1. СЕМЕЙНАЯ ОБСТАНОВКА

     Первое важное событие в моей жизни произошло 22 мая 1831  года.  Я  в
этот день родился.
     Шесть недель спустя произошло другое событие, которое, без  сомнения,
имело влияние на мою судьбу: меня окрестили и назвали Роландом Стоуном.
     Род мой, насколько это видно из древней истории и из Ветхого  Завета,
очень  древний.  В  числе  моих  предков  числится,  между  прочим,   Ной,
построивший знаменитый корабль-ковчег, которого он был сам и капитаном. Но
отец мой не принадлежал к знати и добывал кусок хлеба  честной  и  тяжелой
работой. Он был седельным и шорным мастером, и мастерская  его  помещалась
на одной из темных улицах города  Дублина.  Имя  моего  отца  было  Вильям
Стоун. Когда я вспоминаю о своем отце, я чувствую в душе большую гордость,
потому что он был честным, трезвым и трудолюбивым человеком и очень  нежно
обращался с моей матерью и нами, детьми. Я  был  бы  неблагодарным  сыном,
если бы не вспоминал с гордостью о таком отце!
     В  характере  моей  матери  не  было  ничего  замечательного.  Я  был
маленьким буяном и, без сомнения, причинял ей много огорчений.  Я  склонен
теперь думать, что она была ко мне довольно ласкова  и  относилась  вообще
лучше, чем я того заслуживал. За мою постоянную склонность убегать из дома
и из школы и пропадать по целым дням неизвестно, где меня прозвали Роллинг
Стоуном, что значит катящийся камень.
     Мой отец умер, когда мне было около 13 лет; после его смерти в  нашем
доме завелись нужда и горе.  Нас  осталось  четверо:  моя  мать,  я,  брат
Вильям, на полтора года моложе меня, и сестра Марта, на  три  с  половиной
года моложе меня.
     После смерти отца заведывание мастерской и работу  в  ней  принял  на
себя седельный мастер Мэтью Лири, который больше года работал с моим отцом
перед его смертью.
     Меня взяли из школы и поместили в  мастерскую,  где  Лири  постепенно
приучал меня к  шорному  делу.  Я  должен  признаться,  что  этот  человек
обнаружил замечательное терпение в попытке научить меня мастерству.
     Он также помогал моей матери  своими  советами  и  казалось,  что  он
руководствуется искренними заботами о наших интересах. Дела мастерской  он
вел превосходно и весь доход аккуратно  вручал  моей  матери.  Большинство
наших соседей отзывались о нем с величайшей похвалою; часто  я  слышал  от
своей матери, что она не знает что  было  бы  с  нами,  если  бы  не  этот
человек.
     В то же время Лири обращался со мной очень ласково. Я не имел никакой
причины не любить его. Между тем я его просто ненавидел!
     Я сознавал  всю  несправедливость  моей  необъяснимой  антипатии,  но
ничего не мог поделать с собою. Я не только с большим трудом переносил его
присутствие, но мне даже казалось, что я никогда не видел  более  гнусного
лица.
     Я даже в присутствии его не мог скрыть своей антипатии к нему, но  он
как будто не замечал этого и относился ко мне по-прежнему ласково. Все его
попытки снискать мое расположение были тщетны  и  только  увеличивали  мою
ненависть к нему.
     Время шло. С каждым днем увеличивалось влияние Лири на наши дела и на
мою мать, и в той же мере увеличивалась к нему моя ненависть.
     Моя мать старалась победить  эту  ненависть,  напоминая  мне  об  его
доброте к нашему семейству,  об  его  заботах  выучить  меня  ремеслу,  об
несомненной доброй нравственности и хороших привычках.
     Я ничего не мог возразить на  эти  аргументы,  но  моя  антипатия  не
зависела от рассуждений: она была инстинктивна.
     Вскоре для меня стало ясно, что  Лири  хочет  в  ближайшем  сделаться
членом нашего семейства. Мать была глубоко уверена, что он  необходим  для
нашего существования.



                              2. БУРНЫЙ ДЖЕК

     На корабле "Надежда" я оказался в очень печальном  положении.  Я  был
там самым последним человеком. Весь  экипаж  пользовался  мною  для  своих
личных услуг. Только один человек, боцман,  прозванный  своими  товарищами
Сторми-Джеком, что значит Бурный Джек, за вспыльчивый характер,  относился
ко мне ласково и защищал меня от своих товарищей. Благодаря заступничеству
"Бурного", мое положение на корабле значительно улучшилось.
     После одной ссоры с корабельным  плотником,  виновником  которой  был
последний, Бурного избили, связали и заперли в трюме. Такое несправедливое
наказание страшно возмутило Бурного, и он решил по прибытии в Новый Орлеан
дезертировать.
     За несколько дней до прихода в Новый Орлеан  Бурного  освободили,  но
мысль о бегстве не покидала его.
     Мне удалось, хотя и с большим трудом,  убедить  Бурного  не  покидать
меня на корабле, а взять с собою.
     Через два дня после нашего  прибытия  в  Новый  Орлеан,  он  попросил
разрешения  сойти  на  берег,  а  также,  чтобы  и  мне   позволено   было
сопровождать его. Капитан разрешил, полагая, что Бурного удержит от побега
недополученное жалованье.  Мысль  о  том,  чтобы  мальчик,  подобный  мне,
решился покинуть корабль, не могла прийти капитану в голову.
     Мы оставили корабль, чтобы больше на него не возвращаться.
     Мы сосчитали наши деньги. У Бурного было  12  шиллингов,  у  меня  же
только полкроны. Бурный чувствовал большое искушение зайти в кабачок,  но,
в конце концов,  вышел  победителем  из  этой  тяжелой  для  него  борьбы.
Сознание ответственности не только за себя, но и за меня удержало  его  от
этого искушения.
     Мы  решили  первое  время  избегать  мест,   посещаемых   обыкновенно
моряками, чтобы не быть пойманными и водворенными снова на "Надежду".
     Через несколько дней Бурный нашел себе занятие. Мне же  он  предложил
пока продажею газет. Я, конечно, с радостью принял это предложение.
     На следующий день, рано утром, Бурный отправился на  работу,  а  я  в
редакцию за  газетами.  Мой  первый  дебют  был  необыкновенно  удачен.  Я
распродал к вечеру все газеты и получил 100 центов чистой прибыли. В  этот
день я был самым счастливым человеком на  свете.  Я  спешил  домой,  чтобы
поскорее увидеть Бурного и сообщить ему о своих успехах.
     Когда я пришел домой, Бурного еще не было. Проходит час за  часом  и,
наконец, наступает ночь, но Бурного все нет. На другой  день  он  тоже  не
пришел. Я пробродил весь день по городу, надеясь где-нибудь его встретить,
но поиски мои были напрасны.
     Прошло три дня, а  Бурный  не  показывался.  Моя  квартирная  хозяйка
забрала все мои деньги и через несколько дней вежливо простилась со  мною,
пожелала мне всяких благ  и  довольно  ясно  намекнула  мне,  чтобы  я  не
трудился возвращаться к ней.
     Итак, я был брошен! Один, без  знакомых,  без  денег,  без  крова,  в
чужом, незнакомом городе! Я бродил по улицам со своими  мрачными  мыслями,
пока не почувствовал страшной  усталости.  Я  сел  на  ступеньках  крыльца
одного ресторана, чтобы немного отдохнуть. Над  дверью  бакалейной  лавки,
находившейся на противоположной стороне улицы, я  прочел  имя  и  фамилию:
"Джон Салливэн".  При  виде  этой  знакомой  фамилии  во  мне  пробудилась
надежда.
     Около четырех лет тому назад один бакалейный торговец, с которым  мои
родители имели дела, эмигрировал в Америку. Звали его Джон Салливэн. Разве
не могло быть, что эта лавка принадлежит именно тому человеку?
     Я встал и перешел через улицу. Войдя  в  лавку,  я  спросил  молодого
человека, находившегося за прилавком, дома ли мистер Салливэн.
     - Он наверху, - сказал юноша. - Вы желаете повидаться с ним?
     Я ответил утвердительно, и мистера Салливэна позвали вниз.
     Джон Салливэн, которого я знал в  Дублине,  был  массивного  роста  с
рыжеватыми волосами, но тот, который вошел в лавку,  был  человеком  около
шести футов, с темными волосами и длинной черной бородой.
     Салливэн, который эмигрировал  из  Дублина  в  Америку,  и  Салливэн,
который стоял передо мной, были два совершенно различных человека.
     - Ну, мой милый, чего вы хотите от меня? - спросил собственник лавки,
бросив на меня любопытствующий взгляд.
     - Ничего, - пробормотал я в ответ, сильно сконфузившись.
     - Тогда зачем же вы меня звали? - спросил он.
     После мучительного колебания я объяснил ему, что, прочитав его имя на
вывеске, я надеялся найти человека, которого зовут так же, как  и  его,  с
которым я был знаком в Ирландии и который эмигрировал в Америку.
     - Ага! - сказал он, иронически улыбаясь. - Мой прапрадедушка  приехал
в Америку около 250 лет тому назад. Его  звали  Джоном  Салливэном.  Может
быть, вы его подразумевали?
     Я ничего не ответил на  этот  вопрос  и  повернулся,  чтобы  оставить
лавку.
     - Постойте, мой милый! - крикнул лавочник. - Я не  хочу,  чтобы  меня
беспокоили и заставляли спускаться вниз из-за пустяков. Предположим, что я
тот самый Джон Салливэн, которого вы знали; чего же вы бы от него хотели?
     - Я бы посоветовался с ним, что мне делать, - ответил я.  -  Я  здесь
чужой, не имею ни квартиры, ни друзей, ни денег!
     В ответ на это лавочник стал меня подробно  расспрашивать  обо  всем,
подвергая меня самому строгому  допросу  и  видимо  желая  удостовериться,
правду ли я говорю или нет.
     Выслушав все, он посоветовал мне вернуться на "Надежду", с которой  я
бежал.
     Я сказал, что такой совет не могу исполнить, и что, кроме  того,  уже
около трех дней ничего не ел.
     Мой ответ сразу изменил его отношение ко мне.
     - Вильям! - сказал он, - не можете ли вы найти какое-нибудь дело  для
этого мальчика на несколько дней?
     Вильям ответил, что может.
     Мистер Салливэн ушел наверх, а я, решив, что дело  относительно  меня
покончено, повесил на гвоздь свою шляпу.
     Семейство лавочника помещалось в комнатах, расположенных над  лавкой,
и состояло из его жены и двух детей, из которых старшей девочке было около
четырех лет.
     Я обедал за одним столом вместе с семейством лавочника и скоро близко
сошелся  с  ними  и  полюбил  их.  Ко  мне  тоже  относились  все  хорошо,
по-родственному, как к члену семейства. Маленькая девочка  была  существом
эксцентричным, даже для ребенка; говорила она редко и мало.  Когда  же  ей
приходилось говорить, то  она  к  каждой  своей  фразе  прибавляла  слова:
"Господи, помоги нам!" Этому выражению она выучилась от слуги-ирландца,  и
никакие наказания не могли отучить маленькую Сару от этой привычки.
     - Сара, если ты скажешь еще раз эту фразу, то я посажу тебя в  темный
погреб, - угрожала ей мать.
     - Господи, помоги нам, - отвечала Сара на эту угрозу.
     - Опять! - вскрикивала мать, и давала девочке два или три  шлепка  по
спине.
     - О мама, мама! Господи, помоги нам! - вскрикивала, плача,  маленькая
Сара, снова бессознательно совершая свое "преступление".
     Прошло уже около пяти недель, как я жил у мистера Салливэна. Однажды,
протирая в лавке оконные стекла,  я  нечаянно  разбил  большое  и  дорогое
витринное стекло. Тотчас же почувствовал такой испуг, какого не  испытывал
никогда в жизни. Мистер Салливэн относился ко мне всегда с такой добротой,
и вот как я отплатил ему за все его благодеяния.  Мое  душевное  состояние
было такое угнетенное, что я ничего не мог сообразить. Единственная  мысль
овладела мною - это немедленно бежать, чтобы  не  встретиться  с  мистером
Салливэном, который в это время был наверху. Я схватил свою шляпу и  ушел,
чтобы не возвращаться. "Господи, помоги нам", - услышал я  уходя,  обычную
фразу маленькой Сары, присутствовавшей при этом.



                             3. ОПЯТЬ НА МОРЕ

     Я не разлюбил  морской  жизни,  а  только  был  не  удовлетворен  тем
положением, которое я занимал на "Надежде", благодаря мистеру Лири.
     Убежав от мистера  Салливэна,  я  твердо  решил  поступить  опять  на
какой-нибудь корабль и поэтому направился к порту.
     Я заметил один корабль, приготовлявшийся в скором времени к отплытию,
и взошел на него. Корабль назывался  "Леонора".  Осмотревшись,  я  заметил
человека, которого принял за капитана, и обратился к нему с просьбой  дать
мне какую-нибудь работу. Но этот человек не обратил никакого  внимания  на
мою просьбу и не дал никакого ответа. Я твердо решил не уходить с  корабля
без ответа. Когда пробило девять часов, я незаметно забрался под шлюпку  и
проспал там до утра.
     Рано утром я опять вышел на палубу. Капитан, наконец, обратил на меня
внимание и спросил, кто я и что мне нужно.
     Я сказал, что меня зовут Роллинг Стоун.
     - "Катящийся камень!" - воскликнул капитан. - Для чего же и откуда вы
сюда изволили прикатиться, сэр?
     Капитан показался мне человеком, заслуживающим доверия, и я  подробно
и вполне искренно пересказал ему все мои приключения.  В  результате  меня
приняли на корабль.
     Корабль шел в Ливерпуль  с  грузом  хлопка  и  принадлежал  капитану,
фамилия которого была Хайленд.
     Нигде со мной лучше не обходились, как на этом корабле.
     У меня не было определенного дела или  занятия,  но  капитан  Хайленд
постепенно посвящал меня во все тайны морского дела. Я был почти постоянно
при нем, и он всегда заботливо охранял меня от дурного влияния.
     Приучить меня к работе  капитан  Хайленд  поручил  старому  парусному
мастеру. Этот мастер относился  ко  мне  хорошо,  как  все  остальные,  за
исключением только одного человека,  -  старшего  капитанского  помощника,
мистера Эдуарда Адкинса. С первого же  дня  моего  вступления  на  корабль
Адкинс возненавидел меня, и эту ненависть  я  сразу  инстинктивно  угадал,
хотя она и не проявлялась открыто.
     По приходе "Леоноры" в Ливерпуль капитан Хайленд на все время стоянки
корабля пригласил меня к себе в дом. Семейство капитана Хайленда  состояло
из жены и дочери, которой в это время было около девяти лет от роду.
     Я думал, что ничего в целом свете не было  прекрасней  этой  девочки.
Может быть, я и ошибался, но таково было мое мнение.
     Наша стоянка в Ливерпуле продолжалась шесть недель, и  в  продолжение
всего этого времени я находился в доме капитана и был постоянным товарищем
его маленькой дочери Леоноры, в честь  которой  назывался  так  и  корабль
капитана Хайленда.
     Во время стоянки мой добрый покровитель  спрашивал,  не  желаю  ли  я
съездить на несколько дней в Дублин, чтобы повидаться с матерью. Я сказал,
что в Дублине, вероятно, в настоящее время находится "Надежда"  и  я  могу
легко попасть в руки капитана Браннона.
     За время  моего  пребывания  в  доме  у  Хайлендов  Леонора  привыкла
называть меня своим братом, и когда я расставался с нею  на  корабле,  она
была очень опечалена нашей разлукой, и это доставило мне большое утешение.
     Я не буду очень долго  останавливаться  на  своих  отроческих  годах,
чтобы не утомить читателя.
     В продолжение трех лет я плавал на корабле  "Леонора",  под  командой
капитана Хайленда, между Ливерпулем и Новым Орлеаном.
     Всякий раз, когда мы приходили в Ливерпуль и  пока  стояли  там,  дом
капитана Хайленда был моим домом. С каждым посещением моя дружба с  миссис
Хайленд  и  с  прелестной  дочерью  Леонорою,  моей   названной   сестрой,
становилась все теснее и теснее. На меня стали смотреть, как на одного  из
членов семьи.
     Во время пребывания в Ливерпуле было много случаев съездить в  Дублин
и повидаться с моей матерью. Но меня  удерживала  боязнь  попасть  в  руки
мистера Лири и, кроме того, я ничего теперь  не  мог  бы  сделать  ни  для
матери, ни для брата, ни для сестры. Я с надеждой  думал  о  том  времени,
когда достигну такого положения, что смогу вырвать из ужасных рук  мистера
Лири дорогую мою мать, брата и сестру.
     Прошло уже почти три года со дня моего поступления на  "Леонору".  Мы
прибыли в Новый Орлеан. После прибытия капитан сейчас же сошел на берег  и
остановился в одном из отелей. В продолжение  нескольких  дней  я  его  не
видел.
     Однажды на корабль прибыл посыльный и  сказал,  что  капитан  Хайленд
болен и немедленно зовет меня к себе.
     Время было летнее, и в Новом Орлеане свирепствовала желтая лихорадка,
унесшая в короткое время в  могилу  много  народа.  Я  быстро  собрался  и
отправился в гостиницу, в которой остановился капитан Хайленд. Я нашел его
больным желтой лихорадкой. Когда я вошел, он на минуту пришел в  сознание,
посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом, пожал  мне  руку  и  через
несколько мгновений умер.
     Горе, которое я испытал при потере этого дорогого мне человека,  было
не меньше, чем когда я потерял отца.
     Тотчас же после смерти капитана Хайленда мистер Адкинс принял команду
над "Леонорой". Я уже говорил о той ненависти, которую он  питал  ко  мне.
При жизни капитана Хайленда он не смел ее обнаруживать.  После  же  смерти
капитана мистер Адкинс сразу проявил свое отношение ко  мне.  Мой  ящик  с
вещами был выброшен на берег, и мне немедленно было приказано убираться  с
"Леоноры".
     Опять передо мной грозно встал вопрос, что же мне делать.
     Возвращаться на родину не имело смысла,  потому  что  я  не  имел  ни
денег, ни положения. Мне больше всего хотелось увидеть Леонору, которую  я
очень любил. Но с чем я приеду к ним? Только с печальным известием  об  их
незаменимой потере. В конце концов я решил остаться в Америке  и  добиться
какого-нибудь положения, а затем уже явиться на родину.



                      4. ЭПИЗОД ИЗ СОЛДАТСКОЙ ЖИЗНИ

     В Новом Орлеане в это время было большое оживление. Соединенные Штаты
объявили войну Мексике и производили набор волонтеров.  Вместе  с  другими
праздношатающимися  записался  в  волонтеры  и  я,  и   был   назначен   в
кавалерийский полк, который в скором времени по сформировании и выступил в
поход.
     В сущности, это был с моей стороны довольно  глупый  поступок.  Помню
как нам, вновь поступающим, выдавали лошадей.  Собрали  нас  и  привели  к
месту, где стояли предназначенные нам кони, которых было тут  столько  же,
сколько и нас, волонтеров. Нам было сказано:
     - Пусть каждый сам выбирает себе по вкусу и по силам.
     Я в лошадях смыслил очень мало, по правде  сказать.  Мне  приглянулся
вороной конь, без отметин, с красивой гривой и густым  хвостом  трубой.  Я
вскочил на него, но он проявил  большой  норов,  и  я  долго  не  мог  его
укротить. Только с помощью товарищей мне удалось  это  сделать.  Таким  же
точно образом выбирали себе коней и мои товарищи. Кому какого коня удалось
себе захватить и объездить, тот с тем конем и оставался.
     В полку я близко сошелся с одним молодым человеком из штата Огайо  по
имени Дэйтон. Мы с ним вместе провели всю компанию.
     Я не особенно много чего видел на этой войне и в  настоящем  бою  был
только два раза: в сражениях при Буэна-Виста и при Церро-Гордо.
     Во время одной схватки под Дейтоном была убита лошадь. Он упал вместе
с нею. Я не мог остановиться и узнать, что сталось с моим другом, так  как
находился в строю и своей остановкой мог  расстроить  ряды.  По  окончании
преследования мексиканцев я вернулся к тому месту,  где  в  последний  раз
видел Дэйтона. После  продолжительных  розысков  я,  наконец,  нашел  его.
Убитая лошадь при падении сломала ему ногу и всей своей тяжестью лежала на
больной ноге. В таком положении Дэйтон находился почти три часа. Освободив
его с невероятными трудностями из-под трупа убитой лошади и устроив  более
или менее удобно, я отправился в лагерь за помощью. Вернувшись  обратно  с
несколькими товарищами, мы перенесли Дэйтона в лагерь, а  через  несколько
дней он был отправлен в госпиталь. Это было  наше  последнее  свидание  во
время мексиканского похода.
     После этой стычки мне не  пришлось  больше  участвовать  ни  в  одном
боевой действии, да и вообще война  уже  кончалась,  и  наш  полк  охранял
сообщение между Вера-Крусом и столицей Мексики.
     В скором времени мы получили приказ возвратиться в Новый Орлеан,  где
нам  уплатили  вознаграждение  за  нашу  службу,  и  кроме  того,  каждому
участнику войны отвели 150 акров земли.
     В Новом Орлеане было много спекулянтов,  которые  скупали  нарезанные
волонтерам земельные участки. Одному из таких спекулянтов  я  продал  свой
участок за 200 долларов. Кроме  того,  от  полученного  жалованья  у  меня
осталось около 50 долларов. Меня потянуло на родину, и  я  решил  ехать  в
Дублин повидаться с матерью.



                            5. ХОЛОДНЫЙ ПРИЕМ

     По приезде в Дублин я немедленно направился к нашему дому.
     Но меня ждало страшное разочарование: никого из своих я не нашел. Моя
мать уехала уже более пяти лет тому назад. От соседей я  узнал  следующее:
после моего отъезда мистер Лири все больше и больше  предавался  пьянству.
Работу он совершенно забросил. Сначала он  пропивал  доход,  получаемый  с
мастерской, а потом стал постепенно пропивать  и  все  обзаведение.  Когда
нечего уже было больше пропивать, он исчез, оставив в страшной  нужде  мою
мать с детьми.
     Вместо того,  чтобы  радоваться,  что,  наконец,  она  избавилась  от
негодяя, мать моя стала толковать о нем и решила продать остатки имущества
и отправиться на розыски своего бежавшего мужа.
     Выручив около 90 фунтов стерлингов от продажи дома и мастерской,  она
вместе с детьми отправилась в Ливерпуль,  рассчитывая  найти  там  мистера
Лири, так как Ливерпуль был его родиной, и по слухам он  бежал  туда.  Вот
все, что я узнал от соседей.
     Я немедленно  собрался  и  отправился  в  Ливерпуль.  Кроме  розысков
матери, я сильно хотел повидаться с миссис Хайленд и ее красавицей-дочерью
Леонорой, которые тоже жили в Ливерпуле, и которых я не видел  около  трех
лет.
     Первое, что  я  сделал  по  приезде  в  Ливерпуль,  -  собрал  адреса
седельных и шорных мастеров, которым я написал письма с просьбой  сообщить
мне все то, что им известно о мистере Лири.
     Затем я отправился к миссис Хайленд. Тут меня ждал страшный  удар.  Я
рассчитывал на родственную, сердечную встречу, но принят  был  более,  чем
холодно, и миссис Хайленд всем своим поведением  давала  мне  понять,  что
крайне удивлена моим посещением. Леонора, которой было 16 лет и которая из
девочки, какою я ее оставил, превратилась во взрослую девушку удивительной
красоты, тоже приняла меня очень сухо и холодно.
     Я до того был ошеломлен таким приемом, что совершенно растерялся и по
уходе от миссис Хайленд долго не мог придти в себя.
     Мало-помалу я привел в порядок свои мысли и стал  более  хладнокровно
обсуждать свое положение. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была,
что я кем-нибудь оклеветан перед миссис Хайленд и своей названной сестрой.
Это мог сделать только мистер Адкинс, который был  единственным  человеком
из  всего  экипажа  "Леоноры",  относившимся  ко  мне  с   ненавистью.   Я
окончательно остановился на этой мысли и решил  на  следующий  день  снова
отправиться к миссис Хайленд и объясниться с ней и Леонорой.
     Когда на следующее утро я  приближался  к  дому  миссис  Хайленд,  то
увидел, что она стоит у окна. Я позвонил. Открывшая мне дверь служанка  на
мой вопрос ответила, что  ни  миссис  Хайленд,  ни  Леоноры  нет  дома.  Я
оттолкнул от двери изумленную служанку и прошел в гостиную.
     Служанка последовала за мной; я обернулся к ней и приказал:
     - Скажите миссис Хайленд, что мистер Роланд Стоун здесь и  не  уйдет,
пока не поговорит с нею.
     Служанка ушла, и вскоре после этого в гостиную вошла миссис  Хайленд.
Она ничего не сказал, а ждала, что я ей скажу.
     - Миссис Хайленд, - начал я, - я  слишком  близко  знаком  с  вами  и
слишком  глубоко  уважаю  вас,  поэтому  мне  не  верится,  чтобы  вы  без
достаточных причин могли так со мной  обойтись.  Сознание,  что  я  ничего
дурного не сделал ни вам, ни  вашей  семье,  заставило  меня  вернуться  и
просить вас объяснить мне причины такой перемены по отношению ко мне. Ведь
вы прежде принимали меня здесь, как родного сына!  Что  я  сделал  такого,
чтобы потерять вашу дружбу?
     - Если вам  ничего  не  говорит  по  этому  поводу  ваша  собственная
совесть, - ответила она, - то нет никакой  надобности  и  мне  давать  вам
объяснения; вы все равно  ничего  не  поймете.  Но  одно,  я  надеюсь,  вы
поймете, что ваши посещения больше нежелательны.
     - Я это и понял вчера,  -  сказал  я,  -  сегодня  же  я  пришел  для
объяснений. Ваши собственные слова показывают, что прежде вы  смотрели  на
меня совсем другими глазами, и я желаю знать, какие причины заставили  вас
так изменить свое мнение обо мне.
     - Причина заключается в том, что вы нисколько не ценили и не дорожили
нашей дружбой. Другого объяснения я не могу вам дать, кроме того,  что  вы
оказались виновным в  неблагодарности  и  в  нечестном  отношении  к  тем,
которые были вашими лучшими друзьями. Ваших же оправданий я выслушивать не
желаю.
     -  Один  только  вопрос!  -  вскричал  я,  стараясь,  насколько  мог,
сдерживать свои чувства. - Во имя справедливости я спрашиваю вас, в чем же
меня обвиняют? Я не уйду, пока не узнаю этого.
     Миссис Хайленд, возмущенная, по-видимому, моим тоном, повернулась  ко
мне спиною и вышла из комнаты.
     Я взял газету и стал читать, или пытался читать.
     Около двух часов я продолжал это занятие. Потом я встал и позвонил.
     - Скажите мисс Леоноре, - сказал я вошедшей служанке, - что  я  желаю
ее видеть, и что вся ливерпульская полиция не заставит меня  удалиться  из
этого дома, пока я не увижу ее.
     Служанка скрылась за дверью, и вскоре после  этого  в  комнату  вошла
Леонора с легкой улыбкой на своем прекрасном лице.
     - Леонора, - сказал я, когда она вошла, - в вас я надеюсь  еще  найти
друга, несмотря на ваш холодный прием. Я прошу вас объяснить мне все это.
     - Единственное, что могу вам сказать, - сказала она, - что мама и  я,
вероятно, обмануты. Вас обвиняет один человек в неблагодарности  и  других
преступлениях, может быть, еще более ужасных.
     - Адкинс! - вскричал я. - Это Адкинс,  старший  подшкипер  "Леоноры"!
Больше некому!
     - Да, это он вас и обвиняет и, к  несчастью,  ваше  поведение  делало
довольно правдоподобной ту историю, которую он рассказал нам.  О,  Роланд!
Тяжело  было  верить,  что  вы  виноваты  в  неблагодарности  и  в  других
преступлениях, но ваше продолжительное, необъяснимое  для  нас  отсутствие
служило доказательством справедливости  обвинений.  Вы  даже  ни  разу  не
написали  нам.  Из  этого  вышло  то,  что  вам  теперь  почти  невозможно
восстановить доброе мнение о себе в глазах моей матери.
     - И в ваших Леонора?
     Она опустила свою голову, не давая ответа.
     - Скажите, в чем же меня обвиняют? - спросил я.
     - Я хочу, - ответила она, - Роланд, прежде чем услышу от  вас  первое
слово оправдания, сказать вам, что я никогда не верила, чтобы вы были  так
виновны. Я  слишком  хорошо  вас  знала,  чтобы  поверить,  что  вы  могли
совершить такие поступки при таких обстоятельства, как вас  обвиняют.  Это
не в вашем характере.
     - Благодарю вас, Леонора! - сказал я. Вы теперь такая же, какою  были
и раньше: то есть, самая прекрасная и самая благородная  девушка  во  всем
свете.
     - Не говорите этого, Роланд! Ничто кроме ваших  собственных  слов  не
могло бы изменить мое положение о вас, которое составлялось в  продолжение
многих лет, когда мы оба были еще детьми. Я скажу вам, почему моя мать так
относится теперь к вам. Когда мой отец умер в Новом Орлеане, мистер Адкинс
привел обратно корабль, и вы не возвратились на нем. Мы  были  этим  очень
удивлены и спросили мистера Адкинса о причине, почему  он  не  привез  вас
домой. Он сначала не мог дать удовлетворительного объяснения, но когда  мы
стали настаивать, он объяснил. Он сказал нам, что вы не только пренебрегли
своими обязанностями и доставили много горя моему отцу, когда он находился
на смертном одре, но, узнав, что нет никакой надежды на его выздоровление,
вы стали обращаться с ним, как с человеком, не имеющим уже для вас никакой
цены. Он рассказал, что вы еще прежде смерти моего отца убежали с корабля,
и никакие его просьбы не могли убедить вас остаться с ним.  Это  не  могло
быть правдой, я знала, что вы не могли сделать. Но моя мать думает, что  в
обвинениях, возводимых на вас мистером Адкинсом, есть  частица  правды,  и
она вам никогда этого не простит. Ваш обвинитель  утверждает  также,  что,
когда вы оставили корабль, то захватили  часть  чужих  вещей,  но  это  он
сказал несколько месяцев спустя, когда и самая мысль о  вашем  возвращении
сюда стала казаться невозможной.
     - Где же теперь мистер Адкинс? - спросил я.
     - Он в настоящее время в плавании, на  пути  из  Нового  Орлеана,  на
"Леоноре". Он овладел доверием  моей  матери  и  служит  у  нас  капитаном
"Леоноры". Недавно он сделался мне окончательно противен, когда объяснился
мне в любви. Это было уже слишком! Моя мать, я боюсь, слишком уж  доверяет
всему, что он говорит. Она очень благодарна ему за его  внимание  к  моему
отцу перед его смертью и за  те  заботы,  которые  он  проявляет  о  нашем
благополучии. В последнее время его обращение сильно изменилось. Он держит
себя так, как будто он уже член  нашей  семьи  и  собственник  корабля.  Я
думаю, что он в самом непродолжительном  времени,  через  несколько  дней,
прибудет в Ливерпуль.
     - Я хотел бы, чтобы он был в Ливерпуле теперь, - сказал я. - Когда он
приедет, я заставлю его признаться, что он лжец, Леонора! Никто никогда не
относился ко мне с большою добротою, чем ваш отец и ваша мать. И не в моем
характере платить им за это неблагодарностью и подлостью!  Корабль  вашего
отца был моим домом; я не оставил этого дома без достаточных причин.  Меня
прогнал с корабля сам этот негодяй, который же меня и обвинил. Я  останусь
в Ливерпуле до его возвращения и когда я обличу его и докажу, насколько  я
ценил вашу дружбу, я снова уйду с чистым сердцем и полным сознанием  своей
правоты!
     Расставаясь, я просил Леонору передать матери, что  не  потревожу  ее
больше своим посещением до приезда мистера Адкинса и тогда только  явлюсь,
чтобы доказать, что  я  не  был  виновным  в  тех  преступлениях,  которые
возводит на меня этот человек.
     На этом моя беседа с Леонорой закончилась.



                           6. ВСТРЕЧА С ТРУСОМ

     Вскоре я получил ответ от двух шорных мастеров, которые знали мистера
Лири. Мне сообщили, что Лири действительно жил в Ливерпуле,  но  года  три
или четыре тому назад уехал Австралию. Я отправился  по  адресам  и  лично
расспросил обо всем шорников, чтобы найти какие-нибудь следы моей матери.
     Мистер Лири уехал в Австралию один, но в скором времени  в  Ливерпуль
приехала какая-то женщина, по-видимому, его жена, и все о  нем  разузнала.
Без сомнения, это  была  моя  мать.  Но  где  она  теперь  и  как  жила  в
продолжении этих пяти лет? Все это было покрыто мрамором, рассеять который
мне не удалось, несмотря на все  мои  старания.  Я  остановился  на  самом
вероятном предположении, что она вслед  за  мастером  Лири  отправились  в
Австралию, и, следовательно, для розысков мне придется,  в  конце  концов,
ехать в Австралию самому.
     Пока же я решил остаться в  Ливерпуле  и  дождаться  приезда  мистера
Адкинса. Надо было разоблачить этого негодяя. Я  слишком  дорожил  дружбою
миссис Хайленд и, должен сознаться, сильно  и  страстно  полюбил  Леонору,
свою названую сестру.
     Прошло уже около трех недель после моего посещения миссис  Хайленд  и
ее дочери. Просматривая "Корабельный указатель", я прочитал о прибытии  из
Нового Орлеана "Леоноры", под командой капитана Адкинса.
     Я отправился тотчас же на док и нашел "Леонору", но  мистера  Адкинса
на корабле уже не было. По прибытии он  сошел  на  берег  и  отправился  в
гостиницу, в которой обыкновенно останавливался, когда бывал в Ливерпуле.
     В гостинице я его уже не застал. Мне сообщили, что,  позавтракав,  он
утром ушел из дому.
     Из гостиницы я в сильном волнении поспешил к дому миссис Хайленд. Как
я и предполагал, мистер Адкинс был у миссис Хайленд.  Когда  я  подошел  к
двери, Адкинс как раз выходил оттуда.
     - Здравствуйте, мистер  Адкинс!  -  сказал  я,  сдерживая,  насколько
возможно, душивший меня гнев. - Мы опять встречаемся, и уверяю вас, с моей
стороны, с глубоким удовольствием.
     Он хотел пройти не отвечая, но я загородил ему дорогу.
     - Кто вы такой и что вам от меня нужно? - спросил он задорным тоном и
с тем вызывающим видом, какой он любил принимать и прежде.
     - Я Роланд Стоун, - ответил я, - и желаю вас  видеть  по  чрезвычайно
важному делу.
     - Ну вот, вы видите меня! Что это за важное дело?
     - Я могу сообщить это вам только в присутствии миссис  Хайленд  и  ее
дочери.
     - Миссис Хайленд не желает вас видеть, - сказал Адкинс, - а еще менее
ее дочь, я думаю. За себя скажу, что я не желаю иметь с вами никаких дел.
     - Я могу поверить только последней части вашего сообщения, -  ответил
я, - но бывает такая необходимость, когда делаешь и то,  что  не  особенно
нравится. Если в вас есть хоть искра мужества, то  вернемся  в  дом  и  вы
повторите миссис Хайленд в моем присутствии то, что  вы  сказали  за  моей
спиной.
     - Я опять повторяю, что я не желаю говорить с вами. Дайте мне дорогу!
     Сказав это, Адкинс сделал жест, как бы намереваясь отстранить меня  с
дороги.
     - Я дам тебе дорогу, негодяй, когда ты исполнишь мое приказание, - и,
схватив его за шиворот, я повернул его к дому.
     Он сопротивлялся этой попытке и ударил меня. Я возвратил ему  удар  с
таким процентом, что сам остался на ногах, а покачнувшись упал на порог.
     Теперь я потерял всякое самообладание. Я позвонил и  схватил  Адкинса
за волосы с целью втащить его  в  дом,  но  в  это  время  подоспели  трое
полицейских.
     После продолжительной борьбы с полицейскими, которым помогал Адкинс и
какой-то случайный прохожий, я, наконец,  был  побежден,  и  мне  на  руки
надели железные наручники.
     Когда меня повели, я заметил, что миссис Хайленд  и  Леонора  были  у
окна и, без сомнения были свидетельницами всего происшествия. Меня привели
в участок и заперли в камеру.
     На следующее утро  меня  привели  к  судье.  Адкинс  обвинял,  а  три
полицейских  и  прохожий,  принявший  участие  в  борьбе  со  мной,   были
свидетелями. Я был приговорен к двум неделям тюрьмы.
     На восьмой день моего заключения  я  был  очень  удивлен,  когда  мне
объявили, что меня желают видеть два посетителя.
     Оказалось, что это были мои старые приятели. Один был Вильгон, второй
подшкипер капитана Хайленда, а другой - плотник Мейсен, тоже с "Леоноры".
     Когда я был на "Леоноре", оба эти человека относились  ко  мне  очень
хорошо, и я очень обрадовался их приходу, но  я  еще  больше  обрадовался,
когда узнал причину их посещения. Мейсен сказал мне, что  он  до  сих  пор
плотник на "Леоноре". Недавно мисс Хайленд приходила к нему на борт, чтобы
узнать всю правду об отношениях  между  Адкинсом  и  мною  и  о  причинах,
заставивших меня покинуть "Леонору" после смерти капитана Хайленда.
     - Я был очень рад, когда узнал что вы  вернулись,  Роланд,  -  сказал
Мейсен, - но  в  то  же  время  был  огорчен,  узнав  о  ваших  теперешних
злоключениях. Я решил вывести вас из того  затруднительного  положения,  в
котором вы находитесь, хотя я могу за это потерять свое место. Я рассказал
ей всю правду, сказал, что Адкинс человек дурной, и что я  докажу  это.  Я
обещал ей также посетить вас. Вильтон теперь  служит  шкипером  на  другом
судне, и я взял его с собой, зная, что он тоже может помочь вам.
     - Ничто не доставит мне большего удовольствия,  как  увидеть  Адкинса
потерявшим место командира "Леоноры", - сказал Вильтон, потому что я знаю,
что он обкрадывает вдову. Мы  должны  доказать  миссис  Хайленд,  что  она
доверяет негодяю.
     Вильтон  и  Мейсен  пробыли  со  мной  почти  час:   мы   решили   не
предпринимать ничего до моего освобождения. Когда же я выйду из тюрьмы, мы
узнаем время, в которое можно  будет  застать  Адкинса  и  миссис  Хайленд
вместе, и явимся все трое, чтобы окончательно изобличить его.
     Освободившись, я в тот же день повидался с Вильтоном и Мейсеном.  Тут
я узнал, что Леонора сама обещала известить  нас,  когда  Адкинс  будет  у
матери.



                              7. РАЗОБЛАЧЕНИЕ

     Леонора не обманула меня. Через два дня  после  выхода  из  тюрьмы  я
получил от нее известие, что Адкинс будет у ее матери на следующий день, и
чтобы я со своими приятелями явился около половины десятого.
     Получив это известие, я немедленно уведомил Мейсена и Вильтона, и  мы
назначили друг другу свидание на следующее утро. Утром  я  встретил  своих
приятелей в назначенном месте, и около девяти часов мы направились к  дому
миссис Хайленд.
     Когда мы подходили к дому, я увидел Леонору у окна. Она заметила  нас
и встала со своего места. Я позвонил, и дверь отперла  сама  Леонора.  Без
колебаний она ввела нас всех троих в гостиную, где мы  увидели  Адкинса  и
миссис Хайленд.
     - Что нужно этим людям? -  вскричала,  увидев  нас,  миссис  Хайленд,
голосом, выражавшим не столько негодование, сколько тревогу.
     - Эти джентльмены желают видеть вас по делу, мама, - сказала Леонора.
- Опасаться их нечего. Они наши друзья.
     Сказав это, Леонора пригласила нас сесть.
     Адкинс ничего не сказал, но я видел по выражению  его  лица,  что  он
считает игру проигранной, а себя погибшим человеком.
     - Миссис Хайленд, - сказал Вильтон  после  короткого  молчания,  -  я
пришел сюда по чувству долга, который мне следовало выполнить давно. Я был
другом вашего мужа, с которым я проплавал около 9 лет. Я был на "Леоноре",
когда капитан Хайленд умер в Новом Орлеане: я услыхал о том, что рассказал
вам мистер Адкинс про этого молодого человека. Все это  -  ложь.  Когда  в
Новом Орлеане заболел ваш муж и затем умер, мистер Адкинс  все  это  время
пьянствовал и пренебрегал своими обязанностями. Роланд не убегал с корабля
и не оставлял капитана Хайленда, он один только из всей команды был с  ним
и заботился о нем до самой смерти. Мистер Адкинс никогда не любил Роланда.
Когда Адкинс сделался командиром, он не пустил Роланда  на  корабль,  мало
того, он не дал ему даже вернуться на родину. Я сделал с  Адкинсом  только
одно плавание после смерти капитана Хайленда и увидел,  что  оставаться  с
ним не могу, если не  хочу  сделаться  таким  же  негодяем,  как  он.  Вот
причина, почему я оставил "Леонору". Миссис Хайленд, - продолжал  Вильтон,
в упор смотря на Адкинса, - не колеблясь, говорю, что он  дурной  человек,
что он обокрал вас и продолжает обкрадывать.
     - Эти люди составили заговор, чтобы погубить меня! - вскричал Адкинс,
вскакивая на ноги. - Я подозреваю, что они подкуплены. Трое мужчин и  одна
женщина - это слишком много, чтобы я мог состязаться с ними!
     Миссис Хайленд не обратила ни какого внимания на это  замечание,  но,
обернувшись к Мейсену, сказала:
     - Я знаю вас давно, мистер Мейсен. Что вы можете сказать?
     - Подтверждаю справедливость  того,  что  сказал  вам  сейчас  мистер
Вильтон, - отвечал Мейсен. - Роланд и  в  моих  глазах  не  сделал  ничего
такого, за что стоило бы его  лишать  вашей  дружбы.  Я  давно  знаю,  что
капитан Адкинс негодяй, и меня удерживала высказать  вам  все  это  только
боязнь лишиться места и  подвергнуть  свою  семью  нищете.  Услыхав,  что,
благодаря этому разбойнику Роланд лишился не только  вашей  дружбы,  но  и
посажен под арест, я не стал больше колебаться и  решил  открыть  вам  все
Адкинс бесчестный, злой человек и я могу доказать это.
     - Продолжайте! Продолжайте! - вскричал Адкинс,  -  ваша  цель  теперь
ясна. Конечно, мое слово ничего уже не значит.
     - Он сказал единственный раз в жизни правду, - сказал  Мейсен  миссис
Хайленд. Действительно, его слово не имеет никакой цены для тех,  кто  его
знает.
     - Очень немного, - отвечал я. - Я бы не хотел, чтобы вы думали  дурно
обо мне. Мучительна была мысль, что вы меня  считали  неблагодарным.  Ваше
прежнее ласковое отношение ко мне побуждает меня доказать вам,  что  я  не
был неблагодарным.  Вы  теперь  видите,  насколько  справедливы  обвинения
Адкинса. После этого объяснения я не буду больше беспокоить вас. Я не хочу
настаивать на возобновлении дружбы, которую я по вашему мнению  поколебал.
Я только желал, чтобы вы знали, что я не был ее достоин.
     - Теперь, джентльмены, - сказал Адкинс,  -  вы  достаточно  утешились
всем сказанным обо мне, и  я  могу  себе  позволить  оставить  вас,  -  и,
обратившись к  миссис  Хайленд,  прибавил.  -  Я  снова  увижусь  с  вами,
сударыня, когда вы совершенно освободитесь от этой компании.
     Он встал и направился к выходу.
     - Стоп! - сказал Мейсен, загораживая ему выход. - Миссис  Хайленд,  я
знаю достаточно об этом человеке и об его  бесчестных  делах.  Справедливо
будет отдать его в руки полиции. Угодно ли вам послать за нею?
     Миссис Хайленд молчала. Я посмотрел на  Адкинса  и  увидел,  что  мой
триумф над ним был полным. Его собственный вид обвинял его. Дополнила  мою
победу  Леонора,  которая  с  величайшим  интересом  отнеслась  ко   всему
происшедшему перед ее глазами не скрывала  своего  удовольствия  при  виде
полного поражения Адкинса.
     На предложение Мейсена отдать Адкинса в руки полиции, как  мошенника,
она ответила:
     - Отпустите его, мама, с тем, чтобы он никогда  и  близко  к  нам  не
подходил.
     - Да,  отпустите  его,  -  повторила  миссис  Хайленд.  -  Мне  нужно
подумать, прежде чем что-нибудь предпринять.
     Мейсен отворил дверь, и Адкинс с опущенной головой вышел.
     После его ухода миссис Хайленд заговорила первая. Она сказала:
     - О вас, мистер Вильтон, и о вас, мистер Мейсен, я часто  слышала  от
моего покойного мужа самые лучшие отзывы, и я не  имею  причин  не  верить
этим отзывам. С вами Роланд, - продолжала она, посмотрев на меня взглядом,
напомнившим мне нашу старую дружбу, - с вами я знакома много лет.  Главная
причина моего сомнения относительно вашей честности и  благодарности  была
следующая. Я думала, что благодаря нашему отношению к  вам,  которое  было
вам хорошо известно, вы должны были после смерти моего  мужа  вернуться  к
нам. Вы этого не сделали, и факты, как вы видите, были сильно против  вас.
Я теперь имею много оснований поверить, что кругом была обманута Адкинсом,
но тогда я не знала правды. Кроме того, я не знала отношений Адкинса к вам
и не могла себе представить причины, для чего ему необходимо клеветать  на
вас. Об Адкинсе я не знала ничего дурного. Он пользовался полным  доверием
моего покойного мужа, который отзывался об Адкинсе всегда хорошо.
     Вильтон и Мейсен уверили миссис Хайленд, что оба они действовали  под
влиянием чувства долга и воодушевленные добрыми воспоминаниями о ее муже.
     Мы скоро после того ушли. Прощаясь,  миссис  Хайленд  первый  раз  по
возвращении моем подала мне руку и пригласила  меня  прийти  на  следующий
день. Леонора ничего не сказала, но я видел по ее  прелестному  лицу,  что
мой приход будет ей приятен.
     Адкинс  после  всех   разоблачений   скрылся,   опасаясь,   что   все
мошенничества  раскрыты  и  не  желая   подвергаться   за   это   законной
ответственности.  Наша  старая  дружба  с  миссис   Хайленд   и   Леонорой
возобновилась. Я каждый день посещал их дом и с каждым разом все  более  и
более влюблялся в Леонору. Но на  что  я  мог  надеяться?  Я  не  имел  ни
состояния, нм положения в обществе. Я был бездомным бродягой. Кроме  того,
меня терзала мысль о матери, брате и  сестре.  Я  до  сих  пор  ничего  не
сделал, чтобы освободить их от мистера Лири. Даже больше того,  я  потерял
их совершенно из виду и не знал, где они находятся. Меня мучили  угрызения
совести. Но расстаться сразу с Ливерпулем я не мог. Одна мысль о том,  что
я не буду видеть Леоноры, делала меня несчастным.  Но,  увы,  мой  кошелек
истощался, и я, наконец, принял решение отправиться в  Америку,  составить
себе там состояние и найти своих близких. В один прекрасный день я сообщил
Леоноре о своем решении.
     - Я не буду пытаться удерживать вас, Роланд, - ответила она мне, - но
не покидайте нас навсегда. Возвращайтесь к нам. Вы  найдете  здесь  всегда
людей, которые вас любят. Я буду  молиться,  чтобы  с  вами  не  случилось
никакой беды, и чтобы вы поскорее вернулись к нам.
     Через несколько дней я уехал. Воспоминание о последних словах Леоноры
вливало в мою душу надежду и вносило свет в мрачные часы моей  последующей
жизни.



                          8. НЕУДАЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

     Я снова поплыл в Новый Орлеан - опять, как три года тому назад, почти
без копейки денег. По дороге в Америку и в Новом Орлеане я видел множество
людей, устремляющихся  в  Калифорнию  искать  золото.  Множество  примеров
быстрого обогащения искателей золота подействовало  на  меня  возбуждающим
образом. Я решил также попытать счастья и отправиться в Калифорнию.  Но  у
меня не было денег даже на дорогу. В это время  набирались  волонтеры  для
охраны поселенцев в Калифорнии от набегов индейцев.  Я  опять  поступил  в
волонтеры. Наш отряд был назначен в пограничный форт Ливенворт. Но на этот
раз я недолго пробыл на военной службе. В одну темную ночь, будучи  послан
проверить сторожевые посты, обратно в отряд не возвратился - дезертировал.
Дорогой я встретился с семейством переселенца Джонсона, подружился с  ним,
и мы с его сыном, молодым Джонсоном, отправились в Калифорнию.
     Мы пошли по направлению к Юбе. Прибыв туда и  осмотревшись  день  или
два, мы вступили в товарищество с двумя другими золотоискателями и  начали
разрабатывать прииск, находящийся на берегу реки.
     Мы прибыли в удачное время - летом 1849  года,  когда  каждый  диггер
зарабатывал хорошо. Наше товарищество,  проработав  4  недели,  имело  уже
порядочно золота. Никогда мое будущее не  казалось  мне  таким  блестящим.
Никогда Леонора не казалась мне такой близкой.
     Зимою работа на Юбе прекращалась, так  как  вода  подымалась  слишком
высоко, и работать было невозможно. К нам присоединилось еще трое человек,
и мы решили, не бросая наших приисков на Юбе, искать  новые,  чтобы  можно
было работать целый год.
     Один из наших новых товарищей сказал нам, что он знает такие  прииски
в 40 милях от Юбы и обещал указать их. Он  побывал  там  раньше  во  время
одной охотничьей экспедиции.
     Предложение было принято, и меня выбрали  сопровождать  его  в  новой
экспедиции в те места. Мы запаслись провизией, взяли с  собой  необходимые
инструменты и тронулись в путь. Караван наш  состоял  из  трех  мулов.  На
одном из них был сложен багаж, а на двух других мы ехали сами.
     О своем спутнике я знал только, что его зовут Хирам. Я вскоре  должен
был  прийти  к  убеждению,  что  более  неприятного  компаньона   мне   не
приходилось встречать. Он был крайне  малообщителен,  по  целым  часам  не
произносил ни одного слова. Когда же я обращался  к  нему  с  каким-нибудь
вопросом, то он отвечал  мне  таким  тоном,  что  пропадала  всякая  охота
пытаться с ним разговаривать.
     Дорога была очень трудна, и мы продвигались вперед очень медленно,  а
так как нам приходилось постоянно уклоняться от  прямого  направления,  то
путь наш значительно увеличивался. В первые два дня мы прошли не более  15
миль. На третий день, вечером, нам пришлось переходить  вброд  поток.  При
переходе мул, несший  наш  багаж,  запутался  в  ветвях  упавшего  дерева.
Пытаясь освободить мула, Хирам упал в воду между ветвями дерева и  получил
довольно серьезные ушибы. На  ночь  мы  расположились  недалеко  от  места
нашего перехода через поток. Проснувшись перед рассветом, я пошел к своему
мулу и хотел отвести его в другое место на свежую  траву.  Вдруг  животное
внезапно чего-то испугалось и бросилось бежать, вырвав из моих рук лассо с
такою силою, что не только была сорвана кожа с моих пальцев, но  на  одном
или двух даже мясо было сорвано до самой кости.
     Мул, почувствовал себя на свободе,  бежал  во  всю  свою  прыть.  Два
остальных мула, увидев своего товарища на свободе, также оборвали  привязи
и последовали за ним. Со своими больными  руками  я  один  ничего  не  мог
сделать и, вернувшись, сообщил Хираму о случившимся.
     - Глупое сообщение, - сказал он, -  потому  что  вы  знаете  -  я  не
глухой.
     Такой ответ не особенно успокоительно  подействовал  на  меня,  но  я
решил, насколько  возможно,  оставаться  в  хороших  отношениях  со  своим
путником и ответил ему спокойно, что серый  медведь  или  бродящие  вокруг
индейцы могут лишить нас мулов.
     - Конечно, могут, -  сказал  Хирам  тоном,  еще  более  суровым,  чем
раньше.
     Я ничего больше  не  сказал,  но,  посмотрев  на  свои  окровавленные
пальцы, лег и попытался немного заснуть.  Встав,  я  перевязал  израненные
пальцы, развел огонь и сварил кофе.
     - Вставайте, Хирам, - сказал я  приветливо.  -  Мы  должны  разыскать
наших мулов.
     - Сами ищите, - ответил он. - Я их не терял.
     Мне  стоило  большого  труда  сдержать  себя  и  не  ответить  Хираму
какой-нибудь резкостью. Избегая дальнейших  разговоров  с  ним,  чтобы  не
произошло столкновения, я вернулся к огню  и  принялся  за  свой  завтрак.
Кончив завтракать, я отправился  разыскивать  мулов.  После  шестичасового
поиска мне не удалось напасть их след, и я вернулся к  стоянке.  Я  застал
Хирама в том же положении, в  каком  его  оставил.  Он  спал  или  казался
спящим. Я подошел к нему, дотронулся рукой до лба. Он был весь в жару!  Он
был болен и этим объясняется все его поведение. А я так  небрежно  к  нему
отнесся и бросил его одного, больного, беспомощного!
     Вскоре Хирам проснулся.
     - Хирам, - сказал я, - вы больны? Простите меня.  Я  боюсь,  что  мое
поведение причинило вам много огорчений.
     Он ничего мне не ответил. У него была сильная лихорадка. Он метался и
просил пить. Я принес ему целую чашку воды. Он выпил с жадностью. Потом он
сказал мне, что очень рад моему возвращению, так как хочет попросить  меня
взять его золото и переслать его жене и детям, если  он  сам  не  будет  в
состоянии написать им. Он говорил с  большим  трудом  и  скоро  потребовал
опять воды. Я ему приносил ее еще несколько раз, но, казалось,  что  жажда
его только увеличивалась. Я знал, что при подобном состоянии столько  пить
представляло большую опасность и убеждал его потерпеть немного.
     - Принесите мне теперь воды! Принесите! Вы не хотите больше  принести
мне воды? - кричал он.
     Но я решительно отказался.
     - Принесите  мне  хоть  немного  воды!  -  воскликнул  он  с  большей
энергией, напоминавшей его прежнюю манеру обращения со мной.
     Я ответил отрицательным покачиванием головы.
     -  Безжалостный  злодей!  -  вскричал  он   диким   голосом.   -   Вы
отказываетесь? Отказываетесь принести умирающему человеку кружку воды!
     Я попытался убедить его, что в таком положении очень опасно пить  так
много воды, тем более, что надежда на  выздоровление  не  потеряна.  Он  с
большими  усилиями  приподнялся  и  осыпал  меня  такими   проклятиями   и
ругательствами, каких я никогда не слышал от умирающего человека.
     Через несколько минут он опять упал и замолчал, а вскоре  предо  мной
уже лежал холодный труп.
     Остаток дня я провел  в  поисках  убежавших  мулов,  но  без  всякого
успеха. Тогда я решил вернуться обратно на Юбу пешком, рассказать обо всем
случившимся своим товарищам и прийти сюда опять с двумя товарищами,  чтобы
предать тело Хирама христианскому погребению. Я попытался, но  безуспешно,
вырыть своими больными руками ему могилу один.
     Обратный путь на Юбу потребовал  несколько  дней,  и  я  прибыл  туда
больной  и  разбитый  как  от  усталости,  так  и  от  всего   пережитого.
Предсмертного желания Хирама - отослать его золото жене и детям, исполнить
не удалось. Он не успел сообщить своего адреса, а из товарищей  его  никто
не знал, откуда он, да и самое имя его было кажется, не настоящее.



                             9. РИЧАРД ГАЙНЕН

     Наш  прииск  на  Юбе  почти  совсем   истощился.   Мы   ликвидировали
товарищество и намеревались действовать в другом месте, но на этот раз уже
не все сообща, а каждый на свой собственный  риск.  Молодой  Джонсон  и  я
решили возвратится домой. Я вместе с двумя другими диггерами  тронулся  на
юг к реке Моколему. Там мы образовали новое товарищество и  в  продолжение
зимы работали на Ред-Гэлче и притом довольно успешно.
     Когда и  этот  наш  прииск  окончательно  истощился,  мои  компаньоны
вернулись домой, в Нью-Йорк. Оставшись один, я решил проследовать  к  реке
Туолеме и летом попытать там счастья.
     Дорогой я встретился  с  одним  человеком  по  имени  Ричард  Гайнен,
который только  что  выехал  из  Сан-Франциско.  Он  также  направлялся  к
Туолеме, и мы условились продолжать наш путь вместе.  Он  уже  второй  раз
пытался  искать  счастья  в  качестве  диггера.  Я  нашел  в   нем   очень
симпатичного спутника и предложил ему вступить со  мною  в  компанию.  Мое
предложение было принято с условием, что мы сначала остановимся и  сделаем
розыски на реке Станиславе, о золотоносности которой мой спутник был очень
высокого мнения.
     Я против этого ничего не возражал, и, прибыв на  реку  Станислав,  мы
избрали местом стоянки северный берег.
     Когда  мы  познакомились  несколько  ближе,  Гайнен   рассказал   мне
печальную историю своей жизни. По его собственным словам  я  едва  ли  мог
рассчитывать на особенное счастье в сотрудничестве с ним, так  как  судьба
преследует его всю жизнь,  и  ни  одно  из  затеянных  им  предприятий  не
удалось, и ни одна надежда  в  его  жизни  не  исполнилась.  Он  постоянно
оказывался жертвой несчастного стечения обстоятельств.
     Ричард Гайнен был уроженцем штата Нью-Йорк, и отец  его  умер,  когда
Ричарду не было еще и девяти лет, оставив жену и трех  детей,  из  которых
Ричард был самым старшим.
     Злой рок рано  начал  преследовать  Ричарда.  Когда  ему  исполнилось
четырнадцать лет, он имел уже репутацию величайшего вора и злодея в  своей
родной  деревне.   Всякая   шалость,   всякое   нераскрытое   преступление
приписывались Ричарду, хотя на самом  деле  он  был  одним  из  честнейших
мальчиков в этих местах. Близ дома, где он жил вместе  со  своей  матерью,
находился  дом  богатой  вдовы  миссис  Мильи,  жившей  вместе  со   своей
красавицей дочерью Амандой. Единственным светлым пятном  на  мрачном  фоне
его детской грустной жизни была дружба с Амандой, перешедшая с его стороны
в страстную любовь. Но и тут судьба подстерегла его. Аманда как-то связала
кошелек и подарила его Ричарду. Ее мать, желая похвастаться перед  гостями
работой своей дочери, сказала Аманде,  чтобы  она  показала  связанный  ею
кошелек. Аманда не решилась  сказать,  что  подарила  кошелек  Ричарду,  и
сказала, что она его потеряла. Кошелек видели потом в руках Ричарда, и все
решили, что он его украл.
     Как-то проходя по своей  деревне,  он  увидел  лошадь,  скачущую  без
всадника. Он поймал ее и поехал на  ней  верхом,  желая  доставить  лошадь
владельцу. Но история эта кончилась для него еще печальнее. Его обвинили в
краже лошади. После этого все решили, что Ричард величайший,  неисправимый
злодей и позор всей его родной деревне. Его бойкотировали все.  Дом  вдовы
Мельи для него  закрылся,  и  Аманде  запретили  иметь  с  ним  какие-либо
сношения. Жизнь в его родном селении сделалась  невозможной,  и  он  решил
уйти. Он отправился в Калифорнию, и судьба как будто  улыбнулась  ему:  он
нашел богатые россыпи и добыл большое количество  золота.  Он  строил  уже
различные планы относительно своей будущей жизни, но во  время  громадного
пожара в Сан-Франциско погибло все  его  имущество,  и  теперь  ему  вновь
приходилось начинать все сначала.



                          10. НЕУДАВШИЙСЯ ГРАБЕЖ

     В продолжении  целых  трех  недель  мы  усиленно  трудились  на  реке
Станиславе, но без всякого  успеха.  Мы  не  добыли  ни  одного  золотника
золота.
     - Для вас лучше отказаться от такого товарища, как я,  -  сказал  мне
как-то вечером Гайнен. - Вы не будете иметь никакого успеха  до  тех  пор,
пока находитесь в компании со мною.
     Я внутренне соглашался с ним, но мысль оставить человека, потому  что
его преследуют несчастья, возмущала мою совесть.
     - Ваша судьба не может долго бороться со мною, - отвечал я. - Я  один
из счастливейших людей на свете. Если мы будем продолжать работать вместе,
со временем мое счастье  победит  ваше  несчастье.  Оставайтесь,  и  будем
продолжать работать.
     Гайнен  согласился,  с  тем  только  с  условием,  чтобы   во   главе
предприятия стоял я, а он будет во всем следовать за мною.
     Мы оставили реку Станислав и направились дальше на юг, к Соноре.
     Близ Соноры мы остановились  в  месте,  называемом  Драй-Брук  (сухой
ручей), где и решили начать свою работу.
     По вечерам, в свободное от работы время, мы часто  ходили  в  Сонору,
заходили в игорные дома, гостиницы и присматривались к приисковой жизни.
     Однажды вечером  мы  увидели  в  игорном  доме  какого-то  совершенно
пьяного диггера. Он пошатывался и с трудом подымал ноги.  По  временам  он
громко заявлял, что намерен идти домой. Но  дело  кончалось  тем,  что  он
подходил к буфету и опять пил водку. Наконец, он решился уйти, вынул  свой
кошелек, в котором было около ста унций золота, расплатился и  пошатываясь
вышел.
     Меня что-то заинтересовало в этом человеке. Я  вспомнил,  что  где-то
видел его прежде, но где, припомнить  не  мог.  Мысли  моего  товарища  не
блуждали, подобно моим,  и  поэтому  он  мог  наблюдать  и  замечать,  что
делается вокруг нас. После ухода заинтересовавшего  меня  человека  Гайнен
близко подошел ко мне и шепнул. - Этого человека хотят ограбить. Когда  он
вынул  свой  кошелек  с  золотом,  чтобы  расплатиться,  я  заметил   двух
подозрительных субъектов, которые следили за ним и после его  ухода  пошли
за ним. Они хотят ограбить его. Неужели мы дадим им это сделать?
     - Конечно, нет! - ответил я. - Мне этот человек, понравился, и  я  не
думаю, чтобы он заслуживал того, чтобы его грабили.
     - В таком случае идем за ним, - сказал Гайнен,  и  мы  оба  вышли  на
улицу. Мы сначала пошли не той дорогой, но какой  было  нужно,  и,  пройдя
около сотни шагов и не видя никого перед собою, вернулись назад и пошли  в
противоположном направлении. Мы вскоре увидели  пьяного  золотоискателя  с
двумя незнакомыми по бокам, которые поддерживали его  и  разыгрывали  роль
друзей, пытающихся отвести пьяного товарища домой. Мы  не  вмешались,  так
как  не  могли  найти  никакого  предлога,  чтобы  устранить  этих  ложных
приятелей, но держались вблизи и хорошо слышали восклицания пьяного.
     - Довольно, товарищи! Я могу дальше сам обойтись. Черт возьми!  Прочь
руки! А, вы хотели вытащить у меня золото. Вот я проучу вас, мошенников!..
     - Бурный Джек! - воскликнул я, узнавая  пьяного  диггера  и  бросаясь
вперед - Вы ли это? Не нужно ли вам помочь?
     - Очень даже нужно, - ответил Джек, - проучите-ка за  меня  вот  этих
молодцов. Мои ноги слишком ненадежны, и сам я  поэтому  не  могу  проучить
негодяев.
     Два человека молча отошли и моментально скрылись.
     - Цело ли ваше золото? - спросил я.
     - Да, оно цело. Один из этих молодцов пытался вытащить его, но я  ему
не дал. Не настолько я пьян. Пьяны  только  мои  ноги,  а  руки  и  голова
совершенно трезвы.
     Ноги Бурного Джека были действительно так пьяны, что  я  и  Гайнен  с
большим трудом вели его.  После  значительных  усилий  мы  привели  его  в
знакомую гостиницу, уложили и дали хозяину инструкцию  не  выпускать  его,
пока один из нас не придет сюда опять.
     На следующее утро я отправился в  гостиницу  повидаться  с  Бурным  и
нашел его уже вставшим и ожидающим меня.
     - В прошлую ночь вы оказали мне большую услугу, - сказал он, - и я не
забуду этого, как забыл вас самих.
     - Почему вы думайте, что забыли меня? - спросил я.
     - Потому что в прошлую ночь вы назвали меня Бурным Джеком и,  значит,
знали меня прежде, так как этим именем я не зовусь уже много лет. Нет,  не
говорите кто вы я сам постараюсь найти вас в своей памяти.
     - Вы, стало  быть,  вчера  были  еще  не  особенно  пьяны,  иначе  не
вспомнили бы, как я вас назвал, - сказал я.
     - Да, вы правы, - ответил Бурный, - я был только слегка пьян.  Иногда
бывает моя голова, иногда - гони. Редко случается у меня, чтобы и голова и
ноги мои были вместе пьяны. Вчера были пьяны ноги, а  голова  трезва.  Это
было лет шесть или семь тому  назад,  когда  я  назывался  Бурным  Джеком,
следовательно, вы были тогда мальчиком 12 или 13 лет,  -  вспоминал  вслух
Бурный. - А, теперь я узнал вас! Вы - Роллинг Стоун!
     С этими словами Бурный бросился вперед, схватил мою руку и так крепко
сжал ее своими сильными пальцами, что чуть не раздавил ее.
     - Роланд, мой мальчик! - сказал он.  -  Я  знал,  что  мы  встретимся
снова. Я думал о вас, как думал бы о своем собственном сыне, если бы он  у
меня был. Я искал вас по всему свету.
     Бурный Джек рассказал мне всю историю, начиная с той нашей разлуки  в
Новом Орлеане. Оказывается, он и не думал меня бросать. Он  шел  с  работы
домой и встретил своего старого знакомого, с которым  и  зашел  в  кабачок
выпить стакан другой бренди. Выйдя из кабачка  он  встретил  своего  врага
плотника  с  корабля  "Надежда",  которого  и  начал  учить  "манерам".  В
результате Бурный попал в полицию, а  на  следующий  день  был  приговорен
судьей к двухмесячному тюремному заключению. Вернувшись из тюрьмы он искал
меня повсюду и предположил, что я уехал к себе на родину.
     Мы решили  больше  не  расставаться  и,  когда  окончится  разработка
прииска, принадлежавшего товариществу, в котором участвовал Бурный,  стать
компаньонами.



                     11. СТРОГОЕ НАКАЗАНИЕ ЗА ОШИБКУ

     Покидая  Сан-Франциско,  Гайнен  намеривался   направиться   к   реке
Станислав и оставил своим знакомым свой будущий адрес.
     Однажды, в субботу утром, он попросил у одного из  диггеров  одолжить
ему мула, чтобы съездить на почтовую станцию за письмами.
     Диггер, который был в это время  очень  занят,  указал  Гайнену,  где
находится мул, и попросил его самого сходить за ним на  пастбище,  которое
находилось на расстоянии полумили от наших палаток. При  этом  собственник
мула указал и на особые приметы  мула,  по  которым  было  легко  отыскать
животное.
     Гайнен нашел мула и, простившись со мною, уехал.
     Я ожидал его возвращения в тот же день вечером, но он не вернулся.  Я
не  особенно  беспокоился,  что  он  не  вернулся.  Следующий   день   был
воскресенье, и на приисках никаких работ не производилось, я подумал,  что
он решил остаться в городе  на  воскресенье,  чтобы  повеселиться.  Настал
вечер воскресенья, я Гайнена все не было. Это меня начало беспокоить, и  я
решил на следующее утро,  если  к  этому  времени  не  вернется  Дик,  сам
отправиться в город и узнать, не случилось ли с ним  чего-нибудь.  Настало
утро, Гайнена не было, и я отправился его искать.
     Проехав около пяти миль, и встретил  его  и,  к  немалому  удивлению,
увидел, что он идет пешком, а мула с ним нет.
     Когда я подъехал ближе, я удивился еще больше. Никогда в  моей  жизни
мне не приходилось видеть такой перемены  с  человеком  в  такой  короткий
срок. За эти два дня приятель мой, казалось, постарел на десять  лет.  Его
лицо было бледно и истощено, и выражение глаз было такое дикое и злое, что
страшно было смотреть. Я  никогда  не  предполагал,  чтобы  глаза  Ричарда
Гайнена были способны принять такое выражение.
     Его платье было разорвано в клочки и испачкано  грязью  и  запекшейся
кровью.
     - Что с вами случилось? - спросил я.
     -  Я  не  могу  говорить  теперь,  -  сказал  он,  с  большим  трудом
выговаривая слова. - Мне необходимо напиться.
     Я повернул назад, и мы поехали по направлению к  нашим  палаткам.  По
дороге мы заехали в кофейню, в которой Гайнен утолил жажду, позавтракал  и
затем вымылся в реке. Все это он делал с величайшей поспешностью.  Наконец
мы пошли к себе.
     Он быстро шел вперед.
     - Подойдите скорее ко мне! - вскричал он. - Я не могу останавливаться
для разговоров. Я скажу вам несколько слов.  Я  хочу  отомстить.  Смотрите
сюда!
     Он остановился, когда я подъехал,  и  откинул  свои  длинные,  темные
волосы с боков. Я взглянул и ужаснулся - ушей не было, они были отрезаны.
     Поможете ли вы мне отомстить? - спросил он.
     - Да, - ответил я, - вы можете вполне располагать мною.
     - Я знал, что вы поможете! - воскликнул он. - Скорее,  мы  не  должны
терять времени!
     Дорогою он рассказал об ужасном несчастии, которое произошло с ним.
     В субботу утром когда он ехал в город, на расстоянии  мили  от  места
где мы с ним встретились, его догнала группа  мексиканцев,  состоявшая  из
четырех человек. Прежде чем он успел вообразить,  что  гонятся  именно  за
ним, вокруг его плеч со свистом обвилось лассо, и он был стащен на землю.
     Знаками дали ему понять, что требуют мула, на котором он ехал.
     Гайнен по-испански знал только несколько слов и потому никак  не  мог
объяснить, как у него очутился  мул.  После  непродолжительного  совещания
между собою мексиканцы подошли к нему и отобрали у него револьвер, а затем
трое из них держали его, а четвертый отрезал ему уши. Затем  они  вскочили
на лошадей  и  ускакали,  взяв  с  собою  мула,  которого  Гайнен  взял  у
золотоискателя.
     Отъехав на расстояние около трехсот ярдов, они бросили седло, уздечку
и револьвер, который принадлежал Гайнену, и поехали дальше.
     Единственное, что можно было предположить, что Гайнен по ошибке  взял
мула, принадлежащего мексиканцам, а они, без сомнения, были  уверены,  что
он украл мула и наказали его, как вора.
     Гайнен преследовал их, пылая мщением и негодованием, до тех пор, пока
не упал от слабости  и  истощения.  Ночью  он  пришел  в  себя  и  пытался
добраться до дому, но заблудился и только к утру вышел на  верную  дорогу,
где я его встретил.
     Я сказал: "пришел в себя". Но это выражение едва ли будет правильным.
Одна мысль овладела им, загипнотизировала его настолько, что не  дала  ему
возможности почувствовать весь ужас своего положения  и  всех  последствий
бесчеловечного поступка мексиканцев.
     Эта мысль была мщение.
     - Взглянув на то место, - сказал он, - где  я  потерял  свои  уши,  я
привел свои чувства в порядок и все мысли теперь направил  только  а  один
предмет, который сделался целью моей жизни. Это - жить, чтобы отомстить. Я
еще молод и найду их. Скорее! Скорее! Как вы медленно идете!
     Мы шагали с такою быстротою, что казались убегающими от кого-нибудь.
     Прибыв домой, мы узнали, что, действительно, Гайнен ошибся.  Он  взял
не только мула. Диггер, описывая мула, не счел нужным описать тавро. Он не
предполагал, что по соседству мог быть другой мул, до того похожий на  его
собственного, что их можно было перепутать.
     От других диггеров мы узнали, что мексиканцы целую ночь искали своего
мула, пасшегося близ того места, откуда Гайнен его взял.
     Поэтому неудивительно, что они  предположили,  что  Гайнен  украл  их
мула.
     Мы узнали также, что мексиканцы отправились домой, в одну из северных
провинций Мексики, так что мы должны  были  догнать  их  прежде,  чем  они
переедут границу Калифорнии.
     Мы не теряли времени в приготовлениях и на следующее утро на  хороших
лошадях отправились в погоню за мексиканцами.



                       12. САМОУБИЙСТВО НЕУДАЧНИКА

     Свои розыски мы стали вести на юге Калифорнии, по дороге  к  северным
провинциям  Мексики;  в  каждом  местечке,  через  которое  нам   довелось
следовать, мы расспрашивали о четырех проехавших  мексиканцах,  и  ответы,
которые  мы  получали,  вполне  подтверждали  правильность  взятого   нами
направления и давали нам надежду догнать мексиканцев.
     В продолжение первых двух дней нам говорили на  наши  расспросы,  что
мексиканцы находятся на расстоянии сорока восьми часов пути от нас.
     На третий день расстояние между нами  было  около  десяти  часов.  По
словам  одного  хуторянина,  мексиканцы  ехали  быстро,  остановки  делали
короткие, и производили впечатление людей, боящихся преследования.  Вместе
с ними был и мул, но описанию которого мы узнали, что это были  именно  те
мексиканцы, за которыми мы гонимся.
     Несмотря на  то,  что  мы  ехали  очень  быстро  и  заметно  догоняли
мексиканцев, Гайнен  находил  нашу  езду  очень  медленной  и  пребывал  в
нетерпении. Он говорил редко. Если же заговаривал, то  единственно  только
для  побуждения  к  большой  быстроте  и,  если  бы  я  не  сдерживал  его
нетерпения, то, в конце концов, наши лошади пали  бы  от  слишком  быстрой
езды, и мы должны были бы, конечно, прекратить нашу погоню.
     Вскоре мы получили сведения от хуторянина, что мексиканцы повернули к
морю, вместо того, чтобы ехать в глубь страны.
     Вечером того же дня мы узнали,  что  они  поехали  по  направлению  к
городу Сан-Льюнс-Обиспо. Расстояние между нами было  только  шесть  часов.
Необходимо  было  дать   отдохнуть   замученным   лошадям,   так   что   в
Сан-Льюнс-Обиспо мы рассчитывали приехать только на следующий день.
     - Завтра, - сказал Дик, - завтра я отомщу или умру.
     Мы приехали в этот город в полдень. Новое разочарование ожидало  моих
товарищей.
     Сан-Льюнс был морским портом. Утром небольшое  судно  отправилось  из
этого порта в Мацатлан, и мексиканцы были на его борту.
     Мы  опоздали  только  на  один  час.  Всякая   мысль   о   дальнейшем
преследовании была бы чистым безумием. Пока мы прибыли бы в Мацатлан,  они
могли уехать на целые тысячи миль во внутренние земли Мексики.  Никогда  я
не был свидетелем такого отчаяния, какое проявил  в  этот  момент  Гайнен.
Казалось, что  все  шансы  настичь  мексиканцев,  поступивших  с  ним  так
бесчеловечно, были на нашей стороне, и эта надежда поддерживала его. Когда
же мы были совсем у цели, на него обрушилось новое несчастие.
     - Было бы безумием преследовать их дальше, - сказал он. - Я знал, что
догнать их было бы уже большою милостью со стороны судьбы по отношению  ко
мне.  Она  зло  подшутила  надо   мною,   заставив   испытать   наибольшее
разочарование в своих надеждах, какое я когда-либо испытал в жизни. Я  был
безумием, рассчитывая на успех.
     Я употребил все усилия,  чтобы  отвлечь  его  мысли  на  какой-нибудь
другой предмет, но он, казалось, ничего не слышал, что я ему говорил.
     Вдруг он вышел из своей задумчивости и с энергией воскликнул:
     - Нет! Я буду бороться с судьбою до тех пор,  пока  Бог  не  призовет
меня  к  себе.  Все  проклятия  судьбы  не  заставят  меня  уступить!  Все
могущество ада не покорит меня! Я буду жить и бороться со всем этим!
     Его дух, после  долгого  угнетенного  состояния,  восторжествовал,  и
теперь, казалось, он снова готов вступить в борьбу с судьбою.
     Прибыв на реку Станислав, я навестил Бурного Джека.  Гайнен  был  все
время со мною. А потом мы с Гайненом отправились в город, где он получил с
родины письмо. Мы зашли в таверну, и Гайнен начал его читать.
     Во время чтения им овладело странное беспокойство.
     - Вы были моим товарищем, - сказал он, быстро повернувшись ко мне.  -
Я вам рассказывал кое-что из своей  жизни.  Прочитайте  это  письмо  и  вы
узнаете больше. Это письмо от Аманды Мильи.
     Я взял письмо и прочитал следующее: "Я поняла,  какой  вы  честный  и
мужественный человек! Из-за меня с вами поступили несправедливо. У меня не
хватило смелости рассказать правду, как к вам попал кошелек, который я вам
подарила Ричард!  Я  люблю  вас  и  любила  еще  тогда,  когда  сама  была
ребенком".
     Гайнен, волнуясь, комкал письмо между пальцами, не будучи в состоянии
больше читать. Я видел, как он внезапно поднял свои руки к тому месту, где
были уши и с глубоким волнением прошептал: "Слишком поздно!"
     В следующий момент он поспешно вышел из таверны и сейчас  же  за  тем
грянул выстрел. Я  бросился  вперед,  повторяя  невольно  слова  товарища:
"слишком поздно!". Передо мною лежал бездыханный уже труп.
     Мы   с   Бурным   Джеком   похоронили    тело    моего    несчастного
товарища-неудачника. С ним в гроб мы положили шелковый  кошелек  и  письмо
Аманды.



                         13. БОЙ БЫКА С МЕДВЕДЕМ

     Как-то в воскресенье днем я гулял в Соноре и, следуя за толпой, вышел
на "Plaza de los Toros", то есть на площади, где происходили бои быков.
     Антрепренер придумал на этот день  совершенно  новое  развлечение,  о
котором извещали огромные афиши. В результате больших  трудов  и  издержек
был пойман в окрестных лесах серый медведь и в крепкой клетке  на  колесах
привезен в город. Медведь обошелся антрепренеру  больше  тысячи  долларов,
так как для того, чтобы  его  привезти,  приходилось  строить  специальные
мосты через пропасти, овраги и реки.
     Для представления на  этот  день  было  заготовлено  несколько  диких
быков, но гвоздем спектакля предполагался бой быка с медведем.
     Я раза три видел бой быков и после третьего раза решил никогда больше
на это зрелище не ходить, но в этот день решил пойти - не ради боя  быков,
а чтобы посмотреть на несравненно более редкий и интересный спектакль - на
сражение быка с медведем.
     Заплатив два доллара, я вошел в полукруг и занял место  на  одной  из
скамей. Спектакль открылся боем быков. Быстро был убит первый бык.  Второй
бык оказался интереснее и, прежде чем его убили, свалил и долго таскал  по
арене тореадора, который тоже оказался мертвым.
     Наконец настала очередь медведя и быка.
     Клетку с медведем выкатили на арену, на которую вывели вслед  за  тем
одного из быков. Быка хозяин цирка выбрал довольно  мелкого  и  тощего.  В
этом было видно явное  желание,  чтобы  победителем  оказался  не  бык,  а
медведь. Тут был простой расчет: бык стоил, самое большее,  двадцать  пять
долларов, а медведь обошелся в тысячу. Если  медведь  уцелеет,  его  можно
будет использовать еще раз для другого представления.
     Наружность быка вызвала в публике большое разочарование.  Послышалось
даже кое-где шиканье. Клетку с медведем отворили, освободив  его  лапу  от
цепи и толкнув его в спину, чтобы он вышел из клетки.
     Бык, увидав перед собой медведя, так как его уже успели  раздразнить,
пришел в ярость. Нагнув голову и  выставив  вперед  рога,  он  кинулся  на
медведя.  Тот  встретил  быка  очень  оригинально:  лег  на  землю  и  так
свернулся, точно еж, подставляя быку наименее уязвимые части своего  тела.
Бык со всего размаха ударил его  рогами;  тогда  медведь,  разом  вскочив,
повернулся и обеими своими  могучими  лапами  ухватил  быка  за  шею.  Бык
очутился как в железных тисках и, несмотря на все усилия, не  мог  из  них
освободиться, не мог даже двинуться  ни  туда,  ни  сюда.  Ему  оставалось
только громко мычать, что он и делал.
     Антрепренер, желая выручить быка, приказал одному  служителю  разлить
противников водою. Служитель подбежал c ведром и вылил из него всю воду на
медведя. Медведь выпустил быка, кинулся на служителя,  моментально  подмял
его под себя и принялся его рвать и терзать лапами и клыками.
     Из мест для публики загремели пистолетные выстрелы. Тучи пуль  летели
в медведя, вся  шкура  его  была  в  один  миг  превращена  в  решето,  но
смертельной оказалось только одна пуля, попавшая зверю в глаз и  проникшая
в мозг.
     Служителя не задела ни одна пуля. Он  был  тяжело  изранен  лапами  и
клыками косолапого актера, но остался жив.
     При этом я заметил одну особенность: ни гибель тореадора,  ни  увечье
служителя, ни громовые залпы из револьверов,  сопровождавшиеся  громадными
облаками дыма, не вызывали никакой особой сенсации среди дамской  половины
зрителей. Синьоры и сеньориты преспокойно сидели на своих местах и, как ни
в чем не бывало, покуривая пахитосы, словно перед ними  было  не  кровавое
зрелище, а исполнялось какое-нибудь веселое фанданго.



                     14. АВТОБИОГРАФИЯ БУРНОГО ДЖЕКА

     Бурный Джек сыграл очень большую роль в моей жизни, поэтому я  нахожу
нужным передать читателям его биографию в том виде,  как  он  мне  ее  сам
рассказал во время наших совместных прогулок.
     - Первые мои детские воспоминания далеко не радостны, -  так  говорил
мне Бурный - Мой отец часто напивался и в таком состоянии не мог,  бывало,
двинуться с места. Мать моя била его тогда чем попало, в  результате  чего
лицо отца  было  всегда  покрыто  царапинами  и  синяками.  Со  мной  мать
обращалась не лучше; наше терпение удивляло соседей. Когда мне было  около
тринадцати лет, мои родители пришли к убеждению, что они  не  могут  более
прокормить самих себя, а уж меня и подавно. При помощи друзей они, в конце
концов, попали в работный дом, куда вместе с ними был взят  и  я.  Отец  и
мать пробыли в работном доме недолго: через год оба умерли. Я был отдан  в
ученики в пекарню, или, правильнее сказать, просто-напросто продан пекарю.
     В пекарне у меня было ужасно много дела. По ночам я не мог  спать:  я
должен был помогать в пекарне рабочим, а затем каждое утро, в  продолжение
двух или трех часов, с тяжелою корзиной хлебов на голове обойти  городских
покупателей и заказчиков. При такой тяжелой  работе  я  был  почти  всегда
голоден. Только во время разноски товара по покупателям я  отчасти  утолял
свой голод, отламывая по маленькому  кусочку  от  каждого  хлеба  с  таким
расчетом, чтобы при осмотре хлеба нельзя было этого  заметить.  Я  еще  не
сказал вам, что моя родина Лондон, и, если бы вы  знали  кое-что  об  этом
городе, вы могли бы себе ясно представить, что такое там жизнь  ребенка  с
несчастными, бедными пьяницами родителями.
     Пекарь и его жена обращались со мной прескверно. Не лучше  обращались
они с маленькой девочкой, прислуживавшей  у  них  в  доме.  Эта  маленькая
невольница была взята из того же работного дома,  из  которого  привели  и
меня. Мы подружились, и  лучшими  минутами  нашей  жизни  были  те  редкие
случаи, когда мы оставались одни и свободно выражали свое мнение о хозяине
и хозяйке, одинаково  нам  ненавистных.  Хозяйка  была  еще  хуже  и  злее
хозяина. Мы все-таки не теряли надежды и верили в лучшее будущее.
     Когда мне исполнилось шестнадцать лет, я почувствовал себя  настолько
взрослым, что не мог больше переносить такое обращение пекаря и  его  жены
со мною и решил бежать. Мне не хотелось оставлять свою  маленькую  подругу
одну в подобной обстановке, но  я  подумал,  что  через  несколько  недель
судьба мне улыбнется, и я буду в состоянии взять ее у пекаря и  пристроить
куда-нибудь получше. Я переговорил с ней об этом  и  мы  решили  на  время
расстаться.
     В одно  утро  я  попрощался  со  своей  маленькой  подругой  и  пошел
разносить хлеб покупателям. Назад я уже не вернулся. Я прямо пошел на док,
чтобы поискать там какой-нибудь работы. Счастье мне улыбнулось, и я в  тот
же день нашел себе работу. Я поступил на угольное судно,  хозяин  которого
занимался торговлей углем и перевозкой его  между  Лондоном  и  Ньюкаслом.
Хозяин со своей семьей жил на судне. Ко мне относились ласково, и я  всеми
силами старался заслужить такое  обращение  и  выразить  усердной  работой
благодарность хозяину.
     Мы съездили в Ньюкасл и вернулись обратно в Лондон.  Хозяин  разрешил
мне сойти на берег и подарил мне на расходы полсоверена. Я никогда не  был
собственником такой большой суммы денег и полагал, что могу  теперь  взять
от злого пекаря мою  маленькую  подругу.  Я  рассказал  угольщику  о  моих
планах. Тот поговорил со своей женой и  затем  объявил  мне,  что  я  могу
привести к нему свою маленькую подругу, что она будет присматривать за его
маленькими детьми, и что он постарается сделать для нее все, что возможно.
     Я с радостью помчался выполнять это  поручение.  Близко  подходить  к
дому я боялся, чтобы меня не увидели и не задержали. Я был ему  продан  на
известное  количество  лет  в  ученики  и,  следовательно,  он  мог  силой
заставить меня вернуться обратно в пекарню. Я зашел в одну таверну и решил
в ней дождаться Анну (так звали мою подругу). В эту  таверну  ее  посылали
каждый вечер за пивом.
     Через полчаса она  вошла,  взяла  пиво  и,  не  заметив  меня,  пошла
обратно.
     Я кинулся за ней вслед.
     - Постой, Анна! - крикнул я. - Постой! Оставь кувшин и иди за мной!
     Я подошел к ней. От неожиданности и удивления  она  выронила  кувшин,
который разбился.
     - Пойдем со мной, - сказал я, - я нашел для тебя другой дом.
     Она бросила взгляд на черепки  разбитого  кувшина  и  пролитое  пиво.
Затем, подумав о том, как встретит ее хозяйка, когда она придет без  пива,
Анна решилась идти за мной. Она взяла меня за руку, и мы пошли.
     Я не буду  останавливаться  на  подробностях.  Скажу  только,  что  в
продолжение девяти лет я работал и жил исключительно для  Анны.  Вскоре  я
стал зарабатывать хорошо, я был уже вторым помощником  на  бриге,  который
плавал  между  Чарльстоном  и  Лондоном.  Все  свои  деньги  я  тратил  на
содержание и воспитание Анны, которую поместил  в  хорошем  доме,  где  ее
учили читать и писать и уменью держать себя, как подобает благовоспитанной
девушке.
     Отказывать себе во всем, чтобы сберечь деньги  для  Анны,  доставляло
мне величайшее удовольствие. Я часто переплывал  Атлантический  океан,  не
имея приличного платья, для того чтобы Анна могла жить без всякой нужды во
время моего отсутствия. В продолжение этих девяти лет я совершенно  ничего
не пил.
     Во время моих путешествий через Атлантический океан я учился у  своих
товарищей читать и писать.  Я  трудился  над  этим  очень  усердно,  когда
удавалось найти свободное от работы время.  У  меня  было  два  побуждения
выучиться читать и писать: во-первых, я сознавал необходимость  этого  для
себя самого, и во-вторых, - я не хотел, чтобы, когда я женюсь на  Анне,  у
нее был муж, не умеющий даже подписать своей фамилии.
     Когда  мне  исполнилось  25  лет,  я  начал  думать  о  женитьбе.   Я
зарабатывал хорошо и собрал достаточно  денег  для  устройства  маленького
хозяйства. В это время я начал замечать, что Анна стала относиться ко  мне
холоднее. Я так берег свои деньги, что всегда ходил очень плохо одетым,  и
сначала думал, что ей не нравится такая неряшливость, и что  она  стыдится
за меня. Я не мог себе представить, чтобы она не любила  меня  после  всех
тех жертв, которые я принес для нее.
     Вы можете себе представить, как я был поражен, когда,  вернувшись  из
своей продолжительной поездки, я был встречен ею холоднее обыкновенного, и
эта холодность усиливалась с каждым днем. Казалось,  будто  она  тяготится
моим присутствием и с нетерпением ждет моего отъезда.
     Я решил во что бы то ни стало выведать причину такой перемены.
     Однажды, когда корабль должен был уходить в Чарльстон, я отказался от
службы, рассчитался с капитаном и сошел на берег.  Анна  ничего  этого  не
знала. Она была уверена, что  я  отправился  снова  в  Чарльстон.  Но  она
ошиблась. Я стал за нею следить. За несколько месяцев перед этим я дал  ей
возможность  войти  в  компанию  с  одной  вдовой  и   открыть   маленькую
галантерейную лавочку для того,  чтобы  Анна  не  скучала  без  дела.  Она
находилась постоянно в лавочке, и я избрал такой пункт, откуда мог  удобно
наблюдать за всем, что делается в лавочке,  не  будучи  сам  замечен.  Мне
недолго пришлось разыгрывать роль шпиона, я скоро открыл причину перемены,
происшедшей с Анной.
     Почти  каждый  день  в  лавочку  к  ним  приходил   молодой   человек
франтоватой наружности и оставался с Анной подолгу. По вечерам они  вместе
ходили в театр, в танцевальные залы или в другие увеселительные  места.  Я
проследил его и узнал, что у него две квартиры. Он служил где-то  клерком.
Из того, что я узнал, ясно было, что он обманывает Анну и никогда  на  ней
не женится.
     Я не знал, что мне делать. Если открыться, идти к Анне и сказать, что
этот молодой человек обманывает ее, то она все равно не поверит.
     Это  открытие  всю  мою  жизнь.  Я  почувствовал  к  Анне  сильнейшую
ненависть. Все мои жертвы, все мои десятилетние труды и заботы о  ней  она
не ставила ни во что и променяла меня на какого-то  пустоголового  франта.
Она оказалась неблагодарной, и я почувствовал себя страшно оскорбленным. Я
решил оставить ее отправиться в новое плавание. Может быть  я  поступил  и
неправильно, но в то время я иначе поступить не мог.
     Я отправился  в  Индию,  и  на  этот  раз  мое  плавание  было  очень
продолжительным. Я был в отсутствии четырнадцать месяцев.
     Я не забыл Анны и продолжал любить ее, хотя хорошо знал, что  никогда
она не может быть моею женою.
     Когда я вернулся из Индии, я пошел в маленькую лавочку, но  Анны  уже
там не было. Я нашел ее в работном доме, в том самом, из которого она была
взята ребенком. Она была матерью семимесячного ребенка. Негодяй, так  я  и
думал, обманул ее и не женился на ней. Он ее бросил.
     Я  взял  ее  из  работного  дома  и  поместил  в  более   или   менее
комфортабельную обстановку. Теперь она сразу почувствовала  разницу  между
моим отношением и поведением того негодяя,  который  ее  обманул.  Она  на
коленях, рыдая, просила меня ее простить. Называла себя  безумною  за  то,
что не могла оценить раньше моей любви к ней.
     - Я прощаю вас, Анна, - сказал я, - иначе я не вернулся бы к вам.
     - И вы полюбите меня так же, как и раньше? - спросила она.
     - Вероятно, полюблю.
     - Джек, - сказала она, - вы самый благородный человек на всем  свете;
я только теперь узнала вам настоящую цену. О! Как я была глупа, что раньше
не старалась понять этого!
     Я прожил в Лондоне на этот раз довольно долго. Я ходил каждый день  к
Анне и видел, что раскаяние ее было искрение, и что она  теперь  на  самом
деле полюбила меня. Бедная девочка! Она рассчитывала еще быть  счастливой,
но ошибалась.
     Когда я израсходовал все деньги, то решил оставить  ее.  Жениться  на
ней, по крайней мере, теперь - я не мог.  Я  чувствовал,  что  буду  самым
несчастным человеком, если женюсь, да и ей не дам счастья. И, кроме  того,
я думал, что это послужит  ей  хорошим  уроком.  Но  это  ее  окончательно
погубило.
     Я отправился снова в Индию и пробыл там четырнадцать месяцев.
     Вернувшись в Лондон, я стал разыскивать Анну,  но  было  поздно.  Она
умерла в том же работном доме, где была раньше.
     С этих пор я сделался тем Бурным Джеком, каким вы меня знаете.



                           15. ПЫЛАЮЩИЙ МЕДВЕДЬ

     После смерти Гайнена я покинул Сонору и отправился на  реку  Туолуму.
Бурный обещал вскоре последовать за мною, как только окончит свои дела  по
товариществу. Я поселился близ маленького города Джексонвиля, где и  начал
свои работы. На этот раз  моя  работа  пошла  так  успешно,  что  я  нанял
несколько человек рабочих, а сам поселился в  самом  городке,  устроившись
там довольно комфортабельно.
     Однажды я получил из Соноры  от  Бурного  записку,  которую  разбирал
почти целый час; только после усиленных трудов  мне  удалось  понять,  что
пишет старый моряк. На следующий день в Соноре рудокопы  собирались  учить
"манерам" одного разбойника, повесив его на дереве. Он убил свою  жену,  и
рудокопы  после  короткого  следствия  признали  его  виновным  и   решили
расправиться с ним судом Линча.
     "Мне кажется, - писал старый моряк, -  что  этого  человека  я  видел
несколько лет тому назад, и что вы тоже узнаете его, когда увидите,  хотя,
конечно, я могу и ошибиться. Приезжайте и посмотрите на него сами.  Я  жду
вас завтра  к  одиннадцати  часам  утра  в  моей  палатке".  Хотя  фамилия
разбойника была совершенно неизвестна Бурному, но это  не  имело  никакого
значения.
     Письмо Бурного сильно  меня  взволновало.  Кем  мог  быть  разбойник,
которого я знал и которого также знал много лет  тому  назад  Бурный?  Как
молния, меня пронзила страшная мысль, что  разбойник  был  Лири,  что  его
несчастная жертва - моя мать.
     Сонора находилась от Джексонвиля в тридцати милях. Я  вышел  из  дому
еще до зари и пошел пешком, так как все равно пришел бы на несколько часов
раньше назначенного времени. Пройдя около мили, я свернул с большой дороги
на тропинку, которая значительно сокращала  расстояние.  Я  преодолел  уже
более половины пути и проходил вблизи  густой  лесной  чащи.  Вдруг  из-за
кустов  выскочил  большой  старый  медведь,  так  называемый  "гризли",  и
бросился на меня.
     На мое счастье поблизости рос большой дуб  с  низкими,  горизонтально
распростертыми  ветвями.  Я  едва  успел  схватиться  за  ветку  и  быстро
взобраться наверх. Промедли я еще хоть  одну  секунду,  я  очутился  бы  в
объятиях медведя. Хорошо еще и то, что это был не бурый, а серый,  который
не умеет лазать по деревьям. Я  знал  это,  и  потому  чувствовал  себя  в
безопасности. Мой враг - медведица крупных размеров  -  расположилась  под
деревом, на котором я сидел, вместе со своими двумя медвежатами и стала  с
ними играть. Я сначала с большим любопытством  смотрел  на  их  возню,  но
вскоре мысль о моем положении настолько заняла меня, что игра медвежат уже
не доставляла мне никакого удовольствия. Со мной не было  ни  кинжала,  ни
револьвера. Я очутился в осаде, снятие которой зависело только от медведя.
     Я видел, что медведица ничуть не намерена уходить от дерева, пока  ее
медвежата находятся здесь. Было мало вероятно, чтобы кто-нибудь  пришел  и
выручил меня. Тропинка была глухая и мало кому известная. Осада предстояла
продолжительная.
     Я закурил  сигару,  глотнул  бренди  из  фляжки  и  стал  придумывать
всевозможные способы выбраться из затруднительного положения.
     Время от времени медведица делала попытки стряхнуть меня с дерева, но
я видел, что ее попытки тщетны.
     Больше всего меня беспокоило то обстоятельство, что я могу опоздать в
Сонору. Кроме того, так как я вышел из дому без завтрака, то начал ощущать
голод и жажду. Сигара только отчасти помогала мне заглушить муки голода.
     День был жаркий. Солнце так  и  пекло.  Жажда  моя  сделалась  просто
нестерпимой. Моя фляжка не только не утоляла ее, но еще больше возбуждала.
Я начал приходить в отчаяние и решил, что спущусь с  дерева  и  вступлю  в
борьбу с медведицей, имея в качестве оружия только небольшой складной нож.
Мой план был безумием; это значило  идти  на  верную  смерть,  но  другого
выхода мне не представлялось.
     Я вынул новую сигару, закурил ее и решил, что как только  докурю,  то
сейчас же спущусь с дерева. Вдруг мне пришла в  голову  счастливая  мысль.
Ветви дерева, на котором я сидел, были обвиты одним из растений-паразитов.
Это был испанский мох или "борода старика", как называют его  за  сходство
его нитей с длинной седой бородой. Растение давно уже погибло, и его  нити
были совершенно высохшими. Я осторожно собрал эти сухие нити с  ветки,  на
которой сидел, и с соседних ветвей. У меня образовался  их  целый  большой
пук. Затем я открыл свою фляжку с  бренди  и  вылил  содержимое  на  спину
медведицы,  которая  все  время  находилась  под  деревом,  а   оставшейся
жидкостью смочил собранный мною мох; затем осторожно зажег  мох  и  бросил
его вниз на спину медведицы. В  одно  мгновение  медведица  была  охвачена
огнем.
     Эффект получился необычайный. Раздался страшный рев, и медведица, вся
охваченная огнем и ставшая похожей на движущийся огненный  куст,  в  диком
ужасе помчалась прочь от дерева. На ее рев  издалека  донесся  рев  другой
гризли, но я не стал  дожидаться  его  и,  быстро  спустившись  с  дерева,
поспешил в Сонору. Я шел с такою быстротой, что пришел еще за два часа  до
назначенного времени.



                          16. СУД ЛИНЧА НАД ЛИРИ

     Было около девяти часов, когда я вошел в палатку Бурного. Он меня уже
поджидал.  Я  хотел  сразу  же  направиться  вместе  с  Бурным  туда,  где
содержался преступник. Меня всего охватило нетерпение как можно скорее его
увидеть.
     - Пойдемте, Бурный, - сказал я, как  только  вошел,  -  пойдемте!  Мы
можем идти и говорить в одно и то же время.
     Бурный, ни слова не говоря, встал и последовал за мною.
     - Бурный, - обратился я к своему моряку, -  скажи  мне  все,  что  вы
знаете.
     - Я знаю очень мало, -  ответил  он,  -  боюсь,  что  сделал  большую
глупость, вызвав вас сюда. Я вчера видел того человека,  которого  сегодня
повесят. Мне показалось, что это тот самый  человек,  который  приходил  с
вами на борт корабля "Надежда" в Дублине, когда вы в первый раз выходили в
море. Вы мне сказали тогда, что это был ваш отчим. Теперь мне кажется, что
это ошибка моего воображения. Ведь это случилось уже очень  давно,  трудно
хорошо запомнить. Но я все-таки счел необходимым, чтобы  вы  сами  в  этом
убедились.
     Я сказал Бурному, что он поступит совершенно правильно,  одновременно
выразив надежду, что скорее всего моряк ошибся.
     Бурный, без сомнения, хотел меня немного  успокоить.  Я  был  слишком
голоден, и мы зашли в  первую  встреченную  нами  гостиницу  позавтракать.
Утолив голод, мы отправились к тому месту, где преступник  содержался  под
стражей.
     Его посадили в одну из  гостиниц,  вокруг  которой  стояла  громадная
толпа народа, собравшаяся посмотреть на казнь. Я  хотел  сейчас  же  пойти
взглянуть на преступника, но охрана  меня  не  пустила,  и  я  должен  был
дожидаться, пока его выведут.
     Ждать приходилось долго. Я был очень расстроен и встревожен  и  решил
немедленно отправиться посмотреть на жертву преступника. Дом,  где  лежала
убитая женщина, находился недалеко  от  гостиницы,  в  которой  содержался
преступник.
     Сопровождаемый Бурным, я пошел к дому и вошел в квартиру,  в  которой
лежало тело  несчастной.  Меня  охватило  необычайное  волнение,  когда  я
подходил к трупу убитой женщины. Я боялся увидеть  тело  моей  матери.  Но
первый же брошенный взгляд  на  убитую  успокоил  меня.  Это  была  совсем
молодая женщина лет девятнадцати-двадцати. Она была очень красива.
     Мы вышли из  дома,  в  котором  лежала  убитая,  и  пошли  обратно  к
гостинице. Когда мы подошли, то увидели, что толпа сильно увеличилась и  с
каждой  минутой  продолжала  прибывать,  так  как  приближался  час  казни
преступника.  Наконец  назначенное  время   настало,   и   преступника   в
сопровождении стражи вывели. Мое сердце сильно забилось.
     Бурный оказался прав. Разбойник был Лири.
     Преступника повели за город. В полутора милях, на высоком холме,  рос
большой дуб. Здесь и должна была совершиться  казнь.  Под  дубом  же  была
вырыта могила.
     Разбойник не выказывал никакого волнения. Он шел бодро вперед.  Сзади
ехала телега, в которой помещались четыре или пять джентльменов, игравших,
по-видимому, большую роль в происходящем. Когда мы  приблизились  к  месту
казни, один из джентльменов, сидевших в телеге, встал и попросил внимания.
Когда водворилась тишина, он обратился к толпе со следующей речью:
     "Джентльмены! Перед началом казни я считаю необходимым  изложить  вам
обстоятельства этого дела и те мотивы, которые привели нас к  убеждению  в
справедливости присужденного наказания. Преступник,  стоящий  перед  вами,
Джон Метьюс, осужден судом  присяжных  из  двенадцати  человек  и  признан
виновным в убийстве своей жены, или женщины, считавшейся  его  женой.  Его
защищал опытный адвокат, и судебное следствие велось  с  соблюдением  всех
формальностей,  необходимых  в  таком  важном  деле.  Против   преступника
следующие улики. Он - записной пьяница и деньги  на  пьянство  получал  от
своей жены, которая своею работаю - она была прачкой  -  поддерживала  как
свое существование, так и жизнь своего ребенка и мужа преступника. Сам  же
преступник ничего не делал,  и  все  время  шлялся  по  кабакам  и  другим
увеселительным  заведениям.  В  день  убийства  преступник  пришел   домой
совершенно пьяный и потребовал от жены денег. Жена  сказала,  что  в  доме
всего только три доллара, которые необходимы для ребенка, и отказала ему в
выдаче  этих  денег.  Преступник  настойчиво  требовал  денег,   но   жена
настойчиво отказывала ему. После тщетных попыток получить  деньги  угрозой
он вынул револьвер и попытался выстрелить в женщину,  но  безуспешно,  так
как револьвер не был заряжен. Тогда  он  нанес  рукояткой  револьвера  два
сильных удара по голове. Эти удары и были причиной  смерти,  последовавшей
через два часа. Человек, который совершил это  преступление,  стоит  перед
вами. Теперь я ставлю вопрос, что мы сделаем с ним?
     После  этой  речи  говорил  судья  с  целью  убедить   толпу   выдать
преступника властям. Но его речь не имела  никакого  успеха,  и  громадным
большинством было решено повесить убийцу немедленно.
     На шею преступника была накинута петля.
     - Подождите, - вскричал я, - только одну минуту! Пускай этот  человек
перед смертью ответит мне на один вопрос.
     Толпа приостановилась. Лири удивленно обернулся ко мне.
     - Я - Роллинг Стоун, - обратился я к нему. - Скажите мне, где  теперь
моя мать?
     Разбойник улыбнулся, и какой улыбкой!  Это  была  такая  же  жестокая
усмешка, которая была у него, когда мы расставались в Дублине.
     - Скажите мне, где я могу найти свою мать?  -  снова  спросил  я  его
почти не помня себя от бешенства.
     В ответ на мой повторный вопрос злое выражение его лица сделалось еще
более злобным и ненавистным.
     - Довольно! - вскричал я, не помня себя от бешенства. - Вешайте его!
     В следующий момент Лири повис на дубе, и через  несколько  минут  был
уже мертв.
     Недалеко от места казни стоял ящик с надписью: "Для  сироты".  Многие
рудокопы подходили к этому ящику, вынимали свои кошельки и  клали  в  ящик
золото. Их примеру последовал и Бурный, и когда он отошел  от  ящика,  его
кошелек стал на три или четыре унции.



                                17. СИРОТА

     После  казни  мы  с  Бурным  отправились   посмотреть   на   ребенка,
потерявшего отца и мать. Мы нашли его у одной  молодой  супружеской  четы,
недавно приехавший из Австралии. Они были  знакомы  с  несчастной  матерью
ребенка  и  рассказали  нам,  что  убитая  женщина  была  дочерью   одного
уважаемого торговца в Сиднее. Она  бежала  из  дому  с  мистером  Метьюсом
(фамилия, под которой Лири проживал в Австралии).  Она  была  единственной
дочерью, и родители были совершенно убиты ее поступком. Относительно  Лири
я от них почти ничего не узнал. Они совсем не знали его в Австралии; знали
только, что там он прослыл за большого пьяницу и бездельника.
     Нам показали ребенка. Это был прелестный голубоглазый мальчик,  около
года, замечательно похожий на свою мать.
     - Я предполагаю отправить ребенка к  дедушке  и  бабушке,  -  сказала
молодая женщина. Они остались совершенно одни, и, может быть, этот ребенок
хоть как-то заменит им погибшую дочь.
     Перед нашим приходом пришли три человека  и  передали  собранное  для
ребенка золото. Всего было собрано около пятидесяти унций, или, считая  на
деньги, более двухсот фунтов стерлингов.
     Деньги   эти   решено   было   отправить   в   Сан-Франциско   одному
австралийскому купцу, который в скором времени собирался поехать в Сидней.
Ему же предполагали поручить отвезти туда и ребенка.
     Я взял адрес этого купца, надеясь узнать от  него  что-нибудь  еще  о
Лири и о моей матери.
     Вскоре после моего возвращения в Джексонвиль ко мне прибыл Бурный. Он
окончательно покончил со  своим  товариществом,  и  мы  решили  больше  не
расставаться. Работы у нас в это время было очень мало, так что оставалось
много свободного времени.
     В маленьком городке Джексонвиле единственными развлечениями  диггеров
были пьянство и игра. Бурный  не  играл,  но  зато  был  большой  любитель
выпить. Чтобы избавиться от своей дурной привычки,  он  пробовал  заняться
чем-нибудь, но это мало помогало.
     В это время в Джексонвиле поселился человек,  известный  под  кличкой
"Рыжий Нед". Его прозвали так за рыжеватый цвет бороды.  Он  прибыл  всего
несколько дней тому назад, и мне еще не приходилось с ним встречаться, так
как он все время проводил в кабаке, где пил почти без просыпа.
     Я слышал только, что Нед опасный  человек.  Такой  эпитет  не  дается
даром. В своих скитаниях по свету мне приходилось много раз встречаться  c
подобными людьми. Они при каждом случае пускали в ход нож  или  револьвер,
и, действительно, были опасными людьми. К несчастью, моему  старому  другу
Бурному пришлось столкнуться с этим человеком. Меня в это время с  ним  не
было. Я находился в нескольких милях от Джексонвиля на работе.
     Рыжий Нед встретился с Бурным в таверне. Надо прибавить,  что  первый
был уже пьян и решил позабавиться  над  Бурным.  Он  стал  задевать  моего
Джека. Последний в пьяном виде был невоздержан на язык и сказал  несколько
резкостей. Услышав это, Нед бросился на Бурного и ударил  старого  моряка.
Бурный, конечно, возвратил удар и стал защищаться. Тогда Нед вытащил нож и
ударил Бурного в бок. Бурный упал, обливаясь кровью.
     Драма кончилась, и раненного моряка отнесли на его квартиру.



                              18. РЫЖИЙ НЕД

     Меня сейчас же уведомили о происшествии, и я немедленно отправился  к
Бурному. Я его нашел в постели, рядом с ним находился доктор.
     - Роланд, мой мальчик, пришел мой смертный час, - сказал  он.  -  Это
сказал мне сам доктор, и на сей раз, впервые в моей жизни, я ему верю.
     - Бурный! Бурный! Мой дорогой друг, что же такое с вами случилось?  -
спросил я, едва удерживаясь от слез при мысли о предстоящей потере старого
друга.
     Доктор сказал, что больному необходим покой, и  увел  меня  в  другую
комнату. Там он сообщил мне, что рана безусловно смертельна,  и  мой  друг
больше двух дней не проживет.
     Подавив в себе волнение, я возвратился к постели своего друга и  стал
его успокаивать.
     Немного погодя пришли несколько диггеров навестить Бурного. Я оставил
его на их попечение, а сам отправился в  таверну,  где  произошло  роковое
событие. Когда я вошел в таверну, там было около сорока человек. В течение
некоторого времени  я  внимательно  прислушивался  к  разговорам,  которые
велись  вокруг  меня.  Темою  разговора  было  сегодняшнее   происшествие.
Некоторые  не  придавали  никакого  значения   событию   и   смотрели   на
происшедшее, как на обыкновенную драку.
     Я не согласился с таким мнением, вступил в разговор и громко  заявил,
что человек, который заколол Бурного, совершил преступление, и что  он  ни
больше, ни меньше, как убийца и разбойник.
     Около дюжины человек вступили со  мною  в  спор.  Мне  сказали,  что,
назвав в публичном месте оскорбительным именем  человека,  я  должен  буду
взять на себя и последствия этого. Тогда я заявил,  что  ничуть  не  думаю
уклоняться от последствий своих слов и что, если бы  человек,  совершивший
это преступление, находился тут, я сказал бы ему это самое в глаза.
     Тут-то я и узнал в первый раз, что человека, который  ранил  Бурного,
звали "Рыжий Нед". Я решил  отомстить  за  Бурного,  но  пока  вернулся  к
постели смертельно раненого и провел с ним целую ночь.
     Когда стало светать, Бурный обратился ко мне со  следующими  словами:
"Роланд, я знаю что  следующей  ночи  не  переживу,  и  потому  вы  должны
исполнить то, что я вам сейчас скажу. У меня около 180 унций золота, и это
я оставлю вам, мой дорогой мальчик. У меня нет никого  родных,  и  вы  для
меня ближе и дороже всех. Я теперь умру с приятным сознанием, что  кое-что
сделал для вас. Я вас полюбил сразу, как только увидел вас в первый раз".
     Бурный  потребовал,  чтобы   я   сейчас   же   пригласил   нескольких
товарищей-золотоискателей. Когда они пришли, Джек в присутствии их передал
мне свое золото.
     - Возьмите его, Роланд, - сказал он, - в свою  полную  собственность.
Это золото приобретено честным путем. Поезжайте в Ливерпуль и женитесь  на
девушке, о которой вы мне говорили. Я думаю, что вы будете счастливы.
     Мучения Бурного были ужасны. Невыносимо тяжело было смотреть  на  его
продолжительную  агонию.  Я  оставил  Бурного  на  попечение  товарищей  и
отправился разыскивать "Рыжего Неда".



                             19. МЕСТЬ ДРУГА

     Я пошел по направлению к таверне, зная, что Нед  часто  посещает  это
место и, что, если я его найду в таверне, то, по крайней мере, узнаю,  где
его можно найти.
     Когда я вошел в таверну, то увидел высокого, тощего человека с  рыжей
бородой.
     - Пускай  он  поостережется  называть  меня  разбойником,  -  говорил
рыжебородый, - иначе  я  отправлю  его  туда,  куда  уходит  его  товарищ.
Разбойник! А! Как он меня назвал! Ведь было больше дюжины человек, которые
слышали, как в продолжение  десяти  минут  моряк  ругал  меня.  Мог  ли  я
допустить, чтобы он продолжал в этом духе дальше?  Тот,  кто  назвал  меня
злодеем, пусть поскорее застрахует свою жизнь.
     Как только  я  услышал  голос,  показавшийся  мне  знакомым,  я  стал
рассматривать лицо незнакомца и узнал своего старого  знакомого.  Это  был
Эдуард Адкинс, старый помощник капитана,  а  затем  капитан  "Леоноры",  -
человек, который прогнал меня с корабля после  смерти  капитана  Хайленда,
человек, который обвинил меня в неблагодарности и воровстве! Да,  это  был
Адкинс, мой старый враг. Я знал, что он трус самого  презренного  сорта  и
храбриться только на словах.
     Адкинс, называвшийся теперь  Рыжим  Недом,  закончил  речь  следующим
вопросом:
     - Какая цена человеку, который не сможет защитить своей чести?
     - У вас нет никакой чести, чтобы  защищать  ее,  сказал  я,  выступив
вперед, и вам нечего терять. Вы - бессовестный злодей. Вы нарочно  вызвали
ссору с беззащитным человеком и предательски закололи его ножом,  несмотря
на то, что отлично видели, что он пьян и совершенно беспомощен.
     - Тысячу проклятий! Вы это ко  мне  обращаетесь?  -  спросил  Адкинс,
повернув свое лицо ко мне.
     -  Да!  Я  вам  это  говорю,  -  сказал  я,  -  и  желаю,  чтобы  все
присутствующие слышали мои слова. Вы  бессовестный  негодяй,  разбойник  и
даже  хуже.  Вы  убили  беспомощного,  невинного  человека,   неспособного
защитить себя. Вы говорили о своей чести и репутации, а я теперь публично,
при всех, объявил, какова ваша честь и чего стоит ваша репутация.
     Будь нас только двое, очень может быть, что Адкинс и  не  подумал  бы
отвечать на мои слова или защищаться. Но при этой сцене присутствовало два
десятка  человек,  которые  слышали  каждое  слово.  Он  был  поставлен  в
необходимость  защищать  созданную  им  самим  же   репутацию   отчаянного
человека.
     - Теперь, - воскликнул я, - вы слышали, что я сказал! Джентльмены, вы
все слышали мои слова?
     - Джентльмены, - сказал Адкинс, обращаясь к толпе, окружившей нас,  -
что я должен делать? Вчера я вынужден был прибегнуть к таким действиям,  о
последствиях которых я сожалею; теперь вот опять появляется другой человек
и  завязывает  со  мной  ссору,  желая,  очевидно,  последовать  за  своим
товарищем. Вот вам мой совет, - сказал он, обратясь  ко  мне,  -  оставьте
этот дом, пока из него  не  вынесли  вашего  тела.  Не  дайте  моей  крови
взволноваться.
     -  Волнение  вашей  крови  не  представляет  для  меня  ни   малейшей
опасности, - сказал я, - у вас уже сейчас от страха  душа  ушла  в  пятки.
Если бы я был настолько пьян, что не держался  бы  на  ногах,  тогда,  без
сомнения, вы показали бы свою храбрость и напали бы на меня. Но теперь,  в
данную минуту, вы этого не сделаете!
     Величайший  на  свете  трус  был  поставлен  теперь  в  необходимость
выказать свою храбрость, хотя бы и мнимую.
     - Черт возьми! Если вы желаете этого, то вы получите свое!
     С этими словами он нагнулся. Я видел, что он  достал  из-за  голенища
нож, и в тот же миг ударом кулака повалил его на пол.  Нож  выпал  из  рук
Адкинса и, прежде чем он успел подняться, я встал между ним и тем  местом,
куда упало лезвие. Я вытащил из кармана свой нож  и  бросил  его  рядом  с
ножом Адкинса. Когда Адкинс встал на ноги, он набросился  на  меня.  Но  я
снова ударом кулака повалил его  на  пол.  Затем  я  схватил  его,  высоко
приподнял и бросил на пол с такою силою, что он больше уже не  вставал;  у
него был сломан позвоночник.
     Когда я выходил из таверны, Адкинс был уже мертв, а Бурный отомщен.
     Вернувшись к Бурному, я нашел его в очень плохом состоянии. Часы  его
жизни были сочтены.
     - Бурный, - сказал я, - что желали бы вы сделать с человеком, который
вас предательски заколол?
     - Ничего, - ответил он,  -  он  дурной  человек,  но  только  вы  его
оставьте в покое. Обещайте мне, что вы не будите пытаться мстить за  меня.
Пускай уж это сделает за нас Бог.
     - Хорошо, товарищ, - сказал я, - ваше желание я исполню. Да и не могу
больше вредить этому негодяю. Его уже нет.
     - Я очень этому рад, - сказал умирающий моряк. - Очевидно, он  понял,
что поступил несправедливо, и ушел отсюда.
     - Он не ушел, - сказал я, - а умер. Я зашел  в  тот  самый  дом,  где
вчера произошло это печальное событие - его встреча с вами. Я  застал  его
там, но перед моим уходом он был уже мертв.
     При этом известии лицо Бурного осветилось особенной, свойственной ему
улыбкой. Он, очевидно, был очень доволен, и если не желал, чтобы  я  мстил
за него, то только из опасения за мою жизнь.
     К вечеру того же дня, в который был убит мною разбойник, не  стало  и
Бурного.
     Похоронив своего старого товарища, я решил  разыскать  свою  мать,  а
затем вернуться на родину.
     Перед отъездом из Соноры я навестил молодую чету, приютившую  у  себя
сироту мистера Лири.
     Ребенка у них уже не было. Они поручили отвезти малыша родителям  его
покойной матери, в Сидней, знакомому купцу, возвращавшемуся  в  Австралию.
Они дали мне адрес хозяина одной гостиницы  в  Сан-Франциско,  по  фамилии
Вильсон, от которого я мог получить более  подробные  сведения  о  мистере
Лири. Вильсон знал Лири еще в Австралии. С этим  адресом  я  отправился  в
столицу Калифорнии.
     Вильсона я очень скоро  разыскал  в  Сан-Франциско.  По  его  словам,
мистер Лири прибыл в Сидней несколько лет тому назад. Через год после  его
приезда в Сидней приехала из  Дублина  жена  Лири,  с  которой  он  прожил
несколько недель, а затем бросил ее. Потом Лири бежал в Америку  вместе  с
дочерью сиднейского купца. Больше Вильсон ничего не знал и не мог сообщить
о дальнейшей судьбе моей матери.
     Я решил отправиться в Австралию, где у меня была единственная надежда
получить  какие-нибудь  сведения  о  моей  матери,  брате  и  сестре  и  о
сиднейском купце, отце несчастной девушки, погибшей от руки Лири.


 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2]

Страница:  [1]