Глава XXVI. ВИЛЬЯМ И МАЛЕНЬКАЯ ЛАЛИ

     Это был во многих отношениях благоприятный ветер. Во-первых, он  дул  в
нужном  направлении,  во-вторых,  дул ровно и постоянно, не превышая по силе
легкого бриза, но и не затихая  до  штиля,  мучившего  их  до  этого.  Штиля
"капитан" "Катамарана" опасался не менее, чем урагана.
     Это был как раз такой ветер, в каком они нуждались для испытания нового
плота.  Чуть рябивший поверхность воды, он в то же время так надувал паруса,
что шкоты были натянуты, как тетива лука.
     Так как ветер дул точно с востока, то та  часть  "Катамарана",  которую
Бен  именовал  носом, была обращена прямо на запад. А чтобы судно не бросало
из стороны в сторону и не крутило ветром--не поворачивало  через  фордевинд,
как  говорят  моряки,  --  наши  кораблестроители соорудили на корме рулевое
приспособление, чтобы управлять им. Это было просто длинное весло от большой
шлюпки "Пандоры". Весло положили вдоль,  опустив  одним  концом  в  воду,  а
посередине  прикрепили  его  веревками к бочке, находившейся у кормы, причем
так, что оно могло двигаться как  рычаг  --  влево  и  вправо  --  и,  таким
образом, служить рулем. С помощью этого нехитрого приспособления "Катамаран"
можно  было  поворачивать  в любом направлении -- не только по ветру, но и в
наветренную сторону, лишь бы только ветер не дул прямо навстречу.
     Правда,  теперь  кому-либо  из  них  все  время  приходилось  стоять  у
"штурвала", как называл шутливо Бен рулевое приспособление.
     Первую  вахту  "капитан" выстоял лично сам, считая это, поскольку судно
проходило испытание, слишком  ответственным  делом,  чтобы  его  можно  было
доверить Снежку или Вильяму. Ну, а уж потом, когда судно по-настоящему ляжет
на   курс   и   его   мореходные   качества   будут   проверены  и  окажутся
безукоризненными,  придется  постоять  на  вахте  и  остальным  двум  членам
экипажа.
     Итак,  "Катамаран"  плыл  по  курсу  уже больше часа. Все было в полном
порядке, происшествий  никаких.  "Капитан"  сидел  на  корме,  его  вахта  у
штурвала  еще  не  кончилась. Он один только следил за ходом своего корабля.
Снежок возился среди припасов, разбросанных по плоту, наводя среди них некое
подобие порядка; для всякой вещи он старался отыскать место,  где  та  всего
менее страдала бы от разрушительного действия волн и ветра.
     Вильям  и  маленькая  Лали находились около бочки, на носу плота. Бочка
была почти совсем пуста и потому высоко держалась над водой.  Они  ничем  не
были  заняты,  если  не  считать  делом  их  тихий, задушевный разговор и по
временам радостные восклицания по поводу  того,  что  судьба  так  счастливо
свела их снова вместе, дав им двух таких храбрых защитников.
     Надо  сказать,  что  на  корабле  во время короткого путешествия, столь
ужасно и неожиданно закончившегося, они виделись мало, а знали друг о  друге
еще  меньше. Хорошенькая креолка находилась почти все время в своей каюте --
девочке редко разрешалось покидать ее, а  юный  англичанин,  живя  в  вечном
страхе,   чтобы  ему  не  досталось  от  капитана  или  его  помощников,  не
осмеливался показываться на  запретной  территории,  разве  только  выполняя
какое-нибудь поручение своего свирепого начальства.
     Да  и в тех случаях он бывал там ровно столько, сколько требовалось для
выполнения поручений, зная, что стоит ему задержаться около каюты,  как  его
или  немедленно  изругают,  или  даже  столкнут  в  шпигат[15], а то грубыми
пинками заставят убраться к себе на бак.
     Неудивительно поэтому, что при  таких  неблагоприятных  обстоятельствах
юнге   редко   приходилось  видеться  с  креолочкой,  ставшей,  как  уже  мы
рассказывали, благодаря особым обстоятельствам его спутницей на  злосчастном
судне.
     Хотя  он  почти не говорил со своей юной попутчицей и совсем не знал ни
ее душевных свойств, ни характера, зато внешность ее он изучил прекрасно, до
мельчайших подробностей. Не было ни одной черточки на хорошеньком личике, ни
единого колечка вьющихся, черных, как смоль, волос, которые  ускользнули  бы
от его взгляда.
     Ах,  как  часто стоял он, наполовину скрытый парусами, и следил за ней,
когда ей случалось задержаться на  мгновение  у  двери  каюты!  В  окружении
грубых   негодяев,   составлявших  команду  "Пандоры",  она  напоминала  ему
беззащитного ягненка, попавшего в стаю волков.
     Как часто при  виде  ее  у  него  сильнее  начинало  биться  сердце  от
непонятного ему самому чувства, в котором смешались и боль и радость!
     Теперь же, сидя рядом с этим прелестным созданием на борту "Катамарана"
-- пусть  это  было всего лишь хрупкое суденышко, которое в любую минуту мог
разнести в щепы ветер  или  навсегда  поглотить  черные  океанские  волны,--
Вильям  больше  не  чувствовал  страха  и,  любуясь  ее личиком, ощущал лишь
непонятное, но радостное чувство.

Глава XXVII. СЛИШКОМ ПОЗДНО!

     Уже почти два часа, как "Катамаран" шел под парусом, а наши друзья  все
еще  оставались  на прежних местах, занимаясь своими делами. Наконец Снежок,
покончив с укладкой припасов, предложил сменить  Бена  у  штурвала,  на  что
матрос  с  готовностью  согласился  и, оставив весло, направился на середину
плота к своему сундучку. Встав на  колени,  он  начал  в  нем  рыться:  Бену
хотелось  перебрать  содержимое сундучка -- может, в нем найдется что-нибудь
такое, что пригодилось бы в их трудном положении.
     Вильям и маленькая Лали все еще сидели на носу плота. По привычке  взор
юноши был устремлен вдаль; однако он то и дело посматривал на свою спутницу,
стараясь развлечь ее разговором.
     Девочка  не  говорила  по-английски -- она знала только несколько фраз,
услышанных ею от английских и американских моряков, посещавших  факторию  ее
отца на побережье Африки. Однако эти немногие фразы, повторяемые ею, были не
только  грубоваты,  о  чем  она  по  своей наивности не подозревала, но и не
совсем  понятны,  чтобы  с  их  помощью   можно   было   поддерживать   хоть
сколько-нибудь  длительный  разговор.  Поэтому  они говорили на родном языке
креолочки. Вильям знал много португальских слов, так как большинство моряков
на "Пандоре" были португальцами. Правда, этот жаргон был в большом  ходу  на
побережье   Африки,   но  он  совсем  не  похож  на  португальское  наречие,
распространенное по берегам и большим рекам в тропиках Южной Америки.
     Тем не менее, изъясняясь на  этом  жаргоне,  Вильям  был  в  состоянии,
помогая  себе  знаками  и  жестами, кое-как поддерживать тот немногословный,
отрывистый разговор, который он вел со своей спутницей.
     В течение более двух часов, которые матрос простоял у  штурвала,  ничто
не нарушило мирных занятий наших скитальцев.
     Вскоре,  однако,  внимание  Вильяма  и  его  подружки  привлекла  очень
странная рыба, плававшая на расстоянии около кабельтова впереди  плота.  Оба
даже  вскочили со своих мест и, сгорая от любопытства, следили за диковинным
созданием.
     Однако интерес, вызванный  у  них  этой  рыбой,  был  не  из  приятных.
Наоборот,  они  смотрели  на  нее с чувством отвращения, почти с ужасом: это
было одно из самых отвратительных чудовищ, обитающих в морских глубинах.
     Длиной рыба была больше метра, и  ее  туловище  постепенно  сужалось  к
хвосту. У обычных рыб нет шеи, у этой же шея как будто была. Так, по крайней
мере,  казалось.  Причина  скрывалась  в странной форме головы: короткая, но
очень широкая, она далеко выдавалась в  стороны.  Голова  и  передняя  часть
туловища  рыбы  выглядели  молотком  на  рукоятке. На обоих концах "молотка"
находились большие глаза золотистого цвета.
     Ноздрей сверху не было видно: они оказались на нижней стороне головы. А
немного сзади них  темнела  подковообразная  щель  --  рот.  И  когда  пасть
раскрывалась,  в  ней  видно  было несколько рядов острых зубов с пильчатыми
краями.
     Вильям не знал, какая это рыба, хотя она довольно часто  встречается  в
некоторых  частях  океана. Но ему, к счастью или к несчастью, не приходилось
видеть подобных тварей. Так как Лали спросила у него, что это за рыба, да  и
ему  самому  тоже  хотелось  знать, как она называется, он обратился к Бену.
Бен,  высунув  голову  из-за  крышки  сундучка  и  взглянув  в  направлении,
указанном мальчиком, немедленно определил, что за чудовище плыло за кормой в
виде почетного эскорта.
     -- Это  молот-рыба,-- коротко ответил он.-- Один из видов акулы, причем
самый что ни на есть отвратительный.
     Сказав это, матрос снова погрузился в свои поиски, и голова его исчезла
за откинутой крышкой сундучка. На рыбу он не обращал ни малейшего  внимания.
Этого животного, думал он, им нечего опасаться.
     Да,  так  полагал  Бен  Брас сначала. Но какой обманчивой оказалась его
спокойная уверенность! Через каких-нибудь десять минут он оказался  футах  в
шести  от  страшной  пасти,  и  ему угрожала непосредственная опасность быть
растерзанным четырьмя рядами ужасных зубов чудовища.
     Когда  "капитан"  "Катамарана"   лаконично   определил   животное   как
молот-рыбу,   Вильям  вспомнил,  что  когда-то  читал  о  ней  в  книгах  по
естественной истории и в романах о  путешествиях.  Действительно,  это  была
молот-рыба,  разновидность  акулы; из-за устройства головы ее называют также
"балансир-рыба". Научное ее название--"зигэна". Она считается одной из самых
прожорливых из всего семейства акул, к которому она принадлежит.
     Итак, чудовище было на расстоянии кабельтова от плота, прямо впереди по
ходу. Оно  вырисовывалось  сквозь  прозрачную  воду  океана  во  всем  своем
ужасающем  безобразии.  Акула  плыла все в том же направлении, с равномерной
скоростью, держась, таким образом, на одном и том же расстоянии от  плота,--
ну  прямо  разведчик  или почетный курьер, сопровождающий "Катамарана" в его
путешествии через Атлантический океан.
     Некоторое время Вильям и Лали еще следили за рыбой, но так как  картина
не менялась: акула плыла по-прежнему, держась на том же расстоянии от плота,
то это занятие быстро им надоело и они стали смотреть по сторонам.
     Вскоре, однако, внимание юнги было привлечено новым зрелищем, и он даже
вскрикнул дважды.
     Первый  раз  в  его  возгласах слышалось веселое удивление, но затем их
сменили тревога и смятение.
     -- Эй!  --  закричал  он  сначала,  повернувшись  и  глядя   на   корму
"Катамарана".--  Смотрите,  Снежок  заснул!  Ха-ха-ха,  вот  так старый кок!
Смотрите, как спит, даже весло выскользнуло у него из рук!..
     Но тут же у юноши вдруг вырвался тревожный  крик,  а  затем  торопливые
восклицания, говорившие о непосредственной опасности:
     -- Ой,  весло!  Смотрите,  весло!..  Оно  поворачивается!.. Осторожней!
Лали, осторожней!
     Закричав, чтобы  предупредить  об  опасности,  юноша,  расставив  руки,
подскочил к своей спутнице, словно желая защитить ее.
     Но  было  уже  поздно  -- выскользнувший из рук заснувшего штурвального
конец рулевого весла повис над водой.
     Оставшись без управления, "Катамаран" стал  разворачиваться  по  ветру,
отчего  весло,  в свою очередь, тоже повернулось, как огромный рычаг, вокруг
своего крепления на  кормовой  бочке,  зацепило  концом  маленькую  Лали  и,
продолжая движение, далеко отбросило ее в синие океанские волны.

Глава XXVIII. ЧЕЛОВЕК ЗА БОРТОМ!

     -- Упала!  Упала в воду! -- закричал Вильям при виде того, как девочка,
подхваченная поднявшимся концом весла, была  отброшена  далеко  от  плота  в
океан.
     Сам  уже  не  сознавая,  что  кричит,  юноша  ринулся  на  край плота с
намерением броситься в воду для  спасения  Лали,  но  в  этот  момент  весло
качнулось  назад  и, ударив его сзади под коленки, подбросило с такой силой,
что он рухнул на плечи стоявшему на коленях Бену Брасу  и,  перелетев  через
его голову, свалился прямо к нему в сундучок.
     Бен  слышал тревожный крик мальчика и почти одновременно всплеск, когда
Лали упала в воду. Он круто повернулся и хотел было подняться, но  в  эту-то
самую  минуту  Вильям,  с  силой брошенный ему на спину, свалил его опять на
колени.
     Когда Вильям, перемахнув через него, очутился в  сундучке,  матрос  уже
оправился от неожиданности и вскочил на ноги.
     -- Кто? Где? Кто упал?..--закричал Бен растерянно.-- Ведь ты же тут! Да
что случилось?
     -- Бен,  Бен!  --  закричал  ему в ответ Вильям, барахтаясь в сундучке,
среди пожитков матроса -- Маленькая Лали... она... ее сшибло веслом!.. Спаси
ее! Ах, спаси же ее!
     Но этот ответ и мольба мальчика были уже излишними. Матрос  все  понял.
Он слышал всплеск и быстро огляделся вокруг: девочки на плоту не было. Ясно,
кто из команды "Катамарана" упал за борт.
     Расходившиеся  по  поверхности  круги указывали место, где девочка ушла
под  воду.  Как  раз,  когда  Бен  поднялся,  она  вынырнула  и,   крича   и
захлебываясь,  стала  судорожно  бить по воде своими ручонками, инстинктивно
стараясь удержаться на поверхности.
     В эту решительную минуту храброму  матросу  даже  не  пришло  в  голову
задумываться  о  том,  как  он  должен  поступить.  Прыжок  --  и  он у края
"Катамарана"; другой -- он на одной из бочек; третий -- и он уже в океане, в
шести футах от плота.
     Если бы он был предупрежден о том, что случилось,  хотя  бы  на  десять
секунд  раньше,  ему  понадобилось бы только несколько взмахов руками, чтобы
достигнуть места, где девочка упала в воду. К несчастью, из-за  столкновения
с  Вильямом  прошло  еще  несколько секунд. И вот в течение этих-то немногих
секунд плот хотя и оставался без управления, а все же,  плывя  под  парусом,
довольно  быстро уходил все дальше и дальше. Поэтому, когда матрос прыгнул в
океан, барахтавшаяся в воде девочка была уже далеко за кормой, на расстоянии
почти кабельтова.
     Если бы Лали умела плавать, то это опять-таки было бы  полбеды.  Матрос
знал,  что  добраться  до плота ему с ней будет нетрудно: он может выплыть с
ношей и потяжелее. Но он понимал, что девочка еле держится на поверхности  и
в любой момент может снова уйти под воду.
     Матросу это стало ясно еще в ту секунду, когда он только бросился к ней
на помощь.  Поэтому,  рассекая  мощными  взмахами  воду,  он  спешил  вовсю,
напрягая каждый мускул рук и ног.
     Тем временем  Вильям  вскочил  на  ноги  и  побежал  на  корму.  Быстро
взобравшись  на  бочку как раз в том месте, где крепилось злополучное весло,
так что оно оказалось под ним, он, дрожа от волнения, следил за происходящей
сценой, бросая взгляды то на беспомощно барахтавшуюся Лали, то на  спешащего
к ней быстрого пловца.
     А  Снежок  тем  временем  преспокойно  спал здоровым, непробудным сном,
каким негры спят у себя в жарких странах.  Ни  крик  Вильяма  о  помощи,  ни
восклицания  матроса  не  оказали  никакого действия на барабанные перепонки
Снежка. Не слышал он  и  пронзительных  криков  Лали,  хотя  при  этом  было
произнесено его собственное имя.
     Ну,  а раз ни один из этих звуков не вывел его из оцепенения, то теперь
он и подавно мог продолжать свой сон как ни в чем не бывало, не  видя  и  не
слыша,   что  творилось  вокруг.  Ведь  матрос  плыл  молча,  крики  девочки
удалялись, становясь все тише и тише, а Вильям, теперь единственный  спутник
Снежка, был слишком поглощен происходящим--он не только кричать, но и дышать
боялся.
     Да,  в  эти  мучительные  мгновения, переживаемые катамаранцами, Снежку
спалось так уютно и крепко, словно он растянулся на койке в  своем  камбузе,
укачиваемый неторопливым ходом доброго парусника.
     Вильям  даже  не  подумал  о  том,  чтобы разбудить его, потому что, по
правде сказать, он не совсем еще пришел в себя. Голова его так и  гудела  от
пережитого  потрясения.  На корму он бросился и вскочил на бочку, совершенно
не отдавая себе отчета в том, что делает... И  драма,  развязки  которой  он
ожидал  с  таким  глубоким беспокойством, так приковала его к себе, что он и
думать забыл о Снежке и о том, что его надо разбудить.
     Молчание длилось недолго. Впрочем, для актеров и зрителя этой волнующей
драмы оно могло показаться и долгим. Нарушил  его  радостный  крик  Вильяма,
короткое  и бурное "ура" -- матрос достиг желанной цели! Вот он приподнимает
Лали и, поддерживая ее одной рукой, другой гребет в сторону плота.

Глава XXIX. СПАСЕНА!

     -- Вот так Бен! Ура! Он спас ее!..
     Возможно, что жесты, сопровождавшие этот взрыв восторга, были настолько
бурными, что бочка качнулась и выскользнула у Вильяма  из-под  ног,  или  же
истинная  причина  происшедшего  заключалась  в  том, что его нервы чересчур
ослабели после столь долгого и сильного напряжения, но, как бы то  ни  было,
при  последнем  крике  "ура"  Вильям  потерял  равновесие и полетел с бочки,
свалившись прямо на мирно спавшего повара.
     Очевидно, чувство осязания у спящего было  более  тонким,  чем  чувство
слуха, и негр наконец проснулся.
     -- Что  за  чертовщина!  --закричал  он,  вскочив  на колени и стараясь
выбраться из-под Вильяма, свалившегося ему на спину.-- Что за черт?  Что  за
шум?  Кто  это  кричал  "ура"?..  Ты  кричал, Вильям? Мне приснилось, кто-то
крикнул "ура"... Что, разве ты увидел корабль?.. Нет? А где же масса Брас  и
где наша маленькая девочка? Ой!..
     Вопросы  следовали  друг  за  другом  с такой быстротой, что мальчик не
успевал ответить ни на один из них. Но последнее восклицание Снежка  сказало
о том, что вряд ли это было нужно.
     Окинув  плот  быстрым  и  пристальным взглядом и увидев, что на нем нет
Бена, а главное, нет его дорогой Лали, негр остолбенел от удивления и ужаса.
     Он взглянул на воду. Как все люди, много плававшие по  океану,  он,  по
издавна выработавшейся у него привычке, сразу же посмотрел за корму: упавший
за  борт  всегда  окажется  за  кормой идущего под парусом судна. И негр был
прав. Он тут же заметил Бена Браса, или, вернее,  только  его  голову,  чуть
возвышавшуюся  над  волнами.  А  рядом  с  ней виднелась маленькая головка с
черными локонами и крошечная ручка, доверчиво обнимавшая матроса за плечо.
     Снежок мигом понял все. Вильям мог ничего не объяснять. Ему стало ясно,
что произошло, пока он спал. Он не понял лишь причину происшедшего и даже не
заподозрил, что несчастье случилось по его собственному  нерадению.  Но  все
равно  беспокойство,  испытываемое им, от этого нисколько не уменьшилось. Да
что там беспокойство... он ощущал ужасную тревогу!
     Это чувство возникло не сразу. Сначала, когда он  увидел,  что  девочку
поддерживает  такой  прекрасный  пловец,  как  его  старый  товарищ,  он  не
сомневался в конечном исходе происшествия, настолько не сомневался, что даже
не бросился им  на  помощь,  хотя  в  первую  секунду  именно  так  и  думал
поступить.
     Однако  он  тут же убедился, что опасность, грозящая Лали и ее храброму
спасителю, не миновала.
     Не подумал и Вильям об этой опасности, когда кричал "ура", выражая свою
радость. Он видел, что  матрос  подобрал  девочку,  и,  безгранично  веря  в
мужество  и ловкость их защитника, не сомневался в том, что тот доберется до
"Катамарана" вместе со своей нетяжелой ношей. Вне себя от радости,  юнга  не
принял  в  соображение  одного обстоятельства: "Катамаран" шел под парусом с
такой скоростью, что даже самый быстрый пловец -- один, без всякой ноши -- и
то не догнал бы его. В такую горячую  минуту  не  обратил  внимания  на  это
печальное  обстоятельство  не  только  юнга,  но  даже  Снежок, а ведь, надо
сказать, Снежок был не только хороший кок, но опытный мореход. Однако  почти
тут же негр увидел опасность и понял, в чем она заключалась. Быстро встав на
корточки  около кормовой бочки, он схватил конец рулевого весла, который сам
же раньше выпустил из рук с такой преступной небрежностью, и,  хотя  ему  до
сих пор и в голову не приходило, что сам он был всему причиной, принялся изо
всех сил спасать положение.
     Сильные  руки  негра  заставили  "Катамаран" повернуться против ветра и
таким образом приблизиться к пловцу. Но  наш  рулевой  увидел  вдруг  нечто,
отчего  бросил  весло так внезапно, словно руку его разбил паралич или конец
весла превратился в раскаленное железо.
     Одно было ясно: причиной был не паралич. Его рука, выпустившая весло --
правая рука,-- потянулась к левому бедру, где на поясе у него висел в ножнах
длинный нож. Он схватился за рукоятку, но не для того, чтобы его вытащить, а
чтобы убедиться, на месте ли он.
     Мгновение -- и рука отдернулась. Негр был уже  на  ногах.  О  весле  он
больше не думал и, подбежав к краю плота, прыгнул в воду.

Глава XXX. МОЛОТ-РЫБА

     Поведение  негра,  бросившего  рулевое весло и прыгнувшего в воду, было
некоторое время непонятно Вильяму. Зачем Снежок сделал это? Разве матрос  не
мог  один  доплыть с девочкой до плота? Ведь он без труда поддерживал ее. Да
и, кроме того,  Снежок  был  бы  гораздо  полезнее,  оставаясь  на  плоту  и
продолжая управлять им. Стоило бы ему постоять у руля еще несколько минут --
и  пловец оказался бы рядом с "Катамараном". Ну, а теперь, когда он выпустил
весло, плот снова развернулся и, встав носом  по  ветру,  стал  удаляться  в
противоположную от матроса сторону.
     Однако этого тревожного обстоятельства Вильям даже не заметил, а если и
заметил, то спустя мгновение уже забыл о нем.
     Всего  несколько секунд следил он за негром. Неприятные мысли теснились
у него в голове: почему негр, перед тем как прыгнуть, схватился за  рукоятку
ножа,  чуть-чуть  его  вытащил  и снова сунул обратно? Мгновенное подозрение
промелькнуло в голове у мальчика. Зачем негру понадобился  нож,  если  целью
его  было спасение пловца? Уж не пришла ли ему в голову дьявольская мысль --
уменьшить число тех, которые нуждаются в пище и воде?
     Правда, это подозрение возникло лишь на секунду  и,  возникнув,  тотчас
вызвало в юноше глубокое раскаяние. Как мог он так дурно подумать о Снежке?
     Раскаяние пришло мгновенно, потому что взгляд его упал на...
     Только  теперь  странный  поступок  негра  стал  ему  понятен -- не для
убийства плыл Снежок к Бену Брасу, а для спасения!
     Только от кого  спасать?  Неужели  действительно  была  опасность,  что
матрос утонет и он нуждался в помощи для себя и девочки?
     Но Вильям уже не спрашивал себя об этом. Зачем догадки и предположения?
Опасность,  угрожавшая  его  покровителю,  предстала  пред ним во всей своей
ужасающей  реальности.  Этот  плоский  темный  диск  с  серповидной  выемкой
посередине,  который быстро скользил, пеня воду, не мог быть ничем иным, как
спинным плавником акулы. И Вильям понял, какая грозит им опасность.
     Ведь это та самая акула, которую он и крошка  Лали  спокойно  наблюдали
совсем недавно, опаснейшая молот-рыба. Сквозь прозрачную воду вырисовывалась
ее  молотообразная  голова  и  зловеще  светящиеся, навыкате глаза. Страшное
зрелище!
     И  вот  мальчик  остался  единственным   свидетелем   этой   волнующей,
потрясающей сцены, а участниками ее оказались Снежок, молот-рыба, Бен Брас и
девочка, которую он спасал.
     Еще  в  тот  момент,  когда  Вильям  понял, зачем негр бросился в воду,
действующие лица разыгрывающейся трагедии  расположились  как  бы  на  углах
огромного  равнобедренного  треугольника, причем Снежок и акула находились в
углах у основания, а Бен со своей ношей -- в углу при вершине. Эта последняя
точка оставалась почти неподвижной, а две другие двигались по направлению  к
ней: человек и акула состязались в скорости.
     Вот  как  все  это  произошло: ушей чудовища, плывшего до этого впереди
"Катамарана", достиг всплеск упавшей в воду Лали и более тяжелый и еще более
громкий всплеск тела матроса,  прыгнувшего  с  плота.  Молот-рыба  с  хищным
инстинктом,  характерным  для  всей  породы  акул,  мгновенно  повернулась и
поплыла, заходя за  корму  плота,  где,  как  она  чуяла,  неминуемо  должно
оказаться то, что упало за борт,-- будь то предмет или человек.
     И   вот,  когда  хищник  подбирался  таким  образом  к  кормовой  струе
"Катамарана", Снежок, заметив веерообразный плавник и направление, в котором
он двигался, разгадал его намерение.
     Но едва только Снежок бросился в воду, акула,  отклонившись  от  своего
первоначального  направления,  поплыла  в  сторону негра -- по-видимому, она
решила переменить объект нападения. Однако, то ли негр  пришелся  ей  не  по
вкусу, то ли она была испугана его храбростью -- он плыл прямо ей навстречу,
-- что  бы  там  ни  было,  она  метнулась  назад, поплыв по прежнему курсу,
навстречу Бену.
     Разумеется, матрос, плывя  с  девочкой,  почти  потерявшей  сознание  и
стеснявшей  его  движения, вряд ли мог защититься от нападения акулы, да еще
такой акулы, как молот-рыба. Снежок знал это,  и  именно  это  побудило  его
броситься на помощь.
     Что же касается самого негра, то трудно было найти в водах океана более
опасного  для  акулы  противника.  Плавать  он умел, как рыба, а нырять, как
морская утка. Не раз он встречался лицом к лицу с акулой в ее родной стихии,
не раз выходил победителем из такой встречи. Не за себя он боялся, выходя на
этот поединок, а за тех, кого собирался спасать.
     Уже в самом начале акула была ближе к Бену: она начала движение раньше.
Но хотя им нужно было преодолеть почти равные расстояния, Снежок  знал,  что
его соперник, превосходя по скорости, придет к цели первым.
     Эта мысль приводила его в жгучее беспокойство, почти отчаяние.
     Он  неистово  бил  по  воде  руками  и  ногами,  громко кричал и вообще
всячески старался отвлечь внимание акулы на себя.
     Однако ни его шумные движения, ни крики  не  принесли  никакой  пользы:
хитрое  животное  не  обращало  на  них внимания. Ее темный спинной плавник,
словно парус под сильным ветром, несся навстречу  более  доступным  для  нее
жертвам.
     Стороны   равнобедренного   треугольника  становились  неравными  очень
медленно, но верно. Теперь это был уже косой треугольник, и Снежок с  каждой
секундой все яснее видел это.
     -- Ах,   бедняжка   Лали!   --  кричал  он  голосом,  прерывавшимся  от
волнения.-- Ой! Масса Бен, ради всех святых, берите же  вправо  --  слышите,
вправо!  --  а  я  заплыву между вами и этой свирепой тварью! Впра-а-а-во!..
Так, правильно. Вы только продержитесь, Бен! Только бы успеть доплыть,  а  я
уж расправлюсь с этой тушей!
     Указание  Снежка  возымело  действие.  До  сих  пор  матрос  не замечал
опасности, единственной мыслью его было  догнать  плот.  О  каком  нападении
акулы  мог он думать! Он даже не заметил приближения молот-рыбы. Дело в том,
что плавник акулы был хорошо виден со стороны "Катамарана", то  есть  сбоку,
но  его  трудно было заметить, глядя на него спереди. Неудивительно поэтому,
что жертвы, на которых акула готовила нападение, не замечали ее приближения.
И только при  виде  Снежка,  прыгнувшего  с  "Катамарана"  и  плывущего  ему
навстречу,  у  матроса  мелькнуло  подозрение:  акула!  В то же мгновение он
вспомнил, что Вильям спрашивал его об этом животном,  а  он  кратко  ответил
ему, что оно называется молот-рыбой.
     Теперь только Бен понял, что их настигает акула. Однако откуда ждать ее
нападения,  он  не  знал,  пока  не  услышал  предупреждающих криков Снежка:
"Берите же вправо!"
     Матрос был  слишком  высокого  мнения  об  опыте  бывшего  кока,  чтобы
пренебречь его советом, и, как только услышал этот крик, повернул вправо так
быстро,  как  только  может  это  сделать  пловец с одной свободной рукой. К
счастью, этого было достаточно, и вскоре соотношение всех пловцов изменилось
-- вместо треугольника они образовали теперь прямую линию:  на  одном  конце
был матрос, на другом акула, а посередине Снежок.

Глава XXXI. ЛИЦОМ К ЛИЦУ

     Из-за  такой  церемены  в  расположении  пловцов  акула  потеряла  свои
преимущества. Противником ее был уже не обессиленный  обремененный  ношей  и
безоружный матрос -- да если бы даже и имелось оружие, все равно руки у него
были  заняты,--  нет,  теперь ей предстояло схватиться с вооруженным длинным
ножом, бодрым, полным сил противником, который с  детства  привык  к  водной
стихии  и чувствовал себя в воде, может быть, не хуже самой акулы. Во всяком
случае, негр мог спокойно продержаться на воде в течение  нескольких  часов,
да и под водой не меньше, чем любое животное, дышащее воздухом.
     Но Снежок вовсе не собирался погружаться глубоко в воду.
     Ну уж нет, ни на дюйм! Наоборот, чем ближе к поверхности, тем лучше.
     Он отлично понимал, что под водой-то его и подстерегала опасность.
     Как  вы  уже  знаете, ему не один раз приходилось вступать в поединок с
акулой в ее родной стихии. Правда, ему больше доводилось  иметь  дело  не  с
молот-рыбой,  а  с  белой  акулой, однако он знал кое-что и о повадках этого
вида акул.
     Дело в том, что молот-рыба и другие особи этого  вида  нападают  только
тогда,  когда их жертва находится под ними. В противном случае им приходится
перевернуться на спину или на бок, и тем круче, чем ближе к поверхности воды
лежит их добыча. Если  же  она  совсем  на  поверхности,  то  акула  в  силу
своеобразного расположения рта и строения челюсти выгибается брюхом наружу.
     Это  обстоятельство  хорошо  известно всякому, кто провел свою жизнь на
море, и особенно тем, кому не раз приходилось вступать в поединок с акулой.
     Например, ловцы жемчуга в Красном море нисколько  не  боятся  нападения
акулы. Оружием защиты у них служит простая палка, заостренная с обеих сторон
и для крепости обожженная в огне. Называют они ее "эстака".
     Имея  при  себе это простое оружие -- его носят в петле на поясе,-- они
не боятся нырять за жемчугом, хотя в эти места  и  наведываются  акулы.  Как
только  прожорливый  хищник  бросается  на них, ловцы, дождавшись, когда тот
проделает свое водное сальто, выгнувшись брюхом наружу  и  откроет  огромную
пасть,  ловко  суют  эстаку  в пасть хищника, и ему остается только убраться
восвояси с разинутой пастью или же закрыть ее, себе на  погибель.  Однако  в
эти  воды  заходят  и  другие  акулы, с которыми не так-то легко справиться.
Называются они "тинтореры", и ловцы жемчуга  опасаются  их  не  меньше,  чем
моряки -- обыкновенных акул.
     Молот-рыба  --  свирепый  хищник,  и  ее  боятся больше, чем какую-либо
другую акулу.  Несомненно,  однако,  этот  страх  наполовину  вызывается  ее
ужасной внешностью.
     Снежок  знал, что животное не может причинить ему вреда, предварительно
не приняв своей обычной позы вполоборота, и  поэтому  приблизился  к  ней  с
намерением  держаться на самой поверхности, не давая животному очутиться над
ним.
     Итак, поединок был теперь неизбежен.
     Акула, хотя  несколько  и  сбитая  с  толку  происшедшим  перемещением,
видимо, все-таки не отказывалась от намерения во что бы то ни стало отведать
человечины.  Двое  белых  от  нее ускользнули, но на этот счет у нее не было
особого предпочтения, и чернокожий Снежок казался ей  не  менее  аппетитным,
чем Бен Брас и маленькая Лали.
     Трудно,  конечно, утверждать, что акула рассуждала именно таким образом
или что она вообще могла рассуждать. Да и времени у нее не  было  для  того,
чтобы рассуждать.
     Когда  Снежок оказался между акулой и намеченными ею жертвами, курчавую
голову негра и молотообразный череп хищника разделяло такое расстояние,  что
между ними нельзя было бы и трех раз уложить гандшпуг.
     Положение  не  из приятных, и всякий другой на месте Снежка не выдержал
бы и поддался бы страху.
     Но не тут-то было! Опытный боец был готов к поединку, действуя с  таким
бесстрашием  и  решительностью,  будто  на нем был амулет, который давал ему
полную уверенность в победе.
     Вильям, стоя  на  корме  "Катамарана",  затаив  дыхание,  наблюдал  все
перипетии  этого  зрелища.  Он  увидел, как негр вытащил нож из ножен, но он
недолго задержался в его руках -- чтобы высвободить и удобнее маневрировать,
избегая своего противника, Снежок взял нож в зубы. В  таком  необычном  виде
предстал он для встречи со свирепым властителем морских глубин.

Глава XXXII. ПО КРУГУ

     Было бы естественно предположить, что акула мгновенно ринется на своего
противника,  движимая  лишь одним желанием: сожрать его как можно скорее. Но
нет! Несмотря на свою прожорливость, характерную вообще для всех видов акул,
этому хищнику свойственна и большая инстинктивная осторожность. Этот морской
тигр, так же как и тигр, обитающий на суше, может чутьем угадать,  легко  ли
достанется ему добыча или противник окажется опасным.
     Должно  быть,  такая  мысль  (если  это  можно  вообще  назвать мыслью)
мелькнула в безобразной голове молот-рыбы: слишком уж решительный вид был  у
Снежка!  Вполне  вероятно, что если бы негр стал удирать от нее, а не поплыл
ей навстречу, то акула тотчас же набросилась бы на него.
     Вдобавок противник был примерно такой же крупный, как она  сама,  да  и
храбр  не  менее,  чем  она.  Возможно также, что две лоцман-рыбы -- обычные
спутники акулы,-- подплыв чуть ли не к самому носу  Снежка  и  осмотрев  его
темное  туловище,  как  хорошие  разведчики,  доложили  своему  хозяину, что
приближаться к намеченной ими добыче нужно с осторожностью.
     Как бы там ни было, акула, по-видимому, сразу обнаружила  в  противнике
нечто  такое,  что  изменило  ее  тактику:  вместо  того  чтобы  безрассудно
броситься на Снежка или хотя бы плыть  с  той  же  скоростью,  с  какой  она
приближалась  к  нему  раньше,  акула, находясь уже на расстоянии нескольких
морских саженей, вдруг стала сбавлять  ход;  ее  бурые  веерообразные,  тихо
колебавшиеся  по  бокам  плавники уже не помогали ей в прежнем стремительном
движении.
     Более того, подплыв к негру почти вплотную, она вдруг подалась  чуть  в
сторону, словно решила напасть на противника с тыла или даже проплыть мимо.
     Интересно,  что  обе  лоцман-рыбы, плывшие по сторонам у самых ее глаз,
казалось, направляли движение акулы.
     Негр  был  явно  сбит  с  толку  этим  неожиданным  маневром.  Он  ждал
мгновенного нападения и сумел бы отразить его; он даже вытащил нож изо рта и
зажал крепко в правой руке, готовясь нанести смертельный удар.
     Нерешительность хищника вызвала и у него некоторое замешательство.
     Ага!..  Снежок  сообразил,  что  хитрая тварь норовит его обойти, чтобы
броситься на беззащитных Бена и Лали за его спиной.
     Как только это подозрение мелькнуло в него в голове,  он  повернулся  в
воде и поплыл наперерез акуле, чтобы, если возможно, перехватить ее.
     Впрочем, теперь уже не имело значения, собирается ли хищник возобновить
свой первоначальный  план нападения на матроса и его ношу или это был просто
маневр, чтобы зайти негру с тыла; так или иначе,  Снежок  выбрал  правильную
тактику. Негр сообразил, что если ловкий противник подберется к нему с тыла,
то ему, так же как матросу с девочкой, придется плохо. Если бы акуле удалось
обойти  его  и поплыть навстречу матросу, то каким бы хорошим пловцом ни был
Снежок, за рыбой ему все равно не угнаться.
     И тут ему пришла в голову мысль, как предотвратить  опасность,  которой
он  боялся  больше  всего:  чтобы  акула  не  обошла  его  и не бросилась на
беззащитную пару. Вынув изо рта свой нож. Снежок закричал:
     -- Эге-ге-гей! Масса Брас, берите-ка вправо! Ей придется  тогда  ходить
по кругу. Ради Бога, держитесь у меня за спиной, или вы пропали!
     Но матрос вряд ли нуждался в этом совете: он и сам уже увидел опасность
и начал маневр, который негр советовал ему предпринять.
     Теперь все они двигались по кругу, или, точнее, по трем концентрическим
окружностям, причем матрос с девочкой двигался по меньшему. Снежок--по кругу
со средним  радиусом,  а  акула  со своими спутниками -- по внешнему, самому
большому. Ее горевшие злобой глаза были устремлены к центру:  она  только  и
ждала  случая,  чтобы прорваться через второй круг, охраняемый негром. Целых
пять минут продолжалась эта схватка, причем без явного перевеса на чьей-либо
стороне. И все же преимущество в этом состязании  было  на  стороне  игрока,
плывущего  по  внешней  окружности.  Хотя  акуле  и приходилось преодолевать
наибольшее расстояние, однако  для  нее  это  было  своего  рода  спортивное
состязание,  для  ее  же  партнеров  -- тяжкий труд, сопряженный к тому же с
опасностью утонуть.
     Если бы череп животного имел другое строение, а мозг  был  совершенней,
то  оно  продолжало  бы  эту  игру, и тогда его главному противнику, Снежку,
пришлось бы либо просить пощады, либо отправиться на съедение рыбам. Но  еще
раньше  туда же отправился бы обремененный ношей пловец, находившийся позади
него.
     Однако, как все животные, будь они сухопутные или водные, акула тоже не
всегда способна проявить достаточное терпение и, бывает, приходит в  ярость.
И  вот  хищник,  придя  именно  в  такое  расположение  духа -- по-видимому,
свойственное водным хищникам, так же как и людям,-- решил  наконец  нарушить
правила этой игры и тем самым положить ей конец.
     Не  выдержав,  акула  внезапно вышла из своего круга и двинулась к Бену
Брасу  и  маленькой  Лали,  приникшей  к  его  плечу.  Словом,  несмотря  на
предостережение  своих  двух  спутников  и  на  поблескивающий под водой нож
негра, акула бросилась стремглав к центру трех кругов.  Ей  пришлось  пройти
так  близко  от  приплюснутого  носа  негра,  что  ее  клейкая чешуя чуть не
коснулась его выпяченных губ. Стоило Снежку протянуть руку  --  и  его  удар
пронзил бы насквозь увертливого врага.
     Снежок  действовал  иначе  и так ловко, так проворно, будто заранее уже
знал об этом новом маневре акулы. Как только бок хищника скользнул  на  дюйм
от  его  носа,  он  вдруг  опять схватил нож в зубы и, действуя одновременно
руками и ногами, сделал в воде прыжок и, взметнувшись  всем  телом,  вскочил
хищнику на спину.
     Одно  мгновение  --  и  левая рука его вцепилась в костистый нарост над
левым глазом акулы, мускулистые пальцы впились в орбиту глаза, а длинный нож
в правой руке заходил вверх и вниз, то сверкая в воздухе, то  скрываясь  под
водой, с равномерностью парового молота.
     Сделав  свое  дело,  Снежок преспокойно слез со скользкого седла. Рядом
плавала акула, или, вернее, ее труп, который окрашивал кровью лазурные волны
на несколько морских саженей вокруг.

Глава XXXIII. ПОГОНЯ ЗА "КАТАМАРАНОМ"

     Как было уже сказано ранее, стоявший на корме  Вильям  следил  за  этой
сценой,  затаив  дыхание.  Едва только он увидел, что акула мертва, а Снежок
вышел из поединка невредимым и  победителем,  мальчик,  не  в  силах  больше
сдерживаться, закричал от охватившей его радости.
     Однако  крик  этот  тут же смолк и за ним последовал другой, выражавший
совсем иные чувства. То был крик уже не радости, а ужаса.
     Оказывается,  драма  в  открытом  океане,  разыгрываемая   перед   ним,
единственным  зрителем,  еще  не  закончилась.  Предстоял  новый,  не  менее
волнующий акт, причем теперь юнга был уже не зрителем, а его участником.
     И акт этот начался. Отчаянный крик, который вырвался у юнги,  возвестил
его начало.
     Наблюдая  за  поединком  между Снежком и акулой, Вильям упустил из виду
одно очень важное обстоятельство.
     Теперь в опасности был не только негр, но и Бен Брас и маленькая  Лали,
да  и  сам он--словом, судьба всей маленькой команды зависела сейчас от него
самого, или, вернее, от того, удастся ли ему взять их спасение в свои  руки;
если  это  удастся,  то  они  могут  быть  еще  спасены,  в противном случае
наверняка погибнут.
     Читатель,  наверно,  удивляется:  о  каком   странном   обстоятельстве,
сулившем такой ужасный исход, может идти речь? Ничего таинственного, однако,
тут  не  было.  Просто  "Катамаран",  имея на себе наполненный ветром парус,
уходил, как и следовало ожидать, все дальше от пловцов.
     Вот  почему  юнга  закричал  от  ужаса.  Теперь,  когда   он   перестал
беспокоиться  за  исход  поединка,  он сразу осознал эту новую опасность. И,
должно быть, Бен Брас тоже заметил ее. Не прошло  и  мгновения,  как  зычный
голос матроса разнесся далеко над океаном.
     -- Вильм!  --  кричал  он,  стараясь  держать голову как можно выше над
водой, чтобы его лучше было  слышно.--  Ви-и-льм,  голубчик,  держи  рулевое
весло да разворачивайся! Слышишь? Становись против ветра, а не то нам конец!
     Снежок  тоже  пытался  кричать,  но  он  так  запыхался  после  долгой,
напряженной борьбы с акулой, что изо рта его вылетали лишь бессвязные звуки,
похожие скорее на хрюканье дельфина,  чем  на  членораздельную  человеческую
речь. Понять его было совершенно невозможно.
     Да  и  вряд  ли  это  было нужно, так как Вильям сам увидел, в чем была
опасность,  и  поспешно  принял  нужные  меры.  Руководствуясь   собственным
соображением  и  отчасти указаниями Бена Браса, он бросился к рулевому веслу
и, вцепившись в  него  обеими  руками,  изо  всех  сил  старался  развернуть
"Катамаран".
     Через  некоторое  время  ему  удалось повернуть плот против ветра, или,
точнее говоря, поставить его настолько "близко к  ветру",  насколько  вообще
такого  рода  судно  могло выполнить этот маневр. И тут он вдруг увидел, что
его усилия совсем или почти совсем бесполезны. Сбавив  ход,  плот  со  своим
огромным, неуклюжим парусом продолжал удаляться от догонявших его пловцов, и
расстояние  между  ними, как заметил Вильям, все увеличивалось. Даже Снежок,
который, покончив с акулой, направился прямо  к  "Катамарану",--даже  он  не
приближался ни на дюйм к гонимому ветром плоту.
     Наступил   самый   напряженный   момент.  Тревога,  казалось,  достигла
наивысшего предела: все видели, что плот не поддается  управлению  и  уходит
все дальше и дальше...
     В  таком  положении дело долго оставаться не могло. Видно было, что оба
пловца изнемогают от усталости. Снежок, плававший, как морская утка, мог еще
продержаться некоторое  время,  но  матрос,  обремененный  ношей,  неминуемо
должен  был  скоро  пойти ко дну. Да и Снежок не мог плыть до бесконечности.
Если погоня за уходящим по ветру "Катамараном" продолжится,  негр  неминуемо
тоже окажется жертвой всепоглощающего океана.
     В  течение  нескольких  минут  --  они  казались часами -- продолжалось
состязание между людьми и плотом без каких-либо видимых успехов для той  или
другой стороны. Правда, некоторая перемена в их взаимном расположении все же
произошла  Вначале  негр  плыл  на  несколько  саженей  позади  Бена Браса и
спасенной им девочки. Теперь позади были они,  и,  увы,  они  отставали  все
больше  и  больше.  И  хотя  Снежок  уплывал  все дальше и дальше от Бена, к
"Катамарану" он не приближался. Плот оказался более быстрым парусником,  чем
Снежок -- пловцом.
     Вначале,  когда  Снежок  бросился  догонять плот, он рассчитывал быстро
добраться до него и повернуть его в сторону обессилевшего пловца.
     Уверенный в своем умении плавать, он считал это вполне осуществимым. Но
теперь,  проплыв  следом  за  плотом  несколько  минут,  он  убедился,   что
расстояние  между ним и "Катамараном" не только не уменьшается, а, наоборот,
увеличивается. И им овладело сильнейшее беспокойство.
     И беспокойство это росло:  напрасно  греб  он  во  всю  мочь,  напрасно
работал  он  крепкими  ногами,  напрягая  все силы,--все та же широкая синяя
полоса воды отделяла его от "Катамарана".
     И когда наконец он увидел, что все  усилия  тщетны  и  что  "Катамаран"
уходит, беспокойство его сменилось мучительной тревогой. Неизвестно, было ли
все  на  самом  деле  так,  как  ему казалось, но он решил, что догнать плот
невозможно, и прекратил свои усилия.
     Однако  он  не  собирался   оставаться   на   месте.   Отказавшись   от
преследования  "Катамарана",  он  ловко,  как  бобер,  повернулся  в  воде и
взглянул  назад.  Там,  на  расстоянии  примерно  двухсот  морских  саженей,
виднелись  две  точки,  настолько  сливаясь  друг с другом, что они казались
одним пятнышком, черневшим над гребнями волн.
     Да и заметить их можно было, только приподнявшись на  несколько  дюймов
над водой.
     И Снежок приподнялся еще выше, ибо знал, что там чернелось...
     Ни секунды не колеблясь, он, рассекая воду, поплыл прямо туда.
     Его не раздирали больше противоречивые чувства. Одна мысль завладела им
целиком. Он плыл не с осознанной целью помочь, а лишь побуждаемый отчаянием,
чтобы,  пока  в  нем  есть  еще  хоть  капля  сил, не дать утонуть маленькой
Лали--ребенку,  вверенному  его  попечению,  а  если  сила  и  иссякнет,  то
погрузиться  вместе  с  девочкой  в огромную бездонную могилу, от которой не
остается ни следа, ни надгробия.

Глава XXXIV. ИСЧЕЗНОВЕНИЕ ПАРУСА

     Негр и матрос плыли теперь навстречу друг другу. Бен, правда,  двигался
довольно медленно, но нельзя сказать, чтобы и Снежок плыл назад быстро. Впав
в  отчаяние,  он  не  чувствовал  прежней решимости. Он даже не отдавал себе
отчета, зачем он вернулся, разве только затем, чтобы утонуть вместе с  двумя
другими. По-видимому, теперь всех их ждал именно такой конец.
     Как  ни  медленно они плыли, встретились они скоро. В их глазах застыло
тяжкое отчаяние, какое бывает у людей, утративших последнюю надежду.
     "Катамаран" был уже теперь на таком расстоянии, что  если  бы  он  даже
стал  на  якорь,  то  вряд  ли  бы  они добрались до него вплавь. Уже плот и
привязанные вокруг него бочки скрылись из виду. Один лишь парус белел вдали,
словно  курчавое  облачко,  летящее  по  небу,  да  и  он   вот-вот   грозил
превратиться в белую точку, а там, может быть, и исчезнуть из виду. Какая уж
тут надежда!
     Бен  Брас  недоумевал,  почему  парус  все  еще  не был убран. В первые
минуты, нагоняя плот, он кричал Вильяму, чтобы тот отпустил шкоты, кричал до
хрипоты, пока не стал задыхаться и совсем  потерял  голос.  Да  и  плот  тем
временем  отнесло  так  далеко, что вряд ли юнга услышал его. Наконец матрос
перестал кричать; он продолжал плыть, храня  мрачное  молчание,  недоумевая,
почему Вильям не выполнил его приказа, и испытывая от этого грусть и досаду.
Еще  бы  --  ведь  убери  юнга  парус,  они  могли  бы еще надеяться нагнать
"Катамаран"!
     И в ту минуту, когда матрос погрузился  в  свое  угрюмое  молчание,  он
увидел,  что  к  нему приближается Снежок. Как же тут не предаться отчаянию!
Даже такой отличный пловец, как негр, отказался  от  попытки  догнать  плот.
Ясно, значит, что для него дело и вовсе безнадежно.
     Через  несколько  мгновений  пловцы  очутились  рядом.  Они  обменялись
взглядами и поняли друг друга без  слов.  Каждый  прочел  в  глазах  другого
ожидавшую его страшную участь. Им суждено утонуть.
     Первый нарушил тягостное молчание Снежок:
     -- Послушайте,  масса Бен, вы, должно быть, совсем обессилели. Дайте-ка
мне нашу девочку!.. Ну-ка, Лали, возьмись за мое  плечо,  пусть  масса  Брас
переведет немножко дух.
     -- Нет, нет, не надо! -- запротестовал матрос безнадежным тоном.-- Чего
уж там, подержу-ка ее еще немного. Все равно недолго осталось...
     -- Т-ш-ш!  --  перебил  его  негр  свистящим шепотом и многозначительно
показал взглядом на Лали.-- Я так понимаю,-- продолжал он  спокойным  тоном,
предназначавшимся  для  девочки,--  что  опасности  пока нет. Ясное дело, мы
потихоньку догоним "Катамаран". Ветер переменится и пригонит  его  к  нам...
Говорите  лучше  по-французски. Бедная крошка не знает французского языка,--
обратился он снова  к  Бену,  переходя  на  жаргон,  употребляемый  жителями
французских колоний.-- Я-то знаю, что и вам, и мне, и плоту--всем нам конец!
Но  пусть  хоть  девочка  не  знает  об  этом  до последней минуты. Зачем ей
напрасно мучиться!
     -- Ладно, ладно! -- забормотал Бен, мешая  без  разбору  французские  и
английские слова.-- Бедная девочка, пусть она, правда, не знает, что ее ждет
впереди!  Помилуй  нас,  Господи!..  Вот  и  плота  уже  не  видно!  Куда он
девался?.. Не видишь ты его, Снежок?
     -- Ах ты, Боже праведный, нет его! -- ответил  негр,  приподняв  голову
над водой.--Исчез! Кончено дело -- теперь мы его больше не увидим!
     Нота  отчаяния  в его голосе прозвучала еле слышно. Если до этого у них
была еще какая-то слабая надежда на спасение, то теперь, когда плот исчез  и
даже  его  парус не виднелся на фоне голубого неба, и она пропала. И поэтому
этот новый поворот в разыгрывавшейся драме не изменил настроения его главных
участников. Смерть смотрела им в лицо с неумолимой неотвратимостью.  Если  в
чем  и произошла перемена, так это не в их настроении, а в действиях. Пловцы
больше не двигались по какому-либо определенному направлению: им некуда было
плыть. Парус исчез, и они теперь не знали, где находится плот.  Может  быть,
он затонул, оставив их одних среди безбрежного океана?
     -- Да  и к чему плыть?! -- сказал Бен в отчаянии.--Только силы тратить,
а их у нас и так немного осталось.
     -- И правда, не к чему,-- согласился негр.--  Будем  плавать  на  одном
месте  --  так  легче  будет,  мы дольше продержимся. Послушайте, масса Бен,
дайте мне нашу девочку! Вы, ей-ей, больше моего устали... Лали,  держись  за
мое плечо... Вот так.
     И, подплыв к матросу, негр осторожно снял ослабевшие руки девочки с его
плеч и переложил их на свои.
     Бен  больше  не пытался отказываться от благородного предложения своего
товарища. Теперь, признаться, эта помощь была ему как  нельзя  более  нужна.
Они продолжали плавать, стараясь расходовать сил столько, сколько нужно было
для того, чтобы удержаться на поверхности воды.

Глава XXXV. В ОЖИДАНИИ СМЕРТИ

     В течение нескольких минут оказавшиеся за бортом катамаранцы оставались
все в  том  же  опасном положении, почти не двигаясь среди темно-синих волн,
словно повиснув между водой и воздухом, между жизнью и смертью. Ни негр,  ни
белый больше не думали о том, как избавиться от смерти,-- они не сомневались
в том, что наверняка погибнут.
     Да  и  как  могли они в этом сомневаться! Для них это был только вопрос
времени. Пройдет час, два,  а  может,  и  меньше,  потому  что  усталость  и
напряжение  уже  подточили  их  силы,-- и все будет кончено. Они не избегнут
законов природы: закона тяготения,  или,  точнее  говоря,  закона  удельного
веса, и погрузятся в бездонную и неведомую глубь океана; и маленькая Лали --
это  прелестное  безропотное  дитя,  невинная  жертва  судьбы,-- разделит их
горестный жребий: исчезнет навсегда из этого мира.
     Все это время девочка не  обнаруживала  никаких  признаков  панического
страха, что при данных обстоятельствах было бы только естественно. Рожденная
и выросшая в стране, где человеческая жизнь ценится недорого, она привыкла к
зрелищу  смерти,  а  это до известной степени лишает смерть ее ужаса,-- ведь
люди, часто наблюдавшие ее, обладают более стоическим равнодушием.
     Но было бы ошибочно предположить, что девочка безразлично относилась  к
своей  участи.  Наоборот,  она  испытывала вполне естественный страх. Однако
потому ли, что ее сознание было затемнено крайней опасностью положения,  или
она не чувствовала, насколько велика эта опасность, но поведение ее с начала
и  до  конца  было  отмечено каким-то почти сверхъестественным спокойствием.
Возможно также, что ее поддерживала вера в  своих  мужественных  защитников.
Оба  они  даже  в эти роковые минуты избегали говорить ей о том, что жить им
осталось недолго.
     И все-таки они были в этом уверены далеко не в  равной  степени.  Белый
ощущал  неизбежность  гибели  больше, чем негр. Трудно сказать почему. Может
быть, потому, что Снежку очень часто приходилось бывать на самом краю гибели
и всякий раз ему удавалось избегнуть ее, и, несмотря на, казалось бы, полную
невозможность спастись, в его груди еще теплился слабый луч надежды.
     Другое дело -- матрос. Ни тени уверенности не оставалось в его душе. Он
считал, что идут последние минуты его жизни. Раз или два  у  него  мелькнула
мысль  самому  положить конец борьбе и вместе с ней мучительным переживаниям
этого страшного часа. Стоило  ему  только  перестать  двигать  руками--и  он
пойдет  ко дну. Его останавливал только врожденный инстинкт, которому претит
самоуничтожение и который подсказывает нам,  или,  вернее,  принуждает  нас,
дожидаться того последнего мгновения, когда смерть придет сама.
     Так,  в  силу  разных  причини рассуждая по-разному, три выброшенных за
борт скитальца с "Катамарана" продолжали держаться на воде.  Маленькая  Лали
-- потому,  что рядом был Снежок; Снежок -- потому что где-то в глубине души
еще  теплился  слабый  луч  надежды;  а  матрос  --  потому,  что   инстинкт
самосохранения  удерживал  его  от  совершения  поступка,  который при любых
обстоятельствах считается в цивилизованном обществе преступлением.
     Никто не проронил ни слова после тех нескольких  фраз,  основной  смысл
которых Снежок и матрос старались скрыть от Лали, говоря по-французски.
     Ужас  приближающейся смерти сковал язык Снежка и матроса. Долго хранили
почти совсем обессиленные пловцы глубокое молчание.

Глава XXXVI. СУНДУЧОК В МОРЕ

     Ничто не прерывало безмолвия этой  торжественной  минуты.  Слышно  было
только,  как  волны,  гонимые  легким ветерком, плескались о тела измученных
пловцов. Но трое несчастных даже не замечали этого, как не замечали и криков
морской чайки.  А  если  и  замечали,  то  эти  пронзительные  крики  только
усиливали объявший их ужас.
     И  вдруг  среди  этого  глубокого  молчания и глубочайшей безнадежности
послышался голос... Оба пловца вздрогнули от испуга, словно это был голос  с
того  света. И действительно, он звучал так нежно, будто и впрямь исходил из
другого мира. Но ничего сверхъестественного, однако, не было. Это был  голос
маленькой Лали.
     Уцепившись  за  плечо  негра,  девочка  видела дальше, чем державший ее
Снежок или матрос, плывший рядом, так как  находилась  на  несколько  дюймов
выше,  чем  они.  Поэтому  она заметила то, чего не могли увидеть измученные
пловцы, еще боровшиеся  за  то,  чтобы  удержаться  на  поверхности  океана:
какой-то темный предмет плыл по воде довольно близко от них.
     Ее  слова  так  поразили обоих мужчин, что они сразу очнулись от своего
оцепенения.
     -- Что ты видишь, маленькая Лали? Что, что там такое,  а?  --  закричал
Снежок  первый.--  Взгляни-ка  опять,  дорогая  девочка!  --  продолжал  он,
стараясь в  то  же  время  приподнять  повыше  плечо,  за  которое  держался
ребенок.-- Что ты увидела? Не плот, не "Катамаран", а?
     -- Да  нет,  нет,  --  ответила  Лали,  -- не "Катамаран"... Это что-то
маленькое, четырехугольное, вроде ящика.
     -- Ящика? Откуда же тут взяться ящику? Ящик! Ах, черт возьми...
     -- Разрази меня гром, если это не мой сундучок! -- перебил его  матрос,
поднимая  голову  над водой, как гончая в поисках раненой утки.-- Ну да, это
он и есть, не будь я Бен Брас!
     -- Ваш сундук? -- переспросил Снежок, в свою очередь поднимая  курчавую
голову над водой, чтобы лучше видеть -- Вот чертовщина!.. Так и есть! Как же
это случилось? Вы же оставили его на плоту!
     -- В  том-то  и  дело,  что оставил,--ответил матрос. -- Можно сказать,
последняя вещь, которую я держал в руках, перед тем как прыгнуть в воду. Я и
сам глазам своим не верю -- старый мой сундучок! Так и есть.
     Разговор этот велся торопливо, и не  успел  он  закончиться,  как  наши
пловцы двинулись по направлению к так неожиданно появившемуся предмету.

Глава XXXVII. ВМЕСТО СПАСАТЕЛЬНОГО КРУГА

     Может, на самом деле это вовсе и не был сундучок Бена Браса, но то, что
это плыл   сундучок,   а   не  что-либо  другое,  было  очевидно.  Устойчиво
державшийся на воде, он сулил помощь нашим пловцам,  до  того  обессилевшим,
что еще немного -- они бы не выдержали и пошли ко дну.
     Это  действительно  был матросский сундучок, и к тому же принадлежавший
Бену Брасу. Он-то уж никак не мог ошибиться: ему ли не узнать  этой  плотной
обшивки  из  парусины,  обшивки,  сделанной  им  самим  и собственноручно же
окрашенной  голубой  масляной   краской,   для   того   чтобы   сделать   ее
непромокаемой!  А  эти  ручки  из  крепкой веревки --не он ли сам их сплел и
прикрепил! А буквы "Б. Б."! Ведь это же  его  собственные  инициалы,  крупно
нарисованные  им  на  боку,  как  раз под самой замочной скважиной, вместе с
якорем   наискосок,   звездами   и   другими   причудливыми   изображениями,
свидетельствовавшими о немалом искусстве его обладателя.
     В  первую  минуту, когда он убедился, что это его собственный сундучок,
Бен решил, что произошло несчастье и плот погиб.
     -- Эх, Вильм, Вильм, бедный  малыш!  --  сказал  он.--  Если  это  так,
кончено его дело...
     Однако  такое предположение вскоре отпало, и мысли матроса приняли иное
направление.
     -- Нет, -- сказал он, возражая против своей первой  гипотезы,  --  быть
того  не  может!  С  чего бы это плот мог вдруг развалиться? Ветра нет, море
тихо... Да просто не с чего такому случиться!.. Ага, теперь я  понял!..  Вот
что,  дружище  мой  Снежок, это не иначе, как дело рук Вильма. Это он бросил
сундучок, понадеявшись, что тот доплывет до нас. Вот каким образом он к  нам
и  попал. Ай да мальчишка, ай да молодец!.. Ну, хватайся за сундучок. Теперь
не все еще потеряно!
     Совет был излишним. Не сговариваясь, оба ухватились за ручки сундучка.
     Что и говорить, при таких  обстоятельствах  сундучок  представлялся  им
весьма заманчивой вещью. Говорят, утопающий хватается за соломинку, а тут им
представлялась  возможность  ухватиться  не  за  соломинку,  а за матросский
сундучок! Плыл он дном вниз и крышкой вверх -- ну, прямо, будто стоял  возле
койки  Бена  в  кубрике  фрегата!  Очевидно, в этом положении его удерживала
полоса железа, подбитая снизу и теперь служившая как бы  грузилом.  Сундучок
так  высоко  поднимался  над водой, что ясно было -- он пуст или почти пуст.
Даже ручки, приделанные с каждой стороны и отстоявшие на несколько дюймов от
крышки, находились над водой.
     За эти ручки удобно было держаться, и это  было  настолько  заманчивым,
что матросу не требовалось уговаривать Снежка, чтобы он схватился за одну из
них, в то время как он, Бен, найдет себе опору, держась за другую.
     По  молчаливому соглашению, оба подплыли: один с одной, другой с другой
стороны сундучка, и тут же ухватились за его ручки.
     Благодаря   этому   сундучок   сохранил   равновесие   и   хотя   из-за
прибавившегося  веса  и погрузился на несколько дюймов глубже в воду, крышка
его, к их огромной радости, все же возвышалась над поверхностью, даже  когда
на  нее  легла легкая фигурка девочки. Между поверхностью воды и захлопнутой
крышкой  все  еще  оставалось  несколько  дюймов,  так  что  вода  не  могла
проникнуть в глубь сундучка.

Глава XXXVIII. ДОГАДКИ НАСЧЕТ "КАТАМАРАНА"

     Своеобразную группу представляли наши пловцы через две-три минуты после
того,  как  добрались  до  сундучка.  По  правую сторону, наискосок от края,
вытянулась фигура матроса, причем левую руку он по  локоть  пропустил  через
плетеную петлю ручки. Таким образом, добрая половина его веса приходилась на
плавучий сундучок, и, чтобы держаться на поверхности, ему приходилось только
слегка  грести  правой  рукой. Как он ни устал, это было ему по силам: после
всего перенесенного то был не труд, а отдых.
     С другой стороны сундучка, в точно такой же позе, плыл  Снежок,  с  той
только разницей, что он, наоборот, опирался правой рукой, а греб левой.
     Как  уже  было отмечено, маленькая Лали переместилась с плеча Снежка на
более возвышенное место--на крышку сундучка -- и лежала  на  животе,  удобно
держась ручками за выступающий край.
     Излишне   говорить,   что   благодаря  такой  перемене  в  положении  и
обстоятельствах произошла также перемена и в их планах на  будущее.  Смерть,
правда,  могла  им  казаться  все такой же неизбежной, как и несколько минут
назад,-- она все еще  стояла  у  порога,--  только  теперь  она  не  так  уж
торопилась...  С помощью этого сундучка -- чем не первоклассный спасательный
круг! -- они продержатся на воде много часов, пока,  обессилев  от  жажды  и
голода,  не  пойдут  ко дну. Все зависит от того, сколько времени они смогут
так протянуть. А окажись у них некоторый запас продовольствия и воды, то они
могли бы рассчитывать на долгое  путешествие,  хотя  и  совершая  его  таким
необычным способом. Но, конечно, все это при условии, если не налетит буря и
не нападут акулы.
     Увы! В любой момент можно было ждать и того и другого.
     Правда, они пока не думали о такой опасности, как и о том, что погибнут
от голода  или  его  неразлучной спутницы -- жажды. Удивительное совпадение,
что сундучок приплыл к ним в момент, когда они едва не погибли, произвело не
менее удивительную перемену в мыслях моряка и негра, породив у них  если  не
твердую  уверенность  в  спасении,  то,  во  всяком  случае, некое блаженное
предчувствие, что их еще ждет впереди другая, более  надежная  и  постоянная
помощь  и  что  им  не  суждено  утонуть,  или, по крайней мере, пока еще не
суждено утонуть.
     Надежда, сладкая, утешительная надежда, вспыхнула в их груди, а  вместе
с  ней  пришла  и  решимость  продолжать борьбу за спасение своей жизни. Оба
могли теперь свободно обмениваться разными соображениями и советами,  и  они
принялись толковать о своем положении.
     Прежде  всего  они стали гадать, каким образом появился здесь сундучок.
Предположение, пришедшее в первый момент в голову его  хозяину,  будто  плот
погиб и сундучок -- просто один из обломков происшедшего крушения, оказалось
несостоятельным, а потому было тут же отвергнуто. Никакого сильного движения
водных  или  воздушных  стихий,  которые  могли бы разрушить "Катамаран", не
произошло. Это замысловатое сооружение, целое и невредимое, плавало где-то в
океане, красуясь своими фантастическими очертаниями.
     Правда,  его  нигде  не  было  видно.  Даже  маленькая  Лали,  которой,
поскольку  она  находилась  на  более  высоком  месте,  поручено  было вести
наблюдение, ничего не видела, хотя и старалась выполнить свою задачу со всей
тщательностью.
     Если бы плот находился на расстоянии одной--двух  лиг[16],  то  большой
четырехугольник  паруса  был  бы достаточно хорошо виден. Но никакого паруса
девочка не заметила.
     Так она и доложила своим спутникам: ничего вокруг, только море и небо.
     Отсюда можно было заключить, что "Катамаран" если даже и не утонул,  то
его  отнесло  так  далеко,  что  им  никогда  его  не догнать. Однако моряк,
умудренный  опытом,  не  предавался  отчаянию.  Догадки   его   были   более
утешительного характера. Основываясь на кое-каких других фактах и хорошенько
пораскинув  умом,  он  решил,  что  появление  среди  морских  волн морского
сундучка  --  дело  не  случайное.  Это,  несомненно,  работа  рук  Вильяма,
действовавшего по какому-то плану.
     -- Будь  уверен,  Снежок,--  говорил он коку,-- мальчишка выбросил этот
сундучок за борт, наперед зная, что, если мы не догоним "Катамаран", он  нас
выручит.  Сундук-то  стоял  посередине плота, когда я в нем рылся. Что ж, он
сам, что ли, прыгнул в воду? Да ведь в нем были всякие вещи, а сейчас,  будь
уверен,  он  пуст  --  иначе  бы так не плыл. Взял, значит, малыш этот самый
сундучок, вытряхнул из него все мои вещички, и раз его -- за борт!  И  очень
умно сделал. Вот голова! Только он мог такое сообразить. Я и прежде замечал,
что он дошлый парень. Ты только подумай, какой это молодец! А?
     После этого потока похвал Бен переживал про себя свои восторги.
     -- Может быть, очень даже может быть,-- согласился с ним негр.
     -- А потом он вот что сделал,--продолжал Бен плести свою цепь догадок.
     -- Что же?
     -- Взял  да  убрал  парус.  Не  знаю  только, почему он не сделал этого
раньше. Я же ему кричал, и он, должно быть, меня  слышал.  Сдается  мне,  он
ничего  не  мог  с  ним  поделать.  Сейчас  я  вспоминаю,  что, поднимая наш
парусишко, я затянул на шкотах такой узел, что ой-ей! Как же он  мог  быстро
его  развязать? Ведь пальцы-то у него маленькие! Вот в чем и была загвоздка!
А теперь он убрал наконец парус, значит, ему удалось все-таки развязать  мой
узлище,  а может, он просто взял да перерубил канат-- вот почему мы и паруса
не видим, а на самом деле  "Катамаран"  совсем  близехонько.  Быть  того  не
может,  чтобы  он далеко уплыл, особенно если парус был уже спущен, когда мы
увидели, что он исчез из виду.
     -- А ведь верно! Я тоже заметил, что парус ни с того ни  с  сего  вдруг
исчез, будто его кто сдернул.
     -- Значит,  Снежок,--  продолжал матрос все более веселым тоном,-- если
все так, как мы гадаем, то плот от нас недалеко ушел -- на один или,  может,
на два узла. Видеть далеко мы ведь не можем, потому что сидим по шею в воде.
Во  всяком  случае, я скажу тебе: плот наверняка идет по ветру, и без паруса
его понесет не быстрее, чем мы поплывем.  Это  уж  точно.  Поэтому  давай-ка
махнем  милю  или  две ему навстречу, а тогда видно будет, барахтается ли он
еще где-то тут или прости-прощай навеки. Это будет, пожалуй,  самое  лучшее,
а?
     -- Точно,  масса  Брас,  это  будет  самое  правильное! Ничего лучше не
придумать, как пуститься и нам по ветру.
     И без дальнейших разговоров они  принялись  осуществлять  свою  задачу.
Один  греб  правой  рукой,  другой  левой,  но  оба  с  одинаковой  силой  и
решимостью. Быстрота их движения стала такой, что море так и пенилось вокруг
и брызги долетали даже до уцепившихся за крышку сундучка пальчиков маленькой
Лали.

Глава XXXIX. ПО ВЕТРУ

     Плыли они недолго. Вдруг Лали вскрикнула -- и  двое  мужчин  прекратили
свои усилия.
     Пока  матрос  и кок усердно трудились, Лали, стоя на коленях на крышке,
смотрела вперед. И внезапно она увидела нечто, вызвавшее если не  радостный,
то, во всяком случае, достаточно веселый возглас.
     -- Что  такое,  Лали? -- нетерпеливо спросил негр.-- Ты что-то увидела?
Святое небо, да неужто же "Катамаран"?
     -- Да нет же! Это только бочка плывет по воде...
     -- Бочка? Какая такая бочка? -- удивился негр.
     -- Наверно, одна из пустых бочек от  нашего  плота...  Ну  да,  на  ней
веревки.
     -- Так и есть,-- подтвердил Бен, который, приподнявшись как можно выше,
тоже увидел  бочку.--  Разрази  меня  гром!  Все-таки,  видать,  наш  плотик
развалился... Э, нет! Все понятно!.. Это работа нашего Вильма -- он  обрубил
у   бочки  веревки.  Послал  нам  ее  в  помощь,  на  случай,  если  нам  не
повстречается сундучок. Обо всем подумал! Говорю тебе, голова у него!..
     -- А что, если б нам доплыть до этой бочки  и  тоже  прихватить  ее  на
буксир? -- предложил кок.-- Это было бы не лишним. Поднимется ветер, и тогда
сундучок  не очень нам поможет. Зато бочка еще как пригодится -- в самый раз
будет!
     -- Правильно, Снежок! Захватим и бочку. Сундучок сослужил  нам  хорошую
службу, а все-таки бочка в бурном море более верное дело. Так и держи на нее
-- она прямехонько перед нами.
     Через  пять  минут  пловцы  поравнялись с бочкой. По веревкам они сразу
узнали, что это бочка от плота. И матрос тут же разглядел,  что  веревки  не
перерезаны  аккуратно ножом или каким-либо другим острым орудием, а, видимо,
"перепилены" в спешке, так как концы их измочалились и во все стороны торчат
волокна.
     -- Опять работа Вильма! Он, видать, перерубил веревки старым топором. А
топор-то у нас тупой... Ура нашему славному мальчишке!..
     -- Постой-ка! -- закричал Снежок, прерывая бурные  восторги  матроса.--
Держитесь   пока   за  сундучок,  масса  Брас,  а  я  заберусь  на  бочку  и
взгляну--может, и увижу наш "Катамаран".
     -- Правильно, Снежок! Валяй, забирайся! Я буду один держать сундучок.
     Снежок, высвободив руки из веревочной петли, подплыл к  бочке  и  после
некоторой возни наконец вскарабкался на нее.
     Для  этого  ему  пришлось  проявить большую ловкость: бочка крутилась у
него под ногами, грозя сбросить. Но  такая  водная  гимнастика  была  Снежку
нипочем.  Балансируя,  ему  удалось  найти  достаточно устойчивое положение,
чтобы как следует оглядеть расстилавшийся кругом океан.
     Матрос с беспокойством наблюдал за его движениями. Ведь недаром же  они
получили  две  весточки  от сообразительного юнги, говорившие о том, что тот
находится где-то  поблизости!  Как  он  ожидал,  так  в  действительности  и
случилось. Едва негр утвердился на бочке, как громко закричал:
     -- "Катамаран"! "Катамаран"!
     -- Где? -- крикнул ему матрос.-- По ветру?
     -- Точно по ветру!
     -- А далеко, славный ты наш кок, далеко?
     -- Близко,  совсем  близко  --  не  дальше,  чем  на расстоянии свистка
боцмана. Не больше трех -- четырех кабельтовых.
     -- Ладно, слезай с бочки...  Как  по-твоему,  что  нам  теперь  делать,
дружище Снежок, а?
     -- Самое  лучшее,--закричал  в  ответ негр,--попытаться мне догнать наш
плот! Парус на нем спущен, и он  плывет  не  быстрее,  чем  бревно  красного
дерева  в  тихую  погоду  в  тропиках. Я сейчас двинусь к нему, и тогда мы с
Вильмом подойдем к вам на веслах.
     -- Думаешь, догонишь плот, Снежок?
     -- Догоню, как же иначе! Вы с Лали плывите да смотрите, чтобы  не  ушли
от  вас  ни  бочка,  ни  сундучок,--бочка  нам  даже  нужнее.  Мне бы только
добраться до плота, а уж там я пригоню его к вам!
     Проговорив это, негр накренил бочку и соскользнул в воду. Еще  раз  дав
совет  держаться  ближе к месту, где они сейчас находятся, негр, загребая во
всю длину своих мускулистых рук, поплыл, вспенивая воду  и  фыркая  не  хуже
какого-нибудь представителя семейства китовых.

Глава XL. СПАСАТЕЛЬНЫЕ ПОЯСА НА ВОДУ!

     Вряд  ли  нужно  говорить,  что, в то время как происходили описываемые
события, Вильям, находившийся на "Катамаране", чуть не лишился  рассудка  от
беспокойства.  Сначала  он  бросился к рулевому веслу, намереваясь выполнить
первое указание Бена Браса, но, убедившись, что все  его  отчаянные  попытки
повернуть  плот  безуспешны, перешел к выполнению второго приказа матроса --
принялся спускать парус. Однако недаром Бен недоумевал, испытывая  при  этом
горестную  досаду,  почему его последнее распоряжение не было выполнено или,
по крайней мере, выполнено недостаточно проворно. (Потом он  все  же  решил,
что  Вильям  в конце концов убрал парус, хотя истинная причина задержки Бену
все еще оставалась неизвестна.)
     А между тем предположение, которым он поделился со  Снежком,  будто  он
"затянул такой узел, что ой-ей", и Вильям, наверно, не сможет его развязать,
было  правильно.  Оказался  Бен  прав  и в том, что в конце концов парус был
спущен и Вильям или сумел развязать его "узлище", или  же  просто  перерубил
канат.
     Верным   оказалось   второе.   Действительно,  с  тугим  морским  узлом
справиться юнге было не по силам. Вильям пробовал развязывать его  и  так  и
этак, наконец, махнув на все рукой, схватил топор и перерубил шкоты.
     Парус  тут  же  опустился,  но  было  уже  поздно; и когда Вильям опять
взглянул на океан, его взору представилась бесконечная однообразная  голубая
гладь, и кругом ни точки, ни пятнышка.
     Он   понял,   что  впервые  остался  совершенно  один-одинешенек  среди
безбрежного океана.
     От такой мысли можно было прийти  в  отчаяние  и,  оцепенев  от  ужаса,
потерять  всякую  способность  действовать.  И  если  бы  на  месте юнги был
какой-нибудь другой юноша, то так бы  оно  и  случилось.  Но  не  таков  был
Вильям!  Недаром  он  отправился  в море, гонимый жаждой приключений: только
юноша с предприимчивым и решительным складом ума мог решиться на такое.
     Он не смирился перед судьбой, не пал духом, а продолжал  напрягать  все
силы  ума  и  тела  в  надежде  как-то  помочь  катамаранцам  в постигшей их
катастрофе. Кинувшись обратно к рулевому веслу и отцепив его  от  крюка,  на
котором  оно  крепилось,  служа  рулем, он принялся грести им, чтобы двинуть
судно против ветра.
     Что и говорить, старался  он  изо  всех  сил,  и  все-таки  ему  вскоре
пришлось убедиться, что от его усилий толку нет. Огромный плот, по выражению
Снежка, был прямо как "бревно красного дерева в тихую погоду в тропиках".
     Дело оказалось еще хуже: юнга увидел, что плот не только не идет против
ветра или остановился, но он продолжает двигаться по ветру.
     В этот критический момент ему пришло в голову... Он и раньше бы об этом
подумал,  если  бы  не  был так поглощен надеждой, что сумеет поставить плот
против ветра. Но как только эта затея провалилась, его сразу же  и  осенило:
нужно  выбросить  что-нибудь  плавучее  за  борт. Это позволит его спутникам
дольше продержаться на воде.
     Первый предмет, который попался ему  на  глаза,  был  сундучок  моряка.
Стоял  он, как вы знаете, посередине плота, на том самом месте, где Бен Брас
исследовал его содержимое.
     Крышка была откинута, и Вильям увидел, что  сундучок  почти  пуст:  все
вещи валялись рядом. Матрос раскидал свои пожитки, когда в нем рылся. И чего
тут только не было! Какой выбор и в каком количестве!
     Самый  вид  сундучка  наводил на мысль о возможности использовать его в
нужных Вильяму целях: его крашеный парусиновый чехол был  водонепроницаемым.
Стоит  только  захлопнуть крышку -- и вот вам настоящий буй, который сыграет
роль спасательного круга. Во всяком  случае,  ничего  лучшего  ему  пока  не
подвернулось,  и,  не  мешкая  ни секунды, юноша захлопнул крышку; замок при
этом защелкнулся, и сундучок оказался  запертым.  Схватив  его  за  одну  из
плетеных ручек, юнга поволок сундучок на край плота... и вот он уже качается
на волнах.
     Удачно, что сундучок даже в воде сохранял свое обычное положение, плывя
дном вниз.  И  как  хорошо  держался он на воде, будто был сделан из пробки!
Ничего удивительного! Юнга вспомнил, что однажды он слышал разговор на  баке
"Пандоры"  относительно  этого  самого  сундучка. Разглагольствовал при этом
главным образом сам Бен Брас, хваливший  замечательные  мореходные  качества
своего изделия.
     -- Мой  сундук  что судно! -- хвастал бывший матрос военного фрегата.--
Все равно, что спасательный пояс в случае, если кто оказался бы выкинутым  в
море. Если такое, не приведи Бог, случится, он удержит на воде, почитай, всю
команду малой, а то и большой шлюпки!
     Отчасти  благодаря  этому воспоминанию у юнги и возникла мысль спустить
сундучок на воду. И теперь, глядя, как он удаляется за кормой  "Катамарана",
Вильям  испытывал  радость,  чувствуя,  что  его  спутник  и защитник мог им
справедливо гордиться: он не подвел! Но еще больше он  радовался  тому,  что
сундучок,  возможно,  спасет от смерти не только Бена, но и ту, которая была
ему еще дороже,-- маленькую Лали.

Глава XLI. НАБЛЮДЕНИЕ С ВЫШКИ

     Отправив сундучок за борт, Вильям не успокоился на этом  и  решил,  что
нужно  послать по воде потерпевшим еще что-либо: может, новая посылка, дойдя
до них, даст им лишний шанс уберечься от неминуемой гибели на дне океана.
     Что еще такое пустить бы в ход? Может, доску? Нет, всего  лучше  бочку,
одну  из  порожних  бочек  из-под  воды.  Вот это было бы здорово, ну просто
здорово!
     Сказано -- сделано. Ножа  не  оказалось,  и  Вильям  перерубил  веревки
топором.  И  вот  бочка,  отделившись  от  плота,  плывет за кормой, догоняя
матросский сундучок. Плывет она, однако, не очень быстро. Ведь паруса-то  на
ней нет, и потому ветер не подгоняет ее. А все же плот плыл быстрее сундучка
и  бочки,  потому  что  ветер,  как-никак,  подгонял  его.  Вильям правильно
рассудил, что для обессилевших пловцов, какими, несомненно,  были  сейчас  и
Бен  и  Снежок,  лишний  кабельтов,  отделяющий  их  от плота, может сыграть
решающую роль.
     И он подумал, что, чем больше плавучих предметов будет сброшено на воду
им в подмогу, тем больше вероятности, что хоть один из  них  они  заметят  и
доберутся  до него. Поэтому Вильям, не мешкая, принялся перерубать веревки у
второй бочки, чтобы пустить и ее по воле волн.
     Освободив таким образом  вторую  бочку,  он  проделал  то  же  самое  с
третьей,  потом  перешел  к  четвертой и принялся было за пятую, намереваясь
оставить только шестую с драгоценным запасом воды. Он знал, что,  если  даже
обрубить все бочки, плот все равно не затонет. Этого он нисколько не боялся.
И  тем не менее, уже собираясь обрубить веревки, прикреплявшие к плоту пятую
бочку, он вдруг остановился. Внимание его  было  привлечено  одним  странным
обстоятельством:  третья и особенно четвертая бочки, вместо того чтобы плыть
в кильватере за кормой, покачивались у борта, словно не  желая  расставаться
со своим старым другом -- плотом.
     В первую секунду Вильям ничего не мог понять. Но он быстро сообразил, в
чем тут  причина.  Раз  бочки  не  поддерживали  больше плот на плаву, то он
глубоко осел в воду, и поэтому ветер не  мог  уже  гнать  его  быстрее,  чем
бочки.  Таким  образом,  бочки  и  "Катамаран"  двигались  сейчас  по  ветру
одинаково быстро, или, точнее, одинаково медленно.
     Сначала юнга был этим недоволен, однако он тут  же  рассудил,  что  это
будет  на руку пловцам,-- ведь не бочки плывут быстрее, а "Катамаран" плывет
медленнее. Поэтому если трое его друзей смогут догнать бочки, то они с таким
же успехом догонят и плот, и это будет чудесно! Ведь и в самом  деле  теперь
плот  шел  так  медленно,  что даже самый плохой пловец мог бы без труда его
настигнуть, в том случае, конечно, если расстояние между ними будет не очень
велико.
     Именно -- не очень велико! В этом-то вся  суть.  Вильям  забеспокоился.
Далеко  ли  отстали  от  плота его трое спутников и смогут ли они доплыть до
него?  Где  они  сейчас?  Он  не  был  уверен  в  направлении,  потому   что
неуправляемый плот поворачивался к ветру то носом, то бортами, то кормой.
     Ничего  не  было видно, кроме сундучка, который к этому времени был уже
на расстоянии в несколько сот морских саженей с  наветренной  стороны,  чуть
поближе к нему -- бочка первая, и еще ближе -- бочка вторая. Хорошо, однако,
что  они  pacтянулиcь  в одну линию, словно помогая угадать, где находились,
если они еще не утонули, наши трое пловцов.
     Больше того, эти три предмета не только помогали  угадать  направление,
но  они  его  точно  указывали. Ведь плот мог двигаться только в ту сторону,
куда дует ветер, или, как говорят моряки, "по ветру", а поэтому  оказавшиеся
за бортом его пассажиры должны находиться в той стороне, откуда дует ветер.
     Он  окинул  взглядом  часть  океана  до  самого  горизонта -- и влево и
вправо: ведь пловцы могли отклониться в сторону.
     Однако напрасно он смотрел.  Ничто  не  нарушало  монотонности  бегущих
волн,  ничто,  кроме  все  того  же  сундучка,  бочек  да  нескольких  чаек,
сверкавших своими белоснежными крыльями.
     Пробежав по доскам плота, Вильям взобрался на  единственную  оставшуюся
бочку  фальшборта  --  самый  высокий,  не считая мачты, пункт наблюдения. С
трудом удерживая равновесие, он опять окинул взглядом наветренную сторону  и
снова  ничего  не  увидел:  только бочки, сундучок и все те же чайки, лениво
взмахивающие похожими на маленькие кривые сабли  крыльями.  Они  чувствовали
себя  над  безбрежным океаном как дома. Да океан и был для них домом, местом
их жилья.
     Испытывая все более сильное разочарование, Вильям спрыгнул с  бочки  и,
подскочив к мачте, начал на нее карабкаться.
     Несколько  секунд  --  и  он  уже на верхушке. Держась обеими руками за
мачту, Вильям опять взглянул вдаль.
     Он смотрел, смотрел и не видел ничего, что походило  на  его  пропавших
спутников.  От  напряжения  мышцы  рук  и ног совсем ослабели -- приходилось
спускаться,  и  он  в  отчаянии  соскользнул   вниз,   на   дощатый   настил
"Катамарана".
     Чуть  отдохнув,  Вильям снова полез на мачту. И опять, не отрывая глаз,
стал следить за движением сундучка и бочек. Если они ни  на  что  больше  не
пригодятся, то послужат ему хотя бы ориентиром, указывая нужное направление.
     Еще более удобным ориентиром служили юнге чайки. Как раз в той стороне,
описывая  короткие  круги,  носились сейчас над водой две чайки. Их, видимо,
занимал какой-то предмет внизу, почти под водой. И хотя они были  далеко  от
Вильяма, время от времени до него доносились их пронзительные крики. То, что
они  видели, возбуждало их любопытство или, может, какое-то еще более острое
чувство.
     Кружа над этим местом, они то и  дело  возвращались  к  его  центру,  и
взгляд  наблюдающего  за  ними  Вильяма невольно останавливался на предмете,
чернеющем на водяной глади. Предмет этот благодаря  своему  цвету  отчетливо
выделялся  на  голубом  фоне  воды.  Был  он  совсем  черный,  чернее  всего
обитающего в океане, если не считать гигантского  кита  "мистицетус"  с  его
очень   темной   окраской.   Характерна  была  и  форма  предмета  --  почти
шарообразная.
     Вильям, пользуясь только методом доказательства от противного,  мог  бы
догадаться, что это такое. Ясно, что это не черный альбатрос, не глупыш и не
фрегат-птица.  Хотя  по цвету они и похожи на этот предмет, но очертание тел
этих птиц совсем другое. Да и вообще ни у одного  из  обитателей  океана  не
может  быть  таких  контуров:  ни  у  животного, ни у рыбы. Предмет этот был
круглый, как шар, напоминающий морского ежа, а уж черный,  словно  смазанный
дегтем  блок!  Да  это  же...  да  это  же курчавая голова их кока Снежка! А
несколько подальше от  него  виднеются  еще  два  предмета,  тоже  темные  и
круглые,  но  все же не такие черные и круглые, как первый. Должно быть, это
головы  Бена  и  маленькой  Лали.  Чайки,  по-видимому,   тоже   ими   очень
заинтересовались,  потому  что они подлетают то к одной, то к другой голове,
вьются над ними, беспрестанно испуская  пронзительные  крики.  И  крики  эти
доносятся теперь гораздо отчетливее до слуха Вильяма, который будто прирос к
мачте.

Глава XLII. СНОВА НА БОРТУ

     Юнга  слез с мачты, как только убедился, что его спутники не утонули, а
целые, невредимые плывут неподалеку от плота. Тогда, ободренный надеждой, он
решил, что не ослабит своих усилий, пока они не будут спасены.
     Соскользнув на доски плота, он подскочил к брошенному рулевому веслу  и
принялся  грести  против  ветра.  Надо  правду сказать, что продвигался плот
вперед не очень быстро, однако Вильям был доволен и этим: по  крайней  мере,
плот  уже  не уходил от его товарищей, а, наоборот, приближался к ним. Ясным
доказательством тому служила последняя бочка, у которой он перерубил веревки
и спустил на воду: теперь она уплывала уже в подветренную  сторону.  Значит,
сам плот двигался против ветра.
     Сундучок  и первая бочка были спущены на воду раньше; у последней бочки
он обрубил канаты не сразу,  а  некоторое  время  раздумывал,  стоит  ли  их
рубить.  Поэтому  первая  бочка,  так  же  как  и  сундучок,  плыли далеко с
наветренной стороны. Юнга, глядя с  мачты,  заметил,  что  пловцы  находятся
недалеко от сундучка и поэтому вряд ли пропустят его.
     Вильям  спустился  со  своей наблюдательной вышки, так и не убедившись,
видели ли сундучок его друзья или нет. А теперь  ему,  занятому  греблей,  и
вовсе  не  было  времени лезть на мачту. Главное, что плот движется в нужном
направлении -- против ветра. С каждой морской саженью он  ближе  к  спасению
жизни  своих спутников; каждая сажень означает, что пловцам придется сделать
на один взмах руки меньше, а они настолько устали, что и  такое  усилие  для
них  не шутка. Как же он может оставить весло хотя на секунду? И Вильям греб
изо всех сил, поглощенный одной целью -- двигаться против ветра. К  счастью,
ветер,  и  до  того  уже  довольно тихий, становился все слабее, будто и ему
хотелось помочь делу спасения людей, и Вильям с удовольствием  заметил,  что
бочки, которые он перегнал, уже далеко позади. Значит, плот шел вперед!
     И  тут  глазам  его  представилось  радостное зрелище. Он так был занят
веслом, что ни на секунду не поднимал головы, чтобы  взглянуть  за  борт,  и
когда  наконец  посмотрел в наветренную сторону, то с удивлением увидел, что
не только бочка и сундучок подплывали все ближе, но что на  крышке  сундучка
лежит  кто-то  и,  вытянув  руки,  держится  за выступающий край, а по обеим
сторонам сундучка темнеют два шара, причем один из  них  круглее  и  чернее.
Ясно было, что эти два шара--человеческие головы.
     Загадочная  картина скоро разъяснилась: на крышке сундучка лежала Лали,
а по бокам его плыли Бен Брас со Снежком. Сундучок поддерживал на воде  всех
троих. Ура! Они спасены!
     Теперь  Вильям был в этом твердо убежден. Но этой радостной уверенности
еще не испытывали трое  пострадавших.  Дело  в  том,  что  Вильям  стоял  на
возвышенном  месте  плота и мог видеть любое их движение, в то время как они
все еще не могли разглядеть его.
     Но если он будет стоять, подумал юнга, и смотреть на них, то он  им  не
поможет.  Удовольствовавшись  несколькими радостными восклицаниями, он снова
взялся за весло и стал грести с еще большей энергией. Уверенность  в  успехе
придала ему новые силы.
     Когда  он  опять  оторвался  от  своего занятия и, выпрямившись, бросил
взгляд на океан, картина переменилась: маленькая Лали по-прежнему лежала  на
крышке  сундучка,  но  рядом виднелась лишь одна голова--голова матроса. Его
можно было узнать по белому лицу и длинным волосам.
     "Но куда же девалась макушка кока? Где  его  курчавая  голова?  Неужели
вместе  с  телом  отправилась  на  дно океана?" -- с тревогой спрашивал себя
юнга. Но в следующую же секунду он получил самый удовлетворительный ответ на
свой вопрос. Негр, видимый теперь целиком, сидел верхом на бочке: он  просто
был  не на том месте, где юнга искал его глазами, вот почему он не сразу его
заметил.
     Однако рассудительный юноша не стал  терять  время  на  ахи  и  охи,  а
принялся опять энергично работать веслом.
     Так  он греб и греб, пока не услышал свое имя. Подняв глаза, он увидел,
что Снежка нет на бочке и круглая черная физиономия его выглядывает из  воды
на расстоянии какого-нибудь кабельтова от "Катамарана".
     Его  оттопыренные  уши  оставляли  пенистый след на воде по обе стороны
головы, указывая точное направление, в котором он плыл,-- прямо к  плоту.  А
то, что он свирепо вращал белыми, как сама пена, белками глаз и вовсю фыркал
и  отдувался своими толстыми губами и вода так и ходила волнами вокруг него,
указывало, что он всеми силами старался нагнать "Катамаран".
     -- Эй-эй! На плоту! -- закричал он, задыхаясь, как только юнга мог  его
услышать.--  Греби-ка  сюда,  Вильм,  греби во всю мочь!.. Ух, и устал же я,
прямо не могу больше! А уж представляю,  что  делается  с  теми  двумя!  Они
позади, в кабельтове от меня.
     И,  кончив  свою речь громким "У-у-ф!", произнесенным отчасти для того,
чтобы избавиться от воды, попавшей в рот, а также и для того, чтобы выразить
свое удовлетворение, кок поплыл к плоту, не сбавляя хода.
     Спустя  несколько  секунд  долгие  усилия  Снежка  наконец   увенчались
успехом: с помощью юнги он вскарабкался на плот.
     Едва  переведя  дух,  негр схватил второе весло, и под дружными ударами
двух весел плот достиг наконец сундучка. Оставшиеся двое членов команды были
взяты на борт. Так они избавились от смерти, которая столь недавно  казалась
им неотвратимой.

Глава XLIII. ПОЧИНКА ПЛОТА

     Вскарабкавшись  на  плот,  Бен,  этот  здоровяк  и великан, был в таком
изнеможении, что не мог даже стоять на ногах. Сделав шаг,  он  покачнулся  и
без сил повалился на доски. О маленькой Лали позаботился Вильям. Поддерживая
ее,  почти  неся  на  руках,  он  осторожно уложил ребенка на парусину около
мачты.  Если  не  считать  нескольких  слов,  слабым  голосом  произнесенных
девочкой, понявшей, что она спасена, то юнга был вполне вознагражден за свою
нежную  заботу  благодарностью,  которой  так  и  светились  глаза маленькой
креолочки.
     Снежок, измученный не меньше других, тоже растянулся  на  плоту.  Долго
все они, молча и не шевелясь, лежали на досках, чувствуя, что не в состоянии
двинуть ни единым членом, ни произнести хотя слово.
     Однако Вильям не бездействовал: уложив Лали, он тут же пошел в тот угол
"Катамарана", где находилась небольшая бочка, прикрепленная к толстым доскам
плота  и  наполовину  погруженная  в воду. Она была с драгоценным канарским.
Осторожно вынув втулку--они нарочно привязали бочонок отверстием кверху,--он
опустил в него маленький жестяной ковшик, случайно оказавшийся  среди  вещей
матроса  в  сундучке.  Он  был  привязан  на веревке к бочонку наподобие тех
ковшиков, какими пользуются виноторговцы.  Зачерпнув  сладостную  влагу,  он
поднес  ковшик  сначала  к  губам  маленькой  Лали,  потом  своему  дорогому
защитнику Бену Брасу, после чего, зачерпнув из бочонка еще раз, дал хлебнуть
вина его настоящему хозяину -- Снежку.
     Дух лозы, некогда росшей на склонах Тенерифа, оказался чудодейственным.
Через несколько минут матрос и кок вновь обрели способносгь  думать  о  том,
какие меры предосторожности надо будет предпринять и с чего в первую очередь
необходимо начать.
     Прежде всего, решили они, следует выловить пустые бочки, которые Вильям
спустил на воду. Лишившись этих бочек, плот не только дал большую осадку, но
и вообще потерял часть своей мореходности.
     И   потом   сундучок!  Хозяин  его  чувствовал  к  нему  теперь  особое
расположение. Его выловили в первую очередь, а за ним -- ту самую бочку,  на
которую  вскарабкался  Снежок, чтобы получше видеть. И сундучок и бочка были
близко -- им не пришлось долго грести, чтобы их выудить.
     Зато другие три бочки отнесло довольно далеко в подветренную сторону, и
с каждой секундой они уплывали все дальше. Но так как они еще не скрылись из
виду, то команда "Катамарана" не видела особой трудности  в  том,  чтобы  их
догнать.
     И  действительно,  это  оказалось нетрудным делом. Матрос работал одним
веслом, кок -- другим, а Вильям указывал,  куда  грести.  Несколько  дружных
взмахов  весел--  и плот одну за другой настиг уплывавшие бочки. Их выудили,
наново закрепили веревками, придав бочкам прежнее положение. И  если  бы  не
мокрая одежда троих скитальцев, побывавших в воде, да не их измученные лица,
никто бы и не догадался о происшествии на борту "Катамарана".
     Что  же касается мокрой одежды, то она недолго причиняла им неудобство:
жаркое солнце, сиявшее в небе, быстро ее  высушило.  С  этой  стороны  ущерб
действительно  был  невелик, ибо они просыхали так быстро, что всех троих, а
особенно Снежка, окутало густое облако пара. Вскоре на них и нитки мокрой не
осталось.
     Потому ли, что у негра в теле было больше естественного  тепла,  чем  у
остальных,  или  потому, что солнечные лучи прямо-таки обжигали, он дымился,
как куча угля, когда из него гонят смолу. А потому сквозь  завесу  пара,  за
которой скрылись его голые плечи и голова, трудно было разглядеть, черный он
или  белый.  И,  как  будто  Юпитер, окруженный этим облаком, негр продолжал
говорить и действовать, помогая матросу и Вильяму вылавливать из воды бочки,
пока  все  они  не  были  водворены  на  место,  парус  снова  поставлен   и
"Катамаран",  будто  ничего  не  случилось, пошел по ветру, разрезая морские
волны.
     На этот раз, однако, они позаботились о том, чтобы узлы на шкотах  были
завязаны как следует. Теперь, по правде сказать, Снежку следовало бы сделать
выговор,  внушив  ему  быть  в  будущем поосмотрительнее. Однако катамаранцы
сочли это лишним: опасность, от которой они спаслись, можно сказать,  чудом,
впредь послужит ему достаточным уроком.
     Единственно,  о  чем  им пришлось пожалеть,-- это о потере значительной
части запасов продовольствия: той вяленой рыбы, которую Снежок сушил еще  до
того,  как  двое  плотов соединились, и вяленого мяса акулы, перенесенного с
меньшего плота. Чтобы высушить всю рыбу на солнце,  ее  разложили  на  бочки
фальшборта, те самые бочки, на которых Вильям обрубил канаты. Рыба свалилась
в  воду  и  либо  пошла  ко  дну,  либо  осталась  плавать на поверхности. В
результате оказалось, что, хотя все другие  беды  были  исправлены,  большая
часть  запасов погибла. Может, они и не утонули, а их унесло водой, а вернее
всего, их съели хищные птицы, парящие  в  небе,  или  не  менее  прожорливые
хищники,  сновавшие в морских глубинах. С глубоким огорчением думал Снежок о
том, как уменьшились их запасы, и это  чувство  разделяли  и  все  остальные
члены  команды.  Однако они переживали эту потерю не так остро, как могло бы
быть при других обстоятельствах: слишком приподнятое было у всех  настроение
после  недавнего  столь  чудодейственного  спасения.  К  тому  же  следовало
надеяться, что они сумеют пополнить свои  запасы  точно  таким  же  образом,
каким добыли их в первый раз.

Глава XLIV. АЛЬБАКОРЫ

     Вскоре им действительно представилась такая возможность.
     Не  успел  парус  наполниться  ветром,  как они увидели за бортом косяк
самой красивой рыбы, какая только встречается  в  океанских  просторах.  Рыб
было несколько сот. Как и в косяках обыкновенной макрели, все они были почти
одного  размера  и  плыли ряд к ряду. Но эти рыбы меньше макрели и, достигая
примерно  футов  четырех   в   длину,   при   основательной   толщине   были
пропорциональной  и  красивой  формы,  какая  свойственна  всем  видам этого
семейства.
     Даже за один цвет их можно назвать очень красивыми созданиями. Голубая,
как бирюза, отсвечивающая золотом спинка, серебристо-белое,  переливающееся,
как  перламутр,  брюшко.  Спинные  плавники в два ряда, ярко-желтые. Большие
круглые глаза с серебристым ободком зрачков.
     Длинные, серповидной формы спинные плавники, хорошо  развитые  и  очень
своеобразные:  с  глубоким  желобком  под  ними вдоль хребта, в который они,
когда  находятся  в  спокойном  состоянии,  входят  с   такой   удивительной
точностью, что их даже не видно, будто и нет.
     Если  не  считать  красивой  окраски,  большого размера и еще кое-каких
особенностей, рыбу эту вполне можно было принять за макрель, что не было  бы
большой ошибкой, ибо они принадлежат к тому же роду, что и макрель, только к
другому виду. И этот вид самый красивый.
     -- Альбакоры!  --  закричал Бен Брас, как только косяк рыб поравнялся с
плотом. -- Ну-ка, Снежок, достанем наши удочки! Вот уж будет клев  на  таком
ветерке! Теперь мы пополним нашу кладовую. Только, чур, никто ни слова, а то
они сразу наутек... Тише, кок, тише, ты, старый камбуз!
     -- Какое  там "тише", масса Брас! Неужто вы думаете, что они уплывут от
"Катамарана"? Этого нам нечего бояться! Смотрите, как они шныряют: то они по
левому борту, потом -- раз! -- и они уже по правому. Будто  нигде  не  могут
найти себе места.
     Действительно,  рыбы  принялись странно маневрировать. Некоторое время,
поравнявшись с плотом, они, не обгоняя и не отставая от него,  плыли  рядом,
вдоль  правого  борта.  Это  было  им  нетрудно--плавники их чуть двигались,
придерживаясь одинаковой с плотом скорости. И все они  держались  так  точно
параллельно  ходу  плота  и параллельно друг другу, что можно было подумать,
будто они связаны между собой невидимыми нитями.  И  вдруг  неожиданно,  как
меняется  узор  в калейдоскопе, параллельное движение по отношению к плоту и
друг  к  другу  нарушилось.  Шевельнув  хвостами,  весь  косяк  одновременно
повернулся перпендикулярно к плоту и -- раз! -- нырнул под него.
     Секунду  их не было видно, а затем они появились, на этот раз уже вдоль
правого борта, все время сохраняя параллельное к нему движение. Весь  маневр
был  выполнен  с  такой  точностью  и  слаженностью,  что даже лучший в мире
кадровый офицер не смог  бы  добиться  от  своих  солдат  такой  четкости  в
движениях. Направо! Налево! Как будто им всем одновременно приходило желание
повернуться,  и  в  этот же миг хвосты их трепетали и они поворачивались все
разом, показывая серебристые полоски брюшка, и затем так  же  дружно  ныряли
под киль "Катамарана".
     Этот  удивительный  маневр  они  проделали  несколько  раз, переходя от
правого борта к левому и обратно. Поэтому-то Снежок и заявил  так  уверенно,
что пока рыбы двигаются подобным образом, нечего бояться, что они уплывут от
"Катамарана".
     Только  Бен  Брас  понял,  почему  Снежок  так сказал. Вильям же немало
удивился, когда бывший кок так уверенно заявил об этом, да и  вел  он  себя,
словно нисколько не боялся отпугнуть столь робких на вид рыб.
     -- Послушай,  Снежок,  --  сказал  мальчик,  -- почему это ты говоришь,
будто нам нечего бояться, что они уплывут от "Катамарана"?
     -- Потому, мой милый, что неподалеку есть  кто-то  другой,  кого  рыбки
боятся  больше,  чем нас с тобой. Так я думаю. Я не вижу, кто это, но думаю,
что не иначе, как длинное рыло.
     -- Что это значит -- длинное рыло?
     -- Как -- что? Длинное рыло, и все тут. Ну ладно, если хочешь,  длинный
нос.  Посмотри-ка  туда,  по  левому  борту.  Видишь?  Негр  знает,  что тот
недалеко. Вот почему рыбки мечутся туда и сюда, держась около  нас.  А  пока
они здесь, мы и поймаем несколько штук.
     -- Да  это  акула!--закричал  юнга,  увидев в некотором отдалении, там,
куда указывал негр, по левому борту, какую-то большую рыбу.
     -- Акула? А вот и нет! -- возразил негр. -- Не акула. Если бы это  была
акула,  рыбы  не  торчали бы у нас под бортом. Они бы резвились около акулы,
как маленькие птички около орла или  ястреба.  Нет,  этот  хитрый  зверь  не
акула,  это  длиннорылый--он настоящий враг альбакора! Пока он близко, рыбки
от нас не уйдут.
     Сказав это, негр принялся разбирать крючки и с помощью  Бена  наживлять
на них приманку, проделывая все это с невозмутимым видом, подтверждавшим его
уверенность в правоте своих слов.

Глава XLV. МЕЧ-РЫБА

     Вильям, с таким интересом наблюдавший за появившейся необычайной рыбой,
подошел  к  левому  краю,  чтобы  получше  ее  разглядеть. Но левый борт был
обращен к юго-западу, и заходящее солнце мешало ему. Заслонив глаза рукой от
солнца, он все смотрел, смотрел, но, кроме морских волн,  так  ничего  и  не
увидел.  Снежок,  хотя  и  был  всецело  поглощен  своей  возней с лесками и
крючками, все же посматривал, как юнга вел свое наблюдение.
     -- Ты напрасно  туда  смотришь.  Видишь,  альбакоры  по  левому  борту?
Значит,  длинный  нос по правому. Уж будь спокоен, они постараются не быть с
этим голубчиком на одной стороне.
     -- Туда смотри, туда, Вильм!--вмешался Бен.--Видишь? Вон туда, прямо за
кормой! Неужто не видишь?
     -- Вижу!.. -- закричал Вильям. -- Посмотри, Лали, какая странная  рыба!
Я никогда не видел ничего подобного.
     Юнга  говорил правду. Хотя молодой моряк успел избороздить не одну милю
Атлантического океана, такой  рыбы  ему  не  случалось  видеть.  Он  мог  бы
проделать сотни миль в любом океане и все равно ни разу ее не встретить.
     Рыба, которая представилась взорам экипажа "Катамарана",--один из самых
редких  обитателей  океана. Облик у нее настолько своеобразный, что, если бы
даже Бен Брас и не сказал  ему,  как  она  называется,  юноша  сам  об  этом
догадался  бы.  Длиной  рыба  была футов восемь или десять. Ее продолговатая
костистая морда выступала  вперед  на  длину  одной  трети  всего  тела.  По
существу,  этот отросток -- продолжение верхней челюсти, совершенно прямой и
целиком состоящей из кости, сужающейся к концу, как рапира.
     В остальном рыба не казалась безобразной:  она  ничем  не  походила  на
многих  океанских  хищников  с  присущим  им  ужасным  обликом.  В  меч-рыбе
чувствовалась  некоторая  настороженность   в   сочетании   с   удивительной
стремительностью:  она словно кралась. Как уже заметил Снежок, в пристальных
глазах рыбы было свирепое, подстерегающее  выражение,  говорившее,  что  все
существование хищника проходит в преследовании добычи.
     Неудивительно  поэтому, что Вильям принял эту рыбу за акулу: во-первых,
потому, что ему мешало солнце, а во-вторых, у нее был целый  ряд  признаков,
делавших ее похожей на некоторые разновидности акул, и нужно было хорошенько
рассмотреть  и  уметь  хорошо  разбираться  в  таких вещах, чтобы обнаружить
разницу. Вильяму прежде всего бросился в глаза большой серповидный  плавник,
поднимавшийся на несколько дюймов над водой, хвост с такой же выемкой, как у
акулы; хищные глаза и настороженные движения -- все то, что характерно и для
акулы.
     Но  в  одном эта рыба отличалась от акулы -- она плыла не так медленно,
как акула. По-видимому, это была одна из самых быстроплавающих  рыб.  Стоило
альбакорам  метнуться  от  одного  борта  к другому, как хищник повторял это
движение с такой быстротой, что за ним невозможно было уследить.
     Движения его были бы  совсем  неуловимы,  если  бы  не  две  интересные
особенности:   во-первых,   плавая,   эта   диковинная  рыба  издает  шорох,
напоминающий шорох ливня в лесу; а во-вторых,  рыба  эта  на  ходу  внезапно
меняет  свою  окраску  --  то она бурая, когда животное неподвижно, то вдруг
пестрая, в голубую и синюю полоску, а иногда целиком бирюзового цвета.
     Но не  по  этим  особенностям  Вильям  смог  опознать  рыбу,  а  по  ее
сужающемуся,  длинному, прямому, как рапира, носу. Кто хоть раз ее видел, не
мог уже ошибиться и не узнать ее по  этому  бесспорному  признаку.  А  юному
моряку случилось однажды видеть такой нос, только не на воде и не под водой,
а  у  себя  в  родном  городке,  куда случайно, проездом, привезли коллекцию
диковинок природы, осмотр которой, надо признаться, сыграл  немалую  роль  в
его  желании  убежать  из  дому  и стать моряком. Он подробно тогда осмотрел
кость, сохраняемую под стеклянным колпаком, и выслушал объяснение, что  этот
экспонат  --  нос  меч-рыбы. И теперь, в тропических волнах Атлантики, почти
таких же прозрачных, как тот стеклянный колпак, он сразу узнал  это  грозное
оружие меч-рыбы.

Глава XLVI. МОРСКИЕ РЫЦАРИ МЕЧА

     Пока  Вильям  смотрел  на удивительную рыбу, она неожиданно бросилась к
плоту. Это движение вызвало характерный свистящий шелест; ее  огромное  тело
мелькнуло  в  воде,  и  изогнутый,  как  восточная  сабля,  спинной  плавник
прочертил на поверхности воды длинный пенистый след.
     Этот бросок был явно направлен к косяку  плавающих  вдоль  "Катамарана"
альбакоров.
     Но  их  не  так-то  легко  было застигнуть врасплох. Испытывая, по всем
признакам, жесточайший страх, они тем не  менее  ни  на  секунду  не  теряли
присутствия  духа и, как только меч-рыба кинулась на них, словно по команде,
с быстротой молнии метнулись на другую сторону плота.
     Увидев,  что  нападение  не  удалось,  меч-рыба  вдруг  остановилась  с
внезапностью, говорившей о ее подлинном плавательном мастерстве. Вместо того
чтобы  продолжать  преследование,  она,  нырнув  под  "Катамаран",  трусливо
крадучись, предпочла следовать за плотом. Казалось, что если ей  не  удалось
схватить добычу силой, то она решила действовать хитростью.
     Вильяму  стало  ясно,  что  альбакоры  держались  около "Катамарана" не
столько потому, что надеялись поживиться  чем-нибудь,  а  потому,  что  плот
служил  им  хорошей  защитой  от грозного противника. Этим, надо полагать, и
объясняется, что не только альбакоры и родственные им бониты,  но  и  другие
виды  рыб,  которые ходят косяками, зачастую держатся близко к встречающимся
им кораблям, китам и к любым крупным предметам, плавающим в открытом океане.
     Тот  способ  нападения,   какого   придерживается   меч-рыба   --   она
стремительно  бросается  на  жертву  и насаживает ее на свой длинный, тонкий
нoc,-- весьма рискован для самого хищника. Ведь стоит "мечу" промахнуться  и
удариться о борт корабля или о другое такое препятствие, достаточно твердое,
чтобы  противостоять стремительному выпаду, и ее оружие либо сломается, либо
вонзится в это препятствие с  такой  силой,  что  его  собственник  окажется
пригвожденным и падет жертвой своей опрометчивой жадности.
     Поскольку  испуганные  альбакоры  были слишком поглощены наблюдением за
движениями их противника, Снежок, понимая, что рыбы вряд ли  удостоят  своим
вниманием крючки, которые он наживлял для них, не стал забрасывать удочки, а
оставил  их  лежать  на  плоту,  ожидая, пока меч-рыба уберется восвояси или
отстанет настолько, что альбакоры смогут  на  какое-то  время  забыть  о  ее
присутствии.
     -- Толку   нет   закидывать   удочки,--   сказал   негр,   обращаясь  к
матросу,--пока  это  хитрое  рыло  поблизости.  Надо  подождать,  пока   оно
уберется, чтобы альбакоры не видели и не слышали его.
     -- Твоя правда, -- ответил Бен. -- А жаль. Они бы здорово клевали, если
бы не эта дрянная рыбина! Я-то уж их знаю!
     Еще  много  чего узнали от матроса о повадках альбакоров и их врага все
присутствующие  и  особенно  его   любимец   --   юнга.   Вильям   испытывал
необыкновенный  интерес  к  альбакорам  и  жадно  расспрашивал о них Бена. В
промежутке,  пока   они   дожидались   какой-нибудь   перемены   в   тактике
преследователя альбакоров, Бен рассказал присутствующим несколько случаев из
собственной  жизни,  в  которых  альбакор  или меч-рыба, а иногда и обе рыбы
выступали как главные действующие лица.
     Среди других историй Бен сообщил и о том, как корабль,  на  котором  он
сам плавал, был пробит носом меч-рыбы.
     В  минуту,  когда  это произошло, никто на корабле даже не подозревал о
случившемся. Команда обедала внизу, и только один из матросов, оказавшийся в
это время на палубе, услышал громкий всплеск  воды.  Выглянув  за  борт,  он
увидел,  что  какое-то  крупное  тело  погружается в воду, и, решив, что это
тонет кто-то из команды, мгновенно поднял крик: "Человек за бортом!"
     Команду выстроили, сделали перекличку: все  оказались  налицо.  И  хотя
матросы  так и не узнали причины этого загадочного случая, тревога их быстро
улеглась и об этом деле забыли.
     Вскоре после этого кому-то из матросов -- им как раз и оказался сам Бен
Брас -- пришлось лезть на мачту такелажить, и, находясь наверху, он заметил,
что сбоку в корабле, над самой ватерлинией, торчит что-то длинное.  Спустили
лодку,  осмотрели  в  этом  месте  судно, и оказалось, что это нос меч-рыбы,
отломившийся от ее головы. А то, что матрос принял за  утопающего  человека,
была сама меч-рыба, убитая сотрясением при ударе о корабль.
     Она  пробила  насквозь  своим "мечом" и медную обшивку судна, и толстую
доску левого борта. Матросы,  спустившись  в  трюм,  обнаружили,  что  конец
"меча",  пройдя  через  стенку трюма, торчит на восемь--десять дюймов внутри
его, зарывшись в уголь.
     При всей невероятности этой истории, рассказанной Беном Брасом,  в  ней
нет  ни  слова  выдумки. Что она правдива, знал и Снежок, так как он сам мог
рассказать несколько таких же, лично им пережитых историй. Не усомнился в ее
достоверности и Вильям, который читал про такой же случай и слышал, будто  в
Британском  музее  имеется  даже  доказательство  такого происшествия: кусок
толстой корабельной доски с застрявшим в ней носом меч-рыбы, и  что  каждый,
кто этим интересуется, может этот экспонат увидеть.
     Едва  Бен  закончил свою интересную историю, как со стороны охотившейся
за альбакорами меч-рыбы  последовало  движение,  ясно  говорившее,  что  она
намерена изменить свою тактику: причем не отступать, а, наоборот, еще смелее
ринуться  в  атаку.  Уж  слишком  заманчиво  выглядел  крупный  косяк жирных
альбакоров. Вид их, столь близких и вместе с тем столь неуловимых,  был  для
нее,  должно  быть,  невыносимо  соблазнителен.  А может быть, меч-рыба была
настолько голодна, что решила, чего бы ей это ни стоило, ими пообедать.
     С таким намерением она подплыла к "Катамарану" поближе  и,  то  и  дело
меняя  направление, стала носиться с места на место вдоль бортов, а раза два
она даже стремительно кидалась к косяку, чтобы  внести  в  него  смятение  и
расстроить ряды.
     Ей это удалось: красивые рыбы, перепугавшись пуще прежнего, вместо того
чтобы плыть, как плыли до сих пор, сомкнутыми, стройными рядами, параллельно
друг другу,  сбились  в беспорядочную кучу, а потом кинулись врассыпную, кто
куда.
     В этой сумятице большая группа альбакоров совсем отбилась от  косяка  и
отстала от "Катамарана", оказавшись в его кильватере на несколько саженей.
     На них-то теперь и были устремлены голодные глаза хищника, но только на
мгновение,  потому  что  в следующий миг он с такой быстротой врезался между
ними, что вокруг только брызги полетели. Шум от его стремительного  движения
отдался далеко вокруг по океану.
     -- Гляди,  гляди, Вильм! -- крикнул матрос, боясь, чтобы его любимец не
упустил этого любопытного  зрелища.--Ты  только  посмотри,  что  это  чудище
вытворяет,  а!  Помяни  мое слово, она сейчас подцепит парочку альбакоров на
свой вертел!..
     Бен едва успел договорить эти слова, как  меч-рыба  врезалась  в  самую
середину  перепуганной  стайки.  Вода брызнула фонтаном, из нее выскочили на
поверхность  несколько  альбакоров  и  тут  же  ушли  под  воду.  В  течение
нескольких  минут  поверхность  океана  в этом месте кипела ключом, пенясь и
пузырясь,-- ничего нельзя было разглядеть за этой завесой. Вскоре над  водой
показалась  голова  меч-рыбы  с  нанизанными на самый конец ее длинного носа
двумя красивыми рыбами.
     Несчастные создания судорожно извивались на нем, силясь освободиться из
этого мучительного положения, однако усилия эти длились недолго. Чуть  не  в
то же мгновение меч-рыба коротким движением головы вскинула в воздух сначала
одну,  потом  другую  жертву...  Но  упали  они  не в воду, а прямо в глотку
жадному  хищнику.   Меч-рыба,   лишенная   зубов   или   других   каких-либо
приспособлений   для   прожевывания   пищи,   прекрасно  обошлась  без  них,
препроводив добычу всю целиком в свою ненасытную утробу.

Глава XLVII. АЛЬБАКОРОВ ЛОВЯТ УДОЧКОЙ

     Катамаранцы с таким интересом следили за маневрами меч-рыбы, что  почти
совсем забыли о своем горестном положении. Особенно увлечены были редкостным
зрелищем  Вильям  с  маленькой  Лали.  И  долго еще после того, как матрос и
Снежок занялись другими, более важными делами, они, стоя рядом,  смотрели  в
ту сторону, где только что виднелась меч-рыба...
     Только  что  виднелась и вот уже исчезла. Проглотив парочку альбакоров,
прожорливое чудище, видно, нырнуло глубоко  в  воду  или,  может,  метнулось
куда-то в другое место, подальше.
     И  куда  только  не  глядели  юнга  и  маленькая  Лали! И за корму, где
меч-рыба недавно продемонстрировала свое искусство, и в стороны,  и  вперед.
Они  смотрели  так  тщательно  во всех направлениях потому, что, зная, какая
мастерица меч-рыба плавать, понимали, что эта  громадина  может  за  две-три
секунды проделать расстояние в несколько сот саженей в любую сторону.
     Однако  меч-рыбы нигде не было видно. И юнга так же, как Лали, хотя они
с удовольствием еще полюбовались бы манипуляциями, которые умеет проделывать
своим  носом  меч-рыба,  вынужден  был  наконец  примириться  с   тем,   что
представление  кончилось,  поскольку  главный  актер,  очевидно,  отправился
показывать свое искусство где-то в другом месте океана.
     -- Похоже, очень похоже, что она и на самом  деле  убралась,--  ответил
Снежок  на расспросы юнги.-- Хорошо, если бы так и было. Тогда и нам удалось
бы подцепить на удочку хотя бы парочку этих рыб. Взгляни-ка на  них  сейчас!
Совсем   по-другому   себя   ведут.  Спокойны,  ничего  не  боятся.  Значит,
длиннорылый повернул нос в другую сторону. Убрался, должно быть, восвояси.
     Снежок правильно отметил: поведение альбакоров явно изменилось.  Вместо
того чтобы, как прежде, обезумев от тревоги, носиться от одной стороны плота
к другой, они мирно плавали рядом, не отставая и не уходя вперед.
     Более  того,  чувствовалось, что теперь альбакоры возьмут наживку, в то
время как при меч-рыбе, сколько ни старались Снежок с матросом подсунуть  им
ее под самый нос, они упорно отказывались к ней притронуться.
     Матрос со Снежком решили возобновить свои рыболовные операции. Насадили
каждый  на  свою  удочку  по  кусочку мяса акулы -- и приманка выглядела тем
соблазнительнее, что крючок удилища был обмотан лоскутком  красной  фланели;
настоящей  лески  у  них, конечно, не было -- ее заменяла плетеная веревка в
несколько футов длиной.
     С плеском одновременно погрузились в воду оба крючка, и не  успели  еще
исчезнуть  круги  на  поверхности  воды,  как раздался другой, более громкий
всплеск, и вода так и вспенилась: на крючках бились, бешено  извиваясь,  два
альбакора.  Быстро  втащив  их  на плот, наши рыбаки сразу же пристукнули их
ударом гандшпуга в голову.
     Они не стали тратить время, рассматривая пленниц или радуясь  пойманной
добыче.  Зато  юнга  с  маленькой  Лали  не  могли досыта налюбоваться этими
красивыми созданиями, очутившимися так близко  от  них,  а  матрос  и  негр,
наскоро   поправив   приманку   на   удочках,   слегка  растрепанную  зубами
тунцов--ведь альбакоры принадлежат к семейству тунцовых, --  опять  закинули
удочки в воду.
     На этот раз рыбы не ухватились за наживку с прежней жадностью.
     Словно  заподозрив что-то неладное, весь косяк робко шарахнулся от нее.
Но она так заманчиво ходила у самого их носа, что сперва одна, затем  другая
рыбка  стали  подплывать  все  ближе и, отхватив кусочек, вдруг роняли его и
испуганно кидались прочь, словно учуяв что-то неприятное  в  его  вкусе  или
запахе.
     Такое осторожное пощипывание продолжалось несколько минут, пока наконец
один из  альбакоров,  очевидно  более отважный, чем его спутники, или, может
быть,  с  более  пустым,  чем  они,  брюхом,  не  вытерпел,  глядя  на  этот
соблазнительный кусочек, и, сказав себе: "Прощай, осторожность!" -- бросился
к  наживке  на  удочке  Бена,  проглотив  ее единым махом вместе с крючком и
несколькими дюймами плетеной веревки.
     Теперь можно было не опасаться, что рыба сорвется с крючка. Его бородка
прочно засела во внутренностях рыбы еще до  того,  как  Бен  рванул  удочку,
чтобы  вогнать крючок глубже. Дернув второй раз, он вытянул рыбу на середину
плота, где, как и ее  двух  предшественниц,  прикончил  ударом  гандшпуга  в
голову.
     Снежок  в  это  время продолжал усердно "тралить" своей удочкой; тем же
занялся и другой рыбак, который, сведя счеты со второй пойманной  им  рыбой,
насадил свежую приманку и снова закинул удочку в воду.
     Но  что-то  опять  напугало  альбакоров:  к  ним  вернулась  их прежняя
робость. Рыбаки, как видно, тут были ни при чем --  рыб  встревожило  что-то
другое, невидимое с плота.
     Альбакоры  подвинулись  к  нему  так  близко, что можно было разглядеть
каждое их движение,  каждую  мельчайшую  подробность  --  вплоть  до  блеска
радужной оболочки их глаз.
     Наблюдавшая  за  ними  четверка  увидела, что рыбы смотрят вверх. Стали
глядеть вверх и  наши  рыболовы,  и  ничем  не  занятые  юнга  с  Лали:  все
уставились на небо. Но там не видно было ничего такого, что могло бы нагнать
страх  на  альбакоров.  "Почему же тогда они так тревожно смотрят вверх?" --
подумали юнга с Лали. Матрос тоже  недоумевал:  и  он  видел  лишь  голубое,
безоблачное небо и ничего больше.
     Только Снежок, у которого знаний океанской жизни было вдвое больше, чем
у всех  троих  вместе,  не  отвел,  как они, взгляда, а, наоборот, в течение
нескольких минут все упорнее всматривался в небо. И наконец у него  вырвался
удовлетворенный  возглас:  он  разглядел  нечто такое, чем, по его мнению, и
объяснялось странное поведение альбакоров.
     -- Фрегат!.. -- пробормотал Снежок сквозь зубы. -- Да их там два: самец
и самка, должно быть. Может быть, поэтому рыба так и перепугалась.
     -- Что? Фрегат? -- повторил матрос.
     Это было название одной из самых своеобразных, блуждающих  над  океаном
хищных  птиц.  Натуралисты обозначают их именем "пеликанус аквила", а моряки
за быстрый полет и изящное строение тела знают больше под  названием,  какое
дал ей Снежок.
     -- Да где ж ты его увидел? Где он? Никакой птицы не вижу! Где он, а?
     -- А  вот...  почти прямо над головой... Возле того облачка. Вот они --
один, а рядом другой: самец и самочка. Я ясно вижу обоих.
     -- Ну и острые глаза у тебя, Снежок! А я так никакой птицы  не  вижу...
А, вот они! Их две, верно! Правильно, дружище, ясное дело -- это фрегаты! Их
сразу  узнаешь  по крыльям: ни у одной другой птицы, что летает над океаном,
таких нет. И ни одна из них не поднимается так высоко,  как  эта.  Крылья  у
нее,  когда  она  их  распускает,  футов  двенадцати  в ширину, а отсюда они
кажутся не больше ласточкиных.  Значит,  птицы  поднялись  на  добрую  милю.
Правильно я говорю, Снежок?
     -- На  милю,  масса  Бен?  Скажите  лучше -- на две. Совсем укрылись от
ветра. И застыли на одном месте. Здорово, должно быть, спят!
     -- Спят? -- отозвался юнга. В тоне его послышалось крайнее изумление.--
Уж не хочешь ли ты сказать, Снежок, что птица может спать на лету?
     -- Эх, малыш Вильм, мало же ты знаешь о повадках птиц в здешних местах!
Может спать на лету? Конечно, они спят на лету. А иной  раз  сложат  крылья,
прижав  их  к  туловищу, и спрячут под крыло голову... Верно я говорю, масса
Бен?
     -- Не знаю, Снежок, не могу  точно  сказать,  так  оно  или  не  так,--
неуверенно  ответил  бывший  матрос  военного  фрегата.--  Я слышал об этом,
только мне кажется -- ерунда это!
     -- Вот так  сказали!--ответил  Снежок,  насмешливо  покачав  головой.--
Почему  же  ерунда? Ведь может корабль-фрегат "спать" на воде, убрав паруса?
Почему  же  фрегат-птица  не  может  спать   в   воздухе?   Что   вода   для
фрегат-корабля, то воздух для фрегат-птицы. Что ей может там помешать спать?
Разве только сильный ветер. В сильный ветер ей там, конечно, не уснуть.
     -- Вот  что, дружище...--ответил матрос. По тону его чувствовалось, что
у него нет определенного мнения на этот счет. -- Может, ты прав, а может,  и
нет.  Я не говорю, что ты врешь, и нисколечко этого не думаю. Одно знаю, что
много раз видел фрегатов, неподвижно замерших в воздухе,  вроде  как  сейчас
вот,  не  двигаясь ни в подветренную, ни в наветренную сторону. А все-таки я
не верю, что они на лету  спят.  Я  сколько  раз  видел:  они  при  этом  то
складывают  свой  похожий  на  вилку  хвост,  то раскрывают его, как портной
ножницы. И мне думается, что сна у них в это время ни  в  одном  глазу  нет.
Если  бы они спали, как же они могли бы так шевелить хвостом? Он у птиц хоть
из перьев, а все же в нем есть тяжесть. Как же фрегат им во сне ворочает?
     -- Ну, ну, масса Бен, --  сказал  негр  еще  более  покровительственным
тоном,  словно  жалея матроса за то, что он не мог выдвинуть более солидного
довода, -- а вы разве не шевелите во сне большим пальцем или ступней, а то и
всей ногой? И потом, по-вашему, выходит, что фрегат и вовсе не отдыхает,  не
спит.  Вы  же  знаете,  что  плавать он не умеет, потому что на ногах у него
совсем  малюсенькая  перепонка.  И  на  воде  он  держится  не  лучше,   чем
какая-нибудь  цесарка  или  старая  курица, привыкшая к своей навозной куче.
Ведь спать на воде для фрегата -- такое же невозможное дело, как для  нас  с
вами, масса Бен.
     -- Ладно   уж,   Снежок,--медленно,  словно  подыскивая  ответ,  сказал
матрос,-- я бы и рад с тобой согласиться: то, что  ты  говоришь,  как  будто
похоже  на  правду...  А  все-таки, хоть убей, не пойму, как так птица может
спать на лету. Да это то же самое, если бы я  поверил,  что  могу  повесить,
зацепив  за  краешек облака, свою старую брезентовую шляпу. А в то же время,
по совести сознаюсь, никак в толк не возьму, как же на  самом  деле  фрегаты
отдыхают. Разве только они каждую ночь возвращаются на берег, а поутру летят
назад.
     -- Вот так сказали, масса Брас! Да неужто вы ничего умнее не придумали?
Люди говорят,  будто  фрегат никогда не отлетает от берега дальше чем за сто
лиг. Враки! Этот негр,--ткнул себя Снежок  в  грудь,--видал  такого  старого
самца   среди   самого   Атлантического  океана  на  гораздо  более  далеком
расстоянии, чем сто лиг, от берега. Они и сейчас  на  таком  же  расстоянии.
Хорошо,  если бы это было правдой, будто фрегат никогда не залетает от земли
дальше чем на сто узлов,  тогда  бы  нам,  может,  и  удалось  его  поймать.
Господи!  Да  ведь  мы  сейчас вдвое дальше от земли, а эти вот длиннокрылые
птицы висят у нас высоко над головой  и  спят  так  же  спокойно,  как  этот
негр,--  ткнул  он опять себя в грудь,-- спал, бывало, в камбузе на старушке
"Пандоре".
     На этот раз Бену нечем было крыть. Прав ли был негр в своих доводах или
только хитроумно придал им видимость правды, но факт остается фактом. Высоко
в небе маячили два темных силуэта, ясно выделяясь на его ярко-голубом  фоне.
Хотя они висели очень высоко и явно не двигались, все же видно было, что это
живые  существа,  что  это  птицы,  и именно того особого вида, к которому и
матрос и негр при всем своем  научном  невежестве  сразу  и  безошибочно  их
отнесли.

Глава XLVIII. ФРЕГАТ

     Фрегат   ("пеликанус   аквила"),   вызвавший  на  "Катамаране"  столько
оживленных споров, во многих отношениях существенным образом  отличается  от
прочих  океанских  птиц.  Хотя  его  обычно причисляют к пеликанам, он почти
ничем не похож на эту уродливую,  неуклюжую,  напоминающую  домашнего  гуся,
птицу.
     От  большинства других птиц, промышляющих добычу, летая над океаном, он
отличается прежде всего тем, что у  него  между  пальцами  только  небольшая
плавательная перепонка, а когти на ногах такие же, как у орла или у сокола.
     Он  и  в других отношениях сильно походит на этих птиц, так что моряки,
исходя из этого сходства, не делают между ними  различия  и  попросту  зовут
фрегата  морским  соколом,  фрегат-соколом  или  фрегат-орлом. Так зовется и
крупный альбатрос, летающий в поисках добычи над океаном.
     У фрегата-самца  сплошь  черное,  как  агат,  туловище  и  только  клюв
ярко-красный,  очень  длинный,  сплюснутый  и  к концу круто загнутый книзу.
Самка вся тоже черная, только на брюшке у нее большое белое круглое пятно.
     Ноги у фрегата, по сравнению с туловищем, короткие. Пальцы, как мы  уже
говорили,  снабжены  большими  когтями,  из  которых средний покрыт чешуей и
сильно загнут крючком. Ноги у фрегата до самой ступни покрыты перьями, в чем
опять-таки проявляется его сходство с сухопутными  хищными  птицами.  У  них
имеется  еще  один  общий  и  характерный признак -- средний палец у фрегата
загнут внутрь, как бы для того, чтобы им можно  было  цепляться,  садясь  на
дерево,  что  он  и  делает,  когда прилетает на берег, где зачастую вьет на
дереве гнездо или ночует, садясь на ветку, как на насест.
     В сущности, эта птица является,  можно  сказать,  промежуточным  звеном
между   хищными  птицами,  обитающими  на  суше,  и  перепончатыми,  которые
преследуют добычу на океане.
     Возможно, что  фрегат  продолжает  линию,  начатую  рыболовом-птицей  и
морским  орлом.  Они  добывают  себе  пищу  из  воды, однако в поисках ее не
залетают далеко от берега.
     Фрегат, которого действительно можно назвать морским соколом или  орлом
за  его смелость, силу, за все качества, свойственные ему, так же как и этим
царственным птицам,--отлетает так далеко от берега, что  его  нередко  можно
увидеть над самой серединой океана.
     Удивительное свойство есть у этой птицы, которому орнитологи до сих пор
не находят  объяснения.  Дело в том, что перепонок на лапах у нее почти нет,
следовательно, плавать она не может. И правда, никто никогда не видел, чтобы
фрегат садился на воду отдыхать. Не может он держаться и на волне:  строение
ног  и  туловища  делает  это  невозможным.  Но  тогда как и где он все-таки
отдыхает, когда у него устают крылья? На  этот  вопрос  действительно  очень
нелегко ответить.
     Некоторые,  как,  например,  Бен  Брас, утверждают, будто фрегат каждую
ночь возвращается ночевать на берег. Но если вспомнить, что долететь ему  до
своего  насеста  -- значит иной раз отмахать на крыльях чуть не тысячу миль,
не говоря уже об обратном путешествии к месту его рыбной ловли,-- то  такого
рода предположение теряет всякое правдоподобие. Многие моряки придерживаются
мнения, что он спит, высоко повиснув в воздухе. Таково было и мнение Снежка.
     И  вот  это  мнение  или  предположение  --  назовите как хотите,-- над
которым Бен  Брас  посмеялся  и  слегка  даже  поиздевался,  как  над  самой
невероятной  несуразицей,  в  конце  концов, может быть, не так уж далеко от
истины. Как часто бывало, что диковинные истории, рассказанные  каким-нибудь
матросом, принимались за россказни, за самые фантастические бредни, подобно,
например, рассказу о фрегате, и подвергались осмеянию с научной точки зрения
кабинетными  учеными-натуралистами,  а  в конце концов оказывались чистейшей
правдой.
     Почему утверждение  моряков,  будто  фрегат  спит  на  лету,  не  может
оказаться  правильным?  Ведь  оно  основано на личном наблюдении, а вовсе не
является матросской выдумкой, какой ее считают умные и высоко о себе мнящие,
но часто ошибающиеся преподаватели естественных наук.
     Давайте проверим: так ли уж неправдоподобна теория моряков  насчет  сна
фрегата?
     Что  фрегат  может  отдыхать  в воздухе, не подлежит никакому сомнению.
Нередко можно наблюдать, как наблюдали  сейчас  наши  катамаранцы,  что  он,
распростерши  крылья,  неподвижно  висит  в воздухе и только чуть покачивает
своим длинным раздвоенным хвостом, временами то раскрывая его, то складывая,
по меткому выражению матроса, как портной ножницы. Это  движение,  возможно,
чисто  мышечного характера и вполне совместимо с состоянием сна или дремоты,
в котором птица находится отдыхая. Как бы там  ни  было,  она  держится,  не
меняя положения, не двигаясь с места, иногда в течение многих минут не делая
ни одного движения, а только раздвигает и сдвигает длинные, изящно изогнутые
перья своего раздвоенного хвоста.
     Рыба  спит, не делая сколько-нибудь заметных усилий, чтобы удержаться в
этом положении в воде. Почему не могут  делать  этого  в  воздухе  некоторые
птицы,   чье  тело  гораздо  легче  рыбьего,  а  костяк  снабжен  воздушными
полостями, помогающими им держаться в воздухе?
     Фрегат  редко  когда  отдыхает  в  обычном  понятии  этого  слова.  Его
ритмичный,  грациозно-легкий  полет  на  стройных при всей их огромной длине
крыльях -- распростертые, они нередко  достигают  десяти  футов--доказывает,
что  в воздухе он чувствует себя, может быть, так же покойно и легко, как на
ветке дерева. Достоверно известно,  что  он  неделями,  месяцами  подряд  не
знает,  что  значит  отдыхать  на  дереве или на каком-нибудь другом высоком
месте.
     Правда, если фрегат рыбачит вблизи берега, он обычно  на  берегу  же  и
ночует.  Если  же  он  залетает  далеко  в  море, так и проводит всю ночь на
крыльях. Фрегат не ищет отдыха,  как  это  делают  многие  другие  океанские
птицы,  вроде  его ближайшего сородича -- глупыша. Он не садится отдыхать ни
на мачту корабля, ни на какой-нибудь иной высокий шест на судне, а постоянно
носится над мачтами плывущих кораблей, словно находит в этом удовольствие, и
отрывает иной раз клювом клочки цветной материи на флагштоке.
     О фрегате, захваченном на месте преступления, когда он  занимался  этим
делом, рассказывают забавный анекдот. Матрос, который влез на верхушку мачты
и  схватил  его, был простой деревенский парень, служивший на корабле только
временно. Был он длинный и худой, как жердь. И вот команда на борту  корабля
после этого случая постоянно потешалась над ним, уверяя, что фрегат, который
привык  узнавать  матросов по выправке, ошибся, приняв новичка за шест, а не
за матроса, и пал жертвой собственной ошибки.
     Строго говоря, фрегат не рыбачит, как остальные хищные птицы на океане.
Так как он не  может  ни  плавать,  ни  нырять,  то  не  может,  конечно,  и
вылавливать  рыбу  из  воды.  Но,  в таком случае, чем же он существует? Где
находит он пропитание? Скажем коротко: он ловит добычу в воздухе и  питается
главным  образом  всякого  рода летучей рыбой и летучими каракатицами. Когда
тe, спасаясь от своих преследователей, выскакивают из воды, ища безопасности
в воздухе, фрегат подстерегает их и камнем падает сверху, хватая прежде, чем
те успевают вернуться в свою столь же опасную для  них  стихию,  из  которой
только что выпрыгнули.
     Кроме  летучек,  фрегат ловит и рыб, имеющих обыкновение выскакивать из
воды на поверхность, а иногда отнимает добычу у глупыша,  у  чайки,  морской
ласточки  и  другой  тропической  птицы,  умеющей и нырять и плавать, причем
сначала он силой заставляет их выпустить рыбу, а  затем  подхватывает  ее  в
воздухе, прежде чем та упадет обратно в воду.
     В  бурю эта своеобразная хищная птица прямо-таки благоденствует: это --
время самого обильного для  нее  лова,  так  как  она  может  хватать  рыбу,
выкинутую  бурей  прямо  на  бурлящую  волнами  поверхность воды. А когда на
океане царит полный штиль, она прибегает к другому способу: силой заставляет
птиц, выловивших рыбу из воды, отдать ей свою законную добычу. Больше  того,
она вынуждает их даже отрыгнуть уже проглоченную рыбу.
     Поразительное  мастерство  полета  не  только  дает  ей возможность без
промаха схватить выброшенный кусок -- она пускается и на такие фокусы:  если
случится,  что рыба попала в клюв не так, как ей удобно, она подбрасывает ее
в воздух, ловит снова и снова, пока не сможет проглотить.

Глава XLIX. МЕЖДУ ДВУМЯ ХИЩНИКАМИ

     Птицы, за которыми так внимательно следили катамаранцы, внезапно  вышли
из  состояния  неподвижности и, кружа в воздухе, стали по спирали спускаться
все ниже и ниже к воде.
     Вскоре они оказались так низко, что алый, выдававшийся  вперед,  как  у
пыжащегося  голубя,  зоб  у самца был уже отчетливо виден. Стройные по своим
очертаниям тела птиц  с  длинными,  серпом  изогнутыми  крыльями  и  изящным
раздвоенным хвостом четко вырисовывались на фоне небесной синевы.
     Альбакоры  совсем перестали обращать внимание на приманку, предлагаемую
им Снежком и Брасом, и  быстро  засновали  в  воде  туда  и  сюда,  пока  не
рассеялись по океану во все стороны.
     Неужели  это  страх  перед нависшими над ними фрегатами заставил их так
изменить обычную для них тактику?
     Нет, такое поведение было вызвано чем-то другим  --  не  страхом.  Они,
по-видимому,  бросились  за  чем-то,  чего ни самим им, ни нашей четверке на
плоту еще не было видно.
     Бен Брас и Снежок знали, что альбакоры подняли такую  суету  совсем  не
потому,  что  испугались  фрегатов:  им  они вовсе не были страшны. Но юнга,
который мало еще разбирался в жизни  океана,  хотя  и  заметил,  что  вид  у
альбакоров  вовсе  не испуганный, не понял, почему они вдруг так заметались,
и, показывая на птиц, которые были сейчас не выше чем в  сотне  саженей  над
поверхностью воды, обратился к старшим товарищам:
     -- Неужели такая большая рыба тоже боится фрегатов?
     -- Да  они  вовсе  не  альбакоров  высматривают,--  ответил матрос.-- И
альбакоры их не боятся. Здесь  где-то  неподалеку  другая  рыба,  только  не
видать  какая.  Не  видно ее и этим голубым красавцам. Но они ищут ее во все
глаза. Видишь, как они носятся вокруг. И уж, ясное дело, как та рыба завидит
альбакоров, так от страха и выпрыгнет разом из воды.
     -- О какой другой рыбе ты говоришь? -- спросил матроса юнга.
     -- Понятно о какой--о летучей. О той самой, что в свое время спасла нас
от голодной смерти, помнишь? Тут где-то близко целый  косяк  ее.  И  фрегаты
тоже  ее  учуяли,  вот  почему  они  и  кружат над этим местом. Они заметили
альбакоров, а так как знают, что те тоже охотятся за летучими рыбками, то  и
спустились  вниз,  чтобы  быть  поближе  к  игре.  Пока альбакоры не увидели
крылатых созданий  и  не  врезались  между  ними,  фрегату  придется  только
облизываться.  Ему  ничего  не  сделать, пока вспугнутые альбакорами рыбы не
выскочат из воды. А эти голубые красавцы все еще, кажется, их не видят,  но,
судя  по  маневрам,  помяни  мое  слово,  сейчас  заметят!.. Вот! Что я тебе
говорил, Вильм? Погляди туда. Охота началась!
     И действительно, несколько альбакоров  внезапно  повернули  в  сторону,
параллельную   курсу   "Катамарана",   и  молниеносно  пронеслись  вперед  в
прозрачной воде.
     Зрители на плоту  увидели,  как  несколько  белых  пятен  сверкнуло  на
мгновение в воздухе и тут же исчезло в воде.
     Катамаранцы  по  серебристому блеску прозрачных плавников-крыльев сразу
узнали косяк летучих рыбок; сейчас за ними охотились  самые  опасные  из  их
врагов -- альбакоры.
     Некоторые летучие рыбки так и не успели взвиться в воздух, став добычей
своих преследователей.
     Фрегаты  кружили  и над преследователями и над преследуемыми, дожидаясь
своего часа. И как только эти хорошенькие  создания  показались  над  водой,
птицы  камнем  кинулись вниз между двумя отрядами войск, каждая выбирая себе
жертву. Налет получился удачный. Катамаранцы увидели, как оба фрегата взмыли
вверх, держа в клюве по летучей рыбке.
     Однако одному фрегату показалось, должно  быть,  мало  только  схватить
рыбку  --  ему  захотелось  еще  и поиграть ею: внезапно тряхнув головой, он
подбросил свою  добычу  вверх  и  поймал  ее  на  лету,  и  так  много  раз.
Натешившись  вволю,  он,  как  только  рыбка очутилась у него опять в клюве,
проглотил ее целиком. Вместе со своими  плавниками-крыльями  она  исчезла  у
него  в глотке, куда до нее, без всякого сомнения, попадало много таких, как
она.
     Но по  одной  рыбке  фрегатам,  как  видно,  было  мало;  едва  они  их
проглотили,  как  заняли  прежнюю  позицию,  дожидаясь удобной минуты, чтобы
кинуться вниз за новой жертвой.
     И катамаранцам посчастливилось: им  привелось  наблюдать  один  из  тех
исключительно   интересных   эпизодов,  происходящих  порой  на  океане,  ту
маленькую  трагедию,  которая  часто   разыгрывается   в   природе,   причем
действующими  в  ней  лицами  стали  три  сотворенные ею существа, и все три
совершенно разные.
     Фрегат, высматривая новую добычу, наметил себе в жертву  летучую  рыбку
прямо  под собой, которая случайно оказалась совсем одна. Потому ли, что она
плавала или летала хуже своих товарок, но она отбилась от всей стаи.
     Но больше она не мешкала, и вполне понятно почему: за нею следом мчался
вовсю альбакор фута в три длиной. И альбакор и летучая рыбка пустили  в  ход
всю  силу  мышц,  заключенную  в их плавниках: одна, чтобы удрать, а другая,
чтобы помешать ей это сделать.
     Для находившихся  на  плоту  было  совершенно  очевидно,  что  альбакор
останется  в  этом  состязании победителем. Увы, это поняла и летучая рыбка.
Крошечное создание, рассекая плавниками прозрачную воду, казалось, все так и
дрожало от страха. И наши зрители решили, что сейчас она взметнется в воздух
и оставит своего жадного преследователя в дураках.
     Несомненно, это было  единственным  выходом  для  затравленной  летучей
рыбки, и несомненно также, что она так именно и собралась сделать, как вдруг
увидела  длинные  черные  крылья  и  жадно  вытянутую шею маячившего над ней
фрегата.
     Этого зрелища было достаточно,  чтобы  чуть-чуть  задержать  рыбку  под
водой,  правда  всего лишь на одно короткое мгновение. Вот положение! Вверху
-- этот уродливый красный зоб и хищно вытянутая шея. Внизу-- страшная пасть,
готовая раскрыться и поглотить ее. На спасение не было никакой надежды.
     Фрегат, в нетерпеливом ожидании маячивший над ней, бросился,  не  теряя
времени,  чтобы  схватить  ее.  Но  был ли он слишком уверен в добыче или по
какой-то другой необъяснимой причине, он оказался наглядной  иллюстрацией  к
старинной  и всем известной пословице о том, что от чашки до рта еще далеко;
короче говоря, летучая рыбка от него ускользнула.
     С "Катамарана" видели, как он кинулся к  ней,  широко  раскрыв  клюв  и
алчно  растопырив когти, чтобы вцепиться в нее. Но... весь боевой пыл пропал
даром: серебристо-белая рыбка стрелой сверкнула мимо него и упала  невдалеке
в океан. Катамаранцы поняли, что летучая рыбка спаслась.

Глава L. СНЕЖОК ЛЕТИТ КУВЫРКОМ В ВОДУ

     И  теперь все с удивлением смотрели на фрегата: потому что, вместо того
чтобы подняться опять вверх и возобновить свою охоту либо  за  упущенной  им
рыбкой,  либо  за  какой-нибудь  другой, он остался на поверхности океана и,
распростерши крылья, стал бить ими по воде с такой силой, что брызги  так  и
летели вокруг, окутывая его сплошным водяным облаком.
     При этом он пронзительно кричал, не смолкая ни на минуту.
     Но  это  не  был победный крик. Наоборот, чувствовалось, что ему самому
угрожает опасность или что он стал  жертвой  какого-то  хищника,  еще  более
могучего,  чем  сам.  В  течение  нескольких секунд длились эти необъяснимые
движения,  похожие  на  усилие  высвободиться.  На   протяжении   нескольких
квадратных  ярдов  вся поверхность океана ходила ходуном, волнуемая усилиями
какого-то живого существа под водой. А птица  в  это  время  все  продолжала
кричать  и  пенить  крыльями  воду, словно гигантский, разыгравшийся на воле
пеликан.
     Никто на плоту не мог понять, чем объясняется такое странное  поведение
старого фрегата.
     Даже  Снежок,  который считал, что нет ничего на океане, чего он не мог
бы объяснить, был удивлен и растерян не меньше остальных.
     -- Да что ж это такое с ним творится,  Снежок,  а?  --  спросил  Бен  в
надежде,  что  кто-кто,  а  уж  негр сумеет найти объяснение этому странному
поведению фрегата.-- Фрегат задел за что-то килем... Разрази меня гром, если
он не пойдет сейчас ко дну!
     -- Разрази  и  меня  гром!--ответил  Снежок,   бесцеремонно   заимствуя
излюбленное  восклицание  матроса. -- Провалиться мне на месте, если я знаю,
что тут происходит! Батюшки, видно, кто-то ухватил птицу за  ногу!..  Может,
это акула, а может, длиннорылый... А не то...
     Снежок сказал бы "меч-рыба", если бы успел закончить свою фразу. Но ему
это не  удалось.  В  тот  самый  момент,  когда он, строя догадки, удивленно
вращал своими белками, что-то сильно стукнуло в днище плота.  Удар  пришелся
как  раз  в  ту  доску,  на  которой  стоял Снежок, и был так силен, что она
выскочила из своих креплений и, подлетев кверху, сбила  его  с  ног,  да  не
просто сбила, а как из катапульты выбросила с "Катамарана" прямо в океан.
     И это было еще не все! Доска, которая смахнула Снежка в воду, мгновенно
вернулась  на  свое  прежнее  место  --  она  была  одной  из  самых тяжелых
деревянных частей плота,-- но, вместо того чтобы остаться  на  месте,  опять
подскочила  кверху и тут же свалилась в воду, словно ее потащила туда чья-то
невидимая, но сильная рука -- рука какого-нибудь морского  божества,  может,
самого Нептуна.
     Да  и  не  только  доска  -- весь плот пришел в движение, словно кто-то
невидимый залез под него и тряс, качал его вверх и вниз. Так  быстры  и  так
сильны   были   эти   таинственные  толчки,  что  оставшиеся  на  плоту  еле
удерживались на ногах.
     Вместе с плотом ходуном ходила и вода под ним; из-под досок, на которых
наша тройка, как акробаты, проделывала чудеса ловкости,  чтобы  не  потерять
равновесия,  слышался  громкий  плеск  и шум; и через несколько секунд после
первого сильного толчка волны кругом так и пенились белыми шапками.
     Негр,   опомнившись   от   невольного   сальто-мортале,   вынырнул   на
поверхность,  но,  увидев,  что плот все еще качает вверх и вниз, не решился
взобраться на него, а поплыл рядом, все время испуганно  и  невнятно  что-то
бормоча. Даже отважный Бен Брас, бывший матрос военного фрегата, столько раз
глядевший смерти в глаза, и тот сейчас испугался.
     Да  и  как же иначе! Он не мог объяснить себе, какая сила природы могла
вызвать это загадочное сотрясение,  а  необъяснимое,  естественно,  вызывает
страх.
     -- Черт  возьми!  -- крикнул Бен Брас с дрожью в голосе.--Что за дьявол
возится там под нами?! Кит это, что ли, трется спиной о плот? Или...
     Но он не успел договорить, как вновь послышался грохот,  словно  доска,
так таинственно подпрыгивавшая, раскололась вдруг надвое.
     Этот звук, что его ни вызвало бы, оказался апогеем всей сумятицы. После
этого  "скачки"  плота  прекратились,  волны  от  его  непрерывного  качания
постепенно улеглись, и наконец, подпрыгнув в последний раз, он  поплыл,  как
обычно, по успокоившейся поверхности океана.

Глава LI. УДАР НАСКВОЗЬ

     Лишь  только  "Катамаран"  пришел в равновесие, Снежок, вскарабкался на
него. Вид у негра был такой забавный, что, когда он стоял,  весь  мокрый,  и
вода так и лилась с него, всякий, увидев это, не мог бы не расхохотаться. Но
его товарищам было не до смеха. Наоборот, они были подавлены: до сих пор они
не  понимали,  что  было  причиной  этой  только  что закончившейся странной
передряги с плотом. Страх, который она им внушила,  продолжал  держать  всех
троих  в  своей  власти  и  словно  лишил  их  языка.  Снежок первый нарушил
молчание.
     -- Силы небесные!--воскликнул он, стуча зубами, как  кастаньетами.--Что
ж  это  такое  было?..  Как  вы думаете, масса Бен, кто это там затеял такую
возню у нас под плотом?.. Вода кругом пеной кипела, так что ничего за ней не
видать было. Боже мой, не дьявол ли это?
     По испуганному лицу негра видно было, что он  серьезно  считает,  будто
именно черт вызвал всю эту таинственную суматоху.
     Хотя  матрос  и  сам не был свободен от суеверий, однако он не разделял
наивной  веры  Снежка.  Тщетно   искал   он   объяснения   этому   странному
происшествию,   но   все   же   никак   не   мог   приписать   его  действию
сверхъестественных сил. Удар, покачнувший доску, на  которой  стоял  Снежок,
дал  сильный  толчок  всему  плоту.  Впрочем,  возможно, этот необъяснимый и
неожиданный удар произошел и вполне естественным путем: мало ли кто мог  его
нанести  --  огромная рыба или иное чудище, вынырнувшее из пучины. А вот то,
что на "Катамаране" и потом продолжалась  качка,  да  еще  такая,  что  весь
экипаж  едва  не  попадал в воду, -- это больше всего смущало Бена Браса. Он
никак не мог понять, почему эта рыба или иная тварь, стукнувшись  головой  о
киль, не поспешила после такой опасной встречи сию же минуту удрать.
     В  первую  минуту  Бен подумал, что под плотом кит. Он слыхал, что киты
попадают  под  суда.  Но   само   упорство   этого   загадочного   существа,
продолжавшего,  как  ни  странно, атаковать плот, свидетельствовало, что все
происшедшее не может  быть  чистой  случайностью.  Но  если  нападение  было
намеренным  и  виновник  его -- кит, так просто они бы не отделались. Матрос
знал, что кит не оставил бы их в покое, лишь  покачав  плот.  Одним  взмахом
хвоста  морской  великан  подбросил  бы суденышко в воздух, швырнул в пучину
или, разбив вдребезги, разметал обломки по волнам.
     Он уже наверняка проделал бы с  ними  что-нибудь  в  этом  роде,--  так
полагал Бен Брас. Стали быть, это не кит едва не опрокинул их в море.
     А если так, что же это было?.. Акула? Нет, не она! Правда, бывают акулы
длиной  и  с  доброго  крупного кита, но матрос никогда не слыхал, чтобы они
нападали на проходящие суда.
     И вот наши скитальцы стояли, раздумывая над  загадочным  происшествием,
как  вдруг  Снежок  громко  вскрикнул -- наконец-то он сообразил в чем дело.
Едва лишь негр оправился от страха, как первой  его  мыслью  было  осмотреть
доску,  с  которой  он  сделал  вынужденное сальто-мортале, словно акробат с
трамплина.
     И вот тут-то -- на том самом месте, где он стоял,-- обнаружилось  нечто
такое,  от  чего  сразу  все  сделалось  понятным.  Из бревна чуть наискосок
торчал, выдаваясь на целый фут, острый костяной предмет. Он так крепко засел
в дереве, словно его вогнали туда  ударами  кузнечного  молота.  Сразу  было
видно,  что  он  вошел  в  доску  снизу:  острие  все  в зазубринах и вокруг
отверстия -- щепки.
     Впрочем, Снежок не стал долго раздумывать. Стоило ему только  взглянуть
на  этот  предмет,  которого раньше здесь и в помине не было, как весь страх
его моментально прошел. Взрыв хохота,  скорее  напоминавший  продолжительное
ржание, возвестил, что Снежок снова стал самим собой.
     -- Ей-богу!..  -- воскликнул он.--Эй, масса Бpac! Гляньте-ка на штучку,
которая задала нам такого страха! Поди ж ты! Кто  бы  подумал,  что  у  этой
длиннорылой уродины такая силища! Вот штука-то!
     -- Да это меч-рыба!--вскричал Бен.
     Действительно,  остроконечная  кость,  торчавшая  из  доски,  оказалась
мечевидным отростком одной из этих странных тварей.
     -- Правильно, Снежок, меч-рыба, она самая!
     -- Да нет, это только ее рыло, -- пошутил негр. -- Самой рыбы и  близко
не видать. Так вот какое черное тело я видел под плотом! Теперь-то ее и след
простыл.  Обломала себе носище -- и это ее и убило. Подохла да тут же ко дну
пошла.
     -- Так и есть, -- подхватил  матрос.  --  "Меч"  сломался,  покуда  она
билась  и  все рвалась на волю. Слыхал я, как что-то трахнуло, будто треснул
корабельный брус; и потом сразу же плот перестало швырять, все  успокоилось.
Господи  помилуй!  Ну  и  удар!  Доска-то,  поди, самое малое -- дюймов пяти
толщиной, а вот видишь, длиннорылый пробил ее насквозь да еще  наружу  "меч"
высунул  на  фут  с  лишним.  Ну и ну! Что за диковинные, сумасбродные твари
водятся в океане!
     Этим философским рассуждением матроса и закончилось приключение.

Глава LII. МЕРТВАЯ ХВАТКА

     Теперь уже весь этот странный эпизод перестал быть загадкой  для  обоих
взрослых.  Ясно было, что меч-рыба проткнула доску своим отростком и сломала
его.  Очевидно,  "удар  мечом"  не  был  нанесен  с  намерением  напасть  на
"Катамаран". Это произошло совершенно случайно.
     Да  и  вряд  ли могло быть иначе: ведь удар оказался роковым для самого
меченосца. Несомненно, сейчас чудовище  лежало  мертвым  где-нибудь  на  дне
морском: костяной клинок сломался почти у самого основания, а его обладатель
не  мог  жить  без  своего  оружия. Даже если страшное увечье не сразу убило
меч-рыбу, все равно потеря этой длинной  "шпаги",  посредством  которой  она
только  и  добывала себе пропитание, наверняка должна была сократить остаток
ее дней, и развязка не замедлила наступить.
     Но ни  матрос,  ни  бывший  кок  не  сомневались,  что  рыба  совершила
самоубийство против собственной воли.
     Бен  Брас объяснял все это Вильяму просто и логично. Меч-рыба погналась
за стайкой альбакоров. Ослепленная стремительностью своего бурного натиска и
страшной прожорливостью, она не заметила плота, покуда не  наткнулась  своим
длинным  "мечом"  на  доску  и  не  пробила ее насквозь. Не в силах вытащить
глубоко застрявший в дереве мечевидный отросток, огромная рыбина  билась  до
тех  пор,  пока  не  наступила катастрофа. Очевидно, это произошло так: плот
подбросило кверху, а потом вдруг накренило со всего размаха вниз  --  она  и
напоролась на доску.
     Не  было  необходимости  все  это подробно объяснять юнге: Вильям и без
того уже знал кое-что. Из прежних разговоров на эту тему ему  были  известны
случаи, когда меч-рыба вот так же легкомысленно "фехтовала" своим оружием.
     Впрочем, сейчас было не до этого. Как только "Катамаран" принял прежнее
положение  и  Снежок вскарабкался на плот, взоры всей команды, в том числе и
негра, вновь обратились к странному зрелищу, которое занимало их внимание до
этого столкновения. Все принялись наблюдать за необычным поведением фрегата.
     Птица все еще носилась над самой водой, металась из стороны в  сторону,
билась  и, вздымая брызги, хлопала крыльями. Маленькое облачко пены, окружая
ее словно ореолом, всюду следовало за ней.
     Даже Бен Брас и Снежок, разгадавшие странную историю  с  меч-рыбой,  не
могли  понять,  что  творится  с  птицей.  За  всю свою жизнь на море они не
видели, чтобы так вел  себя  фрегат  или  какой-либо  иной  пернатый  хищник
океана.
     Долго  стояли  они,  дивясь и переговариваясь между собой. В чем же тут
причина? Видно  было,  что  судорожные  движения  птицы  непроизвольны,  что
происходит  какая-то  борьба.  К  тому же она дочти непрерывно кричала -- от
страха или боли, а может быть, и от того и другого.
     Но почему она так  упорно  держится  у  самой  поверхность  моря?  Ведь
известно,  что  эта птица может взмыть в воздух почти вертикально и взлететь
так высоко, что за ней не угнаться ни одному из крылатых созданий.
     Вопрос этот долго оставался неразрешимым для матроса и  негра.  Они  не
только  не  могли  найти  ключ  к  его  решению, но даже не пытались строить
сколько-нибудь правдоподобные предположения.
     Добрых десять минут ломали они себе головы.  И  вот  наконец-то  задача
была  решена:  загадочное  происшествие  получило объяснение. Но злосчастная
птица не была добровольной участницей этой драмы -- она попала в плен.
     Казалось, фрегат  начинает  изнемогать.  По  мере  того  как  силы  его
слабели,  крылья  все  тише  хлопали  по воде, брызги пены уже не вздымались
вокруг и море волновалось меньше. Теперь зрители увидели, что птица была  не
одна:  там,  внизу,  какая-то рыба вцепилась ей в ногу. По форме, величине и
лазоревой окраске легко можно было признать альбакора. Несомненно,  это  был
тот  самый  хищник,  который  одновременно  с  птицей состязался в погоне за
летучей рыбкой.
     Так вот почему фрегат не мог подняться над водой! Но это  еще  не  все.
Видимо,  альбакор,  измученный  схваткой,  тоже  выбился  из  сил: он уже не
носился стрелой из стороны в сторону, как вначале, а двигался еле-еле. Стало
видно, что лапа морского ястреба вовсе не  застряла  в  пасти  у  рыбы,  как
думали  катамаранцы,--  нет,  птица  стояла  на  голове  у альбакора, словно
забравшись на жердь, и балансировала на одной ноге.
     Чудо из чудес! Что это все могло бы значить?
     Борьба фрегата и альбакора как будто приближалась  к  развязке:  теперь
схватки   перемежались  паузами.  После  каждого  перерыва  птица  все  тише
взмахивала крыльями, рыба все медленнее шевелила плавниками. Под  конец  оба
хищника замерли: фрегат над океаном, альбакор в воде.
     Если  бы  птица  не  распростерла  так широко свои могучие крылья, она,
наверно, погрузилась бы в глубь океана. Рыба все еще время от времени делала
слабые попытки cтaщить ее вниз, под воду. Но  мешали  крылья,  раскинувшиеся
почти на десять футов над водой.
     Это  диковинное  зрелище разыгралось прямо перед "Катамараном", и плот,
идя по ветру, все приближался к месту поединка. С каждым мгновением  силуэты
противников вырисовывались все отчетливее. Но лишь когда "Катамаран" подошел
вплотную  и  обоих  выбившихся  из  сил  борцов  взяли  на  борт, выяснилось
окончательно, как они сцепились между собой.
     Оказалось, что схватка произошла совершенно  случайно,  помимо  желания
обеих сторон.
     Да  и  как  могло быть иначе? Альбакор слишком силен для клюва фрегата,
слишком велик, чтобы птица могла заглотать его  своим  громадным  зевом.  Со
своей   стороны,   разве   решился   бы   фрегат   вторгнуться  во  владения
могущественного морского хищника?
     Причиной встречи, которая привела к такой роковой  путанице,  оказалось
то,  что  они  погнались  за  одной в той добычей. То была маленькая летучая
рыбка, которой удалось ускользнуть от  врагов,  подстерегавших  ее  в  обеих
стихиях -- и в воздухе и в воде.
     Бросившись  на  летучую  рыбку,  птица  промахнулась  и угодила кривыми
когтями прямо в глаз альбакору. То ли когти  пришлись  как  раз  по  глазной
впадине,  то ли слишком глубоко погрузились они в волокнистую ткань мозга,--
так или иначе, они там застряли. И ни птица,  ни  рыба,  страстно  жаждавшие
сбросить мучительное ярмо, не могли положить конец вынужденному содружеству.
Разлучить  их  пришлось Снежку. Им объявили развод, самый эффективный, какой
когда-либо давался судом со времен сэра Крессуэлла Крессуэлла[17].
     Суд был короткий. Каждому из преступников был вынесен приговор, и казнь
свершилась тотчас же вслед за осуждением -- рыбу оглушили ударом по  голове;
иная кара, не менее скорая, постигла птицу--ей попросту свернули шею.
     Так погибли два морских тирана, будем надеяться, что такое же возмездие
за свои злодеяния получат все тираны земли!


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу: [1] [2] [3] [4]

Страница:  [2]