ГЛАВА I
   ЭИЛИН АРОС 

   Было прекрасное утро на исходе июля, когда я последний раз отправился
пешком в Арос. Накануне вечером я сошел с корабля в Гризеполе.  Багаж  я
оставил в маленькой гостинице, намереваясь как-нибудь приехать за ним на
лодке, и после скромного завтрака весело зашагал через полуостров.
   Я не был уроженцем этих мест. Все мои предки жили в равнинной Шотлан-
дии. Но мой дядя Гордон Дарнеуэй после тяжкой; омраченной нуждой  юности
и нескольких лет, проведенных в море, нашел себе на островах молодую же-
ну. Ее звали Мери Маклин, она была круглой сиротой, и, когда она умерла,
дав жизнь дочери, дядя оказался единственным владельцем Ароса - опоясан-
ной морем фермы. Она приносила ему лишь скудное пропитание, но мой  дядя
всю жизнь был неудачником и, оставшись с малюткой дочерью на руках,  по-
боялся вновь отправиться на поиски счастья, а так и  продолжал  жить  на
Аросе, бессильно проклиная судьбу. Год проходил за годом, не принося ему
в его уединении ни довольства, ни душевного покоя. Тем временем поумира-
ли почти все наши родичи на равнинах - нашу  семью  вообще  преследовали
неудачи, и, пожалуй, счастье улыбнулось  лишь  моему  отцу,  ибо  он  не
только умер последним, но и оставил сыну родовое имя вместе с  небольшим
состоянием, которое могло поддержать достоинство этого имени. Я учился в
Эдинбургском университете, и мне жилось неплохо, но я был очень  одинок,
пока дядя Гордон не прослышал обо мне у себя на  гризеполском  Россе  и,
твердо придерживаясь правила, что кровь не вода, тут же не написал  мне,
прося считать Арос моим родным домом. Вот почему я начал проводить кани-
кулы в этой глуши, вдали от людей и удобств городской жизни, в  обществе
трески и болотных курочек; и вот почему теперь, по окончании занятий,  я
в это июльское утро так весело возвращался туда.
   Росс, как мы его называли, - это полуостров, не очень  широкий  и  не
очень высокий, но столь же дикий ныне, как и в первый день  творения.  С
двух сторон его окружает глубокое море, усеянное скалистыми островками и
рифами, весьма опасными для кораблей; на востоке же над ним господствуют
высокие утесы и крутой пик Бен-Кайо. Говорят,  что  Бен-Кайо  по-гэльски
значит "гора туманов", и если это так, то название выбрано очень удачно.
Ибо пик, имеющий в высоту более трех тысяч футов, притягивает с моря все
облака, и подчас мне даже казалось, что он их сам порождает, ибо и в яс-
ные дни, когда чистое небо простиралось до  самого  горизонта,  Бен-Кайо
все равно бывал окутан тучами. Однако это обилие влаги, на  мой  взгляд,
делало гору только красивее: когда солнце озаряло  ее  склоны,  ручьи  и
мокрые скалы блестели, как драгоценные камни, и сверкание их было  видно
даже на Аросе, в пятнадцати милях оттуда.
   Я шел по овечьей тропке. Она была такой извилистой, что путь мой поч-
ти удваивался. Порой она вела по огромным  валунам,  и  мне  приходилось
прыгать с одного камня на другой, а порой ныряла в  сырые  ложбины,  где
мох почти достигал моих колен. Нигде на всем протяжении десяти миль меж-
ду Гризеполом и Аросом не было видно ни обработанных полей,  ни  челове-
ческого жилья. На самом деле дома здесь были - целых три, но они отстоя-
ли так далеко от тропы, что человек, чужой в этих местах, никогда бы  их
не обнаружил. Почти весь Росс покрыт большими гранитными  скалами,  иные
из которых по величине превосходят двухкомнатную хижину, а в узких  рас-
селинах между ними, среди высоких папоротников и вереска, плодятся гадю-
ки. Откуда бы ни дул ветер, он всегда нес с собой запах моря,  столь  же
соленый, как на кораблях, чайки были столь же законными  обитательницами
Росса, как болотные курочки, и стоило взобраться на  валун,  как  взгляд
поражала яркая синева моря. Весной в ветреные дни мне даже в самом цент-
ре полуострова доводилось слышать грозный рев аросского Гребня и  громо-
вые, наводящие ужас голоса валов, которые мы прозвали Веселыми  Молодца-
ми.
   Сам Арос (местные жители называют его АросДжей, и, по их утверждению,
это означает "Дом Божий"), строго говоря, не относится к Россу, хотя  он
и не остров в собственном смысле слова. Это клочок  суши  на  юго-западе
полуострова, примыкающий к нему почти вплотную и отделенный от него лишь
узеньким морским рукавом, не достигающим в самом узком  месте  и  сорока
футов ширины. При полном приливе вода в проливчике бывает  прозрачной  и
неподвижной, точно в заводи большой реки, только водоросли  и  рыбы  тут
другие, да вода кажется зеленой, а не коричневой. Раза два в  месяц  при
полном отливе с Ароса на полуостров можно перейти посуху. На Аросе  было
несколько лужков с хорошей травой, где паслись овцы моего дяди.  Возмож-
но, трава на островке была лучше потому, что он  поднимается  над  морем
немного выше, чем полуостров; впрочем, я слишком плохо разбираюсь в  по-
добных вопросах, чтобы сказать, так ли это. Двухэтажный дом дяди в  этих
краях считался очень хорошим. Фасадом он был обращен на запад, к бухточ-
ке с небольшой пристанью и с порога мы могли наблюдать, как клубится ту-
ман на Бен-Кайо.
   По всему побережью Росса, и особенно вблизи Ароса, те  огромные  гра-
нитные скалы, о которых я, уже упоминал,  группами  спускаются  в  море,
точно скот в летний день. Они торчат там совсем так же, как  их  соседки
на суше, только вместо безмолвной земли между ними  всхлипывает  соленая
вода, вместо вереска на них розовеет морская гвоздика, и у  их  подножия
извиваются не ядовитые сухопутные гадюки, а морские угри. В  дни,  когда
море спокойно, можно долгие часы плавать в лодке по этому лабиринту, где
вам сопутствует гулкое эхо, но в бурю... господь спаси и помилуй челове-
ка, который заслышит кипение этого котла.
   У юго-западной оконечности Ароса этих скал особенно много, и тут  они
особенно велики. И чем дальше, тем, должно быть,  чудовищнее  становится
их величина, ибо они простираются в море миль на - десять и стоят так же
часто, как дома на деревенской улице, некоторые - вздымаясь над  волнами
на тридцать футов, другие - прячась под водой, но те и другие равно  ги-
бельные для кораблей. Как-то в погожий день, когда дул
западный ветер, я с вершины Ароса насчитал целых со-
рок шесть подводных рифов, на которых белой пеной
дробились тяжелые валы. Однако самая грозная опас-
ность подстерегает корабль у берега, так как прилив
здесь, стремительно мчась, точно по мельничному водо-
стоку, образует у оконечности суши длинную полосу
сшибающихся волн - Гребень, как мы ее называем. Я
часто приходил туда во время полного штиля при отли-
ве, и было очень странно наблюдать, как волны закру-
чиваются в водоворотах, вздуваются и клокочут, точно
в водопаде, а порой раздается бормотание и ропот,
словно Гребень разговаривает сам с собой. Но когда
начинается прилив да еще в бурную погоду, в мире не
нашлось бы человека, который сумел бы благополучно
провести лодку ближе, чем в полумиле от этого места,
и ни один корабль не мог бы уцелеть тут. Рев волн
разносится вокруг не меньше, чем на шесть миль. Бли-
же к открытому морю вода особенно буйствует, и имен-
но там пляшут пляску смерти огромные валы, которые
в этих краях были прозваны Веселыми Молодцами. Я
слышал, что они достигают в высоту пятидесяти футов,
но, конечно, в виду имелась только зеленая вода, так
как пена и брызги взлетают вверх и на сто футов. По-
лучили ли они это имя за свои движения, быстрые и
прихотливые, или за шум, который они поднимают, со-
трясая весь Арос, когда прилив достигает высшей точ-
ки, я сказать не могу.
   При юго-западном ветре эта часть  нашего  архипелага  превращается  в
настоящую ловушку. Если бы даже кораблю  удалось  благополучно  миновать
рифы и выдержать натиск Веселых Молодцов, его все равно выбросило бы  на
берег на южной оконечности Ароса в Песчаной бухте, где столько несчастий
обрушилось на нашу семью, о чем я теперь и намерен рассказать.  Воспоми-
нание обо всех этих опасностях, таящихся в местах, так давно мне  знако-
мых, заставляет меня особенно радоваться работам, которые теперь ведутся
там, чтобы построить маяки на мысах и отметить буями фарватеры у берегов
наших закованных в скалы, негостеприимных островов.
   Местные жители рассказывают немало историй про  Арос,  и  я  вдосталь
наслушался их от Рори, старого слуги моего дяди, который издавна  служил
Маклинам и навсегда остался в доме своих прежних  хозяев.  Существовала,
например, легенда о неприкаянном морском духе, который обитал в  кипящих
волнах Гребня, занимаясь там злыми делами. Как-то в Песчаной  бухте  ру-
салка подстерегла одного волынщика и всю долгую ясную летнюю ночь напро-
лет пела ему, так что наутро он лишился рассудка и с  той  поры  до  дня
своей смерти повторял только одну фразу. Как она звучала  по-гэльски,  я
не знаю, но переводили ее так: "Ах, чудесное пение, доносящееся  из  мо-
ря!" Были известны случаи, когда тюлени, облюбовавшие эти берега,  заго-
варивали с людьми на человечьем языке и предсказывали великие несчастья.
Именно здесь ступил на землю некий святой, когда отправился из  Ирландии
обращать в христианство жителей Гебридских островов.  И  право,  на  мой
взгляд он заслуживает названия святого, ибо пройти  на  утлом  суденышке
тех далеких времен по такому бурному морю и благополучно  высадиться  на
столь коварном берегу, безусловно, значило сотворить чудо. Ему, а  может
быть, кому-нибудь из монахов, его учеников,  построившему  здесь  келью,
Арос и обязан своим святым и прекрасным названием - Дом Божий.
   Однако среди всех этих сказок была одна, которая казалась мне правдо-
подобнее других. Рассказывали, что буря, разметавшая корабли Непобедимой
Армады у северо-западных берегов Шотландии, выбросила один большой гале-
он на камни Ароса, и он на глазах кучки зрителей на вершине холма  через
мгновение затонул со всей командой, не спустив флага. Эта легенда  могла
таить в себе долю истины, потому что другой корабль Армады затонул у се-
верного берега, в двадцати милях от Гризепола. Мне казалось, что эта ис-
тория рассказывается намного серьезнее и с гораздо большими подробностя-
ми, чем остальные предания, а одна деталь и  вовсе  убедила  меня  в  ее
правдивости: легенда сохранила название корабля, и, на мой взгляд,  оно,
несомненно, было испанским. Он назывался "Эспирито Санто" - огромный ко-
рабль со многими пушечными палубами,  нагруженными  сокровищами,  цветом
испанской знати и свирепыми "солдадос", который теперь, покончив с  вой-
нами и плаваниями, навеки упокоился на дне  Песчаной  бухты  у  западной
оконечности Ароса. Никогда больше не загремят пушки этого  могучего  ко-
рабля "Дух Святой", и попутный ветер не понесет его  в  дальние  страны,
навстречу удаче. Ему остается только тихо гнить среди чащи водорослей  и
слушать вопли Веселых Молодцов, когда подымается прилив. С самого начала
эта мысль казалась мне удивительной, и она становилась все  удивительнее
по мере того, как я ближе знакомился с  Испанией,  откуда  этот  корабль
отплыл в обществе стольких горделивых товарищей, и с  королем  Филиппом,
богатым королем, отправившим его в это плавание.
   А теперь я должен сказать вам, что в этот день, когда я шел из Гризе-
пола к Аросу, мои мысли были заняты как раз "Эспирито Санто".  Тогдашний
ректор Эдинбургского университета, прославленный писатель доктор Роберт-
сон, был обо мне хорошего мнения, и по его поручению я занялся  разбором
старинных документов, чтобы отделить истинно ценные  от  неинтересных  и
ненужных. И вот, к моему большому удивлению, я нашел среди  них  заметку
об этом самом корабле "Эспирито Санто" - в ней указывалось имя капитана,
сообщалось, что корабль этот вез значительную часть  испанской  казны  и
погиб у Росса под Гризеполом, но где именно, осталось  неизвестным,  так
как полудикие племена, обитавшие там в те времена,  не  пожелали  ничего
сообщить королевским чиновникам. Сопоставив между собой все эти сведения
- местное предание и результаты расследования, произведенного по приказу
короля Якова, - я проникся твердым убеждением, что  местом,  которое  он
тщетно разыскивал, могла быть только маленькая Песчаная бухта на остров-
ке моего дяди; и будучи человеком практической  складки,  интересующимся
механикой, я с тех пор все время прикидывал, каким способом  можно  было
бы поднять этот галеон со всеми его золотыми слитками и дублонами, чтобы
вернуть нашему роду Дарнеуэй его давно забытое достоинство и богатства.
   Однако мне вскоре пришлось с раскаянием отказаться от  своих  планов.
Мои мысли внезапно обратились к совсем иным предметам, и с тех пор,  как
я стал свидетелем странной божьей кары,  мысль  о  сокровищах  мертвецов
стала мне противна. Но даже и в то время двигали мною не жадность  и  не
корыстолюбие, ибо если я и мечтал о богатстве, то не ради себя,  а  ради
той, которая была бесконечно дорога моему сердцу - ради Мери-Урсулы, до-
чери моего дяди. Она получила хорошее воспитание и училась  в  пансионе,
хотя бедняжке жилось бы легче, если бы она прозябала в невежестве.  Арос
был неподходящим для нее местом; она видела там только  старика  Рори  и
своего отца, одного из самых несчастных людей в Шотландии, который вырос
в обнищавшем поместье, среди суровых приверженцев Камерона, долгое время
плавал между Клайдом и островами, а теперь без  всякой  охоты  занимался
овцеводством и ловил рыбу, чтобы прокормить себя и дочь.  Если  даже  я,
проводя на Аросе месяц - два, начинал иногда  скучать,  то  представьте,
как тяжко приходилось Мери, которая была вынуждена  жить  в  этой  глуши
круглый год, видеть только овец да чаек и слушать, как поют и пляшут Ве-
селые Молодцы.


    ГЛАВА II
   ЧТО ПРИНЕС АРОСУ РАЗБИТЫЙ КОРАБЛЬ

   Когда я вышел к морю напротив Ароса, уже начался прилив, и мне  оста-
валось только свистом вызвать Рори с лодкой, а самому ждать  на  дальнем
берегу. Повторять сигнал не было нужды. Едва я свистнул,  как  в  дверях
появилась Мери и помахала мне платком, а старый длинноногий слуга, ковы-
ляя по песку, поспешно спустился к пристани. Как он ни торопился,  бухту
он пересек не так уж скоро: несколько раз он клал весла,  нагибался  над
кормой и внимательно вглядывался в воду. Когда Рори приблизился к  бере-
гу, мне показалось, что он сильно состарился, исхудал и  как-то  странно
избегает моего взгляда. Ялик подновили - на нем появились две новые ска-
мейки и несколько заплат из редкостного заморского дерева, названия  ко-
торого я не знаю.
   - Послушай-ка, Рори, - сказал я,  когда  мы  отправились  в  обратный
путь, - какое хорошее дерево! Откуда оно у вас?
   - Не больно-то оно поддается рубанку, - с неохотой пробормотал  Рори.
Бросив весла, он наклонился над кормой точно так же, как когда  он  плыл
за мной, и, опираясь на мое плечо, стал с выражением ужаса  вглядываться
в волны.
   - Что случилось? - спросил я, растерявшись.
   - Опять эта рыбища, - ответил старик, берясь за весла.
   Больше мне ничего не удалось от него добиться - на все мои вопросы он
только таинственно на меня поглядывал и зловеще качал  головой.  Поддав-
шись необъяснимой тревоге, я также стал всматриваться в воду за  кормой.
Она была прозрачной и зеркальной, но тут, на середине бухты, очень  глу-
бокой. Некоторое время я ничего не видел, но потом мне почудилось, будто
что-то темное, может быть, большая рыба, а может быть, просто тень, нас-
тойчиво следует за яликом. И тут я вспомнил один из суеверных  рассказов
Рори о том, как в Морвене на переправе, во время какой-то кровавой  усо-
бицы между кланами, невиданная прежде рыба несколько лет  провожала  па-
ром, так что в конце концов никто уже не осмеливался  переправляться  на
другую сторону.
   - Она поджидает... знает кого, - сказал Рори.
   Мери встретила меня у самой воды, и мы поднялись с ней вверх по скло-
ну к аросскому дому. И снаружи и внутри я заметил много перемен. Сад был
обнесен оградой из того же дерева, какое пошло на починку лодки; на кух-
не стояли кресла, обтянутые чужеземной парчой, "а окне  висели  парчовые
занавески, на комоде красовались часы, но они не шли; с потолка  свисала
медная лампа; накрытый к обеду стол щеголял тонкой скатертью и  серебря-
ной посудой. Все эти новые богатства были выставлены напоказ  в  убогой,
так хорошо мне знакомой, старой кухне, где все еще стояли скамья с высо-
кой спинкой и табуреты, а в нише -  кровать  Рори;  где  солнце  светило
сквозь широкую трубу на тлеющий в очаге торф; где на  полке  над  очагом
лежали трубки, а на полу стояли треугольные  плевательницы,  наполненные
вместо песка ракушками; где каменные стены ничем не были украшены, а  на
простом деревянном полу лежали три половичка, прежде единственное  укра-
шение кухни, - три ковра бедняка, невиданные в  городах,  сплетенные  из
холстины, черного сукна воскресных сюртуков и грубой  дерюги,  залоснив-
шейся оттого, что она долго терлась о лодочные скамьи. Эта кухня, как  и
весь дом, славилась в этих краях - такой она была чистенькой и уютной, и
теперь, увидев эти нелепые, недостойные ее добавления,  я  возмутился  и
даже почувствовал гнев. Если вспомнить, зачем я сам в этот раз приехал в
Арос, то подобное чувство следовало бы назвать неоправданным  и  неспра-
ведливым. Но в первую минуту оно опалило мое сердце огнем.
   - Мери, - сказал я, - я привык звать это место моим родным  домом,  а
теперь я его не узнаю.
   - А для меня это место всегда было родным домом, -  ответила  она,  -
домом, где я родилась и где я хотела бы умереть. И мне тоже не  по  душе
эти вещи, не по душе, как они попали к нам, и все то, что они принесли с
собой. Лучше бы им сгинуть в море, чтобы теперь над ними плясали Веселые
Молодцы.
   Мери всегда была серьезной - это, пожалуй, была  единственная  черта,
унаследованная ею от отца, - однако тон, которым она произнесла эти сло-
ва, был не только серьезным, но даже мрачным.
   - Да, - сказал я, - я так и опасался, что вещи эти принесло кораблек-
рушение, то есть смерть. Правда, когда скончался мой отец, я вступил  во
владение его имуществом без угрызений совести.
   - Твой отец умер чистой смертью, как говорится, - ответила Мери.
   - Верно, - продолжал я, - а кораблекрушение подобно божьей каре.  Как
называлось это судно?
   - Оно звалось "Христос-Анна", - произнес голос позади меня, и,  обер-
нувшись, я увидел в дверях дядю.
   Это был невысокий угрюмый человек с длинным  лицом  и  очень  темными
глазами; в пятьдесят шесть лет он был еще крепок и подвижен и с виду по-
ходил не то на пастуха, не то на матроса. Ни разу в жизни  я  не  слышал
его смеха. Он постоянно читал Библию, много молился, как в обычае у  ка-
мерониян, среди которых он рос; он вообще представляется мне  во  многом
схожим с этими горцами-проповедниками кровавых времен,  предшествовавших
революции. Однако благочестие не принесло ему утешения и даже,  как  мне
казалось, не служило ему опорой. У него бывали  припадки  черной  тоски,
когда он изнывал от страха перед адом, но в прошлом он вел  не  очень-то
праведную жизнь, о которой все еще вспоминал со вздохом,  и  по-прежнему
оставался грубым, суровым, мрачным человеком.
   Пока он стоял на пороге, солнце освещало шотландский  колпак  на  его
голове и трубку, заткнутую в петлицу куртки, а когда он вошел в кухню, я
заметил, что он, как и Рори, постарел и побледнел, что его лицо избороз-
дили глубокие морщины, а белки глаз  отливают  желтизной,  точно  старые
слоновьи клыки или кости мертвецов.
   - "Христос-Анна", - повторил  он,  растягивая  первое  слово.  -  Ко-
щунственное название.
   Я поздоровался с ним и похвалил его цветущий вид,  сказав  при  этом,
что я опасался, не был ли он болен.
   - Плоть моя здорова, - ответил он резко, - да, здорова и грешна,  как
и твоя. Обедать! - крикнул он Мери, а затем вновь повернулся ко  мне.  -
Неплохие вещи, а? Часы-то какие! Только они не ходят, а  скатерть  самая
что ни на есть льняная. Хорошие, дорогие вещи! Вот за такое-то добро лю-
ди нарушают заповеди господни; за такое-то добро, а может, даже и  поху-
же, люди восстают на бога и его заветы и горят за это в аду; потому-то в
Писании и называется оно проклятым. Эй, Мери, - вдруг раздраженно  крик-
нул он, - почему ты не поставила на стол оба подсвечника?
   - А к чему они нам среди бела дня? - спросила она.
   Однако дядя ничего не желал слушать.
   - Мы будем любоваться на них, пока можно, - сказал он.
   И пара массивных подсвечников чеканного  серебра  была  водружена  на
стол, убранство которого и так уже не подходило простой деревенской кух-
не.
   - Их выбросило на берег десятого февраля, часов так в десять  вечера,
- начал рассказывать мне дядя. - Ветра не было, но  волна  шла  крупная,
ну, Гребень их и затянул, как я полагаю. Мы с Рори еще днем видели,  как
они старались выйти к ветру. Не слишком-то он слушался руля, этот "Хрис-
тос-Анна", все уваливался под ветер. Да, тяжеленько им пришлось. Матросы
так и не слезали с реев, а холод стоял страшный - вот-вот снег пойдет. А
ветер-то чуть подымется и тут же стихнет, только подразнит их  надеждой.
Да, тяжеленько, тяжеленько им пришлось. Уж тот, кто добрался бы до бере-
га, мог бы возгордиться.
   - И все погибли? - воскликнул я. - Да смилуется над ними бог!
   - Ш-ш, - сказал он строго, - я не позволю молиться за мертвецов у мо-
его очага.
   Я возразил, что в моем восклицании не было ничего папистского,  а  он
принял мои извинения с несвойственной ему покладистостью и тут же  заго-
ворил о том, что, по-видимому, стало для него излюбленной темой:
   - Мы с Рори отыскали его в Песчаной бухте, а все это добро было внут-
ри. В Песчаной бухте порой бывает толчея - то воду гонит к  Веселым  Мо-
лодцам, а то, когда идет прилив и слышно, как у дальнего конца Ароса ре-
вет Гребень, обратное течение заворачивает в Песчаную  бухту.  Оно-то  и
подхватило этого "ХристаАнну" и понесло кормой вперед - нос лежит теперь
куда ниже кормы, и все днище открылось. Ну и треск был, когда его удари-
ло о камни! Господи, спаси нас и помилуй! Нелегко живется  морякам,  хо-
лодная у них, опасная жизнь. Я сам немало  времени  провел  над  пучиной
морской. И зачем только господь сотворил эту скверную  воду!  Он  создал
долины и луга, сочные зеленые пастбища, тучную красивую землю...
   И ликуют они и поют,
   Ибо радость Ты им даровал, как говорится в  стихотворном  переложении
псалмов. Не то чтобы от этого они стали благочестивее, но зато  красивы,
да и запоминать их легче. "Кто в море уходит на кораблях", - как  в  них
еще говорится, -
   И трудится над бездной вод,
   Тому господь свои труды
   И чудеса узреть дает.
   Ну, говорить-то легко. Давид, наверно, не слишком хорошо знал море, а
я одно скажу: да не будь это напечатано в Библии, так я бы  уж  подумал,
что не господь, а сам проклятый черный дьявол сотворил море. От него  не
жди ничего хорошего, кроме рыбы. Ну, да Давид, небось, думал о том,  как
господь несется на крыльях бури. Ничего не скажешь - хорошенькие  чудеса
дал господь узреть "Христу-Анне". Да что там чудеса! Кара это была, кара
во тьме ночной посередь чудищ морской пучины. А души их - ты только  по-
думай! - души их, может, не были еще готовы! Море - проклятое преддверье
ада!
   Я заметил, что в голосе моего дяди слышалось неестественное волнение,
и он подкреплял свою речь жестами, чего прежде  никогда  не  делал.  При
этих последних словах, например, он наклонился, оперся о мое колено рас-
топыренными пальцами и, побледнев, заглянул: мне в лицо, и я увидел, что
его глаза горят глубоким огнем, а у рта залегли дрожащие складки.
   Вошел Рори, и мы приступили к обеду, но это лишь  ненадолго  отвлекло
дядю от прежних мыслей. Правда он задал мне несколько  вопросов  о  моих
успехах в колледже, но я заметил, что думает он о другом, и  даже  когда
он произносил свою импровизированную благодарственную молитву (как всег-
да, длинную и бессвязную), я, и в ней услышал отзвуки все той  же  темы,
ибо он молился, чтобы господь "был милосерден  к  бедным,  безрассудным,
сбившимся с пути грешникам, всеми покинутым здесь у  великих  и  мрачных
вод". Затем он повернулся к Рори.
   - Была она там? - спросил дядя.
   - Была, - сказал Рори.
   Я заметил, что они оба говорили как бы между собой и с некоторым сму-
щением, а Мери покраснела и опустила взгляд. Отчасти желая показать свою
осведомленность и тем рассеять неловкость, а отчасти  потому,  что  меня
снедало любопытство, я вмешался в их разговор.
   - Вы имели в виду рыбу? - спросил я.
   - Какую еще рыбу! - вскричал мой дядя. - Он про рыбу говорит! Рыба! У
тебя мозги зажирели. Только и думаешь, что о плотских желаниях. Это злой
дух, а не рыба!
   Он говорил с большой горячностью, словно рассердившись. Должно  быть,
мне не понравилось, что меня так резко оборвали, - молодежи  свойственна
строптивость. Во всяком случае, насколько помню, я возразил ему и с  жа-
ром стал обличать детские суеверия.
   - А еще учишься в колледже! - язвительно произнес дядя Гордон. -  Од-
ному богу известно, чему они вас там учат. Что же, по-твоему, в этой со-
леной пустыне нет ничего - там, где растут  морские  травы  и  копошатся
морские звери, куда солнце заглядывает изо дня в день? Нет, море  похоже
на сушу, только куда страшнее. И раз есть люди на берегу,  значит,  есть
люди и в море - может, они и мертвецы, но  все  равно  люди;  а  что  до
дьяволов, так нет ужаснее морских дьяволов. Если уж на то пошло,  то  от
сухопутных дьяволов нет большого вреда. Давным-давно, когда  я  еще  был
мальчишкой и жил на юге, так в Пиви-Мосс водился  старый  лысый  дух.  Я
своими глазами его видел - сидел он на корточках в трясине, а сам серый,
что могильный камень. Жуткий такой, вроде жабы, только трогать он никого
не трогал. Ну, конечно, шел бы мимо распутник, от которого  господь  от-
вернулся, какой-нибудь там нераскаянный грешник, так эта тварь  на  него
набросилась бы, - а вот в пучине морской водятся дьяволы, которые и доб-
рого христианина не пощадят. Да, господа хорошие,  коли  бы  вы  утонули
вместе с беднягами на "Христе-Анне", вы бы теперь  на  себе  испробовали
милосердие моря. Поплавай вы по нему с мое, так ненавидели  бы  его  еще
лютее, чем я. Да гляди вы глазами, которыми вас одарил господь, так  по-
няли бы всю злобу моря, коварного, холодного, безжалостного, - и  всего,
что водится в нем с господнего соизволения: крабы всякие,  которые  едят
мертвецов, чудовища-киты и рыбы -  весь  их  рыбий  клан  -  с  холодной
кровью, слепые, жуткие твари. Знали бы вы, -  вскричал  он,  -  как  оно
ужасно, море!
   Эта неожиданная вспышка потрясла нас всех, а  дядя  после  последнего
хриплого выкрика погрузился было в свои мрачные мысли. Однако Рори,  лю-
битель и знаток всяческих суеверий, вывел его из задумчивости, задав ему
вопрос:
   - Да неужто вы видели морского, дьявола?
   - Видел, только неясно, - ответил дядя. - А коли бы  простой  человек
увидел его ясно, так, наверное, он и часа не прожил бы. Приходилось  мне
плавать с одним пареньком - звали его Сэнди Габарт, - так вот он дьявола
увидел. Ну, и пришел ему тут же конец. Мы семнадцать дней как  вышли  из
Клайда - и пришлось нам тяжеленько, а шли мы на север с зерном и всякими
товарами для Маклеода. Ну, добрались мы почти до самых Катчалнов  -  как
раз прошли Соэу и начали длинный галс, думая, что так и дотянем до  Коп-
нахау. Я эту ночь никогда не забуду: луна была в тумане, дул хороший ве-
тер, да не очень ровный. А еще - жутко же это было слушать - другой  ве-
тер завывал наверху, среди страшных каменных вершин Катчалнов.  Ну,  так
Сэнди стоял у стакселя, и нам его не было видно  с  грот-мачты,  где  мы
крепили парус. Вдруг он как закричит. Я  потянул  сезень,  точно  с  ума
свихнулся, потому что мне почудилось, будто мы  повернули  на  Соэу.  Да
только я ошибся - был это смертный крик бедняги Сэнди Габарта,  ну,  мо-
жет, предсмертный, потому что умер он через полчаса. И  успел  еще  ска-
зать, что у самого бушприта вынырнул морской дьявол, или, может, морской
дух, или еще какая-то морская нечисть, и этот дьявол посмотрел  на  него
холодным жутким взглядом. И когда Сэнди помер, мы поняли, какой это знак
и почему ветер выл на Катчалнах. Тут он и обрушился на нас - и не  ветер
это был, а гнев божий. И всю эту ночь мы работали,  как  сумасшедшие,  а
когда опомнились, смотрим: мы уже в Лох-Ускева, и на Бенбекуле поют  пе-
тухи.
   - Это, небось, была русалка, - сказал Рори.
   - Русалка?! - вскричал мой дядя с  невыразимым  презрением.  -  Бабьи
россказни! Никаких русалок нет!
   - Ну, а на что он был похож? - спросил я.
   - На что он был похож? Упаси бог, чтобы нам довелось это узнать! Была
у него какая-то голова, а больше Сэнди ничего не мог сказать.
   Тогда Рори, уязвленный до глубины души, поведал несколько историй про
русалок, морских духов и морских коней, которые  выходили  на  берег  на
островах или нападали на рыбачьи суда - в открытом море. Мой дядя,  нес-
мотря на свой скептицизм, слушал старика с боязливым любопытством.
   - Ладно, ладно, - сказал он, - может, оно и так, может, я  и  ошибся,
да только в Писании про русалок ни слова не сказано.
   - И про, аросский Гребень там тоже, небось, ни словечка не сказано, -
возразил Рори, и его довод, повидимому, показался дяде убедительным.
   После обеда дядя повел меня на холм позади дома. День был  безветрен-
ный и очень жаркий, зеркальную поверхность моря не морщила  даже  легкая
рябь, и тишину нарушали только привычное блеяние овец да крики чаек.  Не
знаю, подействовала ли разлитая в природе благость на моего родича,  но,
во всяком случае, он держался более разумно и спокойно,  чем  раньше.  С
интересом, почти даже с увлечением обсуждая мое будущее, он только время
от времени возвращался к погибшему судну и  к  сокровищам,  которые  оно
принесло Аросу. Я же слушал его в каком-то тихом оцепенении, жадно  впи-
вая глазами столь хорошо знакомый мне пейзаж, и  с  наслаждением  вдыхал
морской воздух и дымок от горящего торфа - это Мери развела огонь в оча-
ге.
   Миновал час, и мой дядя, который все это время исподтишка  поглядывал
на маленькую бухту, встал и позвал меня за собой. Тут следует упомянуть,
что мощная приливная волна у  юго-западной  оконечности  Ароса  вызывает
волнение у всех его берегов. В Песчаной бухте на юге в определенные часы
прилива и отлива возникает сильное течение, но в северной бухточке (бух-
те Арос, как ее называют), у которой стоит дом и на которую теперь  гля-
дел мой дядя, волнение возникает только перед самым концом отлива, да  и
тогда его бывает трудно заметить, настолько оно незначительно. Когда ду-
ет ветер, его вообще не видно, но в тихие дни, выпадающие не так уж ред-
ко, на зеркальной поверхности бухты появляются странные, непонятные зна-
ки - назовем их морскими рунами. Подобное явление можно наблюдать в сот-
нях мест по всему побережью, и, наверно, есть немало юношей, которые за-
бавы ради пытались найти в этих рунах какой-нибудь намек на себя или  на
людей близких им и дорогих. На эти-то знаки и указал  мне  теперь  дядя,
причем с какой-то неохотой.
   - Видишь вон ту рябь на воде? - спросил он. - Там, возле серой скалы?
Видишь? Ведь верно, что она похожа на букву?
   - Конечно, - ответил я, - я сам это часто замечал.
   Похоже на букву "X".
   Дядя испустил тяжкий вздох, словно мой ответ горько его  разочаровал,
и еле слышно произнес:
   - Да, да... "Христос-Анна".
   - А я, сэр, всегда полагал, что  этот  знак  послан  мне  и  означает
"храм".
   - Значит, ты его и раньше видел? - продолжал он, не  слушая  меня.  -
Дивное дело, страшное дело. Может, он поджидал здесь, как говорится, из-
начала века. Странное, страшное дело. - Тут он добавил другим тоном: - А
еще такой знак ты видишь?
   - Вижу, - ответил я, - и очень ясно. У того берега, где дорога  спус-
кается к воде, - большое "У".
   - "У", - повторил он вполголоса и, помолчав, спросил: - А как ты  это
толкуешь?
   - Я всегда думал, что это указывает на Мери, сэр: ведь ее второе  имя
- Урсула, - ответил я, краснея, так как не сомневался,  что  вот  сейчас
должен буду объявить ему о своих намерениях. Однако мы думали о разном и
оба не следили за ходом мыслей собеседника. Дядя вновь не обратил ни ма-
лейшего внимания на мои слова и угрюмо понурился. Я  решил  бы,  что  он
просто ничего не слышал, если бы следующая его фраза не прозвучала,  как
отголосок моей.
   - Мери лучше ничего об этих письменах не говорить, - сказал он и  за-
шагал вперед.
   По берегу бухты Арос тянется полоска травы, удобная для ходьбы,  и  я
молча следовал по ней за моим безмолвным родичем. Признаюсь, я был  нем-
ного расстроен тем, что лишился столь удобного случая сказать  дяде  про
мою любовь. Однако меня гораздо больше занимала происшедшая в нем  пере-
мена. Он никогда не был добродушным, общительным человеком в  буквальном
- смысле этого слова, но то, каким он бывал прежде даже в  самые  черные
минуты, все же не подготовило меня к столь странному преображению. Одно,
во всяком случае, было несомненно: его, как говорится, что-то грызло.  И
я принялся мысленно перебирать слова, начинающиеся с буквы "У", -  "уны-
ние", "успех", "удача" и все в том же духе, как вдруг словно  споткнулся
о слово "убийство". Я все еще размышлял над зловещим звучанием и роковым
смыслом этого слова, когда мы достигли места, откуда открывался  вид  на
весь остров - позади виднелась бухта Арос  и  дом,  впереди  расстилался
океан, усеянный на севере островками, а на юге - синий и ничем не  огра-
ниченный. Тут мой проводник остановился и некоторое время молча  смотрел
на бесконечный водный простор. Затем он повернулся ко мне и сильно  сжал
мой локоть.
   - По-твоему, там ничего нет? - спросил он, указывая трубкой на океан,
и тут же вскричал с каким-то диким торжеством: - Послушай,  что  я  тебе
скажу! Там все дно кишит мертвецами, как крысами.
   Тут он повернулся, и мы направились к дому,  не  сказав  больше  друг
другу ни слова.
   Я мечтал остаться с Мери наедине, но только после ужина  мне  наконец
удалось улучить минуту, чтобы поговорить с ней. Я знал,  что  нас  скоро
могут прервать, а поэтому не стал тратить времени и сразу высказал  все,
что было у меня на душе.
   - Мери, - сказал я, - я приехал в Арос, чтобы проверить одну свою до-
гадку. Если я не ошибся, то мы все сможем уехать отсюда, не заботясь бо-
лее о хлебе насущном, - я сказал бы и больше, только не хочу давать обе-
щания, которые могут оказаться опрометчивыми. Но я лелею надежду,  кото-
рая для меня важнее всех богатств в мире, - тут я помолчал.  -  Ты  ведь
знаешь, о чем я говорю, Мери.
   Она молча отвела глаза от моего лица, но и это меня не остановило.
   - Я всегда думал только о тебе, - продолжал я, - время идет, а я  ду-
маю о тебе все больше, и ты мне все дороже. Без тебя мне в жизни нет  ни
счастья, ни радости. Ты зеница моего ока.
   Она по-прежнему не смотрела на меня и ничего мне не ответила, но  мне
показалось, что ее рука дрожит.
   - Мери! - вскричал я со страхом. - Может быть, я тебе не нравлюсь?
   - Ах, Чарли, - сказала она, - разве сейчас время говорить об этом? Не
говори со мной пока, ни о чем меня не  спрашивай.  Труднее  всего  будет
ждать не тебе!
   В ее голосе слышались слезы, и я думал только о том, как бы  ее  уте-
шить.
   - Мери-Урсула, - сказал я, - не говори больше ничего.  Я  приехал  не
для того, чтобы огорчать тебя. Как ты хочешь, так и будет,  -  и  тогда,
когда назначишь ты. К тому же ты сказала мне все, что  я  хотел  узнать.
Еще только один вопрос: что тебя тревожит?
   Она призналась, что тревожится из-за  отца,  но  ничего  не  захотела
объяснить и, покачав головой, сказала только, что он нездоров, стал сов-
сем на себя не похож и что у нее сердце разрывается от жалости. О погиб-
шем корабле она ничего не знала.
   - Я туда и не ходила, - сказала она. - Зачем мне было на  него  смот-
реть, Чарли? Все эти бедняги давно покинули наш мир и почему только  они
не взяли с собой свое добро! Бедные, бедные!
   После этого мне не просто было рассказать ей про
   "Эспирито Санто". Тем не менее я сообщил ей о моем  открытии,  и  при
первых же словах она вскрикнула от удивления.
   - В мае в Гризепол приезжал человек, - сказала она. -  Маленький  та-
кой, желтолицый, с черными волосами - так люди рассказывали.  Бородатый,
с золотыми кольцами на пальцах. И  он  всех  -  встречных  и  поперечных
расспрашивал про этот самый корабль.
   Доктор Робертсон поручил мне разобрать старинные  документы  в  конце
апреля. И тут я вдруг вспомнил, что их разбирали по  просьбе  испанского
историка (во всяком случае, так он себя называл), который явился к  рек-
тору с самыми лестными рекомендациями и объяснил, что собирает  сведения
о дальнейшей судьбе кораблей Непобедимой Армады.
   Сопоставив эти факты, я решил, что приезжий "с золотыми  кольцами  на
пальцах" был, вероятно, тем же  мадридским  историком,  который  посетил
доктора Робертсона. В таком случае он скорее  разыскивал  сокровище  для
себя, а вовсе не собирал сведения для какогонибудь ученого  общества.  Я
подумал, что мне не следует терять времени, а нужно браться за  дело,  и
если на дне Песчаной бухты и правда покоится корабль, как,  быть  может,
предполагал не только я, но и он, то его богатства должны  достаться  не
этому авантюристу в кольцах, а Мери и мне, и всему доброму старому чест-
ному роду Дарнеуэев.


   ГЛАВА III
   МОРЕ И СУША В ПЕСЧАНОЙ БУХТЕ

   На следующее утро я встал спозаранку и,  перекусив  на  скорую  руку,
приступил к поискам. Какой-то голос в моей душе шептал мне, что я непре-
менно отыщу испанский галеон, и хотя я старался не поддаваться столь ра-
дужным надеждам, тем не менее на сердце у меня было  легко  и  радостно.
Арос - скалистый островок, весь в каменных россыпях, где косматятся  па-
поротник и вереск. Мой путь вел почти прямо с севера на юг  через  самый
высокий холм, и хотя пройти мне было нужно всего две мили, времени и сил
на это потребовалось больше, чем на четыре мили  по  ровной  дороге.  На
вершине я остановился. Холм этот не очень высок - не более  трехсот  фу-
тов, но все же он гораздо выше прилегающих к морю низин Росса, и с  него
открывается великолепный вид на море и окрестные острова. Солнце  взошло
уже довольно давно и сильно припекало мне затылок; воздух застыл в тяже-
лой грозовой неподвижности, но был удивительно прозрачен; далеко на  се-
верозападе, где островки были особенно  густы,  висела  небольшая  гряда
лохматых облаков, а голову Бен-Кайо окутывали уже не  ленты,  а  плотный
капюшон тумана. Погода таила в себе угрозу. Море, правда, было  гладким,
как стекло, - Гребень был лишь морщинкой, а Веселые  Молодцы  -  легкими
шапками пены; однако мое зрение и слух, давно свыкшиеся с этими местами,
различали в море скрытую тревогу; и на вершине холма я услышал, как  оно
вдруг словно глубоко вздохнуло, и даже Гребень, несмотря  на  свое  спо-
койствие, казалось, замышлял какое-нибудь злодеяние. Тут следует  упомя-
нуть, что все мы, обитатели здешних мест, приписываем этому странному  и
опасному порождению приливов если не пророческий дар, то, во всяком слу-
чае, способность предупреждать о несчастье.
   Я прибавил шагу и вскоре уже спустился по склону к той  части  Ароса,
которую мы зовем Песчаной бухтой. Она довольно велика, если  принять  во
внимание малые размеры острова, хорошо укрыта почти от всех ветров, кро-
ме самого постоянного, на западе мелка и окаймлена невысокими  песчаными
дюнами, но в восточном ее конце глубина достигает нескольких саженей,  а
берег встает из воды отвесными скалами. Туда-то в определенный час  каж-
дого прилива и заворачивает сильное течение, упомянутое моим дядей. Чуть
позже, когда Гребень вздымается круче, появляется обратное подводное те-
чение, которое, по моему мнению, и углубило дно в этой части  бухты.  Из
Песчаной бухты не видно ничего, кроме кусочка горизонта или -  во  время
бури - огромных валов, взлетающих ввысь над подводным рифом.
   На полдороге я увидел корабль, потерпевший крушение в феврале, -  до-
вольно большой бриг, который, переломившись почти пополам, лежал на  бе-
регу у восточной границы песков. Я направился прямо к нему и  уже  почти
достиг песка, как вдруг мой взгляд привлекла полянка, где папоротники  и
вереск были выполоты, чтобы освободить место для одной  из  тех  длинных
узких и сходных с человеческим телом насыпей, которые мы так часто видим
на кладбище. Я остановился, словно пораженный громом. Никто ни словом не
упомянул при мне, что на острове был кто-то похоронен. Рори, Мери и  мой
дядя - все хранили молчание. Правда, я не сомневался, что Мери ничего не
знает, но тем не менее здесь, перед моими глазами, было бесспорное дока-
зательство этого факта. Я смотрел на могилу, с  ужасом  спрашивая  себя,
что за человек спит последним сном в этом уединенном, омытом морем скле-
пе, ожидая трубы последнего суда, и не находил иного ответа на этот воп-
рос, кроме того, которого страшился. Во всяком случае, он попал  сюда  с
погибшего корабля - быть может, подобно  морякам  испанской  Армады,  он
явился
из какой-то далекой и богатой страны, а может быть,
это был мой земляк, которому суждено было погибнуть
у самого порога своего дома. Несколько минут я, обна-
жив голову, медлил подле него, и мне было грустно,
что наша религия не позволяет, мне помолиться за не-
счастного или, наподобие древних греков, почтить его
кончину каким-нибудь торжественным обрядом. Я знал
что, хотя его кости упокоились здесь, став частью Аро-
са до Судного дня, бессмертная душа его была далеко
отсюда и испытывала сейчас то ли блаженство вечного
воскресения, то ли адские муки. Я знал это, и все же
меня охватил страх при мысли, что, быть может, он
пребывает совсем близко от меня, пока я стою здесь,
над его могилой, что он не покинул места, где встретил
свой злополучный конец.
   Помрачнев, я отвернулся от могилы и стал рассматривать разбитый  бриг
- зрелище, едва ли менее меланхоличное. Его нос лежал  чуть  выше  линии
прилива; переломился он позади фок-мачты - впрочем, мачт на нем  уже  не
было, так как обе были потеряны во время бури. Берег здесь очень крут, а
нос лежал на много футов ниже кормы, так что место разлома ничто не  за-
гораживало, и корпус просматривался насквозь. Название брига почти стер-
лось, и я так и не разобрал: то ли он  назывался  "Христиания"  в  честь
норвежского города, то ли носил имя "Христианы", добродетельной  супруги
Христиана из "Пути паломника", этой старинной нравоучительной книги. Су-
дя по постройке, корабль не был английским,  но  установить  его  нацио-
нальность я не мог. Он был некогда выкрашен в зеленый  цвет,  но  краска
выцвела, побурела и отставала от дерева длинными полосками. Рядом с кор-
пусом лежал обломок грот-мачты, почти занесенный песком. Зрелище поисти-
не было печальным, и на мои глаза навертывались слезы, пока я глядел  на
еще сохранившиеся обрывки снастей, которых прежде так часто касались ру-
ки перекликающихся матросов, на узкий трап, по которому они подымались и
спускались, повинуясь словам команды, на бедного  безносого  ангела  под
бушпритом, который на своем веку нырял в такое множество бегущих волн.
   Не знаю, был ли тому причиной бриг или могила, но пока я  стоял  там,
положив руку на разбитые бревна борта, я предавался тягостным  размышле-
ниям. Мое воображение поразила горькая судьба и бесприютность не  только
людей, но и неодушевленных кораблей, которым суждена гибель у чужих  бе-
регов. Извлекать выгоду из подобного величайшего несчастья -  что  могло
быть трусливее и гнуснее! И мои собственные поиски  показались  мне  ко-
щунственными. Но тут я вспомнил Мери, и ко мне  вернулась  решимость.  Я
знал, что дядя никогда не согласится на ее брак с бедняком, а она, как я
был твердо убежден, ни за что не пошла бы под венец без его разрешения и
одобрения. И мне подобало не сидеть сложа руки, но трудиться  ради  моей
будущей жены. Усмехнувшись, я подумал, что величественная  морская  кре-
пость "Эспирито Санто" сложила свои кости в Песчаной бухте несколько ве-
ков назад, и можно уже не заботиться о правах, столь давно  исчезнувших,
и не оплакивать несчастье, уже давным-давно забытое.
   Я твердо знал, где мне следует искать останки галеона. И  направление
течения и глубина указывали на то, что, вероятнее  всего,  они  лежат  в
восточном конце бухты, под скалами. Если "Эспирито Санто"  действительно
погиб в Песчаной бухте и если за эти долгие века  от  него  хоть  что-то
сохранилось, то найти эти обломки я мог только там. Как я уже  упоминал,
дно здесь уходит вниз очень круто, и даже у самых скал глубина достигает
нескольких саженей. Я шел по их краю, и взгляд мой далеко охватывал пес-
чаное дно бухты; солнечные лучи проникали в чистую, прозрачную  глубину,
и бухта казалась одним огромным незамутненным кристаллом, вроде тех, ка-
кие выставляются напоказ в мастерской камнереза; о том, что передо  мной
была вода, можно было догадаться только по вечному внутреннему  трепету,
по дрожащей игре солнечных отблесков и сетки теней в глубине да по  ред-
кому всплеску, и лопающимся пузырям у берега. Тени скал тянулись  от  их
подножий довольно далеко, и моя собственная тень, скользившая, медлившая
и склонявшаяся на вершине их теней,  иногда  достигала  середины  бухты.
Именно в этой полосе теней я и искал "Эспирито Санто",  так  как  именно
там подводное течение достигало наибольшей силы и при приливе и при  от-
ливе. Хотя в этот томительно жаркий день вода казалась прохладной повсю-
ду, здесь она выглядела еще более прохладной и таинственно манящей.  Од-
нако, как ни напрягал я зрение, я ничего не мог разглядеть,  кроме  нес-
кольких рыб, темной заросли водорослей да нескольких камней, которые не-
когда скатились с берега, а теперь  лежали,  разбросанные  по  песчаному
дну. Я дважды прошел скалы из конца в конец,  но  не  обнаружил  никаких
следов разбитого корабля и убедился, что обломки могли находиться лишь в
одном месте. На глубине пяти саженей над песчаным дном вздымался широкий
уступ, казавшийся сверху продолжением скал, по которым я ходил. Он  весь
зарос густыми водорослями, и колышущаяся чаща мешала мне разглядеть, что
находится под ней. Однако по форме и размерам уступ этот напоминал  кор-
пус корабля. Во всяком случае, он был единственной моей  надеждой.  Если
эти водоросли не скрывали "Эспирито Санто", значит, в Песчаной бухте его
нет. И я решил немедленно покончить с неизвестностью и либо вернуться  в
Арос богачом, либо навсегда излечиться от мечты стать богатым.
   Я разделся донага, но остановился у  самого  края  скалы,  в  нереши-
тельности стиснув руки. Бухта подо мной была абсолютно спокойна, и тиши-
ну нарушал только плеск, доносившийся из-за  мыса,  где  резвилась  стая
дельфинов. И все же меня удерживал какой-то непонятный страх. Море наве-
вало на меня тоску, мне вспомнились суеверные слова дяди; в голове у ме-
ня проносились мысли о мертвецах, могилах, - старых  разбитых  кораблях.
Но солнце, припекавшее мне плечи, наполнило жаром мое сердце, и,  накло-
нившись, я нырнул в воду.
   Мне еле-еле удалось уцепиться за плеть одной из тех водорослей, кото-
рыми так густо порос уступ; но этот ненадежный якорь все же на мгновение
удержал меня  на  глубине,  а  потом  я  ухватил  целую  горсть  толстых
скользких стеблей и, упершись ногами в край уступа, огляделся по  сторо-
нам. Кругом простирался светлый песок, достигавший подножия скал -  при-
ливы и течение разровняли его так, что он походил на аллею  в  каком-ни-
будь парке. И передо мной, насколько хватал глаз,  тянулся  все  тот  же
чуть волнистый песок, устилавший залитое солнцем дно бухты. Однако  выс-
туп, на котором я в ту минуту  держался,  покрывали  водоросли,  густые,
точно вереск на каком-нибудь пригорке, а утес, к которому  он  примыкал,
был под поверхностью воды увит бурыми лианами. В этом ровно  колышущемся
хаосе трудно было различить что-нибудь определенное, и я  никак  не  мог
разобрать, прижаты ли мои подошвы к камням или к бревнам испанского  га-
леона, но тут весь пучок водорослей в моей руке подался, и через мгнове-
ние я уже очутился на поверхности, где сверкающая вода  и  берега  бухты
заплясали, закружились вокруг меня в ярко-алом тумане.
   Я вскарабкался назад на скалы и бросил наземь все еще зажатый в  руке
пучок водорослей. Раздался легкий звон, словно  рядом  упала  монета.  Я
наклонился - передо мной лежала железная  пряжка  от  башмака,  покрытая
коркой рыжей ржавчины. При виде этого трогательного напоминания о  давно
оборвавшейся жизни мое сердце преисполнилось нового чувства. Но то  была
не надежда и не страх, а только безысходная грусть. Я стоял, держа пряж-
ку, и в моем воображении встал образ ее прежнего владельца. Я видел  его
обветренное лицо, покрытые мозолями матросские ладони, слышал его голос,
охрипший от ритмичных криков у кабестана, видел даже его  ногу,  некогда
украшенную этой пряжкой и торопливо ступавшую по качающимся палубам, - я
видел перед собой человека, подобного мне, с волосами,  кровью,  зрячими
глазами; то был не призрак, подстерегший меня в этом уединенном  солнеч-
ном местечке, но друг, которого я низко предал. Действительно ли тут, на
дне, покоился огромный галеон с пушками, якорями и  сокровищами,  такой,
каким он отплыл когда-то из Испании? Правда ли, что эта старинная;  мно-
голюдная морская крепость превратилась теперь в риф  в  Песчаной  бухте,
что ее палубы укрыл лес водорослей, в каютах мечет икру рыба, и в них не
слышно ни звука, кроме шороха воды, и не заметно иного  движения,  кроме
вечного колыхания водорослей? А может быть (и это казалось  мне  вероят-
нее), тут лежал лишь обломок разбитого иностранного брига - и эту пряжку
купил совсем недавно и носил человек, который  был  моим  современником,
слышал изо дня в день те же самые новости, думал о том же самом  и  даже
молился в том же храме, что и я?
   Но как бы то ни было, мной овладели мрачные  мысли,  в  ушах  звучали
слова дяди: "Там мертвецы... ", - и хотя я решил нырнуть еще раз, к краю
скалы я подошел с большой неохотой. В эту минуту вся бухта внезапно  пе-
ременилась. Она не была уже прозрачной, видимой насквозь, точно  дом  со
стеклянной крышей, тихой опочивальней зеленых солнечных лучей. Чуть  за-
метный ветер разбил зеркало, и глубина исполнилась смятенным  мраком,  в
котором метались проблески света и клубящиеся  тени.  Даже  выступ  подо
мной словно раскачивался и дрожал. Теперь он грозил опасностью, был  по-
лон тайных ловушек, и когда я прыгнул в море вторично, сердце мое сжима-
лось от страха.
   Как и в первый раз, я уцепился за водоросли и стал шарить в их  колы-
шущейся чаще. Все, до чего карались мои пальцы, было холодным, мягким  и
липким. Среди стеблей бегало бочком взад и  вперед  множество  крабов  и
омаров. Я стиснул зубы при виде этих тварей, питающихся  мертвечиной.  И
всюду я ощущал шероховатую поверхность и трещины  твердого,  монолитного
камня - никаких досок, никакого железа, ни малейших следов погибшего ко-
рабля "Эспирито Санто" тут не было. Я помню, что почувствовал почти  об-
легчение, когда убедился в своем просчете, и уже готов  был  неторопливо
подняться на поверхность, как вдруг случилось нечто, от чего я  вынырнул
стремительно, вне себя от ужаса. Я слишком замешкался с моими поисками -
начался прилив, течение в Песчаной бухте усиливалось, и она уже не  была
безопасным местом для одинокого пловца. Ну, так вот: в последнюю секунду
в водоросли внезапно ударила волна течения, я потерял равновесие,  опро-
кинулся на бок и, инстинктивно ища опоры, ухватился за что-то твердое  и
холодное. По-моему, я сразу же понял, что это было такое. Во всяком слу-
чае, я немедленно выпустил водоросли, которые еще сжимал в другой  руке,
рванулся из глубины вверх и через мгновение уже вылезал  на  дружелюбные
скалы, держа в руке берцовую кость человека.
   Люди - существа материальные, тугодумы, с трудом  улавливающие  связи
причин и следствий. Могила, обломки брига, заржавевшая пряжка, несомнен-
но, были красноречивее всяких слов. Ребенок мог  бы  разгадать  по  этим
знакам всю грустную историю. Однако, лишь коснувшись этих реальных чело-
веческих останков, я постиг бесконечный ужас океана-кладбища. Я  положил
кость рядом с пряжкой, схватил свою одежду и опрометью бросился прочь по
скалам, думая только о том, чтобы уйти подальше от этого страшного места
- никакие богатства не соблазнили бы меня вернуться туда.  Я  знал,  что
больше уже никогда не потревожу костей утопленников, покачиваются ли они
среди водорослей или над грудами золотых монет. Однако едва я ступил  на
ласковую землю и прикрыл свою наготу от палящих лучей солнца, как  опус-
тился на колени возле обломков брига и излил сердце в долгой и страстной
молитве за все бедные души на море. Бескорыстная молитва никогда не  бы-
вает тщетной: пусть в просьбе будет отказано, но  просящему  обязательно
будет ниспослано облегчение. Во всяком случае, мой ужас рассеялся,  и  я
мог уже без смятения смотреть на великое  сверкающее  создание  божье  -
океан; и когда я решил вернуться домой и начал взбираться по каменистому
склону Ароса, от моей недавней тревоги осталась  только  глубокая  реши-
мость никогда больше не искать добычи на разбитых судах, не посягать  на
сокровища мертвецов.
   Я уже был недалеко от вершины холма, когда остановился,  чтобы  пере-
дохнуть, и поглядел назад.
   Зрелище, открывшееся моему взору, было вдвойне удивительным.
   Буря, которую я предугадал, надвигалась теперь  почти  с  тропической
быстротой. Сверкающая поверхность моря потемнела  и  приобрела  зловещий
свинцовый оттенок; в отдалении ветер, еще не достигший Ароса,  уже  гнал
белые волны - "дочерей шкипера", и вдоль всего полумесяца Песчаной бухты
бурлила вода, так что шум ее доносился даже до того места, где я  стоял.
Перемена в небе была еще более разительной. С юго-запада подымалась  ог-
ромная хмурая туча, кое-где пронизанная пучками солнечных  лучей,  и  от
нее по всему еще безоблачному небу тянулись длинные  чернильные  полосы.
Опасность была грозной и неотвратимой. На моих глазах солнце скрылось за
краем тучи. В любой миг буря могла обрушить на Арос всю свою мощь.
   Эта внезапная перемена приковала мой взгляд к небу,  так  что  прошло
несколько секунд, прежде чем он обратился на бухту, расстилавшуюся у мо-
их ног и через мгновение погрузившуюся  в  тень.  Склон,  на  который  я
только что поднялся, господствовал над небольшим  амфитеатром  невысоких
холмов, спускавшихся к морю, под которыми изгибалась желтая  дуга  пляжа
Песчаной бухты. Это был пейзаж, на который я часто смотрел и прежде,  но
никогда его не оживляла ни одна человеческая  фигура.  Всего  лишь  нес-
колько минут назад я покинул бухту, где не было никого, - так вообразите
же мое удивление, когда я вдруг увидел в этом пустынном месте  шлюпку  и
несколько человек. Шлюпка стояла возле окал. Двое матросов, без шапок, с
засученными рукавами, багром удерживали ее на месте, так как  течение  с
каждой секундой становилось сильнее. Над ними на вершине скалы два чело-
века в черной одежде, которых я счел за начальников,  о  чем-то  совеща-
лись. Секунду спустя я понял, что они сверяются с компасом, а затем один
из них развернул какую-то бумагу и прижал к ней палец,  словно  указывая
место по карте. Тем временем еще один человек расхаживал взад и  вперед,
вглядываясь в щели между скал и всматриваясь в воду. Я еще  наблюдал  за
ними - мой ошеломленный изумлением рассудок был не в силах осознать  то,
что видели мои глаза, - как вдруг этот третий человек остановился, точно
пораженный громом, и позвал своих товарищей  так  нетерпеливо,  что  его
крик донесся до холма, где я стоял. Те бросились к нему, в спешке уронив
компас, и я увидел, что они передают друг другу кость и пряжку с  жеста-
ми, выражающими чрезвычайное удивление и интерес. Тут  моряки  в  шлюпке
окликнули стоящих на берегу и указали на запад,  на  тучу,  которая  все
быстрее и быстрее одевала  чернотой  небо.  Люди  на  берегу,  казалось,
что-то обсуждали, но опасность была слишком велика, чтобы ею можно  было
пренебречь, и они, спустившись в шлюпку вместе с моими находками, поспе-
шили прочь из бухты со всей быстротой, с какой могли их нести весла.
   Я не стал долее размышлять об этом деле, а повернулся и опрометью по-
бежал к дому. Кем бы ни были эти люди, о них следовало немедленно  сооб-
щить дяде. В те дни еще можно было ожидать высадки  якобитов,  и,  может
быть, среди троих начальников на скалах находился и сам принц Чарли, ко-
торого, как я знал, мой дядя ненавидел. Однако, пока я бежал, перепрыги-
вая с камня на камень, и наспех обдумывал случившееся, с каждой  минутой
это предположение казалось мне все менее и менее правдоподобным. Компас,
карта, интерес, вызванный пряжкой, а также поведение того, кто так часто
заглядывал в воду, - все указывало на совсем  иное  объяснение  их  при-
сутствия на этом пустынном,  безвестном  островке  западного  побережья.
Мадридский историк, документы доктора Робертсона, бородатый незнакомец с
кольцами, мои собственные бесплодные поиски, которыми я не далее чем час
назад занимался в глубинах Песчаной бухты, всплывали все вместе  в  моей
памяти, и я уже не сомневался, что видел испанцев, занятых поисками ста-
ринных сокровищ и погибшего корабля Непобедимой Армады.  Людям,  живущим
на одиноких островках, вроде Ароса, приходится самим заботиться о  своей
безопасности: им не к кому обратиться за защитой или даже за помощью,  и
появление в подобном месте чужеземных авантюристов -  нищих,  алчных  и,
вполне возможно, не признающих никаких законов  -  заставило  меня  опа-
саться не только за деньги моего дяди, но даже и за его дочь. Я все  еще
изыскивал способ, как мы могли бы от них избавиться, когда наконец,  за-
пыхавшись, поднялся на вершину Ароса. Весь мир уже погрузился в  угрюмый
сумрак, и только на самом востоке дальний холм Росса еще сверкал в  пос-
леднем луче солнца, как драгоценный камень.  Упали  первые,  редкие,  но
крупные капли дождя, волнение на море усиливалось с  каждой  минутой,  и
уже вокруг Ароса и вдоль берегов Гризепола протянулась белая полоса  пе-
ны. Шлюпка еще не вышла из бухты, но мне теперь открылось то, что  внизу
от меня заслоняли скалы, - у южной оконечности Ароса стояла большая кра-
сивая шхуна с высокими мачтами. Утром, когда я внимательно вглядывался в
горизонт и, разумеется, не мог бы не заметить паруса,  столь  редкого  в
этих пустынных водах, я ее не видел - следовательно,  прошлую  ночь  она
простояла на якоре за необитаемым мысом Эйлин-Гур, а  это  неопровержимо
доказывало, что шхуна появилась у наших берегов впервые - ведь бухта Эй-
лин-Гур, хотя и очень удобная на вид, на самом  деле  настоящая  ловушка
для кораблей. Столь невежественным морякам у этих грозных берегов надви-
гающаяся буря могла нести на своих крыльях только смерть.


   ГЛАВА IV
   БУРЯ 

   Дядя стоял возле дома с трубкой в руках и поглядывал на небо.
   - Дядя, - сказал я, - в Песчаной бухте были какие-то люди.
   Я внезапно умолк - я не только забыл, что собирался сказать, но поза-
был о своей усталости, так странно подействовали  на  дядю  Гордона  эти
несколько слов. Он уронил трубку и бессильно прислонился к стене, рот  у
него открылся, глаза выпучились, длинное лицо побелело, как  бумага.  Мы
молча смотрели друг на друга не менее четверти минуты, и лишь  потом  он
ответил мне следующим непонятным вопросом:
   - А на нем была мохнатая шапка?
   И я понял так, словно видел собственными глазами, что у человека, по-
хороненного в Песчаной бухте, была меховая шапка и что до берега он доб-
рался живым. В первый и последний раз я почувствовал злость к  человеку,
который был моим благодетелем и отцом девушки, которую я  надеялся  наз-
вать моей женой.
   - Это были живые люди, - сказал я. - Может  быть,  якобиты,  а  может
быть, французы, пираты или авантюристы, которые  разыскивают  здесь  ис-
панские сокровища, но, как бы то ни было, они могут оказаться  опасными,
хотя бы для вашей дочери и моей кузины, - а что до ужасов, которые рису-
ет вам нечистая совесть, так мертвец спит спокойно там, где вы его зако-
пали! Я сегодня утром стоял у его могилы. Он  не  восстанет  до  Судного
дня.
   Пока я говорил, дядя, моргая, смотрел на меня, потом устремил  взгляд
в землю и стал нелепо перебирать пальцами. Было ясно, что он лишился да-
ра речи.
   - Полно, - сказал я. - Вам надо думать о других. Пойдемте со мной  на
холм, поглядите на этот корабль.
   Он послушался, не ответив мне ни словом, ни взглядом, и медленно поп-
лелся следом за мной. Его тело словно утратило  гибкость,  и  он  тяжело
взбирался на камни, вместо того, чтобы перепрыгивать с одного на другой,
как он это делал раньше. Я нетерпеливо его окликал, но это не  заставило
его поторопиться. Ответил он мне только раз - тоскливо, словно испытывая
телесную боль:
   - Ладно, ладно, я иду.
   К тому времени, когда мы добрались до вершины, я уже не  испытывал  к
нему ничего, кроме жалости. Если преступление было чудовищным, то и кара
была соразмерной. Наконец мы поднялись на гребень холма  и  могли  огля-
деться. Повсюду взгляд встречал только бурный сумрак -  последний  проб-
леск солнца исчез, поднялся ветер, правда, еще не сильный, но неровный и
часто меняющий направление; дождь, впрочем, перестал. Хотя прошло совсем
немного времени, волны вздымались гораздо выше, чем когда я стоял  здесь
в последний раз. Они уже перехлестывали через рифы и  громко  стонали  в
подводных пещерах Ароса. Я не сразу нашел взглядом шхуну.
   - Вон она, - сказал я наконец. Но ее новое местоположение и курс, ко-
торым она шла, удивили меня. - Неужто они думают выйти в открытое  море?
- воскликнул я.
   - Это самое они и думают, - ответил дядя, словно с радостью.
   В этот миг шхуна повернула, легла на новый галс, и я получил исчерпы-
вающий ответ на свой вопрос: чужестранцы, заметив приближение бури,  ре-
шили выйти на океанский простор, но ветер, который грозил  вотвот  обру-
шиться на эти усеянные рифами воды, и мощное противное  течение  обещали
им на этом пути верную смерть.
   - Господи! - воскликнул я. - Они погибли!
   - Да, - подхватил дядя,  -  все,  все  погибли.  Им  бы  укрыться  за
Кайл-Дона, а так им не спастись, будь у них лоцманом хоть сам дьявол.  А
знаешь, - продолжал он, дернув меня за рукав, - хорошая будет ночка  для
кораблекрушения! Два за год! Ну и потанцуют же сегодня Веселые Молодцы!
   Я поглядел на него, и впервые во мне зародилось  подозрение,  что  он
лишился рассудка. Он поглядывал на меня,  словно  ожидая  сочувствия,  с
робкой радостью в глазах. Новая грозящая катастрофа уже изгладила из его
памяти все, что произошло между нами.
   - Если бы только я мог успеть, - воскликнул я  в  негодовании,  -  то
взял бы ялик и попробовал бы их догнать, чтобы предупредить!
   - Ни-ни-ни, - возразил он, - и думать не смей вмешиваться.  Тут  тебе
делать нечего. Это его, - тут он сдернул с головы шапку, - это его воля.
Ну, до чего же хорошая будет ночка!
   В мою душу закрался страх, и, напомнив дяде, что я еще не  обедал,  я
позвал его домой. Напрасно! Он не пожелал покинуть  свой  наблюдательный
пост.
   - Я должен видеть, как творится его воля, Чарли, - объяснил он и  до-
бавил, когда шхуна легла на новый галс: - А они с ней хорошо  управляют-
ся! Куда там "Христу-Анне"!..
   Люди на борту шхуны, вероятно, уже начали понимать, хотя  далеко  еще
не в полной мере, какие опасности подстерегают  их  обреченный  корабль.
Всякий раз, когда затихал капризный ветер,  они,  несомненно,  замечали,
насколько быстро течение относит их назад. Галсы становились все короче,
так как моряки убеждались, что толку от лавирования нет никакого. Каждое
мгновение волна гремела и вскипала на новом подводном рифе, и  все  чаще
ревущие водопады обрушивались под самый нос шхуны, а за  ним  открывался
бурый риф и пенная путаница водорослей. Да, им приходилось отчаянно  тя-
нуть снасти - видит бог, на борту шхуны не было лентяев.  И  вот  это-то
зрелище, которое преисполнило бы ужасом любое человеческое  сердце,  мой
дядя смаковал с восторгом знатока. Когда я повернулся, чтобы  спуститься
с холма, дядя улегся на землю, его вытянутые вперед руки вцепились в ве-
реск, он словно помолодел духом и телом.
   Я возвратился в дом в тягостном настроении, а когда я увидел Мери,  у
меня на сердце стало еще тяжелее. Закатав рукава  по  локоть  и  обнажив
сильные руки, она месила тесто. Я взял с буфета булку и  молча  стал  ее
есть.
   - Ты устал, Чарли? - спросила Мери несколько минут спустя.
   - Устал, - ответил я, подымаясь на ноги, - устал от отсрочек,  а  мо-
жет, и от Ароса. Ты меня хорошо знаешь и не истолкуешь мои  слова  прев-
ратно. И вот, Мери, что я тебе скажу: лучше бы  тебе  быть  где  угодно,
только не здесь.
   - А я тебе отвечу, - возразила она, - что буду  там,  где  мне  велит
быть долг.
   - Ты забываешь, что у тебя есть долг перед самой собой, - указал я.
   - Да неужто? - ответила она, продолжая месить тесто. - Ты это что же,
в Библии вычитал?
   - Мери, - сказал я мрачно, - не смейся надо мной.
   Бог свидетель - мне сейчас не до смеха. Если мы уговорим твоего  отца
поехать с нами, тем лучше. Но с ним или без него, я хочу увезти тебя от-
сюда. Ради тебя самой, и ради меня, и даже ради твоего отца  тебе  лучше
отсюда уехать. Я возвращался сюда с совсем другими мыслями, я возвращал-
ся сюда домой, но теперь все изменилось, и у меня осталось  только  одно
желание, одна надежда: бежать отсюда - да, это самое верное слово -  бе-
жать, вырваться с этого проклятого острова, как птица вырывается из сил-
ков птицелова.
   Мери уже давно оставила свою работу.
   - И что ж ты думаешь? - спросила она. - Что ж ты думаешь, у меня  нет
ни глаз, ни ушей? Что ж ты думаешь, я бы не была рада выбросить  в  море
это добро? (Как он его называет, господи прости его и помилуй!) Что ж ты
думаешь, я жила с ним здесь изо дня в день и не видела того, что ты уви-
дел за какойнибудь час? Нет, - продолжала она, - я знаю,  что  случилась
беда, а какая беда, я не знаю и знать не хочу. И мне не доводилось  слы-
шать, чтобы зло можно было поправить, вмешавшись не в свое дело. Только,
Чарли, не проси меня уехать от отца. Пока он жив, я его не покину. А ему
осталось недолго жить, Чарли. Это я могу тебе сказать. Недолго... На лбу
у него печать, и, может, так оно и лучше.
   Я помолчал, не зная, что ответить на это, а когда я, наконец,  поднял
голову, собираясь заговорить, Мери меня опередила.
   - Чарли, - сказала она, - мой долг ведь не твой долг. Этот дом  омра-
чен грехом и бедой. Ты здесь посторонний. Так бери свою сумку  и  иди  в
лучшие места, к лучшим людям. А если  когда-нибудь  задумаешь  вернуться
назад - будь то даже через двадцать лет - все равно я  буду  ждать  тебя
здесь.
   - Мери-Урсула, - сказал я, - я просил тебя стать моей женой, и ты да-
ла мне понять, что согласна. И теперь мы связаны навек. Где  будешь  ты,
там буду и я - бог мне свидетель.
   Едва я произнес эти слова, как внезапно взревел ветер, а потом  вдруг
все вокруг дома смолкло и словно задрожало. Это был пролог, первый  удар
надвигающейся бури. Мы вздрогнули и вдруг заметили, что в  доме  воцари-
лась полутьма, будто уже настал вечер.
   - Господи, смилуйся над всеми, кто в море! - сказала Мери. - Отец те-
перь не вернется до рассвета.
   И тогда-то, когда мы сидели у очага, прислушиваясь  к  ударам  ветра,
Меои рассказала мне, как произошла с моим дядей эта перемена.
   Всю прошлую зиму он был угрюм и раздражителен. Когда Гребень вздымал-
ся особенно высоко, или, как выразилась Мери, когда плясали Веселые  Мо-
лодцы, дядя много часов подряд лежал на мысу, если была ночь, а  днем  -
на вершине Ароса, смотрел на бушующее море и вглядывался в горизонт,  не
покажется ли там парус. После десятого февраля, когда на берег в  Песча-
ной бухте был выброшен обогативший его бриг, дядя вначале был  неестест-
венно весел, и это возбуждение не проходило, но только менялось и из ра-
достного стало мрачным. Он не работал и не давал работать Рори. Они  ча-
сами шептались за домом с таинственным, почти опасливым  видом.  А  если
она задавала вопросы тому или другому (вначале она пыталась их  расспра-
шивать), они отвечали уклончиво и смущенно. С тех пор, как Рори  заметил
у переправы большую рыбу, дядя всего один раз побывал на Россе. Это слу-
чилось в разгар весны, при сильном отливе, и он перешел туда посуху,  но
задержался на дальнем берегу и, возвращаясь, увидел, что прилив  вот-вот
отрежет его от Ароса. С отчаянным воплем он  перепрыгнул  через  полоску
воды и добрался до дома вне себя от ужаса. Его мучил страх перед  морем,
постоянные и неотвязные мысли о море - этот страх сквозил в его разгово-
рах, в молитвах, даже в выражении лица, когда он молчал.
   К ужину вернулся только Рори. Но чуть позже в дом  вошел  дядя,  взял
под мышку бутылку, сунул в карман хлеб и снова отправился на свой наблю-
дательный пост - на этот раз в сопровождении Рори. Дядя сказал, что шху-
ну несет к бурунам, но команда по-прежнему с  безнадежным  упрямством  и
мужеством пытается отстоять каждый дюйм. От этого известия на душе у ме-
ня стало совсем черно. Вскоре после заката ярость бури, достигла  полной
силы - мне еще не приходилось видеть летом подобных бурь,  да  и  зимние
никогда не налетали так внезапно. Мы с Мери молчали и слушали, как скри-
пит, содрогаясь, дом, как воет снаружи ветер, а огонь в очаге между нами
шипел от дождевых брызг. Наши мысли были далеко отсюда -  с  несчастными
моряками на шхуне, с моим столь же несчастным дядей на мысу среди разбу-
шевавшихся стихий. Но то и дело мы вздрагивали и  отвлекались  от  своих
раздумий, когда ветер обрушивался на дом, как тяжелая скала, или внезап-
но замирал, затихал, и пламя в очаге вытягивалось  длинными  языками,  а
наши сердца начинали отчаянно биться в груди. То буря схватывала все че-
тыре угла кровли и встряхивала ее, ревя, как разгневанный  Левиафан,  то
наступало затишье, и ее холодное дыхание, всхлипывая, пробиралось в ком-
нату и шевелило волосы у нас на голове.  А  потом  ветер  вновь  заводил
тоскливую многоголосую песню, стонал в трубе, плакал, как флейта, вокруг
дома.
   Часов в восемь вошел Рори и таинственно поманил меня к дверям.  Дядя,
по-видимому, напугал даже своего верного товарища, и Рори, встревоженный
его выходками, попросил меня пойти с ним и разделить его стражу. Я  пос-
пешил исполнить его просьбу - с тем большей охотой, что  страх,  ужас  и
электрическая атмосфера этого вечера пробуждали во  мне  беспокойство  и
желание действовать. Я велел Мери не тревожиться, обещал присмотреть  за
ее отцом и, закутавшись в плед, вышел вслед за Рори на улицу.
   Хотя лето было в разгаре, ночь казалась чернее январской. Порой  сум-
рачные отблески на мгновение рассеивали чернильный мрак, но в  мятущемся
хаосе небес нельзя было уловить причину этой перемены. Ветер забивался в
ноздри и в рот, небо над головой гремело, как один гигантский  парус,  а
когда на Аросе вдруг наступало затишье, было слышно, как шквалы  с  воем
проносятся вдали. Над низинами Росса ветер, наверно, бушевал  с  той  же
яростью, что и в открытом море, и только богу известно, какой рев  стоял
у вершины БенКайо. Дождь, смешанный с брызгами,  хлестал  нас  по  лицу.
Вокруг Ароса всюду пенились буруны, и валы с непрерывным грохотом  обру-
шивались на рифы и пляжи. В одном месте этот оглушительный оркестр играл
громче, в другом - тише, хотя общая масса звука почти не  менялась,  но,
вырываясь из нее, господствуя над ней, гремели прихотливые голоса Гребня
и басистые вопли Веселых Молодцов. И в эту минуту я вдруг понял,  почему
они получили такое прозвище: их рев,  заглушавший  все  остальные  звуки
этой ночи, казался почти веселым, полным какого-то могучего  добродушия;
более того, в нем было что-то человеческое. Словно орда дикарей  перепи-
лась до потери рассудка и, забыв членораздельную речь, принялась выть  и
вопить в веселом безумии. Именно так, чудилось мне, ревели  в  эту  ночь
смертоносные буруны Ароса.
   Держась за руки, мы с Рори с  трудом  пробирались  против  ветра.  Мы
скользили на мокрой земле, мы падали на камни.  Наверное,  прошел  почти
час, когда, промокшие насквозь, все в синяках,  измученные,  мы  наконец
спустились на мыс, выходящий на Гребень. По-видимому, именно  он  и  был
излюбленным наблюдательным пунктом моего дяди. На самом его краю, в  том
месте, где утес наиболее высок и  отвесен,  земляной  пригорок  образует
нечто вроде парапета, где человек, укрывшись от ветра, может  любоваться
тем, как прилив и бешеные волны ведут спор у его ног.  Оттуда  он  может
смотреть на пляску Веселых Молодцов, словно из окна дома на уличные бес-
порядки. В подобную ночь, разумеется, он видит перед собой  только  чер-
нильный мрак, в котором кипят водовороты,  волны  сшибаются  с  грохотом
взрыва, и пена громоздится и исчезает в мгновение ока. Мне еще не  дово-
дилось видеть, чтобы Веселые Молодцы так  буйствовали.  Их  исступление,
высоту и прихотливость их прыжков надо было видеть - рассказать об  этом
невозможно. Белыми столпами они взлетали из мрака высоко  над  утесом  и
нашими головами и в то же мгновение пропадали, точно призраки. Порой они
взметывались по трое сразу, а порой ветер подхватывал кого-нибудь из них
и опрокидывал на нас брызги, тяжелые, как волна. Тем  не  менее  зрелище
это не столько впечатляло своей мощью,  сколько  раздражало  и  заражало
своим легкомыслием. Оглушительный рев не давал думать, и в мозгу  возни-
кала блаженная пустота, родственная безумию. По временам я замечал,  что
мои ноги двигаются в такт танцу Веселых Молодцов, словно  где-то  играли
джигу.
   Дядю я разглядел, когда мы находились от него еще в нескольких ярдах,
потому что в это мгновение черноту ночи рассеял один из тех отблесков, о
которых я уже упоминал. Дядя стоял позади холмика, откинув голову и при-
жимая ко рту бутылку. Когда он поставил бутылку на землю, он увидел  нас
и помахал нам рукой.
   - Он пьян? - закричал я Рори.
   - Он всегда пьет, когда дует ветер, - ответил Рори таким же  громовым
голосом; но я его еле расслышал.
   - Так, значит... так было... и в феврале? - спросил я.
   "Да" старого слуги исполнило меня радостью.  Следовательно,  убийство
было совершено не хладнокровно, не по расчету. Это был  поступок  сумас-
шедшего, который так же не подлежал осуждению, как и прощению.  Конечно,
мой дядя был опасным безумцем, но не жестоким, низким  негодяем,  как  я
страшился. Но какое место для попойки, какой немыслимый порок избрал для
себя бедняга! Я всегда считал  пьянство  страшным,  почти  кощунственным
удовольствием, более демоническим, нежели  человеческим.  Но  напиваться
здесь, в ревущей тьме, на самом краю утеса, над адской пляской волн, где
голова кружится, как сам Гребень, нога балансирует  на  краю  смерти,  а
чутко настороженный слух ждет, чтобы раздался треск гибнущего корабля, -
казалось бы, если бы и нашелся человек, способный на это, то уж никак не
мой дядя, неколебимо верующий в ад и возмездие, терзаемый самыми мрачны-
ми суевериями. И все же это было так. А когда мы укрылись за пригорком и
могли перевести дух, я  заметил,  что  глаза  дяди  сверкают  в  темноте
дьявольским блеском.
   - Эгей, Чарли, красота-то какая! - воскликнул он. - Ты только посмот-
ри... - продолжал он, подтаскивая меня к краю бездны,  откуда  вздымался
этот оглушающий рев и взлетали тучи брызг. - Посмотри-ка, как  они  пля-
шут! Уж это ли не грех?
   Последнее слово он произнес со вкусом, и я подумал, что оно  подходит
к этому зрелищу.
   - Они воют, так им не терпится заполучить шхуну, -  продолжал  он,  и
его визгливый безумный голос было легко расслышать под  прикрытием  при-
горка. - И ее тянет все ближе, и ближе, и ближе, и ближе, и  ближе...  И
все они знают это, знают, что им пришел конец! Чарли, они на  шхуне  там
все напились, залили себе глаза вином. На "Христе-Анне"  все  под  конец
были пьяны. В море трезвыми не тонут! Что ты об этом знаешь! - с внезап-
ной яростью крикнул он. - Я тебе говорю, и так оно и есть: никто не пос-
меет пойти на дно трезвым. Возьми-ка, - добавил он, протягивая  бутылку,
- выпей глоток.
   Я хотел было отказаться, но Рори предостерегающе дернул меня  за  ру-
кав, да и я сам уже передумал. Поэтому я взял бутылку и не только сделал
большой глоток, но и постарался пролить на землю как можно больше.
   Это был чистый спирт, и я чуть не задохнулся, пытаясь его проглотить.
Не заметив, насколько убыло содержимое бутылки,  дядя  вновь  запрокинул
голову и допил все до конца. Затем с громким хохотом швырнул бутылку Ве-
селым Молодцам, которые, казалось, с воплями подпрыгнули  повыше,  чтобы
поймать ее.
   - Эй, ребята, - крикнул он, - вот вам подарочек! А до утра получите и
кое-что получше!..
   Внезапно в черном мраке под нами, всего в какихнибудь двухстах  ярдах
от нас, в секунду затишья ясно прозвучал человеческий голос. Тут же  ве-
тер с воем опрокинулся на мыс, и Гребень заревел, закипел, затанцевал  с
новой яростью. Но мы успели расслышать этот голос и с мучительным ужасом
поняли, что гибель обреченного корабля уже недалека и, до нас  донеслась
последняя команда его капитана. Сбившись в кучку на краю утеса, мы, нап-
рягая все чувства, ждали неизбежного конца. Однако прошло немало  време-
ни, которое нам показалось вечностью, прежде чем шхуна на мгновение  вы-
рисовалась на фоне гигантской горы сверкающей пены. Я до сих  пор  вижу,
как захлопал ее зарифленный грот, когда гик тяжело упал на палубу, я все
еще вижу черный силуэт ее корпуса, и мне все еще кажется,  что  я  успел
различить фигуру человека, навалившегося на румпель. А ведь  шхуна  воз-
никла перед нами лишь на кратчайшее мгновение, и та самая волна, которая
показала ее нам, навеки погребла ее под водой. На миг раздался  нестрой-
ный хор голосов, но этот предсмертный вопль тут же заглушили своим ревом
Веселые Молодцы. На этом трагедия кончилась. Крепкий  корабль  со  всеми
своими снастями и фонарем, быть может, еще горящим в  каюте,  с  жизнями
стольких людей, возможно, дорогими кому-нибудь еще и, уж во всяком  слу-
чае, драгоценными, как райское блаженство, для них самих  -  все  это  в
мгновение ока было поглощено бушующими водами. Все они исчезли, как сон.
А ветер по-прежнему буйствовал и вопил,  а  бессмысленные  волны  Гребня
по-прежнему взметывались ввысь и рассыпались пеной.
   Не знаю, сколько времени мы пролежали у края утеса все трое, молча  и
неподвижно, но, во всяком случае, его прошло немало. Наконец, по очереди
и почти машинально, мы опять заползли за пригорок. Я лежал, прижимаясь к
земле, вне себя от ужаса, не владея рассудком, и слышал, как дядя что-то
бормочет про себя - возбуждение сменилось у него унынием. То он повторял
плаксивым тоном: "Так они старались, так  старались...  Бедняги,  бедня-
ги..." - то принимался сожалеть о зря пропавшем "добре" - ведь шхуна по-
гибла среди Веселых Молодцов и ее не выкинуло на берег, - и все время он
твердил одно название - "Христос-Анна", повторяя его с дрожью ужаса. Бу-
ря тем временем быстро стихала. Через  полчаса  дул  уже  только  легкий
бриз, и эта перемена сопровождалась, а может, была вызвана проливным хо-
лодным секущим дождем. Я, по-видимому, заснул, а когда  очнулся,  мокрый
насквозь, окоченевший, с тяжелой головой, уже занялся рассвет  -  серый,
сырой, унылый рассвет. Ветер налетал легкими порывами, шел  отлив.  Гре-
бень совсем спал, и только сильный прибой, еще накатывавшийся на  берега
Ароса, свидетельствовал о ночной ярости бури.


   ГЛАВА V
   ЧЕЛОВЕК ИЗ МОРЯ 

   Рори отправился домой, чтобы согреться и поесть, но дядя во что бы то
ни стало хотел осмотреть берег, и я не мог отпустить его одного. Он  был
теперь спокоен и кроток, но очень ослабел и духом и  телом  и  занимался
поисками с любопытством и непоследовательностью ребенка. Он забирался на
рифы, он гонялся по песку за отступающими волнами, любая щепка или обры-
вок каната казались ему сокровищами, которые следовало спасти хотя бы  с
опасностью для жизни. Замирая от ужаса, я смотрел, как,  спотыкаясь,  на
подгибающихся от усталости ногах, он бредет навстречу прибою или  проби-
рается по коварным и скользким рифам. Я поддерживал его за плечи, хватал
за полы, помогал отнести его жалкие находки подальше от набегающей волны
- точно так вела бы себя нянька с семилетним ребенком.
   Но, как ни ослабел он после ночных безумств, страсти, таившиеся в его
душе, были страстями взрослого человека. А ужас перед морем, хотя  дядя,
казалось, и подавлял его, был по-прежнему силен - он отшатывался от волн
так, словно перед ним было огненное озеро, а когда, поскользнувшись, дя-
дя оказался по колено в воде, вопль, вырвавшийся  из  самых  глубин  его
сердца, был полон смертной муки. Несколько минут после  этого  он  сидел
неподвижно, тяжело дыша, точно усталый пес, но  алчное  стремление  вос-
пользоваться добычей, оставшейся после кораблекрушения, вновь взяло верх
над страхом, и он вновь принялся рыскать  среди  полос  застывшей  пены,
ползать по камням среди лопающихся пузырей и  жадно  подбирать  обломки,
годившиеся разве что для растопки. Эти находки  доставляли  ему  большое
удовольствие, но все же он не переставал сетовать  на  преследующие  его
неудачи.
   - Арос, - сказал он, - гиблое место: не бывает  тут  кораблекрушений.
Сколько лет я тут прожил, а это всего лишь второе, да и все, что  получ-
ше, пошло на дно!
   - Дядя, - сказал я, воспользовавшись тем, что в эту минуту мы шли  по
ровной полосе песка, где ничто не отвлекало его внимания. - Вчера  ночью
я видел вас, как не чаял видеть, - вы были пьяны.
   - Нет-нет, - ответил он. - До этого дело не дошло. Но пить-то я  пил.
И сказать тебе божескую правду, так я тут ничего поделать не могу. Трез-
вее меня человека не найти, но как начнет выть ветер, так я словно  умом
трогаюсь.
   - Но ведь вы верующий, - сказал я. - А это грех.
   - Верно! - ответил он. - Только не будь тут греха, не знаю, стал бы я
пить. Это ведь все наперекор делается. В море непочатый край грехов: оно
и в покое не место для христианина, а как разыграется, да ветер взвоет -
они с ветром в родстве, это уж так, - да Веселые Молодцы заревут и  зап-
ляшут, как полоумные, а бедняги на тонущих кораблях всю-то  долгую  ночь
терпят муку мученическую - тут и начинает меня разбирать.  Уж  не  знаю,
дьявол в меня вселяется, что ли. Только бедных моряков мне  и  не  жалко
нисколько - я с морем заодно, с ним и с Веселыми Молодцами.
   Я решил найти уязвимое место в его броне и повернулся к морю. Там ве-
село неистовствовал прибой; волны с развевающимися  гривами  бесконечной
чередой накатывались на берег, вздымались, нависали, рассыпались и стал-
кивались на изрытом песке. Дальше - соленый воздух, испуганные  чайки  и
бесчисленная армия морских коней, которые с призывным ржанием  сплачива-
лись вместе, чтобы обрушиться на Арос, а прямо перед нами  та  черта  на
плоском пляже, преодолеть которую их орда не может, как бы они  ни  яри-
лись.
   - Тут твой предел, - сказал я, - его да не преступишь!
   А потом как мог торжественнее произнес стих из псалма, который прежде
уже не раз примеривал к хору валов:
   - "Но паче шума вод многих сильных волн морских силен в  вышних  гос-
подь!"
   - Да, - отозвался дядя, - господь под конец восторжествует,  разве  я
спорю? Но тут на земле глупые людишки преступают его заветы перед  самым
его оком. Неразумно это - я и не говорю, что разумно, - но какая гордыня
глаз, какая алчба жизни, какая радость!
   Я промолчал, так как мы вышли на мысок, отделявший  нас  от  Песчаной
бухты, и я решил воззвать к лучшим чувствам  моего  несчастного  родича,
когда мы окажемся на месте его преступления. Умолк и дядя,  но  шаг  его
стал тверже. Мои слова подхлестнули его рассудок, и он уже больше не ис-
кал никчемные обломки, а погрузился в какие-то  мрачные,  но  горделивые
мысли. Минуты через три-четыре мы достигли вершины холма и начали  спус-
каться в Песчаную бухту. Море обошлось с разбитым кораблем  безжалостно:
нос повернуло в противоположную сторону и стащило еще ниже, а корму нем-
ного подняло - во всяком случае, они теперь совсем разделились. Когда мы
поравнялись с могилой,  я  остановился,  обнажил  голову,  подставив  ее
сильному дождю, посмотрел дяде прямо в лицо и обратился к нему со следу-
ющей речью.
   - По божьему соизволению, - начал я, - человеку было дано спастись от
смертельных опасностей; он был беден, он был наг, он  был  истомлен,  он
был здесь чужим - он имел все права на сострадание; может, он был  солью
земли, святым, добрым и деятельным, а может, -  нераскаянным  грешником,
для которого смерть была лишь преддверием адских мук. Перед лицом  небес
я спрашиваю тебя, Гордон Дарнеуэй: где человек, за которого Христос умер
на кресте?
   При последних словах дядя вздрогнул, но ничего не ответил,  и  в  его
глазах отразилась лишь смутная тревога.
   - Вы брат моего отца, - продолжал я. - Вы научили  меня  смотреть  на
ваш дом, как на мой отчий дом; мы оба с вами  грешники,  бредущие  перед
лицом господа по стезе греха и искушений. Бог ведет нас  к  добру  через
наше зло; мы грешим... не смею сказать - по его завету, но с его соизво-
ления; и для всякого человека, если только он не стал зверем, его  грехи
служат началом мудрости. Бог предостерег вас через это преступление,  он
предостерегает вас и сейчас - этой могилой у ваших ног, но  если  вы  не
покаетесь, если ваше сердце не смягчится и не обратится к нему, то  чего
остается нам ждать, как не какой-нибудь грозной кары?
   Я еще не договорил, но глаза дяди уже не были устремлены на меня. Его
лицо вдруг претерпело неописуемую перемену: все черты словно  съежились,
щеки покрылись свинцовой бледностью, дрожащая рука поднялась  и  указала
на что-то за моим плечом, а с губ сорвалось столько раз уже повторявшее-
ся название:
   - "Христос-Анна!"
   Я повернулся и хотя не ощутил подобного ужаса, для которого, благода-
рение небу, у меня не было причин, но все же был поражен зрелищем,  отк-
рывшимся моему взору. На палубной надстройке разбитого  судна  спиной  к
нам стоял человек - он, по-видимому, вглядывался в морскую даль, приста-
вив руку козырьком ко лбу, и вся его высокая, очень высокая фигура четко
рисовалась на фоне воды и неба. Я сто раз повторял здесь, что я не  суе-
верен, но в миг, когда мои мысли были заняты смертью и грехом,  непонят-
ное появление чужого человека на этом опоясанном морем пустынном остров-
ке исполнило меня изумлением, граничащим с паническим страхом. Не  вери-
лось, что простой смертный мог выбраться на берег в бурю, которая  буше-
вала накануне вокруг Ароса, когда единственное судно, оказавшееся в этих
водах, на наших глазах погибло среди  Веселых  Молодцов.  Мной  овладели
сомнения, и, не выдержав неопределенности, я сделал шаг вперед и  оклик-
нул незнакомца, как окликают корабль.
   Он обернулся и, как мне показалось, вздрогнул при виде нас.  Мужество
тут же возвратилось ко мне, и я, крикнув, сделал знак  рукой,  чтобы  он
подошел поближе, а он тотчас спрыгнул на песок и направился к нам, но то
и дело в нерешительности останавливался. Эти  робкие  колебания  придали
мне смелости, и я сделал еще один шаг вперед, а потом дружески закивал и
замахал рукой незнакомцу, подбодряя его. Нетрудно было  догадаться,  что
потерпевший крушение слышал мало хорошего о гостеприимстве наших  остро-
вов, да и правду сказать, в то время у людей, живших  дальше  к  северу,
слава была самая скверная.
   - Он черный! - воскликнул я вдруг.
   И в то же мгновение рядом со мной раздался  голос,  который  я  узнал
лишь с трудом, - мой дядя разразился проклятиями, мешая  их  со  словами
молитвы. Я оглянулся на него: он упал на колени, лицо его исказилось  от
муки, и по мере того, как незнакомец приближался к нам, голос дяди  ста-
новился все пронзительнее, а ярость его красноречия удваивалась. Я  наз-
вал эти крики молитвой, но, право же, никогда еще Творцу  не  доводилось
слышать из уст одного из его созданий столь  бессвязных  и  непристойных
речей - если молитва может быть грешной, то безумные излияния дяди  были
греховны. Я подбежал к нему, схватил его за плечи и заставил встать.
   - Замолчите! - сказал я. - Почитайте бога если не деяниями,  то  хотя
бы словами. На том самом месте, где вы преступили его заповедь, он посы-
лает вам средство искупления. Вперед! Воспользуйтесь им: как отец,  при-
ветствуйте бедняка, который, дрожа, взывает к вашему милосердию.
   И я попытался увлечь дядю навстречу чернокожему, но он  повалил  меня
наземь, вырвался из моих рук, оставив в них лацкан своей куртки, и быст-
рее оленя помчался вверх по склону. Я с трудом поднялся на ноги, весь  в
синяках и несколько оглушенный. Негр в удивлении - или,  быть  может,  в
ужасе - остановился на полпути между мной и разбитым  кораблем,  а  дядя
тем временем был уже далеко и по-прежнему с отчаянной быстротой перепры-
гивал с камня на камень; два разных долга призывали меня в разные сторо-
ны, и я на миг заколебался, не зная, какому зову последовать.  Однако  я
решил - и молю бога, чтобы решение это было правильным, - в пользу  бед-
няги на берегу; он-то, во всяком случае, не был  виноват  в  своем  нес-
частье, и к тому же ему я мог оказать истинную помощь, а  дядю  к  этому
времени я уже считал неизлечимым и страшным безумцем.  Поэтому  я  пошел
навстречу негру, который ожидал меня, скрестив руки на  груди,  с  видом
человека, готового принять уготованную ему участь. Когда я  приблизился,
он поднял руку величественным жестом священника на  кафедре  и  голосом,
также напоминавшим голос священника, произнес несколько слов,  увы,  мне
непонятных. Я заговорил с ним поанглийски, а потом на гэльском языке, но
напрасно - было ясно, что нам придется положиться  на  язык  взглядов  и
жестов. Поэтому я сделал ему знак следовать за мной, и он  подчинился  с
торжественным смирением, словно низложенный король, а на  его  лице  все
это время не отражалось ничего - ни тревоги, пока он ожидал, ни облегче-
ния теперь, когда он убедился, что опасения его были напрасны. Если я не
ошибся в моей догадке и он действительно был чьим-то рабом, мне  остава-
лось только заключить, что у себя на родине он занимал  высокое  положе-
ние, но и в его падении я не мог не восхищаться им. Когда  мы  проходили
мимо могилы, я остановился и поднял глаза и руку к небу в знак печали  и
уважения к мертвым, а он, словно в ответ, низко поклонился и широко раз-
вел руками - этот странный жест был ему привычен и, наверное,  принят  в
его стране. Затем он указал на моего дядю, который как раз  добрался  до
вершины холма, и коснулся пальцем лба, давая понять, что перед нами  су-
масшедший.
   Я выбрал длинный путь берегом, боясь, как бы дядя не впал в исступле-
ние, если мы пойдем напрямик через остров, и пока мы шли, я успел  обду-
мать небольшую, пантомиму, с помощью которой намеревался  успокоить  мою
тревогу. И вот, остановившись на камне, я принялся изображать перед нег-
ром поступки человека, который накануне искал что-то в  Песчаной  бухте,
сверяясь с компасом. Он сразу же меня понял и, в свою  очередь,  обозна-
чил, где была шлюпка, а потом указал в сторону моря, словно на шхуну,  и
на край утесов, повторяя при этом слова  "Эспирито  Санто"  со  странным
произношением, но достаточно внятно. Следовательно, мои заключения  были
справедливы. Притворные исторические розыски служили лишь ширмой для по-
исков сокровищ, и человек, обманувший доктора Робертсона, был тем  самым
иностранцем, который приезжал в Гризепол весной, а теперь вместе со мно-
гими другими лежал мертвый под аросским Гребнем, куда  их  привела  алч-
ность и где волны будут вечно играть их костями. Тем временем негр  про-
должал свой безмолвный рассказ и то поглядывал на небо, словно следя  за
приближением бури, то в роли матроса махал остальным со шлюпки, поторап-
ливая их, то изображал офицера и бежал по скалам к шлюпке, то,  наконец,
наклонялся над воображаемыми веслами с видом озабоченного гребца - и все
с такой торжественной серьезностью, что мне ни разу и в голову не пришло
засмеяться. В заключение с помощью пантомимы, которую  невозможно  пере-
дать словами, он показал, как сам ушел  осмотреть  обломки  неизвестного
корабля и, к своему горю и негодованию, был покинут товарищами на берегу
бухты. Затем он вновь скрестил руки на груди и  склонил  голову,  словно
смиряясь с судьбой.
   Теперь, когда тайна его присутствия на острове объяснилась, я  с  по-
мощью рисунка на песке сообщил ему, что случилось со шхуной и всеми, кто
был на ее борту. Он не выразил ни удивления,  ни  печали,  но,  внезапно
подняв ладонь кверху, казалось, предал своих бывших друзей или хозяев на
волю божью. Чем больше я приглядывался к нему, тем больше внушал он  мне
уважения; я видел, что он наделен острым умом и спокойным,  суровым  ха-
рактером, а я всегда любил общество подобных людей. Так  что,  когда  мы
добрались до дома, я уже почти забыл и совсем простил ему  мрачный  цвет
его кожи.
   Мери я рассказал все, что произошло, и ничего от нее не утаил,  хотя,
признаюсь, сердце у меня мучительно сжималось; но я напрасно усомнился в
ее справедливости.
   - Ты поступил правильно, - сказала она. - На все божья воля.
   И она тотчас же собрала нам поесть.
   Когда я насытился, то велел Рори приглядывать за негром, который  еще
продолжал есть, а сам отправился на поиски дяди.  Я  не  прошел  и  нес-
кольких шагов, как увидел, что он сидит на том же месте, где я видел его
в последний раз, - на самой вершине холма - и как будто все в той же по-
зе. Оттуда, как я уже упоминал, перед ним открывался вид почти  на  весь
Арос и на прилегающие низины Росса - они расстилались у его  ног,  точно
карта. Несомненно, дядя бдительно смотрел по сторонам: не успела моя го-
лова показаться из-за первой скалы, как он вскочил на ноги и повернулся,
словно намереваясь броситься на меня. Я окликнул его тем же тоном и теми
же словами, как в прежние дни, когда приходил звать его к обеду. Он  ни-
чего не ответил и даже не пошевелился. Я сделал несколько шагов вверх по
тропе и снова попробовал с ним заговорить - и снова тщетно. Однако  едва
я двинулся дальше, как им вновь овладел безумный страх, и, храня все  то
же глухое молчание, он с невероятной быстротой побежал прочь от меня  по
каменистому гребню холма. Всего час назад он был разбит усталостью, а  я
был относительно свеж. Но теперь жар безумия придал ему новые силы, и  я
понял, что мне его не догнать. Более того, я подумал, что  подобная  по-
пытка только усугубит его ужас и тем самым ухудшит наше и без того тяже-
лое положение. Мне оставалось только удалиться восвояси и поведать  Мери
грустные новости.
   Она выслушала их, как и первый мой рассказ, сохраняя спокойствие, по-
том посоветовала мне прилечь и отдохнуть, так как я совсем измучился,  а
сама отправилась искать своего несчастного отца. Я был тогда в том  воз-
расте, когда только чудо помешало бы мне спать и есть. Я уснул  крепким,
глубоким сном, и день уже начинал клониться к вечеру, когда я  проснулся
и спустился в кухню. Мери, негр и Рори молча сидели там у горящего  оча-
га, и я заметил, что Мери недавно плакала. Как я  вскоре  узнал,  причин
для слез было более чем достаточно. Сначала она, потом Рори искали  дядю
- оба по очереди находили его на вершине холма, и от обоих по очереди он
быстро и молча убегал. Рори попробовал догнать его, но не сумел: безумие
придало ему ловкости, он перепрыгивал с камня на  камень  через  широкие
расселины, мчался по склонам, как ветер, петлял и увертывался, точно за-
яц, спасающийся от собак, и Рори в конце концов отказался от своего  на-
мерения. Но даже в самый разгар погони, когда быстроногий слуга чуть бы-
ло не схватил его, бедный безумец не издал ни единого  звука.  Он  бежал
молча, как зверь, и это молчание напугало преследователя.
   Мы оказались в мучительном тупике. Как изловить безумца,  как  покуда
его кормить и что с ним делать, когда мы его схватим, - таковы были  три
трудности, которые нам предстояло разрешить.
   - Припадок этот вызвал чернокожий, - сказал я.  -  Может  быть,  дядя
прячется на холме из-за его присутствия в доме. Мы поступили как должно:
он поел и согрелся под этим кровом, а теперь пусть Рори перевезет его на
ялике через бухту и проводит в Гризепол.
   Мери охотно согласилась с моим планом,  и,  знаками  пригласив  негра
следовать за нами, мы все трое спустились к пристани. Но небеса поистине
обратились против Гордона Дарнеуэя. Случилось то, чего  еще  никогда  не
случалось на Аросе: во время бури ялик сорвался с  причала,  ударился  о
крепкие сваи пристани и теперь с разбитым бортом лежал на дне на глубине
четырех футов. Починка должна была потребовать не меньше трех дней. Но я
не пожелал сдаться и повел всех к тому месту, где пролив был уже  всего,
переплыл на другой берег и поманил негра за собой. Он  ответил  знаками,
столь же ясно и спокойно, как и раньше, что не умеет плавать,  и  в  его
жестах была искренность, в которой мы не могли усомниться. И вот,  обма-
нутые и этой надеждой, мы были вынуждены вернуться в дом в том же поряд-
ке, в каком ушли из него, и негр шел с нами без всякого смущения.
   Больше мы в этот день ничего сделать не могли и только еще раз попро-
бовали урезонить бедного безумца. Вновь он  сидел  на  своем  сторожевом
посту и вновь бежал оттуда в молчании. Однако теперь мы оставили ему еду
и большой плащ. К тому же дождь прекратился, а ночь  обещала  быть  даже
теплой. Мы решили, что можем спокойно ожидать следующего дня;  нам  всем
требовался отдых, который подкрепил бы наши силы  перед  трудным  утром,
разговаривать никому не хотелось, и мы разошлись в ранний час.
   Я долго не мог уснуть, обдумывая завтрашнюю облаву. Негра  я  намере-
вался поставить в Песчаной бухте, откуда он должен будет отпугнуть  дядю
по направлению к дому, Рори будет поджидать его на западе, а я - на вос-
токе. Чем дольше я размышлял над географией островка, тем больше  крепло
во мне убеждение, что, несмотря на все трудности, мы все-таки можем  до-
биться успеха и вынудить дядю спуститься в низину у бухты  Арос,  а  там
даже силы, придаваемые ему безумием, не откроют  ему  путь  к  спасению.
Больше всего я рассчитывал на страх, который внушал ему негр: я не  сом-
невался, что дядя ни за что не решится побежать в сторону человека,  ко-
торого он считал воскресшим мертвецом, и, значит, об  одном  направлении
можно было не беспокоиться.
   Наконец я уснул, но только для того, чтобы вскоре пробудиться от кош-
мара, в котором причудливо мешались разбитые корабли, чернокожие люди  и
подводные приключения; совсем разбитый,  чувствуя  лихорадочный  жар,  я
встал с постели, спустился по лестнице и вышел из дома. Позади  меня  на
кухне спали Рори и чернокожий, передо мной раскинулось прекрасное звезд-
ное небо, кое-где испещренное клочками облаков, - последними напоминани-
ями об унесшейся буре. Приближался час полного прилива,  и  рев  Веселых
Молодцов далеко разносился в безветренной тиши ночи. Никогда еще -  и  в
самый разгар урагана - не внимал я их песне с таким трепетом.  Даже  те-
перь, когда ветер удалился на покой, когда бездна морская вновь  убаюки-
вала себя, погружаясь в летнюю дремоту, а звезды лили  кроткий  свет  на
сушу и на воды, голос этих бурунов все еще грозил  бедой.  Они  поистине
казались частицей мирового зла и трагизма жизни. Но безмолвие ночи нару-
шалось не только их бессмысленными воплями. Ибо я слышал, что реву Греб-
ня аккомпанирует человеческий голос, то пронзительный и громкий, то заг-
лушаемый грохотом волн. Я узнал голос дяди, и меня обуял  великий  страх
перед неисповедимостью путей господних и перед злом, правящим в мире.  Я
вернулся во мрак дома, ища в нем приюта, и еще долго лежал без сна, раз-
мышляя над этими тайнами.
   Когда, я вновь очнулся, час был уже поздний, и, торопливо одевшись, я
поспешил в кухню. Там никого не было: Рори и чернокожий  уже  давно  ти-
хонько ушли из дома, и мое сердце упало при этом  открытии.  Я  верил  в
добрые намерения Рори, но не мог положиться на его рассудительность. Ес-
ли он вот так ушел из дому тайком, значит, он думал помочь дяде. Но  ка-
ким образом мог он помочь ему, даже будь он один, и тем более в обществе
человека, который стал для дяди живым воплощением его страхов? Возможно,
я уже опоздал предотвратить какую-то непоправимую ошибку, но, во  всяком
случае, мешкать было нельзя. Я бросился вон из дома, и хотя мне  не  раз
приходилось бегать по каменистым склонам Ароса, я еще никогда  не  бегал
так стремительно, как в то роковое утро. По-моему, я достиг вершины  ме-
нее чем за двенадцать минут.
   Мой дядя покинул свой наблюдательный пост. Правда, корзина была  отк-
рыта и еда разбросана по траве, но, как мы  обнаружили  позднее,  он  не
съел ни кусочка. Нигде вокруг, насколько хватал глаз, не было  видно  ни
малейших признаков человека. Рассвет уже озарил ясные небеса, солнце ок-
расило розовым румянцем вершину Бен-Кайо, но скалистые склоны Ароса подо
мной и широкий щит моря еще купались в прозрачном сумраке ранней зари.
   - Рори! - крикнул я и, помолчав, снова закричал: - Рори!
   Звук моего голоса замер, но я не услышал никакого ответа. Если сейчас
действительно шла охота на моего дядю, преследователи не  полагались  на
быстроту своих ног, а рассчитывали подкрасться к нему незаметно. Я побе-
жал дальше, придерживаясь наиболее высоких вершин и оглядываясь по  сто-
ронам, пока не оказался на холме над Песчаной бухтой. Я увидел  разбитый
бриг, обнажившуюся полосу песка, длинную гряду скал, а по обеим сторонам
бухты дикое нагромождение утесов, валуны и расселины. И ни единого чело-
века.
   Внезапно солнечный свет пал на Арос, и ожили все тени и цвета.  Мгно-
вение спустя ниже по склону и к западу от того места, где я стоял,  мет-
нулись врассыпную испуганные овцы. Раздался крик. Я увидел дядю, который
тут же кинулся бежать. Я увидел негра, который помчался за ним; но преж-
де, чем я успел понять, что происходит, появился Рори и принялся  выкри-
кивать по-гэльски распоряжения, словно собаке, гонящей овец.
   Я опрометью бросился вниз, чтобы вмешаться, но  лучше  бы  я  остался
там, где я стоял, ибо теперь я отрезал безумцу последний путь к  отступ-
лению. С этой минуты перед ним не было уже ничего, кроме могилы,  разби-
того корабля и моря в Песчаной бухте. Но, бог свидетель, я думал сделать
как лучше!
   Дядя Гордон заметил, к какому страшному  для  него  месту  гонят  его
преследователи, и попытался свернуть в сторону. Он метался вправо и вле-
во, но хотя лихорадка безумия и придавала быстроту его ногам, чернокожий
был еще проворнее. Куда бы дядя ни поворачивал, его намерения предвосхи-
щались, и он все приближался и приближался к месту своего  преступления.
Внезапно он начал пронзительно кричать, и по всему берегу эхо подхватило
его вопли. Теперь уже и я и Рори кричали негру, чтобы он остановился. Но
тщетно! Ибо суждено было иное. Преследователь продолжал гнаться, пресле-
дуемый продолжал, вопя, бежать перед ним; они обогнули  могилу,  промча-
лись под самыми обломками брига, в одно мгновение  пересекли  пески,  но
дядя ни на секунду не замедлил бега и кинулся прямо в волны, а  черноко-
жий, уже почти касавшийся его рукой, последовал за ним. Мы с Рори  оста-
новились, ибо не в силах человеческих было что-либо изменить:  на  наших
глазах свершалось предначертание господне.  Конец  редко  наступает  так
быстро: здесь берег обрывался в море очень круто, и они со второго  шага
ушли под воду с головой, а оба не умели плавать. На мгновение  негр  вы-
нырнул с придушенным криком, но течение уже подхватило обоих и  потащило
в море; а если они всплыли вновь, что ведомо только богу, то лишь  через
десять минут у дальнего конца аросского Гребня, где над водой парят чай-
ки, высматривая рыбу.



Изд. "Правда", Москва, 1981 г.
OCR Палек, 1998 г.


 


КОНЕЦ...
Другие книги жанра: приключения

Оставить комментарий по этой книге

Страница:  [1]