Я. Буду краток. Прежде чем начать обстрел - а если это
делать, то как можно скорее, - предлагаю немедленно, сию
минуту выселить из турбаз всех туристов, перебазировать
продовольственный...
  Махтиев. Куда, куда выселить? Ты понимаешь, что
говоришь?
  Гулиев, Измаилов. Безответственность!.. Паникерство!
  Мурат. Прекратить!.. Итак, выселить примерно шестьсот
человек... А куда?
  Я. Это меня не касается, с меня и лавин хватит. Но если
хочешь знать мое мнение...
  Гулиев. Мурат Хаджиевич, зачем слушать этого...
  Мурат. Говори, Уваров.
  Я. В "Актау" и "Бектау" имеется около сотни "люксов" и
"полулюксов", в каждом можно поставить по пять-шесть
раскладушек. В тесноте, да не в обиде.
  Меня осыпают бранью - ожидаемой и вполне понятной.
"Люксы" и "полулюксы" лишь бы какой случайный хмырь не
получит, директора, да и сам Мурат, поселяют там очень
нужных или важных людей, с именами, связями и возможностями.
Попробуй, объяви экс-чемпиону мира по шахматам, управляющему
торгом или народному артисту, что отныне его кровать, как
авианосец эсминцами, будет окружена раскладушками.
Кошмарный сон директора!
  Мурат не реагирует на вопли и призывы, он сидит, склонив
голову набок, и как-то странно на меня смотрит. На его
губах застыла усмешка, я нисколько не удивлюсь, если под
взрыв оваций он пошлет меня ко всем чертям. Что ж, власти у
меня нет, мое дело предупредить.
  Мурат. Вот вы галдите, а кое-что из того, что посоветовал
Уваров, заслуживает внимания. Как думаете, может, и в самом
деле стоит забрать машины из индивидуальных гаражей?
  За исключением Махтиева и Абдула, у которых нет машин, и
Хуссейна, который по моему настоятельному совету перекатил
"жигуленка" в Таукол к отцу, все охотно соглашаются с тем,
что эта часть болтовни Уварова заслуживает внимания.
  Мурат. Тогда не будем терять время, объявляю перерыв на
двадцать минут. Идите, выкатывайте свои машины в безопасное
место.
  Несколько человек поднимаются и направляются к выходу;
Мурат, сощурив глаза, с усмешкой следит за ними. Я про себя
награждаю его овацией - ход он придумал гениальный.
  Мурат. Перерыв отменяется! Всем, кто хотел забрать
машины, советую поразмыслить над своим соответствием
занимаемой должности. Если директору личная машина дороже
жизни туристов и персонала, он не директор, а...
  Здесь Мурат употребил слово из лексикона Жулика.
  Махтиев. Ты мягкий человек, Мурат, еще сильнее можно
сказать!
  Мурат. Ничего, они и так поймут. Предложение товарища
Уварова принимаю. Даю вам три часа времени. Собственные
машины разрешаю перекатить после того, как последний турист
будет переселен, а продовольственный магазин перебазирован.
  Я. Ты забыл о доме № 3.
  Мурат. Ничего я не забыл. "Актау" и "Бектау" примут по
триста человек. Немедленно готовить раскладушки, автобусы.
Приступать к выполнению!
  Гулиев. Но, Марат Хаджиевич...
  Мурат. Вы-пал-нять!
  Я подхожу к Мурату, терпеливо дожидаюсь, пока из его глаз
перестают сыпаться искры.
  - Мне нужно кормить ребят, помоги продуктами.
  - Получишь на складе, - Мурат быстро пишет записку, -
потом оплатишь. Где тебя искать?
  - Поеду с Леонидом Иванычем. По готовности обменяемся
зелеными ракетами. Связной при мне - Вася Лукин.
  - Уборщица на полставки? - Мурат подмигивает. - Ревизора
на тебя нет, Максим.
  - Кто без греха, пусть кинет в меня камень, - осторожно
шучу я. За Васю мне и в самом деле могут намылить холку.
  Дома я застаю всех своих бездельников, очистивших
холодильник так здорово, что его можно отключать. Мою долю,
однако, они сожрать не успели, и я, неторопливо кушая
гречневую кашу со шкварками, даю указания. Вася пойдет со
мной, Гвоздь и Рома - за продуктами, Надя будет отдыхать -
все-таки в отпуске, а Олег и Осман караулить вездеход, чтоб
не сперли туристы.
  - Запомните, лодыри, - по-отечески внушаю я, - здоровый
аппетит - это не самое главное качество лавинщика. Отныне я
вашу работу буду оценивать не по количеству слопанной пищи,
а по оперативности, инициативе и верности принятым
обязательствам.
  Текст все помнят?
  - "Находясь в ясном уме и твердой памяти, - бормочет
Гвоздь, - обязуюсь..."
  - Достаточно. Учтите, кроме Анны Федоровны и меня, вы
никому не подчиняетесь, не мальчики на побегушках. В
скандалы с переселением не суйтесь, следите за ситуацией и
действуйте без папиных советов. Надя, когда Гвоздь начнет
домогаться твоей руки, положи ему на головку пузырь со льдом
или отхлещи веником. Спать по утвержденному Олегом графику.
У меня все.
  - Спасибо за доверие, чиф, - гудит Олег. - Зонтик с собой
берешь?
  Мы смеемся. Как-то на лекции для туристов я сострил, что
от лавины можно отгородиться раскрытым зонтиком, и один
недоразвитый чайник воспринял это со всей серьезностью - не
расставался с зонтиком ни на минуту. Мне не очень хочется
смеяться, на душе у меня скребут кошки, но я люблю, когда
ребята живут и работают с настроением. В лавинную опасность
у нас не принято говорить о потерях, о них мы будем говорить
потом, когда позволим себе расслабиться.
  - Удачи! - напутствует мама. - Максим, ты помнишь...
  - Да, мама, только учти, я не при телефоне.
  - Тогда запусти ракету.
  - Красную, зелеными мы будем обмениваться с Муратом.
  - Хорошо, красную. И береги Васю.
  - Анна Федоровна... - бурчит Вася, который по оживившимся
лицам ребят догадывается, что мамино пожелание еще
сработает. Он прав, едва мы успеваем перешагнуть порог, как
эти негодяи раскрывают пасти и дружно орут: "Береги Васю!"
Они продолжают скандировать, пока мы не скрываемся в
вездеходе, в котором нас ждет Леонид Иваныч со своей
командой.
  Снег валит валом. По приказу Мурата бульдозеристы
расчищают нам шоссе. Мы едем в сторону Бектау, за "Чертов
мост", где на бетонированной площадке установлена
крупнокалиберная зенитка, пристрелянная к лавинам от седьмой
до пятнадцатой. "Старая артиллерийская лошадь услышала зов
трубы!" - смеется Леонид Иваныч. Он откровенно доволен, по
окончании войны стрелять ему доводится не часто, а это дело
он любит - в войну артиллеристом был лихим, четыре боевых
ордена за красивые глаза тогда не давали. На Ладоге ему
осколком оторвало по локоть левую руку, но и одной Леонид
Иваныч орудует так, как иные двумя не сумеют. И маме, и мне
он особенно дорог потому, что знал моего отца, командира
отдельного лыжного батальона, и не только знал, но и
поддерживал огнем во время прорыва блокады Ленинграда. "Ну
и судьба! - изумился Леонид Иваныч, когда мы встретились в
Кушколе. - Майор Сорокин - личный артиллерист отца и сына
Уваровых!" Пока его ребята готовят зенитку к стрельбе, мы,
сидя в кабине, уточняем на карте сектор обстрела. Все
координаты определены заранее, бить по лавиносборам мы можем
вслепую, нужно лишь определить, с чего начать. Мы решаем
прощупать сначала четырнадцатую, относительно небольшую и
расположенную в семистах метрах от одиннадцатой. Если
четырнадцатая сойдет, не потревожив соседок, попробуем
тринадцатую, а если...
  Это самое "если" стоит у меня поперек горла: кто может
гарантировать, что первый же снаряд не сведет склоны Актау с
ума? А разве то, что мы собираемся делать, - не
сумасшествие? Нас извиняет лишь то, что сунуть голову под
крыло и ждать, пока ее оторвет, - сумасшествие в квадрате.
Больше всего я боюсь одиннадцатой, в позапрошлом году ее
лавиносбор был куда более тощим, чем сейчас, а воздушная
волна дошла до опушки. Время у нас есть, и я подробно
рассказываю Леониду Иванычу, каких пакостей можно ждать от
одиннадцатой. Я вспоминаю, как еще в университете на
практическом занятии по военной подготовке полковник задал
одному студенту из нашей группы вопрос: "Какова первая
обязанность командира при выборе боевой позиции?" - и был
совершенно шокирован ответом: "Наметить пути отхода,
товарищ полковник!"
  - А он был не дурак, твой студент, - улыбается Леонид
Иваныч. - Давай и в самом деле наметим.
  Включив фонарики, мы идем осматривать наши тылы. Между
шоссе и опушкой леса, которым поросли южные склоны Бектау,
метров триста, и зенитка находится примерно посредине.
Снега на южных склонах мало, но они крутые - на верхотуру и
за час не заберешься, а сосновый лес - далеко не всегда
лучшая защита от воздушной волны: если она достаточно
сильна, от леса лучше держаться подальше. И от открытого
места - тоже, так что выбор, как видите, у нас широкий. То,
что на нашей памяти и по утверждениям старожилов
одиннадцатая этот лес не уничтожала, еще ничего не
доказывает: Юрий Станиславович учил слепо статистике не
доверять, "так как в ней не отражено поведение лавин в
древние и даже средние века". Что ж, будем надеяться, что
одиннадцатая не сорвется, а если же это случится, то нам
остается уповать на удачу. Все-таки лучше всего - это
попытаться добежать до опушки. На будущее, мечтаю я, хорошо
бы соорудить здесь что-нибудь вроде бетонного дота, с
автономным обеспечением на сутки-другие...
  Я отправляю Васю к бульдозеристам, которые ползают
взад-вперед по шоссе, - пусть кончают работу и уходят в
Кушкол.
  Леонид Иваныч начинает колдовать над зениткой, я слышу,
как он переговаривается с наводчиком: "угол 3-89... прицел
24-18..." Для меня это филькина грамота, но Леонид Иваныч -
ас, он стрелял по "тиграм" тогда, когда времени для расчетов
у него было куда меньше, чем сейчас. Его ребята выносят из
вездехода и подтаскивают к зениткам пяток снарядов с
ярко-желтыми гильзами, вряд ли нам столько пригодится,
склоны слишком напряжены. У нас есть все: артиллеристы и
орудие, снаряды и координаты, теперь нам нужно лишь одно -
немножко удачи. На прощанье мама всегда желает мне удачи,
но - коротко, без обильных словоизлияний, которыми ничего не
стоит удачу спугнуть.
  Из-за поворота доносится гул моторов, Вася размахивает
руками - что такое? Я бегу к шоссе. Один за другим через
"Чертов мост" переползают четыре автобуса, битком набитые
туристами. В кабине первого автобуса рядом с водителем
сидит Бычков, директор "Бектау", которому надлежит принять и
разместить эту ораву. Я приветливо машу ему рукой и желаю
спокойной ночи. Он открывает и закрывает рот, я не слышу, о
чем он говорит, но догадываюсь, что не о любви и дружбе.
Чтобы я на сей счет не заблуждался, Бычков опускает стекло,
высовывает голову и от души высказывается. Я прошу его
передать сердечный привет семье и приказать водителям не
возвращаться в Куш-кол, так как скоро будем стрелять.
Бычков выражает пожелание, чтобы первым же снарядом меня
разорвало на части, и мы дружески расстаемся. Подобные
пожелания достаются мне и от туристов - узнали, собаки, кому
обязаны раскладушками. Интересно, как Мурату удалось так
быстро сработать? Автобусы, рыча, идут на подъем, за
которым гостиница "Бектау", и мы с Васей возвращаемся назад.
Вася румян и весел, для него все происходящее - забавная
игра, а то, что ставки в ней достаточно высоки, его ничуть
не волнует. Я уже второй сезон присматриваюсь к нему, из
Васи можно сделать отличнейшего лавинщика, если научить его
с уважением относиться к собственной жизни. Скажем, мы
потеряем бдительность - и завтра Гвоздь женится, кем тогда
его заменить? Хотя нет, этого негодяя я слишком люблю, мне
его никто не заменит.
  Я запускаю зеленую ракету. Когда Мурат сочтет возможным,
он ответит мне такой же.
  В течение десятка секунд, пока в заснеженном небе
рассыпаются огни, мы смутно различаем вдали исполненные
враждебности склоны Актау. Они чудовищно разбухли, от их
вида по спине бегут мурашки. Мне кажется, что я никогда, ни
разу в жизни не видел на склонах столько снега. Нет, видел,
конечно, на Памире, Тянь-Шане, но те лавины мы отнюдь не
собирались беспокоить, совсем наоборот, мы подобострастно
обходили их на цыпочках и, как поет мамин любимый
Вертинский, молили "доброго бога, чтоб продлил наши бренные
дни". Высоцкого, между прочим, мама любит не меньше, ей
просто обидно за Вертинского, что в последнее время он
как-то стушевался в огромной Володиной тени.
  Сорвет или не сорвет одиннадцатую? О седьмой и четвертой
я стараюсь не думать, они все-таки значительно дальше, а
одиннадцатая - напротив. С одной стороны, я хочу, чтобы она
сорвалась и больше не висела, как дамоклов меч, над шоссе, а
с другой - довольно нагло рассчитываю остаться при этом в
целости и сохранности. Однако нужно подстраховаться. Я
предлагаю Леониду Иванычу отправить артиллеристов в лес, и
как можно выше - туда, где метров через двести лес переходит
в кустарник, за которым - альпийские луга; стрелять же будет
он сам, а я - подавать снаряды. Оказывается, не положено.
Как человек гражданский, склонный к надувательствам в борьбе
со всякими комиссиями, я настойчиво искушаю: "А кто узнает?
Ну, кто?" Леонид Иваныч вяло возражает, что узнать могут - в
том случае, если нас обоих завалит, а остальные спасутся. Я
высказываю догадку, что остаться в живых и получить за это
выговор, даже с занесением в личное дело, - не худшая участь
для человека, и Леонид Иваныч сдается: приказывает
наводчику, заряжающему и подносчику снарядов уходить в лес
до кустарника. Вася от эвакуации наотрез отказывается, в
его ушах еще звенит "Береги Васю", а он не за то получает
полставки, чтобы прятаться, "когда самое интересное". Для
меня самым интересным было бы сидеть дома и кормить Жулика,
но Васе этого не понять. Придется его огорчить. Я
предлагаю, а когда он делает вид, что не слышит, сухим и
противным голосом приказываю немедленно исчезнуть, прихватив
с собой несколько лавинных зондов и лопат, - не исключено,
что именно ему и троим зенитчикам придется нас откапывать.
В последнее я не очень верю, но такого человека, как Вася,
следует воодушевить, дать ему перспективу. Окрыленный
надеждой, Вася уходит - и тут же со стороны Кушкола взлетает
зеленая ракета. Нет, придется честно сказать Мурату, что он
гений: за три часа переселить шестьсот человек, и не лишь
бы каких, а строптивейших на свете туристов!
  Я отгоняю подальше вездеход, возвращаюсь и даю Леониду
Иванычу последние инструкции: поднять и задраить капюшон,
обмотать лицо шарфом, хорошенько застегнуться и в случае
чего не вопить благим матом - снежная пыль почему-то
предпочитает проникать в организм через раскрытый рот; сразу
же после выстрела бежать без оглядки к опушке, а попав в
снеговоздушное облако, не падать ниц и притворяться мертвым,
а, наоборот, драться до последнего патрона. Все, можно
стрелять.
  - Огонь! - весело командует самому себе Леонид Иваныч.
  Хлопок выстрела - и мы бежим. Леониду Иванычу в его
возрасте физкультура дается нелегко, я поддерживаю его,
силой тащу за собой. Когда до опушки остается метров
двадцать, я вижу Васю, который весьма неумело прячется за
тонкой сосной, и тут же слышу характерный рокот
приближающегося реактивного самолета - это спешит на
свидание одиннадцатая, "я милую узнаю по походочке". Рев,
свист, неведомая сила сбивает меня с ног, я лечу на снег,
прижимая шарф к лицу, раскрытым ртом (нос у меня уже забит,
вот тебе и инструкции!) втягиваю густой, насыщенный пылью
воздух и чувствую, что меня заваливает. В голове возникает
невообразимый сумбур, в глазах мельтешат разноцветные
шарики, но сознание меня не покидает, и я отчаянно рвусь на
поверхность, каждым мускулом тела: с силой отжимаюсь от
давящего снега локтями, пытаюсь делать плавательные
движения, подпрыгивать - и при этом не дышать, потому что
понимаю, что могу быстро задохнуться.
  Но мой час еще не пробил: в тот самый момент, когда от
звона в ушах голова начала раскалываться, я вдруг чувствую,
что путы слабеют, нахожу в себе силы выплюнуть изо рта снег
и втянуть чудовищную порцию почти что нормального воздуха.
Еще несколько вдохов, звон слабеет - и я ощущаю себя сидящим
по пояс в снегу (все-таки заметный прогресс, не по шею, как
в прошлый раз, а лишь по пояс) и вижу, как Вася, ухватившись
за торчащую из сугроба руку, выдергивает Леонида Иваныча.
Дышать становится все легче, догнавшее нас снеговоздушное
облако рассасывается. К тому времени, как прибежала его
команда, Леонид Иваныч успевает откашляться, отплеваться и
проклясть все лавины на земном шаре вне зависимости от
государственной принадлежности.
  Мы убеждаемся, что кости целы, отряхиваемся (несмотря на
предосторожности, снежная пыль проникла до самых потрохов) и
включаем фонарики. На Васином лице - широченная, до ушей
улыбка: принял боевое крещение! И тут я вспоминаю - нашел
место и время! - что за инструкции по технике безопасности
Вася не расписался и, случись с ним что, сидеть мне за
решеткой. Я грожу ему кулаком, он не понимает и пялит на
меня свои доверчивые глаза.
  Мы плетемся к орудию, его наполовину замело. Откапываем,
пересчитываем снаряды - все на месте. Я приветствую маму
красной ракетой, и в распахнувшейся тьме мы видим на месте
шоссе гигантскую снежную стену. Язык лавины не дошел до
нас, потерял силы в каких-то двухстах метрах.

        ПЯТЬ НЕДОСКАЗАННЫХ СЛОВ

  - Мак, ты не спишь?
  Поразительно гнусный вопрос. Я с трудом разлепляю веки,
шарю под кроватью и швыряю в Гвоздя ботинок.
  - Я так и знал, что не спишь, - увертываясь, констатирует
Гвоздь. - Второй ботинок подать?
  Я со стоном потягиваюсь, все тело ноет, будто меня
протащило не по снегу, а по усыпанному галькой пляжу.
Ночью, когда мы возвратились, мама заставила меня
подвергнуться осмотру, и Надя, отыскав на моем организме
дюжину кровоподтеков и ссадин, намазала их какой-то дрянью.
  - Анна Федоровна на работе, овощной сок на столе, размазня
в духовке, Надя ушла к Мурату, поскольку ты ей надоел, -
трещит Гвоздь. - Ночью вовсю мело, "Бектау" отрезана, на
почту очередь, как на канатку, в "Актау" туристы озверели и
лают из окон.
  Мне смешно, вспоминаю одну байку Олега. Матросы играли в
шахматы, проигравший обязан был высунуться в иллюминатор и
двадцать раз пролаять: не как-нибудь протявкать, а именно
пролаять, с рычанием и воем. Когда пришла очередь Олега, он
с ужасом увидел, что на него, перегнувшись через фальшборт,
по-отечески ласково смотрит командир корабля. Олег
мужественно долаял до конца и двадцать суток сидел без
берега.
  Я снимаю с клетки покрывало и выпускаю Жулика на свободу.
Для начала он осыпает меня бранью, потом кусает за палец и
восторженно орет: "Нельзя кусаться! Нельзя, тебе
говор-рят!" Этому фокусу я обучал его целую осень.
  - Жулье, скажи ему про носки, - злодействует Гвоздь, - а
то он опять забудет сменить.
  - Заткнись, небр-ритая хар-ря! - каркает Жулик. -
Ведьма, хвост вырву! Максим, тебе пор-ра жениться!
  Видя, что я одеваюсь, Жулик торопится выболтать весь свой
репертуар, знает, что скоро останется один. Летом ему
веселее, окно открыто и можно побеседовать с мальчишками,
пополнить к новому учебному году их словарный запас
(директор школы не раз грозился привлечь Жулика к суду). Я
подсыпаю в кормушку овса и проса, доливаю в плошку воды,
подсовываю любимое Жуликом лакомство - салатный лист и
выхожу на связь с Левой. Олег меня опередил, все наши
новости Леве известны. Он успел прокатиться по гребню до
десятой, изучил в бинокль склоны и крайне удивлен тем, что
четыре крайние лавины сошли полностью, а в одиннадцатой
опустели лишь часть лавиносбора и два из пяти лотков.
Впрочем, ночью буран кое-чего туда добавил, подбросил
боеприпасов, и лавиносборы четвертой и седьмой переполнены
настолько, что пятиметровых снегомерных реек не видно. Ему
не скучно, у него все есть, он просит передать ребятам
привет и персональный Гвоздю, которого ждет приятный
сюрприз: пленку из кассеты, оставленную им на кровати,
Ведьма превратила в груду обрывков.
  Пока Гвоздь под сочувственную ругань Жулика клянется и
божится стереть Ведьму с лица земли, я продумываю информацию
и прихожу к выводу, что мне давно и незаслуженно везет.
Ясно, почему мы так дешево отделались: просто одиннадцатая
выстрелила из одного ствола, хотя вполне могла из двух.
Все-таки непостижимо: один снаряд сорвал четыре с половиной
лавины! Какой-нибудь ловкий аспирант на этом снаряде может
состряпать целую диссертацию.
  За завтраком Гвоздь продолжает снабжать меня информацией.
Надя ушла к Мурату не навсегда, а осмотреть Хаджи, на
расчистке шоссе работают три бульдозера, абреки Хуссейна
изловили двух фанов, удиравших на лыжах в Каракол, и тому
подобное. Тут вваливаются мои тунеядцы и дополняют картину.
Олег подтверждает, что за ночь никаких ЧП не произошло, если
не считать того, что Рома слопал банку сгущенки, а неведомо
куда исчезнувший Гвоздь был обнаружен и изобличен при
попытке влезть на балкон второго этажа гостиницы "Актау".
Приведенный домой на аркане, Гвоздь нагло объяснил свое
неслыханное поведение тем, что хотел помочь одному хорошему
человеку, морально поддержать его в трудную минуту. Трудной
же эта минута была потому, что при переселении хороший
человек потерял очки, а он, Гвоздь, якобы их нашел (при
обыске никаких очков обнаружено не было). После
интенсивного растирания снегом Гвоздь саморазоблачился:
хороший человек является туристкой по имени Галя, каковая
согласилась выйти за него замуж по окончании Института
кинематографии, куда надеется поступить нынешним летом с
четвертого захода.
  - С третьего, - оскорбленно поправляет Гвоздь и уверенно
добавляет: - Обязательно поступит, у нее (он делает плавные
движения ладонями) все данные. Я ругаю Гвоздя последними
словами, и он, глядя на меня слишком честными глазами
отпетого плута, клянется отныне не подходить к туристкам на
пушечный выстрел. Не выдержав моего взгляда, он берет в
свидетели потолок и уточняет: "На время лавинной ситуации и
если, конечно, они сами не подойдут". Превратив таким
уточнением свою клятву в пустой звук, Гвоздь принимает позу
святого, отрешившегося от мирских соблазнов. Простодушный
Осман вступается за него: "Верить нада, зачем чэловэку к
другим дэвушкам подходить, если был помолвка?" - и мы
смеемся. Мы ни секунды не сомневаемся в том, что первая же
юбка, оказавшаяся в поле зрения Гвоздя, оставит от этой
помолвки смутное воспоминание. Мы приступаем к делу.
Ранним утром, когда буран кончился, Олег и Рома прогулялись
на лыжах и нащелкали два десятка фотографий. Они уже
отпечатаны и лежат в столе.
  Вот фотография лавинного конуса одиннадцатой, у которого
для наглядности поставлена лыжа. Высота вала метров пять,
длина метров за сто. Какая нужна силища, чтобы скрутить
жгутом железобетонные столбы электропередачи! А ведь
одиннадцатая не израсходовала и половины боеприпасов.
  - В сорочке ты родился, чиф, - комментирует Олег, - даже с
галстуком. Кто нас учил без страховки по канату не ходить?
  Я соглашаюсь, что стрелять было опрометчиво, и
всматриваюсь в фотографию. То, что одиннадцатая нас
пощадила, - это чудо, но и теперь, растревоженная, она очень
опасна. Я бы даже сказал, более опасна, чем раньше, потому
что может породить у туристов беспечность: они решат, что
лавина сошла и прогуливаться вдоль шоссе не возбраняется.
Нужно напомнить Бычкову, чтобы не выпускал туристов за
пределы поляны Бектау. Лавина всегда сходит неожиданно, а
повторная - вдвойне, потому что в расчет ее не принимаешь.
Повторных лавин я не люблю больше всего.
  - Хотя бы скорее сорвались, - гудит Олег. - Висят над
головой, как петли, того и гляди удушат.
  - Ну и что ты предлагаешь? - спрашивает Гвоздь. -
Обстрелять?
  Олег молчит, молчу я, все молчат. Такого случая в нашей
практике еще не было. Я бы, во всяком случае, не взял бы на
себя ответственность стрелять по четвертой и седьмой - и
подумать страшно, что они могут натворить. А ждать - лучше?
Пожалуй, чуточку лучше, даст бог - не разозлятся и сойдут по
очереди...
  Я продолжаю изучать фотографии остальных лавин, от десятой
до четвертой, и все более убеждаюсь, что они затеяли с нами
чрезвычайно скверную игру. Я вспоминаю "Дубровского", ту
сцену, когда человека вталкивали в каморку, где он
оказывался один на один с разъяренным медведем и дрожал от
страха в единственном безопасном углу. Мы тоже прижаты в
угол, и перед нами тоже разъяренный медведь - только долго
ли он останется привязанным, день, час или одну минуту, не
знает никто. Звонит Мурат, он ждет меня через двадцать
минут. Я отпускаю ребят - надо собраться с мыслями.
  Да, чрезвычайно скверная игра, в которой у меня на руках
нет ни одного козыря: ни подрезать лавины, ни обстрелять их
я не решусь. К такому повороту событий я не готов -
пассивную оборону держать не научился, привык нападать
первым. В результате я уже проиграл - с домом № 23, и если
ни одна комиссия в этом меня не упрекнет, то самому себе я
могу признаться, что был нерешителен и благодушен. "Главный
судья лавинщика - покойники на шее", - говорил Юрий
Станиславович... Щемящая горечь, которой я не имею права
сейчас отдаваться, перерастает в острое недовольство собой -
за то, что у меня не хватило характера уберечь дедушку
Измаила, за лихой кавалерийский наскок на одиннадцатую и,
наконец, за то, что на заседании штаба я не сказал всей
правды. Если первое непоправимо, а второе волею случая
сошло с рук, то за третье мне нет оправдания. Третьего Юрий
Станиславович мне бы не простил. Боишься непонимания,
скандала, взрыва страстей? Тогда зачем ты пошел в
лавинщики, когда есть на свете такая спокойная должность -
ночной сторож?
  Три года назад в последний свой приезд Юрий Станиславович
почувствовал себя плохо. В тот январский день солнце
заливало склоны, но он не пошел кататься и лежал на кровати,
забавляясь Жуликом и поругивая свой радикулит. Лишь много
спустя я узнал, что он скрывал от всех смертельный недуг:
он был сильным, веселым, ироничным человеком и не терпел
жалости, сочувственных взглядов; радикулит он выдумал - его
терзал рак. Я был взбудоражен - утром в лавине погибли два
туриста. только несколько часов назад мы их откопали, и
слово за слово разговор пошел о профессии лавинщика, о его
работе, жизни и смерти. Юрий Станиславович вспоминал разные
эпизоды, анализировал ошибки лавинщиков, приводившие к
трагическому исходу, и я, еще не остыв от пережитого, про
себя возмущался спокойствием, с которым он говорил о смерти.
Теперь-то я знаю, что он имел право так рассуждать, но тогда
его философские размышления казались чуть ли не
кощунственными: ведь только что ушли из жизни два человека!
Ему были чужды и скорбный пессимизм Экклезиаста и восточное
равнодушие к смерти, зато он очень одобрял
самоуспокоительную мудрость Монтеля и, помню, с большим
уважением процитировал Горация: "Считай всякий день, что
тебе выпал, последним, и будет мил тот час, на который ты не
надеялся".
  - Нам с вами легко рассуждать, - сказал я, - а каково этим
двоим?
  - Им еще легче, куда труднее их близким.
  - И тем, из-за кого они погибли, - добавил я.
  - В данном случае казнить себя не за что, - возразил Юрий
Станиславович, - ни людской, ни божий суд, если он
существует, тебя обвинять не станет. Другое дело, если
покойники повиснут на тебе из-за твоего недомыслия или
трусости.
  - Надеюсь...
  - Надейся, но не забывай, что иной раз ничей личный опыт
не подскажет тебе, что надо делать - и немедленно! Это
теоретики все знают, практики же должны учиться всю жизнь.
А чтобы ты не думал, что старый ворон выжил из ума, дай-ка
мне карту Кушкола. бумагу и карандаш. Теперь представь
себе... И Юрий Станиславович быстро и четко смоделировал
примерно такую же ситуацию, в какой сегодня оказался Кушкол:
исключающая обстрел снежная буря переполненные лавиносборы,
сцепление факторов, препятствующих немедленному сходу лавин,
и перекрытое шоссе на Каракол.
  - Не завидую тебе, - поцокав языком, сказал он. - Ну, что
же ты будешь делать? Я почесал в затылке.
  - У Горация на этот счет ничего не сказано?
  - Ни у Горация, ни у Оболенского, ни даже у твоего
любимого Монти. Это ужасно - ни одной шпаргалки, напряги,
хоть ты к этому не привык, собственные мозги. Ты на
экзамене, отвечай.
  - Можно подумать?
  - Даю пять минут.
  Я всматривался в карту, вчитывался в набросанные на бумаге
цифры и формулы, напряг мозги и пришел к выводу, что три
главные лавины перевалят за миллион кубов каждая.
  - Фантастика, - недоверчиво сказал я. - Такое раз в сто
лет бывает, и то если год високосный.
  - Значит, у тебя имеется один шанс из двух в подобной
ситуации оказаться, - усмехнулся Юрий Станиславович. - Так
какая зона будет лавиноопасной? Учти, от твоего решения
зависит жизнь многих людей.
  Я подумал и провел на карте волнистую линию.
  - Недобор, но об этом потом. Что же ты предпримешь?
  - Потребую эвакуировать туристов из лавиноопасной зоны,
установить контрольно-пропускные пункты и посты наблюдения,
проверю спасательный инвентарь...
  - ...и так далее, это ты по конспектам вызубрил. Вот
почему я затеял этот разговор. Когда из-за своей ошибки
погибает лавинщик - это очень печальное, но, по большому
счету, его личное дело. Но права на ошибку, из-за которой
погибнут другие, он не имеет. До сих пор твоя деятельность
в Кушколе была относительно благополучной, и я опасаюсь, что
к настоящим неожиданностям ты не совсем готов. Считается,
что недобор ближе к истине, чем перебор, - так это сказано
не для лавинщиков. Если не хочешь, чтобы покойники мешали
тебе видеть розовые сны, становись мудрым перестраховщиком.
Посмотри внимательно на карту и на линию, которую ты провел:
она, быть может, обрекает на гибель проживающих здесь... -
он сделал на карте несколько пометок, - и здесь. Явный и
непростительный недобор. Дело в том, что в дьявольской
ситуации, которую мы смоделировали, лавины могут оказаться
катастрофическими. И тогда воздушная волна - почти
наверняка, Максим! - обрушится на турбазы "Кавказ",
"Альпинист" и "Кексу"... и даже на гостиницу "Актау".
  Вот эти пять последних слов я и побоялся сказать на
заседании штаба.
  Такого нашествия туристов приемная начальника управления
еще не видывала. Понять их легко, не для того люди с боем
добывают путевки в Кушкол, чтобы изнывать в переполненной
гостинице, выстаивать двухчасовые очереди в столовую и
ругаться с обслуживающим персоналом, который не в силах
справиться с таким наплывом. Правда, глядя со своей
колокольни, я куда больше обеспокоен не тем, что туристы
заперты в клетке, а тем, что они из нее вырываются, но когда
страсти кипят, разъяснительную работу проводить бесполезно,
да и не безопасно.
  Туристы ломятся в запертую дверь кабинета, окружили стол
секретарши и потрясают документами, одни повышают голос до
визга, другие умоляют, третьи плачут. Особенно донимает
Юлию - она подменила захворавшую секретаршу Марию Ивановну -
качающий права краснорожий детина, который так разошелся,
что вот-вот выпрыгнет из штанов.
  Терпеть не могу скандалистов, человек, надрывающийся от
крика, да еще с бессмысленно выпученными глазами, вызывает у
меня непреодолимое желание ухватить его за шиворот и макнуть
в пожарную бочку с водой - чтобы зашипело. Наступив детине
на ногу, я переключаю его нервную систему на другую фазу,
пережидаю взрыв проклятий, вежливо извиняюсь и спрашиваю у
Юлии, кто в кабинете. Она враждебно смотрит на меня, словно
я виноват в том, что она спала на раскладушке, и цедит
сквозь зубы, что заседает штаб. Я интересуюсь, довольна ли
она гостями, вижу, что ее рука тянется к пресс-папье, и,
удовлетворенный, пробираюсь в кабинет со двора, через
неведомую туристам потайную дверь.
  Мы как будто и не расставались, вся вчерашняя компания в
сборе, за исключением Хуссейна и Леонида Иваныча, который
отсыпается. Лица у директоров помятые, да и у Мурата под
глазами черные круги, но он гладко выбрит, подтянут и уверен
в себе - форму он держать умеет. Он бросает, будто рубит,
короткие указания, а Гулиев и Бычков записывают в блокноты:
того-то переселить туда-то, этого к этому, тому создать
условия, а такого-то, наоборот, их лишить, он и без них
красивый. С моим приходом Мурат закругляется, внутренние
секреты не для чужих ушей, и неожиданно, без всякого
перехода, возвещает:
  - Начинаем обсуждение. Кто первый?
  - Что обсуждаем? - Я вытаскиваю блокнот.
  - Сейчас узнаешь. Говори, Бычков.
  Уже по первым словам директора "Бектау" я догадываюсь, что
попал на судилище. Бычков обрушивается на меня, как
прокурор. Я обвиняюсь в том, что гостиница отрезана от
Кушкола, осталась без связи и электроэнергии, без свежего
хлеба и на голодном водном пайке, в том, что более тысячи
туристов находятся в антисанитарных условиях. Гостинице
нанесен огромный моральный и материальный ущерб, с каждым
часом отношения с туристами обостряются, и он, Бычков,
категорически требует привлечь виновника к суровой
ответственности.
  Затем в сложенный для меня костер подбрасывают дровишки
остальные директора - обвинения примерно такие же, и Мурат
подводит итоги. Он клеймит меня за ситуацию с "Бектау", за
паникерство, которое привело к необоснованному переселению
сотен людей и нарушению ритма жизни, работы всего курортного
комплекса. Мурат говорит и говорит, распаляясь от своего
красноречия, а я никак не могу понять, зачем разыгрывается
этот спектакль, пока не обнаруживаю, что Гулиев строчит
протокол. Понятно, мой старый и верный друг решил на всякий
случай этим документиком навесить на меня всех собак. Нет
уж, ребята, здесь я пассивную оборону держать не намерен, я
тоже пришел сюда не с оливковой ветвью, посмотрим, кто кого.
  Я. Прошу внести в протокол признание подсудимого:
снежная буря тоже моих рук дело, я ее насвистел.
  Мурат. Шуточками не отделаешься, отвечай конкретно!
  Я. И все, что я скажу, попадет в протокол?
  Мурат. Это я тебе гарантирую.
  Я. И копию мне тоже гарантируешь?
  Мурат. Две, три, сколько захочешь.
  Сейчас я зол, решителен и беспощаден - никаких недомолвок
и компромиссов! Я тоже не люблю, "когда мне лезут в душу,
тем более когда в нее плюют". И когда топят, чтобы самим
удержаться на поверхности, очень не люблю. Мурату нужна
бумага - что ж, он ее получит.
  Я. Мне достаточно одной. Обвинение первое: "Бектау"
отрезана. Да, это сделал я, и сделал намеренно - решившись
на обстрел лавин. Согласен, что это было ошибкой - в том
смысле, что два человека, Сорокин и я, подвергались большому
личному риску. И только! Но если бы мы этого не сделали и
лавины сошли самопроизвольно, то кто мог гарантировать, что
туристы, гуляющие по шоссе в одиночку и группами, остались
бы в живых? Кстати, одиннадцатая может сойти повторно,
прошу вас, Бычков, это обстоятельство учесть. Дальше.
"Бектау" осталась без связи и электроэнергии. А почему?
Разве Оболенский не предупреждал, что телефонный кабель
следует проложить под землей, а "Бектау" обеспечить
автономной дизельной электростанцией? А мои докладные по
этому поводу? Но у начальника управления на этот пустяк
никогда не было денег. Так или не так, Мурат Хаджиевич?
Прошу занести в протокол дословно: кто в этом виноват?
  Гулиев вопросительно смотрит на Мурата, тот угрюмо кивает.
  Я. Дальше. По моему требованию сотни людей были
переселены из турбаз, что внесло хаос в жизнь Кушкола, более
того - превратило ее в ад. Но если четвертая и седьмая
сойдут...
  Мурат. Нам плевать на твое "если"! (Потрясает пачкой
бумаг). Видишь? Эти жалобы подписаны лауреатами
Государственных премий, учеными и людьми искусства, другими
ответственными товарищами, ценными для науки людьми, которым
мы по твоему настоянию сорвали заслуженный отдых. "Если" -
это не наука, а знахарство, алхимия! Кто, какой турист
теперь поедет в Кушкол, где ему связывают крылья, лишают
свежего воздуха?
  Я. Можно отвечать?
  Мурат. И немедленно!
  Я. Во-первых, меня эти жалобы не интересуют, вне
зависимости от того, кто их подписал, лауреат или студент, -
ведь я занимаюсь лавинами, а не обслуживаю туристов.
  Во-вторых, мое "если", на которое тебе, Мурат, наплевать,
это не знахарство, а прогноз, который, к превеликому
сожалению, бывает точным. Я предупреждал о третьей лавине и
настаивал на том, чтобы из дома № 23 были выселены все
жильцы до единого. По личному разрешению начальника
управления в доме осталась одна семья, и как результат -
погиб Измаил Хаджиев. Так как же быть с моим "если", Мурат
Хаджиевич? Молчишь?
  Мурат сник, сгорбился, но мне его совершенно не жаль,
пусть и он на своей шкурепочувствует, что такое запрещенный
прием.
  Я. В-третьих, я действительно перед всеми вами виноват:
вчера на заседании штаба не сказал всей правды...
  Мурат. Пиши, Гулиев!
  Я. Я слушал, смотрел на вас и думал, что слишком много
правды вам не переварить, правда - лекарство слишком
сильное, его, бывает, нужно давать по частям, постепенно. И
теперь я сожалею об этом.
  Мурат. Без загадок, конкретно!
  Я. Вы считаете, что ситуация сложилась скверная,
отвратительная, - на самом деле она еще хуже. Вчера я
привел вам слова Оболенского, что, если сойдут четвертая и
седьмая, три турбазы окажутся в опасной зоне. Я сказал вам
половину правды. Вторая же половина заключается в том, что
в зону действия воздушной волны может попасть и гостиница
"Актау". Поэтому я предлагаю прекратить пустую, никому не
нужную болтовню и немедленно, не теряя ни минуты, начать
эвакуацию туристов из "Актау".

        КОРОТКАЯ ПЕРЕДЫШКА 

  Не знаю, кто придумал, что лучшая оборона - это нападение,
но, безусловно, человек умный. Если бы я просто блеял и нес
оправдательный лепет, из меня бы эта публика сделала
отбивную. Но язык силы они понимают, от удара дубиной по
голове у них пробуждаются от глубокого сна извилины,
ведающие благоразумием.
  Первым приходит в себя Мурат. Я могу его не любить, а
временами даже ненавидеть, но всегда отдаю ему должное:
природа над ним не отдыхала. Уверен, начни Мурат раньше и
имей соответствующие его дарованию условия, он стал бы
великим спортсменом. Для того чтобы войти в мировую элиту,
у него было все: абсолютное бесстрашие, редкостная
координация движений, фанатичное упорство и умение держать
удары. У иных от неудач опускаются руки, Мурат же
становится злее и настойчивее. Однажды после
сокрушительного поражения в слаломе он начисто выиграл
скоростной спуск и прямо с пьедестала отправился в больницу:
даже тренер не знал, что Хаджиев вышел на старт с трещиной в
ключице.
  Годы сильно изменили его, но не вытравили спортивной
закалки. Ориентируется он мгновенно: как когда-то на
трассе, в доли секунды определяет, где притормозить, а где
развить максимальную скорость, где принять обтекаемую
стойку, а где выпрямиться, каким соперником можно
пренебречь, а с каким пойти ва-банк. А если учесть, что он
великолепно знает не только правила игры, но и дело, то
понятно, почему ему прочат большое будущее.
  И Мурат круто меняет тактику. Протокол - минутная
прихоть, он его больше не интересует: если уж очень будет
нужно, козлы отпущения и без протокола найдутся. Другое
дело - человеческие жизни, к этому следует отнестись со всей
серьезностью, ибо у начальства имеется обыкновение сначала,
идя по горячим следам, снимать с работы, а уже потом
разбираться, кто и в какой степени виноват. Тем более что о
возможной трагедии предупредил не кто-нибудь, а Оболенский -
ученый с мировым именем, "крестный отец" Кушкола, его имя
здесь свято. Мурат еще не сказал ни слова, но его
дружелюбный взгляд говорит мне, что мы в очередной раз
союзники.
  - Когда и при каких обстоятельствах Оболенский сказал про
"Актау"?
  Я подробно излагаю содержание нашей беседы.
  - Почему ты решил, что ситуация, которую Юрий
Станиславович смоделировал, совпадает с нашей сегодняшней?
  Я привожу свои соображения, сопоставляю, сравниваю.
  - Какие разрушения произведет воздушная волна, если
достигнет "Актау"?
  Я выражаю уверенность, что сложенное из бетонных блоков
здание в любом случае устоит, но пострадает фасад: выбьет
окна и балконные двери, может даже повредить, а то и сорвать
крышу, ведь снеговоздушное облако бывает высотой в несколько
сот метров.
  Деловитой доверчивости, с какой Мурат меня слушал, как не
бывало. Актер!
  - Вот видите, товарищи, - иронический кивок в мою сторону,
- Уваров снова хотел нас запугать, а вынужден был
признаться, что опасность грозит только фасаду. Фасаду!
Значит, нужно переселять только половину людей, а не всех,
как того требовал Уваров. Паникер Максим, панике-ер!
  Превратив этим маневром свое поражение в победу, Мурат
спрашивает, какие у кого имеются соображения. Директора
подавленно молчат. Бычков, который еще десять минут назад
изображал из себя невинную жертву и взывал к состраданию,
притих и сочувственно смотрит на Гулиева: все познается в
сравнении, кому сейчас по- настоящему плохо, так это
директору "Актау". Настолько плохо, что он не в силах
произнести ни слова и только отрешенно разводит руками.
  - Ты что-то хочешь сказать или зарядку делаешь? -
насмешливо спрашивает Мурат. - Будем считать, что зарядку.
- Он встает, надевает шапку, пальто. - Совещание окончено.
  - У меня не все, - говорю я.
  - Цицерон! Ну, побыстрее.
  - Одиннадцатая может сойти повторно, а на шоссе
бульдозеристы, да еще электрики тянут к "Бектау" временную
линию. Предлагаю работы прекратить.
  - Нельзя прекратить, - Мурат знаком останавливает Бычкова,
который взвивается над столом и готов вступить со мной
врукопашную, - "Бектау" необходима связь, энергия для
отопления и кухни.
  - Тогда прикажи выставить наблюдательный пост и
проинструктировать людей.
  - Я уже выставил. - Бычков облегченно вздыхает.
  - И проинструктировал, - добавляет Мурат. - Все?
  - Слишком много туристов разгуливает по Кушколу. Сойди
лавины - и кое-кто из них окажется... - я чуть было не
сказал "Надиным пациентом", - пропавшим без вести.
  - Абдул, ты ответственный, - рубит Мурат. - Мобилизуешь с
Хуссейном спасателей, дружинников. Ну, все?
  - Копия протокола, - напоминаю я.
  - Бюрократ! - рычит Мурат. - Гулиев, отдашь Юлии, пусть
перепечатает. Бычков, занимайся своим хозяйством, остальные
со мной.
  Я тоже иду в гостиницу, хотя мне меньше всего на свете
хочется окунаться в этот бурлящий котел.
  Великолепный вестибюль восьмиэтажного здания "Актау",
неизменно украшающий, наряду с Мариам, рекламные проспекты
Кушкола, превратился в заурядный зал ожидания.
  Повсюду рюкзаки и чемоданы, в креслах и на диванах спят
бездомные, в столовую, ресторан и кафе тянутся длиннющие
очереди, у перегородки, за которой с измученными лицами
сидят администраторы, кипят страсти.
  Стараясь не привлекать к себе внимания, я быстро
проскальзываю в медпункт - после визита к Хаджи Надя по
просьбе фельдшера должна здесь консультировать. В небольшой
приемной вдоль стены сидят страдальцы с вывихнутыми и
поломанными конечностями; на людях они носят свой гипс как
орден, но в медпункте человек с гипсом может гордиться разве
что своей глупостью. Очередь на меня шипит, на моем пути
вырастает частокол из палок и костылей, но я высокомерно
роняю: "Муж доктора Загорской", - и, провожаемый
подобострастными взглядами, прохожу к Наде. Давно не видел
ее в белом халате и чепчике, они ей к лицу куда больше, чем
джинсовый костюм, и Надя сдержанно улыбается, услышав, что
она чиста и непорочна, как ангел. Она не очень избалована
моими комплиментами, хотела бы услышать еще, и я добавляю:
"Как ангел, в котором ловко скрывается ведьма". Это Надю
тоже устраивает, но фельдшер, который поддерживает на весу
чью-то распухшую клешню, почтительно покашливает, и я,
напомнив про обед (его по моему указанию готовит Гвоздь),
ухожу к маме.
  - Ты очень спешишь?
  Катюша! Дух захватывает - до того она сногсшибательна в
туго обтягивающем красном эластике. На меня завистливо
смотрит субъект с закованной в гипс ногой.
  - Я бы на вашем месте бросил все дела, - говорит он, -
даже если бы это были собственные похороны.
  Я благодарю закованного за совет, вывожу Катюшу в коридор
и рассыпаюсь восторгами по поводу ее внешности.
  - Про внешность мне уши прожужжали, мог бы придумать
что-нибудь пооригинальнее.
  - Но не могу же я хвалить твой ум, - оправдываюсь я. - Ты
мне все равно не поверишь.
  - Тебе я вообще не верю, ты бессовестный лгун! -
торжественно возвещает она. - Надя тебе не жена!
  - Разве? - Я морщу лоб. - Память у меня стала ни к
черту, нужно будет заглянуть в паспорт. А где твоя свора?
  - Бессовестный лгун, - повторяет Катюша. - Что ж, тем
хуже для тебя.
  - Почему же?
  - Потому что лгунам я никогда не позволяю гадать мне по
руке.
  Так, мне явно дается возможность вновь вступить в игру, из
которой я уже счел себя выбывшим. Интересно, что ей от меня
надо?
  - А если я докажу, что не лгун, позволишь?
  - Сначала докажи.
  - Запросто. Я когда-нибудь тебе говорил, что мы с Надей
женаты?
  Катюша озадачена. Я терпеливо жду. Она закусывает нижнюю
губу (совсем как Юлия, до чего они однообразны в приемах!) и
вопросительно на меня смотрит, давая понять, что готова
снять свое обвинение. Что-то слишком быстро. Что ей
все-таки от меня надо? Не для того же она меня разыскала,
чтобы определить мое семейное положение.
  - Моя честь восстановлена? - Я беру ее теплую ладошку и
глубокомысленно рассматриваю. - Поразительно! Никогда и ни
у кого не видел такой отчетливой линии искренности. Твоя
главная черта - это искренность.
  Катюша скромно улыбается, она и без меня знает, что очень
правдива.
  - Любопытно, - бормочу я, - видишь эту продольную линию?
Тебе суждена встреча с шатеном, рост высокий, профессия
лавинщик... Кто бы это мог быть? Но погоди, продольную
линию пересекает поперечная, шатену мешают какие-то
барбосы...
  - Барбосы остались с носом, - хихикает Катюша. - Ну и
нахал же ты, Максим!
  Ладошка, однако, из рук нахала не изымается, бессильно
лежит, но из нее, кажется, бьет током. Какие глаза, щечки,
зубки! Так и просятся восточные сравнения - бездонные
озера, персики, жемчуг. Исключительно интересно узнать,
какие мысли бродят в этой прехорошенькой головке, какая ложь
готова сорваться с этих улыбающихся губ. А меня поощряют, я
читаю в ее глазах обещание и чувствую, что слабею: еще одна
улыбка, еще один такой взгляд - и я сдамся на милость
победителя. Черт бы побрал эту гостиницу, в которой негде
уединиться! Не выпуская ладошку, я веду Катюшу к окну,
задергиваю штору и целую длинные тонкие пальчики. В эту
минуту я намертво забываю о ее вероломном поведении и о
мудрой характеристике, которую дал ей Гвоздь.
  - Глупенький, - воркует Катюша, подставляя пальчики. Она
торжествует, наконец-то укротила такого зверя. - Здесь
будешь гадать или найдешь более подходящее местечко? Знаешь
что? Возьми у нашего инструктора Никитенко ключ от пункта
проката и дай мне, я там спрячусь и буду тебя ждать, хорошо?
  Потрепав меня за ухо, она высвобождается и танцующей
походкой идет к вестибюлю. Черт меня побери! Пункт проката
- не самое идеальное место, но погадать Катюше по руке я
готов, кажется, на лавиносборе четвертой лавины.
  Петю Никитенко, усталого и злого, я нахожу в вестибюле.
Он возглавляет группу инструкторов, охраняющих входы и
выходы из гостиницы, вторые сутки не спит и проклинает тот
час, когда променял свой любимый Минск на этот "сумасшедший
дом". Нужны лавинные зонды? На, бери ключ, потом вернешь.
Я почесываю ключом подбородок и подмигиваю Катюше, которая
шлет мне воздушный поцелуй из-за Петиной спины. Теперь
нужно ключ передать, но Петя меня не отпускает, требует
честно обрисовать ему лавинную ситуацию. Я обрисовываю, а
взамен Петя доверительно сообщает, что по агентурным данным
несколько групп отчаянных туристов замышляют побег, одну уже
изловили при попытке взломать двери в пункт проката, где
хранятся отобранные у туристов лыжи. "Заводилы - те самые
твои барбосы с их красоткой стюардессой, она еще за
манекенщицу себя выдавала, помнишь? Ребята не промах, так
что нужно глядеть в оба".
  Ощутимо чувствуя, как хмель выветривается из головы, я
вновь подмигиваю Катюше и возвращаю Пете ключ: "Пожалуй,
мне своих лавинных зондов хватит". Катюша разочарованно
показывает мне язык и убегает - видимо, докладывать барбосам
о крахе остроумно задуманного плана. До новых встреч,
ненаглядная!
  По гостиничной трансляции разносится: "Слушайте сообщение
дирекции! Всех туристов, проживающих в четных номерах,
просим срочно подняться к себе. Повторяю: всех
туристов..."
  - Что бу-дет... - стонет Петя. - И на кой черт я сюда...
  - Прикрой меня, - тихо прошу я, но уже поздно.
  - Максим Васильевич, дорогой!
  Хотя я прячусь за Петю, горблюсь и корчу гримасу, мадама
меня узнает. Со времени нашего чудесного спасения у
шлагбаума я ее не видел и констатирую, что выглядит она на
тройку (еще бы, женщины вообще трудно переносят разлуку с
любимым мужем); что же касается Вадима Сергеича, то он спал
с лица, небрит, брюки помяты - не выдающийся композитор, а
лабух в поисках трешки на опохмелку. Видимо, роль нового
патрона и утешителя мадамы сильно его утомляет.
  - Что происходит? - набрасываются они. - Вы в курсе
дела?
  - Точно не знаю, - громким шепотом отвечаю я. - Вроде бы
из четных номеров будут переселять в отдельные комнаты. Не
всех, конечно, а кто успеет.
  Мадама хватает Вадима Сергеича за руку и волочит к лифту,
за ними устремляются другие, и я, пожелав Пете удачи,
торопливо покидаю место диверсии. Непостижимо, но слух об
отдельных комнатах достигает библиотеки раньше, чем я туда
вхожу, - очередь к маме редеет, разваливается на части, и
книголюбы, давясь в дверях, бегут к лифтам. "Оставьте
книги!" - кричит им вослед мама, но куда там! Представляю,
сколько анонимных прохвостов будет она проклинать после
инвентаризации. Меня мама понимает с полуслова.
  Не задавая лишних вопросов, она вешает на дверь табличку
"Закрыто на обед", звонит дежурной по третьему этажу, просит
срочно позвать Введенского из 324-го и передает мне трубку.
Я приветствую Алексея Игоревича и предлагаю ему спокойно, не
суетясь собрать вещи и спуститься в библиотеку. Через
несколько минут он приходит, без всяких реверансов и
церемоний принимает наше предложение, и мы уходим домой.
  Густой чад на лестничной клетке вызывает у меня смутную
догадку, что вместо обеда мы будет щелкать зубами. Но я
ошибаюсь: за столом сидит вся свора, поедая какое-то варево
и кроя Гвоздя на чем свет стоит. Олег вводит нас в
обстановку: Гвоздь, одолжив у соседки двухведерный казан,
вбухал в него две пачки риса, две банки свиной тушенки,
посолил, лихо поперчил и сварганил блюдо под издевательским
названием плов. Снизу лжеплов сгорел, сверху остался сырым,
а серединой, помоляся господу нашему и махнув рукой на
здоровье, можно попытаться набить брюхо.
  Гвоздь отряхивается от ругани, как выскочившая из реки
собака от воды.
  - Зажрались, тунеядцы, - поясняет он Алексею Игоревичу,
которому эта сцена доставляет большое удовольствие. -
Настоящему едоку что нужно? Количество, в данном случае
тарелка с верхом на рыло. А если едок при этом еще и
остался в живых, значит, он получил и качество.
  - Повесить его, что ли? - задумчиво спрашивает Олег. -
Кажись, ничего другого не остается.
  - Мало, - возражает Осман. - Слишком легкий наказание.
  - Не забывайте, что я профорг, - высокомерно говорит
Гвоздь. - Без санкции общего собрания меня вешать не
положено. Анна Федоровна, с этого края сырой, пусть Рома
лопает, а вы берите отсюда. Ну, как?
  - Степушка, ты превзошел самого себя, - хвалит мама, - не
откажи записать мне рецепт.
  - Я не склонен, Степан, делать вам комплименты, - говорит
Алексей Игоревич, - но в нашей гостиничной столовой...
  - Зовите меня Гвоздь, - просит Гвоздь, - я привык.
  - Охотно. Так я не склонен... гм... может быть, лучше
товарищ Гвоздь? А то как- то неловко выборное лицо,
профорга, называть просто Гвоздь.
  - Товарищ - это звучит, - важничает Гвоздь. - Будто
сидишь в президиуме.
  - Так ваш плов, - продолжает Алексей Игоревич, - в нашей
столовой, как говорится, съели бы в облизку.
  - Слышите, собаки? - торжествует Гвоздь. - Я еще и не
такое могу, Алексей Игоревич. Если меня не вешать, а
подойти ко мне с лаской, я могу...
  - ...из здорового человека сделать язвенника, - как бы про
себя говорит Олег.
  - ...изготовить карпа в сметане, - не моргнув глазом,
продолжает Гвоздь, - духовое мясо в горшочке, вырезку с
луком, пельмени и шаньги, грибы жареные, шашлыки и цып...
  - Пять минут холодного душа! - не выдерживает Рома.
  От расправы Гвоздя спасает приход Нади.
  - В "Актау", - садясь за стол, докладывает Надя, - великое
переселение туристов, в нечетных номерах уже столько
раскладушек, что невозможно пройти Максим, тебе шлет
пламенный привет Вадим Сергеич. его сунули в такую
переполненную комнату, что он, как лошадь, будет спать стоя.
Впрочем, от желающих выразить тебе признательность нет
отбоя. Когда я уходила из гостиницы, - Надя смеется, - кто-
то крикнул: "Его жена, держите ее!" - и я еле унесла ноги.
Немного странного вкуса, но вполне съедобная каша.
  - Плов, - оскорбленно поправляет Гвоздь.
  - Разумеется, плов, - соглашается Надя. - Алексей
Игоревич, поскольку вы улетаете, позвоните, пожалуйста,
моему шефу, - она пишет на листке номер, - и разъясните,
почему я могу задержаться.
  - Улетаю? - удивился Алексей Игоревич.
  - Разве вам не звонили? Пять минут назад Мурат просил
меня вас предупредить, чтобы вы были готовы За вами выслали
вертолет.
  - Какая нелепость! - Алексей Игоревич неприятно поражен.
- Вы уверены, что речь шла обо мне?
  - Абсолютно.
  - Поразительная нелепость... - Барабанная дробь пальцами
по столу. - Отправьте- ка лучше своих героев в гипсе.
  - Если бы за мной послали вертолет... - мечтает Гвоздь.
  - ...с милицией, - тихо подсказывает Рома.
  Телефонный звонок. - Меня нет! - предупреждает Алексей
Игоревич.
  - Академик у тебя? - Это Мурат.
  - С чего ты взял? - Не валяй дурака, он выходил из
"Актау" с тобой и Анной Федоровной.
  - Он просто клянчил у мамы свою любимую книгу.
  - Какую там, к черту, книгу?
  - "Капитана Сорвиголову", в академической библиотеке она
вечно на руках. Убежал куда-то читать.
  - Я прошу...
  - Только после него, неудобно забирать, академик все-таки.
  - Убью! - рычит Мурат. - За ним спецрейс, важное
заседание из-за него откладывают, государственный человек,
понял? Чтобы через пятнадцать минут был на вертолетной
площадке, как штык!
  - Мурат, я десять раз тебя просил, чтобы никаких
вертолетов в Кушкол не посылали, лавины слишком...
  - Приказ сверху - сверху! - соображаешь? Не празднуй
труса, летит сам Захаров, я его предупредил, чтоб держался
южных склонов. Так через пятнадцать минут!
  - На этом заседании, - жалуется Алексей Игоревич, - я
нужен просто как голосующая единица, один начальничек
защищает докторскую, это теперь очень модно. Между тем мне
крайне любопытно проследить за вашими лавинами, в последние
дни я почитал кое-какую литературу и прикинул, как к их
изучению подключить лазеры и даже спутники. Кстати говоря,
небольшую группу я готов для начала организовать при своем
институте, при своем - потому, что легче будет обойти
бюрократические рогатки.
  - Но ведь это замечательная идея! - пылко восклицает
мама. - Лавиноведение сделает гигантский шаг вперед!
  - Я не закончил, с одним условием, - улыбаясь говорит
Алексей Игоревич. - Я и в самом деле с удовольствием
перечитаю "Капитана Сорвиголову", у меня его лет сорок назад
отобрал на уроке учитель физики.
  Мама, как всегда, права, идея замечательная: со спутников
можно будет получать информацию о формировании лавин по
всему Кавказу! О такой удаче я и мечтать боялся.
  Уловив на лице ребенка живейший интерес, мама со
свойственной ей энергией берет быка за рога.
  - Считайте, что книга ваша, - великодушно обещает она. -
А не будет ли у вас затруднений со штатами?
  - Во-первых, - веско говорит Алексей Игоревич, - у каждого
уважающего себя директора института имеется "заначка", и,
во-вторых, у меня накоплен бесценный опыт борьбы с
финансовыми органами. Знаете ли вы, что увеличить штат на
пять- шесть человек иной раз бывает куда проще, чем уволить
одного бездельника? Я допускаю, что вы не имеете
представления о моих научных работах, но об "эффекте
Введенского" должны знать. Когда несколько лет назад я
принял институт, то обратил внимание, что во дворе, на
прилегающих тротуарах скопилась вековая грязь. Между тем
зарплату по сто двадцать рублей в месяц получали два
дворника. Присмотревшись, я вызвал одного из них, дядю
Колю, поговорил по душам, уволил второго и установил дяде
Коле оклад двести двадцать рублей. Ого, как он замахал
метлой! Финорганы с полгода бомбили меня параграфами и
постановлениями, а я бил их фактами: идеальной чистотой и
сэкономленными для бюджета двадцатью рублями. И я победил!
И теперь, когда президенту коллеги жалуются на нехватку
обслуживающего персонала, он ссылается на "эффект
Введенского" и заставляет изучать мой опыт. Что же касается
будущей группы...
  - Летит, - прислушиваясь, сообщает Вася. - у-у-у...
  - Ничего не поделаешь, Алексей Игоревич, пора, - говорю я.
- Мы вас проводим.

        "ДАЛЬШЕ - ТИШИНА" 

  От вездехода Алексей Игоревич отказывается, ему хочется
подышать свежим воздухом. Впрочем, до вертолетной площадки
несколько минут ходу. Мы идем и мечтаем о том, какой
красивой может стать наша жизнь.
  - Академика нужно ковать, пока он горяч, - свирепо шепчет
Олег. - А вдруг он пошутил?
  - Если пошутил, - Рома толкает меня в бок, - то не видать
ему "россиньолов", так и скажи.
  - "Требуй для всех понемногу, - советует Гвоздь, - и не
забудь про меня!" Я имею в виду мой будущий персональный
оклад.
  Я и без их наглых подсказок рад был бы выпытать у Алексея
Игоревича подробности, но он секретничает о чем-то с мамой и
Надей, у всех троих хитрый вид, и влезать в их разговор мне
не хочется. Лазеры и спутниковая информация! Кто мы
сегодня? Шаманы и их дремучая паства, грозящие лавинам
заклинаниями и обожженными на костре дубинами. А с лазерами
и спутниками - ого, нас голыми руками не возьмешь! Во рту
сохнет при мысли о том, что я окажусь хозяином настоящей
лаборатории, где можно будет обработать, осмыслить и,
наконец, привести в христианский вид целый сундук добытых
нами материалов. Сегодня я слишком мало знаю, в лучшем
случае - только то, что знают мои коллеги, и не могу, да и
не считаю себя вправе осуществить мамину мечту - написать
большую монографию о лавинах; а завтра - почему бы и не
дерзнуть? Кто сказал, что Уваров всю жизнь обречен
поставлять сырье, а не готовую продукцию?
  И я тихо мечтаю о том, какой прекрасной может стать жизнь.
Я не страдаю излишней доверчивостью, мой скромный жизненный
опыт убедил меня в том, что ничто другое люди не забывают с
такой легкостью, как свои обещания. Это даже не считается
предосудительным - обнадежить клиента и напрочь забыть о его
существовании, едва лишь он перестанет зудеть на ухо;
наоборот, почтительное удивление и даже подозрение в том,
все ли у него на месте винтики, вызывает человек слова, этот
голубоглазый чудак, который пуще всего на свете боится
прослыть трепачом. Таких нынче днем с огнем не очень-то
найдешь, они старомодны и смешны, как пиджаки с ватными
плечами и брюки паруса. Куда современнее мой друг Мурат:
будь на месте Алексея Игоревича Мурат, я не поверил бы ему,
поклянись он самой длинной и замысловатой клятвой, потому
что знаю, что выполняет он обещания только и исключительно
тогда, когда это ему выгодно.
  А вот Алексею Игоревичу я поверил сразу и безоговорочно -
не только потому, что уж очень хотелось поверить, но,
главным образом, потому, что он оставил у нас до осени свои
"россиньолы", как древние когда-то оставляли заложников. А
если серьезно, то поверил бы ему без всякого залога. Ладно,
поживем - увидим, как говорят мудрые люди, когда ничего
более умного им в голову не приходит.
  Вертолетная площадка находится за "Актау", со стороны
южных склонов. С фасада гостиница словно вымерла, ни в
задернутых шторами окнах, ни на балконах никого не видно,
лишь откуда-то издали доносится какой-то непонятный гул.
  - И в медпункте пусто, - приподнявшись на цыпочки и
заглядывая в окно, говорит мама. - Его тоже перевели?
  - На безопасную сторону, - отзывается Надя. - Мурат
распорядился в первую очередь.
  - Умница, - хвалит мама. - Я знала, что в конце концов он
прислушается к голосу разума. А в какое помещение?
  - В очень хорошее, - туманно отвечает Надя.
  - В какое же?
  - В хорошее. - Надя прячет улыбку. - В библиотеку.
  - Что-о?! - Мама хватается за голову. - Он сошел с ума!
  - Впустить лису в курятник! - подливает масло в огонь
подхалим Гвоздь. - Они разворуют нам все книги!
  Мама бежит к центральному входу, а мы огибаем гостиницу с
торца и - становимся свидетелями редкостного зрелища. Гул,
который с минуту назад казался мне загадочным, объяснился
чрезвычайно просто: вокруг вертолетной площадки,
огражденной живой цепью из инструкторов, дружинников и
милиционеров, веселится добрая сотня туристов. Мурат,
прикрыв мощным телом входной люк вертолета и воздев кверху
руки, взывает к лучшим чувствам:
  - Будьте сознательны, это спецрейс, у меня распоряжение
срочно вывезти товарища...
  - Петра Ивановича Загоруйко? Это я!
  - Какого там Загоруйко? - несется из толпы. - Моя
фамилия Терехов!
  - Всех вывози!
  - Товарищи, у меня завтра начинается турнир!
  - Алексей Игоревич! - завидев нас, кричит Мурат. - Прошу
пропустить товарища академика!
  - Все здесь академики!
  - Может, штаны он шьет для академиков!
  - У меня ребенок с температурой!
  - Алексей Игоревич! - К нам подлетают Вадим Сергеич с
мадамой. - Где ваши вещи, мы поможем! Алексей Игоревич
тихо стонет.
  - Пра-пустить! - громовым голосом орет Мурат. - Абдул,
обеспечить посадку товарища академика!
  - Иду! - срывающимся фальцетом кричит Вадим Сергеич,
хватает за руку мадаму и через образовавшийся проход бежит к
вертолету. Под смех и улюлюканье толпы их тащат обратно.
  - Ой, не могу! - бушует Алексей Игоревич. - Чаплин!
  - Пра-пустить!
  Свист, хохот, визг! А толпа все прибывает, из нижних окон
прыгают, из верхних спускаются на веревках и простынях все
новые претенденты, у многих за плечами рюкзаки, в руках
чемоданы.
  - Жре-бий! Жре-бий! Жре-бий!
  Это дирижирует барбосами Катюша. Они без вещей, просто
дорвались до развлечения и валяют дурака. А я-то еще
удивлялся, что они пропускают такой балаган.
  - В вертолет у нас имеют право... - звонко провозглашает
Катюша и взмахивает рукой.
  - ...и мореплаватель, и плотник, и академик, и герой! -
ревут барбосы. - Жре- бий! Жре-бий!
  - Жребий! - подхватывает толпа.
  - Сажай с ребенком!
  - Товарищи, у меня турнир!
  - Все равно продуешь!
  - Умоляю, завтра моей теще сто лет! Полный балаган!
  - Где он? - К нам с выпученными глазами прорывается
Абдул.
  - Кто, Алексей Игоревич? - Надя не умеет врать, у нее
получаются слишком честные глаза. - Разве его нет? Ах да,
у него какие-то дела.
  - Дела у него, - поясняет Гвоздь. - Он занят!
  - Сбэжал! - кричит Мурату Абдул. - Дэла у него, занят!
  Зло жестикулируя, к Мурату подходит Захаров, командир
вертолета: показывает на часы, тычет пальцем в небо.
  - К черту! - рычит Мурат. - Абдул, веди травмированных!
Эй, где там туристка с ребенком?
  - Правильно!
  - Товарищ Хаджиев... - взывает Катюша.
  - ...мо-ло-дец! - скандируют барбосы.
  - Хаджиеву гип-гип...
  - Ура! Ура! Ура!
  Толпа расступается перед героями в гипсе. Первым скачет
на костылях тот самый закованный, который советовал мне ради
Катюши отложить собственные похороны.
  - Отбили? - кивая на барбосов, злорадно спрашивает он. -
Растяпа!
  - От растяпы слышу, - вяло огрызаюсь я. - Нога в гипсе
тоже не лучший сувенир, который можно вывезти из Кушкола.
  Но закованный, конечно, врубил в солнечное сплетение, вряд
ли мне теперь удастся погадать Катюше по руке. Наверное,
старею, все-таки четвертый десяток, без особой горечи думаю
я, года два назад у меня таких осечек не было. Катюша
показывает на меня пальцем и со смехом что-то говорит, а
свора слушает ее, радостно разинув пасти. Снова что-то
затевают, собаки. Петя прав, за этой компанией нужно
смотреть в оба.
  - Не огорчайся, - сочувствует Надя, - не на ней свет
клином сошелся.
  - Он сошелся на тебе, - ворчу я.
  - Я рада, что ты пришел к этому выводу.
  - Не пришел, а еще ковыляю.
  - Ну, это по моей специальности, я тебе помогу, - обещает
Надя.
  Пока мы обмениваемся любезностями, посадка в вертолет
продолжается. Мурат в самом деле молодец, нашел верный
способ усмирить толпу: на места битых-ломаных никто не
претендует. Замыкают их шествие двое таинственных
субъектов, таинственных потому, что их физиономии по глаза
обмотаны шарфами; субъекты волокут носилки, в которых,
прикрыв лицо руками, жалобно стонет женщина. Продвижение
носилок сопровождается всеобщим сочувствием: все-таки для
толпы, даже неуправляемой, есть святые вещи.
  - Потерпи, милая...
  - На операцию, да?
  Субъекты хрюкают что-то неопределенное и ускоряют шаг.
  - Я ее не помню, - озадаченно говорит Надя. - Наверное,
из "Бектау".
  Мне смешно, вспоминаю мамин рассказ. Она встретила на
московской улице бывшую школьную подругу, ныне известного
хирурга. Они разговаривали, обменивались новостями, и тут к
ним подошел сияющий молодой человек и низко, с чувством
поклонился: "Большое вам спасибо, Вера Петровна, вашим
золотым рукам!" И ушел. Вера Петровна вот так же озадаченно
смотрела ему вслед и бормотала: "Не помню, кто же это...
кто же это... ба, геморрой!"
  Между тем скорбно согнутые фигуры субъектов кажутся мне до
странности знакомыми. Я всматриваюсь и, озаренный внезапной
догадкой, делюсь ею с Абдулом. Тот ошеломленно хлопает себя
по ляжкам и устремляется за носилками.
  - Таварищ Хаджиев, это абманщики! Плуты! Мурат делает
ему страшные глаза, но Абдул не видит: он выполняет свой
долг, разоблачает плутов. Субъекты почти бегут, они уже
рядом с вертолетом, но Абдул их догоняет и...
  - Ах!! - вырывается у толпы.
  Свист, рев, стоголосое ржание! Из носилок на снег
вываливается мадама и своим ходом рвется в вертолет.
Петухов и композитор за ней. Но куда им против Абдула,
экс-чемпиона республики по вольной борьбе! Только думаю,
что благодарности за свое рвение он сегодня не получит...
  - Всем туристам немедленно возвратиться в гостиницу! -
громогласно возвещает Мурат. - Абдул, Хуссейн, обеспечить!
  Я разыскиваю глазами свору - никого нет, исчезли.
Странно, это на них не похоже - бросить такой балаган на
произвол судьбы.
  - Отправляй свою бетономешалку! - кричит кто-то Захарову.
Тот высовывается из кабины и грозит кулаком, для
вертолетчика "бетономешалка" такое же оскорбление, как для
моряка "дырявое корыто".
  - От винта!
  Толпа распадается, вертолетная площадка пустеет. К нам,
бормоча на ходу проклятья, с грозным видом направляется
Мурат.
  - Предоставь его мне, - вполголоса говорит Надя и чарующе
улыбается Мурату. - Мы с Максимом поражены, как
организованно и с каким тактом вы произвели посадку! Любого
другого на вашем месте толпа могла бы растерзать. Искренне
поздравляю вас, Мурат Хаджиевич. Я еще не видел ни одного
человека, совершенно равнодушного к лести. Тем более когда
мужчину осыпает похвалами молодая и привлекательная женщина.
  - Преувеличиваете, - скромничает Мурат. Он еще сердит, но
основной заряд злости через громоотвод уходит в землю. -
Главное, Надежда Сергеевна, с толпой не надо рассуждать, она
воспринимает только при-казы!
  - Для того чтобы приказать, нужны силы и воля, -
простодушно, от всего сердца говорит Гвоздь. - Не каждому
это дано.
  Весь облик Гвоздя, от преданной физиономии до ботинок,
свидетельствует о том, что он исключительно уважает Мурата.
  - Если бы каждому, некем было бы командовать, -
соглашается покладистый Мурат. - Однако не об этом речь.
Какого черта академик...
  - Мурат, при даме... - упрекаю я.
  - Извините, Надежда Сергеевна. Так какого дьявола...
  Надя смеется. Мурат, не выдержав, присоединяется к ней, и
мы вполне дружелюбно беседуем. Мурат благодарит Надю за
маленького Хаджи, проклинаем Абдула, который своим усердием
не по разуму помешал эвакуации уважаемых людей, и жалуется
на Уварова, который поставил руководство в невыносимые
условия. Я в свою очередь упрекаю, что сделано еще далеко
не все: жильцы дома № 3 не переселены, не закрыты лазейки,
через которые туристы просачиваются из "Актау", и прочее.
Что же касается академика, то он успел дочитать
"Сорвиголову" лишь до середины, и если бы Захаров часа два
его подождал...
  - Намылят мне холку за твоего академика, - бурчит Мурат.
- Известный человек, лауреат, а ведет себя как трехрублевый
фан.
  - Это который за трешку в день угол снимает, -
комментирует Наде Гвоздь. - Очень легкомысленная публика,
мы с товарищем Петуховым стараемся держаться от нее
подальше.
  - Распустил ты свой персонал, - неодобрительно говорит мне
Мурат. - Теперь так: скажи академику... нет, Надежда
Сергеевна, полагаюсь на вас, Максим человек несерьезный...
скажите академику, что Захаров прилетит за ним часа через
два, пусть будет готов без всяких отговорок, мне и без него
неприятностей вагон и маленькая тележка... А тебе чего
надо?
  - Олег и Хуссейн... послали передать... - Вася бежал и
еще не отдышался. - Свежая лыжня у четвертой лавины!
  Мы едем на вездеходе и слушаем Васину скороговорку. Он
возбужден и очень доволен, еще никогда он не жил такой
насыщенной жизнью. Никакого особенного ЧП, по его мнению,
пока что нет, просто несколько лихачей похитили лыжи из
контрольно-спасательной службы - спасатели-то были в
оцеплении - и ушли в побег. Но далеко не убегут, это Вася
гарантирует. А в остальном все хорошо. Инструкторы и
дружинники бегают за туристами, как собаки за зайцами, и
загоняют в гостиницу. Не обошлось и без двух-трех
инцидентов - Вася не без гордости щупает здоровый фонарь на
лбу, этакое лиловое подтверждение того несомненного факта,
что моя уборщица на полставки честно отрабатывает свой хлеб.
  - Будут жалобы, - цедит Мурат, - Абдул оформит тебе десять
суток, это я тоже гарантирую.
  - Мы в порядке самозащиты, - оправдывается Вася. - Не
здесь, Максим Васильевич, дальше, за кустарником!
  Я останавливаю вездеход, дальше ехать нельзя. Да и не
только ехать, идти тоже нельзя, справа от нас - зона смерти,
конус выноса четвертой лавины. Она высится в полукилометре,
необъятно огромная ослепительно белая четвертая, будь она
проклята. Мы становимся на лыжи и по глубоко проложенной
лыжне направляемся к кустарнику. Оттуда не доносится ни
звука, уж кто-кто, а Олег и Хуссейн не станут тревожить
лавину громкими разговорами. Скрипят лыжи, мы идем молча, и
меня вновь, в который раз за эти дни, охватывает нехорошее
предчувствие. Не люблю я таких приключений - по своей воле
идти в пасть к дракону. Ну, Вася - ему море по колено, еще
не битый, сияет, как солдатская пуговица, а вот за Надю я
ругаю себя последними словами, ее-то зачем потащил?
  - Тишина-то какая, - делится своим наблюдением Вася, -
будто...
  - Цыц! - обрывает его Гвоздь.
  Могильная тишина в зоне смерти - это действует даже на мою
психику. Жутковато от мысли, что, если четвертая надумает
сорваться, нас укутает покрывалом толщиной в несколько
десятков метров. Ну а "Дальше - тишина".
  Я не выдерживаю.
  - Надя, я, кажется, забыл выключить двигатель, возвращайся
к вездеходу и жди нас там.
  Она делает вид, что не слышит.
  - Надя, прошу тебя...
  - Возвращайся сам, - не оборачиваясь, бросает она.
  Мы проходим кустарник, отсюда до Актау метров двести.
  - Я говорил, что их догонят! - торжествует Вася. - Знай
наших!
  Нижняя часть склона оголена.
  Теперь я уже точно знаю, что дело плохо. Если бы оно
обстояло иначе, Олег, Хуссейн и Рома ни одной лишней секунды
не оставались бы под этим гнусным склоном. "На том свете
темно, - говорит в таких случаях Олег, - до чего ни
дотронешься, холодно. Дёру отсюда, братишки!"
  Теперь мы спешим, хотя спешить некуда и поздно.
  - Мы за ними... они лэсенкой на склон... мы им:
"Спускайтесь, там гибэль!" - сбивчиво рассказывает Хуссейн.
- Они смэялись... вот этот смэялся, обзывал!
  Я смотрю на унылого, с поникшей головой типа - Анатолий...
  Лавинку они обрушили пустяковую, кубов на триста, всех
завалило, но трое остались живы-невредимы.
  Сбросив лыжи, Надя склоняется над неподвижным телом.
  - Искусственное дыхание! - волнуется Мурат. - Массаж!
  - Все сделали, - сдавленно говорит Олег, - опоздали...
Эти трое на поверхности были, а ее откапывали, неудачно
она...
  На меня в немом изумлении смотрят голубые глаза Катюши.
  - Перелом шейных позвонков. - Надя встает. -
Мгновенно...
  - Хуссейн, этих переписать, - командует Мурат. -
Составишь протокол. Потом доложишь, почему в КСС никого не
было.
  - Дежурный там был, - вступается за Хуссейна Рома. - Они
его заперли и взяли лыжи.
  Бедная дурочка, с горечью думаю я, чувствуя, что к горлу
подкатывается комок. Ты хотела только любить и смеяться, а
дождалась протокола. Без тебя мир уже не будет таким
красивым, бедная дурочка...
  Я подхожу к Анатолию и с силой врезаю ему по скуле. Он
поднимается, вытирает с лица кровь и честно говорит:
  - Бей еще.
  Он внушает мне отвращение.
  - Бог подаст.
  По дороге мы вылавливаем и загоняем в гостиницу с десяток
туристов и, подавленные, возвращаемся домой. Мама и Алексей
Игоревич, судя по их виду, кое- что знают, но с расспросами
не пристают; мама привыкла к тому, что после такого рода
событий я бываю неразговорчивым. Она возится на кухне,
ребята сникли и забились в угол, Надя молча сервирует стол -
так тихо у нас давно не было. Алексей Игоревич удручен, он
чувствует себя виноватым и лишним.
  - Может быть, я пойду? - робко спрашивает он у Нади. -
Что вы, Алексей Игоревич... Извините нас, еще не остыли.
Вот попьем чайку, успокоимся...
  Что же, когда-нибудь, наверное, успокоимся, мы-то живы. Я
раскидываю перед собой и невидящими глазами рассматриваю
карту хребта Актау. Вот здесь, в этой точке погибла
Катюша... Я знаю, сейчас не время размагничиваться, но
ощутимо чувствую щемящую тяжесть на сердце. Славное,
легкомысленное существо, которое я не смог уберечь... Ну
что мне стоило попросить Хуссейна закрыть на замок лыжи на
КСС? Меня охватывает бессильный гнев. Я ненавижу
человеческую глупость, надутых пустым самомнением болванов,
уверенных, что мир создан исключительно для того, чтобы
потешить их спесь. Через сколько бед нужно пройти, сколько
крови пролить, чтобы они осознали свое ничтожество...
  - Алексей Игоревич, - говорит Олег, - а вы слышали про
японских рыбок? Лучше любого сейсмографа! Как начинают
метаться по аквариуму - знай, либо землетрясение, либо
цунами.
  - Бионикой я всерьез не занимался, - отвечает Алексей
Игоревич, - но о таких феноменах наслышан. Очень возможно,
что...
  Я улавливаю красноречивый взгляд Олега и понимаю, что о
рыбках он вспомнил не только для того, чтобы отвлечь меня от
тяжелых мыслей. Бывает, что шестое чувство и Олега
обманывает, но когда от него исходит тревога, я всегда с
этим очень считаюсь. Паниковать Олег не станет, но мне дан
намек.
  Я иду в свою комнату, кивком зову Олега, и мы выходим на
связь с Левой. Против обыкновения, Лева волнуется, он еле
дождался нашего вызова, потому что температура воздуха
наверху резко подпрыгнула: два часа назад было минус шесть,
а сейчас, сию минуту, столбик поднялся почти что до нуля.
  - Полундра, чиф!
  Меня бросает в жар: спусковой крючок взведен! Вот тебе и
пресловутое шестое чувство - мы просто несколько часов не
смотрели на термометры. Я выпроваживаю Олега проверить
готовность инвентаря, а сам звоню сначала в управление,
потом Гулиеву, потом администратору "Актау" - Мурата нигде
нет. Неужели он плюнул на мои предупреждения?
  Так и есть, дома и отдыхает, Юлия просит позвонить через
полчаса. Впервые в жизни я грубо на нее ору: "Дура, через
полчаса он будет отдыхать вечно!" Юлия так ошеломлена, что
тут же передает трубку Мурату. Я несколькими словами ввожу
его в обстановку и, стараясь не срываться на брань, требую
немедленно покинуть дом, отменить всякие вертолеты и любыми
мерами держать туристов взаперти. Мое волнение передается
Мурату, я слышу, как он кричит: "Юлька, беги к соседям,
пусть немедленно выходят! Бабушка, одевай детей!"
  - Лентяй! - упрекает Жулик. - Ты сделал зарядку?
  - Сделал, дружище, сделал.
  Я спохватываюсь, что на моих ногах тапочки, обуваю
альпинистские "вибраны" и возвращаюсь в гостиную. За столом
молчат - видимо, слушали мой разговор. Мама торопливо
разливает чай.
  - Кушайте, - просит она. - Поешь, Максим... Слышите?
  - Вертолет, так быстро? - удивляется Надя. - По вашу
душу, Алексей Игоревич.
  - Что ж, удачи вам, друзья. - Алексей Игоревич встает,
церемонно целует маме руку. - Надеюсь, в недалеком
будущем...
  Мгновенье мы с Олегом смотрим друг на друга. Это не
вертолет! Я хватаю бинокль, бегу в свою комнату, распахиваю
окно - и у меня захватывает дух. Четвертая! Я никогда еще
с такой удачной точки не видел, как идет гигантская лавина,
и наконец-то понимаю, почему в средние века живописцы
изображали ее в виде разъяренного дьявола. Со склона Актау,
окруженное бурлящими завихрениями, несется огромное белое
чудище, поддирая лежащие на пути снежные пласты и
опрокидывая их на себя. На большом перегибе примерно
посреди склона чудище совершает гигантский прыжок и, резко
увеличив скорость, летит вниз. Наверное, именно здесь клубы
снежной пыли превращаются в снеговоздушное облако и рвутся
вперед, обгоняя и закрывая передний фронт лавины.
  - Фантастика!.. - бормочет за моей спиной Алексей
Игоревич.
  Секунда, другая - ив комнату будто врывается снежная буря.
Снежная пыль обжигает, душит, режет лицо, гремит посуда,
звякает битое стекло.
  - Окно! - кричит мама.
  На ощупь, вслепую я захлопываю окно.
  - На выход!

        ЗАПИСКИ АННЫ ФЕДОРОВНЫ 

  Люди наивные, с примитивным представлением о профессии
лавинщика, полагают, что борьба со стихийным бедствием
начинается и заканчивается спасательными работами.
Величайшее заблуждение! Главные трудности начинаются у меня
именно тогда, когда спасательные работы заканчиваются: надо
писать и защищать отчет, каждой его строчкой доказывая, что
ты не лопух - утверждение, которое комиссия будет яростно
оспаривать.
  Между тем, как вы имели случай заметить, сочинять отчеты я
люблю не больше, чем Рома диету; примерно такой же
склонностью к бумагомаранию обладает и мой персонал. А это
серьезный недостаток, ибо в наше время ловко состряпанный
отчет котируется очень высоко: Юлий Цезарь с его "пришел,
увидел, победил" за издевательство над членами комиссии
сегодня запросто вылетел бы с работы. Подумаешь, победил!
А где три сотни сестерциев из внештатного фонда? Выговор.
А где акт на списание шлемов, щитов и сандалий из
натуральной кожи? Строгач. В следующий раз, когда
вздумаешь побеждать, не забывай о ревизии, бахвал!
  Сознавая, что отчет о проделанной работе бывает важнее
самой работы, я тем не менее пальцем о палец не ударяю,
чтобы собирать первичные материалы. Это не самонадеянность
и легкомысленность, и даже не присущая мне от природы лень:
я просто знаю, что за моей спиной стоит мама, которая, быть
может, излишне эмоционально, но точно запишет все, что
происходило, происходит и будет происходить. И возраст у
нее предпенсионный, и сердце, увы, порядком изношенное, но
она не уйдет с линии огня, не расслабится, не приляжет
отдохнуть до той минуты, пока я не вернусь домой, обую
тапочки и поинтересуюсь, накормлен ли Жулик. Так у нас уже
было не раз. Потом, закрыв на несколько дней библиотеку на
учет и отоспавшись, мама засядет расшифровывать свои
блокноты и начнет последовательно, страница за страницей,
излагать события; чтобы из этих страниц состряпать отчет,
мне бывает достаточно вычеркнуть эмоции, нравоучительные
пассажи в свой адрес и добавить кое-какие ускользнувшие от
мамы наблюдения. Разумеется, в отличие от конспектов,
которыми может пользоваться всякий, эти мамины записки
предназначены исключительно для меня.

        x x x

  Максим, используй для отчета начало твоей позапрошлогодней
докладной записки: "Прежде чем начать строительство
комплекса Кушкол, специалисты несколько лет подряд наблюдали
за сходом лавин со склонов Актау, изучили материалы опросов
местных жителей и пришли к выводу, что жилой части будущего
комплекса лавинная опасность не угрожает.
  Расчеты были многократно проверены и основывались на том,
что между Актау и жилым поселком находятся широкая ложбина и
пробившая глубокое русло речка Кексу - естественные ловушки
для лавин. Правда, старейший житель Кушкола Хаджи Муратов в
детстве будто бы слышал от стариков, что в незапамятные
времена четвертая и седьмая лавины доходили чуть ли не до
южных склонов, то есть именно туда, где должен был строиться
поселок, но это смутное воспоминание было сочтено доводом
неубедительным и в расчет не принималось.
  Профессора Ю. С. Оболенского, который в то вре мя был
занят изучением будущей трассы БАМа, привлекли к экспертизе
лишь тогда, когда на строительство комплекса Кушкол уже
затратили миллионы. В отличие от других консультантов
Оболенский к четвертой и седьмой отнесся с крайней
серьезностью и потребовал внести в проект лавинозащитные
сооружения: бетонные клинья для рассечения движущихся лавин
(вроде тех, что сооружены на окраинах Инсбрука), лавинорезы
из камня и бетона для разделения снежного потока,
железобетонные галереи и прочее. Когда это требование было
принято, Оболенский проект завизировал. Но деньги,
отпущенные на лавинозащитные сооружения, да еще и миллионные
дотации, "съел" комплекс: слишком дорогостоящими оказались
коммуникации, здания отелей и турбаз, подъемники. А когда
Кушкол вошел в строй и стал быстро приобретать популярность,
о противолавинной защите и вовсе стали забывать: ни
четвертая, ни седьмая до поселка не доходили, одиннадцатая
лишь перекрывала шоссе, и с годами руководители Кушкола
привыкли к тому, что все об стоит благополучно и что лавины
не так страшны, как их малюют..."
  Максим! Далее нужно обрисовать обстановку до, во время и
после снежной бури, привести характеристики снежного покрова
на склонах Актау (все это имеется в вахтенном журнале) и
доказать невозможность искусственного сброса лавин в
создавшихся условиях Что же касается обстрела одиннадцатой
лавины, то я бы на твоем месте признала ошибочность, ибо ты
подверг большому риску и артиллеристов, и Васю, и самого
себя. Я тебе сто раз говорила, что ты меньше всего на свете
думаешь о маме, нельзя быть таким эгоистом. Но когда
говорит мама, у тебя вдруг портится слух Я уверена, что
одиннадцатую ты решил обстрелять только потому, что
испугался обвинений в бездеятельности и трусости.
  Это недостойно лавинщика и ученика Юрия Станиславовича.
Все хорошо, что хорошо кончается, но глупо всю жизнь
полагаться на удачу: Юрий Станиславович учил принимать в
расчет только факты.
  Максим! Я сейчас подумала о том, что напоминать комиссии
об отсутствии лавинозащитных сооружений - значит ставить
Мурата под удар: когда кипят страсти и начальство ищет, на
кого вешать собак, Мурата за одно это под горячую руку могут
снять, что будет несправедливо, ибо он много сделал для
Кушкола. А подумала я об этом потому, что обнаружила в
бумагах старую запись. Помнишь, лет пять назад Грызлов,
лавинщик с Тянь-Шаня, рассказывал о случае, происшедшем с
ним в начале пятидесятых годов?
  Цитирую запись: "Лавиноведение в те годы делало у нас
первые шаги, работали почти что вслепую, а Грызлов отвечал
за противолавинные сооружения над рудником. Лавина, причем
небольшая, всего десять тысяч кубов, снесла тогда жилой дом;
любопытная деталь: один рабочий в левой части дома брился и
вдруг видит - вся правая часть дома исчезла, в одно
мгновенье. Но некоторым другим жильцам повезло куда
меньше... Прокурор потребовал сурового приговора для
Грызлова, хотя тот просто не мог знать, как правильно
организовать противолавинную защиту, не проводились у нас
еще соответствующие исследования. Юрий Станиславович
вмешался, прислал в прокуратуру большое письмо; к счастью,
прокурор оказался вдумчивым и добросовестным человеком - к
счастью потому, что для иных чинуш честь мундира дороже
правды; итак, прокурор на два месяца засел за специальную
литературу, проштудировал ее - и снял свое обвинение: да,
Грызлов в халатности не виновен, он не мог знать того, к
чему наука еще не подошла".
  Теперь вспомни, как торопили Мурата, как жали на него
сверху, чтобы он побыстрее открывал, а потом расширял
комплекс. Ну, уволят с работы, а кто придет на его место?
  Пришлют какого-нибудь руководителя по профессии, который
ни о лавинах, ни о горнолыжниках и представления не имеет.
Так что в интересах дела грозу от Мурата нужно отвести,
отныне он сам будет лезть вон из кожи, чтобы добиться
выделения средств на лавинную защиту.
  Четвертая сошла в 16 часов 34 минуты. Когда ты распахнул
окно, на пол свалился будильник, его стрелки остановились и
зафиксировали точное время.
  Ты просил меня быть на связи, но, подняв трубку и не
услышав гудка, я поняла, что телефонная связь нарушена и,
следовательно, дома мне делать нечего. Но сначала я
посмотрела в окно и была поражена тем, как изменился Кушкол.
Наконец-то я не по литературе и рассказам очевидцев, а
воочию увидела, что может натворить воздушная волна
колоссальной силы: участок векового леса, в котором мы так
любили гулять, исчез; вдоль шоссе валялись покореженные
столбы высоковольтной линии - значит, нарушена и подача
энергии? Так и есть, я включила свет - лампочка не
загорелась. Очень страшно было смотреть на "Альпинист" и
"Кавказ" - с обоих турбаз сорвало крыши.
  Я забыла сказать, что несколько минут видимости совсем не
было из-за снежной пыли. Бинокль ты взял с собой, но я и
без него увидела, что ложбина и русло Кексу приняли в себя в
лучшем случае две трети лавины, остальная масса снега была
вынесена вперед и образовала конус высотой до восьми метров.
Но самое страшное, что бросилось в глаза, - это покосившиеся
стены дома № 3, где, кроме Хаджиевых, жили еще три семьи.
  Я оделась и побежала туда.
  Максим! Ты оказался не на высоте: предвидя, что дом № 3
окажется в сфере действия воздушной волны, ты обязан был не
уговаривать, а силой удалить жильцов. Ну, может быть, не
силой, а хотя бы хитростью, как жильцов дома № 23. Во
всяком случае, здесь ты настойчивости не проявил, и я на
твоем месте признала бы за собой эту вину(1).
  (Комментарии к запискам Анны Федоровны - в конце главы).
Первое, что я увидела: "Волга" Мурата будто въехала в
подъезд, снаружи торчал лишь багажник. На самом деле ее
швырнула туда воздушная волна, но все равно это было и
смешно, и страшно(2). Все окна выбило, крышу сдвинуло, и
она чудом держалась, а сам дом неестественно покосился, не
так сильно, как № 23, но достаточно опасно. Я прибежала как
раз тогда, когда Надя приводила в чувство Кемилат Гулиеву,
сестру моего директора, - она чуть не задохнулась от снежной
пыли, а Мурат и Вася спускали из окна второго этажа Юлию.
Все ее лицо было в крови, а левая рука висела, как плеть.
Надя тут же стала накладывать лубок, а Юлия не давалась,
кричала: "Плевать на руку! Лицо, боже мой, лицо!"
Поразительные дуры - эти красотки. Только когда Надя сунула
ей зеркало, она успокоилась: ей просто осколком стекла
слегка повредило бровь.
  Я специально остановилась на этом незначительном эпизоде,
чтобы ты лишний раз понял, как бренна и преходяща так
называемая красота: гоняться за ней - это гоняться за
призраком, жалкий осколок стекла может стереть ее с лица,
как губка стирает пыль. А что остается? Вздорные
претензии! Ум, надежность и женственность - насколько эти
качества выше кукольной красоты всякого рода вертихвосток,
которым тряпки, помада и пудра заменяют книги, духовное
общение, интеллектуальную жизнь. Вам, мужчинам, очень
полезно помнить, что самый красивый гриб - это мухомоp (3)
Несколько жильцов получили легкие травмы, но главным образом
были напуганы, причем не столько дети, сколько взрослые:
дети тут же начали "играть в лавину". Больше ничего важного
для тебя я там не приметила. Мурат отправил всех
пострадавших в "Актау", а сам вместе с Надей и Васей побежал
к лавинному конусу, в котором, по слухам, оказалось
несколько туристов. Я побежала за ними и на ходу
обернулась: с фасада окна и балконные двери "Актау" были
выбиты. Максим, ты угадал! Страшно подумать, что могло
произойти, если бы там оставались люди.

        x x x

  Максим! На основании первичных документов и дальнейшего
изучения вырисовывается такая картина: 22 марта в 16 ч. 34
мин. из очага № 4 сорвалась гигантская лавина, которая,
перекрыв дно долины, перевалила через Кексу. При этом были
уничтожены - главным образом воздушной волной - сосновый лес
на большой площади, высоковольтная и телефонная связь на
расстоянии около километра и на 800 метров завалено шоссе
Кушкол - Каракол.
  Большие лавины, перекрывавшие шоссе, сходили и раньше, но
лавин таких размеров не наблюдалось по крайней мере сто
двадцать лет - именно на такой срок указывает установленный
по спилам возраст поваленных деревьев. Лавина оторвалась
из-под самого гребня склона Актау, захватив всю площадь
лавиносбора очага № 4 и часть очага № 5, и с огромной
скоростью пошла на долину, образовав за руслом Кексу
лавинный конус высотой до восьми и длиной до трехсот
пятидесяти метров. Воздушная волна забросила провода
высоковольтной линии на южные склоны, они долго свисали
оттуда с высоты ста метров, как гирлянды. Ударившись о
фасад гостиницы "Актау" и о южные склоны, волна как бы
рикошетом повернула направо, разрушая все на своем пути:
повалила лес, сорвала крыши с двух турбаз, повредила дом №
3, выдавила оконные переплеты с толстыми витринными стеклами
продмага(4) и столкнула друг с другом два туристских
автобуса. Несколько минут в поселке Кушкол от снежной пыли
было так темно, что люди не могли увидеть вытянутые вперед
собственные руки. Всего сфера действия воздушной волны
распространилась на два с половиной километра от лавинного
очага.
  Максим! Нижеследующую часть я записала под диктовку
Олега: "Лавина № 4, пройдя по крутым склонам и кулуарам,
сорвала мощную толщу снега, которая образовалась за счет
метелевого переноса и за счет небольших лавинок, падавших со
скал во время снегопада. Развив скорость порядка двухсот
километров в час, снежные массы взлетели на крутой и высокий
склон правого борта очага и, частично перескочив на склоны
очага № 5, привели в движение дополнительные массы снега.
Следует отметить, что снег в нынешнюю зиму лег на
непромерзшую почву и корни деревьев не были скреплены так
крепко, как в промерзшем грунте. Поэтому сосны в основном
были вырваны с комлем, а не сломаны. А кустарник и березняк
лишь прогнуло".
  Любопытно высказался по этому поводу Алексей Игоревич:
"Вот как полезно быть гибким! Гордых и бескомпромиссных
буря ломает, выживают приспособленцы". Кстати говоря, к
нелепому инциденту во время раскопок Алексей Игоревич
отнесся с юмором, он нисколько на инструкторов не обиделся
(5).
  Максим, когда будешь вычислять силу воздушной волны, прими
в расчет, что одна металлическая высоковольтная мачта была
сорвана с анкерных болтов и отброшена на 125 метров, а все
бетонные столбы сломаны у основания и остались лежать на
месте.
  Всего было уничтожено: почти две тысячи взрослых сосен,
девять столбов линии электропередач и восемнадцать столбов
телефонной сети. Более подробно об убытках, как это
положено, будет докладывать Мурат.
  Максим! Тебя не раз и справедливо упрекали в том, что ты
слишком скупо, скороговоркой рассказываешь о спасательных
работах. Это эгоистично, ибо твой опыт с пользой для себя
могли бы использовать молодые и вообще менее искушенные
лавинщики.
  Я за тебя этого сделать не могу, напоминаю лишь об
отдельных моментах. Итак, передний фронт лавины представлял
собой трехсотпятидесятиметровую дугу с выдвинутым вперед
языком, остальная масса лавинного снега заполнила лощину и
русло Кексу. Запруженная речка вышла из берегов, и вода
пропитывала нижнюю часть конуса выноса. Кроме того,
спасательные работы затруднялись тем, что сверху лавинный
снег поначалу очень рыхлый и легко оседает под тяжестью
человека, но, с другой стороны, облегчались показаниями
быстро обнаруженного Виктора Андреева. Максим, обязательно
отметь Хуссейна! До меня дошло, что Мурат на него кричал -
почему, мол, упустил лихачей, не усмотрел, но что мог
сделать Хуссейн с горсткой своих ребят? Хуссейн - искренний
и хороший друг, ты должен его защитить. Скажи Мурату, что,
если он захочет вылить ведро с ополосками на Хуссейна, ты
включишь в свой отчет некоторые неприятные для управления
пункты. Я понимаю, что это не совсем по-джентльменски, но
разве вся наша жизнь не пронизана компромиссами? Будь
немножко дипломатом!(6)
  К величайшему счастью, именно Хуссейн заметил торчавший из
снега шарф - удача, без которой поиски пришлось бы вести
вслепую. "Откопанный чайник", как изящно выразился Олег,
принес своими показаниями огромную пользу. Как только его
привели в чувство - а Виктор, милый юноша лет двадцати(7),
пробыл под снегом не менее десяти минут, - он тут же
рассказал, что произошло. Вот расшифровка сделанной тобой
диктофонной записи: "Нас было пятеро... мы гуляли...
прибежали сюда с вертолетной площадки... мой брат Борис,
Таня Величко, Петя Монастырев... и еще Вадим Красухин...
Мы гуляли, и вдруг оттуда послышался гул, будто самолет...
Таня закричала: "Лавина!" Мы побежали... Нет, не в разные
стороны, мы все были рядом, только Борис отставал, он ногу
потянул... Рот, нос забило, я задыхался, закрылся шарфом,
потом стало швырять... повалило... ни рукой, ни ногой...
изо всех сил старался... Больше ничего не помню..."
  Эти бесценные показания определили характер спасательных
работ. Нижеследующее записано под диктовку Олега: "Может,
он и милый мальчик, ваш Виктор, но я бы ему для начала
врезал по циферблату, как чиф барбосу... (Максим!
Проговорившись, Олег отказался сообщить, кому и при каких
обстоятельствах ты "врезал по циферблату", но если ты не
хочешь выглядеть в моих глазах чудовищем, подойди к этому
человеку и извинись. Обещаешь?(8)) Не торчи его шарф, давал
бы милый мальчик показания чертям в аду... Чиф ему поверил,
наметил участок, велел удлинить зонды до трех метров и
поставил на работу полсотни человек - нас, спасателей,
инструкторов и туристов из добровольцев. Пишите так: все
участники операции были разделены на группы по пять человек,
которые стали в шеренги с полутораметровым интервалом и шли,
зондируя снег через каждые 25-30 сантиметров. Всех
проинструктировали: зонд вводить несильным нажимом и, как
только зонд натолкнется на мягкое и податливое, немедленно
доложить. В конусе было много моренного материала, камней,
обломков деревьев, и чиф извелся от ложных тревог, да и
времени было жалко - раскапывать камень или дерево... Ну а
хуже всего, что Кексу вышла из русла..."
  Дальше я все видела сама: ты нащупал зондом тело
пострадавшего и приказал раскапывать лопатами; копали только
наши, так как здесь нужна не только быстрота, но и сноровка,
чтобы не нанести травму заваленному. Потом ты начал
раздеваться - я поняла, что в яме вода, - и полез вниз. (Я
тебя не упрекаю, ты должен был показать пример, но я сто раз
говорила, что ты должен закаляться, делать зарядку на свежем
воздухе и обтираться холодной водой, а тебя и под теплый душ
загнать невозможно. Если бы Надя тут же не приготовила
сухое полотенце и спирт, вряд ли бы ты отделался бронхитом!
И все из-за своей лени.) Через минуты две ты показался,
держа на руках пострадавшего: поразительно, что он, как и
ты, был почти совершенно обнажен, лавина сорвала с него
одежду. Он был опознан как Вадим Красухин, и Надя, увы,
ничем помочь ему не могла, его тело было слишком
изуродовано...
  А буквально через минуту Осман вытащил зондом обрывок
ткани; снова была выкопана яма, и в нее полез Мурат; он был
там очень долго, не менее пяти минут, и вынес девушку.
  Максим! Этот случай - хрестоматийный, ты его должен
приводить в лекциях как пример достойного поведения человека
в лавине.
  Ей невероятно повезло: все ее тело было зажато в мокром,
уже смерзавшемся снегу - она не лежала, как обычно бывает, а
стояла в нем, согнувшись, будто, как сказал Мурат,
готовилась к прыжку с трамплина, - а голова оказалась в
сухом снегу, с большим "воздушным мешком", образовавшимся
перед ее лицом. Ее зовут Таня Величко. Когда Надя и
фельдшер Степаныч сделали ей искусственное дыхание и массаж,
Таня нашла в себе силы рассказать, что она была в полном
сознании и слышала все разговоры наверху, хотя находилась
почти под трехметровым слоем снега. Она знала, что кричать
бесполезно, что звуки из-под снега наверх не пробьются, но
все равно кричала и даже пыталась петь, чтобы "чувствовать
себя живой". Кстати, именно из твоей лекции она узнала о
"воздушном мешке" и сознательно способствовала его
образованию, сначала свободной рукой, пока ее не зажало
окончательно, а потом, это Танины слова, "бодаясь головой".
Замечательное самообладание! А ведь у нее была сильно
помята грудная клетка, все ее тело черное от
кровоподтеков...
  Максим, я знаю, что ты его не любишь, но будь объективен и
обязательно укажи в отчете, что к тому времени, когда начало
темнеть, Гулиев мобилизовал несколько десятков туристов с
факелами, благодаря чему можно было продолжать раскопки.
Да, чуть не забыла: еще до начала спасательных работ был
установлен наблюдательный пост с ракетами для слежения за
повторной лавиной. Такие вещи обязательно нужно указывать,
к нарушению инструкции комиссии относятся особенно
придирчиво.
  У меня отмечено, что спасательные работы начались в 16
час. 45 мин., а в 18 час. 20 мин., то есть часа через
полтора, ты приказал рыть траншеи, так как дальнейшее
зондирование оказалось неэффективным из-за быстрого оседания
и отвердения снега. В этих условиях, как указывал Юрий
Станиславович, решающее значение имеют правильная
организация, дисциплина и быстрота действий: весь ужас в
том, что даже при относительно благоприятных
обстоятельствах, как это случилось с Таней Величко, редко
кто из попавших в лавину остается в живых по прошествии
полутора-двух часов.
  Максим, все, в том числе Мурат и Гулиев, считают, что ты
руководил работами правильно. Я бы уточнила: в основном.
Почему? А потому, что иногда ты срывался и грубил там, где
можно было бы ограничиться пояснением и внушением. Теперь я
понимаю, что не только у прежнего хозяина, как ты меня
пытался уверить, Жулик приобрел свой кошмарный словарный
запас. Это меня удручает: мой сын - и выражается, как
московские извозчики, которых ты не застал! Да и Олег иной
раз выдавал такое, что даже извозчики могли бы покраснеть.
Не оправдывайся, не ссылайся на обстоятельства и на
литературу: попытки некоторых уважаемых писателей вызвать
снисходительное отношение к матерной брани кажутся мне в
высшей степени предосудительными. Можно еще понять (но не
простить!) матросов, которые распускают язык в своей мужской
компании, но когда человек, воспитанный на Пушкине и Чехове,
в присутствии женщин... Я готова была провалиться сквозь
землю, когда ты бессмысленно, безобразно и на весь Кушкол
"послал" добровольца- туриста только за то, что он позволил
себе тактично дать тебе совет. И это при Наде! (9)
  Теперь о том, что должно войти в отчет. Нижеследующее
продиктовано Степой: "Оставалось найти двоих. Участок, где
были шансы, Мак велел покрыть сетью траншей с интервалом в
полтора метра. Людей Мак расставил так, чтобы не мешали
друг другу: одни копали траншеи, другие шли следом и
зондировали. Хуже всего, что внизу была водяная каша: если
уж туда бедолаг затянуло, никакой ангел- хранитель им не
поможет. Как стемнело, работали при факелах, да еще два
автобуса с включенными фарами подогнали, и кое у кого были
фонарики. Запишите, Анна Федоровна, что к двадцати четырем
ртуть полетела вниз, на верхотуре у Левы было около нуля -
от такого перепада жди лавин. Седьмой мы не так боялись, из
ее зоны Мурат всех выгнал, а вот повторная... В лавиносборе
четвертой боеприпасы еще остались, по Левиным подсчетам, на
добрую сотню тысяч кубов - запросто могло бы по нам
трахнуть. Если честно, я бы на месте Мака всех добровольцев
отправил домой, а на раскопках оставил бы только своих. Но
это не для отчета, а так, для сведения. Уже за полночь (я
зафиксировала точно: в 1 час 10 мин.) Осман нащупал тело,
стали разрывать, а в яме вода; ныряли мы с Османом по
очереди, нас страховали веревками... Вытащили... По
остаткам одежды Андреев и эта... Величко, что ли, опознали:
Петр Монастырев... Наде с ним делать было нечего...
Оставался один, Борис Андреев, который, как его брат
говорил, хромал, отстал и, значит, был завален где-то в
сторонке... Мы-то понимали, что искать бесполезно, в таких
случаях и за неделю можно не найти, но дедушка Хаджи - он
ведь тоже приперся, даже лопатой работал - настаивал: "Пока
не нашли покойника, погоды не будет". Это так, к слову,
бросать раскопки Мак не собирался, он только попросил Мурата
пригнать пожарные машины с горячей водой и размывать снег -
сверху лавина уже в бетон превратилась..."
  Максим! Дальше все было очень страшно: Виктор Андреев
рыдал, умолял искать брата, но в три часа ночи ты приказал
всем добровольцам и даже местным жителям немедленно
удалиться, что привело к фактическому прекращению
спасательных работ. Я тебя не осуждаю: уверена, что ты
поступил правильно. Но тебе нужно это доказать! Напоминаю
последовательность событий, приведших тебя к такому решению.
Об усталости людей я не говорю - никакая усталость не
аргумент, когда речь идет о поисках и, возможно, спасении
человека. То, что Борис Андреев находился в лавине уже
одиннадцать часов, тоже не является основанием для
прекращения поиска - ты сам знаешь, какие бывают чудеса!
Английские моряки, помнишь, Олег рассказывал, делают в таких
случаях "поправку на И", на Иисуса.
  Значит, в расчет следует принимать только объективные
факторы, и ничто иное. Первый фактор - затвердение лавины и
невозможность раскопок лопатами. Второй - горячей воды
пожарным машинам хватило всего лишь на три ездки. Третий и
самый главный: когда одна за одной пошли шестая и седьмая
лавины, вероятность повторной из четвертого очага стала
настолько очевидной, что продолжать раскопки широким фронтом
значило подвергнуть смертельной опасности более ста человек.
  И жизнь подтвердила, что ты был прав (10).
  Повторная сорвалась в 3 часа 38 минут. Олег определил ее
объем в пятьдесят тысяч кубометров, ты - в сорок; таким
образом, она оказалась сравнительно небольшой, но все
понижения рельефа на ее пути в долине были забиты лавинным
снегом, и это привело к тому, что повторная перехлестнула
через Кексу и дошла до конуса выноса первой - как раз туда,
где велись спасательные работы.
  Не забудь указать, что к этому времени все добровольцы
были удалены, раскопки продолжали вести лавинщики, Хуссейн с
двумя спасателями, Мурат, Надя, Вася и Виктор Андреев. Обо
мне можешь не упоминать, я на конусе не находилась. Этот
момент в отчете очень важен и спорен, я так и вижу на полях
вопросительный знак: почему двенадцать человек, без
практических шансов на удачу, остались, если опасность
повторной лавины была столь очевидной?
  Как советовал Марк Твен, говори правду, и ничего не нужно
будет запоминать. Виктор Андреев умолял вас остаться - и вы
не могли ему отказать. Пусть донкихотство, но
по-человечески это понятно, и если найдется тип, который за
это вас упрекнет, то у него вместо сердца обыкновенный
булыжник. Степушка, я сама слышала, сказал: "Мак, разве бы
я ушел, если б где-то здесь лежал мой брат?" К этому времени
стало известно, что шестая и седьмая никого не завалили
восьмой и девятой вы не боялись, и ты решил рискнуть. Я бы
на твоем месте поступила точно так же.
  Но как ты - ты, опытный лавинщик! - допустил, чтобы Надя
работала на конусе без лавинного шнура? Ну, чудо: она
копала рядом с Ромой, и их завалило вместе, а у Ромы был
шнур. А если бы не рядом, а в отдалении? Согласись,
Максим, это непростительно, я до сих пор не могу прийти в
себя. Если на ошибках учатся, то эту ты должен запомнить на
всю жизнь (11)
  Максим! Чрезвычайно любопытно, что седьмую лавину вынесло
как раз на ту площадку, где управление проектировало строить
жилой дом. Хорош бы ты был, если бы позволил себя уговорить
и завизировал проект! Впрочем, жильцам этого
несостоявшегося дома пришлось бы еще хуже. Обязательно об
этом напиши, ложная скромность здесь вредна: пусть все
остолопы видят и знают, к какой катастрофе может привести
недоверие к прогнозу лавинной службы(12).
  Укажи, что, благодаря принятым мерам, в сфере действия
седьмой лавины (шестая не в счет, она не дошла до русла
Кексу) не оказалось ни одного серьезно пострадавшего.
  Единственное исключение - бульдозерист Хасанов: когда
воздушная волна сбросила в кювет бульдозер, Хасанов вывихнул
ногу.
  Параметры седьмой лавины почти полностью совпадают с
параметрами четвертой, но объем, по расчету Олега, чуть
меньше: один миллион триста тысяч кубометров. Так что
впервые в писаной истории Кушкола сошли две миллионные
лавины, причем в течение одних суток.
  Материальный ущерб от седьмой лавины: уничтожено 1650
взрослых сосен, повалено 11 столбов ЛЭП, 9 столбов
телефонной сети, сорвана крыша с турбазы "Кексу", снесено
отведенное под склад запчастей помещение бывшей школы,
повреждено здание почты, завалено около километра шоссейной
дороги Кушкол - Бектау.
  Но главное - седьмая никого не погубила, и здесь
необходимо отдать должное Мурату, который чрезвычайно
энергично организовал эвакуацию людей из района будущего
бедствия(13).
  Максим! Опять же без ложной скромности укажи, что именно
по твоему настоянию (не хочешь - напиши: по настоянию
лавинной службы) четыре года назад было построено новое
здание школы. Помнишь, как над тобой смеялись, когда ты
заявил, что школа находится в лавиноопасном месте?
Представляешь, что могло бы случиться, если бы тебя не
поддержал Юрий Станиславович тогда?
  И еще одну вещь жизнь доказала: Кушколу необходима хорошо
оборудованная и укомплектованная специалистами
травматология. Я думаю, что если Надю хорошо попросить...
(14)

        КОММЕНТАРИИ К ЗАПИСКАМ АННЫ ФЕДОРОВНЫ 

  1) Чтобы доставить маме удовольствие, я признал, и она
была очень довольна. "Вот увидишь, - пророчила она, - быть
великодушным выгодно. Не сомневаюсь, что Мурат возьмет вину
на себя, ведь ты его дважды предупреждал". Я, со своей
стороны, ни на секунду не сомневался, что Мурат начхает на
мое великодушие, и был невероятно удивлен, когда выяснилось,
что мама вычислила Мурата правильно. Меня так потрясла его
честность, что я...
  2) ...выдал ему справку в Госстрах на компенсацию за
ремонт "Волги", хотя был вправе этого не делать: о "Волге"
я его тоже предупреждал. Впрочем, как сказал Осман, "лэгко
и прыятно быть добрым за счет государства".
  3) Как вы могли убедиться, мама в высшей степени
объективна во всем, что касается женщин; особенно
беспристрастно относится она к Юлии, которая чуть было не
стала ее невесткой. С той поры женщина, имеющая дерзость
быть красивее Нади, в глазах мамы выглядит вздорной и
безнравственной вертихвосткой, от которой ребенок должен
держаться подальше. Легко сказать! Быть может, если я
достигну возраста дедушки Хаджи, то вместо "погони за
призраком" буду пороть внуков и сокрушаться о падении
нравов, ибо ничто не делает мужчину таким целомудренным, как
старость; но мне еще не встретился в Кушколе мужчина от 18
до 60 лет, который при виде Юлии не принимал бы "стойку № 4"
(по классификации Олега - "Гвоздь готов жениться"). Стоит
ли удивляться, что лицо, свой основной капитал, Юлия ценит
куда больше, чем знакомство с классиками мировой литературы,
о которых у нее и в самом деле весьма смутное представление.
Кстати, Надя проделала ей блестящую косметическую операцию,
и шрам над бровью увидит только тот, кто об этом знает.
  4) Пыль от снеговоздушного облака еще не осела, как через
разбитые окна, рискуя жизнью, в магазин проникли трое
местных алкашей. Потрясенные открывшимися перед ними
возможностями, они тут же набрались до одури и были взяты,
как сказано в протоколе, "за хоровым исполнением массовых
песен".
  5) Когда Алексей Игоревич попросил лопату у Коли Зинченко,
молодого инструктора из "Альпиниста", тот двинул его
коленкой под зад и напутствовал словами: "Топай, дед, к
старухе на печку, не путайся под ногами!" Узнав, кого он
облаял, Коля долго извинялся, но собой с тех пор чрезвычайно
гордится: когда ему напоминают, как он дал академику
"солдатского хлеба", Коля важно говорит: "Это у себя они
академики, здесь академики мы!"
  6) Узнав, что в управлении готовят приказ о разжаловании
Хуссейна до простого спасателя, я по маминому совету надел
на себя фрак Талейрана и предложил Мурату честную сделку:
он бросает приказ в корзину, а я вычеркиваю из отчета один
пренеприятнейший абзац (см. примечание 12). Мурат подумал
для виду две-три секунды, и мы ударили по рукам, весьма
довольные друг другом и своей принципиальностью.
  7) "Милый юноша" был заводилой у этой компании и одним из
самых отпетых лихачей в нынешнем сезоне. Его несколько раз
снимали с трассы инструкторы, у него отбирали лыжи
спасатели, именно в погоне за ним Вася получил свой фонарь.
Конечно, за показания Андрееву спасибо, но они ему недорого
стоили, остальным его лихость обошлась куда дороже... Между
прочим, я давно пришел к выводу, что лихачи - товарищи так
себе, на тройку с минусом: они слишком заняты
самоутверждением, чтобы думать о других. Знать, что родной
брат повредил ногу, не может быстро бегать, - и бросить его,
рвануться спасать свою шкуру! Как он взглянет в глаза
матери... И не говорите мне про стрессовое состояние - эту
чепуху выдумали для облегчения совести: раз у тебя хватает
ума спасать себя, должно хватить и на помощь другу. А нет -
не суйся в горы, здесь слабакам делать нечего.
  8) Я обещал, но не потому, что чувствовал угрызения
совести - ничего подобного я не испытывал, - а потому, что
Анатолий и его приятели оказались в общем хорошими ребятами.
И на раскопках работали не за страх, а за совесть, потом
много помогали нам и местным жителям - одним словом, слетела
с ребят шелуха; а главное - Катюшу Анатолий любил, сделал ей
предложение и, по его словам, надеялся со временем на
взаимность; мы выпили за ее светлую память.
  9) Турист, о котором столь сочувственно говорит мама, был
не кто иной, как Петухов. Вместо того чтобы взять лопату и
работать, как другие добровольцы, он с важным видом
расхаживал по конусу и донимал меня дурацкими советами,
вроде: "А почему бы не взорвать лавину динамитом?" или
"Поверьте моей интуиции и прикажите копать траншею не здесь,
а там!" В конце концов я не выдержал и послал Петухова
вместе с его интуицией, быть может, несколько дальше, чем
следовало, но нисколько об этом не жалею.
  10) На сей раз мамина логика несокрушима: причины, по
которым я решил прекратить раскопки, она угадала со
стопроцентной точностью. Юрий Станиславович не случайно
любил цитировать Монти Отуотера: "...наиболее мучительное
решение, которое должен быть способен принять руководитель
спасательных работ, - это решение вернуться", то есть
прекратить поиск. Конечно, это арифметика, но сто жизней
дороже одной, тем более что в три часа ночи мы уже не
сомневались: никакого чуда с Борисом Андреевым произойти не
может.
  11) Здесь мама тоже права - буквально каждым словом. Да,
мы рискнули не потому, что усмотрели шанс, а потому, что
поддались эмоциям. Ну а что касается злополучного лавинного
шнура, то мне еще долго суждено просыпаться в холодном поту.
Кроме Нади и Ромы тогда засыпало и Гвоздя, неглубоко, к
счастью: мы быстро извлекли их из-под снега, но будь
повторная покрупнее... Больше других пострадала Надя, у нее
болезненный вывих плеча, а Рома и Гвоздь даже как следует и
испугаться не успели. Эта история лишний раз убедила меня в
том, как вредны лавинщику эмоции. Только трезвый, холодный
расчет - и ничего более. А вопросительный знак на полях
действительно появился: "По какой причине 12 чел.
подвергались неоправданному риску?" Но Мурат в своей
объяснительной записке снова меня прикрыл: "Раскопки
продолжались по моему настоянию". Все-таки спортивная
закваска!
  12) Я сначала так и сделал, а потом совершил с Муратом
натуральный обмен (см. примечание 6).
  13) Пострадавшие все-таки были - у директора бани Джамала
воздушной волной задушило девять баранов. Местные жители
погибших животных не едят, так как из них не была
предварительно спущена кровь, и находчивый Джамал продал
баранов на шашлыки. Из-за этой сомнительной операции
справку для Госстраха я ему, конечно, не дал. Не видать мне
больше парной вне очереди!
  14) Далее следуют точные указания, как именно просить
Надю, но у меня имеются свои методы.

        МАМА ТОРЖЕСТВУЕТ

  По распоряжению сверху Кушкол закрыт - все туристы
вывезены, а путевки очередникам аннулированы. Между тем
старые лавины уже сошли, новые еще не успели созреть, а
погода стоит сказочная: склоны покрылись пушистым снежком,
солнце не прячется с утра до вечера. Голубой сон
горнолыжника!
  - Перестраховщики! - возмущается Мурат. - Сейчас только
и кататься, план горит, а они...
  Для того чтобы открыть Кушкол, начальство требует
гарантий, которые может дать только господь бог. Опустели
гостиницы, кафе и рестораны, на унылых, с потухшими глазами
барменов больно смотреть. Но передышку Мурат использует с
присущей ему энергией: бросил весь обслуживающий персонал
гостиниц и турбаз на восстановительные работы, за две недели
Кушкол почти что оправился от нокаута. Впрочем, "Актау" и
"Бектау" понемногу заполняются: началось стихийное
нашествие фанов, которые через тайные тропы и перевалы
просачиваются в Кушкол на лыжах. Привыкшие к тому, что их
третируют, как бездомных собак, и гоняют от одного сарая к
другому, фаны не могут прийти в себя от изумления: их
встречают как дорогих гостей, им ласково улыбаются
администраторы, их без звонков и всякого блата поселяют в
номера с удобствами! Сказка - и только. Растроганные,
ошалевшие от доброго отношения фаны вместе со спасателями
"раскачивают трассы" - утрамбовывают их ногами, маркируют,
приводят в порядок.
  Пока лавины о себе не напоминают, подлинный бич Кушкола -
это комиссии. Их понаехало сюда с полдюжины, от разных
организаций и ведомств, и каждая с нерастраченным пылом
выискивает недостатки. Мурату комиссии обходятся в копеечку
- приемы с восточными тостами, шашлыки на лоне природы; а я,
заполучив бронхит при исполнении служебных обязанностей, на
законном основании взял больничный, общаюсь со своей
компанией по телефону и в ответ на заковыристые вопросы
душераздирающе кашляю.
  Пока что мы обходимся без синяков и шишек, если не считать
того, что Гвоздь лишен квартальной премии: его предложение
объявить строгий выговор и снять с работы четвертую, седьмую
и одиннадцатую лавины председатель комиссии квалифицировал
как злостное хулиганство. Так что покупку новых штанов
Гвоздь отложил на осень.
  Мурат, который снова меня очень любит, отвалил со склада
говядину и свинину, Осман притащил баранину, и вся компания
под руководством Нади взялась за пельмени. Их решено
навертеть тысячу штук - ожидается высокий гость. Меня из
гигиенических соображений к пельменям не допускают, и я
печатаю "послания к прохвостам". Мама, грозная и
сосредоточенная, листает свой кондуит и диктует:
  - Покидая Кушкол, вы забыли... Максим, "забыли" возьми в
кавычки... сдать в библиотеку однотомник Распутина... А
еще артист, благородных героев играет! Какая пропасть между
видимостью и сущностью!.. Прошу вас... "вас" можешь с
маленькой буквы, а то он подумает, что мы его уважаем...
Дальше ты сам знаешь, ценная бандероль и прочее.
  Кошмар какой-то, от библиотеки ничего не осталось!
  Мама преувеличивает, украдено десятка три книг, правда,
хороших; из них удастся возвратить половину, это известно по
опыту. Остальных нам уже не видать, книжный вор нынче
работает квалифицированно.
  - Вадим Сергеич! - продолжает диктовать мама. - Покидая
Кушкол, вы случайно... также возьми в кавычки, пусть хоть
покраснеет, прохвост! - прихватили с собой второй том
Скотта Фицджеральда... И этот человек сидел у меня за
столом!
  - Пельмени со сметаной лопал, - подливает масла в огонь
Гвоздь. - Будто их не мог скушать Рома. Хотя нет, пельмени
для Ромы слишком грубая пища.
  - Если их мало, меньше сотни, - развивает тему Олег. - В
этом случае Рома предпочитает скушать на пари барашка.
  Рома делает вид, что не слышит.
  - Не издевайтесь над бедным мальчиком, - вступается Надя.
- Рома, а ты в самом деле скушаешь сто пельменей?
  - Сто пятьдесят, - скромно отвечает Рома. - Но лучше
двести.
  - Хвастунишка. - Надя недоверчиво смеется. - Пари?
  - К вашим у слугам. - У Ромы сверкают глаза. - Хорошо бы
со сметаной.
  - Аллыгатор! - возмущается Осман. - Надя, не спор с ним,
у него не брухо, а бурдюк!
  - Бур-рдюк! - радостно подхватывает Жулик. - Бар-рахло!
Ведьма, хвост выр-рву!
  Мама и Надя настораживаются, готовясь прикрыть ладонями
уши (Надя - одно ухо, левое плечо у нее в гипсе), но Жулик
сегодня - джентльмен, лорд на великосветском рауте.
  А может, шестое чувство ему подсказывает, что его ждет
потрясающий сюрприз и лексикон придется срочно менять?
  Я уже говорил, что у нас будет гость - вечером прилетает
Алексей Игоревич. Мы не ждали его раньше осени и терзаемся
догадками. Мама, неисправимый оптимист, преисполнена
радужных надежд. Олег убежден, что академик, которому
физиономия Гвоздя не внушила особого доверия, просто хочет
забрать "россиньолы", пока их не сперли, а я, опасаясь
разочарований, молчу. А про себя мечтаю, как это будет
прекрасно, если мама торжествуя воскликнет: "Ну, что я вам
говорила?!"
  - Ну, что я вам говорила?! - торжествует мама. - Нытики
вы все, маловеры! Высокий гость принимает с дороги душ, а
мы шумно поздравляем друг друга. Алексей Игоревич привез:
чемодан с отличнейшими приборами и датчиками, предложение,
которое вызвало у нас взрыв ликования, рюкзак с разными
вкусными вещами и - подругу для Жулика!
  Жулик настолько потрясен, что не отзывается, не сыплет
бранью в ответ на мои провокационные вопросы, робко, как
школьник, косится на свою суженую и поеживается, когда она
его тормошит.
  - Бывалая, - комментирует Гвоздь. - Бьюсь об заклад, что
к вечеру она...
  - Степа! - прикрикивает мама. - Не распускай язык!
  - Если попугаи живут по триста лет, - не унимается Гвоздь,
- то Жулику, по теории вероятности, любая половина. Жулье,
ты был женат, не помнишь? Не помнит - значит, не был, такое
не забудешь. Итак, лет, скажем, сто пятьдесят Жулик говеет.
Следовательно, заполучив жену...
  - Степа! - Мама за ухо уводит Гвоздя от клетки. - Не
забывай, что ты сам теперь богатый жених и солидный человек.
  Да, отныне все мы - богатые женихи. Мы - хозрасчетная
группа при институте Алексея Игоревича, нам дана обширная
научно-исследовательская программа и за ее выполнение
авансом отвалено по половине ставки каждому. Эту
свалившуюся с неба гигантскую сумму мама решила откладывать,
чтобы через год купить ребенку настоящие лыжи и крепления
"со щелчком".
  Я забыл сказать, что Вася отныне не уборщица, а техник, -
Алексей Игоревич привез ему целую ставку.
  Мы благословляем нашего покровителя, пьем за его здоровье
и закусываем пельменями. И аплодируем Роме, который выиграл
у Нади пари и скушал ровно двести одну штуку. И еще одна
новость: Мурат добился ассигнований на травматологический
пункт, и чтобы его укомплектовать - на что только не пойдешь
в интересах дела! - я женюсь на Наде. Вот тебе и "держись,
Максим!" - окольцован в расцвете лет. Ну а если серьезно,
то на этот безумный поступок я решился в ту минуту, когда
откапывал Надю; наверное, для того чтобы определить
подлинное отношение к человеку, нужно сначала испытать ужас
потери. В качестве свадебного подарка мама преподнесла Наде
свою библиотеку по лавинам: "Принимай эстафету, дочка!"; а
я - подробный, с разбивкой по главам план будущей
монографии.
  Вот, пожалуй, и вся история. На сегодня она закончилась,
а что "день грядущий нам готовит" - поглядим. Из моего окна
видны теперь уже бесформенные горы обоих лавинных конусов,
скоро они начнут подтаивать, и тогда мы найдем Бориса
Андреева. Его родители приезжали, мы с Надей водили их на
конус, в глубине которого под сотнями тысяч тонн лавинного
снега покоится их сын; Андреевы знали, что мы сделали все,
что могли, но ни им, ни нам от этого не было легче. Дорогой
ценой приобретаем мы опыт в этом мире.
  А Кушкол наконец открыт, бурным потоком хлынули туристы,
директора гостиниц и турбаз сходят с ума от звонков и
записок, на площади перед канаткой - автобусы, личные
машины, галдеж и столпотворение, на канатку очередь на час.
  Солнце заливает Кушкол, праздник жизни на склонах! Но мне
очень не нравится ночная сводка: с юго-запада надвигается
циклон...


 


<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: приключения

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [3]