- Молодец, - хвалю я. - Пусть три пары очков наденут -
все записано, ни одного прокола.
  - Берегись!
  Мы задираем ноги: это Олег выливает на пол ведро воды,
чтобы затем наскоро вытереть ее шваброй. Отъявленное
очковтирательство, за такое на флоте месяц бы сидел без
берега.
  - Для комиссии хватит, - оправдывается Олег, - а нам и так
хорошо.
  "Спасибо вам, святители, что плюнули да дунули!" - Рома
запускает магнитофон. Пыль с бумаг сдута, простыни сунуты в
стиральную машину, грязь загнана под кровати, уборка
закончена. Халтура и показуха, но в последнюю субботу
месяца на станцию приходит мама, а такую санкомиссию не
обманешь, будем вкалывать до седьмого пота.
  - Челавэк, чаю! - требует Рома.
  Чай у нас сегодня отменный, туристка в очках, на которой
Гвоздь вот уже вторые сутки хочет жениться, подарила ему
"Букет Абхазии". Гвоздь притаскивает еще кастрюлю с
подгоревшим кулешом, но от него, к нескрываемому
удовлетворению Ромы, все отказываются, даже сам автор не без
отвращения съедает две-три ложки (если русский язык
обогатился "автором гола", то почему бы не быть "автору
кулеша"?). Я даю наставления:
  - Членам комиссии смотреть в рот, не возражать, за каждое
замечание благодарить и жаловаться на мою строгость: "Житья
от него нет, ни днем ни ночью покоя не дает!" К Виктору
Палычу обращаться только "профессор". Он доцент, но это не
имеет значения. "Да, профессор, большое спасибо, профессор,
разрешите записать вашу мысль, профессор". На Евгению
Ильиничну пялить глаза, восторгаться ее фигурой и с
недоверием разводить руками: "Вы - бабушка? Невероятно!
Вы, конечно, шутите, Евгения Ильинична?" Очень въедлив и
опасен Оскар Львович, ему, Олег, Сименона невзначай подсунь,
пусть отдохнет в гостинице. Гвоздь, получай пятерку и купи
пирожных, только спрячь под замок, чтобы Рома ночью не
слопал. Посторонних на станцию не пускать!
  - Правда, с ними одна аспиранточка едет? - елейным
голосом интересуется Гвоздь. - Я к тому, что ее в порядке
исключения можно бы здесь устроить, я послежу, чтоб ей было
удобно.
  По моему знаку Олег и Осман нахлобучивают на голову Гвоздя
шапку, набрасывают на него куртку и волокут на свежий
воздух. Обычно после такой процедуры Гвоздь возвращается
тихий, как овечка. Если аспирантка в самом деле приедет и
захочет сэкономить на гостинице, Гвоздя будем связывать на
ночь лавинным шнуром.
  - А я? - расстроенно спрашивает Вася. - Мне больше
нельзя жить на станции? Я киваю Леве, и он зачитывает
приказ начальника о временном зачислении в штат Лукина
Василия Митрофановича на полставки уборщицы. Вася от души
благодарит и клянется оправдать доверие.
  Все, можно расслабиться. Я смотрю на часы: до встречи с
Катюшей время еще есть. Любопытное существо, полмира
объездила, прославляя русскую красоту и моды знаменитого
Зайцева. Хотя вполне может случиться, что это - игра
фантазии и никакая она не манекенщица, что, впрочем, мне
безразлично, я не отдел кадров. По заявкам слушателей Рома
запускает "Скалолазочку" - одну из самых любимых, таких у
нас две кассеты. "Мы с тобой теперь одной веревкой
связаны..." Душа ноет, когда вспоминаешь, что Высоцкий не
напишет больше ни одной песни, что его хриплый голос остался
только на пленке. Сколько его ни слушаешь, наизусть давно
знаешь каждое слово, а бьет по нервам, так и чувствуешь, что
с каждой песней он сжигал свои легкие. С ног до головы
залепленный снегом, влетает Гвоздь. Глаза его вытаращены,
рот раскрыт.
  - С приветом - девять сантиметров!
  Рома выключает магнитофон, мы не верим своим ушам.
  - До первого апреля еще две недели, - говорю я, заведомо
зная, что Гвоздь нас не разыгрывает, такими вещами не шутят.
- Хорошо смотрел?
  Гвоздь отряхивается, как собака, сбрасывает на пол шапку и
куртку, садится за стол и жадно глотает чай. На мой
оскорбительный вопрос он не отвечает. За полтора часа, что
мы здесь валяем дурака, снежный покров увеличился на девять
сантиметров! Вас это не пугает? Смею заверить - от
незнания. Неведение вообще всегда и везде было лучшим
средством для сохранения нервной системы, а "во многой
мудрости много печали", как заметил древний мыслитель.
Потом Гвоздь посмеивался, что тогда, когда он швырнул в нас
этой ошеломляющей цифрой, мы застыли в позе актеров,
рекомендованной Гоголем для финальной сцены "Ревизора". Что
ж, неудивительно, такой информации за семь лет наши
снегомерные рейки еще не выдавали. Лева, поднаторевший в
арифметике, тут же подсчитал, что если буран будет
продолжаться с той же интенсивностью хотя бы сутки, то
снежный покров, даже с учетом его оседания, вырастет не
меньше чем на метр. А это означает... На языке вертится
мрачное словечко, но боюсь накаркать. "Максим, у тебя
дурной язык!" - мамино изречение, помещенное среди прочих на
стенде "Мысли и афоризмы". Хватит с нас того, что накаркал
Олег.
  - Ну, кто не верил в циклон? - уныло вопрошает Олег. -
Полундра, братва, спасайся, кто может! Теперь черта лысого
они сюда доберутся, зря полы драили, чиф, ходи, как дурак, с
помытой шеей.
  Я осмысливаю ситуацию. Канатка не работает, нельзя терять
ни минуты... Хорошо хоть, что от четвертой избавились,
такого напора она бы и трех-четырех часов не выдержала,
наделала бы делов... Кто и где мне будет нужен?
  - Диспозиция изменяется, - решил я. - Слушать и вникать!
Рома и Вася будут ночевать у Османа, Гвоздь у меня, Олег и
Лева останутся здесь - проводить наблюдения и каждый
нечетный час выходить на связь. Олег, не забывай про
журнал, "что не записано - то не наблюдалось" (из любимых
изречений Оболенского - тоже на стенде). Движок в порядке?
  - Чего ему сделается, - ворчит Олег. Я ему сочувствую:
не самое большое удовольствие - прочно застрять на станции в
обществе Левы, из которого часами слова не вытянешь, и
Ведьмы, пробуждающейся от сна лишь тогда, когда на камбузе
гремит посуда. Ничего, будет нужно - Олег сумеет спуститься
в одиночку.
  - Проверить крепления и одеваться!

        x x x

  Такого гнусного бурана я, пожалуй, еще не видел. Ветер
швырял снег не пригоршнями и даже не совковыми лопатами, а
целыми экскаваторными ковшами. Я пожалел, что оставил на
станции Олега, а не Рому: если я, допустим, вывихну ногу,
Олег спустил бы ребят не хуже меня, он здесь каждый перегиб
нащупает вслепую.
  Я спускаюсь короткими галсами, от одной опоры канатной
дороги до другой, чтобы в условиях отсутствия видимости не
потерять направления. Идем аккуратно, один за одним, след в
след: мой персонал - народ дисциплинированный, а Васю я
предупредил, что, если даст волю ногам, оторву ему голову.
Можно, конечно, идти побыстрее - это если торопишься в
крематорий: на перегибах, в понижениях рельефа скопились
уже довольно серьезные массы снега, а эта пышная, влекущая,
сказочно прекрасная целина сейчас представляет собой мягкую
снежную доску, которую ничего не стоит сорвать и проехаться
на ней в преисподнюю.
  Не доходя до шестнадцатой опоры, я останавливаюсь, лыжню
отсюда можно проложить только через мульду, заполненную
метелевым снегом чашу шириной метров пятнадцать. В ней, как
в ловушке, прячется небольшая, тонн на двести лавинка - по
нашим масштабам пустяковая, но вполне способная задушить
растяпу, который отнесется к ней без должного уважения. Я,
делая знак стоять и ждать, резко отталкиваюсь, на скорости
прорезаю мульду и выскакиваю на твердый склон. Буран
завывает, видимость ноль, но я вижу и слышу, как
устремляются вниз мои двести тонн. Подрезать такие лавины
не хитрость даже без страховки, нужно только прилично стоять
на лыжах, развить подходящую скорость и верить, что ты
успеешь выскочить. А будь лавиносбор пошире, без страховки
его дразнить опасно: четвертую, например, я и со страховкой
подрезать не рискну и другим не разрешу. Путь свободен,
можно продолжать спуск. А буран работает на совесть,
порывами чуть с ног не сбивает. Мы делаем короткие галсы,
стараясь не попадать на оголенные каменистые участки, откуда
снег сдувается ветром. В такой обстановке я всегда доволен
своими короткими и широкими "Эланами", на них легче
маневрировать на глубоком снегу. Я думаю о том, что нужно
срочно вызывать артиллеристов, и молю бога, чтобы не
прервалась телефонная связь: еще года три назад я написал
докладную с призывом уложить телефонный кабель под землей,
но у Мурата на такие пустяки никогда нет денег. Комиссия
меня больше не волнует, прорвутся они к нам или застрянут -
их дело. Шесть сантиметров в час! Когда в прошлом году
сошли большие лавины, снегопад выдавал на-гора максимум три
с половиной сантиметра - правда, длился он двое суток.
  Сквозь пелену, когда порывы чуть ослабевают, видны огни
Кушкола, они уже близко. Мы проходим участок относительно
молодого леса; видимо, когда-то, очень давно, по этому
склону прошлась лавина, теперь она в нашем реестре за
номером три и не числится в опасных. Интересно, что лавина
ломает, как спички, столетние сосны, а кустарник и березняк
лишь сгибаются, отбивают на коленях поклоны и остаются жить.
Теперь я боюсь, как бы третья не проснулась от спячки и не
наделала шуму. К нижней станции мы спускаемся, похожие на
неумело вылепленных снежных баб. "Эскимо привезли!" -
смеется Измаилов. Кроме него нас ждут Хуссейн с Мариам,
мама и Надя, они опасались, что мы можем застрять наверху, и
в знак солидарности с нами не пошли в кино. Мама просила
запустить для нас канатку, но Измаилов отказался, и
правильно сделал: ветер может раскачать кресла и трахнуть
их об опоры.
  Первым делом я звоню артиллеристам: Леонид Иванович, наш
старый семейный друг, отставной майор, уже собрал свою
команду и ждет вездехода. Мы пьем горячий чай, обговариваем
с Хуссейном день грядущий и расходимся по домам. Проходя
мимо "Актау", я вспоминаю, что в номере 89 предвкушает
карточные фокусы Катюша, и удивляюсь тому, как мало это меня
волнует. Теперь я точно знаю, что тот сон мне снился не зря
и наступают веселые денечки.

        x x x

  Гвоздь дорвался до пельменей, объелся и сладко храпит в
моей постели, а я сижу за столом над картой. Спал я всего
часа три, но не чувствую себя уставшим - нервы на взводе, да
и кофе накачался. Буран не унимается, за окном ревет и
свистит, и я не могу ни о чем думать, кроме того, что все
мои пятнадцать лавинных очагов наливаются соками и растут,
как князь Гвидон в своей бочке. Как мне не хватает Юрия
Станиславовича! "Лотковые лавины, - говорил он, стоя у
этого окна, - это орудия, направленные на долину. Либо ты
их, либо они тебя". В лавинном деле он был великаном, с его
уходом образовался вакуум, который некем заполнить. Его
ученики - или теоретики, или практики, Оболенский же был и
тем, и другим; он создал теорию, которая вдохнула жизнь в
практику, без его подписи не прокладывался ни один километр
БАМа, не сооружались горные комбинаты и рудники; если он
накладывал на проект вето, жаловаться было бесполезно -
Оболенскому верили. Эту карту составлял он, на ней его
пометки. Он предвидел, какие лавины доставят мне больше
всего хлопот, набросал примерное расположение лавинозащитных
сооружений (у Мурата на них, конечно, нет денег) и
посоветовал не сбрасывать со счетов первую и третью: "Не
забудь, что спящий может проснуться!" Он говорил, что
лавины, как и вулканы, бывает, спят столетиями и лишь тогда,
когда поколения к ним привыкают и окончательно перестают
обращать на них внимание, срываются с цепи. О первой,
например, даже самые ветхие старики не слыхивали, чтобы она
просыпалась. Интересно, слыхивали ли они про такой
снегопад, как сегодня? Гвоздь беспокойно всхрапывает и
начинает ворочаться со скоростью тысяча оборотов в минуту -
переживает во сне очередное похождение. Долго мне, конечно,
его не удержать, а жаль, попробуй заполучить такого
беззаветного трудягу, нынче романтика стало найти куда
труднее, чем кандидата наук. А окрутят Гвоздя - пиши
пропало, какая жена согласится, чтобы муж одиннадцать
месяцев в году жил холостяком на высоте три с половиной
километра над уровнем моря, да еще с такой зарплатой.
Сколько отличных лавинщиков стащили женщины с гор в долины!
  - Таня, куда ты? - тревожно спрашивает Гвоздь. Грех ему
мешать, но дело есть дело - я сдергиваю его с постели и
выпроваживаю снимать показания со снегомерной рейки,
установленной в стороне от построек. Гвоздь бурно негодует:
вместо того чтобы охмурять любимое существо, он должен
морозить свою шкуру.
  - Тебе еще кто-нибудь приснится, - обещаю я. - Вернешься,
закроешь глаза - и поможешь Барбаре Брыльской натянуть
сапожки.
  - А Мягков? - сомневается Гвоздь. - Не схлопочу от него
по уху?
  - Мягкова я беру на себя, иди, сын мой.
  Гвоздь вдумчиво чмокает губами и, примиренный с
действительностью, уходит. Мама и Надя тоже не спят, они
встали по будильнику в пять утра и готовят меня к авралам:
штопают непромокаемые брюки и латаную-перелатаную пуховую
куртку, которую я не променяю на самый пижонский штормовой
комбинезон с дюжиной "молний", наполняют термос чаем и
пакуют в целлофан бутерброды. Мама у меня отличный парень,
в авралы от нее не услышишь никакого нытья; единственное,
что от меня требуется, - это каждые три часа сообщать
(телефон, телеграф, курьер), что на данную минуту бытия
ребенок жив и здоров; если же он об этом забывает, мама
всегда изыщет способ прибыть на место действия собственной
персоной. Жулик сидит нахохлившись, так рано его давно не
будили. В порядке извинения подсовываю ему салатный лист.
  - Бар-рахло! - восторженно кричит Жулик. - Кто его
спрашивает? Смени носки!
  - Уже сменил, - докладываю я, - можешь проверить.
  - Максим встречает жену! Ты сделал зарядку?
  - Не успел, - признаюсь я, - некогда было.
  - Там-там-там! Заткнись, мерзавец!
  Слышу, мама и Надя хихикают, прежний владелец обучил
Жулика словам, которые в дамском обществе произносить не
принято; кое-что, впрочем, он воспринял и от меня.
  Поэтому с приходом гостей мы вынуждены его изолировать.
Гулиев был совершенно шокирован, когда на его невинный
вопрос: "Как тебя зовут?" - Жулик рявкнул: "Пошел вон
(далее непотребное слово), голову оторву!"
  Звонок по телефону: артиллеристы выезжают, через два часа
предполагают быть здесь.
  Сразу же начнем обстреливать лавиносборы - если еще не
поздно. К сожалению, определить - не поздно ли, можно не
умозрительно, а лишь экспериментальным путем; к сожалению -
потому что один выстрел может вызвать катастрофическую
лавину. А что делать? Подрезать лавины на лыжах в такую
погоду сумасшедших нет. Из прихожей доносятся громкие
голоса, это мама выгоняет Гвоздя на лестницу стряхивать
снег. Я спешу туда.
  - Восемьдесят! - орет Гвоздь, заляпанный снегом так, что
глаз не видно. - Надежда Сергеевна, правда, я похож на
Снегурочку?
  Восемьдесят - это за тринадцать часов. Что же тогда
делается на подветренных склонах, куда ветер своей метелкой
сгребает снег?
  Я звоню Осману, он живет в двух километрах в селении
Таукол. Трубку снимает Рома. Они хорошо поужинали: творог
со сметаной, баранина с лапшой... Я бросаю в трубку
несколько слов из лексикона Жулика, и Рома мычит - он что-то
жует, - что у них примерно такая же картина: буран, шесть
сантиметров в час, температура минус шесть, с южного склона
сошли несколько лавинок - до шоссе не доползли, на завтрак
Осман готовит... Я посылаю его подальше, приказываю до
указаний не трепыхаться и включаю коротковолновую рацию.
Слышимость отвратительная, но то, что я слышу, еще хуже:
снегомерная рейка в лавиносборе четвертой, которую в
разрывах облачности с гребня разглядел в бинокль Олег,
показала увеличение снежного покрова почти на два метра.
Электроэнергии нет, движок задействовали, всем привет, за
нас не беспокойтесь. Почти два метра! У меня звенит в
ушах. Как будем жить дальше? Звоню Мурату. Трубку не
снимают, но ничего, посмотрим, кто кого. На десятый звонок
слышу сонное:
  - Аллоу?
  Когда-то Юлия начинала разговор с простонародного "алё",
но что годилось для дежурной по этажу турбазы "Кавказ", не к
лицу первой леди Кушкола.
  - Доброе утро, Юлия, передай трубку Мурату.
  - Максим, ты сошел с ума! Он спит как убитый.
  - Воскреси его, ты это умеешь. Подсказать, как?
  - Не хами... - Пауза, и затем вкрадчиво, нежно: - Ну
подскажи.
  - Вылей на него ведро холодной воды. И побыстрее, он мне
нужен.
  - Нахал ты, Максим... - Разочарованно, ждала, небось, что
я ударюсь в лирические воспоминания. Долго будешь ждать,
любовь моя, успеешь состариться.
  - Ну, чего тебе? - Правда спал, голос сонный.
  - Доброе утро, Мурат.
  - Ты для этого меня поднял? - Уже не голос, а рык сладко
спавшего и насильно разбуженного человека. - Чего там?
  - Да так, пустяки. Ты в окно смотрел? Слышу, как
отдергивается штора. Под утро Кушкол не узнать, все черные
краски исчезли: склоны гор, дом, деревья, шоссе - все, что
находится под открытым небом, циклон выкрасил в белый цвет.
Я коротко информирую Мурата об интенсивности снегопада,
предлагаю немедленно объявить лавинную опасность, запереть
туристов в помещениях, выпустить бульдозеры на расчистку
шоссе и предоставить в мое распоряжение вездеход.
  - Повторить или ты все усвоил?
  - Пошел к черту... - Примирительно, значит, усвоил. -
Эй, поставь чайник!
  - Спасибо, уже вскипел, сейчас буду завтракать.
  - Пошел ты... (Спросонья лексикон у Мурата не очень
богатый.) Минут через сорок выходи, поедем вместе.
  - Встреча у конторы?
  В ответ слышится чертыханье, и я, удовлетворенный, вешаю
трубку: Мурат смертельно оскорбляется, когда управление
туризма называют конторой. День начинается плохо, почему бы
не доставить себе маленькое удовольствие?
  Я сую в планшетку карту, записную книжку и карандаши,
меняю в фонарике батарейки и объявляю получасовую
готовность. Мама уже сервирует стол.
  - Максим, ты хорошо помнишь...
  - Да, мама, каждые три часа.
  - Звони в библиотеку, сегодня будет наплыв. И береги
себя.
  - Но ведь это моя главная задача, мама... Как тебе
нравится?
  Мерзавец Гвоздь не теряет времени даром и осыпает Надю
комплиментами.
  - Максим! - взывает Надя. - Поторопись, я боюсь не
устоять!
  Я приподнимаю чрезвычайно довольного собой Гвоздя за
шиворот и встряхиваю, как щенка. Гвоздь покорно висит, как
братец Кролик из моих любимых сказок, его смазливая
физиономия расплылась в улыбке.
  - А если это любовь? - мечтательно спрашивает он.
  Надя чмокает его в щеку.
  - Учись, Максим!
  - Твое счастье, негодяй, что ты мне нужен. - Я швыряю
Гвоздя на диван. - Побереги пыл, пойдем на смотрины к
"белым невестам".
  Так называл лавины наш друг Ганс Шредер, с одной из них в
австрийских Альпах он и сочетался законным браком, мир его
праху...

        КАК ПРИНИМАЮТСЯ РЕШЕНИЯ  

  - Ну, где твой буран? - с насмешкой встречает меня Мурат.
- Паникер, Максим, ой панике-ер! Пошли в кабинет.
  Буран в горах - самая капризная штука на свете; впрочем,
то же самое говорят моряки о штормах, а полярники - о своих
пургах. Ну словно какая-то невидимая рука включила реостат!
С того времени, как я напугал Мурата по телефону, порывы
ветра с каждой минутой ослабевали и гасли - буран терял
последние силы, иссякал; когда же мы подошли к управлению, с
неба мягко, как на парашютах, спускались одинокие снежинки.
Типичный "генеральский эффект".
  - Панике-ер! - с наслаждением повторяет Мурат,
развалившись в своем кресле. - Чего молчишь?
  - Тебе хорошо, ты выспался... - жалуюсь я.
  - Это я выспался? - взрывается Мурат и сбивчиво излагает
все, что он обо мне думает.
  Равнодушно позевывая и смеясь про себя, я не без зависти
вспоминаю, что Юлия, когда расходилась, на часы не смотрела
и бездельничать не позволяла. Видимо, Мурат догадывается о
моих мыслях и круто меняет направление главного удара.
  - А ты чего в глазах мельтешишь? Садись!
  Это относится к Гвоздю, который бродит по кабинету,
осматривая многочисленные кубки и грамоты в витринах.
  - Ваши трофеи, Мурат Хаджиевич? - голосом отпетого
подхалима спрашивает он.
  - Не твое дело!
  - Не мое так не мое. - Гвоздь, как человек маленький,
садится на краешек стула и исподтишка мне подмигивает. - Я
и так знаю, что в "Спорте" вас еще кавказским Жаном-Клодом
Килли называли.
  Откровенная и грубая лесть, к тому же бессовестное вранье.
  - Преувеличиваешь, - смягчается Мурат, с симпатией глядя
на честную физиономию Гвоздя. - Ты еще не женился?
  - Нет, готовлю материальную базу.
  - Машина, мебель?
  - В этом роде, - туманно отвечает Гвоздь, запланировавший
на лето покупку новых штанов. - Вот бы вас заполучить
тамадой, Мурат Хаджиевич!
  - Вполне возможно, - великодушно обещает Мурат. - А ты не
паникер, как твой начальник?
  Гвоздь корчит серьезную рожу - в знак свидетельства, что
он не паникер.
  - Ну и что ты предлагаешь? - доверчиво, с подкупающей
искренностью спрашивает Мурат. Он любит советоваться с
народом, с простыми людьми - с инструкторами, горничными,
вахтерами. Многие на это клюют, не догадываясь, что слушает
их Мурат вполуха, а то и вовсе отключаясь.
  - Я? - Гвоздь с сомнением тычет себя пальцем в грудь.
  - Ты.
  - А мне можно высказаться? - Простодушный Гвоздь еще не
верит.
  - Нужно, - весомо подтверждает Мурат, гордый своей
демократичностью. - Представь себе, что тебя посадили в мое
кресло. Представил?
  - А вы где будете? - дурашливо интересуется Гвоздь.
  - Это неважно, меня нет, ты - начальник, - снисходительно
поясняет Мурат. - Что ты будешь делать?
  - Женюсь и - в отпуск, - после некоторого раздумья решает
Гвоздь. - В Пицунду.
  - Ну а сейчас, сейчас какое решение ты примешь в связи с
бураном?
  - Ясное дело, - уверенно говорит Гвоздь. - "Всем, всем,
всем! Объявляется лавинная опасность! Выход из
помещений..."
  - Тьфу! И этот тоже паникер. - Мурат сразу теряет к
Гвоздю всякий интерес. - Тебе что, - вдруг нападает он на
меня, - тебе плевать, а у меня убытки! Один день простоя
канатки - пять тысяч, понял?
  - На водке доберешь, на барах и ресторанах.
  - А, что с тобой говорить. - Мурат безнадежно машет
рукой. - Спиртное по другому ведомству, как не понимаешь?
  Он встает, подходит к окну, смотрит на склоны. В одном
он, конечно, прав, на его убытки мне плевать. Ну, не
получит Мурат квартальной премии, парой сережек у Юлии будет
меньше, велика беда.
  - Буран кончился, а ты паникуешь, - угрюмо бурчит Мурат.
- Склоны как склоны, снег выпал - ну и что? Обязательно
лавины? Даже сам Оболенский говорил, что не после всякого
бурана лавины.
  Я молчу, пусть облегчит душу, "А все-таки жаль", как поет
Окуджава, что нам уже по тридцать и, вместо того чтобы
честно бороться на склонах, мы обречены отныне на кабинетные
распри. У меня-то способности были обыкновенные, а Мурат,
не променяй он спорт на карьеру, мог бы и в чемпионы
пробиться.
  - Если каждого снегопада бояться, Кушкол закрывать надо, -
убеждает он самого себя. - Когда мы были в Инцеле, тоже
прошел буран, а они расчистили трассы и катались. Помнишь?
  - У них сантиметров пятьдесят выпало, а у нас восемьдесят.
К тому же во время снегопада они лавиносборы из минометов
обстреливали.
  - А почему ты этого не делаешь? Две зенитки даром стоят,
взял бы и обстрелял.
  - Демагог ты, Мурат. - Я начинаю злиться. - Пять раз
тебя просил дать на сезон артиллеристам квартиры, жили бы
они здесь - никаких проблем не было.
  - А где я тебе возьму квартиры? - огрызается Мурат. -
Подмахнешь проект - тут же дам, вот смотри, расписку пишу.
Ну?
  - Пошел ты со своим проектом...
  Не дипломатично, сейчас с Муратом нужно бы разговаривать
по-иному. Он отходит от окна и с силой садится в кресло,
впервые я отчетливо вижу в его глазах откровенную неприязнь.
А за что ему меня любить? За лыжи, которые отдал ему в
Гренобле? Так добрые дела не прощаются, именно с той поры
Мурат стал от меня отдаляться. За Юлию, которую он у меня
отбил? Так он мучится незнанием, была или не была она моей.
За то, что я единственный в Кушколе человек, который от него
не зависит и не ищет его дружбы? Я тоже его не люблю - за
сытую непогрешимость в суждениях, за хамство по отношению к
подчиненным и, наоборот, за прикрытое широким
гостеприимством раболепие перед начальством. Я тоже далеко
не ангел и тоже, бывает, даю волю страстям, когда нужен
здравый смысл, но, по крайней мере, выбираю друзей из тех,
кому я нужен, а не из тех, кто нужен мне. Я знаю, что рано
или поздно мы столкнемся - как два самосвала, учитывая наши
весовые категории. Кажется, я здорово его разозлил.
  - Отвечай одним словом, - цедит Мурат. - Будут лавины?
  - Вполне могут быть.
  - Значит, вполне могут и не быть?
  - Я не господь бог, я могу только предположить.
  - Манэврируешь? - Мурат сужает глаза до щелочек.
Подчиненные больше всего его боятся, когда он непроизвольно
начинает говорить с акцентом. - Отвечай чэстно: будут
лавины? Да или нэт? Ну? Ага, молчишь?! - Он снимает
трубку, набирает номер. - Измаилов, ты? Где там Хуссейн
Батталов? Пусть собирает своих людей, инструкторов и
укатывает туристскую трассу. Что?! Кто тэбэ начальник,
Хаджиев или Уваров? Выпол-нять!
  Трубка с размаху летит на рычаги. Хорошая штука телефон,
пар выпущен. Наполеон, у которого не было телефона, в таких
случаях разбивал фарфоровый сервиз. Мурат открывает папку и
углубляется в бумаги, которые, видимо, очень его интересуют.
Он даже хмыкает и делает рукой какую-то пометку - явное
доказательство, что он забыл о моем существовании.
Переигрывает, и на глазок видно, что его грызет червь
сомнения.
  - Ну, чего сидишь? - не выдерживает он. - Если хочешь
чего сказать - говори.
  Теперь и мне хочется поиграть, ведь ему не известно, каким
аргументом я запасся перед выходом из дома. Пусть это будет
моя маленькая месть. Гвоздь весь извелся - так ему не
терпится увидеть, как Мурат на нее отреагирует.
  - У меня к тебе просьба.
  - Какая? - с готовностью спрашивает Мурат. Он прекрасно
знает, что я могу оспорить его решение официальной бумагой и
тем самым возложить на него тяжелую ответственность, куда
проще пустяковой подачкой превратить меня из врага в
союзника.
  - Позвони, пожалуйста, в Каракол, дежурному по райкому.
  - Это зачем? - Мурат явно озадачен.
  - Ну, чего тебе стоит, - дружелюбно продолжаю я, - про
погоду спроси, самочувствие. Всегда важно знать, какое у
начальства настроение. Я бы и сам позвонил, но мне счет
пришлют, а ты можешь бесплатно.
  Мурат пристально на меня смотрит, пытаясь угадать, где
здесь подвох, но я невозмутим, и он набирает номер. "Алё,
привет, дорогой, Хаджиев приветствует!" С дежурным Мурат
разговаривает совсем не так, как со мной, дежурный - это
значительная фигура, имеет прямой доступ к первому
секретарю. В изысканных словах Мурат выражает свою радость
по поводу того, что дежурный жив и здоров, и интересуется,
как прошла ночь и нет ли указаний. По мере того как абонент
отвечает, лицо Мурата все больше вытягивается - это он
слышит про лавину, которая в нескольких километрах от
Каракола снесла ремонтную мастерскую и обрушилась на шоссе.
Мурат просит передать руководству, что все меры приняты,
личный привет уважаемому Сергею Ивановичу и прочее. Потом,
не глядя на меня, звонит Измаилову, отменяет свое
распоряжение и велит готовиться к объявлению лавинной
опасности.
  Текст у меня уже напечатан, я кладу его на стол. "Всем,
всем, всем! Из-за сильного снегопада в районе Кушкола
создалась лавиноопасная ситуация. Во избежание несчастных
случаев приказываю..."

        Я ПОСРАМЛЕН 

  - С утра штук пятнадцать звонков, - докладывает Надя. -
Всем нужен твой скальп.
  Мы с Гвоздем наездились и чертовски проголодались, мне
плевать на телефонные звонки - ничего хорошего я от них не
жду. Вы никогда не замечали, как противен бывает телефон,
когда не ждешь от него ничего хорошего? Надя с умилением
смотрит, как мы, обжигаясь, проглатываем борщ и
набрасываемся на макароны по- флотски. Гвоздь втягивает их
с мелодичным свистом - фокус, приводящий зрителей в восторг.
Шарль, тот самый француз, который снабжает Мариам туалетным
мылом, утверждает, что в аристократических салонах Гвоздь
имел бы бешеный успех.
  Дзинь!
  - Кто его спрашивает? - Надя смотрит на мое каменное лицо
и врет в трубку: - Его нет дома, позвоните, пожалуйста...
завтра.
  Самое гнусное, что отключить телефон нельзя, мало ли что
может произойти в моем хозяйстве.
  - Я становлюсь из-за тебя отпетой лгуньей, - жалуется
Надя. - Если б ты слышал, как я изворачивалась, когда
позвонил лично товарищ Петухов!
  - Что ему от меня нужно? - интересуюсь я. - Автограф?
  - Он предупредил, что, если его не выпустят из Кушкола, ты
будешь уволен без выходного пособия.
  - Без выходного не уволят, - лихо свистнув, морально
поддерживает меня Гвоздь. - Я как профорг не дам своей
санкции.
  - Кроме того, - Надя листает записную книжку, - тебя
обещал стереть с лица земли Николай Викторович Брынза. "Так
и передайте ему, Брынза!" Видимо, большой человек.
  Трое собираются устроить тебе темную, один грозит судом, а
из-за женщины, которой ты разбиваешь личную жизнь, у меня
сгорела гречневая каша.
  - Мак обещал на ней жениться? - радостно спрашивает
Гвоздь.
  - Насколько я поняла, еще нет. Ей срочно нужно выехать,
потому что муж думает, что она у тетки в Краснодаре, а
завтра у нее день рождения и он туда позвонит. На меня идет
настоящая охота, у многих путевки кончились, на руках
билеты, а из Кушкола никого не выпускают. Мурат приказал
администрации валить весь мусор на Уварова, и в людных
местах я стараюсь не бывать.
  - Это что, - говорю я, - утром у шлагбаума два фана
бросились мне в ноги: "Выпусти, отец родной!" Подумаешь,
муж застукает, вот у них действительно беда - истек срок
командировки.
  Надя пожимает плечами.
  - Но ведь они могут послать своему начальству заверенную у
Мурата телеграмму.
  - Превосходная идея! Но дело в том, что командированы они
не в Кушкол, а в Ставрополь, по дороге как-то сбились с
пути.
  - К тому же у них случайно оказались с собой горные лыжи с
ботинками, - с усмешкой добавляет Гвоздь. - Добрый день,
Анна Федоровна!
  - Добрый? Ты смеешься, Степушка! - с веселым ужасом
говорит мама, садясь за стол. - Полтарелки, Надюша,
спасибо. У дверей инструкторы стоят стеной, на них лезут с
кулаками - а ведь интеллигентные люди! Надя, это не борщ -
это счастье. Гулиев прячется, не подходит к телефону, в
барах столпотворение, я завела сотню новых формуляров,
лучшие книги расхватали. Ну почему я не догадалась закрыть
библиотеку на учет? Как это ни прискорбно, но в кругах
интеллигенции масса прохвостов. Максим, туристы ползут из
окон, как тараканы, и почин положила та нахальная
вертихвостка из восемьдесят девятого, ее уже два раза
ловили!
  Гвоздь исподтишка подмигивает: Катюшу с барбосами мы
встретили у турбазы "Кавказ" в шашлычной, где они
праздновали свой побег. Барбосы обрушились на меня с
насмешками, а Катюша разговаривать не пожелала: видимо, не
привыкла к тому, что на свидания с ней не являются. Лиха
беда начало; лет через десять - пятнадцать привыкнет.
Отныне в лице этой компании я имею лютых врагов: дружинники
из местных ребят по моему распоряжению препроводили их в
"Актау". Если есть в Кушколе человек, которого все
единодушно проклинают, то это трус, паникер и перестраховщик
Максим Уваров. Ну, все - это я загнул, с десяток
снисходительных кое-как наскребу: мама, Надя, мои
бездельники да еще, пожалуй, Хуссейн.
  Забыл про барменов! У них большой праздник. Вчера
вечером я встретил Ибрагима, который вез на санках картонные
ящики с коньяком, и мне пришлось отбиваться - так бурно
выражал он свою признательность. С барменами наберется
десятка два людей, для коих я еще не конченый человек,
остальным лучше не попадаться на глаза.
  - Дорого ты обходишься государству, Максим, - горько
упрекает Мурат, - в большие тысячи. Ты хуже, чем лавина, ты
- землетрясение!
  Я посрамлен, разбит наголову, уничтожен: второй день
стоит солнечная, идиллически-прекрасная погода, лучше
которой нет и быть не может. Но укутанные целинным снегом
склоны, манящие склоны, главная изюминка Кушкола - это тот
самый локоть, который нельзя укусить. Вид вожделенных,
недоступных склонов приводит запертых туристов в ярость.
  - Где их достоинство? - поражается мама. - Когда убегает
девчонка, у которой в голове только ухажеры, это еще можно
понять, но когда известный композитор и академик, пожилые и
почтенные люди, спускаются на связанных простынях с третьего
этажа... Максим, учти, они тебя разыскивают! У композитора
завтра авторский концерт в Горьком, а у академика в Москве
заседание.
  - Но я не пою и ничего не смыслю в радиофизике.
  - Тебе еще смешно...
  Мама на сей раз ошибается: мне решительно не до смеха.
Почему, я понять не могу, но со склонов Актау не сдвинулась
ни одна лавина. Между тем боеприпасов склоны накопили
предостаточно, спусковой крючок взведен и, по моему
глубочайшему убеждению, должен быть спущен. До сих пор у
нас на Кавказе так было всегда: лавины сходили либо во
время сильного снегопада, либо сразу же после него, но ни
вчера, ни сегодня этого не произошло, и моя голова пухнет от
попыток найти объяснение этому феномену. Надя, которая
привезла мне в подарок двухтомник Монтеня, выискала в нем
подходящую к случаю мысль: "Чем сильнее и проницательнее
наш ум, тем отчетливее ощущает он свое бессилие". Что
касается ума, то это написано не про меня, а вот насчет
бессилия я совершенно согласен: сколько я ни копался в
специальной литературе и в собственном опыте, напрашивался
один- единственный вывод - лавины просто меня дурачат,
ехидно смеются над жалким человеком, который тщится
проникнуть в их непостижимую сущность. Я не верю в
оккультные штучки, но отдал бы год жизни, чтоб хотя бы на
пять минут вызвать дух Юрия Станиславовича и взять у него
интервью.
  А ведь Юрий Станиславович предупреждал, что лавинщики -
самая неблагодарная профессия на свете: когда мы ошибаемся,
из нас делают мартышек, а когда мы правы, этого не замечают
("Ваша работа, вам за это деньги платят"). Увы, бывает так,
что лишь одно может убедить людей в нашей правоте: большое
несчастье. От этих мыслей мне не становится легче, в худшей
ситуации я, пожалуй, еще не оказывался. За мое предсказание
Мурат Хаджиев, будь он феодальным владыкой в средние века,
отрубил бы мне голову. Вот что я натворил:

  1. Остановил канатку.
  2. Запер несколько тысяч туристов в помещениях.
  3. Отменил занятия в школе.
  4. Закрыл въезд в Кушкол и выезд из него.

  То есть формально это сделано по приказу местных властей,
но - по моей настоятельной рекомендации, с которой они
обязаны считаться. Нет, в средние века, пожалуй, Мурат
посадил бы меня на кол и был бы по-своему прав. А пункт
5-й, пока что не осуществленный? Я испытываю непреодолимое
желание выселить жильцов из двенадцатиквартирного дома № 23,
ибо мне мерещится, что третья лавина может проснуться. Я
знаю, что если об этом заикнусь сейчас, меня разорвут на
части, но ничего не могу с собой поделать.
  Я снимаю трубку и звоню Мурату.
  К счастью, о вездеходе Мурат не вспомнил, и я тороплюсь -
а вдруг спохватится и отберет?
  Пока Гвоздь прогоняет двигатель, а Надя одевается, я
выхожу на связь со станцией. Олег выкопал несколько шурфов
и произвел анализ взятых оттуда образцов: свежевыпавший
снег быстро оседает, в нижележащей толще образуются
кристаллы глубинной изморози. Снегомерная съемка показала,
что лавиносборы заполнены до отказа, и для него, Олега,
загадка, какая сила удерживает снег на склонах. Видимо, не
хватает пресловутой соломинки, которая переломит спину
верблюду. Обменявшись наблюдениями и туманными догадками,
мы сходимся на том, что такой соломинкой может стать либо
резкое изменение температуры воздуха, либо несколько
дополнительных сантиметров снега. Олег хнычет, что больше
на станции ему делать нечего, и просится вниз. Я даю добро,
здесь он мне будет нужнее.
  Гвоздь в восторге, что Надя тоже едет, ибо со мной можно
умереть от скуки - за рычагами я слишком сосредоточен и
разговоры не поддерживаю. Гвоздь рассыпается мелким бесом
перед Надей, а я на самом малом веду вездеход мимо окон
кабинета Мурата и с облегчением вырываюсь на шоссе.
  Сначала мы направляемся к поляне у подножия Бектау, откуда
открывается обзор почти всех моих лавин.
  Попробую нагляднее описать место действия.
  Ущелье Кушкол - это трехкилометровая долина шириной в
полтора километра, разрезанная вдоль примерно пополам речкой
Кексу, берущей начало от ледников Бектау. С востока и юга
долину ограждают отроги Бектау, с севера - хребет Актау;
если взглянуть сверху, то ущелье похоже на обрубленную с
одного конца ванну - юго-запад свободен, там петляет шоссе
на Каракол.
  Речка Кексу - граница между раем и адом. Южная часть
долины, прижатая к лесистым отрогам Бектау, полна жизни. На
альпийских лугах большую часть года пасутся стада, внизу -
гостиницы и турбазы, дома, шоссе. К северу от Кексу -
мертвая зона, здесь злодействуют двенадцать из пятнадцати
лавин. Склоны Актау почти начисто ободраны - лишь островки
березняка и кустарника, а вся часть ущелья от склонов до
речки загромождена обломками скал, моренным материалом,
снесенным с гор; на непосвященных эта зона навевает уныние,
на посвященных - трепет: вход сюда заказан до лета, когда
лавины полностью сойдут и растворятся в Кексу. Спокойно
спать лавинщикам мешают два обстоятельства: во-первых, то,
что отведенный для горнолыжников склон находится между
третьим и четвертым лавинными очагами, и, во-вторых,
ожидание катастрофических лавин. Ну, с горнолыжниками, как
вы убедились, просто: можно остановить канатку и никого к
склонам не подпускать, а вот со вторым обстоятельством дело
обстоит куда сложнее. Когда лет двадцать назад на месте
древнего поселения начали строить туристский комплекс, само
собой разумелось, что до южной половины ущелья лавины не
дойдут. Но "гладко было на бумаге, да забыли про овраги" -
иные лавины ухитрялись перехлестывать через Кексу,
перекрывать шоссе и уничтожать находящиеся с краю
сооружения. Проектировщики возлагают вину за свой недосмотр
на местных жителей, которые, мол, плохо их информировали, но
аборигены здесь ни при чем: они просто не могли припомнить,
чтобы при их жизни, при жизни отцов и дедов случались такие
большие лавины, а летописей здесь не вели, никаких
письменных свидетельств не осталось. Ну а раз сами не
видели и не припомнят - значит, катастрофических лавин в
Кушколе нет и не может быть. А про "спящую красавицу"
забыли? Я уже говорил, что лавины могут спать по двести -
триста лет и проснуться тогда, когда о них уже и думать не
думают. Такая лавина страшна тем, что застает людей
врасплох, как бандитская шайка; случается, она, как лава
Везувия Помпею, хоронит селение, не оставляя свидетелей, а
спустя века сюда приходят другие люди; они не знают, куда
делись их предшественники, почему они покинули такое
превосходное ущелье, и обживают его - до очередной лавины.
  - Видишь ту сломанную сосну? - Это Гвоздь. - Как раз под
ней торчала голова твоего Мака и шевелила ушами.
  Гвоздь, на ходу придумывая новые подробности,
захлебываясь, пересказывает Наде свою легенду, а я
останавливаю машину и выхожу, чтобы по-отечески пожурить
двух юнцов, которые присели на камень перекурить у самого
"Чертова моста". Я хватаю их за шиворот, приподнимаю и
внушаю, что они являют собой двух ослов, каких свет не
видывал, и если не дадут клятву немедленно возвратиться...
Юнцы извиваются и протестуют по поводу насилия над их
личностями, но клятву дают, и я отпускаю их.
  - Ату их! - кричит им вслед Гвоздь. - Мамам напишу!
  Ба, старые знакомые! В сопровождении своей свиты
приближается Катюша. Барбосы тычут в мою сторону пальцами и
кривятся в усмешках, а Катюша надменна и презрительна.
  - Долой тюремщиков, да здравствует свобода! -
провозглашает она и машет рукой Наде. - Ваш муженек хотел
запереть нас в четырех стенах - руки коротки!
  - Сел в лужу - и давай отбой, - советует Анатолий. - Все
равно ордена за бдительность не получишь.
  - А по шее вполне можешь, - подхватывает Виталий, самый
рослый из барбосов. - Сказать, от кого?
  Кажется, эта компания настроена агрессивно.
  - Уж не от тебя ли? - спрашиваю я.
  - Может, от него, а может, и от меня, - ввертывается
третий.
  Барбосы подходят поближе, я зря ввязываюсь в историю, они
на меня злы.
  - Максим, - спокойно говорит Надя, - поехали дальше. До
свиданья, Катя.
  Но Катюша ее не слышит, она стоит и жадно смотрит, она из
тех женщин, которые обожают смотреть на драки. За спиной я
слышу звяканье металла и дыхание Гвоздя. Не люблю гаечных
ключей, они наносят телесные травмы.
  - От тебя? - громовым голосом ору я третьему и крепко
хватаю его за нос. Олег, который научил меня этому приему,
уверяет, что схваченный за нос ошеломлен и беспомощен. -
Сопляк! - Я с силой толкаю его на двух других и сажусь в
кабину. - Катюша, дай ему носовой платок!
  Мы едем дальше, меня трясет от злости, но Гвоздь
взвизгивает, за ним Надя.
  - Сопляк! - подражая моему голосу, ревет Гвоздь.
  - Какое у него было глупое лицо! - стонет Надя.
  - Морда, - поправляет Гвоздь. - А Катюша хороша-а!
Никогда еще не видел такой красивой дуры.
  Надя охотно поддерживает эту версию, а я думаю, что на сей
раз Гвоздь сказал чистую правду. Природа редко дает женщине
все, и это справедливо - другим легче выдерживать
конкурентную борьбу. Кто-то сказал, что красивая внешность
- это вечное рекомендательное письмо. Не могу согласиться -
что это за письмо, из которого не узнаешь ни ума, ни
характера? Так что "вечное" - это, пожалуй, слишком,
правильнее было бы сказать: письмо на неделю, ну, на месяц.
К сожалению мужчина - существо крайне поверхностное, от
красоты он на некоторое время дуреет - я имею в виду себя.
"Бойся красавиц, - учит меня мама, - они умеют только
гримасничать и кружить головы, а кто будет варить тебе
гречневую кашу и стирать, когда меня не станет? У Мурата
скоро будет гастрит, потому что его кукла не умеет даже
поджарить яичницу!"
  Вездеход, рыча, идет на подъем. Я останавливаюсь у
открытой площадки, откуда лавинные очаги, с седьмого по
пятнадцатый, видны как на ладони. Мы смотрим на них в
бинокли. Лавиносборы, мульды, лотки и кулуары заполнены
чудовищными массами снега.
  Они недвижны и безобидны - как бывают безобидны в открытом
море волны цунами, которые лишь у берега встают на дыбы.
Особенно зловеще выглядят седьмая и одиннадцатая, каждая из
них может швырнуть на долину полмиллиона тонн лавинного
снега - вместе с непредсказуемой силы воздушной волной.
  - Убедился? - говорю я. - Опоздали, стрелять нельзя.
  Гвоздь уныло кивает. Артиллеристы почти на сутки застряли
у лавины, сошедшей возле Каракола, и к нам прибыли слишком
поздно. Сейчас склоны переполнены, от сотрясения,
вызванного разрывом даже одного снаряда, на долину могут в
едином порыве сойти штук десять лавин, если не больше.
Утром я предупредил республиканский центр, чтобы не вздумали
облетать склоны Актау на вертолете: лавины так напряжены,
что звуковой волны они не выдержат.
  Мы тщательно фотографируем склоны (важный научный
материал, без фотографий никакого отчета не примут), садимся
в вездеход и едем обратно. Взад-вперед по дороге шастают
сбежавшие из заточения туристы, но воевать с ними у меня нет
ни времени, ни охоты. Весь наличный состав кушкольской
милиции (три человека) дежурит у шлагбаума, а инструкторы и
десятка два дружинников за тысячами организованных туристов
и дикарей уследить не в состоянии. Все они многократно
предупреждены, но не верят, что ходят по минному полю. Меня
всегда поражает легкомыслие, с которым непуганый турист
относится к собственной жизни. Монти Отуотер объясняет это
непоколебимой уверенностью, что "со мной ничего не может
случиться", а я бы еще добавил заложенную в туристе
бездумную лихость и врожденное презрение ко всякого рода
запретам.
  - Братишки, сестренки, - высовываясь, сюсюкает Гвоздь, -
вы не хотите стать Надиными пациентами? Брысь по домам!
  Наш вездеход туристы уже знают и забрасывают снежками.
Другой бы сказал: "Пусть резвятся на здоровье", - но перед
моими глазами седьмая и одиннадцатая, которые в любую минуту
могут накрыть шоссе, а в ушах, перекрывая гул вездехода, до
сих пор звенит рев Мурата: "Я тебе дам - двадцать третий, я
тебя самого из Кушкола выселю ко всем чертям! Я тебе такой
начет на зарплату устрою, что до конца жизни платить будешь!
Я тебе..." и тому подобное.
  Единственная улица Кушкола, полукилометровый отрезок
шоссе, непривычно пустынна - обычно по ней каждую минуту
снуют личные автомашины, туристские автобусы. Я веду
вездеход к дому № 23, расположенному в двухстах метрах слева
от канатки, и думаю о том, как уговорить жильцов добровольно
переселиться. Большинство из них работают в гостиницах, они
хоть во время работы в безопасности, а дети и старики? На
месте Мурата я тоже, наверное, закрутился бы в спираль,
переселять их некуда - разве что только уплотнять
проживающих в других домах. Но это возможно, народ здесь
дружный, главное - уговорить 23-й. Вся надежда на дедушку
Хаджи, он должен меня понять. За моей спиной неугомонный
Гвоздь развлекает Надю:
  - Наши лавины - что, вот на Памире лавины - это лавины!
Там деться некуда - отвесные скалы и узкие ущелья, селения
расположены прямо на конусах выноса лавин, оползней и
обвалов. Как на пороховой бочке живут!
  Сейчас Гвоздь наверняка расскажет свою любимую байку о
местном жителе, который ехал на ишаке в гости.
  - Один местный житель ехал на ишаке вдоль реки в гости, -
заливает Гвоздь, - и вдруг очутился на другой стороне. Его
спрашивают: "Ты откуда? - Оттуда. - А как ты здесь
оказался? - Лавина. - Какая лавина? - Во-от такая. - Ну,
и что же с тобой произошло? - Лавина шел, лавина сошел, я
пошел". Разобрались: лавина подхватила его вместе с
ишаком, перенесла через реку и аккуратно поставила.
Мюнхгаузен! Самое интересное, что это правда от первого до
последнего слова!... Мак, подтверди, она не верит!
  - Надя, - прошу я, - мобилизуй свое обаяние, дедушка Хаджи
когда-то был очень неравнодушен к вашей сестре.
  У дома номер 23 мы выходим. Во дворе полно ребятни, для
нее снегопад - большая радость, весь двор украшен снежными
бабами. Нас окружает толпа мам, дедушек и бабушек. Не
пойму, каким образом, но они уже дознались о моем намерении
и до крайности возмущены. Гвоздь их успокаивает:
  - Ну чего выступаете? У женщин черты лица искажаются,
когда они нервничают. Вот ты, бабушка Аминат, молодая,
красивая, а кричишь, будто у тебя барана украли. Бери
пример с дедушки Хаджи, он хоть и не учился в институте, а
наука для него святое дело.
  - Наука, да, - подтверждает Хаджи, поглаживая седую
бороду. - Только зачем дом бросать?
  - А лавина? - Гвоздь тычет пальцем вверх. - Уж кто-кто,
а ты, дедушка, повидал их на своем веку.
  - Дэвяноста лет живу, а этот лавына не падал, - возражает
Хаджи. - Максим, пачэму такой шум? Не опасный этот лавына.
  Дедушка Хаджи, знаменитый в прошлом проводник, -
влиятельная фигура. Его показывают по телевизору и снимают
в кино, приглашают выступать в лекториях и почитают как
оракула мудрости. Горы он знает лучше нас всех, ему не
нужна карта - окрестные хребты и перевалы он видит с
закрытыми глазами. Он до сих пор крепок, изредка ходит с
группами в небольшие маршруты и, когда какой-нибудь слабак
жалуется на усталость, говорит: "Друг мой, после пахода
тваи мускулы станут жэлезные, это очэн нэ мешает мужчине".
Я часто бываю у него, люблю его неторопливые, обычно
назидательные рассказы о людях в горах и удивляюсь его не по
возрасту цепкому уму. Как-то я спросил его, почему он так
любит горы - вопрос не самый умный, но ведь и я тоже не могу
на него ответить. "Нэ знаю, - сказал Хаджи. -
Когда-нибудь, вазможна, придет одно слова - и я пойму,
почэму лублю горы. А может, и нэ придет. Трудна! А пачэму
я лублю эту женщину, а нэ другую? Лублю - и все, галава не
поймет, сердце поймет".
  Но сейчас дедушка Хаджи меньше всего нужен мне как
собеседник. Куда более важно, что половина обитателей дома
- его прямые родственники, а глава рода у горцев пользуется
непререкаемым авторитетом. Я беру его под руку и начинаю
бить на логику. Я говорю о том, что слева от нас, под
первым и вторым лавинным очагами, на склонах растет могучий
лес, соснам до ста пятидесяти лет - это мы определили по
спилам. А прямо перед нами на склоне, где находится третий
лавинный очаг, лес относительно молодой, самому старому
дереву нет и восьмидесяти лет. Разница между этими двумя
группами деревьев бросается в глаза и наводит на
размышления: уж не просыпалась ли восемьдесят лет назад
третья лавина, не она ли уничтожила на этом склоне лес?
  Хаджи смотрит вверх, медленно и задумчиво качает головой.
  - Ты стал очень осторожный, Максим. Может, это хорошо, а
может, плоха. Там, где третий лавына, я тысяча раз был, там
всэгда снэга мала, ветер уносит. Четвертый лавына - другой
вопрос, там снэга многа, а здесь нет.
  - В том-то и дело, что есть! - горячо убеждаю я. - Ведь
такого снегопада, наверное, сто лет не было! Ты помнишь
мульду на самом верху? Она отсюда не видна, только с
гребня.
  - Ну, хорошо помню. И что?
  - А то, что Олег Фролов...
  - Знаю Олег Фролов.
  - ...два часа назад там был, я с ним по радио беседовал.
До краев мульда метелевым снегом заполнена, и лотки забиты,
и карнизы висят, каких никогда здесь не видели. Опасно,
Хаджи!
  - Очень опасно, дедушка Хаджи, - включается Надя, - здесь
же все-таки много детей. Если вы скажете слово, люди
переедут, у каждого ведь есть родственники. Мы будем очень
рады, если вы согласитесь пожить у нас.
  Хаджи с симпатией смотрит на Надю.
  - Эта и есть твой невеста, Максим? - с одобрением
спрашивает он. - Три дня жду, что приведешь и познакомишь.
Знаю, ты Надя и доктор, Хуссейн очен хвалил.
  - Переезжайте, дедушка, - ласково просит Надя. Хаджи
надолго задумывается.
  - Прэувеличиваешь, Максим, - наконец говорит он. - Почему
абызательно лавына? Мое мнение, не абызательна, никогда
третий лавына не падал. Но раз невеста просит, дэтей
переселим сегодня. И все. Иди, Максим, у тебя другие дела
многа.
  Мы едем к контрольно-пропускному пункту - шлагбауму на
шоссе возле Таукола. Это уже не мое хозяйство, но нужно
посмотреть, что там делается, быть в курсе. Хаджи мне не
поверил, и на душе у меня болото, я затылком вижу, что даже
Надя смотрит на меня, как на артиста, который пустил
здорового петуха. Я вспоминаю ее любимого Монтеня:
"Счастье врачей в том, что их удачи у всех на виду, а ошибки
скрыты под землей". Мои же удачи не видит никто, а ошибки -
все. Признаваться в том, что ты лопух, всегда мучительно:
единственные люди, которые любят, чтобы над ними смеялись,
это цирковые клоуны.
  Несколько лет назад в похожей ситуации я нашел в себе силы
покаяться Мурату, что, наверное, ошибся в прогнозе, и
склонил повинную голову в ожидании града насмешек, а Мурат
так обрадовался, что бросился меня обнимать. Но тогда снегу
выпало раза в два меньше... Дело даже не столько в
количестве снега, сколько в том, что сейчас я печенкой
чувствую свою правоту; знаю, что пути лавин неисповедимы,
что и они, быть может, посмеиваются над околпаченным
паникером, но печенкой, селезенкой и всей прочей требухой
чувствую нависшую над Кушколом угрозу. И я твердо обещаю
самому себе: если в течение двух-трех дней... нет, не юли,
если лавины сегодня или, в крайнем случае, завтра не сойдут,
значит, у меня нет профессиональной интуиции и все, на что я
способен, - это сидеть в научном зале фундаментальной
библиотеки и сочинять диссертацию. Материалов у меня два
чемодана, минимум сдан, года через два защищусь, отращу
брюшко, облысею и стану настоящим ученым. Буду приезжать в
Кушкол и на другие станции проверяющим и, ни за что не
отвечая, поучать лавинщиков, вызывать у них усмешки
придуманными за письменным столом теориями. Отличнейшая
перспектива! "Товарищи ученые, доценты с кандидатами..."
  - Максим, ты скрывал от меня такую первобытную красоту!
  Я завидую Наде, она может позволить себе любоваться
пейзажем: лесистыми склонами горных хребтов с их
белоснежными пиками, усеянной камнями, здесь особенно бурной
Кексу, нависшими у серпантина шоссейной дороги отвесными
скалами, с которых свисают сказочно застывшие на зиму
водопады. Чтобы насладиться этим зрелищем и подышать, как
утвержают кушкольцы, самым чистым в Европе и полезным для
организма воздухом, туристы платят большие деньги; мы же
этих красот не замечаем - и потому, что привыкли, и потому,
что смотрим на них бесплатно. А что это за удовольствие, за
которое не надо платить?
  У шлагбаума стоит "Волга", а сержанта Абдула и его
помощника осаждают двое, мужчина и женщина. Мы с Надей
переглядываемся: мой доброжелатель Петухов собственной
персоной, а с ним шикарно одетая молодая дама. Абдул,
которому, видать, здорово достается, радостно меня
приветствует:
  - Максим, объясни товарищам, не сознателные!
  - Думай, когда говоришь, - упрекаю я Абдула, - это ведь
товарищ Петухов. Здравствуйте, рад вас видеть, Кирилл
Иванович!
  Петухов, который несколько часов назад хотел лишить меня
выходного пособия, тоже чрезвычайно рад такой приятной
встрече, на лекции ("блестящей по форме и содержанию,
дорогой Максим Васильевич!") я произвел на него очень, очень
благоприятное впечатление.
  Крепкое рукопожатие искренне расположенного ко мне
человека. Иронический кивок в сторону Абдула - каков
служака! Получил чье-то липовое распоряжение и его,
Петухова, задерживает! Его!
  - Разве с милицией договоришься? - сочувствую я. -
Параграф для них важнее всего, параграф! Им бумагу подавай,
без бумаги они и министра не пропустят.
  - Не пропущу! - угрожающе говорит Абдул. - Лавына!
  - Он имеет в виду этот лавинный очаг, - доверительно
говорю я. - Видите заснеженный склон, в полукилометре
примерно? Оттуда раз пять-шесть за зиму сходит "золотая
лавина", так мы ее называем потому, что она заложена в смету
на расчистку шоссе и обходится в копеечку. Но в пятилетнем
плане предусмотрено на этом участке соорудить защитную
галерею, и тогда сами увидите - никакого шлагбаума здесь
больше не будет.
  - Забавно, - смеется Петухов, настороженно глядя на меня,
- "золотая лавина"! Хорошо, что вы приехали, а то мы с
Еленой Дмитриевной и в самом деле могли бы здесь застрять, а
она сегодня же должна быть в Краснодаре. (Судьба! Я с
интересом смотрю на женщину, которой разбиваю личную жизнь,
- броская, кормленая дрянь с пустыми глазами). Будете в
Москве, - он достает и вручает мне визитную карточку, - с
удовольствием с вами повидаюсь. У вас машина есть?
  - У Надежды Сергеевны, - я представляю Надю, - "Жигули".
  - Очень приятно. - Петухов с поклоном протягивает Наде
карточку. - Если могу быть полезным...
  - Еще как можете! - всовывается в разговор Гвоздь. -
Двигатель барахлит.
  - Никаких проблем, - любезно говорит Петухов. - К вашим
услугам.
  Надя благодарит и беспомощно смотрит то на меня, то на
карточку, чувствуя, что сейчас, сию минуту, лишится упавшего
с неба грандиозного блата. На мгновение у меня мелькает
подлая мыслишка: "А, черт с ним, авось пронесет!" - но с
"золотой лавиной" шутки плохи, недавно она бульдозериста
зацементировала в кабине.
  - Итак, до встречи. - Петухов награждает меня новым
рукопожатием и открывает дверцу. - Елена, садись.
Поторопитесь, сержант, мы спешим!
  Абдул бросает на меня вопросительный взгляд.
  - Видите ли, Кирилл Иванович, он без разрешения не имеет
права.
  - Так распорядитесь!
  - Не могу. - Я сокрушенно развожу руками.
  - Он не может, - поясняет Гвоздь.
  - Помолчи! Я слишком дорожу вашей дружбой, чтобы
подвергать вас и вашу жену (глазом не моргнул, собака!)
такой опасности. Сейчас попробую вам объяснить: лавина -
это масса снега, непроизвольно слетающая с крутого склона,
сметающая со своего пути, разрушающая, уничтожа...
  - Извините, нам некогда, - ледяным голосом прерывает меня
Петухов. - Прикажите немедленно нас пропустить!
  - Дело в том, - проникновенно говорю я, - что он меня не
послушается. Абдул, положи руку на сердце и честно скажи:
послушаешься?
  - Конэшна, нэт! - обрадованно заявляет Абдул.
  - Он над нами потешается, - нервно шепчет дама.
  - Так пропустите вы нас или нет? - взрывается Петухов. -
Предупреждаю, мы будем разговаривать в другом месте!
  - Лучше в другом! - подхватываю я. - Приходите к нам с
Еленой Дмитриевной на чашку чая, а, Кирилл Иваныч? Надя
такие пироги печет, что пальчики оближешь, а Гвоздь - это
фамилия такая, не подумайте, его зовут Степан, Степа, -
расскажет вам забавнейшую историю про горца, который ехал на
ишаке в гости и...
  Петухов с жутким треском захлопывает дверцу,
разворачивается и гонит машину в Кушкол - снимать меня с
работы. Я рву на части визитную карточку, швыряю обрывки в
снег и затаптываю ногой. Малость отвел душу, и на том
спасибо.
  - Чужой жена, - презрительно роняет Абдул. - Билет в
самолет размахивает под нос, падумаэшь, мадама! Не
сознателный люди.
  Осман радушно принимает нас в гостиной, увешанной коврами,
на коврах оружие - сабля, кинжалы, охотничьи винтовки. В
местных селениях вообще живут богато: у многих двухэтажные
дома с усадьбами в каменных оградах, машины в гаражах. В
честь дорогих гостей Осман порывается зарезать барашка, но,
к величайшему огорчению Ромы, барашку даруется жизнь - мне
меньше всего на свете хочется пировать.
  С упреком глядя на меня, Рома докладывает, что за истекшие
сутки проделана большая работа. Они каждые три часа
производили шурфование снежного покрова, учащенные
метеорологические наблюдения, фотографировали лавинные
очаги, патрулировали на шоссе и изловили трех фанов,
пытавшихся прорваться на лыжах в Каракол. Вчера вечером
всей компанией посетили турбазу "Кавказ", где туристы в
камине сожгли мое чучело. Мое имя вообще популярно
необыкновенно, обслуживающему персоналу велено говорить, что
лавинная опасность объявлена самодуром Уваровым, который к
тому же боится приезда комиссии, - видать, рыльце в пушку.
В лавины уже никто не верит, даже инструкторы ропщут и
начинают кое-кого выпускать с лыжами на прогулки в лес.
  Я все это знаю и без Ромы. Я благодарю за приятное
сообщение и добавляю, что Мурат шлет в центр телеграмму за
телеграммой, требуя прислать на вертолете комиссию и
дезавуировать паникера. Республиканское начальство, судя по
всему, настроено выжидательно: из двух зол - убытки и
похоронки - первое предпочтительнее. Но здесь все свои, и
будем говорить откровенно. Я, как правильно указал мой друг
Анатолий, сижу в луже, в которой недолго и простудиться. Но
вылезать из нее, то есть давать отбой, не собираюсь - до тех
пор, по крайней мере, пока вместо чучела не захотят сжечь
меня самого.
  Кроме шуток: хотя снегопад привел к критическому приросту
массы снега, лавины не идут. Почему? Вообще-то черт их
знает, но мы с Олегом пришли к выводу: причина в том, что
прекратился ветер и температура воздуха стабилизировалась на
отметке минус шесть градусов. А поскольку нет столь
любимого лавинами резкого перепада температуры, снег стал
быстро оседать - по наблюдениям Олега, примерно на 10
процентов с конца снегопада. А сильно осевший снег, как
известно, меньше стремится соскользнуть со склона, снежный
покров стал устойчивее. Значит, теперь все зависит от
погоды.
  - Мак, ты вот что скажи, - говорит Осман, - ну, допустим,
хорошо, лавины пойдут. То есть ничего харошева нет, но,
допустим, пойдут. А если допустим, перепада тэмпературы не
будет и они не пойдут? Будешь давать отбой?
  - Спроси чего-нибудь полегче, - ворчу я, снимаю трубку и
набираю номер узла связи Гидрометслужбы, который непрерывно
получает информацию от республиканского бюро погоды. Второй
день я звоню туда каждые два-три часа, но всякий раз слышу
одно и то же: "Без изменений". Сейчас ответ менее
уверенный, в Караколе, например, уже минус три - возможен
температурный скачок.
  Я кладу трубку и раздумываю, ребята молчат.
  - Мне кажется, - вдруг говорит Надя, - что в этих
обстоятельствах лучше вам быть вместе.
  - Быть по сему, - решаюсь я. - Всем "на товсь"! Поедете
с нами в Кушкол, будете жить в Надиной квартире, там места
хватит. Нацепите красные повязки, но туристам можете не
признаваться, что вы лавинщики, пусть весь позор падет на
мою седую голову. Никакого отбоя не будет.
  И мы едем в Кушкол.

        МЫ С МУРАТОМ СТАНОВИМСЯ ЕДИНОМЫШЛЕННИКАМИ 

  Сначала мы заезжаем в КСС, контрольно-спасательную службу,
к Хуссейну. Доносящаяся из помещения отборная морская
ругань звучит как музыка, значит, Олег уже здесь. Спускался
он больше часа, используя наименее заснеженные участки, на
мульдах натерпелся страху и кроет на чем свет стоит
снегопад, лавины и камень, споткнувшись о который он
ухитрился вывихнуть указательный палец.
  - У мальчика болит пальчик, - сочувствует Надя и легонько
бьет ребром ладони по распухшей конечности. Рев
оскорбленного в лучших чувствах ишака - и на лице Олега
изображается полное недоумение. Он растерянно смотрит на
палец, двигает им со слабой улыбкой выздоравливающего, с
грацией необученного медведя бросается на колено и целует
Надину ручку.
  - Валшебница! - восторженно восклицает Хуссейн. - Гения!
  - Такого слова нет, - скромно возражает Надя.
  - Как нет? - возмущается Хуссейн. - Для мужчины есть, а
для женщины нет?
  Хуссейн уводит всю компанию к Мариам пить кофе, а Олег
докладывает обстановку на склонах. Олег - лавинщик божьей
милостью, нюх у него собачий, и меня радует, что наши выводы
совпадают в деталях. Мою деятельность он одобряет, только в
двух вещах еще более категоричен: во-первых, из дома № 23
жильцов нужно изгнать всех до единого и, во-вторых, во что
бы то ни стало выловить и запереть в домах всех туристов. В
окно мы видим, как с балкона второго этажа "Актау" на
веревке спускаются два туриста.
  - Петя Никитенко рассказывает, что Мурат велел закрывать
на эти штучки глаза, - жалуюсь я. - Всех не выловишь.
  - И нашим, и вашим, - кивает Олег. - На Мурата похоже.
  Я звоню домой. Убедившись, что ребенок жив и здоров, мама
вкрадчиво сообщает, что у нас гости (только гостей мне и не
хватает! То-то же из трубки доносится какое-то отдаленное
кваканье) и что меня несколько раз спрашивал Мурат. Я
предлагаю маме спустить гостей с лестницы и сказать Мурату,
что, если он не научит Юлию жарить яичницу, у него будет
гастрит. Выдержав паузу, в течение которой я должен
осознать свое легкомыслие и раскаяться, мама сухо роняет,
что ждет нас к ужину, и вешает трубку.
  Звонить Мурату или не звонить? У него, конечно, сидит
Петухов, чрезвычайно нужный и влиятельный человек из того
мира, где услуга должна быть оплачена услугой, - принцип,
который Мурат свято соблюдает. Он, без сомнения, мечет икру
и наверняка заберет у меня вездеход, а там лавинные зонды,
лопаты, лыжи, факелы... Не иди навстречу неприятностям, они
сами тебя разыщут.
  Наши возвращаются. Я пересчитываю их по головам, одной не
хватает.
  - Ты предусмотрительно поступил, что не пошел с нами, -
смеется Надя, - там скликают ополчение: "Все на борьбу с
Уваровым!"
  - Нам на них... - Олег крякает, смотрит на Надю и,
поправив воображаемое пенсне и сложив губы трубочкой,
интеллигентно заканчивает: - Пардон, начхать. Езжайте,
чиф, маму нужно слушаться.
  - Где Гвоздь? - грозно спрашиваю я. - Вася, тебе было
поручено не отходить от Гвоздя ни на шаг.
  - Он должен был нас нагнать, - оправдывается Вася, -
знакомую встретил... на одну минутку...
  Я отправляю Османа, Рому и Васю в спасательную экспедицию
и приступаю к важному разговору с Хуссейном. Я знаю, что
прямого приказа от Мурата Хаджиева он не получил, но во имя
нашей дружбы прошу мобилизовать всех своих абреков, моих
ребят и дружинников, разбить их на группы и по возможности
очистить Кушкол от праздношатающихся. Самых отъявленных и
несознательных можно бить, Надя потом вылечит. И сегодня
ночью в КСС пусть кто-нибудь дежурит у телефона, именно
дежурит, а не спит на диване.
  - Тоже сказал - спит, я сам второй ночь в КСС ночую, -
обижается Хуссейн.
  - Неужели дал Мариам отпуск? - удивляется Олег. - Про
Шарля забыл?
  - Не забыл, - озабоченно говорит Хуссейн, - со мной
Мариам. Отпуск дам, когда дед буду.
  - Правильно, - хвалит Олег, - в лавинную опасность
ценности должны быть при себе.
  Чиф, несут Гвоздя, отчаливай спокойно.
  - Выпроводила гостей? - раздеваясь, первым делом
спрашиваю я.
  Мама делает страшные глаза и, взяв нас с Надей за руки, с
улыбкой вводит в комнату.
  - Знакомьтесь: Максим, Надя, Алексей Игоревич, Вадим
Сергеич.
  Мы пожимаем руки, раскланиваемся и любезно говорим друг
другу, что нам очень приятно. Академика я узнаю сразу, хотя
вместо линялого тренировочного костюма на нем джинсы и
мохнатый, похожий на содранную с шимпанзе шкуру свитер, а
Вадим Сергеич, щеголь в отличнейшей кожаной куртке (Осману
такая обошлась в двух баранов), и есть, должно быть, тот
самый композитор, автор шлягеров о любви и дружбе. Гости не
из тех, которые стакан водки огурцом закусывают, и мама
пожертвовала последней сотней пельменей из морозильника. В
свою очередь гости притащили бутылку шампанского и
невероятных размеров коробку конфет. Сейчас меня будут
обрабатывать, это и без очков видно. Композитор с ловкостью
первоклассного официанта откупоривает бутылку, ловко
разливает шампанское по фужерам - он вообще ловок, элегантен
и смотрится как актер. "К аплодисментам привык, - думаю я,
- позер, дамский угодник". Он мне не нравится - чем-то
неуловимо похож на Петухова, а эту породу людей, привыкших
получать от жизни больше, чем они заслуживают, я не люблю.
  - Спасибо, не пью. - Я прикрываю рукой фужер.
  - Вы?! - Композитор чарующе улыбается. - Простите, не
верю.
  - Увы. Еще в детстве, будучи неокрепшим ребенком, я
услышал по радио, что алкоголь вреден. Это произвело на
меня сильнейшее впечатление. Мама, подтверди.
  Мама подтверждает.
  - Он еще и не курит, - добавляет Надя. - И чрезмерно для
своего возраста скромен в отношении женщин, я бы даже
сказала - пуглив.
  - Жаль, что вы такое совершенство, - весело говорит
академик. - Мы, как принято на Руси, надеялись вас
подпоить, чтобы вы под пьяную лавочку снисходительно
отнеслись к нашей просьбе.
  - Знаю, вы спешите по делам и хотите, чтобы я помог вам
попасть в лавину. Их на пути к Караколу всего девять: одна
уже сошла, а остальные ждут вашего появления.
  - Вот видите, все-таки ждут! - подхватывает композитор.
- Мурат Хаджиевич заверил нас, что если вы возьметесь... Он
очень лестно отзывался о вас, Максим Васильевич.
  - Да, мы большие друзья, - говорю я. - Не припомните, как
именно отзывался? Или при женщинах неудобно?
  - Пожалуй, не очень, - соглашается академик и заразительно
смеется, припоминая, видимо, лестные отзывы. - Но если как
следует подредактировать...
  Мама сжимает губы.
  - Мой сын не нуждается...
  В чем именно я не нуждаюсь, сказать маме мешает телефонный
звонок.
  - Да, пришел, - сухо говорит она. И мне шепотом: "Легок
на помине". - Максим, пройди в свою комнату.
  - Пр-рохвосты! - радостно встречает меня скучающий Жулик.
- К черту! Там-там- там!
  - Ты куда пропал? - негодует Мурат. - Заткни пасть
своему попугаю! Слушай внимательно: если не хочешь, чтобы
я забрал у тебя вездеход, отнесись внимательно к просьбе
товарища Петухова, ты понял?
  - Считай, что отнесся, я уже пригласил его вместе с
мадамой - это не я, это Абдул так ее называет - на чашку
чая.
  - Можешь со своей чашкой чая...
  - Хорошо, мама сварит им кофе.
  - Павтаряю, если нэ хочешь (ага, уже злится), чтобы я
забрал вэздеход...
  - Петухов у тебя?
  - Да.
  - Тогда пошли его к черту, он же ремонтирует только
"Жигули", а у тебя "Волга".
  Молчание. Мурат подбирает нужные слова, присутствие
Петухова его сковывает. И в эти несколько секунд меня
озаряет блестящая идея. Она настолько гениальна, что не
стоит тратить времени на ее обдумывание.
  - Мурат, - говорю я, - раз ты так любишь Петухова,
предлагаю честную сделку, баш на баш: я вывожу эту парочку
из Кушкола, да еще, если желаешь, академика с композитором,
а ты немедленно - слышишь? - немедленно в приказном порядке
эвакуируешь всех до единого жильцов из дома двадцать три,
скажем, в школу. И не торгуйся, не то я передумаю.
  Я с трепетом жду ответа и тщетно пытаюсь дотянуться до
халата, потому что Жулик разошелся и, мерзавец, сыплет
непристойностями, как бы Мурат не принял их на свой счет.
  - Оторви голову своему попугаю! Согласен.
  - Немедленно?
  - Да.
  - Честное слово?
  - Да, чтоб тебя разорвало!
  - Пусть Петухов разогревает "Волгу" и ждет.
  Я торопливо звоню Хуссейну. Ребята, к счастью, еще в КСС,
без них мой план полетел бы вверх тормашками. Мне прежде
всего нужен Осман. Я дважды повторяю ему инструкцию,
убеждаюсь в том, что понят правильно, и иду в гостиную.
Здесь стоит хохот, а пунцовая от пережитого ужаса мама
лепечет, что прежний хозяин Жулика - грубый и неотесанный
мужлан... Я извиняюсь, мне некогда.
  - Вам обязательно нужно выехать из Кушкола? - обращаюсь я
к композитору.
  - Непременно! - Он даже привстает и кланяется. -
Авторский концерт... Приглашены Эдита Пьеха, Кобзон,
Лещенко... Непременно!
  - А вам?
  - Честно говоря, расхотелось, - весело признается
академик. - Один коллега математик блестяще доказал при
помощи уравнений, что на заседаниях наш творческий потенциал
представляет собой величину, поразительно близкую к нулю!
Пожалуй, останусь и взгляну на ваши лавины, если они и в
самом деле пойдут.
  - Хорошо. Тогда, Вадим Сергеич, поспешим, нам еще нужно
выручить ваши вещи.
  На Кушкол опускаются сумерки, и я с тревогой думаю о том,
что Осману не так-то просто будет выполнить свою миссию.
Конечно, Олег и Гвоздь его подстрахуют, но все равно не
просто. Я мысленно воссоздаю их маршрут, манипулирую
вариантами и не могу придумать, как они сумеют миновать
здоровый перегиб, где скопилась уйма снега. Но я бы его
прошел, значит, должен пройти и Олег. Из всех моих
бездельников он единственный, кому я доверяю в деле как
самому себе.
  А Мурат, что бы я о нем ни говорил, слово держать умеет -
у дома 23 две грузовые машины, толпа людей. Подъезжать туда
нет смысла, могут растерзать. Представляю, как там сейчас
склоняется мое доброе имя.
  Я жалею, что посадил композитора к себе, лучше бы он ехал
с Петуховым. Как и все обожающие себя знаменитости, он
искренне уверен, что оказывает высокую честь рядовому
собеседнику, возвышает его своим общением. Ему и в голову
не приходит, что рядовой собеседник от всей души желает ему
провалиться ко всем чертям.
  - Вы, по словам Анны Федоровны, предпочитаете бардов. -
Снисходительная улыбка. - Это простительно, дань моде, я
тоже под настроение слушаю их не без интереса, хотя порою
меня коробит от их непрофессионализма. В наш век узкой
специализации...
  Я сжимаю челюсти, чтобы не нахамить. Куда там Высоцкому и
Окуджаве до его шлягеров!..
  - ...сочинить хорошую мелодию без высшего образования...
  Эх, бугор бы покруче, чтоб ты язык прикусил, мечтаю я, в
кювет, что ли, нырнуть? Подумать только, что "Молитва
Франсуа Вийона" и "Оставьте ненужные споры" состоят из тех
же самых нот, что и его "Я обую босоножки, ты на стук их
прибежишь!" Твое счастье, что рядом нет Олега и Гвоздя, они
бы живо тебе разъяснили, какое ты...
  - Но если у Булата иной раз прослеживается мелодия...
  - Вы его знаете? - не выдерживаю я.
  - Да, конечно.
  - А он вас?
  Я все-таки нахамил, и Вадим Сергеич надулся. Ну и черт с
ним, ехать нам осталось всего ничего. Успел ли Осман с
ребятами? В крайнем случае потяну время, не грех эту братию
хорошенько напугать.
  У шлагбаума мы выходим. Абдул еще не сменился, он в курсе
дела и заговорщически мне подмигивает.
  - Палучили разрэшение - пажалуста, мы не бюрократы. - Он
поднимает шлагбаум. - Да абайдут вас лавыны!
  Я сооружаю озабоченное лицо.
  - Ну, решились? Поездка вам предстоит далеко не
безопасная, рекомендую серьезно подумать.
  В темноте и ангел покажется сатаной, а дорога впереди
пустынна, тусклый свет редких фонарей лишь подчеркивает ее
пугающую крутизну, да еще мрачные тени нависших скал...
  - Нам? А разве вы не с нами? - упавшим голосом
спрашивает Петухов. - Мы были уверены, что вы на вездеходе
поедете впереди.
  Мне смешно, вспоминается чеховский дедушка, которому
давали рыбу, и если он оставался жив, ела вся семья. Вадим
Сергеич тоже думал, что я поеду впереди, а мадама и не
мыслила себе ничего другого.
  - Вы такой храбрый! - льстиво говорит она и делает
глазки. - Пусть мужчины едут на "Волге", а я с вами,
хотите?
  Я вежливо уклоняюсь от гонорара, мадама меня не волнует.
Вот будь на ее месте Катюша или Юлия... Впрочем, и тогда бы
я сто раз подумал, прежде чем лезть в такую авантюру.
  - К сожалению, мама отпустила меня всего на полчаса, она
сердится, если я прихожу домой позже девяти.
  Мадама не сводит с меня многообещающего взгляда.
  - К тому же я страдаю куриной слепотой, - добавляю я. -
Абдул может подтвердить.
  - Курыной, - подтверждает Абдул. - Птица такая, табака
делают.
  Вадим Сергеич мнется, к таким приключениям он не привык,
Петухов тоже заметно скис, но зато мадама тверда и
непреклонна. Видимо, она обожает мужа и очень хочет завтра
в Краснодаре услышать его голос.
  - Чего ж мы ждем? - с вызовом говорит она. - Поехали!
  Вадим Сергеич вяло вытаскивает из вездехода свой чемодан и
плетется к "Волге", как на Голгофу.
  - Подождите, - говорю я, - прошу внимательно выслушать
инструкцию.
  - Расскажи им, как спасаца, если в лавыну пападут, -
советует Абдул. - Мала ли что.
  Я тяну резину, долго и нудно рассказываю, советую, пугаю и
с удовольствием отмечаю, что Вадим Сергеич вытирает со лба
пот, а Петухов нервно закуривает.
  - Вы все это излагали на лекции, - обрывает меня мадама.
- Я могу опоздать на самолет!
  Абдул толкает меня в бок: в небе рассыпается ракета.
  - Что ж, счастливого пути, - сердечно прощаюсь я. - Рад
был с вами познакомиться... Назад!
  Грохот, треск, шипение - и в свете фар отчетливо видно,
как на шоссе обрушивается огромная масса снега.

        x x x

  Алексей Игоревич, к которому я начинаю испытывать
безотчетное доверие, приходит от моего рассказа в восторг.
Он заразительно хохочет и совсем не по-академически бьет
себя по ляжкам.
  - Ай да Макиавелли, воистину - цель оправдывает средства!
Как жаль, что я не поехал, исключительно интересно было бы
взглянуть на их лица! Впрочем, - догадывается он, - в тот
момент и я бы выглядел не лучше, хотя что другое, а взрыв я
бы все-таки распознал.
  - Но ведь это обман! - протестует мама. - В твоем
воспитании, Максим, увы, есть пробелы. Признайся, что ты
поступил дурно.
  Я изображаю раскаяние, в которое мама явно не верит, она
качает головой и строго смотрит на Надю, которая тщетно
пытается сделать серьезное лицо. Что же касается меня, то
угрызений совести я решительно не чувствую: лучше обидеть
троих простаков на несколько дней, чем на всю жизнь самого
себя. Кстати говоря, "золотая лавина" вполне могла не
выдержать звуковой волны от двигателя, она находилась в
слишком напряженном состоянии, недаром на нее хватило
стограммовой аммонитной шашки. И опять же цель оправдывает
средства - жильцов из 23-го все- таки эвакуировали! Ну а
Петухов, мадама и Вадим Сергеич теперь до конца жизни будут
рассказывать восхищенным слушателям, как они из-за своей
безумной храбрости чуть не попали в лавину и чудом спаслись
от неминуемой гибели. Значит, все довольны, я всем угодил -
самому себе, троим чудесно спасенным, Мурату, который отныне
чист перед Петуховым, и, быть может, жильцам 23-го, которые
уже звонили из школы и просили Надю передать мне самые
добрые пожелания, вроде "пусть скорее сломает себе шею" и
тому подобное.
  А телефон не перестает звонить, я вздрагиваю от каждого
звонка - видимо, здорово напряжены не только лавины, но и
мои нервишки. Звонят с угрозами анонимные ослы; звонит с
докладом Олег: одна семья, дальние родственники Мурата, с
его молчаливого согласия, отказалась выезжать и
забаррикадировалась; навязывает "встречу у фонтана" Анатолий
- барбосы бродят нестреноженные и мечтают взять у меня
интервью по личным вопросам (отчетливо слышно хихиканье
Катюши); наконец, звонит Мурат, он без труда разгадал мой
фокус с "золотой лавиной" и, сверх ожидания, веселится по
этому поводу. Спохватившись, он осыпает меня упреками,
жалуется, что на него жмут со всех сторон, и всерьез
предупреждает, что если через сутки мой прогноз не
подтвердится, лавинную опасность он отменит. Что же, буду
готовиться к банкротству, мне, как банкиру, которому завтра
нечем оплачивать векселя, остается уповать на чудо; только,
в отличие от банкира, я не собираюсь стреляться.
  Мама, обладающая непостижимой способностью угадывать по
глазам состояние ребенка, сочувственно на меня смотрит, но
ни о чем не спрашивает - о делах в присутствии посторонних я
не говорю. Алексею Игоревичу у нас, кажется, хорошо,
уходить не собирается, к тому же ему явно нравится Надя, о
неопределенном статусе которой он догадывается. У них
нашлось несколько общих знакомых - оказывается, академики
иногда тоже ломают руки и ноги. Я пытаюсь возбудить в себе
чувство, похожее на ревность, но у меня не получается, и я
думаю о том, как было бы хорошо, если бы Надя оказалась моей
сестрой, я бы любил ее, как "сорок тысяч братьев любить не
могут". Но если я не ошибаюсь и у Алексея Игоревича при
виде Нади блестят глаза, то ухаживает он за ней, как полный
лопух: начинает рассказывать о проделках своих внуков. До
сих пор я что-то не замечал, чтобы подобные приемы
производили на молодую женщину неотразимое впечатление.
  - Самому младшему, Андрейке, всего два месяца, а он уже
вовсю пользуется техникой, - хвастает он. - Алексей, мой
сын и тезка, одержим идеей выращивать Андрейку на свежем
воздухе, днем и ночью коляска на балконе, а в коляске
микрофон, и когда Андрей Алексеевич хотят перекусить или
совсем наоборот, его вопли разносятся через колонки по всей
квартире. Музыка, Вадиму Сергеичу такую и за сто лет не
написать!
  Мама даже извелась от нетерпения - так ей хочется
поведать, каким смышленым был я во младенчестве.
  - Когда Максиму было всего два годика, - ухватившись за
паузу, начинает она, - ой, что я говорю, полтора! Он...
  - ...обыграл в шахматы Ботвинника, - подсказываю я. -
Алексей Игоревич, простите за нескромный вопрос, вы очень
дружны с Вадимом Сергеичем?
  - ...он был таким же невоспитанным, как и сейчас, - сухо
констатирует мама. - Он собрал все тапочки в коридоре, а мы
жили в большой коммунальной квартире, и утопил их в ванной!
  - Гм... я бы так категорически наши отношения не
определил, - с некоторым смущением говорит Алексей Игоревич.
- Просто случай сделал нас соседями по номеру. К тому же,
честно признаюсь, к музыке довольно равнодушен, в
особенности к эстрадной ее разновидности, и когда Вадим
Сергеич не без гордости сообщил, что сочинил тридцать две
песни, я про себя подумал, что лучше бы он посадил тридцать
два дерева и породил столько же детей!
  Алексей Игоревич смеется, и мы вместе с ним. Он грузный,
веселый и добродушный, в нем есть что-то детское - черточка,
которая делает взрослых людей на редкость симпатичными.
  - А Вертинский? - с легкой обидой спрашивает мама. - К
нему-то, надеюсь, вы равнодушия не испытываете?
  - Да, конечно, - торопливо соглашается Алексей Игоревич.
- Я о нем много слышал.
  - О нем? - У мамы вытягивается лицо. - Вы хотели сказать
- его? Вертинский не зависит от вкусов, он - лучший из
лучших! Я сейчас поставлю вам пластинку, и вы...
  Алексей Игоревич без всякого энтузиазма смотрит, как мама
хлопочет у проигрывателя.
  - Если вы сейчас же не расхвалите Вертинского, -
вполголоса говорит Надя, - пельменями в этом доме вас больше
кормить не будут.
  Мама у меня максималистка, она раз и навсегда определила
для себя вершины: лучший роман - "Мастер и Маргарита",
лучшее стихотворение - "Враги сожгли родную хату", лучшая
невестка - Надя, лучшим сыном мог бы стать Максим, если бы
упорно работал над устранением своих недостатков.
  - Замечательно, - вслушиваясь, неуверенно бормочет Алексей
Игоревич. - Хотя, естно говоря, я думал, что Вертинский
мужчина.
  - Максим, подай очки, я стала совсем слепая, - жалуется
мама. - Вот же он! А Русланову мы поставим потом, Алексей
Игоревич, ее тоже нельзя сравнить с некоторыми современными
кривляками, которые чуть ли не нагишом пляшут у микрофона.
  И тут до нас доносится отдаленный рокот, будто мимо
пролетает реактивный самолет.
  Мы точно знаем, что никакого самолета здесь нет и быть не
может.
  Мама замирает у проигрывателя с пластинкой в руках.
  Мы бросаемся к окну. В километре слева поднимается
снежное облако.
  - Третья пошла, - догадывается Олег, и я мгновенно
вспоминаю, что в доме № 23 забаррикадировалась одна семья.
  - Надя, собирайся, - говорю я. - Извините, Алексей
Игоревич, дела.
  С этой минуты мы с Муратом становимся единомышленниками.
Если бы это произошло на несколько часов раньше...
  Монти Отуотер совершенно прав: люди - более сложная
проблема, чем лавины.

        ИЗ КОНСПЕКТОВ АННЫ ФЕДОРОВНЫ

  Мама начала свои записи с того времени, как я стал
профессиональным лавинщиком. Сначала я относился к ним
иронически, так как был уверен, что пороху у мамы хватит на
месяц-другой, но затем вынужден был склонить голову перед ее
подвижничеством. Вот уже семь лет мама выискивает во всей
доступной литературе связанные с лавинами эпизоды,
систематизирует их, записывает суждения лавинщиков об их
деятельности - словом, как льстиво возвестил мамин любимчик
подхалим Гвоздь, стала "нашим лавинным Пименом".
  Будучи не слишком глубокими, мамины познания о лавинах
энциклопедически обширны, в этом отношении она может любого
из нас запросто уложить на обе лопатки; даже Юрий
Станиславович, казалось бы, знавший о лавинах все, во время
своих наездов в Кушкол не чурался наводить у нее справки. Я
же из маминых конспектов черпаю иллюстративный материал для
лекций, да и сейчас, когда пишу эти заметки, то и дело
листаю общие тетради, заполненные аккуратным маминым
почерком. Зная, что я к ним часто обращаюсь, мама время от
времени вкрапливает в текст назидания, имеющие большое
воспитательное значение, вроде "Главный враг лавинщика - это
легкомысленные вертихвостки из туристок" или "Лучший
помощник лавинщика в его нелегкой жизни - умная и преданная
жена, как у Монти Отуотера".
  Интересы повествования побуждают меня обратиться к
маминому труду и сделать ряд выписок. Конечно,
квалифицированным лавинщиком читатель не станет, да ему это
и не требуется, но зато он будет лучше ориентироваться в
событиях, о которых узнает из последующих глав.
  Древнегерманское слово "лафина" произошло от латинского
"лабина", то есть скольжение, оползень. Епископ Исидор из
Севильи (570-636 год н. э.) упоминал "лабины" и "лавины" -
кажется, это первый литературный источник.
  В фольклоре лавины называют "белая смерть", "белые
драконы", "белые невесты" и так далее. Максим рассказал,
что однажды, когда на Тянь-Шане Юрий Станиславович чудом
ушел от лавины, в которой погибли два альпиниста, он
воскликнул: "Белое проклятье!" Мне кажется, что точнее
сказать нельзя: воистину "белое проклятье"! Великий
австрийский лавинщик Матиас Здарский, которого Юрий
Станиславович ставил даже впереди Отуотера и Фляйга, однажды
попал в лавину. Вот замечательное по наблюдательности и
силе духа описание, которое он оставил: "В этот момент...
послышался грохот лавины; громко крикнув своим спутникам,
укрывшимся под скалистой стеной: "Лавина! Оставайтесь
там!" - я побежал к краю лавинного лога, но не успел сделать
и трех прыжков, как что-то закрыло солнце: словно
гигантская праща, около 60-100 метров в поперечнике, на меня
опускалось с западной стены черно-белое пятнистое чудовище.
Меня потащило в бездну... Мне казалось, что я лишен рук и
ног, словно мифическая русалка; наконец, я почувствовал
сильный удар в поясницу. Снег давил на меня все сильнее и
сильнее, рот был забит льдом, глаза, казалось, выходили из
орбит, кровь грозила брызнуть из пор. Было такое ощущение,
что из меня вытягивают внутренности, словно лавинный шнур.
Только одно желание испытывал я - скорее отправиться в
лучший мир. Но лавина замедлила свой бег, давление
продолжало увеличиваться, мои ребра трещали, шею свернуло
набок, и я уже подумал: "Все кончено!" Но на мою лавину
вдруг упала другая и разбила ее на части. С отчетливым
"Черт с тобой!" лавина выплюнула меня". У Здарского было
восемьдесят переломов - и он не только выжил, но и через
одиннадцать лет снова стал на лыжи!
  По сравнению со Здарским Максиму повезло: когда его
засыпало одиннадцатой лавиной, Степа быстро его откопал, а
через минуту на то место, где был Максим, упало подломленное
воздушной волной дерево. Но семь переломов - это тоже
много, Максим должен всю жизнь благодарить Надю. Максим
вообще очень неосторожен. Как и другие молодые люди, он
уверен, что жизнь нескончаема, и меньше всего на свете
думает о маме. Случай с Олегом Фроловым. На него спустили
лавину две туристки, которые далеко ушли с трассы на
покрытый целиной склон. Я не хочу их ругать, они погибли,
бедняжки, но их легкомыслие недопустимо. Олег повел себя
очень правильно. Увидев несущуюся на него лавину, он
мгновенно сбросил лыжи и палки, прикрыл голову капюшоном и
стал делать плавательные движения по ходу лавины. (См.
далее выписку из Фляйга). В результате Олега засыпало не
глубоко, и его удалось довольно быстро откопать - благодаря
оставшемуся на поверхности кончику лавинного шнура. Если бы
Олег не потерял сознания, то мог бы освободиться
самостоятельно, так как, во-первых, лавина была из сухого
снега и, во-вторых, благодаря капюшону дыхательные пути
забиты не были.
  Ганс Шредер из Инсбрука попал, к сожалению, в лавину из
мокрого снега, в "снежный цемент". Мы с Максимом очень
переживали, когда узнали о гибели этого прекрасного человека
и лавинщика. По моей просьбе Максим перепечатал на машинке
в нескольких экземплярах ценные советы Вальтера Фляйга.
Олег сказал, что эти советы очень ему помогли. Вот их
текст:
  "Если спастись бегством нельзя, то... палки прочь и лыжи
долой! Они играют роль якоря и, покрываясь снегом,
буквально засасывают человека в лавину. Так как в
большинстве случаев человек, настигнутый лавиной, падает, то
палки, если он их держит за петли, затягивают лыжника в снег
вниз головой...
  Попав в лавину, нужно всеми силами удерживаться на
поверхности и выгребаться к ее краю.
  Выполнение правила - держаться наверху и стать невесомым -
достигается тем, что делают плавательные движения, причем по
течению лавинного потока. Это не позволяет лавине засосать
попавшего в нее человека.
  Правила поведения человека, попавшего в большую, быстро
сходящую лавину... едва ли кто-нибудь сможет выработать...
Если удалось удержаться на поверхности, то надо, самому или
с чужой помощью, как можно скорее уйти подальше в сторону,
чтобы не попасть под повторную лавину. Если же вас засыпало
и вы лежите глубоко под снегом, никакой совет не поможет.
Рассказывают, что при остановке лавина издает страшный
скрип; она "кричит" и, словно клещами или прессом, сжимает
тело. При влажном или мокром снеге не напрасно говорят о
снежном цементе, который буквально замуровывает человека, не
давая ему пошевельнуться. Ни о каком самоосвобождении
здесь, конечно, не может быть и речи. Один совет, пожалуй,
уместен: никогда не отчаиваться и не терять надежды.
Спасение может прийти и через несколько дней. Кричать
бесполезно. Звуковые волны не проникают на поверхность,
хотя засыпанный хорошо слышит, а часто даже хорошо понимает
все, что говорят члены спасательной команды...
  Кого постигнет несчастье попасть в воздушную волну
пылеобразной лавины, тому трудно что-либо посоветовать. До
сих пор еще не установлено, где лучше спасаться - за
естественным убежищем, например за скалой, или перед ним...
Во всяком случае, нужно закрывать рот, нос и уши...
Деревья, которые воздушная волна ломает или вырывает с
корнем, редко могут служить защитой, часто они опаснее, чем
свободное пространство около них. В любом случае нужно
бросаться ничком, зацепиться за что-нибудь и держаться что
есть силы.
  Во всех случаях засыпанный лавиной человек не должен,
более того - не имеет права, терять уверенность в своем
спасении. Только мобилизовав всю волю, можно остаться в
живых. Отчаявшийся погибает".
  Вальтер Фляйг рассказывает о нескольких случаях чудесного
спасения. В австрийских Альпах, в окрестностях
Хейлигенблота в одну ночь сорвались в долину 11 больших
лавин. Одна из них "словно слизнула дом крестьянина Шмидля
вместе со всеми обитателями. Пять человек - хозяин, хозяйка
и три взрослых сына - погибли, а дочь чудом избежала смерти:
воздушной волной ее выбросило из окна дома в снег, в ночную
мглу". Эта же лавина похоронила большую часть поселка,
поиски жертв продолжались много дней. "И вдруг на 13-й день
(!) поисков спасатели, перерывшие лавинный конус, услышали
крик о помощи! Бросившись на зов, они увидели торчавшую из
снега белую руку и быстро извлекли молодого рабочего
Фрайзеггера, который настолько сохранил самообладание, что
смог рассказать о своем приключении. Его завалило в
помещении, тело зажало, руку вывернуло к спине. Так он
лежал в нижнем белье в кромешной тьме под тонким одеялом,
потеряв представление о времени... И вдруг голоса над
снегом! Он зовет, кричит, он поет все песни, какие знает,
но его не слышат. Так бывает всегда - голос засыпанного не
проникает из снежной толщи наружу... Спасатели пришли и
ушли, не найдя его... Сколько дней, а может быть, недель он
лежит? Ему казалось, что прошло три месяца. Разгребая снег
окоченевшими, плохо слушающимися пальцами, он нащупал щепку;
торопясь и задыхаясь, он начал сверлить крошечное отверстие
вверх. И вот удалось! Свет и воздух! Собрав все свои
силы, он поднял голову и в последний раз крикнул, прося
помощи у тех, кто оставался в прекрасном, бурлящем жизнью
мире... Поистине - воля прокладывает путь!"
  А вот что рассказывает о своей лавине Монти Отуотер:
  "Мой партнер крикнул: "Смотри!" И я услышал угрожающее
шипенье мягкой снежной доски. Снег перед моими лыжами
взгорбился, как скатерть, соскальзывающая с наклонного
стола. По существу это и было снежное покрывало примерно
400 метров длиной, 50 метров шириной и 100 сантиметров
толщиной-лавина в самый начальный момент ее зарождения. Я
оглянулся через плечо. Помню, я подумал: "Ты чертовски
рискуешь не уйти отсюда, Отуотер!" Словно вся гора
надвигалась на меня - по грубым подсчетам, тысячи тонн ее
массы... Я погрузился по колено в кипящий снег, затем по
пояс, затем по шею... Очень быстро и внезапно меня дважды
перекувырнуло вперед, как пару брюк в барабане для чистки
одежды... Боли не ощущалось, была только тряска, вырывавшая
из меня мычание при каждом ударе. В этот момент лавина
сняла с меня лыжи и тем самым сохранила мне жизнь,
отказавшись от рычага, с помощью которого она бы могла
скрутить меня... Мои воспоминания об этой лавине кажутся
довольно ясными и подробными потому, что это был
незабываемый случай. И, находясь в лавине, я продолжал
думать и бороться за жизнь. Однако главным моим ощущением
было крайнее возбуждение. Вместо сияния солнца и снега в
лавине была полнейшая тьма - пенящая, скручивающая, и в ней
со мной как бы боролись миллионы рук... Внезапно я снова
оказался на поверхности, в лучах солнца. Выплюнув снежный
кляп изо рта и сделав глубокий вдох, я подумал: "Так вот
почему у погибших в лавине рот всегда бывает забит снегом!"
Инстинктивно или в последнем проблеске сознания я сделал
отчаянное усилие, и лавина выплюнула меня на поверхность,
как вишневую косточку".
  Я очень рада, что Монти остался жив. Мы с Максимом очень
любим его. Всего я собрала около сорока таких случаев.
Прочитав их описание, Юрий Станиславович со свойственным ему
остроумием сказал: "Анна Федоровна, внесите, пожалуйста,
дополнение к правилам моего друга Фляйга". - "Какое же?" -
спросила я.
  "Пишите: лучший способ спастись от лавины - это быть от
нее как можно дальше".

        ИЗ АФОРИЗМОВ МОНТГОМЕРИ ОТУОТЕРА

  "Быть или не быть битве - всегда решает лавинщик, но место
битвы всегда выбирает лавина".
  "Мы должны расстаться с убеждением, что можем тем или иным
способом взять верх над природой. Мы должны думать лишь о
сосуществовании с ней".
  "Лихача может удержать только сознание того, что никто не
пойдет на смертельный риск, чтобы спасти его".
  "Лавины учат скромности".
  "Общее во всех встречах человека с лавиной - полная
неожиданность для жертвы".
  "Полнейшее невежество - лучшее средство для того, чтобы
быть застигнутым врасплох".
  "Я думаю, что мы просто не могли бы оставаться психически
нормальными в этом мире, полном разнообразных опасностей,
если бы не верили в собственную неуязвимость".

        ЛАВИНЫ И ИХ ЖЕРТВЫ 

  Первые несчастные случаи от лавин зафиксированы во время
перехода Ганнибала через Альпы в 218 году до н. э.
  В 1679 году от лавин в Норвегии погибло около 500 человек.
  В 1689 году в Монтафоне (Альпы) за три дня погибло 120
человек.
  В 1910 году в Каскадных горах (США) в районе перевала
Стивенс лавина обрушилась на пассажирский поезд и разнесла
его в щепки. Погибло около 100 человек.
  В 1915-1918 годах на итальянско-австрийском фронте в
Альпах от лавин погибло до 60 тысяч человек - больше, чем в
ходе военных действий. Только 12 и 13 декабря 1916 года,
когда прошел сильнейший снегопад, лавины в течение 48 часов
завалили 6 тысяч австрийцев, а потери итальянцев, как
считается, были еще большими.
  В 1936 году от одной лавины в Хибинах погибло около 100
человек.
  В Альпах зимой 1950-1951 года в лавинах погибло примерно
300 человек, а в страшную лавинную катастрофу 1954 года еще
больше. Особенно трагическая судьба постигла общину Блонс,
где лавина похоронила 50 человек.
  Самая рекордная лавина в нашей стране - 6 миллионов
кубометров, Тянь-Шань, апрель 1959 года. К счастью - в
практически безлюдной местности, без жертв.
  В 1970 году во французских Альпах лавина обрушилась на
курорт Валь-д'Изер. Погибло около двухсот туристов.
  Если во всей Швейцарии зарегистрировано десять тысяч
лавинных очагов, то у нас только на Кавказе их двенадцать
тысяч. Но в Давосе создан институт лавин, а у нас ими
занимаются только две-три лаборатории... Одну из них, самую
большую, основал Юрий Станиславович, но главную свою мечту -
создать единую лавиноспасательную службу по всей стране -
осуществить не успел.

        О ВОЗДУШНОЙ ВОЛНЕ 

  Сила воздушной волны грандиозна. Фляйг: однажды она
перебросила железнодорожный вагон на 80 метров!
  Известно, что наибольшие беды происходят в момент
прохождения снеговоздушного облака, сопровождающего лавины.
О том, где идет волна, много спорят; Юрий Станиславович
полагал, что она идет не впереди лавины, а вместе с облаком,
которое иногда достигает сотен метров в ширину и десятков
метров в высоту.
  Из статьи Максима о воздушной волне: "Воздушная волна
лавины № 7 вторглась в лесную зону и уничтожила две тысячи
крупных деревьев. Расчет показал, что для такого
разрушительного эффекта скорость ветра при воздушной волне
должна была превысить 80 метров в секунду. Отдельные сосны,
сорванные волной, имели возраст 200-250 лет".
  "В зоне действия снеговоздушного облака люди, даже не
попавшие в лавину, могут погибнуть от густой снежной пыли,
забивающей дыхательные пути, пыли настолько мелкой, что она
свободно просачивается через одежду и белье до тела, более
того - через невидимые щели двойных оконных рам домов,
находящихся в 1,5 километра от лавины".
  Об этом же читаем у Фляйга: "Воздушная волна была так
сильна, что... люди, как установил врач, погибли вследствие
давления воздуха, разорвавшего легкие, как шквал рвет
паруса".
  Юрий Станиславович: "Почти все лавины, в которых гибли
горнолыжники и альпинисты, были вызваны самими жертвами".
Отсюда вывод: не пересекайте лавиноопасных склонов!

        x x x

  Далее у мамы идут подборки о "спящих" лавинах, о
спасательных работах и прочее. Если понадобится, я к
маминым конспектам еще вернусь, а пока что продолжу свой
рассказ.

        ЗНАТЬ, ЧТО ТЫ ПРАВ, - ТОЖЕ НЕЛЕГКАЯ НОША

  Слизнув, как корова языком, лес на склоне, снеговоздушное
облако обрушилось на дом, сорвало и отбросило метров на
десять крышу, выбило окна и намело в квартиры массу снега.
Дом перекосило, но он держался - язык лавины, к счастью,
остановился в нескольких шагах: этакая двухметровая толща
снега, перемешанного с грунтом, обломками деревьев, ветвями
и досками от снесенных сараев.
  Толпа на месте стихийного бедствия дезорганизует и вносит
сумятицу, в ее разноголосых воплях тонет здравый смысл.
Прежде всего мне нужно обнаружить и немедленно опросить хотя
бы одного-двух очевидцев. Фары вездехода - электричество
вырубилось, когда волной поломало столбы, - выхватывает из
толпы бабушку Аминат. На ее лице беспредельное отчаяние,
она судорожно прижимает к себе внучонка Баттала и беззвучно
шевелит губами - молится, наверное. Я силой прокладываю к
ней дорогу через толпу, мне некогда церемониться, мне дорога
каждая секунда. Вокруг нас образуется кольцо из моих ребят,
можно начинать опрос.
  Она развешивала белье за домом, когда к ней подбежал
Баттал - Хаджи, старший брат, его обижает. Дедушка Измаил
открыл форточку - вон там, на втором этаже с краю, - смеялся
и советовал Батталу не жаловаться, а поколотить Хаджи. А
потом пошла лавина...
  Я обрываю Мурата, который начинает энергично разбрасывать
указания, предлагаю ему и Олегу попытаться залезть на второй
этаж и вызволить дедушку Измаила, а сам полностью
переключаюсь на Баттала. Я беру его на руки, ласково глажу
его по щеке и внушаю, что если он точно вспомнит место, где
они играли, то мы сейчас же, сию минуту найдем ему брата.
Малыш очень напуган, он не может забыть, как через него и
бабушку вдруг полетела крыша; я даю ему конфетку, хвалю его
за храбрость, говорю, каким хорошим проводником он будет,
когда вырастет большим. Чтоб его успокоить, мне не жалко
целой минуты. - Вот здесь, - нерешительно вспоминает
Баттал, - или здесь... нет, вот здесь, здесь, дядя Максим!
Фары вездехода, факелы - на первую часть лавинного выноса.
Наверху уже стоят Гвоздь и Рома, они принимают от ребят
лавинные зонды и лопаты. Я намечаю участок, который мы
будем зондировать в первую очередь. Вместе со спасателями
Хуссейна нас человек десять, остальные мешают.
  - Всем отойти на двадцать метров!
  Мы работаем в шаге друг от друга, зонды плавно входят в
лавинный снег. Пока что он еще не отвердел, возьмешь в
кулак - как вата, бетонно-твердым снег станет через
час-другой, в результате спекания. Если Баттал не ошибся,
нужно прозондировать примерно сто квадратных метров. Шаг -
другой - третий - десятый - двадцатый... Мы зондируем в
линию, метод испытанный, только секунды бегут слишком быстро
- медленно время тянется для того, кто в лавине, если он не
потерял сознание. Очень мешают, сбивают с толку обломки,
всякие посторонние предметы: когда в них втыкается зонд, не
всегда с ходу можно разобраться, что это такое, и мы теряем
драгоценное время на проверку.
  - Быстрее, быстрее, - шепчет Надя.
  Я еще никогда не видел ее такой взволнованной, ее лицо
белее снега. Но быстрее нельзя, зонд должен только нащупать
тело Хаджи, а не проткнуть его, как копье.
  - Есть!
  Осман вытаскивает зонд, на его наконечнике - клок материи.
Теперь уже быстро снимаем пласты снега лопатами. Показался
валенок... вторая нога в носке... пальтишко... Хаджи
лежит на спине, рот его забит снегом, глаза открыты.
Почему- то у попавших в лавину глаза почти всегда открыты.
Мы сделали свое дело, очередь за Надей. Она раскрывает
саквояж, становится на колени, пальцами очищает от снега рот
Хаджи, нос и уши. Быстро - подкожное впрыскивание камфоры.
Теперь искусственное дыхание: раз-два, раз-два, раз-два...
Надя работает, как автомат: раз-два, раз-два...
  Из горла малыша вырывается хрип.
  - Чай! - бросает Надя, начиная массаж. - Одеяло!
  - Живой, бабушка Аминат, живой! - кричит Гвоздь.
  Несколько капель горячего чая из крышки термоса - и в
глазах Хаджи появляется осмысленное выражение. Значит,
сосудики заработали по-настоящему, через пару дней мальчишка
будет бегать и прыгать.
  - Носилки! - командует Надя, укрывая Хаджи одеялом. - В
тепло, быстро!
  Теперь можно оглянуться.
  - Максим!
  Мы с Васей прыгаем вниз и бежим к дому, Мурат и Олег
спускают нам на руки неестественно согнутое тело дедушки
Измаила. У него продавлена грудная клетка, он мертв.
  Бабушка Аминат становится перед ним на колени, мы молча
стоим, сняв шапки, а вокруг уже столпотворение, отовсюду
сбежались теперь уже бывшие жильцы дома № 23. Сейчас, в эту
минуту, люди видны как под рентгеном: одни, забыв обо всем,
окружают бабушку Аминат и разделяют ее скорбь, а другие
рвутся в дом, рыдают о своем пострадавшем имуществе. Их
вопли режут мне уши. "Только малая печаль говорит, большая
безмолвна", - вспоминаю я и с ненавистью смотрю на них.
  - Почему стоите без дела? - набрасывается на нас
Джамалов, заместитель Гулиева. - Дом упадет, вещи пропадут!
  Ради твоего барахла я своими ребятами рисковать не стану,
держи карман шире.
  - Пашел вон! - шипящим шепотом говорит Мурат, да так, что
Джамалов отшатывается.
  - Нэ видишь - смэрть?
  У Мурата на глазах слезы, дедушка Измаил - его родной
дядя. Он поднимает бабушку Аминат, берет на руки плачущего
Баттала.
  - Будете жить у меня. Поехали, Максим.
  Только сейчас я замечаю, что идет снег.
  В стремлении отстаивать свою правоту человек может зайти
далеко - особенно если он фанатик или глупец. Я не отношу
себя ни к тем, ни к другим, но и мое самолюбие страдало,
когда подавляющим большинством голосов Кушкол обвинил меня в
несостоятельности. Бывает, что человеку легче перенести
удар по физиономии, чем презрение, потому что на удар можно
ответить ударом, а чем смыть презрительный взгляд? Теперь
все знают, что я прав, но ни гордости, ни удовлетворения я
от этого не испытываю, как, наверное, не испытывала этих
чувств Кассандра, когда горела Троя.
  Никакой я не ясновидец, я просто знаю и вижу больше, чем
другие, и это объясняется не особыми качествами моего мозга
или органов чувств, а познаниями, вбитыми в мою голову. Не
скрою: я испытал бы гордость и удовлетворение, не будь они
оплачены столь высокой ценой. Если бы воздушная волна
третьей лавина погубила один только лес и обессилела, я бы
кое-что себе позволил. Может, дружески похлопал бы дедушку
Хаджи по плечу, а Мурату посоветовал бы обратиться к столь
им уважаемой Анне Федоровне за парочкой уроков.
  Мы сидим в кабинете Мурата - сам хозяин, начальник
артиллерийской команды Сорокин, председатель поселкового
Совета Махтиев, директора всех гостиниц и турбаз, сержант
Абдул, Измаилов, Хуссейн и я. Мы - члены штаба, наделенного
чрезвычайными полномочиями, об этом только что сообщил
Мурат. Райком назначил и "представителя ставки", но он не
может к нам прорваться: между Караколом и Кушколом сошли
четыре лавины, шоссе завалено, поврежден мост. Телефонная
связь с райцентром прервана, обращаться и получать ЦУ будем
по радио.
  Пока Мурат сообщает эти подробности, я смотрю в окно.
Бюро погоды, с утра обещавшее ясную солнечную погоду без
осадков, час назад пролепетало какую-то чушь по поводу
неожиданного столкновения циклона с антициклоном, пытаясь
наукообразно оправдать свою бездарность. Снегопад
достаточно мощный, Лева радирует, что с каждым часом наши
лавины жиреют на два с половиной сантиметра.
  Директора жалуются на недостаток электроэнергии ("Можете
себе представить, пылесосы плохо работают!"), на отсутствие
свежих газет и кинофильмов, на разъяренных туристов и друг
на друга, и я вспоминаю мамин рассказ о соседке по квартире,
которая в войну ужасно боялась, что от бомбежки может
пострадать ее фарфоровый сервиз. Мне так хочется встать и
гаркнуть: "Прекратите болтовню!", что я до боли сжимаю
челюсти и по тургеневскому методу десять раз провожу языком
во рту. Представляю, какой они поднимут крик, когда услышат
о моем "непременнейшем условии"! Кушкол превратился в
ловушку, а Гулиев кудахчет, что путевки у каждого седьмого
туриста просрочены... бухгалтер стонет... финансовый
план... все директора хором подвывают - концерт! Им в
голову не приходит, что они трясутся над фарфоровым
сервизом, что на Кушкол могут обрушиться такие лавины, каких
он отродясь не видывал!
  Мурат сидит с отсутствующим видом, мне кажется, что он
ничего не слышит и думает не столько о том, что может
произойти, сколько о том, что уже произошло. Пора
включаться, время дорого. Я прошу слова, подхожу к висящей
на стене крупномасштабной карте Кушкола и докладываю свои
соображения. Я просто и недвусмысленно говорю, что
положение угрожающее и дискутировать по поводу финансовых
планов - значит отбивать хлеб у ослов (бурные протесты
директоров, Мурат молчит). Вместо того чтобы хныкать и
сотрясать воздух смехотворными жалобами, следует подумать,
пока есть время, о действительно важных вещах: о сухом
пайке для туристов, о дровах для костров, на которых можно
разогреть пищу в случае прекращения подачи электроэнергии и,
самое главное, о том, как будем бороться с лавинами -
активно или пассивно.
  И я предлагаю на рассмотрение штаба два варианта.
  Вариант первый: начать профилактический обстрел лавин.
  Преимущества варианта: лавины не успеют получить
дополнительных боеприпасов от нового снегопада.
  Недостаток: от сотрясения склонов может произойти
одновременно массовый сход лавин.
  Вариант второй: пассивно ждать.
  Преимущества: значительно больше шансов на то, что сойдут
не все, а лишь отдельные лавины, и не одновременно, а
поочередно.
  Недостаток: если это произойдет не сегодня, а, скажем,
завтра или послезавтра, лавины обретут несравненно большую
мощность.
  Мурат. Какой из вариантов, по-твоему, лучше?
  Я. Оба хуже, но третьего не вижу.
  Мурат. Обстрел - большой риск, это и ребенку ясно. А
почему не попытаться подрезать лавины лыжами? Ты же это
делал.
  Я. Не такие лавины и не в такой обстановке. Смертельный
номер, Мурат.
  Мурат. Боишься?
  Я. Немножко. Но если со мной пойдешь ты...
  Хуссейн. Я бы не пашел, галаву жалка. Шутка.
  Мурат. А тебя пока что не спрашивают! Допустим, мы
остановимся на втором варианте - будем ждать. Твой прогноз:
какой мощности могут быть лавины?
  Я. Очень трудный вопрос...
  Мурат. Легкие мы без тебя решим.
  Я. Все зависит от интенсивности и длительности снегопада,
от ряда других факторов. Возьмем худший случай: снегопад
продлится двое суток и произойдет резкий перепад температур.
Тогда четвертая, седьмая и одиннадцатая, по нашим расчетам,
достигнут объема от полумиллиона до миллиона кубов каждая, а
остальные лавины - от пятидесяти до двухсот тысяч.
  Мурат. Не преувеличиваешь?
  Я. Преуменьшаю.
  Мурат. Поверим. Куда дойдут лавины-миллионеры?
  Я. В опасной зоне могут оказаться турбазы "Альпинист",
"Кавказ" и "Кексу", а участок шоссе до гостиницы "Бектау"
будет перекрыт почти на всем протяжении.
  Мурат. Не пугаешь?
  Я пожимаю плечами.
  Мурат. Хорошо, допустим, что на этот раз не пугаешь... А
если мы возьмем и решим, что существует еще и третий
вариант, то есть что лавины не сойдут вовсе? Тогда что?
  Я. Этот вариант для меня самый легкий: я немедленно
извещаю руководство об отставке и беру отпуск.
  Мурат. Ай-яй-яй, какой обидчивый! Не ерепенься, а скажи:
ты - за какой вариант? Научное обоснование, меры - все!
  Мурат умеет хватать за жабры, к ответу на этот вопрос я
еще не готов и впервые в жизни жалею, что не курю:
курильщик, доставая сигареты и щелкая зажигалкой, выигрывает
время для обдумывания и, главное, делает это непринужденно.
Меня выручает звонок.
  Мурат. Ну, чего тебе?.. Я же сказал - в спальне, пусть
пока что живут в спальне. Что?.. А на диване тебе будет
плохо?.. Тогда поставь себе раскладушку на кухне! - Трубка
с треском опускается на рычаги. - Ну, твой вариант?
  Сорокин. Стрелять надо - и все дела.
  Мурат. Подождите, Леонид Иванович, пусть скажет лавинщик.
  Я. Леонид Иваныч, вы ручаетесь за снаряды?
  Сорокин. В каком таком смысле?
  Я. В январе, когда вы обстреливали седьмую, один снаряд
не разорвался и лавина вынесла его на шоссе. К счастью, как
вы помните, снаряд мы обнаружили, и Осман его обезвредил.
  Сорокин. Я и за свою жену не поручусь, а ты говоришь -
снаряды... Без шуток - в порядке снаряды, тот случай за
много лет был единственный.
  Я. Тогда рискнем! Но - при одном непременнейшем условии.
- Я беру указку и оборачиваюсь к карте. - Обратите внимание
на расположение турбаз. Профессор Оболенский предупреждал,
что раз в столетие возможно совпадение факторов,
способствующих формированию исключительных по своей
разрушительной силе лавин. Привожу по памяти его слова: "В
подобной гипотетической ситуации турбазы "Кавказ",
"Альпинист" и "Кексу" могут оказаться в сфере действия
воздушных волн". На мой взгляд, именно такая ситуация
создалась сейчас. От себя добавлю, что в опасной зоне могут
оказаться индивидуальные гаражи для машин, продовольственный
магазин и, - я посмотрел на Мурата, - участок леса перед
домом № 3. Непрестижная квартира Мурата, на кухне которой
Юлии рекомендовано поставить себе раскладушку, находится как
раз в этом доме. Я человек не злой, но мысль о том, что
какое-то время Юлия будет с проклятьями ложиться на
раскладушку, доставляет мне удовольствие.
  Марат. Ты без фантазий! Могут оказаться или окажутся?
  Я. Три дня назад в этом кабинете ты мне задал примерно
такой же вопрос. Я ответил, что не господь бог. С тех пор
ты должен был сделать для себя кое-какие выводы? Напомнить?
  Может быть, это и жестоко - намекать ему на похоронку, но
мне надоела роль мальчика для битья.
  Мурат. Раз уверен - выкладывай свое "непременнейшее
условие".


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [2]