которых,  быть  может,
судьба их не избавит, как она избавила их от мингера Исаака Бокстеля, он
надписал над своей  дверью  изречение,  которое  Гроций  в  день  своего
бегства написал на стене тюрьмы:
   "Иногда так много выстрадаешь, что имеешь право никогда не  говорить:
я слишком счастлив".


   ПРИМЕЧАНИЯ К РОМАНУ А. ДЮМА "ЧЕРНЫЙ ТЮЛЬПАН" 

   Республика Соединенных провинций (иначе Голландская республика) обра-
зовалась в результате победы Нидерландской буржуазной революции XVI  ве-
ка. В республику входило семь провинций  (Голландия,  Зеландия,  Утрехт,
Гронинген, Гельдерн, Овериссель и Фрисландия), подписавших в  1579  году
так называемую Утрехтскую унию, юридически утвердившую существование но-
вой республики. С ростом влияния провинции Голландии на политику респуб-
лики Соединенных провинций появилось другое название - "Голландская рес-
публика".
   Великий пенсионарий  -  ответственный  государственный  пост  в  Гол-
ландской республике. В руках пенсионария  иногда  сосредоточивалась  вся
полнота власти. Представитель крупной буржуазии Ян де Витт  (1625-1672),
будучи великим пенсионарием, являлся фактическим правителем  Соединенных
провинций.
   Штатгальтер - в Нидерландах так назывался глава исполнительной  влас-
ти. Должность штатгальтера была упразднена Яном де Виттом, но восстанов-
лена в 1672 году для Вильгельма III Оранского.
   Имеются в виду древнеримские республиканцы-братья Тиберий и Гай Грак-
хи, погибшие в борьбе с крупными землевладельцами.
   Молчаливым называли не Вильгельма III Оранского, штатгальтера Голлан-
дии, а затем английского короля (с 1689  года),  о  котором  здесь  идет
речь, а его предка - Вильгельма  I  Оранского,  видного  деятеля  Нидер-
ландской буржуазной революции.
   Людовик XIV - французский король с 1643 по 1715 год. Стремился к мак-
симальному укреплению королевской власти.  Войнами  и  расточительностью
довел Францию до крайнего истощения.
   Имеется в виду вторжение французских войск в Нидерланды в 1672 году.
   Митридат VI Евпатор (136-63 до и э.) - понтийский царь. Считался наи-
более опасным врагом Рима.
   Гораций (658 до н.э.) - крупнейший римский поэт, автор "Од", "Сатир",
"Посланий" и др. Имеется в виду ода третья из III книги "Од", начинающа-
яся словами: "Кто, справедливый, стоек в решеньях".
   Лувуа Франсуа Мишель (1639-1691) - военный министр Людовика XIV.
   Обвинение братьев Виттов в сговоре с французами было  необоснованным.
Однако нерешительность правительства Яна де Витта, вызванная боязнью на-
родных волнений, дала повод оранжистам, желавшим добиться  популярности,
обвинить братьев Виттов в измене.
   Фрисландский костюм - национальная одежда фризов, народности, живущей
на севере Нидерландов (Фрисландская провинция).
   Тромп Корнелий (1629-1691) - голландский адмирал, участник ряда морс-
ких сражений во время англо-голландских войн, оранжист.
   Имеется в виду поражение, нанесенное армией Людовика XIV  Голландской
республике в 1672 году.
   Лафатер Иоганн-Каспар (1741-1801) - швейцарский богослов и  писатель,
автор книги "Физиогномика", которая легла в основу лженауки,  пытавшейся
по внешним признакам судить об умственных и моральных качествах  челове-
ка.
   Людовик-Солнце - прозвище, которым наградили  Людовика  XIV  льстивые
придворные.
   Rara avis (лат.) - редкая птица.
   Ювенал (ок. 55 - ок. 132 н.э.) - последний древнеримский великий  по-
эт-сатирик.
   Флopин - денежная единица в  Нидерландах.  Впоследствии  был  заменен
гульденом.
   Ван-Рюйтер - выдающийся голландский адмирал; командовал флотом в эпо-
ху англо-голландских войн.
   Тюльпан - многолетнее луковичное растение с красивыми цветами. В  ди-
ком виде широко  распространен  в  Южной  Европе  я  Азии.  Декоративные
тюльпаны были завезены в Европу из Турции в середине XVI века. В  Нидер-
ландах разведение тюльпанов стало предметом массового увлечения. В  XVII
веке "тюльпаномания" достигла своего апогея. Главным центром  разведения
тюльпанов был город Гаарлем. На гаарлемской тюльпанной бирже заключались
крупные спекулятивные сделки. Луковицы редких экземпляров продавались  и
перепродавались за баснословные суммы.
   Альфонс VI - король Португалии (1656-1667). В  результате  дворцового
переворота был свергнут своим братом Педро.
   Веne sit (лат.) - да будет так.
   Герард Доу (1613-1675)  -  выдающийся  голландский  художник,  ученик
Рембрандта. Франс ван Мирис (1635-1681) - голландский  художник,  ученик
Г. Доу.
   Битва Александра Македонского с индийским раджой  Пором  произошла  у
древнего города Никеи в Северной Индии в 326 году до нашей эры.
   Силлогизм - логическое умозаключение, состоящее из двух  посылок,  то
есть суждений, служащих основанием для вывода (например,  все  четыреху-
гольники имеют четыре стороны, квадрат  -  четырехугольник,  -  следова-
тельно, квадрат имеет четыре  стороны).  Средневековые  ученые-схоласты,
стремившиеся использовать методы  философских  суждений  для  укрепления
христианской религии, часто подменяли силлогизмами живое изучение приро-
ды. Распространен был, например, такой силлогизм: Иван  -  человек.  Все
люди грешны от природы. Следовательно, Иван - грешник.
   Сравнение тюльпанов с творениями величайшего  английского  драматурга
Вильяма Шекспира (1564-1616) и великого  фламандского  художника  Петера
Пауля Рубенса (1577-1640) дает представление о "тюльпаномании", охватив-
шей Голландию XVII века.
   Данте Алигьери (1265-1321) - великий итальянский поэт-гуманист, автор
поэмы "Божественная комедия", состоящей из трех частей: "Ад",  "Чистили-
ще", "Рай". В первой части поэмы Данте изображает страшные мучения греш-
ных душ в аду. Среди них находятся изменники родины,  некоторые  католи-
ческие священники и папы.
   Амалекитяне - кочующие племена, совершавшие набеги на древнюю  Иудею.
В библейских преданиях - "палки и камни, падающие с  неба",  наводнения,
бури, смерчи и другие  стихийные  бедствия  изображаются  как  следствие
божьего гнева.
   Химера - в древнегреческой мифологии чудовище с головой льва, хвостом
дракона и козьим туловищем. В переносном смысле - несбыточная  фантазия,
неосуществимая мечта.
   В древнем Риме не знали о существовании черных лебедей,  которые  во-
дятся в Австралии. Поэтому черный лебедь кажется Горацию фантазией,  хи-
мерой. В одном из своих стихотворений Гораций создает фантастический об-
раз богини Венеры в белой колеснице, влекомой черными лебедями.
   В старинных французских легендах белый дрозд упоминается  примерно  в
таком же смысле, как у нас "белая ворона". Отсюда французское выражение:
"редкий, как белый дрозд".
   Святилище.
   Святая святых.
   Древнегреческий город Дельфы был известен своим  "оракулом"  в  храме
бога Аполлона. В храм допускались только "посвященные", то есть жрецы.
   Расин Жан (1639-1699) - великий французский драматург. Творчесгво Ра-
сина является высшим достижением французского классицизма в жанре траге-
дии.
   Алхимия - средневековая лженаука. Алхимики  искали  "философский  ка-
мень", якобы способный превращать неблагородные металлы в золото,  "жиз-
ненный элексир", сообщающий будто бы человеку  бессмертие,  "панацею"  -
лекарство от всех болезней и т.д.
   Мингер - распространенное в Голландии почтительное обращение к  лицам
зажиточных сословий. Соответствует русскому - господин.
   Tulipa nigra (лат.) - черный тюльпан. Ученые, которым удавалось  отк-
рыть неизвестные виды растений или животных,  часто  называли  их  своим
именем,  преобразованным  на  латинский  лад.  Отсюда  -  Tulipa   nigra
Barlaensis".
   По-видимому, голландцы считали родиной  тюльпанов  остров  Цейлон,  а
упоминаемые индийские города - местом наибольшего их распространения.
   Александр Македонский (IV в. до нашей эры) - македонский царь,  прос-
лавленный полководец древности. Гай Юлий Цезарь (I в. до н.э.) - римский
полководец и политический деятель, установивший единоличную диктаторскую
власть. Максимилиан - имеется в виду Максимилиан I из династии  Габсбур-
гов - австрийский  эрцгерцог  и  император  "Священной  римской  империи
(1493-1512), значительно расширивший свои владения.
   Софизм - неправильное умозаключение, умышленно ложно построенное,  но
кажущееся правильным.
   Аркебуза - фитильное, заряжаемое с дула ружье. Было в употреблении  с
XIV века. В XVI веке заменено мушкетом.
   Ковчег завета - по библейской легенде, - ящик,  в  котором  хранились
религиозные святыни.
   Тарквиний Гордый (VI в. до н.э.) - по преданию - последний царь Древ-
него Рима. Завоевал город Габии в Италии.
   Принц Кондэ (1621-1686) - французский полководец. Во время  конфликта
с фактическим правителем Франции кардиналом Мазарини был ненадолго  зак-
лючен в Венсенский замок.
   Дилемма - необходимость выбора между двумя нежелательными  возможнос-
тями.
   Сибарит - изнеженный, избалованный человек, любящий роскошь и наслаж-
дения.
   Шагрень - один из дорогих сортов кожи.
   Госпожа де  Севинье  (1626-1696)-французская  писательница,  известна
своими литературными "Письмами".
   Вааль, Маас - реки в Голландии.
   Гроций Гуго (1583-1645) - голландский ученый, юрист и дипломат,  один
из основателей науки международного права. В 1619 году за участие в  ре-
лигиозно-политической борьбе был осужден на  пожизненное  заключение.  В
1621 году бежал из тюрьмы.
   Имеется в виду Олденбарневельт Ян (1547-1619) - фактический правитель
провинции Голландии, боровшийся против монархических  устремлений  штат-
гальтера. Вместе с Г. Гроцием участвовал в религиозно-политическом  дви-
жении на стороне буржуазии. За попытку поднять мятеж был казнен.
   Голландский су - мелкая разменная монета.
   Зависть в древней Греции аллегорически изображалась в виде женщины со
змеями на голове.
   Стремление Вильгельма III Оранского к установлению в  Голландии  нас-
ледственной монархии не увенчалось успехом. После его  смерти  должность
штатгальтера была отменена.
   Синекура - хорошо оплачиваемая и не требующая  никакого  труда  долж-
ность.
   В библейской легенде рассказывалось, что патриарх  Ной,  спасаясь  от
всемирного потопа, захватил в свой ковчег "каждой твари по паре". Благо-
даря такой предусмотрительности и продолжили  якобы  свое  существование
все виды животных.
   Семирамида - легендарная ассирийская  царица,  славившаяся  будто  бы
своей мудростью. Клеопатра (69-30 до н.э.) - последняя царица Египта  из
династии Птоломеев. По преданию, славилась своей красотой. Елизавета Тю-
дор - английская королева (1558-1603). Годы царствования Елизаветы  сов-
пали с укреплением экономического  могущества  и  политического  влияния
Англии, а также с периодом расцвета английской литературы (Шекспир, Мар-
ло и др.). Анна Австрийская (1601-1666) - французская королева и регент-
ша в годы малолетства Людовика XlV.
   Дюйм - мера длины, равен 2,54 см.
   Семью чудесами света в древности назывались семь наиболее прославлен-
ных произведений архитектуры и ваяния: пирамиды египетских фараонов; ле-
гендарные висячие сады Семирамиды; ефесский храм Афродиты; статуя Зевса,
сидящего на троне, работы Фидия (V в. до н.э.); надгробный памятник царя
Мавзола (отсюда слово "Мавзолей") в Геликарнассе; Колосс Родосский (мед-
ная статуя высотой в 72 метра, стоявшая, по преданию, у входа  в  гавань
Родос); маячная башня высотой в 180 метров, воздвигнутая в Александрии в
III веке до нашей эры. Выражение "восьмое чудо света" употребляли в  на-
рицательном смысле, желая подчеркнуть необычайную  красоту  произведения
искусства.
   Сильфиды - в средневековых поверьях, добрые духи воздуха.
   Габриэль Метсю (1629-1667) - известный голландский художник.
   Лье - старинная французская мера длины, равная приблизительно 4,5 ки-
лометра.
   "Сезам отворись" - в арабских сказках магические слова, силою которых
мгновенно отворялась дверь тайной сокровищницы.
   По библейскому преданию, царь древней Иудеи  Соломон  умел  разрешать
самые трудным споры. Здесь имеется в виду легенда о  тяжбе  двух  женщин
из-за одного ребенка Чтобы узнать, которая из них является его настоящей
матерью, Соломон предложил разрубить ребенка на две части и признал  ма-
терью ту женщину, которая стала умолять мудрого судью отказаться от это-
го решения.
   Вольтов столб - первоначальная форма батареи  гальванических  элемен-
тов, осуществленная в 1799 году итальянским физиком, одним из  основате-
лей учения об электрическом токе - Александро Вольта.
   Аргус - в древнегреческой мифологии -  многоглазый  великан-сторож  В
переносном смысле - бдительный страж.
   Дедал - в древнегреческой мифологии - искусный механик, который  сде-
лал крылья из перьев и воска и улетел на них, спасаясь от преследования.
   Давид Тенирс Старший (1582-1649)  и  его  сын  Давид  Тенирс  Младший
(1610-1690) - известные фламандские живописцы.
   Батавская республика - одно из названий Голландии. Произошло от  наз-
вания племени батавов, обитавших на территории Нидерландов в начале  на-
шей эры. Официально Голландия называлась Батавской республикой с 1795 по
1806 год.
   Триумф - в древнем Риме торжественный  въезд  полководцапобедителя  в
столицу.
   Гней Помпеи (106-48 до н.э) - римский полководец и политический  дея-
тель Вступил в открытую борьбу с Цезарем за единоличную власть.
   Имеется в виду поражение, нанесенное Помпеем понтийскому царю  Митри-
дату (66 до н.э.) и завоевание Юлием Цезарем Галлии (58-51 до н.э).
   Кибела - в античной мифологии - мать богов Культ ее был широко  расп-
ространен в Римской империи.
   Этрурия - область в древней Италии.
   Вечный город, - так называли Рим.
   Корпорации - объединения ремесленников и купцов в средневековых горо-
дах. Во время праздничных шествий горожане шли в составе своих  корпора-
ций.
   Плебеи - в древнем Риме - непривилегированное свободное  население  В
средние века - городская беднота, простой народ.
   Пергамент - особо выделанная кожа, служившая в древности и в  средние
века материалом для письма.
   В трагедии Шекспира дух Банко, убитого по приказу Макбета,  явился  к
нему на пир.



 


<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: приключения

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [3]