Консервный  Ряд  в  Монтерее,  что  в Калифорнии - поэма, скрежет и
смрад, собственный цвет, лад и характер, ностальгическое видение, мечта.
Консервный  Ряд  един  и разрознен: дерево, жесть, чугун, ржа и разбитый
асфальт,  заросшие  бурьяном  пустыри  и  груды мусора, консервные цехи,
крытые  рифленым  железом,  кабаки,  рестораны,  публичные  дома, тесные
лавчонки,  лаборатории и ночлежки. Живут в нем, как сказал один человек,
проститутки,  сутенеры, игроки и прочая сволочь, под сволочью он разумел
прочий  люд.  Глянь  этот человек с другого боку, он бы сказал: "Святые,
ангелы, мученики и блаженные", и был бы прав.
     Утром, после удачного лова, сейнеры, полные сардин, тяжело вплывают
в  сонную  бухту,  оглашая  утреннюю  тишину пронзительными свистками. И
тянутся  к  берегу,  где  их  поджидают  консервные цехи, опустив в воду
металлические  хвосты.  Автор  не  случайно  взял  этот  образ, скажи он
"опустив  в  воду носы", консервы, извергающиеся с другого конца, будут,
благодаря  метафоре,  еще  отвратительнее.  Вслед  за сейнерами начинает
свистеть  Консервный  Ряд;  по  всему городу мужчины и женщины торопливо
напяливают рабочую одежду и спешат к морю, где нужен их труд.
     В блестящих автомобилях подъезжают хозяева, управляющие, бухгалтеры
и  расходятся  по  своим  конторам.  За  ними  катится  вал  итальянцев,
китайцев,  поляков  -  мужчин  и  женщин,  одетых в штаны, прорезиненные
куртки  и  клеенчатые  фартуки.  Они  спешат,  чуть  не  бегут,  резать,
раскладывать,  варить  и  консервировать  рыбу.  Вся улица гремит, воет,
визжит,  грохочет;  из  сейнеров текут серебряные реки сардин, и они все
выше  восстают  из  воды,  пока  не  опростаются. Консервный Ряд гремит,
грохочет, визжит, но вот последняя рыбешка очищена, разрезана, сварена и
закупорена.  Опять  заливаются  свистки;  итальянцы,  китайцы,  поляки,-
мужчины  и  женщины,-  промокшие  и  пропахшие  рыбой,  медленно, понуро
поднимаются  обратно в город. Консервный Ряд опять становится сам собой,
-  тихим и завораживающим. Жизнь входит в свою привычную колею. Бродяги,
при  первых  звуках  свистка удалившиеся с негодованием под сень черного
кипариса,  возвращаются в мир; вон они уже сидят на трубах, ржавеющих на
пустыре,  и  благодушно  болтают.  Девочки  из  заведения  Доры  выходят
понежиться  на  солнце-если, конечно, оно соизволит сиять. Док спустился
по  ступенькам  Западный  биологической лаборатории и идет через улицу в
лавку  Ли  Чонга  за двумя квартами пива. Анри-художник снует по пустырю
как  эрдельтерьер,  вынюхивая  в бурьяне всякие железяки и деревяшки для
лодки,   которую   мастерит  своими  руками.  Быстро  темнеет,  и  перед
заведением  Доры  загорается  уличный  фонарь  -  не  меняющая  фаз луна
Консервного  Ряда.  В Западную биологическую приехали гости, и Док опять
идет через улицу к Ли Чонгу, теперь уже за пятью квартами пива.
     Как  перенести  на  бумагу эту поэму, скрежет и смрад, особый цвет,
лад  и характер, ностальгическое видение, мечту? Когда собираешь морских
животных,  попадаются  плоские  черви,  они  такие нежные, что рвутся от
одного   прикосновения   и  гибнут.  Надо  выждать,  пока  червячок  сам
поползет  на  лезвие  ножа  и  затем  осторожно  опустить его в бутыль с
морской  водой.  Пожалуй,  и  с  Консервным Рядом надо поступить так же:
открыть страницу тетради, и пусть очередная история сама ползет на нее.
-==ГЛАВА I==-
     Бакалейная  лавка  Ли  Чонга  не  отличалась  чистотой,  зато могла
похвастаться  разнообразием  товаров. Лавка была маленькая, тесная, но в
ее  единственной  комнате  имелось все, что требуется простому смертному
для   полноты   счастья:  одежда,  пища  -  свежая  и  консервированная,
спиртное,  курево, рыболовные снасти, всякий инструмент, лодки, такелаж,
шляпы,  свиные  отбивные.  У  Ли Чонга можно было купить пару шлепанцев,
шелковое  кимоно,  пинту  виски,  сигару  и тысячу других вещей на любой
вкус.  В  лавке  отсутствовал только один товар, но товар этот имелся по
соседству в заведении у Доры.
     Лавка  открывалась  рано утром и торговала до тех пор, пока снаружи
гулял   хоть   один   неприкаянный   десятипентовик.   Ли  Чонг  не  был
сребролюбцем. Отнюдь, но если кто-то горел желанием облегчить карман, Ли
Чонг  был  всегда  к  его  услугам.  Постепенно  Ли Чонг занял в местном
обществе  положение,  удивлявшее его самого, хотя, надо сказать, он мало
чему  удивлялся.  С  годами все обитатели Консервного Ряда оказались его
должниками.  И  он  никогда  не  давил  на  них. Если же долг становился
слишком велик, Ли прекращал отпускать в кредит. И должник платил или, па
крайней мере, пытался, чтобы не ходить за покупками наверх в город.
     Ли  был круглолиц и приветлив. Изъяснялся он на учтивом английском,
успешно   обходясь   без   буквы  "р".  Когда  в  Калифорнии  вспыхивали
столкновения  между  полицией  и  тонгом ``Тайная китайская организация'',
случалось,  за  его  голову  объявлялась  премия, Тогда Ли Чонг уезжал в
Сан-Франциско  и  ложился  в  больнипу, пока волнения не утихали. Что он
делал  со своими деньгами, никто не знал. Возможно, у него их и не было.
Возможно, все его бoгaтcтвo состояло из неоплаченных счетов. Но жил он в
достатке  и  пользовался  уважением соседей. Он верил своим покупателям,
пока  верить  становилось  смешно.  Иной раз он ошибался, но и из ошибки
умел  извлечь  пользу,  хотя  бы чисто платоническую. Одной из таких его
ошибок была Королевская ноч- лежка, любой на его месте счел бы ту сделку
разорительной.
     В лавке Ли Чонг стоял за табачным прилавком. По левую руку - касса,
по правую счеты, под стеклом сигары, сигареты и всякие табаки; за спиной
Ли  Чонга  на  полке  -  батарея бутылок со спиртным всех размеров: "Олд
Грин-ривср",  "Олд-таунхаус",  "Олд-кенл" и любимое "Олд Тенесси", виски
четырехмесячной  выдержки,  очень  дешевое,  называемое  в  этих  местах
"Старая   тенисовка".   Ли  Чонг  умышленно  стоял  между  посетителем и
спиртным.  Приходилось  быть  начеку,  его  не  раз  пытались заманишь к
другому  прилавку,  но  это  никому  еще не удавалось. Остальным в лавке
торговала многочисленная семья - братья, племянники, сыновья, снохи. Сам
же  Ли  никогда  не  покидал своего поста за табачным прилавком. Верхнее
стекло  служило  ему  конторкой.  Его красивые пухлые ручки покоились на
стекле, похожие на сардельки пальцы беспрестанно двигались. Единственным
их  украшением было толстое золотое обручальное кольцо на среднем пальце
левой  руки; он неслышно барабанил им по резиновой подушечкее для сдачи,
на  которой  давно  стерлись  пупырышки.  Губы  у  Ли Чонга были полные,
любезно  изогнутые,  улыбка  одаряла  посетителя теплым глубоким блеском
золота. На носу у него сидели очки с половинками стекол, а так как он на
все  смотрел  сквозь  очки,  то,  глядя  вдаль,  откидывал назад голову.
Короткими  пальцами-сардельками он щелкал на счетах; складывал, отнимал,
подсчитывал  скидки и проценты; дружелюбные карие глаза не спеша обегали
лавку, а губы улыбались приветливой золотой улыбкой.
     Как-то  вечером, стоя за табачным прилавком на стопе газет, чтоб не
зябли  ноги,  он  с  юмором и грустью вспоминал сделку, которую заключил
нынче  днем  в  два приема. Если выйти из лавки и двинуться по диагонали
через  заросший  бурьяном  пустырь мимо больших ржавых труб, выброшенных
хозяевами  рыбных  заводиков,  заметишь  в  бурьяне  стежку. Она ведет к
кипарису,  а  от  него  к  железнодорожной  линии;  за линией идет вверх
куриная  тропа с деревянными ступеньками и упирается в длинное невысокое
строение.  В  нем  одна  большая  комната  без  потолка,  где  много лет
хранилась  рыбная  мука.  Сарай  принадлежал  человеку  по  имени  Хорэс
Аббевилл,  вечно  чем-то  озабоченному. У Хорэса было две жены и шестеро
детей,  и  за  несколько лет он умудрился, прибегая к страстным мольбам,
задолжать  Ли Чонгу астрономическую цифру. В тот день он вошел в лавку и
его  усталое  выразительное  лицо жалко сморщилось при виде легкой тени,
пробежавшей  по  лицу  Ли  Чонга.  Толстенький  палец  Ли забарабанил по
резиновой  подушечке.  Хорэс  положил на табачный прилавок руки ладонями
вверх.
     -  Я много тебе задолжал, я знаю,- против обыкновения просто сказал
он.
     Ли  Чонг  блеснул  золотой  улыбкой, отдав должное этой простоте. И
молча кивнул, ожидая, что последует за столь необычным вступлением.
    Хорэс  облизнул губы  от одного уголка до другого.
     -  Не  хочу,  чтобы над моими ребятками это висело,- сказал он.- Ты
ведь уж верно не будешь больше давать им мятных леденцов?
     Лицо Ли Чонга выразило согласие.
     -  Очень, очень задолжал,- сказал он.
     -  Ты  знаешь мой участок земли с сараем? Там, где рыбная мука.
     Ли Чонг кивнул. Мука принадлежала ему.
     -  Если  я  отдам  тебе  и сарай, и землю, ты спишешь мой долг? - с
жаром спросил Хорэс.
     Ли  Чонг  откинул  назад голову и взглянул на него сквозь половинки
стекол, правая рука нервно потянулась к счетам, в уме замелькали колонки
цифр. Строение было ветхое, а участок земли, пожалуй, может и окупиться,
если, конечно Консервный Ряд станет когда-нибудь расползаться в стороны.
     -  Спишу,-  сказал Ли Чонг.
     -  Давай  сюда все счета и немедленно составим купчую,-  Хорэс, казалось,
куда-то спешил.
     -  Все счета не нужны. Я дам тебе одну общую бумагу.
     Сделку  совершили  чинно,  не теряя достоинства, и Ли Чонг поставил
четверть  пинты  "Старого  Тенесси".  После чего Хорэс Абервилл, держась
очень  прямо,  прошествовал по пустырю, мимо кипариса, через линию, и по
куриной  тропе  к сараю, который только что перестал быть его, и на куче
рыбной  муки  пустил  себе  пулю  в лоб. И хотя это не имеет отношения к
нашей истории, замечу все же, ни один аббевиллев отпрыск от той и другой
матери никогда с тех пэр не испытывал нужды в мятных леденцах.
     Но  вернемся к тому дню. Хорэс лежал на козлах, из тела его торчали
иглы,  через  которые  вливалась  заморозка, а на ступеньках дома сидели
обнявшись  две  его  жены  - они оставались подружками до самых похорон.
После  чего разделили детей и никогда уже больше не разговаривали друг с
другом.  А  Ли  Чонг стоял за табачным прилавком, его добрые карие глаза
были  обращены внутрь, туда, где пряталась извечная китайская печаль. Он
знал, что не мог бы ничем помочь, и все-таки жаль, что не понял тогда, с
чем  пришел  Аббевиль  -  мог  хотя бы попытаться помочь. Право человека
убить  себя  неотъемлемо  -  это  было его глубокое убеждение, рожденное
состраданием к ближнему. Но он также знал, что иногда помощь друга может
оказаться  спасительной.  Ли  уже  внес свою толику на похороны и послал
убитым горем семействам по корзине съестных припасов.
     Так  вот  нежданно-негаданно Ли Чонг стал хозяином аббервиллевского
сарая  - справная крыша, крепкий еще пол, два окна, дверь. Правда, в нем
гора рыбной муки, а запах у нее на любителя и с трудом выветривается. Ли
Чонг прикинул, нельзя ли пустить его под склад для своих товаров. Но тут
же  отбросил  эту мысль. Дом стоял па отшибе, а в окно залезть ничего не
стоит.  Он барабанил золотым кольцом по резиновой подушечке, прикидывая,
что делать с обновкой; тут как раз дверь отворилась и вошел Мак. Мак был
старейшина,  вождь,  наставник и в совсем крошечной степени эксплуататор
небольшого  сообщества,  которое  объединялось  отсутствием у его членов
семей  и  денег,  а  также  тем,  что,  кроме еды, питья и удовольствий,
никаких  других  потребностей  у них не было. В отличие от других людей,
которые  в погоне за жизненными благами разрушают себя и падают замертво
в  двух  шагах  от  вожделенной  цели, Мак и его приятели продвигались к
своей цели без суеты, ничего не планируя, а преуспев, мирно пользовались
плодами  достигнутого.  Мак и Элен, молодой человек, обладающий огромной
физической  силой;  Эдди,  запасной  бармен  у  "Ла Иды"; Хьюги и Джонс,
ловившие  иногда  котов  и  лягушек  для  Западной биологической, жили в
больших  ржавых  трубах,  лежавших  на  пустыре по соседству с лавкой Ли
Чонга.  Сказать  точнее,  они жили в трубах, когда шел дождь, в ясную же
погоду  обретались  под  сенью  черного кипариса, росшего на возвышении.
Ветви  кипариса  свисали  вниз наподобие полога, под которым было хорошо
лежать,  наблюдая за ходом жизни всего Консервного Ряда.
     Увидев  Мака, Ли Чонг слегка напрягся и глаза его обежали лавку, не
явились  ли  следом  его  дружки  - Эдди или Элен, Хьюги или Джонс, и не
прицеливаются ли они к какой-нибудь банке.
     Но Мак  выложил  свою карту с покоряющей откровенностью.
     -  Ли,-  сказал  он.-  Мы с Эдди и с другими слышали, что теперь ты
хозяин участка Аббевилля.
     Ли кивнул.
     -  Мы с друзьями подумали, может, ты позволишь нам поселиться в его
сарае.  Мы  будем сторожить твою собственность,- поспешил он прибавить.-
Никто не посмеет залезть туда или причинить какой-нибудь ущерб... А ведь
могут  выбить  стекла,  сам  знаешь...-  Мак  стал  перебирать  грозящие
опасности:- Или начнегся пожар. Без сторожа плохо.
     Ли  откинул  назад  голову, посмотрел в глаза Маку сквозь половинки
стекол  и  глубоко  задумают, средний палец замедлил барабанную дробь. В
глазах  Maкa  он  прочитал  благожелательность,  братскую  солидарность,
готовность осчастливить всех. Почему же все-таки Ли Чонг чувствовал себя
чуть-чуть  как  бы  загнанным в угол? Почему ум его прощупывал очередной
шаг  так  же осторожно, как кот, пробирающийся среди кактусов? Придумано
прекрасно,  даже  отдаст  филантропией.  В  уме  Ли рисовалось ВОЗМОЖНОЕ
развитие  событий.  Нет, пожалуй, вполне вероятное развитне, и палец его
задвигался  еще  медленнее.  Он  мысленно  услыхал свое "нет", сказанное
Маку,  и  увидел  разбиваемые  окна. Мак повторно предложит охранять его
собственность,  опять  получит отказ, и Ли увидел языки пламени, лижущие
стены.  Мака,  бегущего  тушить пожар, почуял запах дыма. Палец перестал
стучать  по  резиновой  подушечке.  Да,  Ли  положен  на обе лопатки. Он
понимал это. Ему оставили только возможность сохранить лицо.
     -  Вы  хотите алендовать мой дом? Жить как в отеле?
     Лицо  Мака засияло улыбкой. Конечно, он человек великодушный.
     -  Это мысль! - воскликнул  он.- Какая   будет плата?
     Ли  задумался. Сколько ни назови - не имеет значения, все равно ему
не видать ни цента. А значит - надо назвать настоящую хорошую цену - как
иначе сохранишь лицо? И Ли сказал:
     -  Пять доллалов в неделю.
     Мак поддержал  игру и довел ее до конца.
     -   Надо   поговорить  с  ребятами,-  сказал  он,  выражая  голосом
сомнение.- На четырех долларах не сойдемся?
     -  Пять доллалов,-  не уступал Ли.
     -  Ладно,  пойду послушаю, что скажут мои.
     Так  вот  и  состоялась та сделка. И все были счастливы. Если кто и
говорил,  что Ли Чонг, верно, хочет разорить себя, то сам Ли Чонг так не
думал.  Окна  в  доме  целы.  Пожара нет и не будет; пусть он в глаза не
видел  арендной  платы,  но  если у его жильцов заводились деньжата. что
было  не  так  уж  и  редко,  никому в голову не приходило тратить их на
стороне,  а не в лавке Ли Чонга. Что получил Ли Чонг? Пятерых постоянных
покупателей.  Но  это  не все. Случись, забредет в лавку пьяный и начнет
дебош,  случись,  парни  из  Нового  Монтерея спустятся вниз с недобрыми
намерениями, Ли Чонг только крикнет, и его жильцы со всех ног мчатся ему
на помощь.
     Сделка  эта  имела  еще один плюс. Разве кто станет красть у своего
благодетеля?  Уцелевшие  таким  образом  банки бобов, помидоры, молоко и
арбузы  с лихвой возмещали Ли Чонгу мифическую арендную плату. А то, что
в  бакалейных лавках Нового Моптерея в последнее время участились кражи,
было не его заботой.
     Мак  с  друзьями  въехал  в сарай Абервилла, рыбная мука сысхала. С
чьей-то  легкой  руки  их  новое  жилье  стало  именоваться  Королевской
ночлежкой.  Нo кому мы обязаны этим названием, и по сей день тайна. Живя
в  трубах  и под кипарисом, друзья меньше всего думали о мебели и других
бытовых  удобствах,  которые  суть  не  только показатель цивилизованной
жизни,  но  и  рубеж,  с  которого  она начинается,- ни в трубах, ни под
кипарисом  для  них  просто  не  было  места.  Поселившись в Королевской
ночлежке,  парни  сразу  принялись  обустраивать  ее.  Сначала  появился
стул,  потом  кровать,  потом  еще  стул.  Хозяин скобяной лавки снабдил
новоселов банкой красной краски, сам того не ведая, отчего и расстался с
ней  без  всякого  сожаления;  и с тех пор каждая новая вещь красилась в
красный цвет, что было не только красиво, но и разумно: вещь становилась
неузнаваемой.  И началась в Королевской ночлежке жизнь. Парни садились у
себя  перед входом, и взгляд их устремлялся через линию, пустырь, улицу,
прямо  в окна Западной биологической. Ночью оттуда слышалась музыка. Они
видели,  как  Док  шел  через  улицу к Ли Чонгу за пивом. И Мак говорил:
"Док-славный парень. Надо будет сделать для него что-то приятное".
-==ГЛАВА II==-
     Слово  -  это символ и наслаждение, оно заглатывает людей, деревья,
траву, заводы, китайских мопсов. И Вещь становится Словом, а потом опять
Вещью, но теперь уже ввязанной, вплетенной в некую фантастическую ткань.
Слово  заглотило  Консервный  Ряд,  подержало  и выплюнуло, и он заиграл
отблесками  зеленого  мира и отраженной морем небесной голубизной. И вот
уже  Ли Чонг не просто китаец-лавочник. Да иначе и быть не может. Есть в
нем  и  зло  и  добро,  и  они взаимно уравновешены - восточная планета,
которую  держит на орбите сила притяжения Лао Дзы, а стремится сорвать с
орбиты  центробежная  сила  кассы и счетов. Так вот и вращается Ли Чонг,
так и крутится от бакалейных товаров к духам прошлого. Суровый человек -
если  на  уме  банка консервировапицх бобов, добрый - если в мыслях прах
деда.  Ведь  Ли Чонг раскопал могилу на китайском кладбище, нашел желтые
кости,  череп  с  прилипшими  седыми жесткими волосами. Осторожно сложил
кости   в   ящик-бедренные  и  берцовые  (совершенно  прямые),  тазовые,
ключицы,  посредине  череп, а по бокам - дугами - ребра. И послал своего
хрупкого,  упакованного в ящик деда за моря-океаны покоиться в священной
земле предков.
     Мак  с  друзьями  тоже  вращались  на  своих  орбитах. Орбиты эти -
Добродетель, Милосердие, Красота суматошных, битых-перебитых, безумных -
Монтерея-малого  и  Монтерея-вселенского,  где  люди с голоду и перепугу
уничтожают  желудки в погоне за нелепой пищей, где люди, жаждущие любви,
уничтожают  вокруг  себя  все  достойное любви. Мак и его парни - орбиты
Добродетели,  Милосердия, Красоты. На этой Земле, которой правят тигры с
язвой  желудка  и телицы, обуреваемые похотью к волам; на Земле, которую
подметают  слепые шакалы. Мак с ребятами умудрялись мирно делить трапезу
с  тиграми,  ублажать  обезумевших от страсти телиц; утаивать крошки для
чаек  Консервного  Ряда.  Какая  польза  человеку  приобрести  весь мир,
получив  взамен  язву  желудка, опухоль простаты и косоглазие? Мак и его
ребята  избежали  западни,  уклонились от чаши с ядом, перескочили через
капкан,  а  эти несчастные, защелкнутые мышеловкой, с отравой в желудке,
спеленутые по рукам и ногам, кричат на них, осыпают бранью: и веревка-то
по  ним плачет, и бездельники они, паршивая овца в стаде, воры, подонки,
бродяги.  Отче наш иже еси повсюду в природе, наделивший даром выживания
койота  и  крысу,  воробья,  муху  и  моль,  Ты,  конечно, должен питать
великую,  неизреченную  любовь  ко  всем  бездельникам, паршивым овцам и
бродягам,  среди  которых  числятся  и  Мак  с  ребятами.  Добродетель и
милосердие, лень и радость бытия. Отче наш иже еси повсюду в природе.
-==ГЛАВА III==-
     Лавка  Ли  Чонга  справа  от пустыря (хотя почему пустырь - ведь он
завален  старыми  котлами,  ржавыми  трубами,  тяжелыми балками, грудами
пустых   пятигаллонных  банок,- сказать  не  может  никто).  За  пустырем
железнодорожная линия и Королевская ночлежка. По левой его границе стоит
исполненный    строгого    достоинства    публичный   дом   Доры   Флад,
добропорядочное,  чистое, честное, старомодное увеселительное заведение,
где  человек  может  выпить  в  кругу  друзей кружку пива. Это не ночной
дешевый  бардак  для случайного посетителя: это серьезный добродетельный
клуб,  построенный,  учрежденный  и  вымуштрованный  Дорой.  Эта  мадам,
пятьдесят  лет  умно распоряжаясь своими талантами - тактом, честностью,
состраданием и здравомыслием, снискала уважение всех умных, образованных
и  добрых  людей.  По  той  же  причине  ее  ненавидело все лицемерное и
похотливое  сообщество  местных  замужних девственниц, чьи мужья уважали
семейный очаг, но особенной любви к нему не питали.
     Дора  -  великая  женщина,  пышнотелая  и высокая, с огненно-рыжими
волосами   и   пристрастием  к  изжелта-зеленым  вечерним  платьям.  Она
содержала  честное  заведение,  где  весь  товар  был  в одной цене, где
запрещалось  пить  крепкие  вина,  кричать  и  сквернословить.  Среди ее
девочек  было несколько ни на что не годных из-за возраста или болезней,
еще  несколько  могли  работать  не  больше трех раз в месяц, но все они
имели  право  на  свои три кормежки в день. В патриотическом порыве Дора
назвала  свое  заведение "Ресторация Медвежий стяг" ``На флаге Калифорнии
изображен  медведь.  Монтерей  находится  в этом штате.'', и ходило много
баек о людях, заглянувших к Доре, чтобы заморить червячка. Обычно в доме
жило  двенадцать  девочек,  включая старушек. Кроме них, штат составляли
повар-грек  и  привратник,  по  крайней  мере так назывался этот мужской
персонаж.  В  действительности  на  нем  лежало  множество деликатных, а
подчас  и  опасных  обязанностей.  Он  прекращал драки, выдворял пьяных,
останавливал   истерики,   лечил   головную   боль  и  заведовал  баром.
Перевязывал  порезы  и  синяки;  днем якшался с местными полицейскими; и
поскольку  добрая  половина  "девочек"  исповедовала  Христианскую науку
``Христианская наука - христианская религиозная секта, отрицающая врачей.
Ее   учение   изложено   в   книге   "Наука   и   здоровье",  написанной
основательнидей   секты  Мэри  Бэккер.'',  по  воскресеньям  читал  вслух
очередную   порцию  из  "Науки  и  здоровья".  Предшественник  нынешнего
привратника,  будучи  человеком не очень уравновешенным, кончил печально
(об  этом  несколько  ниже). Нынешний же, Альфред, сумел возвыситься над
своим  окружением, мало того, со временем сумел и окружение подтянуть до
себя. Он знал, каких мужчин можно пускать и каких нельзя. И, конечно, он
знал  о  частной  жизни граждан Монтерея больше, чем кто-нибудь другой в
городе.
     Что  касается  Доры, жизнь ее была не такой уж безоблачной. Нарушая
закон,   или   вернее   букву   закона,   ей   приходилось  быть  дважды
законопослушной поотиву своих сограждан. В заведении у нее не было драк,
попоек, грубостей, нчаче Дору давно бы закрыли. И еще, нарушая закон, ей
приходилось  откупаться благотворительностью особенно крупных масштабов.
Каждый  старался  оттяпать  у  Доры кусок побольше. Давала полиция бал в
пользу  своего  пенсионного  фонда, все вносили по доллару, Дора вносила
пятьдесят.  Коммерческая  палата обустраивала свой парк, торговцы города
вносили по пять долларов, Дору просили дать сто, и сна давала. Кто бы на
что  ни  собирал:  Красный Крест, Общественная касса, бойскауты - Дорины
незаконные,  неафишируемые,  грязные, постыдные, греховные деньги всегда
возглавляли  благотворительный  список.  Но  особенно пострадала Дсра во
время   депрессии.   Она   видела  голодных  детей,  безработных  отцов,
отчаявшихся  матерей и два года налево-направо платила долги несчастных,
не  имевших  ни  цента  на  кусок  хлеба, так что под конец чуть сама не
вылетела  в  трубу. Девочки Доры были приветливы и хорошо воспитаны. Они
никогда  не  заговаривали  на  улице с мужчиной, даже если принимали его
накануне ночью.
     Нынешний  сторож  Альф поступил в "Медвежий стяг" после случившейся
там  трагедии,  которая никого не оставила равнодушным. Прежнего сторожа
звали  Уильям, вид у него был нелюдимый, лицо хмурое. Днем работа его не
обременяла,  и  он  изнывал в обществе стольких женщин. Е окна он видел,
как  Мак  с  ребятами сидят на трубах посреди пустыря в зарослях мальвы,
болтают   ногами,   загорают   и  не  спеша  философствуют  о  предметах
интересных,  но  малозначительных.  То  и  дело,  замечал он, кто-нибудь
вынимал  из  кармана  бутылку  тенисовки  и,  вытерев  рукавом горлышко,
отпивая,  передавал  другим.  Уильяму  очень  хотелось  посидеть с этими
славными  ребятами.  И однажды он не вытерпел, пошел на пустырь и сел на
трубу.  Разговор тотчас смолк, наступила настороженная, недобрая тишина.
Немного  спустя  Уильям  встал и уныло побрел обратно в "Медвежий стяг",
посмотрел  в  окно  -  ребята  опять пустились беседовать; Уильяму стало
совсем  тошно.  Его  некрасивое  лицо  потемнело,  губы  покривились  от
невеселых размышлений.
     На другой день он опять вышел, прихватив с собой бутылку виски. Мак
с  ребятами  виски выпили, что они дураки, что ли. Но весь их разговор с
ним  ограничился  двумя  фразами  - "Счастливо тебе" и "Да ты взгляни на
себя".
     Уильям  опять  скоро  вернулся в "Медвежий стяг" и опять смотрел на
ребят  в  окно.  До  него  донеслись  громко  сказанные Маком слова: "Не
люблю,  черт  побери,  сутенеров!"  Это  была беспардонная ложь, но ведь
Уильям этого не знал. Просто Мак с ребятами не любили Уильяма.
     Уильям  совсем  пал  духом.  Бродяги  не  принимают  его  к  себе в
компанию,  он  даже  для  них  слишком плох. Уильям был всегда склонен к
самобичеванию.  Он  надел шляпу и побрел один по берегу до самого маяка.
Постоял немного на маленьком уютном кладбище, слушая, как рядом бьются о
берег  волны,  и  будут  так  биться до скончания века. Он стоял и думал
угрюмую  тягостную  думу.  Никто  не  любит его. Никто его не жалеет. Он
считается  у них привратником, а на самом деле никакой он не привратник,
он  сутенер,  грязный  сутенер; самое низкое существо на свете. Потом он
подумал, что ведь и он, как все, имеет право на жизнь, на счастье. Видит
бог,  имеет.  Он  пошел обратно, клокоча от гнева; подошел к "Медвежьему
стягу",  поднялся  по  ступенькам,  и  гнев  его  улетучился. Был вечер,
музыкальный автомат играл "Осеннюю луну", Уильям вспомнил, что эту песню
любила  его  первая  девушка,  которая  потом бросила его, вышла замуж и
навсегда  исчезла из его жизни. Песня очень его расстроила. И он пошел к
Доре, которая пила чай у себя в гостиной.
     -  Что  случилось?  Ты  заболел?  - спросила Дора, увидев вошедшего
Уильяма.
     -  Нет,-  ответил  Уильям.-  Но  какая разница? В душе у меня мрак.
Думаю, пора это дело кончать.
     Дора  немало  перевидала  на  своем веку психопатов. И считала, что
шутка - лучший способ отвлечь от мыслей о самоубийстве.
     -  Только кончай, пожалуйста, не в рабочее время. И ковры смотри не
испорти.
     Набрякшая  свинцовая  туча  тяжело опустилась Уильяму на сердце; он
медленно  вышел,  прошел  по  коридору и постучал в дверь рыжей Евы. Ева
Фланеган  была  девушка  верующая, каждую неделю ходила на исповедь. Она
выросла  в  большой  семье  среди многочисленных сестер и братьев, но, к
несчастью,  любила  пропустить лишний стаканчик. Ева красила ногти и вся
перепачкалась  - тут как раз Уильям и вошел. Он знал, что Ева уже крепко
навеселе,  а  Дора  не пускала девушек в таком виде к клиентам. Пальцы у
нее были чуть не до половины вымазаны лаком, и она злилась на весь мир.
     - Чего надулся, как мышь на крупу? - вскинулась она.
     Уильям тоже вдруг обозлился.
     - Хочу с этим кончать! - выпалил он, ударив себя в грудь.
     Ева взвизгнула.
     -   Это   страшный,   гадкий,  смердящий  грех,-  выкрикнула  она и
прибавила:  -  Как  это  на  тебя  похоже - убивать себя, когда я совсем
набралась храбрости ехать в Ист Сент-Луис. Подонок ты после этого.
     Уильям  поскорее  захлопнул  дверь  и  поспешил на кухню, еще долго
провожаемый  ее  визгом.  Уильям  очень  устал от женщин. Повар-грек мог
показаться после них ангелом.
     Грек,  в  большом  фартуке,  с  засученными  рукавами  жарил в двух
больших сковородках свиные отбивные, переворачивая их пешней для льда.
     - Привет, сынок. Как дела?
     Котлеты скворчали и шипели на сковородке.
     -  Не  знаю,  Лу,-  ответил  Уильям.- Иногда я думаю - самое лучшее
взять и - чирк!
     Он провел пальцем по горлу.
     Грек положил пешню на плиту и повыше закатал рукава.
     -  Знаешь,  что  я  слышал,  сынок,-  сказал  он.- Если кто об этом
говорит, никогда этого не сделает.
     Рука  Уильяма  потянулась за пешней, она легла ему в ладонь легко и
удобно.  Глаза  впились  в черные глаза грека, он прочел в них интерес и
сомнение,  сменившиеся под его взглядом растерянностью и страхом. Уильям
заметил  перемену:  в  первый  миг  грек  почувствовал, что Уильям может
совершить  это,  в  следующий  он  знал  - Уильям это совершит. Прочитав
приговор  в  глазах  грека,  Уильям понял, что назад ходу нет. Ему стало
очень  грустно,  потому  что  теперь он понимал, как это глупо. Рука его
поднялась,  и  он  вонзил  острие  пешни себе в сердце. Удивительно, как
легко  оно  вошло. Уильям был привратником до Альфреда. Альфред нравился
всем. Он мог сидеть с парнями Мака на трубах, когда хотел. Он даже бывал
гостем в Королевской ночлежке.
-==ГЛАВА IV==-
     Вечером  в  сумерки в Консервном Ряду случалась одна странная вещь.
Случалась  в  те  короткие,  тихие  серенькие  минуты сразу после захода
солнца,  до  того,  как  загорятся  уличные  фонари.  С городского холма
спускался  старый  китаец,  миновал Королевскую ночлежку, шел по куриной
тропе  и  пересекал  пустырь.  На  нем была допотопная соломенная шляпа,
синие  джинсы,  такая  же  куртка  и  тяжелые  башмаки,  подошва  одного
наполовину  оторвалась  и шлепала, когда он шел. В руках он нес закрытую
крышкой  корзину.  У  него  было  худое  коричневое лицо, точно в жгутах
вяленого  мяса,  и  глаза  были коричневые, даже белки, и сидели они так
глубоко,  точно  смотрели на вас со дна колодца. Он появлялся в сумерки,
переходил улицу и двигался дальше в проем между Западной биологической и
заводиком  "Эдиондо" ``Вонючий (исп.).''. Затем пересекал маленький пляж и
терялся  между  стальных  и  деревянных  свай,  поддерживающих  пирс. До
рассвета его никто больше не видел.
     А  на рассвете в те минуты, когда фонари уже не горят, а солнце еще
не  встало,  старик-китаец  отделялся  от  свай,  пересекал пляж, улицу.
Корзинка  у  него была мокрая, тяжелая, с нее капало. Оторванная подошва
башмака громко хлопала по дороге. Он шел вверх по холму до второй улицы,
входил  в  ворота  в  высоком длинном заборе и исчезал до вечера. Люди в
домах, услыхав стук подошвы, на миг просыпались и тут же снова засыпали.
Вот  уже  много лет слышится этот стук, но никто так и не привык к нему.
Одни люди думали, что китаец Бог; старики говорили, что это сама смерть,
а мальчишки кричали, что это просто-напросто старый смешной китаец. Ведь
мальчишкам  все  старое  и  странное  всегда  кажется смешным. Но они не
дразнили  его,  не  кричали  ему  вслед,  потому  что  все-таки  он шел,
окутанный  крохотным облачком опасности. И только один красивый и смелый
мальчишка  десяти  лет,  Энди  из Салинаса, отважился подразнить старого
китайца. Энди гостил в Монтерее и как-то увидел старика. Он сразу понял,
что  должен  подразнить его, иначе утратит самоуважение; но даже храбрый
Энди  ощутил это облачко опасности. Каждый вечер следил он за стариком и
в  нем  боролись  два  чувства  -  дерзание  и страх. И вот однажды Энди
собрался  с  духом  и  пошел  за  китайцем, распевая тонким мальчишеским
голоском дразнилку:
     Китаеза говорила:
     Я хвостатая горилла.
     Белый Джоняя  прибежал,
     Хвост китайцу оторвал.
     Старик  остановился и обернулся. Энди тоже остановился. Коричневые,
глубоко  запавшие  глаза  уставились  на  Энди,  тонкие,  как шнур, губы
задвигались.  Что  случилось  потом,  Энди так никогда и не понял, но не
забыл. Глаза старика стали расти, шириться, и вот уже старик растворился
в   них.  Остался  только  один  огромный  коричневый  глаз  величиной с
церковную  дверь.  Энди  заглянул  в  эту  блестящую  прозрачную дверь и
увидел  пустынную землю, плоскую на многие мили, обрамленную вдали цепью
фантастических  гор,  похожих на коровьи и собачьи головы, на гигантские
грибы  и  юрты.  Земля  эта поросла жесткой короткой травой, там и здесь
возвышались  на  ней  песчаные  бугорки  и  возле  каждого сидел зверек,
похожий на суслика. Кругом было пустынно, одиноко, кроме него - ни души.
Энди не выдержал и заплакал. Чтобы не видеть этого ужаса, он зажмурился;
когда  открыл  глаза, опять оказался в Консервном Ряду, а старый китаец,
хлопая подошвой, удалялся, завернув в проем между Западной биологической
и  заводиком  "Эдиондо".  Только  один Энди отважился подразнить старого
китайца, но и он никогда больше этого не делал.
-==ГЛАВА V==-
     Западная  биологическая стояла по ту сторону улицы, окнами прямо на
пустырь.  Лавка  Ли Чонга была по диагонали направо от него, "Ресторация
Медвежий   стяг"   Доры   -  налево.  Западная  биологическая  торговала
красивым  и странным товаром. Товаром этим были морские животные: губки,
оболочники,  актинии,  всевозможные  морские  звезды, моллюски, усоногие
раки,  черви,  ползающие  цветы  моря, морские ежи - колючие, невзрачные
головачи, крабы, морские коньки, морские козочки - такие прозрачные, что
почти  не  дают тени,- словом, сказочный многоликий мир меньших братьев,
обитателей  океана.  Западная  биологическая  продавала  жуков,  улиток,
пауков,  гремучих змей, крыс, пчел, ящериц-ядозубов. Живность - на любой
вкус. Имелись еще человеческие зародыши, целые и в срезах, помещенные на
стеклышки.  Здесь препарировали для университетов акул: из них выпускали
кровь  и  заполняли  вены  красной  жидкостью,  артерии  голубой,  чтобы
наглядно  исследовать  кровеносную  систему.  Были  и  кошки  с цветными
артериями  и  венами,  и даже лягушки. В Западной биологической вы могли
заказать  любой  живой организм, пребывая в полной уверенности, что рано
или поздно вы его получите.
     Лаборатория  -  невысокое  здание,  фасадом на улицу. Первый этаж -
кладовая  с  полками  до  самого потолка, на которых расставлены банки с
заспиртованными   экспонатами.   Здесь  же  моечная  и  инструменты  для
бальзамирования  и  инъекций.  Пройдя  через  задний двор, вы попадете в
сарай  на  сваях, вбитых в дно океана, где находятся бетонные резервуары
для более крупных животных: акул, скатов, осьминогов - для каждого свой.
Но  вернемся к фасаду - высокое крыльцо ведет к входной двери, за дверью
-   контора,  где  стоит  письменный  стол,  заваленный  нераспечатанной
корреспонденцией,   ящичками  с  картотекой  и  сейф  с  незакрывающейся
дверцей.  Однажды дверцу по ошибке захлопнули, кода никто не знал, а там
осталась  открытая банка сардин и кусок сыра рокфора. Пока узнавали код,
в  сейфе  назревали неприятности. Вот тогда Док и придумал наказание для
банка, если он в чем-нибудь перед вами провинится. "Снимите в банке сейф
для хранения ценностей,- сказал он,- поместите туда свежую семгу, а сами
уезжайте куда-нибудь на полгода". После этой истории с сейфом решили еду
туда  больше  не  ставить.  Теперь еда в картотечных ящиках. За конторой
комната,  где  в аквариумах живет прорва морской нечисти. Комната набита
всякой  всячиной  -  микроскопы, предметные стекла, полки с препаратами,
химическая  посуда,  верстаки, маленькие электромоторчики, реактивы. Ваш
нос  различит  в  ней  многочисленные  запахи  -  сушеных морских звезд,
морской  воды,  ментола,  озона  от  работающих  моторчиков,  оберточной
бумаги,  соломы,  веревки,  острый  раздражающий  запах  гремучих змей и
терпкий,   тошнотворный   -  крыс;  отсюда  разит  хлороформом,  эфиром,
карболкой,  формалином,  уксусной  кислотой;  прибавьте  еще сюда запахи
высокосортной  стали,  смазки,  бананового  масла  и  резиновых  трубок,
сушащихся  шерстяных  носков  и  сапог.  Из  задней  двери в отлив несет
водорослями и раками, в прилив - соленой морской пеной.
     Левая  дверь  ведет  в  библиотеку.  Стены в ней от пола до потолка
заняты  полками;  на них ящики с брошюрами и оттисками, разными книгами:
словарями,   энциклопедиями,   поэзией,  пьесами.  У  стены  -  огромный
проигрыватель,  рядом  коробки  с  сотней пластинок. Под окном - кровать
красного дерева, на стенах и полках приколоты на уровне глаз репродукции
Домье,  Грэма,  Тициана, Леонардо, Пикассо, Дали, Джорджа Гроза, так что
можете  полюбоваться  ими в любую минуту. В этой небольшой комнате всюду
стулья и скамьи. Иногда в нее набивается до сорока человек.
     За  этой библиотекой или музыкальной комнатой - как хотите - кухня,
узкое  помещение  с  газовой  плитой,  колонкой и мойкой. Хотя кое-какую
еду  и  держали  в картотечных ящичках в конторе, тарелки, масло и овощи
стояли  за  стеклом  книжных полок на кухне. Это не была чья-то прихоть.
Так получилось само собой. Под потолком висели окорока, колбаса-салями и
черные  трепанги.  За  кухней  была  уборная  и  душ.  Пять  лет уборная
протекала,  пока  среди  гостей  не  нашелся  умник,  заклеивший трещину
кусочком жевательной резинки.
     Хозяин  Западной  биологической  и  ее  работник  - Док. Он невысок
ростом,  но  крепок  и  силен.  Его  щуплая на вид фигура может ввести в
заблуждение - в минуты гнева Док бывает страшен. Его обрамленное бородой
лицо  напоминает  Христа и сатира, и впечатление это не обманчиво. О нем
говорят, что он помогает девушкам выпутаться из беды, и тут же впутывает
их  в  новую.  У  Дока  руки  думающего хирурга и трезвый, но добрый ум.
Увидев  собаку,  Док  приветливо  касается  шляпы, и собака отвечает ему
улыбкой. Если необходимо, он может убить, но ради удовольствия и мухи не
обидит.  Боится он, и боится сильно, только одного - замочить под дождем
голову и потому летом и зимой носит непромокаемую шляпу. Он может идти в
воде  по  грудь,  не  испытывая  неудобства,  но стоит одной капле дождя
упасть на голову, он чуть не падает в обморок от ужаса.
     За  несколько  лет  Док  так  сжился  с Консервным Рядом, что его и
самого брало удивление. Он стал кладезем искусства, науки и философии. В
лаборатории  девочки  Доры впервые в жизни услышали старинные литургии и
Грегорианские  песнопения.  Ли  Чонг  слушал здесь Ли Бо ``Китайский поэт
VIII  века.'' по английски. Анри-художник познакомился с Книгой мертвых и
был  так потрясен, что изменил своей творческой манере. Прежде он творил
с   помощью  клея,  ржавчины  и  цветных  петушиных  перьев;  теперь  же
материалом  для  картин  стали  исключительно  ореховые  скорлупки.  Док
терпеливо  выслушивал  всякий  бред и умел переиначить его так, что бред
становился  в ваших глазах мудростью. Ум его не знал шор, сострадание не
знало  исключений.  Он  обладал  даром говорить с детьми, втолковывал им
самые  серьезные вещи, и они понимали его. Он жил в бурлящем мире чудес.
Он  был  любвеобилен как кролик и мягок как черт знает что. Его знакомые
были  у  него  в  долгу,  И  все,  подумав  о мысленно прибавляли: "Надо
обязательно сделать для Дока что-нибудь хорошее".
-==ГЛАВА VI==-
     Док собирал морских животных в бухте Большого прилива у мыса. Место
это  сказочное:  во время прилива желтовато-белая пенящаяся вода бурлила
от  волн,  бегущих вдогонку приливной воде со стороны сигнального буя на
скалах. В отлив же бухта становилась тихой и ласкающей взгляд. Вода была
кристально  чистая, а на дне разыгрывались фантастические представления:
обитатели  моря  сновали туда-сюда, сражались, закусывали, размножались.
Крабы  спешили  от  одной колышущейся водоросли к другой. Морская звезда
садилась на мидию или морское блюдечко, пускала в ход миллионы крошечных
присосков  и  начинало  тянуть  вверх  с неправдоподобной силой, пока не
отрывала   жертву   от   скалы.   Наружу  вытягивался  желудок  звезды и
обволакивал добытую пищу. Оранжевые, в крапинках аэлиды изящно скользили
над  скалами, их вуаль полоскалась, как юбки испанских танцовщиц. Черные
угри  высовывали  головы  из  расщелин, высматривая добычу. Раки-щелкуны
громко щелкали своими клешнями. Весь этот яркий прекрасный мир был точно
помещен  под  стекло.  Раки-отшельники как очумелые сновали по песчаному
дну.  Вот  один  увидел  пустую раковину, которая понравилась ему больше
своей;  он вылез из старой, подставив на миг врагу свое мягкое тельце, и
тут   же   влез  в  новую.  Через  каменную  гряду  перекатилась  волна,
потревожила  и  вспенила  гладкую,  как стекло, воду, но скоро она опять
прозрачна,  покойна,  ласкает  глаз и - смертоносна: вон краб ухватил за
ножку    сородича   и   тянет   изо   всех   сил.   Актиния   распустила
зеленовато-желтые   переливающиеся   лепестки,   приглашая  какую-нибудь
притомившуюся  кроху  понежиться  в  ее объятиях; и если соблазненный ею
краб  или  бычок  опрометчиво  примет  приглашение,  лепестки  скрутятся
жгутом,  жалящие  клетки выстрелят ядовитыми стрелами и жертва ослабеет,
впав  в забытье, а тем временем едкие пищеварительные соки начнут делать
свое черное дело.
     Но вот крадучись выходит на охоту тихий убийца - осьминог; выплывет
медленно, точно мягкое серое облако, уподобляясь то мотку водорослей, то
камню,  то  груде  гниющей  плоти;  его  зловещий  козлиный глаз холодно
озирает  все вокруг. Плывет, переваливаясь, все ближе к увлеченному едой
крабу.  Вот  вспыхнул  свирепо его желтый глаз, тело налилось пунцовым и
пульсирует  в  предвкушении  пищи.  Еще  миг  -  он легко встал на самые
кончики щупалец, напрягся, как готовая к прыжку кошка. И в бешенстве пал
на  краба,  выпустив  клубы  черной  жидкости.  Она постепенно обволокла
бьющуюся   живую   массу,   внутри   которой  совершалось  убийство.  На
выступивших  из воды камнях усоногие раки булькают под своими панцирями,
а  бедняги  блюдечки  на  глазах высыхают под лучами солнца. Над камнями
роятся  черные  мухи,  падкие  до всякой дохлятины. Резкий йодистый дух,
источаемый   водорослями,  известковый  от  хитиновых  скелетов,  запахи
всесильных  живых белков, спермы, смешались в воздухе. На камнях морские
звезды  мечут  из  межлучевых  пазух  сперму  и  яйца.  Ароматы  жизни и
изобилия,  смерти  и  пищеварительных соков, гнили и рождения ударяют по
нервам. С каменной гряды летят соленые брызги, за грядой притаился океан
- набирает приливную силу. А над всем протяжно гудит сигнальный буй, как
печальный, томящийся в неволе бычок.
     Док  вышел  с  Эленом собирать в бухте морских животных. Элен жил с
Маком  и  ребятами в Королевской ночлежке. Он получил свое имя по чистой
случайности,  что  и  предопределило его дальнейшую жизнь, ибо все в ней
происходило по воле случая. Его мать за восемь лет родила семерых детей.
Элен  был  восьмой;  и  бедная  женщина, вконец очумев, не разобралась с
полом младенца. Стараясь обуть, одеть и накормить всю эту ораву, включая
отца,  она  вертелась  как  белка  в колесе. Чем только не пробовала она
зарабатывать  -  делала  бумажные  цветы,  разводила дома грибы, держала
кроликов ради мяса и шкурок, а муж ее, сидя в полотняном шезлонге, давал
ей   бесчисленные   советы,   которые   подсказывал   его  критический и
изобретательный   ум.  У  нее  была  тетка  по  имени  Элен,  о  которой
поговаривали,  что  она  застрахована.  В  честь  ее  и назвали восьмого
ребенка.  Когда  до  матери  дошло,  что  родился  мальчик,  она уже так
привыкла  к  этому имени, что не захотела его менять. Элен вырос, четыре
года  провел в обычной школе, четыре в исправительной колонии; и ни тут,
ни там ничему не научился. Известно, что в колониях прививают жестокость
и  другие  дурные наклонности, и что выходят оттуда готовые преступники.
Но  Элен  был на редкость невосприимчив. Ничего не вынес ни из школы, ни
из  колонии; так и остался на всю жизнь вполне невинным по части порока,
равно  как  по  дробям  и  делению столбиком. Больше всего на свете Элен
любил  вести  разговор,  но  слова  для него ничего не значили - пленяла
нескончаемая  череда  звуков.  И вопросы он задавал не из любознательно-
сти,  а  чтобы  протянуть  разговор. Ему было двадцать шесть лет, он был
располагающей   внешности,   темноволос,  силен,  отличался  верностью и
готовностью  услужить.  Элен часто ходил с Доком собирать морских тварей
и,  получив точное указание, что делать, исполнял все наилучшим образом.
Пальцы у него были легкие и цепкие, как щупальца осьминога, схватывали и
держали  крепко,  как  лепестки актинии. Он уверенно ступал по скользким
камням, охота явно доставляла ему удовольствие.
     Док  вышел  охотиться  в  непромокаемой  шляпе  и высоких резиновых
сапогах.  Элен  шлепал  по  воде в кедах и джинсах. Они собирали морских
звезд: у Дока был заказ на три сотни.
     Элен  поднял  со  дна  лиловатую  звезду  и опустил ее в свой почти
полный мешок.
     - А что с ними делают? - сказал он.
     - С кем? - спросил Док.
     -  С  морскими  звездами.  Вы ведь их продаете бочонками. А есть их
нельзя.
     -  Их изучают,- терпеливо ответил Док, вспомнив, что он уже говорил
это раз десять. Но Док неколебимо верил, что если его опрашивают, значит
хотят  что-то  узнать.  Так,  во всяком случае, обстояло с ним самим. Он
спрашивал  только тогда, когда что-то интересовало его. И не представлял
себе,  как  может  быть  иначе. А Элен любил самый разговор и наловчился
вести  его нескончаемо; задавал вопросы так, что ответы на них заключали
ростки новых вопросов.
     -  А что в них изучать? - продолжал он.- И всего-то морская звезда.
Вон их здесь сколько, тыщи. Я могу запросто собрать вам тыщу этих звезд.
     -   Морская   звезда   интересный   и  сложный  организм,-  ответил
насторожившись  Док.-  А  эти  к  тому  же  поедут  на  Средний  Запад в
университет.
     - А там морские звезды не водятся? - сел Элен на своего конька.
     -  Там нет океана.
     - Ух ты! - воскликнул Элен, и ум его заметался в поисках очередного
вопроса:  невозможно стерпеть, чтобы разговор прекратился. Но увы, на ум
ничего  не шло. А тут еще Док возьми и сам задай вопрос. Теперь придется
рыскать  в  извилинах за ответом; а рыскать в извилинах Элена все равно,
что  бегать  по  заброшенному  музею среди груд неопознанных экспонатов.
Чего только не осело в памяти Элена. Он никогда ничего не забывал, но ни
разу  не  удосужился  навести порядок в этих завалах. Все было свалено в
общую кучу, как рыболовные снасти на дне лодки - крючки, грузила, лески,
приманка, багры - все вперемешку.
     -  Как дела в Королевской ночлежке? - спросил Док.
     Элен пальцами расчесал темные волосы и напрягши ум отвечал:
     -  Неплохо.  Этот парень Гай теперь живет с нами. Жена его колотит.
Да  ладно  бы когда не спал, а то дождется, когда уснет, и давай бить...
Очень  неприятно.  Гай  проснется,  даст сдачи и опять уснет. Так она не
угомонится,  опять  давай  кулаками  махать.  Глаз  не дает сомкнуть. Он
собрался и ушел к нам.
     -  Это что-то новое,- ответил Док.- Она ведь обычно шла в полицию и
его сажали в тюрьму.
     -  Ха!  -  воскликнул  Элен.- Чего вспомнили. Тогда в Салинасе была
старая тюрьма и Гай рвался на свободу. Месяц казался годом. А теперь там
новая тюрьма, такая благодать, в камере тебе радио, койки мягкие и шериф
-  свой  парень.  Посадят  Гая  в  тюрьму, а он там блаженствует. И жена
решила  больше  его  в  тюрьму  не  сажать. Наладилась бить сонного. Гай
говорит,  нервы  у  него совсем сдали. Вы ведь знаете, сам он драться не
любит.  Но как тут стерпишь, себя уважать не будешь. Он говорит, все ему
осточертело. И теперь он живет с нами.
     Док   выпрямился.  Волны  стали  уже  перехлестывать  через  скалы.
Начинался  прилив,  и  рожденные  им  ручейки  заструились по камням. Со
стороны  буя  задул свежий ветер, принеся лай морских львов. Док сдвинул
шляпу на затылок.
     - Звезд уже достаточно,- сказал он и, подумав, прибавил:- Послушай,
Элен,  у  тебя  на дне мешка штук шесть-семь маленьких абалоний ``Морское
ухо,  моллюск.''. Если нас остановит рыбнадзор, скажешь, что поймал их по
моему распоряжению, идет?
     -  Эх ты, черт, идет.
     - Видишь какое дело,- продолжал Док,- конечно, можно сказать, что я
получил  заказ  на  абалоний.  А  вдруг  инспектор  надзора решит, что я
злоупотребляю своей лицензией на отлов? И этих абалоний ем.
     -  Эх ты, черт,- повторил Элен.
     -  Та же история с промышленным спиртом. В этом надзоре сидят очень
подозрительные  люди.  Они уверены, что я их спирт пью. Они про всех так
думают...
     -  А вы его правда пьете? - спросил Элен.
     - Совсем немного,- ответил Док.- В него добавляют какую-то гадость.
И ее очень трудно отделить.
     - Совсем не гадость. Мы с Маком пили. А что они туда добавляют?
     Док  хотел было ответить, но вовремя спохватился, заметив, что Элен
опять взялся за свое.
     -  Пора  уходить,-  сказал  он.  Вскинул  на плечо мешок с морскими
звездами. И про абалоний в мешке Элена больше не было сказано ни слова.
     Элен  пошлепал  за  Доком  по  дну  заводи  и  дальше  по скользкой
тропинке,  взбегающей на берег. Маленькие крабы врассыпную улепетывали у
них  из-под  ног.  Элен  чувствовал,  что  абалоний  лучше  не касаться,
воздвигнуть над ними бетонное надгробье и забыть.
     - А художник опять приходил к нам,- предложил он новую тему.
     -  Приходил?
     -  Да.  У нас висят его картины. Из петушиных перьев. Он сказал, их
надо переделать, заменить перья на ореховые скорлупки. Он сказал, у него
теперь новый этот... как его... материал.
     - Он все еще строит лодку? - со смешком спросил Док.
     -  Строит,- кивнул Элен.- Всю переделал снаружи. А теперь, кажется,
хочет совсем разобрать. И начать все по новой. Он немного того, а, Док?
     Док остановился, опустил мешок на землю и перевел дыхание.
     -  Говоришь,  немного того?- сказал он.- Думаю, что да. Так же, как
мы все, только на свой манер.
     Эта  мысль  еще  не  приходила  Элену  в  голову.  Он  ощущал  себя
кристально  чистым  сосудом;  но люди не понимали чистоты его помыслов и
потому  жизнь  его  была  полна  мути.  Так что последнее замечание даже
слегка рассердило его.
     -  А  лодка-то...-  воскликнул  он.-  Он  ведь  строит ее семь лет.
Деревяшки  под  ней  успели  сгнить,  теперь она на бетонных подставках.
Столько раз все начинал сначала. Я уверен, что он того. Семь лет строить
лодку!
    Док  сидел  на земле и  стаскивал резиновые сапоги.
     -  Ты  просто не понимаешь,- мягко возразил он.-. Анри любит лодки,
но боится океана.
     - Зачем же тогда ему лодка?- спросил опять Элен.
     -  Он  любит  лодки,-  сказал Док.- Вообрази себе - вот он построил
наконец  лодку.  Все  начнут спрашивать: "Когда ты спустишь ее на воду?"
Ну,  он  спустит  ее на воду, и значит придется в ней плавать. Теперь ты
видишь. он никогда не закончит эту лодку. Чтобы не плавать в ней.
     Элен   дослушал   рассуждение  Дока  до  середины,  а  дальше  стал
придумывать  новый  вопрос.  Но  ничего  не придумал, а только не совсем
уверенно произнес:
    -  Все-таки он того...
     По  черной  земле  среди  цветущей хрустальной травки ползали сотни
черных жуков-вонючек. Многие из них ползали, задрав вверх брюшко.
     - Гляньте на этих вонючек,- нашелся наконец Элен, благодаря жуков в
душе за то, что они так кстати здесь оказались.
    -  Интересные  жуки,- рассеянно заметил Док.
    -  А почему  они, когда ползают, задирают задницы?
     Док  скатал  шерстяные  носки  и сунул их в резиновые сапоги, затем
вынул из кармана сухие и пару легких мокасинов.
     -   Не   знаю,-   ответил  он.-  Я  совсем  недавно  их  обнаружил.
Обыкновенные  жуки и делают самое обыкновенное дело - задирают брюшко. А
вот  почему  -  ни  в  одной  ученой  книжке  не сказано, да и вообще не
сказано, что они задирают брюшко.
     Элен  перевернул  на  спину  одного  жука  носком  кеда,  и  черный
блестящий жук отчаянно задергал лапками, силясь перекувырнуться.
    -  А вы  думаете, почему?
    -  Думаю, это они молятся.
    -  Что? - поперхнулся от удивления Элен.
     -   Замечательно   не   то,   что  они  задирают  брюшко,  поистине
замечательно другое - то, что нам это кажется замечательным. Мы привыкли
судить  обо  всем  по  себе.  Когда  мы  сами  делаем  что-то странное и
непонятное,  то  в  большинстве  случаев  мы  молимся,  возможно,  и они
молятся.
    -  Давайте  уйдем отсюда  поскорее к черту,- сказал Элен.
-==ГЛАВА VII==-
     Королевская ночлежка, такая как есть, родилась не в одночасье. Мак,
Элен,  Эдди, Хьюги и Джонс на первых порах относились к ней только как к
укрытию  от  дождя  ветра,  как к месту, куда можно удалиться, когда все
остальное  для  тебя  заказано  и  всем  ты  уже порядочно надоел. Тогда
ночлежка  была  всего  только длинной пустой комнатой, тускло освещенной
двумя  маленькими  окошками,  а от некрашеных дощатых стен сильно разило
рыбной  мукой.  Они  тогда не любили свое жилье. Но Мак знал: необходимо
внести  хоть  какую-то  видимость  быта,  тем более для этих отъявленных
индивидуалистов с наклонностями хищников. Армия на учениях не пользуется
боевыми  винтовками и пушками; их заменяют фальшивые винтовки да ряженые
под  пушку  грузовики;  и  новобранцы, упражняясь с бревнами на колесах,
успешно учатся обращению с настоящими полевыми орудиями.
     Мак  нарисовал  мелом  на  полу  пять прямоугольников - каждый семь
футов  в длину, четыре в ширину - и в каждом написал имя. Получилось как
бы  пять  постелей.  Обитатель  Королевской  ночлежки,  находясь в своем
четырехугольнике,  обладал  неотъемлемым правом собственности на него. И
мог  пойти  войной  на  захватчика, простершего руку на чужое имущество.
Остальная комната была совместным достоянием. Так было в самом начале. У
себя  в  доме  Мак  с  ребятами  сидели прямо на полу, играли в карты па
корточках,  спали  на  голых досках. И если бы не капризы погоды, так бы
они  и  жили по сей день. Причиной перемены были небывалые для этих мест
ливни,  длившиеся  месяц.  Загнанным  под  крышу  парням  в конце концов
надоело  корячиться  на полу. Глазам невтерпеж стало созерцать весь день
голые  доски.  Но  самый  дом, оказавшийся надежным убежищем в ненастье,
очень  им  полюбился.  Главная его прелесть заключалась в том, что в его
стенах  никогда  не  звучали  проклятия домовладельца. Ли Чонг близко не
подходил  к  Королевской  ночлежке.  И  вот  как-то вечером Хьюги принес
походную  армейскую  раскладушку с порванной парусиной. Два часа зашивал
он  прореху  рыболовной  лесой.  В  тот вечер обитатели ночлежки, лежа в
своих   четырехугольниках,   ошеломленно   смотрели,   как  Хьюги  ловко
укладывался  на свое новое ложе, и с завистью слушали, как он вздыхал от
избытка чувств и комфорта; в ту ночь он заснул первый, оповестив об этом
соседей здоровым храпом.
     На  другой  день  Мак,  отдуваясь,  притащил по идущей в гору тропе
пружинный  матрац  без  обивки, который нашел на свалке. И тут ребят как
прорвало.  Один перед другим украшали они Королевскую ночлежку, так что,
пожалуй, даже немного переборщили. Пол теперь устилали полысевшие ковры,
появилось  несколько  стульев  с  сиденьями и без оных. Маку принадлежал
плетеный  шезлонг,  выкрашенный  им в красный цвет. Еще было два или три
стола и напольные часы без механизма и циферблата. Побелили стены, и как
будто сразу прибавилось света и воздуха. На стенах появились картины, по
большей  части листы календарей, изображавших умопомрачительных красавиц
с   бутылкой   кока-колы  в  руке.  Анри  подарил  две  картины  периода
петушиных  перьев. В одном углу красовался букет позолоченных камышей, а
рядом с часами было прибито опахало из павлиньих перьев.
     Очень  долго  искали  плиту;  наконец  нашли,  что хотели-монстра в
серебряных   завитушках  с  духовкой,  увитой  цветочными  гирляндами, и
передней   стенкой   в   никелированных  тюльпанах.  Но  пока  стали  ее
счастливыми   обладателями,   сильно   намучались.  Такую  громадину  не
украдешь,  а хозяин наотрез отказался с ней расстаться; Мак стал просить
ее  для  больной  вдовы  с  восемью  детьми,  которую  с  ходу  выдумал,
представив  себя  ее  опекуном.  Хозяин назначил цену - полтора доллара.
Убили  три  дня,  чтобы  сбавить  цену  до  восьмидесяти центов. Наконец
ударили по рукам и дали хозяину долговую расписку, которая, по-видимому,
хранится  у  него  и  по сей день. Плита была куплена довольно далеко от
дома,  в Сисайде, а весила она чуть не сто пятьдесят килограммов. Десять
дней  Мак  с  Хьюги  искали,  кто бы отвез плиту в Королевскую ночлежку;
убедившись,  что охотников нет, взялись сами тащить ее. Тащили три дня -
от Сисайда до Консервного Ряда как-никак пять миль, ночью стояли у плиты
лагерем.  Наконец водворили плиту на место, и она стала очагом. центром,
славой их дома.
     Никелированные  цветы  и  листья весело блестели, поистине это была
жемчужина  Королевской ночлежки. Затопишь ее - в доме тепло. А на черных
блестящих конфорках можно даже яичницу жарить.
     С  появлением  чудо-плиты сердца наполнились гордостью, и с тех пор
Королевская  ночлежка  стала  родным кровом. Эдди посадил у самого входа
ипомею,  и  она  оплела цветущими побегами дверь, а Элен где-то раздобыл
несколько  фуксий,  посадил  их  в  пятигалонные банки и поставил по обе
стороны  двери,  отчего  вход  стал  немного тесноват и официален. Мак с
ребятами  полюбили  свой  дом,  они  даже  изредка его убирали. И в душе
слегка  презирали  бездомных,  которым  негде  приклонить головы: гордые
своим  домом,  они  иной  раз  приглашали  кого-нибудь  погостить  у них
день-другой.
     Эдди  был  подсменный  бармена в "Ла Иде". Он подменял Уайти, когда
тот  болел.  А  болел  Уайти  ровно столько, сколько мог позволить себе.
Всякий  раз,  как Эдди подменял его, исчезало куда-то две-три бутылки, и
потому  болел  Уайти  не так уж часто. И все-таки Уайти был рад, что его
подменяет   именно   Эдди,   ведь  Эдди  был  единственный  человек,  не
претендующий  на  его  место.  Да  и  урон по части бутылок был не очень
велик.   Эдди  всегда  держал  под  стойкой  галлонный  кувшин  с  узким
горлышком,  из  которого  торчала  воронка.  Перед  тем как мыть бокалы,
Эдди  сливал  из  них в эту воронку остатки спиртного. Случалось, пойдет
разговор  по  душам,  начнется  застольное  пенье, засидится компания до
позднего  часа так, что сердца воспылают любовью к ближнему, тут уж Эдди
своего  не  упустит,  улучит минутку и сольет в кувшин полбокала, а то и
две   трети  живительной  влаги.  В  результате  коктейль,  приносимый в
Королевскую  ночлежку,  всегда  имел  интересный  и  неожиданный  букет.
Постоянными  ингредиентами были виски - ржаное, пшеничное, шотландское,-
пиво,  вино, ром, но, бывало, какой-нибудь чудак заказывал мятный ликер,
анисовку или кюрасо; и эти мизерные добавки сообщали коктейлям Эдди ни с
чем  не сравнимый аромат. Тем более что Эдди взял за правило подмешивать
в  зелье  немножко ангостуры ``Настой из трав с добавлением эссенций.''. В
особенно  удачный  вечер  Эдди  наполнял  кувшин  чуть  не доверху. Эдди
особенно  гордился  тем,  что  никто  от этого не был в убытке. Он давно
заметил,  что если человек хочет захмелеть, то хмелеет от полбокала, как
от целого.
     Эдди  был  общим  любимцем  ночлежки.  Его  никто никогда не просил
помочь  с  уборкой.  А  один раз Элен даже выстирал для него четыре пары
носков.
     В тот день, когда Элен с Доком поехали за морскими звездами в бухту
Большого  прилива,  парни  собрались  в  ночлежке  и, усевшись в кружок,
потягивали  очередную  разновидность коктейля Эдди. Новый жилец Гай тоже
был здесь. Эдди отпивал из стакана, сосредоточенно прщелкивая.
     -  Как  странно  иногда  бывает,-  сказал он.- Взять хотя бы вчера.
Сразу  человек  десять заказали Манхеттен. Вообще-то его заказывают раза
два в месяц. Чувствуете, отдает гвоздикой. Это Манхеттен.
     Мак  тоже  сделал  глоток,  вернее  сказать,  одним  глотком осушил
стакан. И налил еще.
     -  Да-а, все дело в мелочах,- глубокомысленно изрек он и обвел всех
взглядом - оценил ли кто-нибудь его перл. Оценил только Гай.
     -  Что  верно, то верно,- сказал он,- а  знаешь..,
     -  Куда  делся Элен? - перебил его Мак.
     - Пошел с Доком собирать морских звезд,- ответил Джонс.
     Мак  кивнул.
     -  Док  чертовски  хороший  парень,-  улыбнулся Мак.- У него всегда
можно   стрельнуть   монетку-другую.   Надо  что-то  для  него  сделать,
что-нибудь очень хорошее. Чтобы ему понравилось.
     -  Дамочка  ему понравится,- сказал Хьюги.
     -  У него их три или четыре,- заметил Джонс.- Я точно знаю, когда у
него дамочка - занавески задернуты и играет церковная музыка.
     Мак  укоризненно глянул на Хьюги.
     -  Раз  Док не бегает по улице за голыми бабами,- так ты решил, что
он целебал? - сказал он.
     -  Что это за зверь такой?
     -  Это когда дают обет не спать с бабами.
     -  А я всегда думал, это какой-то бал.
     Помолчали.  Мак  зашевелился  в  шезлонге. Хьюги качнулся на стуле,
передние  ножки  громко  стукнули  об  пол. Он уставился в пространство,
потом глянул на Мака.
     -  Г-м,- протянул Мак.
     -  А  что  если  и  правда  устроить бал? Не бал, а просто угостить
Дока,- сказал Эдди.
     - Этим, что ли?- спросил Джонс, показывая на кувшин.
     - Док из этого кувшина пить не станет,- задумчиво проговорил Мак.
     - А ты откуда знаешь?- спросил Хьюги.- Ты что, угощал его?
     - Я-то знаю,- ответил Мак.- Он учился в колледже. А один раз к нему
приезжала  мадам  вся в мехах. И в тот день обратно от него не вышла. Во
всяком  случае, до двух часов ночи, и опять играла музыка, как в церкви.
Нет, этим его угощать нельзя,- и Мак снова наполнил стакан.
     -  Очень даже ничего после третьего стакана,- примирительно заметил
Хьюги.
     -  Только  не  для  Дока,-  не  сдавался  Мак.-  Тут  нужно  виски,
настоящее.
     -  Док  любит  пиво,- сказал Джонс.- То и дело гоняет за пивом к Ли
Чонгу. Даже иногда в полночь.
     -  Я  про  пиво  думаю вот что,- сказал Мак.- Глупо покупать пиво -
слишком  много  платишь  за всякую ерунду. Возьмите восьмипроцентное. За
что  там  выкладывать  свои  денежки?  Ведь  что  в  нем - девяносто два
процента  воды,  краски  и  хмеля.  Эдди,-  прибавил  он,-  ты не мог бы
принести  из  "Ла  Иды"  четыре-пять  бутылок  виски,  когда Уайти опять
заболеет?
     - Мог-то бы мог,- ответил Эдди.- Но это уж будет все, кончатся наши
золотые денечки. По-моему, они уже кое-что заподозрили. Я слышал, кто-то
на  днях  сказал: "Чую мышку по имени Эдди". Сейчас бы лучше с бутылками
повременить, обходиться пока кувшином.
     -  Какой разговор!-заволновался Джонс.- Упаси тебя бог потерять эту
работу.  Ведь  случись  что с Уайти, ты, может, целую неделю постоишь за
стойкой.  Пока  не найдется другой бармен. Нет, если угощать Дока, виски
надо купить. Интересно, сколько стоит галлон виски?
     - Не знаю,- ответил Хьюги.- Больше полкварты никогда не покупал, то
есть  разом  не  покупал.  Купишь  кварту  -  друзья  как мухи на мед. А
полкварты успеваешь до них один выпить.
     -  Да,  угощение влетит в копеечку,- сказал Мак.- Но уж угощать так
угощать.  Хорошо  бы  испечь большой пирог. Интересно, когда у него день
рождения?
     - Угощать можно и без дня рождения,- сказал Джонс.
     -  Можно.  Но  день  рождения  все-таки отметить приятно. Вечеринка
обойдется, чтобы не было стыдно, думаю, долларов в десять-двенадцать.
     Друзья переглянулись.
     - Рыбзавод "Эдиондо" нанимает на работу,- сообщил Хьюги.
     -  Только не это,- поспешно возразил Мак.- У нас хорошая репутация,
этим рисковать нельзя. Мы ведь как? Наймемся и работаем хоть месяц, хоть
два. А сейчас нам работа нужна на день, другой, обманем - и плакала наша
репутация. Припрет нас - на работу ведь никто больше не возьмет.
     Все энергично закивали.
     -  Я  вообще думаю,- сказал Джонс,- месячишко - полтора поработать:
ноябрь и декабрь до Рождества. Хочется в этом году индейку зажарить.
     -  Было  бы  здорово,-  подхватил  Мак.- Я знаю одну ферму в долине
Кармел, там сейчас индюков тысячи полторы гуляет.
     -  В  долине Кармел? - навострил уши Хьюги.- Я там когда-то собирал
для  Дока  черепах,  раков  и  лягушек.  Он  платил за одну лягушку пять
центов.
     - И мне,- вспомнил Гай.- Я поймал за один раз пятьсот квакушек.
     -  Если  Доку нужны лягушки, то дело в шляпе,- объявил Мак.- Пойдем
вверх  по  реке  Кармел,  устроим привал. Доку не будем объяснять, что и
зачем. Но угостим мы его чертовски здорово.
     Благостное волнение воцарилось  в Королевской  ночлежке.
     - Гай,- сказал Мак,- выгляни за дверь, стоит ли на месте его авто?
     Гай поставил на стол стакан и выглянул.
     -  Нет еще.
     -  С  минуты  на  минуту  будет,-  сказал  Мак.- Вот как мы все это
обстряпаем...
-==ГЛАВА VIII==-
     В апреле 1932 года в котле на "Эдиондо" опять лопнула труба, третья
за  две  недели,  и  совет директоров, состоявший из мистера Рандольфа и
стенографистки,  решил,  что  дешевле  купить новый котел, чем то и дело
останавливать старый.
     Новый  котел  вскоре  привезли, а старый выволокли на пустырь между
лавкой  Ли  Чонга  и  "Ресторацией  Медвежий стяг" и поставили на колоды
дожидаться,  пока  мистера  Рандольфа  не  осенит, что еще можно из него
выжать.   Постепенно   заводской   механик   извлек  из  котла  все  его
внутренности  латать  другое изношенное оборудование. Лежащий на колодах
котел  походил  на  старый  локомотив  без  колес.  Наверху  у него была
зачем-то  большая  дверь,  а  с одного конца маленькая дверца топки. Шло
время,  металл ржавел, краснел, трухлявел; вокруг котла буйно разрослись
мальвы  - осыпающаяся ржавчина служила хорошим удобрением. Цветущий мирт
обвил бока, дикий анис приятно раздражал обоняние. Кто-то бросил рядом с
котлом  корневище  дурмана, оно не погибло, скоро из него вырос мясистый
стебель  и  над  дверцей  топки  повисли  огромные  белые  колокольчики,
источающие  по ночам томительный аромат любви, неправдоподобно сладкий и
пьянящий.
     В  1935  году  в  котел  этот  въехала  семья - мистер и миссис Сэм
Мэллой.  Жилье  оказалось надежное, просторное и сухое - котел уже давно
был  пустой.  Правда,  входить приходилось на четвереньках, через дверцу
топки, но внутри можно было вытянуться и ходить по средней линии во весь
рост.  Словом,  квартирка вышла отличная, сухая и теплая, пойди-ка поищи
такую.  Втиснули  сквозь дверцу топки матрац и зажили припеваючи. Мистер
Мэллой был доволен и счастлив, миссис Мэллой тоже - до поры до времени.
     Ниже  котла  по  склону  валялись большие трубы, выброшенные тем же
заводиком.   Конец   1937-го  ознаменовался  богатейшим  уловом  сардин,
рыбзаводы  работали  на  полную мощность, и скоро сезонным рабочим стало
негде  жить.  Тогда-то  мистер Мэллой и начал сдавать трубы, что пошире,
одиноким  мужчинам по сходной цене. Одно отверстие заделал толем, другое
завесил   дерюжкой,   и  получились  удобные  спальни;  правда,  парням,
привыкшим  спать,  поджав  ноги,  приходилось либо менять привычку, либо
расстаться  с  мыслью  о  ночлеге под крышей. Были и такие, что не могли
спать в трубе - будил собственный храп, отдававшийся гулким эхом. Как бы
то  ни было, мистер Мэллой получил хоть и маленький, но верный доходец и
был теперь вдвойне счастлив.
     Миссис  Мэллой,  как  сказано, тоже была счастлива,- пока муж ее не
стал  домохозяином.  Тут ее как подменили. Сначала ей захотелось коврик,
потом  ванну,  потом шелковый цветастый абажур. А в один прекрасный день
она вошла в котел, выпрямилась во весь рост и, переведя дух, сказала:
     -  У  Холмана продаются шикарные шторы. Тюлевые с голубой и розовой
каемкой. И стоят вместе с карнизом доллар девяносто восемь центов.
     Мистер Мэллой сел на матраце.
     - Шторы?- переспросил он.- Во имя всего святого, зачем тебе шторы?
     - Мне нравятся красивые вещи,- ответила миссис Мэллой.- Я так хочу,
чтобы тебе в нашем доме было уютно.
     И у нее задрожала нижняя губка.
     -  Солнышко!-  воскликнул  Сэм  Мэллой.-  Я  не  против штор. И мне
нравятся  шторы.  - Всего один доллар девяносто восемь центов,- дрожащим
голосом проговорила миссис Мэллой.- Тебе жалко для меня одного доллара?
     Она  хлюпнула носом, и грудь у нее поднялась и опала.
     - Ничего мне для тебя не жалко, солнышко,- горячо проговорил мистер
Мэллой.-  Только,  господи помилуй, что мы будем делать со шторами? Ведь
окон-то у нас нет.
     Миссис  Мэллой  плакала,  плакала  и никак не могла остановиться. А
мистер Мэллой крепко обнял ее, пытаясь утешить.
     -  Мужчины  совсем, совсем не понимают, что чувствуем мы, женщины,-
рыдала миссис Мэллой.- Они просто не могут встать на наше место.
     Сэм лег рядом с ней и долго гладил ее по плечу, пока она не уснула.
-==ГЛАВА IX==-
     Машина  Дока  подъехала  к  лаборатории.  Мак  с ребятами незаметно
следили  за тем, как Элен помогает Доку переносить в лабораторию мешки с
уловом.  Через  пять  минут  он уже шагал весь мокрый по куриной тропе к
ночлежке.  Штаны его намокли выше колен, там, где они просохли, белесыми
кольцами  выступала морская соль. Войдя в комнату, он тяжело опустился в
кресло-качалку  -  его  личная  собственность  -  и  стащил нога об ногу
хлюпающие кеды.
     -  Как  самочувствие Дока?- спросил Мак.
     -  Прекрасно,-  ответил  Элен.- Ни слова у него не поймешь. Знаете,
что он сказал про жуков-вонючек? Нет, лучше не буду говорить.
     -  Он  сегодня в хорошем настроении?- спросил  Мак.
     -  А как же,- сказал Элен.- Мы собрали двести или триста звезд. Док
очень доволен.
     - Не знаю. как лучше, всем нам пойти или мне одному?- спросил Мак и
сам же ответил:- Думаю, лучше пойти одному. Пойдем все вместе, получится
столпотворение.
     -  Это ты о чем? - спросил Элен.
     - У нас есть один план,- ответил Мак.- Я сейчас пойду к Доку. А вы,
ребятишки, оставайтесь здесь и жди- те меня. Я вернусь через три минуты.
     Мак  вышел  и  нетвердой  походкой  двинулся  по  куриной тропе. На
пустыре возле своего котла сидел на кирпиче мистер Мэллой.
     -  Как дела, Сэм?- приветствовал  его Мак.
     - Ничего.
     -  Как миссис Мэллой?
     -  Ничего,- опять ответил мистер Мэллой и прибавил: - Ты не знаешь,
каким клеем приклеивают материю к металлу?
     В  другой раз Мак не преминул бы вникнуть в эту проблему, но сейчас
он спешил и только коротко бросил:
     -  Не знаю.
     Миновав   пустырь,   он   перешел  улицу  и  не  мешкая  двинулся в
лабораторию.
     Док  был уже без шляпы, потому что голове здесь влага не угрожала -
разве  только  лопнет водопроводная труба. Он вынимал из мокрых насквозь
мешков морских заезд и раскладывал их на холодном, бетонном полу первого
этажа.  Их  лучи перепутались и даже кое-где завязались в узлы - морские
звезды  любят  к  чему-нибудь  прицепиться,  а  уже  целый  час они были
только  в  обществе друг дружки. Док раскладывал их длинными рядами. Они
медленно  расправлялись,  вытягивались, и вот уже на полу как по линейке
выстроились   шеренги  пятиконечных  звезд.  Док  работал  усердно,  его
каштановая  клинышком  бородка взмокла от пота. Услыхав шаги. Док бросил
на  вошедшего  взгляд,  и в глазах у него мелькнуло беспокойство. Нельзя
сказать,  что Мак всегда вносил в лабораторию какую-нибудь неприятность,
но что-то несомненно вносил.
     -  Как дела, Док? - спросил Мак.
     -  В  порядке,- ответил  Док  и внутренне  поежился.
     -  Слышали,  что  случилось с Филлис Мэй из "Медвежьего стяга"? Она
дала  пьяному  кулаком  в  зубы, и зуб застрял у нее в руке. Теперь рука
распухла  до  локтя.  Она показала мне зуб. Он оказался искусственным. А
что, Док, искусственные зубы ядовитые?
     -  Все,  что  выходит  из уст, ядовито для человека,- наставительно
ответил Док.- Врач смотрел руку?
     -  Привратник смотрел,- ответил Мак.
     -  Надо  отнести  ей  сульфамидный  препарат,- ответил Док, ожидая,
когда же грянет гром, он знал; Мак пришел неспроста. И Мак знал, что Док
знает это.
     - Док, вам сейчас нужна какая-нибудь живность? - спросил он.
     Док с облегчением вздохнул.
     - А что? - тем не менее спросил он с опаской.
     Мак  ответил открыто и доверительно:
     -  Я  вам  сейчас  объясню,  Док.  Нам  с ребятишками нужно позарез
заработать. Нужно, и все тут. Зачем? Причина хорошая, благородная.
     -  Рука Филлис Мэй?
     Мак чуть было не клюнул на эту приманку, но вовремя спохватился.
     - Нет, конечно,- сказал он.- Причина куда более важная. Девку ничто
не  может  убить.  Нет,  у  нас  совсем  другая  причина.  Мы с ребятами
прикинули,  может,  вам  сейчас  что-нибудь нужно. Мы наловим и немножко
заработаем.
     Дело  оказалось  самым  простым  и невинным. Док положил на пол еще
четыре звезды.
     -  Мне  нужно  сотни три-четыре лягушек,- сказал он.- Я бы и сам их
наловил,  но  сегодня  вечером  уезжаю  в  Ла-Джоллу.  Мне  надо поймать
несколько осьминожков, а завтра как раз хороший отлив.
     - Цена за лягушек та же? - спросил Мак.- Пять центов за штуку?
     -  Цена та же,- ответил Док.
     Мак  просиял.
     - Не волнуйтесь больше о лягушках. Док,- сказал он.- Мы вам наловим
лягушек. Выкиньте их из головы. Я знаю одно место на реке Кармел, там их
видимо-невидимо.
     - Ну и отлично. Возьму всех, что наловите. Но мне нужно сотни три.
     -  Перестаньте  и думать о лягушках. Спите спокойно. Вы их получите
семь-восемь сотен.
     Сняв  с  Дока  заботу о лягушках. Мак, однако, впал в какую-то свою
заботу. Во всяком случае, по его лицу явно пробежало облачко.
     -  Док,-  сказал  он,-  нельзя  ли  на вашей машине доехать до того
места?
     -  Нельзя,-  сказал  Док.-  Я же тебе сказал, сегодня вечером еду в
Ла-Джоллу, мне надо успеть к завтрашнему отливу.
     -  Ах  да,-  разочарованно  протянул Мак.- Ладно. Забудьте об этом,
Док. Может, Ли Чонг даст нам свой старый фордик.
     Тут по лицу его опять пробежало облачко.
     - Док,- сказал он,- раз договор есть, не ссудите ли два-три доллара
на бензин? У Ли Чонга просить бензин бесполезно.
     -  Не ссужу,- ответил Док. Он уже раз попался на эту удочку. Как-то
Гай  обещал  наловить  черепах;  условились,  что  он отправится за ними
через  полмесяца.  Док заплатил ему вперед. А через неделю жена посадила
Гая в тюрьму. И деньги пропали, и черепах Док не увидел.
     -  Ну  тогда  мы, наверное, не сможем поехать,- печально проговорил
Мак.
     А  Доку лягушки и впрямь были нужны. Он стал прикидывать в уме, как
обернуть дело честным бизнесом, а не филантропией.
     -  Знаешь,  как  мы  поступим?  - сказал он.- Я дам тебе записку на
заправочную   станцию,   где  всегда  заправляюсь.  И  там  тебе  нальют
бензина. Десять галлонов хватит?
     - Конечно,- опять просиял Мак.- Здорово придумано. Мы с ребятишками
завтра пораньше и отчалим. Вернетесь, вас будет ждать море лягушек.
     Док  подошел  к  конторке и набросал несколько слов Рыжему Уильяму,
своему  приятелю-заправщику.  По  ней  Маку  полагалось  получить десять
галлонов бензина.
     -  Держи,-  протянул он записку.
     -  Док,- осклабился во всю ширь лица Мак,- можешь сегодня спать, ни
о  чем  не думая. Все будет в полном ажуре.- Даже в ночных горшках будут
квакать лягушки.
     С  этими  словами  Мак  поспешил  домой.  Док  смотрел ему вслед, и
смутная  тревога  не  покидала  его. Отношения его с компанией Мака были
всегда  полны неожиданностей, но лично ему очень редко приносили пользу.
Он  вспомнил с сокрушением, как однажды Мак продал ему пятнадцать котов,
а  вечером к нему нагрянули их хозяева и всех пятнадцать забрали. "Мак,-
спросил  он  тогда,-  почему были только коты?" "Док,- ответил ему Мак,-
это  мое  изобретение.  Но  с вами я, конечно, поделюсь, по- тому что вы
настоящий друг. Все очень просто. Делаешь из проволоки ловушку, а вместо
приманки  сажаешь  туда...  эту  самую...  кошку.  Таким  способом можно
отловить всех котов страны".
     Выйдя  за  порог  лаборатории,  Мак  пересек  улицу  и вошел сквозь
бамбуковую  штору  в лавку Ли Чонга. Миссис Ли на мясном прилавке резала
ветчину.  Кузина  Ли  подправляла  чуть  привядшие  кочаны  салата,  как
подправляет   девушка   слегка  развившиеся  локоны.  На  большой  груде
апельсинов  сладко  спал  кот.  Ли Чонг стоял по обыкновению за табачной
стойкой  спиной  к  полкам  со  спиртным. Увидев вошедшего Мака, он чуть
быстрее забарабанил пальцами по резиновой подушечке.
     Мак  приступил к делу без околичностей.
     -  Ли,-  начал  он,-  у  Дока проблема. Он получил из нью-йоркского
музея заказ на большую партию лягушек. Для Дока это очень важно. Дело не
только  в  деньгах,  получить такой заказ - большая честь. А Док, как на
грех,  едет  завтра  в  Ла-Джоллу.  И  мы  с ребятами решили ему помочь.
По-моему,  люди  всегда  должны приходить на помощь друг другу. А помочь
такому  человеку, как Док,- просто наша обязанность. Бьюсь об заклад, он
тратит в этой лавке не меньше семи-десяти долларов в месяц.
     Ли  Чонг  настороженно  молчал.  Его толстые, как сардельки, пальцы
перестали   барабанить,   а   только  слегка  подрагивали,  как  хвост у
недовольной кошки.
     И тут Мак сделал главный ход.
     -  Ты  не  дашь  нам  свой старый фордик съездить на реку Кармел за
лягушками для Дока, нашего славного старины Дока?
     Ли  Чонг торжествующе улыбнулся.
     -  Фолдик  не  лаботает,- сказал он,- совсем сломался. Это был удар
ниже  пояса.  Но  Мак  очень  быстро  оправился  от  него. Он положил на
стекло записку Дока заправщику.
     -  Гляди,-  сказал он.- Доку очень нужны лягушки. По этой записке я
получу десять галлонов бензина. Я не могу подвести Дока. Ты ведь знаешь,
какой  механик  Гай.  На  все сто. Он починит твой фордик. Так ты уж дай
нам его.
     Ли  закинул  назад голову, чтобы сквозь очки поглядеть на Мака. Как
будто  подвоха  нет.  Фордик и правда не работает. Гай и правда отличный
механик,  а  записка  насчет бензина - бесспорное доказательство честной
игры.
     -   Вы  надолго собилаетесь ехать? - спросил он.
     -   Может,  на полдня, может, на день. Как получится.
     И  все-таки  на  душе  у Ли Чонга кошки скребли. Однако выхода нет.
Придется рискнуть. А что риск был - Ли знал наверняка.
     -   Холбсо, белите,- сказал он.
     -  Вот  и  ладненько,-  обрадовался  Мак.-  Я был уверен, Док может
всегда  на тебя рассчитывать. Сейчас же пошлю Гая чинить автомобиль,- он
уже  повернулся к выходу, но как будто что-то вспомнил и опять обратился
к  Ли  Чонгу: - Док платит пять центов за лягушку. А наловим мы ему семь
или восемь сотен. Не дашь в счет будущих денег пинту Старой тенисовки?
     -  Не дам,- сказал Ли Чонг.
-==ГЛАВА Х==-
     Фрэнки  впервые  появился  в Западной биологической, когда ему было
одиннадцать  лет.  Неделю  он  каждый  день  подходил  к двери и смотрел
внутрь.  Потом  день  простоял  на пороге, а через десять дней был уже в
помещении. У него были огромные черные глаза и жесткая спутанная грязная
шапка  волос  на  голове.  Руки он не мыл вечность. Фрэнки поднял с пола
стружку,  бросил  ее  в  корзину  с  мусором  и  стал  смотреть, как Док
приклеивает  ярлыки  к  банкам  с  экспонатами  -  лиловыми парусниками.
Наконец он подошел к верстаку и положил на него свои чумазые ладони. Это
постепенное  внедрение в обитель Дока заняло недели три, и все это время
Фрэнки был готов в любую минуту сорваться с места и убежать.
     -  Как тебя зовут, малыш?- спросил Док.
     -  Фрэнки.
     -  Где ты живешь?
     -  А там.- Взмах руки в сторону холма.
     -  Почему ты не в школе?
     -  Я не хожу в школу.
     -  Почему?
     -  Они меня не берут.
     -  У тебя грязные руки. Ты давно их не мыл?
     Фрэнки,  как побитый, подошел к раковине и стал изо всех сил тереть
мылом руки; с тех пор он всегда мыл руки чуть не до ссадин.
     Он  стал приходить в Биологическую почти каждый день. Это был союз,
в  котором не было места праздной болтовне. Док выяснил по телефону, что
Фрэнки  сказал  про  школу сущую правду. Его в школу не брали. Он не мог
учиться,  и  еще у него было что-то с координацией движений. Ему нигде в
жизни  не  было места. Он не был идиотом, не был опасен, но родители или
родитель  не  могли  поместить  его  в  специальное  заведение,  не было
денег.  Фрэнки  редко  ночевал  в лаборатории, но с утра до вечера ни на
секунду  никуда  не  отлучался.  Иногда  он  забирался вечером в ящик со
стружками и засыпал. По-видимому, когда дома было совсем уж плохо.
     -  Почему ты  приходишь сюда? - спросил Док.
     -  Потому что  вы не бьете меня и не даете пять центов,-ответил Фрэнки.
     -  А тебя дома бьют?
     -  Дома  все  время  дядьки.  Они  выгоняют и дерутся или дают пять
центов.
     -  Где твой отец?
     -  Умер,- тихо  сказал Фрэнки.
     -  А где мать?
     -  С дядьками.
     Док  состриг с головы Фрэнки колтун и вывел у него вшей. Купил у Ли
пару штанов и полосатый свитер. И Фрэнки стал его верным рабом.
     - Я вас люблю,- сказал он однажды.- Да, люблю.
     Он   хотел  что-нибудь  делать  в  лаборатории.  Стал  каждый  день
подметать  пол.  Но  всегда у него получалось что-то не так. Даже пол не
мог  чисто  вымести.  Попробовал  сортировать  раков  по величине. Раки,
большие,  средние,  мелкие,  лежали  в  ведре. Их надо было разложить по
большим  кастрюлям  - трехдюймовые в одну, четырехдюймовые - в другую, и
так  далее.  Фрэнки  стал  раскладывать,  но  не смог, хотя его даже пот
прошиб от усердия. Он не различал предметы по величине.
     - Смотри, Фрэнки,- сказал Док.- Я тебя научу. Положи рака на ладонь
и  увидишь,  что  один  больше,  другой меньше. Этот до кончиков пальцев
доходит,  а  этот  только  до  середины. Этого кладешь сюда, а того в ту
кастрюлю.  Возьмем  следующего.  Этот  опять  до середины, значит, и его
сюда.
     Фрэнки  попробовал  сам  мерить по ладони, и опять у него ничего не
вышло.  Док поднялся наверх. А Фрэнки спрятался в ящик со стружками и до
вечера не вылезал.
     Но  в  общем  Фрэнки  был хороший паренек, добрый и приветливый. Он
научился зажигать для Дока сигары и мечтал, чтобы Док курил день и ночь.
Он бы тогда все время был нужен Доку.
     Больше  всего  Фрэнки  любил,  когда в лабораторию приезжали гости.
Молодые  женщины  и  мужчины  сидели и беседовали, большой проигрыватель
играл  музыку,  которая  отдавалась  у  него  под  ложечкой,  а в голове
возникали  смутные,  но  прекрасные величественные картины, и Фрэнки все
это очень нравилось. Он прятался в какой-нибудь, уголок за стулом, сидел
там   притаившись,   смотрел   и  слушал.  Когда  раздавался  хохот  над
какой-нибудь   непонятной  шуткой,  Фрэнки  за  своим  стулом  заливался
радостным  смехом,  а  когда  разговор  заходил об отвлеченных вещах, он
наморщивал лоб, и вид у него становился серьезным и озабоченным.
     Однажды  он  решился  на  безрассудство.  В  лаборатории  собралась
небольшая  компания.  Док  на  кухне  разливал  по стаканам пиво. Фрэнки
тихонько  проскользнул в кухню, схватил стакан, вбежал в большую комнату
и подал стакан девушке, сидящей в большом кресле.
     - Спасибо тебе,- сказала девушка, взяла стакан и улыбнулась Фрэнки.
     Док, увидев в дверях эту сцену, сказал:
     -  Фрэнки  - настоящий помощник.
     Фрэнки  не мог этого забыть. У него все вертелась в памяти картина,
как  он  берет  стакан  пива,  как  девушка сидит в кресле, он слышал ее
голос:   "Спасибо   тебе!",  слышал  голос  Дока:  "Фрэнки  -  настоящий
помощник".  Настоящий  помощник! Конечно, Фрэнки-помощник. Он, Фрэнки...
о, господи!
     Как-то ожидались гости; много гостей - догадался Фрэнки, потому что
Док  купил отбивные и много пива; вместе с Доком - Док не возражал - они
убрали  весь верх. Но все это пустяки - главное было в том, что в голове
у   него   родился   грандиозный   план;  он  видел  его  до  мельчайших
подробностей.  Снова  и  снова  перебирал  он  их  в уме. План был очень
хороший. Можно сказать, великолепный.
     И  вот вечеринка началась, понаехало много гостей: мужчины, женщины
и  совсем  юные  девушки.  Фрэнки стал ждать, когда из кухни все уйдут и
закроют  дверь.  Ждать пришлось долго. Наконец он один и дверь в комнату
закрыта.  За  дверью  голоса  и музыка из большого проигрывателя. Франки
действовал  очень  тихо, взял поднос, поставил на него стаканы и ни один
не  разбил.  Теперь  налить  пива, подождать, пока осядет пена, и долить
доверху.
     И  вот  все готово. Он набрал полные легкие воздуха и открыл дверь.
Музыка и громкие голоса оглушили его. Он взял поднос и вошел в дверь. Он
знал,  куда  идти.  И  двинулся  прямо к девушке, которая тогда сказала:
"Спасибо  тебе".  Это  случилось прямо перед ней; он потерял равновесие,
руки  у  него  дрогнули, мышцы подали сигнал бедствия, но нервы передали
сигнал мертвому рецептору, и мускулы не получили приказа. Поднос с пивом
упал  прямо  на  колени  молодой  женщине. На мгновение Фрэнки оцепенел.
Потом повернулся и убежал.
     В  комнате стало совсем тихо. Было слышно, как он бежит по лестнице
вниз, в подвал. Затем донесся глухой царапающий звук и все замерло.
     Док  тихонько  спустился  вниз. Фрэнки забился в ящик со стружками,
зарылся в них с головой так, что его не было видно. И горько плакал. Док
немножко подождал, а потом также тихонько поднялся наверх.
     Фрэнки  не мог делать ничего на свете.
-==ГЛАВА XI==-
     У   фордика  модели  Т,  собственности  Ли  Чонга,  была  почтенная
биография. В 1923 году это был легковой автомобиль, принадлежавший врачу
У.  Т.  Уотерсу.  Врач  ездил на нем пять лет и продал страховому агенту
мистеру  Рэттлу.  Мистер  Рэттл  аккуратностью  не  отличался.  Он купил
чистенькую,  хорошенькую  легковушку  и  гонял  на  ней  как бешеный. По
субботним вечерам мистер Рэттл напивался, и машине особенно доставалось.
У  нее  побились  и  покорежились  крылья,  к  тому  же  мистеру  Рэттлу
приходилось   часто   нажимать  на  тормоз,  отчего  быстро  снашивались
тормозные ленты. Их приходилось часто менять. Дело кончилось тем, что он
бежал с деньгами клиента в Сан-Хосе, где его через десять дней поймали в
обществе роскошной блондинки.
     Корпус  фордика  был  так  избит, что новый хозяин отрезал половину
верха и приделал на его место кузов грузовичка.
     Следующий владелец снял кабину и ветровое стекло. Он возил приманку
для  рыб и любил, чтобы в дороге его обдувало. Звали его Фрэнсис Алмонс,
жизнь  у  него  была  печальная, потому что он всегда зарабатывал меньше
того,  что тратил. Отец оставил ему немного денег, но от года к году, от
месяца  к  месяцу,  как  бы  усердно  он ни работал, как бы ни экономил,
деньги  все таяли, таяли, Наконец не осталось ни цента, и он с потрохами
вылетел в трубу.
     Ли  Чонг  взял его автомобиль в уплату за долги.
     К  этому  времени от форда осталась одна тележка с мотором; а мотор
впал  в  такой маразм, что наладить его мог только первоклассный механик
своими  неусыпными  забо  тами. Ли Чонг таким механиком не был, и фордик
почти  все  время  дремал  на  задворках  бакалейной лавки среди высокой
травы,  и  сквозь  спицы его колес весело выгляды вали головки мальв. На
задних колесах шины были накачаны; передние стояли на подпорках.
     Пожалуй,  любой  из Королевской ночлежки починил бы фордик, все они
были  прекрасные механики, но Гай был механик милостью божьей. Жаль, что
о  механиках нет никаких поговорок, а должны быть, вроде того, например,
как  говорят  о  портных  -  "пальцы  клеят".  Ведь  есть  же  настоящие
волшебники;  посмотрят,  постучат,  что-то приладят, подкрутят, и машина
поехала.  И  вот  таким  волшебником  был  Гай.  Его  пальцы, чего бы ни
коснулись,  были  умны,  легки,  уверенны.  Он  налаживал  в лаборатории
изящные  электромоторчики.  И  мог  бы  постоянно  работать механиком на
Консервке,  если  бы захотел; хозяева заводиков горько сетовали, если не
удавалось удвоить за год вложенный капитал; цифры в бухгалтерских книгах
застили  все.  Консервировать  бы  сардины при помощи гроссбухов - то-то
было  бы  счастье.  И,  разумеется, машины у них были дрянь: допотопные,
дышащие  на  ладан  уродины,  которым  требовался постоянный уход такого
механика, как Гай.
     Мак  разбудил  ребят  пораньше.  Выпили  кофе и сейчас же двинулись
туда,  где  в  густой  траве  дряхлел забытый всеми фордик. Спасательную
группу  возглавлял  Гай.  Обогнули лавку Ли Чонга, он подошел к машине и
уда рил ногой по передним колесам, покоящимся на подставках.
     -  Ступайте  попросите  у  кого-нибудь насос,- сказал он.- Передние
надо накачать.
     Затем он опустил в бензобак длинный прут. В бензобаке, находившемся
под  доской,  служившей  сиденьем,  каким-то чудом оказалось на полдюйма
бензина.  Затем Гай принялся проверять наиболее вероятные неисправности.
Снял  магнето,  зачистил  контакт, подправил зазор и поставил магнето на
место. Снял крышку карбюратора и проверил подачу бензина. Провернул вал,
посмотрел,   вращается   ли  он,  проверил,  не  заржавели  ли  поршни в
цилиндрах.
     Тем  временем  прибыл  насос,  и  Эдди  с  Джонсом стали накачивать
передние шины.
     - Там-ти-ти-там,- напевал, работая, Гай.
     Он  вывинтил  свечи, зачистил на них контакты, достал кусок шланга.
Затем  отсосал  немного  бензина  в  консервную  банку, плеснул из нее в
цилиндры и ввинтил свечи на место. Выпрямившись, проговорил:
     -  Где  бы  разжиться  парой  батареек?  Пойти,  что ли, к Ли Чонгу
спросить?
     Пошел  Мак и сейчас же вернулся с категорическим "нет", пресекшим в
корне все дальнейшие просьбы.
     Гай задумался.
     -  Я  знаю,-  наконец  сказал  он,-  где  есть батарейки, к тому же
отличные. Но сам я туда пойти не могу.
     - Где они?- спросил Мак.
     -  У  меня  в  погребе,- ответил Гай.- Питают током входной звонок.
Если  кто  может  залезть ко мне в погреб, чтобы жена не засекла, то они
лежат  на  притолоке,  слева как войдешь. Только боже упаси попасться на
глаза жене.
     Обсудили,  кого послать, выбор пал на Эдди. И он отправился.
     -  Смотри,  если  нарвешься  на жену, меня не выдавай,- крикнул ему
вдогонку  Гай. И занялся дальнейшим осмотром. Педаль сцепления чуть-чуть
не  доставала  до  пола,  значит,  пока  еще  работает. Тормозная педаль
касалась  пола  -  значит,  тормоз  не  действовал.  Зато  педаль задней
скорости  была  в полном порядке. У модели Т педаль задней скорости была
палочкой-выручалочкой.  Если  у  вас  отказывал  тормоз,  вы  тормозили,
нажимая педаль. Если барахлила низшая скорость, и машина не могла влезть
в гору, надо было развернуться, и задом наперед модель Т одолевала любой
подъем. Обнаружив, что у фордика Ли Чонга задняя скорость действует, Гай
понял, что они сегодня уедут.
     Скоро вернулся Эдди с батарейками - доброе предзнаменование. Миссис
Гай  была  на  кухне.  Эдди  слышал,  как  она там ходила, а она Эдди не
слышала. Он был по этой части специалист.
     Гай   подсоединил  батарейки,  прибавил  газ  и  уменьшил  искровой
промежуток.
     - А ну, крутаните,- скомандовал он.
     Этот   маленький  механик  был  настоящее  чудо.  Святой  Франциск,
заступник  всего,  что  движется,  вертится  и взрывается, всех магнето,
передач   и   сцеплений.   Если  бы  когда-нибудь  все  отслужившие  век
автомобили,  все  разрезанные  на  куски  дюзенберги,  бьюики,  де-сото,
плимуты,  американские остины и изотта-фраскини восславили господа одним
великим  песнопением,  то  это  случилось бы благодаря Гаю и его святому
братству.
     Один  рывок,  всего  один рывок ручки - и мотор заработал, чихнул и
опять  заработал.  Гай  прибавил  опережение  и  убавил  газ. Переключил
зажигание  на  магнето,  и  фордик  Ли  Чонга  вдруг счастливо зафыркал,
затарахтел,  задергался, будто знал, что старается для человека, который
понимает его и любит.
     Но  было  еще две закавыки юридического порядка - у автомобиля были
старые  номера  и не горели фонари. Задний номер как бы случайно закрыла
свесившаяся  ци  новка,  а  передний  пришлось  густо  залепить  грязью.
Снаряжение  ловцов  лягушек  было  самое  примитивное - сачки на длинных
палках  и  несколько  мешков.  Местные  охотники,  отправляясь  за город
пострелять  дичь,  нагружались  провизией  -  едой  и  спиртным. Мак был
исключением,  справедливо  считая,  что  пищу  надо везти не в лес, а из
леса.  Две буханки хлеба и кувшин с остатками коктейля Эдди - вот и весь
провиант,  захваченный  в  дорогу. Путешественники как могли расселись в
машине.  За  руль  сел  Гай,  рядом примостился Мак; завернули за лавку,
выехали  на  пустырь,  лавируя  между  трубами,  подкатили  к  тротуару,
осторожно  съехали  с  его бортика - передние шины были лысые чуть не по
всему  ободу.  Мистер Мэллой, сидевший на кирпичиках возле своего котла,
помахал  им  вслед.  Несмотря  на  кипучую энергию, проявленную во время
сборов всеми участниками похода, выехали только в полдень.
     Скоро  остановились  у  заправочной  Рыжего  Уильяма.  Мак сошел со
своего места и дал Уильяму записку Дока.
     -  У  Дока  не  было  мелочи,-  сказал он,- так ты налей всего пять
галлонов,  а  вместо  остальных  дай нам доллар. Таково желание Дока. Он
поехал на юг. Получил большой заказ.
     -  Слышь,  Мак,-  добродушно  улыбнулся  Рыжий  Уильям.- А Док ведь
смекнул,  как  можно  словчить. Док - умная голова. Он вчера вечером мне
звонил.
     -  Ладно,  лей  все десять,- сказал Мак.- Хотя стой. Бак ведь будет
прыгать   и   расплещется.  Налей  пять,  а  еще  пять  дай  в  банке. В
запечатанной.
     -  А  Док  и  это  предусмотрел,- рот хозяина растянулся чуть не до
ушей.
     - Лей десять,- махнул рукой Мак.- И смотри, до последней капли.
     Центр  Монтерея  решили  объехать кругом. Помня о негорящих фарах и
щекотливом  положении  с  номерами.  Гай  вел  машину, выбирая окраинные
улицы.  Им  еще  придется  ехать по шоссе, где полно полиции, через холм
Кармен и дальше по долине реки до поворота на сравнительно глухую дорогу
-  целых  четыре мили. Гай свернул в переулок, который вывел их на шоссе
у  Питерс-гейт  как  раз  там,  где  начинается подъем на холм. Ужасающе
тарахтя,  фордик  полез  в  гору.  Проехав метров пятьдесят, Гай включил
низшую передачу, он знал, что она не работает - ленты совсем износились,
но  на  всякий  случай  решил  попробовать.  На  ровном месте фордик шел
хорошо,  но подъем без низшей передачи не одолеть. Гай остановил машину,
развернулся  и  пустил ее вниз. Затем дал газ и включил заднюю скорость.
Задняя  скорость работала. И фордик медленно, но уверенно, хоть и задним
ходом, стал взбираться на холм.
     И  он  почти  одолел  подъем. Правда, вода в радиаторе закипела, но
знатоки  в  один  голос  утверждали,  что модель Т, если не закипит - не
поедет.
     Давно  пора написать серьезное исследование о моральном, физическом
и эстетическом воздействии модели Т на американскую нацию. Два поколения
американцев разбирались в ее сцеплении сто крат лучше, чем в собственных
гениталиях,  а  ее  планетарный  механизм, в отличие от солнечных систем
вселенной,  знали  как  свои пять пальцев. С появлением модели Т принцип
частной  собственности  был существенно подорван. Плоскогубцы и отвертки
стали  общественным  достоянием,  а  владельцем насоса считался тот, кто
последний  раз  им  пользовался. Большинство младенцев того времени были
зачаты  в  салоне  этой машины, и немалое их количество было рождено там
же. Англо-саксонское понятие домашнего очага так сильно деформировалось,
что до сих пор не может вернуться к исходному состоянию.
     Фордик  усердно  лез  вверх,  вот уже позади поворот на дорогу "Пик
Джека",  осталось  преодолеть  последний  крутой  участок,  и  тут мотор
поперхнулся,  захрипел,  задышал с трудом и смолк. Стало очень тихо. Гай
пустил  машину  вниз,  проехали  метров  пятнадцать  и  свернули на "Пик
Джека".
     -  Что случилось?-  спросил Мак.
     -  Думаю,  карбюратор,- ответил Гай.
     От высокой температуры мотор сипел и свистел, из сливной трубы била
горячая струя пара и шипела, как аллигатор.
     Карбюратор модели Т имел простое устройство, но не мог действовать,
если  чего-нибудь в нем не хватало. В нем есть игольчатый клапан, кончик
иглы  которого  должен  сидеть  в  своем  седле,  если  же  он не сидит,
карбюратор не работает.
     Гай держал в руке иглу - кончик ее был обломан.
     -   Черт, как это могло случиться?- произнес он.
     -  Фантастика,-  сказал  Мак,-  чистой  воды  фантастика.  Наладить
можешь?
     -   Нет. Надо менять.
     -   Сколько стоит?
     - Новый - доллар. С разбитой машины - двадцать пять центов.
     -  У тебя есть доллар?
     -  Есть. Но попробуем обойтись без него.
     - Ладно, иди. Только нигде не задерживайся. Мы тебя подождем здесь.
     -  Само  собой. Без этой иглы далеко не уедешь,- сказал Гай и вышел
на дорогу голосовать.
     Четвертый  автомобиль  остановился. Гай влез в него и покатил вниз,
провожаемый   взглядами   ребят.   Они   увидели  его  снова  через  сто
восемьдесят дней.
      О, неодолимость случайностей!
     Надо  же  было случиться, чтобы машина, подобравшая Гая, сломалась,
не  доехав  до  Монтерея. Если бы Гай не был механиком, он не починил бы
ее.  Если  бы  не  починил, владелец машины не пригласил бы его к Джимми
Бручиа  пропустить  стаканчик-другой. Из всех возможных случайностей, из
миллиона  миллионов  случайностей  происходили  только  те, что вели Гая
прямехонько  в  Салинасскую  тюрьму.  Джимми  праздновал  день рождения;
вместе  с  ним  праздновали  его  приятели Щеголь Енеа и Крошка Коллети,
которые  в  тот  вечер  крепко  поссорились.  В  зал  вошла блондинка, у
музыкального  ящика  завязался  спор, какую песню играть. Новый приятель
Гая  знал  один  приемчик  дзюдо  и  решил  применить  его на Спарки, но
приемчик  не  получился  и  приятель  сломал руку. Явился полицейский, у
которого  на  тот  случай расстроился желудок - все это не имело прямого
отношения  к  делу,  но  лило  воду на одну мельницу. Судьба была против
участия  Гая  в  охоте  на  лягушек,  и  злодейка  нагородила целую гору
случайностей - новые знакомства, внезапные бедствия,- только бы помешать
Гаю.  Ситуация  достигла  апогея,  когда  вся  компания пошла на приступ
обувного  магазина  Холмена,  захватила  витрину  и  расположилась в ней
примерять  выставленный  на  обозрение публики товар. Только один Гай не
услыхал  вой  пожарной  сирены,  только  он один не кинулся поглазеть на
пожар;  когда  на  место  происшествия явилась полиция, он сидел посреди
витрины,  на  одной  его ноге красовался коричневый штиблет, на другой -
парадная лаковая туфля, отделанная серой материей.
     А  ребята  ждали  Гая,  ждали; стемнело, с океана потянуло холодом;
пришлось разложить небольшой костер. Сосны над головой шумели от свежего
соленого  ветра.  Парни  лежали  на толстой подстилке из хвои и смотрели
сквозь  ветви  на пустынное одинокое небо. Перебирали трудности, которые
могли   встретиться   Гаю,   ищущему   новый  клапан;  но  время  шло, и
постепенно они перестали о нем говорить.
     -  Зря он пошел один,- заметил Мак.
     Около десяти Эдди встал.
     -  Тут  недалеко строительная площадка,- сказал он.- Пойти, что ли,
посмотреть, не стоит ли там модель Т.
-==ГЛАВА XII==-
     Монтерей   -   городок,  имеющий  длинную  и  славную  литературную
традицию.  Его  жители вспоминают с гордостью и удовольствием, что здесь
когда-то  гостил  Роберт  Льюис  Стивенсон.  Остров  сокровищ  бесспорно
напоминает  топографией  и  береговой линией мыс Лобос. Последние годы в
Кармеле жило множество литераторов, но тот старинный аромат, благородное
изящество  старинного  письма  канули  в  прошлое безвозвратно. В памяти
нынешних жителей Монтерея живо происшествие, глубоко возмутившее город и
расцененное им как неуважение к Автору. Оно связано с Джошем Биллингсом,
великим юмористом, точнее с его смертью.
     Там, где сейчас новая почта, был раньше глубокий овраг, наполненный
водой, через который перекинут легкий пешеходный мостик. По одну сторону
оврага  стояло  красивое  старинное  здание,  где  расположился  местный
кабачок  "Домашний бар", по другую жил доктор, пользовавший всех больных
в  городе,  всех  рожениц  и  всех  умирающих.  Еще  он  ставил опыты на
животных,  а  так  как  медицину  изучал  во  Франции,  то ввел в городе
новшество  - бальзамировал трупы перед тем, как их предавали земле. Одни
старожилы  считали  бальзамирование  сантиментами,  другие  - бесцельной
тратой  денег  и  времени,  третьи - святотатством, поскольку ни в одной
священной  книге  об  этом  почти  ничего  не сказано. Но лучшие фамилии
города   с   удовольствием   подхватили   это   веяние   моды,  и  скоро
бальзамирование стало в Монтерее чуть не всеобщим помешательством.
     Однажды  утром  мистер  Карриага,  джентльмен почтенных лет, шел иа
своего  дома вниз по холму в сторону улицы Альварадо. Перешел пешеходный
мостик  и  вдруг  увидел  мальчишку с собакой, выбирающихся из оврага. У
мальчишки  в  руках  была печень, а за собакой тянулись кишки, несколько
ярдов, на конце которых болтался желудок. Мистер Карриага остановился.
     -   Доброе  утро,- приветливо обратился он  к мальчишке.
     В те дни мальчишки еще были приветливый народ.
     -   Доброе утро, сэр,- ответил он.
     -   Куда ты идешь с этой печенкой?
     -   Ловить скумбрию.
     Мистер  Карриага улыбнулся.
     -   А песик тоже идет ловить скумбрию?
     -  Пес  это  сам  нашел. Это его добыча, сэр. Мы это здесь нашли, в
пруду,- мальчик махнул рукой на овраг.
     Мистер  Карриага улыбнулся, пошагал дальше, и тут ум его заработал.
Это  не  говяжья  печенка,  слишком маленькая для говяжьей. И не телячья
печенка,  слишком  красная. И не овечья... В уме нарастало беспокойство.
На углу он встретил мистера Района.
     -  Кто-нибудь  вчера  вечером  умер  в  Монтерее?  - спросил мистер
Карриага.
     -  Нет, насколько мне известно.
     -  А  никого не убили?
     -  Тоже  нет.
     Пошли   дальше  вместе,  и  мистер  Карриага  рассказал  приятелю о
мальчике с собакой.
     В  кабачке  "Домашний  бар"  собрались  в  этот час завсегдатаи для
утреннего  обмена  новостями.  Мистер Карриага повторил свой рассказ; не
успел  он  закрыть  рта,  как  в  бар вошел местный констебль. Уж ему-то
наверняка известно, умер ли кто в Монтерее.
     -  Никто в Монтерее не умирал,- категорически заявил констебль.- Но
в гостинице "Дель Монте" скончался Джош Биллингс.
     За  столиками  стало  тихо. Одна и та же мысль мелькнула в голове у
всех. Джош Биллингс - великий человек, замечательный писатель. Он оказал
Монтерею  особую  честь тем, что из всех мест на земле предпочел умереть
именно  здесь  -  и  так  над  ним  надругаться!  Без  дальних  слов все
присутствующие   образовали   комитет   спасения.   Мужчины  с  суровыми
непреклонными   лицами   поспешили   к   оврагу,  перешли  по  мостику и
забарабанили в дверь доктора, научавшего медицину во Франции.
     Доктор  накануне  заработался  допоздна.  Услыхав  стук в дверь, он
вскочил  с постели и, как был, непричесанный, с всклокоченной бородой, в
пижаме вышел к неожиданным посетителям.
     -  Вы  бальзамировали  Джоша Биллингса? - строго спросил его мистер
Карриага.
     -  Да.
     -  А что вы сделали с его внутренностями?
     -  Что и всегда - бросил в овраг.
     Комитет  спасения  велел  ему  скорее одеться, и все вместе чуть не
бегом отправились на берег океана. Если мальчишка не мешкая уплыл в море
ловить  свою  скумбрию,  то  дело  плохо. Но он как раз садился в лодку,
когда  комитет в полном составе явился на берег. Брошенные собакой кишки
валялись на берегу.
     Француза  заставили  собрать,  что можно. Велели ему хорошенько все
вымыть,  чтобы  в  складках  песчинки не осталось. За свой счет он купил
свинцовый ящичек, который поместили в гроб Джоша Биллингса. Ибо Монтерей
не мог допустить бесчестья в отношении литератора.
-==ГЛАВА XIII==-
     Мак  с  ребятами  мирно  спали  в  ту  ночь  на сосновой хвое. Эдди
вернулся  под  утро.  Много  пришлось  походить, но модель Т он все-таки
нашел.  А  когда  нашел, стал сомневаться, ладно ли будет, если принести
один  клапан.  Вдруг  он  не подойдет? Эдди на всякий случай прихватил с
собой  весь  карбюратор.  Когда  он пришел, никто из ребят не проснулся.
Эдди лег рядом и тоже заснул под соснами. Модель Т хороша не только тем,
что детали одной машины подходят к любой другой, но и тем, что их нельзя
опознать.
     Со  склона  холма  открывался замечательный вид: вдали дуга залива,
обрамленная  по кромке пенящимся прибоем; поближе песчаные дюны, за ними
у подножья холма, как в чаше, уютно раскинулся городок.
     Мак  поднялся  с рассветом, бодро поддернул штаны и стал любоваться
заливом.  Вон  к  берегу  потянулись сейнеры. А там к причалу приткнулся
танкер,  принимает  нефть. За спиной копошились кролики в кустах. Взошло
солнце  и выбило из всех закоулков ночную прохладу, как хозяйка выбивает
пыль  из половика. Мак ощутил прикосновение первых солнечных лучей, и по
телу его пробежала дрожь.
     Эдди  стал  менять  карбюратор,  ребятишки  принялись  жевать хлеб.
Наконец карбюратор был на месте. Никому не хотелось надрываться, крутить
ручку;  навалились  все разом, выкатили фордик на шоссе и толкали до тех
пор,  пока  мотор  не завелся. Эдди сел за руль, и фордик опять полез на
гору  задом  наперед.  Наконец  достигли гребня, развернулись и покатили
вниз,  как  положено,  носом  вперед.  Скоро  миновали Хэттонские луга и
въехали  в  Кармелскую  долину.  Долина  встретила  серо-зелеными полями
артишоков  и  густыми зарослями ивняка, тянувшегося вдоль реки. В долине
свернули налево. Удача сопутствовала охотникам с самого начала. Сразу за
поворотом   дорогу   перебежал   рыжий   род-айлендский   петух,  сильно
запорошенный  пылью,  которого  нелегкая  занесла за тридевять земель от
родной  фермы. Эдди тюкнул его, и даже не надо было долго гнаться за ним
по полю. Сидя сзади, Элен ощипывал его на ходу, пуская по ветру огненные
перья  -  разрекламированная  на  весь  свет  улика: в то утро сверху из
Джейтсбурга  дул  ветер,  и  рыжие петушиные перья долетали даже до мыса
Лобос, а некоторые отнесло далеко в океан.
     Кармел  -  прелестная речушка, не очень длинная и широкая, но может
похвастаться  всем, что положено иметь рекам. Она берет начало в горах и
первые  мили  несется  вниз сломя голову, на равнине она немного мелеет;
там, где запруды, разливается озером; встретив валуны, пенится и бурлит,
а  потом опять лениво катит волны под сенью платанов; в ее тихих заводях
плещется  форель,  а  прибрежные  отмели богаты раками. Зимой это бешено
мчащийся  поток,  не очень широкий, но коварный, летом же кроткая Кармел
сулит  безопасное  купание  детям  и богатый улов рыбакам. На ее берегах
мигают  зеленые  спинки лягушек и курчавятся густые папоротники. Утром и
вечером  приходят  на  водопой  тайными  тропами  лисы  и  олени, иногда
спустится с горы пума и, припав всем телом к земле, лакает бегущую воду.
Сюда  выходят  задами  фермы,  издавна обосновавшиеся в этой плодородной
долине;  фермеры  орошают  ее  водами сады и огороды. Перепела кричат на
берегах,  в  сумерки  прилетают  дикие  голуби  и  гуляют  в  прибрежных
зарослях.  По  отлогим  откосам  семенят  еноты,  охотясь  за лягушками.
Словом, у этой реки есть все, что полагается иметь рекам.
     На  пятой  миле  в долине река проточила ложе под высокой скалой, с
которой в воду свешивались плети дикого винограда и папоротников. В тени
скалы  спряталась  заводь,  зеленая и очень глубокая, и тут же небольшая
песчаная  отмель  манила путника отдохнуть, развести костер и сварить на
нем пищу.
     Мак  с  ребятами  расположились  на  этой  отмели  и  были  наверху
блаженства:  лучшего  места  на  земле  поискать!  Если  где  и  водится
множество  лягушек, то, конечно, здесь. Всю дорогу сюда им сопутствовала
удача.  Кроме  большого рыжего петуха, они разжились еще мешком моркови,
упавшим  с встречного грузовика, и полдюжиной луковиц, которые попали им
в  руки  несколько  иным  путем. У Мака в кармане оказался пакет кофе. В
фордике  нашлась  жестяная  пятигаллонная  банка  с  отрезанным  верхом.
Коктейля  Эдди  осталось  еще почти полкувшина. Соль и перец захватили с
собой.  Мак  с  ребятами  считали  - очень глупо не брать в дорогу соль,
перец и кофе.
     Без  лишних споров и суетни притащили четыре камня и сложили из них
очаг.  Рыжий  петух,  который  еще  утром  заливисто приветствовал зарю,
теперь  лежал  вымытый и расчлененный в пятигаллонной жестянке, а вокруг
плавали  в  воде  белые  луковки;  под  банкой  среди камней потрескивал
маленький  костер  из  ивового сушняка, совсем маленький. Только круглые
дураки  разводят  большие костры. Сварить такого петуха - дело не одного
часа,  да  ведь  и  не  в  один же день достиг он таких размеров и столь
мощной мускулатуры. Вода наконец закипела, и от петуха сразу пошел такой
аппетитный дух, что у всех потекли слюнки.
     - Самое лучшее время для ловли лягушек - ночь,- порадовал ребят Мак
и добавил: - так что пока можно и соснуть.
     Скала давала уютную тень; ребята один за другим повалились на песок
и незаметно для себя заснули.
     Мак был прав. Днем лягушки не очень выдавали себя; прятались в чаще
папоротников,   лишь  изредка  выглядывая  из  расщелин.  Ловят  лягушек
ночью,  при  свете  электрических  фонариков,  и  ребята  сладко спали в
предчувствии бурных событий. Бодрствовал только Элен - поддерживал огонь
под банкой с петухом.
     Солнечному  полдню  места  под  скалой  не  было. В два часа солнце
совсем  зашло  за  скалу и кругом воцарились шелестящие тени. Полуденный
ветер  играл  с листьями платанов. Маленькие водяные змейки заползали на
камни,  мягко скользили в воду и плавали в заводи, выставив го ловки как
крошечные  перископы  и разводя мелкую волну. Выпрыгнула из воды большая
форель.  Боящиеся  солнца  комары  и  москиты  слетелись в тень и громко
звенели  над  водой.  А светолюбивые жуки, мухи, стрекозы, осы, шершни -
все  попрятались  по  своим  домикам.  Только что тень коснулась берега,
закричали   первые   перепела,  Мак  с  ребятами  проснулись.  Запах  от
куриного рагу шел умопомрачительный. Элен сорвал с куста свежий лавровый
листок  и  бросил  в  банку.  Морковь уже была там. В другой банке кипел
кофе. Мак открыл глаза, встряхнулся, потянулся, проковылял к воде, вымыл
лицо,  сложив  ладони ковшиком, хакнул, сплюнул, прополоскал рот, пустил
ветры, затянул пояс, почесал ноги, разгладил пальцами мокрые волосы, от-
пил из кувшина, икнул и сел у огня.
     -  Клянусь небом, пахнет недурно,- сказал он.
     Все мужчины в мире проснувшись ведут себя одинаково. И дружки Мака,
продрав  глаза,  почти  точно повторили описанный выше порядок действий.
Скоро  все расселись у костра и каждый произнес в адрес Элена похвальное
слово. Элен попробовал петуха перочинным ножом.
     -  Эту  курятину  нежной  не назовешь,- сказал он.- Две недели надо
варить,  тогда  она будет таять во рту. Как по-твоему. Мак, сколько было
лет этому петуху?
     -  Петуху?  Мне  сейчас  сорок  восемь. Но, надеюсь, я еще не такой
жесткий.
     -  Интересно,  до  скольких  лет живут петухи? - сказал Эдди,- если
умирают своей смертью?
     -  Этого, я  думаю, никто не знает,- ответил Джонс.
     Лучшего  времяпрепровождения не придумать. Кувшин ходил по кругу, и
в теле разливалось приятное тепло.
     -  Ты,  Эдди,  только не обижайся,- вдруг сказал Джонс.- А что если
тебе  под  стойку поставить три кувшина и сливать в один виски, в другой
вино, а в третий пиво...
     Потрясенные приятели потеряли дар речи.
     -  Я не хотел сказать ничего плохого,- поспешил поправиться Джонс,-
вообще-то мне и так очень нравится...
     Он  почувствовал,  что  ляпнул глупость, и смешавшись сыпал словами
без остановки.
     -  Мне  почему  нравится?  Пьешь  и  понятия  не  имеешь, это такое
выкинешь.  Вот,  например,  виски,-  частил  он,-  выпьешь и более-менее
знаешь,  что произойдет. У кого кулаки чешутся - подерется. У кого глаза
на  мокром  месте  -  заплачет.  А  тут...- сказал он, и в голосе у него
зазвучали  похвальные нотки,- неизвестно: то ли на сосну полезешь, то ли
захочется плыть в Санта-Крус. Так оно гораздо интереснее получается...
     - Кстати о плавании,- прервал его Мак, стараясь замять неловкость.-
Интересно,  что  стало  с Мак-Кинли Мораном, ныряльщиком. Помните такого
парня?
     -  Как  же,  помню,-  отозвался  Хьюги,- мы с ним одно время вместе
болтались.  Работы у него было мало, и он начал пить. А ныряльщикам пить
нельзя,  опасно.  Он  стал  бояться  воды,  взял и продал шлем, костюм и
насос.  Затем  и  сам  куда-то  уехал.  С ним ведь что случилось? Одного
итальяшку   с  "Двенадцати  братьев"  утянуло  за  борт  якорной  цепью.
Мак-Кинли  нырнул  за  ним  без  всего.  Барабанные  перепонки  у него и
лопнули.   После   этого  все  пошло  кувырком.  А  итальяшка  и  сейчас
жив-здоров.
      Мак  опять приложился к кувшину.
     -  Когда был сухой закон,- сказал он,- Мак-Кинли много заколачивал.
Он тогда проверял, не спрятано ли где на дне спиртное. Надзор платил ему
двадцать пять долларов в день. А Луи платил еще по три доллара за каждый
ненайденный  ящик  со  спиртным.  Один  ящик в день он все таки находил,
чтобы  надзор  был  доволен.  И  Луи  не  возражал.  Могли  ведь другого
ныряльщика нанять. Он тогда имел хорошие деньги.
     -  Да,  это верно,- кивнул головой Хьюги.- Зарабо тал много и решил
жениться,  как  все. Три раза женился, пока были деньги. Вижу, раз купил
он белую лисью шубу - ну так и знай, женится. Я это сразу понял.
     -  Что  все-таки  могло  случиться  с  Гаем?-  вдруг  спросил Эдди,
упомянув имя Гая первый раз за все время.
     -  А  то же самое,- ответил Мак,- вернулся к жене. Женатым доверять
нельзя.  Как  бы он ни ругал свою бабу, все равно к ней вернется. Начнет
думать,  вспоминать и не выдержит. Нет уж, раз женился - веры тебе нет,-
про  должал Мак.- Вот, пожалуйста, Гай. Баба поколотила его. А он, бьюсь
об  заклад,  три  дня  не  прошло, давай себя винить, раскаиваться. Ну и
побежал домой просить прощения.
     Ели петуха долго, с чувством. Выловят кусок, а с него так и капает,
остудят  немного  и  рвут  зубами  жесткие  петушиные  жилы  с косточек;
острыми  ивовыми прутиками подцепят морковку - и в рот. Потом пустили по
кругу  банку  и  выпили  до дна бульон. А вечер разливался в воздухе как
тихая  музыка.  Окликали  друг  друга перепела, спускаясь к реке. Форель
плескалась  в  заводи. Явились ночные бабочки и тихо шелестя порхали над
водяной гладью. Тьма все заметнее примешивалась к дневному свету. Выпили
кофе,  передавая  жестянку  из  рук  в  руки.  Сидели  сытые, довольные,
умиротворенные.
     -  Черт  побери,- нарушил  молчание  Мак.- Ненавижу  тех, кто врет.
     -  А кто тебе что наврал? - спросил Эдди.
     - Я говорю не о тех, кто врет, если иначе не проживешь, и не о тех,
кто любит приврать. Ненавижу того, кто врет сам себе.
     -  Кто же это сам себе врет?
     -  Да  хотя бы я,- ответил Мак.- И вы, наверное, тоже,- прибавил он
горячо,-  вся  наша  честная компания. Мы решили угостить Дока. Приехали
сюда,  наслаждаемся  природой.  Потом  вернемся  домой, Док нам заплатит
деньги. Нас пятеро, а Док один, значит ему достанется в пять раз меньше,
чем  нам,  взятым вместе. Я не уверен, что мы затеяли это для Дока, а не
для  своего  собственного  удовольствия. А так поступать с Доком нельзя,
стыдно.  Я  не встречал таких людей, как Док. И не хочу пользоваться его
добротой.  Как-то  хотел  я  выудить  у  Дока  доллар.  Помню, плету ему
что-то  несусветное  и вдруг вижу, он прекрасно знает, что все это треп.
Тогда я говорю ему: "Извините, Док, я все вам наврал". А он сунул руку в
карман  и  вынимает  доллар.  "Мак,- говорит,- я знаю одно: если человек
из-за доллара лжет, значит, ему действительно этот доллар нужен". И дает
мне  этот  проклятый  доллар.  Я  вернул ему его на другой же день. Я не
истратил его. Он пролежал у меня ночь, и я вернул его.
     -  Док  очень любит всякие вечеринки,- сказал Элен.- Мы устроим ему
вечеринку. Не знаю, какая муха тебя укусила.
     -  И я не знаю,- ответил Мак.- Просто я думаю, нельзя делать что-то
для Дока и самим к этому примазываться.
     -  А если что-нибудь ему подарить?- предложил Хьюги.- Давайте купим
виски и подарим ему, пусть что хочет, то и делает.
     -  Верно,-  поддержал  его  Мак.- Так и поступим. Дадим ему виски и
смоемся.
     -  А  знаете,  что  будет?  - охладил их пыл Эдди.- Анри и другие с
холма  учуют  виски  и  сбегутся  к  Доку,  так  что вместо пяти человек
примажется  двадцать. Док сам говорил, что запах его бифштексов долетает
из  Консервного Ряда даже до Пойнт- Сура. Не скажу точно, сколько к нему
сбежится. Но лучше, если мы пятеро устроим ему вечеринку.
     Мак   задумался.
     -  Возможно,  ты прав,- сказал он наконец.- А что если подарить ему
кроме виски еще что-нибудь? Например, запонки с его инициалами.
     - Ерунда,- сказал Элен.- Док это дерьмо терпеть не может.
     Ночь  уже раскинулась над миром, и в небе зажглись белые звездочки.
Элен  подбросил  в огонь хворост, и в темноте взметнулась башенка света.
Где-то   за   скалой  резко  пролаяла  лисица.  С  гор  долетел  сильный
горьковатый  запах  мяты.  Там,  где  глубокая  заводь опять становилась
речкой, слышался мелодичный плеск воды о камни.
     Мак  обдумывал  последнее  замечание  Элена,  как  вдруг из темноты
донеслись чьи-то шаги и все разом повернули голову. К свету огня твердой
походкой  подошел  высокий  темный  человек  с дробовиком в руке, за ним
деликатно, даже застенчиво, бежал пойнтер.
     -   Что, черт побери, вы здесь делаете? - спросил он.
     -   Ничего,- ответил Мак.
     -  Это  частное  владение.  Здесь запрещено ловить рыбу, охотиться,
устраивать привалы. Собирайтесь, тушите огонь и идите отсюда.
     Мак   покорно-почтительно встал.
     - Я этого не знал, капитан,- сказал он.- Честное слово, капитан, мы
не видели запретного знака.
      -  Знаки здесь на каждом шагу. Их нельзя не увидеть.
     -  Простите,  капитан.  Наша  вина, мы очень сожале ем,- проговорил
Мак, помолчал немного, поглядел на сутулящуюся фигуру.- Вы ведь военный,
не  так  ли,  сэр? Я сразу узнал. У военных особая выправка. Я сам долго
служил в армии. И сразу узнаю военного человека.
     Плечи  подошедшего незаметно распрямились; и манера держаться стала
другая, явно другая, хотя и нельзя сказать, что изменилось.
     - Я не разрешаю разводить костры на моей земле,- сказал он.
     -  Мы  очень, очень сожалеем,- повторил Мак.- Мы сию минуту уходим,
капитан.  Видите  ли,  мы  работаем  на  ученых.  Думали  наловить здесь
лягушек. Ученые изучают рак, а мы помогаем им, ловим лягушек.
     Человек секунду колебался.
     - А что они делают с лягушками? - не удержался он.
     -  Как  что, сэр,- ответил Мак,- прививают им рак, а потом изучают,
ставят  опыты. Чуть не облизывают. Им их только подавай. Но раз на вашей
земле ловить лягушек нельзя, мы сию минуту уйдем, капитан. Никогда бы не
посмели  расположиться  здесь,  знай  мы,  что  это ваше владение. Боже,
какая  восхитительная  сука!  -  Мак  при кинулся, что только что увидал
собаку.- Вылитая Нола. Помните, прошлогодняя победительница соревнований
в Вирджинии? Она ведь у вас из Вирджинии, капитан?
     Капитан опять заколебался.
     -  Да,- коротко ответил он, погрешив против истины.- Она хромает. У
нее клещ под правой лопаткой.
     У Мака  сразу сделался озабоченный вид.
     - Не возражаете, капитан, если я взгляну? Поди сюда, умная собака.
     Собака взглянула на хозяина и боком подвинулась к Маку.
     - Подбрось еще хворосту в огонь,- велел он Элену,- мне плохо видно.
     - Вот здесь, где невозможно зализать.
     Мак выдавил немного гноя из зловещего вида вздутия под лопаткой.
     -  У одной из моих собак тоже была такая штука, прорвалась внутрь и
собака погибла. У вашей, кажется, есть щенки?
     - Да,- ответил капитан.- Целых шесть. Я помазал клеща йодом.
     - Нет, йодом его не возьмешь,- сказал Мак.- У вас есть дома горькая
соль?
     - Целая бутылка.
     - Сделайте горячую припарку из этой соли на больное место. Ее тянут
щенки,  вот она и ослабла. Ей сейчас болеть нельзя, боже упаси. Так вы и
щенков потеряете.
     Собака заглянула в глаза Мака и лизнула ему руку.
     - Знаете что, капитан. Я сам ее полечу. Горькая соль творит чудеса.
Это самое лучшее средство.
     Капитан погладил собаку по голове.
     -  У меня возле дома пруд,- сказал он.- В нем полно лягушек. Они по
ночам  не  дают  спать. Почему бы вам не поохотиться у меня? Они квакают
ночи напролет. Я все думал, как от них избавиться.
     -  Прекрасно придумано, сэр,- сказал Мак.- Держу пари, ученые будут
вам  благодарны.  Но  мне  бы  хотелось поскорее начать лечение. Дело не
терпит.
     Мак повернулся к друзьям.
     -  Потушите  костер,-  сказал  он.-  Смотрите, не оставьте ни одной
искры.  И  уберите  весь мусор, чтобы не было ни соринки. Мы с капитаном
пойдем  к  нему домой, займемся Нолой. Когда все уберете, тоже приходите
туда.
     И Мак с капитаном ушли.
-==ГЛАВА XIV==-
     Раннее утро в Консервном Ряду - время чудесных превращений. В серые
сумерки, когда уже брезжит, а солнце еще не взошло. Консервный Ряд точно
висит   вне   времени,  окутанный  серебристым  светом.  Уличные  фонари
погасли,  изумрудно  зеленеет  трава.  Рифленое  железо Консервного Ряда
излучает жемчужный блеск платины или старой оловянной кружки. Автомобили
как  вымерли.  Улицы отдыхают от прогресса и бизнеса. Слышно только, как
плещутся  волны,  набегая  на  сваи  консервных  цехов. Это час великого
покоя,   пустынное   время,   крошечная  эра  полной  праздности.  Кошки
увесистыми  каплями падают с заборов и текут по земле, как густой сироп,
вынюхивая  рыбные  головы.  Важно  прогуливаются  ранние молчаливые псы,
придирчиво  ища  местечко,  которое  можно было бы оросить. Чайки тяжело
хлопают  крыльями, опускаясь на крыши Консервного Ряда, ожидают дня, а с
ним  рыбных отбросов. Они тесно сидят на коньках крыш, крыло к крылу. Со
скал,  расположенных  у  станции  Хопкинса, доносится лай морских львов,
похожий  на  голоса  гончих.  Воздух свеж и прохладен. За домами в садах
суслики  вспучивают  свежую  сырую землю, вылезают наружу, срезают цветы
и  тянут  в  свои норки. Редко кто пройдет в этот час по улице, от этого
город  кажется  еще  пустыннее. Возвращается домой одна из девочек Доры;
она была у клиента, либо очень богатого, либо немощного - те и другие по
разным  причинам  не  посещают  "Медвежий  стяг".  Помада  у нее на лице
расползлась,  ноги  еле  идут.  Ли  Чонг  вынес из дома баки с мусором и
поставил  на  край  тротуара.  Из  моря  вышел  старый китаец и застучал
подошвой  по улице мимо Королевской ночлежки. Выглянул сторож консервных
цехов  и замигал от утреннего света. Привратник "Медвежьего стяга" вышел
на  крыльцо  без  пиджака,  потянулся,  зевнул, почесал живот. Из труб с
пустыря  доносится  храп  постояльцев Мэллоя, имеющий зычное, туннельное
звучание.  Час жемчужного цвета - вот что такое щель между днем и ночью,
время в этот час прекращает бег и созерцает самое себя.
     Таким  утром,  полным  жемчужного  света,  весело  шля по улице два
солдата  и  две девушки. Шли они из "Ла Иды" очень счастливые и усталые.
Девушки, здоровые, сильные, грудастые, одеты в вискозные розовые платья,
сейчас  помятые и облегающие все надлежащие округлости; светлые волосы у
обеих  слегка  растрепались.  На головах у девушек - солдатские фуражки,
одна  сдвинула  ее  почти  на затылок, у другой она чуть не на носу. Это
были толстогубые, широконосые, задастые девки, очень усталые.
     Мундиры  у  солдат  были  расстегнуты,  ремни сняты и брошены через
плечо.  Воротнички рубашек нараспашку и узлы галстуков сдвинуты вниз. На
головы  нацеплены  шляпки подруг, одна маленькая, соломенная с букетиком
маргариток  на маковке; другая белая, вязаная, прикрывающая полголовы, с
медальонами  из  синего  целлофана.  Четверка  шла,  держась  за  руки и
ритмично  ими размахивая. У солдата, шедшего с краю, в руке была большая
бумажная  сумка  с  банками  холодного  пива. Четверка шла, мягко ступая
сквозь  жемчужный свет. Они чертовски повеселились и были счастливы. Они
улыбались  застенчиво,  как  улыбаются дети, вспоминая веселый праздник.
Они  поглядывали  друг на друга, улыбались и размахивали руками. Проходя
мимо  "Медвежьего  стяга", крикнули привет привратнику, чесавшему живот.
Послушали   трубный   храп  и  немного  посмеялись.  У  лавки  Ли  Чонга
остановились  и долго разглядывали витрину со всякой всячиной, платьями,
инструментом,  едой.  Качая  сцепленными руками, чуть не спотыкаясь, они
дошли  до  конца Консервного Ряда и повернули к железной дороге. Девушки
встали  на  рельсы  и  дальше пошли по ним, а солдаты поддерживали их за
пухлые  талии.  Миновали  верфи и вошли в парк, который был, собственно,
частным  владением  -  "Морская станция Хопкинса". Станция находилась на
берегу крошечной бухточки, образованной двумя скалами. Ласковые утренние
волны  лизали  берег и тихо шептались. От выступавших из воды камней шел
тонкий  запах водорослей. Четверка подошла к берегу, и тотчас над землей
Тома Уорка, лежавшей прямо за бухтой, появился краешек солнца, позолотив
воду  и  мазнув  желтым  прибрежные  камни.  Девушки чинно опустились на
песок,  натянув  платья  на колени. Один солдат проткнул банки с пивом и
дал  каждому  по  банке.  Потом  парни  легли,  положив головы на колени
девушкам.  Они улыбались друг дружке - чудесная, усталая, умиротворенная
загадка природы.
     Со  стороны  станции  послышался  собачий  лай - их увидели сторож,
мрачный,  смуглый  человек,  и  его пес, черный, мрачный кокер-спаниель.
Сторож закричал на них; нарушители как не слыхали, тогда он спустился на
берег, сопровождаемый однотонным лаем спаниеля.
     -  Вы  что,  не  знаете,  здесь  не  разрешается лежать. Убирайтесь
отсюда. Это частная собственность!
     Солдаты как не слышали. Они улыбались, а девушки гладили им волосы.
Наконец  один солдат медленно повернул голову и щека его оказалась между
ног девушки. Он благосклонно улыбнулся сторожу.
     -  Катись  отсюда  знаешь  куда,-  проговорил добродушно и повернул
голову, чтобы смотреть на девушку.
     Солнце  озарило  ее  светлые  волосы,  она чуть нагнулась к парню и
почесала у него за ухом. Они не заметили, как сторож убрался восвояси.
-==ГЛАВА XV==-
     Когда  ребята  подошли  к  фермерскому  дому. Мак был уже на кухне.
Собака  лежала  на боку, а Мак держал на клеще тряпочку, густо смоченную
горькой  солью. Между ее ног копошились крупные, толстые щенки, тыкались
в шерсть носами, ища соски, а сука глядела в лицо Маку, как будто хотела
сказать:  "Видишь  вот,  как  оно?  Я  ему  пыталась объяснить, но он не
понимает".
     Капитан держал лампу и смотрел на Мака.
     - Как здорово! Теперь я знаю, что делать с клещами,- сказал он.
     -  Не  хотел бы вмешиваться в ваши дела,- сказал Мак,- но щенят уже
пора прикармливать. У нее мало молока, и щенята просто растерзают ее.
     -  Знаю,-  ответил капитан.- Наверное, надо было оставить одного, а
других  утопить.  Но  я  так  занят  хозяйством.  Теперь  мало кто любит
охотничьих  собак,  то  есть  с которыми охотятся на дичь. Заводят одних
пуделей, боксеров да доберманов-пинчеров.
     -  Да,-  согласился  Мак.- А по-моему, лучше пойнтера собак нет. Не
знаю, что случилось с людьми. Но ведь вы не станете их топить, сэр?
     -  О-хо-хо,-  вздохнул капитан.- Моя жена ударилась в политику, и у
меня  голова  кругом.  Ее  избрали в Ассамблею от нашего округа, а между
сессиями  она  ездит  с лекциями. Когда она дома, она все время читает и
составляет законы.
     -   Как,  однако,  гнусно...  то  есть  я  хотел  сказать,  грустно
одиночество,- сказал Мак и, взяв в руки барахтающегося тупорылого щенка,
прибавил:  -  Бьюсь  об  заклад,  я  смог  бы  вырастить из такого щенка
отличную суку. Я, знаете ли, держу только сук.
     -  Вы  хотите  взять  одного  щенка?  - спросил капитан. Мак поднял
голову.
     - А вы могли бы дать мне его? Господи, вот было бы счастье.
     -  Берите  любого,-  сказал  капитан.- Сейчас мало кто знает толк в
пойнтерах.
     Ребята  стояли  на  кухне  и бегло обозревали кухню. Было ясно, что
хозяйка  в  отлучке  -  открытые консервные банки, сковородка с кружевам
белка,  оставшегося от яичницы, хлебные крошки на столе, открытый ящичек
с дробью на хлебном коробе - все вопияло об отсутствии женщины; белые же
занавески,  застланные бумагой полки, два маленьких полотенца на вешалке
говорили  о  том,  что вообще-то в доме женщина есть. Подсознательно все
были   рады,  что  эта  женщина  сейчас  отсутствует.  Женщины,  которые
застилают  полки  бумагой  и  вешают  на  кухне  два полотенчика, питают
инстинктивное  недоверие  и  неприязнь  к  людям,  подобным  Маку  и его
друзьям.  Эти  женщины  знают, что от таких исходит самая большая угроза
домашнему  очагу, так как они стоят за свободу, праздность, приятельство
и  созерцание  в  противовес  аккуратности, порядку и приличию. Они были
рады, что хозяйки не было.
     Мало-помалу  капитан  стал  проникаться  убеждением,  что  эти люди
появились здесь, чтобы оказывать ему благодеяние. Он уже не хотел, чтобы
они очистили его владения. И он неуверенно спросил:
     - Может, ребятки, выпьете немного для согрева перед охотой?
     Ребятки  поглядели  на  Мака.  Мак нахмурился, как будто соображал,
достойно ли принять подобное предложение.
     -  Мы  взяли  за  правило,- сказал он,- ни капли спиртного во время
научной  работы.-  И  тут  же прибавил, испугавшись, что его слова будут
приняты  за чистую монету.- Но видя ваше искреннее расположение, я лично
не откажусь пропустить по маленькой. А ребята пусть решают сами.
     Ребята  решили, что и они не прочь пропустить по маленькой. Капитан
взял  фонарик  и  спустился  в  погреб.  Было слышно, как он двигает там
что-то  тяжелое; поднялся он наверх, держа в руках пятигаллонный дубовый
бочонок. Поставил его на стол и сказал:
     -  Когда  был  сухой  закон,  я  сделал из кукурузы немного виски и
спрятал  его.  А  сейчас  подумал,  не  попробовать  ли,  как оно у меня
получилось.  Виски довольно старое. Я совсем забыл про него. Дело в том,
что моя жена...
     Капитан  не  закончил  фразы,  было  ясно,  что  ребята поняли его.
Капитан выбил из бочонка дубовую пробку и снял с полки, покрытой бумагой
с  фестонами,  стаканы  на  всю  братию.  Нелегкое  дело налить в стакан
немножко  виски  из  пятигаллонного бочонка. И каждый получил полстакана
прозрачной   коричневой  влаги.  Вежливо  подо-  ждали  капитана,  хором
воскликнули  "со  знакомством"  и  поднесли стаканы к губам. Проглотили,
прищелкнули  языками,  облизнули  губы,  и  в  глазах появилось неземное
выражение.  Мак  заглянул  в  стакан  и  точно  увидел  на дне священные
письмена; возвел глаза к небу и, глубоко вздохнув, произнес:
     - Слов нет...-опять вздохнул и прибавил:- Ничего лучшего в жизни не
пробовал.
     Капитан был явно польщен. Глаза его вперились в бочонок.
     -  А  ведь правда неплохо,- сказал он.- Как вы думаете, не отведать
ли еще чуть-чуть?
     - Разве самую малость,- согласился Мак.- Только не лучше ли сначала
отлить в кувшин. А то еще расплещется.
     По какому делу попали сюда, вспомнили только часа через два.
     Пруд  был  прямоугольный  -  пятьдесят  футов в ширину, семьдесят в
длину и в глубину четыре фута. Берега его заросли густой, мягкой травой,
вода  в  пруд  текла  из  реки  по большой канаве, а с другой стороны по
нескольким  канавкам  устремлялась  в  сад.  Лягушки  там  были,  прорва
лягушек.   Их   кваканье  заполонило  ночь,  они  стрекотали,  верещали,
булькали,   гремели.   Они  воспевали  месяц,  звезды,  колыхание  трав.
Рассыпались   любовными   руладами,  бросали  вызов  соперникам...  Люди
тихонько  подкрадывались во тьме. Капитан нес почти полный кувшин виски.
Охотники  сжимали  в  руке  по  стакану.  Капитан  дал каждому исправный
фонарик.  Хьюги  с  Джонсом  несли  мешки из дерюги. Вот уже пруд совсем
близко.  И  тут наконец лягушки услышали их. Только что воздух гремел от
лягушачьих  трелей,  и  вдруг  воцарилась глубокая тишина. Мак, ребята и
капитан  сели  на  траву последний раз хлебнуть самую малость и обсудить
план кампании. План отличался размахом и смелостью.
     Люди  и  лягушки  не  первое  тысячелетие  живут бок о бок; и люди,
должно  быть,  неоднократно  охотились  на лягушек. За этот немалый срок
сложились  неписаные  правила  охоты. Человек, вооруженный сетью, луком,
копьем  или  ружьем,  неслышно,  как  ему  кажется,  ползет  к лягушкам.
Согласно  правилам, лягушки сидят тихо, тихо и ждут. Ждут до последнего.
За  долю  секунды  до того, как брошена сеть, пущено копье, нажат курок,
лягушки  хором  бултыхаются  в  воду  и плывут на дно, уповая на то, что
человек  уйдет. Так было всегда. И лягушки надеются, что так оно будет и
впредь.  Случалось,  конечно,  что  сеть  падала  слишком  быстро, копье
попадало  в  цель,  ружье  не  давало  осечки, и какой-то бедной лягушке
приходил   конец.  На  это  лягушки  не  обижались:  ведь  охота  велась
по-честному,  а  на  охоте  смерть  в  порядке  вещей.  И  наши  лягушки
представить  себе  не  могли, какое коварство задумал против них Мак. Не
могли  вообразить  размеров  надвигающейся  катастрофы.  В  ночной  тиши
вспыхнули  фонарики,  затопали  ноги, завопил не своим голосом невидимый
противник.  Лягушки, как одна, бултыхнулись в воду и без памяти пошли на
дно.  Тогда  враги,  построившись  цепью,  вступили  в воду; они топали,
прыгали,  плясали,  баламутили  воду  и неотвратимо продвигались вперед.
Лягушки в панике покинули укромные закутки на дне и бросились удирать от
этих  ножищ,  а  ножищи  наступали!  Лягушки - отличные пловцы, но у них
совсем   нет  терпения.  Они  плыли  вперед,  плыли,  пока  передние  не
наткнулись на берег. Началось столпотворение, задние напирали и лезли на
передних. А охотники были уже совсем близко; тогда несколько обезумевших
лягушек повернули назад, навстречу явной гибели, но между но - о чудо! -
оказались  просветы,  лягушки  ринулись в них и спаслись! Большинство же
решило  навсегда  покинуть  родной  пруд  и отправиться на поиски нового
жилья, нового отечества, где подобные безобразия немыслимы. Отчаявшиеся,
возмущенные  до  глубины  души  лягушки - большие и маленькие, зеленые и
бурые,  лягушки-дяди  и  лягушки-тети  волна за волной выплескивались на
берег,  прыгали,  спотыкались,  ползли,  путались в траве, задевали друг
друга,  маленькие  вскакивали  на  больших.  И  тут - ужас, кошмар! - их
настиг  свет  фонариков.  Двое мужчин нагнулись и стали собирать их, как
клубнику  с грядки. Тем временем вражеская цепь вышла из воды и отрезала
отступление.  Теперь  уже  собирали  лягушек,  как выкопанный картофель.
Десяток  за  десятком  падали они в разверстые мешки. И скоро мешки были
полны  обессилевших,  перепуганных, утративших иллюзии квакушек, мокрых,
несчастных,  всхлипывающих.  Кое-кому  все  же  удалось спастись, да и в
пруду  осталось  десятка полтора. Но никогда еще в лягушачьей истории не
было  катастрофы  подобных масштабов. Считать их не считали, но было их,
наверное,  пять  или  шесть  сотен.  Довольный  Мак завязывал мешки. Все
промокли  до нитки, в воздухе уже повеяла предутренняя прохлада. И перед
тем  как  идти  домой,  выпили  еще  самую  малость - упаси бог схватить
простуду.
     Капитан  славно повеселился, как никогда в жизни. И чувствовал себя
в  долгу у Мака и его друзей. Немного позже в кухне вспыхнули занавески,
их  удалось  загасить  хозяйкиными  полотенчиками. Капитан просил гостей
из-за  этого не расстраиваться, он почел бы за честь, спали они весь его
дом.
     -   Моя   жена   замечательная  женщина,-  сказал  он  в  экстазе.-
Редкостная.  Ей  надо  было  родиться  мужчиной.  А если бы она родилась
мужчиной, я бы на ней не женился.
     Он  долго  смеялся  своей  шутке,  три или четыре раза повторил ее,
чтобы  не забыть сказать приятелям, пусть посмеются. Налил полный кувшин
виски  и  дал  Маку.  Как  бы  ему  хотелось  жить  с ними в Королевской
ночлежке!  Он  уверен, что и его жена полюбила бы Мака и его друзей, они
обязательно  должны  познакомиться.  В  конце  концов  он уснул на полу,
примостив  голову  среди  щенят.  Мак  с  ребятами выпили по маленькой и
задумчиво поглядели на него.
     -  Он  ведь  дал  мне  этот  кувшин,  правда?- сказал Мак.- Вы ведь
слышали?
     - Конечно, дал,- подтвердил Эдди.- Я сам слышал.
     - И подарил мне щенка?
     - Да. Сказал, бери любого. Мы все слышали. А что?
     - Я никогда не воровал у пьяного. И не собираюсь начинать сегодня,-
ответил  Мак.-  Нам  пора  выметаться  отсюда.  Ему  лихо  будет,  когда
проснется.  И во всем виноваты мы. Не хочу дольше здесь оставаться.- Мак
обвел глазами обгоревшие занавески, пол, на котором блестели лужи, не то
щенячьи,  не  то от пролитого виски, плиту с потеками застывшего свиного
жира.  Подошел  к  щенкам, внимательно осмотрел каждого, пощупал костяк,
лапы,  заглянул  в  глаза, проверил челюсти и выбрал красивую, пятнистую
сучку в бурым носиком и чудесными, изжелта- карими главами.
     - Иди ко мне, девочка,- сказал он.
     Задули  лампу  во избежание пожара. Когда вышли из дома, уже начало
светать.
     - Удачная поездка, лучшей у меня в жизни не было,- заметил Мак.- Но
что будет, когда вернется его жена! Меня от этой мысли бросает в жар.
     Щенок заскулил у него на руках, и он сунул его за па зуху.
     -  Мировой  он  парень,-  продолжал  Мак.-  Конечно,  если  сумеешь
расположить его к себе.
     И они поспешили к тому месту, где их ждал фордик.
     -  Только  не  забывайте, что все это мы делаем для Дока,- прибавил
немного  погодя Мак.- Судя по тому, как идет Дело, Док, пожалуй, родился
в рубашке.
-==ГЛАВА XVI==-
     Наверное,  самым  загруженным  месяцем у девочек Доры был тот март,
когда  сейнеры  вернулись  с  особенно  большим уловом сардин. Не только
лились  серебряные  реки  рыбы, деньги лились рекой. В форт прибыл новый
полк,  и  солдаты  на  первых  порах  целыми  днями  шатались по городу,
приглядываясь   ко  всему.  А  Дора  как  раз  в  это  время  испытывала
затруднения со штатами: Ева Фланеган уехала на каникулы в Ист-Сент-Луис,
Филис Мэй сломала ногу, вылезая из роликовых саней в Санта-Крусе, а Элси
Даблботтом  только  что провела девять дней в строгом посте и молитвах и
ни  на  что  не  годилась.  Рыбаки с сейнеров с туго набитыми кошельками
целые  дни  проводили  в  "Ресторации Медвежий стяг". Они уходили в море
вечером,  всю ночь ловили рыбу, а днем, само собой, желали развлекаться.
По  вечерам  в "Медвежий стяг" заглядывали солдаты нового полка, слушали
музыкальный  автомат, пили кока-колу и приглядывались к девочкам, загодя
выбирая  под  первое  жалование.  Ко  всему,  у  Доры  были  трудности с
налогами,  она  запуталась  в  неразрешимом  противоречии: бизнес ее был
незаконный,   а   доход   от  него  налогом  облагался.  Кроме  сезонных
посетителей  были постоянные, годами ходившие к Доре: рабочие с карьера,
ковбои  с  близлежащих  ранчо, железнодорожники (эти все шли с парадного
входа),  городские  чиновники  и богатые дельцы, проникавшие в заведение
через  черный  ход со стороны железнодорожных путей, для них у Доры были
особые маленькие гостиные, обитые ситцем.
     В  общем,  март  был ужасный, а тут еще в середине месяца вспыхнула
эпидемия  инфлуэнцы,  мгновенно  охватившая  весь город. Заболели миссис
Талбот  с  дочерью,  владевшие  гостиницей  "Сан Карлос". Слег Том Уорк,
слегли  Бенджамин  Пибоди  с  женой.  Слегла ее превосходительство Мария
Антониа Филд, подхватило инфекцию все семейство Гроссов.
     Врачи  Монтерея - а их было вполне достаточно для лечения заурядных
болезней,  несчастных  случаев и нервных расстройств - с ног сбились. Им
не  хватало  времени на пациентов, которые, если и не платили по счетам,
то  хотя  бы  имели  деньги, чтобы заплатить. Консервный Ряд, населенный
более  крепкой породой людей, дольше других нс поддавался эпидемии, но в
конце  концов  не  устоял и он. Закрылись школы. Не было дома, где бы на
постели  не  метался  в жару больной ребенок, а зачастую вместе с детьми
болели  и  взрослые.  Болезнь  была  не смертельная, как в 1917 году, но
детям  давала  осложнение  на уши. Врачей и сестер не хватало; дело было
еще  и  в  том,  что  в Консервном Ряду жили бедняки, которым нечем было
платить.
     Док  из  Западной  биологической не имел права лечить. Не его вина,
что  все  население  Консервного  Ряда  обращалось к нему за помощью. Не
успел  он  оглянуться,  как  уже  бегал  из одной лачуги в другую, меряя
температуру, давая лекарства, доставая для больных одеяла и даже разнося
еду  в  те  дома,  где  матери  с  постелей глядели на него воспаленными
глазами,  благодарили,  видели  в  нем  единственного  спасителя.  Когда
случай   оказывался   особенно   тяжелым,  он  звонил  местным  врачам и
кто-нибудь приходил, если положение становилось угрожающим. Но почти все
считали  свое  положение  угрожающим.  Док  сутками  не  спал. Ел только
консервы  из  сардин,  запивая  пивом.  У Ли Чонга, куда он зашел купить
пива, Док встретил Дору, пришедшую за щипчиками для ногтей.
     -  Вы что-то осунулись,- сказала Дора.
     - Осунешься,- ответил Док,- неделю почти совсем не сплю.
     -  Знаю,- сказала Дора.- Плохо дело. И у меня, как на грех, трудное
время.
     -  К  счастью,  нет смертей,- сказал Док.- Но дети по большей части
очень тяжело болеют. У малышей Рэнселов осложнение на уши.
     -  Я  могла бы чем-нибудь помочь? - спросила Дора.
     -  Конечно,-  ответил  Док.-  Люди  совсем  пали духом. Вот хотя бы
Рэнселы.  Живут  в  таком  страхе, боятся остаться одни. Было бы хорошо,
если бы вы или кто-то из ваших девочек просто посидел с ними.
     У  Доры  был  очень  мягкий характер, мягкий как мышиное брюшко, но
если  надо,  она  становилась твердой как гранит. Вернувшись в "Медвежий
стяг",  Дора  развила  бурную  деятельность.  Эпидемия  случилась  очень
некстати,  но  остаться  в  стороне она не могла. Помогать так помогать.
Повар-грек  варил  крепкий  бульон  -  и  пятигаллонный котел всегда был
полон.   Девочки   старались  не  срывать  работы  и  ходили  посидеть с
больными   посменно,  захватив  с  собой  кастрюльку  с  бульоном.  Дока
разрывали  на части. Дора спрашивала у него, кому еще помочь, и посылала
девочек, куда он скажет. И все это время в "Медвежьем стяге" кипела своя
работа. Музыкальный автомат играл не смолкая. Солдаты, рыбаки с сейнеров
выстаивали  очередь.  Девочки,  отработав,  брали  кастрюльку  с супом и
спешили  к  Рэнселам,  к Мак-Карти, к Ферри. Они ускользали через черный
ход и, сидя у постели спящего ребенка, иногда сами забывались сном прямо
на  стуле.  На  работе  они  перестали  прибегать  к  косметике, не было
надобности.  Дора  сказала,  что  в  такое  безумное  время она могла бы
трудоустроить всех старушек из дома престарелых. Девушки Доры не помнили
такой запарки. Все были очень рады, когда этот март кончился.


 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2]

Страница:  [1]