-==ГЛАВА XVII==-
     Несмотря  на  открытый характер и множество друзей, Док был человек
одинокий,  державшийся  особняком.  Мак,  пожалуй,  понимал  это  больше
других. В компании Док всегда был один. Когда у него в окнах горел свет,
шторы  были опущены, а проигрыватель играл Грегорианские песнопения, Мак
садился   возле  окна  у  себя  в  Королевской  ночлежке  и  смотрел  на
лабораторию.  Он  знал,  что  у  Дока сейчас девушка, и ему передавалось
безысходное  ощущение  одиночества:  даже  нежная  близость  женщины  не
спасала  Дока. Док был ночной птицей. Свет в лаборатории горел всю ночь,
но  и  днем,  казалось,  он  не  смыкает  глаз.  Денно  и  нощно из окон
лаборатории  катились мощные волны музыки. Казалось иногда, весь мир уже
погрузился  в  сон,  но нет - со стороны Западной биологической долетали
чистейшие детские голоса Сикстинской капеллы.
     Постоянным  занятием  Дока  было собирательство. Он не пропускал ни
одного  хорошего  отлива  на  всем  побережье. Его угодьями были скалы и
песчаные  отмели. Он точно знал, где что взять: в этой бухте трубочники,
в той осьминоги и губки, а еще дальше - морские лилии.
     Места  он  знал,  да нельзя было пойти туда и взять что надо, когда
захочешь.  Природа  держит  свои  богатства  под  замком. И лишь изредка
соизволит  поделиться  ими. Док знал не только время приливов и отливов,
он знал и то, когда и в каком месте ожидается наибольший отлив. Накануне
отлива   Док  снаряжался  в  путь,  складывал  в  машину  орудия  ловли,
упаковывал банки, бутыли, стекла, спирт и спешил в ту бухту, на ту скалу
или гряду камней, где обитали нужные ему морские животные.
     В  этот раз он получил заказ на осьминогов-детенышей: самым близким
их  обиталищем  была  бухта  Ла-Джолла,  ее  усеянное камнями дно; бухта
находилась между Лос-Анджелесом и Сан-Диего, пятьсот миль туда и столько
же обратно. Попасть в Ла-Джоллу надо было точно к началу отлива.
     Осьминоги  жили  среди камней, торчавших из песчаного дна. Они были
еще  маленькие  и  пугливые, селились там, где много расщелин и укромных
уголков,  где  можно  спрятаться  от  волн и хищников. Здесь же водились
тысячи  губок.  И  Док  решил, охотясь за осьминогами, пополнить запас и
этих морских обитателей.
     Малая  вода наступит в четверг в пять семнадцать утра. Если выехать
из  Монтерея в среду утром, поспеешь на место вовремя. Хорошо бы взять с
собой  кого-нибудь  для  компании, но как назло все приятели были заняты
или  в отлучке. Мак с ребятами поехали за лягушками в долину Кармел. Все
три приятельницы, чье общество было приятно, ходили на службу и в будни,
естественно,  не  могли  ехать. Анри-художник был очень занят. Универмаг
Холмана  держал у себя на сигнальной мачте вместо дозорного конькобежца.
Конькобежец  укрепил  на  высоком  шпиле,  торчащем на крыше универмага,
небольшую площадку в виде диска и кружил там на коньках без устали и без
отдыха.  Он  кружил  вот  уже  трое суток - решил поставить новый рекорд
продолжительности   катания  на  коньках  в  воздухе.  Последний  рекорд
равнялся  ста  двадцати  семи  часам,  так  что  ему еще было кататься и
кататься. Анри расположился со своими живописными принадлежностями через
улицу на заправочной станции Рыжего Уильяма. Он был в экстазе. Он мечтал
создать  полотно  под названием "Субстрат мечтаний конькобежца, парящего
на  флагштоке".  И,  разумеется,  Анри  не  мог покинуть свой пост, пока
столпник кружился. Он утверждал, что проблема "конькобежец на флагштоке"
имеет   философские   аспекты,  до  сих  пор  ускользавшие  от  внимания
специалистов.   Анри  сидел  на  табуретке,  откинувшись  на  деревянную
решетку,  загораживающую  двери  мужского  туалета на заправочной Рыжего
Уильяма.  Он не отрывал глаз от площадки конькобежца, парящей в небе как
орлиное  гнездо  над  пропастью,  и,  конечно,  он не мог составить Доку
компанию. Так что Док собрался ехать один - отлив ждать не будет.
     Рано утром Док уложил вещи. Личные в саквояж, инструменты в другой,
побольше. Затем причесался, подровнял бородку; потрогал карман рубашки -
на  месте  ли  карандаши; проверил, приколота ли к лацкану пиджака лупа.
Все  было  в  порядке. Упаковал лотки, бутыли, предметные стекла, спирт;
резиновые  сапоги  и одеяло сложил на заднее сиденье машины. На все ушло
полчаса  жемчужного  света;  вымыл  грязную посуду трехдневной давности,
выплеснул  воду  в  пенистую кромку прибоя. Закрыл двери, но запирать не
стал и в девять часов утра отбыл.
     Док  проводил в дороге больше времени, чем другие автомобилисты. Он
ездил  не  спеша, часто останавливался перекусить. Поднимаясь по Маячной
улице.  Док  помахал  собаке, которая посмотрела ему вслед и улыбнулась.
Еще  не  выехав  из  Монтерея,  он захотел есть, остановился у Германа и
заказал  котлету  с  пивом.  Док  жевал хлеб, тянул пиво, и в голову ему
лезла  всякая  дребедень.  Как-то  Блейзделл,  поэт, сказал ему: "Вы так
любите  пиво.  Док,  что  в один прекрасный день, зайдя в кафе, закажете
молочный  коктейль  с  пивом".  Это  был обыкновенный треп. Но с тех пор
коктейль  с пивом преследовал его. Интересно, какой у него вкус? Правда,
при  мысли  об  этом  тошнило,  но  стоило поднести к губам кружку пива,
треклятый  коктейль  начинал подзуживать: что, слабо заказать молочный с
пивом?  С сахаром или без сахара? А молоко не скиснет? Молочный коктейль
с  пивом  все  равно, что мороженое из креветок. Да ведь если какая дурь
втемяшится  в  голову,  ничем  ее не выбьешь. Док доел котлету, заплатил
Герману.  И  нарочно старался не смотреть на никелированные аппараты для
коктейлей,  блестевшие на темном фоне стены. Если уж заказывать молочный
коктейль  с  пивом,  лучше  заказывать  его  в городе, где тебя никто не
знает.  Но  с  другой  стороны,  если  мужчина  с бородкой закажет такой
коктейль,  где его никто не знает, то могут и полицию позвать. Вообще-то
мужчина  с  бородкой повсюду внушает легкое подозрение. И ведь никому не
объяснишь,  что  ты носишь бороду потому, что тебе это нравится. Скажешь
человеку  правду,  и  он  тотчас  чувствует к тебе антипатию. Приходится
говорить,  что  у  тебя  шрам  и  поэтому ты не бреешься. Когда-то еще в
Чикагском  университете  Док  сильно  переутомился и чуть не бросался на
людей.  И  он  подумал,  неплохо  бы  совершить дальнюю прогулку пешком.
Вскинул  на  плечи  рюкзак  и  пошел  куда глаза глядят. Прошел Индиану,
Кентукки,  Северную Каролину, Джорджию и дошел до Флориды. Он встречался
с  фермерами, с жителями гор и болотистых низин, с рыбаками, и везде его
спрашивали, чего это он разгуливает пешком по стране.
     А  поскольку  Док был человек честный, то он говорил людям истинную
правду:  что,  у него сдали нервы, что он давно хотел посмотреть страну,
подышать  запахами  земли, осязать траву, деревья, послушать пение птиц,
словом,  отведать  приволья, вот и отправился бродить пешком по градам и
весям.  Людям  был не по душе этот честный человек. Они качали головами,
хмурились, стучали себя пальцами по лбу; смеялись, уверенные, что он все
врет,  и  отдавали должное его искусству морочить людей. А были и такие,
что  гнали  его  прочь,  боясь  за  сохранность  своих хрюшек и дочерей;
кричали ему, пусть убирается подобру-поздорову, покуда цел.
     И тогда он решил говорить неправду, отвечал, что отправился бродить
на  пари, поспорив с друзьями на сто долларов. И ему все верили, он всем
очень  нравился.  Его  приглашали  обедать,  оставляли ночевать, кормили
завтраком  и  желали  счастливого  пути. А потом вспоминали о нем, как о
чертовски  славном  парне.  Док  не учился говорить правду, но теперь он
знал, что правду любят немногие, что она - опасная возлюбленная.
     Салинас  Док  проехал мимо. Остановился он в Гонзалесе, Кинг-сити и
Пасо-Роблесе.  В Санта-Марии съел котлету и выпил кружку пива, даже две,
так   как  от  Санта-Марии  до  Санта-Барбары  было  довольно  далеко, В
Санта-Барбаре  съел суп, зеленый салат, салат из фасоли, мясо в горшочке
с картофельным пюре, ананасовый пирог, сыр и выпил кофе. Пообедав, залил
в  бак  бензин и пошел помыться. Пока на заправочной проверяли баллоны и
масло,  Док  умылся,  причесал  бородку,  а, вернувшись к машине, увидел
возле нее очередь желающих ехать на попутке.
     -  На юг едете, мистер?
     Док  немало  поколесил за рулем и знал по опыту, что попутчика надо
выбирать  с  умом.  Лучше  всего  ехать с бывалым человеком, такой сидит
тихо;  новичок  же  от  неловкости  болтает без умолку - хоть чем-нибудь
заплатить  за  даровую  поездку.  Выбрав  попутчика,  вы ему говорите из
осторожности,  что  едете  недалеко. Вдруг попутчик станет вам докучать,
тогда  вы  ссадите его через несколько миль и все. Но бывает и повезет -
посадишь  такого  человека,  что  один  на  тысячу.  Док мельком оглядел
очередь  и  выбор  его  пал  на  узколицого, худощавого человека в синем
костюме,  по виду коммивояжера; от крыльев носа к уголкам губ у него шли
глубокие морщины, а черные глаза смотрели хмуро, задумчиво.
     Он поглядел на Дока  с легкой неприязнью.
     -  Едете на юг? - спросил он.
     -  Да,-  ответил Док.- Не очень далеко.
     -  Меня не захватите?
     -  Садитесь.
     Доехали  до  Вентуры,  Док остановился выпить пивка после недавнего
плотного обеда.
     До сих пор попутчик ехал молча. Док подкатил к придорожному пивному
ларьку.
     -  Пива хотите? - спросил Док.
     -  Нет,-  отрезал  коммивояжер.- И позволю себе заметить, что вести
машину  в  нетрезвом состоянии - весьма неразумно. Меня не касается, как
вы  относитесь  к  своей  жизни.  Но  вы  за  рулем,  а  в руках пьяного
автомобиль может стать орудием убийства.
     При первых словах попутчика Док слегка опешил. А выслушав тираду до
конца, тихо сказал:
     -  Вон из машины.
     -  Что?
     -  Получите  по шее, если не уберетесь. Считаю до десяти. Раз, два,
три...
     Человек  задергал  ручку  дверцы и поспешно вылез задом на обочину.
Очутившись в безопасности, он заорал.
     -  Я заявлю в полицию! Вас арестуют!
     Док открыл вещевой ящик и взял гаечный ключ. Попутчик это заметил и
чуть не бегом кинулся прочь.
     Продавщица,  красивая  блондинка  с  намечающимся зобом, приветливо
улыбнулась ему.
     -  Что будете пить?
     -  Молочный   коктейль с пивом,- брякнул Док.
     -  Что?
     А черт, хотя ладно. Не все ли равно - сейчас или завтра.
     -  Вы  шутите? - спросила блондинка.
     -   У   меня   с   мочевым   пузырем   непорядок,-   ответил   он.-
Бипаликетсонектомия,  если  по-научному.  Мне  полагается  пить молочный
коктейль с пивом. Врачи прописали.
      Блондинка сочувственно улыбнулась.
     -  А  я  подумала,  вы шутите,- чуть лукаво ответила она.- А как он
делается? Значит, вы больны? Ни за что не скажешь.
     - Очень болен,- кивнул головой Док.- И болезнь все прогрессирует. А
делается  он просто. Немного молока и полбутылки пива. Остальное налейте
в стакан, я так выпью. И, пожалуйста, без сахара.
     Когда  коктейль  был готов. Док с опаской отпил один глоток. Нельзя
сказать, чтобы совсем отвратительно. Вкус как у выдохшегося пива, если в
него плеснуть молока.
     -  По-моему, ужасная гадость,- сказала она.
     -  Если  привыкнешь,  то  ничего,-  ответил  Док.-  Я  его  пью уже
семнадцать лет.
-==ГЛАВА XVIII==-
     Док  вел  машину  не  спеша.  Он  пил  пиво в Вентуре уже далеко за
полдень,  так  что о Карпентарии съел только бутерброд с сыром и зашел в
туалет.  К  тому  же  он  рассчитывал поужинать в Лос-Анджелесе. Туда он
приехал,  было  уже  совсем  темно.  Проехал  весь город и остановился у
знакомого ресторана "Цыплята на скорую руку". Заказал жареного цыпленка,
картофельный  суп-жульен,  горячую  булочку  с  медом, кусок ананасового
пирога  и  сыр.  Налил  в  термос  горячий  кофе  и купил в дорогу шесть
бутербродов с ветчиной и пинту пива.
     Ночью  ехать  не  так интересно. Не видно собак, да и вообще видишь
только  шоссе,  освещенное  собственными фарами. Теперь Док гнал, спешил
приехать  на  место  вовремя.  В Ла-Джолле он был около двух часов ночи.
Городок остался позади, теперь вниз к той скале, под которой его отмель.
И  вот  Док на месте; остановил машину, съел бутерброд с ветчиной, выпил
пива, свернулся на сиденье калачиком и уснул.
     В будильнике Док не нуждался. Он так давно имел де ло с приливами и
отливами,  что  чуял  движение воды даже во сне. Проснулся Док с первыми
лучами,  выглянул  в  окно - отлив уже начался. Выпил горячий кофе, съел
три бутерброда и запил все квартой пива.
     Вода  оттекала  незаметно.  И  вот  уже показались камни, как будто
некая  сила  толкала  их  вверх;  океан  отступал, оставляя мелкие лужи,
мокрые   водоросли,   мох,   губки,   светящиеся,   коричневые,   синие,
оранжевые.  Дно было усеяно странным океанским мусором: обломки раковин,
клешни,  большие  и  мелкие  куски  скелетов,-  фантастическое кладбище,
точнее нива, кормящая морских обитателей.
     Док  натянул  резиновые  сапоги  и  со всей серьезностью напялил на
голову  непромокаемую  шляпу.  Взял  свои  ведра,  банки,  ломик, в один
карман  сунул  бутерброды,  в другой термос с кофе, спустился со скалы и
стал  работать,  преследуя  по  пятам  уходящую  воду.  Он переворачивал
ломиком  камни,  часто рука его стремглав уходила в воду и он выхватывал
из-под камня рассерженного детеныша осьминога, который пунцовел от гнева
и плевал ему на руку чернильную жидкость. Док тут же опускал осьминога в
банку  с морской водой к другим пленникам; почти каждый новичок в ярости
бросался на своих сородичей.
     Охота  в  тот  день  была  очень  удачная.  Он  поймал двадцать два
маленьких осьминога, набрал много морских губок и сложил их в деревянное
ведро.  Вода  все  отступала, Док подвигался следом, взошло солнце, утро
вступило  в  свои  права.  Отмель  уходила  в  море  на  двести ярдов до
барьера - гряды оплетенных водорослями скал, и только за ними начиналась
настоящая  глубина.  Док  дошел  до края гряды. Он уже собрал почти все,
ради чего приехал, и теперь бесцельно заглядывал под камни, наклонялся к
воде,   вглядывался   в   оставленные   отливом   лужицы,   любуясь   их
переливчатой  мозаикой,  их  дышащей  и суетящейся жизнью. Постепенно он
добрался  до  внешнего  края  барьера.  Здесь  по скалам сползали в воду
длинные  кожистые  плети  бурых  водорослей,  лепились  колонии  красных
морских  звезд,  а  за  барьером мерно вздымалось и опадало море, ожидая
своего  часа.  Доку почудилось, что между двумя скалами, под водой среди
водорослей  мелькнуло  что-то  белое. Он полез туда по скользким камням,
стараясь не оступиться, осторожно нагнувшись к воде, раздвинул плавающие
плети. И оцепенел. На него глядело девичье лицо, бледное, красивое лицо,
овеянное   темными  волосами,  ясные  глаза  широко  открыты,  в  чертах
неподвижность. Тела не видно, оно застряло в расщелине. Губы разомкнуты,
жемчужно  белеют  зубы,  на лице написаны мир и покой. Слой воды, чистой
как стекло, делал его прекрасным. Доку казалось, что он вечность смотрит
на  это лицо. И оно вошло навсегда в его образную память. Очень медленно
Док  поднял руку и водоросли опять скрыли лицо. Сердце его глухо билось,
горло  сдавило. Он взял ведро, банки, ломик и побрел по скользким камням
к берегу.
     Лицо девушки, казалось, плыло перед ним. На берегу Док сел на сухой
жесткий  песок  и стянул сапоги; маленькие осьминожки в банке сидели все
порознь,  сжавшись  в  комок.  В ушах Дока пела музыка: тонкий, высокий,
острый,  как  игла,  сладчайший  звук флейты выводил мелодию, которую он
никак  не  мог  узнать;  ее  сопровождал  прибой, похожий на шум ветра в
кронах.  Флейта  забирала все выше, уходя за предел слышимости, но и там
таинственная  мелодия  не прекращалась. У Дока по телу побежали мурашки.
Его  била  дрожь, глаза увлажнились, как будто в их фокус попало видение
несказанной  красоты. Глаза девушки были серые, ясные, волосы колыхались
в воде, набегая легкими прядями на лицо. Картина эта будет жить у него в
памяти  до  конца  дней.  Так  он сидел на берегу, по скалам барьера уже
потекли  ручейки  -  вестники  прилива.  Сидел  и слушал флейту, отбивая
ладонями  такт,  а  море  все затопляло усеянную камнями отмель. Тонкий,
пронзительный  звук  флейты  высверливал  мозг;  глаза  были серые, губы
слегка улыбались, дыхание замерло от немого экстаза.
     Чей-то голос вернул его к действительности. Он поднял голову, рядом
стоял человек.
     - Ловите рыбу? - спросил он.
     - Нет, собираю морских животных.
     - Животных? Каких?
     -   Детенышей осьминогов.
     -  Рыба-дьявол? А разве они здесь водятся? Сколько лет здесь живу,-
не видал ни одного.
     - Их так просто не увидишь,- едва шевеля губами, ответил Док.
     - Вам плохо? - спросил мужчина.- У вас совсем больной вид.
     Флейта   опять   устремилась   ввысь,   ей  вторили  низкие  струны
виолончелей,  а  море все ближе подступало к берегу. Док стряхнул с себя
музыку, лицо, собственное оцепенение.
     -  Полиция далеко отсюда?
     -  В городе. Что-нибудь случилось?
     -  Там в расщелине - тело.
     -  Где?
     -  Вот там, между двух скал. Девушка.
     -  Ничего  себе...-протянул мужчина и прибавил:- Если найдешь труп,
полагается вознаграждение. Забыл сколько.
     Док поднялся на ноги, взял свои вещи.
     - Вы не могли бы сообщить об этом в полицию? Мне что-то нехорошо.
     -  Это  на  вас  так  сильно подействовало. Он что, очень страшный?
Объеденный или уже совсем разложился?
     Док отвернулся.
     - Вознаграждение возьмите себе,- сказал он.- Мне не надо.
     И пошел к своей машине. В голове у него едва звучал тоненький голос
флейты.
-==ГЛАВА XIX==-
     Пожалуй,  ни  одна  из  затей,  рекламирующих универсальный магазин
Холмана,   не   имела   столько   благожелательных  откликов,  как  этот
конькобежец  на  флагштоке. День за днем он кружил и кружил на маленькой
круглой  площадке,  а  ночью  его темный силуэт маячил в небе и все люди
знали,  что  он  не  покинул  место бдения. Все, однако, знали и то, что
ночью  через  центр  площадки  пропускается  стальной прут и конькобежец
привязывается  к  нему.  Но сидеть не сидит, и поэтому возражений против
стального  прута  не было. Посмотреть на него приезжали из Джеймсбурга и
из   других  городков  побережья,  вплоть  до  Граймз-пойнта.  Салинасцы
приходили  смотреть толпами. а финансовые тузы города предложили сделать
Салинас местом следующего выступления, когда конькобежец наберет сил для
нового  мирового рекорда. Чтобы и Салинасу было чем гордиться. Поскольку
не  так-то  много  в  мире  конькобежцев  на флагштоке, а этот к тому же
признан  лучшим  из  лучших,  то  в прошлом году именно он побил мировой
рекорд, свой собственный.
     Холман  был  в  восторге  от  этого  предприятия.  Магазин  как раз
проводил  четыре  распродажи - полотняных изделий, остатков, алюминиевой
посуды  и фаянса. Улицы были полны народа, глазевшего на одинокую фигуру
в небе.
     На  второй  день  герой  публики  дал знать вниз, что в него кто-то
стрелял из духового ружья. Отдел выставок и вернисажей раскинул мозгами.
Высчитали  углы  и  установили  нарушителя общественного спокойствия. Им
оказался  старый  доктор  Мерривейл;  он  прятался  за  шторами у себя в
кабинете,  долго  колдовал  над  своим ружьем и нажимал курок. Решили не
обнародовать имя виновника, и доктор дал обещание больше не баловаться с
оружием.  Он  был  очень  важной  персоной в местном отделении масонской
ложи.
     Анри-художник  все  это  время  не покидал наблюдательного поста на
заправочной  Рыжего  Уильяма.  Он  испробовал  все возможные философские
подходы  к решению данной проблемы средствами живописи и решил построить
такую  площадку  у  себя дома, чтобы поставить эксперимент на себе. Весь
город  в  той  или  иной  степени  подпал  под влияние этого уникального
зрелища.  На  тех  улицах,  откуда ничего не было видно, торговля совсем
захирела;  зато  чем ближе к Холману, тем она шла бойчее. Мак с ребятами
тоже  не  устояли,  пришли  посмотреть  на  диво. Пришли и тут же ушли -
чепуха какая-то.
     Холман  поместил  за  стеклом витрины двуспальную кровать. Поставив
новый  мировой рекорд, герой сразу спустится вниз и ляжет спать, даже не
снимая  коньков. В изножье кровати висела небольшая карточка с фирменным
ярлыком матраса.
     Весь  город  только  и  говорил  об этом спортивном мероприятии, но
особенно  интересовал  и  волновал  всех один пикантный вопрос, которого
никто  в разговоре не касался. Его избегали решительно все, тем не менее
язык  у  всех  так  и свербел. Миссис Тролат мучилась над ним, выходя из
шотландской  булочной  с полной кошелкой сдобных плюшек с изюмом. Тщетно
бился над ним мистер Холл из мужской одежды. Три девицы Уиллоуби, всякий
раз вспомнив об этом, хихикали. Но никто в целом городе не имел смелости
высказаться открыто.
     Больше всех это мучило Ричарда Фроста, блестящего но очень нервного
молодого  человека.  Он  совсем  потерял  покой.  Ломал голову и в среду
вечером,  и  в  четверг.  А  вечером  в  пятницу  не выдержал, напился и
разругался  с  женой.  Она  немного  поплакала и сделала вид, что уснула
Ричард  Фрост  тихонько  выскользнул  из  постели, прошел на кухню и еще
выпил.  Потом  оделся и ушел из дому. Жена опять стала плакать. Было уже
за  полночь.  И  миссис  Фрост  не  сомневалась,  что  муж  отправился в
заведение Доры.
     Ричард  решительно  шагал  вниз  по  холму, миновал сосновую рощу и
вышел  на  Маячную  улицу.  Тут он свернул влево и устремился к магазину
Холмана.  Карман его оттопыривала бутылка; подойдя к магазину, он сделал
для  храбрости  еще  глоток.  Уличные  фонари  едва светились. Город как
вымер.  Кругом  не  было  ни  души. Ричард стоял посреди улицы и смотрел
вверх.
     На верху высокой мачты еле различалась одинокая фигурка. Ричард еще
отхлебнул из бутылки. Сложил рупором ладони и хрипло крикнул:
     - "Эй!"
     Никакого  ответа.
     -  "Эй!"  -  крикнул  он  громче  и  огляделся  кругом,  не идут ли
полицейские, чей пост рядом с банком.
     - Что тебе надо? - донесся с неба недовольный голос.
     Ричард опять поднял ладони ко рту.
     - Как... как вы... как вы ходите в туалет? - прокричал он.
     - У меня здесь банка,- ответил голос.
     Ричард  повернулся  и  той  же  дорогой  пошел обратно. Он шагал по
Маячной  улице,  через  сосны,  наконец,  подошел к дому и скорее открыл
дверь.   Раздеваясь,  понял,  что  жена  не  спит.  Она  во  сне  слегка
посапывала. Ричард лег в постель, жена подвинулась, давая ему место.
     - У него там банка,- сказал Ричард.
-==ГЛАВА XX==-
     Еще  до  полудня  фордик с победой вернулся домой в Консервный Ряд;
перепрыгнул  сточную  канаву, скрипя преодолел заросший травой пустырь и
благополучно  встал  на  свое  место на задворках лавки Ли Чонга. Ребята
поставили  передние  колеса  на  подставки,  слили  оставшийся  бензин в
пятигаллонную  банку, взяли своих лягушек и побрели усталые к себе домой
в  Королевскую  ночлежку.  После  чего  Мак  отправился с церемониальным
визитом к Ли Чонгу, а ребята стали растапливать свою удивительную плиту.
Мак  с  достоинством  поблагодарил  Ли Чонга и рассказал, какой успешной
оказалась поездка - они наловили и привезли сотни лягушек. Ли застенчиво
улыбался, опасаясь неизбежного.
     - Мы теперь богачи,- с жаром произнес Мак.- Док платит пятицентовик
за лягушку, а у нас их около тыщи.
     Ли кивнул. Кто станет спорить. Цена стандартная.
     -  Дока  сейчас нет,- продолжал Мак.- Вот он будет счастлив, увидев
этих лягушек.
     Ли  опять  кивнул.  Он  знал,  что  Дока нет, и знал, куда клонится
разговор.
     -  Между  прочим,-  сказал  Мак, как будто его только что осенило,-
сейчас мы не при деньгах.
     Тон его предполагал, что не при деньгах они по чистой случайности.
     - Виски нет,- сказал улыбаясь Ли.
     Мак даже обиделся.
     -  При  чем  тут  виски?  У  нас есть галлон прекрасного, отличного
виски.  Целый  галлон,  черт  возьми,  через край льется. Между прочим,-
добавил он,- мы будем рады, если ты к нам зайдешь, отведаешь. Ребята мне
наказали пригласить тебя.
     Ли,  довольный,  вопреки  себе,  улыбнулся. Не будь у них виски, не
стали бы звать.
     -  Дело  не в этом,- продолжал Мак.- Скажу тебе напрямик. Мы сейчас
на  мели, а очень хочется есть. Лягушки идут двадцать на доллар. Док еще
не  вернулся,  а у нас животы подвело. Мы что тебе предлагаем - двадцать
пять на доллар. Чистой прибыли у тебя пять лягушек. И все счастливы.
     - Нет,-  сказал Ли,- денег нету.
     -  Ах  ты  черт.  Нам  нужно  всего-навсего  немного  еды. Мы хотим
угостить  Дока,  когда  он  приедет. Виски у нас хватит, нужно несколько
отбивных  и  тому подобное. Док - славный парень. Черт, помнишь, у твоей
жены болел зуб? Кто дал ей настойку опия?
     Это  был  удар  ниже  пояса.  Ли  был  должником  Дока,  давним его
должником.  Но  одного  Ли  не  мог понять, сколько ни старался, при чем
здесь Мак, почему из-за этого он ему должен открыть кредит.
     -   И  обойдемся  без  всякого  заклада,-  продолжал  Мак.-  Просто
передадим  тебе  из  рук в руки по двадцать пять лягушек за каждый пакет
еды  стоимостью  в  доллар.  И  если хочешь, приходи на ужин, который мы
устроим для Дока.
     Осторожный  Ли  обнюхивал  предложение,  как мышонок обнюхивает все
уголки  в  кладовке, где хранится сыр. Ничего плохого, кажется, нет. Все
законно.  Если  Доку  нужны  лягушки,  они  могут  сойти за валюту; цена
известная,  и  Ли  получал  даже  двойную выгоду. Во-первых, на доллар -
двадцать  пять лягушек, во-вторых, провизию Маку можно продать подороже.
Дело оставалось за одним - есть ли лягушки?
     - Пойдем покажешь лягушек,- предложил Ли.
     У дверей Королевской ночлежки он отведал виски, увидел мокрые мешки
с  лягушками,  заглянул  в них и согласился на сделку с одним условием -
мертвыми  лягушками  не  расплачиваться. Мак отсчитал пятьдесят лягушек,
пустил  их  в  банку  и вернулся вместе с Ли в лавку, где получил бекон,
яйца и хлеб на два доллара.
     Предвидя  бойкую  торговлю,  Ли  принес  большой  упаковочный ящик,
поставил его в овощном отделе и вытряхнул туда пятьдесят лягушек, покрыв
ящик мокрым мешком, чтобы его подопечным было уютнее.
     И   торговля   действительно   пошла   бойко.   Зашел  Эдди,  купил
жевательного  табаку  на две лягушки. Джонс захотел выпить кока-колы и с
возмущением   узнал,  что  цена  выросла  с  одной  лягушки  до  двух. К
негодованию  ребят,  вечером цены подскочили на все. Отбивные, например,
даже  самые  лучшие,  которые  должны  были  стоить самое большее десять
лягушек  за  фунт, стоили уже двенадцать с половиной. А консервированные
персики, даже страшно сказать, стоили восемь лягушек банка. Ли Чонг взял
покупателей  за  глотку. Он был уверен, что и Холман, и магазин "Дешевые
вещи"  откажутся принимать в уплату этот новый вид денежных знаков. Если
ребятам нужны отбивные, что ж, платить придется цену, назначенную Ли. Но
особенно  все  возмутились, когда Элену, уже давно мечтавшему о шелковых
желтых  нарукавниках,  было  сказано, что или он выложит за них тридцать
пять  лягушек,  или  пусть идет торгуется куда-нибудь в другое место. Яд
алчности  начал  отравлять  честное, невинное и достойное всякой похвалы
коммерческое   соглашение.  Недовольство  накапливалось,  но  и  лягушки
накапливались в упаковочном ящике Ли Чонга.
     Это  недовольство  однако  не  так  уж  сильно  влияло  на душевное
равновесие  Мака  и  ребят,-  ведь  люди  они  были не меркантильные. Их
радость  мерялась  не  количеством  проданного  товара, их самооценка не
зависела  от  величины  банковского вклада, а в любимых женщинах они уж,
конечно,  искали  не  богатства.  Разумеется,  они  были  недовольны Ли,
который,  видно,  решил  их  разорить,  но  в  желудках  у них покоилась
двухдолларовая  яичница  с  беконом, пропитанная снизу и сверху отличным
старым  виски.  К  тому же они сидели в своих собственных креслах у себя
дома  и  смотрели,  как Милочка учится лакать консервированное молоко из
консервной банки. Надо сказать, что Милочке на редкость повезло, ибо эти
пятеро  мужчин  имели  пять различных точек зрения на воспитание собак и
споры  доходили  до  таких  баталий,  что  Милочка осталась на всю жизнь
невоспитанной  собакой;  но  зато с первых дней проявила незаурядный ум.
Она  ложилась  спать к тому, кто последний угостил ее лакомством. Ребята
ради  нее  опускались  даже  до  воровства.  Они  ласкали и голубили се,
стараясь  перещеголять  друг друга. Время от времени они заявляли в один
голос,  что  дальше  так  продолжаться не может, что Милочку надо учить,
затевался  педагогический  спор  и  благие  намерения сами собой куда-то
девались.  Они  обожали  ее,  лужицы,  которые  она  оставляла  на полу,
приводили  их в восхищение. Они прожужжали приятелям все уши, расписывая
ее  ум  и  другие достоинства; они бы, наверное, закормили ее до смерти,
если  бы  у  Милочки  было  столько  же  здравого  смысла,  сколько у ее
обожателей.
     Джонс  сделал  ей гнездышко внутри часов, но Милочка никогда там не
спала.  Она  забиралась  в  постель  то  к од ному, то к другому, как ей
заблагорассудится.  Она жевала одеяла, рвала матрасы, выпускала перья из
подушек.  Она  кокетничала  со  своими хозяевами и стравливала их друг с
другом.  Они говорили, что она восхитительна. Мак ре шил дрессировать ее
и выступать с ней на эстраде, но не сумел даже приучить ее проситься.
     Так  они  сидели  под вечер у себя дома, переваривая яичницу, куря,
разглагольствуя  и  время от времени отхлебывая из кувшина виски. Каждый
раз  они  говорили при этом, что выпьют только один глоточек, ведь виски
для Дока. Этого нельзя забывать ни на миг.
     - Как вы думаете, в каком часу вернется Док? - спросил Эдди.
     Он  обычно  возвращается  из  поездки  часиков  в  восемь, девять,-
ответил  Мак.-  Интересно,  когда  лучше отдать ему это виски? Наверное,
лучше всего сегодня вечером.
     -  Да, конечно,- согласились все.
     -  А вдруг он очень устанет с дороги?- предположил Элен.- По-моему,
лучше пойти к нему завтра. Дорога-то дальняя.
     -  Черт,  самый  лучший  отдых - хорошая вечеринка,- сказал Джонс.-
Помню,  я  однажды  так  устал,  с  ног  падал.  Посидел  с  друзьями, и
усталость как рукой сняло.
     -  Надо  все  хорошенько  обмозговать,- сказал Джонс.- Где мы будем
угощать Дока, здесь?
     -  Док  очень  любит  музыку.  У  него  когда гости, всег да играют
пластинки. Может, устроить ужин у него?
     -  В этом, между прочим, что-то есть,- заметил Мак.- Но хотелось бы
устроить  сюрприз. И чтоб была вечеринка, а не просто сунуть этот кувшин
с виски.
     -  А  может,  повесить всякие украшения? - предложил Хьюги.- Как на
Четвертое  июля  или  канун  Дня  всех  святых  ``4  июля  - национальный
праздник,  День  независимости США. Канун Дня всех святых празднуется 31
октября.''.
     Мак разинул рот, взгляд устремился в пространство.
     -  Хьюги,-  сказал  он,-  в  твоих словах есть смысл. Никогда бы не
подумал, что ты способен такое придумать. Ты просто гений.
     Голос его зазвенел, глазам виделась чудесная картина.
     -  Только  вообразите,- сказал он,- Док подъезжает к дому. Он очень
устал.  Он  весь  день  за  рулем. Вдруг видит - окна в лаборатории ярко
освещены.  Он  думает, к нему влезли. Поднимается по лестнице. И что же?
Весь  дом  красиво украшен: гофрированная бумага, ленты и большой пирог.
"Боже,-  говорит  он,-  вечеринка, да не просто вечеринка, а потрясающий
праздник".  Мы,  конечно,  спрячемся. Док смотрит и не может понять, кто
это  сделал. И тут мы все с криком выскакиваем. Только вообразите, какое
у него будет лицо. Нет, правда, Хьюги, как ты до этого додумался?
     Хьюги  покраснел.  Честно  говоря,  его идея была куда скромнее, он
просто  вспомнил Новый год у "Ла Иды"; но если уж на то пошло, почему бы
и не приписать себе честь этой выдумки.
    -  Да  так как-то. Подумал - будет неплохо.
     - Действительно, неплохо,- согласился Мак.- И знаешь что, когда Док
придет в себя, я скажу ему, кто все это придумал.
     Откинулись  в  креслах  и  стали мечтать. Разукрашенная лаборатория
Дока представлялась им в виде оранжереи отеля "Дель Монте". Еще пару раз
приложились  к  кувшину, чтобы сильнее прочувствовать великолепие своего
плана.
     Лавка Ли Чонга была по части товара уникальным торговым заведением.
Большинство  магазинов  запасается  черно-желтой  гофрированной бумагой,
черными  бумажными  котами  и  тыквами  из  папье-маше  в октябре. Перед
кануном  Дня  всех  святых  торговля идет полным ходом, а на другой день
всей  этой  мишуры  точно  и  не было. Может, удается все распродать, а,
может,  остатки  просто выбрасывают; но, скажем, в июне товар этот нигде
не  купишь.  То же и с Четвертым июля; в январе не найдешь ни флагов, ни
материи  для  них,  ни  ракет для фейерверка. Исчезло все с прилавков, и
никто не знает куда. А вот лавка Ли Чонга - счастливое исключение. Еще в
ноябре  здесь можно купить все ко дню Св. Валентина; трилистник, топорик
и  бумажные  вишневые  деревья  -  в  августе.``День  Св.  Валентина - 14
февраля.  Трилистник покупают ко дню Св. Патрика (17 октября), топорик с
вишневыми деревьями ко дню Джорджа Вашингтона (22 февраля).''
     У  Ли  Чонга  имелись  шутихи, которые он раздобыл еще в 1920 году.
Где  он  хранил  запасы  в таком тесном помещении - его профессиональная
тайиа.  Он торговал купальными костюмами, купленными в те времена, когда
в  моде  были  длинные  юбки,  черные  чулки и шелковые головные платки.
Были  у  него велосипедные зажимы для брюк, челноки для плетения кружев,
наборы  для  игры в маджонг, значки со словами "Помним Майн", вымпелы из
фетра,   выпущенные   в   честь   "Боба-бойца",  сувениры  международной
Тихоокеанской   выставки   в   Панаме  1915  года-маленькие  башенки  из
драгоценных   камней.  Торговое  дело  Ли  Чонга  отличалось  еще  одной
особенностью.  Он никогда не устраивал распродаж, никогда не снижал цен,
никогда не продавал остатков по дешевке. Товар, стоивший тридцать центов
в  1912 году, стоил столько же и сейчас, хотя кое-кому могло показаться,
что мыши и моль сделали свое дело и качество слегка ухудшилось. Однако о
снижении цены не могло быть и речи. Так что если вам вздумалось устроить
в  лаборатории  Дока  нечто среднее между веселыми сатурналиями и пышным
чествованием,  то  идите  за покупками только к Ли Чонгу. Мак с ребятами
знали это, но Мак сказал:
     -  А  где  нам  взять  большой  пирог?  У Ли Чонга продаются только
пирожные.
     Хьюги, вдохновленный недавним успехом, опять внес предложение.
     -  Пусть  Эдди  испечет торт,- сказал он.- Он ведь когда-то работал
поваром в Сан-Карлосе.
     Предложение  было  встречено  с  таким восторгом, что Эдди пришлось
признаться, что тортов он в жизни не пек.
     Мак внес в разговор о торте сентиментальную нотку.
     -  Доку  было бы очень приятно,- сказал он.- Домашний торт - это не
какой-нибудь вонючий покупной. В домашний торт душу вкладываешь.
     Чем ближе к вечеру, тем меньше оставалось виски и тем сильнее ребят
разбирал  азарт.  То  и  дело  кто-нибудь  бежал  к Ли Чонгу. Один мешок
опустел,  зато  в  ящике  Ли  становилось все многолюднее. К шести часам
виски  был  прикончен, перешли на тенисовку, платя за бутылку пятнадцать
лягушек.  На  полу  уже  высилась  гора гофрированной бумаги, из которой
можно было наделать украшений для всех нынешних и забытых праздников.
     Эдди  следил за огнем в плите как мать-наседка. Он пек в тазу торт.
Рецепт торта взяли с банки фритюра, фирма гарантировала кулинарам полный
успех.  Но  торт  с  самого начала повел себя очень странно. Когда тесто
было  готово,  оно  вдруг  запыхтело и стало корчиться, как будто внутри
извивались  змеи,  и  когда  его  посадили в духовку, на нем стал дуться
пузырь;  достиг размеров бейсбольного мяча, натянулся, заблестел и вдруг
с  шипением  лопнул.  На  поверхности торта образовался глубокий кратер,
Эдди  сделал  еще  немного  теста  и  заполнил  дыру.  На  этом странное
поведение  торта не кончилось: низ скоро начал гореть и дымиться черным,
а  верх  вздымался  и опадал как резиновый, то и дело постреливая. Когда
Эдди  поставил  его  остывать, он напоминал собой одну из миниатюр Белли
Геддеса, изображавшую поверхность лавы, рябую, как лицо, изрытое оспой.
     Этому  торту  явно  не  повезло:  пока ребята украшали лабораторию,
Милочка  выела  из  него,  что  могла,  потом  ее  тут же вырвало, и она
улеглась спать прямо на теплое еще тесто.
     А  Мак  с  ребятами  взяли  гофрированную  бумагу,  маски, палки от
половых  щеток  и  тыквы  из  папье-маше, красные, белые и синие ленты и
двинулись  через  пустырь  и  улицу  к  лаборатории. Остатки лягушек они
истратили  на  кварту Старой тенисовки и два галлона вина, цена которого
сорок девять центов бутылка.
     - Док любит вино,- сказал Мак.- Думаю, он любит вино больше виски.
     Док  никогда  не  запирал лабораторию. У него была теория, что если
кто  захочет  к нему влезть, он влезет, не смотря на запоры, что человек
по  природе  своей  честен, а главное - в лаборатории было мало того, на
что   позарился   бы  простой  смертный.  Ценными  вещами  были  книги и
пластинки,  хирургические  инструменты, оптические стекла и все в том же
духе  -  словом,  то, на что уважающий себя взломщик смотреть не станет.
Применительно  к ворам, грабителям и клептоманам эта теория работала, но
Док  не  учитывал  друзей.  Книги  у него часто зачитывались; вернувшись
домой,  он  не  находил ни одной банки бобов, но зато мог найти у себя в
постели нежданного гостя.
     Украшения сваливали в кладовку, и вдруг Мак остановил ребят.
     -  Что может особенно порадовать Дока? - спросил он.
     - Вечеринка! - сказал Элен.
     - Нет,-  помотал головой Мак.
     -  Украшения,-  предположил  Хьюги,  он  чувствовал  за  них особую
ответственность.
     -  Нет,-  опять сказал Мак.- Лягушки,- вот что должно по-настоящему
обрадовать  Дока.  А  ведь  может случиться, что к его приезду Ли запрет
лавку  и Док увидит лягушек не раньше утра. Нет, нет и нет! - воскликнул
Мак.-   Лягушки   этим  вечером  должны  быть  здесь,  посреди  комнаты,
завязанные лентой с надписью: "Милости просим домой. Док".
     К  Ли  была  тотчас  отправлена  делегация,  которая  встретилась с
решительным  сопротивлением.  Чего  только  не  было пущено в ход, чтобы
победить   подозрительность  Ли...  Ему  напомнили,  что  он  сам  будет
присутствовать  на  вечеринке  и,  значит,  лягушки не выйдут из-под его
контроля,  его  уверяли, что никто никогда не посягнет на его имущество.
Мак  написал бумагу, официально подтверждающую, что Ли законный владелец
лягушек - на случай, если кто вздумает претендовать на них.
     Когда  протесты  Ли  стали  слабеть, ребята взяли ящик с лягушками,
отнесли  в  лабораторию,  обвязали его красными, белыми и синими лентами
и  положили  на  него открытку, где йодом было выведено сочиненное Маком
приветствие;  и  начались декоративные работы. Виски был к этому времени
выпито,  и  потому  настроение  у  всех  был  праздничное.  Под потолком
крест-накрест  развесили  гофрированную  бумагу, тыквы взгромоздили куда
повыше
     Скоро  к веселью присоединились случайные прохожие раз такое дело -
сгоняли к Ли, принесли еще спиртного
     Явился  и  сам  Ли  Чонг,  но  у  него,  как известно, был слабоват
желудок;  его  вырвало,  и  ему  пришлось удалиться домой. В одиннадцать
изжарили отбивные и съели
     Кто-то   полез   смотреть  пластинки,  нашел  альбом  Куин-Бейси, и
знаменитый  проигрыватель  загремел  на весь околоток. Шум был слышен от
доков до "Ла Иды".
     Несколько   клиентов   "Медвежьего   стяга",  решив,  что  Западная
биологическая  -  конкурирующее заведение, вопя от восторга, ринулись на
приступ.  Возмущенные  хозяева  отразили  нападение,  битва была долгая,
самозабвенная  и  кровавая; слетела с петли входная дверь, и было выбито
два  окна. Разбилось, к сожалению, несколько банок. И еще Элен по дороге
из  кухни  в туалет опрокинул на себя сковороду с горячим жиром и сильно
обжегся.
     В  час тридцать по полуночи в лабораторию зашел пьяный и отпустил в
адрес  Дока  замечание, показавшееся оскорбительным. Мак нанес ему удар,
который  до сих пор помнят и обсуждают. Пьяный оторвался от пола, описал
в  воздухе  дугу  и  приземлился прямо на ящик с лягушками. Кто-то хотел
сменить пластинку, уронил нечаянно звукосниматель и игла сломалась.
     Никто  никогда не изучал психологию умирающего веселья. Вначале оно
может   быть   бурным,   ревущим,  неистовым;  затем  наступает  нервная
лихорадка,  затем  шум  стихает  и очень, очень быстро веселье испускает
дух;  гости  расходятся  кто  куда  -  спать,  домой, в какое-нибудь еще
злачное место, оставив позади себя бездыханный труп.
     В  лаборатории  везде  горел яркий свет; входная дверь болталась на
одной  петле.  Пол усыпан осколками стекла. Всюду разбросаны пластинки -
одни  разбиты,  другие  только в зазубринах. Тарелки с застывшим жиром и
косточками   отбивных  валялись  на  полу,  под  кроватью,  а  некоторые
вознеслись  на  самый  верх  книжных полок. Стопки печально опрокинулись
набок.  Кто-то,  видно, пытался залезть на полки, уронил целую секцию, и
книги  рассыпались  по  полу, заглянув в глаза смерти. Все было кончено,
катастрофа произошла.
     Сквозь  пролом  из ящика выпрыгнула лягушка, села, замерла - нет ли
опасности;  тут  же  выпрыгнула  вторая, села рядом. Но чуяли они только
свежий,  влажный,  прохладный воздух, лившийся в комнату через сорванную
дверь  и  разбитые  окна.  Одна  из  них  сидела  на открытке с надписью
"Милости  просим  домой,  Док". Посидев немного, обе лягушки скромненько
запрыгали к двери.
     Какое-то время по ступенькам на улицу катился, прыгая и завихряясь,
поток  лягушек.  Какое-то  время  Консервный  Ряд  был переполнен, кишел
лягушками.  Такси,  привезшее  в  "Медвежий  стяг"  припоздавших гостей,
раздавило  на  улице  пять бедных квакуш. Но к утру все лягушки исчезли.
Одни  нашли  сточную канаву, другие поскакали вверх по холму в ближайший
водоем,  третьи  обрели  прибежище  в  дренажных  трубах;  еще несколько
десятков попряталось на пустыре.
     А в окнах лаборатории ярко и сиротливо горел свет.
-==ГЛАВА XXI==-
     В  дальней  комнате  Западной  биологической  белые  крысы бегали и
пищали в своих клетках. В углу, в отдельной клетке лежала крысиная матка
со  своим  пометом  - слепыми, голыми, сосущими ее крысятами, и смотрела
кругом нервно и даже свирепо.
     В  другой  клетке  гремучие  змеи  лежали,  свернувшись кольцами, и
уткнувшись   в  кольцо  нижней  челюстью,  смотрели  прямо  перед  собой
злобными,  туманными  черными  глазками. Рядом ящерица ядозуб, как будто
расшитая  крупным  бисером,  медленно  поднимала  вверх  голову и лениво
царапала  тяжелыми  когтями прутья клетки. Актинии в аквариуме выпустили
алые  и  зеленые щупальца-лепестки, выставив на обозрение бледно-зеленые
желудки.  Маленький  насос,  накачивающий  морскую  воду,  мягко жужжал,
тонкие струи воды с шипеньем вливались в резервуары, и путь их отмечался
цепочкой пузырьков.
     Наступил  час  жемчужного  света.  Ли Чонг вынес на кромку тротуара
баки  с  мусором.  На пороге "Медвежьего стяга" стоял привратник и чесал
живот.  Сэм  Мэллоу  выполз  из своего котла, сел на деревянный чурбан и
стал  любоваться светлеющим востоком. На скалах у станции Хопкинса лаяли
на  одной  ноте  морские  львы.  Старик-китаец  вышел  из  моря со своей
мокрой насквозь корзиной и зашагал, хлопая подошвой, в сторону холма.
     На  улицу  Консервного  Ряда  свернула  машина,  это  Док, наконец,
вернулся  из  путешествия.  Глаза  у  него  были  красные  от усталости,
движения  замедленные.  Подъехав  к  лаборатории. Док посидел немного за
рулем,  дал  нервам  успокоиться  после дорожной тряски. Вот он вылез из
машины,  зашагал  по  ступеням.  Услыхав  его,  гремучие  змеи  высунули
раздвоенные  язычки  и  стали покачивать ими. Крысы заметались в клетках
как  бешеные.  Док  поднялся  по  лестнице.  Посмотрел  с  удивлением на
болтающуюся  дверь  и выбитые окна. Усталость как рукой сняло. Он быстро
вошел  внутрь.  Обошел комнаты, стараясь не наступить на осколки стекла.
Резко нагнулся, поднял разбитую пластинку, прочитал название.
     В  кухне  на полу белел застывший жир. Глаза Дока вспыхнули гневом.
Он  сел на кровать, втянул голову в плечи, поежился. Вскочил с кровати и
включил  свой  знаменитый  проигрыватель.  Поставил  пластинку,  опустил
звукосниматель.   Из   динамика  вырвалось  только  шипение.  Он  поднял
звукосниматель,  остановил  диск  и  снова сел на кровать. На ступеньках
послышались  неверные, заплетающиеся шаги, и в дверь вошел Мак. Лицо его
было красно.
     Он в нерешительности остановился посреди комнаты.
     - Док...- начал он,- мы с ребятами...
     Какой-то  миг  казалось, что Док не видит его. Но вот он вскочил на
ноги. Мак попятился.
     -  Это вы сделали?
     -  Да... мы с ребятами...
     Маленький,  крепкий  кулак  Дока  описал дугу и ударил Мака в зубы.
Глаза  Дока  горели  красным  от животной ярости. Мак тяжело сел на пол.
Кулак  Дока  был  крепкий,  секущий.  Губы  у Мака разбились, а один зуб
загнулся внутрь.
     -  Вставай! - приказал Док.
     Мак,  шатаясь,  поднялся  на  ноги.  Руки были опущены по швам. Док
опять  ударил  его,  ударил  холодно, расчетливо, карающе. На губах Мака
выступила  кровь  и потекла по подбородку. Он пытался облизнуть разбитые
губы.
     - Подними руки, защищайся, сукин сын,- кричал Док, ударил еще раз и
услыхал, как хрустнули зубы.
     Голова  Мака  мотнулась в сторону, но он уже напряг всю свою волю и
устоял на ногах. Руки его были опущены.
     - Бей, Док,- прохрипел он сквозь распухшие губы.- Я за этим пришел.
     Плечи у Дока поникли - он потерпел поражение.
     - Сукин сын,- проговорил он с горечью.- Чертов сукин сын.
     Опустился  на  кровать и посмотрел на костяшки пальцев. Кожа на них
лопнула.
     Мак  сел  в  кресло  и  посмотрел на Дока. Глаза его расширились от
боли. Он даже не вытер кровь, струившуюся по подбородку. В голове у Дока
зазвучало   монотонное   вступление  к  "Тогда  сказали  небо  и  земля"
Монтеверди   ``Итальянский  композитор  (1567-1643),  новатор  в  области
оперной  музыки  и  контрапункта.'',  бесконечно  печальный плач по Лауре
смирившегося  Петрарки.  Док  видел  разбитые  губы  Мака сквозь музыку,
звучавшую в голове и разлитую в воздухе. Мак сидел тихо-тихо, точно и он
ее  слушал.  Док  глянул  на  то  место, где стоял альбом с Монтеверди и
вспомнил, что проигрыватель сломан.
     Он встал на ноги.
     -   Пойди,   умойся,-  сказал  он,  вышел  из  комнаты,  сбежал  по
ступенькам,  пересек  улицу  и  вошел  в  лавку  Ли  Чонга.  Доставая из
холодильника,  набитого  льдом, две кварты пива. Ли ни разу не глянул на
Дока  и,  взяв  деньги,  не  промолвил ни слова. Док пошел через улицу к
себе.
     Мак   в   туалете  вытирал  окровавленное  лицо  мокрыми  бумажными
полотенцами.  Док открыл бутылку, мягким движением налил пиво в стакан и
подержал  его немного под углом, чтобы не пенилось. Налил второй и понес
оба в комнату. Вернулся Мак, похлопывая по губам влажным полотенцем. Док
кивнул  головой  на стакан с пивом. Мак разинул глотку и опрокинул в нее
половину  стакана.  Оглушительно  вздохнул и уставился на пиво. Док свой
уже выпил. Принес бутылку, опять налил в оба стакана. И сел на кровать.
     -   Что произошло? - спросил он.
     Мак  посмотрел  на  пол,  капля крови упала в стакан с пивом. Опять
промокнул разбитые губы.
     -  Мы  с  ребятами хотели устроить для вас вечеринку. Мы думали, вы
вернетесь к вечеру.
     -  Ясно,- кивнул головой Док.
     -  А  она пошла-поехала не туда,- сказал Мак.- Какой толк говорить,
что  я  сожалею.  Я  ведь  сожалею всю жизнь. Со мной это не первый раз.
Всегда  все получается по-идиотски,- Мак сделал хороший глоток.- С женой
было  то  же  самое.  Что  ни  сделаю,  все  вверх  тормашками. И она не
выдержала.  Придумаю  как нельзя лучше, а выходит как нельзя хуже. Куплю
подарок,  и обязательно будет какой-то вред. Натерпелась она от меня. Ну
и  не  вынесла.  И  всегда  это так со мной. Вот до чего докатился, стал
клоуном. Кто я теперь? Никто, клоун. Смешу ребят.
     Док  опять  кивнул.  Музыка  все звучала в голове, жалуясь и вместе
смиряясь.
     -   Понимаю,-  сказал он.
     -  Я обрадовался, когда вы ударили,- пpoдoлжaл Мак.- Я сказал себе:
"Может, хоть это меня научит. Может, на всю жизнь запомню". Но, черт, не
запомню ведь Так и останусь клоуном. Док!- вдруг крикнул Мак.- Док, ведь
я  как  думал?  Всем  будет  хорошо  и  весело.  Вы будете рады, что вам
устроили  вечеринку. И мы тоже. Ведь я думал - будет хорошая вечеринка.-
Он  махнул рукой на пол, усеянный стеклом и книгами.- Вот так и с женой.
Думал, как лучше, а вышло... Всегда выходит хуже некуда.
     -  Я  понимаю,- сказал Док. Он открыл вторую кварту пива и наполнил
стаканы.
     -  Док,-  сказал  Мак.- Мы с ребятами все уберем И заплатим за все,
что испортили. Пусть будем пять лет работать.
     Док  медленно  покачал головой и вытер с усов пену
     -  Не надо,- сказал он.- Я сам все уберу. Я знаю, куда что ставить.
     -  Мы  за все заплатим. Док.
     -  Не заплатите. Мак. Вы будете думать об этом и мучиться еще очень
долго,  но  не  заплатите. Разбитое стекло - это ведь настоящие музейные
экспонаты,  стоят,  наверное,  триста  долларов.  Даже  не  говори,  что
заплатите.  Но  стыдно  вам  будет еще долго. Года два или даже три. Вот
когда  забудется эта история, тогда вам станет опять легко. Но заплатить
вы не заплатите.
     -  Да,  Док,  вы наверное правы,- сказал Мак.- Черт, я знаю, что вы
правы. А что же нам делать?
     - Пережить как-то,- сказал Док.- Я уже об этом забыл. Этот мордобой
отрезвил меня. И вы забудьте.
     Мак допил пиво и встал.
     -  Пока, Док,- сказал он.
     -  Пока. Слушай, Мак, а  что сталось с твоей женой?
     -  Не знаю,- ответил Мак.-  Ушла и все.
     Он  неуклюже  спустился  по ступенькам, пересек улицу, пустырь и по
куриной  тропе  вернулся  в Королевскую ночлежку. Док наблюдал за ним из
окна.  Потом,  не  пряча  усталости, взял метлу из-за титана. Он наводил
порядок весь день.
-==ГЛАВА XXII==-
     Анри-художник  не  был  французом  и звали его не Анри. И настоящим
художником  он  тоже  не был. Анри зачитывался рассказами о Левом береге
Парижа,  мысленно  он  жил там, хотя Парижа в глаза не видел. Он с жаром
листал  газеты  и  журналы в поисках новых сведений о дадаистах и других
ересях   в   искусстве,  об  их  странной,  чисто  женской,  ревности, о
религиозности  и  обскурантизме  нарождающихся и гибнущих школ. Время от
времени  он  а  сам  восставал  против традиционной техники и материала.
Сначала  отказался  от перспективы. А через год выкинул из своей палитры
красный  цвет и все его производные. Впоследствии он совсем отказался от
красок.  Трудно  было  сказать,  хороший  ли  Анри  художник: он с такой
страстностью  кидался  в  новомодные  течения,  что времени у него ни на
какую живопись не оставалось.
     Вообще  говоря,  его талант художника был под сомнением. Да и как о
нем  судить  по  его  творениям  из  цветных петушиных перьев и ореховых
скорлупок?  Зато  строитель  лодок  он  был  замечательный.  У Анри были
золотые  руки. Когда-то давно, живя в палатке, он начал строить для себя
лодку. Закончив каюту с камбузом, он туда переехал. А переехав, все свое
время   посвятил  созданию  шедевра.  Лодка  скорее  была  изваяна,  чем
построена.   Она  была  тридцати  пяти  футов  длиной,  а  ее  очертания
находились в процессе вечного преображения. Какое-то время нос у нее был
как у быстроходного клипера, а корма как у миноносца. Но потом она стала
смахивать  скорее на каравеллу. Деньги у Анри не водились, и, бывало, он
месяцами  искал  подходящую  доску,  кусок  металла  или  дюжину  медных
шурупов.  Это  его  устраивало, ведь на самом деле он и не думал кончать
строительство.
     Лодка стояла среди сосен на клочке земли, который Анри арендовал за
пять  долларов  в  год,  что  равнялось сумме налога, и хозяин земли был
вполне доволен. Лодка покоилась на бетонном основании. В отсутствие Анри
сбоку  висела веревочная лестница. Придя домой, он подтягивал ее на борт
и  спускал только для гостей. В крошечной каюте вдоль трех стен тянулась
мягкая  скамья-банка.  На  ней  он  спал,  на  ней  же сидели гости. Под
потолком  висел  медный фонарь, и еще в каюте откидывался столик. Камбуз
был  чудо вместительности, каждая вещь в нем была результатом нескольких
месяцев размышлений и труда.
     Анри  был  смугл, черноволос, занудлив. Носил берет, хотя они давно
вышли  из  моды,  курил трубку из тыквы- горлянки, характерным движением
откидывал  волосы,  которые  то  и  дело падали ему на лицо. У него было
много  друзей,  правда,  временных,  он  их делил на две группы: те, кто
кормит его, и те, кого он кормит.
     Его  лодка  никак  не называлась. Анри говорил, вот кончит строить,
тут же и назовет.
     Анри  жил  в  лодке и строил ее вот уже десять лет. За этот срок он
дважды  женился  и  было  еще  несколько  связей. Все женщины уходили от
него  по  одной причине. Каюта два на два была явно мала для супружеской
пары.  Мало  приятного  стукаться  головой  о  потолок,  и, конечно, без
туалета  женщины  обойтись  не  могли.  Но судовой гальюн не годился для
сухопутной  лодки.  А  на  обычный,  земной туалет Анри не соглашался. И
приходилось  ему  с  подругой  справлять нужду среди сосен. Возлюбленные
покидали Анри одна за другой.
     После  ухода  молодой  женщины,  которую  Анри  звал  Элис,  с  ним
случилась  одна  очень  странная  вещь. Когда его покидала возлюбленная,
Анри  обычно  объявлял  траур,  хотя в душе и чувствовал облегчение. Как
хорошо  пожить  на  свободе,  растянуться  вольготно в своей каюте, есть
что  хочешь,  забыть  хоть  на  время о нескончаемых проявлениях женской
физиологии,  так  осложняющей  жизнь.  У  него  стало привычкой отмечать
очередную  разлуку. Он покупал галлон вина, удобно растягивался на банке
и  начинал  пить.  Иногда  он  плакал наедине с собой - непозволительная
роскошь,   приносящая   однако   поразительное   ощущение   счастья.  Он
декламировал  Рембо  с  очень  плохим произношением, удивляясь и радуясь
беглости своего французского.
     Эта  странная вещь произошла с ним во время траура по ушедшей Элис.
Дело  было  ночью,  под  потолком  горела  лампа,  он  только  что начал
хмелеть,  как вдруг почувствовал, что не один. Боязливо обшарил взглядом
каюту  и,  о  дьявол,  увидел  напротив  себя мужчину, смуглого молодого
красавца.  Глаза  его  вдохновенно  горели  умом  и энергией, белые зубы
влажно  поблескивали.  Было  в  его  лице что-то притягательное и вместе
ужасное.   Рядом  с  ним  сидел  златокудрый  маленький  мальчик,  почти
младенец.  Мужчина  поглядел  на  мальчика,  мальчик  ответил взглядом и
счастливо  засмеялся,  как  бы  в  ожидании  чего-то  прекрасного. Затем
мужчина  взглянул  на  Анри и опять посмотрел на малыша. Вынул из левого
верхнего  кармана жилетки старомодную опасную бритву, открыл ее и кивнул
малышу.  Опустил  ладонь  на  златокудрую  головку, и малыш опять весело
засмеялся,  тогда  мужчина  откинул  голову  вверх  и чиркнул бритвой по
тоненькой  шейке,  а мальчик все продолжал смеяться. Анри взвыл от этого
кошмара.  И  долго  не  мог опомниться, а опомнившись, увидел: мужчины с
мальчиком и след простыл.
     Когда  бившая  его  дрожь  немного  унялась,  он выскочил из каюты,
перепрыгнул  через  борт  и  помчался  вниз  между  сосен прочь от этого
страшного места. Несколько часов он бродил где-то как неприкаянный и под
конец вышел к Консервному Ряду.
     Анри  появился  у  Дока,  когда  тот  препарировал  кошку.  Он стал
описывать  ужасное  происшествие,  а  Док  слушал  и продолжал работать.
Наконец  Анри  замолчал.  Док  пристально  взглянул на него - интересно,
сколько  в  его  лице страха, а сколько игры. В лице Анри был почти один
страх.
     -  Вы думаете, это привидения? - спросил Анри.- Отражение того, что
когда-то   правда   случилось,   или   выплыл  из  подсознания  какой-то
фрейдистский  кошмар?  Может,  я просто сошел с катушек? Но я видел это,
клянусь. Видел собственными глазами, как вижу сейчас вас.
     -   Не знаю, не знаю,- проговорил Док.
     -   Вы  не сходите со мной на лодку? Вдруг они вернутся?
     -  Нет, не могу. Если и я их увижу, то значит они - привидения, и я
до  смерти  испугаюсь,  потому что не верю в них. А если ты увидишь, а я
нет, значит, у тебя галлюцинации, и тогда ты испугаешься.
     -  Что  же мне делать?- сказал Анри.- Если я и опять увижу, я знаю,
что  будет  - я просто умру. Знаете он ведь не походил на убийцу. У него
было  очень  приятное  лицо,  и  у малыша тоже. И оба они ни капельки не
волновались. Но он зарезал его. Я видел.
     -  Не  знаю, не знаю,- повторил Док.- Я не психиатр и не охотник за
ведьмами. И не собираюсь им стать.
     Снаружи  послышался девичий голос.
     -  Привет, Док. Можно к вам зайти?
     -  Заходи.
     Вошла  довольно хорошенькая, очень живая девушка. Док представил ей
Анри.
     - У Анри проблема,- сказал Док.- То ли он видел привидения, то ли у
него комплекс какой-то вины. Никак не может решить. Расскажи ей, Анри.
     Анри рассказал - глаза у девушки заблестели.
     -  Это  ужасно! - воскликнула она.-- Я никогда в жизни не видела ни
одного  настоящего  привидения.  Давай  пойдем  туда.  Может,  они опять
появятся.
     Док  смотрел  им  вслед с довольно кислой миной. В конце концов это
его подружка.
     Девушка  не  увидела привидений, но Анри ей понравился; она ушла от
него через пять месяцев. Надоело мучиться в тесноте и без туалета.
-==ГЛАВА XXIII==-
     Черная  туча  опустилась  на  Королевскую  ночлежку. Всякое веселье
угасло  в  ней. Мак вернулся из лаборатории с выбитыми зубами и разбитой
губой.  Чтобы  еще больше наказать себя. Мак не стал мыть лицо. Он лег в
постель,  натянул  на  голову  одеяло и не вставал весь день. Сердце его
болело  так же сильно, как разбитая губа. Он перебирал в уме все плохое,
что  сделал  в  жизни,  и  оказалось, все, что он делал, было плохо. Ему
стало очень горько.
     Хьюги  с Джонсом посидели немного, глядя в пространство, и пошли на
рыбозавод "Эдиондо", попросили работу и получили ее.
     Элен  почувствовал себя так погано, что двинулся в Монтерей, затеял
драку  с  солдатом  и  был сильно побит. Ему сразу стало легче, еще бы -
получить хорошую трепку от человека, которого мог уложить на обе лопатки
мизинцем.
     Милочка  одна была счастлива из всей компании. Она весь день сидела
под  кроватью  Мака  и  с  наслаждением грызла его туфли. Она была умная
собака,  и  зубки у нее были острые. Два раза в приступе лютого отчаяния
Мак  вытаскивал ее из-под кровати и брал под одеяло для компании, но она
вырывалась и продолжала терзать туфли.
     Эдди  побрел  как  во  сне в "Ла Иду" поговорить с другом-барменом.
Выпил  немного, занял несколько пятицентовиков, опустил их в музыкальный
автомат, пять раз слушал "Грустную девушку".
     Весь  Консервный Ряд отвернулся от Мака с ребятами; они знали это и
знали,  что  поделом. Они стали отщепенцами общества. Были забыты все их
благие  намерения Они ведь хотели угостить Дока, но этот факт, даже если
и  был  известен,  никем не упоминался и не принимался в рассуждение. Об
учиненном  разгроме  судачили  в  "Медвежьем  стяге".  О  нем говорили в
консервных  цехах  В  "Ла  Иде" разгром обсуждали пьяницы, добродетельно
покачивая  головами. Ли Чонг отказывался давать какие-нибудь объяснения.
Его  финансовое  нутро было все в синяках и кровоподтеках. Слухи в конце
концов  вылились  в  следующую  историю:  "Они украли спиртное и деньги.
Вломились  в  лабораторию  и перевернули все вверх дном исключительно из
жестокости и по чистой злобе". Причем это говорили люди, хорошо знавшие,
как  все произошло. Пьяницы из "Ла Иды" предлагали пойти и поколотить их
к чертовой матери, чтобы неповадно было обижать такого человека как Док.
     Только сплоченность и бойцовские качества команды Мака спасли их от
возможной  расправы.  Люди,  давно  утратившие благородство души, кипели
благородным негодованием. Сильнее всех метал громы и молнии Том Шелиган,
а уж он бы не преминул участвовать в дебоше, будь он поблизости.
     Общество  отринуло  от  себя  Мака  с ребятами. Сэм Мэллой перестал
заговаривать  с  ними,  когда  они  шли мимо его котла. Они замкнулись в
себе,  и  никто  не  знал,  удастся  ли  им  вернуть общее расположение.
Социальный   остракизм   влияет   на   людей  по-разному:  либо  человек
преисполнится  решения  стать лучше, чище, добрее, либо напротив, совсем
испортится, бросит всему свету вызов и пустится во все тяжкие. Последнее
встречается во сто крат чаще.
     Добрые деяния Мака с ребятами точно поместили на чашу весов добра и
ала.  И  что  оказалось:  они  были ласковы и добры с Милочкой, они были
великодушны  и  терпимы  друг  с  другом.  Когда  схлынул острый приступ
отчаяния,  они устроили в Королевской ночлежке генеральную уборку, какой
никогда  прежде  не устраивали. Вычистили до блеска плиту, выстирали всю
одежду,  белье  и  даже  одеяла.  Финансовые  их дела благодаря трезвому
поведению  поправились.  Хьюги  и  Джонс  работали и приносили домой всю
зарплату.  Провизию  они покупали в магазине "Дешевые товары" - не могли
вынести укоряющего взгляда Ли Чонга.
     Именно  в  эти  дни  Док высказал одну мысль, которая могла бы быть
верной,  но  в цепи его рассуждений отсутствовало одно звено, а потому и
не  узнать  теперь,  верна ли та мысль. Было четвертое июля. Док сидел у
себя  в  лаборатории  с  Ричардом  Фростом. Они пили пиво, слушали новый
альбом  Скарлатти  и  смотрели в окно. Возле Королевской ночлежки лежало
большое  бревно,  на  котором  сидели  Мак  с  ребятами,  греясь в лучах
полуденного  солнца  Они  сидели  на  склоне  холма  и  смотрели вниз на
лабораторию.
     -  Поглядите  на  них,-  сказал  Док.- Вот вам истинные философы. Я
думаю,  что  Мак  и  ребята  знают все, что когда-либо случалось в мире,
более  того, они наверняка знают, что еще в мире случится. По-моему, они
гораздо  успешнее,  чем  другие, выживают на этой земле. В то время, как
люди  убивают  себя,  потворствуя  своим  амбициям  и алчности, надрывая
нервы,  они  живут  безо  всякого  напряжения.  Все  наши так называемые
преуспевающие  мужчины  и  женщины  - больны, у них расстроены желудки к
души.  Мак  же  и его ребята - здоровы и на удивление чисты. Они делают,
что  хотят.  Они  удовлетворяют  свои  потребности,  называя вещи своими
именами.
     От  этой  длинной  речи  горло у Дока пересохло, и он осушил стакан
пива. Помахал в воздухе двумя пальцами и улыбнулся.
     -  Ничего  нет приятнее первых глотков,- сказал он.
     -  А  по-моему,  они  ничем  не отличаются от всех остальных людей.
Просто у них нет денег.
     -  Они  могут  иметь  их,- сказал Док.- Могут погубить свою жизнь и
разбогатеть.  У  Мака задатки гения. Все они смекалистые ребята; если им
что  надо,  головы  у  них работают. Просто им открыта истинная сущность
вещей и они не ловятся на всякую глупость.
     Знай Док, в каком унынье пребывает сейчас компания Мака, он на этом
бы  остановился.  Но Доку никто не говорил, каким презрением окружило их
общество.
     Он медленно налил пиво себе в стакан.
     - Думаю, я смогу убедить тебя в своей правоте,- сказал он.- Видишь,
они  сидят  на  бревне  и  смотрят  в  нашу  сторону? Ну так вот - через
полчаса   на   Маячной  улице  появится  парадное  шествие,  посвященное
Четвертому  июля.  Стоит  им  повернуть  головы, и они увидят его, стоит
встать,  и  они смогут им полюбоваться, а уж если пройти два коротеньких
квартала,  так  парад прошествует в двух шагах от них. Так вот, они даже
головы не повернут.
     - Ну и не повернут,- сказал Ричард Фрост.- Что это доказывает?
     -  Что  доказывает?  А  то,  что  они знают все об этом параде. Они
знают,  что  первым  поедет мэр и на капоте его машины будут развеваться
флаги.  За  ним  последует  Длинный  Боб  на белом коне с флагом, пойдут
городской  совет  и  две  роты  солдат  из форта, затем члены Общества в
защиту  американских  оленей  под  лиловыми зонтиками, рыцари-тамплиеры,
украшенные  белыми страусовыми перьями, с мечами в руке; рыцари Колумба,
украшенные  алыми  перьями, с мечами в руке. Будет играть оркестр. Мак с
ребятами все это знают. Они все это видели. И не хотят смотреть еще раз.
     -  Нет  такого  человека,  который  не  хотел бы посмотреть парад,-
сказал Ричард Фрост.
     -  Поспорим?
     -  Поспорим.
     -  Меня  что  всегда  удивляло,- сказал Док.- Качества, которыми мы
восхищаемся  в  человеке  -  доброта,  щедрость, открытость, прямодушие,
понимание,  чувствительность,-  все  они  обеспечивают  неуспех  в нашей
системе.   Те  же  черты,  которые  мы  считаем  гнусными  -  лукавство,
алчность,  жажда  наживы,  подлость, низость, эгоизм, своекорыстие,- все
это,  напротив, гарантирует успех. Людей восхищает первый джентльменский
набор, но пользоваться они любят плодами второго.
     - Кто согласится быть честным, но голодным? - сказал Ричард Фрост.
     -  Дело  не  в  голоде. Дело совсем в другом. Каждый волен выбирать
между спасением души и всеми царствами мира, и почти все выбирают земные
царства.  Все  да  не  все.  Везде  в  мире  встретишь такого Мака с его
ребятами.  Я  видел  его  в  продавце  мороженого в Мексике, в алеуте на
Аляске.  Вы  ведь  знаете,  ребята  хотели  угостить  меня.  Но что-то в
какой-то миг пошло не так. А ведь они хотели устроить мне вечеринку. Вот
что ими двигало. Стоп,- прервал себя Док,- кажется, уже слышен оркестр.
     Он поспешил наполнить стаканы, и оба подошли к окну.
     Мак  с  ребятами  в  полном  унынье  сидели на бревне и смотрели на
лабораторию.   Звуки  оркестра  доносились  со  стороны  Маячной  улицы,
барабанная  дробь  эхом  отскакивала  от  домов.  Наконец из-за поворота
выехала  машина  с  мэром,  над  капотом у нее полоскались флаги, следом
скакал  Длинный  Боб  на  белой лошади, неся в руке флаг, затем оркестр,
затем   солдаты,   члены   Общества   в   защиту   американских  оленей,
рыцари-тамплиеры, рыцари Колумба. Ричард с Доком не отрываясь смотрели в
окно.  Но  привлекал  их внимание не парад, а цепочка людей, сидевших на
бревне.
     И что же? Не повернулась ни одна голова, не вытянулась ни одна шея,
Парад  шествовал  мимо,  и никто из ребят не двинулся. Парад прошел. Док
осушил стакан и мягко помахал двумя пальцами в воздухе.
     -  Ха! Ничего нет приятнее первых глотков.
     Ричард двинулся к двери.
     -  Какое принести пиво?
     -  То же самое,- сказал мягко Дон. Он улыбался, глядя вверх на Мака
с ребятами.
     "Время исцеляет; все пройдет; все забудется" - хорошо говорить тем,
кого   беда  обошла;  для  тех  же,  кого  она  коснулась,  ход  времени
остановился,  никто ничего не забыл и ничего не менялось. Док понятия не
имел,   какая  боль,  каков  разрушительное  самобичевание  поселились в
Королевской  ночлежке,  а то бы он что-нибудь придумал. И Мак в ребятами
не знали этих мыслей Дока; если бы знали, ходили бы уже опять с поднятой
головой.
     Плохое  наступило  время.  Зло  незаметно  вползло  на пустырь. Сэм
Мэллоу то и дело воевал с женой, и она не переставая плакала. Из-за эха,
рождавшегося  в  котле,  казалось,  что  плачет  она под водой. О Маке с
ребятами  и  говорить  нечего. Добродушный привратник "Медвежьего стяга"
вышвырнул  за  дверь  пьяного;  швырнул его слишком далеко, не рассчитав
силы, и бедняк сломал спину. Три раза пришлось Альфреду ездить в Салинас
давать  показания; дело закрыли, но Альфреду от этого не стало легче. Он
был хороший привратник, до этого никогда никого не увечил.
     И  в довершение всего несколько высокоумных городских дам, лечась о
нравственности  молодого поколения, потребовали закрыть вертеп, где свил
гнездо  самый  гнусный  разврат. Обычно городские дамы выступали в поход
против  Доры  раз в году в мертвый сезон между Четвертым июля и окружной
ярмаркой.  Дора в таких случаях закрывала "Медвежий стяг" на неделю. Это
было  даже  не  так  и  плохо.  Все получали отпуск, и делался небольшой
ремонт - заново оклеивали обоями комнаты и чинили канализацию. Но в этом
году  дамы  объявили  священную  войну.  Они жаждали снять с кого-нибудь
скальп.  Летом  жить  было скучно, и в них точно бес вселился. Они стали
докапываться,  кто  настоящий  владелец  дома,  где  предавались пороку,
какова  арендная  плата  за  дом  и  к  каким  побочным  мелкомасштабным
бедствиям  может привести закрытие заведения. Вот какая серьезная угроза
нависла над "Медвежьим стягом".
     Дора была закрыта полные две недели; за это время Монтерей принял у
себя три съезда. Слух о новоявленных неудобствах мгновенно разлетелся по
всей  округе.  И  Монтерей лишился пяти съездов, намеченных на следующий
год.  Дела  были  плохи  повсеместно. Доку пришлось взять в банке ссуду,
чтобы  заплатить  за  экспонаты, разбитые во время пирушки. Элмер Рекати
улегся  спать  на  полотно Южной Тихоокеанской, и ему отрезало обе ноги.
Налетел  внезапный,  совершенно  неожиданный  шторм, сорвал с якоря один
сейнер,  три  лодки,  их разбило о скалы и выбросило печальным грузом на
берег у Дель Монте.
     Не  находилось  объяснений  всем  этим  бедствиям,  обрушившимся на
монтерейцев.  Каждый  винил  себя.  Отчаявшиеся люди перебирали в памяти
тайные  прегрешения и спрашивали себя, не этим ли они прогневили судьбу.
Одни  винили  во  всех  бедах пятна на солнце, другие, ссылаясь на закон
вероятностей,  снимали с солнца всякую вину. Что интересно, даже врачи -
и  те  не  могли поживиться на этих несчастьях: верно, болели многие, но
все   это  были  настоящие  болезни,  недоходные,  которым  не  поможешь
патентованным средством.
     И  тут заболела Милочка. Она была очень толстеньким веселым щенком,
но  пять  дней  жестокой  лихорадки превратили ее в маленький, обтянутый
кожей  скелетик.  Коричневый  носик  покраснел, десны как будто выцвели.
Глаза у нее лихорадочно блестели, все тельце пылало, а иногда бил озноб.
Она  ничего  не  ела  и  не  пила, ее кругленький животик опал, прилип к
позвоночнику, даже в хвосте сквозь кожу просвечивали косточки. Очевидно,
у нее была чумка.
     Паника  охватила  обитателей Королевской ночлежки. Милочка была для
всех  бесценным  сокровищем.  Хьюги  с  Джонсом  бросили  работу,  чтобы
ухаживать  за больным щенком. Сидели возле нее по очереди. Держали на ее
лобике  прохладную  влажную тряпку, но с каждым днем Милочке становилось
все  хуже  и  хуже.  В  конце концов отправили к Доку делегацию, Элена и
Джонса,  хотя  им  очень  не хотелось идти. Док в это время изучал карту
морских приливов и отливов и одновременно поглощал куриное рагу, главным
составным  которого  была  не  курятина,  а  морские  огурцы ``То же, что
голотурии,   беспозвоночный   тип   иглокожих.''.  Посланцам  Королевской
ночлежки показалось, что Док взглянул на них не очень приветливо.
     -  Мы   из-за Милочки,- сказали они.- Милочка  заболела.
     -  Что с ней?
     -  Мак  говорит - чумка.
     -  Я  не ветеринар,- сказал Док.- Не  знаю, как лечат чумку.
     -  Ну и что ж? Вы только взгляните на нее. Она черт-те как болеет.
     Пока  Док  осматривал Милочку, ребята стали в кружок, не отрывая от
нее  глаз. Он посмотрел глазные яблоки, десны. Пощупал ребрышки, которые
выпирали, как спицы, слабенький позвоночник.
     -  От  пищи отказывается? - спросил Док.
     -  Ничего не ест.
     -  Кормите ее насильно крепким бульоном и яйцами, давайте рыбий жир.
     Док  показался  им  холодным  и  официальным.  Осмотрев Милочку, он
вернулся к своим картам и рагу.
     Но  у  Мака и ребят теперь появилось занятие. Они варили мясо, пока
бульон  не приобретал крепости виски. Они вливали ей рыбий жир как можно
глубже  в  глотку, чтобы она хоть сколько-нибудь проглотила. Они держали
морду  так,  чтобы  рот образовал воронку, и лили туда теплый бульон. Ей
оставалось или захлебнуться, или глотать. Они кормили ее каждые два часа
и  все  время  давали  пить. Раньше они спали по очереди, теперь не спал
никто, сидели возле нее молча и ждали кризиса.
     Кризис   наступил   под  утро.  Ребята  дремали  в  своих  креслах,
бодрствовал только Мак, не сводя глаз с Милочки. Вдруг он заметил, что у
нее  дрогнули  ушки, поднялась и опустилась грудная клетка. Шатаясь, она
поднялась на свои тонюсенькие ножки, потащилась к двери, попила немножко
воды и, обессилев, легла на пол.
     Мак радостным воплем разбудил ребят. Он неуклюже плясал по комнате.
Все  стали  что-то  кричать друг дружке. Ли Чонг, вынося баки с мусором,
услыхал  их  и  презрительно  фыркнул. Альфред, привратник, решил, что у
Мака пирушка.
     К  девяти  часам  Милочка  сама  съела сырое яйцо и выпила полпинты
взбитых сливок. К полудню она стала заметно набирать вес. Через день она
уже  немножко  играла,  а  к  концу  недели Милочка опять стала веселым,
здоровым щенком.
     Наконец-то  в  этой полосе бедствий забрезжил луч надежды. Признаки
добрых перемен стали заметны всюду. Сейнер починили, спустили на воду, и
он  опять  вышел  в  море.  Доре  передали, что можно спокойно открывать
"Медвежий  стяг".  Эрл  Уэйкфилд  поймал  двухголового ерша и продал его
музею за восемь долларов. Полоса бедствий и тщетного ожидания кончилась.
От нее не осталось и следа. В ту ночь занавески в окнах лаборатории были
опущены,  до двух часов ночи слышались Грегорианские песнопения, а когда
музыка  смолкла,  от  Дока никто не вышел. Какая-то работа совершалась в
сердце  Ли Чонга, и в минуту восточного влияния он простил Мака и ребят,
списал лягушачий долг, который был главной причиной душевных мук. В знак
примирения Ли Чонг взял пинту Старой тенисовки и понес Маку. Их хождения
в  магазин  "Дешевые  товары"  задевали  его  чувства,  но теперь с этим
будет  покончено.  Визит Ли как раз совпал с первым здоровым проявлением
разрушительного инстинкта у Милочки после болезни. Ее вконец избаловали,
и  никто больше не собирался приучать ее к чистоплотности. Когда Ли Чонг
вошел  в Королевскую ночлежку с бутылкой тенисовки, Милочка самозабвенно
уничтожала единственные кеды Элена, а хозяева радостно ей хлопали.
     Мак никогда не ходил в "Медвежий стяг" по чисто мужской надобности.
По его мнению, это отдавало бы кровосмешением. Подобное заведение было у
бейсбольных  площадок,  туда  он  и  наведывался.  Вот почему, когда Мак
переступил порог гостиной, все решили, что он заглянул выпить пива.
     -  Дора у себя? - спросил он Альфреда.
     -  А какое у тебя к ней дело? - в свою очередь, спросил Альфред.
     -  Мне надо кое-что у нее спросить.
     -  Что?
     -  Не твое, черт возьми, дело,- ответил Мак.
     -  Ладно. Как знаешь. Пойду узнаю, захочет ли она говорить с тобой.
     Секунду  спустя  он провел Мака в святая святых "Медвежьего стяга".
Дора  сидела за откидной конторкой. Ее апельсинового цвета кудряшки были
уложены в высокую прическу, глаза защищал зеленый козырек. Толстым пером
она  делала  записи  в бухгалтерской книге-старинном добротном гроссбухе
для  ведения  двойной бухгалтерии. На ней был роскошный шелковый розовый
халат  с  кружевами  у  запястий  и  горла. Услыхав, что вошел Мак, Дора
повернулась  на  вращающемся  стуле  и  посмотрела  на него. Мак стоял и
молчал,  ожидая,  когда Альфред уйдет. Альфред ушел и притворил за собой
дверь.
     Дора подозрительно смотрела на Мака.
     -  Ты  зачем пришел? - спросила она.
     -  Видите  ли,  мэм,-  сказал  Мак,-  вы,  конечно, слыхали, что мы
наделали недавно у Дока?
     Дора  сдвинула  на  темя  козырек  и  сунула  ручку в старинную, из
спиральной пружины державку.
     -  Да,-  сказала она,- слыхала.
     -  Видите ли, мэм, мы хотели угостить Дока. Можете не верить, но мы
хотели   устроить  ему  вечеринку.  А  он  не  приехал  вовремя.  И  все
пошло-поехало не туда.
     -  Слыхала, слыхала,- сказала Дора.- А чем же я могу вам помочь?
     -  Видите  ли,- сказал Мак,- мы с ребятами решили спросить вас, что
нам такое сделать, чтобы Док понял.
     -  Хм-м,-  протянула Дора.
     Она  откинулась  на  стуле,  положила  ногу на ногу и разгладила на
коленях халат; взяла сигарету, закурила и стала думать.
     -  Вы  устроили  для него вечеринку, на которой его не было. Ну так
сделайте для него вечеринку, чтобы он на ней был,- сказала она.
     -  Бог  ты  мой,-  сказал Мак дома ребятам,- все так просто. Дора -
гениальная женщина. Неудивительно, что она хозяйка. Гениальная женщина.
-==ГЛАВА XXIV==-
     Мэри  Талбот,  жена  Тома  Талбота, была красотка. У нее были рыжие
волосы,  чуть  в прозелень, золотистая кожа, как бы подсвеченная изнутри
зеленым,  и  зеленые  глаза с золотистыми искорками. Овал лица у нее был
лисий,  треугольный  - широкий в скулах и сужающийся к подбородку. У нее
были  длинные  ноги  танцовщицы  и стопы, как у балерины. Когда она шла,
ноги  ее  почти  не касались земли. Чуть она разволнуется, а волновалась
она  постоянно,  лицо ее вспыхивало золотом. Ее пра-пра-пра-пра-прабабку
сожгли на костре как ведьму.
     Больше всего на свете Мэри Талбот любила приглашать гостей и ходить
в  гости.  Том  Талбот  зарабатывал совсем мало, и Мэри редко устраивала
званые  вечера; что поделаешь, приходилось иногда звонить приятельнице и
напоминать: "Мне кажется, тебе уже пора пригласить нас на чай".
     Мэри  праздновала шесть дней рождений в году, устраивала маскарады,
вечеринки  с  фантами,  словом, всякие развлечения. На Рождество у нее в
доме  было  особенно  весело.  Мэри  расцветала  на праздниках. И муж ее
держался на гребне ее энтузиазма.
     Под  вечер,  когда муж работал, Мэри иногда приглашала на чашку чая
соседских  кошек.  Ставила  кукольные  чашки с блюдцами на табуретку для
ног.  Собирала  в  дом  кошек, а их было кругом множество, и вела с ними
долгую,  увлекательную  беседу.  Это была ее любимая игра. Смех и горе -
игра  эта  заслоняла,  застила  ей  тот  факт,  что у нее совсем не было
красивых  платьев,  а у мужа денег. Почти всю жизнь они были на мели, но
стоило  немножко  наскрести  денег,  Мэри  непременно устраивала веселый
праздник.
     Она  это  умела. Она могла заразить весельем весь дом этот свой дар
она  использовала  как  оружие  против депрессии, которая всегда бродила
поблизости,  подкарауливая  Тома.  Мэри  видела  в этом свое призвание -
оберегать  Тома, ведь все же знали, что Тому уготовано судьбой блестящее
будущее.  По  большей  части  ей  удавалось  не пускать на порог мрачные
мысли,  но  иногда  они  все-таки прорывались и посылали Тома в нокдаун.
Тогда  он  садился  в  угол  и  часами уныло глядел в одну точку, а Мэри
принималась лихорадочно раздувать встречный огонь веселья.
     Как-то  первого  числа  месяца  навалились  сразу все неприятности:
пришло суровое напоминание от водопроводной компании, нечем было платить
за  квартиру,  вернули  рукопись  и  несколько  карикатур из журналов; в
довершение всего обострился плеврит; Том ушел в спальню и лег.
     Мэри  тихонько  вошла к нему - из-под двери и сквозь замочную щелку
валили  клубы  самой  черной  тоски.  В  руках у нее был букетик белых и
розовых ибериек, обернутый бумажным кружевом.
     -  Понюхай,-  сказала  она и поднесла цветы к его носу.- Ты знаешь,
какой  сегодня  день?-  спросила она и стала судорожно рыться в памяти -
вдруг на счастье сегодня чей-нибудь день рождения.
     -  Почему  хоть один раз не взглянуть правде в лицо? - сказал Том.-
Мы банкроты. Мы на самом дне. Какой смысл заниматься самообманом?
     -  Ничего  подобного,-  лепетала  Мэри.-  Мы  волшебники. Настоящие
волшебники.  Помнишь,  как  ты  тогда  в книжке нашел десять долларов? А
потом  -  помнишь,  твой  брат  вдруг  прислал нам пять долларов? С нами
ничего не может случиться.
     -  Уже  случилось,-  сказал  Том.-  Очень  жаль,  но  на  этот  раз
разговорами меня не убаюкать. Мне надоело притворяться. Взгляни хоть раз
трезво на жизнь.
     -  Мне  бы  хотелось устроить небольшую вечеринку сегодня вечером,-
сказала Мэри.
     -  На какие шиши? Ты ведь не собираешься второй раз подать на блюде
вырезанную  из  журнала  жареную  ветчину.  Меня  уже  воротит  от таких
шуточек. Это не смешно. Это страшно.
     -  Я  хочу  устроить  совсем крощечный праздник,- настаивала Мэри.-
Малюсенький.  Никаких  нарядов.  Ведь  сегодня  годовщина основания Лиги
женщин в шароварах с юбочками. Ты даже этого не помнишь.
     -  Хватит дурить,- сказал Том.- Я понимаю, подло е моей стороны так
говорить.  Но  у меня нет сил подняться. Иди, пожалуйста, закрой дверь и
оставь меня в покое. Если не уйдешь, я тебя просто вышвырну.
     Мэри  внимательно поглядела на мужа и поняла, что он не шутит. Мэри
спокойно  вышла  и  закрыла  дверь,  а Том лег на живот, положил руки на
подушку  и  зарылся  в  них  лицом. Он слышал, как Мэри шуршала чем-то в
другой комнате.
     Мэри   украсила   дверь  прошлогодними  рождественскими  игрушками,
стеклянными  шарами,  мишурой и повесила плакат: "Добро пожаловать. Том,
наш  герой".  Послушала у двери в спальню - за дверью ни звука. Немножко
расстроившись, она выдвинула в середину табуретку для ног и постелила на
нее  салфетку.  Поставила  в  центре  стакан со своим букетиком и вокруг
четыре  маленькие  чашки  с  блюдцами.  Затем пошла на кухню, насыпала в
чайник чай, поставила на огонь кастрюлю с водой. И вышла во двор.
     У забора на улице грелась на солнышке киска Рандольф.
     -  Мисс Рандольф,- сказала Мэри,- я жду к чаю гостей, не придете ли
и вы выпить чашечку?
     Киска  Рандольф  лениво  перевернулась  на  спину  и,  вытянувшись,
подставила живот теплому солнышку.
     -  Приходите  не  позже  четырех,-  прибавила  Мэри.-  Мы  с  мужем
собираемся  пойти в отель на столетнюю годовщину основания Лиги женщин в
шароварах с юбочками.
     Обогнув  дом,  Мэри  вышла  на  задний  двор,  где забор весь зарос
кустами  ежевики.  Киска Казини, припав к земле, громко мурлыкала и била
хвостом.
     -  Миссис  Казини,-  начала  Мэри и тут увидела, чем занята кошка -
играла  с  мышью.  Она легонько ударила ее мягкой лапой, и мышка в ужасе
бросилась  прочь,  волоча  парализованные  задние  лапки.  Она уже почти
достигла  спасительных  кустов,  но  кошка  точно прицелилась, метнулась
вперед, на лапе у нее выросли белые когти. Изящным движением она вонзила
их  в  спину  мышки,  потянула  бьющееся тельце к себе и от удовольствия
заколотила по земле вытянутым, как струна, хвостом.
     Том  уже  почти забылся сном, как вдруг за окном раздался отчаянный
крик  жены. Он вскочил с кровати и крикнул: "Что такое? Где ты?" В ответ
Мэри заплакала. Том выбежал во двор и увидел, что произошло.
     - Отвернись,- крикнул он жене и убил мышь. Киска Казини прыгнула на
забор и злобно уставилась на Тома.
     Он схватил камень, попал ей в живот, и кошка убежала.
     Дома  Мэри  еще долго всхлипывала. Налила кипяток в чайник с чаем и
поставила его на стол.
     -  Садись,-  сказала  она  Тому,  и  Том  присел  на корточки перед
табуреткой.
     -  Можно   мне большую чашку? -  спросил он.
     -  Я  знаю,  что киска Казини не виновата,- сказала Мэри.- Она ведь
кошка.  Это  не ее вина. Так кошки устроены. Но, Том! Мне теперь нелегко
будет  звать  ее в гости. Несколько времени я не смогу ее любить, как бы
ни старалась.
     Мэри  взглянула  на  мужа  и увидела - лоб его больше не хмурится и
глаза не щурятся злобно.
     - Но я так буду занята юбилеем Лиги женщин в шароварах с юбочками,-
сказала она.- Просто не знаю, как и управлюсь.
     В  этом году Мэри Талбот устроила вечеринку по поводу беременности.
И все говорили: "Господи! Весело будет жить ее младенцу".
-==ГЛАВА XXV==-
     Весь Консервный Ряд, да, пожалуй, и весь Монтерей почувствовал, что
наступила  пора  перемен.  Можно не верить в приметы и предзнаменования.
Никто в них и не верит. Но шутить с ними все-таки не годится, да никто и
не  думал  шутить.  Обитатели  Консервного Ряда, как все Другие люди, не
верили приметам, но вряд ли кто из них прошел бы под лестницей и раскрыл
дома  зонтик.  Док  был  настоящий ученый, чуждый суеверию, но когда он,
придя  поздно  вечером домой, обнаружил на пороге гирлянду белых цветов,
он  слегка  поежился.  Большинство  в  Консервном  Ряду просто не верило
подобным вещам, хотя и жило с ними бок о бок.
     Мак  не  сомневался,  что Королевская ночлежка долгое Бремя была во
власти   черных   сил.   Он  вспоминал  неудавшуюся  вечеринку  во  всех
подробностях  и  видел  мысленным взором злой рок, тучей клубившийся над
Западной биологической, и в каждой щелке затаившуюся беду. Он знал: если
попадешь  в  такой  переплет,  заройся под одеяло и жди, пока наваждение
исчезнет.  Сопротивляться  ему  нельзя.  Хотя, конечно. Мак суеверным не
был.
     Но  вот  в Консервном Ряду проклюнулся первый росток удачи и пустил
побеги   по   всем   окрестностям.   Доку   стало   неслыханно   везти с
приятельницами. Причем сам он палец о палец для этого не ударил. Щенок в
Королевской  ночлежке  рос,  как  на  дрожжах,  а  имея в прошлом тысячу
поколений  ученых собак, принялся учить сам себя. Милочке стало противно
делать  лужицы на полу, и она скоро привыкла выходить во двор. Она росла
умной и красивой собакой. Чумка не оставила у нее никаких следов.
     Доброе веяние распространялось, как газ, по Консервному Ряду. Дошло
до  ларька  Германа,  торгующего  котлетами  с булкой, и дальше до отеля
"Сан-Карлос".  Его  ощутили Джимми Бручия и Джонни-буфетчик. Щеголь Енея
тоже  ощутил  его  и  включился  в  озорную  войну  с  тремя загородными
полицейскими.  Проникло  оно  и сквозь стены окружной тюрьмы в Салинасе,
где  жил припеваючи Гай, проигрывая шерифу в шашки все партии: его вдруг
укусила  какая-то муха, он загордился и перестал проигрывать. Вследствие
чего потерял привилегии, но зато опять обрел самоуважение.
     Ощутили  это  веяние и морские львы, их лай приобрел виртуозность и
тембр,  которые  обрадовали бы и святого Франциска. Школьницы, зубрившие
катехизис,  стали  вдруг отрывать головы от страниц и без всякой причины
хихикать.  Если  бы  кто  изобрел  электрическую  ищейку  и с ее помощью
обнаружил  источник  всеобщей  радости,  то  этим  источником  наверняка
оказалась  бы  Королевская  ночлежка.  Источник этот бил, как говорится,
ключом.  Мак  с  ребятами  излучали сияние. Джонс как-то сидел на стуле,
вдруг  ни с того, ни с сего соскочил; отстучал чечетку и снова сел. Элен
все  время  чему-то улыбался. Радость выплескивалась через край, и Мак с
трудом  сдерживал  ее,  направляя в нужное русло. Эдди, работавший в "Ла
Иде",  чуть  не  каждый  день пополнял вожделенный погребок. Он перестал
сливать  в  свой  кувшин  оставшееся в стаканах пиво От этого у коктейля
отбивается крепость, объяснил он.
     Сэм Мэллой посадил вокруг своего котла ипомею. Сделал тент, и они с
женой  по  вечерам  сидели  под  ним.  Миссис  Мэллой  вышивала тамбуром
покрывало на постель.
     Радость  пришла  даже  в  "Медвежий стяг". Дела у Доры шли успешно.
Нога  у  Филлис  Мэй  почти  срослась,  и она могла вот-вот приступить к
работе.  Ева  Фланеган вернулась из Ист-Сент-Луиса и была счастлива, что
вернулась.  Там  было  очень  жарко  и  совсем  не  так  весело,  как ей
помнилось.  Но  тогда  она  ведь  была  моложе, навер ное, потому и было
весело.
     Правда  о  вечеринке  не  сразу осенила общество. Не сразу расцвела
лазоревым цветом. В глубине души люди, конечно, знали правду, но дали ей
созреть. И она созрела, как куколка в коконе.
     Мак был человек здравомыслящий.
     -  Прошлый раз перестарались мы с этой вечеринкой. Так не делается.
Надо сидеть сложа руки и ждать, пока все получится само собой.
     -  Ну и когда же это будет? - с нетерпением спросил Джонс.
     -   Не знаю,- ответил Мак.
     -   Это будет сюрприз? - спросил Элен.
     -   Думаю, да. Это ведь самое лучшее,- ответил Мак.
     Милочка  принесла ему теннисный мяч, который где-то нашла, Мак взял
его и бросил в открытую дверь. Милочка побежала искать его в траве.
     -  Вот  если  бы  знать,  когда  у  Дока день рождения, мы могли бы
устроить ему праздник.
     У Мака  отвисла челюсть. Элен постоянно удивлял его.
     -  Боже  ты  мой, Элен!- воскликнул он.- Это идея. На день рождения
ведь можно дарить подарки. Как раз то, что надо. Узнать бы, когда у него
день рождения.
     -  Проще простого,- сказал Хьюги.- Пойти и спросить.
     -   Черт,-  сказал  Мак.-  Он  сразу  сообразит,  что  к  чему.  Ты
спрашиваешь  у  парня,  когда  у  него  день  рождения, а сам только что
устроил  ему  праздничек  вроде  нашего, да ведь он сразу смекнет, что у
тебя на уме. Наверное, мне надо пойти к нему вроде как на разведку, но о
главном помалкивать.
     -  И я с тобой,- сказал Элен.
     -  Ни  в  коем  случае,  если придем вдвоем, он сразу насторожится,
вдруг мы опять что-нибудь такое затеяли.
     -  Но ведь это же я придумал,- сказал Элен.
     -  Знаю,-  сказал  Мак.-  Ну  и что? Когда все устроим, я, конечно,
скажу Доку, что это твоя идея. Но идти лучше мне одному.
     -  А он как - не сердится? - спросил Эдди.
     -  Док в  порядке.
     Мак застал Дока в нижнем этаже. На нем был длинный резиновый фартук
и  резиновые перчатки, чтобы защитить руки от формальдегида. Он вливал в
вены  и  артерии  маленьких  акул  цветные  растворы.  Работала  шаровая
мельница,   готовя   синюю   жидкость.   Красная   жидкость  уже  была в
пневматическом  шприце.  Умные  пальцы  Дока  работали четко, игла сразу
попадала  в вену; нажим на собачку, и сжатый воздух гонит в вены красную
краску.  Готовых  акул Док складывал в аккуратную стопку. Ему надо будет
пройтись  по  ним еще раз - влить в артерии синюю жидкость. Из этих акул
получаются отличные препараты.
     -  Привет, Док,-  сказал Мак.- Вы, вижу,  очень заняты.
     -  Постольку поскольку,- сказал Док.- Как  ваш щенок?
     -  Замечательно. Если бы не вы, он бы сдох.
     На  миг  Дока  окатила  волна  подозрительности,  но только на миг.
Обычно  комплименты  Мака  его  настораживали.  Он  ведь очень давно его
знал.  Но  сейчас  в  тоне  Мака звучали только нотки благодарности. Док
знал, как ребята любили Милочку.
     -  Как  дела в Королевской ночлежке? - спросил  он.
     -  Прекрасно,  Док.  У  нас прибавилось два новых стула. Зашли бы к
нам, посмотрели. У нас стало очень уютно.
     -  Зайду,- ответил  Док.- Что, Эдди  так все и  носит кувшины?
     -  А  то  как  же,-  сказал  Мак.-  Но теперь он пива не добавляет.
По-моему, так лучше, крепости больше.
     -  Ну, крепости там и так было достаточно.
     Мак  терпеливо  ждал.  Рано или поздно Док сам выйдет на жилу, надо
только набраться терпения: если он первый заговорит о деле, будет не так
подозрительно. Мак давно усвоил этот прием.
     -  Что-то Элена не видать. Он не болеет?
     -  Нет,-  ответил Мак и пошел в наступление.- Элен здоров. У него с
Хьюги  война.  Вот  уже целую неделю,- Мак хохотнул.- Но самое смешное,-
спорят,  а  сами  в этом ни уха, ни рыла. Я не вмешиваюсь. Я тоже в этом
ничего не смыслю. А они чуть не дерутся.
     -  Из-за  чего же спор?
     -  А  вот  из-за  чего,-  ответил Мак.- Элен давно уже покупает эти
карты,  ну  где счастливые дни, планеты и все такое. А Хьюги заявил, что
все  это брехня. "Хьюги,- говорит Элен,- если знаешь, чей день рождения,
то все можно о нем узнать". А Хьюги отвечает: "Тебя просто облапошивают,
всучат  карту  и  опустят в карман твой десятипенсовик". Я в этом ничего
не смыслю. А вы как думаете, Док?
     -  Я,  пожалуй,  соглашусь с Хьюги,- сказал Док, выключил мельницу,
вымыл шприц и наполнил его синей жидкостью.
     -  Вчера  вечером  опять  давай  спорить.  Спрашивают меня, когда я
родился. Я ответил - двенадцатого апреля. Элен пошел, купил мою карту. И
прочитал.  Некоторые  вещи  сходятся.  Но там написано только хорошее, а
хорошему  о  себе  всегда  веришь.  Карта говорит, что я смелый, умный и
добрый с друзьями. Элен уверяет, что все это правда. А у вас, Док, когда
день рождения?
     Вопрос   в  конце  длинного  разговора  прозвучал  вполне  невинно.
Придраться  было не к чему. Но нельзя забывать, что Док знал Мака очень,
очень давно. Если бы он его не знал, он бы сказал честно: восемнадцатого
декабря; а так он слукавил, ответил - двадцать седьмого октября.
     - Спроси у Элена,- прибавил Док,- что эти карты говорят обо мне.
     - Наверное, все это и правда брехня,- сказал Мак.- Но Элен верит. Я
попрошу его посмотреть вашу карту.
     С  этим  Мак  ушел,  а  Док  стал  ломать  голову, что бы это могло
значить.  Он, конечно, понял, что разговор был затеян неопроста. Он знал
Мака,  знал  его  приемы.  Учуял  его стиль. И Док спрашивал себя, каким
образом  Мак  может  использовать  полученную  информацию. Только спустя
время, когда по всей округе поползли слухи. Док разгадал замысел Мака. И
вздохнул с облегчением - взаймы просить не будет.
-==ГЛАВА XXVI==-
     Как-то  на  лодочной  верфи  играли двое мальчишек, играли, пока на
забор  не  вспрыгнула кошка. Мальчишки немедленно затеяли охоту, погнали
кошку   через   линию  и  на  насыпи  набрали  полные  карманы  отличных
разноцветных  камней.  Кошка  удрала  от  них, нырнув в густую траву, но
камни  они не выбросили. Такой камушек может пригодиться в любую минуту.
Они  спустились  к  Консервному Ряду и швырнули камень в рифленое железо
одного  из  цехов.  В  окно  конторы  выглянуло  испуганное лицо; увидев
мальчишек,  человек бросился наружу, но у них ноги оказались быстрее. Он
еще  не добежал до двери, а мальчишки уже лежали в траве, спрятавшись за
бревно, валявшееся на пустыре. Он бы их за сто лет не нашел.
     -  Спорим, он хоть всю жизнь ищи, не найдет,- сказал Джон.
     Но  никто  их не искал, и скоро им стало скучно лежать в траве. Они
встали  и  пошли  вдоль  Консервного Ряда. Долго глядели в окно лавки Ли
Чонга,  страстно  мечтая  о  плоскогубцах,  ножовке, касках строителей и
бананах.  Потом  перешли  улицу  и  сели  на  нижнюю  ступеньку Западной
биологической.
     -   Знаешь,  говорят  у  этого  дядьки  стоят  бутылки  с  мертвыми
человечками.
     -  Какими человечками? - спросил Уиллард.
     -  Обыкновенными, которые еще не родились.
     -  Врешь,- сказал Уиллард.
     -  А вот и не вру. Знаешь сына Спрейгов? Он сам видел. Говорит, они
маленькие-премаленькие, у них ручки, ножки и даже глаза.
     -  А  волосы? - спросил Уиллард.
     -  Он  про волосы не говорил.
     -  А  ты бы спросил его. Врет он все.
     -  Смотри, чтобы он тебя не услышал,- сказал Джон
     -  А  ты пойди повтори ему, что я сказал. Я его не боюсь. И тебя не
боюсь. Я никого не боюсь. Понял?
     Джон  не отвечал.
     -  Понял, говорю?
     -  Нет,- ответил Джон.- Я думаю, может, пойти спросить этого парня,
правда,  что  у него в бутылках мертвецы. Может, он их нам покажет, если
они у него есть?
     -  А  его  нет  дома,-  ответил  Уиллард.-  Видишь, его машины нет.
Куда-то уехал. Я думаю, это все брехня. И этот Спрейг все тебе набрехал.
Брехун он. И ты брехун.
     Такой  уж  был  скучный  день.  Ничего  интересного, и Уиллард стал
задираться.
     -  Ты  еще и трус, да, трус. Понял?
     Джон  не отвечал. Тогда Уиллард сменил тактику.
     -  А  где твой старик? - обычным  тоном спросил он.
     -  Умер,-  ответил Джон.
     -  Умер?  Что-то я не слыхал. А от чего умер?
     Какой-то миг Джон молчал. Он знал, что Уиллард знает от чего, но не
мог этого сказать, тогда драки не избежишь, а он боялся Уилларда.
     -  Он  покончил... убил сам себя.
     -  Да?- лицо у Уилларда вытянулось.- А как покончил?
     -  Съел крысиного яду.
     -  Он  что, решил, что он крыса?- загоготал Уиллард.
     Джон  улыбнулся шутке самую малость.
     -  Конечно,  он считал себя крысой,- кричал Уиллард.- Он, наверное,
не  ходил, а ползал - вот так, гляди, Джон! И нос морщил вот так, гляди!
А  хвост  у  него  был  длинный-предлинный!- Уиллард зашелся от хохота.-
Лучше  бы  он нашел крысоловку и сунул туда голову!- Теперь уже хохотали
оба.  Уиллард  своего  добился.-  А  как он выглядел?- Новая шутка.- Вот
так?- он скосил глаза, оскалил рот и вывалил наружу язык.
     -  Он  весь день мучился,- сказал Джон.-  Умер  ночью. Ему  было очень
больно.
     -  Зачем это он?
     -  Не  мог  найти  работу,-  сказал  Джон.-  Почти год искал. И что
смешно, знаешь? Наутро пришел человек и сказал, что отцу есть работа.
     -  А  я  думаю,  он считал себя крысой,- Уиллард повторил шутку, но
даже у него самого она больше не имела успеха.
     Джон  встал, сунул руки в карманы. И вдруг увидел блестящую монетку
на  дне канавы, он кинулся туда, протянул руку, но Уиллард оттолкнул его
и схватил монету из-под ноги у Джона.
     -  Я  первый увидел,- крикнул Джон.-  Отдай!
     - Так я тебе и отдал,- сказал Уиллард.- Пойди лучше съешь крысиного
яда. Понял?
-==ГЛАВА XXVII==-
     Мак  с ребятами - Добродетель, Милосердие, Красота. Вот они сидят в
Королевской  ночлежке,  а  доброе  их  влияние,  точно  круги по воде от
брошенного  камня,  расходятся  по  всему Консервному Ряду и дальше - до
Пасифик-гроув, в Монтерей и даже за холм в долину Кармел.
     - На этот раз,- сказал Мак,- мы должны сделать все, чтобы он был на
вечеринке. Если его не будет, не будет и вечеринки.
     - А где мы устроим праздник? - спросил Джонс.
     Мак  откинулся  со  стулом  назад,  так что спинка стула уперлась в
стену, и обвил ногами передние ножки.
     - Я сам все время об этом думаю,-сказал он,- конечно, можно было бы
пригласить  всех  сюда,  но  тогда никакого сюрприза не будет. К тому же
Док любит свой дом. У него там музыка.
     Мак, нахмурившись, посмотрел на ребят.
     -  Не  знаю,  кто  тогда сломал проигрыватель,- сказал он.- Но если
кто-нибудь в этот раз дотронется до него, своими руками убью.
     -  По-моему, надо праздновать у него,- сказал Хьюги.
     Никто  никому  не  говорил  про  день  рождения,  как-то потихоньку
узналось  само  собой.  И  никого  не звали. Но собирались прийти все. У
каждого  в  памяти двадцать седьмое октября было обведено красным. А раз
день рождения, то должны быть подарки.
     Взять хотя бы "Медвежий стяг". Все его обитательницы хоть один раз,
да наведывались в лабораторию за советом, медицинской помощью или просто
побыть  в обществе мужчины, который дружит с тобой просто так. И все они
видели,  чем застлана его постель - старым выцветшим одеялом, на котором
оставили  следы  лисохвост  и репейник, да и сама земля; Док брал его во
все   свои  путешествия.  Если  появлялись  деньги,  Док  покупал  новое
оборудование.  Ему  в  голову  не  приходило купить себе новое одеяло. И
девочки Доры решили сшить для него шелковое лоскутное одеяло неописуемой
красоты.  А  поскольку  лоскутки  были когда-то шелковыми комбинациями и
вечерними  платьями, то одеяло переливалось розовым, сиреневым, лимонным
и  светло-вишневым  цветами.  Девочки  шили  его  перед полуднем и после
обеда,   до  прихода  рыбаков  с  сейнеров.  Объединенные  работой,  они
перестали  ссориться и дуться Друг на друга, что постоянно бывает в доме
греха.
     Ли  Чонг  достал  из  своих  запасов  целую  гирлянду  шутих длиной
двадцать  пять  футов  и большую корзину луковиц китайских лилий. По его
мнению, без этих вещей не мог обойтись ни один настоящий праздник.
     У  Сэма  Мэллоя  была своя теория антикварных вещей. Он считал, что
старая   мебель,  стекло,  керамика,  не  представлявшие  в  свое  время
ценности,  по  прошествии  лет  приобретают  ореол  старины  и  цена  их
вырастает стократ сравнительно с реальной стоимостью и пользой. Он видел
однажды  стул, который продали за пятьсот долларов. Сэм коллекционировал
части  древних  автомобилей  и был уверен, что придет день, когда за его
коллекцию  ему дадут баснословные деньги и выставят ее на черном бархате
в  лучших  музеях.  Сэм  долго думал о дне рождения, потом осмотрел свои
сокровища,  хранившиеся  в  большом запертом ящике позади котла. И решил
подарить  Доку  один из самых лучших своих образцов - шатун и поршень от
"чалмерса"  1916  года.  Он  чистил и полировал эти железки, пока они не
засверкали,  как  старинные  доспехи. Сам сделал для подарка ящик и обил
его изнутри черной материей.
     Мак  с  ребятами  тоже  долго  обдумывали, что бы такое подарить. И
вспомнили,  что  Док всегда нуждается в кошках, а поймать их - проблема.
Мак  достал  свою двойную клетку. Поймали кошку, которая как раз просила
кота, посадили в клетку, а клетку поставили под кипарис на самом высоком
месте   пустыря.   Затем   ребята   соорудили   из  проволоки  еще  одну
клетку-ловушку и поставили ее в углу своего дома. Количество котов росло
каждую  ночь  в геометрической прогрессии. Джонс два раза в день ходил к
рыбозаводам,   приносил  рыбьи  головы,  чтобы  кормить  пленников.  Мак
справедливо рассудил, что двадцать пять котов - подарок хоть куда.
     -  На  этот  раз  никаких  украшений,- сказал Мак.- Просто солидная
доброкачественная пирушка. Но чтобы спиртное лилось рекой.
     Известие  о  предстоящем  дне рождения дошло и до Гая в Салинасскую
тюрьму,  он договорился с шерифом, что тот отпустит его на вечер, да еще
взял  взаймы  два  доллара  на билет туда и обратно. Гай в прошлом много
доброго  сделал  шерифу, а шериф не тот человек, кто забывает добро, тем
более, что приближались выборы, а Гай обещал обеспечить ему голоса. Гай,
между прочим, мог, если б захотел, очернить Салинасскую тюрьму, что было
нежелательно.
     Что  касается  Анри-художника, то он недавно вспомнил про старинные
подушечки   для  булавок.  Анри  решил  возродить  этот  вид  искусства,
процветавший  в девяностых годах, и с восторгом увидел, что разноцветные
булавки  могут  творить  чудеса.  Причем  картина всегда не окончена - в
любой  миг  можно  совсем  по-иному натыкать булавки. Он как раз готовил
несколько  подушечек  для  персональной  выставки  и вдруг услыхал о дне
рождения;  он  тут  же  отставил  свою работу и начал творить гигантскую
подушку для Дока. Получался затейливый пикантный узор из зеленых, желтых
и   синих  булавок.  Все  тона  были  холодные,  и  называлось  творение
"Прикембрийский завет".
     Друг   Анри  Эрик,  ученый  брадобрей,  собиравший  первые  издания
авторов,  у которых никогда не было ни второго издания, ни второй книги,
решил  подарить Доку тренажер для гребли. Он достался ему по суду, когда
объявил банкротство один его клиент, которого он стриг и брил в долг три
года. Машина была в отличном состоянии. Никто ею помногу не пользовался.
Впрочем, тренажерами для гребли вообще не пользуются.
     Заговор  рос  и  ширился,  посвященные сновали туда-сюда, обсуждали
подарки,  спиртное,  в  какой  час торжество начнется, и напоминали друг
другу не проговориться.
     Док  не  помнил, когда первый раз заметил, что вокруг него плетется
интрига.  Когда  он  входил к Ли Чонгу, разговор тотчас смолкал. Сначала
ему  показалось,  что  люди  почему-то  дуются  на  него.  Но  тут сразу
несколько человек спросили, что он делает двадцать седьмого октября. Это
очень  его  озадачило:  он  брякнул  тогда  "двадцать седьмого" наобум и
тот-час  забыл  об  этом.  Вообще-то  ему  было  интересно услышать свой
гороскоп, составленный по фальшивой дате. Но Мак больше не возвращался к
этому, и дело само собой забылось.
     Однажды  вечером  он  зашел  в  пивную  "У  дороги", там было пиво,
которое он любил, и они хранили его как надо, при нужной температуре. Он
выпил  первый стакан и уже поудобней уселся, чтобы с наслаждением тянуть
второй, как вдруг ушей его коснулся любопытный разговор. Какой-то пьяный
спросил у бармена:
     -  Ты  идешь на вечеринку?
     -  Какую вечеринку?
     -  Как  какую?  Ты ведь знаешь Дока из Консервного Ряда,- сказал он
доверительно.
     Бармен  посмотрел в зал и опять воззрился на пьяного.
     - Так  вот,- сказал пьяный,- они устраивают ему день рождения.
     -  Кто они?
     -  Да все.
     Док  призадумался.  Этого  пьяного  он  совсем  не  знал.  Известие
породило  в  нем  сложные  чувства.  На сердце стало тепло - ему готовят
праздник, его день рождения, и в то же время внутри у него все задрожало
- он вспомнил прошлую вечеринку.
     Все   сразу  встало  на  свои  места  -  вопрос  Мака  и  молчание,
наступавшее  при  его  появлении.  Он  долго не спал в ту ночь, сидел за
своим  столом  и  думал.  Оглядел  комнату, соображая, что надо убрать и
запереть. Он знал: вечеринка может дорого ему обойтись.
     На  другой  день  он  сам занялся приготовлениями. Лучшие пластинки
унес  в  дальнюю  комнату,  где  их придется запереть. Отнес туда же все
оборудование  и  препараты,  которые  бьются. Он знал, как будет - гости
придут  голодные,  еды не принесут. Очень скоро выпьют все спиртное, как
обычно  бывало,  и  тогда...  Док, уже немного усталый, побрел в магазин
"Дешевые товары", где был умный, все понимающий с одного взгляда мясник.
Обсудили,   какое   приготовить  мясо.  Док  заказал  пятнадцать  фунтов
бифштексов,  десять  фунтов  помидоров, двенадцать кочанов салата, шесть
буханок хлеба, большую банку арахисового масла, банку клубничного джема,
пять  галлонов вина и четыре четверти хорошего, не очень дорогого виски.
Он  знал,  что  первого числа придется выдержать объяснение в банке. Еще
три-четыре таких вечеринки, и можно распроститься с лабораторией.
     А  Консервный  Ряд  бурлил.  Док был прав. Никто не думал о еде, но
каждый,  кто  мог,  припрятывал  лишнюю  бутылку.  Число подарков росло,
список  гостей,  если  бы существовал, напомнил бы перепись населения. В
"Медвежьем  стяге"  только  и  разговоров  было,  что о нарядах. Девочки
собирались  не  на  работу  и  им  не  хотелось  идти в длинных красивых
платьях,  которые,  в  сущности,  были для них рабочей одеждой. И решили
надеть  обычные,  уличные.  В  общем,  все  было  не  так  просто.  Дора
настаивала,   что   в  доме  должна  остаться  дежурная  бригада,  чтобы
постоянные  клиенты  потом  не  жаловались. Разбились на смены - сначала
одни  пойдут,  потом  другие.  Никак не могли договориться, кто пойдет в
первую  очередь,  пришлось бросить жребий. Ведь первые увидят лицо Дока,
когда  ему  преподнесут  неописуемое одеяло. Они шили его на раме, и оно
уже  было почти готово. Миссис Мэллой отложила на время свое покрывало и
принялась  вышивать  салфетки  для  пивных  кружек Дока. Первое волнение
наконец схлынуло, уступив место истовой серьезности. В ловушке Мака было
уже пятнадцать котов, их дикий вой по ночам немного нервировал Милочку.
-==ГЛАВА XXVIII==-
     Рано  или поздно Фрэнки должен был услышать про день рождения Дока.
Фрэнки  носило  туда-сюда,  как  маленькое облачко. Он всегда был вблизи
какой-нибудь  кучки  людей.  Никто  не  замечал  его, не обращал на него
внимания. Нельзя было понять, слышит он что-нибудь или нет. Но он слышал
о  дне  рождения,  о подарках для Дока, и в нем росло ощущение полноты и
какого-то щемящего томления.
     За  стеклом  витрины  ювелирного  магазина  Джейкобса  стояла самая
красивая на свете вещь. Она стояла очень давно. Это были часы из черного
оникса  с золотым циферблатом, прекраснее всего была статуэтка наверху -
бронзовая   фигурка   святого   Георгия,   убивающего  дракона.  Дракон,
пронзенный  копьем,  задрал  вверх  когтистые лапы. Святой был закован в
латы,  забрало  шлема  поднято,  он  сидел  на  жирной, с тяжелым крупом
лошади.  Своим копытом она пришпилила дракона к земле. Удивительная вещь
-  у  святого  была  острая  клинышком бородка, и он немного смахивал на
Дока.
     Фрэнки  несколько  раз  проходил  по улице Альварадо мимо витрины и
любовался этой красотой. Он грезил о святом Георгии, ощущал пальцами его
гладкую  тяжелую  бронзу.  Он  уже  давно  заметил  ее, еще до того, как
услыхал о дне рождения и подарках.
     Он  стоял  перед  стеклом  целый  час,  пока  решился войти.
     -  Ну?-  спросил  мистер  Джейкобс. Он уже составил представление о
посетителе - в карманах у того не наберется и десяти центов.
     - Сколько стоит?- охрипнув от волнения, спросил Фрэнки.
     - Что?
     - Вот это.
     -  Ты  говоришь о часах? Пятьдесят долларов, с фигуркой - семьдесят
пять.
     Фрэнки,  ничего  не  ответив,  вышел.  Пошел  на  берег, заполз под
перевернутую  лодку  и смотрел сквозь щели на мелкие волночки. Бронзовая
группа  не  выходила  у  него  из  головы,  он и сейчас видел ее воочию.
Безумная,  неотступная  страсть охватила его и подчинила себе. Он должен
завладеть этой красотой. Он думал о ней, и глаза его загорались яростным
блеском.
     Он  просидел  под  лодкой весь день, а ночью вылез и пошел на улицу
Альварадо.  Люди шли в кино, возвращались, спешили в "Золотой мак", а он
все  ходил и ходил мимо витрины. И он не устал, не захотел спать, потому
что красота жгла его как огнем.
     Подошел полицейский.
     - Ты что здесь делаешь? - спросил он у Фрэнки.
     Фрэнки  помчался  что  есть  духу,  завернул за угол и спрятался за
бочку,  стоявшую  в  переулке.  В половине третьего он подкрался к двери
магазина  и  потянул  за  ручку.  Дверь  заперта.  Фрэнки опять убежал в
переулок,  сел  за  бочку  и  стал  думать.  Увидел рядом с бочкой кусок
цемента и поднял его.
     Полицейский потом говорил на суде: он услышал звон разбитого стекла
и  побежал.  Витрина у Джейкобса была разбита. Он увидел, что нарушитель
быстро  уходит прочь, и бросился за ним. Он не понимает, как мальчишка с
такой  ношей мог бежать так быстро - ведь часы и бронза весили пятьдесят
фунтов. Но мальчишка чуть было не ушел от погони. Если бы не тупик, куда
он нечаянно забежал, его бы не догнали.
     Шеф полиции на другой день позвонил Доку.
     -  Зайдите  ко мне. Я бы хотел поговорить с вами.
     Ввели  Фрэнки.  Он  был  грязный и нечесаный. Глаза красные, но рот
плотно сжат. Увидев Дока, он чуть улыбнулся ему.
     -  Что  случилось, Фрэнки? - спросил Док.
     -  Он этой ночью вломился в окно ювелирного магазина,- сказал шеф.-
И  украл  какую-то вещь. Мы обратились к его матери. Но она сказала, что
она  здесь  ни  при  чем.  Он  дома  не бывает, вертится все время возле
лаборатории.
     - Фрэнки,- сказал Док,- ты не должен был этого делать.
     Сердце заныло от предчувствия неизбежного.
     - Не могли бы вы отпустить его мне на поруки? - спросил Док.
     -  Думаю,  что  судья  не  согласится,-  сказал  шеф.-  У  нас есть
медицинское заключение. Вы ведь знаете, что с ним?
     -  Да,-  ответил Док,- знаю.
     -  И знаете, что может быть, когда начнется переходный возраст?
     -  Да,-  повторил Док,- знаю.
     Сердце сдавило нестерпимой болью.
     -  Врач  говорит, лучше его отправить. Раньше мы не могли, а теперь
он совершил преступление. Думаю, это будет самое лучшее.
     Фрэнки слушал, и слабая улыбка постепенно таяла в его лице.
     -  Что он украл? - спросил Док.
     -  Большие часы с бронзовой статуэткой.
     -  Я заплачу за нее.
     -  Нет  надобности.  Часы  уже на месте. Я думаю, судья не станет и
слушать. Это случится еще не раз. Вы ведь знаете.
     -  Да,-  мягко  проговорил Док,- знаю. Но, может, была какая-нибудь
причина.
     -  Фрэнки,-  сказал Док,- зачем ты  их взял?
     Франки долго глядел на него.
     -  Я люблю  вас,- сказал он.
     Док  выбежал  от  шерифа,  сел  в  машину и поехал собирать морских
животных в пещерах у мыса Лобос
-==ГЛАВА XXIX==-
     Двадцать  седьмого  октября  в  четыре  часа  пополудни  Док кончил
препарировать  медуз  последнего,  богатого улова. Он вымыл банку из-под
формалина, вычистил пинцеты, попудрил и стащил резиновые перчатки. Пошел
наверх,  покормил  крыс,  отнес  микроскоп  и  еще несколько пластинок в
заднюю  комнату. Запер их там. Бывает, что просвещенному гостю захочется
поиграть  с  гремучей  змеей.  Приняв  все  меры  предосторожности,  Док
надеялся,  что  праздник  обойдется  без  человеческих  жертв. Но нельзя
чтобы и мухи дохли с тоски.
     Он  поставил  на  огонь  кофейник,  включил  проигрыватель,  достал
"Большую  фугу"  и  пошел  принимать  душ.  С душем справился быстро, не
успела фуга доиграть - он уже сидел во всем чистом за чашкой кофе.
     Он выглянул в окно, посмотрел на пустырь, на Королевскую ночлежку,-
нигде  никакого  движения.  Док  не  знал,  сколько  народу придет и кто
именно.  Но  чувствовал,  что  за  ним наблюдают. Он чувствовал это весь
день. Никого не видел поблизости, но знал - не одна пара глаз неотступно
следит  за ним. Так значит, это сюрприз. Что ж, так и будем действовать.
И  Док  не  стал  нарушать  заведенный распорядок, вел себя, как всегда.
Пошел  к  Ли  Чонгу,  купил две кварты пива. У Ли царило приглушенное на
восточный   лад  волнение.  Значит,  они  тоже  придут.  Док  вернулся в
лабораторию и налил себе стакан пива. Первый выпил, чтобы утолить жажду,
второй - для удовольствия Пустырь и улица как вымерли.
     Мак  с  ребятами  сидели у себя дома как взаперти. Becь день гудела
плита,  кипятили  для мытья воду. Выкупало даже Милочку и повязали ей на
шею красный бантик.
     -  Когда мы туда пойдем? - спросил Элен.
     -  Думаю,  не  раньше  восьми,- ответил Мак.- Но я не против выпить
сейчас по маленькой для согрева.
     - Может, и Док хочет выпить для согрева,- сказал Хьюги.- Я бы пошел
отнес ему бутылку просто так.
     -  Не надо,- сказал Мак.- Док пошел  к Ли за пивом
     -  Ты думаешь, он ничего не подозревает? - спросил Джонс.
     -  С чего  бы ему подозревать? - сказал Мак.
     Два  кота  в  клетке  затеяли  свару, и весь наличный состав взвыл,
выгнул спину дугой. Поймали двадцать одного кота, меньше, чем наметили.
     - А как мы отнесем туда этих котов? - спросил Хьюги.- Такая большая
клетка в дверь не пройдет.
     -  А  мы  и  не  понесем,-  сказал  Мак.- Помните, что получилось с
лягушками. Просто скажем про них Доку. Он потом придет и сам заберет их.
     С  этими  словами  Мак  встал и открыл один из кувшинов с коктейлем
Эдди.
     -  Что ж, пожалуй надо выпить для согрева,- сказал он.
     В  половине шестого старик китаец спустился с холма, прошлепал мимо
Королевской    ночлежки   и   исчез   между   Западной   биологической и
рыбозаводом "Эдиондо".
     Девочки   в   "Медвежьем  стяге"  были  уже  в  полной  готовности.
Расписание  смен  составили  с  помощью жребия - тянули соломинки. Смены
решили менять каждый час.
     Дора  была  великолепна. Ее только что покрашенные в оранжевый цвет
волосы  были  завиты  и  уложены  в  виде  башни.  На пальце красовалось
обручальное кольцо, а на груди горела бриллиантовая брошь. Платье на ней
было  шелковое  -  по  белому фону черные листья бамбука. В спальнях шла
процедура, обратная обычной: не раздевались, а одевались.
     Кто  оставался,  облачались  в  длинные вечерние туалеты, кто шел в
гости,  надели  короткие набивные платья и выглядели очень мило. Готовое
одеяло  на  подкладке  уложили  в  большой  картонный  ящик, а ящик пока
поставили  в  бар.  Привратник  разворчался:  его  было решено оставить.
Кто-то  ведь  должен  присмотреть  за  домом. Вопреки строгому приказу у
каждой  девушки  в спальне была припрятана пинта спиртного, и все только
ждали сигнала - как не подкрепиться перед таким походом.
     Дора  величественно  прошествовала  в свой кабинет и заперла дверь.
Отомкнула ключиком верхний ящик бюро с откидной доской, достала бутылку,
рюмку  и  немного  в  нее  плеснула.  Бутылка легонько звякнула о рюмку.
Девушка,  стоящая  начеку  у  двери, услышала сигнал, и тотчас "Медвежий
стяг"  облетела радостная весть. Теперь Дора не учует запаха спиртного у
своих воспитанниц. Девушки разбежались по комнатам и достали свои пинты.
Сумерки  опустились  на  Консервный  Ряд  -  серенький час между дневным
светом и электрическими фонарями. Филлис Мэй отогнула штору в гостиной и
глянула в окно.
     -  Ты его видишь? -  спросила Дорис.
     -  Вижу. Он включил свет. Сидит, по-моему, читает. Господи помилуй,
сколько можно читать. Он погубит себе глаза. В руке у него кружка пива.
     -  Думаю, и  нам не мешает выпить,- сказала Дорис.
     Филлис Мэй еще немножко хромала, а в остальном была хоть куда.
     - Вот смеху-то,- сказала она.- Сидит себе там и в ус не дует, а тут
ему такой праздник готовится.
     -  Он  никогда  не  заходит  к  нам повеселиться,- сказала печально
Дорис.
     -  Многие  мужчины  не хотят платить,- заметила Филлис Мэй.- Это им
дороже обходится, но они так не считают.
     -  Но, черт, может, они ему нравятся.
     -  Кто нравится?
     -  Да девушки, которые ходят к нему.
     -  Наверное. Я была у него один раз. Ко мне он не приставал.
     - Он и не будет приставать,- сказала Дорис.- Но не думай, ты бы все
равно вряд ли ему понравилась, даже если бы не жила здесь.
     -  Ты  думаешь, он презирает нашу профессию?
     -  Не думаю. Просто он, наверное, считает, если девушка работает, у
нее к этому другое отношение.
     Выпили еще немного.
     У  себя  в  кабинете  Дора тоже еще плеснула себе, выпила и заперла
верхний ящик. Погляделась в зеркало, поправила безупречное сооружение на
голове,  полюбовалась  ярко-красными  ногтями  и  пошла  в бар. Альфред,
привратник,  сидел  надувшись.  Ни  в его словах, ни в лице это никак не
выражалось. И все равно он явно надулся. Дора холодно оглядела его.
     -  Я вижу, ты не в настроении?
     -  Ничего подобного,- ответил Альфред.-  Все в порядке.
     Ответ взбесил Дору.
     - Говоришь, все в порядке? Это твоя работа. Ты ею дорожишь или нет?
     -   Все  в  порядке,-  ледяным  тоном  повторил  Альфред.-  У  меня
прекрасное настроение.
     Он положил локти на стойку и погляделся в зеркало.
     - Идите спокойно и веселитесь,- продолжал он.- Я за всем присмотрю.
Ни о чем не беспокойтесь.
     Такое усердие смягчило Дору.
     -  Видишь,  Альфред,- сказала она.- Нельзя, чтобы дом оставался без
мужчины.  Какой-нибудь  пьяный  начнет  куражиться,  а девочкам с ним не
сладить.  Но  ты  можешь  пойти  туда  немножко позже, а за домом будешь
смотреть в окно. Ты ведь сразу заметишь, если что не так. Пойдешь?
     -  Да, мне бы хотелось пойти,- сказал Альфред.
     Разрешение хозяйки пролило бальзам на его сердце.
     -  Заскочу  раз-другой  попозже  минут  на пять. Вчера вечером один
буйный  пытался ворваться. Знаешь, Дора,- я как зашиб того малого, вроде
сам  не  свой.  Потерял ощущение силы. Боюсь, попридержу удар, тут мне и
крышка.
     -   Тебе  надо  отдохнуть,-  сказала  Дора.-  Попрошу  Мака,  пусть
поработает за тебя, а ты пару недель отдохнешь.
     Замечательная все-таки женщина эта Дора.
     Док  у себя в лаборатории выпил после пива чуть-чуть виски. И вдруг
умилился.  А  здорово, что они решили устроить ему праздник. Он поставил
"Павану  умершей  принцессе",  и  у  него  слегка защемило сердце. В тон
настроению  поставил  "Дафниса  и  Хлою".  Там  был  кусок, вызывающий в
воображении  одну  и ту же картину. Жители Афин накануне Марафона: видят
длинное   облако   пыли,  катящееся  по  равнине,  слышат  лязг  оружия,
элевсинские  богослужения.  Вот  опять  эта  музыка и опять эта картина.
Кончилась  пластинка,  Док налил еще виски и задумался - не поставить ли
Бранденбургский  концерт.  Это  собьет  с  него меланхолию, в которую он
погружался.  А  что,  собственно, плохого в меланхолии? Даже приятно. "Я
могу ставить, что хочу,- сказал он громко,- могу поставить "Лунный свет"
и "Девушку с волосами цвета льна". Я свободный человек".
     Он  еще  налил  виски  и выпил. И остановился на "Лунной сонате". В
окно  он  видел,  как мигала неоновая вывеска на "Ла Иде", как загорелся
фонарь перед "Медвежьим стягом".
     Огромные  коричневые  жуки  тучей  ринулись  на  огонь  и  сразу же
попадали  на  землю,  дергая  в  воздухе  ножками  и шевеля усами. Вдоль
сточной  канавы  прогуливалась  в  одиночестве кошка, ища приключений. И
недоумевала,  куда  могли подеваться коты, так скрашивающие жизнь днем и
превращающие ее в ад ночью.
     Мистер Мэллой выполз на четвереньках из котла взглянуть, не идут ли
гости  к  Доку.  В Королевской ночлежке парни сидели как на иголках и не
спускали глаз с черных стрелок будильника.
-==ГЛАВА XXX==-
     Природа вечеринок изучена недостаточно. Но общее мнение таково, что
у  вечеринок  есть  какая-то  патология, что патология эта своя в каждом
отдельном  случае  и  что  по  большей части она граничит с извращением.
Утверждают  также,  что  вечеринка  вряд  ли когда-нибудь развивалась по
задуманному  плану.  Это,  конечно, не относится к тошнотворным, рабским
вечеринкам,    которые    устраиваются,    погоняются    и   управляются
профессиональными  хозяйками-людоедками  с  тираническими наклонностями.
Да,  впрочем,  какие  это  вечеринки  - это парад с демонстрацией, почти
столь  же  непроизвольные, как перистальтика, и столь же интересные, как
ее конечный продукт.
     Наверное,  все  обитатели  Консервного  Ряда  создали в воображении
картинку   празднества  -  приветствия,  поздравления,  галдеж  и  общая
радость.  Но  все  получилось  совсем  по-другому.  Ровно в восемь Мак с
ребятами,  причесанные  и  умытые,  взяли  кувшины  и  двинулись вниз по
куриной  тропе,  перешли  линию,  миновали пустырь и вышли через улицу к
крыльцу Западной биологической. Поднялись по ступенькам, ощущая какой-то
трепет и смущение. Док отворил дверь, и Мак произнес коротенькую речь.
     -  Как  у  вас  день  рождения сегодня,- сказал Мак,- мы с ребятами
пришли  вас поздравить. Мы желаем вам счастья и поймали для вас двадцать
одну кошку.
     Он замолчал, ребята стояли на ступеньках, точно потерянные.
     - Входите,- сказал Док,- Такая... неожиданность. Я и не представлял
себе, что вы знаете про мой день рождения.
     - И все коты,- сказал Элен.- Мы их оставили дома.
     Чинно расселись в комнате, расположенной слева от входа. Воцарилось
долгое молчание.
     - Ну раз уж вы пришли,- сказал Док,- не выпить ли нам по маленькой?
     - Мы с собой кое-что захватили,- сказал Мак, показав на три кувшина
со знаменитым коктейлем.
     - Там нет ни капли пива,- сказал Эдди.
     Док отбросил послеполуденную меланхолическую грусть.
     -  Это  пока  оставим,-  сказал  он.-  Угощать  буду  я. У меня тут
обнаружилось немного виски.
     Сидели  чинно,  деликатно  тянули  виски - тут как раз вошла Дора с
девочками.  Они  принесли в подарок одеяло. Док накрыл им кровать, стало
очень красиво. Гостьи сели и тоже выпили. Следом явились мистер и миссис
Мэллой с подарками.
     -  Никто  и  не подозревает, какую ценность приобретут с годами эти
штуки,-  сказал  Сэм  Мэллой, вынимая шатун с поршнем от "чалмерса" 1916
года.- Их, может, всего три и осталось во всем мире.
     Гость  повалил  косяком. Анри принес подушечку для булавок размером
три  фута на четыре. Он рвался прочитать лекцию о своем новом материале,
но  к  этому  времени  официальная  часть уже кончилась. Пришли мистер и
миссис   Гай.  Ли  Чонг  принес  огромную  гирлянду  шутих  и  корзину с
луковицами  китайских  лилий.  Кто-то  съел  все  луковицы к одиннадцати
часам. Шутихи удержались дольше. Завалилась малознакомая компания из "Ла
Иды".  И  вечеринка  стала  быстро  набирать  темп.  Дора сидела, как на
троне,  увенчанная  оранжевым  пламенем  прически.  Держала рюмку виски,
изящно оттопырив мизинец. И не спускала глаз с девочек - не дай бог хоть
одна  допустит  какую-то  оплошность. Док поставил танцевальную музыку и
пошел на кухню жарить бифштексы.
     Первая  стычка  кончилась неплохо. Какой-то парень из "Ла Иды" стал
делать  одной из девочек Доры непристойные предложения. Она возмутилась,
и  ребята, разгневанные таким нарушением приличий, быстренько вышвырнули
его  и  даже  ничего  не разбили. Они были очень довольны, считая себя в
какой-то степени блюстителями порядка.
     Док  на  кухне жарил бифштексы на трех сковородах, резал помидоры и
горы   хлеба.   И  чувствовал  себя  превосходно.  Проигрывателем  лично
заведовал  Мак.  Он нашел альбом Бенни Гудмена с его трио. И по комнатам
закружились  пары;  веселье,  кажется, и впрямь началось. Эдди забежал в
контору,  отстучал чечетку и вернулся. Док сходил за кружкой пива и пока
кухарничал,  то  и  дело  отхлебывал  из  нее.  Настроение  у  него  все
поднималось.  Наконец  мясо было готово, и Док понес его гостям - общему
изумлению не было границ. Все вообще-то были не голодны, но мясо исчезло
мгновенно.  Насытившись,  гости  погрузились  в  приятную послеобеденную
истому. Виски все было выпито, и Док откуда-то извлек вино.
     -  Док,  поставьте,  пожалуйста,  хорошую музыку,- сказала с высоты
своего величия Дора.- Мне до смерти надоел музыкальный автомат дома.
     Док  поставил  "Я  пылаю"  и  "Любовь" из альбома Монтеверди. Гости
слушали  тихо,  глаза у всех устремились внутрь. Дора упивалась неземной
красотой музыки. Док опять почувствовал тихую, золотистую грусть. Музыка
смолкла,  гости  сидели молча. Док принес книгу и ясным глубоким голосом
стал читать:
     И  поныне,
     Коль предстанет душе моей образ любимой,
     Чье лицо - распустившийся лотос, чьи груди -
     Два плода, золотым напоенные соком, чье тело
     Пламенеет от раны, стрелою любви причиненной,
     Не познавши  любви до меня в своей младости чи
     Сразу сердце мое погребается снегом
     И  поныне,
     Коль увидел бы я ее передо мною
     Распахнувшую очи, с ланитою плавной
     Подведенной до уха, до маленькой мочки пунцовой
     Лихорадкой тоски от разлуки со мною больную,-
     Из любови  моей я б утешные сделал качели,
     Ночи вечным любовником  день бы я сделал.
     И  поныне,
     Коль вернулась бы снова с очами как звезды,
     Утомленная ношей любви своей юной,
     Я  бы снова голодным рукам-близнецам ее отдал,
     Снова пил бы я сладость хмельную из уст ее нежных,
     Словно шмель, что стремится грабителем к лилии бело
     Сокровенный у лилии мед отбирает.
     И  поныне
     Мои  очи, вокруг не глядящие боле,
     Кажут  мне лики милой утраченной девы.
     Украшенья златые ласкают прелестные щеки;
     О  чистейший, белейший, нежнейший, дивнейший пергамент,
     На котором уста мои лунною ночью писали
     Поцелуев стихи и уже не напишут.
     И поныне
     С смертью споря, является мне колебанье
     Вежд, припудренных нежно, весь сладостный образ
     Дивно-хрупкого тела на ложе в усталости счастья;
     Мне отраду дарившие, рдевшие нежно, живые
     Два цветка - два  сосца над высокой повязкою; свежесть
     Алых уст; не забуду вовек я утраты.
     И поныне
     Среди торжищ  твердят, что была она слабой,
     Полюбить меня силу имевшая; жалки
     Эти люди, что все покупают и сами
     Продаются  за деньги; а ты же была неподкупна:
     Раджа трех городов не сумел привести тебя златом
     На  высокое ложе; пребудешь всегда ты со мною,
     Облекая мне душу, как тело мне платье.
     И поныне
     Я люблю  ее продолговатые очи,
     Чей взор ласковей шелка, чьи грусть и веселость
     Непрестанно друг друга сменяют, чьи томные вежды
     Лишь  смежатся, их тень благодатная сердцу помнится
     Новым  взором пречудным; люблю я и благоуханность
     Свежих уст; и власов невесомые пышные волны;
     Легкость дивных перстов; тихий смех украшений.
     И поныне
     Помню  я, как на ласки мои отвечала
     Тихой лаской, с душой моей душу сливая,
     И в любовном огне никогда не бывала бесстыдной,
     Как богине своей любострастной служащие жрицы,
     Изощренным чьим играм горящий светильник свидетель
     И которых сон на пол нагих уроняет.
     ``Из санскритской поэмы "Черный златоцвет", перевод с английского
     А. Псурцева.''
     Филлис  Мэй,  не  стесняясь,  рыдала,  когда  он  кончил, сама Дора
приложила  к глазам платок. Элена так захватили звуки, что значение слов
совсем  от  него  ускользнуло.  Но мировая печаль хоть немного коснулась
каждого. Всем вспомнилась утраченная любовь, все услыхали зов.
     -  Господи,  вот  красота-то,-  сказал  Мак.-  Напомнило  мне  одну
дамочку...- И умолк.
     Налили  в  бокалы  вино и сидели притихшие. Вечеринка погружалась в
стадию  сладостного  томления.  Эдди забежал в контору, еще раз отстучал
чечетку,  вернулся  и  опять  сел  в  кресло.  Вечеринка уже готова была
забыться  сном,  как вдруг на ступеньках снаружи послышался топот многих
ног.
     - А где девочки? - раздался громовой голос.
     Мак поднялся на ноги, чувствуя чуть ли не счастье, и быстро пошел к
двери. Лица у Хьюги и Джонса расплылись улыбками.
     - Каких девочек вы спрашиваете? - мягко спросил Мак.
     - Это не бордель? Таксист сказал, тут он где-то поблизости.
     - Вы ошиблись, мистер,- весело отозвался Мак.
     - А это что за дамочки?
     И  тут  началось  сражение.  Пришедшие оказались командой со шхуны,
ловящей тунца, из Сан-Педро. Это были бравые, веселые, сильные парни, не
дураки подраться. После первой же атаки им удалось прорваться в комнаты.
Девочки  Доры,  каждая,  сняли  с  ноги  туфлю  и,  взяв  ее  за  носок,
приготовились  защищаться.  В  разгар  сражения они били врага по голове
острыми   каблуками.  Дора  бросилась  в  кухню  и  вернулась,  вращая с
воинственным  криком  тяжеленной  мясорубкой.  Даже Док развеселился. Он
молотил врагов шатуном с поршнем от "чалмерса" образца 1916 года.
     Это  было  славное  сражение.  Элен поскользнулся на чем-то, упал и
получил  дважды  в  лицо, пока вставал на ноги. С грохотом перевернулась
чугунная   печка.   Загнанные  в  угол  враги  отражали  атаки  тяжелыми
фолиантами,  хватая их с полок. В конце концов они оставили поле боя. Но
два окна на улицу были выбиты. Вдруг с тыла появился Альфред, он услыхал
шум  сражения и поспешил на помощь, вооружившись своим любимым оружием -
битой.  Дрались  на  ступеньках, на улице, а потом и на пустыре. Входная
дверь  опять  повисла  на одной петле. Рубаха на Доке была порвана, и на
худощавом,  но  мускулистом  плече проступили от чьих-то ногтей капельки
крови. Врага оттеснили уже почти до середины пустыря, как вдруг загудела
сирена  полицейской машины. Гости Дока едва-едва успели вернуться в дом,
кое-как  поставили на место сорванную дверь, выключили свет и затаились.
Полицейские  не  обнаружили  ничего подозрительного. А победители сидели
счастливые  в  темноте,  посмеивались  и потягивали вино. Из "Медвежьего
стяга"  пришла  новая  смена.  Свежее пополнение еще подняло боевой дух.
Вечеринка разошлась на славу. Полицейские вернулись, заглянули, щелкнули
языками  и  присоединились  к веселью. Мак с ребятами сели в полицейскую
машину  и  поехали  к Джимми Бручиа за вином. Вместе с вином захватили и
самого  Джимми. Вечеринка гудела на весь Консервный Ряд, от одного конца
до  другого.  Она вобрала в себя лучшие черты мятежа и ночной баррикады.
Команда  со шхуны из Сан-Педро приползла обратно на брюхе и была принята
с распростертыми объятиями. Все ласкали бывших врагов и восхищались ими.
Женщина,   живущая  в  пяти  кварталах  отсюда,  отправилась  в  полицию
жаловаться на шум, но не нашла ни одного полицейского. Полицейские потом
подали  рапорт об угоне полицейской машины. Ее вскоре нашли брошенной на
берегу.  Док сидел на столе, скрестив по-турецки ноги, и улыбался, мягко
похлопывая  пальцами  по  колену.  Мак  с  Филлис  Мэй  затеяли  на полу
индийскую  борьбу.  В разбитые окна дул с залива прохладный ветер. И вот
тогда кто-то запалил бесконечную гирлянду шутих Ли Чонга.
-==ГЛАВА XXXI==-
     В  густых  зарослях  мальвы  на  пустыре Консервного Ряда поселился
молодой  суслик.  Место  было идеальное. Кругом высились зеленые мальвы,
упругие,  толстые,  полные  соков. Когда они созревали, их низко висящие
плоды  так  и  манили  сквозь зелень. И земля была прекрасная для норы -
черная,  мягкая, с добавкой глины, так что ходы и помещения не осыпались
и  не обваливались. Суслик был толстый и лоснящийся, в защечных мешках у
него  всегда  было  полно  еды. Его маленькие ушки были чистые и красиво
поставленные,  глазки  черные,  как головки старомодных булавок, и почти
такой  же  величины.  Передние лапы-лопатки отличались силой, коричневый
мех  на спинке блестел, а бежевый на брюшке был неправдоподобно густой и
мягкий. Зубы у него были желтые, длинные и изогнутые, а хвостик тонкий и
короткий, хотя это был красивый суслик в цветущей поре жизни.
     Он  пришел  на  пустырь издалека, место ему понравилось, и он начал
рыть  нору на небольшом бугре, откуда из-за мальвы хорошо проглядывались
все  дороги  Консервного  Ряда.  Он  не  раз следил за ногами Мака и его
ребят,  когда  они  возвращались  в  Королевскую  ночлежку.  Начав  рыть
черную  как  смоль  землю,  он  нашел  ее еще лучше, чем ожидал: в земле
попадались  огромные  камни.  Главную кладовую он вырыл именно под таким
камнем,  чтобы  она не обвалилась, какой бы сильный ливень ни лил. Да, в
такой  норе можно прожить всю жизнь и обзавестись не одной семьей, места
столько, что хватит еще на десять нор.
     Когда   он  первый  раз  высунулся  из  норки,  было  раннее  утро,
восхитившее  его  красотой.  Сквозь  мальвы сверху сеялся мягкий зеленый
свет;  первые  лучи  солнца  брызнули в отверстие норы, и он лежал очень
довольный, нежась в их тепле.
     Вырыв главную кладовую, четыре запасных выхода. и непроницаемую для
воды  спальню,  суслик  начал  запасать  еду. Он срезал только те стебли
мальв,  которые  были  без  единого  изъяна,  затем  подравнивал  их  до
требуемой длины, тащил в нору и аккуратно складывал в главной кла довой,
заботясь  о  том, чтобы они не загнили и не заплесневели. Действительно,
идеальное  место.  Рядом  ни  одного  огорода или сада, значит, никто не
будет  ставить  на  него западни. Кошек, правда, уйма, но они целый день
трескали  рыбьи  головы и давно уже разучились охотиться. Подпочва здесь
была песчаная, и вода никогда долго не стояла в норе после дождя. Суслик
трудился  на  совесть,  и  скоро  кладовая была доверху наполнена пищей.
Тогда  он  сделал  по  бокам несколько маленьких камер для своих будущих
деток. Через несколько лет, если ничего не случится, тысячи его потомков
разойдутся по окрестностям, а корень их будет находиться здесь, под этим
бугром.
     Шло  время,  и  суслик  начал  слегка  тревожиться  - в его нору не
заглянула еще ни одна сусличиха. Каждое утро он садился у входа в нору и
пронзительно  свистел.  Свист  этот  недоступен  человеческому  уху,  но
суслики  слышат  его  даже глубоко под землей. И все равно, сусличихи не
появлялись.  Вконец  истомившись,  суслик  отправился  на  разведку;  он
бежал  по тропинке, пока не наткнулся на еще одну нору. Он сел у входа и
призывно  засвистел.  В норе что-то зашуршало, и суслик учуял сладостный
для  него  дух.  Немного  погодя, однако, из норы вышел старый, в боевых
шрамах  суслик-самец.  Он набросился на пришельца и так искусал его, что
тот едва дополз домой, забился в главную кладовую и три дня отлеживался;
в этом бою он потерял два пальца на правой передней лапе.
     И  суслик  снова  стал ждать. Сидел у своей норы в этом красивейшем
уголке  и  свистел,  но ни одна сусличиха так и не пришла к нему; делать
нечего,  пришлось  ему  собраться  в  дорогу  и покинуть эти благодатные
места.  Он  поднялся  выше  по  холму  и нашел пристанище в саду, полном
георгин, но хозяева этого сада каждую ночь ставили на сусликов западню.
-==ГЛАВА XXXII==-
     Док  просыпался  трудно и медленно, как выходит и воды толстяк. Его
сознание несколько раз выныривало н поверхность и снова проваливалось во
тьму.  На его бородке краснел след от губной помады. Он открыл один глаз
и  тут  же  зажмурился, ослепленный переливчатым блеском одеяла. Немного
погодя  глаз  опять  открылся,  перешел  с  одеяла на пол, увидел в углу
разбитую  тарелку,  бокалы,  стоящие на перевернутом вверх ногами столе,
лужи  пролитого  вина, сотни прилипших к полу окурков, книги, валявшиеся
на  полу  тяжелыми уснувшими бабочками. Все это усеяно мягкими завитками
красной  бумаги  и  все  еще пахнет дымом от сгоревших шутих. В открытую
дверь   на   кухню   Док  разглядел  гору  тарелок  из-под  бифштексов и
сковородки,  облепленные  жиром.  Дым от шутих перебивался тонкой смесью
запахов  виски,  вина  и  духов.  На  один  миг глаз задержался на кучке
заколок в самом центре комнаты.
     Док  повернулся  на бок, приподнялся на локте и выглянул в разбитое
окно.  Консервный  Ряд был тих и залит солнцем. Дверца котла распахнута.
Дверь Королевской ночлежки плотно закрыта. На пустыре в траве мирно спит
человек. Двери "Медвежьего стяга" запечатаны наглухо.
     Док  встал,  пошел  на  кухню,  в  коридоре у туалета зажег газ под
колонкой. Затем вернулся, сел на край кровати и стал сжимать и разжимать
пальцы ног, созерцая разгром. Сверху, с холма, донесся колокольный звон.
Когда  колонка  зашумела,  Док  пошел  в ванную, принял душ, надел синие
джинсы  и  рубаху. Лавка Ли Чонга была закрыта, но Ли Чонг увидел, кто у
двери,  и  повернул  ключ.  Пошел к холодильнику и, не дожидаясь заказа,
достал кварту пива. Док заплатил ему.
     -  Холосо  повеселились,-  сказал  Ли.  Его  карие глаза, сидящие в
подушечках, слегка воспалились.
     -  Отлично!  -  ответил  Док  и  пошел в лабораторию, сжимая в руке
холодную  бутылку.  Намазал  хлеб арахисовым маслом и стал есть, запивая
пивом.  На улице было совсем тихо, не слышно ни одного прохожего. У Дока
в  голове  зазвучала  музыка  - скрипка и виолончель. Они играли мягкую,
мирную,   исцеляющую   мелодию,  откуда  -  невозможно  сказать.  Он  ел
бутерброд,  пил пиво и слушал. Допив пиво. Док пошел на кухню и вынул из
мойки  всю  грязную  посуду.  Налил  в  мойку  горячей воды, бросил туда
мыльную  стружку,  пустил  воду,  и в мойке поднялась шапка белой легкой
пены.  Затем  пошел  по  комнатам  собирать  целые бокалы и опустил их в
горячую  пенистую  воду.  На плите чуть не до потолка возвышалась стопка
слипшихся  тарелок, измазанных мясной подливкой и белым застывшим жиром.
Док  освободил  на плите место и стал ставить туда вымытые бокалы. Затем
отпер  дверь  дальней комнаты, принес альбом Грегорианского песнопения и
поставил  пластинку  с "Патер ностра" и "Агнус Деи". Ангельские неземные
голоса полились в лабораторию. Они были чисты и прекрасны. Док осторожно
мыл бокалы, боясь, что они звякнут и все испортят. Голоса мальчиков вели
мелодию  от самых низких нот к самым высоким просто, но с такой полнотой
звучания, какой не услышишь ни в чьем другом исполнении. Когда пластинка
кончилась.  Док  вытер  руки  и  выключил  проигрыватель.  Увидел книгу,
лежащую  на полу, почти под кроватью, поднял ее и сел на кровать. Минуту
читал  про  себя,  потом  губы  его зашевелились, он стал читать громко,
внятно, делая паузу после каждой строки.
     И поныне
     Я не внемлю ученым мужам многодумным,
     Что за стенами башен истратили младость.
     Ибо в умных речах не смогу отыскать и помина
     Ее милого лепета, с коим мы в сон погружались:
     Слов простейших, мудрейших, порой шаловливо-лукавых,
     Как вода, вкус живого всего перенявших.
     Вода в мойке остыла, пена оседала и тихо побулькивала. Прилив в это
утро  был  необычно  сильный,  и  море  билось  о  скалы у самой высокой
отметины.
     И поныне
     Я не вижу пунцовых цветов, кипарисов,
     Синих гор величавых и холмов зеленых,
     Бирюзового моря и звезд. Ибо в давнюю пору
     Свет нездешних очей я узрел и ладоней порханье,-
     И тогда для меня вылетал соловей из тимьяна;
     И тогда для меня дети в струях резвились.
     Док  закрыл книгу. Он слышал, как волны плещут о сваи, как шуршат в
клетках  белые  крысы.  Док  пошел  в  кухню,  попробовал  воду в мойке,
подлил  горячей.  И  стал громко декламировать этой мойке, белым крысам,
ceбe:
       И поныне
       Знаю я, что отведал я в жизни блаженство,
       На великом пиру пил из чаши заветной.
       Ибо в краткое то и безвестно мелькнувшее время
       Мне любимая дева наполнила очи чистейшим
       Вечным светом...
       ``Из санскритской поэмы "Черный  златоцвет",
        перевод c английского А. Псурцева.''
     Он  вытер  глаза  тылом  ладони. Белые крысы бегали и карабкались у
себя  в  клетке.  За  стеклом  террариума гремучие змеи лежали спокойно,
глядя в пространство хмурым туманным взглядом.
-==КОНЕЦ==-
-==ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНАЯ СПРАВКА==-
     Лето  1936  года Стейнбек провел среди сезонных рабочих Калифорнии:
жил  в  их  палатках  и землянках, работал вместе с ними на полях, ел из
одного  котла.  Он собирал материал для серии статей и очерков под общим
названием  "Цыгане  периода  урожая".  Все  увиденное потрясло писателя.
Во-первых,  оказалось,  что  подавляющее большинство сезонников - это не
пришельцы  из  Мексики, а обычные американские граждане, коренные жители
страны,  "находчивые  и  изобретательные  американцы,  но  испытавшие ад
засухи" в родных краях, "мелкие фермеры, потерявшие свои фермы".
     Картины  жалкого существования сезонников не выходили из головы, он
решает  написать  о них новую книгу, назовет ее "Дела Салатного города".
Но работа продвигалась медленно.
     Пройдет  три  года,  Стейнбек совершит еще не одну поездку в лагеря
сезонников,  проедет  на автомашине по их пути из Оклахомы в Калифорнию,
прежде  чем  он  напишет книгу, которая в окончательном варианте получит
название  "Гроздья  гнева". С момента публикации в марте 1939 года роман
"Гроздья  гнева"  на  многие годы стал фактором не столько литературной,
сколько  общественно-политической  жизни  страны. До выхода в свет книги
Стейнбека  само  собой  считалось, что переселенцы в Калифорнию являются
ленивыми,  беспомощными,  невежественными  и безответственными людьми. И
вдруг  оказалось,  что  это  самые  обыкновенные,  не  лишенные  опыта и
сметки  фермеры,  просто  попавшие  в  беду  по  воле  природы и банков.
Проблема сезонников вошла в повестку дня политической жизни страны.
     Большая  печать  развернула  широкую  кампанию  против романа и его
автора.  Газеты печатали письма "сезонников", которые опровергали все, о
чем рассказывалось в романе. Вышло несколько брошюр, описывающих райские
условия,   якобы   созданные   для   сезонников   Калифорнии.   Но  были
свидетельства   и  другого  порядка.  Известный  журналист  впоследствии
ставший редактором журнала "Найшн" Кэри Маквильямс летом 1939 года издал
книгу   "Фабрики  на  полях",  в  которой  документально  подтверждались
описанные  в  романе  Стейнбека условия. Супруги президента США Элеонора
Рузвельт  заявила,  что  чтение  романа  произвело  на нее "неизгладимое
впечатление".   В   конце   1939  года  сенатский  комитет  по  вопросам
образования  и  труда  начал  слушания  о  положении  сезонных рабочих в
Калифорнии,
     С  течением  времени  страсти  вокруг  романа улеглись, и он прочно
занял  место  в  мировой  литературе,  как  одно  из  высших  достижений
американской литературы XX века.
     ...Вскоре  после  публикации  "Квартала  Тортилья-Флэт" Стейнбека в
Калифорнии  навестил редактор и издатель Паскаль Ковичи, Стейнбек привез
Ковичи  в  небольшой  городок  Монтерей, центр производства консервов из
сардин.  Они  прошлись  по  Приморскому бульвару, на котором размещались
консервные  фабрики,  зашли  в  Западную  биологическую  лабораторию Эда
Рикеттса,  поговорили  со  многими  знакомыми  писателя.  На  Ковичи эта
поездка произвела огромное впечатление.
     -  Вот  о  чем  надо  писать,-  убеждал он Стейнбека - Опишите этот
городок, этих людей, все это так и просится на бумагу,
     Стейнбек и сам подумывал об этом, но прошел еще не один год, прежде
чем этот замысел вылился в повесть "Консервный Ряд".
     Хотя  повесть и не является автобиографическим произведением, в ней
наиболее полно отразились личность и мысли автора, изображены многие его
добрые знакомые и в первую очередь Эд Рикеттс.
     Среди  критиков  повесть  успеха не имела. Однако некоторые критики
разглядели  в  ней черты классической пасторали с ее противопоставлением
развращенного  города  нравственно чистой деревне, с ее интересом к миру
чувств и быту простых людей.
     Противоречие  между Доком, образованным и по-своему благоустроенным
представителем  среднего  класс?, и необразованным, жаждущим примитивных
утех  Маком и его товарищами отражало, по мнению этих критиков, извечные
противоречия  буржуазного  общества и в то же время являлось своего рода
протестом против подавления простого человека Молохом капиталистического
города. При этом подчеркивалось, что Стейнбек перенес действие в трущобы
промышленного  города,  которые  в современной Америке являются наиболее
подходящим  местом для такого рода событий. Критики обращали внимание на
классовые  противоречия  между  героями повести и на то, что будущее, по
мнению автора повести, будет принадлежать классу трудящихся.


 Перевод М.Литвиновой


 


<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: приключения

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу: [1] [2]

Страница:  [2]