Некоторое время я мучился этими опасениями, но скоро меня осенила новая
идея, и я несколько воспрянул духом. Надо снова заткнуть курткой щель, через
которую проникали крысы. Так я надолго от них избавлюсь.
     Это  был  очень  простой  способ преодолеть трудность. Без сомнения, он
пришел бы мне в голову и раньше, но тогда я думал, что крыс всего две,  и  с
ними   я   рассчитывал  справиться  по-другому.  Теперь,  однако,  положение
изменилось. Уничтожить всех крыс в трюме корабля -- слишком сложная  задача,
это  было  просто  невозможно.  И  я перестал об этом думать. Лучшим был мой
последний план: закрыть главное отверстие и все другие, через которые  может
пролезть крыса, и таким путем обезопасить себя от вторжения врага.
     Не  медля  ни  минуты,  я законопатил щель курткой. Удивляясь, как я не
подумал об этом раньше, я улегся в полной уверенности, что теперь могу спать
спокойно и сколько захочется.
-==Глава XLI. СОН И ЯВЬ==-
     Я так устал от  страхов  и  бессонницы,  что  едва  опустился  на  свою
постель,  как  перенесся  в страну снов. Вернее, не в страну, а в море снов,
потому что мне опять приснилось море. И, как  и  раньше,  я  лежал  на  дне,
окруженный   чудовищами,   похожими   на  крабов,  которые  готовились  меня
проглотить.
     Мало-помалу эти чудовища превращались в крыс.  И  тогда  мой  сон  стал
походить  на  явь.  Мне  снилось, что крысы собрались вокруг меня в огромном
количестве и угрожают мне со всех сторон. У  меня  ничего  нет  для  защиты,
кроме  куртки, и я размахиваю ею изо всех сил. А они становятся все смелее и
смелее, видя, как мало ущерба я причиняю  им  этим  оружием.  Одна  огромная
крыса,  больше  всех  остальных, ведет их в атаку. Это не настоящая крыса, а
призрак той, которую я убил.
     Таково было сновидение...
     Я долго не подпускаю к себе противника. Но  вот  силы  оставляют  меня.
Если  не придет помощь, крысы одолеют. Я оглядываюсь, громко зову на помощь,
но никто меня не слышит.
     Враги заметили наконец, что силы мои иссякают. По знаку  своего  вожака
они  бросились  на  меня  одновременно. Они напали на меня спереди, сзади, с
боков, и, хотя я сыпал удары во все стороны в последнем,  отчаянном  усилии,
все  это было бесцельно. Я отбрасывал их дюжинами, швырял их одна на другую,
но на смену упавшим приходили новые.
     Больше я  не  мог  сражаться.  Сопротивление  было  напрасно.  Они  уже
карабкались  по  моим  ногам,  по  бокам, по спине. Они повисали на мне, как
пчелиные рои виснут на ветках. И когда они уже собирались растерзать меня, я
не выдержал их веса и тяжело упал на землю.
     Это спасло меня: как только я коснулся пола, крысы отскочили и  убежали
стремглав, словно испугались того, что им удалось сделать.
     Меня приятно удивила такая развязка. Сначала я не мог объяснить себе, в
чем дело,  но  скоро  мысли  мои  прояснились  и  я очень обрадовался, когда
убедился в том, что все эти ужасы -- только сон.
     Впрочем, тут же мое настроение изменилось, и радость мгновенно исчезла.
Не все здесь было сном. Крысы были на мне, и в этот момент они находились  в
моей  каморке.  Я слышал, как они носятся кругом. Я слышал их отвратительный
визг. Я еще не успел приподняться, как одна из них пробежала по моему лицу.
     Это было для меня новым источником ужаса. Как они  проникли  сюда?  Уже
сама  таинственность этого нового вторжения потрясла меня. Как они пролезли?
Неужели вытолкнули куртку из щели? Я машинально ее ощупал.  Нет,  куртка  на
месте,  в  том  виде,  как я ее оставил. Я достал куртку и снова пустил ее в
ход, чтобы прогнать страшных грызунов. Опять я кричал и  хлопал  курткой  по
полу,  и  опять крысы ушли, но теперь я был в невероятном страхе, потому что
не  мог  объяснить,  как  они  добрались  до  меня,  несмотря  на  все   мои
предосторожности.
     Долгое  время  я  сидел в глубоком унынии, пока не сообразил наконец, в
чем дело: они прошли не через ту щель, которую я заткнул  курткой,  а  через
другое  отверстие,  забитое материей. Кусок материи был слишком мал -- крысы
вытащили его зубами.
     Вот  каким  образом  они  прорвались!  Но  моя  тревога  от  этого   не
уменьшилась.   Наоборот,   она  возросла.  Зачем  эти  существа  так  упорно
возвращаются снова и снова? Почему мое убежище  привлекает  их  больше,  чем
другие части корабля? Что им нужно? Загрызть и съесть меня?
     Я не мог найти иную причину, чтобы объяснить их нападение.
     Страх  перед  тем,  что меня могут загрызть крысы, вызвал у меня прилив
энергии. По часам я узнал, что проспал не  больше  часа,  но  не  мог  снова
заснуть,  пока полностью не обеспечу себе безопасность. Я решил привести мою
крепость в порядок, более пригодный для обороны.
     Я вынул куски материи из всех щелей и дыр и заново тщательно  закупорил
все  лазейки. Я пошел даже на то, чтобы вынуть из ящика все галеты и достать
два или три новых рулона материи для затычек. Потом уложил галеты на место и
заткнул все отверстия.
     Мне пришлось потрудиться возле ящика, потому что около него было  много
всевозможных  щелей.  Я  вышел  из  затруднения  при  помощи большого рулона
материи, поставив его стоймя и закрыв им все свободное пространство. На этой
стороне теперь все было закрыто. Рулон стоял так плотно, что  никакое  живое
существо не могло его обойти. Единственный недостаток этого укрепления был в
том,  что  оно  затрудняло  мне доступ к галетам, потому что материя закрыла
отверстие ящика. Но я подумал об этом заранее и сделал внутри  камеры  запас
галет  на неделю, на две. Когда я съем их, я могу отодвинуть рулон и, прежде
чем крысы успеют добраться до щели, сделать запас еще на неделю.
     Полных два часа ушло на то, чтобы закончить все  эти  приготовления.  Я
работал  с  большой  тщательностью,  стараясь  сделать  стены  моей крепости
попрочнее. Это не была игра: от этого зависела моя жизнь.
     Проделав все самым аккуратным образом, я улегся спать.
     Теперь я был уверен в том, что высплюсь по-настоящему.
-==Глава XLII. ГЛУБОКИЙ СОН==-
     Я не ошибся -- я спал двенадцать часов подряд. Хотя  не  без  кошмаров:
мне  опять  снились ужасные сражения с крабами и крысами. Мой сон не освежил
меня, несмотря на его длительность, как будто я и в самом деле  сражался  со
своими страшными врагами. Но приятно было, проснувшись, убедиться в том, что
незваные  гости  не  возвращались и в моих укреплениях не появилось ни одной
бреши. Я ощупал и нашел все на прежнем месте.
     Несколько дней я прожил сравнительно спокойно. Я не боялся  крыс,  хотя
знал,  что  они  неподалеку.  Когда  погода  была  тихая  --  а она долго не
менялась,-- я слышал возню животных снаружи,  слышал,  как  они  что-то  там
делали,  носились  между  ящиками  с грузами, иногда испускали омерзительные
вопли, словно сражались друг с другом. Но их голоса больше не  пугали  меня,
ибо  я знал твердо, что крысы не могут ко мне попасть. Если мне случалось на
время передвинуть  один  из  рулонов  материи,  защищавших  мое  убежище,  я
немедленно  ставил  его  обратно,  прежде  чем  хотя  бы одна крыса успевала
заметить, что отверстие открыто.
     Мне было очень неудобно в таком заточении. Погода стояла  необыкновенно
жаркая.  Ни  малейшее  движение ветерка не доходило до меня, и воздух в моем
помещении не освежался. Я чувствовал себя как внутри печки. Весьма возможно,
что мы пересекали экватор или, во всяком случае,  находились  в  тропических
широтах  --  вот  откуда  такое  спокойствие  в атмосфере, потому что в этих
широтах бури бывают реже, чем в так называемых умеренных зонах.  Только  раз
мы  попали  в  бурю,  которая  продолжалась  весь  день  и ночь. Как всегда,
началась  сильная  качка.  Корабль  качало  так,  как  будто  он   собирался
перевернуться вверх дном.
     На  этот  раз  я  не  заболел  морской  болезнью, но мне не за что было
держаться, и я катался по полу, то ударяясь лбом о бочку,  то  сваливаясь  в
сторону,  пока  мое  тело  не оказалось избитым, словно после града палочных
ударов. Колебание судна заставляло бочки и ящики немного сдвигаться с места,
и от этого затычки из материи ослабевали и вываливались.
     Все еще боясь крысиного нашествия, я то и дело затыкал лазейки.
     В общем, это занятие все-таки было приятнее, чем безделье. Оно помогало
мне проводить время, и два дня бури и волнения на море показались мне короче
двух обычных дней. Самыми  горькими  часами  моего  заключения  были  те,  в
которые  я  был  предоставлен  самому себе и своим мыслям. Часами я лежал на
месте без движения, иногда даже без единой мысли в голове. И, лежа во мраке,
одиночестве и тоске, я боялся, что разум оставит меня.
     Так прошло больше двух недель -- я знал это по зарубкам на палочке. Эти
недели казались месяцами, даже годами --  так  медленно  тянулось  время!  В
промежутках  между  бурями  кругом  меня царило однообразное спокойствие, не
происходило ничего такого, что можно было бы отметить и запомнить. Все время
я строго придерживался установленного мной пайка. Несмотря  на  то  что  мне
часто приходилось голодать так, что я мог бы съесть недельную порцию за один
раз,  я  все-таки  не  выходил  за пределы установленного рациона. Часто это
стоило больших усилий. Скрепя сердце я откладывал в  сторону  для  следующей
еды  полгалеты,  которая словно прилипала к моим пальцам, когда я клал ее на
полочку. Но, в общем, я мог поздравить себя: за исключением того дня,  когда
я  съел  за  один  раз  четыре галеты, я не нарушил расписания и мужественно
подавлял разгоревшийся аппетит.
     От жажды я вовсе не страдал. Никаких трудностей с водой у меня не было.
Установленного количества воды хватало даже с избытком. Иногда я пил меньше,
чем полагалось, и всегда мог выпить столько, сколько хотелось.
     Скоро  запас  галет,  отложенный  мной,  подошел  к  концу.  Это   меня
обрадовало.  Значит,  дни  идут  --  прошло  две  недели  с  тех  пор, как я
пересчитал галеты и определил необходимое на данный срок  количество.  Итак,
пришло время отправиться в "кладовую" и взять оттуда новый запас.
     И  тут  у  меня появилось странное опасение. Оно возникло внезапно, как
будто в  сердце  вдруг  кольнула  стрела.  Это  было  предчувствие  большого
несчастья,  вернее  --  не  предчувствие,  а  страх,  порожденный тем, что я
заметил в  последнюю  минуту.  Я  все  время  слышал  снаружи  шум,  который
приписывал  моим  соседям  --  крысам.  Он  доносился  до  меня часто, почти
постоянно, и я привык к нему, но сейчас звук  напугал  меня  --  он  шел  со
стороны, где стоял ящик с галетами.
     Дрожащими  руками  я  сдвинул  с  места  рулон  и погрузил руки в ящик.
Милосердный Боже! Ящик был пуст!
     Нет, не пуст. Запустив руку поглубже, я нащупал  в  нем  нечто  мягкое,
скользкое...  крыса!  Животное отскочило в сторону, как только почувствовало
мое прикосновение, и так же мгновенно я убрал руку. Машинально я начал снова
шарить в ящике -- и наткнулся на  другую  крысу!  И  еще,  еще!..  Казалось,
половина  ящика  набита  ими  -- одна вплотную к другой. Они разбегались кто
куда, некоторые, выскочив из отверстия, даже прыгали мне на грудь, остальные
бросались на стенки ящика, испуская пронзительные крики.
     Вскоре я разогнал их. Но --  увы!  --  когда  они  скрылись  и  я  стал
обследовать  свои запасы, то увидел, к своему отчаянию, что почти все галеты
исчезли. В ящике не оставалось ничего, кроме кучи крошек на дне. Эти остатки
крысы и поедали в ту минуту, когда я их спугнул.
     Это было страшное несчастье. Я был так подавлен  своим  открытием,  что
долгое время не мог прийти в себя.
     Я  легко  мог  представить  себе,  что  произойдет дальше. Мои продукты
исчезли -- голодная смерть глядела мне в лицо. Да, нет сомнений,  смерть  от
голода неминуема! Жалкими крохами, которые оставили мне мерзкие грабители --
они  бы  доели  все  через  час,  не спугни я их,-- нельзя было продержаться
больше недели. И тогда... Что тогда? Голод, голодная смерть!
     Выхода не было. Так я рассудил. Да и на что мог я рассчитывать?
     Я чувствовал себя совершенно уничтоженным -- настолько, что  не  принял
никаких  мер к тому, чтобы защитить ящик от дальнейших вторжений крыс. Я был
уверен, что все равно  мне  придется  отступить  перед  этим  несчастьем  --
умереть  от  голода.  Не  было  никакого смысла противиться судьбе. Лучше уж
умереть сразу, чем через неделю. Жить еще несколько  дней,  зная,  что  тебя
ожидает  смерть,--  ужасно, мучительно! Ожидание хуже самой смерти. И ко мне
вернулись прежние мысли о самоубийстве.
     Но  только  на  минуту.  Я  вспомнил,  что  однажды  стоял  на   пороге
самоубийства, но чудесным образом избежал его. Снова луч надежды осветил мне
будущее.  Правда,  надежда  эта  ни  на  чем  не  основывалась,  но  ее было
достаточно для того, чтобы вдохнуть в меня новую энергию и спасти от полного
отчаяния. Кстати, присутствие крыс  тоже  побуждало  меня  к  действию.  Они
находились  тут  же,  рядом,  и угрожали снова забраться в ящик и уничтожить
последние остатки моей еды. Теперь я мог избавиться от них, только  действуя
самым энергичным образом.
     Крысы  проникли  в ящик не через то отверстие, через которое проникал в
него я сам: оно было закрыто рулоном -- и там они пройти не могли. Они вошли
с противоположной стороны, через ящик с материей.  Им  удалось  это  сделать
потому,  что  я  сам  снял  одну из боковых досок этого ящика. Это произошло
недавно -- ведь им надо было прогрызть заднюю стенку, на  что  потребовалось
бы,  конечно,  немало  времени.  Иначе они давно бы уже проникли внутрь и не
оставили бы ни кусочка. Они, несомненно, и прошлые разы  пробирались  в  мою
каморку именно из-за этого ящика с галетами -- здесь пролегал самый короткий
путь к нему.
     Я  очень  сожалел,  что вовремя не подумал о сохранности моей кладовой.
Собственно говоря, я думал об этом, но мне не приходило в голову, что  крысы
могут проникнуть в ящик сзади, а спереди его плотно прикрывал рулон материи.
     Увы!  Теперь  уже  поздно,  сожаления ни к чему! И повинуясь инстинкту,
который заставляет нас бороться за жизнь до последней возможности, я перенес
остатки  галет  из  ящика  на   полочку   внутри   моего   убежища.   Затем,
забаррикадировавшись  снова,  я улегся на постель и стал думать о положении,
которое казалось мне мрачнее, чем когда бы то ни было.
-==Глава XLIII. В ПОИСКАХ ВТОРОГО ЯЩИКА С ГАЛЕТАМИ==-
     Долгое время размышлял я над своими делами, и ничего  утешительного  не
приходило  мне  в голову. Я был в таком подавленном состоянии духа, что даже
не пытался сосчитать количество оставшихся у меня галет --  вернее,  крошек.
По  величине  этой небольшой кучки я примерно определил, что могу поддержать
свое существование, исходя из самого маленького пайка, около десяти дней, не
больше. Итак, мне осталось жить десять дней, в лучшем случае -- две  недели,
а  в  конце  этих  двух  недель  умереть,  причем  я уже знал, что это будет
медленная и мучительная смерть.  Мне  уже  были  ведомы  муки  голода,  и  я
страшился испытать их вторично. Но избежать такого жребия не было надежды. В
ту минуту, во всяком случае, я считал себя обреченным.
     Я  был  так  потрясен своим открытием, что долгое время не мог прийти в
себя. Я был подавлен, малодушие овладело мной, мозг был словно  парализован.
И  когда я пытался думать, мысли мои блуждали и возвращались снова и снова к
моей страшной участи.
     Потом я опомнился и вновь обрел способность обсудить обстоятельства,  в
которых очутился. Снова появилась надежда, правда настолько неопределенная и
необоснованная,  что ее следовало бы назвать "призраком надежды". Мне пришла
в голову чрезвычайно простая мысль: если  я  нашел  один  ящик  с  галетами,
отчего  бы не поискать второй? Если он не находится рядом с первым, он может
оказаться  неподалеку.  Я  уже  говорил,  что  при  погрузке   судна   грузы
размещаются  по-разному:  не по сортам товара, а по объему и форме упаковки,
чтобы они соответствовали друг  друг  и  форме  трюма.  Я  уже  в  этом  сам
убедился,  потому  что  вокруг меня рядом стояли самые разнообразные товары:
галеты, мануфактура, бренди и бочка с водой. Хотя  непосредственно  рядом  с
ящиком  с галетами не стоял другой такой же ящик, но он мог быть неподалеку.
Может быть, с другой стороны ящика с сукном или в ином месте, куда  я  сумею
проникнуть.
     Энергия  вернулась  ко  мне,  и я стал размышлять, как мне найти другой
ящик с галетами.
     План тотчас был выработан. Способ был только  один  --  воспользоваться
ножом. Мне пришло в голову проложить ножом дорогу через бочки, ящики и тюки,
заграждавшие  путь  к  галетам.  И  чем  больше  я  думал об этом, тем более
выполнимой  казалась  мне  эта  идея.  То,  что  нам  кажется  трудным   или
невыполнимым  при обыкновенных обстоятельствах, становится легким, когда нам
угрожает смертельная опасность и когда мы  знаем,  что  таким  путем  сможем
спасти  жизнь.  Самые  тяжелые  лишения  и  величайшие  трудности становятся
легкими затруднениями, когда дело идет о жизни и смерти!
     Именно с этой точки зрения я вынужден был смотреть на  подвиг,  который
мне  предстояло совершить, и не очень заботился о времени и труде, только бы
это дало мне возможность спастись от страшной голодной смерти.
     Итак, я решил проложить с помощью ножа дорогу  через  груды  товаров  в
надежде найти ящик, содержащий пищу. Если меня ждет успех, я буду жить; если
нет  --  я  умру.  И  еще одна мысль толкала меня к действию: лучше провести
остаток жизни в надежде, чем уступить отчаянию и сидеть сложа руки. Провести
две недели в ожидании смерти в тысячу раз хуже, чем сама смерть.
     Лучше продолжать борьбу, питая  надежду  новыми  усилиями.  Самый  труд
сократит время и отвлечет меня от мрачных мыслей о безрадостной судьбе.
     Так думал я, и новый прилив энергии сменил во мне прежний упадок сил.
     Я  стоял на коленях, с ножом в руке, полный решимости и готовый на все.
Как оценил я в ту минуту счастье обладать этим куском стали! Я бы не обменял
его на целый корабль, наполненный чистым золотом!
     Прежде всего надо было пробиться через ящик с  материей  и  исследовать
то, что находилось за ним. Ящик с галетами был теперь пуст, и я пролез через
него без труда. Вы помните, мне уже приходилось это делать -- тогда, когда я
набрел  на  сукно. Значит, дорога была знакома. Но для того чтобы пробраться
через ящик  с  сукном,  необходимо  выбросить  оттуда  несколько  рулонов  и
очистить дорогу к следующему ящику. Следовательно, сначала нож мне не нужен.
Отложив его в сторону, в такое место, где я мог легко достать до него рукой,
я  просунул голову и влез в пустой ящик. В следующую минуту я уже выдергивал
и вытаскивал тугие рулоны сукна, напрягая все силы и энергию, чтобы сдвинуть
их с места.
-==Глава XLIV. Я ЗАЩИЩАЮ КРОШКИ==-
     Работа стоила времени и труда, и гораздо больше, чем вам кажется.  Дело
в  том,  что  материю упаковывали так, чтобы сэкономить место, и рулоны были
прижаты друг к другу настолько плотно, как будто они вышли  из-под  парового
пресса.  Те  рулоны,  которые находились напротив сделанного мной отверстия,
вынуть не составляло труда, но с прочими возни  было  больше.  Мне  пришлось
пустить  в  ход  всю свою силу, чтобы сдвинуть их с места. Когда первые были
вынуты, работать стало легче. Некоторые рулоны оказались крупнее  других  --
это  было  более  грубое  сукно. Они были настолько велики, что не пролезали
через проделанные мной отверстия в ящике с материей и в  ящике  с  галетами.
Что  мне  оставалось  делать с ними? Расширить отверстия -- значит приложить
очень много труда. Оба ящика расположены так, что  оторвать  от  них  лишнюю
доску невозможно. Можно расширить дыру ножом, но это трудно.
     Тут  я  придумал  план,  который тогда показался мне превосходным, хотя
впоследствии оказалось, что я сделал ошибку. Я разрезал  завязки  на  каждом
рулоне  и  стал разматывать рулоны постепенно. Я вытаскивал из дыры материю,
пока рулон не становился достаточно тонким, чтобы  пройти  через  отверстие.
Таким способом я освободил весь ящик, хотя работа заняла несколько часов.
     Работа  моя была прервана очень серьезным обстоятельством: вернувшись к
себе на место с  первым  вынутым  из  ящика  рулоном  материи,  я  с  ужасом
обнаружил, что помещение занято двумя десятками других жильцов: опять крысы!
     Кусок  материи  выпал у меня из рук. Я ринулся на крыс и разогнал их. Я
сразу понял, что часть запасов моего жалкого продуктового склада сожрана или
унесена. Впрочем, они уничтожили не очень много. К счастью,  я  отсутствовал
недолго. Задержись я еще минут на двадцать, эти разбойники подобрали бы все,
не оставив мне ни крошки.
     Последствия   могли   оказаться   для  меня  роковыми.  Браня  себя  за
собственную небрежность, я решил в будущем быть более осторожным.
     Я расстелил большой  кусок  материи,  насыпал  на  него  крошки,  затем
свернул  его  кульком  и завязал как можно крепче полоской той же материи. Я
полагал, что теперь все будет в сохранности. Положив кулек в угол,  я  снова
приступил к работе.
     Ползая  на  коленях  то  с  пустыми  руками, то нагруженный материей, я
походил на муравья, бегающего по своей дорожке и делающего запас на зиму.  В
течение  нескольких  часов  я  не  уступал муравьям в усердии и деловитости.
Погода по-прежнему стояла тихая, но стало еще  жарче  и  пот  катил  с  меня
градом.  Я  вынужден  был оторвать кусок материи, чтобы вытирать лоб и лицо.
Порой мне казалось, что я задохнусь от жары. Но, однако, я работал и работал
не переставая. Мне и в голову не приходило сделать передышку.
     Крысы все время напоминали о своем присутствии. Они кишели около меня в
щелях между ящиками и бочками, где у них были свои пути и тропы. Я  встречал
их  и  в  проделанном  мной  туннеле.  Они  то  пересекали  мне  дорогу,  то
наскакивали на меня, то метались позади и перебегали по ногам.  Как  это  ни
странно,  но теперь я боялся их меньше, чем раньше. Это объяснялось тем, что
я понял, что крыс привлекал ящик с галетами, а вовсе не я сам. Прежде у меня
было впечатление, что они собираются на меня напасть, но теперь я думал, что
разгадал их намерения, и у меня было меньше опасений,  что  они  перейдут  в
атаку.  Пока  я бодрствую, они не страшны. Но я никогда не ложился спать, не
приняв мер предосторожности на случай их нападения, и намеревался  поступать
так и впредь.
     Была  еще  и  другая  причина,  по  которой  я  уже не так боялся крыс.
Положение мое ухудшилось настолько, что необходимо было действовать,  и  все
меньшие опасности померкли перед главной -- опасностью голодной смерти.
     Разгрузив  наконец ящик с материей, я позволил себе немного отдохнуть и
подкрепиться горстью крошек и чашкой воды. Работая над разгрузкой  ящика,  я
не  отрывался  даже для того, чтобы глотнуть воды, и сейчас готов был выпить
полгаллона. Я был уверен, что  воды  мне  хватит  надолго,  и  потому  выпил
сколько хотелось. Вероятно, когда я наконец оторвался от бочки, уровень воды
в  ней  сильно  понизился.  Драгоценная  влага  казалась  слаще  меда  --  я
чувствовал себя снова полным сил и бодрости.
     Теперь я обратился к своим продовольственным  запасам,  но  крик  ужаса
вырвался из моих уст, когда я ощупал кулек.
     Снова  крысы!  Да,  к  своему  изумлению,  я  обнаружил, что неутомимые
грабители опять побывали здесь, прогрызли дыру в материи  и  уничтожили  еще
часть моего скудного запаса. Пропало не меньше фунта[38] драгоценных крошек,
и  все  это  произошло  недавно,  потому  что  несколькими минутами раньше я
случайно передвигал кулек и там все было в порядке.
     Это новое несчастье вызвало у меня и раздражение,  и  новые  страдания.
Нельзя  было  ни  на  минуту  отойти  от  галет, не рискуя лишиться всего до
последней крошки.
     Я лишился уже половины запаса, вынутого из ящика.  Я  рассчитывал,  что
мне  хватит его на десять -- двенадцать дней, считая мелкое крошево, которое
я тщательно собрал с досок. Но теперь,  внимательно  исследовав  остатки,  я
увидел, что их едва хватит на неделю.
     Такое  открытие  усугубило  мрачность моего положения. Но я не впадал в
отчаяние. Я  решил  продолжать  работу,  как  будто  никакого  несчастья  не
случилось. Уменьшение запасов только прибавило мне энергии и упорства.
     Оставался единственный способ сохранить крошки -- взять с собой кулек и
постоянно держать при себе. Конечно, можно было завернуть крошки в несколько
слоев материи, но я был убежден, что паразиты прогрызут дыру даже в железном
ящике.
     Для большей надежности я заткнул дыру, проеденную крысами, и снова влез
в ящик,  захватив  с собой кулек с крошками. Я был готов защищать его против
любого, кто на него покусится.
     Я поместил его между колен, взялся за нож и принялся проделывать ход  в
задней стенке ящика из-под сукна.
-==Глава XLV. СНОВА УКУС==-
     Стараясь  поменьше  пускать  в  дело  нож, я сначала попытался оторвать
доски руками. Уверившись в том, что я не могу их сдвинуть с места, я лег  на
спину  и попробовал выломать их ногами. Я даже надел башмаки, думая, что мне
удастся  вышибить  доски.  Но  сколько  я  ни  колотил  ногами,  ничего   не
получилось!  Доски  были  хорошо  забиты  гвоздями,  и,  как  я впоследствии
убедился, ящик был стянут железными скрепами, которые выдержали бы  и  более
серьезные усилия. Тогда я стал работать ножом.
     Я  намеревался  прорезать поперек одну из досок поближе к краю, а потом
подвести под нее руку и оторвать, как бы прочно  ни  была  она  укреплена  с
другого конца.
     Дерево  было не слишком твердое -- обыкновенная ель, и я легко прорезал
бы доски даже самым простым ножом, если бы сам находился выше, а ящик  стоял
прямо  передо  мной.  Но  вместо  этого  приходилось  действовать в согнутом
положении, весьма неудобном и утомительном. Больше того, рука  моя  все  еще
болела  от  крысиного  укуса,  ранка  не  закрылась.  Возможно,  что  вечное
беспокойство, тревога, бессонница, лихорадочное состояние  мешали  излечению
раны.  К  сожалению,  ранена была правая рука, а левой я не умел действовать
ножом. Я временами пробовал  переложить  нож  в  левую  руку,  чтобы  правая
отдохнула,  но  ничего  не получалось. Поэтому я потратил несколько часов на
то, чтобы прорезать доску в девять дюймов длины и толщиной в один дюйм.  Под
конец  я  все-таки  справился.  Улегшись  еще  раз на спину и нажав на доску
каблуками, я с удовольствием убедился, что она поддается.
     Однако что-то позади ящика -- другой ящик или бочка -- мешало до  конца
выломать  доску.  Промежуток  был не больше двух или трех дюймов, и пришлось
дергать, трясти, нажимать вверх, вниз, вперед, назад,  пока  не  расшатались
железные скрепы и доска не отделилась от ящика.
     Просунув  руку в щель, я сразу определил, что находилось за ящиком: там
помещался другой ящик, и -- увы! -- такой же, как тот, который я  опустошил.
То  же  дерево  на  ощупь,--  я уже говорил, что мое осязание обострилось до
чрезвычайности.
     Это открытие сильно опечалило меня. Я был  разочарован.  Но  все  же  я
решил  удостовериться  окончательно  и стал вынимать доску из второго ящика,
так же как раньше из первого: сделал  поперечный  надрез,  потянул  доску  к
себе...  Работы здесь было больше, чем с первым ящиком, потому что добраться
до него оказалось труднее. Кроме того, прежде чем взломать второй ящик,  мне
пришлось  расширить  отверстие  в  первом, иначе я не мог бы достать до того
места, где ящики примыкали друг к другу. Расширить отверстие было  нетрудно:
мягкая доска поддавалась лезвию ножа.
     Над   вторым   ящиком  я  трудился  угрюмо,  безрадостно  --  это  была
безнадежная работа. Я бы мог и вовсе оставить ее, ибо лезвие ножа уже не раз
приходило в соприкосновение с чем-то мягким, рыхлым внутри ящика -- это была
ткань. Я мог бы бросить работу,  но  какое-то  любопытство  заставляло  меня
механически  продолжать  ее -- то любопытство, которое трудно удовлетворить,
пока полностью не дойдешь до самого  конца.  Побуждаемый  этим  чувством,  я
машинално рубил ножом, пока не выполнил свою задачу до конца.
     Результат   был  именно  тот,  которого  я  ожидал,--  в  ящике  лежала
материя!..
     Нож выскользнул у меня  из  рук.  Побежденный  усталостью,  подавленный
горем, я упал навзничь, потеряв сознание.
     Это  беспамятное, отчаянное состояние продолжалось некоторое время -- я
не заметил, сколько именно. Но в конце концов я был разбужен острой болью  в
среднем  пальце,  внезапной  болью,  словно  меня укололи иглой или резанули
лезвием ножа.
     Еще не совсем придя в себя, я вскочил, думая, что наткнулся на  нож;  я
вспомнил,  что  бросил  его открытым где-то рядом с собой. Через секунду или
две я понял, однако, что не нож причинил мне боль.  Рана  была  нанесена  не
холодной сталью, а ядовитыми зубами живого существа. Меня укусила крыса!
     Равнодушие  и  вялость  мгновенно  рассеялись  и  сменились  сильнейшим
страхом. Теперь, более чем когда бы то ни  было,  я  убедился,  что  гнусные
животные  угрожают  моей  жизни.  Это  было  первое их нападение без всякого
повода с моей стороны. Хотя раньше резкие движения и громкие крики прогоняли
крыс, но я чувствовал, что со временем они осмелеют  и  перестанут  обращать
внимание  на  неопасный  для  них  шум. Я слишком долго пугал их, ни разу не
заставив почувствовать, что они могут быть наказаны.
     Ясно, что я не мог улечься спать и  оказаться  совершенно  беззащитным,
если  на меня нападут крысы. Хотя надежды на избавление, к сожалению, сильно
уменьшились и, вероятно, меня ждала голодная смерть, все-таки я  предпочитал
умереть от голода, чем быть съеденным крысами. Самая мысль о подобной смерти
наполняла  меня  ужасом и заставляла употребить всю энергию на избавление от
такого конца.
     Я очень устал и нуждался в отдыхе. Пустой ящик был достаточно велик для
того, чтобы лечь спать в нем, вытянувшись в полный рост. Но я решил,  что  в
старом убежище мне легче будет бороться с крысами, и, захватив нож и кулек с
крошками, снова устроился за бочкой.
     Теперь  размеры моей клетушки уменьшились, потому что она была завалена
материей, выброшенной из ящика. В сущности, в  ней  как  раз  хватало  места
только для моего тела, так что это было скорее гнездо, чем помещение.
     Я  был хорошо защищен в этом гнезде рулонами материи, наваленными около
бочонка с бренди. Оставалось только завалить  другой  конец,  как  это  было
раньше.  Я  так  и  сделал.  И  тогда,  съев  свой  тощий  ужин  и запив его
многочисленными глотками воды, я дал наконец отдых душе и телу, в чем  давно
уже так нуждался.
-==Глава XLVI. ТЮК С ПОЛОТНОМ==-
     Мой  сон  не  был  ни  сладким, ни глубоким. К мыслям о мрачном будущем
прибавились еще мучения от жары -- еще худшие, чем раньше,  потому  что  все
отверстия теперь были забиты. Ни малейшее движение воздуха, которое могло бы
освежить  меня,  не  достигало  моей  тюрьмы,  и  я  чувствовал  себя  как в
раскаленной печи. Но все-таки я поспал немного, и это  "немного"  было  все,
чем я вынужден был довольствоваться.
     Проснувшись,  я  принялся за еду -- за свой "завтрак". Конечно, это был
самый легкий из всех завтраков  на  свете,  и  вряд  ли  он  заслужил  такое
название.  Я  опять  выпил  много  воды, потому что меня трепала лихорадка и
болела голова, как будто готова была расколоться.
     Однако все это не помешало мне снова приняться за работу. Если  в  двух
ящиках  лежит  мануфактура, это еще не значит, что таков и остальной груз. Я
решил  продолжать  розыски.  Следовало  произвести  разведку  и   в   другом
направлении  и  делать  туннель не через боковую доску, а через конец ящика,
чтобы проложить путь не вбок, по борту судна, а  прямо,  где  у  меня  могли
открыться большие возможности.
     Захватив  с  собой  кулек  с  крошками,  я  приступил  к работе с новой
надеждой, и после долгого, упорного труда, особенно мучительного из-за ранки
в пальце и согнутого положения, мне удалось взломать заднюю стенку ящика.
     Там лежало что-то мягкое. Это  меня  несколько  обнадежило.  Во  всяком
случае,  это  было  не  сукно,  но  что  именно,  я  не мог сообразить, пока
совершенно не оторвал  доску.  Я  осторожно  просунул  руки  в  отверстие  и
дрожащими пальцами стал щупать новый, неведомый предмет. На ощупь он казался
холстом. Но это только упаковка. А что внутри?
     Я  не  мог  определить,  что  это такое, пока не взял нож и не разрезал
холщовую оболочку. Тут, к моему разочарованию,  я  распознал,  что  лежит  в
ящике.
     Это  было полотно -- тюк прекрасного полотна, скатанный в рулоны, как и
сукно. Но эти рулоны были так плотно спрессованы, что, приложив все  усилия,
я не мог выдернуть ни одного из них.
     Это  открытие опечалило меня еще больше, чем если бы я обнаружил сукно.
Сукно я бы постепенно вынул и продолжал дальше свою работу. Но с полотном  я
ничего  не  мог сделать, ибо после нескольких попыток выяснилось, что я не в
состоянии сдвинуть с места ни один рулон. Алмазная  стена  вряд  ли  оказала
больше  сопротивления  лезвию  моего  ножа,  чем эта масса полотна. Для того
чтобы его прорезать насквозь, понадобилось бы работать  неделю.  У  меня  не
хватит  пищи, чтобы прожить, пока я достигну другой стороны ящика. Но я и не
думал об этом. Это было явно невозможно, и  я  бросил  эту  затею,  даже  не
задумываясь над ней.
     Некоторое  время я бездействовал, соображая, что предпринять дальше. Но
я недолго оставался без дела. Время было слишком дорого.  Только  энергичная
деятельность могла спасти меня. Побуждаемый этой мыслью, я снова приступил к
работе.
     Мой  новый  план  был  прост  --  опустошить второй ящик, прорезать его
противоположную сторону и посмотреть, что находится за ним. Так как ящик был
уже взломан, надо было вынуть из него материю.
     Так же как и в первом ящике с мануфактурой, я почувствовал, что толстые
рулоны не проходят через проделанное мной отверстие. И, не желая мучиться  и
расширять  отверстие  в  досках, я прибегнул к прежнему способу -- разрезать
завязки, развертывать рулоны и вытаскивать материю ярд за  ярдом.  Я  думал,
что так будет легче, но -- увы! -- это привело к таким последствиям, которые
причинили мне много бед.
     Я  быстро продвигался и уже очистил достаточное пространство для работы
внутри ящика, когда мне внезапно пришлось остановиться, потому что позади не
было места для материи.
     Все свободное место -- моя каморка, ящик из-под галет и еще  один  ящик
-- было  полно  мануфактурой,  которую  я вытаскивал, продвигаясь вперед. Не
оставалось ни одного свободного фута, где можно было положить хотя  бы  один
рулон ткани!
     Я  не  сразу испугался, потому что не представлял себе, какие это может
повлечь за собой последствия. Но когда я хорошенько поразмыслил, то  увидел,
что стою перед очень опасной проблемой.
     Очевидно,   я   не  смогу  продолжать  работу,  пока  не  избавлюсь  от
образовавшейся  лавины  материи,  виной  чему  я  был  сам.  И  как  от  нее
избавиться?  Ни сжечь, ни уничтожить материю каким-либо иным путем нельзя; я
не могу уменьшить ее в объеме, потому что уже умял ее изо всех сил.  Что  же
мне теперь с ней делать?
     Теперь  я понял, как безрассудно было разматывать рулоны. Это и явилось
причиной увеличения их  объема.  Вернуть  их  в  прежнее  состояние  уже  не
представлялось  возможным. Материя была разбросана в полном беспорядке, и не
было места, чтобы ее свернуть,-- в тесном помещении и при  моем  вынужденном
положении  тела я почти не мог двигаться. Но если бы даже и нашлось место, я
все равно не смог бы довести материю хотя бы отчасти до ее прежнего  объема,
потому  что  толстый  материал  при  всей  своей  эластичности потребовал бы
большого винтового пресса, чтобы принять прежний вид.  Я  ужасно  огорчился.
Мало сказать: огорчился -- я готов был снова впасть в отчаяние.
     Но нет, я не позволю отчаянию овладеть мной! Кое-как опростав место для
последних   одного   --   двух   рулонов,  я  сумею  проделать  отверстие  в
противоположной стенке ящика. У меня еще есть  надежда.  Если  там  окажется
другой  ящик  с  сукном  или тюк с полотном, у меня хватит времени предаться
отчаянию.
     Трудно сломить надежду в человеческом сердце. Так было и со мной.  Пока
есть жизнь -- есть и надежда. Воодушевленный этой мудрой пословицей, я снова
взялся  за  дело.  Скоро  мне  удалось  убрать еще два рулона. Это позволило
проникнуть внутрь уже почти пустого ящика и пустить в ход нож.
     Мне удалось вышибить обе части доски и сделать  отверстие,  достаточное
для  моей цели, а она заключалась только в том, чтобы получилась щель, через
которую можно просунуть руку. Увы, меня ждало самое печальное разочарование:
еще один тюк с полотном! Я был обессилен, мне стало дурно, и я бы упал, если
бы было куда упасть,-- я остался как был,  лежа  лицом  вниз,  ослабевший  и
телом и душой.
-==Глава XLVII. EXCELSIOR[39]==-
     Прошло   много   времени,  прежде  чем  я  снова  собрался  с  духом  и
приподнялся. Если бы не голод, я бы еще долго оставался в состоянии  полного
оцепенения.  Но  природа взяла свое. Я хотел съесть свои крошки лежа, однако
жажда заставила меня вернуться на старое место.  Мне  было  все  равно,  где
спать,  потому  что  я  мог скрыться от крыс в любом из ящиков. Но надо было
находиться поблизости от бочки с водой,--  вот  почему  я  предпочел  старое
место.
     Нелегко  мне  было  вернуться  туда. Пришлось поднять и отбросить назад
много рулонов материи. Класть их надо было бережно, не то, вернувшись в свое
убежище, я не смог бы расчистить для себя достаточно места.
     Все  же  мне  удалось  осуществить  свое  намерение.  Поев   и   утолив
лихорадочную  жажду,  я  свалился  на  массу материи и моментально заснул. Я
принял обычные меры предосторожности, накрепко закрыв ворота своей крепости,
и сон мой не был нарушен крысами.
     Утром, или, вернее сказать, в тот час, когда я проснулся, я снова  поел
и  попил.  Не  знаю, было ли это утро, потому что я два раза забывал завести
часы и уже не отличал день от ночи. И так как я спал теперь нерегулярно,  то
и по сну не мог определить время суток. Еды не хватило, чтобы утолить голод.
Да  и  всего  моего  запаса  пищи не хватило бы, чтобы полностью насытиться;
немалых трудов стоило мне удержаться  от  того,  чтобы  не  уничтожить  весь
запас.  Потребовалась  вся  моя  решимость,  чтобы сдержаться. Решимость эта
поддерживалась ясным сознанием того, что мне придется есть в последний  раз.
Воздержание объяснялось простым страхом голодной смерти.
     Позавтракав как можно экономнее и наполнив желудок водой вместо пищи, я
опять углубился во второй ящик с материей, так как решил продолжать розыски,
пока силы  не  изменят  мне.  Не  много у меня их оставалось. Я понимал, что
съеденного едва хватит, чтобы поддержать жизнь. Я  чувствовал,  что  слабею.
Ребра  у  меня обозначились, как у скелета, и я с трудом поворачивал тяжелые
рулоны материи.
     Один конец каждого ящика, как  я  уже  говорил,  был  обращен  к  борту
корабля.   Конечно,   не   имело  никакого  смысла  делать  туннели  в  этом
направлении. Но конец второго ящика, обращенного  внутрь  трюма,  я  еще  не
испробовал. Теперь я за него взялся.
     Не  стану описывать подробности этой работы. Она была похожа на то, что
я делал и раньше, и заняла  несколько  часов.  И  в  результате  меня  опять
подстерегало горькое разочарование. Еще один тюк с полотном! Я не мог больше
продвигаться в этом направлении. И вообще продвигаться больше некуда!
     Я  был  окружен  ящиками  с сукном и тюками с полотном. Я не мог пройти
сквозь них. Я не мог перескочить через них. Нечего было и пытаться.
     Таков был грустный вывод,  к  которому  я  пришел.  Снова  мною  начало
овладевать безнадежное отчаяние.
     К  счастью,  это  недолго  продолжалось, ибо мне пришли в голову мысли,
которые побудили меня к дальнейшим действиям. На  помощь  пришла  память.  Я
вспомнил,  что когда-то читал книгу, в которой очень хорошо описывалось, как
мальчик отважно борется с трудностями и не поддается отчаянию, как смелостью
и настойчивостью преодолевает препятствия и  добивается  наконец  успеха.  Я
вспомнил  также,  что  этот  мальчик  сделал  своим  девизом латинское слово
"эксцельсиор", что значит "все выше" или "все вверх".
     Вспоминая, как боролся мальчик и как ему удалось победить трудности  --
а некоторые из них были так же велики, как и мои,-- я решил сделать еще одно
новое усилие.
     Думаю,  что  именно  странное  слово  "эксцельсиор" зародило во мне эту
мысль, потому что я перевел слово буквально.  "Все  вверх,--  повторял  я,--
надо  искать  наверху. Почему до сих пор это не пришло мне в голову? И в том
направлении может быть пища, так же как в любом другом". Да выбора  почти  и
не  было,  потому  что  другие  направления  я уже испробовал. Итак, я решил
искать наверху.
     В следующую минуту я уже лежал на спине, с ножом в руках. Я подпер себя
несколькими рулонами материи, чтобы удобнее было работать, и, ощупав одну из
досок верхней крышки ящика из-под полотна, начал резать ее поперек.
     После многих усилий доска поддалась.  Я  рванул  ее  вниз.  О  господи!
Неужели все мои надежды должны рушиться?
     Увы!  Это  было  именно  так.  Плотный, грубый холст, а за ним тяжелая,
холодная масса полотна -- вот все, что я опять нашел.
     Теперь оставалась только верхняя часть первого  ящика  из-под  сукна  и
крышка  ящика с галетами. Надо напрячь последнее усилие... Над первым ящиком
находился еще ящик с сукном, а верхушку второго  полностью  закрывал  тюк  с
полотном.
     -- Милосердный Боже, неужели я погиб?!
     Вот все, что я мог сказать, и впал в полное забытье.
-==Глава XLVIII. ПОТОК БРЕНДИ==-
     Я  заснул  от  усталости  и  длительного напряжения сил. Проснувшись, я
почувствовал себя гораздо бодрее. Странно, что мне стало веселее и я не  так
отчаивался,    как    раньше.    Казалось,    меня   поддерживала   какая-то
сверхъестественная сила -- ведь обстоятельства нисколько не  изменились,  то
есть  не  изменились  к лучшему, и никакой новой надежды или плана у меня не
возникло.
     Было  ясно,  что  мне  не  удастся  проникнуть  за  ящики  с  сукном  и
полотном,--  у  меня  ведь  не  было места, куда выкладывать из них материю.
Поэтому я перестал и думать о них.
     Но существовали еще два направления: одно -- прямо, другое  --  налево,
то есть к носу корабля.
     Впереди  стояла  большая  бочка  с  водой,  и, конечно, через нее никак
нельзя было пробраться. Пришлось бы выпустить всю воду. Одно время я  думал,
что  можно проделать отверстие выше уровня воды, влезть в бочку, просверлить
второе отверстие и пролезть через него. Я знал, что в бочке воды  не  больше
чем наполовину, потому что в последнее время из-за жары, я, не стесняя себя,
пил  много  воды.  Но  я  боялся,  что из-за этого большого отверстия я могу
потерять всю воду за одну ночь. Вдруг налетит  внезапный  шквал,  какие  уже
бывали  не  раз, и корабль начнет качаться. При этом валкое судно накренится
набок, что уже с ним случалось, бочка перевернется, и вода из  нее  выльется
-- драгоценная влага, мой лучший друг, без которого я бы давно погиб.
     Я  подумал  и  решил  не  трогать  бочку. Оставалась еще другая и более
легкая возможность продвигаться -- через бочонок с бренди.
     Этот бочонок лежал, повернутый ко мне концом, и,  как  я  уже  говорил,
замыкал  вход  ко  мне с левой стороны. Его верхушка, или днище, приходилась
как раз рядом со стенкой бочки с водой. Но бочонок лежал так близко к  борту
корабля,  что  за  ним вряд ли оставалось пустое место. Именно поэтому почти
половина его диаметра была скрыта за  бочкой  с  водой,  а  другая  половина
образовала естественную стену моего убежища.
     Вот  через  эту-то  свободную  половину  бочонка я и решил прокладывать
дорогу, а потом, забравшись в  бочонок,  просверлить  вторую  дыру,  которая
откроет мне путь через его противоположную сторону.
     Может  быть,  за  бочонком с бренди найдется пища, которая сохранит мне
жизнь? Предположение не было основано ни на чем, но я молился за успех.
     Плотное дубовое  дерево,  из  которого  были  сделаны  клепки  бочонка,
уступало  ножу куда хуже, чем мягкая ель ящиков. Однако начало было положено
уже раньше -- я ведь когда-то проделал дырку в этом месте. Я ввел в нее  нож
и  трудился,  пока  не  прорезал  одну из досок днища поперек. Тогда я надел
башмаки, лег на спину и стал изо всех сил бить по  днищу  каблуками,  стуча,
как  механический молот. Дело было нелегкое: дубовая доска, крепко стиснутая
соседними досками, сопротивлялась долго. Но я настойчиво продолжал  колотить
по  доске  --  крепления  наконец  ослабли,  и  я  почувствовал,  что дерево
поддается. Еще несколько сильных ударов довершили дело, и доска  провалилась
внутрь.
     Немедленно  меня  окатил с ног до головы мощный поток вина. Оно било не
струей, а именно потоком! Прежде чем я успел вскочить на ноги, меня затопило
бренди, и я испугался, что утону в нем. Каморка сразу наполнилась. И  только
потому,  что  я  прижал  голову к верхним балкам трюма, бренди не залило мне
рот, не то я захлебнулся бы. Оно все же попало мне в  горло  и  глаза  --  я
ослеп  и  оглох.  Только  спустя  некоторое  время мне удалось избавиться от
приступа чихания и кашля.
     Я вовсе не был склонен веселиться  по  этому  поводу,  но  я  почему-то
вспомнил о герцоге Кларенсе, который когда-то выбрал странный род смерти: он
пожелал, чтобы его утопили в бочке с мальвазией.[40]
     Впрочем,  наводнение  кончилось  так же быстро, как началось. Под полом
было достаточно места, и в несколько секунд вино ушло вниз,  растворилось  в
трюмной  воде,  оставшись  там  до  конца  путешествия.  Только  платье  мое
промокло, да в воздухе остался сильный запах алкоголя, из-за которого трудно
было дышать.
     Нос корабля в  ту  минуту  как  раз  поднимался  на  волну  --  бочонок
накренился, и это движение в десять минут опорожнило его до единой капли.
     Я не стал больше дожидаться.
     Отверстие,  которое  я проделал, было достаточно, чтобы влезть туда, и,
кончив чихать и кашлять, я залез внутрь бочонка.
     Первым делом я постарался нащупать втулку: я считал, что от  нее  легче
будет начинать резать клепки.
     Я  легко  нашел  ее.  К  счастью,  она  была  не  наверху,  а сбоку, на
подходящей высоте.
     Я закрыл нож и стал бить по втулке черенком. После нескольких ударов  я
вышиб ее наружу и принялся резать клепку.
     Не  сделал  я  и  дюжины  надрезов,  как  почувствовал,  что  силы  мои
удивительно возросли. Раньше я чувствовал сильную слабость, а  теперь  готов
был  рвать  дубовые  клепки  голыми  руками. Настроение вдруг поднялось, как
будто я занимался не серьезным делом, а игрой, исход которой не имел особого
значения. Кажется, я насвистывал и, возможно, даже пел. Я совершенно  забыл,
что  нахожусь  в  смертельной  опасности,  и  мне казалось, что все минувшие
страхи просто плод моего воображения: то ли я их придумал, то  ли  видел  во
сне.
     Тут  меня  внезапно  охватила  мучительная  жажда,  и,  мне помнится, я
барахтался в бочонке, стараясь вылезть наружу, чтобы выпить воды.
     Кажется, я действительно вылез, но не уверен, пил ли я воду.  Вообще  с
этого   момента   я   ничего   не   помню,  потому  что  неожиданно  впал  в
бессознательное состояние.
-==Глава XLIX. НОВАЯ ОПАСНОСТЬ==-
     Я оставался без сознания несколько часов, и мне даже  не  снились,  как
всегда,  мучительные  сны. Я не спал, но чувствовал себя так, как будто меня
бросили с земли в бесконечное пространство и я быстро лечу вперед или  падаю
с  большой  высоты  и  не  могу  ни до чего долететь. Это было пренеприятное
ощущение -- скорее всего, чувство ужаса.
     К счастью, оно продолжалось недолго. Когда  я  попытался  приподняться,
ощущения мои стали не так мучительны и наконец прошли совсем. Но теперь меня
тошнило  и голова раскалывалась от боли. Неужели опять морская болезнь? Нет,
не может быть! Я больше не страдал морской болезнью. Даже бури  я  переносил
довольно  легко,  да  на  море и не было никакого волнения. Дул ветер, но не
сильный, и корабль шел спокойно.
     Неужели это неожиданный и жестокий приступ  лихорадки?  Или  я  упал  в
обморок  от  истощения?  Нет,  у  меня  уже  бывало  и то и другое, но новое
ощущение не было похоже на прежние.
     Я терялся в догадках. Впрочем, скоро мысли мои прояснились,  все  стало
понятно: я был пьян!
     Да, я был в состоянии опьянения, хотя ни вина, ни водки не пробовал--ни
глотка.  Я очень не любил их. Хотя здесь полно бренди -- вернее, было полно,
потому что оно все ушло под пол,-- и я мог утонуть в нем, но я не  выпил  ни
капли.  Правда, мне в рот могла попасть капелька или крошечный глоток, когда
меня окатило потоком из бочонка. Но от такого  количества  нельзя  опьянеть,
даже  если  бы это был крепкий спиртной напиток. Невозможно! Я опьянел не от
этого. От чего же? Ведь от чего-то я стал пьян! Хотя это случилось  со  мной
первый раз в жизни, но я знал, что у меня были все признаки опьянения.
     Продолжая  размышлять, то есть становиться трезвее, я начал понимать, в
чем тут загадка, и наконец раскрыл причину своего опьянения.  Не  бренди,  а
пары бренди -- вот причина, и ничего более!
     Прежде  чем  влезть  в  бочонок, я уже ощущал какую-то перемену в своих
чувствах, ибо пары спиртного напитка еще снаружи заставили меня  чихать.  Но
это  было  еще  ничего  по  сравнению с испарениями, которые я вдыхал внутри
бочонка. Поначалу я едва мог дышать,  но  постепенно  привык  и  даже  начал
находить в них что-то приятное.
     Неудивительно, что я сразу приободрился и повеселел.
     Продолжая  обсуждать происшествие, я вспомнил, что выбрался из бочонка,
что жажда заставила меня вылезть. Как хорошо, что я последовал  зову  жажды!
Если бы я остался в бочонке, последствия могли бы стать для меня гибельными.
Каков  бы  ни  был  исход,  он  был  бы для меня роковым. Скорее всего, я бы
остался пьяным -- как мог я протрезветь там? Мне становилось бы все  хуже  и
хуже,  пока...  пока я не умер бы! Кто знает? Простая случайность спасла мне
жизнь.
     Утолил я жажду раньше  или  нет,  во  всяком  случае,  теперь  мне  так
хотелось  пить, что, казалось, я смогу выпить всю бочку до дна. Я немедленно
нащупал и наполнил водой свою чашку и не отрывался от  нее,  пока  не  выпил
чуть не полгаллона.
     Мне стало значительно лучше, мозги прояснились, словно промылись водой.
Придя  в  себя,  я снова вернулся к размышлениям об опасностях, которые меня
окружали.
     Прежде всего я подумал о том, как мне продолжить работу, которую я  так
внезапно  прервал.  Мне  казалось,  что я не в состоянии буду взяться за нее
снова. Что, если со мной опять  произойдет  то  же  самое,  если  я  потеряю
способность  соображать  и  не  смогу  совладать с собой, чтобы выбраться из
бочонка?
     Быть может, надо работать, пока я не почувствую, что  снова  пьянею,  и
тогда  поспешно  вылезть  обратно?  А  если  я  не  успею и опьянение придет
внезапно? Сколько я пробыл в бочонке до того,  как  со  мной  случилась  эта
история,  я  не  мог  припомнить.  Но  я  отлично  помнил, как это состояние
овладело мной,-- плавно, мягко, словно окутывая меня прекрасным сновидением,
как я перестал думать  о  последствиях  и  забыл  даже  о  всех  опасностях,
угрожавших мне.
     Что,  если  все  это  повторится и тот же спектакль разыграется заново,
только без одного эпизода: жажда не  заставит  меня  покинуть  бочонок.  Что
тогда  будет?  Я  не  мог  никак  ответить на этот вопрос. Опасения, что все
повторится сначала, были так сильны, что я боялся снова  влезть  в  бочонок.
Впрочем,  выхода  не  было.  Я должен сделать это или умереть, не двигаясь с
места. "Если уж моя судьба -- умереть,-- думал я,--  так  лучше  умереть  от
опьянения".  Теперь  я  убеждался  на опыте, что такая смерть безболезненна.
Подобные рассуждения прибавили мне мужества -- все  равно  у  меня  не  было
выбора и я не мог избрать другой план. Я влез обратно в бочонок.
-==Глава L. ГДЕ МОЙ НОЖ?==-
     Вернувшись  в  бочонок,  я  стал ощупью искать свой нож. Я не запомнил,
куда его положил. Искал я его снаружи, но безуспешно и решил, что он остался
в бочонке. Я очень удивился тому, что не могу  его  нащупать,  хотя  обшарил
пальцами всю внутреннюю сторону бочонка.
     Я  начал  беспокоиться. Если нож пропал, то все мои надежды на спасение
рухнули. Без ножа я не смогу никуда пробиться и должен буду лежать без  дела
и ждать, пока свершится моя судьба. Куда мог деться нож? Неужели его утащили
крысы?
     Я  собирался  было  еще  раз  вылезть наружу, когда мне пришло в голову
ощупать отверстие, над которым я работал, когда в  последний  раз  держал  в
руках нож. Может быть, он там? К величайшей моей радости, он там и был -- он
торчал в клепке, которую я собирался разрезать.
     Я  тут  же  взялся  за работу и принялся расширять отверстие. Но лезвие
ножа от долгого употребления иступилось,  и  резать  крепкий  дуб  было  все
равно,  что долбить камень. Я работал четверть часа и за это время не сделал
надреза глубиной и в восьмую дюйма. Я начал терять надежду проделать дыру  в
клепке.
     У  меня  снова  появилось  странное  ощущение  в голове, хотя я мог еще
оставаться на месте некоторое время,-- таково обычно действие опьянения.  Но
я  обещал самому себе, что при малейшем его признаке уйду из опасного места.
К счастью, у меня хватило решимости выполнить обещание, и я вовремя выбрался
к бочке с водой.
     Я сделал это очень своевременно. Останься я  в  бочонке  с  бренди  еще
десять  минут,  я  бы,  конечно, потерял сознание: я опять начал чувствовать
опьянение.
     Но когда  действие  алкоголя  прекратилось,  я  почувствовал  себя  еще
несчастнее,  чем  раньше:  я  понял,  что  из-за  этого  препятствия рушатся
последние надежды. Я убедился, что могу работать, только делая перерывы,  но
приходилось  работать  подолгу:  с  тупым  лезвием я немногого мог добиться.
Пройдет несколько дней, прежде чем я прорублю стенку бочонка.  А  я  не  мог
ждать  нескольких дней. Запас крошек уменьшался катастрофически. В сущности,
у меня оставалась одна горсть крошек.  Я  и  трех  дней  не  проживу!  Шансы
спастись  становились  все  меньше, и я снова был близок к полному отчаянию.
Если бы я знал наверно, что за бочонком меня встретит новый запас пищи, я бы
работал с большей настойчивостью и энергией. Но это было сомнительно. Десять
шансов против одного, что  я  не  найду  ни  ящика  с  галетами,  ни  вообще
чего-нибудь съедобного.
     Единственный  выигрыш  от  того,  что  я  взломал бочонок с бренди, был
выигрыш в пространстве.
     Если я проберусь дальше, за бочонок, и там не найдется пищи, то я смогу
перенести какой-нибудь предмет внутрь бочонка и  очистить  себе  дорогу  для
дальнейших поисков.
     Дело  принимало новый оборот. Но тут еще лучшая идея озарила мой мозг и
придала моим мыслям радостный оттенок. Вот что  я  придумал:  если  я  легко
прокладываю  дорогу от ящика к ящику, почему бы не проложить ход наверх и не
добраться до палубы?
     Мысль эта меня поразила. До сих пор она, как ни  странно,  ни  разу  не
приходила  мне  в  голову.  Я объясняю это подавленным состоянием, в котором
долго находился и при котором такая попытка показалась бы невозможной.
     Правда,  наверху  огромное  количество  ящиков,  один  на  другом.  Они
заполняют весь трюм, на дне которого я нахожусь. Я вспомнил и то, что в свое
время  так  меня  удивило:  что  погрузка  шла  необыкновенно  долго  -- она
продолжалась два дня и две ночи. Теперь  все  понятно.  Весь  огромный  груз
должен  быть  надо  мной. Если считать, что там около десятка ярусов и что я
могу в день пройти только через один  ярус,  то  это  составит  десять  дней
работы -- и я окажусь под палубой!
     Эта  отрадная  мысль  была  бы  совсем  хороша,  приди она мне в голову
раньше, но теперь она сопровождалась величайшими сожалениями. Не слишком  ли
поздно  я  додумался,  как спастись? Не глупо ли вел себя до сих пор? Будь у
меня ящик с галетами, я бы легко мог привести этот  план  в  исполнение,  но
теперь... увы, остались жалкие крошки! Нет, план был безнадежный.
     Но  все-таки  я  не мог отказаться от прекрасной надежды завоевать себе
жизнь и свободу.  Я  отбросил  все  печальные  сомнения  и  стал  обдумывать
дальнейшее положение.
     Самое  главное было выиграть время, и это беспокоило меня больше всего.
Я боялся, что, прежде чем проделаю отверстие на другом конце бочонка, пища у
меня кончится и силы оставят меня. Возможно, что  я  умру  в  самом  разгаре
работы.
     Я  погрузился  в  глубокое  раздумье.  И  вдруг  еще  одна  новая мысль
зародилась у меня в голове. Это была очень неплохая мысль,  хотя  она  может
показаться  ужасной  тому,  кто  не  голодал.  Голод  и  страх смерти делают
человека неприхотливым, а желудок уступчивым.
     Я перестал быть разборчивым и не привередничал с едой.  В  сущности,  я
готов  был  съесть  все,  что  годится  в пищу. А теперь расскажу вам, что я
придумал.
-==Глава LI. КРЫСОЛОВКА==-
     Я уже давно не упоминал о  крысах.  Но  не  думайте,  что  они  ушли  и
оставили  меня  в  покое! Нет, они шныряли вокруг меня все так же проворно и
суетливо. Нельзя было вести себя наглее! Они только не нападали на меня,  но
не замедлили бы напасть, если бы я не остерегался.
     Что  бы  я ни делал, я прежде всего заботился о том, чтобы отгородиться
от них стенами, построенными из рулонов  материи.  Только  таким  образом  я
держал  их  в  отдалении.  Переходя  с места на место, я то и дело слышал их
рядом и натыкался на них; два или три  раза  они  меня  кусали.  Только  моя
исключительная бдительность и осторожность удерживали их от нападения.
     По  этому отступлению вы, конечно, догадаетесь, к чему я веду разговор,
и поймете, что за мысль овладела мной. Мне пришло в голову, что, вместо того
чтобы позволить крысам съесть себя, лучше я съем их сам. Да,  вот  к  какому
выводу привели меня размышления!
     Мне  вовсе  не  было  противно  думать о такой пище -- и вам бы не было
противно, если бы вы оказались в  моем  положении.  Наоборот,  я  был  очень
доволен,  что  дошел до такой мысли, потому что с ее помощью мог осуществить
свой план: добраться до палубы -- другими словами, спасти свою жизнь. Больше
того, я чувствовал себя уже спасенным. Оставалось  только  осуществить  свое
намерение.
     Я  знал,  что  крыс в трюме много: раньше количество их меня пугало, но
теперь я относился к этому иначе. Во всяком  случае,  их  достаточно,  чтобы
обеспечить мне провиант надолго. Вопрос был только в том, как их поймать.
     Конечно,  смело хватать их руками и душить, пока они не издохнут. Я уже
пытался их ловить, но без успеха. Как вы знаете, я  убил  одну  единственным
способом,  который имелся в моем распоряжении, и тем же способом я мог убить
еще одну или двух, но это было все равно что ничего. Предположим, что я убью
двух крыс, остальные станут меня бояться и уйдут далеко  в  трюм.  Следовало
придумать,  как  их поймать побольше сразу и сделать запас пищи на десять --
двенадцать дней. За это время я могу ведь наткнуться и на  более  подходящую
пищу.  Это  будет  умнее,  да  и надежнее. И я стал придумывать способ убить
одним ударом несколько крыс.
     Нужда порождает изобретения. Полагаю, что именно  нужде,  а  не  своему
таланту   я  обязан  тем,  что  придумал  крысоловку.  Это  было  простейшее
приспособление, но я был уверен, что оно вполне подойдет. Следовало  сделать
большой  мешок  из  сукна,  что  было  очень  легко:  отрезать кусок материи
надлежащей длины, сложить его и прошить бечевкой. Бечевки у меня было много,
потому что рулоны материи были  связаны  крепким  шпагатом,  куски  которого
валялись  рядом.  Нож  послужит  мне  вместо  иголки,  и при помощи этого же
инструмента я протащу вокруг отверстия мешка кусок шпагата, чтобы затягивать
мешок, когда попадется крыса.
     Так я и сделал. Меньше чем через час у меня был мешок с веревкой вокруг
отверстия -- крысоловка была готова к употреблению.
-==Глава LII. ОДНИМ УДАРОМ==-
     Я приступил к выполнению своего намерения. Я  тщательно  все  продумал,
приготовляя мешок. Теперь оставалось "поставить западню".
     Сначала я убрал груды сукна, чтобы очистить место. Тут мне помог пустой
бочонок из-под бренди -- я наполнил его материей.
     Я  заткнул все щели и дыры, оставив только одну, самую большую, которой
крысы обычно пользовались для посещений.
     Перед этим отверстием  я  разложил  мешок  так,  чтобы  он  покрыл  его
целиком,  остальную  часть  мешка  я  растянул  на  палочках, которые сделал
специально для этого, придав им надлежащую длину. Встав на колени  у  самого
отверстия  мешка,  я  растянул  его  пошире, а веревку взял в руки, держа ее
наготове. В таком положении я стал ждать появления крыс.
     Я был уверен, что они  войдут  в  мешок,  потому  что  положил  в  него
приманку.  Приманка  состояла  из нескольких крошек -- это были последние из
моего запаса. Как говорят моряки, я "поставил на карту  последний  грош".  Я
рисковал всем. Если крысы съедят крошки и убегут, у меня не останется больше
никакой пищи.
     Я  знал,  что  грызуны не замедлят явиться, сомневался только, будет ли
хороший "улов". Я боялся, что они начнут прибегать по одной и  растащат  всю
приманку.  Поэтому  я истолок крошки в настоящий порошок. Я рассчитывал, что
первые посетители задержатся и в мешок постепенно набьется  множество  крыс.
Тогда я закрою им обратный путь, затянув веревку.
     Мне повезло. Не больше минуты пришлось мне стоять на коленях: я услышал
снаружи  топот  маленьких  лапок  и  повизгиванье  пронзительных  голосов. В
следующий момент мешок зашевелился у меня под руками -- мои жертвы наполнили
его. Толчки становились все более резкими, и я  убедился  в  том,  что  крыс
становится  все  больше и каждая старается пробиться к хлебному порошку. Они
толкались, взбирались друг на друга и ссорились, яростно пища.
     Настала решающая минута -- я потянул веревку. В следующее  мгновение  я
плотно затянул ее, и отверстие мешка наглухо закрылось.
     Ни  одна крыса не вышла обратно. Я с удовольствием установил, что мешок
до половины заполнен этими свирепыми существами.
     Однако я не мог терять времени на возню  с  ними.  Часть  пола  в  моем
помещении  была  совершенно ровная и прочная, это были твердые дубовые доски
корабля. Я положил туда мешок с крысами, накрыл его доской  и  влез  наверх,
изо  всех  сил  действуя  коленями  и  придавливая  крыс  своей  собственной
тяжестью.
     Крысы толкались, царапались, барахтались, кусались, и я слышал их вопли
в мешке. Я не обращал на них никакого внимания и продолжал давить крыс, пока
подо мной не прекратилось движение и не наступило полное молчание.
     Затем я открыл мешок и ознакомился с его содержимым. Я был вознагражден
за массовое истребление своих врагов. В  "крысоловке"  находилось  множество
крыс, и все они были убиты!
     Я  пересчитывал  их  с большой осторожностью, вынимая одну за другой из
мешка. Их было десять!
     -- Ага,-- воскликнул я, обращаясь к крысам,-- наконец-то я поймал  вас,
негодные  твари! Это вам за то, что вы мучили меня! Если бы вы оставили меня
в покое, вы избежали бы своей злой судьбы. Но вы не  оставили  мне  никакого
выбора.  Вы  сожрали  мои  галеты,  и,  для того чтобы спастись, от голодной
смерти, я вынужден есть вас!
     Окончив свое обращение, я начал сдирать шкурку с одной из крыс.
     Если вы думаете, что я чувствовал какую-нибудь брезгливость, то глубоко
ошибаетесь. Да, голод сделал меня неразборчивым!
     Я был так голоден, что не постарался даже как следует  содрать  шкурку.
Через пять минут крыса была съедена.
-==Глава LIII. КРУГОМ!==-
     Дела  мои  теперь  решительно  изменились  к лучшему. Продовольственный
склад наполнился пищей, которой хватит  по  меньшей  мере  на  десять  дней,
потому  что  я  принял  решение  съедать по одной крысе в день. Теперь я мог
надеяться на выполнение своей задачи -- задачи, которая до сих пор  казалась
мне невыполнимой,-- проложить дорогу к палубе.
     "Если я буду съедать по крысе в день,-- думал я,-- то не только спасусь
от смерти, но восстановлю свои силы. Регулярно работая десять дней подряд, я
достигну  верхнего  яруса груза, наполняющего трюм. Может быть, даже скорее!
Чем скорее, тем лучше; но за десять дней я наверняка доберусь до верха, даже
если между мной и палубой лежит десять этажей ящиков".
     Таковы были новые надежды, воодушевлявшие меня после удачной  охоты  на
крыс. Снова ко мне вернулись уверенность и хладнокровие, которых я уже давно
не ведал.
     Только  одно  обстоятельство  смущало  меня  --  бочонок из-под бренди.
Теперь я уже не боялся, что работа в нем займет слишком много  времени,  ибо
времени  у  меня  было достаточно. Но я все еще опасался испарений алкоголя,
которые внутри бочонка были все так же крепки. Я опасался, что снова потеряю
сознание, несмотря на мое решение быть настороже  и  не  оставаться  слишком
долго  в  бочонке.  Ведь  когда я вторично влез туда, я едва успел выбраться
обратно!
     Все-таки я решил сопротивляться изо всех сил действию  резкого  запаха,
царившего  внутри  бочонка,  и  отступить в ту минуту, когда почувствую, что
больше не могу ему противостоять.
     Хотя мне уже не приходилось так дорожить временем,  как  раньше,  я  не
собирался  тратить  его попусту. Запив свой обед большим количеством воды из
бочки, я вооружился ножом  и  направился  к  пустому  бочонку,  чтобы  снова
попытаться расширить отверстие.
     Да,  ведь  бочонок  полон  материи!  Увлекшись охотой на "дармоедов", я
забыл, что засунул в пустой бочонок всю материю.
     "Конечно,-- думал я,-- надо снова  освободить  бочонок,  а  то  мне  не
хватит места для работы". Я отложил нож и стал вытаскивать рулоны.
     За этим делом мне пришли в голову новые вопросы:
     "Зачем  я  вытаскиваю  материю  из  бочонка?  Пусть  она лежит там, где
лежала. Зачем мне вообще нужен этот бочонок?"
     Действительно, теперь незачем пробиваться в  этом  направлении.  Раньше
это  имело  смысл  --  там могла оказаться пища. Но теперь, для моего нового
предприятия, вовсе не нужно было пролезать сквозь  этот  бочонок.  Наоборот,
это  был  самый  неправильный  путь.  Он ведь не вел к палубному люку, а мне
нужно было именно туда прокладывать туннель. Я  точно  знал,  где  находится
люк,  потому  что  помнил,  каким  путем  шел от люка к бочке с водой, когда
впервые спустился в трюм.
     Я тогда сразу повернул направо и по прямой линии пролез  к  бочке.  Все
эти  подробности  я отчетливо помнил и был уверен, что нахожусь где-то около
середины корабля, в той стороне,  которую  моряки  называют  "штирборт"[41].
Идти  через  бочонок  -- значит уклоняться от главного люка, через который я
попал сюда. Мало того, длительная работа над дубовой клепкой может  привести
к тому, что я задохнусь в испарениях алкоголя. Гораздо легче пробиться через
еловые  ящики,  чем  через дубовую бочку; да я уже и начал пробиваться в том
направлении, то есть вправо. Обсудив все, включая опасности и  трудности,  я
пришел  к  выводу,  что  через бочонок продвигаться не следует. И я повернул
направо.
     Перед тем как взяться за ящики, я снова уложил  материю  в  бочонок.  Я
укладывал ее аккуратнейшим образом, рулон за рулоном, и придавливал, сколько
у меня хватало сил.
     Я догадался также спрятать убитых крыс в мешок и затянуть веревку. Ведь
не все  корабельные  крысы  были  уничтожены,  и я боялся, что собратья этих
мерзких созданий могут возыметь намерение съесть своих товарищей. Я  слышал,
что  у  этих отвратительных животных бывают и такие повадки, и решил уберечь
свой улов.
     Когда все было сделано, я выпил чашку воды и забрался в один из  пустых
ящиков.
-==Глава LIV. ДОГАДКИ==-
     Я  находился  в ящике из-под сукна, который стоял рядом с ящиком из-под
галет. Я выбрал первый ящик отправной точкой для моего туннеля.
     Вы думаете, что, забравшись в него, я сразу приступил к работе? Нет!  Я
довольно долго лежал не шевелясь. Но я не бездействовал, а усиленно думал.
     План,  который  я  только  что составил, пробудил во мне новую энергию.
Надежда на спасение овладела мной сейчас так сильно, как  никогда  с  самого
начала  моего  заточения.  Перспективы открывались превосходные. Обнаружив в
свое время бочку с водой и ящик с  галетами,  я  испытал,  правда,  огромную
радость  --  я  убедился  в  том,  что  мне  хватит  пищи  и  питья до конца
путешествия.  Но  впереди  было  тюремное  заключение  --   мне   предстояло
претерпеть месяцы молчания и мрачного одиночества!
     Теперь  все  шло  по-другому.  Если  судьба  мне  улыбнется,  то  через
несколько дней я увижу сияющее небо, вдохну в себя чистый воздух, увижу лица
людей и услышу сладчайшие из всех звуков -- голоса моих собратьев.
     Я чувствовал себя как путник, который после долгого  странствования  по
пустыне  видит  на  горизонте  признаки  жизни  цивилизованных людей: темные
очертания деревьев, голубой дымок, поднимающийся над дальним  очагом...  Все
это порождает в нем надежду, что скоро он вернется в среду своих товарищей.
     Такая  надежда  была  и  у  меня.  С каждой минутой она становилась все
сильнее и превращалась в уверенность.
     Именно эта уверенность,  может  быть,  и  удерживала  меня  от  слишком
поспешного  выполнения плана. Дело было слишком серьезно, чтобы относиться к
нему легкомысленно и осуществлять его поспешно и небрежно. Могли  возникнуть
непредвиденные обстоятельства, из-за пустого случая все могло провалиться.
     Чтобы избежать этого, я решил действовать с величайшей осторожностью и,
перед тем как приступить к делу, обдумать все самым тщательным образом.
     Одно  было  ясно -- моя задача была совсем не легка. Я уже говорил, что
находился на дне трюма, а я прекрасно знал, каким глубоким может  быть  трюм
на  большом  корабле.  Я  вспомнил, что скользил по канату очень долго, пока
добрался донизу. И когда после этого взглянул наверх,  то  увидел  отверстие
люка  высоко  над  собой.  Если все это пространство загружено товарами -- а
это, без сомнения, так и есть,-- то предстоит проделать длинный туннель.
     Кроме того, я буду прокладывать себе дорогу не только вверх,  но  и  по
направлению  к  люку,  то  есть  придется  пройти  и  половину ширины судна.
Последнее меня не очень  беспокоило,  я  знал,  что  все  равно  не  удастся
двигаться  по  прямой линии, потому что на пути непременно будут встречаться
грузы. Придется обходить тюки с полотном  или  другими  твердыми  предметами
такого  рода.  И  каждый  раз  надо  будет  решить,  двигаться  вверх  или в
горизонтальном направлении, то есть выбирать то, что полегче.
     Таким образом, я буду как  бы  подниматься  по  ступенькам,  все  время
направляясь к люку.
     Однако  ни число ящиков, ни расстояние до палубы не беспокоило меня так
сильно, как характер  товаров,  заключающихся  в  этих  ящиках.  Вот  мысль,
которая  занимала  меня больше всего, потому что трудности могут увеличиться
или уменьшиться в зависимости от того, какие материалы  придется  убирать  с
пути.  Некоторые товары, будучи распакованы, увеличиваются в объеме, и, если
я не сумею их уплотнить, мне  будет  угрожать  недостаток  пространства  для
работы. В сущности, это было худшее из моих опасений. Я уже раз испытал, что
это  за  несчастье,  и если бы не удача с бочонком из-под бренди, то все мои
нынешние планы оказались бы невыполнимыми.
     Больше всего я боялся полотна. Оно "непроходимо", а если  его  вынимать
кусками,  то  сложить  обратно  почти  невозможно. Оставалось надеяться, что
среди груза немного этой прекрасной и полезной ткани.
     Я передумал о множестве  вещей,  которые  могли  находиться  в  большом
деревянном  хранилище "Инки". Я даже старался припомнить, что за страна Перу
и какие товары туда возят из Англии, но так ничего и не вспомнил --  я  ведь
был полным невеждой в области экономической географии. Одно было ясно: я мог
встретить   на  своем  пути  любые  товары,  производимые  в  наших  крупных
промышленных городах. Около получаса я провел в размышлениях такого  рода  и
убедился  в  их  полной  бесполезности.  В лучшем случае это догадки. Нельзя
определить, "какой металл находится в земле, пока его не тронешь ломом".
     Пора было приступать к работе. Отбросив всякие рассуждения и домыслы, я
начал осуществлять свою задачу.
-==Глава LX. Я МОГУ СТОЯТЬ ВО ВЕСЬ РОСТ!==-
     Вы, конечно,  помните,  что  при  моей  первой  экспедиции  в  ящики  с
материей,   когда  я  надеялся  найти  галеты  или  что-нибудь  съестное,  я
обследовал и те грузы, которые их окружали, и те, которые были размещены над
ними. Вы помните также, что сбоку от первого ящика, ближе к главному люку, я
нашел тюк с полотном; над этим ящиком был еще один такой же ящик с материей.
В последнем ящике я уже проделал отверстие, поэтому мог  считать,  что  путь
вверх  мной  начат.  Опустошив  верхний  ящик, я поднимусь на одну ступень в
нужном направлении. Я  уже  раньше  пробил  одну  сторону  первого  ящика  и
прилегающую  к  нему сторону второго,-- значит, время и труд, ушедшие на это
дело, не потеряны напрасно. Теперь оставалось только вытащить рулоны материи
из верхнего ящика и сложить их позади.
     Задача была не из легких. Мне снова пришлось пройти через те трудности,
что и раньше. Трудно было отделить рулоны друг от друга и стащить их с мест,
где они были тщательно уложены. Однако я справился с ними. Я вынимал  их  по
одному  и  относил  --  вернее,  оттаскивал  --  в  самый дальний угол моего
помещения, возле бочонка из-под бренди. Там я  их  приводил  в  порядок,  не
как-нибудь,  небрежно, а с величайшим старанием, чтобы они занимали поменьше
места и не оставалось пустых углов между ними и балками трюма  --  углов,  в
которых могли притаиться крысы.
     Впрочем,  я об этом теперь не очень-то беспокоился. Я больше не думал о
крысах. Я знал, что они находятся где-то  по  соседству,  но  мой  последний
кровавый  "набег" нагнал иа них страху. Отчаянные вопли крыс, попавших в мою
ловушку, разнеслись по всему трюму и послужили хорошим  предупреждением  для
остальных.   Без   сомнения,  то,  что  они  слышали,  сильно  напугало  их.
Убедившись, что я опасный сосед, они уступили мне господство над  трюмом  на
весь остаток путешествия.
     Поэтому  не  боязнь  крысиного  нашествия заставила меня закупорить все
лазейки, а просто экономия пространства, потому  что,  как  я  уже  говорил,
именно этот вопрос внушал мне самые большие опасения.
     Итак,  работая  усиленно  и осторожно, я очистил наконец верхний ящик и
сложил его содержимое позади себя. Теперь я был вполне уверен, что  сохранил
максимум ценнейшего для меня пространства.
     Результат  работы  меня приободрил, и я пришел в прекрасное настроение,
какого у меня уже давно не было. С веселым сердцем поднялся я в верхний ящик
-- в тот, который только что опорожнил,-- и, положив доску поперек отверстия
на дне, сел на нее, свесив ноги. В таком новом  для  меня  положении  я  мог
сидеть  выпрямившись,  отчего  испытывал  величайшее  удовольствие.  Я долго
находился в помещении высотой немного более трех футов  --  а  во  мне  было
роста  четыре  фута -- и вынужден был стоять наклонившись или сидеть, согнув
колени и упрятав в  них  подбородок.  Это  небольшие  неудобства,  когда  их
испытываешь  недолго,  но  когда  они  затягиваются,  начинаешь утомляться и
чувствуешь боль во всем теле. Поэтому возможность сидеть, выпрямив  спину  и
вытянув ноги, была для меня не только отдыхом, но и роскошью. Больше того, я
мог  даже  стоять  во  весь  рост, потому что проломленные ящики соединялись
между собой и от дна одного до крышки другого было полных шесть футов.
     Я недолго оставался в сидячем положении. Я встал во весь рост  и  сразу
заметил, как приятно так отдыхать. Обычно люди отдыхают сидя, я же делал это
стоя.  И  в этом нет ничего странного, если вспомнить, сколько долгих дней и
ночей я провел сидя или стоя на коленях. Я был  счастлив  занять  то  гордое
положение,  которое  отличает  человека от других существ. Я чувствовал, что
возможность стоять во весь рост -- это  подлинное  наслаждение,  и  довольно
долго оставался в этом положении, не шевеля ни одним мускулом.
     Но  я  не терял времени даром. Мозг мой, как всегда, работал. Я думал о
том, какое избрать направление для туннеля: прямо вверх, через крышку  вновь
очищенного ящика, или через тот его конец, который находился в стороне люка?
Мне  приходилось  выбирать между горизонтальным и вертикальным направлением.
Каждое имело свои преимущества -- преимущества, которые  противоречили  друг
другу.  Взвесить  все это и окончательно определить, в каком направлении мне
продвигаться, было так существенно, что прошло порядочно времени, прежде чем
я мог сделать заключение и определить, каковы будут мои дальнейшие планы.
-==Глава LVI. ОЧЕРТАНИЯ КОРАБЛЯ==-
     Было одно соображение, по которому мне  следовало  продвигаться  вверх,
через крышку ящика. Избрав это направление, я скорее достигну верхнего яруса
груза;  там  я могу отыскать свободное пространство между грузом и палубой и
пройти к люку. Туннель будет меньше,  ибо  вертикальная  линия  короче,  чем
диагональная,  направленная прямо к люку. В сущности, каждый фут, пройденный
по горизонтали, можно считать не пройденным вовсе, потому  что  после  этого
все равно нужно будет еще подниматься по вертикали.
     Весьма  возможно,  что между грузом и бимсами, на которых лежит палуба,
есть пустое пространство. Рассчитывая на это,  я  намеревался  двигаться  по
горизонтали  только  в  том  случае,  если меня вынудит к этому какое-нибудь
препятствие, которого я не сумею одолеть. Но все-таки я решил начать  работу
именно  по  горизонтали  по  трем  причинам. Во-первых, доски боковой стенки
ящика почти совсем отошли, и их легко было выломать. Во-вторых, просунув нож
через крышку, я нащупал  мягкий,  но  упругий  материал,  очень  похожий  на
ужасные тюки, которые уже раньше мешали мне и которые я всячески проклинал.
     Я совал нож в трещину в разных местах и везде натыкался на что-то, явно
напоминающее  тюк  с  полотном.  Я  попробовал  конец  ящика  --  там клинку
сопротивлялось дерево. Это, видимо, была ель,  из  которой  были  сделаны  и
другие  ящики.  Но  будь  это  даже  самое твердое дерево, я бы сладил с ним
скорее, чем с полотном. Уже этого было достаточно, для  того  чтобы  выбрать
горизонтальное направление.
     Но у меня имелось еще и третье соображение.
     Это  третье соображение нелегко понять тому, кто незнаком с устройством
трюмов на кораблях, то есть на кораблях того времени, а это было  много  лет
назад.  Для  кораблей, построенных иначе,-- в частности, для тех, которые мы
научились строить у американцев,-- это соображение неприменимо.
     Для  того  чтобы  вы  могли  понять  все  это,  придется  пуститься   в
подробности.  Но в то же время, уклонившись немного от нити повествования, я
надеюсь, мои юные друзья, преподать вам урок политической мудрости,  который
может  быть  полезен  и вам, и вашей стране, когда вы вырастете и сумеете им
воспользоваться.
     Я являюсь сторонником теории, или, вернее сказать, я уже давно  осознал
тот  факт  (потому  что  здесь  нет  никакой теории), что изучение того, что
обычно называют "политическими науками", есть самое  важное  из  всего,  что
когда-либо занимало внимание людей. Эта область охватывает все сферы жизни и
оказывает  влияние  на  всю  общественную  жизнь.  Любое из искусств, наук и
ремесел связано с нею, и от нее зависит их  успех  или  неудача.  Даже  сама
мораль  есть  не  более  как  производное  от  политического  устройства,  и
преступление  есть  следствие  плохой  организации  общества.   Политическое
устройство  страны  есть  основная  причина  ее  благосостояния  или нищеты.
Никогда  еще  правительство  не  делало  ничего,   хотя   бы   похожего   на
справедливость.  Отсюда  --  нет  такого народа, который был бы когда-нибудь
счастлив!  Бедность,  нищета,  преступление,  вырождение   --   вот   судьба
большинства во всех странах!
     Итак,  как я уже сказал, законодательство страны -- другими словами, ее
политическое состояние -- распространяется на все. Сюда относится и корабль,
на котором мы плывем, и повозка, в которой мы едем, и орудия нашего труда, и
утварь, которой мы пользуемся в наших жилищах, и даже удобства самих  жилищ.
Но  еще  важнее то, что они влияют на нас самих -- на наши тела и склонности
наших  душ.  Росчерк  пера  деспота  или  глупое  постановление  парламента,
которые,  как  кажется,  не имеют личного отношения к кому бы то ни было, на
самом деле могут оказать косвенное и невидимое влияние,  которое  в  течение
жизни одного поколения сделает народ безнравственным и подлым.
     Я  бы  мог доказать то, что я заявляю, с математической точностью, но у
меня нет на это времени. Хватит того, что я приведу  вам  один  пример.  Вот
послушайте!
     Много  лет  назад  британский  парламент  утвердил  закон  об обложении
налогом судов, ибо и суда, как и все  остальное,  должны  платить  за  право
существования.  Возник  вопрос, как распределить этот налог. Вряд ли было бы
справедливо заставить владельца маленькой шхуны платить такие  же  громадные
суммы, какие должен вносить владелец большого корабля в две тысячи тонн. Это
уничтожило  бы  все  прибыли мелкого судовладельца и разорило бы его вконец.
Как же можно было выйти из  этого  затруднения?  Нашлось  разумное  решение:
брать налог с каждого судна в зависимости от его тоннажа.
     Это  предложение  было  принято.  Но  возникла  другая  трудность:  как
раскладывать налог? Ведь следует брать налог с объема корабля, а  тоннаж  --
это  вес, а не объем. Как же преодолеть эту новую трудность? Пришлось просто
установить какую-то единицу объема,  которая  соответствует  тонне  веса,  и
потом  уже  измерить,  сколько таких единиц вмещается в корабль. В сущности,
дело свелось к измерению корабля, а не к весу.
     Тогда решили мерить корабли определенным образом, чтобы  установить  их
сравнительную  величину.  Это было очень точно подсчитано путем установления
длины их киля, ширины бимсов и глубины трюма. Перемножив все это, мы получим
сравнительную величину судов, если эти суда правильно построены.
     Таким образом, был установлен закон,  вполне  подходящий  для  взимания
налога,  и вы, вероятно, подумаете (если вы не глубокий мыслитель), что этот
закон никак не мог оказать  дурное  действие,  разве  только  для  тех,  кто
вынужден был платить налог.
     Нет, дело обстояло иначе. Этот простой, с виду невинный закон, причинил
человеческому  роду больше зла, расточил больше времени, отнял у него больше
жизней и поглотил больше богатств, чем потребовалось бы, чтобы  выкупить  на
свободу всех рабов, имеющихся сейчас в мире.
     Как  это  могло  произойти?  Не  сомневаюсь,  что вы спросите об этом с
удивлением.
     Это произошло просто потому, что не только остановился всякий  прогресс
и  усовершенствования  в  области судостроения -- а это одно из самых важных
искусств, которыми владеет человек,-- оно было отброшено назад на сотни лет.
А беда приключилась вот  как:  владелец  нового  корабля,  не  имея  никакой
возможности обойти тяжелый налог, старался уменьшить его насколько возможно,
ибо  такие  нечестные  приемы являются постоянным и естественным результатом
переобременения налогами. И вот владелец отправляется  к  судостроителю.  Он
приказывает построить корабль с такими-то и такими-то размерами киля, бимсов
и  глубины трюма -- другими словами, с таким тоннажем, который соответствует
определенному уровню налога. Но он не останавливается на этом. Он требует от
строителя, чтобы тот, по возможности, построил судно такого объема,  который
на  треть  превысил  бы  законный тоннаж, с которого уплачивается налог. Это
облегчит ему выплату налога и  поможет  обмануть  правительство,  наложившее
такую тяжелую дань на его предприятие.
     Можно  ли построить корабль, который ему нужен? Вполне! И судостроитель
знает, как это сделать. Для этого нужно круто выгнуть носовую  часть  судна,
сделать  его  сильно выпуклым по бортам, расширить корму и, в общем, придать
ему такую нелепую форму, что оно будет двигаться медленно и  станет  могилой
для  многих  злополучных  моряков.  Да,  строитель  не только знает, как это
сделать,-- повинуясь воле судовладельца, он строил подобные суда так  долго,
что сам уверился, будто эта неуклюжая конструкция есть правильно построенный
корабль,  и  теперь  уже не хочет и не может построить судно по-другому. Еще
более грустно, что эта неповоротливая форма корабля так запечатлелась у него
в мыслях, так засела в  голове,  что,  когда  глупый  закон  будет  отменен,
понадобятся  долгие  годы,  чтобы  заставить  его  отказаться  от хитрости и
обмана.  В  сущности,  надо  дождаться,  чтобы  подросло   новое   поколение
судостроителей,  и  тогда  у  нас  начнут  строить суда правильной и удобной
формы...
     Теперь вы поймете, что я имею в виду, когда утверждаю, что политические
науки есть самое важное из всего, что должно занимать внимание людей.
-==Глава LVII. СЕРЬЕЗНОЕ ПРЕПЯТСТВИЕ==-
     Добрый корабль "Инка", как и многие другие,  был  построен  по  приказу
владельца-купца.  Он  имел  "выпяченную  грудь"  и  по бокам выдавался таким
образом, что трюм его был шире бимсов. А если вы  посмотрите  вверх  со  дна
трюма, то увидите, что его бока изгибаются и сходятся над вашей головой, как
крыша.  Я знал, что "Инка" построен именно так, потому что все торговые суда
строились по одному образцу, а я перевидал немало кораблей, заходивших к нам
в бухту.
     Я уже говорил, что, проверяя кончиком ножа  содержимое  груза,  который
находился  над опустошенным мной ящиком, я нащупал что-то мягкое, похожее на
полотно. Потом я обнаружил, что тюк с полотном занимает только часть  крышки
верхнего  ящика;  около  фута  оставалось  свободным с той стороны, где ящик
прилегал к корпусу корабля. Я в двух местах просовывал  кончик  ножа  сквозь
щели,  и  оба  раза  не  встречал препятствий. Я решил, что там ничего нет и
около фута пространства за тюком вовсе не заполнено.
     Это легко объяснить. Тюк лежал на двух ящиках с  материей  и  находился
как  раз  в том месте, где борт корабля начинал загибаться внутрь; сверху он
упирался в балки трюма, а нижний его  угол,  очевидно,  отходил  от  обшивки
примерно  на  фут.  Так получился пустой треугольник, который годился только
для мелких грузов.
     Я рассудил, что, если идти  вверх  по  прямой  линии,  в  конце  концов
упрешься в борт корабля, который загибается все больше по мере приближения к
палубе,  и  мне  придется  на пути встретить множество препятствий -- мелких
грузов,  с  которыми  труднее  справиться,  чем  с  большими  ящиками.   Эти
соображения,  как  и  те,  о  которых  я  уже  говорил  выше, заставили меня
окончательно принять решение сделать свой следующий шаг по горизонтали.
     Хорошенько отдохнув, я всунул  руки  в  верхний  ящик  и,  подтянувшись
повыше, принялся за работу.
     Я очень обрадовался, очутившись в этом верхнем ящике. Я оказался как бы
во втором  ярусе, на расстоянии шести футов от дна трюма. Я уже пробрался на
три фута вверх -- значит, на три фута ближе к палубе, к  небу,  к  людям,  к
свободе!
     Внимательно  оглядев  стенку ящика, в которой собирался проделать дыру,
я, к полному своему удовольствию, увидел,  что  она  держится  очень  плохо.
Просунув  нож сквозь щель, я убедился вдобавок, что соседний ящик отстоит на
несколько дюймов, потому что едва мог достать его кончиком лезвия. Это  было
явное  преимущество. Достаточно нанести сильный удар или сделать толчок -- и
доска выпадет из ящика наружу.
     Так я и сделал: надев ботинки, лег  на  спину  и  стал  выбивать  дробь
каблуками.
     Раздался  скрежет, гвозди подались; еще толчок-другой -- доска вылетела
и провалилась в промежуток между ящиками, куда я не мог достать.
     Я немедленно просунул руки в новое отверстие, пытаясь  определить,  что
там  лежит  дальше. Но хотя я нащупал шершавые доски ящика, я не в состоянии
был понять, что там за груз.
     Я вышиб вторую доску, потом третью, то  есть  последнюю,--  и  одна  из
сторон ящика оказалась открытой.
     Это  давало мне возможность хорошо обследовать то, что стояло дальше, и
я стал продолжать свои  розыски.  Но,  к  моему  удивлению,  я  увидел,  что
шершавая   деревянная   поверхность   тянется  во  все  стороны  на  большое
расстояние. Она поднималась, как  стена,  вверх  и  уходила  в  стороны  так
далеко, что, как я ни вытягивал руки, я не мог достать до края или до угла.
     Видимо,  это  был  ящик  иной  формы  и  величины,  чем те, которые мне
встречались до сих пор, но я не имел ни малейшего представления о том, что в
нем содержится. В нем не могло быть шерстяной материи, а то он был бы  похож
на  другие  ящики.  Не  могло  в  нем  быть и полотна -- последнее меня даже
утешало.
     Чтобы узнать, что это такое, я просунул клинок в щели крепкой  сосновой
доски. Там было что-то вроде бумаги. Но это была только упаковка, потому что
дальше  клинок  наткнулся  на  нечто  твердое  и  гладкое, как мрамор. Нажав
посильнее, я почувствовал, что это, однако, не камень, а  дерево,  но  очень
твердое  и к тому же с хорошо отполированной поверхностью. Я ударил ножом, и
в ответ послышалось странное эхо, какой-то долгий звенящий звук, но я так  и
не  мог  понять, в чем тут дело. Оставалось только взломать ящик, и тогда я,
может быть, получше ознакомлюсь с его содержимым.
     Я поступил так же, как раньше: выбрал одну из стенок большого  ящика  и
стал  резать ее ножом посередине. Она оказалась шириной дюймов в двенадцать,
и работа заняла много часов. Нож мой  сильно  затупился,  и  работать  стало
труднее.
     Наконец  я  справился и с этой доской. Отложив нож, я принялся отгибать
отрезанный конец. Пространство между двумя ящиками позволило расшатать доску
настолько, что гвозди на ее концах вылетели и сама  доска  под  конец  упала
вниз.
     Так  же  я  поступил  и  со второй ее половиной. Теперь в большом ящике
открылось отверстие, достаточное, чтобы исследовать его содержимое.
     По твердой и гладкой поверхности  какого-то  предмета  были  разостланы
листы  бумаги.  Я  вытащил  бумагу,  очистил эту поверхность и провел по ней
пальцами. Это было дерево, настолько гладко отполированное, что  поверхность
его  казалась  стеклянной.  На  ощупь  она  походила на поверхность стола из
красного дерева. Я бы так и остался при убеждении, что это стол, но, когда я
постучал по нему суставами пальцев, снова раздался тот же  звенящий  гул.  Я
ударил  посильнее  -- и получил в ответ долгий вибрирующий музыкальный звук,
напоминающий эолову арфу.  Теперь  я  понял,  что  большой  предмет  --  это
фортепиано.  Я  уже  был  знаком  с этим инструментом. Он стоял в углу нашей
маленькой гостиной, и моя мать  извлекала  из  него  прекрасные  звуки.  Да,
предмет  с  гладкой  поверхностью, загородивший мне дорогу, был не что иное,
как фортепиано.
-==Глава LVIII. В ОБХОД ФОРТЕПИАНО==-
     Я убедился в этом без особого удовольствия. Без сомнения, фортепиано на
пути моего продвижения представляло серьезное препятствие,  если  не  полную
преграду.  Очевидно,  это  было  большое  фортепиано,  намного  больше того,
которое стояло в гостиной в домике моей матери. Фортепиано стояло на боку, а
крышка его была обращена ко мне; и по резонансу в ответ на мои удары я сразу
определил, что оно сделано из красного  дерева  толщиной  в  дюйм,  а  то  и
больше. Притом дерево было цельное, так как на всем протяжении я не нашел ни
одной  щелки,  чтобы  проделать  в  нем  дыру.  Надо было прямо резать его и
сверлить.
     Даже если бы  это  была  простая  ель,  мне  пришлось  бы  основательно
потрудиться  с  таким  инструментом,  какой у меня был в руках, а тут передо
мной было красное дерево, очень прочное благодаря полировке и лаку.
     Но предположим, что удастся проделать дыру в крышке фортепиано --  труд
тяжелый  и  утомительный, но возможный,-- что тогда? Придется вынуть все его
внутреннее  устройство.  Я  очень  мало   разбирался   в   механизме   таких
инструментов.  Я  припоминал  только  множество  кусочков  из белой и черной
слоновой кости и огромное количество крепких металлических струн. И какие-то
планки, которые располагались то продольно, то поперечно, да еще  педали  --
трудно  будет  все  это  разобрать  и  вынуть. Кроме того, имеются корпус из
твердого красного дерева и стенка ящика на другой стороне,  в  которой  надо
проделать отверстие, чтобы вылезть наружу.
     Но  были и другие трудности. Если даже мне удастся разобрать внутренние
части инструмента, вытащить их и сложить позади  себя,  найдется  ли  внутри
фортепиано  достаточно  места,  чтобы я смог просверлить его противоположную
стенку и стенку ящика и дальше проделать себе вход  в  следующий  ящик?  Это
было сомнительно.
     Нет, впрочем, сомнений не было: ясно, что я этого не смогу сделать.
     Трудность  этого  предприятия  омрачила меня. Чем больше я о нем думал,
тем меньше хотелось мне браться за него.
     Наконец, подумав хорошенько, я отбросил эту мысль.  Вместо  того  чтобы
идти напролом через стену из красного дерева, я решил пуститься в обход.
     Необходимость  принять  это  решение немало меня опечалила -- я потерял
ведь полдня в работе над ящиком. И все это оказалось  напрасным.  Но  делать
было нечего. Не было времени на пустые сожаления. И, как генерал, осаждающий
крепость,  я  решил  начать  с разведки, чтобы найти лучший путь для "охвата
крепости с флангов".
     Я был по-прежнему уверен, что надо мной находятся тюки  с  полотном,  и
это  убеждение  отбило  у  меня  всякую  охоту  к работе в этом направлении.
Оставалось выбирать между правой и левой стороной.
     Я знал, что прокладка этих путей не даст никаких особенных преимуществ.
Она ни на дюйм не приблизит меня к желанной цели. Когда я  сделаю  следующий
шаг,  я  все равно буду только во "втором ярусе". Это было невесело -- новая
потеря времени и сил! Но я так боялся ужасного тюка с полотном!
     Однако у меня теперь было одно  преимущество:  взломав  боковую  стенку
ящика  с  материей,  я  обнаружил,  как вы уже знаете, порядочное расстояние
между ним и деревянной упаковкой фортепиано. Теперь я запущу  туда  руку  по
самый локоть и прощупаю соседние грузы.
     Так  я и сделал. С каждой стороны было по ящику. И каждый из них, как я
заключил, был похож на тот, в котором я находился,-- значит, это были  ящики
с  материей.  Отлично!  Я  так  хорошо научился взламывать и опустошать тару
этого рода, что считал такую работу пустяком. Я хотел бы, чтобы весь груз  в
трюме состоял из этого товара, создавшего славу западной Англии.
     Размышляя  так  и ощупывая в то же время края ящиков, я случайно поднял
руку, чтобы проверить, насколько тюк с полотном выдается над краем ящика.  К
моему  удивлению,  я  увидел,  что  он  не выдается вовсе! Я сказал "к моему
удивлению", потому что привык, что тюки с  полотном  были  примерно  тех  же
размеров,  что  и  ящики.  Этот  тюк был несколько сдвинут к стенке трюма и,
следовательно, должен был торчать с другой стороны. Но он не торчал -- ни на
один дюйм. "Значит,-- подумал я,-- этот тюк меньше, чем другие".
     Я решил обследовать тюк более тщательно. С  помощью  пальцев  и  лезвия
ножа  я  убедился,  что это вовсе не тюк, а деревянный ящичек. Он был покрыт
сверху чем-то мягким, вроде войлока,-- вот почему я ошибся.
     Снова у меня возникла надежда проложить ход прямо вверх, по  вертикали.
Я быстро удалю войлочную упаковку и потом поступлю с этим ящиком так же, как
с другими.
     Конечно, я больше не думал о кружных путях с правой или с левой стороны
-- я сразу переменил планы и решил двигаться прямо вверх.
     Не стану описывать, как я пробил себе дорогу в ящик, покрытый войлоком.
Я прорезал и сорвал одну из досок на крышке ящика из-под материи. Около меня
было свободное   место,   образованное  выгибом  борта,  и  мне  было  легко
действовать клинком среди досок.
     Вслед за первой доской  последовала  вторая,  что  далось  без  особого
труда.  И  вот  передо  мной дно обернутого ящика. Я сорвал войлок и очистил
дерево -- это была обыкновенная ель.
     Я недолго раздумывал.
     Поскольку ящик лежал на расстоянии двенадцати дюймов от балок  корабля,
один  из его углов был почти рядом со мной. Проведя рукой по нему, я нащупал
шляпки гвоздей.  Их  было  немного,  и,  казалось,  они  не  слишком  плотно
заколочены.  Я  очень  обрадовался,  заметив, что здесь нет никаких железных
скреп. Надо будет, пожалуй,  вскрыть  одну  из  досок,  действуя  ножом  как
рычагом, и это избавит меня от долгого, утомительного просверливания.
     В  ту  минуту  мне  это казалось удачей, и я поздравлял себя с успехом.
Увы! В действительности это было причиной большого несчастья, которое  через
пять минут бросило меня в бездну величайшего отчаяния и горя.
     В нескольких словах объясню, что произошло.
     Я  подсунул  лезвие  ножа  под  доску. Я не думал взламывать ящик таким
образом,  я  только  хотел  попробовать,  насколько   сильно   доска   будет
сопротивляться, чтобы найти подходящий рычаг.
     На  свою  беду, я слишком надавил на стальное лезвие -- короткий, сухой
звук потряс меня сильнее выстрела... Нож сломался!
-==Глава LIX. СЛОМАННОЕ ЛЕЗВИЕ==-
     Да, лезвие сломалось и застряло между досками. Черенок остался у меня в
руке. Я ощупал его большим пальцем -- лезвие отломилось  до  самой  пружины,
так что в рукоятке осталось не больше десятой части дюйма.
     Трудно  описать,  как  огорчило меня это событие. Это было самое тяжкое
несчастье: что мне было делать без ножа?!
     Я был теперь совершенно  беспомощен.  Я  не  мог  продолжать  прокладку
туннеля  --  я  должен забыть о попытке, на которую возлагал столько надежд.
Другими словами, я должен был отбросить все планы дальнейшего продвижения  и
предаться ожидающей меня горестной судьбе.
     Еще  за  минуту  до  этого  я  был полон уверенности, что смогу успешно
продвигаться  вперед,  и  радовался  своим  успехам.  Неожиданное  несчастье
уничтожило все и бросило меня опять в мрачную бездну отчаяния.
     Я  долго  колебался,  не  мог  сосредоточиться...  Что делать? Я не мог
продолжать работу: у меня не было для этого никакого орудия.
     Мысли мои блуждали. Я снова и снова водил большим пальцем  по  рукоятке
ножа,  нащупывая  короткий кусок сломанного лезвия -- вернее, только толстой
его части, потому что лезвие, в сущности, отсутствовало целиком. Я делал это
машинально, словно желая убедиться окончательно в том,  что  оно  сломалось.
Несчастье  было  внезапно  -- я с трудом мог поверить, что оно действительно
произошло. Я был ошеломлен и несколько минут находился  в  состоянии  полной
растерянности.
     Когда  первое  потрясение прошло, самообладание постепенно возвратилось
ко  мне.  Убедившись  наконец  в  реальности  печального  события,  я   стал
соображать, нельзя ли что-нибудь сделать сломанным ножом.
     Мне пришли в голову слова одного великого поэта, слышанные еще в школе:
"Уж лучше сломанным оружием сражаться, чем голыми руками". Теперь я применил
к себе  это  мудрое изречение. Я решил, что надо обследовать лезвие. Черенок
был у меня в руке, но клинок все еще торчал в углу ящика, в том  месте,  где
он сломался.
     Я  вынул  его  и  провел по нему пальцем. Он был цел, но -- увы! -- что
делать с ним без рукоятки?
     Я взял лезвие за толстый конец и попробовал, нельзя ли  им  резать  без
рукоятки. Оказалось, что можно, но с большим трудом. Лезвие, к счастью, было
хорошее,  очень длинное. Кое-что можно еще им сделать, если обернуть толстый
конец тряпкой. Но работать им долго нельзя: это будет мучительный  и  долгий
труд!
     О  том, чтобы вставить лезвие обратно в рукоятку, не могло быть и речи.
Сначала я было подумал об этом, но потом понял, что  тут  есть  затруднение,
которое  мне  не  преодолеть,--  я  ведь  не  мог  соединить  вновь лезвие с
пружиной.
     Если удалить пружину, черенок послужил  бы  еще  в  качестве  рукоятки.
Отломившийся  конец  лезвия  можно  легко  вставить  в  щель черенка. У меня
сколько угодно бечевки, и я мог бы крепко привязать  лезвие.  Но  я  не  мог
вытащить хорошо заклепанный зажим и ничего не мог сделать с пружиной.
     Рукоятка  теперь была мне нужна не больше, чем любой обыкновенный кусок
дерева,-- даже меньше, ибо как раз тут-то мне пришло в голову,  что  простой
кусок  дерева  может  быть полезнее. Если я найду подходящий кусок, то смогу
сделать рукоятку для лезвия и резать ящики этим самодельным ножом.
     Нужда  подогнала  мою  изобретательность.  Я  быстро  осуществил   свое
намерение  и  через  час или около того держал в руке нож с новой рукояткой.
Она была немного грубовата, но годилась для моей цели не хуже  старой.  И  я
снова успокоился и повеселел.
     Я  сделал  новый  черенок  следующим  образом: раздобыв отрезок толстой
доски, я сначала обстрогал его и придал  ему  нужный  размер  и  форму.  Мне
удалось  сделать  это лезвием: оно подходило для такой легкой работы, хотя и
было лишено рукоятки. Потом я ухитрился расщепить дерево на  глубину  в  два
дюйма и вставил в трещину сломанный конец лезвия. Следующей моей мыслью было
обмотать  трещину  веревкой,  но я сообразил, что из этого ничего не выйдет.
При работе лезвием веревка ослабнет и развяжется. К тому же, когда  я  начну
водить  ножом  то  в  одну,  то  в другую сторону, бечевка расшатает и самое
лезвие. Оно выпадет, может быть, завалится между ящиками, и я  его  потеряю.
Такое  происшествие  могло  бы  оказаться роковым для всех моих планов. Нет,
рисковать нельзя.
     Что бы такое найти, чтобы укрепить клинок  в  расщелине  более  прочно?
Если  бы  у  меня  был  один  или  два ярда проволоки? Но проволоки нигде не
было... Как нигде? А фортепиано! Струны! Ведь они-то из проволоки!
     Сумей я влезть в фортепиано, я бы немедленно похитил  у  него  одну  из
струн.  Но  как до них добраться? Об этом затруднении я не подумал заранее и
теперь не знал, как быть. Конечно, с таким ножом, какой был сейчас у меня  в
руках,  проложить  себе  дорогу  через фортепиано невозможно, и мне пришлось
оставить эту идею.
     Но я тут же вспомнил о другом -- о железных скрепах от ящиков. А  их  у
меня было сколько угодно. Вот самая подходящая вещь! Они пригодятся не хуже,
чем  проволока.  Эти  гибкие,  тонкие  полоски,  обернутые  вокруг черенка и
тыльной части лезвия, превосходно будут держать его на месте и  не  позволят
ему  болтаться.  Поверх  всего я намотаю еще и веревку. Она не даст полоскам
разойтись, и у меня будет настоящая рукоятка.
     Сказано -- сделано. Я поискал и  нашел  скрепу,  тщательно  обернул  ее
вокруг  черенка  и  лезвия  --  и,  затянув  все  это веревкой, получил нож.
Конечно, клинок стал короче, но все-таки он  был  достаточно  длинен  и  мог
прорезать  самую  толстую доску, какая встретится на моем пути. Я совершенно
успокоился.
     В этот день  я  работал  по  крайней  мере  часов  двадцать.  Я  был  в
совершенном  изнеможении -- мне уже давно следовало отдохнуть. Но после того
как сломался нож, я не мог думать об отдыхе. Было бы  бессмысленно  пытаться
заснуть: мое горе все равно бы этого не позволило.
     Новый  нож,  однако,  помог  мне  восстановить  прежнюю  уверенность  в
будущем, и я больше не мог  сопротивляться  сильному  желанию  отдохнуть.  Я
очень нуждался в этом и духом и телом.
     Вряд  ли  нужно  прибавлять, что голод заставил меня снова обратиться к
моему жалкому пищевому складу. Вам покажется странным --  да  мне  и  самому
теперь  так  кажется,-- что я не испытывал никакого отвращения к такой пище.
Наоборот, я съел свой "крысиный ужин" с  таким  же  удовольствием,  с  каким
теперь ем самое утонченное блюдо!
-==Глава LX. ТРЕУГОЛЬНАЯ КАМЕРА==-
     Я  провел  ночь,  или,  вернее  сказать,  часы  отдыха,  в своем старом
помещении -- за бочкой с водой.
     Я больше уже не знал, да и не интересовался, когда день и когда ночь. В
этот раз я хорошо выспался и проснулся освеженным и  окрепшим.  Без  всякого
сомнения,  тут  мне помогла и новая пища. Как ни отвратительна была она, все
же она была полезна для голодного желудка.
     Я  позавтракал  сразу  же,  как  только  проснулся.  После  завтрака  я
отправился  в свою "галерею" и влез в пустой ящик, где провел накануне почти
целые сутки.
     Забравшись туда, я не без  сожаления  подумал,  как  мало  мне  удалось
сделать  за  двадцать часов! Но меня поддерживала надежда, тайная мысль, что
на этот раз мне больше повезет.
     Я намеревался продолжать работу, которая была прервана поломкой ножа. Я
уже давно заметил, что доски прибиты не очень крепко. Их можно было выломать
каким-нибудь подходящим орудием, пожалуй даже палкой.
     Теперь я ни за что больше не стал бы употреблять для этого нож.  Больше
чем  когда бы то ни было я оценил сейчас это драгоценное оружие. Я прекрасно
понимал, что моя жизнь зависит от его сохранности.
     "Ах, если бы у меня был кусок крепкого дерева!" -- думал я. Я вспомнил,
что, вышибая дно  у  бочонка  с  бренди,  я  выбил  доски  довольно  больших
размеров. Может быть, они пригодятся?
     С этой мыслью я поспешил туда, где они лежали. Сбросив несколько кусков
материи,  я нашел то, что искал. Порывшись, я выбрал дощечку, подходящую для
моей цели. Затем я вернулся к ящику и  изготовил  подобие  маленького  лома.
Действуя ножом, я придал дощечке форму клина. Клин я потом засунул под доску
и загнал как можно глубже куском доски.
     Когда  клин зашел достаточно глубоко, я ухватился за свободный конец и,
нажимая на него, вскоре с удовлетворением услышал, как  с  треском  вылетают
гвозди.  Тут я стал действовать просто пальцами, и доска со скрежетом выпала
из дна ящика.
     Соседнюю доску я  сорвал  уже  легче.  Теперь  образовалось  отверстие,
достаточное для того, чтобы извлечь из ящика любое содержимое.
     Там  были  продолговатые  пакеты,  формой  напоминавшие штуки сукна или
полотна, но гораздо более легкие и упругие. Да  и  достать  их  было  проще,
потому что не надо было срывать с них обертку.
     Они  не  вызывали во мне большого любопытства: я уже сразу мог сказать,
что тут нет ничего съестного. Может статься, я не узнал бы о них ничего и до
сего дня, если бы обертка  одного  из  пакетов  не  прорвалась  случайно.  Я
нащупал  какой-то  мягкий, гладкий, скользкий материал и понял, что у меня в
руках превосходный бархат.
     Я быстро вынул содержимое ящика и бережно сложил  пакеты  позади  себя.
Затем я поднялся в пустой ящик. Еще одним ярусом ближе к свободе!
     Этот  большой  шаг  вперед  не  занял  и  двух  часов.  Такой успех был
прекрасным предзнаменованием. День хорошо начался.  Я  решил  не  терять  ни
минуты времени, раз уж судьба ко мне так благосклонна.
     Я  спустился  вниз,  напился  вволю  воды, вернулся в бывшее вместилище
бархата и снова занялся разведкой.  Так  же  как  и  предыдущий,  этот  ящик
упирался  концом  в  фортепиано,  который  легко  было  вышибить.  Я не стал
медлить, вытянул ноги и принялся выбивать свою обычную дробь каблуками.
     На этот раз дело пошло не  так  скоро.  У  меня  не  было  достаточного
простора,  потому  что  ящик  с бархатом был меньше, чем ящик с материей, но
наконец я добился своего:  обе  концевые  доски  вылетели  и  провалились  в
промежутки между грузами.
     Я  встал  на колени и предпринял новую разведку. Я ожидал, или, вернее,
боялся, что крышка от  ящика  с  фортепиано  занимает  сплошной  стеной  всю
открытую мной поверхность. Действительно, огромный ящик был тут как тут -- я
тотчас  нащупал  его  рукой.  Но я едва удержался от радостного восклицания,
поняв, что он занимает всего половину пространства напротив отверстия и  что
рядом имеется обширное пустое место -- его хватило бы еще для одного ящика с
бархатом!
     Это  был  приятный  сюрприз,  и  я сразу оценил свою неожиданную удачу.
Порядочный кусок туннеля был уже готов и открыт для меня.
     Я выставил руку, поднял ее -- новая радость:  пустота  распространяется
вверх  на десять -- двенадцать дюймов, до самой верхушки ящика с фортепиано!
То же самое внизу, у моих колен. Там образовался острый угол, ибо, как я уже
отмечал, эта маленькая камера  была  не  четырехугольная,  а  треугольная  с
вершиной,  обращенной  вниз.  Это  объяснялось формой старинного фортепиано,
напоминавшей большой параллелепипед, у которого один угол был как бы спилен.
Фортепиано стояло боком, на более широкой своей стороне, и как раз  здесь  и
находилось то место, которое должен был занимать этот отсутствующий угол.
     По  всей  видимости, треугольная форма этой выемки сделала ее неудобной
для грузов, потому ее и не заполнили.
     "Тем лучше",--  подумал  я  и  высунул  руки  во  всю  длину,  с  целью
произвести более тщательное исследование.
-==Глава LXI. ЯЩИК С МОДНЫМИ ТОВАРАМИ==-
     Это заняло немного времени. Я очень скоро заметил, что с другой стороны
пустой  камеры  стоит  объемистый ящик и такой же ящик заграждает ее справа.
Слева же идет по диагонали край ящика с фортепиано, в ширину около  двадцати
дюймов, или двух футов.
     Но  я очень мало беспокоился насчет правой, левой или задней стороны. Я
больше всего интересовался потолком маленькой камеры, ибо намеревался,  если
удастся, продолжать свой туннель именно вверх.
     Я  понимал, что сильно продвинулся в горизонтальном направлении, потому
что главное для меня преимущество этой пустой камеры заключалось в том,  что
она  дала  мне  возможность  продвинуться  по  горизонтали  на  всю  толщину
фортепиано -- около двух футов,-- не считая того, что я  продвинулся  еще  и
вверх.  Я  не  желал  идти  ни  вперед,  ни  направо,  ни  налево, разве что
какое-нибудь препятствие встанет на моем  пути.  "Все  выше!"  --  вот  было
главной  моей  мыслью. "Эксцельсиор!" Еще два или три яруса, а может быть, и
меньше,-- и, если не возникнет препятствий,  я  буду  свободен!  Сердце  мое
радостно билось, когда я думал об этом.
     Не  без  волнения  протянул  я руку к потолку пустой камеры. Пальцы мои
задрожали, когда наткнулись на хорошо знакомый мне  холст.  Я  непроизвольно
отдернул руку.
     Боже мой! Опять этот проклятый материал -- тюк с полотном!
     Однако  я  не был в этом вполне убежден. Я вспомнил, что раз уже ошибся
таким образом. Надо еще раз проверить.
     Я сжал кулак и сильно постучал по нижней части  тюка.  О,  мне  ответил
очень  приятный  звук! Нет, это не тюк с полотном, а ящик, завернутый, как и
многие другие, в несколько слоев грубого, дешевого холста. Это и  не  сукно,
потому  что  ящики  с  сукном  отвечали  на  стук глухо, а этот давал гулкий
отзвук, словно был пустой.
     Странно... Он не мог быть пустым, иначе зачем он здесь? А  если  он  не
пустой, то что в нем?
     Я стал молотить по нему черенком ножа -- опять тот же гулкий звук!
     "Ну  что ж,-- подумал я,-- если он пустой, то тем лучше, а если нет, то
в нем что-то легкое, от чего просто будет избавиться. Отлично!"
     Рассудив так,  я  решил  не  тратить  больше  времени  на  догадки,  но
ознакомиться  с содержимым нового ящика, проложив в него дорогу. Я мгновенно
сорвал холст, прикрывавший дно.
     Я почувствовал, что мне неудобно стоять. Треугольное пространство резко
суживалось книзу, и мне трудно было  держаться  на  ногах.  Но  я  вышел  из
затруднения,  наполнив  острый  угол кусками сукна и бархата, которые были у
меня под рукой. Тогда стало легче работать.
     Не стоит подробно описывать способ, которым я вскрывал ящик.  Я  сделал
это  как  обычно.  Один раз пришлось разрезать доску -- и новый нож вел себя
прекрасно. Я вынул разрезанные доски.
     Я был  весьма  удивлен,  когда  проник  в  ящик  и  ознакомился  с  его
содержимым.  Некоторое  время я не мог понять на ощупь, что это за вещи, но,
когда отделил один предмет от других и провел по нему  пальцами,  я  наконец
понял -- это были шляпы!
     Да, дамские шляпы -- отделанные кружевами и украшенные перьями, цветами
и лентами.
     Если  бы  я  знал  тогда,  как одеваются жители Перу, я удивился бы еще
больше, найдя такой странный товар среди груза. Разве можно увидеть шляпу на
прекрасной голове перуанской дамы! Но я об этом  ничего  не  знал  и  просто
удивился  тому  обстоятельству,  что  такой  предмет  входит в груз большого
корабля.
     Впоследствии, однако, мне объяснили, в  чем  дело:  в  южноамериканских
городах  живут  англичанки  и  француженки  --  жены  и  сестры английских и
французских купцов  и  официальных  представителей,  которые  находятся  там
постоянно.  И, несмотря на огромное расстояние, отделяющее их от родины, они
упорно стараются следовать модам Лондона и Парижа, хотя над  этими  нелепыми
головными уборами смеются их прекрасные сестры из Испанской Америки.
     Вот для кого, следовательно, предназначалась коробка со шляпами.
     Мне  очень  жаль, но я должен признаться, что на этот сезон их ожидания
оказались обманутыми. Шляпы не дошли до них, а если  и  дошли,  то  в  таком
состоянии,  что  не способны были украсить кого бы то ни было. Рука моя была
немилосердна, добираясь до ящика,-- я мял и кромсал их, пока  все  шляпы  не
были  затиснуты  в  угол  и спрессованы так плотно, что заняли десятую часть
того пространства, которое занимали раньше.
     Не сомневаюсь, что множество проклятий  сыпалось  впоследствии  на  мою
несчастную  голову. Единственное, что я мог возразить,-- это сказать правду.
Дело шло о жизни и смерти -- я не мог заботиться о шляпах. Вряд ли это могло
послужить оправданием в тех домах, где ожидали прибытия этих шляп.  Впрочем,
об   этом   я  никогда  ничего  не  узнал.  Я  только  могу  прибавить,  что
впоследствии, много позже, чтобы успокоить собственную совесть, я  возместил
убыток заокеанскому торговцу модными товарами.
-==Глава LXII. ЧУТЬ НЕ ЗАДОХНУЛСЯ==-
     Покончив  со  шляпами,  я  немедленно  вскарабкался в пустой ящик. Надо
было, по возможности, снять всю крышку или  хотя  бы  часть  ее.  Сначала  я
попытался  выяснить,  что  находится наверху, и для этого избрал тот же план
действий, которому следовал и раньше,--  просунул  лезвие  ножа  в  щель.  К
сожалению, лезвие было теперь короче и не так уже годилось для этой цели, но
все-таки  его  длины  хватало  для  того, чтобы просунуть его через дюймовую
доску, да  еще  на  два  дюйма  дальше  и  определить,  мягкое  или  жесткое
препятствие заграждает мне путь.
     Итак,  находясь  внутри  ящика  из-под  шляп,  я  просунул лезвие через
крышку. Груз,  который  лежал  надо  мной,  состоял  из  чего-то  мягкого  и
поддающегося  клинку.  Помню,  что там была холщовая оболочка, и, погружая в
нее нож по самую рукоятку, я не встретил ничего похожего на  дерево,  ничего
напоминающего доски ящика.
     Но  я также знал, что это не полотно, потому что лезвие проникало туда,
как в масло, а этого не случилось бы, если бы там был тюк  с  полотном.  Раз
так, я успокоился. Остальное меня не смущало.
     Я  пробовал  в  нескольких  местах  -- по всей крышке,-- и везде лезвие
погружалось до самого черенка почти без всякого усилия с моей стороны.  Груз
состоял  из  чего-то  нового,  чего  я  до  сих  пор  не встречал и о чем не
догадывался.
     Этот груз, как мне казалось, не станет серьезным препятствием  на  пути
моего продвижения.
     В прекрасном настроении я взялся за работу и принялся выдергивать доску
из крышки, на которой этот груз лежал.
     Снова пришлось заняться скучной и долгой работой -- резать доску ножом.
Эта работа  занимала  у  меня больше времени и требовала больше сил, чем все
остальное, вместе взятое. Но она была абсолютно необходима, так как  у  меня
не  было  другого  способа проложить туннель вверх через ящики. На каждый из
них давил своим весом следующий верхний груз,  и  выломать  доски,  прижатые
сверху тяжестью, было невозможно. Я мог удалить их, только разрезав поперек.
     Крышку  ящика  из-под  шляп  мне удалось вскрыть без особого труда. Она
была из тонких еловых досок, и за половину или три четверти часа я  разделил
надвое среднюю доску из трех, ибо крышка состояла из трех досок. Разрезанные
куски я легко отогнул вниз и вынул их.
     Я  оторвал  кусок  холщовой  оболочки, и рука моя достигла неизвестного
груза, который покоился на ящике. Я  сразу  узнал,  что  это  такое.  Еще  в
дядином амбаре я научился узнавать на ощупь мешки. Да, это был мешок.
     Он  был  чем-то  наполнен, но чем? Пшеницей, ячменем, овсом? Нет, зерна
там не было -- там было что-то более мягкое и нежное. Неужели мешок с мукой?
     Скоро я убедился в этом. Клинок мой  вошел  в  мешок  и  проделал  дыру
величиной  с  кулак. Мне даже не пришлось всовывать руку в мешок, потому что
прямо  на  мою  ладонь  досыпался  сверху  мягкий  порошок  и  заполнил  всю
мгновенно.  Сжав пальцы, я набрал целую пригоршню муки. Я поднес руку ко рту
и убедился окончательно, что это так: передо мной был мешок с мукой.
     Это было поистине радостное открытие. Пища, которой хватит на несколько
месяцев! Теперь я не умру с голоду, и больше мне не надо  будет  есть  крыс.
Нет!  С мукой и водой я буду жить, как принц. Что в том, что она сырая? Зато
она вкусна, питательна, полезна для здоровья.
     "Слава Богу! Теперь я спасен!"
     Вот какие слова вырвались у меня, когда я полностью оценил все значение
моего открытия.
     Я работал уже много часов и  нуждался  в  отдыхе.  Кроме  того,  я  был
голоден  и  не  мог  удержаться  от  соблазна наесться вдоволь нового блюда.
Наполнив карманы мукой, я вернулся в старое  логовище  за  бочкой  с  водой.
Предварительно  я  на всякий случай заткнул холстом дыру, проделанную мной в
мешке, и только тогда стал спускаться вниз. Я швырнул свой мешок с крысами в
первый попавшийся угол, надеясь, что больше не придется иметь с  ними  дело.
Замешав порядочное количество муки водой, я съел тесто с таким наслаждением,
как будто это был лучший из английских пудингов.
     Несколько  часов  крепкого сна освежили меня. Проснувшись, я снова поел
теста и стал подниматься в мою сильно продвинувшуюся вверх галерею.
     Пробираясь через второй ярус, я с  удивлением  заметил  что-то  мягкое,
похожее на порошок или пыль, покрывавшее все горизонтально положенные доски.
В  пустой  камере  около фортепиано вся нижняя часть этого пространства была
заполнена той же пылью, и, вступив туда, я погрузился в нее  до  лодыжек.  Я
заметил,  что на голову и плечи мне падает настоящий ливень из пыли. Когда я
беспечно поднял лицо кверху, этот ливень обрушился в рот  и  в  глаза,  и  я
начал немилосердно чихать и кашлять.
     Я  испугался,  что задохнусь, и первым моим движением было обратиться в
бегство и спрятаться за бочкой с водой. Но незачем было уходить так  далеко,
достаточно  было  отступить  к  ящику из-под галет. Я недолго раздумывал над
объяснением этого странного явления. Это не пыль, а мука! Корабль  качнулся,
холщовая затычка выпала из мешка, и мука стала высыпаться в дыру.
     Мысль  о  том,  что  я  останусь  без  муки, заставила меня похолодеть.
Значит, я вынужден буду снова питаться  крысами!  Надо  немедленно  заделать
дыру в мешке, чтобы сохранить хоть часть муки.
     Несмотря  на боязнь задохнуться, я понимал, что необходимо действовать,
и, закрыв глаза и рот, ринулся к пустому ящику из-под шляп.
     Повсюду в ящике лежала мука, но она больше не сыпалась.  Она  перестала
высыпаться  из мешка по самой простой причине: она вся уже высыпалась. Мешок
опустел!
     Я счел бы это происшествие великим  для  себя  бедствием,  если  бы  не
обнаружил,  что  мука  не  целиком  потеряна.  Порядочная  доля просыпалась,
конечно, в щели и попала на дно трюма, но большое количество --  достаточное
для  моих  нужд  --  осталось  на  кусках  материи, которые я заложил на дно
треугольной камеры, да и в других местах, куда я мог проникнуть,  когда  мне
заблагорассудится.
     Впрочем,  это оказалось несущественным, потому что в следующий момент я
сделал открытие, которое окончательно вытеснило у меня из головы все мысли о
муке и вообще о пище, о воде и всем прочем.
     Я протянул руку, чтобы убедиться в том, что мешок пуст. Как будто  так.
Почему  же не вытащить его через отверстие и убрать с дороги? Почему бы нет?
Я выхватил мешок и бросил его вниз.
     Потом я высунул голову из ящика в том месте, где раньше был мешок.
     Боже праведный! Что я вижу? Свет! Свет! Свет!
-==Глава LXIII. СВЕТ И ЖИЗНЬ==-
     Да, глаза мои любовались  светом,  исходившим  с  неба,  и  сердце  мое
наполнилось  ликованием. Не могу описать свое счастье. От страха не осталось
и следа. Исчезли малейшие опасения. Я спасен!
     Это была всего лишь небольшая полоска  света  --  просто  лучик.  И  он
пробивался  через  щель  между  двумя  досками. Он проходил надо мной, но не
вертикально, а скорее по диагонали, примерно в восьми или  десяти  футах  от
меня.
     Я  знал,  что  свет  не  мог  проникнуть  через  палубу:  между досками
корабельной палубы не бывает  щелей.  Свет  шел  от  люка  --  должно  быть,
отогнулся покрывающий крышку люка брезент.
     Никогда  я  не видел ничего радостнее этого тоненького лучика, сиявшего
надо мной подобно метеору! Ни одна звезда на  синем  небе  не  казалась  мне
прежде  такой  блестящей  и  красивой!  Этот  свет был похож на глаз доброго
ангела, который улыбался мне и приветствовал мое возвращение к жизни.
     Я недолго оставался внутри ящика из-под шляп. Я знал,  что  работа  моя
приходит  к  концу, что мои надежды близки к осуществлению, и у меня не было
ни малейшего желания откладывать свое освобождение. Чем ближе была цель, тем
с большим нетерпением я к ней стремился.  Поэтому  без  промедления  я  стал
расширять отверстие в крышке ящика.
     Свет,  который я видел, убедил меня в очень важной истине -- в том, что
я  нахожусь  на  верху  груза.  Раз  я  вижу  луч,  идущий   по   диагонали,
следовательно,  между  мной  и  ним  ничего  нет  и,  значит,  здесь  пустое
пространство. Такая пустота могла существовать только над грузом.
     Вскоре я в этом убедился. Чтобы проделать отверстие, достаточно широкое
для моего тела, хватило и двадцати минут. И, едва  закончив  эту  работу,  я
скользнул в дыру, и, изогнувшись, вылез на верхушку ящика.
     Я  поднял  руки над головой, развел их в стороны. Позади себя я нащупал
ящики, тюки и мешки, которые громоздились еще выше, но  впереди  был  только
воздух.
     Несколько минут я сидел, свесив ноги, на крышке ящика, в том месте, где
вылез  наружу.  Я  не рискнул даже сделать шаг, чтобы не упасть в пустоту. Я
глядел на прекрасный луч, похожий на огонь маяка. Теперь он сиял еще ближе.
     Постепенно глаза мои привыкли к  свету.  И  хотя  расщелина  пропускала
всего  несколько слабых полосок света, я начал различать ближайшие предметы.
Я заметил, что пустота вокруг меня не простиралась далеко.  Я  находился  на
дне  небольшой  выемки  в  виде  неправильной  дуги.  Это  было что-то вроде
амфитеатра, окруженного со всех сторон громадными ящиками с товарами.
     В сущности, это было пространство, оставшееся под люком после погрузки.
Кругом стояли пустые бочки, лежали мешки, в  которых,  вероятно,  находились
продукты  --  очевидно,  провизия для команды,-- расположенные так, чтобы их
легко было доставать по мере надобности.
     Мой  туннель  кончился  на  одной  из  сторон  этого  углубления,  и  я
несомненно находился под крышкой люка.
     Оставалось  только  сделать  один  --  два  шага, постучать в доски над
головой и позвать команду на помощь.
     И хотя достаточно было одного удара или крика,  чтобы  освободиться  из
темноты, прошло много времени, прежде чем я решился постучать или крикнуть.
     Пожалуй,   не  стоит  объяснять  вам  причину  моей  нерешительности  и
колебаний. Подумайте только о том,  что  оставалось  позади  меня,--  о  том
ущербе  и  разрушениях, которые я причинил грузу, об убытках, может быть, на
сотни фунтов! Подумайте о том,  что  у  меня  не  было  никакой  возможности
вернуть  или  заплатить  хотя  бы  малейшую  часть стоимости этих товаров,--
подумайте обо всем этом, и вы поймете, почему я так  долго  сидел  на  ящике
из-под шляп.
     Меня   сковал   страх.  Я  боялся  развязки  этой  драмы  во  мраке  --
неудивительно, что я не торопился довести ее до конца.
     Что скажу я суровому, возмущенному капитану? Как перенесу яростный гнев
свирепого помощника? Как выдержу их взгляды, слова, упреки, может быть, даже
побои?.. А вдруг они выбросят меня в море?
     Холод ужаса пробежал у меня по жилам, когда  я  подумал  о  возможности
такого  исхода.  Состояние  духа моего резко изменилось. За минуту перед тем
мерцающий луч света наполнял мою душу радостью, а теперь я сидел и глядел на
него, и сердце у меня сжималось от страха и смятения.
-==Глава LXIV. ИЗУМЛЕНИЕ КОМАНДЫ==-
     Я стал думать, как бы возместить убытки,  но  мои  размышления  были  и
глупы и горьки. У меня ничего не было -- разве только старые часы. Ха-ха-ха!
Их вряд ли хватит даже на то, чтобы оплатить ящик с галетами!
     Впрочем,  нет!  У  меня была еще одна вещь, и ее я сохранил до сих пор.
Она была для меня гораздо дороже, чем часы, даже чем тысяча  часов.  Но  эта
вещь, так высоко мной ценимая, не стоила и шести пенсов. Вы догадываетесь, о
чем  я  говорю?  Конечно, догадываетесь, и вы правы: я говорю о моем дорогом
ноже!
     Дядюшка, конечно, ничего для меня не сделает. Он позволял  мне  жить  в
своем  доме  только  по  необходимости,  а  не из чувства ответственности за
ребенка. Он ни в коей мере не  обязан  расплачиваться  за  причиненные  мной
убытки, да я и сам ни на минуту не допускал такой мысли.
     У  меня  была маленькая надежда, одно соображение, которое казалось мне
сравнительно разумным: я предложу капитану свои услуги  на  долгий  срок.  Я
стану  работать  у  него  юнгой,  вестовым, слугой -- чем угодно! -- лишь бы
отработать свой долг.
     Если он меня примет (а что ему еще делать со мной, разве  действительно
швырнуть  за борт!), тогда все уладится. Эта мысль меня ободрила. Как только
я увижу капитана, сейчас же предложу ему свои услуги.
     В этот момент надо  мной  раздался  громкий  топот.  Похоже  было,  что
множество людей тяжело расхаживают взад и вперед по палубе. Звуки доносились
с обеих сторон люка и кругом по всей палубе.
     Потом  я  услышал  голоса  --  человеческие голоса! Как приятно было их
слышать!.. Сначала я слышал только возгласы и  отдельные  слова,  затем  все
смешалось  в  нестройный  хор.  Голоса  были  грубые,  но  какой прекрасной,
музыкальной казалась мне рабочая, матросская песня!
     Она наполнила меня уверенностью и смелостью. Я больше  не  мог  терпеть
свое  заточение!  Как  только песня кончилась, я прыгнул к люку и деревянной
рукояткой ножа начал громко стучать в доски над головой.
     Я прислушался -- мой стук услышали. Наверху шел  какой-то  разговор,  я
различал  удивленные  восклицания.  Но  хотя  разговор  не  умолкал и к нему
присоединялись все новые голоса, никто не пытался открыть люк.
     Я постучал громче, начал кричать, но голос мой был тонок  и  слаб,  как
голос младенца. И я сомневался, услышат ли его наверху.
     Снова  раздался  хор  удивленных  восклицаний.  Голосов было много, и я
решил, что вся команда собралась вокруг люка.
     Я постучал в третий раз для верности и замер в беспокойном и молчаливом
ожидании.
     Я услышал, как что-то зашуршало над люком,--  снимали  брезент.  И  как
только его сняли, свет брызнул в расщелины между досками.
     В  следующий  момент  надо  мной  внезапно  открылось небо: поток света
ударил мне в лицо и почти ослепил меня. Больше того, этот поток света вызвал
у меня слабость, и я свалился назад, на ящики. Я не сразу потерял  сознание,
но  постепенно  впал  в  обморочное  состояние,  испытывая какое-то странное
чувство ошеломления.
     Когда люк открылся, я заметил вокруг него грубые лица  --  человеческие
головы,  склонившиеся  над  отверстием.  Они  разом отшатнулись с выражением
величайшего ужаса. Я услышал восклицания,  в  которых  чувствовался  тот  же
ужас.  Но  тут  звуки  постепенно  замерли  в  моих  ушах, свет погас... и я
окончательно потерял сознание, словно умер.
     Конечно, это был только обморок. Я  не  слышал  и  не  чувствовал,  что
происходит  вокруг меня. Я не видел, как эти грубые лица снова появились над
краем люка и осмотрели меня с  тревогой.  Я  не  видел,  как  один  из  них,
набравшись  храбрости,  полез  вниз  и  спустился на груз, за ним -- другой,
третий... и все они склонились надо  мной.  И  тут  снова  последовал  взрыв
восклицаний,  посыпались догадки. Я не слышал, как они бережно брали меня на
руки, щупали пульс  и  прикладывали  свои  грубые  ручищи  к  моему  сердцу,
проверяя,  есть  ли  еще  в нем биение жизни. Не слышал я, как рослый матрос
взял меня на руки и прижал к себе, а потом, когда принесли и спустили в  люк
короткую  лесенку, вынес из трюма и осторожно положил на шканцы. Я ничего не
слышал, не видел, не чувствовал, пока холодная вода, которой плеснули мне  в
лицо, не пробудила меня от забытья и не вернула к жизни.
-==Глава LXV. РАЗВЯЗКА==-
     Когда  я  пришел  в  себя,  то  увидел, что лежу на палубе. Вокруг меня
собралась толпа -- куда ни кину взгляд, везде человеческие лица.  Лица  были
грубые, но я не видел на них никакой неприязни. Наоборот, на меня смотрели с
жалостью, и я слышал сочувственные замечания.
     Это  были  матросы  --  вокруг  меня  стояла  вся команда. Один из них,
наклонясь надо мной, вливал мне в рот воду и клал на лоб  мокрую  тряпку.  Я
узнал  его  с  первого взгляда. Это был Уотерс -- тот самый, который высадил
меня на берег и подарил мне драгоценный нож. Он и не догадывался в то время,
какую службу сослужит мне его подарок.
     -- Уотерс,--сказал я,--вы меня помните?..
     В  ответ  на  мои  слова  он  издал  несколько  характерных  матросских
восклицаний.
     -- Лопни  мои  шпангоуты! -- услышал я.-- Лопни мои шпангоуты, если это
не тот сморчок, который все приставал к нам в порту!
     -- Который набивался с нами в море! -- вскричали другие.
     -- Тот самый, убей меня Бог!
     -- Да,-- ответил я,-- тот самый и есть.
     Новый взрыв восклицаний. И вдруг наступила тишина.
     -- Где капитан?..-- спросил я.-- Уотерс, отведите меня к капитану!
     -- Капитан тебе нужен? Да вот он, паренек,-- добродушно  ответил  дюжий
матрос, раздвигая руками толпу, которая меня окружала.
     Я  посмотрел  туда  и  увидел того хорошо одетого человека, в котором с
самого начала узнал капитана. Он стоял в нескольких шагах от меня, у двери в
каюту. Я поглядел на  его  лицо.  Выражение  лица  было  суровое,  но  я  не
испугался. Мне казалось, что взгляд его смягчился.
     Я  колебался  некоторое  время,  но  потом,  собрав  всю  свою энергию,
поднялся на ноги, шатаясь бросился вперед и опустился перед ним на колени.
     -- О сэр! -- воскликнул я.-- Мне нет прощения!
     Не помню точно, как я выразился. Но это было все, что я мог сказать.
     Я больше не глядел ему в лицо. Я смотрел на палубу и ждал ответа.
     -- Встань, паренек, и пойдем! -- сказал он мягко.-- Встань, и пойдем  в
каюту!
     Его  рука легла на мою. Он поднял меня и увел. Сам капитан шел рядом со
мной и поддерживал меня,  потому  что  я  шатался!  Было  непохоже,  что  он
собирается  бросить  меня  на  съедение акулам. Смел ли я надеяться, что все
кончится так благополучно?
     В каюте я заметил свое отражение в зеркале. Я не узнал себя. Я был весь
белый, словно меня вымазали известью,-- тут я вспомнил про муку. Можно  было
разобрать  только  лицо,  но и лицо было белое-белое, изнуренное, костлявое,
как у скелета. Страдания и голодовка совершенно истощили меня.
     Капитан усадил меня на кушетку, позвал слугу и приказал принести стакан
портвейна. Он не проронил ни слова, пока я пил, а затем,  устремив  на  меня
взгляд, в котором не было ни тени суровости, сказал:
     -- Ну, паренек, теперь расскажи мне обо всем!
     Это  была  длинная  история,  но  я  рассказал все с начала до конца. Я
ничего не утаил:  ни  повода,  по  которому  я  убежал  из  дому,  ни  одной
подробности  об  ущербе,  который  я причинил грузу. Впрочем, он уже знал об
этом, потому что половина команды успела побывать в моем логовище за  бочкой
с водой и во всем удостоверилась сама.
     Описав все самым тщательным образом, я изложил ему свое предложение и с
тревогой в сердце стал ждать ответа. Но мое беспокойство скоро исчезло.
     -- Храбрый  парень!  -- воскликнул он, вставая и направляясь к двери.--
Ты хочешь быть матросом? Ты заслуживаешь этой чести.  И  в  память  о  твоем
благородном   отце,   которого   я   знал,   ты   будешь   матросом!..   Эй,
Уотерс,--продолжал он, обращаясь к рослому морскому  волку,  который  ожидал
снаружи,--  возьми  этого паренька и приодень его как полагается! Как только
он окрепнет, научи его обращаться со снастью!
     И Уотерс научил меня обращаться со снастями -- я изучил каждую  из  них
наилучшим образом. Несколько лет подряд он был моим сотоварищем под командой
доброго  капитана,  пока  я не перестал быть просто "морским волчонком" и не
был внесен в списки матросов "Инки" как "матрос первой статьи".
     Но я не остановился на этом.  "Эксцельсиор!"  --  вот  что  стало  моим
девизом.
     С   помощью   великодушного   капитана   я  стал  впоследствии  третьим
помощником, затем вторым, потом первым и наконец капитаном!
     Со временем я поднялся  еще  выше  и  сделался  капитаном  собственного
судна.  Это  было величайшей целью моей жизни. Теперь я мог уходить в море и
возвращаться, когда мне  заблагорассудится,  бороздить  необъятный  океан  в
любых направлениях и плыть в любую часть света.
     Одним  из  моих  первых  и  самых  удачных рейсов -- уже на собственном
корабле -- был рейс в Перу. Помню, что я взял с собой ящик  со  шляпами  для
английских  и  французских  дам,  живущих в Кальяо и Лиме. На этот раз шляпы
дошли в целости, но не  думаю,  что  они  понравились  прекрасным  креолкам,
которых они должны были пленить.
     За  продавленные  шляпы  давно было выплачено, так же как и за пролитый
бренди и весь ущерб, причиненный сукну и бархату. В сущности, сумма была  не
так  уж  велика.  И  владельцы,  оказавшиеся великодушными людьми, приняв во
внимание  обстоятельства,  проявили  снисходительность   в   переговорах   с
капитаном,  а  он, в свою очередь, постарался облегчить мне условия платежа.
За несколько лет я выплатил все, или, как мы,  моряки,  говорим,  "обрасопил
реи"[42].
     А  теперь,  мои  юные  друзья,  мне остается добавить, что, проходив по
морям долгие годы и скопив при помощи искусных торговых операций и  разумной
бережливости  достаточные  средства,  чтобы обеспечить остаток своих дней, я
начал уставать от океанских валов и штормов, и  меня  потянуло  к  спокойной
жизни  на суше. С каждым годом тяга эта все усиливалась, так что я больше не
смог сопротивляться и решил уступить ей и бросить якорь где-нибудь у берега.
     С этой целью я продал свой корабль и корабельные запасы  и  вернулся  в
прелестный поселок, где, как вы знаете, я родился и где намереваюсь умереть.
     А теперь прощайте! Мой рассказ окончен.
     К О Н Е Ц
     Набрано: 11.06.98 02:20
     Коррекция: 26.06.98 17:15
-==Примечания==-
     1 Шлюп, шхуна, бриг-- различные виды парусных судов.
     2  Ньюфаундленд,  или  водолаз, -- одна из самых крупных пород собак;
они прекрасно плавают и любят воду; названы по имени острова Ньюфаундленд  в
Северной Америке.
     3 Дюйм-- мера длины, равная 2,5 сантиметра.
     4 Фут-- мера длины, равная 30,4 сантиметра.
     5 Кабельтов-- морская мера длины, равная 185,2 метра.
     6 Ярд-- мера длины, равная 91,4 сантиметра.
     7 Серпентайн-- небольшая искусственная речка в лондонском Гайд-парке.
     8  Английская сухопутная миля-- мера длины, равная 1609,3 метра; здесь:
морская миля равна 1852 метрам.
     9 Галлон-- мера жидкости, равная 4,5 литра.
     10 Акр-- мера земельной площади, равная 0,4 гектара.
     11 Морской еж-- животное из отряда иглокожих; живет на песчаном морском
дне, у берегов, под камнями.
     12 В старину на народных праздниках ставились столбы, вымазанные салом.
Тому, кто первый добирался до вершины столба, выдавалась награда.
     13 Остров Мэн находится в двух часах езды от побережья Англии.  Никаких
чернокожих и удавов там нет и быть не может.
     14 На гербе острова Мэн изображены три ноги, соединенные вместе.
     15 Травить канаты-- ослаблять, отпускать понемногу канаты.
     16 Трап-- лестница по борту судна.
     17 Тали-- система блоков для подъема тяжестей.
     18  Кастор--  толстый,  плотный  шерстяной материал, из которого делают
дорогие шляпы.
     19 Шканцы-- часть палубы между грот-мачтой  и  бизань-мачтой,  то  есть
между второй и третьей мачтами.
     20 Фальшборт--часть борта, выступающая над палубой и образующая перила.
     21   Шиллинг--  английская  монета;  20  шиллингов  составляют  1  фунт
стерлингов.
     22 Пенни (множественное число "пенсы")--мелкая  английская  монета;  12
пенсов составляют 1 шиллинг.
     23 Ванты-- снасти, которые крепят мачту к бортам.
     24 Кок-- корабельный повар.
     25 Брашпиль-- горизонтальный ворот, употребляемый для подъема якоря.
     26 Кентербери-- городок в Англии, славящийся своим старинным собором.
     27 Клюз-- отверстие в борту судна для якорной цепи.
     28  Каботажные  суда--  суда,  следующие из одного порта в другой вдоль
берега; обычно бывают небольших размеров.
     29 Штангоуты-- ребра судна: изогнутые балки, идущие в  обе  стороны  от
киля; они служат основанием для накладки бортов.
     30 Бимс-- поперечная балка между бортами.
     31  Тантал--в  древнегреческих  преданиях  преступный  царь,  брошенный
богами в подземное царство; стоя по горло в воде, он не мог напиться и вечно
мучился от жажды.
     32 Бренди-- английская водка.
     33 Кварта--мера жидкости, равная 1,13 литра.
     34 "Quod erat faciendum" (лат.)  --  "Что  и  требовалось  сделать".  В
старинных  учебниках  математики  обычная  фраза,  стоявшая  в конце решения
задачи.
     35 Старинные часы делались с крышкой, но без стекла. Таким  образом,  в
темноте легко можно было нащупать стрелки пальцами.
     36  По  старинному  поверью, хамелеоны питаются воздухом, на самом деле
они питаются насекомыми.
     37 Так называемая "норвежская крыса" на самом  деле  происходит  не  из
Норвегии, а из Юго-Восточной Азии.
     38 Английский фунт равен 453,5 грамма.
     39 Эксцельсиор (лат.) -- все выше.
     40  Мальвазия--  сорт  ликерного вина. Герцог Кларенс, брат английского
короля Эдуарда IV, по преданию, был утоплен в бочке с мальвазией.  На  самом
деле он был тайно казнен в 1478 году.
     41 Штирборт-- правая сторона корабля, правый борт.
     42 "Обрасопить реи" (морской термин)--установить реи под прямым углом в
отношении  киля  и  мачты,  в переносном смысле -- "уладить дела", "привести
дела в порядок".

Перевод Л.Рубинштейна
Компьютерный набор Б.А. Бердичевский
Источник: Золотой век, Харьков, "ФОЛИО", 1995

 


<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: приключения

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [3]