Горы спят, вдыхая облака,
                                  Выдыхая снежные лавины...
                                           Владимир Высоцкий

  Утром, продрав глаза, я обычно отдергиваю штору и смотрю
на небо и горы. У меня бывает все наоборот: в ясную погоду
готов праздно валяться в постели, зато в плохую вскакиваю
чуть свет. Сегодня я не тороплюсь - солнце пробило шторы и
заливает комнату.
  Ночью телефон не звонил, спал я беспробудно, спешить
никуда не надо - словом, день начинается хорошо.
  Позевывая, я нежусь и благодушно поглядываю в окно. Снег
на Актау искрится, на него больно смотреть. Настоящего
снегопада давно не было, склоны укатанные, на канатках,
небось, очередь на час. Не будь я таким отпетым лентяем,
встал бы пораньше и прокатился со свистом по трассе; еще
несколько лет назад я так и поступал, но теперь это для меня
не удовольствие, а работа.
  - Максим, ты сделал зарядку? - слышится голос мамы.
  - Кончаю! - отзываюсь я, снимая покрывало с клетки.
  - Доедай! - радостно орет Жулик. - Лентяй! Тебе пор-ра
жениться!
  - Не твое дело, пустобрех.
  - Смени носки! - жизнерадостно советует Жулик. -
Пр-рох-восты!
  Провалявшись еще с минуту, я встаю, топаю ногами -
имитирую пробежку - и выхожу.
  - Умываться, бриться, завтракать! - командует мама.
  На завтрак неизменная гречневая каша, в которой много
железа, полезный для организма овощной сок и кофе. На мое
ворчание мама внимания не обращает, она лучше знает, чем
питать ребенка (тридцать лет, рост метр девяносто, вес
восемьдесят два килограмма).
  - Доедай! В последней ложке самая сила.
  Давлюсь последней ложкой, пью кофе и делаю вид, что спешу.
  - Ты ничего не забыл? - тихий, с этаким безразличием
вопрос.
  - Ничего, - по возможности честно отвечаю я и, не выдержав
маминого взгляда, хлопаю себя по лбу. - Ах да!.. Может,
потом?
  - Потом - любимая отговорка лодыря! Ничего не поделаешь,
я сажусь за машинку. Я - мамин секретарь, печатать она не
умеет, а "послания к прохвостам" ей нужны в трех
экземплярах. Редактируя на ходу, я отстукиваю: "Тов.
Ляпкину П. Н., копия: НИИ стройматериалов, председателю
месткома. Петр Николаевич! Покидая турбазу "Актау", вы
случайно, разумеется, прихватили с собой библиотечные книги:
"Альпийская баллада" и "Мой Дагестан". Отдавая должное
вашей любви к литературе, надеюсь, однако, что вы в декадный
срок вышлете указанные книги ценной бандеролью. Во
избежание недоразумений сохраните у себя почтовую квитанцию.
Зав. библиотекой Уварова А. Ф.".
  - Какой прохвост! - восклицает мама, подписывая две копии
и третью пряча в папку с этикеткой "Переписка с прохвостами"
(моя работа). - Хорошо еще, что я ему Ахматову не выдала, -
интуиция! Обедать придешь?
  - Мне Ибрагим из "Кюна" четыре шашлыка проиграл, - сообщаю
я. - Там пообедаю.
  - Как это проиграл? - Мама выпрямляется. - Может быть, в
карты?
  Слово "карты" в маминых устах звучит как пираты или акулы.
  - Что ты, мама, какие карты! О погоде поспорили.
  - Так я тебе и поверила. - Мама с крайним неодобрением
смотрит на мое честное лицо. - "Ищи женщину..."
  Мама, как всегда, сокрушительно права: Ибрагим, шашлычный
король, ударил со мной по рукам, что я поцелую первую же им
указанную туристку (шашлыки или бутылка шампанского - на
выбор). Позвав свидетелей и заранее торжествуя победу, он
чмокнул губами и вытянул их в сторону великолепнейшей
блондинки, лакавшей глинтвейн в обществе трех здоровенных
барбосов. Подумаешь, задача. С возгласом "привет, Катюша!"
я подошел к блондинке, приложился к румяной щечке и
растерянно развел руками - ах, какая нелепая ошибка!
Барбосы вскочили как ошпаренные, но я так чистосердечно
ворковал, так сокрушался, что они, бормоча ругательства,
отпустили меня подобру-поздорову. А блондинка, которая, как
на грех, оказалась Катей, восхитительно смеялась (какие
глаза, ямочки на щечках, зубки!) и с интересом мне
позировала, явно поощряя на следующую попытку - в более
подходящее время. Меня больше устраивали шашлыки: два я
съел сразу, а два оставил про запас.
  Сказочная погода - март, "бархатный сезон"! Безоблачное
небо, щедрое солнце, ослепительно белые горы, зажавшие с
двух сторон наше благословенное ущелье, - седьмой год здесь
живу, а не устаю любоваться (в хорошую погоду, конечно, в
плохую - глаза бы мои не видели этого унылейшего на свете
пейзажа). Особенно хороши горы. Издали я даже Актау люблю,
хотя на его склонах прописаны все мои пятнадцать лавинных
очагов, в том числе и четвертый, с которым у меня особые
счеты. Впрочем, и остальные ко мне не очень расположены.
Мама уверена, что при виде меня они настораживаются и ждут
первого же неосмотрительного шага, чтобы сорваться и сломать
ребенку шею. Возможно, что так оно и есть на самом деле.
Несмотря на мою трусливую бдительность - честное слово, я
очень бдителен, так как испытываю подсознательную симпатию к
своей особе, - они уже раз двадцать срывались с цепи, как
собаки, готовые разорвать меня на части.
  - Привет, Максим! - Это Ваня Кореньков, инструктор
турбазы "Кёксу". За ним тянется хвост "чайников", как здесь
называют новичков, ошалевших от солнца и перспектив. -
Пошли с нами в "лягушатник", бесплатно кататься научу.
  - Боюсь. - Я вжимаю голову в плечи. - Говорят, там ногу
можно вывихнуть.
  Новички, которые уже скоро выйдут из "лягушатника" на
склоны, смотрят на меня с презрением. Они уже асы, они уже
умеют тормозить "плугом" и по всем правилам падать. Они не
понимают, как это такой большой человек, как инструктор,
тратит время на разговоры со мной. А я завидую. Еще из
"лягушатника" не выползли, а снаряжение у иных - такое мне
только снится. Особое негодование вызывает толстяк,
который, как дрова, тащит на плечах великолепнейшие
"россиньолы". Лет пять назад таких у сборной команды не
было.
  - Академик, - вполголоса докладывает Ваня, - похудеть
желает.
  Ну, академику "россиньолы" не жалко, пусть худеет на
здоровье. От моей квартиры до канатки с полкилометра, но
иду я минут двадцать: на каждом шагу приятели, да и многие
туристы знают меня в лицо, из года в год приезжают сюда в
"бархатный сезон". За спиной слышу: "Тот самый...
орудовец горнолыжный!" Это еще ничего, я и не такое о себе
слышал. В массе своей туристы к моей деятельности относятся
с почти единодушным неодобрением, полагая, что я внедрен
сюда для того, чтобы мешать им кататься на лыжах. Я -
главное пугало ущелья Кушкол, самостраховщик и бюрократ,
несговорчивейший на свете тип, который по велению левой ноги
закрывает обкатанные трассы и срывает людям отпуск. Зато
бармены меня обожают: когда трассы закрыты, в барах и
ресторанах яблоку негде упасть - а куда еще деваться, не
сидеть же в номерах; нет бармена, который при виде меня
радостно бы не осклабился и не передал нижайшего поклона
уважаемой Анне Федоровне. Обожание это тем более искренне,
что оно не стоит ни копейки, ибо к спиртному я испытываю
непонятное барменам, но стойкое равнодушие.
  А вот еще одно исключение: ко мне с распахнутыми
объятьями направляется человек, не имеющий к барменам
никакого отношения. Помню, что научный работник, фамилию
забыл.
  - Максим Васильевич! - Я вежливо уклоняюсь от поцелуя, с
мужчинами предпочитаю здороваться за руку. - Лиза, это
Максим Васильевич! Лиза, по всей видимости - жена (в
Кушколе всякое бывает, откуда мне знать, что у них там в
паспортах напечатано), подходит и сердечно благодарит. Я
отмахиваюсь - пустяки, ваш муж... (и глазом не моргнула,
наверное, в самом деле муж) и сам бы выбрался. Черта с два
бы он выбрался, я его чуть ли не за шиворот вытащил из
лавины, когда он уже ни бе ни ме не говорил. Вспомнил,
Сенюшкин его фамилия, из Ташкента, дынями обещал завалить,
но, как видно, потерял адрес. Лиза приглашает провести
вечерок в ресторане, но я скромно отказываюсь: не пью.
  - Вы - и не пьете? - Да, не пью, мама не разрешает. И
вообще не любит, чтобы я ходил в ресторан, там могут быть
хулиганы. - Но вы такой большой, сильный... - Это только
кажется, на самом деле в моем организме мало железа. - Но,
может быть, просто посидим, послушаем музыку, поближе
познакомимся... - Спасибо, очень некогда, как-нибудь в
другой раз.
  Все, больше я этого Сенюшкина не спасаю: его жена не в
моем вкусе, и я не желаю знакомиться с ней поближе.
  На площади перед канаткой автобусы, личные машины, галдеж
и столпотворение. Слева базар, где по дешевке продаются
свитера из козьей шерсти, справа две шашлычные, прямо по
курсу две очереди на канатки. Первая, старая канатка у нас
двухкресельная, а новая - однокресельная. На каждую
стометровая очередь - выставка мод, а не очередь! Какие
костюмы, лыжи, ботинки! Когда-то мы видели такие только в
австрийских фильмах с Тони Зайлером, кумиром горнолыжников
мира. Очень приятно смотреть, особенно когда эластик
облегает стройную фигурку, тут бы и святой Антоний плюнул на
свои обеты. Уверен, что в сезон по числу красивых людей на
квадратный метр площади Кушкол занимает первое место в
стране; во всяком случае - по числу красиво, со вкусом
одетых людей. Попадаются, конечно, и потертые житейскими
бурями субъекты, но их скорее можно увидеть в барах и
бильярдных, чем в очередях на канатку.
  Провожаемый ревнивыми глазами, я иду через служебный вход
и обмениваюсь рукопожатием с Хуссейном, начальником
спасателей Актау и моим единомышленником: он поддерживает
все мои начинания, даже тогда, когда думает про себя, что я
малость перестраховываюсь. За это и многое другое я его
люблю и закрываю глаза на то, что гараж для своих "Жигулей"
он поставил в лавиноопасном месте. Впрочем, об зтом я его
честно предупредил.
  Хуссейн рассказывает, что сегодня на трассе более или
менее спокойно, только один лихач подвернул ногу и сыплет
проклятьями в медпункте. Но все равно Хуссейн озабочен, так
как каждая травма портит ему статистику и ставит под угрозу
квартальную премию... Ба, старая знакомая! Давно не
виделись, целые сутки. Я вполуха слушаю Хуссейна и боковым
зрением наблюдаю за продвижением очереди: через три пары на
площадку выйдет Катюша с одним из своих барбосов... Я тихо
предупреждаю Хуссейна, он контролера, барбос задержан, и я
бухаюсь на кресло рядом с Катюшей. Мы взмываем вверх,
неумолимо связанные друг с другом на пятнадцать минут,
вослед несется что-то вроде "ну, заяц, погоди!", но я уже
завожу светскую беседу. По воле слепого случая или при
известной ловкости, которую я продемонстрировал, за эти
пятнадцать минут можно закрутить сногсшибательнь¬й роман -
полное и гарантированное уединение. Мой маневр произвел на
Катюшу впечатление, она смеется и вообще радуется жизни,
своей красоте и успехам. Очень хороша, для меня даже
слишком: на ней итальянский костюм "миранделло" - эластик
на пуховой подкладке, который не купить и за мою годичную
зарплату. Я выражаю восхищение цветом ее лица, ямочками на
щеках и улыбкой, но об этом ей говорят все, это ей
наскучило, и она тонко уводит меня к вчерашнему
происшествию, ей очень хочется узнать, действительно ли я
обознался, то есть существует ли на свете другое, похожее на
нее и столь же чарующее существо. Я рассказываю о споре с
Ибрагимом, она снова смеется, но без прежней
жизнерадостности, несколько разочарованно: наверное, до сих
пор никто не целовал ее ради того, чтобы выиграть четыре
шашлыка. Да, я сильно упал в ее глазах, безусловно.
Соорудив ироническую гримаску, она интересуется, только ли
таким образом я зарабатываю на жизнь или у меня за душой
есть еще какое-либо занятие. Ну почему же, я еще играю на
бильярде и в преферанс, а если не везет, то подношу вещи
туристам и натираю паркет в отелях, в общем, денег хватает.
Все, со мной покончено, она оборачивается и машет рукой
барбосам, изнывающим от нетерпения в своих креслах. Мои
попытки возобновить беседу терпят крах, даже заманчивое
предложение бесплатно съесть один из двух шашлыков, которые
должен Ибрагим, остается без ответа. На промежуточной
станции я откланиваюсь и через служебный вход иду на
следующую канатку, барбосы вь¦нуждены становиться в очередь
и грозят мне кулаками. Прощай, любимая!
  Кресло ползет вверх в десяти метрах над склоном. Трасса
на Актау первоклассная, не хуже, чем в Альпах, и я с
удовлетворением отмечаю, что средний уровень любителей за
последние годы заметно вырос. Вот совсем юная девочка лет
пятнадцати, а катается минимум по первому разряду, и
парнишка, который пытается ее обогнать, совсем не плох.
  "Не сворачивай с трассы!" - ору я. Кивнул, послушался.
Кого я не терплю, так это лихачей, черт бы их побрал!
Половина бед на склонах - из-за них.
  На верхней станции я захожу к спасателям и беру свои лыжи.
Под ногами повсюду снег, а солнце жарит, девчонки катаются в
купальниках - загляденье! До моего хозяйства отсюда метров
триста по горизонтали, выше идти некуда, это вершина Актау -
три тысячи шестьсот метров над уровнем моря, перепад высот
до ущелья километр двести метров, есть где разогнаться,
потешить душу и вывихнуть конечности. "Зачем напялили на
себя столько одежд?" - негодующе спрашиваю у двух бронзовых
красавиц, загорающих на соломенных креслах в бикини, и, не
дожидаясь ответа, качу к себе.
  Мое хозяйство - это щитовой домик из двух комнат с кухней,
с довольно примитивной метеоплощадкой и скудным
оборудованием: мы - практики и по совместительству сборщики
первичного научного сырья. У дверей гордая вывеска:
"Лавинная станция Гидрометслужбы" и бочонок с талой водой.
Таких станций у меня две - вторая на Бектау, но там работы
меньше, всего четыре лавины, да и те в стороне от трасс.
Мой аппарат в ожидании начальства не тратит времени даром:
Олег, задрав ноги на стол, читает детектив, Осман спит, а
радист Лева слушает Окуджаву.
  Молодцы ребята, с такими горы можно своротить. "Не
верьте, не верьте, когда над землею поют соловьи..." Я тоже
люблю Окуджаву и с удовольствием бы его послушал в тысячный
раз, но мне очень не нравится ночная сводка. С юго-запада
идет циклон, от которого я не жду ничего хорошего, ибо он
имеет обыкновение с напористой наглостью переваливать через
Главный Кавказский хребет. Чтобы окончательно испортить мне
настроение, Лева подсовывает РД от коллег из Северной
Грузии: там началась снежная буря. Я напоминаю ему об
одном средневековом короле, который казнил гонцов,
приносящих недобрую весть, и приезжает комиссия. Этого
только мне и не хватало! Нужно срочно драить полы и
приводить в порядок отчеты; чистота помещений и аккуратно
подколотые бумаги вызывают у комиссии слезы умиления.
Сегодня же вечером сажусь за отчет или, пожалуй, завтра.
Отчеты лучше всего писать завтра.
  - Полундра, чиф, - гудит Олег, отрываясь от детектива. -
Быть снегопаду.
  Олег у нас морской волк.
  - Не лублю снегопад, - подает голос Осман. - Лублю солнца
и дэвушки.
  - А работать? - спрашиваю я.
  - Нэ понымаю, - отзывается Осман. - Нэзнакомое слово.
  - Молоток, - с уважением говорит Лева. - Гвозди бы делать
из этих людей.
  - Сейчас начнем, - соглашаюсь я. - Где остальные?
  - Как приказано, роют шурфы на четвертой, - докладывает
Лева. - Взрывчатка в акье, детонаторы у Османа.
  Обычно четвертую лавину, самую гнусную (за последние годы
проглотила пятерых туристов и двух моих ребят), мы
обстреливаем, на сей раз в порядке эксперимента я решил
начинить ее взрывчаткой. Повезем ее в акье, этакой
лодке-плоскодонке, на которой спасатели вывозят со склонов
травмированных.
  - На выход с вещами! Начинается рабочий день.

        ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ

  Нас мало, но мы в тельняшках - нам их дарит на дни
рождения Олег. На Камчатке, где он служил, у него остался
корешок, который заведует тельняшками на флотской базе.
  Кроме Олега, Османа и Левы в ведомости на зарплату
расписываются Рома и Гвоздь (подлинная фамилия, а не
кличка-Степан Гвоздь). Оба великие труженики - могут ночами
не спать (на Новый год и если попадаются интересные книжки)
и работать до седьмого пота (за обеденным столом). Все
пятеро - выдающиеся профессионалы по сну и мастера пустого
трепа, а Гвоздь к тому же известный и многократно
пострадавший на этом поприще покоритель женских сердец.
  Лева и Гвоздь, люди с чувствами, больше любят Окуджаву,
остальные предпочитают Высоцкого, которого готовы слушать
все свободное от сна время. Всех объединяют здоровый
аппетит, ироническое отношение к туристам и глубокое
отвращение к выполнению своих прямых обязанностей. Вот с
такими людьми мне приходится работать. Я бы их давным-давно
уволил, если бы нашлись другие голубоглазые ослы, готовые
круглый год жить на Актау, подрезать лавины и при случае в
них оставаться за сто сорок рублей в месяц. Предложения
прошу высылать по адресу: поселок Кушкол, лавинная станция,
мне. Не забудьте указать, имеете ли специальное
образование, спортивный разряд по горным лыжам и обещаете ли
хотя бы три года не жениться.
  В этой достойной компании я - аксакал, убеленный сединами
долгожитель, остальным от двадцати трех до двадцати семи лет
(Леве девятнадцать, но он не типичен: временно сбежал в
горы в поисках смысла жизни).
  Называемся мы лавинщиками. Нас вообще мало, по всей
стране и трех-четырех сотен не наберется. Мы - очень
дефицитны, я по ночам вздрагиваю от ужаса, вспоминая угрозы
Олега махнуть на Камчатку и брачные обязательства Гвоздя,
Без этих молодчиков мне оставалось бы разве что повесить на
лавинах таблички "Санитарный день" и прикрыть лавочку, так
как гидролог Олег по совместительству еще метеоролог и
актинометрист, а гляциолог Гвоздь исполняет обязанности
повара (хлебнули бы вы его харчо!). Лишь за Османа,
здешнего уроженца, я спокоен, он единственный мужчина в
семье и хозяин стада баранов - лучшего якоря и не
придумаешь. Ну и два с половиной года ко мне будет прикован
Рома, его прислали по распределению.
  Платят нам деньги за то, что мы предупреждаем о лавинной
опасности и принимаем меры к ее ликвидации. Помимо того, мы
обязаны не допустить собственной гибели, хватать за шиворот
лихачей, любящих лавиноопасные склоны больше жизни, и
собирать материалы для диссертаций вышестоящих товарищей.
Хотя специальная литература достаточно обширна, в
бессмертную душу лавины проникла она еще слабовато: о
последствиях мы пока что знаем куда больше, чем о механизме
ее действия. Впрочем, не дальше нас по пути познания ушли
вулканологи и исследователи цунами и тайфунов, не говоря уже
о многострадальных синоптиках, ибо куда проще дать прогноз
на ближайшую тысячу лет, чем на завтрашний день. А что мы
знаем о глубинах Земли, о причинах, побуждающих ее
сотрясаться в плясках святого Витта? А что вы можете
сказать о завихрениях в собственном мозгу и
сверхтаинственном явлении, называемом любовью? Ну, кто
возьмет на себя смелость утверждать, что он знает о любви
больше, чем первобытный Ромео, притащивший к ногам своей
Джульетты добытую в смертельном единоборстве шкуру
саблезубого тигра?
  Если такой человек объявится, скажите ему в глаза, что он
- шарлатан, будь он даже поэтом, сочинившим сотню
стихотворений о любви по два рубля за строчку. Попробую
объяснить, почему я занялся лавинами и что это такое. В
детстве я любил помогать взрослым - в таком духе меня
воспитали. Вместе со сверстниками, разделявшими мои
убеждения, я после каждого снегопада карабкался на крышу,
чтобы сбрасывать вниз снег. Мы работали бескорыстно, без
всякой надежды на оплату своего труда - только ради
самоутверждения, сознания того, что ты приносишь людям
пользу. Единственное, в чем мы нуждались, так это в точном
попадании: чем громче вопил и обзывал нас сбитый наземь
прохожий, тем большее счастье мы испытывали - всегда приятно
видеть, что твой труд не пропал даром. Припоминаю, что даже
на фильмах Чаплина мы не доходили до такого изнеможения. И
лишь тогда, когда на тротуаре распластался, как лягушка,
директор магазина "Мясо - рыба", наш труд впервые был
вознагражден, причем без всяких требований с нашей стороны.
В то время я и подумать не мог, что эти детские шалости -
намек судьбы, пролог будущей профессиональной деятельности.
Я вспомнил о них лишь на первом курсе геофака, когда наш
общий любимец профессор Оболенский начал очередную лекцию
такими словами: "Что такое лавина? Пласт снега, сброшенный
мальчишками с крыши и вбивший прохожего, как кол, в
мостовую, - это и есть снежная лавина в ее элементарном
виде. Мысленно увеличьте ее размеры в тысячу раз - и вы
получите вполне приличную лавину, достойную внимания
исследователя..." Ну почему я не законспектировал эту
лекцию? Я бы просто перепечатал ее дословно - и все
оказались бы в чистом выигрыше. Но именно тогда, в середине
первого семестра, куда большим авторитетом, чем профессор
Оболенский, для меня было одно усыпанное веснушками существо
в короткой юбке и с восхитительными точеными ножками,
которые в моих глазах обладали неизмеримо большей ценностью,
чем географическая или любая другая наука. Может быть,
кто-либо другой на моем месте сумел бы одновременно слушать,
конспектировать лекцию и косить глаза на эти ножки, но я
весь отдался лишь последнему, наиболее приятному занятию и
поэтому сдавал экзамен по чужим конспектам. Дурной пример,
которому молодой читатель не должен следовать (впрочем, мода
на короткие юбки вроде бы прошла). Однако Оболенский
почему-то меня приметил (я уже упоминал о своем росте) и
включил в свою свиту. Вместе с ним мы составляли карты
лавиноопасных участков БАМа, уносили ноги от лавин на
Памире, чуть не отдали богу душу в Сванетии и как соавторы
обобщали добытый материал: Юрий Станиславович писал статьи,
а я аккуратно перепечатывал их на машинке. Под его
руководством защитил я по лавинам диплом и был как любимый
ученик распределен в Кушкол, куда профессор, несмотря на
почтенный возраст, на пару недель в году приезжал кататься
на лыжах. А веснушки не простили мне измены и уже со
второго курса перебрались к моему сопернику, тоже
высоченному дылде, и теперь у них трое детей.
  Боюсь, однако, как бы своими россказнями я не создал у вас
легкомысленного представления о лавинах: заверяю, лично я
отношусь к ним весьма серьезно. Говоря упрощенно, лавина -
это масса снега, скатывающаяся с горных склонов. Иногда
этой массы не хватает, чтобы засыпать собаку, но случаются
лавины, от которых запросто можно рехнуться. Так, лавина
1962 года в Перу достигла на своем пути с вершины Уаскаран
объема в десять миллионов кубометров и погубила четыре
тысячи человек. А через восемь лет с той же вершины в Андах
сошла совсем уж чудовищная лавина, похоронившая город с
двадцатью тысячами жителей. Такие безобразия редко
позволяют себе даже вулканы, о которых широкая публика знает
куда больше, чем о лавинах. А между тем задолго до
последнего дня Помпеи, более двух тысяч лет назад, лавины
проклинал Ганнибал, когда вел на Рим войско через Альпы (не
по- христиански, но этот факт благословляют ученые,
получившие первое исторически достоверное свидетельство о
лавинной деятельности); примерно к тому же времени относится
письменное упоминание о лавинах на Кавказе; средневековые
хроники уже пестрят описаниями лавинных катастроф с
леденящими душу подробностями.
  В наше время особенно страдают от лавин Альпы, заселенные
людьми, как ульи пчелами; свирепствуют лавины в обеих
Америках, срываются с вершин Тянь-Шаня, скандалят в Хибинах,
в Сибири, на Камчатке и вообще во всех горных районах. Как
говорил Юрий Станиславович, лавины заинтересовали человека
лишь тогда, когда стали ему мешать, то есть тогда, когда
человек начал обживать горы. Одновременно и лавины
заинтересовались человеком - так называемым нездоровым
интересом. Возникнув в тот период, когда Земля выдавила из
себя горные хребты, а с неба пошел первый снег, лавины
миллионами лет привыкали к уединению и посему в штыки
встретили его нарушителей: чего иного ждать от мирно
спавшего в берлоге медведя, которого люди разбудили свистом
и улюлюканьем? "Да обойдут тебя лавины" - так напутствуют
жители гор своих ближних. Хорошо, если обойдут! Да минует
вас чаша сия - оказаться на их пути. Лавины -
неприхотливейшие существа: для того чтобы вызвать их к
жизни, нужны лишь снег да горы с подходящими склонами. Снег
для лавин - манна небесная, единственный источник пищи. Во
время снегопада он собирается в лавиносборе, на самой
верхотуре, чтобы затем выбрать подходящий момент, ринуться
со страшной скоростью по лотку вниз и образовать на месте
схода лавинный конус мощностью иной раз в несколько десятков
метров. Много снега - лавина расцветает, наливается соками
и, достигнув, как говорит Гвоздь, половой зрелости, начинает
беситься и сходить с ума; мало снега - лавина съеживается,
усыхает и лишь при исключительной удаче - скажем, если с ней
задумал поиграть в кошки-мышки ухарь-удалец, может сорваться
и утащить его в преисподнюю. Как пчела, погибает сама, но и
наказывает личность, которая отнеслась к ней без должного
уважения. Правда, жалит она побольнее. Про лавины я могу
ораторствовать часами, пока слушатель не озвереет, так что
буду закругляться. Каждому, кто ими интересуется всерьез, я
готов предоставить список специальной литературы из
двух-трех тысяч названий; меня же на данном отрезке времени
интересуют лишь лавины ущелья Кушкол, так как именно за них
я несу персональную ответственность.
  Гора Актау - это не точно, на самом деле Актау - это отрог
Главного Кавказского хребта длиной в несколько километров,
со склонами средней крутизны, градусов под двадцать пять -
тридцать. Именно такие склоны и обожают лавины - с них так
приятно соскальзывать, можно набрать скорость. Обладай
лавины живой душой - а чем дольше с ними имеешь дело, тем
сильнее веришь, что именно так оно и есть,? вряд ли бы они
нашли более подходящее место для своих проказ. Мне они
крови испортили предостаточно:
  И, признаюсь, от них бежал, И, мнится, с ужасом читал Над
их глазами надпись ада: Оставь надежду навсегда.
  Вообще-то от них не очень-то убежишь - сухая лавина, к
примеру, мчится со скоростью гоночного автомобиля; но
ускользнуть в сторону - случалось и мне, и другим. Я знаю
одного "чайника", который проехал верхом на лавине, даже не
поломав лыж (правда, он до сих пор заикается), а в среде
горнолыжников рассказывают байки и похлеще. К слову, именно
с началом горнолыжного бума, когда этот вид спорта вдруг
стал престижным, спокойная жизнь в горах кончилась. Кого
лавины по-настоящему терпеть не могут, так это лихачей,
забывающих обо всем на свете при виде покрытого снегом
склона; впрочем, кроме доброго снегопада, они вообще никого
и ничего не любят.
  Будем подрезать карниз, решаю я. А вдруг повезет?
  Все хором соглашаются: подрезать карниз куда легче, чем
лавину. Я давно заметил, что все мои предложения облегчить
или отменить какую-либо работу принимаются единодушно.
  Поведение лавин непредсказуемо, недаром Юрий Станиславович
настойчиво напоминал нам, что они - женского рода. Отсюда и
капризы. Бывает, сажаешь из зенитки снаряд за снарядом -
ну, как иголки в вату, никакого эффекта; а бывает и так, что
срываются от громкого голоса, от тяжести
одного-единственного лыжника. Все зависит от взаимодействия
доброго десятка факторов: подстилающей поверхности,
глубинной изморози, мощности снежного покрова и так далее, а
также, внушал Юрий Станиславович, от настроения лавины.
"Разгадайте ее настроение! - требовал он. - Здесь вам
никакая наука пока что не поможет - только и исключительно
интуиция!"
  Оболенский был великим лавинщиком - вечная ему память...
  На всякий случай мы стараемся говорить тихо, лавину нельзя
раздражать. Мы суеверны, как эскимосы. Мы знаем, что
лавина живая, что она слышит, о чем мы говорим, и видит, что
мы делаем. "Будь немножко трусом", - заклинает меня мама.
  Транспарант с этим заклинанием висит у нас на станции
рядом с хрестоматийным афоризмом Оболенского: "Лучше сто
раз попасть под дождь, чем один раз под лавину". И я требую
от моих бездельников "трусливой храбрости" - такой термин я
ввел в обиход. Чтобы храбрость не перешла в безрассудство,
мне нужно, чтобы ее сдерживала бескорыстная любовь к
собственной шкуре. Тогда получается как раз то, что нужно.
Был у меня один любитель отбивать чечетку на лавине, но
теперь он там (можете вообразить, что на словечке "там" я
ткнул пальцем в небо). Поплевывают на лавины и бахвалы из
туристов - пока их как следует не напугаешь. Мы-то знаем,
что безопасной лавина бывает только тогда, когда она мертва,
то есть спущена вниз. Этим мы сейчас и занимаемся.
Конечно, приятнее всего спускать лавину, обстреливая ее из
зениток (лаять на медведя лучше всего издали), но опыта у
нас еще маловато, да и мороки много: нужно вызывать
артиллеристов из центра, а пока они приедут и пристреляются
- глядишь, либо лавина сама сошла, либо снаряды кончились.
Взрывчатка хороша, но дают нам ее в обрез, приходится
экономить. На четвертую ее хватило, а остальные мы время от
времени подрезаем - хотя и дедовский, а надежный способ, к
тому же самый дешевый. Делается это так. Мы проходим
лавиноопасный склон, соблюдая железное правило: один - на
лыжне, остальные страхуют его веревками. Только так. Если
лавина созрела, она может сорваться от малейшей нагрузки, и
гигантская утрамбованная плита - мы называем ее снежной
доской - устремится вниз. В этой игре лавина единственный
раз в своей жизни ведет себя по-честному: прежде чем
сорваться, она издает утробный звук: "бух! вум! ух!",
оставляя лавинщику на размышления несколько потрясающе
быстротечных секунд. Если ты оказался на склоне один -
драпай в сторону со всей доступной тебе скоростью; если же
подстрахован - тебя подсекут веревками и ты пропустишь доску
под собой. Дело, как видите, не такое уж и хитрое,
мало-мальски опытный лавинщик всегда имеет шанс. Случаются
и забавные эпизоды. Однажды мы с Олегом пытались подрезать
доску, несколько раз прошлись туда-сюда, убедились, что она
не созрела, отпустили ребят на другой объект и, съехавшись,
стали беззаботно любоваться пейзажем. Помнится, мы даже
присели и закурили - так нам было приятно ощущать себя
молодыми и полными сил идиотами. И вдруг - "вум!".
Жизнеутверждающий звук, напоминает первый такт знаменитой
мелодии Шопена. Словно нам кое-куда всадили по здоровому
перу, мы на скорости бросились в разные стороны - Олег
направо, я налево. Секунда, другая, сильный рывок - и я
покатился по снегу (говорю о себе, хотя наши дальнейшие
показания совпали в деталях, оба идиота были связаны одной
сорокаметровой веревкой). Чувствую, какая-то сила меня
останавливает, ни туда, ни сюда, задираю голову - мама
любимая, катится огромный вал! Напяливаю, согласно
инструкции, капюшон и морально готовлюсь к переходу в новое
качество. Ну, пора, пора, почему я так долго дышу? Не
выдерживаю, открываю глаза - вал остановился в двух шагах.
На ватных ногах мы поднялись, на цыпочках, стараясь не
дышать, съехали вниз и тихо поклялись друг другу остаток
жизни потратить на то, чтобы чуточку поумнеть.
  Карниз, снежный наддув весом этак тонны в три, мы
подрезаем тонким стальным тросом - примерно так, как
продавец в магазине разделывает брусок масла. Мы мечтаем,
чтобы карниз, падая, спустил лавину, сделав за нас самую
неприятную часть работы. Осман и Рома пилят его, стоя на
гребне, а мы смотрим и ждем, замирая от предвкушения. По
нашим данным, под основанием седьмого лавинного очага - слой
глубинной изморози, отличнейшей смазки: от сильного удара
доска может оторваться и покатиться вниз с километровой
высоты, как на шарикоподшипниках.
  Далеко внизу, по ту сторону речки Кёксу, разрезавшей
ущелье пополам, столпились зеваки. Мы против этого не
возражаем, они в безопасном месте, пусть смотрят и
набираются впечатлений - меньше лихачить будут. Их,
наверное, человек двести - биноклями, фото- и
киноаппаратами. Об этом я догадываюсь, сверху-то они
кажутся букашками. Они жаждут зрелища - и они его получают!
  Карниз рухнул, доска вздрогнула, оторвалась по всей длине
метров на двести и с ревом и грохотом пошла вниз, лопаясь по
пути на блоки, побольше и потяжелее тех, из которых лепят
дома. Как бальзам на душу - пинком ноги одолеть такого
дракона! - Была доска - нет доски, - философски замечает
Олег. - Тысяч на пятьдесят потянет, чиф?
  Мы считаем на кубометры. Не на полсотни, но тысяч на
тридцать дощечка, пожалуй, потянет. Для Кушкола - так,
середнячок, здесь лавины бывают и на полмиллиона, но это
после хорошего снегопада.
  - По гривеннику бы с каждого, - кивая на толпу зевак,
мечтает Гвоздь. - Посидели бы вечерок в "Кюне". В "Кюн" (в
переводе на русский - "Солнце") мы совершаем культпоходы
после получки, чаще ходить нам туда не по карману.
  - Кажется, я проголодался, - выжидательно глядя на меня,
сообщает Рома.
  Это вызывает всеобщее сочувствие. При нормальном для
акселерата росте метр восемьдесят Рома весит пятьдесят пять
килограммов - вместе с очками. Куда девается невероятное
количество пищи, которую он поглощает, - одна из
неразгаданных тайн природы. С появлением Ромы на станции
даже вечно голодный Гвоздь отошел на задний план.
  - Не человэк, а удав, - негодует Осман. - Аллыгатор.
  Теперь все сочувствуют Осману. Полгода назад, едва
освоившись в нашем коллективе, Рома с самым наивным видом
предложил Осману на спор скушать небольшого барашка. Осман
примерил Ромины ботинки, отправился за барашком - и
вытаращенными глазами смотрел, как в чужой утробе бесплатно
исчезает килограммов шесть отборного мяса: рублей сорок в
переводе на шашлыки. Впрочем, раза два Осман водил Рому в
гости к кунакам, ставил на него и свое отыграл с лихвой.
Спасается Рома тем, что Гвоздь варит для него и себя
сверхплановый полуведерный горшок каши. Кое-как
подкармливают Рому и пари, которые он легко навязывает
самоуверенным туристам, - кто быстрее пройдет трассу. Кому
придет в голову, что этот сверхинтеллигентного вида очкарик
- мастер спорта по горным лыжам? На сегодня хватит, Рома
прав - одними эмоциями сыт не будешь.

        ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ

                 (Окончание)

  Добрая весть! Циклон застрял на полпути, выдохся - не
хватило сил. Кавказские боги, христианский и мусульманский,
пощадили нашу маленькую горную республику. Снегопада, лавин
не будет, праздник продолжается.
  Спускаюсь вниз на лыжах, лишний раз проверить склоны не
мешает. Главные склоны маркированы флажками и знаками, но
кое-где лыжня уходит в сторону, а в одном месте - прямо под
четвертую лавину. Кому-то, наверное, очень надоело жить.
Заезжаю в расположенный на середине трассы домик спасателей,
отрываю от чаепития Хуссейна и его помощника Ахмата, прошу
их встать на лыжи и следовать за мной. Хуссейн багровеет и
крепко, по-русски, ругается: след свежий, полчаса назад его
не было. А знак "Лавиноопасно!" какой-то остряк
отредактировал на "Лавинопрекрасно!" Четвертую остряк
подрезал лихо, даже мы остерегаемся с ней шутить, уж очень
мощная доска. Будем считать, что проскочил, похороны
откладываются.
  А Хуссейн неутешен: "Четыре травмы за день, а тут еще
такой баран!" Он привычно проклинает инструкторов, которые
выпускают на склоны начинающих и не следят за лихачами, хотя
знает, что инструкторы здесь ни при чем, туристы приезжают
на две-три недели не для того, чтобы барахтаться в
"лягушатнике". А на склонах - попробуй уследи за ними: дух
соревнования, гончий инстинкт, все рвутся в бой -
самоутверждаться. Каждый из нас, когда начинал, через
неделю мнил себя асом. Мы спускаемся. Пожелав Хуссейну
удачи (он грозится отыскать лихача, накостылять ему по шее и
выпроводить домой), я оставляю лыжи в его резиденции и иду
взыскивать отложенный штраф. Половина столиков в "Кюне"
свободны, это вечером здесь будет столпотворение. Ибрагим
меня не замечает, воротит в сторону прокопченную шашлычным
дымом физиономию. Сажусь поближе и нагло показываю ему два
пальца. Кисло осклабившись, он снимает с жаровни два
шашлыка. Я придирчиво их осматриваю, упрекаю за недовес и
не торопясь принимаюсь за еду.
  - Здравствуйте, Максим Васильевич! - Ко мне, запыхавшись,
подлетает парнишка в видавшей лучшие времена нейлоновой
куртке. - Я вас искал, Хуссейн сказал, что вы пошли сюда.
  - Он слишком много знает, твой Хуссейн, - ворчу я. -
Садись и ешь.
  - У меня есть деньги, не беспокойтесь.
  - Положи их на книжку, "Волгу" купишь. Ешь.
  - Спасибо.
  Это Вася Лукин, механик из Рязани, влюбленный в горные
лыжи фан. Так мы называем фанатиков, готовых на любые
жертвы, лишь бы добраться до Кушкола, заполучить крышу над
головой и кататься до упора. Иные счастливчики приезжают по
путевкам, но большинство снимает углы у местных жителей, в
пристройках и даже дровяных сараях, фаны - публика
неприхотливая. В прошлом году я обнаружил Васю в нетопленой
сакле и привел его на станцию, где за койку и питание он
отремонтировал нам приборы и переделал кучу другой работы.
  Я смотрю на часы и протягиваю Васе талончик на канатку.
Приятно сознавать себя благодетелем человечества.
  - Беги, в три часа канатка останавливается.
  - Значит, можно? - Вася расцветает.
  - Марш, пока не передумал!
  Славный шкет, чем-то напоминает Валерку, которого
раздавила четвертая, будь она проклята. Такой же
белобрысый, с улыбкой до ушей...
  Мы, старожилы, делим туристов на четыре категории.
  О фанах я уже говорил. Это в основном ребята и девчата
без особого достатка, с тощими кошельками, но с относительно
неплохими лыжами и ботинками: фан годами собирает деньги,
чтобы приобрести хотя бы югославские "Эланы" и "Альпины".
Встает фан ни свет ни заря, чтобы успеть к подъемникам до
столпотворения, вырваться на склоны и кататься до дрожи в
ногах, не думая о еде и отдыхе. Фан любит рисковать,
носиться по буграм, прыгать через изломы; фан по натуре
своей лихач, с ним хлопот полон рот - гоняет-то он без
присмотра, на свой страх и риск. Укатавшись вусмерть, фан
после обеда ложится спать и к вечеру выползает на божий
свет, чтобы найти родственную душу и всласть потолковать о
лыжах, склонах и великих горнолыжниках. Контингент молодой
и отчаянный, умные тренеры специально приезжают к ним
присматриваться: иной раз такой алмазик блеснет...
  Вторая категория - элы, туристская элита. Здесь одержимых
не увидишь, для элов Кушкол - это престиж, праздничная
атмосфера первоклассного горнолыжного курорта; элы приезжают
сюда щегольнуть костюмами и снаряжением, загореть и
фотографироваться полуголыми на склоне. В марте - апреле
элов большинство, ибо раздобыть путевки в разгар сезона без
солидных связей и сверхмощных телефонных звонков - дело
фантастически трудное. Эл много спит, на канатку идет
только тогда, когда очередь рассосется, и на склонах
проводит час-полтора - он не любит уставать, бережет силы на
развлечения. Однако среди элов с их великолепием
встречаются и вполне симпатичные люди - известные актеры,
композиторы, гроссмейстеры. Как правило, чем заслуженнее
эл, тем он скромнее; самые требовательные и капризные -
деятели из системы бытового обслуживания, с их замашками
дореволюционных золотопромышленников. Ибрагим чует их за
версту - вон лично побежал встречать, смахивать пыль.
  Третья категория - промежуточная; по одежде и снаряжению -
ближе к элам, по поведению - к фанам. Это в основном
ошалевшие от лабораторий научные сотрудники, иной раз с
мировым именем, бывшие чемпионы по разным видам спорта,
врачи и даже космонавты. Среди них тоже много одержимых,
публика приятная.
  Четвертая - случайные, попавшие в Кушкол по воле нелепого
случая. Они и в мыслях не имели кувыркаться с горных
склонов, но у них по графику отпуск, а завком получил по
разнарядке несколько льготных путевок. Случайных легко
определить по явно не спортивного кроя одежде и обиженному
недоумению, с которым они смотрят на окружающую их
действительность: "Куда я попал? Вернусь, скажу
завкомовцам парочку ласковых слов!"
  - Максим, кофе?
  Это Петя Никитенко, инженер из Минска и старый приятель.
Он каждый год приезжает сюда в отпуск, в сезон требуется
много внештатных инструкторов, с ними заранее списываются и
заключают договоры: жилье и катание бесплатное, да еще и
зарплата идет. Петя мне нравится, он типичный фан, а к этой
разновидности человеческого рода я всегда неравнодушен.
  - Как твои цыплята? - спрашиваю.
  Петя смеется. Одна девица, едва прибыв, взволнованно
спросила, правда ли, что гора Бектау - это вулкан. Петя
подтвердил, а через час увидел, что девица тащит чемоданы к
автобусу: "Не для того я деньги платила, чтобы под вулкан
попадать!" Петя еле ее убедил, что в последний раз Бектау
извергался в субботу пять тысяч лет тому назад.
  Мы пьем кофе и беседуем. Группой Петя доволен: в
основном симпатяги, смотрят в рот и слушаются, как папу.
Вот кого бы он охотно передал в другую группу, так это
главного инженера автосервиса ("Посмотрел бы, как вокруг
него вертятся!"), трех сорвиголов-аспирантов и их
приятельницу красотку манекенщицу ("Да ты с ней утром на
канатке поднимался, пустячок на все сто, правда?").
  - Тобой интересовалась, - смеется Петя. - Я сказал, что
по приметам вроде бы тот, кого милиция ищет.
  - Молодец, - хвалю я. - А что за тройка барбосов вокруг
нее?
  - Твой дружок, - тихо шепчет Петя. Я оглядываюсь. Ого,
сам Мурат Хаджиев, начальник управления туризма, собственной
персоной. То-то Ибрагим и его братия забегали. Большая
честь - Хаджиев подходит ко мне, хлопает по плечу, садится
рядом.
  - Кофе!
  - Получили французский... - На лице Ибрагима преданность
и счастье.
  - Ко-фе! - чеканит Хаджиев. - Если мне нужен будет
коньяк, я скажу - коньяк. Хаджиев красив, могуч, выхолен и
властен, каждый его жест, прищур черных глаз свидетельствуют
о том, что он - чрезвычайно значительная фигура. Так оно и
есть: хотя в Кушколе существует поселковый Совет,
значительная доля фактической власти сосредоточена в
управлении - турбазы, гостиницы, транспорт, кафе и
рестораны. Мурат Хаджиев - личность незаурядная. Он из
породы везунчиков, которым удача так и плывет в руки,
отдается без сопротивления. Еще лет десять назад он был
призером по слалому и хотя с той поры слегка располнел, но
сохранил мощь, красоту и обаяние. На малознакомых людей он
производит большое впечатление своей искренностью,
добродушием и открытым нравом, то есть именно теми
качествами, которых у него давно нет; человек, который ему
не нужен, для него не существует. Зато начальство от него в
восторге - сказочное гостеприимство, бьющая через край
энергия! А когда-то он был душа-парень, мы вместе начинали
и считались друзьями, пока наши пути не разошлись. За
последние пять лет он сделал головокружительную карьеру, из
простого спасателя вырос до крупного шефа и, отдаю ему
должное, успешно руководит большим хозяйством - хватка у
него железная. Хаджиев смакует кофе (в который Ибрагим
все-таки влил ложечку коньяка) и дружелюбно на меня
поглядывает. Вот уже недели две он передает мне приветы,
хвалит за глаза и вообще очень любит: ему до зарезу
необходима моя подпись. Он и в кафе наверняка зашел
исключительно для того, чтобы, не роняя достоинства,
"случайно" меня встретить: много чести для захудалого
лавинщика - разыскивать его и звать в свой кабинет.
  - Как поживает Анна Федоровна?
  Я рассыпаюсь в благодарностях: такой большой человек,
такой занятой, а помнит, заботится.
  - Почему не заходишь?
  Я честно отвечаю, что по той же причине, по какой не
захожу на заседания Совета Министров: меня не приглашают.
  - Зазнался, зазнался, - упрекает Хаджиев. - Друзья ко мне
приходят без приглашения, а ты - из самых старых и верных
друзей. Сколько лет... Помнишь Гренобль, как ты отдал мне
свои лыжи? Я изображаю работу мысли.
  - Такие вещи не забываются, - проникновенно продолжает
Хаджиев, и его черные глаза покрываются мечтательной
поволокой. В эту минуту он явно не помнит, что каких-нибудь
два месяца назад проехал мимо меня на "Волге", изогнув бровь
в знак приветствия и оставив старого верного друга мерзнуть
на шоссе в двадцати километрах от Кушкола. - К кому
обращаются, когда нужда? К другу. На кого опора в жизни?
На друга. И сегодня, Максим, ты мне нужен.
  Я радостно удивляюсь: такая мелкая сошка - и нужен самому
начальнику управления! Может быть, это шутка?
  - Не шутка, - заверяет Хаджиев. - Забюрократился ты,
Максим, до сих пор не подписал проект.
  Мне стыдно, я сокрушенно развожу руками: да,
забюрократился, не подписал.
  - Тогда поехали. - Хаджиев встает, роняет вполголоса: -
У меня в сейфе для тебя сюрприз, новые "Саломоны".
  Это лучшие в мире крепления, моя давняя мечта, они мне не
по карману. Нащупал, собака, мое больное место.
  - Спасибо, верный друг, - с чувством говорю я, - но
импортные крепления не употребляю, мне дороги интересы
отечественной промышленности. Ибрагим, еще чашечку!
  - Понятно, подписывать не жэлаешь. - Когда Хаджиев
злится, у него появляется акцент. - Думаешь, бэз тебя нэ
обойдусь, шишка, да?
  - Обойдешься, - успокаиваю я, - у тебя одних телефонов
четыре штуки. Позвони кому надо, скажи, пусть Уварову
намылят холку.
  - Позвоню, будь уверен, - на ходу обещает Хаджиев. И,
спохватившись, мстительно улыбается: - Чуть не забыл!
Привет от Юлии!
  - Ты еще забыл заплатить за кофе! - бросаю я ему вслед к
ужасу Ибрагима. С каменным лицом Хаджиев лезет в карман,
швыряет на стойку какую-то мелочь и выходит - красивое,
уверенное в себе могучее животное.
  - Неплохо ты его отделал! - Петя чрезвычайно доволен. -
Что там за подпись?
  Я рассказываю, что Хаджиев, который живет в непрестижном
двухэтажном доме, в непрестижной квартире, задумал строить
большой и комфортабельный жилой дом. Проект уже готов,
фонды выбиты, даже будущие квартиры уже распределены, но
подпись я не даю: проект привязан к лавиноопасному участку.
Ну не то чтобы явно опасному, но шансы есть - если седьмая
лавина когда-нибудь окажется катастрофической. Правда,
местные жители не припомнят, чтобы она так далеко заходила,
но это для меня не аргумент: и в Альпах, и у нас отмечены
случаи, когда лавины спят по нескольку веков, а потом вдруг
просыпаются и безобразничают, позабыв про стыд и совесть. Я
Хаджиева и. о складе предупреждал, но склад что - пустяки,
он построил его без моей подписи, а позапрошлогодняя
одиннадцатая не оставила от него камня на камне. Жилой дом
- совсем другое дело, здесь можно при случае и под суд
угодить, без согласия лавинщика строить дом Хаджиев не
решится. И этого согласия он не получит. Насчет Юлии Петя
вопросов не задавал - парень он тактичный. К тому же он в
Кушколе не первый год и, наверное, эту историю знает.

        x x x

  Я иду домой, размышляя о том, какой пакости следует
ожидать от моего старого и верного друга. Ну, выжить меня
из Кушкола ему не удастся - разные ведомства. Что он,
конечно, сделает, так это запретит давать мне служебные
машины для разъездов: время от времени я осматриваю лавины
на трассе Кушкол - райцентр. Не беда, поклонюсь
собственникам или, в крайнем случае, прокачусь на рейсовом
автобусе. Хуже, если он лишит меня бесплатного проезда на
канатке, а это два рубля сорок копеек ежедневно - ощутимый
удар по моему бюджету. Пока пошлю телеграмму в центр, а там
согласуют, ответят, прикажут - пройдет не меньше месяца, как
минимум на полсотни он меня накажет. Еще что? Пожалуй,
все. А может, и обойдется, человек он весьма неглупый и
понимает, что с таким винтиком, как я, лучше в эти игры не
играть: от лавин бывают большие убытки, а без моей доброй
воли он их не спишет. Так что, успокаиваю я себя, придется
Мурату Хаджиеву со мною мирно сосуществовать. А ведь
подумать только, что на студенческой олимпиаде в Гренобле я
и в самом деле отдал ему свои лыжи - подарил, как говорили
ребята, второе место. Перед самым стартом отдал - свои он
ухитрился сломать. Как он на меня смотрел! Редко что так
портит человека, как успех, такое испытание не всякому под
силу, и Мурат его не выдержал. Жаль, задатки у него были
хорошие, в сборной его любили. Ба, легка на помине! Само
изящество и очарование: сапожки на высоких каблучках,
джинсы, кожаная куртка и большие голубые глаза, которые
широко и удивленно расширяются, - театр, она увидела меня
несколькими секундами раньше. Неплохо приоделась, раньше
она о таких тряпках и не мечтала.
  - Здравствуй, Максим (церемонно - все-таки светская дама).
  - С приездом, Юлия Петровна.
  - Следишь за моими передвижениями?
  - Зачем, ты же не циклон. Мурат передал привет.
  - Я его об этом не просила.
  - Я тоже.
  Юлия улыбается и слегка прикусывает нижнюю губку:
многократно отрепетировано перед зеркалом, очень ей идет.
Она на высоте положения, ей хочется это показать.
  - Мурат тебя не обижает? Если хочешь, замолвлю словечко.
  Придется сбить с нее спесь.
  - Да, пожалуйста, если не трудно, скажи ему...
  - Что же? - Сквозь зубы, слегка презрительно, тоже ей
идет.
  - ...что он высокомерный и надутый индюк.
  Теперь прикусывается верхняя губка - приемы меняются на
ходу.
  - Каким ты был, - с горьким упреком, - таким остался.
  - О тебе бы я этого не сказал.
  - Максим... - доверчиво так, задушевно, - ты все забыл?
  Меня ловят на пустую мормышку.
  - Почему же, - простодушно говорю я, - несколько ночей мы
были вполне довольны друг другом.
  - Ты бы громче, - испуганно оглянувшись, - не все слышат.
Больше этого не повторится, можешь быть уверен.
  Она уходит, последнее слово за ней. Меня слегка трясет -
от злости, что ли? Хотя какая там злость, Юлия - пройденный
этап, сегодня я бы даже не знал, о чем с ней говорить. Вот
полгода назад, когда Юлия объявила, что выходит замуж, -
тогда я действительно метался и унизился до того, что срывал
злость на ребятах. А кто, кроме меня, был виноват? Мурат
предлагал ей законный брак, личную "Волгу" и положение
"первой леди" Кушкола, а я - бурные ночи и никаких гарантий
на будущее. Как и всякому самоуверенному ослу, мне и в
голову не приходило, что в самый разгар нашей черемухи она
деловито сравнивала и подсчитывала. И нет ничего
удивительного, что она предпочла Мурата, - к нескрываемому
ликованию мамы, у которой насчет меня совсем другие планы.
  Накаркал! Черт возьми, ну и денек: Мурат, Юлия, а на
десерт - "Жигули" с московским номером 34-29. Вот и
разрешена проблема транспорта - прикатил персональный
водитель. Отныне на целый месяц я получаю статус жениха.
Держись, Максим!
  - Угадай, кто у нас в гостях? Мама сияет, но в голосе ее
слышится некоторая тревога: чувствует, что я не в
настроении.
  - Надя! - торжественно возвещает мама и округляет глаза,
рекомендуя мне изобразить бурную радость.
  Выходит Надя. Минут десять назад я бы сказал, что она
по-прежнему недурна собой, но после Юлии она не очень-то
смотрится. Так, стройное, неплохо упакованное в джинсовый
костюм создание, со стандартной мальчишеской челкой и
утомленным с дороги лицом - не супер, на четверку - в лучшем
случае. После Юлии, что и говорить, редко кто смотрится на
пятерку.
  - С приездом, Надежда Сергеевна.
  - Как он меня уважает! - смеется Надя. Она старше меня
почти на год и терпеть не может, когда я обращаюсь к ней по
имени-отчеству. Окажемся наедине - а этого, конечно, не
миновать, - она устроит мне хорошую головомойку.
  - Разве так встречают дорогую гостью? - поощряет мама.
  - Прохвосты! - каркает Жулик. - Смени носки!
  Я швыряю на клетку куртку (Жулик и не такое может
отчубучить) и церемонно целую Надину ручку. Она шутливо
треплет мое ухо, ноготки у нее отлакированные, острые.
Держись, Максим!
  Мы садимся за стол и пьем чай с вкуснейшими пирожками,
которых Надя навезла целую гору. Я еще не отошел и
рассеянно слушаю, как Надя рассказывает о дорожных
приключениях. Она умна и остроумна, умеет держать беседу, а
мама смотрит на нее с обожанием и время от времени делает
мне знаки: "Ну, видишь, какая прелесть? Разве можно ее
сравнить с твоими вертихвостками?"
  Вот уже два года мама мечтает нас поженить. Надя -
воплощенная в плоть и кровь мамина мечта о невестке:
уважает будущую свекровь (требование номер один) и привязана
к сыну (номер два), прекрасная хозяйка и с хорошей фигуркой
(три и четыре), прилично устроена - работа, квартира (пять и
шесть). Словом, настоящая стопроцентная жена, а не
какая-нибудь вертихвостка из туристок, которые стаями
слетаются в Кушкол, чтобы охмурить ребенка. Туристка и
гремучая змея - для мамы синонимы. Телефон стоит у нее в
комнате, все звонки она перехватывает и в подозрительных
случаях ясным и правдивым голосом докладывает: "Максим ушел
встречать жену. Что ему передать?" Можете себе представить,
с каким ледяным лицом отныне проходило мимо меня существо,
на встречу с которым я возлагал большие надежды. Наверное,
самым счастливым событием в жизни мамы за последние годы
была свадьба Юлии и Мурата: в этот день она просто
помолодела, наговорила с Надей по телефону рублей на десять
и налепила для моих бездельников не меньше тысячи пельменей.
Единственное и, по маминому мнению, глупое препятствие на
пути к осуществлению ее плана - я не хочу жениться. Мне
кажется, что в роли мужа я буду жалок и смешон, меня будут
воспитывать, ревновать, требовать, чтобы я расстался с
Жуликом, который ругается, как грузчик, выбросил свой старый
любимый свитер и приходил домой к ужину. Мне будут
намекать, что сто шестьдесят пять рублей для мужчины не
заработок, что я достоин научной карьеры и посему должен
сменить бесперспективные горы Кушкола на душную
университетскую читальню, где мне предстоит при помощи
ножниц и клея ошеломить ученый мир невиданными откровениями.
Юлия - та, по крайней мере, готова была остаться со мной в
Кушколе, а Надя наверняка потащит меня в Москву.
Представляю, как иронически усмехнулся бы Юрий
Станиславович, если бы его любимчик запросился из Кушкола в
очную аспирантуру! "Лавинщик может въехать в науку только
верхом на лавине! - провозглашал он. - Хотя это и
несколько опаснее, чем на такси..."
  Надя излагает столичные новости: в ее Чертанове скоро
будет метро, в Институте травматологии по-прежнему запрещено
упоминать фамилию Илизарова - конкурента из Кургана, а за
книгами охотятся так же, как когда-то за хрусталем, - они
превращаются из культурной в меновую ценность. - Одного
нашего сотрудника посылали в командировку, а он ни в какую,
до среды никак не могу, и трогательно признался: получаю в
обмен на макулатуру "Королеву Марго"!
  Мама тут же начинает жаловаться на своих "прохвостов".
Надя смеется и возмущается, а на меня понемногу нисходит
умиротворение, и я примиряюсь с действительностью. Я
благодарен Наде за пирожки, за то, что мама в хорошем
настроении, и начинаю не без удовольствия думать о том, что
произойдет в ближайшее время.
  Наконец мама спохватывается, что гостья устала, и
отправляет меня ее провожать: известно, что Надя трусиха и
боится темноты. Идти далеко, со второго этажа на первый: с
Надей каждый отпуск меняется квартирами бухгалтерша из
управления, у которой дочь живет в Москве. Сверх ожидания,
никаких упреков и нахлобучек, от меня лишь требуют
доказательств хорошего отношения. Изыскав подходящие
аргументы, я доказываю, затем возвращаюсь домой и мгновенно
вырубаюсь: моему организму необходимо минимум восемь часов
крепкого сна.

        ВОСПОМИНАНИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ 

  Под утро мне мерещится, что задуло и повалил снег, - самое
подлое из сновидений, не считая, конечно, лавин. Я
вскидываюсь, отдергиваю штору - на небе ни облачка, а на
будильнике половина седьмого. Найти бы негодяя, который
внушил мне снегопад и украл час сна!
  Со снегопадом у меня вообще сложные отношения. Может,
кому-то картина снегопада и навевает мысли о бессмертной
красоте природы и тому подобную лирику, но я испытываю к
нему совсем иные чувства. Снег - мой главный и непримиримый
враг. В январе я полетел к Наде на день рождения и, помню,
стоял у окна и смотрел: ночная тишина, хлопья падают,
красота - хоть стихи пиши, а мысли мои в Кушколе: что там
происходит? Если такие же хлопья, как здесь, то за ночь
снегу нарастет сантиметров на десять - пятнадцать, а в
лавиносборах и на склонах его и так скопилось достаточно,
обязательно пойдут лавины.
  Разбудил Надю, собрался в аэропорт. В Москве - что, в
Москве снег проклинают разве что дворники да растяпы
прохожие, поломанные и вывихнутые конечности которых Надя
чрезвычайно успешно восстанавливает. Травматолог она
классный, со своими методами: когда местные врачи
приговорили меня на полгода валяться врастопырку на койке,
Надя примчалась и за какие-то шесть недель поставила на
ноги. С того случая прошло около двух лет, но я и сейчас,
кажется, явственно слышу, как трещат мои кости. В то утро
начался сильный снегопад, а мы с Гвоздем ночевали на второй
станции у подножия Бектау, в двух километрах от Кушкола.
Ситуация лавиноопасная, нужно срочно закрывать на Актау
трассы, и мы рванули домой. На полпути у "Чертова моста" -
так мы называем мостик через Кексу, в районе которого вечно
происходят какие-то пакости, - нас и подловила одиннадцатая.
Сходит она два-три раза в год, но обычно не дотягивает до
речки и вреда особого не наносит; на сей же раз она показала
все, на что способна. Это была добротная пылевидная лавина,
с несущейся впереди воздушной волной, которая перехлестнула
через реку, ломая шестидесятилетние деревья, как спички; в
таких случаях не знаешь куда от лавины лучше бежать, в лесу
бывает еще опаснее, да и убежишь от нее - как от голодного
тигра. Для начала она затолкала во все поры моего организма
мельчайшую снежную пыль, потом сбила с ног, приподняла и
завертела, проволокла метров двадцать и в заключение
замуровала в снегу, из которого осталась торчать моя голова.
Сидел я спеленутый, как младенец, не в силах шевельнуть
пальцем. выплевывая изо рта снег и хлопая глазами, с
интересом ожидая повторной лавины (такое бывает) и с
растущим любопытством наблюдая за сломанной сосной, которая
тихо потрескивала в двух метрах над моей головой. Кроме
того, меня сильно раздражал негодяй Гвоздь, который
ухитрился остаться невредимым и душераздирающе аукал в
нескольких шагах. Освободив голосовые связки от снега, я
высказал ему все, что думаю о его родителях и отдаленных
предках, и Гвоздь, правильно восприняв критику, быстро и
умело меня откопал. Затем, убедившись, что я сохранил
подвижность бревна, уложил меня на куртку и волоком потащил
в Кушкол, где врачи, сбиваясь со счета, сошлись на семи
мелких и крупных переломах в моем скелете. Гвоздь потом
хвастался, что ржал до упаду, когда торчащая из снега голова
вдруг начала шевелить ушами и изрыгать брань, и самое
гнусное, что этому вранью поверили. Припоминаю, что лично
мне тогда было совершенно не до смеха, - видимо, лавина
каким-то образом влияет на точки в мозгу, ведающие юмором.
  Я лежу, зеваю и продумываю план на день. Спускать
четвертую или подождать? Мы всадили в нее весь запас
взрывчатки, а новая партия запланирована в начале квартала,
то есть через три недели. Лучше бы нам планировали не
взрывчатку, а снегопады... С одной стороны, хорошо бы от
четвертой избавиться: снежный пласт напряжен, под ним
солидный слой глубинной изморози, и какой-нибудь
сорвиголова, вроде того, которого мечтает изловить Хуссейн,
может ее сорвать; она гигантская, мне бы не хотелось
рисковать ни собой, ни ребятами. Итак, взорвать? Но, с
другой стороны, начнись снегопад, четвертая воскреснет за
несколько суток, что тогда? До чего же сволочная лавина,
самое главное - рядом с трассой, в какой-то сотне метров.
Нет, все-таки подождем, пусть, как говорит Отуотер, накопит
боеприпасы. Монтгомери Отуотер, Монти, как зовут его
лавинщики, - наш американский коллега, его высоко ценил
Оболенский. Монти ввел в обиход несколько терминов, таких,
как спусковой механизм лавины, спусковой крючок и другие, -
мы ими охотно пользуемся. Мы можем нажать на спусковой
крючок, прорезая лавину, взрывая или обстреливая ее: весь
вопрос лишь в том, чтобы сделать это своевременно. Нажмешь
раньше, чем лавина созрела, - она останется на месте;
отложишь на завтра - может обрушиться сама собой. А этого
мы очень не любим, так как для подобных шуточек лавины
выбирают на редкость неподходящее время - почему-то чаще
всего субботы или воскресенья. Ладно, подождем. Свяжу
Олега, который рвется четвертую подрезать, попрошу
инструкторов не спускать с туристов глаз и посоветую
Хуссейну вооружить всех спасателей дубинами и расставить по
трассе - бить по шее лихачей и отбирать у них лыжи. Так,
что еще? О том, что три опоры на верхней части канатки надо
укрепить, я Хаджиева и начальника дороги предупредил (копия
в папке, этому я от мамы научился). Шестая, седьмая,
девятая и одиннадцатая спущены, склады с аварийным
снаряжением проверены, инструктаж проведен... Черт побери,
лекция в гостинице "Актау", чуть не забыл! Терпеть не могу
читать лекции, но пятнадцать рублей на улице не валяются, да
и туристов полезно время от времени хорошенько напугать.
Только в меру, просит начальство, не то могут с испугу
разбежаться и сорвать финансовый план... Хорошо хоть, что
со слайдами не надо возиться, они в маминых надежных руках.
Мама- мой ассистент, ее квалификации могут позавидовать иные
лавинщики. Теоретически она и в самом деле подкована
здорово. Она проштудировала целую библиотеку по лавинам,
запросто щеголяет терминами и своими познаниями приводит в
восторг моих бездельников, которые льстивым хором поют, что
готовы работать под ее руководством (лопать мамины пельмени
они готовы!). "Нужно знать, чем занимается ребенок, -
говорит мама, - и жить его жизнью". Тоже запечатлено в
качестве лозунга на станции. Из Нади мама готовит себе
смену, заставляет зубрить термины и читать литературу, Надя
уже здесь, из-за двери я слышу приглушенные голоса.
  Мама. Я для тебя приготовила Фляйга "Внимание, лавины!".
Здесь есть все, что нужно, очень хорошо написано, самое
главное я подчеркнула.
  Надя. Это про Альпы? Я, кажется, ее уже смотрела в
прошлый раз.
  Мама. Кажется? Тогда скажи, какие лавины для лыжников
самые опасные?
  Надя. Наверное, самые большие.
  Мама. Двойка, Надюша: три четверти несчастных случаев с
лыжниками - из-за снежных досок! Не халтурь и проштудируй
повнимательней, Максим считает, что Вальтер Фляйг - один из
опытнейших в мире лавинщиков.
  Надя. А себе Максим какое место зарезервировал? (Вот
язва, сейчас мама ей выдаст.)
  Мама. Он, доченька, не так воспитан, чтобы себя
рекламировать! (Ага, получила?) Но Юрий Станиславович мне
говорил, что лучше Максима никто лавину не подрежет и что
как практик он входит в первую тройку. Для ребенка не так
уж и плохо.
  Надя. Точнее сказать-для крохи (обе смеются). Предпочла,
чтобы ребенок из практика стал теоретиком.
  Мама. Боже мой, еще бы! Но это, доченька, зависит только
от тебя.
  Надя. Да, как в анекдоте: "Одна сторона согласна, теперь
нужно уговорить графа Потоцкого!" (Смеются и переходят на
шепот.) "Обложили меня, обложили!" - как пел Володя
Высоцкий. Володя - потому что мы были знакомы и на "ты", он
жил у нас месяца два, когда снимался в фильме. Какой
талантище! О горах, которых Высоцкий раньше и в глаза не
видел, он написал так, как до него никто другой. Угодил
альпинистам, а заставить эту братию проникнуться к тебе - ой
как трудно. Когда Рома берет гитару и надрывным голосом,
явно подражая, хрипит: "Лучше гор могут быть только горы,
на которых еще не бывал", - все смолкают, никаких шуток, это
для нас серьезно. Надя рассказывает, что могила Высоцкого
всегда завалена цветами...

        ВЕЧЕР ВОПРОСОВ И ОТВЕТОВ 

  До лекции еще минут двадцать. Мы сидим в баре гостиницы
"Актау" и пьем кофе - мама, Надя, Хуссейн и я. Мы гости
Хуссейна, который испытывает к Наде святое чувство бывшего
пациента. Хуссейн - Надин шедевр, на его слепленной из
груды осколков ноге она защитила кандидатскую диссертацию.
Поэтому мы сидим за лучшим столиком в углу, пьем сваренный
по всем правилам кофе и закусываем дефицитными орешками, а
обслуживает нас, к зависти остальных посетителей, лично
барменша Мариам, достопримечательность Кушкола и восточная
пери из "Тысячи и одной ночи", какая каждому правоверному
магометанину обещана в раю, а Хуссейну досталась на земле.
Мариам даже в рекламные проспекты попала, но на фотографиях
она проигрывает, вся ее прелесть - в осанке, движениях, коже
лица, игре глаз. Она так волнующе прекрасна, что даже у
потрепанных и давно отстрелявшихся туристов с хрустом
распрямляются плечи и по-орлиному сверкают глаза. Хуссейна
спасает лишь то, что у Мариам патриархальное воспитание и
перед мужем она благоговеет; поэтому к массе мешающих друг
другу поклонников она приветливо равнодушна и несколько
отличает лишь бедолагу француза, который третий год подряд
приезжает в Кушкол, чтобы на ломаном русском языке
предлагать ей руку, сердце и фабрику по производству
туалетного мыла. Сначала Хуссейн при виде Шарля наливался
кровью и хватался за то место у пояса, где у горца должен
висеть кинжал, но понемногу мы убедили его, что к
иностранцу, который просаживает на кофе, орешках и коньяке
целое состояние в валюте, в интересах государства и во
избежание международных осложнений следует относиться
снисходительно. Надя откровенно любуется Мариам.
  - Будь я режиссером... Хуссейн, вашей жене не предлагали
попробовать себя в кино?
  - Я им... они... - У Хуссейна сжимаются кулаки.
  - Предлагали, и неоднократно. - Я спешу к нему на
выручку. - С результатами переговоров можно ознакомиться в
медпункте, там в журнале все записано. Хуссейн благодушно
кивает и чуточку закатывает глаза - приятно вспомнить.
  - Надя может подумать, что вы с Хуссейном одобряете
мордобой, - сухо замечает мама.
  - Никогда! - пылко возражаю я. - За исключением случаев,
когда он играет воспитательную роль, делает битого лучше,
отзывчивее, морально устойчивее.
  - Точно! - подтверждает Хуссейн. - Я им покажу, как от
человека жену уводить!
  - Кроме того, - развиваю я свою мысль, - можно и нужно
бить лихачей на трассах, это помогает им глубже усвоить
правила техники безопасности. Или обратите внимание на
Гвоздя. Я не слышу, что он лепечет, но уверен, что
объясняется в любви туристке в очках. Бьюсь об заклад, он
видит ее впервые в жизни, но его так волнует ее
принадлежность к женскому полу, что он...
  - Максим, - внушительно говорит мама, - к женскому полу
принадлежим и мы с Надей. Не придирайся к Степе, он добрый
и хороший мальчик. Если бы ты ему не мешал, он бы уже давно
женился.
  - Безусловно, - соглашаюсь я, - и не один раз. Потому-то
время от времени его нужно спасать.
  Я подхожу к столику, за которым пьют кофе Олег и Осман, и
даю им указания. Романы у Гвоздя развиваются со
сверхъестественной быстротой: едва успев познакомиться, он
уже готов создавать прочную семью и выполнять супружеские
обязанности, а потом мне приходится убеждать приходящих на
станцию туристок, что Гвоздь человек недееспособный и за
свои обещания не отвечает, это у него осложнение после
гриппа.
  Олег и Осман подхватывают Гвоздя под мышки и вытаскивают
на свежий воздух - протереть личико снегом, а к нам, широко
улыбаясь, продвигается Гулиев, директор "Актау" и мой почти
всегда верный друг. Когда у его брата в соседнем селении
лавиной снесло дом и засыпало корову, я быстро и без
волокиты выдал справку для Госстраха, и с тех пор Гулиев при
встречах ласково похлопывает меня по диафрагме (он невысок,
по диафрагме ему удобнее), по моим звонкам устраивает
двух-трех туристов в сезон и дает маме отгулы в удобное для
нее время. Но стоит появиться Мурату Хаджиеву, его
непосредственному начальству, как Гулиев перестает меня
замечать, а если я продолжаю нагло торчать на виду, ледяным
голосом роняет: "Уваров, я занят, приходите в приемные
часы".
  Но сейчас Мурата в пределах видимости нет - и я любим:
"Максим", "дорогой" и "не имей сто рублей, а имей сто
друзей". Сегодня я для Гулиева - мероприятие, строка в
отчете о культурно-просветительной работе, и он светится
дружелюбием. Однако Хуссейн смотрит на него волком
(директор при виде Мариам шалеет и забегает в бар
значительно чаще, чем требуют его обязанности), и Гулиев
переходит к делу. Кинозал уже полон, пора выступать. Он
просит учесть, что лекцию будут слушать уважаемые люди, от
которых многое зависит, и мне следует помнить, что репутация
гостиницы... честь... достоинство... Кончив молоть эту
чепуху, Гулиев за руку, будто я Иосиф Кобзон, выводит меня
на сцену, дожидается окончания шквала аплодисментов (это
злодействуют Олег, Осман и Гвоздь, я им это припомню) и
вдохновенно декламирует:
  - Разрешите вам представить нашего уважаемого лектора!
Начальника местной лавинной службы! Мастера спорта
международного класса по горным лыжам и альпинизму!
  (Вранье, на международный класс я не вытянул.) Снежного
барса! (Опять вранье, у меня за душой два семитысячника, а
не четыре, как требуется для барса.) Ученика выдающегося
ученого и друга Кушкола профессора Оболенского, известного
охотника за лавинами товарища... (длинная пауза, теперь бы
в самый раз забыть мою фамилию - нет, все-таки вспомнил)
Уварова Максима Васильевича! Прошу! Олег, Осман и Гвоздь
зверски бьют в ладоши, кто-то из них орет "бис" - и лекция
начинается. Я рассказываю о лавинах, каких разновидностей
они бывают и какое действие производят, а мама сопровождает
лекцию слайдами. Они очень эффектны, мне подарил их в
Инсбруке лавинщик Ганс Шредер, и публика с интересом
разглядывает пейзажи австрийских и швейцарских Альп.
Понемногу ее внимание обостряется, так как на последующих
слайдах эти пейзажи сняты после того, как сошли лавины. Вот
станция Делас: в ночь на 12 января 1954 года лавина сорвала
с рельсов стотонный паровоз и швырнула его в здание вокзала;
а вот лавина в долине Грос-Вальзер, похоронившая целую
деревню; другая лавина, полностью разрушившая альпийскую
гостиницу "Боденхауз"; вертолет, с которого ведутся
спасательные работы...
  Слайды впечатляющие, да и подробности я привожу
драматические, но публика больше смотрит, чем слушает:
Альпы - это далеко, а человек так устроен, что по-
настоящему его трогает лишь то, что лично его касается.
Поэтому атмосфера поначалу такая, словно на экране "Клуб
кинопутешественников": в зале сидят человек двести, они
приехали сюда получить удовольствие и уверены, что главный
их враг не какие-нибудь мифические лавины, а лавинщики,
которые могут закрыть трассы. Ничего, я знаю, как нужно
обращаться с этой публикой, скоро вы у меня, ребята,
притихнете.
  - Перехожу к ущелью Кушкол. - Я делаю знак маме. - В
непосредственной близости от нас находятся пятнадцать лавин,
которые имеют обыкновение сползать по нескольку раз в год.
Значит, каждый из вас может и, наверное, станет свидетелем
этого зрелища; я искренне надеюсь - свидетелем, а не
участником, потому что иные туристы, вроде тех, что
веселятся в третьем ряду (ораторский прием: все, как по
команде, поворачивают шеи и смотрят на моих друзей барбосов,
нашептывающих Катюше что-то очень смешное, она еле
удерживается от смеха), в лавины не верят. Впрочем, два
туриста, погибшие в прошлом году, тоже не верили
(первобытная тишина, лица вытягиваются). Между тем
обстановка в марте прошлого года была примерно такой, как
сегодня: угрожавшие трассам лавины мы спустили, флажки
вдоль трасс поставили, инструктаж провели... Посмотрите на
экран: видите лыжню, уходящую налево от трассы? Это
отправились за приключениями два бесстрашных лихача.
  Здесь присутствует начальник спасательной службы Хуссейн
Батталов, напомните, пожалуйста, их фамилии.
  Я и сам отлично помню, но немного театра не помешает.
  - Борис Глухов и Тамара Карасева, - подсказывает Хуссейн.
- Ему было двадцать шесть, ей девятнадцать лет.
  - Следующий кадр. - Я жестом благодарю Хуссейна. - Вот
здесь, сразу же за знаком "Лавиноопасно!", они свернули - им
очень хотелось покататься по целине, которую, как они
полагали, мы закрыли из-за своей прихоти, - и сорвали
небольшую, тонн на пятьсот, лавину. Крестиками обозначены
места - видите? - где мы обнаружили их тела. Теперь другой
случай.
  Барбосы не сдаются, иронически на меня поглядывают и
перешептываются. Помимо них я выделил из общей массы еще
одну группу из четырех длинноволосых охламонов и двух
спортивных девиц - они тоже пришли развлечься. Это либо
приличные горнолыжники, которые убеждены, что все знают,
либо "чайники": и те, и другие на сто процентов уверены,
что уж с ними-то ничего плохого случиться не может. Ну,
чайников я в конце концов обработаю, а с приличными
разрядниками бывает труднее всего. Вижу, Хуссейн уже взял
их на заметку.
  Кадр: снежный карниз на гребне одного из склонов Актау.
  - Этот карниз, - комментирую я, - висел над лавиноопасным
склоном метрах в трехстах от верхней станции канатной
дороги. Там установлены знаки и объявления, категорически
запрещающие проход. Вероятно, надежнее было бы поставить
вахтера с двустволкой, но, во-первых, он не предусмотрен
штатным расписанием, и, во- вторых, предполагается, что
каждый турист имеет как минимум начальное образование. Но
кандидат в мастера спорта Ветлугин счел, что такой ас, как
он, может позволить себе на скорости проехаться по карнизу,
- а тот обрушился и спустил лавину. Ветлугина удалось
спасти, но врачи мало надеются, что в ближайшие годы он
поднимется с постели. Следующий случай...

        x x x

  Я честно отрабатываю пятнадцать рублей: публика в
основном хорошо напугана; бьюсь об заклад, что девять из
десяти моих слушателей при слове "лавина" будут вздрагивать,
а иные уже сегодня упакуют чемоданы. А ведь рассказал я им
далеко не самые кошмарные случаи, у меня в заначке имеются и
похлеще - они мне понадобятся для скептиков, или, как мы с
мамой их называем, для будущих Надиных пациентов. В
последнем я не раз убеждался: если мне не удалось воспитать
у туриста уважения к лавинам, у него имеются большие шансы
поразмыслить над собственной глупостью в отделении
травматологии; хорошо еще, если он попадет к Наде, а не в
местную больницу, та в разгар сезона напоминает
эвакогоспиталь военного времени, какие мы видели в кино. На
барбосов мне плевать, а вот Катюшины ножки хотелось бы
сохранить в целости: когда она прошествовала к сцене, чтобы
опустить в ящик записку, я невольно сделал длинную и не
предусмотренную текстом паузу. И тут же отметил, что мама
насторожилась, Надя усмехнулась, Гвоздь сделал стойку, а
Олег движением ладони изобразил волны и показал мне большой
палец - это у него морской сигнал, означающий: "Пустячок с
отличными мореходными качествами - осадка, водоизмещение,
остойчивость и парусность в порядке". Породистое создание,
неплохо было бы расширить ее кругозор. Однако пора
закругляться.
  - На всякий случай запомните: если при спуске на снежном
покрове возникнут трещины, разбегающиеся метров на десять -
пятнадцать, стремглав неситесь в сторону, ибо можете сорвать
лавину. Учтите, подавляющее большинство трагедий, связанных
с лавинами, происходит по вине самих жертв. Поэтому
настоятельно рекомендую: катайтесь только на специально
подготовленных и маркированных склонах. На них вы можете
чувствовать себя спокойно, единственная опасность, которая
вам угрожает, - это преувеличенное мнение о собственных
возможностях: новичок за две недели не станет мастером. У
меня все, теперь - вопросы.
  Мама тут же запускает руку в ящик и вытаскивает записки.
Их она будет подавать мне только после тщательного изучения,
ибо полагает, что отдельные записки прямого отношения к
лавинам не имеют. По ее красноречивому взгляду я
догадываюсь, что ее бдительность вознаграждена и дома мне
будет прочитано нечто вроде: "Меня очень заинтересовала
ваша лекция, не могли бы вы рассказать мне про лавины более
подробно? В девять вечера буду ждать..." Место встречи и
фамилию автора мама всегда опускает - незачем искушать
ребенка.
  Пока она сортирует записки, я отвечаю на вопросы. Первым
задирает лапу один из барбосов. Я уже навел о них справки у
Пети Никитенко: москвичи, аспиранты какого-то факультета
университета, то есть умственно переутомленный и нуждающийся
в физической разрядке контингент; катаются прилично, склонны
к нарушению режима и на замечания отвечают нагло.
  - Вы говорили о том, - лает барбос, - что в случае
неблагоприятного прогноза трассы будут закрыты. А если ваш
прогноз окажется ошибочным? Я с трудом допускаю это,
учитывая вашу высокую квалификацию (Катюша и оба других
барбоса умирают от смеха), но ведь туристы потеряют
несколько дней отпуска!
  Не было лекции, чтобы какой-нибудь тип не задал бы мне
подобного вопроса.
  - В этом случае, - сочувственно говорю я, - вы можете
написать на меня жалобу и получить моральное удовлетворение.
  - А как вас за это накажут? - интересуется барбос. -
Выведут на пенсию?
  Радостный визг всей компании. Пора загонять его в конуру.
  - Иногда мы действительно ошибаемся, - ласково говорю я, -
но лучше, на мой взгляд, потерять несколько дней отпуска,
чем свою собственную жизнь. Если, конечно, вы ею дорожите.
Простите, вы когда-нибудь раньше становились на лыжи?
  - Первый спортивный разряд! - Барбос кланяется.
  - Что вы говорите! - Я поражен. - По горным лыжам?
  - А вы думали, по стоклеточным шашкам?
  - Честно говоря, так и думал, - доверительно признаюсь я.
- Дело в том, что сегодня я стал случайным свидетелем вашего
спуска и решил, что инструктор выпустил вас из "лягушатника"
по недосмотру: вы с такой силой врезались в опору канатной
дороги, что могли снести это хрупкое сооружение. Так что
вам лично временное закрытие трасс только сохранит здоровье.
  Барбос раскрывает пасть, чтобы дать мне достойную отповедь
(на самом деле никуда он не врезался, это я выдумал), но я
уже его не вижу и не слышу.
  - Прошу вас, пожалуйста.
  - Вы утверждаете, - с достоинством начинает холеный и
подтянутый эл лет сорока, с изящно завитой шевелюрой а-ля
баран, - что в лавинах виноваты сами жертвы. По- моему,
такая позиция удобна перестраховщикам, которые хотят снять с
себя всякую ответственность. Никто ведь не возлагает на
людей вину за ураган или землетрясение.
  Одобрительный гул, слушателям нравится, когда лектора
берут за жабры. Этого эла я знаю, Петухов Кирилл Иваныч, он
главный инженер крупного автосервиса "Жигули" и раза два в
году гастролирует в Кушколе. Он большой, очень нужный
человек и принимается по высшему разряду: номер "люкс",
подъем по канатке вне очереди, персональный столик в
ресторане и прочее. Вокруг него вертятся две-три девицы,
несколько прихвостней, пьющих за его счет и обыгрывающих его
в преферанс, ему лично желает приятного аппетита Гулиев, и
меня бесит, что я не имею права как следует выдать ему за
"перестраховщиков": Хуссейну давно пора менять в машине
кузов, да и Наде эта скотина пригодится, ее "жигуленку" тоже
нужно подлечить суставы. Увы, во многих из нас сидит
конформист... Однако пришло время вытаскивать на божий свет
заначку.
  - Анна Федоровна, прошу вас, - говорю я, - подготовьте
слайды тридцатый и тридцать первый.
  Мама хлопочет у аппарата, а я тактично объясняю уважаемому
Кириллу Иванычу, что аналогия в данном случае
несостоятельна, ибо от урагана и землетрясения лавина
отличается одной уникальной особенностью: она -
единственное стихийное бедствие, которое человек может
вызвать по своей воле. Если лавину не провоцировать и
своевременно уходить из опасного района, когда она может
обрушиться самопроизвольно, - никаких жертв не будет, как не
будет их на минном поле, если по нему не гулять. Так, на
Тянь-Шане, к примеру, недавно сошли четыре сверхмощные
лавины общим объемом в десять миллионов кубометров, но люди
заблаговременно получили прогноз лавинной службы, и жертв не
было.
  К сожалению, беспристрастная статистика доказывает, что
чаще всего трагические ситуации создают сами люди - по
неведению или прямой небрежности.
  Мама делает знак - слайды готовы.
  - Обратите внимание, Кирилл Иваныч, на этот склон, -
комментирую я. - Группа туристов из двенадцати человек,
среди которых, кстати, были два перворазрядника, пренебрегла
запретом и отправилась самостоятельно изучать наветренные
склоны Актау. Одному из них чрезвычайно повезло: у него
слетела лыжа, и он вынужден был на минутку остановиться.
Остальные вышли на склон, покрытый превосходным целинным
снегом, меньше всего на свете думая о том, что они подрезают
лавину. Чаще всего лавина обрушивается уже под первым,
вторым или третьим - по какому-то капризу обычно под
третьим, - но на сей раз она заманила всех. Подсчитайте, на
склоне одиннадцать фигурок, слайд снят отставшим туристом,
который надел лыжу и собирался было догонять товарищей.
Смотрите внимательно: перед вами - одиннадцать
смертников!.. Тридцать первый, Анна Федоровна... Итак,
собрался было догонять, но - прирос к месту, потому что в
несколько мгновений склон превратился в бушующий ад: лавина
обрушилась. Вот так выглядела эта братская могила, когда
через пятнадцать минут прибыли спасатели. Скольких
откопали, Хуссейн?
  - Двоих, - откликнулся Хуссейн. - Ты же сам был, чего
спрашиваешь.
  - Анна Федоровна, слайд тридцать восьмой... Благодарю
вас. Это произошло в тот же день, только часом позже.
Группа туристов из восьми человек, освободившись от опеки, -
ведь спасатели и инструкторы по тревоге поспешили к месту
катастрофы, - свернула с указанных трасс и в поисках острых
ощущений забрела на этот склон: пологий и, казалось бы,
совершенно безобидный, правда? Не верьте своим глазам, это
лавина из свежевыпавшего снега, о котором великий
австрийский лавинщик Матиас Здарский сказал: "Невинный на
вид белый снег - это не волк в овечьей шкуре, а тигр в шкуре
ягненка". На сей раз аппетит у лавины был похуже, она
допустила на себя лишь троих - остальные лишь беспомощно
смотрели, как белое облако подхватило их друзей и швырнуло
со склона в пропасть... В тот день погибли двенадцать
человек. Как по-вашему, Кирилл Иваныч, виновны ли лавинщики
в их гибели?
  Петухов важно и снисходительно кивает. Может быть, он не
очень меня и слушал, но доволен тем, что его знают и
отличают, и что в зале перешептываются: сообщают, небось,
друг другу, какое он влиятельное лицо.
  - Вы меня убедили. - Он встает, давая возможность вновь
полюбоваться своей бараньей прической. - Спасибо. А более
массовые случаи гибели от лавины бывали? От этого вопроса я
ухожу - делаю вид, что не расслышал. Я далеко не всегда
согласен с тем, как у нас освещаются стихийные бедствия, но
одно решительно одобряю: не стоит щекотать нервы читателя
или телезрителя уж слишком страшными картинами, это как раз
та информация, которая вряд ли делает человека лучше или
умнее: скорее, она сделает из него неврастеника. Есть
вещи, выдержать которые под силу профессионально
подготовленному специалисту, и незачем создавать из них
нездоровые сенсации.
  Тянет руку один из длинноволосых охламонов, но мне надоело
отбиваться от остроумных вопросов, и я его не замечаю. А
вот этот турист - другое дело.
  - Пожалуйста, прошу вас.
  - Допустим, произошло худшее, и лыжник попал в лавину, -
говорит пожилой толстяк, обтянутый, как смирительной
рубашкой, линялым тренировочным костюмом. - Что должен и,
главное, что он может делать в такой ситуации? Совершенно
ли она безнадежна?
  Я почтительно киваю в знак понимания - это тот самый
академик, который тащил "россиньолы". Ваня Кореньков
отзывается о нем с большой теплотой: веселый, поднаторевший
в летних турпоходах, нагрузку держит, как трактор, носа не
задирает и к женскому полу претензий не имеет, что в Кушколе
с его легкомысленным климатом бросается в глаза и
свидетельствует либо о похвальной супружеской верности, либо
о возрастных явлениях. Алексей Игоревич - так его зовут -
просил Ваню сведений о нем не разглашать, и о том, что в
"Актау" проживает светило в области радиофизики, знают Ваня,
я и по долгу службы Гулиев, которому радиофизика до лампочки
и который предпочел, чтобы Алексей Игоревич был заведующим
магазином "Ковры". И Гулиев по-своему прав:
баллотироваться в академики он не собирается, а какую пользу
можно еще извлечь из оторванного от жизни ученого?
  Зал напряжен, наконец-то задан вопрос, имеющий прямое
отношение к тому, что каждый ценит превыше всего.
  - Давайте сначала поставим вопрос по-иному, - говорю я, -
предположим, что лыжник видит несущуюся на него лавину.
Практически убежать от нее почти невозможно - лавина из
сухого снега развивает скорость до ста восьмидесяти
километров в час; почти - потому что опытный, сохранивший
самообладание лыжник, особенно если он на ходу, может успеть
свернуть. Возьмем худший вариант: времени свернуть нет, но
секунда-другая в запасе имеется. Прежде всего попытайтесь
освободиться от лыж - это чрезвычайно важно вы обретете
некоторую свободу действий; но вот лавина уже вас подхватила
и куда-то несет, вы беспомощны, но - два действия вам под
силу: делайте плавательные движения, это даст шанс
удержаться на поверхности, и, самое главное, опустите на
голову капюшон, прикройте рот и нос! Ни в коем случае не
забудьте это сделать, иначе пыль и лавинный снег могут
быстро забить дыхательные пути и задушить.
  Я делаю длинную паузу, чтобы насладиться абсолютной
тишиной: даже барбосы и охламоны перестали ухмыляться и
ерзать. В зале находятся несколько человек, которые не хуже
меня знают, как мало помогут мои наставления тем, кто
попадет в лавину, но это не имеет значения: людям
свойственно во что-то верить и на что-то надеяться.
Теоретически наставления безупречны, однако мой личный опыт
говорит, что если уж лавина подхватила - твое спасение
зависит от тебя чуть больше, чем если бы ты попал в
бетономешалку.
  Я привожу примеры, рассказываю о лыжниках, чудесным
образом спасшихся, - ни во что иные люди так не верят, как в
чудеса. Я называю фамилии - это еще убедительнее.
Валентина Фоменко и Николай Петров - двое из одиннадцати -
остались в живых, так как сохранили между снегом и
дыхательными органами пространство, так называемые
"воздушные мешки". Около получаса лежал в лавине Олег
Фролов - можете взять у него автограф, он сидит в шестом
ряду, в черном с белыми оленями свитере (это тебе за
аплодисменты!). А обнаружить и спасти его удалось благодаря
лавинному шнуру, кончик которого остался на поверхности, -
мы точно знали, где Олега искать. Требуйте у дирекции
напрокат лавинный шнур - и вы получите лишний шанс.
  Гулиев исподтишка показывает мне кулак: завтра туристы
насядут, а в прокатном пункте шнура нет. Сам виноват, я
предупреждал.
  - Ну а лучший, по секрету, способ спасения от лавин - это
в них не попадать, - заключаю я под облегченный смех
аудитории. - Чего от всей души вам желаю.
  Потом я отвечаю на несколько подобранных для меня записок,
откланиваюсь и спускаюсь в зал - помочь маме и Наде с
аппаратом. Публика расходится медленно: одни
сгруппировались вокруг Олега, другим что-то заливает Гвоздь,
третьи атакуют вопросами Хуссейна, четвертые - маму и меня.
Ко мне - чудное видение! - пробивается осрамленный перед
всем залом барбос.
  - Какого черта, - рычит он, - ты выдумал насчет опоры?
  - Мой сын ничего не выдумывает, - авторитетно говорит
мама, делая акцент на слове "сын". Тоже отработанный прием:
"Так это ваш сын?", "Ах, вам можно позавидовать!" и прочее.
  - Разве это был не ты? - удивляюсь я, протирая глаза. -
В самом деле - не ты. Меня иногда подводит зрительная
память, тот малый тоже был похож на бульдога, у которого
из-под носа стащили кость.
  Барбос багровеет, мерит меня взглядом - я, пожалуй,
потяжелее, это его не устраивает. - Не будь рядом твоей
мамы...
  - Это невозможно, - перебиваю я, - мы с мамой неразлучны.
Моя мама всегда рядом, она не позволит, чтобы ее сына
кто-нибудь обидел. Правда, мама?
  В глазах у барбоса сверкают искорки юмора.
  - А ты парень ничего. - Он примирительно протягивает
руку. - Анатолий. Где я мог тебя раньше видеть?
  - Наверное, в кино, я иногда снимаюсь под псевдонимом
Бельмондо.
  - Вот что, снежный барс, занимайся своими лавинами, а кое
от кого держись подальше...
  Условие задачи понятно?
  - Не спортивно, - отрезаю я. - Пусть победит сильнейший.
  Больше ничего примечательного в этот вечер не произошло.

        НА СКЛОНАХ АКТАУ  

  Ночью мне снились горы - высоченные пики, гребни и
кулуары, и все незнакомые, на них я не бывал; а под конец
произошла удивительная вещь - я точно, в деталях повторил во
сне одно на редкость неудачное восхождение и остро пережил
все его стадии. Особенно когда принял решение спускаться по
леднику, хотя отлично знал, чем это кончилось.
  Потрясающее ощущение - знать, что ты идешь на верную
гибель, и быть не в силах шевельнуть пальцем, чтобы
задержать себя и ребят. Единственное, что я смог сделать, -
это проснуться в холодном поту.
  Я уже оделся, умылся, накормил Жулика, а нервы никак не
успокоятся. Когда мне снятся такие сны, что-то должно
произойти - так уже бывало. Ерунда, конечно, но я человек
суеверный, сон просто так не приходит. Надо будет
рассказать Наде, она любит проникать в мое подсознание.
  Мама ушла на работу, а мы с Надей завтракаем. Я ворчу, я
не выспался, мне надоел овощной сок и не лезет в рот каша,
но претензий Надя не принимает.
  - Мне велено позвонить и доложить, все ли ты съел, -
шантажирует она. - К тому же тебе нужны силы, чтобы
натереть паркет в номере 89 гостиницы "Актау".
  - Какой, к черту, паркет? - тупо переспрашиваю я.
  - Пр-рохвосты! - врывается Жулик. - Смени носки!
  За такие штучки положено десять минут строгой изоляции -
на клетку набрасывается халат.
  - До чего у тебя глупый вид, - смеется Надя. - Выдаю
тайну: записка с этой милой просьбой подписана К.
  - Ах паркет. - Я вспоминаю, как втирал Катюше очки. -
Там не сказано, что обязательно сегодня?
  - Спроси у мамы, - советует Надя, - она собиралась зайти в
номер 89 и уточнить.
  - Ну, тогда все в порядке, - успокаиваюсь я, - мама обо
всем договорится. Какие планы?
  - Мы же собирались прокатиться в Каракол.
  Каракол - это наш райцентр, на сегодня я планировал
осмотреть склоны вдоль шоссе.
  - А не хочешь открыть сезон? Давай сначала махнем на
Актау.
  - С удовольствием.
  Надя звонит маме и докладывает, а у меня из головы не
выходит сон. Эту историю, происшедшую еще тогда, когда я
делил свои страсти между горными лыжами и альпинизмом, я во
всех подробностях рассказывал Высоцкому. Он сидел здесь,
напротив меня, его лицо было непроницаемо, челюсти крепко
сжаты, и, помню, мне вдруг почудилось, что он не просто меня
слушает - он вместе с нами участвует в восхождении, идет в
одной связке! Мы шли к вершине втроем - со мной были два
крепких разрядника из альплагеря, Сергей и Никита, - шли по
гребню, а по пути натолкнулись на довольно серьезного
"жандарма" (скальное образование, вроде башни). Направо
обрыв, налево ледник - и крутой, так что "жандарма" никак не
миновать. Одолели его за час с гаком, а вершина - в тумане,
фен задул, теплый ветер. В таких случаях положено
возвращаться: когда в горах резко теплеет, лавины
становятся на "товсь". Но снова карабкаться через
"жандарма" не хотелось, и мы стали спускаться по леднику -
быстрее и легче. Ледник подходящий, метров четыреста,
сверху слой сырого снега, кошки еле впиваются в лед.
Техника здесь незамысловатая: страхуем друг друга, клюв
ледоруба - в лед, ноги - в разворот, и пятимся вниз. И
спустились бы благополучно, сто раз так ходили, да фен
сделал свое черное дело.
  Вдруг слышу крик Никиты: "Держись!" - сверху, набирая
скорость, летит лавина. Впились в лед кошками, ледорубами,
сжались в комок, а лавина идет сквозь нас, нарастает,
нарастает! Сорвало Сергея, нас за ним - и понесло вниз всех
троих, неуправляемых. Успел увидеть справа широкую трещину,
погоревал долю секунды, что не увижу маму, и тут лавина
затормаживает, затормаживает и мягко так, как мешки с мукой,
перебрасывает нас через трещину - слезай, приехали!
Побитые, помогли друг дружке подняться, проверили кости -
целехоньки, и прикинули: метров триста несло нас по
леднику... Точно помню, Высоцкий ничего не спрашивал об
ощущениях - он сам их пережил во время рассказа! А потом
задумчиво, будто про себя: "Странный вид спорта -
единственный, где победителям не аплодируют". Я тогда еще
возразил: часто бывает, что победителей вовсе нет, одни
побежденные, и привел пример с гибелью женского отряда на
пике Ленина, когда они замерзали, а мужчины в нижнем лагере
сходили с ума: ураганный ветер, в двух шагах ничего не
видно, а чтобы попытаться выручить, нужно лезть на отвесную
стену... Надя слушает, кивает - видимо, мама дает ценные
указания, - а я нетерпеливо жду. Мне как-то тревожно, кожу
холодит предчувствие. А ведь на небе ни облачка, ветви
деревьев не колышутся, все спокойно... Оболенский в таких
случаях внушал: "Верь сводке погоды, но доверяй - интуиции.
Будь особенно бдителен, когда все хорошо и нет поводов для
тревоги".
  У нас слишком долго все хорошо! Я рассказываю про сон
Наде. Она сочувственно слушает - историю с ледником она не
знала, - проницательно на меня смотрит и начинает проникать
в мое подсознание. Первая мысль - поверхностная: уж не
намылился ли я в горы? Вряд ли, подумав, решает она, с
горами кончено, на мало- мальски подходящее восхождение меня
не возьмут - давно потерял форму, одна акклиматизация перед
штурмом, скажем, семитысячника потребует месяца. Отбросив
горы, Надя вдруг возвращается к вчерашнему вечеру, к моему
разговору с Хуссейном за чашкой кофе. В огромном, площадью
в сотню гектаров лавиносборе четвертой лавины скрывается
снежная доска, из-за которой Хуссейн плохо спит: видит
наяву, как на нее закатываются лихачи. Я просил его
поставить между туристской трассой и четвертой лишний
десяток флажков, а Хуссейн разгорячился: "Волк не пойдет
туда, где флажки, волк понимает, а человек не понимает, и ты
не понимаешь, что не флажки нужны, а лавину спустить!"
Отталкиваясь от этого разговора, Надя выстраивает цепочку:
вечером, вернувшись домой, мы смотрели французский фильм
"Смерть проводника" - главный герой фильма погибает в лавине
- моя лавина на леднике - альпинистам не аплодируют -
горнолыжники, наоборот, обожают показуху - Хуссейн боится,
что они сорвут четвертую, - этого же в глубине души боюсь и
я, недаром я вздрогнул, когда раздался телефонный звонок
(мама интересовалась, не забыл ли я накормить Жулика).
  Снабдив меня материалом для размышлений, Надя уходит
переодеваться. А я злюсь, мне обидно, что она так запросто
и безжалостно поставила на моей альпинистской карьере крест:
"...конечно... не возьмут... потерял форму..." Если даже
это и так, не обязательно хлестать человека по больному
месту, может, я до сих пор жалею... Ребята, с которыми я
начинал, пошли на Эверест, шансы попасть в штурмовую группу
у меня были, это не я, это другие так считали. Так нет,
мама отговорила: "Ты должен раз и навсегда выбрать, двум
богам нельзя поклоняться!" И я выбрал первенство страны по
горным лыжам... По-настоящему у Нади есть один серьезный
недостаток: она всегда права. В этом отношении она похожа
на маму, которая тоже всегда права, и меня ужасает мысль,
что эти две женщины вместе будут меня воспитывать. Ну,
месяц - куда ни шло, а если всю жизнь? Этого, пожалуй, для
меня многовато. Да, еще один недостаток: Надя подавляет
меня своим великодушием - не закатывает сцен ревности, не
претендует на мое время, ни на что не намекает, словом, не
ведет на меня атаку (или предпочитает, чтобы это за нее
делала мама). А я хочу, чтобы не только я, но и меня
добивались: я - спортсмен, а борьба лишь тогда борьба,
когда в ней участвуют обе стороны. Вот Юлия - сплошь
отрицательная: лентяйка, кокетка, тунеядка, тряпочница, а к
ней тянет, потому что она соблюдает правила игры. Несколько
месяцев она изводила меня угрозами и ревностью, то делала
вид, что уходит, то клялась в вечной любви - и в то же время
зорко посматривала по сторонам, чтобы не упустить более
подходящую дичь. Это нормально, женщина как женщина, дочь
Евы, для нее смысл жизни - в радостях, среди которых главная
- оседлать мужа и погонять этого осла, куда захочется. А
Надя? Ничего похожего! Смысл жизни - в работе, образ жизни
- в зависимости от требований работы, любовь - в отпуск, то
есть в свободное от работы время. Надя слишком рассудочна.
Уверен, что она выбрала меня, как выбирают в квартиру
сервант: подходит по габаритам, по цвету и вписывается в
обстановку. Мне становится стыдно: я наговариваю на Надю
за то, что она трезво и логично оценила мои возможности. А
почему она должна мне льстить, что я, собственно, совершил?
Ну, взял два семитысячника, ну, попал в десятку на
слаломе-гиганте - и все, так себе, мастер-середнячок. У
Нади, которая добрых полтысячи беспомощных инвалидов научила
отбивать чечетку, мои подвиги могут вызвать разве что
снисходительную улыбку. А с четвертой лавиной решено:
ждать, пока она накопит боеприпасы, - себе дороже, сегодня
же будем ее спускать. Карусель подкатывает к нам кресла, мы
плюхаемся и уносимся ввысь. Контролеры разбаловались, не
помогают ни садиться, ни слезать - наш ненавязчивый сервис.
Надя молча любуется склонами, после долгого перерыва они
волнуют душу горнолыжника. Когда-то, задолго до нашего
знакомства, Надя недурно каталась, да и теперь иной раз
может показать класс. Наша беда в том, что мы увлеклись
горными лыжами слишком рано, еще в школьном возрасте, такие
увлечения к тридцати обычно угасают; на всю жизнь влюбляются
в лыжи те, кто познал их позже. Наде, например, теперь
достаточно двух-трех недель, чтобы год по склонам не
скучать. Слева над нами крутая и местами бугристая трасса
скоростного спуска - предмет неусыпных забот Хуссейна:
больше всего травм случается здесь. Хуссейн рад был бы ее
закрыть, да нельзя, трасса международная, одна из главных
приманок Кушкола. Впрочем, и самая элементарная, туристская
трасса не дает Хуссейну скучать - скольжение идеальное,
маслянистый фирн, а пойдет жизнерадостный "чайник" на обгон,
может и вылететь (и вылетает) на каменистые участки: лыжи -
в щепки, руки, ноги - как повезет.
  Актау пылает на солнце, на склонах не протолкнуться, от
разноцветных костюмов рябит в глазах. Спасатели,
инструкторы орут в мегафоны: "Здесь закрыто, флажок не
видишь?", "Куда обгоняешь?", "Дэвушка в синем, у тэбе плохо
закреплен лыжа!" Крики, хохот, визг!
  - БНП. - Я указываю Наде на двух новичков, которые
пытаются на скорости сделать "христианию" - поворот с
параллельным движением лыж. - Эй, ребята, помочь привязать
лыжи?
  Будущие Надины пациенты в знак благодарности шлют меня
подальше, их пожелания еще долго втыкаются в мою уплывающую
вверх спину. Справедливо возмущены, лыжи у них супер, со
штырьками, которые при падении автоматически выскакивают и
втыкаются в снег, - у Тони Зайлера и Жана-Клода Килли
подобных не было. За оскорбительное "помочь привязать"
такие лыжи от горячего новичка можно схлопотать по морде.
  - Держись, красавица!
  С перекошенным от ужаса лицом, изо всех сил тормозя
палками, полная девица влетает на бугор и, как птица с
перебитыми крыльями, тяжело хлопается в снег. Любой чайник
превосходно усваивает, как надо разгоняться, единственное,
чего он не умеет, - это вовремя остановиться.
  Склоны буквально пронизаны солнцем, лучи отражаются от
белого снега, жарят - в Сочи так не сгоришь. В стороне от
трасс, там, где снег подтаял, на разогретых черных камнях
загорают "горнопляжники", проносятся бронзовые девочки в
купальниках, мальчики в плавках, оглушительно гремят
транзисторы - праздник жизни на склонах! Голубое небо,
яркое солнце, ослепительный снег и черные камни - никакого
кино не надо.
  - Обрати внимание на скульптурную группу, - говорю я, -
лично товарищ Петухов в окружении подхалимов. На нем тысяч
пять, не меньше.
  - Так много? - сомневается Надя.
  - Можем прикинуть: "россиньолы" с петухом на стреле -
девятьсот рублей, ботинки "Саломоны", с креплениями три
семерки - супер! - семьсот рублей, итальянский эластик на
пуху тянет на две с половиной, не меньше, плюс японские
перчатки "Для красивых мужчин", палки, очки с двойными
фильтрами...
  - Ты обещал с ним поговорить, - напоминает Надя. - Может,
спустимся и подойдем?
  - В этом свитере и в штанах новочеркасской фабрики? Да
товарищ Петухов и узнать меня не захочет!
  Мы плывем по канатке, беседуя на эту тему. Мы завидуем, у
нас никогда не будет такого снаряжения, у меня, во всяком
случае; Надя - та, если пожелает, может продать машину,
деньги на которую копила семь лет, а что могу продать я?
Жулика? Осман за него готов выложить тысячу, да я этого
сквернослова и за десять не отдам. Правда, мама все
собирается из каждой получки откладывать по десятке на лыжи
ребенку, но почему-то так получается, что к получкам мы
выходим на нуле. С горнолыжным спортом за какие-то
пятнадцать - двадцать лет произошла удивительная
метаморфоза: из обычного и ничем не примечательного он
превратился в самый дорогостоящий и престижный. Монти
Отуотер объясняет это переворотом в производстве лыж, одежды
и, главное, бурным строительством подъемников, что сделало
склоны доступными широкой публике. Наверное, так оно и
есть. Лыжи, на которых мы начинали, теперь и на пацанах не
увидишь - дрова; лыжи нынче делают из пластика, с
металлической окантовкой, для каждого вида троеборья и
каждого состояния снега - разные; костюмы эластичные и на
пуху, невесомо легкие, отталкивающие влагу и очень теплые, а
крепления - вообще верх совершенства: когда эл сует в них
ботинок и тот с мгновенным щелканьем закрепляется, лично я
бледнею от зависти. Особенно хороши французские крепления,
они почти что гарантируют от травм. Из-за чего чаще всего
случаются травмы? Падая, ты катишься по склону, цепляя
лыжами за снег и камни, - вот тебе и вывих, перелом ноги; а
на тех креплениях мгновенно срабатывает автоматика, и лыжи
отлетают. А двухслойные ботинки, снаружи жесткие,
пластиковые, а внутри из специального материала,
принимающего форму ноги? Так что дорогое снаряжение совсем
не прихоть, без него нынче хороших результатов не покажешь,
лучше в соревнования и не суйся. С таким можно позволить
себе и скорость развить, какая раньше и не снилась (сто
километров в час на скоростном спуске сегодня и середнячок
сделает), и глубокий вираж заложить, и рискнуть на крутом
склоне, а ведь вся прелесть горнолыжного спорта - именно в
скорости и в риске, в неповторимом ощущении свободного
скольжения, когда ты, не задумываясь, вписываешься в
повороты, и тело твое, будто запрограммированное, интуитивно
выбирает лучший вариант!
  - Хорошо идет, - я уже так не сумею, - говорит Надя.
  Лихой парнишка - да это же мой Вася Лукин! - обходит
одного, второго... сейчас врежется!.. нет, проходит между
двумя чайниками, как через ворота!.. поворот прыжком, еще
один через бугор - ив низкой стойке несется вниз. Молодец
Васек, хотя скорость развил не по чину, свободно мог
вылететь на камни. Внизу его приветствуют овацией.
  - Видишь? - торжествует Надя. - Пусть здесь встречают по
одежке, зато провожают по классу!
  Я согласно киваю. Настоящая, подлинная элита Кушкола -
это спортсмен, мастерством которого любуются все, будь на
нем даже стираный тренировочный костюм и взятые напрокат
самые обыкновенные лыжи.
  Надя катается и загорает, а мы с ребятами осматриваем
шурфы, куда заложен в ящиках аммонит. Детонаторы Осман
поставит в последний момент. В три часа дня канатка
прекращает работу, склоны опустеют - и прощай, четвертая, до
нового снегопада.
  К нашему возвращению Лева кладет на стол сводку погоды:
синоптики снова обещают циклон, третий раз за неделю, черт
бы их побрал, ветродувов! Общее мнение - не верить, тем
более что в прогнозе имеется любимое словечко всех
синоптиков: "возможен". Чтобы я не передумал, Олег
торопливо докладывает, что научное оборудование к спуску
четвертой готово. Там, внизу, где при сходе лавины
образуется лавинный конус, мы установили стальную мачту с
датчиками, которые по замыслу должны фиксировать силу удара
лавины. Замысел сам по себе превосходный, но датчики никуда
не годятся, и большее доверие я испытываю к гениальному
изобретению Олега: к трехдюймовой доске, в которую шляпкой
всобачен гвоздь. Лавина бьет по доске, острие гвоздя
вонзается в специальную подставку, и в зависимости от
глубины, на которую оно вонзилось, определяется сила удара.
Изобретение, достойное нашего термоядерного века. Вместе с
Хуссейном, за которым я послал Рому, приходит Измаилов,
начальник канатной дороги. Ему нужна бумага, в которой
будет написано, что взрывом не повредит опоры и трассы.
"Финансовый план! -важно задрав палец, поясняет он. - Я нэ
перестраховщик, лавина - твое дело, план - мое дело, пиши
бумагу". У меня даже во рту становится противно - так не
хочется сочинять эту бумагу. В прошлом году, взрывая
четвертую, мы переборщили с аммонитом и изуродовали трассу
специального слалома - как раз за неделю до первенства
"Буревестника". Ну, к первенству трассу восстановили, но
нас долго клеймили и осыпали мусором, и, что хуже всего,
Измаилов приказал лавинщиков бесплатно не поднимать - пусть
платят деньги. Тогда еще Мурат Хаджиев меня любил и приказ
отменил, но предупредил, что в следующий раз... Морщась и
отплевываясь, я сочиняю бумагу, и Измаилов уходит
победителем. Совещание открывается. Если наши расчеты
правильны, то четвертую сорвет полностью. Однако есть
опасение, что от взрыва могут прийти в движение непуганые
лавины на западных склонах Актау, где лыжных трасс нет, но
внизу могут оказаться дикари-одиночки и ищущие уединения
влюбленные из соседних турбаз. Поэтому главная задача -
оповещение и контроль, который возлагается на Хуссейна и его
абреков. Взрыв назначается на шестнадцать ноль-ноль.
  Хуссейн убегает мобилизовывать общественников, и я, дав
последние ЦУ, спрашиваю, нет ли вопросов. Слово просит
Рома. Тихо и скромно, потупив глаза, он приглашает всех нас
отобедать в "Кюне", где у него заказан столик на восемь
персон. Считая Васю, нас семеро, но Рома надеется, что
Надежда Сергеевна не откажется разделить нашу трапезу, итого
- восемь. Фраки не обязательны, можно в галошах. Роман
извиняется, он спешит, ему нужно нагулять аппетит.
  Гвоздь, который кое-что знает, советует, не теряя времени,
спуститься вниз, к финишу трассы скоростного спуска. Свой
знаменитый кулеш он на всякий случай приготовил (из кухни
тянет чем-то паленым), но думает, что это варево пригодится
только на ужин.
  Строя догадки относительно потрясающей платежеспособности
Ромы, мы идем к верхней станции. Здесь загорает Надя - на
шезлонге для почетных гостей, предоставленном ей по личному
распоряжению Хуссейна. Надя хнычет, что пять раз съезжала,
страшно устала и ей здесь очень хорошо, но я вытаскиваю из
ее сумки зеркальце, и Надя содрогается при виде своего
покрасневшего носа. Она мажет нос кремом, быстро одевается,
и мы на лыжах спускаемся вниз.
  Слева от нижней станции собралась изрядная толпа, в
которую затесался весь мой научный персонал. Олег призывно
машет палкой:
  - Быстрее, чиф!
  По трассе скоростного спуска с огромной быстротой летят
две фигурки. Одна впереди метров на двадцать, разрыв
увеличивается - и с каждым мгновением я все более отчетливо
вижу Рому. Эту трассу я знаю, как таблицу умножения, на ней
можно дать сто тридцать километров в час - сто двадцать, во
всяком случае, я показывал. Не тормози, Рома, иди в низкой
стойке по дуге! Молодец! Рома сидит "на горшке" так низко,
что колени чуть ли не упираются в плечи - классно идет,
ничего не скажешь. Сейчас излом, держись! Прыжок метров на
тридцать... приземление на пологий склон... теперь
закладывай последний вираж на выкате! Пятерка, Рома,
пропахал, как бог, секунд пять привез!
  - То-ля! Шай-бу! - запоздало скандируют в толпе. Да
ведь это Катюша с барбосами, вот у кого Рома выиграл пять
секунд и обед на восемь персон!
  Я коротко излагаю ситуацию Наде, и мы радостно хохочем.
Ребята качают Рому. Подкатывает Анатолий и с немым
удивлением оглядывает щуплого очкарика, похожего на
замученного экзаменами доходягу-студента.
  - У тебя что, моторчик сзади?
  - Мастер спорта Роман Куклин, - представляет Рому гордый
Гвоздь. - Не ты первый будешь его кормить, не ты последний.
  - Не по правилам! - кричит Катюша. - Он должен был
сказать, кто он!
  - Но ведь вы меня не спрашивали, - с обезоруживающей
наивностью удивляется Рома. - Это было бы нескромно -
рекламировать самого себя.
  - А обед на восемь персон скромно? - не унимается Катюша.
  - С пивом, - тихо уточняет Рома.
  - Как раз свежее "Жигулевское" привезли, - радостно
докладывает Васек.
  - Каждый зарабатывает, как может, - блеснув глазами,
говорит Катюша. - Одни надувают простачков на склонах,
другие...
  - ...натирают паркет, - заканчиваю я. - Знакомься, Надя,
это К. из номера 89.
  - Очень приятно. - Надя лукавит, она наверняка предпочла
бы, чтобы у К. был длинный нос на пепельно-сером лице. -
Максим интересовался, это обязательно сегодня?
  Катюша смеется. Какая улыбка, какие ямочки! Нет, мы явно
созданы друг для друга.
  - Паркет отменяется, мне от вашей свекрови и так
досталось.
  Спасибо, мамуля, помогла, растроганно думаю я про себя.
  - Свекровь у меня отходчивая, - заверяет Надя. - Если
будет выписывать из библиотеки, я заступлюсь.
  Пока идет эта светская беседа, Рома и Анатолий
обговаривают меню и сходятся на двух шашлыках и по бутылке
пива на брата.
  Мы весело обедаем и пьем на брудершафт. Катюша на меня не
смотрит, она обманута в лучших чувствах, и успокоенные
барбосы наперебой состязаются в остроумии. Осман
рассказывает, как он тоже нагрелся на Роме и каким образом
отыграл проигрыш, и это наводит Анатолия на отличную мысль.
Он идет через зал и возвращается с длинноволосым охламоном,
из тех, которые третировали меня на лекции. Они отводят
Рому в сторону, договариваются и бьют по рукам.
  - Беру реванш! - радуется Анатолий. - Прошу свидетелей
не опаздывать - завтра в десять утра на том же месте!
  Мы пьем за здоровье лошади, которая всегда приходит
первой. Я любуюсь Катюшей: когда она смеется, за это
зрелище надо платить деньги. Наконец я улавливаю пущенный
ее фарами сигнал. Я иду к стойке, даю указания Ибрагиму и с
первым тактом приглашаю Катюшу. Она морщится, я ей
противен, но - долг вежливости, приходится идти. Танцует
она превосходно. Я увожу ее подальше от нашего столика, за
пределы слышимости, и осведомляюсь, когда и где мы увидимся
наедине. Зачем? Я могу показать ей слайды, интересный
карточный фокус и погадать на ладони будущее. Бесполезно, в
ее будущем для меня нет места. Это меня огорчает, но я
человек покладистый и готов удовлетвориться настоящим, часа
мне хватит. Она искренне возмущена, неужели я думаю, что за
час добьюсь того, на что другим не хватает года? Я уточняю:
не думаю - уверен, потому что номер 89 - это судьба:
последние две цифры моего телефона. Подумав, она
соглашается, что это меняет дело. После ужина она сплавит
барбосов и соседку по номеру на французский детектив и будет
ждать меня к половине девятого со слайдами и фокусом. Но
если я надеюсь на нечто большее... Я заверяю, что в
отношениях с женщинами стремлюсь лишь к чистой юношеской
дружбе, не слышу язвительного вопроса насчет жены и свекрови
и возвращаю Катюшу к ее креслу.

        ШЕСТЬ САНТИМЕТРОВ В ЧАС 

  Мы качаем Османа - ювелирная работа! Взрыв спустил
четвертую, не потревожив другие склоны.
  - Подумаэшь, лавина, - с пренебрежением говорит Осман. -
У кого зуб болит? Одним зарядом вырву, остальные целы
будут.
  Осман - наша гордость, лучшего взрывника во всей округе не
найти, его сто раз переманивали горняки, но он нам верен.
Эх, будь у нас вдоволь взрывчатки... Мы спускаемся с гребня
в опустевший лавиносбор, гигантскую чашу площадью с
квадратный километр, и замеряем высоту линии отрыва лавины -
примерно метр с четвертью. Далеко внизу громоздится конус
выноса, теперь уже никому не угрожающая стотысячетонная
масса лавинного снега. На километровой длины склоне
опустели лотки и кулуары, чернеет грунт, голые камни - весь
снег сорван вниз: уродливая, но милая сердцу лавинщика
картина. У нас свои понятия о красоте: голый склон и груда
лавинного конуса - вот воистину застывшая музыка!
  - Да не скоро заполнится чаша сия! - декламирует Олег под
общее шиканье. - Тьфу, тьфу, тьфу, от сглазу, - торопливо
исправляется он.
  - Типун тебе на язык, - упрекает Гвоздь и замирает.
  Замираем и мы: возникший из ничего ветерок начинает
крутить мелкие снежинки. Пока, ругая Олега последними
словами, мы добираемся до станции, нас уже хлещет снегом по
лицам.
  - Ну, виноват, - казнится Олег, - ну, рвите на части,
бейте в морскую душу! Однако нам не до него. Лева
преподносит выловленную из эфира приятнейшую новость:
завтра приезжает комиссия, о которой мы и думать забыли.
Вот кого бы я отлупил с удовольствием, так это Леву. Люблю
комиссии! Ходят по станции родные люди, радостно сверкают
глазами при виде сваленных на стол и покрытых пылью бумаг,
ликуют, обнаруживая незаполненные страницы в вахтенном
журнале, и с презрением слушают твой оправдательный лепет.
Больше комиссий, хороших и разных!
  От наплыва чувств у меня гудит в голове: пошел снег...
встреча с Катюшей... комиссия... отчет, для которого в
моем распоряжении одна ночь... Но прежде всего нужно
всыпать Олегу.
  - Аврал! - объявляю я. - Сменить на койках белье!
Заполнить вахтенный журнал! Роме и Осману привести в
порядок бумаги, Гвоздю выдраить кастрюли, а Олегу - полы.
За работу, негодяи!
  - Что я, шилом бритый? - возмущается Олег. И -
вкрадчиво: - Завтра они все равно будут грязные - Гвоздь
натопчет. Тогда и выдраим.
  Жалкая, беспомощная логика бездельника и лоботряса.
  - Я тебе помогу, - великодушно предлагает Вася. - Швабра
есть?
  - Вон висит. - Олег кивает на поварской халат Гвоздя,
глядя на который испытываешь смутную догадку, что когда-то
он был белого цвета. Мы с Левой уединяемся в радиорубке,
крохотном закутке, отгороженном от рабочей комнаты шторой из
ватманских листов. Я проверяю записи радиограмм в журнале,
а Лева дает пояснения. На коленях у него обиженно мурлычет
Ведьма, черная, как уголь, кошка, несколько минут назад
Гвоздь достал ее ремнем, когда она проводила на камбузе
инвентаризацию. До позапрошлого года Ведьма квартировала у
меня, но, по просьбе Жулика, на которого она охотилась
круглые сутки, я выдворил ее на станцию.
  У Левы задумчивые голубые глаза и светлый пушок на щеках.
Я люблю на него смотреть, он так чист и непорочен, что нам
бывает стыдно за свой грешный образ жизни. Но Лева человек
снисходительный, он прощает нам приземленность за то, что мы
его приютили и не смеемся над его исканиями. Он сбежал в
горы с третьего курса мехмата, чтобы понять, во имя чего
человек живет, - в горы, потому что от них ближе к вечности.
Можно было бы сбежать и в пустыню, где тоже не очень много
соблазнов и хорошо думается, но Лева не любит жары. Радист
он на троечку, из любителей, но зато очень старается, а
"порядок бьет класс", как говорит Гвоздь, который играл в
футбол по мастерам ("запасным заворотного хава", утверждает
Олег).


 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [1]