Роман

Глава I. АЛЬБАТРОС

     Ширококрылый морской коршун[1], реющий  над  просторами  Атлантического
океана,  вдруг  замер,  всматриваясь  во  что-то внизу. Внимание его привлек
маленький  плот,  размером  не  больше  обеденного  стола.   Два   небольших
корабельных  бруса,  две  широкие доски с несколькими небрежно брошенными на
них полотнищами парусины да две-три доски поуже, связанные  крест-накрест,--
вот и весь плот.
     И  на  таком  гиблом  суденышке  ютятся двое людей: мужчина и юноша лет
шестнадцати. Юноша, видимо, спит, растянувшись на куске  мятой  парусины.  А
мужчина стоит и, прикрыв глаза от солнца ладонью, напряженно всматривается в
безбрежные дали океана.
     У ног его валяются гандшпуг[2], два лодочных весла, кусок просмоленного
брезента,  топор;  ничего  больше  на  плоту  не  увидеть даже зоркому глазу
альбатроса.
     Птица несется дальше на запад. Пролетев  еще  миль  десять,  она  снова
замирает,  паря  на  широко  раскинутых крыльях, и снова впивается глазами в
океан.
     Птица увидела другой, тоже неподвижный плот.  Он  совсем  не  похож  на
первый,  хотя  и один и другой зовутся плотами. Второй--раз в десять больше.
Он сооружен из всевозможных крупных обломков деревянных частей  корабля.  По
краям  к нему привязаны большие порожние бочки; они помогают плоту держаться
на плаву. Чего только на нем нет! И брезент, натянутый между двумя  шестами,
как  на  мачте,  и  два-три бочонка, и пустой ящик из-под морских сухарей, и
весла, и много других предметов морского обихода. Среди  этого  хаоса  вещей
расположились  человек тридцать. Они сидят, лежат, стоят -- словом, занимают
самые разнообразные положения.
     Некоторые неподвижны, словно  спят.  Однако  их  разметавшиеся  тела  и
багровые,   возбужденные   лица   наводят  на  подозрение,  что  сон  вызван
опьянением. Глядя на другую группу людей, на их  движения,  слыша,  как  они
шумят  и  горланят, уже не приходится сомневаться: эти-то, несомненно, пьяны
-- оловянная кружка все время ходит вкруговую, и запах рома  так  и  бьет  в
нос.  Есть тут и трезвые, но их немного и выглядят они как живые мертвецы --
до того измождены, до того изголодались. Со слабой надеждой, кто  стоя,  кто
сидя,  поглядывают  они  временами  на  водную  ширь  океана  и тут же снова
застывают в безысходном отчаянии.
     Недаром альбатрос, глядя на  этих  людей,  томится  таким  нетерпением.
Инстинктом  хищной птицы он чует, что скоро, очень скоро его ожидает богатое
пиршество.
     А пока он летит дальше, все дальше на запад.  Вот  он  пролетел  еще  с
десяток  миль  и  снова застыл на месте. Опять какой-то необычный предмет на
воде! Только зоркий глаз альбатроса мог его приметить, люди на большом плоту
его не видят. На таком  расстоянии  это  сооружение  кажется  пятнышком,  не
больше  самой  птицы.  На  деле  же  это  хотя  небольшая, а все же лодка --
корабельная гичка, в которой сидят шестеро. Паруса на  гичке  нет,  да  его,
видно,  даже  и  не  пытались поставить. Есть весла, но никто ими не гребет.
Видимо, люди, отчаявшись, побросали их, и теперь гичка, как и плоты, носится
в океане по прихоти волн и ветра. А во время штиля гичка, как и  оба  плота,
подолгу застывает на месте.
     Если  бы  альбатрос умел рассуждать, он сообразил бы, что плоты и гичка
очутились  здесь,  вероятно,  потому,  что   где-то   неподалеку   произошло
кораблекрушение и судно либо пошло ко дну, либо погибло в пламени. А миль за
десять  на восток от меньшего плота он заметил бы более явные доказательства
происшедшего несчастья. Там  плавали  обугленные  доски,  балки,  поручни  и
другие  части  корабля,  и  это означало, что судно погибло не от бури, а от
огня. А по множеству всяких обломков, рассеянных по  океану  на  целую  милю
вокруг, альбатрос догадался бы, что на судне произошел не только пожар, но и
страшной силы взрыв.
     Если  бы альбатрос умел еще и читать, он прочел бы слово "Пандора" и на
корме уцелевшей от гибели гички, и на бочках, благодаря которым большой плот
стал мореходным, и на двух поперечных досках маленького плота.  На  них  это
слово  написано еще более крупными буквами. Эти доски, видимо, находились по
обеим сторонам бугшприта[3] погибшего корабля. А сорвали  эти  доски,  чтобы
построить  свой  плотишко, те, кто сейчас и ютится на нем. Да, сомнений нет:
где-то здесь погибло судно, называвшееся "Пандора".

Глава II. ПОЖАР НА КОРАБЛЕ

     В этой главе мы  расскажем  историю  "Пандоры"  во  всех  ее  ужасающих
подробностях.
     "Пандора"--увы, далеко не единственное невольничье судно, снаряженное в
Англии  и  вышедшее  из английского же порта,-- занималась перевозкой черных
рабов. Как и на всех таких кораблях, его команда, состоявшая большей  частью
из  самых отъявленных негодяев, набиралась где и как придется, так что редко
можно было встретить среди этих людей хотя бы двоих одной национальности.
     В свой последний перед крушением рейс судно отправилось за "товаром"  к
берегу  Гвинейского залива. Там, скупив и погрузив в трюм пятьсот несчастных
чернокожих -- пятьсот "тюков", как их, посмеиваясь, называли работорговцы,--
судно повезло свой "груз" в Бразилию, на позорный рынок, где в  те  дни  еще
процветала  торговля  неграми. Там существовали специальные приемные пункты,
на которых людей с черной кожей открыто покупали и продавали в рабство.
     На пути из Африки в Южную Америку глубокой ночью, когда судно  плыло  в
открытом  океане, на нем внезапно вспыхнул пожар. Потушить его не удалось. В
поднявшейся спешке  и  панике  стали  спускать  на  воду  гребные  суда.  На
"Пандоре"   их  было  три.  Но  катер  оказался  непригодным,  а  баркас  от
свалившейся на него сверху бочки получил пробоину и затонул.  В  исправности
оставалась одна гичка, и, воспользовавшись темнотой, капитан вместе со своим
помощником и четырьмя матросами тайком сели в нее и сбежали.
     Остальные матросы -- их было около тридцати человек -- успели соорудить
большой  плот. Не прошло и нескольких секунд после того, как они отвалили от
горящего судна, а пламя уже добралось до бочки с порохом  и  страшный  взрыв
потряс корабль, довершив катастрофу.
     Но что же стало с "черным грузом"? Об этом страшно даже рассказывать.
     Несчастные до последней минуты оставались запертыми за решетками люков,
наглухо  прибитых  к  палубе  брусьями. Они бы там и погибли, задохнувшись в
дыму или сгорев заживо  среди  пылающих  досок,  если  бы  среди  покидавших
корабль  не  нашлась  одна милосердная душа. Это был юноша, почти подросток.
Орудуя топором, он сбил один за другим запоры этой плавучей тюрьмы  и  помог
страдальцам-неграм выбраться наружу.
     Увы!  Им  суждено  было  спастись  от  пламени  только  для того, чтобы
погибнуть в черной пучине океана.
     Минут через десять после взрыва от всех пятисот  негров,  насильственно
увезенных  из  родных  мест, на поверхности океана не осталось ни одного! Не
умевшие плавать сразу пошли ко дну, а умевших пожрали  акулы:  океан  вокруг
так и кишел ими.
     После этого трагического события прошло несколько дней. С этого момента
и начинается  наш рассказ. Теперь нетрудно догадаться, что это были за люди,
о которых говорилось ранее. Волей случая они оказались на одной параллели  и
плывут сейчас одни за другими, разделенные лишь несколькими десятками миль.
     Небольшая  лодка,  плывшая  на  запад,--это  та  самая  гичка,  которую
захватили свирепый капитан "Пандоры" и его не  менее  свирепый  помощник.  С
ними  --  плотник  и три матроса, которым они разрешили, предательски бросив
остальных, бежать вместе с собой. Темнота помогла им в этом. Однако  как  ни
быстро  они  гребли,  до  них  еще  успели  донестись те бешеные проклятия и
угрозы, которые посылали им вслед обманутые  спутники.  Последние  и  плывут
сейчас  на  большом  плоту.  Но  кто  же  те  двое,  отважившиеся довериться
третьему, утлому судну, такому жалкому, что, кажется, поднимись только ветер
покрепче, и он разнесет его вдребезги, а пассажиров отправит ко дну?  Но,  к
счастью, почти все время после гибели судна на океане царил полный штиль.
     Почему  же  все-таки  эти  двое,  матрос и юнга, будучи членами команды
"Пандоры", плывут отдельно ото всех?
     На это была своя причина, о которой  мы  вкратце  сейчас  и  расскажем.
Старший пассажир маленького плота звался Бен Брас и считался из всей команды
на  судне самым лучшим, самым отважным матросом. Никогда не нанялся бы он на
такое судно, если бы не натерпелся множества обид на службе во флоте  родной
Англии.  Они-то и довели его до этого безрассудного поступка, и он давно уже
в нем раскаивался.
     Его юный товарищ тоже оказался жертвой такого  же  необдуманного  шага.
Сгорая  жаждой повидать свет, он решил стать моряком и убежал из дому, чтобы
наняться юнгой. На свое несчастье, он поступил на "Пандору", не  подозревая,
что  она собой представляет. Однако там так жестоко с ним обращались, что он
быстро понял опрометчивость своего поступка. С первой же  минуты,  как  юный
Вильям  ступил  на  борт  этого  невольничьего корабля, жизнь стала для него
сплошным мучением. И он, конечно, не выдержал бы  такого  существования,  не
найдись  у  него столь мужественного друга, как Бен Брас. Матрос вскоре взял
его под свою особую защиту. Друзья чувствовали, что у них нет ничего  общего
со  всей этой шайкой разбойников, -- с ними их просто столкнула случайность.
И они твердо  решили  при  первой  возможности  расстаться  с  этой  гнусной
компанией.
     К  несчастью,  гибель  корабля помешала их намерению. Волей-неволей они
очутились со всеми на большом плоту. Если бы Брас и  юнга  остались  на  том
утлом  сооружении,  на  котором  они  спаслись  с  горящего  корабля, то они
потеряли бы и последний, пусть ничтожный,  но  все-таки  шанс  на  спасение.
Поэтому они и пришвартовались к большому плоту, привязав к нему свой.
     Несколько  дней  и  ночей  пришлось  им  опять  пробыть в обществе этих
отвратительных людей,  соединив  с  ними  и  свою  судьбу.  Ночью,  по  воле
изменчивых  ветров,  их  носило  на сдвоенных плотах из стороны в сторону, а
днем, в штиль, они подолгу стояли на месте.
     Однако что же все-таки заставило в конце концов Бена Браса вместе с его
юным спутником покинуть большой плот? И каким образом они опять оказались на
своем маленьком?
     Мы не можем не открыть читателю причину, хотя  дрожь  берет  при  одной
мысли  об этом. Дело в том, что если бы Бен Брас не спас своего юного друга,
тот был бы съеден. Отважному  матросу  удалось  предотвратить  эту  страшную
трапезу  только  благодаря  хитро  задуманному  плану, и притом с риском для
собственной жизни.
     Произошло это  так.  Судные  запасы  провизии,  которые  этим  негодяям
удалось  захватить  с  горящего  судна,  кончились. Они дошли до той степени
голода, когда люди не гнушаются самой омерзительной  пищей.  Но  им  даже  в
голову  не  пришло  прибегнуть  к  принятому в таких страшных случаях обычаю
кинуть жребий. Они поступили проще,  единодушно  договорившись  между  собой
умертвить  мальчика  и  съесть  его.  Один  только  Бен воспротивился такому
злодеянию.
     Но его голос не был принят во внимание. Озверевшие  матросы  стояли  на
своем.  Единственное,  чего  удалось добиться защитнику юнги,-- это обещания
отложить убийство до следующего утра.
     Матрос знал, что делал, добиваясь этой отсрочки. Ночью поднялся  ветер,
и  сдвоенные  плоты тронулись в путь. А когда океан окутался тьмой, Бен Брас
перерезал канат, соединявший оба плота.  Вот  каким  образом  они  оказались
опять  только  вдвоем и отделались от своих опасных спутников. Как только их
отнесло на такое  расстояние,  что  шум  весел  не  мог  быть  услышан,  они
принялись грести, уходя все дальше и дальше.
     Всю  ночь  гребли  они  против  ветра. И только когда настало утро и на
океане опять начался штиль,  они  решили  передохнуть,  зная,  что  недавние
спутники теперь их не видят, потому что они опередили большой плот на добрый
десяток миль.
     После  такой утомительной гребли, да еще пережив до этого столько часов
напряженной тревоги, юнга так изнемог, что, едва растянувшись  на  парусине,
уже  крепко  спал.  Но Бен, опасаясь погони, и не подумал ложиться. Он так и
простоял все утро на вахте, прикрыв  глаза  от  солнца  ладонью  и  тревожно
вглядываясь в сверкающую на солнце поверхность океана.

Глава III. МОЛИТВА

     Тщательно  осмотрев океанскую гладь со всех сторон горизонта и особенно
с запада, Бен Брас повернулся наконец к Вильяму, за все утро так ни  разу  и
не проснувшемуся.
     -- До чего устал, бедняга! -- пробормотал, глядя на него, матрос.--И не
диво,  ведь  какую неделю мы пережили! Подумать только, как близко он был от
смерти! Не мудрено и обессилеть! Но думаю, что не избавился он от этой беды.
Как только мальчуган отдохнет, надо снова взяться за веела, а то как бы  нас
опять не отнесло назад к ним. Конец тогда нам обоим! Не только мальчика, они
и  меня  сожрут за то, что я увез его. Провалиться мне на месте, если это не
так!
     Матрос помолчал минуту, размышляя, пустятся за ними в погоню или нет.
     -- Конечно,--забормотал  он  опять,--  против  ветра  им  наш  плот  не
догнать.   Только  не  взялись  бы  они  теперь  за  весла...  Вот  и  ветер
унялся--океан ровно стеклышко. Гребцов там много, да и  весел  достаточно,--
чего доброго, они нас в самом деле нагонят.
     -- Ой,    Бен,    милый    Бен,    спаси    меня!    Спаси    от   этих
разбойников!--испуганно, должно быть во сне, забормотал юнга.
     -- Разрази меня гром, если ему не привиделась  какая-нибудь  дрянь!  --
сказал  матрос, уловив слова юнги.-- Уже и во сне разговаривает. Ему, верно,
чудится, будто на него собираются наброситься, как той ночью.  Не  разбудить
ли его? Лучше пускай проснется, раз ему такие страхи снятся. А жалко будить,
хорошо бы ему еще немного поспать.
     -- А-а-а!  Они  хотят  меня  убить  и  съесть!--застонал  опять  во сне
мальчик.
     -- Разрази меня гром, если им  это  удастся!  Вильм,  малыш,  проснись,
проснись! Слышишь? -- И, наклонившись над спящим, Бен растолкал его.
     -- Ах, Бен, это ты? А где же они? Где эти разбойники?
     -- За  тридевять  земель  от  нас.  Они  тебе  только  снялись. Вот я и
разбудил тебя.
     -- Как хорошо ты сделал! О, какой страшный сон! Мне снилось, будто  они
меня съели.
     -- Полно,  Вильм, не съели они тебя и не съедят; вот только если сперва
меня прикончат.
     -- Бен, дорогой, какой же ты хороший!--вскричал юноша.-- Ты даже  своей
жизнью   рискнул,   чтобы   спасти  меня.  Ах,  смогу  ли  я  доказать  тебе
когда-нибудь, как ценю твою доброту!
     -- Не стоит об этом и толковать, малыш. Боюсь только,  что  мало  будет
проку  от  того,  что  мы  удрали. Но уж если нам суждено помереть, то какой
угодно смертью, лишь бы не такой. По мне, пускай  лучше  акулы  нас  сожрут,
только  не  свой  брат,  не  люди.  Тьфу! Даже подумать тошно! Ну, а теперь,
малыш, не вешай нос! Правда, положение  наше  с  тобой  незавидное!  Но  кто
знает,  как  еще  может  повернуться дело. Бог не оставит нас. Мы с тобой не
видим, а он, может, в эту минуту смотрит на нас. Жалко, не умею я  молиться,
не обучали меня этому делу. А ты умеешь?
     -- Умею. Я знаю молитву "Отче наш". Она нам подойдет?
     -- Конечно!  Лучшей  молитвы  я  и  не слыхал. Становись-ка, дружок, на
колени и читай ее, а я буду повторять за  тобой.  Совестно  сказать,  но  я,
кажется, забыл ее.
     Юнга послушно опустился на колени и начал читать молитву. Бесхитростный
душой   матрос   в   такой   же  позе,  молитвенно  сложив  руки  на  груди,
сосредоточенно слушал, вставляя временами слово, два, всплывавшие у  него  в
памяти.
     Кончив,  оба  торжественно сказали "аминь", и Брас, словно почувствовав
прилив новых сил, поднял весло и велел юнге взять второе.
     -- Только бы нам удалось пройти на восток,-- сказал он,--  и  тогда  не
видать  им нас, как своих ушей. Поработаем веслами часа два-три, пока солнце
не начнет припекать, и прости они, прощай тогда навеки! Ну, малыш Вильм,  за
дело! Давай погребем еще немного, а там отдыхай сколько захочешь!
     Усевшись  на  краю плота, матрос опустил весло в воду, действуя им, как
гребец, плывущий в каноэ[4]. Вильям сел с  противоположного  края,  и  плот,
несмотря на полный штиль, двинулся вперед.
     Хотя  юнге  едва исполнилось шестнадцать лет, он мастерски управлялся с
веслом, умея грести на разные  лады.  Вильям  овладел  этим  искусством  еще
задолго  до  того, как стал мечтать о море, и теперь его умение пришлось как
нельзя более кстати. Вдобавок он был для своих лет очень силен и  потому  не
отставал от матроса. Правда, Бен работал не во всю силу.
     Но  как  бы  там  ни  было,  плот под согласными ударами двух весел шел
довольно быстро--не так, конечно, быстро, как лодка,  но  все  же  делая  по
два-три узла в час.
     Долго  грести  им  не  пришлось.  С запада подул слабый попутный ветер,
помогая им плыть в желаемом направлении. Казалось, это было им  на  руку.  А
между тем матрос был, видимо, недоволен, заметив, что ветер дует с запада.
     -- Не нравится мне этот ветер! -- крикнул он юнге.-- Дул бы себе откуда
угодно,  я бы слова не сказал. А этот ветер хоть и помогает нам двигаться на
восток, да что толку? Ведь он и их туда же  гонит.  И  с  парусом  они  идут
быстрее, чем мы с нашими веслами.
     -- А почему бы и нам не поставить парус? Как ты думаешь, Бен, смогли бы
мы? -- откликнулся юнга.
     -- Об  этом  самом я сейчас и думаю, дружок. Надо только сообразить, из
чего бы нам его сделать. Есть у нас брезент от кливера. На нем  мы  с  тобой
сейчас  сидим.  Но  брезент  слишком  толст. А как насчет веревок? Постой, у
кливера есть кусок кливер-шкота--это то, что нам нужно. Есть гандшпуг и  два
весла. Поставим-ка весла торчком и натянем между ними брезент.
     Матрос  так  и  сделал.  Оторвав  кусок  брезента, он натянул его между
веслами и крепко привязал к ним. И вот  самодельный  парус,  вздувшись,  уже
подставлял  ветру свои несколько квадратных ярдов, что для такого плота было
вполне достаточно.
     Теперь оставалось только править и следить за тем, чтобы  плот  шел  по
ветру  в  нужном  направлении. Для этого матрос пустил в ход гандшпуг вместо
руля или рулевого весла.
     Бен  Брас,  усевшись  позади   паруса   с   гандшпугом   в   руках,   с
удовлетворением  смотрел,  как  отлично  он  работает. И действительно, едва
только ветер надул парус, как плот поплыл по воде  со  скоростью  не  меньше
пяти узлов в час.
     Едва  ли  большой  плот  с  его  шайкой  головорезов,  чуть  не ставших
людоедами, двигался быстрее. Следовательно, на каком  бы  расстоянии  он  ни
находился, маловероятно, что он их нагонит.
     Убедив  себя  в этом, матрос больше не думал о недавно угрожавшей ему и
его юному спутнику опасности. Но, чувствуя, однако, как много страшного ждет
их еще впереди, они не могли позволить себе ни  обменяться  хотя  бы  единым
словом радости, ни поздравить друг друга.
     Долго  молча  сидели они, охваченные отчаянием. Лишь слышно было, как в
тишине журчит и плещется вода, вскипающая жемчужной пеной по обеим  сторонам
плота.

Глава IV. ГОЛОД--ОТЧАЯНИЕ

     Но  ветер  оказался  слабым  и дул недолго. Такой ветер моряки называют
"кошачья лапка". Силы его хватает только на то, чтобы чуть взволновать воду,
и длится он обычно не больше часа. И вот опять  наступил  мертвый  штиль,  и
поверхность океана стала ровной, как зеркало.
     Маленький  плот недвижимо лежал на воде: самодельный парус был бессилен
сдвинуть его с места. Все же он и теперь  приносил  пользу,  заслоняя  наших
скитальцев от солнца; только что поднявшись над горизонтом, оно тем не менее
жгло уже со всей беспощадной силой, свойственной ему в тропиках.
     Бен  больше  не  предлагал  грести, несмотря на то что угроза погони не
миновала. Правда, они подвинулись на пять-шесть узлов к востоку. Но  ведь  и
враги сделали, должно быть, столько же; следовательно, расстояние между ними
не увеличилось.
     Но  оттого  ли,  что  усталость  и  сознание безнадежности их положения
подавили  энергию  Браса,  или,  может,  матрос,   поразмыслив   хорошенько,
действительно  стал  меньше  бояться  погони, только он не проявлял прежнего
беспокойства из-за того, что они стоят на месте.  Еще  раз  поднявшись,  Бен
внимательно,  со всех сторон осмотрел горизонт, после чего растянулся в тени
паруса, посоветовав юнге сделать то же. Вильям не заставил  себя  упрашивать
и, как только улегся, сразу заснул.
     "Хорошо, что он может спать! -- подумал Брас.-- Малый тоже ведь зверски
голоден,  вроде  меня,  ну,  а пока спит, меньше мучится. Говорят, кто спит,
может дольше продержаться. Не уверен я--так оно или не так. Одно  знаю,  что
сколько  раз,  бывало,  наемся  я  до  отвала  перед  сном, а утром, смотрю,
просыпаюсь такой голодный, будто лег, не взяв в  рот  и  кусочка.  Ох-хо-хо!
Нечего  и пробовать заснуть. Кишки в животе такой марш играют, что не только
мне--самому  старику  Морфею[5]  вздремнуть  не  дадут.   Хоть   бы   крошка
чего-нибудь  съестного  на  плоту!  Последнюю четвертушку сухаря я проглотил
больше полутора  суток  назад.  Ох,  чего  бы  такого  съесть?..  Ничего  не
придумаешь.  Башмаки,  что  ли,  пожевать? Да нет, они так просолены морской
водой, что от них только пуще пить  захочется,  а  мне  и  без  того  больше
невмоготу  терпеть  жажду.  Вот  беда!  Ни  еды,  ни питья! Что ж это будет?
Господи, услышь ты хотя бы молитву малыша Вильма! Моей молитвы ты,  конечно,
не  станешь слушать -- слишком большой я нечестивец. Ох-хо-хо! Еще день, два
такой голодухи, и мы с Вильямом, пожалуй, оба заснем так, что больше  уже  и
не проснемся".
     Всю  эту  речь,  произнесенную им про себя, отчаявшийся матрос закончил
таким жалобным стоном, что Вильям  сразу  очнулся  от  своего  беспокойного,
чуткого сна.
     -- Что случилось, Бен? -- спросил он, приподнявшись на локте и тревожно
всматриваясь в лицо своего покровителя.
     -- Ничего  особенного,--  ответил  матрос. Ему не хотелось пугать юношу
своими мрачными мыслями.
     -- Ты стонал или это мне только показалось? Я испугался --  думал,  они
нас догоняют.
     -- Нет,  малыш,  этого  я  не  боюсь.  Они, должно быть, от нас здорово
отстали. При этаком штиле им лень будет и  пальцем  шевельнуть,  не  то  что
грести  --  по  крайней мере, пока у них в бочонке остается хоть капля рома.
Ну, а когда они весь его выдуют, то и вовсе не поймут, двигаются они или это
их так спьяну качает. Нет, Вильм, не их нам сейчас надо бояться...
     -- Ох, Бен, я так голоден!.. Я бы что угодно сейчас съел!
     -- Знаю, малыш, анаю. Мне тоже до смерти есть хочется.
     -- Тебе-то, должно быть, еще больше моего,  Бен.  Ведь  из  двух  твоих
сухарей  ты  больше  половины отдал мне. Ах, зачем я только взял! Теперь ты,
наверно, ужасно мучишься от голода.
     -- Верно, Вильм, страх как хочется есть. А съел ли  я  сухаря  кусочком
больше или меньше, от этого дело не меняется. Все равно придется нам...
     -- Что  "придется нам", Бен? -- спросил юнга, заметив, какая тень легла
на лицо его друга: таким мрачным и печальным он никогда еще его не видел.
     Матрос промолчал. Он ничего не сумел  выдумать,  а  сказать  правду  не
захотел, жалея мальчика, и, отвернувшись, так ничего и не ответил.
     -- Я  знаю,  что  ты  хотел  сказать, Бен. Ты думаешь, что нам придется
умереть.
     -- Что ты, что ты, Вильм! Еще есть надежда. Кто  знает,  как  еще  дело
обернется. Может, мы на нашу молитву получим ответ? Вот что, малыш: давай-ка
снова ее всю прочитаем. На этот раз я больше смогу тебе помочь. Когда-то и я
ее знал, а послушав, как ты читал, многое вспомнил. Начинай.
     Вильям,  укрывшись  в  тени  паруса,  стал  на  колени и опять произнес
молитву. Матрос, тоже на коленях, своим огрубевшим голосом повторял  за  ним
каждое слово.
     Когда они кончили, Бен поднялся и долго-долго смотрел на океан.
     Молитва  облегчила  бесхитросчную  душу  матроса,  и на минуту его лицо
осветилось надеждой... но только на минуту. Ничего утешительного глазам  его
не  представилось.  По-прежнему кругом простирался все тот же беспредельный,
синий океан, а над ними все то же беспредельное синее небо.
     Ненадолго согревшая душу надежда сразу же сменилась полным отчаянием, и
матрос снова улегся ничком позади паруса. И опять  оба  друга  молча  лежали
рядом.  Но  ни  тот,  ни  другой  не  спали. Они словно оцепенели, сраженные
полнейшей безнадежностью.

Глава V. ВЕРА -- НАДЕЖДА

     Как долго матрос и юнга пролежали в этом полубесчувственном  состоянии,
они  не  заметили.  Во  всяком  случае,  оно длилось, должно быть, не больше
нескольких минут, потому что в таких обстоятельствах ум человека не в  силах
долго оставаться бездейственным.
     Из этого состояния их неожиданно вывела не мысль, возникшая в сознании,
а скорее чисто внешнее, зрительное впечатление.
     Они  лежали  на спине с открытыми глазами, устремленными в небо. На нем
не было ни облачка, которое сколько-нибудь разнообразило бы его  однотонную,
бескрайнюю синеву.
     И вдруг эта однообразная синева вся расцветилась, запестрела множеством
каких-то  живых  существ,  которые,  сверкая  и  искрясь,  словно серебряные
стрелы, пронеслись мимо них над плотом. В ярком  солнечном  свете  мелькнули
они  изголуба-белыми  пятнами,  и в этих светлых ярких созданиях, которых по
полету можно было принять за птиц, матрос узнал обитателей океанских глубин.
     -- Косяк летучей рыбы,-- вяло заметил он, даже не приподнявшись.
     И вдруг, увидев,  как  эти  рыбы  низко,  чуть  не  задевая  за  парус,
продолжают летать над плотом, матрос вскочил на ноги и крикнул:
     -- А что, если нам сбить одну из них?! Где гандшпуг?
     Впрочем,  последний  вопрос  он задал совершенно машинально, потому что
тут же, не дожидаясь ответа, резким  движением  схватил  гандшпуг,  лежавший
неподалеку от него, и высоко занес его над головой.
     Возможно, ему удалось бы сбить одно из этих крылато-плавающих созданий,
стаей  носившихся  над  ними,  выскакивая  из  океана  на поверхность, чтобы
спастись от альбакоров и бонит. Но гандшпуг не понадобился: на  самом  плоту
нашлось  более  верное средство добыть рыбу -- сделанный Беном парус. Только
матрос собрался было замахнуться  гандшпугом,  как  что-то  сверкнуло  прямо
перед  его  глазами,  а  до  ушей донесся радостный возглас Вильяма: одна из
летучих рыб с размаху ударилась о  парус  и,  конечно,  свалилась  на  плот.
Слышно   было,  как  она  трепыхалась,  путаясь  в  брезенте,  видимо  более
изумленная, чем сам Брас, свидетель ее несчастья, или чем  юнга  Вильям,  на
лицо  которого  она свалилась. Если, как говорят, птица в руках стоит двух в
кустах, то, руководствуясь той же поговоркой, рыба  в  руках  стоит,  должно
быть, двух в воде и уж гораздо больше двух в воздухе.
     Такие  мысли мелькнули, вероятно, в голове у Бена Браса, потому что он,
перестав размахивать гандшпугом в надежде оглушить и  вторую  рыбу,  швырнул
его  на  плот,  а  сам, нагнувшись, рванулся за той, которая по своей доброй
воле или, вернее, вопреки ей оказалась их жертвой.
     Она так металась, что могла, очутившись у края плота,  вот-вот  уйти  в
воду.  Этого,  несомненно,  очень хотелось самой рыбе, но совсем не хотелось
обитателям плота.
     И чтобы этого не случилось, они  бросились  на  колени,  ползая,  стали
охотиться  за  рыбой,  напоминая  в  эту  минуту  двух  терьеров, которым не
терпится поскорее вцепиться в мечущуюся между ними полевую мышь.
     Юнге дважды удавалось схватить  рыбу,  но  это  скользкое  создание  со
своими  колючими плавниками-крыльями всякий раз ухитрялось выскочить из рук.
Еще неизвестно было, поймают ли  они  ее  или  им  суждено  только  испытать
танталовы[6] муки и, глядя на рыбу, касаясь ее, раздразнив свой аппетит, так
и не полакомиться своей добычей.
     Одна  мысль  о  таком печальном исходе заставила Бена Браса напрячь все
свои усилия, всю энергию. Он даже решил, что, если рыба упадет  в  воду,  он
тут  же кинется следом за ней, поскольку рыбу, которая снова попадает в свою
родную стихию, надо ловить, не медля ни  одной  секунды,  пока  она  еще  не
успела  опомниться.  И  только он подумал об этом, как ему подвернулся более
надежный способ поймать ее, для чего совсем не было  надобности  прыгать  за
ней в океан и промокнуть до нитки.
     Судорожно  метавшаяся рыба действительно очутилась у самого края плота.
Но ей не суждено было двинуться дальше. Брас сообразил,  какой  козырь  идет
ему  в  руки,  и  незакрепленным  краем  паруса  накрыл  забившуюся  под ним
пленницу. Сильно притиснув ее ладонью, Бен положил таким  образом  конец  ее
бешеным  усилиям  освободиться.  И  когда он приподнял парус, то увидел, что
рыба лежит, чуть сплющившись; и, лишнее, конечно,  добавлять,  мертвая,  как
соленая селедка.
     Простодушный  матрос  усмотрел  в  этой  так  вовремя посланной им пище
всемогущую руку Провидения. И, не задумываясь, приписал это силе дважды  ими
прочитанной молитвы.
     -- Видишь,  Вильм,  это нам ответ на молитву. Давай-ка прочитаем ее еще
разок, как бы в благодарность. Пославший нам еду  может  послать  и  пресную
воду  в  открытом  океане.  Ну,  малыш, как говорил, бывало, наш священник в
церкви: Господу нашему помолимся!
     И,  закончив  эту  речь,   хотя   и   произнесенную   с   торжественной
серьезностью,  но  прозвучавшую  довольно  комически,  матрос  опустился  на
колени, вторя своему юному товарищу.

Глава VI. ЛЕТУЧАЯ РЫБА

     Летучая рыба является одним из самых примечательных "чудес" океана. Вот
почему мы в нашем повествовании, посвященном главным образом  описаниям  его
глубин, не можем ограничиться краткой заметкой о ней.
     Еще в самые давние времена, когда люди впервые стали плавать по морям и
океанам,  они  с  изумлением наблюдали одно явление, которое и в наши дни не
только поражает каждого,  кто  впервые  его  видит,  но  и  поныне  остается
загадкой.  Рыба, существо, которому самой природой положено всегда пребывать
в воде, выскакивает вдруг из глубин океана на поверхность и совершает прыжок
высотой чуть ли не с двухэтажный дом! К тому же, прежде чем вернуться в свою
естественную стихию, она, находясь в воздухе, может  пролететь  в  длину  на
расстояние  одной  стадии[7].  Удивительно ли, что это зрелище поражает даже
самого равнодушного наблюдателя, заставляет  задуматься  любознательного,  а
для естествоиспытателя служит предметом самых интересных исследований.
     Летучая  рыба  редко где водится, кроме теплых широт. Поэтому не многим
из тех, кто не бывал в тропиках, случалось наблюдать ее в полете.
     Существует  не  один  вид  летучих  рыб;   больше   того,   они   столь
разнообразны, что образуют два семейства, весьма разнящихся между собой.
     Прежде  всего  мы скажем о двух видах летучих рыб, принадлежащих к роду
летучек.
     Один из этих видов --  летучка  европейская  --  водится  не  только  в
умеренных  и  тропических  частях  Атлантического океана, но и в Средиземном
море. Эта пятнисто-бурая рыба  достигает  полуметра  в  длину.  Ее  огромные
грудные  плавники  с острыми лучами придают головастой рыбе странный вид: во
время полета она выглядит колючей "растопырой".
     Другой вид летучек -- летучка восточная -- живет в Индийском океане.
     Выскакивая из воды, летучки пролетают до ста  метров  и  опускаются  на
воду. Нужно сказать, что летают они тяжеловато.
     Долгоперы  --  вот  кого  можно  назвать  хорошими  летунами! И сама их
внешность говорит об этом.
     У долгоперов -- стройное  вытянутое  тело,  небольшая  голова,  глубоко
вырезанный  хвостовой  плавник и очень длинные заостренные грудные плавники.
Огромный плавательный пузырь занимает половину объема  тела  долгопера.  Это
очень важное обстоятельство: уменьшается вес рыбы и облегчается ее полет.
     Известно много видов долгоперов.
     По  своим  повадкам  они  очень  схожи  друг  с  другом, но различаются
окраской и теми или иными особенностями строения.
     Долгоперы встречаются не только во  всех  морях  жарких  и  тропических
стран.  Один из видов долгоперов живет в Средиземном море, можно увидеть его
и у берегов Англии. Есть долгоперы и в северной части Японского моря.
     Пищей долгоперам служат рачки, плавающие моллюски и мелкая рыба. И сами
они--добыча для более крупных рыб,  например  тунцов.  Охотятся  за  ними  и
дельфины.
     Спасаясь от врагов, долгоперы выскакивают из воды и несутся по воздуху.
Но не  всегда  им  удается  уцелеть. В воздухе тоже есть враги: альбатросы и
другие птицы открытого моря.
     Летит долгопер наподобие бумажной  стрелы  --  он  планирует.  Движущая
сила--толчок хвостом, удар им по воде.
     Спасаясь  от  преследователя,  рыба мчится в воде, изо всех сил работая
хвостом. Вот она поднялась к самой поверхности, высунула из  воды  голову...
Мгновение -- и сильный толчок-удар хвостом выбрасывает рыбу из воды.
     О  силе  толчка  можно  судить по тому, что рыба поднимается на четыре,
пять и даже шесть метров над водой. И она летит сто, полтораста и даже более
метров. Конечно, прыжок может быть и ниже, а полет короче.
     Продолжительность полета -- от нескольких секунд до минуты. И  понятно,
чем  сильнее  разогналась  рыба  еще  в воде, чем сильнее был последний удар
хвостом, тем выше над водой она поднимется. А это означает, что  тем  дольше
она продержится в воздухе; длиннее окажется спуск на воду.
     Против ветра летучая рыба летит дальше, чем по ветру.
     Во  время  полета  долгопер, как и всякая летучая рыба, не машет своими
огромными плавниками. Он не  работает  ими,  как  птица  крыльями.  Плавники
помогают  рыбе удержаться в воздухе -- они служат своеобразным парашютом, но
и только.
     Летучие рыбы нередко взлетают около судна:  врезавшись  в  стаю,  судно
вспугивает  рыб.  И  они спасаются от него своим обычным способом: летят. Но
они не так уж часто падают на палубу судна, особенно днем. В  ветреные  ночи
это  случается  при боковом ветре. Причина проста: ветер заносит летучих рыб
на судно.
     Стайку долгоперов, поднявшихся в воздух, по  ошибке  легко  принять  за
белокрылых птиц. Но сверкающий-- особенно на солнце -- блеск чешуи говорит о
том, что перед нами рыбы.
     Какое   это   очаровательное   зрелище!   Никто  не  может  им  вдоволь
налюбоваться: ни старый "морской волк",  наблюдающий  его,  должно  быть,  в
тысячный  раз, ни юнга, совершающий свой первый рейс и увидевший его впервые
в жизни.
     Сколько раз долгие часы скуки,  томящие  пассажира  корабля,  когда  он
сидит  на  корме,  неустанно глядя на бесконечное водное пространство, сразу
сменялись веселым оживлением при виде стайки летучих рыб, внезапно,  сверкая
серебром, поднявшихся из глубин океана!
     Кажется,  на свете нет существа, у которого было бы столько врагов, как
у летучей рыбы.
     Она ведь и в воздух-то поднимается для того, чтобы  спастись  от  своих
многочисленных  преследователей в океане. Но это называется "попасть из огня
да  в  полымя".  Спасаясь  от  пасти  своих  постоянных  врагов:  дельфинов,
альбакоров,   бонит   и  других  тиранов  океана,  она  попадает  в  клюв  к
альбатросам, глупышам и прочим тиранам воздуха.
     Многие испытывают жалость, или,  во  всяком  случае,  говорят,  что  ее
испытывают,  по  отношению  к  этим  прелестным  и  на  вид  столь невинным,
слабеньким жертвам.  Их  состраданию  наносится  жестокий  удар,  когда  они
узнают,  что  эта  "милая" рыбка ничем не лучше щуки и, подобно ей, является
одним из тиранов океана. Она, оказывается, тоже самым  безжалостным  образом
истребляет мелкую рыбешку -- любую, какая только может пролезть ей в глотку!
     Кроме  этих  двух  описанных  нами  видов  летучей рыбы, существуют еще
некоторые другие обитатели океана, способные держаться в воздухе,--  правда,
всего  в течение нескольких секунд. Они наподобие летучих рыб выскакивают из
воды и целыми стаями поднимаются в воздух, спасаясь, как и летучие рыбы,  от
своих врагов -- альбакоров и бонит. Это скорее головоногие моллюски. Китобои
на Тихом океане называют их "летучие каракатицы".

Глава VII. ЖИВИТЕЛЬНАЯ ТУЧА

     Летучая  рыба,  столь  чудесно  попавшаяся  к двум смертельно голодным,
затерянным в океане людям, принадлежала к особому виду "экзоцетус  эволанс",
или,  как  называют  ее  моряки,  "испанская  летучая рыба",-- общеизвестная
обитательница жарких широт Атлантического океана. Спинка и бока у  нее  были
голубовато-стального    цвета,    брюшко    --    оливкового,    отливающего
серебристо-белым,  а  крупные  плавники-крылья  --  пыльно-серого   оттенка.
Пойманная  рыба была сравнительно крупным экземпляром --длиной в фут и почти
в фунт весом.
     Что и  говорить,  двум  таким  изголодавшимся  людям  ее  хватило,  что
называется, на один зуб. Но все-таки немножко она их подкрепила.
     Надо  ли  даже  упоминать  о  том, что съели они ее сырой. Конечно, при
других обстоятельствах они сочли бы это тяжелым  испытанием,  но  сейчас  им
даже  в голову не пришло разбирать, сырая она или вареная. Она им показалась
настоящим деликатесом, и они только пожалели, что им досталось так мало.
     Между  прочим,  летучая  рыба  --  конечно,  не   сырая   --   является
действительно одним из самых лакомых блюд, напоминая по вкусу свежую, хорошо
приготовленную сельдь.
     Но  вот  пришла новая беда. Теперь, когда они слегка заморили червячка,
жажда, которая и без того изрядно их  мучила,  еще  усилилась.  Может  быть,
виновата  в  том  была  рыба с ее солоноватыми соками, но только не прошло и
нескольких  минут  после  того,  как  они  ее  съели,  а  жажда  стала   уже
нестерпимой.
     Переносить  сильную  жажду всегда и везде очень тяжело. Но нигде она не
бывает так мучительна, как в море. Самый вид  обилия  воды,  которую  нельзя
пить,  потому  что  ею так же невозможно утолить жажду, как и сухим песком в
пустыне, непосредственная  близость  этой  водной  стихии  скорее  распаляют
жажду,  чем облегчают ее. Что толку от того, что вы, окунув пальцы в соленую
воду,  попытаетесь  охладить  ею  горящий  язык  и  губы  или  смочить  рот?
Проглотить-то  ее  все  равно  нельзя! Это то же, что пытаться утолить жажду
горящим спиртом. Стоит только взять в рот немножко  этой  горьковато-соленой
влаги, как слюнные железы моментально пересыхают и всю внутренность начинает
жечь с удвоенной силой.
     Бен  Брас  хорошо знал это и раз или два, когда юнга, зачерпнув ладонью
немного морской воды, подносил ее к губам, чтобы выпить,  матрос  уговаривал
его  не делать этого, потому что это только усилит мучения. Обнаружив у себя
в кармане свинцовую пулю, Брас дал ее мальчику, посоветовав взять  в  рот  и
сосать.  Это,  учил  его  Бен,  усилит  выделение  слюны  и рот не будет так
пересыхать. Конечно, это жажды не утолило, но стало как будто легче терпеть.
     Сам Бен приложил топор лезвием к губам и, то прижимая язык к железу, то
покусывая его, пытался добиться такого же результата.
     Но все это служило только жалкими средствами уменьшить страшную  жажду,
которая вытеснила у них все мысли, все чувства -- и веселые и грустные. Ни о
чем,  кроме  нее, они больше не в силах были думать: все было заслонено этой
мукой. Даже  мысль  о  голоде  отошла  на  задний  план,  ибо  чувство  даже
сильнейшего  голода  куда  менее  мучительно,  чем чувство сильной жажды. От
голода тело слабеет, и от физического истощения притупляются  нервы,  отчего
тело становится менее восприимчивым к переносимым страданиям. Между тем даже
при  самой нестерпимой жажде тело не теряет прежней силы и потому ощущает ее
острее.
     Так они мучились уже в течение нескольких часов  и  все  это  время  не
проронили  почти ни слова. Лишь изредка матрос пытался ободрить своего юного
друга, но чувствовалось, что слова утешения слетали  с  его  уст  совершенно
механически  и что, произнося их, он сам потерял всякую надежду на спасение.
Но как ни мало осталось ее, он временами вставал,  чтобы  изучать  горизонт;
когда  же его поиски заканчивались полным разочарованием, он опять опускался
на брезент и, то лежа, то стоя на коленях, на короткий миг словно цепенел от
отчаяния.
     Из этого настроения его внезапно вывело одно обстоятельство, на которое
юнга, хотя и заметивший его, не обратил никакого внимания.  Неведомо  откуда
вдруг взявшаяся туча закрыла солнце -- только и всего.
     "Что  это его так удивило?" -- подумал Вильям, увидев, как поразило его
товарища это незначительное явление. Действительно, Бен Брас, заметив  тучу,
вскочил  и жадно уставился на небо. Лицо его преобразилось. Глаза, в которых
только что читалось одно мрачное отчаяние,  заблестели  надеждой.  Поистине,
туча,  омрачившая  лик  солнца,  произвела,  казалось, прямо противоположное
действие на лицо матроса.

Глава VIII. БРЕЗЕНТОВЫЙ "БАК"

     -- Что с тобой, Бен?--спросил Вильям охрипшим,  сдавленным  голосом  --
так  пересохло у него от жажды горло. -- У тебя такой сияющий вид. Ты увидел
что-нибудь хорошее?
     -- Вот что я увидел! -- показал матрос на небо.
     -- Ничего не вижу,  кроме  этой  большой  тучи...  только  что  за  ней
пряталось солнце. Что же тут особенного?
     -- Что  особенного? Если мне это не показалось, туча несет нам то, чего
мы с тобой хотим больше всего на свете!
     -- Воду?! -- задыхаясь, крикнул Вильям,  и  глаза  у  него  засияли  от
радости.-- Ты думаешь, это дождевая туча?
     -- Я  не  буду  Бен Брас, если это не дождевые тучи. Ты только взгляни,
сколько их нашло! Мне никогда не приходилось видеть, чтобы такая  гряда  туч
не  разразилась  дождем. И если ветер нагонит их сюда, они угостят нас таким
ливнем, что только держись. Главное--они спасут нас от смерти...  Смотри-ка,
малыш! -- закричал матрос.-- Ветер гонит их к нам. Там, на западе, их немало
собралось,  и ветер дует оттуда. Ура, Вильям! Там уже идет дождь. Это так же
верно, как меня зовут Бен Брас! Посмотри, какая мгла стоит в той стороне над
океаном! Дождь от нас еще далеко, примерно  милях  в  двадцати,  но  ничего,
ничего:  если  только  ветер не переменит направления, дождь должен дойти до
нас.
     -- Но если б это и случилось, Бен, нам-то что толку от этого? Дождем не
напьешься, в рот попадут только отдельные капли. А набрать воду  нам  не  во
что.
     -- Как  --  не  во  что! А на что наше платье, наши рубахи? Если только
начнется дождь, он хлынет как из ведра. Я  знаю,  какой  он  бывает  в  этих
местах.  На  нас и нитки сухой не останется: штаны, куртка, рубаха -- все до
последнего лоскуточка насквозь промокнет. Мы выжмем из них досуха воду и  ею
напьемся.
     -- Но куда же мы ее выжмем? Посуды-то у нас нет!
     -- Куда выжмем? Прежде всего себе в рот, а потом... В самом деле... Вот
жалость!  Как  же это я не сообразил! Ведь нам и вправду некуда ее девать...
Во всяком случае, главное сейчас--это вволю напиться, а там потерпим  опять.
И  рыбки  мы  уж  как-нибудь  да  наловим,  только  бы  сейчас,  сию минуту,
хорошенько напиться воды! Эх! А дождь, смотри, все  ближе  к  нам  и  ближе.
Видишь те черные тучи? Молния по ним так и чиркает. Значит, наверняка сейчас
и  здесь  хлынет  дождь. Давай все с себя снимем и расстелим на плоту, чтобы
дождь нас не застал врасплох.
     И Бен Брас быстро принялся стаскивать с  себя  матросскую  куртку,  как
вдруг,  остановив  на чем-то взгляд, задержал это движение на мгновение, и у
него вырвалось одно слово: "Брезент!"
     И матрос показал рукой на просмоленный  брезент,  служивший  им  теперь
парусом,  а раньше, на "Пандоре", навесом для кормового люка. Однако юнга не
понял, что он хотел сказать этим движением.
     Заметив недоуменный взгляд мальчика, Бен не стал его томить:
     -- По-твоему, нам не во что набрать воды? Так, кажется,  ты  сказал?  А
это что, Вильм?
     -- О!--вскрикнул юнга, поняв наконец мысль матроса.-- Ты думаешь..
     -- Я  думаю,  Вильм,  что нам этой тары хватит с излишком: в нее войдут
десятки галлонов воды.
     -- А разве брезент не даст ей просочиться?
     -- Конечно, недаром мы сделали его непромокаемым! Я  ведь  сам  помогал
промазывать  его  смолой.  Из  него  получится такой бак, что лучше не надо.
Расстелим брезент так, чтобы в середке у него образовалась впадина, и, когда
начнется дождь, он столько нальет в нее воды, что хоть плавай в нем, как  по
озеру.  Ура-а-а!  Сейчас и здесь польет!.. Погляди-ка туда вон--дождь совсем
рядом!.. Готовься! Убирай грот-мачту, отвязывай снасти! Вместо  того  чтобы,
как  поется в песне "Раскинем наш парус ветру навстречу", раскинем-ка мы его
на плоту навстречу дождю. Живее, Вильм, живее, дружок!
     Миг -- и юнга  уже  был  на  ногах.  Оба  быстро  принялись  отвязывать
веревки,  удерживающие  брезент,  и  через  несколько  секунд парус лежал на
плоту. "Мачты" решено было оставить пока  на  месте,  потому  что  они  были
прочно установлены в гнезда.
     Сначала  матрос решил, что они будут держать брезент на весу. Но у него
было время хорошенько все обдумать, и он изменил свой  первоначальный  план.
План  этот  тем  не  годился,  что  руки обоих оказались бы заняты. Положим,
водичка и попала бы к ним в брезент, ну а потом? Что  они  стали  бы  с  ней
делать, как пить?
     И  Бен  нашел  выход. Взяв с плота парусину кливера, вместе с юнгой они
соорудили из нее  род  низкого  замкнутого  барьера  овальной  формы,  затем
наложили  брезент так, что он не только накрыл этот барьер, но часть его еще
заходила за края. Потом  они  вдавили  брезент  в  середине,  отчего  в  нем
получилось углубление достаточной емкости.
     Они  очень  тщательно, что было необходимо в данном случае, просмотрели
весь брезент, нет ли в нем прорех -- как бы не  вытекла  драгоценная  влага!
Убедившись,  что брезент цел, матрос взял Вильяма за руку, и, опустившись на
колени, два друга жадно уставились на небо, глядя, как приближаются  низкие,
черные тучи, несущие им спасение.

Глава IX. ОСВЕЖАЮЩИЙ ДУШ

     Ждать им пришлось недолго. Гроза надвигалась все ближе и, к величайшему
блаженству  матроса  и  юнги,  разразилась  таким  ливнем,  словно у них над
головой пронесся водяной смерч.
     Не прошло и минуты -- углубление в брезенте наполнилось водой на  целую
четверть.  И оба жаждущих уже лежали ничком над ним, почти касаясь головами,
и, приникнув к воде губами, жадно всасывали в себя чудесную  влагу  почти  с
такой же быстротой, с какой она лилась сверху.
     Долго  лежали они все в той же позе, наслаждаясь льющейся с неба водой.
Ничего более вкусного они в жизни не пили! И так  поглощены  они  были  этим
блаженным занятием, что, пока не напились до отвала, не произнесли ни одного
слова.  Зато  промокли они насквозь: тропический ливень -- непрерывный поток
тяжелых, крупных капель -- сразу же промочил их до нитки. Но наши друзья  не
сетовали  на  это, а, наоборот, наслаждались душем. Прохладная дождевая вода
приятно освежила тело, сожженное палящим солнцем.
     -- Ну, малыш,-- сказал Бен, отдуваясь  после  того,  как  проглотил  не
меньше галлона дождевой воды,-- не говорил ли я тебе, что если мы получили в
самое  трудное  для  нас  время  еду, то получим и воду? Ты только посмотри,
сколько ее натекло! Теперь нам надолго хватит воды и наше дело -- не дать ей
испариться. Если это случится, мы сами будем виноваты и, значит, стоим того,
чтобы помереть от жажды.
     -- Но что мы можем сделать, когда нам не в чем ее сохранить?
     -- Надо что-то придумать. Дождь скоро перестанет. Возле экватора всегда
так: хотя он и ливмя льет, а длится всего полчаса или того меньше. И  только
ливень кончится, снова выглянет солнце и начнет по-прежнему припекать. Тогда
погибла  наша  вода -- высохнет еще быстрее, чем налилась, если мы, конечно,
оставим ее здесь... Увидишь, через полчаса наш брезент будет таким же сухим,
как пух на спинке у глупыша.
     -- Неужели? Что же нам сделать, чтобы вода не испарилась?
     -- Дай подумать, -- ответил матрос, почесывая в затылке.--Может, к тому
времени, как дождь кончится, я что-нибудь соображу.
     Несколько минут матрос просидел молча, озабоченно размышляя.  Вильям  с
нетерпением следил за ним, ожидая результатов.
     И  вдруг  вся физиономия матроса расплылась в улыбке -- юнга понял, что
он нашел удачный способ сберечь воду.
     -- Ну, малыш, дело наше, кажется, пойдет на лад. Я  придумал,  как  нам
обойтись без бочки.
     -- Правда, Бен? Ну как, как?
     -- Обойдемся  брезентом.  Он  будет  держать  воду  не  хуже стеклянной
бутылки. Я сам его промазал смолой, а уж если  я  что  делаю,  то  делаю  на
совесть. Так и нужно, Вильм, правда?
     -- Правда, Бен.
     -- То-то  оно  и  есть,  малыш. Возьми и ты себе за правило -- работать
только добросовестно! Хорошая  работа  редко  когда  подводит.  Зато  плохая
против тебя же оборачивается. Увидишь, мой брезент нас еще выручит...
     Матрос  прервал  свои  наставления,  потому  что дождь прошел и солнце,
выглянув из-за туч, стало припекать по-прежнему.
     -- Ну, Вильм, давай приниматься за дело--у нас считанные минуты. Только
сперва выпьем еще немножко воды, пока я не заткнул пробкой нашу бутыль.
     Вильям, правда, не совсем понял, про какую  бутыль  с  пробкой  говорит
матрос,  однако  послушно опять растянулся над углублением в брезенте и стал
усердно пить. Бен сделал то же самое и втянул в свой объемистый  желудок  по
меньшей   мере   еще  несколько  пинт  живительной  влаги.  Затем  поднялся,
удовлетворенно крякнул и знаком велел подняться Вильяму.
     Перед тем как приступить к работе, Бен рассказал юнге,  в  чем  состоит
его  план.  Благодаря  этому  Вильям  мог  быстро, толково ему помочь, ни на
минуту не задерживая, что значительно облегчило дело, так как выполнить  его
можно было только вдвоем и работая во всю силу.
     План  Бена  был  довольно остроумен и в то же время прост. Сначала надо
было приподнять все четыре угла брезента, а потом и все края, да так,  чтобы
не  выплеснуть воду через кромку полотнища, и затем свести все концы вместе.
Таким образом у них получился мешок  с  туго  стянутым  отверстием.  Правда,
немного  воды при этом все-таки вылилось. И в то время как Бен держал мешок,
плотно сжав складки у горловины, юнга ловко перехватил его под самыми руками
Бена заранее приготовленной из толстой веревки петлей. Другой конец  веревки
он  обмотал  вокруг  одной  из  "мачт"  и  стал ее затягивать. Когда он туго
затянул брезент и матрос мог освободить руки, они уже вдвоем обхватили мешок
второй петлей пониже и на всякий случай, дважды обмотав вокруг него веревку,
завязали ее крепким узлом.
     Лежавший  на  плоту  брезент  с  водой  походил  на  гигантское   брюхо
какого-нибудь  диковинного  зверя, вымазанное смолой. Но для того чтобы вода
не просачивалась через складки, его нужно  было  держать  всегда  горловиной
кверху.   Это   было   делом  нетрудным.  Они  подвесили  мешок  к  верхушке
весла-мачты, дважды обмотав другой конец веревки вокруг нее и  тоже  завязав
крепким узлом. Теперь вода в брезентовом "баке" могла бултыхаться сколько ей
угодно -- вылиться ей все равно неоткуда.
     Итак,  им  удалось  запастись  по  меньшей  мере  двенадцатью галлонами
питьевой воды, и хранилась она в надежной  таре,  полностью  удовлетворявшей
Бена.

Глава Х. ЛОЦМАН-РЫБА

     После чудесного избавления от самой мучительной из всех видов смерти --
смерти  от  жажды,  матрос  стал  еще больше надеяться, что им удастся найти
выход из отчаянного положения. И они с юнгой решили сделать все,  чтобы  эта
надежда осуществилась.
     Теперь  у  них был основательный запас воды, и при достаточной экономии
им должно было хватить его надолго.  Обеспечить  бы  себя  теперь  таким  же
запасом  пищи,  и  тогда  они,  возможно,  и  продержатся, пока какой-нибудь
проходящий мимо корабль не подберет их. А какое же еще могло  быть  средство
спасения?
     Раздобыть  пищу -- значило для них выловить ее из воды. Конечно, в этом
бескрайнем океанском бассейне еды было сколько угодно -- дело было только за
способом ее получить.
     Матрос хорошо понимал, что рыб, этих  пугливых  обитателей  океана,  не
так-то  легко  поймать.  При  тех  жалких способах рыбной ловли, какие у них
имелись, все усилия поймать хотя бы одну рыбку могут окончиться неудачей.
     Однако попытаться стоит. И матрос с юнгой приступили  к  работе  с  той
бодрой уверенностью, с какой энергичные люди обычно берутся за трудное дело.
     В  первую очередь надо было приготовить удочки и крючки. Случайно у них
нашлось несколько булавок, и Бен смастерил изрядное количество крючков.  Для
лесок  они рассучили на отдельные пряди канат и сплели из них веревки нужной
толщины. Из кусочков дерева  подходящего  размера  сделали  поплавки,  а  на
грузило пошла та самая свинцовая пуля, с помощью которой бедняжка Вильям еще
так  недавно  и  безуспешно  пытался  утолить  муки  жажды. Кости и плавники
летучей рыбы--все, что от  нее  осталось,--  послужат  наживкой.  Не  очень,
правда,  заманчивая  приманка:  на ней не осталось и намека на мясо, но Бена
это не смущало. Он по опыту знал, что в  океане  много  таких  рыб,  которые
проглотят, не разбирая, хотя бы кусок тряпки.
     В  течение  дня они много раз видели рыбу у плота. Но, страдая от жажды
больше, чем от голода, и отчаявшись утолить ее, они  и  не  думали  заняться
рыбной ловлей. Зато теперь они решили взяться за это дело всерьез.
     Дождь  прошел, ветер утих, океан походил на стекло. Тучи растаяли, и на
ясном небе опять ослепительно сверкало знойное солнце.
     Бен стоял на плоту, держа удочку, наживленную кусочком плавника летучей
рыбы, и внимательно всматривался в воду. Она  была  так  прозрачна,  что  на
глубине  в  несколько  саженей можно было бы разглядеть даже самую маленькую
рыбку.
     Вильям стоял у противоположного края с удочкой в руках, тоже  в  полной
боевой готовности.
     Долгое  время их усилия оставались безрезультатными: вода кругом словно
вымерла. Ни единого живого существа, ничего, кроме бесконечной синевы океана
-- прекраснейшего зрелища, угнетавшего их сейчас своим однообразием.
     Так  простояли  они  с  час,  когда  вдруг  юнга  радостно   вскрикнул.
Обернувшись,  матрос  увидел,  что  к краю плота, где стоял Вильям, подплыла
рыба.  Она-то  и  вызвала  радостный  возглас  мальчика,  уже  собиравшегося
забросить  удочку.  Но  его  радость  сразу  померкла:  он  заметил, что его
покровитель совсем ее  не  разделяет.  Наоборот,  Бен  при  виде  этой  рыбы
почему-то нахмурился.
     Но  почему?  Что  ему  в ней не понравилось? Рыба была очень красива --
маленькая, безукоризненной формы и прелестной  расцветки:  светло-голубая  с
поперечными  кольцами более темного оттенка. Отчего же у Бена при взгляде на
нее так вытянулось лицо?
     -- Незачем тебе забрасывать удочку, Вильм,-- сказал он.-- Эта рыбка  не
возьмет твоей наживки... не она ее возьмет.
     -- Почему? -- удивленно спросил юнга.
     -- А  потому,  что  у нее найдутся дела поважнее; ей сейчас не до того,
чтобы промышлять для себя пищу. Верно, где-то здесь близко ее хозяин.
     -- Хозяин? Я что-то тебя не понимаю, Бен. Что это за рыба?
     -- Лоцман-рыба... Видишь, она уходит? Возвращается к тому,  кто  послал
ее.
     -- Да кто же мог ее послать, Бен?
     -- Понятно  кто:  акула!..  Ну  что,  говорил  я  тебе? Взгляни-ка в ту
сторону. Черт возьми, их целых две! Да какие  крупные!  Разрази  меня  гром,
если  мне когда-либо приходилось видеть этакую парочку! Ты посмотри, какие у
них плавники, словно паруса! Лоцман-рыба уходила за ними, чтобы проводить их
сюда... Пускай меня повесят, если они не к нам плывут!
     Взглянув  туда,  куда  указывал  Бен,  Вильям  заметил  два  громадных,
торчащих на несколько футов из-под воды, спинных плавника. Он сразу узнал по
ним  белых  акул,  так  как ему уже не раз приходилось видеть этих океанских
чудищ.
     Действительно, все произошло так, как говорил Бен  Брас.  Рыба,  только
что  плывшая  саженях в двадцати от плота, вдруг круто повернулась и поплыла
назад к акулам. А теперь она снова плыла сюда, держась  на  несколько  футов
впереди акул, словно в самом деле вела их к плоту.
     "Но отчего у Бена такой встревоженный голос? -- подумал юнга. -- Видно,
близость  этих безобразных тварей таит в себе опасность!" Вильям угадал: Бен
действительно был встревожен. Конечно, находясь  на  борту  большого  судна,
можно было бы без страха глядеть на подплывавших акул. Но совсем другое дело
-- этот  зыбкий  помост,  такой  плоский,  что  ноги  у них находились почти
вровень с водой: акулы легко могли напасть на них.
     Матрос сам не раз был свидетелем таких случаев. И потому неудивительно,
что, по мере того как акулы приближались, он испытывал  уже  не  тревогу,  а
настоящий страх.
     Но  события  развертывались  так  стремительно,  что Брас не успел даже
подумать, что предпринять в случае нападения, а юнга --  расспросить  его  о
повадках белых акул.
     Едва Бен договорил последние слова, как акула, плывшая впереди, яростно
хлестнула  по  воде  своим  широким,  раздвоенным  хвостом  и, одним броском
кинувшись к плоту, ударилась об него с такой силой,  что  он  чуть  было  не
перевернулся.
     Вторая  акула  тоже  метнулась  к  плоту, но, взяв почему-то в сторону,
вцепилась  своей  огромной  пастью  в  выступ  одного  из  брусьев  плота  и
перекусила его, словно брус был из пробкового дерева.
     Мигом  проглотив  целиком  огромный  кусок,  она  перевернулась в воде,
собираясь ринуться в новую атаку.
     Брас с Вильямом побросали  удочки.  Матрос  инстинктивно  схватился  за
топор,  юнга  --  за  гандшпуг, и вот уже оба стояли рядом, приготовившись к
новому нападению врага.
     Оно не замедлило повториться. Только  что  нападавшая  акула  вернулась
первая.  Стрелой  устремилась она вперед, выскочив чуть не всем туловищем из
воды, и ее отвратительная морда очутилась над самым краем плота.
     Еще секунда -- и шаткий плот перевернулся бы или погрузился бы в  воду,
и тогда они достались бы акулам.
     Но Бен Брас и его юный товарищ вовсе не собирались расстаться с жизнью,
не попытавшись   нанести   хотя   бы  один  удар,  защищая  себя.  И  матрос
действительно  нанес  его--да  такой,  что  мгновенно  избавился  от  своего
противника.
     Для  большей устойчивости обхватив одной рукой весло, служившее мачтой,
другой он поднял топор и что было силы хватил им по гнусной образине.  Удар,
направленный  меткой  и сильной рукой, пришелся по морде акулы как раз между
ноздрями.
     Удачнее места для удара нельзя было и выбрать: нос у акулы --  один  из
самых  важных жизненных центров. Как ни велика акула, как ни сильна, но один
удар гандшпуга или простой  дубины  между  ноздрями,  нанесенный  сильной  и
уверенной  рукой,  --  и  уже  никогда  больше  хищнику не преследовать свою
добычу!
     Так и случилось. Довольно было такого удара,  какой  отвесил  ей  Брас,
чтобы  страшная  тварь  мгновенно  перевернулась  брюхом вверх. Раза два еще
взмахнула она своим огромным хвостом, по ее телу прошла сильная судорога,  и
вот она уже поплыла по воде, недвижная, как бревно.
     Вильяму  меньше посчастливилось со своим противником, хотя ему все-таки
удалось отогнать его. Только чудище, ощерив свою  огромную  пасть,  сунулось
головой  на  плот, как юнга, замахнувшись, угодил ему гандшпугом прямо между
челюстями.
     Акула вцепилась в гандшпуг тройным рядом своих страшных зубов и,  выбив
его одним движением головы из рук Вильяма, понеслась прочь, дробя его зубами
и глотая кусок за куском, словно это были хлеб или мясо.
     Через  несколько минут от гандшпуга осталось только несколько плавающих
по воде обломков. Но куда большим  удовольствием  было  видеть,  как  акула,
превратившая гандшпуг в фарш, исчезла под водой и больше не показывалась!
     Вильям  и  Брас удивились этому исчезновению; удовлетворила ли она свой
ненасытный аппетит деревянным лакомством или же испугалась при виде  участи,
постигшей  ее спутницу, гораздо более крупную, чем сама она,--так и осталось
для них неразрешенным. Да это и мало их интересовало -- важно было одно: они
избавились от ужасного хищника.
     Решив,  что  акула  убралась  от  них  навсегда,  и  глядя  на  вторую,
перевернувшуюся белым брюхом кверху, они не смогли сдержать своей радости, и
над океаном раздался громкий, ликующий клич победы.

Глава XI. СКУДНЫЙ ОБЕД

     Убитая  топором  акула  все  еще  шевелила плавниками, словно продолжая
плыть.
     Человеку, незнакомому  с  особенностями  этих  океанских  чудищ,  могло
показаться,  что  она еще жива и в самом деле собирается уплыть. Но Бен Брас
знал, что это не так. Много он брал их  на  крюк  приманкой,  помогая  потом
втаскивать  на  борт по сходням и рубить на куски. Бывалый матрос, много раз
пересекавший Атлантику, он хорошо изучил повадки  этих  прожорливых  тварей,
так   что   на   этот  счет  смело  мог  бы  поспорить  с  любым  кабинетным
ученым-естествоиспытателем, никогда не  видавшим  акулу  в  ее  естественной
стихни. Брасу не раз приходилось наблюдать, как эту тварь втаскивали на борт
с  проглоченным  ею огромным стальным крюком, а потом, вспоров брюхо и вынув
внутренности, снова  выбрасывали  обратно  в  воду,  и  животное  не  только
шевелило  плавниками, но даже отплывало на порядочное расстояние от корабля.
Более того, он видел однажды, как акулуразрезали надвое и отсекли ей голову,
и все-таки обе части туловища долго еще обнаруживали признаки жизни. Говорят
о живучести кошки или угря. Да  акула  перенесет  смертельных  мучений  куда
больше,  чем  двадцать  кошек, вместе взятых, и все-таки будет еще некоторое
время жить!
     -- А здорово я ее трахнул! -- произнес,  торжествуя,  матрос  при  виде
плывущей  вверх  брюхом  акулы.--Угодил  ей в самую середку морды! Теперь не
станет к нам приставать... А где же твоя?
     -- Вот она куда убралась! -- ответил юнга, показывая в ту сторону, куда
исчезла меньшая акула. -- Вырвала у меня из рук гандшпуг и  изломала  его  в
куски.  Видишь, там на воде плывет несколько обломков? Это все, что осталось
от нашего гандшпуга. Так рванула, что я выпустил его из рук. Едва  на  ногах
удержался.
     -- Еще  дешево  отделался. Удивительно, как она тебя с плота не стащила
вместе с твоим гандшпугом. Хорошо, что ты вовремя его бросил. Думаю,  теперь
она больше не сунет к нам носа после такого угощения. Моя-то, пожалуй, уж не
очухается... Черт возьми, и о чем это я думаю? Ведь моя акула может пойти ко
дну.  Ну  уж  нет!..  Скорее, Вильм, давай мне сезень[8], надо привязать эту
рыбину, а то как бы она в самом деле не затонула.  Н-да...  Вздумали  ловить
рыбу  удочкой!  Много  бы  мы  наловили!..  Давай-ка привяжем акулу, и тогда
рыбьего мяса хватит нам на весь великий пост. Стань-ка на тот край плота,  а
то как бы я не перетянул и не бултыхнулся в воду... Так, так...
     Последние  указания  матрос  сделал,  успев уже завязать петлю на конце
протянутой ему Вильямом веревки. Миг -- и петля в воде. Вот он подвел  ее  к
пасти  хищника  --  и  петля уже на морде. Еще миг -- и она затянута. Теперь
другой конец привязать к мачте, и дело готово. И ей уже не утонуть. А  чтобы
акула  не  вздумала  воскреснуть,  Бен, перегнувшись через край плота, нанес
топором ряд сильных ударов  по  голове,  отчего  ее  верхняя  челюсть  стала
похожей  на  колоду  для  рубки  говядины в мясной. Теперь этой твари уже не
ожить!
     -- Ну, Вильм, -- сказал Бен, -- вот у нас  рыбы  в  избытке  --  досыта
наедимся.  Потерпи  немного,  я  вырежу  тебе такой кусочек, что ты пальчики
оближешь. Из самого нежного места у  акулы--  возле  хвоста...  Возьмись  за
веревку  да  подтяни  ко  мне эту тушу поближе, чтобы я смог достать до нее.
Юнга исполнил его приказание, а Бен, присев на корточки у самого края  плота
и  взявшись  за хвостовой плавник, живо отмахнул ножом такой кусок, что даже
таким голодным, как они, его должно было хватить с избытком.
     Излишне, конечно, говорить, что мясо акулы, как  и  летучую  рыбу,  они
съели  сырым,  ничуть  не  пострадав  от  этого.  Сколько племен, живущих на
островах Южного моря, и вовсе не таких уж диких, едят  мясо  белой  и  синей
акулы  сырым, не считая нужным его варить! Ни матрос, ни юнга тоже не видели
в этом необходимости. Но даже если бы у  них  и  была  возможность  развести
огонь,  они все равно не стали бы возиться со стряпней --слишком уж они были
голодны. И поэтому матрос и юнга без всяких церемоний пообедали сырым  мясом
акулы.
     Наевшись  досыта  и  еще  раз утолив жажду из самодельного "бака", наши
скитальцы почувствовали не только прилив новых сил, но и  радостную  веру  в
будущее. Воспрянув духом, они принялись обсуждать: что бы еще такое сделать,
что предпринять, как спастись от смерти?
     Да,  опасность  по-прежнему угрожала им. Если поднимется шторм или хотя
бы свежий ветер, они не только лишатся всех своих запасов воды и пищи, но  и
самый плот разлетится вдребезги или погибнет во вспененных океанских волнах.
Счастье  еще,  что  они  находились  в той части океана, где неделями подряд
царит полное затишье. Где-нибудь в высоких широтах--на юге или на севере--их
плот продержался бы  недолго:  при  первой  же  буре  ему  бы  несдобровать.
Умудренный  опытом  матрос  хорошо  это знал. Его беспокоило другое: гораздо
чаще в  этих  местах  кораблям  угрожает  противоположная  опасность--штили.
Недаром  эти  широты  Атлантического  океана  ранние испанские мореплаватели
прозвали "Лошадиные Широты". Дело в том, что в те времена из Европы в  Новый
Свет  перевозили лошадей, и так как на кораблях, попадавших надолго в штиль,
не хватало пресной воды, то лошади гибли в огромном количестве  и  их  трупы
выбрасывались за борт.
     Гораздо более поэтичным и красивым именем те же испанцы прозвали другую
зону Атлантического  океана  --  за  особенно  тихий,  ласково  веющий здесь
ветерок--"Море Прекрасных Дам".
     И так как Бен Брас знал, что штормы в "Лошадиных Широтах" явление очень
редкое, он был твердо уверен, что в конце концов они непременно спасутся,  и
поэтому не сидел и минуты без дела.

Глава XII. ПЛАСТАЮТ АКУЛУ

     При   умелом   хранении   и   экономном  расходовании  так  удивительно
доставшихся им запасов воды и мяса акулы их могло хватить надолго.
     За сохранность воды они не беспокоились: чтобы ее сберечь, было сделано
все, что можно; разве еще только следовало накрыть брезентовый "бак"  сверху
куском  сложенной  в  несколько  раз  парусины  и  тем  предохранить  его от
солнечных лучей.
     Другое дело -- мясо акулы. Если не  принять  никаких  мер,  оно  быстро
протухнет  и  станет негодным в пищу, и тогда, даже умирая от голода, они не
смогут к нему притронуться. Значит, надо что-то  придумать.  Посоветовавшись
между  собой, матрос и юнга остановились на самом простом и легком способе в
условиях той знойной жары, какая царит в этих широтах: они решили  провялить
мясо  акулы,  как  вялят  всякую  другую  рыбу.  Для  этого требуется только
разрезать  его  на   тонкие   пласты   и   развесить   на   веревках   между
мачтами-веслами,  а  остальное докончат солнце, ветер и воздух. В таком виде
оно сможет сохраняться неделями, а то и месяцами.
     Друзья тут же принялись за дело. Вильям снова  подтянул  огромную  тушу
акулы  поближе  к  плоту,  а Бен, раскрыв свой матросский складной нож, стал
разрезать мясо на широкие, тонкие до прозрачности пласты.
     Обрезав самые лакомые кусочки около хвоста, Бен велел юнге подтянуть  к
нему  акулу  поближе  и приготовился уже пластать остальную часть, как вдруг
громко paссмеялся.
     Вильям обрадовался, увидев веселое лицо друга, -- последнее  время  это
так редко случалось.
     -- В чем дело, Бен? -- улыбаясь, спросил он.
     В  ответ  матрос,  обняв  рукой его за шею, заставил пригнуться к самой
воде:
     -- Погляди в воду и скажи, что ты там видишь.
     -- Где? -- спросил юнга, не понимая, куда смотреть,
     -- Неужто ты не видишь этой диковинки на акульем брюхе?
     -- Вижу, вижу! --  закричал  Вильям,  только  сейчас  разглядевший  эту
"диковинку".-- Маленькая рыбка, да? Она шевелит головой, прижавшись к акуле.
Впрочем,  маленькой  она  кажется  только рядом с акулой. На самом деле она,
верно, не меньше фута в длину. Но что она делает в этом странном положении?
     -- Что делает? Сосет акулу!
     -- Сосет акулу?! Ты серьезно это говоришь, Бен?
     -- А то как же? Она присосалась к ней так  же  прочно,  как  ракушка  к
медной  обшивке  корабля,  и  не  отстанет, пока я ее не стащу, что сейчас и
сделаю... Дай-ка поскорее веревку!
     Мальчик протянул веревку и с любопытством стал  следить  за  действиями
друга. Матрос, сделав такую же петлю, как ранее для акулы, быстро закинул ее
в   воду  и  ловко  обхватил  ею  туловище  рыбы,  казалось  крепко-накрепко
присосавшейся к акуле. Впрочем, это не только казалось. Рыба и в самом  деле
так  прочно  прикрепилась  к  брюху  акулы, что Бен Брас при всей его силе с
трудом ее оторвал.
     Резко дернув веревку, ему все-таки  удалось  оторвать  паразита-рыбу  и
втащить ее, живую, на плот, где она заметалась из стороны в сторону.
     -- Эге,  голубушка,  ты  хоть и ленивая, сама плавать не любишь, а если
захочешь удрать, только тебя и видели! --  сказал  Бен  и,  чтобы  этого  не
случилось, пригвоздил рыбу ножом к плоту.
     -- Что  это  за  рыба, Бен? -- спросил Вильям, с интересом рассматривая
так странно выглядевшее и не менее странно попавшее к ним существо.
     -- Прилипала! -- кратко ответил матрос.
     -- Прилипала? Никогда о такой не слыхал. Почему она так называется?
     -- Потому что она прилипает...
     -- К чему?
     -- К акуле. Ты разве не видел, как она прилипла к  акульим  соскам,  a?
Xa-xa-xa!
     -- Нет,  Бен,  это  неправда!  Ты  просто  шутишь!  --  сказал  Вильям,
заинтригованный словами друга.
     -- Ладно уж, не стану тебя дурачить... Она и в самом деле  прилипает  к
акулам  и почему-то только к белым. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы
она пристала к другой какой-нибудь акуле, а ведь их много -- и все разные. А
то, что она будто сосет ее и этим питается,-- враки, хотя люди так говорят и
даже называют ее "сосун-рыба". Но если тебе так скажут,  не  верь.  Я-то  уж
видел,  что  точно  так  же  она присасывается и к медному днищу судна или к
подводной скале. А что она  может  высосать  из  меди  или  из  камня?  Как,
по-твоему, может она себе добыть из них пропитание?
     -- Конечно, нет!
     -- То-то  и  есть.  Значит,  она  их не сосет. Я не раз вспарывал брюхо
такой рыбе, чтобы посмотреть, чем она питается, и видел только всяких мелких
водяных гадов -- их в океане тьма-тьмущая, и  притом  самых  различных.  Вот
давай и эту взрежем. Увидишь, у нее в брюхе то же самое.
     -- А тогда зачем же она присасывается к акуле или к кораблю?
     -- Мне  говорили зачем. И мне кажется, что это больше похоже на правду,
чем чепуха, будто рыба присасывается к акуле или к медной  обшивке  корабля,
чтобы  их  сосать.  На  военном  фрегате, где я прослужил два года, был один
ученый-доктор... Здорово он разбирался во всяких таких мудреных  делах!  Так
вот:  он говорил, что прилипала очень плохо плавает. И это правильно: откуда
ей хорошо плавать, если у нее такие маленькие плавники? И будто поэтому  она
и  присасывается  к  акулам  или  к  кораблям, чтобы ей не приходилось много
плавать и легче было перебираться с места на место.  А  к  скале  будто  она
пристает, чтобы отдохнуть. Вздумается ей -- она от нее отцепится, поохотится
за добычей и опять вернется или к другому чему пристанет.
     -- А  что  это  у нее за странная штука на голове? Это благодаря ей она
присасывается?
     -- Правильно, Вильм: с помощью  этого  щитка  она  и  присасывается.  И
заметь, малыш: если захочешь снять ее, потянув вверх или назад, ты ни за что
не  оторвешь,  сколько  ни  старайся.  Даже я не мог бы этого сделать. Чтобы
сорвать с места, надо двинуть рыбу немножно вперед, как я сейчас сделал, или
оторвать по кускам, иначе ее не снимешь... Однако мы  с  тобой  заболтались.
Давай-ка   примемся  опять  за  дело.  А  после,  как  опять  проголодаемся,
полакомимся прилипалой. Вкуснее еды во всем свете не сыщешь.  Я  ее  не  раз
едал,  когда бывал на островах Южных морей. Местные жители ловят ее удочкой.
Только тамошняя прилипала  не  чета  этой--она  фута  три  длиной,  а  то  и
побольше,--  заключил  матрос и принялся опять резать мясо акулы на широкие,
тонкие пласты.

Глава XIII. ПРИЛИПАЛА

     Прилипала, или, как ее  называют  ученые,  "эхенеис  ремора",--одно  из
самых  своеобразных  существ, населяющих океан. Но она своеобразна не так по
внешности,  как  по  своим  повадкам.  Однако  и  внешность   у   нее   тоже
довольно-таки  странная.  При  виде  ее  невольно возникает мысль: вот самый
подходящий компаньон акуле,  этому  свирепому  тирану  океанских  глубин.  И
действительно, эта рыба -- ее постоянный спутник.
     У  прилипалы  черное  гладкое туловище с короткими, широко раздвинутыми
плавниками. Уродливой формы голова, громадный  рот,  причем  нижняя  челюсть
выдается  вперед, далеко заходя за верхнюю, что придает особенное безобразие
ее физиономии, если можно назвать рыбью морду физиономией.  Губы  и  челюсти
густо  усеяны  зубами,  а глотка, небо и язык сплошь в коротких шипах. Глаза
темные, высоко поставленные. Присоска, находящаяся на голове, так называемый
щиток, состоит из нескольких поперечных складок, овалом установленных в ряд.
     Все, что рассказывал Брас об этой рыбе, было совершенно  правильно,  но
он не упомянул о многих не менее интересных ее особенностях.
     У  прилипалы  нет  плавательного пузыря и очень слабо развиты плавники.
Поэтому, вероятно, она одарена, как бы в вознаграждение за то,  что  природа
ее  так  обделила, способностью прилипать к плавающим в океане существам или
предметам. Белая акула с ее медленными, крадущимися движениями хищника очень
подходит для этой цели. Она является для прилипалы одновременно и  средством
передвижения  и  местом  отдыха  --  вот  почему белая акула всегда плавает,
окруженная этими странными спутниками.
     Прилипала присасывается и к другим предметам, плавающим на  поверхности
воды:  к  бревну  или  к  днищу  корабля. Как утверждал матрос, случается ей
отдыхать и на подводной скале. Присасывается она и  к  черепахам,  к  китам,
даже к альбакорам размером покрупнее.
     Питается  прилипала  главным  образом  креветками,  моллюсками  и  тому
подобной океанской мелюзгой. Но через аппарат для присасывания никакой  пищи
к  ней  не  поступает,  и,  прилипнув  к  какому-нибудь животному, прилипала
совершенно не причиняет  ему  вреда.  Этим  аппаратом  она  пользуется  лишь
иногда.  А остальное время плавает вокруг--если можно так выразиться--"места
своего жительства", одновременно  выслеживая  себе  добычу.  Плавает  она  с
помощью поперечных движений хвоста, быстрых, но очень неровных и неуклюжих.
     В  свою  очередь,  прилипала  является  добычей  для других рыб, вроде,
например, двузуба или альбакора. Зато  акула  щадит  ее,  как  щадит  она  и
лоцман-рыбу, никогда не преследуя ни одной из них.
     Прилипала бывает как совсем белого, так и черного цвета.
     Часто  они обе совместно сопровождают акулу. Белая прилипала, вероятно,
разновидность черной, так называемый альбинос.
     Если акулу, подцепив на крюк, втащить на борт судна, то  сопровождающие
ее  прилипалы  несколько  дней будут, не отставая, плыть за судном. Тогда их
можно ловить удочкой, наживленной кусочком мяса:  они  клюют  даже  в  самой
тихой  воде.  Но  как  только  прилипала  схватит  приманку, надо немедленно
вытаскивать удочку, не то она тотчас же подплывет  к  борту  корабля  и  так
крепко присосется к нему, что никакими усилиями ее не оторвешь.
     Хорошо  известны два вида прилипал. Один, о котором мы сейчас говорили,
самый  распространенный.  А  другой,   более   крупного   размера   и   реже
встречающийся,  водится  в  Тихом  океане  и называется "эхенеис аустралис".
Последнего вида прилипала благообразнее своего сородича, быстрее  плавает  и
вообще более подвижна и активна.
     Пожалуй,  самой  интересной  подробностью  в истории этой рыбы является
следующая.  Оказывается,  это  та  самая  рыба,  которую  ранние   испанские
мореплаватели  знали  под  названием  "ремора".  Колумб  видел  ее на Кубе и
Ямайке, где туземцы с их помощью ловят черепах.
     Делалось это так. Привязав пальмовую плетеную веревку к кольцу, которое
предварительно надевали на хвост реморы  в  самой  узкой  его  части,  между
брюшными  и  хвостовыми  плавниками, они пускали рыбу обратно в воду. Другой
конец веревки привязывали к дереву или обматывали вокруг  скалы  на  берегу.
Затем рыбе, закинутой на манер удочки, предоставлялась полная свобода делать
все, что ей нравится. Конечно, она первым делом присасывалась к одной из тех
крупных  морских черепах, которые испокон веков славились своим нежным мясом
и подавались на пирах у знати и современными чревоугодниками ценятся так же,
как некогда ценились древними кациками[9] на острове Куба.
     Время от времени охотник за черепахами посматривает за своей "удочкой".
Если веревка чрезмерно натянулась, значит, ремора уже прилипла к черепахе, и
тогда охотник вытягивает веревку с ее двойным грузом. Хороший удар  дубинкой
по черепахе -- и добыча поймана.
     Таким  способом  вылавливают  черепах  колоссального  веса.  Вытаскивая
ремору на веревке вместе с черепахой, ее тянут за хвост,  то  есть  в  таком
направлении,  что она никак не может -- разве что рывок будет уж очень силен
-- оторваться от черепахи.
     Самое удивительное, что так ловят черепах и  в  наше  время  на  берегу
Мозамбика,  и  делают  это  люди, которые никогда не общались со старожилами
Вест-Индских островов и потому не могли научиться у  них  этому  любопытному
способу использовать рыбу как удочку.
     Более  мелкие  экземпляры  этого  вида  рыб встречаются и в Средиземном
море. Эта рыба была хорошо известна еще в древние времена,  и  о  ней  много
рассказывают тогдашние писатели. Впрочем, как и большая часть таких существ,
наделенных   какими-нибудь  необычайными  свойствами,  она  являлась  скорее
предметом   всяких   фантастических   небылиц,   нежели   реальной   истории
естествознания.  О  ней,  например,  рассказывали, что она пристает к килю и
тянет корабль  в  противоположную  сторону,  пока  тот  не  остановится.  Ей
приписывали  еще  более  удивительное свойство, уверяя, что если преступник,
убоявшись правосудия, хитростью сумеет накормить судью мясом этой  рыбы,  то
он надолго избавится от преследования закона, так как судья не скоро вынесет
ему обвинительный приговор.

Глава XIV. УДИВИТЕЛЬНЫЙ ПАРУС

     Солнце  уже  садилось,  когда  матрос и юнга кончили разделывать акулу.
Плот теперь выглядел совсем по-иному. На веревках,  протянутых  в  несколько
рядов  между  веслами-мачтами,  были  развешены  широкие, тонкие пласты мяса
акулы. Издали все это множество висевших вплотную  друг  к  другу  беловатых
лоскутов можно было принять за парус.
     Они  и  действовали  наподобие паруса, подставляя поднявшемуся к вечеру
ветру довольно широкую поверхность и помогая  таким  образом  плоту  быстрее
двигаться.
     Править  плотом  не  было  смысла; на это и сил не стоило тратить: наши
скитальцы понимали,  что  все  равно  на  таком  плотишке  до  земли  им  не
добраться.   Единственным  средством  спасения  мог  оказаться  какой-нибудь
проходящий мимо  корабль,  который  подберет  их.  А  так  как  нельзя  было
отгадать,  с  какой стороны он может появиться, то не все ли равно, к какому
из тридцати двух румбов компаса их несет волной или ветром!
     "Нет, не все равно! -- подумал вдруг Брас. -- Беда, если  плот  отнесет
на  запад. Где-то там дрейфует большой плот с этой шайкой негодяев и пьяниц,
чуть не ставших людоедами. Они тоже,  должно  быть,  по  прихоти  ветра  или
течения носятся по океану из стороны в сторону. Может, они еще больше нашего
страдают  от  страшной  жажды  и  голода.  А  может быть, кому-нибудь из них
пришлось покориться той жуткой судьбе, которую они готовили  юнге  Вильму,--
ведь  не  миновать бы ему ее, если бы я не вмешался... Хорошо, что он спасся
от них. Но попади он второй раз к ним в лапы, ему уже не вырваться".
     Озверелая банда не пощадила бы и самого Бена Браса, мстя за  нанесенный
им "ущерб".
     Вот  почему Бен, как только подул ветер, тотчас же повернулся к солнцу,
чтобы определить, в каком направлении движется их плот. И неудивительно, что
его тревога сразу прошла: их относило на восток.
     -- А ведь действительно на восток! -- сказал он -- Вот странно! В  этих
местах,  как я замечал, ветер почти всегда дует с востока на запад, а теперь
наоборот.  Но  ветерок  этот  недолго  продлится.  Это  опять  всего-навсего
"кошачья  лапка".  Как  только  он  стихнет,  сразу же начнется штиль. Ну да
ладно, только бы не подул ветер, который отнесет нас к большому плоту!
     Его явное нежелание, чтобы ветер отнес их назад,  было  вполне  понятно
Вильяму.  Страшная картина вчерашнего дня была еще свежа в его памяти. Он не
забыл, как десяток озверевших негодяев угрожали ему смертью  и  только  один
мужесгвенный  человек  не  побоялся  вступиться  за него, рискуя собственной
жизнью. Слишком страшная картина, чтобы ее можно было так скоро забыть!
     И он не забывал ее, не забывал ни  на  минуту.  Правда,  когда  на  них
напали акулы, непосредственная опасность вытеснила у него из памяти страшные
воспоминания.  Но  как  только опасность миновала, они вернулись вновь. Хотя
весь день он был занят работой, но нет-нет, да  и  вставала  перед  ним  эта
картина,  словно  жуткий  кошмар  наяву.  Чуть  не каждые несколько минут он
бессознательно поворачивался к западу, тревожно вглядываясь, не виднеется ли
вдали страшный плот вместо ожидаемого ими корабля.
     Но вот работа окончена. Даже матрос,  а  не  только  его  более  слабый
товарищ,  почувствовал  сильную  усталость. Не присев ни на минуту, Бен Брас
стал опять внимательно вглядываться в горизонт; мальчик же улегся  на  голые
доски плота.
     -- Устал,  малыш?  --  мягко  спросил  матрос.  --  Постелил бы остаток
парусины, да и заснул бы как следует. Зачем же обоим мучиться и не спать.  Я
отстою  свою  вахту  до  самых  потемок  и  тоже  улягусь.  Ложись,  выспись
хорошенько.
     Вильям слишком устал, чтобы возражать. Подложив под себя  парусину,  он
лег и, уютно свернувшись клубком, тут же заснул.
     А  матрос  все  стоял  и  тщательно  оглядывал  горизонт, то беспокойно
всматривался в поверхность воды, слабо журчавшей  у  края  плота,  то  опять
устремлял  взор  в  темнеющие  дали  океана.  Но все его старания разглядеть
что-нибудь были тщетны.
     Так стоял он до тех пор, пока вечерние сумерки -- очень короткие в этих
широтах -- не сменились полной тьмой.
     Все предвещало безлунную ночь. Только несколько слабо мерцающих  звезд,
скупо  рассеянных  по  небосводу, помогали ему отличить небо от воды. Пройди
сейчас на расстоянии кабельтова от плота судно под всеми парусами, и то  его
не  заметишь. Продолжать бодрствование в такой темноте было не к чему. Придя
к такому заключению, матрос тоже улегся возле спящего дружка и скоро, так же
как он, забылся сладким сном, в котором растворились все их бесконечные беды
и треволнения.

Глава XV. ТАИНСТВЕННЫЙ ГОЛОС

     Так спали они несколько часов подряд, забыв о минувших злоключениях, не
думая ни о тех опасностях, которые  их  окружают,  ни  о  тех,  которые  еще
ожидают их впереди.
     Какая  картина!  И  никого,  кто  бы  ее  видел! На маленьком, немногим
длиннее их самих, утлом плоту среди безбрежного,  беспредельного,  как  сама
вечность,  океана  спят  два  человека -- так безмятежно, словно покоятся на
мягкой постели на твердой земле и с надежной крышей над головами.  Да,  этот
жалкий,  затерянный  в  океане  плотишко  и  мирно  спящие  люди на нем было
редкостное зрелище!
     К счастью, вот уже несколько часов, как они наслаждались тем  глубоким,
сладостным сном, в котором все забывается: все страхи, все беды. И как же не
назвать  такой  сон  наслаждением! Было уже далеко за полночь, а они все еще
спали. Да и что могло их разбудить? Все тот же  западный  ветерок  и  нежное
журчание  воды  у  плота  скорее  лишь  усыпляли их, как ребенка колыбельная
песенка.
     Юнга проснулся первым. Он дольше  спал,  и  отдохнувшие,  успокоившиеся
после  сна  нервы  острее  воспринимали внешние впечатления. Проснулся он от
того, что несколько крупных, тяжелых капель упало ему на лицо.
     Что это? Брызги воды, долетевшие к  нему  от  краев  плота,  бороздящих
воду?
     Нет,  это были капли дождя. Небо было черным-черно. Но в ту минуту, как
Вильям взглянул на него, сверкнула молния, ярко озарив своим светом океан  и
небо. И тут же все вокруг опять погрузилось в глубокую тьму.
     Мальчик снова прижался щекой к брезенту, собираясь уснуть.
     Его не испугала эта беззвучная, похожая на зарницу, молния. Не испугали
и зловещие дождевые тучи. Его так часто мочило и ливнем и брызгами океанской
волны, что он не боялся промокнуть лишний раз.
     И  он  бы  преспокойно  заснул,  если  бы  вдруг  не  услышал  какой-то
таинственный звук. Может быть, никакого звука и не  было  и  он  ему  только
почудился,  но  все  равно он не мог уже заснуть и так испугался, что у него
вообще пропало всякое желание спать. Что  ж  это  такое  было?  Человеческий
голос?..
     Но,  может  быть,  это  вскрикнула  чайка, фрегат или качурка? Нет, это
кричали не они. Юнга умел различать голоса  как  этих  птиц,  так  и  многих
других. Неожиданно послышавшийся звук совсем не походил на крик птицы.
     Это  был  человеческий  голос,  вернее  --  голос  ребенка,  причем  не
младенца, а девочки лет десяти.
     И в этом голосе не слышалось жалобы, он был  просто  немного  грустный.
Может быть, со сна Вильяму показалось, что девочка с кем-то разговаривает?
     Но  это  было  невероятно, просто немыслимо! Его, должно быть, обмануло
воображение, или он действительно принял за голос человека сонное бормотание
какой-нибудь неизвестной ему океанской птицы.
     Разбудить Бена и рассказать ему про все? А вдруг окажется, что  это  не
человеческий голос, а чирикает спросонья какая-нибудь океанская пичуга, и он
зря  его  разбудит?  Бен  ведь  так  нуждается  в  отдыхе.  Конечно,  он  не
рассердится, что Вильям его разбудил, но зато здорово высмеет, если  он  ему
скажет,  что  в  такое  время ночи среди Атлантического океана разговаривает
какая-то маленькая девочка.  Чего  доброго,  еще  скажет,  что  это  морская
сирена, и начнет отпускать на его счет всякие шуточки. Нет, он не хотел быть
посмешищем даже для своего лучшего друга. Лучше уж промолчать.
     И  Вильям  решил  не  будить  матроса,  а  выбросить весь этот вздор из
головы: все это ему только почудилось.
     Но стоило только  ему  опуститься  на  свое  жесткое  ложе,  как  опять
послышался  тот  же  голос.  На  этот  раз  он звучал еще явственнее, словно
девочка говорила громче или была ближе.
     "Если это не голос маленькой девочки,--  подумал  Вильям,--  значит,  я
никогда  не  слышал,  как  щебетала  моя сестренка или болтали в детстве мои
подружки по играм. А если это голос маленькой сирены, значит,  сирены  умеют
разговаривать,  потому  что  произнесено  было не одно, а много слов подряд.
Нет, надо разбудить Бена. Это не обман слуха, не  игра  воображения.  Где-то
поблизости  разговаривает  либо  маленькая  сирена,  либо девочка. Ничего не
поделаешь, придется разбудить Бена".
     -- Бен! Бен!..
     -- А-а-а! О-о-ох! Что за шум? Никак, семь склянок?  Да  ведь  я  не  на
"собачьей вахте"[10]. А-а-а! Это ты, Вильм? Что случилось, малыш?
     -- Бен, я слышу какие-то звуки.
     -- Звуки?  Ну  и что же? Тут посреди океана всегда что-нибудь услышишь.
Мало ли здесь всякого зверья да птицы... Эх, малыш, мне снился такой хороший
сон, когда ты меня разбудил! Будто я опять на своем старом фрегате... Ну,  а
что,  собственно,  хорошего  было в моем сне? Ничего будто и не было: боцман
поднял меня со сна, разорался над ухом, чтобы  я  скорее  шел  на  вахту.  А
все-таки  на  той  вахте  было  полегче, чем на теперешней. Так ты говоришь,
будто что-то слышал, а?
     -- Я слышал голос. Во всяком случае, мне показалось, что это -- голос.
     -- Голос? Человеческий голос?
     -- Да, по-моему, это был голос девочки.
     -- Голос девочки? Ты что, малыш, рехнулся? Ну-ка, подвинься ближе.  Дай
мне взглянуть на тебя.
     -- Совсем  я  не  рехнулся,  Бен.  Я  действительно слышал человеческий
голос. Дважды слышал. Первый раз я подумал, что ошибся.  Но  сейчас  услышал
второй раз, и я...
     -- Если  бы тут не водились буревестники, чайки, я не знал бы, что тебе
и ответить. Они ведь кричат да плачут в точности  как  малые  дети.  Это  их
голоса  ты  и  слышал.  Тут  их  полным-полно, да и сирен тоже. Сам подумай,
откуда тут взяться девочке? Ну, мужчине -- это еще куда ни шло, и то...
     Матрос не договорил и, вздрогнув, весь  выпрямился  и  стал  напряженно
прислушиваться. Сквозь ветер, сквозь шум воды к ним донесся голос мужчины.
     -- Мы пропали, Вильм! -- прошептал он, уже больше не слушая.--Это голос
Легро!  Самого  главного  из  этих  кровожадных  людоедов  на большом плоту.
Значит, большой плот где-то здесь близко. А мы-то думали,  что  навсегда  от
них избавились! Приготовься, друг! Пришел, видно, наш смертный час...

Глава XVI. ЕЩЕ ЛЮДИ, ЗАТЕРЯННЫЕ В ОКЕАНЕ

     Если  бы  все эти события происходили днем, а не ночью, Брас и его юный
товарищ не испугались бы так  незнакомого  голоса,  доносившегося  к  ним  с
ветром.  При  свете  дня они разглядели бы много такого, что не только бы не
ужаснуло их, а, наоборот, заставило бы приблизиться.
     А несло к ним сейчас вовсе не большой плот  и  услышали  они  не  голос
Легро  или  кого-нибудь  из  его гнусных спутников, о которых они с перепугу
прежде всего подумали...
     Если бы их глаза могли проникнуть сквозь  глубокую  темноту,  окутавшую
океан, они бы увидели множество вещей, носившихся, подобно им самим, по воле
ветра  или  волн.  Они заметили бы обгорелые бревна, обломки рей с остатками
снастей и парусов, бочки и  бочонки,  почти  затонувшие  от  тяжести  своего
содержимого.  И  чего  только  не  было  среди этих вещей! Доски упаковочных
ящиков, вдребезги разлетевшихся, словно от страшного взрыва, каютная мебель,
всевозможные плошки, миски, клетки-курятники, весла, гандшпуги и  еще  много
всякой  всячины.  Все это носилось, покачиваясь на волнах, гонимое туда-сюда
ветром.
     Многие вещи плыли, сбившись в кучу, а многие рассеялись  по  океану  на
целую  милю кругом. И если бы сейчас было светло, матрос с юнгой, увидев эти
вещи, повсюду пестревшие на гладкой поверхности океана, сразу  узнали  бы  в
них остатки сгоревшей "Пандоры", с которой они едва спаслись.
     А  как  бы  им  пригодились  многие  из  этих  вещей!  Выловив  их, они
перестроили бы свой шаткий плот, сделали бы его надежнее, крепче. Плот  явно
в  этом  нуждался: он с трудом выдерживал тяжесть двоих людей и, уж конечно,
развалился бы при первом же натиске шторма.  Кроме  того,  среди  всех  этих
блуждающих  в  океане  предметов  они  увидели бы один, совсем не похожий на
остальные, которому они бы сильно удивились и обрадовались.
     Это был плот, немногим больше того,  на  котором  они  плыли  сами,  но
построенный   совсем   по-иному.   Несколько   полусожженных  досок,  диван,
бамбуковое кресло и еще какая-то легкая мебель--все это было кое-как связано
вместе веревками. Плот этот был неуклюжий и, пожалуй, еще менее подходил для
плавания по Атлантическому океану, чем тот, на котором находились Бен Брас с
Вильямом.  Но  он  выгодно  отличался  от   их   плота.   Его   мореходность
обеспечивалась  одним приспособлением, до которого не додумался или не успел
додуматься матрос. Со всех сторон  к  нему  были  подвязаны  пустые,  плотно
закупоренные  бочки,  благодаря  которым  он  мог  плыть, выдерживая на себе
тяжесть примерно тонны  в  две.  Кроме  того,  за  плотом  на  буксире  плыл
небольшой бочонок, привязанный к плоту явно не для того, чтобы увеличить его
плавучесть: бочонок, наполовину погруженный в воду, был не пустой.
     Конечно,  все  эти  вещи, случайно или по прихоти волн, могли сбиться в
кучу и плыть вместе. Но не мог же плот связаться сам собой.  Ясно,  что  это
было  сделано руками человека. И действительно, на плоту, окруженном со всех
сторон бочками, сидел сам строитель  этого  странного  сооружения.  Это  был
человек   примечательный,   он   привлек   бы  внимание  каждого  при  любых
обстоятельствах -- чистокровный негр с  лоснившейся,  как  эбеновое  дерево,
кожей,  с крупным, почти квадратным черепом, покрытым низкой шапкой курчавых
волос, да таких густых, что, казалось, это не волосы, а плотно  свалявшаяся,
словно приросшая к голове шерсть. Большие, сильно оттопыренные уши, широкий,
как  говорится, до самых ушей, рот с толстыми, выпяченными губами напоминали
гориллу или шимпанзе.
     И все же, несмотря на довольно безобразные черты, лицо негра  вовсе  не
было  отталкивающим  или даже неприятным. В обычное время улыбка, сверкающие
белые зубы и ярко-красные губы делали  его  лицо  даже  привлекательным.  Во
всяком случае, это говорило о том, что негр -- человек неплохой и добрый.
     Но  сейчас,  когда  он сидел на своем оригинальном плоту и глядел через
фальшборт из бочек, он не улыбался; наоборот, лицо  у  него  было  хмурое  и
озабоченное.
     В этом не было ничего удивительного, потому что негр был не один: с ним
на плоту находилась девочка на вид лет восьми-десяти.
     Она  сидела,  слегка  съежившись,  словно в испуге, пристально глядя на
своего черного спутника и только иногда безучастно переводя взгляд на темную
поверхность океана. На лице этого совсем юного существа было столько  грусти
и отчаяния, что видно было: она потеряла всякую надежду на спасение.
     Хотя  она  не  была  негритянкой, ее нельзя было назвать и белой. У нее
была оливкового цвета кожа, но вьющиеся волосы, падавшие на  плечи  длинными
локонами,  и  румянец  на щеках говорили о том, что в ней больше кавказской,
чем негритянской крови.
     Тот, кто побывал на западном берегу Африки, увидев  девочку,  сразу  бы
догадался по типу ее лица, что она происходит из той смешанной расы, которая
возникла  в  результате  долгого  общения  между португальцами-колонистами и
чернокожими туземцами.

Глава XVII. КАК СНЕЖОК СПАССЯ С НЕВОЛЬНИЧЬЕГО СУДНА

     Читатель, вероятно, догадался, что негр и девочка, как  и  Бен  Брас  с
Вильямом,  тоже  являются  жертвами  крушения невольничьего судна "Пандора".
Поэтому мы расскажем лишь, кто были эти новые лица и как им удалось спастись
от страшного жребия, от которого  не  спасся  ни  один  из  черных  на  этом
невольничьем судне.
     Негр,  хотя  и  был  чернее многих из его злосчастных соплеменников, не
входил в их число и не был на этом судне "грузом".  Он  был  членом  команды
"Пандоры"   и   служил   на  ней  коком[11].  Этого  полновластного  хозяина
камбуза[12], словно  в  насмешку,  звали  на  судне  Снежком.  Африканец  по
происхождению,  он  родился  свободным,  но был продан в рабство. Затем, уже
снова обретя свободу, он перебывал коком или стюардом[13] на многих кораблях
и не раз плавал вокруг света, избороздив чуть не все моря и  океаны  земного
шара.
     По натуре своей неплохой человек, он все же не совестился наниматься на
невольничьи  суда  и  не  гнушался  их команд, только бы ему платили хорошее
жалованье и не скупились на запасы из корабельных кладовых.  А  так  как  на
судах,  занятых  перевозкой негров-рабов, были щедры на этот счет, то Снежок
часто на них и служил. Правда, с такой гнусной  компанией,  как  команда  на
"Пандоре", Снежок столкнулся впервые и, надо отдать ему справедливость, стал
откровенно  ею  тяготиться  еще  задолго  до  страшной гибели "Пандоры". Его
желание убраться с корабля было почти таким же горячим, как и у Бена Браса с
юнгой.
     Однако он не рискнул бежать, когда они стояли у берегов Африки, так как
хорошо знал, что там его поймают и снова продадут в рабство, от которого ему
много лет уже как удалось освободиться.
     Нельзя сказать, чтобы Снежок отличался безукоризненной нравственностью,
но все же одной добродетелью он был наделен с избытком --  способностью  всю
жизнь  чувствовать благодарность к тому, кто сделал ему добро. Не обладай он
этой добродетелью, он был бы сейчас один на плоту и не тревожился при  мысли
о  безвыходности положения. Но именно оттого, что он умел сильно чувствовать
благодарность, мысль о судьбе этой девочки, спасения которой  он  жаждал  не
меньше, чем собственного, нестерпимо мучила его.
     В  чем же была причина такой самоотверженной заботливости? Ведь девочка
не была ему дочерью. Цвет кожи, черты лица говорили о том, что между  нею  и
ее черным покровителем не может существовать близкое родство.
     И   в  самом  деле,  никакого  родства  между  ними  не  было.  Девочка
приходилась дочерью человеку, который стал его злейшим врагом, продав его  в
рабство.  Но этот же человек впоследствии выкупил Снежка и этим на всю жизнь
завоевал его благодарность.
     Человек этот был  прежде  владельцем  торговой  фактории  на  побережье
Африки.   Последние   же   несколько  лет  он  жил  в  столице  Бразилии,  в
Рио-де-Жанейро. Вот почему его дочка, родившаяся в Африке еще до его отъезда
оттуда,  оказалась  в   качестве   пассажирки   на   борту   "Пандоры"   под
покровительством Снежка. Она плыла к отцу, в его новую резиденцию на западе.
     И  как  добросовестно  негр  выполнял свой долг ее защитника! Когда все
покинули горящее судно и палуба уже пылала, верный негр сквозь дым и  пламя,
с  риском  для собственной жизни, спустился вниз в каюту, где девочка крепко
спала, не подозревая об опасности, поднял ее и  вместе  со  своей  ношей  на
руках выбросился через окошко кормовой каюты в океан.
     Плавал  Снежок  превосходно.  Благодаря своей громадной физической силе
он, и обремененный таким грузом, мог некоторое время продержаться на воде.
     К счастью, ему попалась снасть шлюпбалки, с  помощью  которой  спускали
гичку, и, сунув ногу в петлю на конце ее, он полустоял, полуплыл в воде.
     В  эту  самую  минуту  раздался  взрыв, и судно с грохотом развалилось.
Океан сразу же был усеян обломками дерева, бочками,  бочонками,  матросскими
вещевыми  сундуками,  каютной  мебелью  и  тому  подобными  вещами.  Выловив
кое-какие из них, Снежок соорудил нечто вроде плота и провел на нем вместе с
ребенком остаток ночи. Утром, как только забрезжило, Снежок с ужасом увидел,
что они с маленькой Лали совершенно одни и что его несчастных  соплеменников
на воде уже нет и в помине.
     Вывезенные  из  глубины  Африканского  материка,  из  тех мест, где нет
больших озер и рек, немногие из них умели плавать, и они, конечно, сразу  же
пошли  ко  дну.  Остальных  разорвали  акулы  -- их очень много в этой части
океана. И когда солнце поднялось над водой, осветив место,  где  разыгралась
эта  трагедия,  Снежок  с ужасом убедился, что среди всего этого безбрежного
океана не осталось ни одной живой души, кроме него, маленькой Лали и акул  с
их спутниками.
     Негр, однако, знал, что команда "Пандоры" спаслась. Он видел также, как
тайком  сбежал  на  гичке  капитан  горящего  судна со своими сообщниками. И
прежде чем решиться на отчаянный прыжок  в  воду.  Снежок  из  окошка  каюты
видел,  как  они  садились  и  как отчалила гичка. Он видел и как отвалил от
судна большой плот, уносивший остальную часть команды.
     У читателя, естественно, может  возникнуть  вопрос:  почему  Снежок  не
подплыл  к большому плоту, к своим прежним спутникам? Почему он не попытался
спастись вместе с ними? Причину этого мы вам сейчас откроем. Пожар на  судне
возник отчасти по небрежности самого кока. И он это знал, как знал и то, что
об  этом  известно  капитану  и  всей  команде.  Едва капитан, услышав крики
"Пожар!", узнал о его причине, он  вместе  со  своим  помощником,  не  менее
жестоким,  чем  он  сам,  так исколотили Снежка, что эти побои останутся ему
памятными на всю жизнь. А когда и команда узнала причину  пожара,  то  негра
чуть было не растерзали на месте. Матросы уже схватили его, чтобы вышвырнуть
за борт, как вдруг из люка, окутав всю палубу, вырвалось густое облако дыма.
Забыв  о  Снежке,  все  бросились  спасаться  и,  соорудив плот, отчалили от
пылающего корабля.
     Вот почему Снежок не стал искать спасения на  большом  плоту  вместе  с
остальными. Ведь они будут ему беспощадно мстить и со злорадством, с яростью
оттолкнут  его  от  плота,  нарочно  для  того,  чтобы  его разорвали акулы,
которые, предвидя добычу, так и шныряли вокруг.
     И Снежок решил лучше положиться на собственные силы,  на  удачу,  а  не
ждать  жалости  от  своих  бывших  товарищей, тем более что они за последнее
время сильно его невзлюбили.
     Может быть, это оказалось и к лучшему. Если бы он доплыл до плота и эта
шайка негодяев разрешила ему остаться  с  ними,  вполне  вероятно,  что  они
покусились  бы  на  жизнь маленькой Лали, как покушались на жизнь юнги, лишь
случайно избегнувшего страшной смерти.

Глава ХVIII. СНЕЖОК НА ДРЕЙФУЮЩЕМ ПЛОТУ

     Приключения, пережитые Снежком и Лали за шесть суток с  момента  гибели
"Пандоры",  были, правда, не так разнообразны, как те, что пережили матрос и
юнга, но все же достаточно интересны, чтобы о них стоило рассказать.
     Остаток ночи после взрыва судна Снежок провел на  связанных  им  вместе
обломках. Долго еще отдавались у него в ушах дикие, яростные вопли проданных
в  рабство  чернокожих  людей,  когда они цеплялись за большой плот, а их от
него безжалостно  отталкивали.  Он  видел,  как  смутно  забелел  в  темноте
внезапно  поднятый  на  плоту  парус  и  плавно заскользил по волнам. Снежок
слышал предсмертные  крики  и  стоны  тех  немногих,  которые  хорошо  умели
плавать,  но,  выбившись  из  сил,  пошли  ко  дну  или  были заживо съедены
шнырявшими кругом акулами. Но вот  до  его  ушей  долетел  чей-то  последний
вскрик,  и  стало  тихо,  как  в  могиле.  Затихла,  успокоившись,  и темная
поверхность океана. Даже хищные акулы  и  те  на  несколько  минут  покинули
страшное  место, словно вдоволь обеспечив себя пищей; они ушли вглубь, чтобы
пожрать ее без помехи в бездонной океанской пучине.
     Настало утро. Негр с девочкой увидели  множество  предметов,  плававших
вокруг  места  кораблекрушения,  но ни одного живого человеческого существа.
Тут-то Снежок понял, что, кроме шестерых, захвативших гичку,  и  команды  на
большом плоту, никто больше не ушел от гибели.
     Эти негодяи и парус-то на плоту подняли, для того чтобы уплыть подальше
от бедных  утопающих,  моливших  о  спасении и цеплявшихся за плот, который,
конечно, скоро скрылся из виду. Шестеро в гичке тоже гребли  изо  всех  сил,
чтобы их не смогли догнать прежние друзья и спутники.
     Снежок  задавал  себе  вопрос, почему же никто из оставшихся в живых не
попытался спастись, ухватившись за какую-нибудь доску, за бревно -- ведь  их
кругом  так  много  плавало. Читатель, должно быть, тоже недоумевает, почему
они этого не сделали.
     А между тем причина была очень проста. Негры, умевшие плавать, ринулись
вслед за большим плотом и заплыли так далеко, что у них уже не  хватило  сил
плыть  назад к горящему судну, а когда раздался взрыв и судно разлетелось на
части, их уже не было в живых. Другие же, почти потеряв рассудок,  при  виде
того,  как  огонь подбирается к ним все ближе, в отчаянии попрыгали в воду и
тут же утонули.
     И вот Снежок очутился один вместе с маленькой Лали среди этой безлюдной
пустыни океана  на  нескольких  деревянных  обломках,  без  еды,  без  капли
питьевой воды.
     Ужасное  положение, от которого самый мужественный человек может впасть
в полное отчаяние!
     Но Снежок не знал, что значит отчаиваться. Сколько раз в жизни бывал он
в самых трудных переделках, сколько изведал опасностей и на море и на  суше!
И вместо того чтобы в эту тяжелую минуту пасть духом и сложить руки, он стал
думать о том, как бы ему вернее выпутаться из страшной беды.
     Едва  только  стало  светать,  как  среди множества обломков, плававших
вокруг, ему бросилось в глаза нечто, сразу настроившее его--и  без  того  не
особенно  унывавшего  -- на еще более радостный лад. Теперь-то уж он сделает
все, чтобы выловить этот десятигаллоновый бочонок,  плававший  около  самого
плота, и спасет свою беспомощную спутницу и себя самого. По какой-то примете
Снежок  сразу  же его узнал. Он вспомнил, что поставил этот бочонок у себя в
камбузе, в укромном уголке,  незадолго  до  пожара;  в  нем  было  несколько
галлонов  пресной  воды,  он сам наливал ее в этот бочонок, взяв украдкой из
общего запаса до того еще, как команда судна согласилась перейти  на  строго
ограниченный суточный паек питьевой воды.
     Бывший  кок  "Пандоры"  мигом  выловил  бочонок и крепко привязал его к
одной из досок плота, на которой сидел верхом.
     Если бы не этот так неожиданно найденный запас воды,  Снежок  при  всей
его жизнерадостности неминуемо в конце концов впал бы в отчаяние, потому что
без воды ему с Лали долго бы не протянуть.
     Неожиданная  находка  бочонка  побудила  его к дальнейшим поискам среди
обломков разбившегося корабля.
     Среди них оказалось много самых диковинных вещей. Одна из них  особенно
привлекла  его  внимание.  Лениво  покачиваясь  на  маленьких  волнах,  плыл
нескладной формы бочонок: в таких обычно держат муку.  Снежок  узнал  в  нем
своего  давнишнего  знакомца  по  кладовой  на  "Пандоре" и вспомнил, что он
доверху полон отборными сухарями из личных запасов капитана.
     Так как бочонок не был герметически закупорен, то,  конечно,  сухари  в
нем насквозь пропитались морской водой. Но бывшего повара это обстоятельство
нисколько  не смутило--на жарком солнце они живо высохнут. Не очень, правда,
будет вкусно, но есть можно.
     Бочонок был мгновенно выловлен и помещен в безопасное место на плоту.
     Теперь, решил Снежок, прежде  всего  надо  позаботиться  о  перестройке
плота: его нужно сделать более крепким и надежным. И, выловив из воды весло,
он,  гребя им, стал разъезжать вокруг, подбирая все, что могло ему для этого
пригодиться.
     В  самое  короткое  время  он  набрал  множество  различных  деревянных
обломков, среди которых нашел и часть своего камбуза. Из этого строительного
материала он соорудил основательной крепости и величины плот, когда вдруг, к
великому своему удовольствию, заметил, что, покачиваясь на волнах, невдалеке
плавают  шесть  порожних бочек. Вот так повезло! Теперь он сделает свой плот
мореходным. На судне этих бочек было чересчур много,  и  пожар-то  произошел
потому,  что  их слишком усердно опустошали. Но для его теперешней цели было
бы лучше, если бы их оказалось как  можно  больше.  Работая  веслом,  Снежок
подплывал на плоту то к одной, то к другой, пока всех их не выловил. И когда
он  привязал  их  к плоту, они, поднимаясь над водой, образовали вокруг него
нечто вроде фальшборта.
     Закончив свою работу, Снежок еще несколько дней кружил на том же месте,
где погибла "Пандора", и собирал все, что могло ему в  дальнейшем  оказаться
полезным. Время от времени поднимался слабый, быстро стихавший ветер. И плот
был  неразлучен  со всей этой массой окружавших его вещей -- их несло ветром
вместе, и куда плыл он, туда плыли и они.
     Негру ни разу не пришла  в  голову  мысль  поставить  парус  и,  отплыв
подальше, отделаться от всех этих неодушевленных предметов, которые, окружая
его, напоминали о страшном бедствии.
     А может быть, мысль о парусе у него и возникла, но он отбрасывал ее как
нестоящую.  Снежок,  правда, не имел никакого понятия о судоходстве, но зато
он хорошо  знал  его  практически  и  на  собственном  опыте  проверил,  что
представляет  собой  необъятный  Атлантический океан, особенно та часть, где
лежит путь страшного, надолго запомнившегося ему "центрального  маршрута",--
по  этому  пути  везли и его, как проданного раба. Он был неплохо знаком и с
той частью океана, где они  сейчас  находились,  и  понимал,  что,  если  он
поставит  на  плоту  парус,  тот,  послушный  воле ветра, будет носить их из
стороны в сторону, что нисколько не увеличит  шансов  на  спасение  от  этой
водяной  могилы.  Вся надежда Снежка была на то, что какой-нибудь проходящий
корабль подберет их. И, твердо веря, что рано или поздно  это  случится,  он
предпочитал  дрейфовать,  пока  ничего  не  предпринимая,  вместе  с другими
неодушевленными жертвами кораблекрушения.

Глава XIX. СНЕЖОК СПАСАЕТСЯ, УХВАТИВШИСЬ ЗА КЛЕТКУ ДЛЯ КУР

     Уже шесть дней Снежок вместе с маленькой Лали вели такую жизнь, питаясь
одними просоленными морской водой сухарями  и  кое-какой  другой  провизией,
которая  случайно  попадалась  им  среди плавающих вещей и обломков. Мучений
жажды они не испытывали благодаря бочонку с водой.
     Вероятно, поэтому Снежок все эти дни оставался бодрым и деятельным и ни
разу не впал в уныние. Это было не первое в его жизни кораблекрушение  и  не
впервые  приходилось  ему,  старому  морскому  коку,  блуждать  затерянным в
океане. Однажды во время шквала его сдуло ветром за  борт  и  он  отстал  от
своего судна. Сильный ветер помешал судну повернуть назад, чтобы его спасти.
Снежок  был  отличным  пловцом  и  продержался  на воде, борясь с громадными
волнами, чуть не целый час. В конце концов он все же, конечно, пошел  бы  ко
дну,  так  как находился за сотни миль от берега. Но в ту минуту, как он уже
потерял надежду на спасение, мимо проплыла клетка для  кур,  за  которую  он
моментально  уцепился.  Клетка  была  очень  большая  и, несмотря на тяжесть
Снежка, не дала ему потонуть.
     Снежок сразу догадался: кто-то из товарищей сбросил ее  с  корабля  для
его  спасения.  Однако  самого  судна  и  след  простыл. Несчастного пловца,
несмотря на эту клетку, ждала несомненная гибель. К счастью, шторм пошел  на
убыль  и ветер переменил направление. Судно, с которого Снежок упал, отнесло
назад по его прежнему курсу. И когда оно оказалось от Снежка  на  расстоянии
человеческого голоса, к нему на помощь подоспели товарищи и спасли его.
     Снежок,  вспоминая  теперь об этом случае и оглядываясь на свою прошлую
жизнь, решил, что таких страшных событий он  пережил  немало.  И  потому  он
будет действовать не как человек, который может еще надеяться на спасение, а
как человек, уверенный в том, что непременно спасется.
     В  течение  всех шести дней Снежок даже часа не провел без дела. Как мы
уже говорили, он собрал много обломков погибшего корабля, плавающих  вокруг,
и  соорудил  солидный  по  размерам и прочности плот, затратив на это немало
времени и труда, и бережно сложил на нем  все  съедобное,  что  ему  удалось
отыскать  среди  остатков  судна. Закончив эту работу, Снежок занялся рыбной
ловлей.
     Около места, где произошло кораблекрушение, было  много  рыбы,  большей
частью  акул. Прожорливые хищники, насытившиеся мясом несчастных негров, все
же не покинули места катастрофы. На милю вокруг, где были  рассеяны  обломки
судна,  виднелись  головы этих чудовищ. Они плавали то попарно, то группами,
выставив из воды огромные, похожие на паруса, плавники, и шныряли по  океану
во всех направлениях в поисках новой добычи.
     Снежку,  как  он ни старался, не удалось поймать ни одной акулы. Однако
здесь было немало и другой  довольно  крупной  рыбы,  привлеченной  надеждой
поживиться,  которую  сулило  разбившееся судно. То были альбакоры, бониты и
много других океанских рыб. А вообще-то, исключая подобные печальные случаи,
их можно лишь редко увидеть на поверхности океана.
     С помощью гарпуна на длинной рукоятке -- и когда  только  Снежок  успел
его  смастерить!  --  он убил несколько рыбин. Таким образом к концу шестого
дня его "кладовая" значительно пополнилась запасами: тут оказался  альбакор,
несколько бонит и три спутника акулы--лоцман-рыба и две прилипалы.
     Выпотрошив  рыб,  Снежок нарезал их мясо тонкими пластами и разложил на
бочках, чтобы оно хорошенько провялилось на солнце.
     Стояла прекрасная погода, и повеселевший Снежок развил самую энергичную
деятельность, стараясь любым способом раздобыть побольше еды,  что,  как  мы
видим, ему вполне удалось.
     Теперь  Снежок  был  спокоен: он и Лали продержатся не только несколько
дней или недель, а, пожалуй, и целый месяц.
     Водой они тоже были сравнительно обеспечены.  Смерив  бочонок  каким-то
одному ему известным способом, он точно рассчитал количество воды в нем и на
сколько  ее  может  хватить. Он с удовольствием убедился, что при строжайшей
экономии они будут обеспечены водой на несколько недель.
     И с этой мыслью он, впервые за все это время, спокойно и крепко уснул.
     Не подумайте, что Снежок в продолжение всех ночей, проведенных  ими  на
плоту,  совсем не спал. Нет, часа два в ночь ему все же удавалось подремать.
Ночи были темные, безлунные, кругом, на воде и на небе, одна  чернота  --  и
Снежку  приходилось  проводить  их  настороже, всматриваясь в темноту: вдруг
пройдет какой-нибудь корабль и, проскользнув  мимо,  неслышный  и  незримый,
лишит их единственной возможности спастись!
     Маленькая  Лали  тоже принимала участие в этих ночных бдениях и сменяла
Снежка, когда он, устав, уже не мог бороться со сном.
     Но в эту ночь сторожить было бесполезно -- ни луны, ни звезд  не  было,
вокруг  царила  такая  беспросветная тьма, что корабль мог пройти чуть ли не
вплотную мимо плота  и  остаться  незамеченным.  Снежку  и  Лали  ничего  не
оставалось  делать,  как  лечь  спать.  И  они  растянулись на подстилках из
парусины,  как  на  самой  удобной  и  мягкой  постели,  дожидаясь   прихода
волшебного сна.

Глава XX. ПРИ ВСПЫШКЕ МОЛНИИ

     Не успел Снежок улечься, как сразу же захрапел.
     Такой  мощности  звуки,  какие  издавал  носом во сне Снежок, на океане
редко услышишь, разве  только  если  фыркнет  кит,  разбрызгивая  воду,  или
запыхтит дельфин.
     Но  могучий храп Снежка не разбудил Лали. Раньше она его очень боялась,
а теперь привыкла, и этот храп не только не мешал ей  спать,  но,  наоборот,
словно убаюкивал ее.
     Было  уже  далеко  за  полночь, а они все спали. Но потому ли, что Лали
спала более чутко, или потому, что Снежок всхрапнул  особенно  оглушительно,
но только Лали вдруг проснулась.
     Догадавшись, что ее разбудило, Лали улеглась поудобнее, собираясь опять
заснуть,  как  вдруг  увидела  нечто такое, что сильно напугало ее, заставив
забыть о сне.
     В эту самую  минуту  непроницаемо-черное  небо  озарилось  молнией,  но
сверкнула  она  не  стрелой,  не  зигзагами,  как обычно, а широкой полосой,
которая на секунду закрыла весь небесный свод сплошным огненным покровом.
     Поверхность океана тоже озарилась  ярким  блеском.  И  среди  множества
обломков  и  вещей,  усеявших океан далеко вокруг -- к ним глаза Лали за эти
дни успели уже привыкнуть,--она увидела что-то необычное.
     То была фигура красивого мальчика. Он,  как  ей  показалось,  стоял  на
коленях в воде или на чем-то едва над ней возвышавшемся.
     При  яркой  вспышке  света  она  успела разглядеть и кое-какие предметы
возле него; среди них -- два тонких шеста, поставленных стоймя, с  какими-то
белыми лоскутьями между ними.
     Неудивительно,  что  это  неожиданное явление так сильно поразило Лали.
Откуда взяться человеку здесь, среди открытого океана, и как он удерживается
на поверхности, стоя на коленях в воде? Неужели это действительно настоящий,
живой мальчик?  Или  это  только  видение,  внушенное  ей  воображением  или
вызванное  причудливым  сном,  от  которого она только что очнулась? Поэтому
первым ее порывом было разбудить своего спутника.
     Не дожидаясь вторичной вспышки молнии, она бросилась к  своему  черному
опекуну.
     -- Что,   что?--встрепенулся   Снежок,   внезапно   разбуженный   среди
великолепного храпа.-- Ты говоришь, увидела  что-то?  Да  что  же  ты  могла
увидеть? Кругом ведь темно, как под землей. В таких потемках, Лали, дитятко,
собственного  носа  и то не разглядишь. Небо черно, как кожа у меня, старого
негра, и ни одной звездочки на нем. Ты,  верно,  ошиблась,  моя  чернушечка,
ошиблась!
     -- Нет,   Снежок,--   уверяла   Лали,   путая   португальские  слова  с
негритянскими,-- я не ошиблась. Когда я это видела, сверкнула молния,  и  на
минутку  стало  светло-светло,  как  днем. И мне показалось, что я... нет, я
действительно увидела кого-то!
     -- Мужчину или женщину?--недоверчиво спросил Снежок.
     -- Не мужчину и не женщину.
     -- Не мужчину и не женщину? Как же это? Тогда, верно... Может, это была
сирена?
     -- Нет, Снежок! Тот, кого я видела, был  похож  на  мальчика.  Да,  да,
теперь я ясно припоминаю... на того мальчика!
     -- На какого же мальчика? Что ты болтаешь, Лали?
     -- На  того самого мальчика, который был на судне. Помнишь молоденького
англичанина, который служил на "Пандоре" юнгой?
     -- А-а-а! Так это ты о нем говоришь? Ну, этот мальчуган, мне  думается,
давно  уже  утонул  либо  плывет  с  остальными  на  большом  плоту.  Я знаю
наверняка, что капитан его с собой не взял, потому что  видел  малыша  возле
камбуза  уже  после  того,  как  гичка  отчалила... Ну-ка, постой!.. Честное
слово, там, в наветренной стороне, кто-то разговаривает! Слышишь, малютка?
     -- Слышу, Снежок. Это тот же голос, и он похож на голос того  мальчика.
Да, да, в точности, как у него.
     -- У кого -- у него?
     -- Ах, да у этого юнги... Ой! Слышишь? Он опять что-то сказал, и кто-то
ему отвечает.
     -- Боже  милостивый!  А  ведь  верно, моя чернушечка, я тоже слышу, что
разговаривают двое. Один, как тот мальчик, о котором ты говоришь,  а  другой
мужским  голосом. Кто бы это мог быть? Неужто души кого-либо из утопленников
или разорванных акулами? Прислушайся еще, Лали! Может,  разберешь,  кто  это
такие.
     С  этими  словами  негр  быстро  приподнялся и, положив руку на одну из
бочек импровизированного фальшборта, замер, прислушиваясь.
     Маленькая Лали тоже приподнялась и, стоя подле своего  спутника,  стала
всматриваться  в  темноту. Она надеялась, что вот-вот опять блеснет молния и
она увидит того мальчика с "Пандоры". Какой он красивый! Недаром она его  не
забыла.

Глава XXI. ВЕСЛА НА ВОДУ!

     -- Пришел наш смертный час!
     С  этими  страшными  словами  Бен  Брас  поднял  голову с плота и стал,
напряженно прислушиваясь, всматриваться в темноту.
     Вильям ужаснулся словам своего защитника, но ничего не  ответил  --  он
тоже весь превратился в слух и зрение.
     Было  так  темно, что наши скитальцы не видели друг друга. В такую ночь
не только плота или лодки -- корабля под всеми парусами не разглядишь,  даже
если он пройдет совсем рядом.
     Но  они  не  только  ничего  не  видели, но ничего и не слышали: вокруг
царила полная тишина, нарушаемая лишь  шорохом  ночного  ветра  и  журчанием
воды, которую разрезал их утлый плотик.
     Несколько  минут ничего не было слышно, кроме этого дуэта ветра и воды,
и Брас начал  думать,  что  они  ошиблись  или  их  обманул  слух.  Человеку
спросонья  может что угодно померещиться. И голос-то был неясный, похожий на
бормотание. Может быть, это пыхтел дельфин или еще какой-нибудь  неизвестный
ему  житель  океана. Много их таких, которых даже самому бывалому матросу не
приходилось ни видеть, ни слышать, потому  что  они  редко  показываются  из
воды.  А  может,  это проворчал один из тех обитателей океана с человеческим
обличием, у которых такое странное название, вроде манати или ламантина, или
как их там еще звать!
     Самое же удивительное, что Вильям все еще стоит на своем, будто  слышал
голос  девочки,  как  матрос  его ни уверял, что это ему показалось и что он
принял  за  голос  крик  птицы  или  морской  сирены.  Бен  готов  уже   был
остановиться на последнем предположении, но одно его смущало: нежный голосок
был  не  один  --  ему  отвечал мужской голос, и этому обстоятельству матрос
никак не мог найти объяснения.
     -- А ты, Вильм, тоже слышал голос мужчины? -- спросил он наконец  таким
тоном, словно хотел либо окончательно рассеять свои сомнения, либо полностью
их подтвердить.
     -- Да,  Бен,  конечно, слышал. Он говорил негромко, вернее -- бормотал.
Но не думаю, чтобы это был Легро. О, если это он!
     -- Кому-кому, Вильм, а тебе-то  следовало  бы  запомнить  голос  Легро!
Неужто  ты  забыл  воронье карканье этого негодяя с его французским говором?
Будем надеяться, что это был не он. Хорошо, если мы  ошиблись,  потому  что,
когда  мы  опять  попадем  к  ним  в  лапы,  пощады нам не будет. А теперь и
подавно, потому что они, должно быть, и жадные и голодные, как акулы.
     -- Ох, Бен, хорошо, если это не они! Тогда бы...
     -- Тише, тише, малыш! -- прервал его матрос. --  Говори  шепотом.  Если
это  они и так близко, лучше, чтобы они нас не услыхали. А увидеть нас, пока
не рассветет, они не смогут.  Хорошо  бы  еще  раз  услышать  эти  голоса  и
проверить, откуда они идут. Я не помню, с какой стороны их слышал.
     -- А  я  помню. Оба голоса шли оттуда. -- Вильям показал в подветренную
сторону.
     -- Оттуда, думаешь?
     -- Уверен в этом.
     -- Странно все это, -- сказал матрос. -- Если это те,  что  на  большом
плоту,  они  должны  были  быть  с  другой стороны от нас. Или, может, ветер
переменился? Потому  что,  когда  мы  от  них  уходили,  мы  были  у  них  с
подветренной  стороны.  Неужто  ветер в самом деле переменился? Впрочем, это
возможно -- в этих местах ветер редко дует с запада. Да  и  без  компаса  не
угадаешь, где находишься: кругом темно, на небе ни звездочки. А хоть бы даже
и была какая, все равно по ней ничего не узнаешь. Вот Полярная звезда -- это
дело  другое!  Только  в  этих широтах ее не увидишь. Так ты верно говоришь,
будто голоса шли с подветренной стороны?
     -- Я в этом уверен, Бен: голоса шли оттуда.
     -- Тогда давай и мы двинемся, чтобы уйти от них. Живее за дело,  малыш!
Уберем-ка  наш  парус  из  мяса акулы, а то он нас толкает по ветру, прямо к
ним. Придется грести. Значит, весла наши  нам  понадобятся.  Постараемся  до
света уйти от них подальше, чтобы нам их больше не видеть и не слышать.
     Они  быстро  поднялись  и стали снимать с веревок мясо, чтобы разложить
его на парусине, а "мачтам", то есть веслам, на которых оно висело,  вернуть
их прежнее назначение.
     Работали они молча, временами останавливаясь, чтобы прислушаться.
     Бен  Брас  и  Вильям  сняли  уже  мясо  и принялись отвязывать веревки,
закрепленные на веслах. И в этот момент внимание их задержалось  на  той  из
них, которая, стягивая горловину брезентового "бака" с водой, удерживала его
в  том  положении,  которое  не давало воде вылиться. К счастью для них, они
действовали с осторожностью. Не прояви они ее и вытащи весло, к которому эта
веревка была привязана,-- запас воды быстро  бы  уменьшился,  а  то  и  весь
вылился бы в океан, прежде чем успели бы заметить несчастье.
     Но  на  одном  весле  далеко  не  уедешь, а другое, оказывается, нельзя
освободить, потому что оно выполняет крайне ответственную функцию.  Тут  они
вспомнили,  что  у  них  имеется несколько обломков от гандшпуга, съеденного
акулой. Хорошо, что Бен Брас выловил их из воды. Теперь один  из  них  можно
приспособить к делу. Они вынули весло, вставили вместо него самый длинный из
обломков  и  привязали к нему мешок с водой -- вся операция заняла несколько
минут. Теперь, когда у них было опять два весла, они уселись по краям  плота
и,  работая  каждый  своим,  принялись  грести  против ветра, уходя прочь от
таинственных голосов.

Глава XXII. "ЭЙ, НА КОРАБЛЕ!"

     Не успели они и десяти раз взмахнуть  веслами  (оба  гребли  совершенно
бесшумно  и  все  время  прислушиваясь),  как  до них донеслись те же звуки,
которые Вильям принял за голос девочки. Как и прежде, эти  звуки  были  едва
слышны, словно говорившие вели спокойную беседу.
     -- Не  значиться  мне больше в судовых списках Беном Брасом, если это и
вправду не голос девочки! -- вскричал матрос.-- Но что за черт!  С  кем  она
там разговаривает? И девочка-то совсем маленькая, ну не больше гайки. Да что
это, черт возьми, может значить?
     -- Не знаю. Неужели это сирена?
     -- А что ж, возможно...
     -- А разве сирены существуют?
     -- Существуют ли? Вот так вопрос! Кто посмеет сказать, что их нет? Одни
лишь сухопутные  крысы,  которые  над  всем смеются да ни во что не верят. А
почему не верят? Да потому, что сроду ничего диковинного  не  видали,  разве
только  телят  о  двух головах да цыплят о четырех ногах. Ясное дело, сирены
водятся в море -- тут и разговаривать не о чем! Я сам их видел, и  не  одну.
Мне пришлось плавать с одним товарищем, так тот мне рассказывал, что он их в
Индийском  океане  встречал  целыми  косяками. Волосы у них, рассказывал он,
длинные, ниже  плеч,  как  у  молоденьких  школьниц,  которые  прогуливаются
стайками  где-нибудь  на  окраине  в Портсмуте или Грэйвсэнде... Тише! Опять
она!
     И действительно,  в  эту  минуту  опять  послышался  тоненький  высокий
голосок  девочки  лет восьми-десяти. Вибрируя, он ясно отдавался на воде, и,
судя по его интонациям, девочка с кем-то разговаривала.
     И тут же, отвечая ей, послышался другой, мужской голос.
     -- Если то была  сирена,--  шепотом  проговорил  Бен,  --  значит,  это
дедушка-водяной. Занятная, шут возьми, парочка! Вот задали загадку! Что это,
по-твоему, значило бы, малыш?
     -- Не знаю,-- машинально ответил юнга.
     -- Важно одно,-- облегченно вздохнул матрос,-- что это не большой плот!
На нем  никакой  девочки  не  было.  И  мужчина  не  каркает, как Легро. Мне
спросонья сперва почудилось, будто это  он...  А  коли  тут  близко  косячок
маленьких  сирен  да  между  ними  затесалось несколько водяных, то пугаться
нечего... Главное дело,  это  не  француз  и  не  кто-либо  из  его  гнусной
компании.  Слава  тебе,  Господи! Слушай, малыш, а может, это подходит к нам
какой-нибудь корабль?
     Одна мысль об этом заставила его разом вскочить,  как  будто  он  хотел
скорее убедиться, так ли это или не так.
     -- Знаешь  что,  Вильм,  подам-ка  я им голос! Будь что будет, подам--и
все! А ты слушай хорошенько, что мне ответят!.. Эй, на корабле!
     Крик был направлен в ту сторону, откуда  раздавались  эти  таинственные
голоса.  Ответа на его оклик не последовало. Матрос секунду, две внимательно
прислушивался и повторил свое: "Эй, судно!"--более громким голосом.
     Чей-то голос, словно эхо, повторил его слова, но то  было  не  эхо.  На
океане  эха  не  бывает.  К  тому  же  тот, кто повторил этот принятый между
моряками оклик "Эй, на корабле!", произнес его иначе, чем матрос,  совсем  с
другим,  неанглийским  произношением,  да  и  звук  его  голоса был не как у
англичанина. Но все же это был человеческий голос, и притом  голос  мужчины.
Довольно-таки  грубый,  резкий голос, но стоит ли говорить, что он показался
нашим скитальцам приятнее всякой музыки! И за словами: "Эй, на корабле!"  --
последовали и другие, исходившие из тех же уст.
     -- Боже милосердный! -- кричал этот странный голос.-- Кто это там, черт
возьми, орет? С "Пандоры" кто-нибудь? Это вы, капитан? Или вы, масса Легро?
     -- Негр!  --  всплеснул  руками  Брас.-- Ей-богу, это Снежок, наш кок с
"Пандоры"! Клянусь Нептуном, это он! Не пойму только, как  этот  черный  тут
оказался.  И на чем он плавает? На большом плоту его с остальными не было. Я
думал, он удрал вместе с капитаном. А если это  так,  значит,  он  кричит  с
гички.
     -- Нет,  это  не гичка,-- ответил юнга.-- Я своими глазами видел Снежка
возле камбуза уже после того, как гичка отчалила. А так  как  и  на  большом
плоту  потом  его  не оказалось, я думал, что он утонул или не успел сойти с
горящего судна... Но ведь это в самом деле его голос. Слышишь? Опять кричит!
     -- Эй-эй, э-э-эй,  на  корабле!  --  еще  раз  громко  прокатилось  над
водой.--  Слушай,  корабль,  кто это у вас сейчас кричал? Какой это корабль?
Как его звать?  Или  это  вовсе  и  не  корабль?  Может,  кто  с  "Пандоры"?
Потерпевшие кораблекрушение?
     -- Да,  это  мы!  --  ответил  Бен.  --  Потерпевшие  кораблекрушение с
"Пандоры". Кто зовет? Снежок, это ты?
     -- Да, да, я! А вы кто? Это вы, масса капитан?
     -- Нет.
     -- Значит, вы, масса Легро?
     -- Да ну тебя с твоим массой Легро! Это я, Бен! Бен Бpac!
     -- Боже ж ты мой! Неужто масса Брас? Да как вы  тут  оказались?  Вы  же
были на большом плоту!
     -- Был,  да  сплыл! А теперь на своем собственном... А ты, Снежок, тоже
на своем?
     -- На своем, на своем, масса Бен! Построил его из обломков да из бочек.
     -- Ты один на плоту?
     -- Не совсем.  Со  мной  моя  чернушечка!  Девочка  из  каюты.  Помните
маленькую Лали?
     -- Так  это она? -- пробормотал Бен, припоминая маленькую пассажирку на
"Пандоре"-- А-а! Помню, помню, Снежок!.. Ты стоишь на месте или двигаешься?
     -- Торчу, словно бревно, все на одном месте! Мы и мили не прошли с  тех
пор, как порох взорвался.
     -- Ну так жди нас! У нас есть весла. Мы сейчас к вам подойдем.
     -- Вы сказали "мы"? Разве вы не один на плоту?
     -- Со мной малыш Вильм.
     -- Малыш  Вильм?!  Ох,  и  хороший же он мальчуган и до чего храбрый! Я
видел, когда спускался вниз в каюту за  моей  чернушечкой,  как  он  топором
отбивал  решетки  люка,  чтобы  выпустить  из  трюма негров... Эх, все равно
ничего хорошего для  них  не  получилось!  Одних  сожрали  акулы,  а  другие
утонули!  Господи, как они кричали, прыгая с судна в воду, чтобы спастись от
огня!
     Из этого разговора, вернее -- монолога, произносимого  Снежком,  к  ним
долетали  только отдельные слова. И Бен с юнгой, торопясь скорее двинуться в
путь, не стали  бы  и  слушать  его,  если  бы  голос  негра  не  служил  им
ориентиром,  помогающим  добраться  к нему в этой темноте. Теперь, когда они
знали, что невдалеке Снежок, они повернули  плот  и  двинулись  в  ту  самую
сторону, откуда только недавно еще так стремительно убегали.
     Они  неслись  так быстро -- теперь их подгонял еще и попутный ветер, --
что к тому времени, как Снежок заканчивал свой бессвязный рассказ, они  были
уже  в  полукабельтове  от  него,  различая сквозь темноту неясные очертания
оригинального "судна", которое Снежок смастерил для себя и для Лали.
     В эту минуту опять сверкнула молния, и пассажиры обоих  плотов  увидели
друг  друга. Через несколько секунд плоты оказались рядом, и обе команды так
горячо и радостно кинулись навстречу, так весело приветствовали друг  друга,
словно  с  этим  неожиданным свиданием миновали все опасности и самая угроза
смерти.

Глава XXIII. ПЛОТЫ СОШЛИСЬ

     Путешественники, даже незнакомые друг другу, повстречавшись в безлюдной
пустыне, вероятно, не пройдут  мимо,  не  обменявшись  хотя  бы  несколькими
словами.  А  если  они  старые  знакомые,  то наверное задержатся друг возле
друга, откладывая как можно  дольше  минуту  расставания.  И  если  случайно
окажется, что путь их лежит в одном направлении, как же они будут счастливы,
что очутились вместе, что отныне смогут делить и труд и компанию!
     В   точности   так   же,   как   два  путешественника  или  две  группы
путешественников встретились бы в пустыне на  суше,  так  встретились  среди
водной  пустыни океана оба эти плота. Их пассажиры были не чужие друг другу,
а старые знакомцы. Если они до сих пор и не  были  друзьями,  то  теперь,  в
подобных  обстоятельствах,  они неизбежно должны были стать ими. Страх перед
общей опасностью заставляет ягненка жаться ближе ко льву, а свирепого ягуара
ластиться к  робкой  лани,  которая  уже  не  трепещет  от  такого  опасного
соседства.
     Но  между  этими  двумя так удивительно соединившимися группами не было
вражды.
     Естественно, что после такой встречи не могло быть и речи о том,  чтобы
опять  расстаться.  Все  четверо  понимали,  что у них одно стремление, одно
желание,-- ведь они были жертвами кораблекрушения, все скитались по океану и
потому только и мечтали о том,  чтобы  вырваться  из  этой  водной  пустыни,
избавиться  от  опасности, грозившей им смертью. Оставаясь вместе, они могли
скорее добиться спасения. Тогда для чего же им было разделяться и добиваться
своей цели порознь?
     Надо прямо сказать, что они даже и не помышляли о разлуке. С минуты  их
встречи  разум  говорил им, что у них теперь одна судьба, одна общая цель, а
потому необходимо объединить свои усилия, работая в дальнейшем сообща.
     И тут же, после первых приветствий и  расспросов,  Бен  Брас  и  Снежок
решили соединить плоты.
     -- Вот что, Снежок, -- сказал матрос, -- найдется у тебя лишний канат?
     -- У  меня его тут хоть завались, -- ответил бывший повар "Пандоры". --
Целая бухта крепчайшего сезеня. Годится?
     -- Еще  как  годится!  --  сказал  матрос  и,  перекинув  через   бочку
фальшборта  сооруженного Снежком плота один конец переброшенного ему сезеня,
крикнул: -- Крепи на ней канат, дружище Снежок! До света мы  этим,  пожалуй,
обойдемся, а когда рассветет, свяжем плоты покрепче.
     Бывший  повар, повинуясь команде матроса, схватил брошенный ему конец и
привязал его к одной из досок своего оригинального "судна". Бен в это  время
привязал  другой  конец к обломку гандшпуга, послужившего в свое время рулем
на его плоту.
     Выполнив свою часть работы и рассказав затем  друг  другу  о  том,  что
каждый  из  них  пережил с момента гибели злосчастной "Пандоры", они решили,
что всем им -- благо теперь еще ночь  --  надо  отдохнуть,  чтобы  встать  с
первой же зарей и подумать, как получше соединить оба плота в один.

Глава XXIV. ПЕРЕСТРОЙКА ПЛОТА

     Едва занялся рассвет, все уже были на ногах. Первым поднялся Бен Брас и
мигом  всех разбудил. Лучи восходящего солнца вновь осветили фигуры четверых
скитальцев, но выражение их лиц было  совсем  иное,  чем  накануне  вечером.
Конечно,  до настоящего веселья было далеко, но они стали живее, бодрее, ибо
эта новая встреча родила в них и новые надежды на спасение.  Даже  маленькая
Лали и та понимала, что, так нежданно объединившись, они станут сильнее и им
легче  будет  бороться  с опасностью: двое таких крепких людей, как Снежок и
матрос, работая сообща, сумеют сделать много такого, что было бы не по силам
каждому из них в отдельности, не говоря  уже  о  том,  что  и  работа  будет
спориться лучше.
     Самый  факт их удивительной встречи казался Снежку и матросу не простой
случайностью. Недаром обстоятельства до сих пор складывались для  них  самым
счастливым  образом--они  не  только  выходили в прошлом из самых, казалось,
затруднительных положений, но и в дальнейшем их жизнь на какое-то время была
ограждена от гибели.
     И хотя сам Бен Брас приложил все старания, чтобы избежать этой встречи,
теперь их уверенность в спасении окрепла,  и  они  с  еще  большей  надеждой
смотрели в будущее.
     Вот почему Бен Брас вскочил с первыми же лучами и поднял остальных.
     Матрос  слишком  хорошо  знал,  как мало можно доверять причудам погоды
даже в такой штилевой полосе океана: долго царившее затишье  может  в  любую
минуту  смениться  штормом.  Надо поторопиться с перестройкой плота -- пусть
это будет один плот, зато такой большой и прочный, что никакая буря  ему  не
будет страшна.
     Умелому  матросу  Брасу построить такой плот не казалось трудным делом.
Теперь, когда в их распоряжении было два плота да кругом еще плавало столько
строительного материала, оно  казалось  вполне  осуществимым.  Словом,  надо
попытаться!
     Наскоро посоветовавшись между собой, они решили разобрать меньший плот,
для того  чтобы  его  доски пошли на достройку второго плота, так как он был
больше и надежнее.
     Они не собирались вносить больших изменений в плот  Снежка,  устройство
которого   свидетельствовало   о   немалой  изобретательности  бывшего  кока
"Пандоры", а тем более полностью его перестраивать. Решено было сделать плот
только попросторнее и понадежнее.
     Однако, прежде чем  приняться  за  работу,  следовало  подкрепиться.  И
Снежок не поскупился на угощение: сухари и вяленая бонита... из тех запасов,
которые он заготовлял с таким усердием все эти дни.
     За  неимением  огня  бывший  кок был лишен возможности показать себя во
всем блеске своего поварского искусства.  Намокшие  в  морской  воде  сухари
слегка  горчили  на  вкус. Но какое это имело значение для волчьего аппетита
нашей голодной четверки! Завтрак показался им превосходным,  тем  более  что
горьковатые сухари они запивали пресной водой с добавленным в нее вином.
     Вином?  Откуда  же  у  них  взялось  вино?  --  удивится,  должно быть,
читатель. С таким же вопросом обратился к Снежку и матрос, пораженный  такой
роскошью, как бочонок вина на плоту у кока.
     Ответ  был прост. Маленький бочонок с канарским, хранившийся у капитана
в каюте, попал в океан вместе со многими другими вещами, а так  как  он  был
неполон,  то  преспокойно  плавал,  слегка  лишь погрузившись в воду, откуда
Снежок его и выловил.
     Сразу же после завтрака закипела работа по  перестройке  плота.  Прежде
чем  начать  разбирать  меньший  плот,  сняли вялившееся на нем мясо акулы и
перенесли на второй. После этого опорожнили  брезентовый  "бак"  --  великое
изобретение  матроса,--  теперь  уже  ненужный, и с величайшей осторожностью
перелили из него воду в более надежное хранилище--в один из пустых бочонков,
служивших фальшбортом. Туда же перенесли весла, обломок гандшпуга,  топор  и
брезент,  и,  только  когда  меньший  плот  совсем опустел, его разобрали, а
доски, два бруса и обломки рей, из которых он состоял, закрепили на  должных
местах.
     Так  они  работали не покладая рук весь день, позволив себе передохнуть
один час, чтобы пообедать. С помощью весел переезжали они  на  недостроенном
плоту  с  места  на  место,  выуживая  из воды всякие полезные для них вещи,
которые Снежок не успел или не сумел один выловить.
     Солнце близилось уже к закату, а работа далеко еще не  была  закончена.
Но  они  легли  поспать,  не тревожась: небо обещало назавтра такой же ясный
день. И если погода останется хорошей, то к полудню они закончат  работу.  У
них  будет такой просторный плот, что на нем хватит места и для них самих, и
для всех их запасов, а уж крепок  он  будет  настолько,  что  устоит  против
самого  сильного  ветра,  какой  только  возможен в этой зоне Атлантического
океана, где царит вечный штиль.

Глава XXV. "КАТАМАРАН"[14]

     На следующее утро, как только рассвело, они возобновили работу.
     Уложив и тщательно пригнав друг к другу бревна, они связали  их  вместе
канатом,  и  все  трое  --  матрос,  Снежок и юнга -- принялись изо всех сил
затягивать его.
     Плот получился продолговатой формы, напоминая дощаник для ремонта судов
или плоскодонный паром. Он был футов в двадцать длиной, а шириной, в средней
части,-- около десяти. По краям его были опять размещены в  должном  порядке
порожние бочки: одна уложена поперек у носа, другая тоже поперек -- у кормы.
Остальные четыре -- всего их было шесть штук -- вдоль обоих бортов, по две с
каждой  стороны.  Этим достигались равновесие и симметрия вновь построенного
плота. В общем, выглядел он теперь как настоящее мореходное судно,  и  Брас,
его главный строитель, торжественно окрестил его "Катамараном".
     На  другой  день,  часам  к  двенадцати, "Катамаран" был готов. Если бы
Снежок действовал один, он бы его в этом виде и оставил:  негр  все  еще  не
верил, что у них есть хотя бы незначительная, но все же какая-то возможность
добраться  до  берега  на такой посудине. Однако матрос -- а уж он-то в этих
делах разбирался лучше -- думал иначе.  Он  считал,  что  такое  предприятие
вполне  осуществимо.  Сейчас  они  находились в самом центре южного пассата.
Даже будучи предоставлен самому себе и плывя по течению,  плот  со  временем
неминуемо  должен  пристать где-нибудь у берегов Южной Америки. Под парусами
же его  скорость  еще  увеличится.  Правда,  очень  быстро  такая  неуклюжая
посудина  не  пойдет,  но  все-таки  они вполне могут рассчитывать, что хотя
медленно, зато наверно они доберутся до твердой земли. Бен понимал, что  это
только   вопрос   времени  и  все  зависит  от  того,  насколько  им  хватит
продовольствия и в особенности запасов воды.
     Обдумав все, матрос решил, что у них есть  кое-какие  шансы  на  успех;
счастья  попытать  стоит  и  поэтому  следует  установить  на  плоту мачту с
парусом. На худой конец, они ведь ничем не рискуют, их смогут подобрать и  в
том случае, если они будут идти под парусом, а не только плыть по течению.
     К  счастью,  материалов  для  постройки  мачты  и паруса у них было под
руками сколько угодно. Неподалеку  плавала  контрбизань  "Пандоры"  со  всей
оснасткой.  Из  нее  выйдет хорошая мачта и поперечная рея, и останется лишь
натянуть парус, а тогда уж "Катамаран" даст ходу!
     И матрос приступил к оснастке "Катамарана". Снежок и юнга помогали ему.
К концу  третьего  дня  посередине  этого  диковинного  судна  уже  высилась
настоящая  мачта  с поперечной реей, а на ней бессильно повис широкий парус,
словно ожидая первого дуновения западного ветра.
     Надо сказать, что тот ветер, благодаря которому Бен и Вильям  добрались
до  обломков  невольничьего  судна,  где  они встретились со своим товарищем
Снежком, дул не туда, куда матрос собирался  повести  судно,  а  как  раз  в
противоположную  сторону.  Правда, это не был ветер, какого им хотелось бы в
этих широтах, а всего лишь легкий бриз, и, если  не  считать  его,  вот  уже
много дней после гибели невольничьего судна стоял полный штиль. Начался он в
ту  ночь,  когда  два  плота  соединились  вместе,  и с тех пор штиль длился
непрерывно,  включая  и  те  три  дня,  когда  они  были  заняты  постройкой
"Катамарана".
     На  четвертый  день  --  никаких  перемен. Ни малейшего движения ветра.
Поверхность океана как полированная. Несуразный, необычный корабль со своими
шестью бочками, укрепленными по бортам наподобие  фальшборта,  с  массивной,
сужающейся кверху мачтой, одиноко торчащей посередине, отражался в воде, как
в зеркале.
     Однако  ни  "капитан"  посудины Бен Брас, ни те из его команды, которые
были достаточно взрослыми, чтобы задуматься о  будущем  и  принять  меры  на
случай  всяких  неожиданностей,  не  жалели об этом вынужденном бездействии,
хотя катамаранцы не оставались без дела и на неподвижном плоту.  Без  устали
работая  веслами  --  на  их счастье, у них оказалось несколько весел,-- они
избороздили вдоль и поперек все тот же небольшой, в квадратную милю, кусочек
океана, по которому плавали уцелевшие обломки злополучной "Пандоры".
     Таким образом им удалось  выловить  и  сложить  на  плоту  много  таких
"блуждающих" находок: в будущем все могло пригодиться.
     Среди  них  Бен  неожиданно  обнаружил...  свой  собственный матросский
сундучок! В нем нашлась смена белья,  полный  парадный  костюм,  который  он
надевал, когда сходил на берег, и множество различных мелочей, которые могли
пригодиться им в предстоящем путешествии.
     Сам же сундучок решено было использовать как шкаф.
     В таких же трудах провели они и четвертый день.
     Едва  только  на следующее утро взошло солнце, как зеркально гладкая до
того поверхность океана внезапно вся сморщилась  от  ряби;  казалось,  ветер
дует прямо с солнца.
     Полотнище  паруса  скользнуло  вверх по гладкой мачте. И когда оно туго
натянулось, закрепленное шкотами, "Катамаран" понесся по волнам.
     Роковое место, где погиб невольничий корабль, осталось позади.
     -- На запад! Так держать! -- закричал  Бен  Брас,  глядя,  как  надулся
парус,  и  плот,  создание  его  собственных  рук, полетел по волнам, словно
ожившая птица.
     -- На запад! Есть так держать! -- закричали одновременно Снежок и юнга.
     А у Лали глазки так и засияли от радости -- такой ликующий вид был у ее
спутников!



 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [1]