ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТАРЫЙ ПИРАТ


           1. СТАРЫЙ МОРСКОЙ ВОЛК В ТРАКТИРЕ "АДМИРАЛ БЕНБОУ"

     Сквайр [дворянский титул в Англии] Трелони,  доктор  Ливси  и  другие
джентльмены попросили меня написать все, что я знаю об  Острове  Сокровищ.
Им хочется, чтобы я рассказал всю историю, с самого начала  до  конца,  не
скрывая никаких подробностей,  кроме  географического  положения  острова.
Указывать, где лежит этот остров, в настоящее время  еще  невозможно,  так
как и теперь там хранятся сокровища,  которых  мы  не  вывезли.  И  вот  в
нынешнем, 17... году я берусь  за  перо  и  мысленно  возвращаюсь  к  тому
времени, когда у  моего  отца  был  трактир  "Адмирал  Бенбоу"  [Бенбоу  -
английский адмирал, живший в конце XVII века] и в этом трактире  поселился
старый загорелый моряк с сабельным шрамом на щеке.
     Я помню, словно это было вчера, как, тяжело ступая, он  дотащился  до
наших дверей, а его морской сундук везли за ним на тачке. Это был высокий,
сильный, грузный мужчина с темным лицом. Просмоленная косичка торчала  над
воротом его засаленного синего кафтана.  Руки  у  него  были  шершавые,  в
каких-то рубцах, ногти черные, поломанные, а  сабельный  шрам  на  щеке  -
грязновато-белого цвета, со свинцовым  оттенком.  Помню,  как  незнакомец,
посвистывая, оглядел нашу  бухту  и  вдруг  загорланил  старую  матросскую
песню, которую потом пел так часто:

                 Пятнадцать человек на сундук мертвеца.
                 Йо-хо-хо, и бутылка рому!

     Голос у него был стариковский, дребезжащий, визгливый, как  скрипучая
вымбовка [рычаг шпиля (ворота, служащего для подъема якоря)].
     И палка у него была, как ганшпуг [рычаг  для  подъема  тяжестей].  Он
стукнул этой палкой в нашу дверь и, когда мой отец вышел на  порог,  грубо
потребовал стакан рому.
     Ром был ему подан, и он с видом знатока принялся не  спеша  смаковать
каждый глоток. Пил и поглядывал то на скалы, то на трактирную вывеску.
     - Бухта удобная, - сказал он наконец. - Неплохое место  для  таверны.
Много народу, приятель?
     Отец ответил, что нет, к сожалению, очень немного.
     - Ну что же! - сказал моряк.  -  Этот...  как  раз  для  меня...  Эй,
приятель!  -  крикнул  он  человеку,  который  катил  за  ним   тачку.   -
Подъезжай-ка сюда и помоги мне втащить сундук... Я поживу здесь немного, -
продолжал он. - Человек я простой. Ром, свиная грудинка и яичница - вот  и
все, что мне нужно. Да вон тот мыс, с которого видны  корабли,  проходящие
по морю... Как меня называть? Ну что же, зовите меня капитаном...  Эге,  я
вижу, чего вы хотите! Вот!
     И он швырнул на порог три или четыре золотые монеты.
     - Когда эти кончатся, можете прийти и сказать, - проговорил он сурово
и взглянул на отца, как начальник.
     И действительно, хотя одежда у него была плоховата, а речь отличалась
грубостью, он не был похож на простого  матроса.  Скорее  его  можно  было
принять за штурмана или шкипера, который привык,  чтобы  ему  подчинялись.
Чувствовалось, что он любит давать волю своему кулаку.  Человек  с  тачкой
рассказал нам, что незнакомец прибыл вчера утром на почтовых в  "Гостиницу
короля Георга" и расспрашивал там обо всех постоялых дворах, расположенных
поблизости моря. Услышав о нашем трактире, должно быть, хорошие  отзывы  и
узнав, что он стоит на отлете, капитан решил поселиться у нас. Вот и  все,
что удалось нам узнать о своем постояльце.
     Человек он был молчаливый. Целыми днями бродил по  берегу  бухты  или
взбирался на скалы с медной подзорной трубой. По вечерам он сидел в  общей
комнате в самом углу, у огня, и пил ром, слегка разбавляя его водой. Он не
отвечал, если с  ним  заговаривали.  Только  окинет  свирепым  взглядом  и
засвистит носом, как  корабельная  сирена  в  тумане.  Вскоре  мы  и  наши
посетители научились оставлять его в  покое.  Каждый  день,  вернувшись  с
прогулки, он справлялся, не проходили  ли  по  нашей  дороге  какие-нибудь
моряки. Сначала мы думали, что ему не хватало компании таких же  забулдыг,
как он сам. Но под конец мы стали понимать, что он желает быть подальше от
них. Если какой-нибудь моряк, пробираясь по прибрежной дороге в  Бристоль,
останавливался в "Адмирале Бенбоу", капитан сначала разглядывал его  из-за
дверной занавески и только после этого выходил в гостиную.  В  присутствии
подобных людей он всегда сидел тихо, как мышь.
     Я-то знал, в чем тут дело, потому что капитан поделился со мной своей
тревогой. Однажды он отвел меня в сторону и пообещал платить  мне  первого
числа каждого месяца по четыре пенса серебром, если я буду  "в  оба  глаза
смотреть, не появится ли где моряк на одной ноге", и сообщу ему сразу  же,
как только увижу такого. Когда наступало первое число и я обращался к нему
за обещанным жалованьем, он только трубил носом и свирепо глядел на  меня.
Но не проходило и недели, как, подумав, он приносил мне монетку и повторял
приказание не пропустить "моряка на одной ноге".
     Этот одноногий моряк преследовал меня даже во сне.
     Бурными ночами, когда ветер сотрясал все четыре угла нашего  дома,  а
прибой ревел в бухте и в утесах, он снился мне на  тысячу  ладов,  в  виде
тысячи разных дьяволов. Нога была отрезана у него  то  по  колено,  то  по
самое бедро. Порою он казался мне каким-то страшным чудовищем, у  которого
одна-единственная нога растет из самой середины тела. Он гонялся  за  мной
на  этой  одной  ноге,  перепрыгивая  через  плетни  и  канавы.   Недешево
доставались мне мои четыре пенса каждый  месяц:  я  расплачивался  за  них
этими отвратительными снами.
     Но как ни страшен был для меня одноногий  моряк,  самого  капитана  я
боялся гораздо меньше, чем все остальные. В иные вечера он выпивал столько
рому с водой, что голова у него шла ходуном, и тогда он долго оставался  в
трактире и распевал свои старинные,  дикие,  жестокие  морские  песни,  не
обращая внимания ни на кого из присутствующих. А случалось и так,  что  он
приглашал всех к своему столу и требовал стаканы. Приглашенные дрожали  от
испуга,  а  он  заставлял  их  либо  слушать  его   рассказы   о   морских
приключениях, либо подпевать ему  хором.  Стены  нашего  дома  содрогались
тогда от "Йо-хо-хо, и бутылка рому", так как  все  посетители,  боясь  его
неистового гнева, старались перекричать один  другого  и  петь  как  можно
громче, лишь бы капитан остался ими доволен, потому что в  такие  часы  он
был необузданно грозен: то стучал кулаком  по  столу,  требуя,  чтобы  все
замолчали; то приходил в  ярость,  если  кто-нибудь  перебивал  его  речь,
задавал ему какой-нибудь вопрос;  то,  наоборот,  свирепел,  если  к  нему
обращались с вопросами, так  как,  по  его  мнению,  это  доказывало,  что
слушают его невнимательно. Он никого не выпускал из  трактира  -  компания
могла разойтись лишь тогда, когда им овладевала дремота от выпитого вина и
он, шатаясь, ковылял к своей постели.
     Но страшнее всего были его рассказы. Ужасные рассказы о виселицах,  о
хождении по доске [хождение по доске - вид казни;  осужденного  заставляли
идти по неприбитой доске, один конец которой выдавался в море], о  штормах
и о Драй Тортугас  [острова  около  Флориды],  о  разбойничьих  гнездах  и
разбойничьих подвигах в Испанском море [Испанское море -  старое  название
юго-восточной части Карибского моря].
     Судя  по  его  рассказам,  он  провел  всю  свою  жизнь  среди  самых
отъявленных злодеев,  какие  только  бывали  на  море.  А  брань,  которая
вылетала из  его  рта  после  каждого  слова,  пугала  наших  простодушных
деревенских людей не меньше, чем преступления, о которых он говорил.
     Отец постоянно твердил, что нам придется закрыть наш трактир: капитан
отвадит  от  нас  всех  посетителей.   Кому   охота   подвергаться   таким
издевательствам и дрожать от ужаса по дороге домой! Однако  я  думаю,  что
капитан, напротив, приносил нам скорее выгоду. Правда, посетители  боялись
его, но через день их снова тянуло к нему. В тихую, захолустную  жизнь  он
внес какую-то приятную тревогу. Среди  молодежи  нашлись  даже  поклонники
капитана, заявлявшие, что они восхищаются  им.  "Настоящий  морской  волк,
насквозь просоленный морем!" - восклицали они.
     По их словам, именно такие люди,  как  наш  капитан,  сделали  Англию
грозой морей.
     Но, с другой стороны, этот человек действительно приносил нам убытки.
Неделя проходила за неделей, месяц за месяцем; деньги, которые он дал  нам
при своем появлении, давно уже были истрачены, а новых денег он не платил,
и у отца не хватало духу потребовать их. Стоило отцу заикнуться  о  плате,
как капитан с яростью принимался сопеть;  это  было  даже  не  сопенье,  а
рычанье; он так смотрел на отца, что тот в ужасе  вылетал  из  комнаты.  Я
видел, как после подобных попыток он в отчаянье ломал себе руки. Для  меня
нет  сомнения,  что  эти   страхи   значительно   ускорили   горестную   и
преждевременную кончину отца.
     За все время своего пребывания у нас капитан ходил в одной и  той  же
одежде, только приобрел у разносчика несколько пар чулок.  Один  край  его
шляпы обвис; капитан так и оставил его, хотя при сильном  ветре  это  было
большим неудобством. Я хорошо помню,  какой  у  него  был  драный  кафтан;
сколько он ни чинил его наверху, в своей комнате, в  конце  концов  кафтан
превратился в лохмотья.
     Никаких писем он никогда не писал и не получал ниоткуда. И никогда ни
с кем не разговаривал, разве только если был очень пьян. И  никто  из  нас
никогда не видел, чтобы он открывал свой сундук.
     Только  один-единственный  раз  капитану  посмели  перечить,   и   то
произошло это в самые последние дни, когда мой  несчастный  отец  был  при
смерти.
     Как-то вечером к больному пришел доктор Ливси. Он осмотрел  пациента,
наскоро съел обед, которым угостила его моя  мать,  и  спустился  в  общую
комнату выкурить трубку,  поджидая,  когда  приведут  ему  лошадь.  Лошадь
осталась в деревушке, так как в старом "Бенбоу" не было конюшни.
     В общую комнату ввел его я  и  помню,  как  этот  изящный,  щегольски
одетый доктор в белоснежном парике,  черноглазый,  прекрасно  воспитанный,
поразил меня своим несходством с деревенскими увальнями,  посещавшими  наш
трактир. Особенно резко отличался он от нашего вороньего пугала, грязного,
мрачного, грузного пирата, который надрызгался рому и  сидел,  навалившись
локтями на стол.
     Вдруг капитан заревел свою вечную песню:

                   Пятнадцать человек на сундук мертвеца.
                   Йо-хо-хо, и бутылка рому!
                   Пей, и дьявол тебя доведет до конца.
                   Йо-хо-хо, и бутылка рому!

     Первое время я думал, что "сундук мертвеца" - это тот  самый  сундук,
который стоит наверху, в комнате капитана.
     В моих страшных снах этот сундук нередко возникал передо мною  вместе
с одноногим моряком. Но мало-помалу мы так  привыкли  к  этой  песне,  что
перестали обращать на нее внимание. В этот вечер она была новостью  только
для доктора Ливси и,  как  я  заметил,  не  произвела  на  него  приятного
впечатления. Он сердито поглядел на капитана, перед  тем  как  возобновить
разговор со старым садовником Тейлором о новом способе лечения ревматизма.
А между  тем  капитан,  разгоряченный  своим  собственным  пением,  ударил
кулаком по столу. Это означало, что он требует тишины.
     Все голоса смолкли разом; один только  доктор  Ливси  продолжал  свою
добродушную и громкую  речь,  попыхивая  трубочкой  после  каждого  слова.
Капитан пронзительно взглянул на  него,  потом  снова  ударил  кулаком  по
столу, потом взглянул еще более пронзительно и вдруг  заорал,  сопровождая
свои слова непристойною бранью:
     - Эй, там, на палубе, молчать!
     - Вы ко мне обращаетесь, сэр? - спросил доктор.
     Тот сказал, что именно к нему, и притом выругался снова.
     - В таком случае, сэр, я скажу вам одно, - ответил доктор. - Если  вы
не перестанете пьянствовать, вы скоро избавите  мир  от  одного  из  самых
гнусных мерзавцев!
     Капитан пришел в неистовую ярость. Он  вскочил  на  ноги,  вытащил  и
открыл свой матросский складной нож и стал грозить доктору, что пригвоздит
его к стене.
     Доктор  даже  не  шевельнулся.  Он  продолжал  говорить  с   ним   не
оборачиваясь, через плечо, тем же голосом -  может  быть,  только  немного
громче, чтобы все могли слышать. Спокойно и твердо он произнес:
     - Если вы сейчас же не  спрячете  этот  нож  в  карман,  клянусь  вам
честью, что вы будете болтаться на виселице после первой же сессии  нашего
разъездного суда.
     Между их глазами  начался  поединок.  Но  капитан  скоро  сдался.  Он
спрятал свой нож и опустился на стул, ворча, как побитый пес.
     - А теперь, сэр, - продолжал доктор, - так как  мне  стало  известно,
что в моем округе находится подобная особа, я буду иметь  над  вами  самый
строгий надзор днем и ночью. Я не только доктор, я и судья. И если до меня
дойдет хоть одна самая малейшая жалоба - хотя бы  только  на  то,  что  вы
нагрубили кому-нибудь... вот как сейчас, - я приму решительные меры, чтобы
вас забрали и выгнали отсюда. Больше я ничего не скажу.
     Вскоре доктору Ливси подали лошадь, и он  ускакал.  Но  капитан  весь
вечер был тих и смирен и оставался таким еще много вечеров подряд.



                      2. ЧЕРНЫЙ ПЕС ПРИХОДИТ И УХОДИТ

     Вскоре случилось первое из тех загадочных событий, благодаря  которым
мы избавились наконец от капитана. Но, избавившись от него самого,  мы  не
избавились, как вы сами увидите, от его хлопотных дел.
     Стояла холодная зима с долгими трескучими морозами и бурными ветрами.
И с самого начала стало ясно, что мой бедный отец едва ли увидит весну.  С
каждым днем ему становилось хуже. Хозяйничать в трактире  пришлось  мне  и
моей матери. У нас было дела по горло, и мы уделяли  очень  мало  внимания
нашему неприятному постояльцу.
     Было раннее январское морозное утро. Бухта поседела от  инея.  Мелкая
рябь ласково лизала прибрежные камни. Солнце еще  не  успело  подняться  и
только тронуло своими  лучами  вершины  холмов  и  морскую  даль.  Капитан
проснулся раньше обыкновенного и направился к морю.  Под  широкими  полами
его истрепанного синего кафтана колыхался кортик. Под мышкой у  него  была
подзорная труба. Шляпу он сдвинул на затылок. Я помню, что изо рта у  него
вылетал пар и клубился в  воздухе,  как  дым.  Я  слышал,  как  злобно  он
фыркнул, скрываясь за большим утесом, - вероятно, все еще не мог  позабыть
о своем столкновении с доктором Ливси.
     Мать была наверху, у отца, а я накрывал стол для завтрака  к  приходу
капитана. Вдруг дверь отворилась, и  в  комнату  вошел  человек,  которого
прежде я никогда не видел.
     Он был бледен, с землистым лицом. На левой руке  у  него  не  хватало
двух пальцев. Ничего воинственного не было в нем, хотя  у  него  на  поясе
висел кортик. Я всегда следил в оба за каждым моряком, будь  он  на  одной
ноге или на двух, и помню, что этот человек очень меня озадачил. На моряка
он был мало похож, и все же я почувствовал, что он моряк.
     Я спросил, что ему угодно, и он потребовал рому. Я  кинулся  было  из
комнаты, чтобы исполнить его  приказание,  но  он  сел  за  стол  и  снова
подозвал меня к себе. Я остановился с салфеткой в руке.
     - Пойди-ка сюда, сынок, - сказал он. - Подойди поближе.
     Я подошел.
     - Этот стол накрыт для моего товарища, штурмана Билли? -  спросил  он
ухмыляясь.
     Я ответил, что не знаю никакого штурмана Билли и что стол накрыт  для
одного нашего постояльца, которого мы зовем капитаном.
     - Ну что ж, - сказал он, - моего товарища, штурмана Билли, тоже можно
называть капитаном. Это дела не меняет.  У  него  шрам  на  щеке  и  очень
приятное обхождение, особливо когда напьется. Вот он  каков,  мой  штурман
Билли! У вашего капитана тоже шрам на щеке. И как раз на  правой.  Значит,
все в порядке, не правда ли? Итак, я хотел  бы  знать:  обретается  ли  он
здесь, в этом доме, мой товарищ Билли?
     Я ответил, что капитан пошел погулять.
     - А куда, сынок? Куда он пошел?
     Я показал ему скалу, на которой ежедневно бывал  капитан,  и  сказал,
что он, верно, скоро вернется.
     - А когда?
     И, задав мне еще несколько разных вопросов, он проговорил под конец:
     - Да, мой товарищ Билли обрадуется мне, как выпивке.
     Однако лицо у него при  этих  словах  было  мрачное,  и  я  имел  все
основания думать, что капитан будет не слишком-то рад встрече с ним. Но  я
тут же сказал себе, что это меня не касается. И, кроме того,  трудно  было
предпринять что-нибудь при таких обстоятельствах. Незнакомец стоял у самой
входной двери трактира и следил за углом дома, словно кот,  подстерегающий
мышь. Я хотел было выйти во двор, но он тотчас  же  окликнул  меня.  Я  не
сразу ему повиновался, и его бледное лицо вдруг исказилось таким гневом, и
он разразился такими ругательствами, что я в  страхе  отскочил  назад.  Но
едва я вернулся, он стал разговаривать со мною по-прежнему, не то льстиво,
не то насмешливо, потрепал меня  по  плечу,  сказал  мне,  что  я  славный
мальчишка и что он сразу меня полюбил.
     - У меня есть сынок, - сказал он, - и ты похож на него, как две капли
воды. Он - гордость моего родительского сердца. Но для мальчиков главное -
послушание. Да, сынок, послушание. Вот если бы ты поплавал с  Билли,  тебя
не пришлось бы окликать два раза. Билли никогда не повторял приказаний, да
и другие, что с ним плавали... А вот и он, мой штурман Билли, с  подзорной
трубой под мышкой, благослови  его  бог!  Давай-ка  пойдем  опять  в  зал,
спрячемся за дверью, сынок,  и  устроим  Билли  сюрприз,  обрадуем  Билли,
благослови его бог!
     С этими словами он загнал меня в общую комнату, в угол, и  спрятал  у
себя за спиной.  Мы  оба  были  заслонены  открытой  дверью.  Мне  было  и
неприятно, и  чуть-чуть  страшновато,  как  вы  можете  себе  представить,
особенно когда я заметил, что  незнакомец  и  сам  трусит.  Он  высвободил
рукоятку своего кортика, чуть-чуть вытащил его из ножен и все время  делал
такие движения, как будто глотает какой-то  кусок,  застрявший  у  него  в
горле.
     Наконец в комнату ввалился капитан, хлопнул дверью  и,  не  глядя  по
сторонам, направился прямо к столу, где его поджидал завтрак.
     - Билли! - проговорил  незнакомец,  стараясь  придать  своему  голосу
твердость и смелость.
     Капитан повернулся на каблуках и оказался прямо перед нами. Загар как
бы сошел с его лица, даже нос его сделался синим. У него был вид человека,
который повстречался с привидением,  или  с  дьяволом,  или  с  чем-нибудь
похуже, если такое бывает. И, признаюсь вам, мне стало жалко его  -  таким
он сразу сделался старым и дряблым.
     - Разве ты не узнаешь меня,  Билли?  Неужели  ты  не  узнаешь  своего
старого корабельного товарища, Билли? - сказал незнакомец.
     Капитан открыл рот, словно у него не хватило дыхания.
     - Черный Пес! - проговорил он наконец.
     - Он самый, - ответил незнакомец, несколько приободрившись. -  Черный
Пес пришел проведать своего  старого  корабельного  друга,  своего  Билли,
живущего в трактире "Адмирал  Бенбоу".  Ах,  Билли,  Билли!  Сколько  воды
утекло с тех пор, как я лишился двух своих когтей! - воскликнул он, подняв
искалеченную руку.
     - Ладно, - сказал капитан. - Ты  выследил  меня,  и  я  перед  тобою.
Говори же, зачем пришел?
     - Узнаю тебя, Билли, - ответил Черный Пес. -  Ты  прав,  Билли.  Этот
славный мальчуган, которого я так полюбил, принесет мне стаканчик рому. Мы
посидим с тобой, если хочешь, и  поговорим  без  обиняков,  напрямик,  как
старые товарищи. Не правда ли?
     Когда я вернулся с бутылкой, они уже сидели за столом  капитана  друг
против друга.
     Черный Пес сидел боком, поближе к двери и  одним  глазом  смотрел  на
своего старого друга, а другим - на дверь, путь к отступлению.
     Он велел мне уйти и оставить дверь открытой настежь.
     - Чтобы ты, сыночек, не подсматривал в замочную скважину,  -  пояснил
он.
     Я оставил их вдвоем и вернулся к стойке.
     Долгое время, несмотря на все старания, я  не  слышал  ничего,  кроме
невнятного говора. Но мало-помалу голоса становились все громче, и наконец
мне удалось уловить несколько слов, главным образом ругань, исходившую  из
уст капитана.
     Раз капитан закричал:
     - Нет, нет, нет, нет! И довольно об этом! Слышишь?
     И потом снова:
     - Если дело дойдет до виселицы, так пусть на ней болтаются все!
     Потом внезапно раздался страшный взрыв ругательств, стол и  скамьи  с
грохотом опрокинулись на пол, звякнула сталь клинков, кто-то вскрикнул  от
боли, и через минуту я увидел Черного Пса, со всех ног бегущего  к  двери.
Капитан гнался за ним. Их кортики были обнажены. У черного Пса  из  левого
плеча текла кровь. Возле самой двери капитан замахнулся кортиком  и  хотел
нанести убегающему еще один, самый страшный, удар и несомненно разрубил бы
ему  голову  пополам,  но  кортик  зацепился  за  большую  вывеску  нашего
"Адмирала Бенбоу". На вывеске, внизу, на самой  раме,  до  сих  пор  можно
видеть след от него.
     На этом битва кончилась.
     Выскочив на дорогу, Черный Пес, несмотря на  свою  рану,  помчался  с
такой удивительной скоростью, что через полминуты исчез за холмом. Капитан
стоял и смотрел на вывеску как  помешанный.  Затем  несколько  раз  провел
рукой по глазам и вернулся в дом.
     - Джим, - приказал он, - рому!
     Он слегка пошатнулся при этих словах и оперся рукой о стену.
     - Вы ранены? - воскликнул я.
     - Рому! - повторил он. - Мне нужно убираться отсюда. Рому! Рому!
     Я побежал за ромом, но от волнения разбил стакан  и  запачкал  грязью
кран бочки. И пока я приводил все в порядок и наливал другой стакан, вдруг
я услышал, как в зале что-то грузно грохнулось на пол. Я вбежал  и  увидел
капитана,  который  во  всю  свою  длину   растянулся   на   полу.   Мать,
встревоженная криками и дракой, сбежала вниз мне на помощь. Мы  приподняли
голову капитана. Он дышал очень громко и тяжко. Глаза  его  были  закрыты,
лицо побагровело.
     - Боже мой! - воскликнула мать. - Какой срам для нашего  трактира!  А
твой бедный отец, как нарочно, лежит больной!
     Мы не знали, как помочь  капитану,  и  были  уверены,  что  он  ранен
насмерть во время поединка с незнакомцем. Я принес рому и попытался  влить
ему в рот. Но сильные челюсти его были сжаты, как железные.
     К  счастью,  дверь  отворилась,  и  вошел  доктор  Ливси,  приехавший
навестить моего больного отца.
     - Доктор, помогите! - воскликнули мы.  -  Что  нам  делать?  Куда  он
ранен?
     - Ранен? - сказал доктор. - Чепуха! Он так же ранен, как ты или я.  У
него просто удар. Что делать! Я предупреждал  его...  Ну,  миссис  Хокинс,
возвращайтесь наверх к мужу и, если можно, ничего не  говорите  ему.  А  я
попытаюсь спасти эту трижды ненужную жизнь... Джим, принеси мне таз.
     Когда я вернулся с тазом, доктор  уже  засучил  у  капитана  рукав  и
обнажил его большую, мускулистую руку. Рука  была  татуирована  во  многих
местах. На предплечье синели  четкие  надписи:  "На  счастье",  "Попутного
ветра" и "Да сбудутся мечты Билли Бонса".
     Возле самого плеча была  нарисована  виселица,  на  которой  болтался
человек. Рисунок этот, как мне показалось, был выполнен с истинным знанием
дела.
     - Пророческая картинка, - заметил доктор, трогая пальцем  изображение
виселицы. - А теперь, сударь Билли Бонс, если вас действительно так зовут,
мы посмотрим, какого цвета ваша кровь... Джим, - обратился он ко мне, - ты
не боишься крови?
     - Нет, сэр, - сказал я.
     - Отлично, - проговорил доктор. - Тогда держи таз.
     Он взял ланцет и вскрыл вену.
     Много вытекло у капитана крови, прежде чем он открыл  глаза  и  обвел
нас мутным взглядом. Он узнал доктора и нахмурил брови. Потом заметил меня
и как будто несколько успокоился. Потом вдруг покраснел и, пробуя  встать,
закричал:
     - Где Черный Пес?
     - Здесь нет никакого пса, кроме того, что сидит у вас  за  спиной,  -
сказал доктор. - Вы пили слишком много рому. И вот вас хватил удар, как  я
вам предсказывал. И я, против желания, вытащил вас из могилы.  Ну,  мистер
Бонс...
     - Я не Бонс, - перебил капитан.
     - Не важно, - сказал доктор. - У меня есть знакомый  пират,  которого
зовут Бонсом, и я дал вам это имя для  краткости.  Запомните,  что  я  вам
скажу: один стакан рому вас, конечно, не убьет, но если  вы  выпьете  один
стакан, вам захочется выпить еще и еще. И клянусь вам моим  париком:  если
вы не бросите пить, вы в самом скором  времени  умрете.  Понятно?  Пойдете
туда, куда подобает, как сказано в Библии...  Ну,  попытайтесь  встать.  Я
помогу вам добраться до постели.
     С большим трудом мы втащили капитана наверх и уложили в постель. Он в
изнеможении упал на подушку. Он был почти без чувств.
     - Так помните, - сказал доктор, - я говорю  вам  по  чистой  совести:
слово "ром" и слово "смерть" для вас означают одно и то же.
     Взяв меня за руку, он отправился к моему больному отцу.
     - Пустяки, - сказал он, едва мы закрыли за собой дверь. - Я  выпустил
из него столько крови, что он надолго  успокоится.  Неделю  проваляется  в
постели, а это полезно и для него, и для вас.  Но  второго  удара  ему  не
пережить.



                             3. ЧЕРНАЯ МЕТКА

     Около  полудня  я  вошел  к  капитану  с  прохладительным  питьем   и
лекарством. Он лежал в том же  положении,  как  мы  его  оставили,  только
немного повыше. Он показался мне очень  слабым  и  в  то  же  время  очень
возбужденным.
     - Джим, - сказал он, - ты один здесь чего-нибудь стоишь. И ты знаешь:
я всегда был добр к тебе. Каждый месяц я давал тебе четыре пенса серебром.
Видишь, друг, мне скверно, я болен и всеми покинут! И, Джим, ты  принесешь
мне кружечку рома, не правда ли?
     - Доктор... - начал я.
     Но он принялся ругать доктора - слабым голосом, но очень сердито.
     - Все доктора - сухопутные крысы, - сказал он. - А этот  ваш  здешний
доктор - ну что он понимает в моряках? Я бывал в таких странах, где жарко,
как в кипящей смоле, где люди так и падали от Желтого Джека [Желтый Джек -
лихорадка], а землетрясения качали сушу, как морскую волну. Что знает  ваш
доктор об этих местах? И я жил только ромом, да! Ром был для меня и мясом,
и водой, и женой, и другом. И если я сейчас не  выпью  рому,  я  буду  как
бедный старый корабль, выкинутый на берег штормом. И моя  кровь  будет  на
тебе, Джим, и на этой крысе, на докторе...
     И он снова разразился ругательствами.
     - Посмотри, Джим, как дрожат мои  пальцы,  -  продолжал  он  жалобным
голосом. - Я не могу остановить их, чтобы они не дрожали. У  меня  сегодня
не было ни капли во рту. Этот доктор - дурак, уверяю тебя. Если я не выпью
рому, Джим, мне будут мерещиться ужасы. Кое-что я уже  видел,  ей-богу!  Я
видел старого Флинта, вон там, в углу, у себя за спиной. Видел  его  ясно,
как живого. А когда мне мерещатся ужасы, я становлюсь как зверь -  я  ведь
привык к грубой жизни. Ваш доктор сам сказал, что один стаканчик  меня  не
убьет. Я дам тебе золотую гинею [гинея -  английская  золотая  монета]  за
одну кружечку, Джим!
     Он клянчил все настойчивее и был так возбужден, что я испугался,  как
бы его не услышал отец. Отцу в тот день было особенно плохо, и он нуждался
в полном покое. К тому же меня поддерживали слова доктора, что один стакан
не повредит капитану.
     - Не нужно мне ваших денег,  -  ответил  я,  потому  что  предложение
взятки очень оскорбило меня. - Заплатите лучше то,  что  вы  должны  моему
отцу. Я принесу вам стакан, но это будет последний.
     Я принес стакан рому. Он жадно схватил его и выпил до дна.
     - Вот и хорошо! - сказал он. - Мне сразу же  стало  лучше.  Послушай,
друг, доктор не говорил, сколько мне лежать на этой койке?
     - По крайней мере неделю, - сказал я. - Не меньше!
     - Гром и молния! - вскричал капитан. - Неделю!  Если  я  буду  лежать
неделю, они успеют прислать мне черную метку. Эти люди уже пронюхали,  где
я, - моты и лодыри, которые не могли сберечь  свое  и  зарятся  теперь  на
чужое. Разве так настоящие моряки поступают? Вот я,  например:  я  человек
бережливый, никогда не сорил деньгами и не желаю терять нажитого. Я  опять
их надую. Я отчалю от этого рифа и опять оставлю их всех в дураках.
     С этими словами он стал  медленно  приподниматься,  схватив  меня  за
плечо с такой силой, что я чуть не закричал от боли. Тяжело,  как  колоды,
опустились  его  ноги  на  пол.  И   его   пылкая   речь   совершенно   не
соответствовала еле слышному голосу.
     После того как он сел на кровати,  он  долго  не  мог  выговорить  ни
слова, но наконец произнес:
     - Доконал меня этот доктор... В ушах у меня так и  поет.  Помоги  мне
лечь...
     Но прежде чем я протянул к нему руку,  он  снова  упал  в  постель  и
некоторое время лежал молча.
     - Джим, - сказал он наконец, - ты видел сегодня того моряка?
     - Черного Пса? - спросил я.
     - Да, Черного Пса, - сказал он. - Он очень нехороший человек, но  те,
которые послали его, еще хуже, чем он. Слушай: если мне не удастся  отсюда
убраться и они пришлют мне черную метку, знай, что они  охотятся  за  моим
сундуком. Тогда садись на коня... - ведь ты ездишь верхом, не правда ли? -
тогда садись на коня и скачи во весь дух... Теперь  уж  мне  все  равно...
Скачи хоть к этому проклятому доктору, к крысе,  и  скажи  ему,  чтобы  он
свистнул всех матросов на палубу - всяких там присяжных и судей - и накрыл
моих гостей на борту "Адмирала Бенбоу", всю шайку старого Флинта, всех  до
одного, сколько их еще осталось в живых. Я  был  первым  штурманом...  да,
первым штурманом старого Флинта, и я один знаю, где находится то место. Он
сам все мне передал в Саванне, когда лежал при смерти, вот  как  я  теперь
лежу. Видишь? Но ты ничего не делай, пока они не пришлют мне черную  метку
или пока ты снова не увидишь Черного Пса или моряка на одной  ноге.  Этого
одноногого, Джим, остерегайся больше всего.
     - А что это за черная метка, капитан? - спросил я.
     - Это вроде как повестка, приятель. Когда они пришлют, я тебе  скажу.
Ты только не проворонь их, милый Джим, и я разделю с  тобой  все  пополам,
даю тебе честное слово...
     Он начал заговариваться, и голос его становился все слабее. Я дал ему
лекарства, и он принял его, как ребенок.
     - Еще ни один моряк не нуждался в лекарстве так, как я.
     Вскоре он впал в тяжелое забытье, и я оставил его одного.
     Не знаю, как бы я поступил, если бы все шло благополучно. Вероятно, я
рассказал бы обо всем доктору, ибо я смертельно боялся, чтобы  капитан  не
пожалел о своей откровенности  и  не  прикончил  меня.  Но  обстоятельства
сложились иначе. Вечером внезапно скончался мой бедный отец, и мы позабыли
обо всем остальном. Я был так поглощен нашим горем,  посещениями  соседей,
устройством похорон и работой в трактире, что у меня не  было  времени  ни
думать о капитане, ни бояться его.
     На следующее утро он сошел вниз как ни в чем не бывало. Ел в  обычные
часы, но без всякого аппетита и, боюсь,  выпил  больше,  чем  обыкновенно,
потому что сам угощался у стойки. При этом он фыркал и сопел так  сердито,
что никто не дерзнул запретить ему выпить лишнее. Вечером накануне похорон
он был пьян, как обычно.  Отвратительно  было  слышать  его  разнузданную,
дикую песню в нашем печальном доме. И хотя он был очень слаб, мы до смерти
боялись его. Единственный человек, который мог бы заткнуть ему  глотку,  -
доктор, - был далеко: его вызвали за несколько миль к одному  больному,  и
после смерти отца он ни разу не показывался возле нашего дома.
     Я сказал, что капитан был слаб. И  действительно,  он  не  только  не
поправлялся, но как будто становился все слабее. Через силу всходил он  на
лестницу; шатаясь, ковылял из зала к нашей стойке. Иногда он высовывал нос
за дверь - подышать морем, но хватался при этом за стену. Дышал он  тяжело
и быстро, как человек, взбирающийся на крутую гору.
     Он больше не заговаривал со мной  и,  по-видимому,  позабыл  о  своей
недавней откровенности, но  стал  еще  вспыльчивее,  еще  раздражительнее,
несмотря на всю свою слабость. Напиваясь, он вытаскивал кортик и клал  его
перед собой на стол и при этом почти не замечал людей, погруженный в  свои
мысли и бредовые видения.
     Раз как-то, к нашему величайшему удивлению, он даже стал насвистывать
какую-то деревенскую любовную песенку, которую, вероятно,  пел  в  юности,
перед тем как отправиться в море.
     В таком положении были дела, когда на другой  день  после  похорон  -
день был пасмурный, туманный и морозный, - часа в три пополудни,  я  вышел
за дверь и остановился на пороге. Я с тоской думал об отце...
     Вдруг я заметил человека, который медленно брел по дороге.  Очевидно,
он был слепой, потому что дорогу перед собою  нащупывал  палкой.  Над  его
глазами и носом висел зеленый щиток. Сгорбленный старостью  или  болезнью,
он весь был закутан в ветхий,  изодранный  матросский  плащ  с  капюшоном,
который делал его еще уродливее. Никогда в своей жизни не видал  я  такого
страшного человека. Он остановился невдалеке от трактира и громко произнес
нараспев странным гнусавым голосом, обращаясь в пустое пространство:
     - Не скажет ли какой-нибудь  благодетель  бедному  слепому  человеку,
потерявшему драгоценное зрение  во  время  храброй  защиты  своей  родины,
Англии, да благословит бог короля Георга, в какой местности он находится в
настоящее время?
     - Вы находитесь возле трактира  "Адмирал  Бенбоу",  в  бухте  Черного
Холма, добрый человек, - сказал я.
     - Я слышу голос, - прогнусавил старик, - и молодой голос.  Дайте  мне
руку, добрый молодой человек, и проводите меня в этот дом!
     Я протянул ему  руку,  и  это  ужасное  безглазое  существо  с  таким
слащавым голосом схватило ее, точно клещами.
     Я так испугался, что хотел убежать. Но слепой притянул меня к себе.
     - А теперь, мальчик, - сказал он, - веди меня к капитану.
     - Сэр, - проговорил я, - я, честное слово, не смею...
     - Не смеешь? - усмехнулся он. - Ах вот  как!  Не  смеешь!  Веди  меня
сейчас же, или я сломаю тебе руку!
     И он так повернул мою руку, что я вскрикнул.
     - Сэр, - сказал я, - я боялся не за себя, а за вас. Капитан теперь не
такой, как всегда. Он сидит с обнаженным  кортиком.  Один  джентльмен  уже
приходил к нему и...
     - Живо, марш! - перебил он меня.
     Никогда я еще  не  слыхал  такого  свирепого,  холодного  и  мерзкого
голоса. Этот голос напугал меня сильнее, чем боль.  Я  понял,  что  должен
подчиниться, и провел его в зал, где сидел наш больной пират, одурманенный
ромом.
     Слепой вцепился в меня железными пальцами. Он давил меня  всей  своей
тяжестью, и я едва держался на ногах.
     - Веди меня прямо к нему и, когда он меня увидит,  крикни:  "Вот  ваш
друг, Билли". Если ты не крикнешь, я вот что сделаю!
     И он так вывернул мою руку, что я едва не  потерял  сознания.  Я  так
боялся слепого нищего, что забыл мой ужас перед капитаном и, открыв  дверь
зала, дрожащим голосом  прокричал  те  слова,  которые  слепой  велел  мне
прокричать.
     Бедный капитан вскинул глаза вверх и  разом  протрезвился.  Лицо  его
выражало не испуг, а скорее смертельную муку. Он попытался было встать, но
у него, видимо, не хватило сил.
     - Ничего, Билли, сиди, где сидишь, - сказал нищий. - Я не  могу  тебя
видеть, но я слышу, как дрожат твои пальцы. Дело есть дело.  Протяни  свою
правую руку... Мальчик, возьми его руку и поднеси к моей правой руке.
     Мы оба повиновались ему. И я видел, как он переложил что-то из  своей
руки, в которой держал палку, в ладонь  капитана,  сразу  же  сжавшуюся  в
кулак.
     - Дело сделано, - сказал слепой.
     При этих словах он отпустил  меня  и  с  проворством,  неожиданным  в
калеке, выскочил из общей комнаты на дорогу. Я все еще  стоял  неподвижно,
прислушиваясь к удаляющемуся стуку его палки.
     Прошло довольно много времени, прежде чем мы  с  капитаном  пришли  в
себя. Я выпустил его запястье, а он потянул к  себе  руку  и  взглянул  на
ладонь.
     - В десять часов! - воскликнул он. - Осталось шесть часов. Мы еще  им
покажем!
     И вскочил на ноги, но сейчас же покачнулся и схватился за горло.  Так
стоял он, пошатываясь, несколько  мгновений,  потом  с  каким-то  странным
звуком всей тяжестью грохнулся на пол.
     Я сразу кинулся к  нему  и  позвал  мать.  Но  было  поздно.  Капитан
скоропостижно скончался от апоплексического удара. И странно: мне,  право,
никогда не нравился этот человек, хотя в последнее время  я  начал  жалеть
его, но, увидев его  мертвым,  я  заплакал.  Я  плакал  долго,  я  истекал
слезами. Это была вторая смерть, которая произошла у  меня  на  глазах,  и
горе, нанесенное мне первой, было еще слишком свежо в моем сердце.



                           4. МАТРОССКИЙ СУНДУК

     Я, конечно, сразу же рассказал матери все, что знал. Может быть,  мне
следовало рассказать ей об этом раньше. Мы очутились  в  трудном,  опасном
положении.
     Часть денег, оставшихся после капитана, - если  только  у  него  были
деньги, -  безусловно  должна  была  принадлежать  нам.  Но  вряд  ли  его
товарищи, вроде Черного Пса и слепого нищего, согласились бы отказаться от
своей добычи для уплаты долгов покойного. Приказ капитана сесть верхом  на
коня и скакать за доктором Ливси я выполнить не мог: нельзя было  оставить
мать одну, без всякой защиты. Об этом нечего было и думать. Но мы не смели
долее и оставаться дома: мы вздрагивали даже тогда, когда уголья у  нас  в
очаге падали на железную решетку; мы боялись даже тиканья часов. Всюду нам
слышались чьи-то шаги, будто кто-то приближается к нам.
     При мысли о том,  что  на  полу  лежит  мертвое  тело  и  что  где-то
поблизости  бродит  омерзительный  слепой  нищий,  который  может  вот-вот
вернуться, волосы мои вставали дыбом. Медлить было нельзя ни минуты.  Надо
было  что-то  предпринять.  И  мы  решили  отправиться  вместе  в  ближнюю
деревушку за помощью. Сказано - сделано. С непокрытыми головами  бросились
мы бежать сквозь морозный туман. Уже начинало темнеть.
     Деревушка от нас  не  была  видна,  но  находилась  она  недалеко,  в
нескольких стах ярдах от нас, на противоположном  берегу  соседней  бухты.
Меня очень ободряло сознание, что слепой нищий появился с другой стороны и
ушел, надо полагать, туда же. Шли мы недолго, хотя иногда останавливались,
прислушиваясь. Но кругом слышались привычные звуки: гудел прибой и каркали
в лесу вороны.
     В деревушке  уже  зажгли  свечи,  и  я  никогда  не  забуду,  как  их
желтоватое сияние в дверях и окнах успокоило нас. Но в этом и  заключалась
вся помощь, которую мы получили. Ни один из жителей деревни, к  их  стыду,
не согласился пойти с нами в "Адмирал Бенбоу".
     Чем больше говорили мы о наших тревогах, тем  сильнее  все  льнули  к
своим углам. Имя капитана Флинта, мне до той поры незнакомое, было  хорошо
известно многим из них и приводило их в  ужас.  Некоторые  вспомнили,  что
однажды, работая в поле неподалеку от "Адмирала Бенбоу", видели на  дороге
каких-то подозрительных людей. Незнакомцы показались им  контрабандистами,
и они поспешили домой, чтобы покрепче  закрыть  свои  двери.  Кто-то  даже
видел небольшой люггер [небольшое  парусное  судно]  в  бухте,  называемой
Логовом Китта. Поэтому одно упоминание о приятелях капитана приводило их в
трепет. Находились смельчаки, которые  соглашались  съездить  за  доктором
Ливси, жившим в другой стороне, но никто не хотел принять участие в охране
трактира.
     Говорят, что трусость заразительна.  Но  разумные  доводы,  напротив,
способны внушить человеку храбрость. Когда все отказались  идти  вместе  с
нами, мать заявила,  что  отнюдь  не  собирается  терять  деньги,  которые
принадлежат ее осиротевшему сыну.
     - Вы можете робеть сколько угодно, - сказала она, - мы  с  Джимом  не
трусливого десятка. Мы вернемся той же дорогой, какой пришли.  Мало  чести
вам, дюжим и широкоплечим мужчинам с такими цыплячьими душами! Мы  откроем
сундук, хотя бы пришлось из-за него умереть... Я  буду  очень  благодарна,
миссис Кроссли, если вы разрешите мне взять вашу сумку, чтобы  положить  в
нее деньги, принадлежащие нам по закону.
     Я, конечно, заявил, что пойду с матерью, и, конечно, все заорали, что
это безумие. Однако никто, даже из  мужчин,  не  вызвался  нас  проводить.
Помощь их ограничивалась тем, что они  дали  мне  заряженный  пистолет  на
случай нападения и обещали держать наготове оседланных лошадей,  чтобы  мы
могли удрать, если разбойники  будут  гнаться  за  нами.  А  один  молодой
человек поскакал к доктору за вооруженным подкреплением.
     Бешено колотилось мое сердце, когда  мы  отправились  в  наш  опасный
путь. Вечер был холодный. Всходила полная  луна.  Она  уже  поднялась  над
горизонтом и краснела в тумане, с каждой минутой сияя все ярче. Мы поняли,
что скоро станет светло, как днем, и нас на обратном пути  нетрудно  будет
заметить. Поэтому мы заторопились еще больше. Мы  крались  вдоль  заборов,
бесшумно и быстро, и, не встретив на дороге  ничего  страшного,  добрались
наконец до "Адмирала Бенбоу".
     Войдя в дом, я сразу же закрыл дверь на засов. Тяжело дыша, мы стояли
в темноте, одни в  пустом  доме,  где  лежало  мертвое  тело.  Затем  мать
принесла из бара свечу, и, держась за руки,  мы  вошли  в  общую  комнату.
Капитан лежал в том же положении, как мы  его  оставили,  -  на  спине,  с
открытыми глазами, откинув одну руку.
     - Опусти шторы, Джим, - прошептала мать. - Они могут следить за  нами
через окно... А теперь, - сказала она,  когда  я  опустил  шторы,  -  надо
отыскать ключ от сундука... Но хотела бы я знать, кто решится  дотронуться
до него...
     И она даже чуть-чуть всхлипнула при этих словах.
     Я опустился на колени. На полу возле руки  капитана  лежал  крохотный
бумажный  кружок,  вымазанный  с  одной  стороны  чем-то  черным.   Я   не
сомневался, что это и есть черная метка. Я схватил ее и  заметил,  что  на
другой ее стороне написано красивым, четким почерком: "Даем тебе  срок  до
десяти вечера".
     - У него был срок до десяти, мама, - сказал я.
     И в то же мгновение наши старые часы начали бить. Этот внезапный звук
заставил нас сильно вздрогнуть. Но он и обрадовал нас, так как было только
шесть часов.
     - Ну, Джим, - сказала мать, - ищи ключ.
     Я обшарил карманы капитана один за другим.  Несколько  мелких  монет,
наперсток, нитки и толстая игла, кусок свернутого  табаку,  надкусанный  с
краю, нож с кривой ручкой, карманный компас, огниво - вот и все, что я там
нашел. Я уже начал отчаиваться...
     - Может быть, на шее? - сказала мать.
     Преодолев отвращение, я разорвал ворот его рубашки. И  действительно,
на просмоленной веревке, которую я сейчас же перерезал  собственным  ножом
капитана, висел ключ.
     Эта удача наполнила наши сердца надеждой, и мы поспешили наверх, в ту
тесную комнату, где так долго жил капитан и где со дня его  приезда  стоял
его сундук.
     Снаружи это был самый обыкновенный матросский сундук. На крышке видна
была буква "Б", выжженная каленым железом.  Углы  были  потерты  и  сбиты,
точно этот сундук отслужил долгую и трудную службу.
     - Дай мне ключ, - сказала мать.
     Замок поддавался туго, однако ей удалось открыть его, и  она  в  одно
мгновение откинула крышку.
     На нас пахнуло крепким  запахом  табака  и  дегтя.  Прежде  всего  мы
увидели новый, старательно вычищенный и выутюженный костюм, очень  хороший
и, по словам матери, ни разу еще не надеванный. Подняв  костюм,  мы  нашли
кучу самых разнообразных предметов: квадрант [прибор для измерения  высоты
небесных тел], жестяную кружку, несколько кусков табаку, две пары  изящных
пистолетов,  слиток   серебра,   старинные   испанские   часы,   несколько
безделушек,   не   слишком   ценных,   но   преимущественно   заграничного
производства, два компаса в медной оправе и  пять  или  шесть  причудливых
раковин из Вест-Индии. Впоследствии я часто думал, зачем  капитан,  живший
такой  непоседливой,  опасной,  преступной  жизнью,  таскал  с  собой  эти
раковины.
     Но ничего ценного, кроме слитка серебра и безделушек, мы не нашли,  а
это нам  было  не  нужно.  На  самом  дне  лежал  старый  шлюпочный  плащ,
побелевший от соленой воды у многих прибрежных отмелей.  Мать  нетерпеливо
откинула его, и мы увидели последние вещи, лежавшие в сундуке: завернуты в
клеенку пакет, вроде пачки бумаг, и холщовый мешок,  в  котором,  судя  по
звону, было золото.
     - Я покажу этим разбойникам, что я честная женщина, - сказала мать. -
Я возьму только то, что он мне был должен, и ни фартинга [фартинг - мелкая
английская монета] больше. Держи сумку миссис Кроссли!
     И она начала отсчитывать деньги, перекладывая их из  мешка  в  сумку,
которую я держал. Это было трудное дело, отнявшее много времени. Тут  были
собраны и  перемешаны  монеты  самых  разнообразных  чеканок  и  стран:  и
дублоны, и луидоры, и гинеи, и пиастры, и еще какие-то,  неизвестные  мне.
Гиней было меньше всего, а мать моя умела считать только гинеи.
     Когда она отсчитала уже половину того, что был должен нам капитан,  я
вдруг схватил ее за руку. В  тихом  морозном  воздухе  пронесся  звук,  от
которого кровь застыла у меня  в  жилах:  постукиванье  палки  слепого  по
мерзлой дороге. Стук приближался,  и  мы  прислушивались  к  нему,  затаив
дыхание. Затем раздался громкий удар в дверь трактира, после  этого  ручка
двери задвигалась и лязгнул засов - нищий пытался войти. Наступила  тишина
внутри и снаружи. И наконец опять послышалось постукиванье палки. К  нашей
неописуемой радости, оно теперь удалялось и скоро замерло.
     - Мама, - сказал я, - бери все, и бежим скорей.
     Я был  убежден,  что  запертая  на  засов  дверь  показалась  слепому
подозрительной, и побоялся, что он приведет сюда весь свой осиный рой.
     И все же как хорошо, что я догадался запереть дверь на засов! Это мог
бы понять только тот, кто знал этого страшного слепого.
     Но мать, несмотря на весь свой страх, не соглашалась взять  ни  одной
монетой больше того, что ей следовало, и в то же время  упрямо  не  желала
взять меньше. Она говорила, что  еще  нет  семи  часов,  что  у  нас  уйма
времени. Она знает свои права и никому не уступит их. Упорно  спорила  она
со мной до тех пор, пока мы  вдруг  не  услыхали  протяжный  тихий  свист,
раздавшийся где-то вдалеке, на холме.
     Мы сразу перестали препираться.
     - Я возьму то, что успела отсчитать,  -  сказала  она,  вскакивая  на
ноги.
     - А я прихвачу и это для  ровного  счета,  -  сказал  я,  беря  пачку
завернутых в клеенку бумаг.
     Через минуту мы уже ощупью спускались вниз. Свеча осталась у  пустого
сундука. Я отворил дверь, и мы вышли на  дорогу.  Нельзя  было  терять  ни
минуты. Туман быстро рассеивался. Луна ослепительно озаряла холмы.  Только
в глубине лощины и у дверей  трактира  клубилась  зыбкая  завеса  туманной
мглы, как бы для того, чтобы скрыть наши первые шаги. Но уже  на  половине
дороги, чуть повыше, у подножия холма, мы должны были неизбежно попасть  в
полосу лунного света.
     И это было не все - вдалеке мы услышали чьи-то быстрые шаги.
     Мы обернулись и увидели прыгающий и приближающийся огонек: кто-то нес
фонарь.
     - Милый, - вдруг сказала мать, - бери деньги и беги. Я чувствую,  что
сейчас упаду в обморок...
     "Мы погибли оба", - решил я. Как проклинал я трусость наших  соседей!
Как сердился я на свою бедную мать и за ее честность, и за ее жадность, за
ее прошлую смелость и за ее теперешнюю слабость!
     К счастью, мы проходили возле какого-то мостика. Я  помог  ей  -  она
шаталась - сойти вниз, к берегу. Она вздохнула  и  склонилась  ко  мне  на
плечо. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я потащил ее вдоль берега и
втащил под мост. Боюсь только, что это было сделано довольно грубо. Мостик
был низенький, и двигаться под ним можно было только  на  четвереньках.  Я
пополз дальше, под арку, а мать осталась почти вся на  виду.  Это  было  в
нескольких шагах от трактира.



                            5. КОНЕЦ СЛЕПОГО

     Оказалось, что любопытство мое было сильнее страха. Я не мог  усидеть
на месте. Осторожно вылез я в ложбинку и спрятался  за  кустом  ракитника.
Отсюда я отчетливо видел дорогу перед дверью трактира.
     Едва я занял свой наблюдательный пост, как появились враги.  Их  было
человек семь или восемь. Они быстро приближались,  громко  и  беспорядочно
стуча башмаками. Человек с фонарем бежал впереди всех.  За  ним  следовали
трое, держась за руки. Несмотря на туман, я разглядел, что средний в  этом
"трио" - слепой нищий. Затем я услышал его голос и убедился, что был прав.
     - К черту дверь! - крикнул он.
     - Есть, сэр! - отозвались двое или трое.
     И они кинулись в атаку на дверь "Адмирала Бенбоу"; человек с  фонарем
шел сзади. У самой двери они остановились и принялись совещаться  шепотом.
Очевидно, их  поразило,  что  дверь  не  заперта.  Затем  опять  раздались
приказания слепого. Нетерпеливый, свирепый голос его становился все громче
и визгливее.
     - В дом! В дом! - кричал он, проклиная товарищей за медлительность.
     Четверо или пятеро вошли в дом, двое  остались  на  дороге  вместе  с
ужасным нищим. Потом после нескольких минут тишины раздался крик удивления
и чей-то голос завопил изнутри:
     - Билли мертвый!
     Но слепой снова выругал их за то, что они так копаются.
     - Обыщите его,  подлые  лодыри!  Остальные  наверх,  за  сундуком!  -
приказал он.
     Они застучали башмаками по ветхим ступеням, и весь дом задрожал от их
топота. Затем снова раздались удивленные голоса. Окошко в комнате капитана
распахнулось настежь,  и  вниз  со  звоном  посыпались  осколки  разбитого
стекла. Из окна высунулся человек. Голова его и плечи  были  хорошо  видны
при свете месяца. Он крикнул слепому нищему, стоявшему внизу на дороге:
     - Эй, Пью, здесь уже успели побывать  раньше  нас!..  Кто-то  перерыл
весь сундук снизу доверху!
     - А то на месте? - проревел Пью.
     - Деньги тут.
     - К черту деньги! - закричал слепой. - Я говорю о бумагах Флинта.
     - Бумаг не видать, - отозвался человек.
     - Эй вы, там, внизу, посмотрите, нет ли их на теле! -  снова  крикнул
слепой.
     Другой  разбойник  -  вероятно,  один  из  тех,  кто  остался   внизу
обыскивать труп капитана, - появился в дверях трактира.
     - Его успели обшарить до нас, - сказал он. - Нам ничего не оставили.
     - Нас ограбили здешние люди. Этот тот щенок! - крикнул Пью.  -  Жаль,
что я не выколол ему глаза... Эти люди были здесь совсем недавно. Когда  я
хотел войти, дверь была заперта на засов. Ищите же их,  ребята!  Ищите  во
всех углах...
     - Да, они были здесь. Они оставили горящую свечу, - сказал человек  в
окне.
     - Ищите! Ищите! Переройте весь дом! - повторил Пью, стуча палкой.
     И вот в нашем старом трактире начался ужасный кавардак. Тяжелые  шаги
загремели повсюду. Посыпались обломки разбиваемой мебели, захлопали  двери
вверху и внизу, так что  даже  окрестные  скалы  подхватили  этот  бешеный
грохот. Но все  напрасно:  люди  один  за  другим  выходили  на  дорогу  и
докладывали, что не нашли нас нигде.
     В это мгновение вдали снова раздался тот  самый  свист,  который  так
напугал мою мать и меня, когда мы считали монеты покойного. На этот раз он
прозвучал дважды. Прежде я думал, что этим свистом  слепой  сзывает  своих
товарищей на штурм. Но теперь я заметил, что свист  раздается  со  стороны
холма,  обращенного  к   деревушке,   и   догадался,   что   это   сигнал,
предупреждающий бандитов об опасности.
     - Это Дэрк, - сказал один. -  Слышите:  он  свистит  два  раза.  Надо
бежать, ребята.
     - Бежать?! - крикнул Пью. - Ах вы, олухи! Дэрк  всегда  был  дурак  и
трус. Нечего слушать Дэрка. Они где-то здесь,  поблизости.  Они  не  могли
убежать далеко. Вы должны их найти. Ищите же, псы! Ищите!  Ищите  во  всех
закоулках! О, дьявол! - воскликнул он. - Будь у меня глаза!
     Этот крик несколько приободрил разбойников.  Двое  из  них  принялись
рыскать между деревьями в роще, но нехотя,  еле  двигаясь.  Они,  как  мне
показалось, больше думали о бегстве, чем о поисках.  Остальные  растерянно
стояли посреди дороги.
     - У нас в руках тысячи, а вы мямлите, как идиоты! Если вы найдете эту
бумагу, вы станете богаче короля! Бумага эта здесь, в  двух  шагах,  а  вы
отлыниваете и норовите удрать! Среди вас не нашлось ни  одного  смельчака,
который рискнул бы отправиться к Билли и дать ему черную метку. Это сделал
я, слепой! И из-за вас я теряю теперь свое счастье! Я должен  пресмыкаться
в нищете и выпрашивать гроши на стаканчик, когда я  мог  бы  разъезжать  в
каретах!
     - Но ведь дублоны у нас, - проворчал один.
     - А бумагу они, должно быть, припрятали, -  добавил  другой.  -  Бери
деньги, Пью, и перестань бесноваться.
     Пью и правда был вроде  бешеного.  Последние  возражения  разбойников
окончательно разъярили его. В припадке  неистовой  злобы  он  поднял  свою
клюку и, бросившись вслепую на товарищей, принялся награждать их ударами.
     Те, в свою очередь, отвечали злодею  ругательствами,  сопровождая  их
ужасными угрозами. Они пытались схватить клюку и вырвать ее у него из рук.
     Эта ссора была спасение для нас.
     Пока они дрались и переругивались, с холмов,  со  стороны  деревушки,
донесся топот  скачущих  лошадей.  Почти  в  то  же  мгновение  где-то  за
изгородью блеснул огонек и грянул пистолетный выстрел. Это  был  последний
сигнал. Он означал, что опасность близка.  Разбойники  кинулись  в  разные
стороны - одни к морю, по берегу бухты, другие  вверх,  по  откосу  холма.
Через полминуты на дороге остался один Пью. Они бросили его одного - может
быть, забыли о нем в паническом страхе, а может быть, нарочно  в  отместку
за брань и побои. Оставшись один, он в бешенстве стучал палкой  по  дороге
и, протягивая руки, звал товарищей,  но  окончательно  сбился  с  пути  и,
вместо того чтобы кинуться к морю, побежал по направлению к деревне.
     Он промчался  в  нескольких  шагах  от  меня,  приговаривая  плачущим
голосом:
     - Джонни, Черный Пес, Дэрк... - Он называл и другие имена. - Ведь  вы
не кинете старого Пью, дорогие товарищи, ведь вы не оставите старого Пью!
     Топот коней между тем приближался. Уже можно было различить пять  или
шесть всадников, озаренных луной. Они неслись во весь опор вниз по  склону
холма.
     Тут слепой сообразил, что идет не  туда,  куда  надо.  Вскрикнув,  он
повернулся и побежал прямо к придорожной канаве,  в  которую  не  замедлил
скатиться. Но сейчас  же  поднялся  и,  обезумев,  выкарабкался  опять  на
дорогу, как раз под ноги коню, скакавшему впереди всех.
     Верховой хотел спасти его, но было поздно.  Отчаянный  крик  слепого,
казалось, разорвал ночную тьму. Четыре копыта  лошади  смяли  и  раздавили
его. Он упал на бок, медленно перевернулся навзничь и больше не двигался.
     Я вскочил на ноги и окликнул верховых. Они остановились, перепуганные
происшедшим несчастьем. Я сейчас же узнал их. Скакавший сзади всех был тот
самый подросток, который вызвался съездить из деревушки за доктором Ливси.
Остальные оказались таможенными стражниками, которых он встретил на  пути.
У него хватило ума позвать их на помощь. Слухи о каком-то люггере в Логове
Китта и прежде доходили до таможенного надзирателя мистера Данса. Дорога к
Логову Китта шла мимо нашего трактира, Данс  тотчас  же  поскакал  туда  в
сопровождении своего отряда. Благодаря этой счастливой  случайности  мы  с
матерью спаслись от неминуемой смерти.
     Пью был убит наповал. Мать мою мы отнесли  в  деревню.  Там  дали  ей
понюхать ароматической соли, обрызгали ее холодной водой, и она  очнулась.
Несмотря на все перенесенные страхи, она не переставала жаловаться, что не
успела взять из капитановых денег всю сумму,  которая  ей  причиталась  по
праву.
     Тем временем таможенный надзиратель Данс поскакал со своим отрядом  в
Логово Китта. Но стражники спешились и  осторожно  спускались  по  склону,
ведя лошадей под уздцы, а  то  и  поддерживая  их,  и  постоянно  опасаясь
засады. И, естественно, к тому времени, когда  они  добрались  наконец  до
бухты, судно уже успело поднять якорь, хотя и находилось еще неподалеку от
берега. Данс окликнул  его.  В  ответ  раздался  голос,  советовавший  ему
избегать освещенных луной мест, если он не хочет получить  хорошую  порцию
свинца. И тотчас же возле его плеча просвистела пуля.
     Вскоре судно обогнуло мыс и скрылось.
     Мистер Данс, по его собственным  словам,  чувствовал  себя,  стоя  на
берегу, точно "рыба, выброшенная из воды".  Он  сразу  послал  человека  в
Б..., чтобы выслали в море куттер [одномачтовое судно].
     - Но все это зря, - сказал он. - Они удрали, и их не догонишь. Я  рад
и тому, - добавил он, - что наступил господину Пью на мозоль.
     Я ему уже успел рассказать о слепом.
     Вместе с ним я вернулся в "Адмирал Бенбоу".  Трудно  передать,  какой
там был разгром. Бандиты, ища меня и мать, сорвали со стены даже  часы.  И
хотя они ничего не унесли с собой, кроме денежного мешка,  принадлежавшего
капитану, и нескольких серебряных монет из нашей кассы,  мне  сразу  стало
ясно, что мы разорены.
     Мистер Данс долго ничего не мог понять.
     - Ты говоришь, они взяли деньги? Объясни мне, Хокинс, чего же им  еще
было нужно? Они еще каких-нибудь денег искали?
     - Нет, сэр, не денег, - ответил я. - То, что они искали, лежит у меня
здесь, в боковом кармане. Говоря по правде, я хотел бы положить эту вещь в
более безопасное место.
     - Верно, мальчик, верно, - сказал он. - Дай ее мне, если хочешь.
     - Я думал дать ее доктору Ливси... - начал я.
     - Правильно! - с жаром перебил он меня. - Правильно. Доктор  Ливси  -
джентльмен и судья. Пожалуй, и мне самому следовало бы съездить к нему или
к сквайру и  доложить  о  происшедшем.  Ведь  как-никак,  а  Пью  умер.  Я
нисколько не жалею об этом, но могут найтись люди, которые взвалят вину на
меня, королевского таможенного надзирателя. Знаешь что, Хокинс? Поедем  со
мной. Я возьму тебя с собой, если хочешь.
     Я поблагодарил его, и мы пошли в деревушку, где стояли лошади. Пока я
прощался с матерью, все уже сели в седла.
     - Доггер, - сказал мистер Данс, - у тебя хорошая лошадь. Посади этого
молодца к себе за спину.
     Как только я уселся позади Доггера и взялся за его пояс,  надзиратель
приказал трогаться в путь, и отряд крупной рысью поскакал по дороге к дому
доктора Ливси.



                           6. БУМАГИ КАПИТАНА

     Мы неслись во весь опор и наконец остановились у дома доктора  Ливси.
Весь фасад был погружен во мрак.
     Мистер Данс велел  мне  спрыгнуть  с  лошади  и  постучаться.  Доггер
подставил стремя, чтобы мне было удобнее сойти. На стук вышла служанка.
     - Доктор Ливси дома? - спросил я.
     - Нет, - отвечала она. - Он вернулся после полудня  домой,  а  теперь
ушел в усадьбу пообедать и провести вечер со сквайром.
     - В таком случае мы едем туда, - сказал мистер Данс.
     До усадьбы было недалеко. Я даже не сел в седло, а  побежал  рядом  с
лошадью, держась за стремя Доггера.
     Мелькнули ворота парка. Длинная безлиственная, озаренная луной  аллея
вела к белевшему вдали помещичьему  дому,  окруженному  просторным  старым
садом. Мистер Данс соскочил с лошади и повел меня в  дом.  Нас  тотчас  же
впустили туда.
     Слуга провел нас по  длинному  коридору,  пол  которого  был  застлан
ковром, в кабинет хозяина. Стены кабинета были уставлены книжными шкафами.
На каждом шкафу стоял бюст. Сквайр и доктор Ливси сидели возле яркого огня
и курили.
     Я никогда не видел сквайра так близко. Это был высокий мужчина, более
шести футов ростом,  дородный,  с  толстым  суровым  лицом,  огрубевшим  и
обветренным во время долгих  странствий.  У  него  были  черные  подвижные
брови, выдававшие не злой, но надменный и вспыльчивый нрав.
     - Войдите, мистер Данс, - сказал он высокомерно и  снисходительно.  -
Добрый вечер!
     - Добрый вечер, Данс, - сказал доктор  и  кивнул  головой.  -  Добрый
вечер, друг Джим. Какой попутный ветер занес вас сюда?
     Таможенный надзиратель выпрямился, руки по швам, и рассказал все наши
приключения, как заученный урок. Посмотрели бы  вы,  как  многозначительно
переглядывались эти два джентльмена во время его рассказа! Они  слушали  с
таким любопытством, что даже перестали курить. А когда они  услыхали,  как
мать моя отправилась ночью обратно в наш дом, доктор Ливси хлопнул себя по
бедру, а сквайр крикнул "браво" и разбил свою  длинную  трубку  о  решетку
камина. Мистер Трелони (так, если вы помните,  звали  сквайра)  давно  уже
оставил свое кресло и расхаживал по комнате, а доктор,  словно  для  того,
чтобы лучше слышать, стащил с головы свой напудренный парик. Странно  было
видеть его без парика, с коротко остриженными черными волосами.
     Наконец мистер Данс окончил свой рассказ.
     - Мистер Данс, - сказал сквайр, - вы благородный человек! А прикончив
одного из самых кровожадных злодеев,  вы  совершили  доблестный  поступок.
Таких надо давить, как тараканов!.. Хокинс, я вижу, тоже малый не  промах.
Позвони в тот колокольчик, Хокинс. Мистер Данс должен выпить пива.
     - Значит, Джим, - сказал доктор, -  то,  что  они  искали,  находится
здесь, у тебя?
     - Вот оно, - сказал я и протянул ему завернутый в клеенку пакет.
     Доктор осмотрел пакет со всех сторон. По-видимому, ему  не  терпелось
вскрыть его. Но он пересилил себя и спокойно положил пакет в карман.
     - Сквайр, - сказал  он,  -  когда  Данс  выпьет  пива,  ему  придется
вернуться к своим служебным обязанностям. А Джим Хокинс будет  ночевать  у
меня. Если позволите, я попрошу сейчас подать  ему  холодного  паштета  на
ужин.
     - Еще бы, сделайте милость,  Ливси!  -  отозвался  сквайр.  -  Хокинс
сегодня заслужил кое-что и побольше.
     Передо мной на одном из маленьких столиков поставили  большую  порцию
голубиного  паштета.  Я  был  голоден  как  волк,  и  поужинал  с  большим
удовольствием.  А  тем  временем  Данс,  выслушав  немало  новых   похвал,
удалился.
     - Ну, сквайр, - сказал доктор.
     - Ну, доктор, - сказал сквайр.
     - В одно слово! - засмеялся доктор Ливси. - Надеюсь,  вы  слышали  об
этом Флинте?
     - Слыхал ли я о Флинте?!  -  воскликнул  сквайр.  -  Вы  спрашиваете,
слыхал ли я о Флинте? Это был  самый  кровожадный  пират  из  всех,  какие
когда-либо плавали по морю. Черная Борода перед Флинтом младенец.  Испанцы
[в XVIII веке Англия воевала с Испанией и Францией, а в XVII веке -  также
и с Голландией; отсюда вражда  некоторых  персонажей  романа  к  испанцам,
французам и голландцам] так боялись его, что, признаюсь вам, сэр, я  порой
гордился, что  он  англичанин.  Однажды  возле  Тринидада  я  видел  вдали
верхушки его парусов, но наш капитан струсил и тотчас же повернул обратно,
сэр, в Порт-оф-Спейн [столица острова Тринидад в Карибском море].
     - Я слышал о нем здесь, в Англии, - сказал доктор. - Но  вот  вопрос:
были ли у него деньги?
     - Деньги! - вскричал сквайр. - Разве вы не слыхали,  что  рассказывал
Данс? Чего могли искать эти злодеи, если не денег?  Что  им  нужно,  кроме
денег? Ради чего, кроме денег, они стали бы рисковать своей шкурой?
     - Мы скоро узнаем, ради чего они рисковали шкурой, - ответил  доктор.
- Вы так горячитесь, что не даете мне слова сказать. Вот что  я  хотел  бы
выяснить: предположим, здесь, у меня в кармане, находится ключ, с  помощью
которого можно узнать, где Флинт спрятал свои  сокровища.  Велики  ли  эти
сокровища?
     - Велики ли, сэр! - закричал сквайр.  -  Так  слушайте!  Если  только
действительно в наших руках находится  ключ,  о  котором  вы  говорите,  я
немедленно в бристольских доках снаряжаю подходящее судно,  беру  с  собой
вас и Хокинса и еду добывать это сокровище, хотя бы  нам  пришлось  искать
его целый год!
     - Отлично, - сказал доктор. - В таком  случае,  если  Джим  согласен,
давайте вскроем пакет.
     И он положил пакет перед собой на стол.
     Пакет  был  крепко  зашит  нитками.  Доктор  достал   свой   ящик   с
инструментами  и  разрезал  нитки  хирургическими  ножницами.   В   пакете
оказались две вещи: тетрадь и запечатанный конверт.
     - Прежде всего посмотрим тетрадь, - предложил доктор.
     Он ласково подозвал меня к себе, и я встал из-за  стола,  за  которым
ужинал,  чтобы  принять  участие   в   раскрытии   тайны.   Доктор   начал
перелистывать тетрадь. Сквайр и я с любопытством смотрели через его плечо.
     На первой странице тетради  были  нацарапаны  всевозможные  каракули.
Было похоже, что их выводили от нечего делать или для  пробы  пера.  Между
прочим, здесь была и та надпись, которую капитан вытатуировал  у  себя  на
руке: "Да сбудутся мечты Билли Бонса", и другие в том же  роде,  например:
"Мистер У.Бонс, штурман", "Довольно рому", "У Палм-Ки [островок у  берегов
Флориды] он получил все, что ему  причиталось".  Были  и  другие  надписи,
совсем непонятные, состоявшие большей частью из одного слова.  Меня  очень
заинтересовало, кто был тот, который получил, "что ему причиталось", и что
именно ему причиталось. Быть может, удар ножом в спину?
     - Ну, из этой страницы не много выжмешь, - сказал доктор Ливси.
     Десять  или  двенадцать  следующих  страниц   были   полны   странных
бухгалтерских записей. На одном конце строки стояла дата, а  на  другом  -
денежный итог, как и обычно  в  бухгалтерских  книгах.  Но  вместо  всяких
объяснений  в  промежутке  стояло  только   различное   число   крестиков.
Двенадцатым июня 1745 года, например,  была  помечена  сумма  в  семьдесят
фунтов стерлингов, но все объяснения, откуда она взялась,  заменяли  собой
шесть  крестиков.  Изредка,  впрочем,  добавлялось   название   местности,
например: "Против Каракаса",  или  просто  помечались  широта  и  долгота,
например: "62 17 20, 19 2 40".
     Записи велись в течение почти  двадцати  лет.  Заприходованные  суммы
становились все крупнее. И в самом конце, после пяти или шести  ошибочных,
зачеркнутых подсчетов, был подведен итог, и внизу подписано: "Доля Бонса".
     - Я ничего не могу понять, - сказал доктор Ливси.
     - Все ясно, как день! - воскликнул сквайр.  -  Перед  нами  приходная
книга этого  гнусного  пса.  Крестиками  заменяются  названия  потопленных
кораблей и ограбленных городов. Цифры обозначают  долю  этого  душегуба  в
общей добыче.  Там,  где  он  боялся  неточности,  он  вставлял  некоторые
пояснения. "Против Каракаса", например. Это значит,  что  против  Каракаса
было ограблено какое-то несчастное судно. Бедные моряки, плывшие  на  нем,
давно уже гниют среди кораллов.
     - Правильно! - сказал доктор. - Вот что значит быть путешественником!
Правильно! И доля его росла, по мере того как он повышался в чине.
     Ничего больше в  этой  тетради  не  было,  кроме  названий  некоторых
местностей,  записанных  на  чистых  листах,  и   таблицы   для   перевода
английских, испанских и французских денег в ходячую монету.
     - Бережливый человек! - воскликнул доктор. - Его не обсчитаешь.
     - А теперь, - сказал сквайр, - посмотрим, что здесь.
     Конверт был запечатан в нескольких местах. Печатью служил  наперсток,
который я нашел у капитана в кармане. Доктор осторожно сломал печати, и на
стол выпала карта какого-то острова, с широтой и долготой, с  обозначением
глубин моря возле берегов, с названием холмов,  заливов  и  мысов.  Вообще
здесь было все, что может понадобиться, чтобы без всякого риска подойти  к
неведомому острову и бросить якорь.
     Остров имел девять миль в длину и пять в ширину. Он напоминал жирного
дракона, ставшего на дыбы. Мы заметили две гавани, хорошо укрытые от бурь,
и холм посередине, названный "Подзорная Труба".
     На  карте  было  много  добавлений,  сделанных  позже.  Резче   всего
бросались в глаза три крестика, сделанных  красными  чернилами,  -  два  в
северной части острова и  один  в  юго-западной.  Возле  этого  последнего
крестика теми же красными чернилами мелким,  четким  почерком,  совсем  не
похожим на каракули капитана, было написано:
     "Главная часть сокровищ здесь".
     На  оборотной  стороне  карты  были  пояснения,  написанные  тем   же
почерком. Вот они:

     "Высокое дерево  на  плече  Подзорной  Трубы,  направление  к  С.  от
С.-С.-В.
     Остров Скелета В.-Ю.-В. и на В.
     Десять футов.
     Слитки серебра в северной яме. Отыщешь ее на склоне восточной  горки,
в десяти саженях к югу от черной скалы, если стать к ней лицом.
     Оружие найти легко в песчаном холме на С. оконечности Северного мыса,
держать на В. и на четверть румба к С.
                                                                Д.Ф."

     И все. Эти записи показались мне совсем непонятными. Но, несмотря  на
свою краткость, они привели сквайра и доктора Ливси в восторг.
     - Ливси, - сказал сквайр, - вы должны немедленно бросить вашу  жалкую
практику. Завтра я еду в Бристоль. Через  три  недели...  нет,  через  две
недели... нет, через десять дней у нас будет лучшее судно,  сэр,  и  самая
отборная команда во всей Англии. Хокинс поедет  юнгой...  Из  тебя  выйдет
прекрасный юнга, Хокинс... Вы, Ливси, - судовой  врач.  Я  -  адмирал.  Мы
возьмем с собой Редрута, Джойса и Хантера. Попутный  ветер  быстро  домчит
нас до острова. Отыскать там сокровища не составит никакого труда.  У  нас
будет столько монет, что нам хватит на еду,  мы  сможем  купаться  в  них,
швырять их рикошетом в воду...
     - Трелони, - сказал доктор, - я еду с вами. Ручаюсь, что мы с  Джимом
оправдаем ваше доверие. Но есть один, на которого я боюсь положиться.
     - Кто он? - воскликнул сквайр. - Назовите этого пса, сэр!
     - Вы, - ответил доктор, - потому что вы не  умеете  держать  язык  за
зубами. Не мы одни знаем об  этих  бумагах.  Разбойники,  которые  сегодня
вечером разгромили трактир, - как видите,  отчаянно  смелый  народ,  а  те
разбойники, которые оставались на судне, - и,  кроме  них,  смею  сказать,
есть и еще где-нибудь поблизости - сделают, конечно, все возможное,  чтобы
завладеть сокровищами. Мы нигде не должны показываться поодиночке, пока не
отчалим от берега. Я останусь здесь вместе с Джимом до отъезда. Вы  берите
Джойса и Хантера и отправляйтесь с ними в Бристоль. И, самое  главное,  мы
никому не должны говорить ни слова о нашей находке.
     - Ливси, - ответил сквайр, - вы всегда правы. Я буду нем как могила.




                       ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СУДОВОЙ ПОВАР


                           7. Я ЕДУ В БРИСТОЛЬ

     На подготовку к плаванию ушло гораздо больше времени,  чем  воображал
сквайр. Да и вообще  все  наши  первоначальные  планы  пришлось  изменить.
Прежде всего, не осуществилось желание доктора  Ливси  не  разлучаться  со
мной: ему пришлось отправиться в Лондон искать врача, который  заменил  бы
его в наших местах на время его отсутствия. У сквайра было много работы  в
Бристоле. А я жил в усадьбе под присмотром старого егеря [егерь -  главный
охотник в  помещичьих  имениях]  Редрута,  почти  как  пленник,  мечтая  о
неведомых островах и морских приключениях. Много часов провел я над картой
и выучил ее наизусть. Сидя у огня в  комнате  домоправителя,  я  в  мечтах
своих подплывал к острову с различных  сторон.  Я  исследовал  каждый  его
вершок, тысячи раз взбирался на высокий холм, названный Подзорной  Трубой,
и любовался оттуда удивительным, постоянно меняющимся видом. Иногда остров
кишел дикарями, и мы должны были отбиваться от них.  Иногда  его  населяли
хищные звери, и мы должны были убегать от них.  Но  все  эти  воображаемые
приключения  оказались  пустяками  в  сравнении   с   теми   странными   и
трагическими приключениями, которые произошли на самом деле.
     Неделя шла за неделей. Наконец в один  прекрасный  день  мы  получили
письмо. Оно было адресовано доктору Ливси, но на конверте стояла приписка:
     "Если доктор Ливси еще не вернулся, письмо вскрыть Тому  Редруту  или
молодому Хокинсу".
     Разорвав конверт, мы прочли - вернее,  я  прочел,  потому  что  егерь
разбирал только печатные буквы, - следующие важные сообщения:

     "Гостиница "Старый якорь", Бристоль, 1 марта 17... года.
     Дорогой Ливси!
     Не знаю, где вы находитесь, в усадьбе или все еще в Лондоне,  -  пишу
одновременно и туда и сюда.
     Корабль куплен и снаряжен. Он стоит на якоре, готовый выйти  в  море.
Лучше нашей шхуны и представить себе ничего невозможно. Управлять ею может
младенец. Водоизмещение - двести тонн. Название - "Испаньола".
     Достать ее помог мне мой старый приятель  Блендли,  который  оказался
удивительно ловким дельцом. Этот  милый  человек  работал  для  меня,  как
чернокожий. Впрочем, и каждый  в  Бристоле  старался  помочь  мне,  стоило
только намекнуть, что мы отправляемся за нашим сокровищем..."

     - Редрут, - сказал я, прерывая чтение, - доктору Ливси это совсем  не
понравится. Значит, сквайр все-таки болтал...
     - А кто важнее: сквайр или  доктор?  -  проворчал  егерь.  -  Неужели
сквайр должен молчать, чтобы угодить какому-то доктору Ливси?
     Я отказался от всяких пояснений и стал читать дальше.

     "Блендли сам  отыскал  "Испаньолу",  и  благодаря  его  ловкости  она
досталась нам буквально за гроши. Правда, в Бристоле  есть  люди,  которые
терпеть не могут  Блендли.  Они  имеют  наглость  утверждать,  будто  этот
честнейший  человек  хлопочет  только  ради  барыша,   будто   "Испаньола"
принадлежит  ему  самому  и  будто  он  продал  ее  мне  втридорога.  Это,
бесспорно,  клевета.  Никто,  однако,  не   осмеливается   отрицать,   что
"Испаньола" - прекрасное судно.
     Итак, корабль я достал без труда. Правда, рабочие снаряжают его очень
медленно, но со временем все будет готово.  Гораздо  больше  пришлось  мне
повозиться с подбором команды.
     Я хотел нанять человек двадцать  -  на  случай  встречи  с  дикарями,
пиратами или проклятым французом. Я уже из  сил  выбился,  а  нашел  всего
шестерых, но затем судьба смилостивилась надо мной, и я встретил человека,
который сразу устроил мне все это дело.
     Я случайно разговорился с ним  в  порту.  Оказалось,  что  он  старый
моряк. Живет на  суше  и  держит  таверну.  Знаком  со  всеми  моряками  в
Бристоле.  Жизнь  на  суше  расстроила  его  здоровье,  он   хочет   снова
отправиться в море и ищет место судового повара. В то утро, по его словам,
он вышел в порт только для того, чтобы подышать соленым морским воздухом.
     Эта любовь  к  морю  показалась  мне  трогательной,  да  и  вас  она,
несомненно, растрогала бы. Мне стало жалко  его,  и  я  тут  же  на  месте
предложил ему быть поваром у нас на корабле.  Его  зовут  Долговязый  Джон
Сильвер. У нет одной ноги. Но я считаю это самой лучшей рекомендацией, так
как он потерял ее, сражаясь за родину под  начальством  бессмертного  Хока
[Эдвард Хок - английский адмирал, живший в середине  XVIII  века].  Он  не
получает пенсии, Ливси. Видите, в какие ужасные времена мы живем!
     Да, сэр, я думал, что я нашел повара, а оказалось, что я нашел  целую
команду.
     С помощью Сильвера мне в несколько дней удалось навербовать экипаж из
настоящих, опытных,  просоленных  океаном  моряков.  Внешность  у  них  не
слишком привлекательная, но зато,  судя  по  их  лицам,  все  они  -  люди
отчаянной храбрости. Имея такую команду, мы можем сражаться хоть  с  целым
фрегатом.
     Долговязый Джон посоветовал мне даже рассчитать кое-кого из тех шести
или семи человек, которых я нанял прежде. Он в одну  минуту  доказал  мне,
что  они  пресноводные  увальни,  с  которыми  нельзя  связываться,  когда
отправляешься в опасное плавание.
     Я превосходно себя чувствую, ем, как бык, сплю, как бревно. И все  же
я не буду вполне счастлив, пока мои  старые  морячки  не  затопают  вокруг
шпиля [шпиль - ворот, на который наматывается якорный канат].  В  открытое
море! К черту сокровища! Море, а не сокровища, кружит  мне  голову.  Итак,
Ливси, приезжайте скорей! Не теряйте ни часа, если вы меня уважаете.
     Отпустите  молодого  Хокинса  проститься  с  матерью.  Редрут   может
сопровождать его. Потом пусть оба, не теряя времени, мчатся в Бристоль.
                                                             Джон Трелони.
     Post scriptum. Забыл  вам  сообщить,  что  Блендли,  который,  кстати
сказать, обещал послать нам на помощь другой корабль, если мы не  вернемся
к августу, нашел  для  нас  отличного  капитана.  Капитан  это  прекрасный
человек, но, к сожалению, упрям, как черт. Долговязый Джон Сильвер отыскал
нам очень знающего штурмана, по имени Эрроу. А я, Ливси,  достал  боцмана,
который  умеет  играть  на  дудке.  Как  видите,  на   нашей   драгоценной
"Испаньоле" все будет, как на заправском военном корабле.
     Забыл написать вам, что Сильвер  -  человек  состоятельный.  По  моим
сведениям, у него текущий счет в банке, и не маленький. Таверну свою он на
время путешествия передает жене. Жена его не принадлежит к белой  расе.  И
таким старым холостякам, как мы  с  вами,  извинительно  заподозрить,  что
именно жена, а не только плохое здоровье гонит его в открытое море.
                                                                    Д.Т.
     P.P.S. Хокинс может провести один вечер у своей матери. Д.Т."

     Нетрудно представить себе, как взбудоражило меня это  письмо.  Я  был
вне себя от восторга.  Всем  сердцем  презирал  я  старого  Тома  Редрута,
который только ворчал и скулил. Любой из младших  егерей  с  удовольствием
поехал бы вместо него. Но сквайр хотел, чтобы ехал Том Редрут,  а  желание
сквайра было для слуг законом. Никто, кроме старого Редрута, не посмел  бы
даже и поворчать.
     На следующее утро мы оба отправились пешком в "Адмирал Бенбоу".  Мать
мою я застал в полном здоровье. Настроение у нее было хорошее. Со  смертью
капитана  окончились  все   ее   неприятности.   Сквайр   на   свой   счет
отремонтировал наш дом. По его приказанию  стены  и  вывеска  были  заново
выкрашены. Он нам подарил  кое-какую  мебель,  в  том  числе  превосходное
кресло, чтобы матери моей удобнее было сидеть за прилавком. На подмогу  ей
он нанял мальчика. Этот мальчик должен был исполнять обязанности,  которые
прежде исполнял я.
     Только увидев чужого мальчишку в трактире, я впервые отчетливо понял,
что надолго  расстаюсь  с  родным  домом.  До  сих  пор  я  думал  лишь  о
приключениях, которые ждут меня впереди, а не о доме, который  я  покидаю.
При виде неуклюжего мальчика,  занявшего  мое  место,  я  впервые  залился
слезами. Боюсь, что я бессовестно мучил и тиранил его.  Он  еще  не  успел
привыкнуть к своему новому месту, а я не прощал ему ни единого  промаха  и
злорадствовал, когда он ошибался.
     Миновала ночь, и на следующий день после обеда мы  с  Редрутом  вновь
вышли на дорогу. Я простился с матерью, с бухтой, возле которой  я  жил  с
самого  рождения,  с  милым  старым  "Адмиралом  Бенбоу"  -  хотя,  заново
покрашенный, он стал уже не таким милым. Вспомнил я  и  капитана,  который
так часто бродил по этому берегу, его треугольную шляпу, сабельный шрам на
щеке и медную подзорную трубу. Мы свернули за угол, и мой дом исчез.
     Уже смеркалось, когда возле  "Гостиницы  короля  Георга"  мы  сели  в
почтовый дилижанс. Меня втиснули между Редрутом и каким-то старым  толстым
джентльменом. Несмотря на быструю езду и холодную ночь, я сразу заснул. Мы
мчались то вверх, то вниз, а я спал как сурок и проспал все станции.  Меня
разбудил удар в бок. Я открыл глаза. Мы стояли перед  большим  зданием  на
городской улице. Уже давно рассвело.
     - Где мы? - спросил я.
     - В Бристоле, - ответил Том. - Вылезай.
     Мистер Трелони жил в трактире возле самых доков, чтобы  наблюдать  за
работами на шхуне. Нам,  к  величайшей  моей  радости,  пришлось  идти  по
набережной  довольно  далеко,  мимо  множества  кораблей  самых  различных
размеров, оснасток и национальностей. На одном работали и пели. На  другом
матросы высоко над моей головой висели на канатах, которые снизу  казались
не толще паутинок. Хотя я всю жизнь  прожил  на  берегу  моря,  здесь  оно
удивило меня так, будто я увидел его впервые. Запах дегтя и соли  был  нов
для меня. Я разглядывал резные фигурки на носах  кораблей,  побывавших  за
океаном. Я жадно рассматривал старых моряков с серьгами в ушах, с завитыми
бакенбардами, с просмоленными косичками, с неуклюжей морской походкой. Они
слонялись  по  берегу.  Если  бы  вместо  них  мне  показали  королей  или
архиепископов, я обрадовался бы гораздо меньше.
     Я тоже отправлюсь в море! Я отправлюсь в море на шхуне,  с  боцманом,
играющим на дудке, с матросами, которые носят  косички  и  поют  песни!  Я
отправлюсь в море, я поплыву к неведомому острову искать зарытые  в  землю
сокровища!
     Я был погружен в эти сладостные мечты,  когда  мы  дошли  наконец  до
большого трактира. Нас встретил сквайр Трелони. На нем был  синий  мундир.
Такие мундиры носят обычно морские офицеры. Он выходил из  дверей,  широко
улыбаясь.  Шел  он  вразвалку,  старательно  подражая  качающейся  походке
моряков.
     - Вот и вы! - воскликнул он. - А доктор еще вчера вечером  прибыл  из
Лондона. Отлично! Теперь вся команда в сборе.
     - О сэр, - закричал я, - когда же мы отплываем?
     - Отплываем? - переспросил он. - Завтра.



                     8. ПОД ВЫВЕСКОЙ "ПОДЗОРНАЯ ТРУБА"

     Когда я позавтракал, сквайр  дал  мне  записку  к  Джону  Сильверу  в
таверну "Подзорная труба".  Он  объяснил  мне,  как  искать  ее:  идти  по
набережной, пока не увидишь маленькую таверну, а над дверью большую  трубу
вместо вывески.
     Я обрадовался возможности еще раз посмотреть  корабли  и  матросов  и
тотчас же отправился в путь. С  трудом  пробираясь  сквозь  толпу  народа,
толкавшегося на пристани среди тюков и фургонов, я нашел наконец таверну.
     Она была невелика и довольно уютна:  вывеска  недавно  выкрашена,  на
окнах опрятные красные занавески, пол посыпан  чистейшим  песком.  Таверна
выходила на две улицы. Обе двери были распахнуты настежь, и  в  просторной
низкой комнате было довольно светло, несмотря на клубы табачного дыма.
     За столиками сидели моряки. Они так громко говорили между собой,  что
я остановился у двери, не решаясь войти.
     Из боковой комнаты вышел человек. Я  сразу  понял,  что  это  и  есть
Долговязый Джон. Левая нога его была отнята  по  самое  бедро.  Под  левым
плечом  он  держал  костыль  и   необыкновенно   проворно   управлял   им,
подпрыгивая, как птица, на каждом шагу. Это был очень  высокий  и  сильный
мужчина, с широким, как окорок, плоским и  бледным,  но  умным  и  веселым
лицом. Ему, казалось, было очень  весело.  Посвистывая,  шнырял  он  между
столиками, пошучивал, похлопывая  по  плечу  некоторых  излюбленных  своих
посетителей.
     Признаться, прочитав о Долговязом Джоне в письме сквайра, я с  ужасом
подумал, не тот ли это одноногий моряк, которого я так долго подстерегал в
старом "Бенбоу". Но стоило мне взглянуть на  этого  человека,  и  все  мои
подозрения рассеялись. Я видел капитана, видел Черного Пса, видел  слепого
Пью и полагал, что знаю,  какой  вид  у  морских  разбойников.  Нет,  этот
опрятный  и  добродушный  хозяин  трактира  нисколько  не  был  похож   на
разбойника.
     Я собрался с духом, перешагнул  через  порог  и  направился  прямо  к
Сильверу,  который,  опершись  на   костыль,   разговаривал   с   каким-то
посетителем.
     - Мистер Сильвер, сэр? - спросил я, протягивая ему записку.
     - Да, мой мальчик, - сказал он. - Меня зовут Сильвер. А ты кто такой?
     Увидев письмо сквайра, он, как мне показалось, даже вздрогнул.
     - О, - воскликнул он, протягивая мне руку, - понимаю!  Ты  наш  новый
юнга. Рад тебя видеть.
     И он сильно сжал мою руку в своей широкой и крепкой ладони.
     В это мгновенье какой-то человек, сидевший в дальнем  углу,  внезапно
вскочил с места и кинулся к двери. Дверь была рядом  с  ним,  и  он  сразу
исчез. Но торопливость его привлекла мое внимание, и я  с  одного  взгляда
узнал его. Это был трехпалый  человек  с  одутловатым  лицом,  тот  самый,
который приходил к нам в трактир.
     - Эй, - закричал я, - держите его! Это Черный Пес! Черный Пес!
     - Мне наплевать, как его зовут! - вскричал Сильвер. - Но он  удрал  и
не заплатил мне за выпивку. Гарри, беги и поймай его!
     Один из сидевших возле двери вскочил и пустился вдогонку.
     - Будь он хоть адмирал Хок, я и  то  заставил  бы  его  заплатить!  -
кричал Сильвер.
     Потом, внезапно отпустив мою руку, спросил:
     - Как его зовут? Ты сказал - Черный... как дальше? Черный кто?
     - Пес, сэр! - сказал я. - Разве мистер Трелони не рассказывал  вам  о
наших разбойниках? Черный Пес из их шайки.
     - Что? - заревел Сильвер. - В моем доме!.. Бен, беги и  помоги  Гарри
догнать его... Так он один из этих крыс?.. Эй, Морган, ты, кажется,  сидел
с ним за одним столом? Поди-ка сюда.
     Человек, которого он назвал  Морганом,  -  старый,  седой,  загорелый
моряк, - покорно подошел к нему, жуя табачную жвачку.
     - Ну, Морган, - строго спросил Долговязый, - видал ли ты когда-нибудь
прежде этого Черного... как его... Черного Пса?
     - Никогда, сэр, - ответил Морган и поклонился.
     - И даже имени его не слыхал?
     - Не слыхал, сэр.
     - Ну, твое счастье, Том Морган! -  воскликнул  кабатчик.  -  Если  ты
станешь путаться с негодяями, ноги твоей не будет в моем заведении! О  чем
он с тобой говорил?
     - Не помню хорошенько, сэр, - ответил Морган.
     - И ты можешь называть головой то, что у тебя на плечах?  Или  это  у
тебя юферс? [блок для натягивания вант] - закричал Долговязый Джон.  -  Он
не  помнит  хорошенько!  Может,  ты  и  понятия  не  имеешь,  с   кем   ты
разговаривал? Ну, выкладывай, о чем он сейчас  говорил!  Вы  растабарывали
оба о плаваниях, кораблях, капитанах? Ну! Живо!
     - Мы говорили о том, как людей под  килем  протягивают  [протягивание
под килем - вид наказания в английском флоте  в  XVIII  веке],  -  ответил
Морган.
     - Под килем! Вполне подходящий для тебя разговор. Эх, ты! Ну,  садись
на место, Том, дуралей...
     Когда Морган сел за свой столик, Сильвер по-приятельски наклонился  к
моему уху, что очень мне польстило, и прошептал:
     - Честнейший малый этот Том Морган, но ужасный  дурак.  А  теперь,  -
продолжал он вслух, - попробуем вспомнить. Черный  Пес?  Нет,  никогда  не
слыхал о таком. Как будто я  его  где-то  видел.  Он  нередко...  да-да...
заходил сюда с каким-то слепым нищим.
     - Да-да, со слепым! - вскричал я. - Я и слепого этого знал. Его звали
Пью.
     - Верно! - воскликнул Сильвер, на этот  раз  очень  взволнованный.  -
Пью! Именно так его и звали. С виду он  был  большая  каналья.  Если  этот
Черный Пес попадется нам в руки, капитан Трелони будет  очень  доволен.  У
Бена отличные ноги. Редкий моряк бегает быстрее  Бена.  Нет,  от  Бена  не
уйдешь. Бен кого хочешь догонит... Так он говорил о том,  как  протягивают
моряков на канате? Ладно, ладно, уж мы протянем его самого...
     Сильвер прыгал на своем костыле, стучал кулаком по столам и говорил с
таким искренним возмущением, что даже судья в Олд Бейли  [суд  в  Лондоне]
или лондонский полицейский поверили бы в полнейшую его невиновность.
     Встреча с Черным Псом в "Подзорной трубе" пробудила все  мои  прежние
подозрения, и я внимательно следил за поваром. Но  он  был  слишком  умен,
находчив и ловок для меня.
     Наконец вернулись те двое, которых он послал вдогонку за Черным Псом.
Тяжело дыша, они объявили, что Черному  Псу  удалось  скрыться  от  них  в
толпе. И кабатчик принялся ругать их с такой яростью, что  я  окончательно
убедился в полной невиновности Долговязого Джона.
     - Слушай,  Хокинс,  -  сказал  он,  -  для  меня  эта  история  может
окончиться плохо. Что подумает обо  мне  капитан  Трелони?  Этот  прокляты
голландец сидел в моем доме и лакал мою  выпивку!  Потом  приходишь  ты  и
говоришь мне, что он из разбойничьей шайки. И все же я даю ему улизнуть от
тебя перед самыми моими иллюминаторами. Ну, Хокинс,  поддержи  меня  перед
капитаном Трелони! Ты молод, но не глуп. Тебя не проведешь. Да, да, да!  Я
это сразу заметил. Объясни же капитану, что я на своей деревяшке никак  не
мог угнаться за этим чертовым псом. Если бы я был первоклассный моряк, как
в старое время, он бы от меня не ушел, я бы его насадил на  вертел  в  две
минуты, но теперь...
     Он вдруг умолк и широко разинул рот, словно что-то вспомнил.
     - А деньги? - крикнул он. - За три кружки! Вот дьявол, про  деньги-то
я и забыл!
     Рухнув на скамью, он захохотал и хохотал до тех пор,  пока  слезы  не
потекли у него по щекам. Хохот его был так заразителен, что я не удержался
и стал хохотать вместе с ним, пока вся таверна не задрожала от хохота.
     - Я хоть и стар, а какого разыграл морского  телен-ка!  -  сказал  он
наконец, вытирая щеки. - Я вижу, Хокинс, мы с тобой будем  хорошей  парой.
Ведь я и сейчас оказался не лучше юнги...  Однако  надо  идти:  дело  есть
дело, ребята. Я надену свою старую треуголку и  пойду  вместе  с  тобой  к
капитану Трелони доложить ему обо всем,  что  случилось.  А  ведь  дело-то
серьезное, молодой Хокинс, и, надо сознаться, ни мне, ни тебе оно чести не
приносит. Нет, нет! Ни мне, ни тебе: обоих нас околпачили здорово. Однако,
черт его побери, как надул он меня с этими деньгами!
     Он снова захохотал, и с таким жаром, что я, хотя не видел тут  ничего
смешного, опять невольно присоединился к нему.
     Мы пошли по набережной. Сильвер оказался необыкновенно  увлекательным
собеседником. О каждом корабле, мимо которого мы проходили, он сообщал мне
множество сведений: какие у него снасти, сколько он может  поднять  груза,
из какой страны он прибыл. Он объяснял мне, что  делается  в  порту:  одно
судно разгружают, другое нагружают, а вон то,  третье,  сейчас  выходит  в
открытое море. Он рассказывал мне веселые истории о кораблях и моряках. То
и дело употреблял он всякие морские словечки и повторял  их  по  нескольку
раз, чтобы я лучше запомнил их. Я начал понемногу  понимать,  что  лучшего
товарища, чем Сильвер, в морском путешествии не найдешь.
     Наконец мы пришли  в  трактир.  Сквайр  и  доктор  Ливси  пили  пиво,
закусывая поджаренными ломтиками белого хлеба.
     Они собирались на шхуну - посмотреть, как ее снаряжают.
     Долговязый Джон рассказал им все, что случилось в таверне, с начала и
до конца, очень пылко и совершенно правдиво.
     - Ведь так оно и было, не правда ли,  Хокинс?  -  спрашивал  он  меня
поминутно.
     И я всякий раз полностью подтверждал его слова.
     Оба джентльмена очень жалели, что Черному Псу удалось убежать. Но что
можно было сделать? Выслушав их похвалы, Долговязый Джон  взял  костыль  и
направился к выходу.
     - Команде быть на корабле к четырем часам дня! - крикнул  сквайр  ему
вдогонку.
     - Есть, сэр! - ответил повар.
     - Ну, сквайр, - сказал доктор Ливси, - говоря откровенно, я не вполне
одобряю большинство приобретений, сделанных вами, но Джон Сильвер  мне  по
вкусу.
     - Чудесный малый, - отозвался сквайр.
     - Джим пойдет сейчас с нами на шхуну, не так ли? - прибавил доктор.
     - Конечно, конечно, - сказал сквайр. -  Хокинс,  возьми  свою  шляпу,
сейчас мы пойдем посмотреть наш корабль.



                            9. ПОРОХ И ОРУЖИЕ

     "Испаньола" стояла довольно далеко от берега. Чтобы добраться до нее,
нам пришлось взять лодку и лавировать среди других  кораблей.  Перед  нами
вырастали то украшенный фигурами нос, то корма. Канаты судов скрипели  под
нашим килем и свешивались у нас над головами. На борту  нас  приветствовал
штурман мистер Эрроу, старый моряк, косоглазый и загорелый, с  серьгами  в
ушах. Между ним и сквайром были,  очевидно,  самые  близкие,  приятельские
отношения.
     Но с капитаном сквайр явно не ладил.
     Капитан был человек угрюмый. Все на корабле раздражало  его.  Причины
своего недовольства он не замедлил изложить перед нами. Едва мы спустились
в каюту, как явился матрос и сказал:
     - Капитан Смоллетт, сэр, хочет с вами поговорить.
     - Я всегда к услугам капитана. Попроси его пожаловать сюда, - ответил
сквайр.
     - Капитан, оказалось, шел за своим послом. Он сразу вошел в  каюту  и
запер за собой дверь.
     - Ну, что скажете, капитан Смоллетт? Надеюсь, все  в  порядке?  Шхуна
готова к отплытию?
     - Вот что, сэр, - сказал капитан, - я буду говорить откровенно,  даже
рискуя поссориться с вами. Мне не нравится эта экспедиция. Мне не нравятся
ваши матросы. Мне не нравится мой помощник. Вот и все. Коротко и ясно.
     - Быть может, сэр, вам не нравится также и шхуна? - спросил сквайр, и
я заметил, что он очень разгневан.
     - Я ничего не могу сказать о ней, сэр, пока не увижу ее в плавании, -
ответил ему капитан. - Кажется, она построена неплохо. Но судить  об  этом
еще рано.
     - Тогда, сэр, быть может, вам  не  нравится  ваш  хозяин?  -  спросил
сквайр.
     Но тут вмешался доктор Ливси.
     - Погодите, - сказал он, - погодите. Этак  ничего,  кроме  ссоры,  не
выйдет. Капитан сказал нам и слишком много и слишком мало, и я имею  право
попросить у него объяснений... Вы, кажется, сказали, капитан, что  вам  не
нравится наша экспедиция? Почему?
     - Меня пригласили, сэр, чтобы я вел судно суда,  куда  пожелает  этот
джентльмен, и не называли цели путешествия, - сказал капитан. - Отлично, я
ни о чем не расспрашивал. Но вскоре я убедился, что самый последний матрос
знает о цели путешествия больше, чем я. По-моему,  это  некрасиво.  А  как
по-вашему?
     - По-моему, тоже, - сказал доктор Ливси.
     - Затем,  -  продолжал  капитан,  -  я  узнал,  что  мы  едем  искать
сокровища. Я услыхал об этом, заметьте, от своих собственных  подчиненных.
А искать сокровища - дело щекотливое. Поиски сокровищ вообще  не  по  моей
части, и я не чувствую никакого влечения  к  подобным  занятиям,  особенно
если эти занятия секретные, а секрет - прошу прощения, мистер  Трелони!  -
выболтан, так сказать, попугаю.
     - Попугаю Сильвера? - спросил сквайр.
     - Нет, это просто поговорка, - пояснил капитан. - Она  означает,  что
секрет уже ни для кого не секрет. Мне кажется, вы недооцениваете трудности
дела, за которое взялись, и  я  скажу  вам,  что  я  думаю  об  этом:  вам
предстоит борьба не на жизнь, а на смерть.
     - Вы совершенно правы, - ответил доктор. - Мы сильно рискуем.  Но  вы
ошибаетесь, полагая, что мы не отдаем себе отчета  в  опасностях,  которые
нам предстоят. Вы сказали, что  вам  не  нравится  наша  команда.  Что  ж,
по-вашему, мы наняли недостаточно опытных моряков?
     - Не нравятся  мне  они,  -  отвечал  капитан.  -  И,  если  говорить
начистоту, нужно было поручить набор команды мне.
     - Не спорю, - ответил  доктор.  -  Моему  другу,  пожалуй,  следовало
набирать команду  вместе  с  вами.  Это  промах,  уверяю  вас,  совершенно
случайный. Тут не было ничего  преднамеренного.  Затем,  кажется,  вам  не
нравится мистер Эрроу?
     - Не нравится, сэр. Я верю, что  он  хороший  моряк.  Но  он  слишком
распускает команду, чтобы быть хорошим помощником.  Он  фамильярничает  со
своими матросами.  Штурман  на  корабле  должен  держаться  в  стороне  от
матросов. Он не может пьянствовать с ними.
     - Вы хотите сказать, что он пьяница? - спросил сквайр.
     - Нет, сэр, - ответил капитан.  -  Я  только  хочу  сказать,  что  он
слишком распускает команду.
     - А теперь, - попросил доктор, - скажите нам напрямик, капитан,  чего
вам от нас нужно.
     - Вы твердо решили отправиться в это плавание, джентльмены?
     - Бесповоротно, - ответил сквайр.
     - Отлично, - сказал капитан. - Если вы  до  сих  пор  терпеливо  меня
слушали, хотя я и говорил вещи, которых  не  мог  доказать,  послушайте  и
дальше. Порох и оружие складывают в носовой части судна [в  носовой  части
судна помещались матросы]. А между тем есть прекрасное помещение под вашей
каютой. Почему бы не сложить их туда? Это первое. Затем, вы взяли с  собой
четверых слуг. Кого-то из них, как мне сказали,  тоже  хотят  поместить  в
носовой части. Почему не устроить им койки возле вашей каюты? Это второе.
     - Есть и третье? - спросил мистер Трелони.
     - Есть, - сказал капитан. - Слишком много болтают.
     - Да, чересчур много болтают, - согласился доктор.
     - Передам вам только то, что  я  слышал  своими  ушами,  -  продолжал
капитан Смоллетт. - Говорят, будто у вас  есть  карта  какого-то  острова.
Будто на карте крестиками обозначены места, где  зарыты  сокровища.  Будто
этот остров лежит...
     И тут он с полной точностью назвал широту и долготу нашего острова.
     - Я не говорил этого ни одному человеку! - воскликнул сквайр.
     - Однако каждый матрос знает об этом, сэр, - возразил капитан.
     - Это вы, Ливси, все разболтали! - кричал сквайр. - Или ты, Хокинс...
     - Теперь уже все равно, кто разболтал, - сказал доктор.
     Я заметил, что  ни  он,  ни  капитан  не  поверили  мистеру  Трелони,
несмотря на все его оправдания. Я тоже тогда не  поверил,  потому  что  он
действительно был великий болтун. А теперь я думаю, что тогда  он  говорил
правду и что команде было известно и без нас, где находится остров.
     - Я, джентльмены, не знаю, у  кого  из  вас  хранится  эта  карта,  -
продолжал капитан. - И я настаиваю, чтобы она хранилась в тайне и от меня,
и от мистера Эрроу. В противном случае я буду просить вас уволить меня.
     - Понимаю, - сказал доктор. - Во-первых, вы хотите прекратить  лишние
разговоры. Во-вторых, вы хотите устроить крепость в кормовой части  судна,
собрать в нее слуг моего друга и передать им все оружие и  порох,  которые
имеются на борту. Другими словами, вы опасаетесь бунта.
     - Сэр, - сказал капитан Смоллетт, - я не обижаюсь, но не хочу,  чтобы
вы приписывали мне слова, которых я не говорил. Нельзя оправдать капитана,
решившего выйти в море, если у него  есть  основания  опасаться  бунта.  Я
уверен, что мистер Эрроу честный  человек.  Многие  матросы  тоже  честные
люди. Быть может, все они честные  люди.  Но  я  отвечаю  за  безопасность
корабля и за жизнь каждого человека на борту. Я вижу, что многое  делается
не так, как следует. Прошу вас принять меры предосторожности  или  уволить
меня. Вот и все.
     - Капитан Смоллетт, - начал доктор улыбаясь, -  вы  слыхали  басню  о
горе, которая родила мышь? Простите меня, но вы напомнили мне  эту  басню.
Когда вы явились сюда,  я  готов  был  поклясться  моим  париком,  что  вы
потребуете у нас много больше.
     - Вы очень догадливы, доктор, - сказал капитан. -  Явившись  сюда,  я
хотел потребовать расчета, ибо у меня не было  ни  малейшей  надежды,  что
мистер Трелони согласится выслушать хоть одно мое слово.
     - И не стал бы слушать! - крикнул сквайр. - Если бы не  Ливси,  я  бы
сразу послал вас ко всем чертям. Но как бы то ни было, я  выслушал  вас  и
сделаю все, что вы требуете. Однако мнение мое о вас изменилось к худшему.
     - Это как вам угодно, сэр, - сказал капитан. - Потом вы поймете,  что
я исполнил свой долг.
     И он удалился.
     - Трелони, - сказал доктор, - против своего ожидания, я убедился, что
вы пригласили на корабль двух честных людей: капитана  Смоллетта  и  Джона
Сильвера.
     - Насчет Сильвера я  с  вами  согласен,  -  воскликнул  сквайр,  -  а
поведение этого несносного враля я считаю недостойным мужчины, недостойным
моряка и, во всяком случае, недостойным англичанина!
     - Ладно, - сказал доктор, - увидим.
     Когда мы вышли на палубу, матросы уже начали перетаскивать  оружие  и
порох. "Йо-хо-хо!" - пели они во время  работы.  Капитан  и  мистер  Эрроу
распоряжались.
     Мне очень  понравилось,  как  нас  разместили  по-новому.  Всю  шхуну
переоборудовали. На корме из бывшей задней части среднего  трюма  устроили
шесть кают, которые  соединялись  запасным  проходом  по  левому  борту  с
камбузом [камбуз - корабельная кухня] и баком [бак - возвышение в передней
части корабля]. Сначала их  предназначали  для  капитана,  мистера  Эрроу,
Хантера, Джойса, доктора и сквайра. Но затем две из них отдали  Редруту  и
мне, а мистер Эрроу и капитан устроились  на  палубе,  в  сходном  тамбуре
[сходной тамбур - помещение, в которое выходит трап (лестница,  ведущая  в
трюм)], который был так расширен с обеих сторон, что мог сойти за кормовую
рубку [рубка - возвышение на палубе судна для  управления].  Он,  конечно,
был тесноват, но все же  в  нем  поместилось  два  гамака.  Даже  штурман,
казалось, был доволен таким размещением.  Возможно,  он  тоже  не  доверял
команде. Впрочем, это только мое предположение, потому что, как  вы  скоро
увидите, он недолго находился на шхуне.
     Мы усердно работали, перетаскивая порох и устраивая наши каюты, когда
наконец с берега явились в  шлюпке  последние  матросы  и  вместе  с  ними
Долговязый Джон.
     Повар взобрался на судно с ловкостью обезьяны и, как только  заметил,
чем мы заняты, крикнул:
     - Эй, приятели, что же вы делаете?
     - Переносим бочки с порохом, Джон, - ответил один из матросов.
     - Зачем, черт вас побери? -  закричал  Долговязый.  -  Ведь  этак  мы
прозеваем утренний отлив!
     - Они исполняют мое приказание!  -  оборвал  его  капитан.  -  А  вы,
милейший, ступайте на кухню, чтобы матросы могли поужинать вовремя.
     - Слушаю, сэр, - ответил повар.
     И, прикоснувшись рукой к пряди волос на лбу, нырнул в кухонную дверь.
     - Вот это славный человек, капитан, - сказал доктор.
     - Весьма возможно, сэр, - ответил  капитан  Смоллетт.  -  Осторожней,
осторожней, ребята!
     И он побежал к матросам. Матросы волокли бочку с  порохом.  Вдруг  он
заметил, что я стою и смотрю  на  вертлюжную  пушку  [вертлюжная  пушка  -
пушка, поворачивающаяся на специальной вращающейся установке -  вертлюге],
которая была установлена в средней части корабля, - медную девятифунтовку,
и сейчас же налетел на меня.
     - Эй, юнга, - крикнул он, - прочь отсюда! Ступай к  повару,  он  даст
тебе работу.
     И, убегая на кухню, я слышал, как он громко сказал доктору:
     - Я не потерплю, чтобы на судне у меня были любимчики!
     Уверяю вас, в эту минуту я совершенно  согласился  со  сквайром,  что
капитан - невыносимый человек, и возненавидел его.



                              10. ПЛАВАНИЕ

     Суматоха продолжалась всю ночь. Мы  перетаскивали  вещи  с  места  на
место. Шлюпка то и дело привозила с берега друзей сквайра,  вроде  мистера
Блендли, приехавших пожелать ему  счастливого  плавания  и  благополучного
возвращения домой. Никогда раньше в "Адмирале Бенбоу" мне  не  приходилось
работать так много.
     Я уже устал, как собака, когда перед самым рассветом  боцман  заиграл
на дудке и команда принялась поднимать якорь.
     Впрочем, если бы даже я устал вдвое больше, я  и  то  не  ушел  бы  с
палубы. Все было ново и увлекательно для меня - и отрывистые приказания, и
резкий звук  свистка,  и  люди,  суетливо  работающие  при  тусклом  свете
корабельных фонарей.
     - Эй, Окорок, затяни-ка песню! - крикнул один из матросов.
     - Старую! - крикнул другой.
     - Ладно, ребята, - отвечал  Долговязый  Джон,  стоявший  тут  же,  на
палубе, с костылем под мышкой.
     И запел песню, которая была так хорошо мне известна:
     Пятнадцать человек на сундук мертвеца...
     Вся команда подхватила хором:
     Йо-хо-хо, и бутылка рому! - при последнем "хо" матросы дружно  нажали
на вымбовки шпиля.
     Мне припомнился наш старый "Адмирал Бенбоу", почудилось, будто  голос
покойного Бонса внезапно присоединился к матросскому хору.
     Скоро якорь был поднят и укреплен на носу. С него капала вода.  Ветер
раздул паруса. Земля отступила. Корабли, окружавшие нас, стали  удаляться.
И прежде чем я лег на  койку,  чтобы  подремать  хоть  часок,  "Испаньола"
начала свое плавание к Острову Сокровищ.
     Я не стану описывать подробности нашего путешествия. Оно  было  очень
удачно. Корабль оказался образцовым, команда состояла из опытных  моряков,
капитан превосходно знал свое дело. Но  прежде  чем  мы  достигли  Острова
Сокровищ, случилось два-три события, о которых стоит упомянуть.
     Раньше всего выяснилось, что мистер Эрроу гораздо хуже, чем  думал  о
нем капитан. Он не пользовался у матросов никаким авторитетом, и его никто
не слушал. Но это еще не самое худшее. Через день-два  после  отплытия  он
стал появляться на палубе с мутными глазами и пылающими щеками.  Язык  его
заплетался. Налицо были и другие признаки опьянения. Время от времени  его
приходилось с  позором  гнать  в  каюту.  Он  часто  падал  и  расшибался.
Случалось, пролеживал целые дни у  себя  на  койке,  не  вставая.  Бывало,
конечно, что он дня два ходил почти трезвый и тогда кое-как справлялся  со
своими обязанностями.
     Мы никак не могли понять, откуда он  достает  выпивку.  Весь  корабль
ломал голову над этой загадкой. Мы следили за ним, но ничего не выследили.
Когда мы спрашивали его напрямик, он, если был пьян, только хохотал нам  в
глаза, а если был трезв, торжественно клялся, что за всю жизнь  ничего  не
пил, кроме воды.
     Как штурман он никуда не годился и оказывал дурное влияние  на  своих
подчиненных. Было ясно, что он плохо кончит. И  никто  не  удивился  и  не
опечалился, когда однажды темной, бурной ночью он исчез с корабля.
     - Свалился за борт! - решил  капитан.  -  Что  же,  джентльмены,  это
избавило нас от необходимости заковывать его в кандалы.
     Таким образом, мы остались без штурмана. Нужно было выдвинуть на  эту
должность кого-нибудь из команды. Выбор пал на  боцмана  Джоба  Эндерсона.
Его по-прежнему называли боцманом, но исполнял он обязанности штурмана.
     Мистер Трелони, много странствовавший и  хорошо  знавший  море,  тоже
пригодился в этом деле - он  стоял  в  хорошую  погоду  на  вахте.  Второй
боцман, Израэль Хендс, был усердный старый, опытный моряк, которому  можно
было поручить почти любую работу.
     Он, между прочим, дружил с Долговязым Джоном Сильвером, и  раз  уж  я
упомянул это имя, придется рассказать о Сильвере подробнее.
     Матросы называли его Окороком. Он привязывал свой костыль веревкой  к
шее, чтобы руки у него были свободны. Стоило посмотреть, как он,  упираясь
костылем в стену, покачиваясь с каждым движением корабля, стряпал,  словно
находился на твердой земле! Еще любопытнее было видеть, как ловко и быстро
пробегал он в бурную погоду по палубе, хватаясь за канаты, протянутые  для
него в самых широких местах. Эти канаты назывались у  матросов  "сережками
Долговязого Джона". И на ходу он то держался за эти "сережки", то пускал в
дело костыль, то тащил его за собой на веревке.
     Все же матросы, которые плавали с ним прежде, очень  жалели,  что  он
уже не тот, каким был.
     - Наш Окорок не простой человек, - говорил мне  второй  боцман.  -  В
молодости он был школяром и, если захочет, может разговаривать, как книга.
А какой он храбрый! Лев перед ним ничто, перед нашим Долговязым Джоном.  Я
видел сам, как на него, безоружного, напало четверо, а  он  схватил  их  и
стукнул головами вот так.
     Вся команда относилась к нему с  уважением  и  даже  подчинялась  его
приказаниям.
     С каждым он умел поговорить, каждому умел угодить. Со мной он  всегда
был особенно ласков. Всякий раз  радовался,  когда  я  заходил  к  нему  в
камбуз, который он содержал в удивительной чистоте. Посуда у  него  всегда
была аккуратно развешена и вычищена до блеска. В  углу,  в  клетке,  сидел
попугай.
     - Хокинс, - говорил мне Сильвер, - заходи, поболтай с Джоном.  Никому
я не рад так, как тебе, сынок. Садись и послушай. Вот капитан  Флинт...  я
назвал моего попугая Капитаном Флинтом в честь знаменитого  пирата...  так
вот, Капитан Флинт предсказывает, что наше  плавание  окончится  удачей...
Верно, Капитан?
     И попугай начинал с невероятной быстротой повторять:
     - Пиастры! Пиастры! Пиастры!
     И повторял до тех пор, пока не выбивался из  сил  или  пока  Джон  не
покрывал его клетку платком.
     - Этой птице, - говорил он, - наверно, лет  двести,  Хокинс.  Попугаи
живут без конца. Разве только дьявол повидал на своем  веку  столько  зла,
сколько мой попугай. Он плавал  с  Инглендом,  с  прославленным  капитаном
Инглендом, пиратом. Он побывал на  Мадагаскаре,  на  Малабаре  [Малабар  -
область на юго-западном побережье Индии], в Суринаме [Суринам - то же, что
Голландская Гвиана (в Южной Америке)], на Провиденсе [Провиденс - остров в
Индийском океане], в Порто-Белло [Порто-Белло  -  порт  в  Шотландии].  Он
видел, как вылавливают груз с затонувших  галеонов  [галеоны  -  испанские
корабли, на которых перевозили золото из испанской Америки в Испанию]. Вот
когда он научился кричать "пиастры". И нечему тут удивляться: в  тот  день
выловили  триста  пятьдесят   тысяч   пиастров,   Хокинс!   Этот   попугай
присутствовал  при  нападении  на  вице-короля  Индии  невдалеке  от   Гоа
[португальская  колония  на  территории  Индии].  А  с  виду  он   кажется
младенцем... Но ты понюхал пороху, не правда ли, Капитан?
     - Повор-рачивай на другой галс! [галс -  направление  движения  судна
относительно ветра] - кричал попугай.
     - Он у меня отличный моряк, - приговаривал  повар  и  угощал  попугая
кусочками сахара, которые доставал из кармана.
     Попугай долбил клювом прутья клетки и ругался скверными словами.
     - Поживешь среди дегтя - поневоле запачкаешься, - объяснял мне  Джон.
- Это бедная, старая невинная птица ругается, как тысяча чертей, но она не
понимает, что говорит. Она ругалась бы и перед господом богом.
     С этими словами Джон так торжественно прикоснулся к  своей  пряди  на
лбу, что я счел его благороднейшим человеком на свете.
     Отношения между сквайром  и  капитаном  Смоллеттом  были  по-прежнему
очень натянутые. Сквайр, не стесняясь, отзывался о капитане  презрительно.
Капитан никогда не заговаривал со сквайром, а когда сквайр спрашивал его о
чем-нибудь, отвечал резко, кратко и сухо. Прижатый в угол, он вынужден был
сознаться, что, по-видимому, ошибся, дурно  отзываясь  о  команде.  Многие
матросы работали образцово, и вся команда вела себя превосходно. А в шхуну
он просто влюбился.
     - Она слушается руля, как хорошая жена слушается  мужа,  сэр.  Но,  -
прибавлял он, - домой мы еще не вернулись, и плавание наше мне по-прежнему
очень не нравится.
     Сквайр при этих словах поворачивался к капитану спиной  и  принимался
шагать по палубе, задрав подбородок кверху.
     - Еще немного, - говорил он, - и этот  человек  окончательно  выведет
меня из терпения.
     Нам пришлось перенести бурю, которая только  подтвердила  достоинства
нашей  "Испаньолы".  Команда  казалась  довольной,  да  и   неудивительно.
По-моему, ни на одном судне с тех пор, как Ной впервые  пустился  в  море,
так не баловали  команду.  Пользовались  всяким  предлогом,  чтобы  выдать
морякам двойную порцию грога.  Стоило  сквайру  услышать  о  дне  рождения
кого-нибудь из матросов, и тотчас же  всех  оделяли  пудингом.  На  палубе
всегда стояла бочка с яблоками, чтобы каждый желающий мог лакомиться  ими,
когда ему вздумается.
     - Ничего хорошего не выйдет  из  этого,  -  говорил  капитан  доктору
Ливси. - Это их только портит. Уж вы мне поверьте.
     Однако бочка с яблоками,  как  вы  увидите,  сослужила  нам  огромную
службу. Только благодаря этой  бочке  мы  были  вовремя  предупреждены  об
опасности и не погибли от руки предателей.
     Вот как это произошло. Мы двигались сначала  против  пассатов,  чтобы
выйти на ветер к нашему острову, - яснее я сказать не могу, - а теперь шли
к нему по ветру. Днем и ночью глядели мы вдаль, ожидая, что увидим его  на
горизонте. Согласно вычислениям, нам оставалось плыть  менее  суток.  Либо
сегодня ночью, либо самое позднее завтра перед полуднем мы  увидим  Остров
Сокровищ. Курс держали на юго-юго-запад.  Дул  ровный  ветер  на  траверсе
[траверс - направление, перпендикулярное курсу судна]. Море было спокойно.
"Испаньола" неслась вперед, иногда ее  бушприт  [брус,  выступающий  перед
носом корабля] обрызгивали волны. Все  шло  прекрасно.  Все  находились  в
отличном состоянии духа, все радовались окончанию первой  половины  нашего
плавания.
     Когда зашло солнце и работа моя была кончена, я, направляясь к  своей
койке, вдруг подумал, что неплохо было бы съесть яблоко. Быстро выскочил я
на палубу. Вахтенные стояли на носу и  глядели  в  море,  надеясь  увидеть
остров.  Рулевой,  наблюдая  за   наветренным   [наветренная   сторона   -
подверженная  действию  ветра;  подветренная  -  противоположная  той,  на
которую дует ветер] углом парусов, тихонько посвистывал.  Все  было  тихо,
только вода шелестела за бортом.
     Оказалось, что в бочке всего одно  яблоко.  Чтобы  достать  его,  мне
пришлось влезть в бочку. Сидя там в темноте,  убаюканный  плеском  воды  и
мерным покачиванием судна, я чуть было  не  заснул.  Вдруг  кто-то  грузно
опустился рядом с бочкой на палубу. Бочка чуть-чуть качнулась: он оперся о
нее спиной. Я уже собирался выскочить, как вдруг человек этот заговорил. Я
узнал голос Сильвера, и, прежде чем он успел произнести несколько слов,  я
решил не вылезать из бочки ни за что на свете. Я лежал  на  дне,  дрожа  и
вслушиваясь, задыхаясь от страха и любопытства. С первых же слов я  понял,
что жизнь всех честных людей на судне находится у меня в руках.



               11. ЧТО Я УСЛЫШАЛ, СИДЯ В БОЧКЕ ИЗ-ПОД ЯБЛОК

     - Нет, не я, - сказал  Сильвер.  -  Капитаном  был  Флинт.  А  я  был
квартирмейстером [квартирмейстер - заведующий продовольствием], потому что
у меня нога деревянная. Я потерял ногу в том же деле, в котором старый Пью
потерял свои иллюминаторы. Мне ампутировал ее ученый хирург - он учился  в
колледже и знал всю латынь наизусть. А все же не отвертелся от виселицы  -
его вздернули в Корсо-Касле, как собаку, сушиться на солнышке...  рядом  с
другими. Да! То были люди Робертса,  и  погибли  они  потому,  что  меняли
названия своих кораблей. Сегодня корабль называется "Королевское счастье",
а завтра как-нибудь иначе. А по-нашему -  как  окрестили  судно,  так  оно
всегда и должно называться. Мы  не  меняли  названия  "Кассандры",  и  она
благополучно доставила нас  домой  с  Малабара,  после  того  как  Ингленд
захватил вице-короля Индии. Не менял  своего  прозвища  и  "Морж",  старый
корабль Флинта, который до бортов был полон кровью, а золота на  нем  было
столько, что он чуть не пошел ко дну.
     - Эх, - услышал я  восхищенный  голос  самого  молчаливого  из  наших
матросов, - что за молодец этот Флинт!
     - Дэвис, говорят, был не хуже, - сказал Сильвер. - Но я никогда с ним
не плавал. Я плавал сначала с Инглендом, потом с Флинтом. А теперь вышел в
море сам. Я заработал девятьсот фунтов стерлингов у Ингленда да тысячи две
у Флинта. Для простого матроса это не так плохо. Деньги вложены в  банк  и
дают изрядный процент. Дело не в умении заработать, а в умении  сберечь...
Где теперь люди Ингленда? Не  знаю...  Где  люди  Флинта?  Большей  частью
здесь, на корабле, и рады, когда получают пудинг. Многие из  них  жили  на
берегу, как последние нищие. С голоду подыхали, ей-богу! Старый Пью, когда
потерял глаза, а также и стыд, стал проживать тысячу двести фунтов в  год,
словно лорд из парламента. Где он теперь? Умер и гниет  в  земле.  Но  два
года назад ему уже нечего было есть. Он просил милостыню, он  воровал,  он
резал глотки и все-таки не мог прокормиться!
     - Вот и будь пиратом! - сказал молодой моряк.
     - Не будь только дураком! - воскликнул Сильвер. - Впрочем, не о  тебе
разговор: ты хоть молод, а не глуп. Тебя не надуешь! Я это сразу  заметил,
едва только увидел тебя, и буду разговаривать с тобой, как с мужчиной.
     Можете себе представить, что я почувствовал, услышав, как этот старый
мошенник говорит другому те же самые льстивые слова, которые говорил мне!
     Если бы я мог, я бы убил его...
     А тем временем Сильвер продолжал говорить,  не  подозревая,  что  его
подслушивают:
     - Так всегда с джентльменами удачи ["джентльмены  удачи"  -  прозвище
пиратов]. Жизнь у них тяжелая, они рискуют попасть на виселицу, но едят  и
пьют, как боевые петухи перед боем. Они уходят в плавание с сотнями медных
грошей, а возвращаются с сотнями фунтов. Добыча пропита, деньги растрачены
- и снова в море в одних рубашках. Но я поступаю не так. Я  вкладываю  все
свои деньги по частям в разные банки, но нигде  не  кладу  слишком  много,
чтобы не возбудить подозрения. Мне пятьдесят лет,  заметь.  Вернувшись  из
этого плавания, я буду жить, как живут самые настоящие джентльмены... Пора
уже, говоришь? Ну что ж, я и до этого пожил неплохо. Никогда ни в чем себе
не отказывал. Мягко спал и вкусно ел. Только  в  море  приходилось  иногда
туговато. А как я начал? Матросом, как ты.


 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [1]