- И что при этом случается?
   - При точной настройке в веществе прекращаются колебания.
   - А что происходит, когда в тебе прекращаются колебания?
   - Ты и сам тоже - прекращаешься.
   Он мрачно уставился в свою кружку, покачивая ею  так,  чтобы
остывший осадок оставался на стенке.
   - Этот остров, - сказал он, - стоит как раз на полпути между
Америкой   и   Россией.   Он  выбрал  его  не  за  одну  только
уединенность. Если он расставит вибраторы кольцом, направив  их
наружу,  он  может  создать  вокруг  что-то  вроде  оболочки из
античастот, которую можно будет растягивать  на  весь  мир  или
стягивать.
   Вот представьте себе плавающий в вашей ванне мыльный пузырь.
Если бы у вас была воздушная трубка, соединяющая центр пузыря с
Роколлом,  вы  могли  бы  раздувать  его и раздувать, и в конце
концов, он заполнил бы собой всю ванну. А если  бы  ванна  была
округлая, как земной шар, пузырь обогнул бы ее и встретился сам
с  собой  на  другой  ее  стороне,  в тысяче миль под нами - на
островах Мидуэй или где-то еще.
   - Нет, а что все-таки значит "прекращаешься"?
   - Перестаешь существовать.
   Он  прибавил,  не  уверенный,  что  детям  стоит   об   этом
рассказывать:
   - От  Трясуна  ничего  не  осталось,  - даже похоронить было
нечего.
   - Значит Земля исчезнет?
   - По правде сказать, я не знаю.  Во  всяком  случае,  станет
инертной.   Что   происходит   с   вещью,  когда  она  лишается
собственных частот?
   - Но тогда всему на свете придет конец.
   - Он же не сможет править миром, - пояснила  Джуди,  -  если
никакого мира не будет.
   - Да,  но  ему  вовсе  не  обязательно  прибегать  к  точной
настройке. Если чуть-чуть сместить частоту, в веществе начнется
что-то  наподобие  перебоев.  И   кроме   того,   нет   никакой
необходимости  выдувать  такой  пузырь,  чтобы  он обогнул весь
земной шар. Подумайте сами, что будет, если он выдует оболочку,
которая сместит все частоты от Ньюфаундленда  до  Москвы  и  от
Шпицбергена до Либерии?
   - Ну, и что же будет?
   - Я  полагаю,  он  скажет  президенту  Эйзенхауэру и мистеру
Хрущеву: "Видите, в Англии, Франции, Испании  и  Германии  люди
все  до  единого  мучаются  страшной  головной  болью, а все их
машины встали. Так вот, если вы мне не подчинитесь, я этот  мой
пузырек раздую пошире."
   - А как он это скажет?
   - По радио, я полагаю.
   - И тогда им придется поднять кверху лапки.
   - Или терпеть головную боль, причем все более сильную.
   - Но они же могут сбросить на него атомную бомбу или послать
управляемую ракету.
   - Она   развалится   на   куски,  как  только  встретится  с
оболочкой.
   - Ну и ну!
   - И как скоро все это должно случиться? - спросил Никки.
   - Собственно говоря, того и гляди.
   - Но...
   - Все уже  готово,  остались  кое-какие  мелочи.  Это  может
произойти  на  следующей  неделе.  Я как раз лечу завтра, чтобы
забрать ванадиевую проволоку еще для одного вибратора.
   - И вы работали на этого человека!
   - Работал,  Джуди.  Понимаешь,  я  верил  в   благотворность
единого управления миром.
   - Мне  все-таки непонятно, как это полдюжины людей смогут им
управлять? Ведь сколько всего  существует,  за  чем  необходимо
присматривать.
   - Вероятно,  он  сохранит нынешние власти. Ему лишь придется
вправить им мозги, как техникам и команде траулера.
   - Тогда какая ему польза от вас, от Китайца, от Никки?
   Он снова провел ладонями по глазам, усталость одолевала его.
   - Кто-то нужен для того, чтобы изготавливать  эти  штуки,  -
таковы,  к  примеру,  Пинки,  Трясун  и  Китаец.  Кто-то, чтобы
доставлять  сюда  припасы,  -  я,  например.  Кто-то,  осмелюсь
предположить,  понадобится  как  телохранитель,  когда настанет
время. Секретари нужны.  Нужны  люди,  не  поддающиеся  ничьему
внушению,  кроме его. И кто-то нужен, чтобы продолжить все это,
когда он умрет. Он, видите ли, все-таки умрет. Он не бессмертен
- не какоето там  сверхъестественное  существо.  Самый  обычный
человек,  вся  разница  лишь в возрасте и в уме. Мне приходится
постоянно напоминать себе, что он - обычный человек.
   И мистер Фринтон твердо добавил:
   - И может быть устранен.
   Джуди нервно спросила:
   - Вы действительно собираетесь привезти ванадий?
   - Я мог бы его задержать ненадолго. Сказать, что он  еще  не
доставлен.
   - Но  если  вы  рано  или  поздно  не привезете его, он ведь
способен поступить с вами так же, как с Доктором?
   - В общем-то, может попробовать.
   Пока они обдумывали такую возможность, он пояснил:
   - Дело не в этом ванадии. Он скорее всего управится и с тем,
что уже имеет. Я все равно не могу остаться там и  предупредить
людей или отказаться доставить то, что ему нужно.
   - Почему?
   - Вы задаете несколько вопросов сразу.
   - Простите.
   - Видите  ли,  голуби  мои,  ответов тоже несколько. Ему уже
хватит того, что есть, чтобы начать, так что пытаться  помешать
ему  слишком  поздно. А если бы и не было поздно, никто мне там
не поверит. Можете вы вообразить никчемного майора авиации, как
он просит встречи с президентом Эйзенхауэром и рассказывает ему
подобную историю, не приводя никаких  доказательств,  -  это  в
нашето время? К тому же, он уже отыскал способ читать мои мысли
и  заставлять  меня  поступать  так,  как ему требуется, если я
нахожусь в пределах видимости. Вы  понимаете,  что  при  каждом
вызове  в  будуар  я  вынужден  стараться  сделать так, чтобы в
голове у меня было пусто, - насколько я на это способен? То еще
удовольствие, почти как молиться. Я не знаю  даже,  удалось  ли
мне   его   провести...  или  он  просто  не  обращает  на  это
внимания... Но стоит ему обратить...
   В третий раз он стиснул руками голову.
   - Ой! - закричал Никки. - Да ведь тут же везде микрофоны!
   Мистер Фринтон сказал, не поднимая взгляда:
   - Нет-нет. Тут всего лишь трансляция, работает только в одну
сторону.
   - А Доктор думал, что все прослушивается.
   - Доктор был просто дурак.
   Помолчав, он поднял измученное лицо и сказал:
   - Зачем бы он стал заботиться о микрофонах, если ему хватает
одного взгляда на любого нас? Неужели вы так и не  поняли,  что
он  о  каждом способен рассказать, что тот говорит или думает -
или думал и говорил, просто взглянув на человека, на любого, за
исключением Никки?

     Глава девятнадцатая. Китаец  

   На следующее утро  Джуди  вышла  из  моря,  сверкая,  словно
тюлень. Про Хозяина оба забыли.
   Она торжествующе воскликнула:
   - Ультразвуковой дзынь-бим-бом! И никто не падает в обморок!
   Они  таки выпросили у техников веревку. Ее удалось закрепить
на наклонной стороне  острова,  где  не  так  давно  приставала
шлюпка  с яхты. В спокойные дни, держась за нее или не отплывая
слишком далеко, можно было купаться без риска, что тебя  унесут
в океан опасные течения Роколла.
   Шутька,   замечательно   умевшая  заботиться  о  сохранности
собственной персоны, встревоженно металась вдоль кромки  кручи,
по  временам  поднимая лапку и повизгивая, - это она упрашивала
их вылезти из воды. Ей вовсе не улыбалась перспектива  пережить
купание  еще  раз.  И  образ  собаки,  которая  сидит на могиле
хозяев,  пока  не  зачахнет,   как-то   не   представлялся   ей
достоверным.  Символом  ее  веры  было  выживание,  а отнюдь не
морские купания или горестная  кончина,  и  если  кто-то  решил
утопиться, - его дело, Шутька же твердо намеревалась пожить еще
чуток.
   Про   обморок  Джуди  упомянула  потому,  что  купались  они
голышом. Их ведь не предупредили о похищении заранее и  они  не
взяли  с  собой  таких  жизненно необходимых вещей, как ласты и
плавки, - вот и плавали теперь в чем мать родила.
   Держась за веревку  и  заливая  водой  горячий  гранит,  они
вскарабкались  наверх  и раскинулись на скале, чтобы обсохнуть.
Тела их сплошь покрывал темный загар.  Кожа  уже  облезла  даже
там,  куда солнце, как правило, не достает, - в подбровьях и на
верхней губе, - ибо свет его,  отражаемый  сверкающими  водами,
был  столь  яростен, что дети могли бы получить солнечный удар,
даже не снимая шляп. Впрочем,  к  солнцу  они  давно  привыкли.
Когда  они улыбались, на кофейного цвета лицах появлялся как бы
разрез, наполненный побелевшими дынными семечками,  придававший
им  безумное, отчасти людоедское выражение. Только и осталось в
них белого, что глазные  яблоки  да  зубы.  Первыми  они  могли
вращать,  а вторыми - слопать вас, распевая "Спи, мой беби" или
что-нибудь вроде этого.
   Атласная кожа детей отдавала на вкус солью, столь помогающей
загару.  Кожа  обтягивала   их,   словно   питонов.   Под   ней
перекатывались  гладкие  мышцы,  и  тени  между  мышцами слегка
отливали фиолетовым.
   Расплавленное море уходило в  бесконечность.  По  исподу  их
век,   закрытых,   чтобы   защитить  глаза  от  ударов  солнца,
проплывали, как по  оранжевому  занавесу,  маленькие  солнечные
системы.
   - Если  бы  нам вернули штаны, - сказал Никки, - ты бы могла
их зашить.
   - Так же, как и ты.
   - Мужчинам положено автомобили чинить. А штаны должны чинить
женщины. Что, не так?
   - Ах, ах, ах!
   - Это не ответ.
   - Спроси у ветра, что струит чего-то там вокруг чего-то.
   - Это что, цитата?
   - Да.
   - Откуда?
   - Не помню.
   - И  вообще,  -  добавила  Джуди,  -  я  ее,  скорее  всего,
переврала. Кажется, на самом деле, "у моря".
   - Спроси чего-то, что струит чего-то там вокруг чего-то. Так
будет гораздо яснее.
   - Сарки-парки едет в барке...
   - А это, по-твоему, что такое?
   - Это ex tempore.
   - Экс что?
   - Ха-ха! - сказала Джуди. - Вот чего наш маленький профессор
не знает.
   - Мы забыли спросить у него, куда подевался язык Пинки.
   - Я  не  забыла.  Я  помню  много  чего,  о чем у него нужно
спросить, но обо всем сразу спросить невозможно.
   - Джуди у нас все помнит.
   - Да, все, - сказала она, занимая безнадежную позицию.
   - А не помнишь ли ты, Джуди, сотворения мира?
   - Нельзя помнить того, при чем не присутствовал.
   - А не помнишь ли ты в таком случае... не помнишь  ли  ты...
не помнишь ли ты, чему равен квадрат семи тысяч трех?
   - А вот это помню.
   - И чему же?
   - Пяти.
   - Джуди!
   - Ну, а чему тогда?
   Тут она его поймала.
   - Во всяком случае не пяти, потому что...
   Джуди запела:
   - Семьдесят  семь  прогуляться пошли сырой и холодной порой,
семьдесят семь из дому ушли, девяносто девять вернулись домой.
   - Это, надо полагать, тоже экспромт.
   - Во-первых, мы забыли спросить у него, откуда  Доктор  знал
результат.
   - Квадрат числа...
   - Ой,  Шутька,  слезь  с  моего живота. Ты и сама не знаешь,
какие у тебя острые когти.
   - Во-вторых, мы так и не расспросили его о Китайце.
   Китаец, стоявший на выступе над ними, - невидимый, поскольку
глаза у детей были закрыты, - сказал:
   - А вы его самого расспросите, прямо сейчас.
   Джуди, сложившись,  будто  карманный  ножик,  -  пополам,  -
схватилась за ночную рубаху.
   Никки сказал:
   - Извините.
   Они  торопливо одевались, - растопыренные руки со свисающими
рукавами и взъерошенные головы, никак не пролезавшие  в  ворот,
придавали им отчетливое сходство с огородными пугалами.
   - Спасибо,  -  говорила Джуди, еще копошась внутри рубахи, -
за ваш волшебный фарфор.
   Она, наконец, появилась на Божий свет и добавила:
   - Мне он очень понравился.
   - Я рад.
   Китаец присел рядом с ними на камень. Чуть ли  не  в  первый
раз  они смотрели на него, как на обычного человека. До сих пор
он казался им чересчур чужеродным, - как-то слишком  замешанным
на   автоматических   пистолетах,   темных  делах  и  китайских
накладных ногтях. Сегодня они ничего этого  не  увидели,  -  на
Китайце   вместо   украшенной   драконами   хламиды  был  белый
лабораторный халат. Обычная рабочая одежда. Странно,  но  когда
люди  в  вас стреляют, вы почемуто легко прощаете их и после об
этом  не  вспоминаете,  -  конечно,  в  том  случае,  если  они
промахнулись.  Похоже,  разум предпочитает забывать о грозивших
ему напастях, а иначе ему так и пришлось бы трепетать в  вечных
опасениях.
   Теперь  дети увидели, что он все же не похож на театрального
китайца из пьесы Сакса Ромера. Не было у него  ни  косички,  ни
длинных  тонких  усов,  свисающих  до  самой  груди, да и глаза
особенно раскосыми не казались. Когда лицо его отдыхало,  нечто
раскосое   в   нем  проявлялось,  -  в  эти  минуты  глаза  его
становились похожими на обвислые пуговичные петли с узелками  в
наружных  углах, - но если он старался, как сейчас, походить на
европейца, то намеренно держал глаза широко  открытыми,  и  это
меняло  их  разрез. А когда он улыбался, опять-таки как сейчас,
гладкое, мясистое лицо покрывалось сотнями  веселых  складочек,
ямочек и становилось совсем благодушным. Пухлые, мягкие ладошки
Китайца   жили   собственной   жизнью,   ласково  поглаживая  и
успокаивая друг дружку.
   - Но почему же кувшин так поет?
   - Гм... - произнес Китаец. - Однако не  разонравится  ли  он
вам, если вы узнаете его тайну?
   - Никки  говорит,  что у него внутри должны быть трубочки, и
что  в  них  возникают  воздушные  пробки,  -  как   в   трубах
центрального отопления, которые тоже иногда начинают гудеть.
   Китаец, желая выразить восхищение проницательным умом Никки,
издал вежливый шипящий звук. Но так ничего и не сказал.
   - Вы долго нас слушали?
   - Я слышал, как вы строили догадки насчет арапа и Китайца.
   - Мы не хотели вас обидеть.
   - Я в этом уверен.
   - А вы нам расскажете про Пинки?
   - Почему бы и нет? Скрывать тут нечего.
   - И  кроме того, - прибавил он, кланяясь и подмигивая, - вы,
очевидно, уже провели перекрестный допрос моего коллеги, майора
авиации. Прелестнейший малый.
   Он произнес  "малый"  на  эдвардианский  манер,  совсем  как
Герцог.  Прекрасный  английский  язык его переливался идиомами,
оставляя, однако, едва ощутимое впечатление  неправильности,  -
вызываемое не произношением, но старомодностью оборотов.
   - Ему действительно отрезали язык?
   - Как это ни печально, - да.
   - Но зачем?
   (- Какое зверство! - сказала Джуди.)
   - Вам  следует  помнить  о  том, что подготовительные работы
заняли у Хозяина множество лет. За  эти  годы  он,  разумеется,
значительно усовершенствовал свои методы.
   - Что вы имеете в виду?
   - Вам   следовало   бы   выяснить,   как  соотносятся  сроки
пребывания на острове ближайших помощников Хозяина.
   Поскольку  они  явно  не   собирались   произносить   ничего
наподобие "Ну?" или "И как же?", он продолжал:
   - Наш  арап  -  старейший  из  обитателей острова, он прожил
здесь дольше моего. С самого начала он занимался тонкой  ручной
работой и с самого начала не поддавался внушению.
   - То  есть  его  лишили  дара  речи  из-за того, что на него
гипноз не действовал?
   - Он человек простодушный. Он  ничего  не  имеет  против.  И
совершенно счастлив.
   - Но отрезать человеку язык!
   - У   Фрейда   где-то   сказано:  "Главенствующим  способом,
посредством   которого   разрешается    столкновение    людских
интересов, является использование насилия."
   - Вы хотите сказать, что он вроде Никки и поэтому невозможно
заставить его сделать что-то - или что-то забыть?
   - Это верно. Но лишь отчасти.
   - Что значит "отчасти"?
   - Когда  в тысяча девятьсот двадцатом году негра лишили дара
речи, Хозяин еще не развил способы управления сознанием  до  их
теперешнего  состояния.  Как  это  ни удивительно, - и причиной
тому, возможно, является расовое различие, - воздействовать  на
Пинки  ему по-прежнему не удается. Так что проделанная операция
все же оказалась оправданной!  С  другой  стороны,  не  следует
слишком  полагаться  на  то, что Николаса Хозяину не одолеть. В
особо  трудных  случаях  Хозяин  продолжает  попытки   нащупать
возможность  контакта,  и  если  не  считать  нашего арапа, как
правило, в той или иной степени  добивается  успеха.  И  мистер
Фринтон, и я, и неудачливый Доктор тоже были когда-то "крепкими
орешками".
   - А вас он загипнотизировать может?
   - Для различных людей степень контроля различна.
   - Бедный Пинки!
   - Вам  не  следует  переживать за него, мисс Джудит. Он всем
доволен, он искусный мастер. Изготовление разного рода  поделок
доставляет  ему  наслаждение. Если бы не его легкие пальцы, нам
ни за что не построить бы наших нехитрых приборов.
   - Значит, его здесь ради этого держат?
   - В точности, как Доктора.
   Никки внезапно спросил:
   - А были люди, которых не стали держать?
   Очередное "я пас" вместо ответа.
   - А Доктора для чего держали?
   - Не сомневаюсь, что вы уже догадались об этом.
   - Он не показался нам хорошим врачом.
   - Доктор  был  нашей  вычислительной  машиной.  Среди  людей
нередко  нарождаются  на свет математические уродцы, и порой им
даже удается зарабатывать себе на жизнь, отвечая в мюзик-холлах
на вопросы касательно различных дат и тому подобного. Места они
занимают  меньше,  чем  электронные  мозги,  менее   подвержены
поломкам,  работают зачастую быстрее, не требуют особого ухода,
а в прочих отношениях оказываются, как правило, людьми довольно
тупыми. Пока производились расчеты, Доктор  был  незаменим.  По
счастью,  расчеты  удалось  завершить  до того, как он вышел из
строя.
   - Но чего же он хотел?
   - Занять место Хозяина.
   - Стало быть, насколько я понимаю, - сказала Джуди, -  всех,
кто  здесь  есть, держат ради той пользы, которую они приносят,
или не держат вообще.
   - Весьма справедливо.
   - А от нас какая польза?
   - Помимо того, что мозг мастера  Николаса  обладает  ценными
особенностями,  необходимыми для будущего преемника, ваш отец и
ваш дядя могут оказаться очень полезными для нас в ходе будущих
переговоров на правительственном уровне. Они люди заметные.
   - А мистер Фринтон?
   - Транспорт. К сожалению, для  управления  вертолетом  чисто
теоретических  познаний  недостаточно,  -  в особенности, когда
дело касается малоподвижного джентльмена ста пятидесяти лет  от
роду.
   Мысли Никки отвлеклись несколько в сторону.
   - Послушайте,  а для чего вам траулер? Существуют же способы
опреснения морской воды,  и  разве  не  лучше,  когда  в  тайну
посвящено как можно меньше людей?
   - Топливо.  Тяжелое  оборудование.  Кроме  того,  разум этих
людей пуст.
   - Пуст?
   - Пожалуй, точнее было бы сказать,  что  их  разуму  привиты
определенные убеждения.
   - Что еще за убеждения?
   - Человека   можно  убедить  практически  в  чем  угодно.  В
сумасшедших домах Англии полным полно  людей,  убежденных,  что
они - чайники. Они отнюдь не лгут да и не имеют нужды кого-либо
обманывать. Вот так и эти люди убеждены в том, что они добывают
рыбу.
   - Стало быть, остается выяснить, зачем ему вы.
   - Мои    услуги,    впрочем,    довольно   скромные,   носят
лингвистический характер.
   - Мы что-то не поняли.
   - Китайский язык,  мисс  Джудит,  не  делает  разницы  между
существительными и глаголами. Таким образом, в основании его не
лежат  Пространство  и  Время,  Материя  и  Сознание  или  иные
дуализмы, включающие  в  себя  концепции  Материи  и  Движения.
Примерно  в  начале  столетия  Хозяин обнаружил, что английский
язык уже не пригоден для отображения его умственных  процессов,
так что ему пришлось искать альтернативные способы. На какое-то
время  для  этого оказался полезен китайский язык, - хотя с тех
пор  мы   разработали   более   совершенные   средства   обмена
информацией.
   - Если  вы больше не говорите с ним по-китайски, - с горькой
иронией произнес Никки, - я думаю, надолго он вас не задержит.
   - Я научился приносить пользу в лаборатории.
   Птицы Роколла, за которыми дети следили  краешком  глаза,  -
ибо  они  всегда  следили  за птицами, - казались до странности
несовместимыми  с  миром,  в  котором  они   вдруг   очутились.
Маленькая   черно-белая   гагарка  со  свистом  порхнула  мимо,
произвела торопливый вираж, используя  лапки  вместо  рулей,  и
плюхнулась  на воду. В отсутствие ветра морские птицы снимаются
с места и садятся с меньшей, чем обыкновенно, грацией.  Гагарка
поплавала, словно пробка, покачиваясь, как яичная скорлупка или
кулик-плавунчик,  и  вдруг  нырнула. Сию минуту плыла по воде и
вот - резкий нырок и нет ее. Сгинула с глаз  долой,  оставив  в
кильватере  пузырьки,  словно  она в погоне за рыбой улетела на
крыльях под воду. Но дети почти и не заметили ее.
   - Как Хозяину удалось заполучить всех этих людей?
   - По объявлениям. Мистер Фринтон, к примеру, откликнулся  на
объявление   в   "Таймсе",   и   я  провел  с  ним  в  Белфасте
предварительную беседу.
   - То есть вы  просто  дали  объявление,  что  вам  требуется
пилот?
   - После  второй  войны  он  оказался  не  у  дел,  поскольку
единственное ремесло, какому его обучили, это убивать ближнего.
Баловался контрабандой, участвовал в продаже самолетов Израилю.
Так, - мелкий исполнитель.
   - Мы считаем мистера  Фринтона  очень  хорошим  человеком  и
верим тому, что он нам рассказал.
   - Человек он прекрасный.
   - А вы сами на чьей стороне - его или Хозяина?
   Китаец на некоторое время задумался.
   Затем осторожно сказал:
   - Вы,  разумеется,  понимаете  что  всякая  доверительность,
равно как и интриги, весьма затруднительны  в  ситуации,  когда
сознание каждого открыто для проверки.
   - Вы любые распоряжения Хозяина исполняете?
   Желтое лицо Китайца казалось лишенным всякого выражения, при
том,  что  шаг,  на  который  он все же решился, мог стоить ему
жизни, ибо Китаец ответил:
   - Нет.
   - Я же знала, что нет! - воскликнула  Джуди.  -  Не  мог  он
подарить нам Соловья, если бы не был нашим другом.
   - Или столкнуть нас с обрыва?
   - Я выполнял приказ, - пояснил Китаец.
   - Значит,  когда  вам приказывают стрелять в детей, - сказал
Никки, - вы стреляете.
   - Если вы примете во внимание все,  что  узнали  от  мистера
Фринтона  и  от меня, вы, возможно, поймете, что положение наше
нельзя назвать легким.  В  присутствии  Хозяина  я  редко,  что
называется, "принадлежу сам себе".
   Они замолчали, думая каждый о своем.
   Гагарка после очередного нырка вновь всплыла на поверхность,
поглядывая  через  плечо  и потряхивая головой. Она всплыла так
близко от них, что они различили белую полоску на клюве,  вроде
повязки  на  рукаве  офицера.  И на крыле у нее имелось подобие
нашивки.
   "Нет, - думал Китаец, - больше мне их пока  подталкивать  не
стоит."

     Глава двадцатая. Среда, восход солнца

   В  общем  и  целом,  Шутька  была довольна жизнью, поскольку
близнецы были рядом, но и у нее имелись  свои  тайные  горести.
Кормиться  на  острове приходилось по большей части консервами,
которых она терпеть не могла, а любимейшее из ее  блюд  было  и
вообще недоступно. Больше всего на свете Шутька любила копченую
селедку. Каждую среду, - на следующий день после визита рыбного
торговца,  -  в  Гонтc-Годстоуне  к  завтраку всегда подавалась
селедка. Для Шутьки это событие  превращало  среду  в  "красный
день  календаря",  от  которого  велся  отсчет  недели. Не было
селедки, не было и среды. В итоге весь календарь у нее  сбился,
как   если  бы  Шутька  была  священником,  у  которого  отняли
воскресенье.
   Сегодня как раз и была среда, и Шутька проснулась  рано.  Ей
приснился  мусорный  ящик, доверху забитый похожими на гребешки
селедочными скелетиками, - сзади  у  каждого  оставался  хвост,
смахивающий  на  пропеллер  игрушечного  аэроплана, а спереди -
золотистая головка с выпученными глазами и  обиженным  ротиком.
Шутька  проснулась,  еще ощущая божественный запах, и подумала:
"Лишь это вспомните, узнав, что я  убита:  стал  некий  уголок,
средь моря, на чужбине, навек селедкою".
   Детям-то  что,  -  они  молоды  и  легко приспосабливаются к
новизне. Так  или  иначе,  а  они,  несмотря  на  опасность  их
положения,  обжились  на острове, словно и впрямь приехали сюда
на каникулы. Они плескались в дивном океане или изучали  чудеса
машинного    зала,   казавшиеся   Никки   нескончаемыми,   пока
добродушные  техники  болтали  о  футбольном  тотализаторе,  за
которым  следили  по  радио.  Шутька  же,  в  отличие  от  них,
приближалась к преклонному  по  собачьим  меркам  возрасту.  Ей
недоставало  не  одной  только селедки, но и многого другого, к
чему привязываются  пожилые  люди,  -  собственного  кресла,  в
котором  так  приятно посидеть у огня, закадычных друзей, вроде
принадлежавшего Герцогине сеттера Шерри, и даже кухонной кошки.
Она не  испытывала  удовольствия  от  перемены  обстановки,  от
чужеземных  островов,  на  которых и кролика-то не найдешь, все
сплошь какие-то птицы, которые к тому же жутко больно кусаются.
Нос вот ободрали. Ее томило неопределенное  подозрение,  что  в
любую   минуту  кто-то  может  выскочить  неизвестно  откуда  и
спихнуть  ее  в  море.  Подобная  перспектива   приводила   ее,
приверженную  принципу  личного  выживания,  в  негодование.  И
селедки днем с огнем  не  сыщешь.  Нет  даже  травы,  -  нечего
пожевать,  когда  хочешь, чтобы тебя стошнило. Шаткость бытия и
отсутствие домашних удобств начинали окрашивать в мрачные  тона
ее представления о человеческой надежности, каковые и прежде-то
не были особенно розовыми во всем, что не касалось близнецов.
   Шутька  прошлась  вдоль  койки  Джуди  и  тронула лапой глаз
девочки, чтобы та проснулась. Шутька твердо  знала,  что  когда
человек  не  спит, глаза у него открыты, и этот прием, простой,
как нажатие на рычаг игорного автомата, уже не раз доказал свою
действенность.
   - Шутька!
   Было около четырех утра, когда они,  спотыкаясь  и  протирая
слипающиеся  глаза,  выбрались  на  воздух,  решив,  что Шутьке
необходимо сделать свои дела, - в чем она совсем не нуждалась.
   Уже вставало солнце. Или еще не  вставало?  В  этих  широтах
краткая  летняя  ночь  завершалась  столь  протяжной зарей, что
уловить точный миг восхода было трудно.
   Дети  стояли  посреди  безветренного  утреннего  покоя,  еще
немного  дрогнущие  в  ночных рубашках после теплых постелей, а
опаловое, млечное, молчаливое море, - день ожидался  жаркий,  и
на  большой  земле сейчас, наверное, висел росный туман, - море
перетекало в бесцветное небо, не отделенное от него  какой-либо
чертой. Постепенно, покамест Шутька бездельно топталась вокруг,
а  морские  птицы,  уже  занятые  делом,  хотя,  быть  может, и
несколько сонные, слетали к морю,  чтобы  выловить  рыбу,  едва
уловимые  тона  кармина  и желтого кадмия, нежные и мягкие, как
оперение  на  голубиной  шее,  проступили  в  призрачном  храме
рассвета. Солнце, которому еще предстояло набраться свирепости,
мирно  всплывало  над  дымкой зари. Океанские птицы, совершенно
как обитательницы английских  лесов,  заголосили,  кто  во  что
горазд. В Гонтс-Годстоуне пение птиц на заре порой пульсировало
звучащими волнами, словно кто-то остервенело терзал концертину,
зажимая пальцем кнопку, не дающую нотам звучать. Здесь, в море,
шум стоял, словно на празднике в сумасшедшем доме.
   - Как приятно просыпаться.
   Она  намеренно не добавила "раньше других". Она имела в виду
не то, что сегодня восход принадлежал только им,  -  просто  ее
охватило чувство, что живым быть лучше, чем мертвым.
   - Шутька мошенничает. Пойдем, посмотрим, не найдется ли чего
на завтрак.
   В  большой  белой кухне было пусто и прибрано. Без людей она
жила своей тайной жизнью,  -  как  и  каждую  ночь,  когда  они
уходили спать.
   Близнецы  нашли  в холодильнике фруктовый сок, а на полках -
жестянки с молоком, овсяными хлопьями и кофе.  Шутька  прямо  с
порога  мрачно  принюхалась,  убеждаясь  в  отсутствии любимого
деликатеса.   Она,   пожалуй,   могла   бы,    подобно    людям
восемнадцатого  века,  взволнованным  переменами  в  календаре,
маршировать с плакатом:  "Верните  нам  наши  одиннадцать  дней
(селедку)". Прогресс не вызывал у нее одобрения.
   Окончательно   пробужденный   приятным   теплом  и  утренним
ароматом кофе, Никки сказал:
   - Если человек подарил тебе поющий  кувшинчик,  это  еще  не
значит, что его словам можно верить.
   - Он  говорил  правду.  Все совпадает с тем, что рассказывал
мистер Фринтон.
   - Коли  на  то  пошло,  почему  мы  должны  верить   мистеру
Фринтону? Может, они сговорились.
   - Ты-то ему веришь?
   - Ну, пожалуй что да.
   - Вот видишь.
   - Я  все-таки  не  думаю,  что  люди  начинают  убивать один
другого оттого, что они... ну, вроде как не одобряют  принципов
друг друга.
   - Такие люди, как мистер Фринтон, на это способны.
   - Почему ты так думаешь?
   - Он человек серьезный.
   - И наверное, уже многих убил на войне, - добавила Джуди.
   - Но  зачем  ему  обязательно  убивать Хозяина? Разве нельзя
запереть  его  или  разломать  вибраторы,  или  еще  что-нибудь
сделать?
   - Да  ведь тогда он сможет начать все сначала. А кроме того,
со всем этим гипнозом, как он к нему подберется?
   - Но в таком случае, как же он собирается его застрелить?
   - Может быть,  ему  удастся  выскочить  из  двери  и  начать
палить, прежде чем сработает гипноз?
   - По-моему, он и сам не очень в этом уверен.
   - Как  бы  там  ни  было,  тут дело не просто в принципах, -
сказала Джуди. - Хозяин много чего натворил. Мы с тобой даже не
знаем, как много.  Его  могли  бы  повесить  за  одного  только
Доктора.
   - А вообще, - что такое принципы? - спросил Никки.
   Но ее больше интересовал сам мистер Фринтон.
   - Он  ведь  и  сам  был в каком-то смысле похищен. С помощью
гипноза. Вот он и хочет  вырваться  на  свободу.  И  потом,  ты
вспомни про Пинки с его языком.
   - А  все-таки,  объединить мир - это хорошая мысль, разве не
так? Если не будет разных стран, то и  воевать  друг  с  другом
станет некому.
   - Некому.
   - Кто-то  из  здешних  говорил,  -  да, Доктор, - что иногда
приходится убивать немногих,  чтобы  спасти  очень  многих.  Он
сказал, что таков научный подход.
   - Вот поэтому мистер Фринтон и должен убить Хозяина.
   - Сплошные убийства, - с отвращением произнес Никки, - как в
кино. И почему люди не могут вести себя разумно?
   - Не могут и все.
   - И   почему  мы  не  можем  просто  признать  идею  Хозяина
правильной, и пусть он ее осуществляет?
   - Потому что нельзя силой принуждать людей к добру.
   - Нас-то небось принуждают, - мрачно сказал Никки. -  Щеткой
для волос да по башке.
   - Но...
   - У  меня  такое  чувство,  -  продолжал  Никки,  -  что все
запуталось. Если...
   - Послушай, - прервала его практичная Джуди. - Тебе приятно,
когда тебя шлепают?
   - Нет, не приятно.
   - Вот то-то и оно.
   - Что - то-то и оно?
   - Раз нельзя принуждать человека к добру щеткой  для  волос,
значит, нельзя и вибратором, ведь так?
   - По-моему, это не одно и то же.
   - Совершенно  одно и тоже, - заверила Джуди. - И кроме того,
мистер Фринтон хороший. А это самое главное.
   - Если он такой хороший, - сказал Никки,  проникая  в  самую
суть  проблемы, - и не одобряет щеток для волос, зачем тогда он
собирается укокошить Хозяина? Ведь все к тому  же  и  сводится.
Ему самому придется прибегнуть к силе.
   Джуди упрямо повторила:
   - Мистер Фринтон хороший.
   Собственно,   больше  и  сказать  было  нечего,  помимо  уже
сказанного самим майором авиации,  -  того,  что  осуществление
плана  началось  задолго  до  изобретения  атомной бомбы. И что
прогрессу нужны мутации.
   - Да, жизнь, похоже, трудная штука.
   - Мы с тобой начали с Китайца.
   - Не верю я, что его заботят какие-то принципы, и  вообще  я
ему  не  верю  так,  как  мистеру  Фринтону. Помнишь, он сказал
насчет насилия. Это все та же сила.
   - Я думаю, малым насилием можно предотвратить очень большое.
   - И все равно я ему не верю.
   - Но он-то ведь нам доверился.
   - Как это?
   - Сказав нам правду. Ты  подумай,  как  он  рисковал,  когда
сказал, что не всегда подчиняется Хозяину.
   - У него могла быть какая-то задняя мысль.
   - Какая?
   - Может, он пытался заманить нас в ловушку.
   - Зачем?
   - Откуда я знаю?
   - Никки, а давай его спросим.
   - Это мы можем.
   - Мы  его спрашивали о самых разных вещах, и он не возражал.
Он почти что подтвердил, что он заодно с мистером Фринтоном.
   - Он был осторожен.
   - Разве тебе не ясно, что заставляет его осторожничать? Надо
было нам прямо попросить его помочь мистеру Фринтону. Тогда  их
было  бы двое. Раз Хозяин способен заглядывать им в мозги, они,
конечно, не смеют довериться друг другу, но мы-то теперь  знаем
про них и могли бы их свести.
   - Да, но до какой степени он способен в них заглядывать?
   - Как  я  теперь понимаю, ему легче всего с такими, как я, и
труднее всего  с  такими,  как  Пинки,  а  все  остальные  -  в
промежутке  между нами. Вероятно, с Китайцем ему посложнее, чем
с мистером Фринтоном.
   - Джу, я не думаю, что наше вмешательство принесет  какую-то
пользу. Нам всего-навсего двенадцать лет.
   - Ну, если ты намерен сидеть здесь и сосать пальчик...
   - Не в этом дело. Я опасаюсь гипноза.
   - Он  же  сказал,  что  это не гипноз. Он сказал, тут что-то
настоящее, наподобие Относительности, и Китаец тоже говорил про
Материю и Сознание.
   - А вдруг мистер Фринтон не хочет, чтобы мы  все  рассказали
Китайцу?
   - Мы можем прощупать его, ничего не рассказывая.
   - Интересно, как его зовут по-настоящему?
   - Ой, ну, Мо или Фу или еще как-нибудь. Какая тебе разница?
   - Если бы мистер Фринтон хотел, чтобы он знал, он бы нам так
и сказал.
   - Но  он  же  мог  и не догадываться, что представляет собой
Китаец. Наверное, только мы об этом и знаем.
   - С чего это ты так решила?
   - С того, что иначе он нам сказал бы об этом.
   - Пожалуй, получается, что это разумный шаг?
   - Нам вовсе не обязательно прямо сейчас рассказывать Китайцу
про  мистера  Фринтона,  Никки.  Мы  можем  поговорить  с   ним
тактично,  намеками. И тогда, если он сообразит, что к чему, на
нашей стороне будет одним человеком больше.
   - Если только мы себя не выдадим.
   - Нет, ты представь, что будет, если они смогут  действовать
заодно! А вдруг они оба задумали помешать Хозяину и ничего друг
о друге не знают?
   - Плесни Шутьке немного молока, - с неуютным чувством сказал
Никки,  -  согласившись  тем самым подтолкнуть Китайца именно к
тому, к чему собирался подтолкнуть их Китаец.

     Глава двадцать первая. Золотой тигр 

   К полному своему изумлению они  узнали,  что  Китайца  зовут
мистером Бленкинсопом.
   - Мое  настоящее имя, - объяснил он, - означает Золотой Тигр
В Чайном Лесу, но мне, разумеется, трудно было ожидать, что мои
европейские  друзья  станут   так   меня   называть.   Поэтому,
перебравшись  в  Оксфорд,  я,  чтобы не терзаться раздражением,
слыша,  как  перевирают  мое  имя,  официально  сменил  его  на
Бленкинсоп.  Нет-нет,  я  вовсе  не  обманываю вас, уподобляясь
доктору Трясуну. Бленкинсоп имя редкое и особенно  удобно  тем,
что его легко запомнить. Послушайте, я принес маленький подарок
для  мисс  Джудит.  О  нет, пожалуйста. Умоляю вас, не стоит об
этом. У меня в спальне, - в покоях Хозяина, - немало  восточных
безделиц,  так  что  с этой мне расстаться легко. Вам стоило бы
как-нибудь зайти, посмотреть остальные.
   Это был превосходный, сделанный из папье-маше тигр величиной
почти с Шутьку, в оранжевую и красную полоску. Голова  и  хвост
его   соединялись   внутри   пружиной,   так  что  стоило  лишь
дотронуться до них и тигр начинал кивать головой  и  помахивать
хвостом,  производя  впечатление  отчасти  страшное,  а отчасти
смешное. Страшными казались полоски и  усища,  придававшие  ему
сходство  с полосатой зубаткой, - но едва он принимался кивать,
как становилось ясно,  что  он  только  притворяется  таким  уж
страшилищем.  Джуди  сразу  поняла, что самое правильное - дать
ему моток шерсти,  чтобы  он  мог  рычать  на  него,  изображая
свирепость, но на Никки самое сильное впечатление произвела его
грозная  соразмерность. У китайцев такой тигр называется Кошкой
с острова Сямынь.
   - Как видите, мы  оба  с  ним  Золотые  Тигры.  Надеюсь,  он
придется вам по душе.
   - Он  великолепен.  Только  я  не думаю, что нам следует его
принимать.
   - Приняв, вы окажете мне услугу.
   - Если вам и вправду не жалко с ним расстаться...
   Никки сказал:
   - Познакомь с ним Шутьку.
   Они познакомили Шутьку с тигром, но ничего из этой затеи  не
вышло.  Если  бы он пах тигром, результат еще мог бы получиться
иным. А так Шутька некоторое  время  недоуменно  наблюдала  его
кивки,  а после разлеглась самым вульгарным образом и принялась
грызть собственный хвост.
   Мистера Бленкинсопа ее поведение нисколько  не  огорчило.  С
непроницаемым  лицом  он  разглядывал  собачонку,  и  глаза его
походили на два сваренных "в мешочек" яйца с  узкими  надрезами
на оболочке.
   - Пекинесы,  -  задумчиво  сказал он, - столь любезные моему
народу, происходят, как говорят, от Льва  и  Бабочки.  Впрочем,
коекто уверяет, что от Льва и Мартышки. Они полюбили друг друга
и  в  результате  появился  на  свет  первый  пекинес. Тех, что
поменьше, придворные дамы носили внутри рукавов,  используя  их
вместо муфт или грелок.
   - Шутька, лапушка, ты бы хотела стать грелкой?
   - Лучшее,  что из нее может получиться, это ершик для чистки
бутылок, - сказал Никки.
   - Как ты можешь!
   - Однажды хозяйка модного салона, похвалив одну  из  собачек
нашего императора, сказала мне: "Ах, если бы можно было содрать
с  нее  шкурку, какой прекрасный палантин я бы сделала из нее".
На что я ответил: "Драгоценная  леди,  если  б  я  мог  содрать
шкурку с вас, я обзавелся бы парой превосходных сапог".
   Дети  ошеломленно  уставились  на  него.  Так  он  и  впрямь
человек!  С  этой  минуты  в  них  вселилась  уверенность,  что
сомневаться в мистере Бленкинсопе, - который так любит собак, -
вещь невозможная. Именно этого он и добивался.
   - А она что сказала?
   - Она удалилась, вереща от гнева, как белка.
   - И  грелка!  -  с  дурацким  восторгом  завопил  Никки.  Он
покатился  с  Шутькой  по  полу,  едва  не  своротив  тигра   и
выкрикивая: "Белка!", "Грелка!" и "Сопелка!".
   - Можно   нам   будет   прийти   посмотреть  ваши  восточные
безделушки?
   - Как-нибудь, когда Хозяин будет занят.
   - Он не хочет, чтобы мы заходили в его покои?
   - Это не вполне удобно.
   При упоминании о Нем настроение у детей сразу упало.
   - А мы не можем прийти в субботу, когда он напьется?
   - Он никогда не напивается.
   - Мистер Бленкинсоп, - тактично  сказала  Джуди,  -  вам  не
кажется, что его следует остановить?
   - Меня "посещала подобная мысль".
   - Почему вы ему помогаете?
   - По  тем  же  причинам,  по  которым помогает ему ваш друг,
майор авиации.
   - Мистер Фринтон говорит...
   Никки закашлялся, но Джуди решительно продолжала:
   - Он говорит, что  людям  следует  предоставить  возможность
самим выбирать, что правильно, а что нет.
   - Весьма основательная точка зрения.
   - А вы с ней согласны?
   - Мистер Фринтон -"человек добрых правил".
   - Я знала, что вы с ним согласитесь!
   Никки вдруг опять понесло куда-то в сторону.
   - Это чем-то похоже на вивисекцию, - пояснил он.
   - Что именно?
   - Вот это - убить нескольких, чтобы помочь всем остальным.
   Джуди  решила,  что  самое  время  задать еще один тактичный
вопрос:
   - Мистер Бленкинсоп, а вы вивисекцию одобряете?
   Ему хватило сообразительности ответить:
   - Нет.
   - Понимаете, нельзя же так поступать с  существами,  которые
вам  доверяют.  Никки  говорит,  что  с теми, кто не доверяется
тебе, допустим, с кошками, он еще  мог  бы  это  проделать,  но
предавать  доверчивых существ невозможно. Просто невозможно. Ни
обезьянок, ни собак, ни лошадей...
   - В общем, никого, кто тебе верит. И свиньи на самом-то деле
- очень милые, и мы вот еще как-то  выращивали  ягненка...  Ах,
мистер  Бленкинсоп,  если  совсем по-честному, нам следовало бы
стать вегетарианцами,  только  это  ужасно  трудно,  вот  мы  и
стараемся не задумываться, ведь вы согласны с нами, правда?
   Никки сказал, старательно выбирая слова:
   - Если  ты  предаешь  живое  существо, ты наносишь вред себе
самому. Я думаю, гораздо хуже умереть от предательства, чем  от
рака, потому что рака ты не выбираешь.
   - А вивисекцию выбираешь, - вот что он хочет сказать.
   - Хуже всего, когда убиваешь собственную душу.
   Руки Китайца поглаживали одна другую, словно бы утешая.
   - Мастер Николас, а вы могли бы зарезать человека?
   - Если он мне не доверяет, думаю, что да.
   - Люди,  по крайней мере, способны сами о себе позаботиться,
-вставила Джуди.
   - А Хозяина вы могли бы зарезать?
   - Это... - начал Никки, но на сей раз сестра  наступила  ему
на ногу. Он гневно воззрился на нее.
   - Мистер Фринтон сказал...
   - Мистер  Бленкинсоп  считает,  что  его  надо остановить, -
сказала Джуди, - и это самое главное.
   - А как бы вы это сделали, мисс Джудит?
   - Мистер  Фринтон,  -  решился  Никки,   -   собирался   его
застрелить.
   Они  ожидали  реакции Китайца, охваченные страхом перед тем,
что сказали.
   - Весьма интересно.
   - Вы обещаете никому про это не говорить?
   - Ведь мы не ошиблись, открывшись вам, мистер Бленкинсоп? Вы
же сами сказали...
   - Будет лучше, если вы мне все объясните.
   - Мы не имеем права. Не можем. Только если...
   - Со мной ваша тайна будет в полной безопасности.
   - Клянетесь?
   Дети  в  тревоге  уставились  на  него,  и  он  поклялся   с
бесстрастной торжественностью, подняв вверх одну руку и не став
от этого смешным. Как сказал Шекспир, мы, люди, читать по лицам
мысли  не  умеем,  -  особенно по восточным. Они рассказали ему
все.
   - Мистер Фринтон - весьма порывистый молодой  джентльмен,  -
сказал он, выслушав их рассказ.
   Близнецы ожидали дальнейшего.
   - Ситуация гораздо сложнее, чем он думает.
   - Но вы поможете ему?
   Уютные ручки перестали ласкать друг друга и замерли ладонями
вниз, - Мистер Бленкинсоп пожал плечами.
   - Я ему ничем помочь не могу.
   - Но вы же сказали...
   - Мисс   Джудит,   послушайте  меня  и  постарайтесь  понять
сущность того, что вы называете гипнотизмом Хозяина. Он  отнюдь
не  сверхъестественное существо и тем не менее он действительно
наш хозяин. Он является таковым потому,  что  прошел  сразу  по
двум направлениям гораздо дальше, чем большинство людей. Да, он
гипнотизер, но гипнотизеров и без него существует немало. В его
способности к внушению нет ничего необычайного, за исключением,
быть   может,   степени,   до  которой  он  ее  развил.  Второе
направление - его способность  к  экстрасенсорному  восприятию.
Люди   давно  уже  осознали,  что  пространство  неотделимо  от
времени. Мир физики - это  мир  пространства-времени.  Оба  они
представляют  собой  просто  различные  стороны  одной и той же
сущности. Я не сумею объяснить вам на языке  существительных  и
глаголов,  -  поскольку  и  сами  такие  слова, как "материя" и
"сознание", суть существительные, - почему мир экстрасенсорного
восприятия является миром материи-сознания, каковые  опять-таки
представляют  собой  различные стороны одной сущности. Надеюсь,
вам хотя бы отчасти понятно то, что я говорю?
   - Продолжайте.
   - Хозяин научился пользоваться этим материально-сознательным
континуумом, что превращает револьвер мистера Фринтона в чистой
воды иллюзию.
   - Вы хотите сказать, что он не выстрелит?
   - Ну, это было бы слишком. Не выстрелит сам мистер Фринтон.
   - Мы думали, что он может выскочить из двери и...
   - Протяженность  континуума  варьируется  в  зависимости  от
индивидуума.  Что  касается мистера Фринтона, он, скорее всего,
окажется в пределах сознания  Хозяина  в  тот  самый  миг,  как
вступит в его покои, а стоит ему попасть в поле зрения Хозяина,
он исполнит все, что тот ему прикажет.
   - Так вы думаете, он знал, что мы на лестнице?
   - Как же иначе?
   - Но он ничего не сделал.
   - А ему и не было нужды что-либо делать.
   Никки  был  мальчиком переимчивым, а вернее сказать, имевшим
склонность подражать повадкам  людей,  которые  ему  нравились.
Теперь  он  в недоуменной растерянности обхватил руками голову,
точь в точь как майор авиации.
   - А насколько вы сами сильны по этой части?
   - Я  уже  очень  давно  принимаю  участие  в  исследованиях,
которые проводит Хозяин.
   - Да, но все же - насколько?
   Мистер  Бленкинсоп  глубоко  вздохнул  и  закрыл глаза. Даже
надрезы исчезли.
   - Посредством умственного усилия, - медленно произнес он,  -
и  усилия  весьма изнурительного, мне удается представать перед
моим хозяином с пустым разумом, с разумом, отчасти  стертым  по
приказу  моего  собственного  сознания.  Но  сопротивляться его
воле, находясь в поле его зрения, я не способен.
   - Значит, если бы вы сами  отправились  к  нему,  чтобы  его
застрелить, - сказала Джуди, - он, насколько я поняла, приказал
бы  вам  не  нажимать на курок раньше, чем вы успели бы на него
нажать?
   - А если бы вы подкрались к нему со спины? - спросил Никки.
   - Хозяин никогда не поворачивается  ко  мне  спиной.  А  мое
присутствие  он  осознает  чуть  раньше, чем я попадаюсь ему на
глаза.
   - Но вы же можете стереть ваш разум или как вы это называли?
   - Да, но тогда мне придется стереть из него и пистолет.

     Глава двадцать вторая. Началось 

   Майор авиации вглядывался сквозь кокпит, кивая головой,  как
клюющая  курица.  Пилоты,  погруженные  в свой мир, мир тишины,
который сам заключен в чашу звука, округлую, словно аквариум  с
золотыми  рыбками,  кажутся,  когда  на  них  смотришь снаружи,
загадочными и  отрешенными.  Чем  они  там  занимаются?  О  чем
размышляют?  У человека, летящего с ними рядом, возникает такое
чувство, будто он подслушивает у дверей, между тем  как  головы
их все поворачиваются то туда, то сюда, а руки время от времени
совершают   некие  действия,  -  какие  угодно,  от  заполнения
кроссворда до ковыряния в носу.
   Мистера Фринтона немного тревожила опасность промазать  мимо
цели.  Если  бы  радиопередатчик Роколла не приходилось держать
отключенным,  отыскать  остров  было,  что  называется,  "делом
нехитрым".  А  так  ему  приходилось  выполнять  еще  и  работу
штурмана, несколько более  сложную  применительно  к  вертолету
из-за  неизбежного  для  вертолета  сноса.  Потолок  высоты его
машины составлял около десяти тысяч футов, это означало, что  в
ясный день он способен был видеть на расстояние в сотню миль, -
теоретически.   Однако   летняя   дымка  значительно  уменьшала
дальность обзора, к тому же и летел он на высоте в  семь  тысяч
футов,  позволявшей  сократить  расход топлива. Предполагается,
что на высоте в 5000 футов  дальность  обзора  составляет  93,1
мили  -  при  условии, что атмосфера прозрачна, чего никогда не
бывает, да и  что,  собственно,  мог  он  увидеть?  Булавку?  В
хорошую погоду, думал он, можно, если повезет, увидеть остров с
расстояния  в  двадцать-тридцать  миль. Он сидел посреди шума и
тряски, напоминавших ему о стародавних летательных аппаратах  с
открытым  кокпитом,  невольно  помаргивая  из-за  проблескового
эффекта, создаваемого  лопастями  винта,  и  производил  в  уме
привычные  вычисления  - узлы, ветра, расход топлива, показания
компаса. В то  же  самое  время,  мозг  его  занимали  проблемы
Роколла,  он  думал о том, как ему остановить Хозяина и вывезти
оттуда детей, а глаза, -  бывшие,  хоть  он  того  и  не  знал,
глазами   художника  и  поэта,  -  автоматически  перебегали  с
приборов к морю, с моря к небу и с неба к приборам.
   За  плексигласовой  оболочкой  наступал,  стирая   горизонт,
опаловый  вечер.  Сизая  дымка  и плывшие на одном с вертолетом
уровне окрашенные в цвета фламинго кучевые  облака  без  всякой
разграничительной  линии  переходили  в  океан.  Мысли  мистера
Фринтона обратились к уровням существования. Его летучая  рыба,
трудясь,  плыла  в  прохладных  высотах, а далеко внизу под ним
проплывала  рыба  морская,  и   траулер,   похожий   на   жабу,
старательно  ковылял  по  поверхности  моря,  вытянув лягушачьи
лапки кильватерных струй. Все они пребывали в одном  и  том  же
аквариуме.
   Он  вдруг  заметил,  что  расположение  бурунов  не отвечает
правильному - елочкой - рисунку волн. Строго определенные  ряды
или  дуги  пенных  гребней,  какие  видишь  на  пляже,  в  море
отсутствовали. Вместо этого морские  анемоны  распускались,  не
соблюдая  порядка,  кое-как  разбросанные  по  далекой  от него
опрятной ряби. Словно перхоть, подумал он. Да, они походили  на
перхоть  на  ровной,  серой  шкуре океана, раскинувшейся в семи
тысячах футов под целеустремленным фюзеляжем.  Или  на  редкие,
неуверенные снежинки в теплом меху.
   Между  тем,  Роколл  не  превосходил  размерами  торчащую из
Ла-Манша глыбу Ортака и его еще предстояло найти.
   Прилечу уже в сумерки, думал  он.  Приятно  было  бы  сейчас
подлетать к Лондонскому аэропорту. Тогда я пересек бы кружевной
подол   побережья  под  гудение  крыльев,  непреклонно  режущих
сумрак, и увидел бы поля для гольфа с их ловушками, точь в точь
похожими на оттиск ногтя большого пальца,  и  старые  шрамы  от
военных  бомбардировок,  -  лунные  кратеры омертвелой ткани на
широкой, смутной, уютной, узорчатой, обжитой плоти Англии.  Да,
и  машины,  жуками  ползущие  по  словно бы нанесенным на карту
дорогам, переключали бы боковые огни, и в темноте пролетая  над
Лондоном,  я  увидел бы, как кружат, словно светящиеся колесные
спицы, мириады улиц. Мигали бы уличные фонари,  мигал  бы  весь
этот  нескончаемый  улей,  потому,  думал он, что пока вертолет
пролетал бы мимо, каждая из ближних каминных труб заслоняла  бы
каждое  из  дальних  светящихся  окон,  заставляя  их гаснуть и
вспыхивать снова так, будто они и в самом деле мигают.
   Как же избавиться от детей за столь малое время?
   Покушение на Хозяина может закончиться чем угодно, -  вплоть
до  уничтожения  острова.  Когда  ученому  маньяку  достаются в
безраздельное пользование  такие  вещи,  как  атомная  энергия,
конец  света  становится всего лишь вопросом времени. Будь она,
скажем, у Гитлера,  разве  не  обратил  бы  он  всю  планету  в
погребальный  костер,  вместо  того,  чтобы  просто  обливаться
бензином рядышком  с  собственным  бункером?  Видимо,  сознанию
каждого  тирана любезен принцип "После меня хоть потоп". К тому
же многие ученые - люди психически  неуравновешенные.  То,  что
Трясун   именовал   "научным   подходом"  зачастую  сводится  к
холодному, безумному и бесстрастному  любопытству.  Они  вводят
себе  новоизобретенные  сыворотки,  яды  и прочие панацеи не из
самозабвенного служения благу человечества, но потому,  что  их
томит  любознательность,  а то и мазохизм. От мысли "Что будет,
если я введу себе ксилокаин?"  до  мысли  "Что  будет,  если  я
сброшу супербомбу?" всего один шаг и шаг маленький.
   Если  твое  столкновение  с Хозяином закончится провалом, он
может повернуть вибраторы внутрь, -  да  собственно  говоря,  и
вовне,  -  и  включить их на полную мощность. Все это чертовски
рискованно.
   Хоп! - с удовлетворением  подумал  он.  Вон  он,  по  левому
борту, черный, одинокий и крошечный на фоне рдеющего моря.
   "Красен закат, пастух будет рад".
   Левой  рукой  мистер  Фринтон  ослабил рычаг, задающий число
оборотов винта, двинул вперед циклическую рукоятку,  увеличивая
скорость   снижающейся   машины  с  семидесяти  пяти  узлов  до
восьмидесяти. По мере падения высоты, остров медленно вырастал,
- оба, остров и вертолет, устремившись  навстречу  друг  другу,
изменяли  свои  размеры  и  расположение,  но  не быстроту и не
характер движения.
   Он  сделал  круг,  отметил  направление  стрелы  анемометра,
определил  подветренную  сторону  и  развернулся  против ветра.
Левая рука опустила рычаг оборотов еще ниже, свернув  вовнутрь,
чтобы  уменьшить  мощность  двигателя,  расположенный на рычаге
переключатель, а правая вновь легла  на  циклическую  рукоятку.
Все это время, пока руки его возились со всевозможными рычагами
управления,   ноги,   забытые   прочими   частями   тела,  жили
собственной  жизнью,  управляясь   с   гасившими   закручивание
педалями.
   Машина  нырнула вниз, и винт пошел в обратную сторону, рычаг
сдвинулся вверх, рукоятка вперед, затем наоборот, -  реверс  на
реверс в поисках равновесия.
   Вертолет завис в десяти футах над водой.
   Он  оттянул  рычаг вниз до упора, еще довернул переключатель
на рукояти, отключая двигатель, на миг уронил на колени руки  и
вздохнул.
   Все переключатели - отключены.
   Подача масла - отключена.
   Вентиляционные шторки двигателя - открыты.
   Гирополукомпас - заперт.
   Подача топлива - отключена.
   Приехали.

   Когда вертолет втянули внутрь и письменный рапорт отправился
к Хозяину,  мистер  Фринтон отдал себя в руки Пинки, вышедшему,
как обычно, чтобы встретить его  и,  как  обычно,  встреченному
излюбленной   приятельской  дразнилкой:  "Ну,  как  ты,  старый
арап?". Майор спустился на лифте и коридором прошел  на  кухню,
обедать.
   В кухне близнецы приглядывали за обедом, чтобы не остыл.
   - Ну   вот   и   началось,  -  без  предисловий  сказал  он,
присаживаясь  к  столу,  на  котором  стояла  горячая   фасоль,
помидоры и консервированные сосиски.
   - Вы привезли ванадий?
   - Он  и  в  самом  деле  не  был готов, так что мне даже нет
необходимости притворяться. Придется слетать за  ним  еще  раз.
Если удастся сняться с острова без того, чтобы вокруг болталось
много  народу,  я,  пожалуй, рискну и попытаюсь вас вывезти. Он
может и не заметить вашего отсутствия.  Возможно,  мне  удастся
оправдаться тем, что вы как-то спрятались на вертолете, а после
удрали.
   Он мрачно помешал ложкой фасоль.
   - Вся  беда  в  том,  что  мне  придется вернуться без вас и
как-то все объяснить. Я сомневаюсь, что  он  поверит,  будто  в
вертолете   так   легко  спрятаться.  Может,  под  каким-нибудь
тряпьем? Правда, как тогда быть с дифферентом? Он не пилот,  но
большую часть этих вещей понимает.
   Мистер  Фринтон  повернулся к старому негру, который стоял у
стола, улыбаясь, слушая, ожидая, когда  можно  будет  подложить
добавки.
   - Проволока еще не готова, Пинки. Привезу в следующий раз.
   - Мы можем поговорить?
   - Пинки   мешать   не  станет,  -  ответил  мистер  Фринтон,
притворяясь,  будто  собирается  ткнуть  старика  вилкой  между
ребер. - Правда, Пинки? Наш черномазый думает только о том, как
бы понаделать побольше вибраторов да доверху набить нас бобами,
- так что ли, старый Отелло?
   В ответ он получил еще один половник фасоли.
   - А что началось? - спросил Никки.
   Их  переполняло  желание рассказать майору о новом союзнике,
но и в промедлении была своя прелесть.
   - Я мог бы назвать это Операция "Оверлорд",  но  в  точности
такое  название уже было использовано. Назовем ее, если хотите,
Операция "Новый Хозяин". Сегодня у нас День Д минус десять. Все
есть в газетах. Гляньте.
   Он перебросил им мятый номер "Миррор" с вечными фотографиями
облаченных в купальники девушек, которые красуются  на  палубах
яхт  и,  привстав на цыпочки, тянутся к какими-то веревкам, что
столь удлиняет ноги и возвышает  бюст.  Двухдюймовые  заголовки
гласили: "ХОЗЯИН?".
   - А я думал, он передатчика не включает.
   - Разумеется,  не  включает.  Но  это не мешает ему посылать
письма. Я каждую неделю увожу  целый  мешок  почты,  правда,  в
основном   -   купоны   футбольного  тотализатора,  заполненные
техниками.
   - Тут говорится, - читая, пересказывал Никки, - что к ужасам
современной военной техники добавилось новое оружие, угрожающее
самим основам цивилизации и британскому домашнему очагу.  А  на
шестой  странице  -  смотрим  шестую  страницу, - вот, еще один
заголовок, "ПУГАЮЩАЯ МИСТИФИКАЦИЯ?". Половину страницы занимает
стать Кассандры, с уверениями, что если бы президент Эйзенхауэр
не играл в гольф, ничего бы и не случилось,  а  в  редакционной
статье   сказано,  что  сэру  Антони  Идену  следует  подать  в
отставку, и еще, - постойте-ка, - мелким шрифтом пояснено,  что
неустановленный  ученый,  местоположение  которого  неизвестно,
угрожает нанести десятого августа сверхзвуковой удар,  если  не
будут выполнены его требования. Почему сверхзвуковой?
   - Что-то им нужно было сказать.
   - Но при чем тут...
   - Кстати, - сказал мистер Фринтон, не донеся сосиску до рта,
- а  не  засунуть  ли  вас в пару почтовых мешков? Они не очень
большие.
   Близнецы,  знавшие  теперь,  что  мистер  Бленкинсоп  на  их
стороне, уже не так стремились сбежать с острова.
   - А что говорят люди? - спросила Джуди.
   - Практически  ничего. Когда вышли газеты, я ехал в автобусе
по Белфасту, народу было много, мне пришлось стоять, а газет  я
купить  не  успел.  Я  пытался  прочитать заголовки через плечо
одной девушки. По-моему, машинистка.  Довольно  миловидная.  На
первую  страницу  она  вообще  не  взглянула,  шестую пробежала
сверху вниз и погрузилась в Дороти  Пуп.  Что-то  такое  насчет
сетчатых чулок.
   - Но хоть кого-то это должно было встревожить?
   - Вечером  я  прошелся по пабам. В пабах, как правило, можно
услышать  очень  разумные  разговоры.  Один  мужчина,  с   виду
совершенный   церковный  староста,  сказал,  что  "теперь  весь
тотализатор пойдет насмарку", а  другой,  докер,  ответил,  что
"это  заговор  консерваторов,  не желающих пропустить проект по
здравоохранению". В этом кабачке больше никаких  разговоров  не
было.  В  последнем  из  тех,  что  я посетил, состоялась целая
беседа на эту тему. Хозяин паба спросил: "А пиво от этой  штуки
не  скиснет?". Девица за стойкой сказала: "Фиг мы теперь сможем
принимать  по  Ти-Ви  Фрэнка  Синатру".  А  сидевшая   в   углу
старухауборщица  поинтересовалась:  "Может мне, наконец, вернут
мой  ночной  горшок,  которым   эта   старая   хулиганка,   моя
свояченица,   запустила  в  электрика,  то  есть  это  она  так
говорит".
   - Значит, они сочли его угрозы пропагандой? - спросил Никки.
- И никто их всерьез не воспринял?
   - Вовсе нет, - ответил мистер Фринтон.  -  Они  воспринимают
их,  но  увязывая  с вещами, которые им близки, а это, пожалуй,
лучший способ до них достучаться.  Я  думаю,  что  в  ближайшие
десять дней он станет бомбить их письмами и извещениями, каждое
из  которых  будет содержать немного больше новых подробностей,
не указывая, где мы находимся, пока  в  День  Д  он  не  начнет
по-настоящему.  Вот  тогда  он развернет оболочку и задействует
радиопередатчик.  Хотя,  может  быть,  оболочка  будет  вносить
помехи?  Я уже отвез на почту целый мешок писем, адресованных в
газеты Америки и еще нескольких дюжин стран. В эти страны почта
будет доходить со  все  большими  отсрочками,  и  когда  письма
вскроют,  все,  что  в  них  сказано,  сразу  попадет в мировую
прессу. Если бы я сегодня воздушной почтой отправил в  Нью-Йорк
письмо  со  словом  "Ба-бах!"  или  еще  какимнибудь,  то  этот
"ба-бах" оказался бы в газетах только через четыре дня - сразу,
как пришло бы письмо. Он мог бы сегодня  отправить  в  Гонолулу
полный  план  операции,  зная,  что в Гонолулу письмо все равно
вскроют не раньше ее начала.
   - Но если их ничего, кроме сетчатых чулок, не волнует?
   - Рано или поздно они заволнуются.
   - А вы волнуетесь?
   - Очень.
   - Мы тут, -  скромно  сказала  Джуди,  -  припасли  для  вас
кое-что,  от  чего  ваше  волнение  немного утихнет. Мы кое-что
выяснили.
   Это сообщение не очень заинтересовало его, во всяком случае,
меньше, чем горячая фасоль. Он сказал с полным ртом:
   - Да что вы говорите!
   - Угадайте, что это?
   - Понятия не имею.
   - Китаец за нас.

   Мистер Фринтон положил вилку с ножом и уставился на них.  Ни
удовольствия,  ни гнева, ни удивления не было на его лице, - он
просто смотрел и только.
   - Дальше, - тихо сказал он.
   - Мы вроде как прощупали его.
   - Так.
   - Он считает, что Хозяина следует остановить.
   Руки мистера  Фринтона  неподвижно  лежали  по  сторонам  от
тарелки,  и  тишина  стояла  такая,  будто  сердца у всех троих
внезапно остановились.
   Ровным голосом он спросил:
   - Вы понимаете, насколько опасно то, что вы сделали?
   - Он обещал, что ничего никому не скажет.
   - Давайте-ка, расскажите мне обо всем.
   Они подробно пересказывали ему все, уже известное нам, а  он
время от времени прерывал их вопросами.
   - Вы  не  можете  точно  припомнить, что он сказал о свободе
выбора?
   - Он сказал: "Весьма основательная точка зрения".
   - И еще он сказал: "Мистер Фринтон - человек добрых правил".
У него это вышло так, будто он поговорку привел.
   - Ни то, ни другое прямым ответом не назовешь.
   - Но,  сэр,  -  добавил  Никки,  -  он  совершенно  правдиво
рассказывал  нам обо всем, слово в слово с вами, только немного
подробнее. Он не пытался надуть нас, - не то что Доктор.
   - Он не такой дурак.
   - И он не просил, чтобы мы что-нибудь сделали.
   Долгое время мистер Фринтон просидел,  глядя  в  стол  между
своими руками, затем сказал:
   - Ну  что  же,  как ни верти, а вы ему все рассказали. И что
нам делать теперь?
   У близнецов предложений не было.
   - Слушайте, двойняшки. Мне следовало  бы  разорвать  вас  на
куски,  - но от этого пользы не будет. Вы сами не сознаете, что
делаете. Поймите, ради Бога,  что  с  этой  минуты  вам  нельзя
рассказывать   никому  и  ни  о  чем.  Вы  как  пара  мартышек,
разыгравшихся на электростанции, в конце концов, вы дернете  не
за  тот  рычаг  -  и  привет.  Человек может наобещать вам, что
никому не скажет, но это решительно ничего не значит,  особенно
в  таком месте, где каждый мозг - открытая книга; человек может
сказать вам, что хочет остановить Хозяина, вовсе не имея  этого
в  виду.  Вы что же, думаете, что если бы он был против нас, он
так бы вам и сказал? Пока нам известно только одно: он  вытянул
из   вас   все,  что  вы  знали.  Я  вас  очень  прошу,  будьте
поосторожней.
   - Но он ничего из нас  не  вытягивал.  Он  с  самого  начала
сказал, что ничем не сможет помочь.
   - Как  бы  там  ни  было, а вы все ему рассказали. Ну ладно,
глядя назад, жить невозможно. Вопрос теперь в том,  где  у  нас
перед?
   Он постучал пальцами по столу и сказал, размышляя:
   - Ну что же, знает, так знает.
   Оттолкнув стул, поднялся:
   - Пойдемте, надо с ним повидаться.
   Однако на полпути к двери встал:
   - Нет,  заходить  к  Хозяину  мне что-то не хочется. И кроме
того...
   - Я его приведу, - быстро вызвался Никки.
   И он, и сестра чувствовали себя очень маленькими.
   - Сделай одолжение.

     Глава двадцать третья. Выбор оружия 

   В  этот  вечер  мистер  Бленкинсоп  облачился  в   халат   с
драконами,   которого   они   прежде  не  видели.  Великолепный
маньчжурский халат, белый, как снег,  белее  его  не  могла  бы
сделать  даже  китайская  прачечная, и годов ему было не меньше
пятидесяти. Плотный рубчатый шелк, гораздо более  тяжелый,  чем
чесуча,  расшитый  в  пастельных  тонах  с  пропущенной кое-где
настоящей золотой нитью.  Девять  золотых,  филигранной  работы
пуговиц.  Высокий  ворот  и  широкие  рукава. Драконы мерцали и
переливались нежными цветами,  не  более  яркими,  чем  бока  и
поперечные  линии  лосося  или  радужной форели, а облаченный в
халат восточный джентльмен казался каким-то небожителем.  Джуди
могла  бы,  пожалуй,  убить его, чтобы завладеть этим одеянием,
стоившим к тому же никак не меньше трехсот фунтов.
   Мистер  Бленкинсоп  пребывал  в  благодушном,  хотя   и   не
обязательно дружественном расположении духа. Начать разговор он
предоставил мистеру Фринтону.
   - Добрый вечер.
   - Доброго вечера и вам, сэр.
   - Надеюсь,  Никки  не  нарушил  вашего покоя, - сказал майор
авиации. - Вы оказали нам любезность, придя сюда.
   - Это удовольствие для меня.
   - Присаживайтесь.
   Мистер Бленкинсоп уселся на кухонный  стул,  взмахнув  своей
мантией,  словно  садящийся  на престол кардинал, и без всякого
выражения уставился на присутствующих.
   - Дети говорят, что рассказали вам обо мне.
   - Совершенно верно.
   - Сам бы я этого делать не стал.
   - Тут наши взгляды совпадают.
   - Но поскольку они  это  сделали,  я  полагаю,  нам  следует
поговорить.
   - Да, это было бы приятно.
   - Еще  приятнее  было бы, - сказал мистер Фринтон, - если бы
оставили ваши маньчжурские штучки.
   - Как прикажете.
   Они кружили друг около друга, как кружат при встрече псы  из
разных  деревень,  не зная, можно ли довериться незнакомцу. Они
прожили бок о бок  на  много  лет  больше,  чем  прожили  здесь
близнецы,  прожили  в обстановке, в которой скрытые микрофоны и
подслушивание  телефонных  разговоров  показалось  бы   детской
игрой.  Здесь  никто  не ведал, как много или как мало известно
кому бы то ни  было  другому,  и  что  этот  другой  собирается
делать.  Там,  где  предательство  может  оказаться  невольным,
сведясь к передаче мыслей, доверительность  невозможна.  Спасти
их могло одно лишь молчание.
   - Дети сказали мне, что вы хотите остановить Хозяина.
   - Да.
   - Почему?
   "Я пас".
   - Мне будет проще, если вы назовете причину, - сказал мистер
Фринтон.   -   После  всего  сказанного,  нам  приходится  быть
откровенными.
   - Я предпочел бы обойтись без откровенностей.
   - Отлично.
   - Тем не менее тот факт, что  я  желал  бы  остановить  его,
остается фактом.
   - Верно.  Фактом  остается также и то, что вы знаете обо мне
очень много, а я о вас очень мало. Вы полагаете, что  мы  могли
бы действовать заодно?
   - Это,  как  мне  кажется,  лучше, чем действовать наперекор
друг другу.
   - Вы готовы ответить на мои вопросы?
   - Ваше сознание легче прочесть, чем мое.
   - Я, насколько это возможно, держусь подальше от его покоев.
   - И все же вы их посещаете.
   - Я стараюсь при этом думать о посторонних предметах.
   - Вы очень мало об этом знаете.
   - Понятно.
   - А  с  другой  стороны,  мистер  Фринтон,   те   же   самые
обстоятельства,  что  побуждают  вас к откровенности, и меня не
оставляют равнодушным. Я постараюсь,  как  смогу,  ответить  на
ваши  вопросы, если только это не будет грозить мне опасностью.
Я просто обязан сделать это. Не мы с  вами  являемся  хозяевами
положения.
   - Вы принимали какие-нибудь меры, чтобы остановить его?
   - Таких мер попросту не существует.
   - Вы  сказали  детям,  что  моя  идея насчет того, чтобы его
застрелить, безнадежна.
   - Вы и сами это сознаете.
   - И все-таки, в чем причина? - спросил майор авиации,  делая
еще  один  заход.  - Если бы вы объяснили мне, почему вы хотите
остановить его, мне было бы легче довериться вам.
   - Если я назову вам причину, -  безмятежно  произнес  мистер
Бленкинсоп, - вы откажетесь иметь со мной дело.
   - Стало быть, это дурная причина.
   - Если   любая   причина,   которая   вас   не   устраивает,
представляется  вам  дурной,  тогда  да,  дурная.   Что   такое
"дурная"?
   - Понятно.
   Похоже  было,  что  мистера  Фринтона  разговор  этот чем-то
развеселил.
   - Во  всяком  случае,  об  одном   вы   высказались   вполне
определенно, - сказал он. - Что несколько проясняет атмосферу.
   - Я рад, что вы так считаете.
   - Как я понимаю, у нас с вами разные причины для того, чтобы
сделать  одно  и  то же, и нам не следует действовать наперекор
друг  другу,   но,   если   верить   вам,   дело   это   вполне
неосуществимое. Куда мы можем двигаться от этой исходной точки?
   - Оно не столь уж неосуществимо.
   - А именно?
   - Мистер   Фринтон,   боюсь   вы  недооценивали  ум  доктора
Мак-Турка. Нет, с вашего разрешения, я, пожалуй, назвал бы  это
качество хитроумием.
   - Сам он, похоже, его переоценил.
   - Эта опасность подстерегает любого из нас.
   - Что же в нем было такого уж хитроумного?
   - Он  умел  выбрать  оружие,  хотя  и  не  знал,  как  с ним
обращаться.
   - О каком оружии вы говорите?
   Китаец учтиво повел  рукой  (снова  украсившейся  накладными
ногтями) - и указал ею на Никки.

   - Я  отказываюсь,  -  в  третий  или  четвертый раз повторил
мистер Фринтон, - использовать в качестве орудия детей.
   - Других орудий в нашем распоряжении не имеется.
   - Это невозможно.
   - В таком случае, невозможно и осуществление нашей затеи.
   - Даже помимо соображений  морали,  эта  идея  дика  с...  с
практической  точки  зрения.  Вы  можете вообразить спускающего
курок двенадцатилетнего мальчика?
   - Дети способны гораздо на большее, чем вам представляется.
   - Он и из пистолета-то никогда не стрелял. Тебе  приходилось
стрелять?  Да  любой,  кому  удается  с десяти футов попасть во
чтонибудь из пистолета, - это уже без малого Буффало Билл.  Или
вы  полагаете,  что  у  школьника хватит выдержки подкрасться к
Хозяину  сзади  и  выстрелить  в  упор,  когда  целым   отрядам
анархистов  никак не удается ухлопать какого-нибудь эрцгерцога?
Если он воспользуется  моим  револьвером,  он  целых  полминуты
провозится,  пытаясь  обеими  руками  спустить курок, и в конце
концов пальнет либо в воздух, либо в себя самого, а то и просто
забудет снять его  с  предохранителя...  И  откуда  он  духу-то
наберется? Дети для подобных дел не годятся.
   - Ваши  представления  о  детях  делают  вам  честь,  мистер
Фринтон.
   - Пусть  даже  он  единственный,  чьи  намерения  невозможно
предугадать,  он все равно выдаст себя, едва начав действовать.
И с чего вы взяли, что Хозяин так и простоит для  его  удобства
спиной  к  нему  целых  полминуты,  пока  он  будет  возиться с
оружием, даже если у него хватит смелости решиться на это, -  а
обернется Хозяин, что тогда?
   - Доктор Мак-Турк ни о каких пистолетах и не помышлял.
   Но майор авиации не слушал.
   - Ты  бы смог это сделать, а, Никки? Представь себе, как это
выглядит на практике.  Да  нет,  это  все  равно,  что  просить
сыграть в теннис человека, в жизни не видевшего ракетки.
   - Если  вы  скажете  мне,  чтобы  я  это сделал, - медленно,
храбро и совершенно осознанно ответил своему герою  мальчик,  -
я, пожалуй, попробую.
   - Пф!
   Мистер Бленкинсоп терпеливо осведомился:
   - Вы уже покончили с огнестрельным оружием?
   - И что с того?
   - Доктор подумывал относительно яда.
   - Вот и отравите его сами.
   - Любой  из нас, оказавшись вблизи Хозяина, попадает в сферу
его сознания. Мастер Николас  -  единственный  подход  к  нему,
какой у нас есть.
   - Нельзя же травить людей.
   - Это ваша точка зрения или констатация факта?
   - Мы все-таки не Борджиа.
   - Лично   мне   культура   Ренессанса   кажется   во  многом
превосходящей культуру нашего столетия, - но давайте  не  будем
углубляться  в  дискуссию на исторические темы. Множество людей
было отравлено,  многих  травят  прямо  сейчас,  и  еще  многим
предстоит умереть от отравы. И насколько мне известно, бандиты,
стоявшие у власти во время последней войны, после проведенных с
большим  размахом  исследований,  выбрали  для  себя  синильную
кислоту и приняли ее по собственной воле.
   - Яд всегда достается не тому, для кого он был предназначен.
   - К  виски,  которое   пьет   Хозяин,   никто   никогда   не
притрагивается.
   - И потом, где вы возьмете яд?
   - После  того,  как  мы  лишились  Доктора, я, поскольку мои
мысли  двигались   в   том   же   направлении,   что   и   его,
полюбопытствовал,   что   именно   стоит   на   полках   в  его
операционной. К сожалению,  та  же  идея  посетила,  видимо,  и
Хозяина. Там не осталось ничего более сильного, чем таблетки от
несварения желудка.
   - Вот видите.
   - Существует, однако же, вертолет.
   - Мне  потребуется  рецепт  или  предписание. И придется еще
расписываться в регистрационной книге.
   - Я по образованию врач.
   - Да не стану я покупать цианистый  калий,  чтобы  заставить
ребенка  сделать  то, что нужно мне. Нам неизвестно даже, готов
ли Никки на это. Ты как?
   - Как-то не очень.
   - Он  не  увяз  во  всем  этом,  как  мы  с  вами.  Ситуация
совершенно не детская. Ему она непонятна. Это просто нечестно.
   - Нечестно? - выдохнул мистер Бленкинсоп.
   - Кроме  того,  мы  не  знаем,  сколько  времени понадобится
Хозяину, чтобы подобраться к сознанию Никки.
   - Тем больше причин поторопиться.
   - В конечном итоге, все сводится к тому, что вы  вкрались  в
доверие детей и в мое тоже, чтобы получить яд, которого вам без
меня не добыть, и скормить его Хозяину, чего вы без них сделать
не можете.
   - Вполне справедливо.
   Джуди сказала:
   - Есть же еще человек со свободным сознанием, не один только
Никки.
   Китаец мгновенно перевел взгляд на нее:
   - Он этого делать на станет.

     Глава двадцать четвертая. Пинки 

   На  следующее  утро, обнимаясь с Шутькой в постели, что дома
строжайшим образом запрещалось, Джуди сказала:
   - Когда доходит до настоящего убийства, все выглядит  совсем
подругому.
   - Да.
   - Одно  дело  стоять  на  доске, а другое - прыгнуть с нее в
воду.
   - Да.
   - Ты смог бы убить его, Никки?
   Никки надолго задумался и в конце концов ответил:
   - Нет.
   И, поясняя, добавил:
   - Я бы все только испортил. Кроме того, я просто не могу.
   - А мистер Фринтон собирался.
   - Собирался.
   - Я думаю, убивать тех, кто сам норовит убить тебя, легче.
   - Может быть, это даже и весело.
   - Никки!
   - Да нет, в воздушном бою или еще где. Но не ядом и не того,
кто тебя пальцем не тронул. И вообще, я боюсь.
   - И потом, доктора Мак-Турка он, как-никак, убил.
   - Убил.
   - От этого еще страшнее становится.
   - Да.
   - Все вообще по-другому, когда доходит до настоящего.
   - Джуди, главное не в том, что боишься, а в том, что  просто
не можешь этого сделать и все. Это сильнее испуга.
   - А вчера ты все же сказал, что смог бы.
   Он помолчал и ответил, - с трудом, тоном взрослого человека:
   - Откуда  человеку знать, на что он окажется способен, когда
подопрет?
   - Но почему бы Пинки  не  сделать  этого?  И  почему  мистер
Бленкинсоп решил, что он не захочет?
   - Про это никто ничего не говорил.
   - Кто-нибудь просил его об этом?
   - Хватит вопросов, Джуди. Где наши штаны?
   - Мистер Фринтон про них забыл.
   - Я про другие, которые ты собиралась чинить.
   Джуди  была девочка добрая и понимала, что брату не по себе.
Поэтому она смиренно ответила:
   - Я спрошу у Пинки, может, он их видел.
   - А почему бы нам самим не  попросить  Пинки?  Ну,  то-есть,
чтобы он его убил.
   - Мистер Фринтон страшно рассердился из-за того, что мы сами
разговаривали с Китайцем.
   - Ничего он не рассердился.
   - Еще как рассердился, только не стал этого показывать.
   - Ладно,  тогда давай попросим его, чтобы он попросил Пинки.
Мы можем все вместе к нему пойти.
   - Интересно,  а  убитые  тобой  люди  насовсем  исчезают?  -
осведомилась Джуди. - Было бы довольно тошно встречаться с ними
в раю.
   - Ой,  да заткнись же ты. Ты ни бельмеса в этом не смыслишь.
Кроме того, тебя-то как раз ожидает ад.
   - А Шутька тоже в ад отправится?
   - Откуда мне знать? Это ты у нас все знаешь.
   - Вовсе нет.
   - Вот именно что да.
   - Вовсе нет. Ты сам точно такой же.
   - Tu quoque.
   - А это еще что?
   - А это то же самое, что экспромт, ха-ха!
   И после одержанной таким манером победы к  мистеру  Фринтону
отправился  вместе  с  сестрой, - чтобы уговорить его уговорить
негра, чтобы тот прикончил  Хозяина,  -  вполне  жизнерадостный
мальчик.

   - Ну что же, попробовать можно, - сказал майор авиации. - Но
раз  Китаец сказал, что он этого делать не станет, значит, он и
не станет.
   - Почему?
   - Мистер   Бленкинсоп   умнее   меня.   Вероятно,   он   уже
предпринимал такую попытку.
   - Я  все  же  не  понимаю,  - сказал Никки, - почему столько
сложностей возникает вокруг этого яда? То есть,  не  вообще,  а
вокруг  того,  чтобы  дать  его  Хозяину.  На  мой взгляд, это,
конечно, мерзкое дело, но ведь само по себе, вроде,  несложное.
Он  же  должен  есть  и  пить,  так  положите яд в еду и дело с
концом. А Пинки не обязательно даже  и  говорить,  что  вы  это
сделали.  Просто  суньте  его  в  любое  блюдо, которое он туда
относит.
   - Пинки ничего не готовит для хозяйских покоев. Они там сами
себе стряпают.
   - Ладно, а почему мистер Бленкинсоп не может  подсыпать  ему
чегонибудь и тут же об этом забыть?
   - Потому  что все, происходящее за черной дверью, происходит
у Хозяина под носом, - вернее, под носом у его сознания.
   - Как бы там ни было, - заметила практичная Джуди, -  яда  у
нас все равно нет.
   - Хорошо,  -  упрямо сказал Никки, - тогда пусть подсыпет за
дверью во что-нибудь, а потом занесет его внутрь и оставит.
   - Во что?
   - Ой, ну, в пирог, в бутылку виски - какая разница во что?
   - Если к нему что-то внесут, он заметит. Ничего из вносимого
в двери не минует его сознания, совсем как на таможне.  Знаешь,
одна  из  твоих бед состоит в том, что ты все время забываешь о
том, кто такой Хозяин. Не могу понять, как  это  тебе  удается,
Никки, ты же каждый день ходишь к нему учиться.
   - Я никогда о нем не забываю, - серьезно сказал мальчик, - и
сознаю, что он всегда опережает нас на полголовы.
   - Вот и помни об этом все время.
   - Никки говорит...
   - Слушай,  Джуди,  дай мне закончить. Первым делом ты должен
понять, что имеешь дело отнюдь не с  интересной  задачкой.  Вам
грозит   смертельная   опасность.   Вы  вообще-то  задумывались
когда-либо над тем, что он в тринадцать  с  лишком  раз  старше
вас?  Понимаете ли вы, что все, о чем мы сейчас рассуждаем, он,
скорее всего, предвидел? Даже когда нас не видно, не слышно,  у
нас в головах все равно бродят мысли, которых он ожидал от нас,
может  быть,  еще  во  время Крымской войны. И самое ужасное во
всей ситуации это то,  что  сейчас,  именно  сейчас,  когда  мы
втроем  отправляемся  к  Пинки, мы, вероятно, делаем именно то,
чего он от нас ожидает.
   Нет, об этом  они  раньше  не  думали.  Подумали  теперь,  в
леденящем молчании.
   - Ну  ладно. Главное в жизни - принимать ее такой, какая она
есть. Выше себя мы все равно не  прыгнем.  Пошли,  спихнем  это
дельце Пинки.
   Они  застали  негра  за  изготовлением пончиков с джемом для
Шутьки, стоявшей с ним рядом  в  немом  обожании  и  глядевшей,
задрав  голову,  вверх  с таким же выражением, с каким любитель
достопримечательностей глядит в Риме на  собор  Святого  Петра.
Едва  Пинки принимался накладывать джем в очередной пончик, как
она  тут  же  раза  три-четыре  виляла   хвостом,   подтверждая
правильность такового поступка.
   - Любовь по расчету! - с отвращением произнесла Джуди.
   Шутька  с отсутствующим видом вильнула хвостом еще пару раз,
говоря:
   - Да-да, в другой раз.
   Оказалось, что  один  из  многочисленных  принципов  мистера
Фринтона  не  позволяет  ему  использовать  людей,  если они не
сознают, что делают.  Он  был  в  такой  же  мере  не  способен
попросить  Пинки  сделать  что-либо, не задумываясь, в какой не
желал извлекать выгоду из особенностей Никки. А  это  означало,
что  ему  предстояло  еще  раз  рискнуть  и объяснить, чего они
хотят. Однако его прервали, едва он начал свою речь.
   Улыбаясь ласково и загадочно, негр извлек из заднего кармана
джинсов дешевый потертый бумажник и благоговейно  раскрыл  его.
Видимо, бумажник был ему дорог. Внутри помещались его документы
об   увольнении   из   армии   -   времен  войны  1914  года  -
удостоверяющие,  что  солдатом  он  был   хорошим,   медаль   с
изображением  святой  Розы из Лимы, рецепт изготовления boeuf а
la mode, выцветшая фотография играющего в  бейсбол  негритенка,
объявление  о  продаже  инструментов  часовщика  и  многократно
сложенная вырезка из газеты. Последнюю он выложил перед ними на
стол, осторожно придерживая вымазанными тестом пальцами.
   У некоторых негров, улыбка походит  на  припухший  по  краям
хирургический  разрез. Прекрасно вылепленные толстые губы Пинки
напоминали, когда он улыбался,  безмятежную  складку  Рамзесова
рта.
   Так  вот,  на  вырезанном  из  газеты листке была фотография
Ганди.

     Глава двадцать пятая. Глаз Балора 

   - Я все же рискну, - сказал мистер Фринтон,  -  и  попытаюсь
вывезти  вас  под  мешками  с почтой. По счастью, почта сегодня
большая - письма в газеты.
   - Если Хозяин собирается сотворить что-то с  внешним  миром,
нам, может быть, лучше остаться здесь.
   - Вам лучше всего не путаться под ногами.
   Никки сказал:
   - Я попробую дать ему что-нибудь, если хотите.
   - Глупости.
   Они  вспомнили  дом и парк с гуляющими по нему пони, озеро с
ротондой, в которой они часто устраивали пикники,  пока  ее  не
превратили  в  чайный  домик для экскурсантов. В озере водились
щуки, окуни и лини, последние - рекордных размеров и совершенно
неуловимые.  Они  вдруг  вспомнили  и  родителей,   сердца   их
растаяли. Как будто возвращаешься домой на каникулы!
   - Но только мы должны взять с собой Шутьку.
   - О Господи!
   - Джуди может зажать ее морду подмышкой.
   - Самое   главное,  -  сказал  мистер  Фринтон,  смиряясь  с
неизбежным, - чтобы Джуди, если Хозяин выйдет  прогуляться,  не
попадалась ему на глаза. Ее мысли читаются легче всего. Увидишь
его, уноси ноги. И кстати, никакого багажа.
   - Да у нас и нет ничего, кроме этих дурацких ночных рубах.
   Хозяин  ежедневно  выходил  на  прогулку, навещая внутренние
помещения островка и затем, видимо для моциона,  поднимаясь  на
его  вершину.  Гулял  он  всегда в разное время, - для того, по
словам мистера Фринтона, чтобы поддерживать людей, не ведающих,
когда он появится, в состоянии  тревоги  или  неопределенности.
Надо  полагать,  напуганные  люди  лучше работают: Наполеон, по
крайней мере, считал именно так.
   Близнецы помогали  загружать  вертолет,  ожидая  возможности
проскользнуть  в него (мистер Фринтон собирался предоставить им
эту  возможность,  услав   всех   остальных   с   какими-нибудь
поручениями),  когда  охватившее  техников  безмолвие заставило
детей обернуться.
   Он приближался, опираясь на руку Китайца.
   Хозяин всегда  двигался  медленно,  как  некий  невообразимо
древний  автомат.  В  ходьбе участвовали лишь бедра и пятки, не
икры и носки ног. Он  не  оставлял  впечатления  человека,  еле
способного держаться на ногах или трясущегося от слабости, хотя
и  был,  наверное, очень хрупок. Впечатление от него оставалось
иное - человека бесконечной опытности, все повидавшего на своем
веку. Пальцы его, лежавшие на рукаве мистера  Бленкинсопа,  так
давно  уже  исполняли  свою  работу, что, казалось, жили теперь
собственной, независимой жизнью, шныряя туда-сюда, будто  мыши,
бегущие  по каким-то своим делишкам. Целостная сущность Хозяина
в отдельных частях  его  тела  словно  бы  и  отсутствовала.  У
обложенных  подушками дам, в сотую их годовщину фотографируемых
газетчиками, порой видишь  такие  руки.  И  примерно  такое  же
отсутствующее выражение бывает у глухих людей. Они могут сидеть
вблизи  от  орущего  радио со странным видом людей, находящихся
где-то еще, - пока вдруг не повергают нас в  испуг,  проделывая
нечто,  совершенно  не связанное с музыкой, скажем, сморкаясь в
самый неподходящий момент.
   Хозяин кутался в плед, - по какой-то загадочной причине плед
был из серой пестротканой шотландки.
   Но главным в нем оставались глаза. Внешние углы век свисали,
скрывая их,  как  у  посмертной  маски,  от  древности  ставшей
пергаментной,   -   умиротворенной,   пожелтелой,   отрешенной,
морщинистой, замкнутой  маски,  живущей  собственной  потаенной
жизнью.
   У ирландцев был некогда бог, которого звали Балором. Он имел
всего  один  глаз,  но  зато  смертоносный. Веко покрывало его.
Когда  воины  Балора  выходили  на  бой,  они  ставили   своего
властелина  в  первом  ряду  войска и поднимали веко, убивавшее
всякого, на кого обращался глаз.
   Хозяин приближался, и техники  примолкли.  Они  отступили  к
стенам ангара, будто придворные, уступающие путь королю. Джуди,
обратившаяся в бегство, едва она завидела Хозяина, притиснулась
к  стене  коридора,  пропуская  его.  Он  пронзил  ее, пока она
пролетала  мимо,  этим  своим  огненным   оком   -   безмолвно,
рассеянно,  не  обозначив  ничем  узнавания. Погруженный в свои
мысли, он с какой-то доисторической  терпеливостью  встал  близ
вертолета,  а  мистер  Бленкинсоп  махнул всем прочим свободной
рукой - продолжайте.
   Кончено дело, - подумал Никки. Он здесь так и  останется?  И
пока  убегала  Джуди,  его  посетили  сразу  две неясные мысли,
казалось, никак не связанные. Первой  была  такая:  это  Китаец
привел  его, чтобы не дать нам удрать? Вторая: интересно, Пинки
вегетарианец?
   Он беспомощно взглянул на мистера Фринтона, надеясь, что тот
даст ему понять, как поступить.  Но  майор  авиации  возился  в
кокпите,  сосредоточив  все свои помыслы лишь на одной задаче -
наполнить мозг пустотой. Помощи от него ждать было нечего.
   Работа продолжалась.
   Пойти, поискать Джуди? - думал Никки.  Где  она  спряталась?
Если   он  уйдет,  Джуди,  надо  думать,  вернется?  Нам  нужно
держаться вместе. Хуже нет, когда два человека начинают  искать
друг  друга,  потому  что  ни один из них не знает, где другой.
Самое верное - остаться здесь. Так она хоть будет знать, где я.
О чем он думает? И почему не уходит?
   Он так и не ушел.
   В вертолет запихали мешки с почтой,  подвели  к  нему  кран,
распахнули  двери  ангара.  Вручную  опущенный  в летний океан,
вертолет,  пока  на  него  крепили  винт,  покачивался,  словно
пингпонговый  мячик. Мистер Фринтон не поднимал головы от карт,
компаса, рычагов управления, стараясь занять себя  первым,  что
попадалось под руку, - балансировкой машины, приборной панелью,
повторением  операций,  требуемых для взлета. Он не подал Никки
ни единого знака и даже ни разу не взглянул на него.
   Оглушительный рев вертолета поднял в небо всех птиц Роколла.
   Между тем  как  вертолет,  жужжа,  словно  майский  жук  или
обозлившийся  шершень,  уменьшался  вдали, Хозяин поворотился к
мальчику. С усилием, с каким человек, у которого затекла спина,
сгибается,  чтобы  поднять  с  полу   булавку,   он   ухитрился
выговорить  несколько  слов,  не прибегая к помощи виски. Голос
Хозяина был скрипуч, язык не повиновался ему, - точь в точь как
монстру, созданному Франкенштейном.
   Но он все же сказал:
   - Доброго тебе дня.

   Джуди, когда Никки нашел ее, сидела, белее белого,  на  полу
их спальни и крепко сжимала в руке Шутькин ошейник.
   - Джу!
   - Он улетел?
   - Мистер Фринтон улетел.
   - А Его ты слышал?
   - Нет, а что именно?
   - То, что Он мне сказал.
   - А он тебе что-то сказал?
   - Он сказал, что мистер Бленкинсоп привел его, чтобы не дать
нам  сбежать, и что Ему очень жаль, но нам придется задержаться
еще ненадолго, и что к Пинки  обращаться  бессмысленно,  потому
что  он  сторонник  ненасильственных  действий,  и  что  мистер
Бленкинсоп любезно рассказал ему и об этом тоже,  и  во  всяком
случае,  достаточно понаблюдать за Пинки во время обеда, потому
что чем бы он не кормил всех остальных, сам  он  мяса  не  ест,
и...
   - И что еще?
   Вид у нее стал потерянный.
   - Что-нибудь еще он тебе сказал?
   - Нет... по-моему, нет.
   И добавила с вызовом:
   - Нет, больше ничего.

     Глава двадцать шестая. Вечерние досуги 

   Ночь  накануне  прилета мистера Фринтона выдалась ветреная и
перед тем, как отправиться спать, все слушали  прогноз  погоды.
Пока  ветер,  утюжа  волны, струился снаружи, обитатели острова
предавались вечерним досугам.
   Близнецы, лежа ниц на полу своей больничной палаты,  читали,
положив   ее   между  собою,  книгу,  которую  они  отыскали  в
библиотеке  у  техников.  Время  от  времени   им   приходилось
отпихивать    Шутьку,   которая,   не   обладая   гуманитарными
наклонностями,  все  норовила  усесться  на  книгу.   Это   был
экземпляр   "Ежегодника   яхтсмена"   за   1949  -  1950  годы,
содержавший большую  статью,  озаглавленную  "Против  вестового
ветра, к Роколлу".
   - Все  посвежее,  чем  тысяча  восемьсот девяносто шестой, -
сказал Никки.
   - Ну, наши-то с тобой сведения будут еще посвежее.
   Почитав недолгое время, они принялись нетерпеливо  ерзать  и
листать страницы.
   - А  про Роколл-то где же? И кстати, что это вообще означает
-"вестовый"?
   - Наверное, моряки  так  говорят.  Что-то  вроде  "держи  на
запад!"
   - Ты  думаешь  это морское выражение? Я считала, что так при
игре в гольф кричат.
   Потратив кучу времени на  просмотр  двадцати  двух  страниц,
близнецы, вконец замороченные стакселями, брамселями, гротами и
бизанями, отыскали полстраницы, посвященные самому острову.
   - Ну наконец-то!
   - Смотри-ка,  они  насчитали тринадцать чистиков, пятнадцать
олуш, пятьдесят-семьдесят моевок, двух серебристых  чаек,  двух
малых буревестников и одного большого!
   - Завтра  же,  -  с  важностью сказала Джуди, - пойду и всех
пересчитаю.
   - И еще одно, - довольным тоном сказал ее брат, - высадиться
им так и не удалось.

   Островные техники - люди скромные, почти  бутафорские,  или,
если  угодно,  статисты  в  драме Роколла, - приступили к своим
обычным  занятиям.  Те,  что  остались  дежурить,   по-прежнему
поглядывали  на  дремлющие  или  мечущиеся стрелки индикаторов,
вытирая ветошью руки, а те, что сменились  с  вахты,  терпеливо
возились  со  своими  перьями,  клеем  и  кораблями в бутылках.
Кораблестроитель  просовывал  в  горлышко  бутылки  капитанский
баркас,  -  добавление  редкое, требующее особого мастерства, и
повышающее, так же как добавление миниатюрного маяка,  ценность
изделия.  Мужчина,  клеивший  перья, надумал добавить на крышке
коробки  дружескую  надпись  и  курсивом   выводил,   используя
оперение  серебристых  чаек:  "CEAD  MILE FAILTE". Он пропустил
второе L, и ему еще предстояло неприятно  удивиться,  обнаружив
недостачу.
   Пинки   намеревался   принять   душ.   Огромный   чернокожий
Умслопагас, чьи оголенные мускулы  отливали  атласом  и  ходили
плавно,  как  поршни,  несмотря на то, что голову его словно бы
припушило инеем, он стоял,  уперев  разведенные  руки  в  стены
душевой кабинки и глядел себе под ноги. В полу желоба помещался
фарфоровый  лоток  глубиной около двенадцати дюймов, снабженный
затычкой, с помощью которой лоток обращался  в  подобие  мелкой
ванны.  В  этой сияющей белизной крутостенной чаше сидел паук с
длинными ножками и маленьким тельцем. Ему  никак  не  удавалось
выбраться наружу.
   Пинки, отключивший воду, едва он увидел это создание, стоял,
перенеся  вес на одну ногу, и размышлял о том, что ему делать с
пауком, к которому он боялся притронуться.
   Поразмыслив, он сходил к умывальникам и вернулся  со  щеткой
для  волос. Он сунул ее пауку под ноги, но паук отпрянул. Тогда
Пинки принес вторую щетку и, ухитрившись с их  помощью  поднять
паука,  не  причинив  ему  вреда,  осторожно  отнес его к двери
спального отделения и там отпустил на свободу.
   Он вернулся в душевую,  и  вода  вновь  зашелестела  по  его
эбеновым  плечам, придавая ему сходство со статуей версальского
каскада или с Нептуном в римском фонтане. Струи  воды  укрывали
его.  Он  думал:  "Паук на Роколле? Откуда он взялся? Наверное,
приплыл вместе с грузом на траулере." И еще  он  думал,  -  ибо
обладал  куда большими, чем подозревали окружающие, познаниями:
"Первым  живым  существом,  забравшимся  после  извержения   на
Кракатау, был паук."
   Мистер  Бленкинсоп,  облаченный  в  один  из  своих вечерних
халатов, сидел у себя в комнате  и,  сплетя  кисти  рук  внутри
рукавов, медитировал.
   Он  и  вправду  мог  бы  подарить  детям  еще  немалое число
китайских безделушек. Вдоль стен комнаты рядами шли  встроенные
шкафы со сплошными дощатыми дверцами, сквозь которые невозможно
было  разглядеть  что-либо,  но  стоило  их  открыть  и за ними
обнаруживалось целое собрание украшений для мечей, - всяких там
цубо и фучи, - перегородчатых эмалей,  великолепных  образчиков
суцумского фарфора, - одни, подобно черепу Хозяина, были усеяны
трещинками,  другие  словно бы запорошены золотой пылью, третьи
покрывал едва ли не миллион прописанных  во  всех  подробностях
бабочек.  Из крышек фаянсовых мисок вырастали фарфоровые жабы и
позолоченные  львы,  скалившиеся,  положив  когтистые  лапы  на
решетчатые  сферы.  Скрывались за дверцами шкафов и резанные из
кости фигурки  фантастических  кули,  -  полулюдей-получерепах,
иногда  подпрыгивающих  на  одной ножке, может быть, потому что
они только что наступили на жабу, чье резное изображение  также
помещалось  у них под подошвами, - и статуэтки из бронзы и иных
сплавов,  и  гонги,  и  множество  крохотных  фаянсовых  чайных
сервизов. Вкус Китайца тяготел к японскому великолепию. В самой
комнате  наличествовало  всего лишь два украшения. Одним из них
было принадлежащее кисти Гэнку затейливое изображение павлина -
истинная Ниагара роскошных перьев, выписанных  с  бесконечными,
тончайшими  подробностями.  Другим  -  лаковый алтарь Цунайяши,
столь      замысловато      вылепленный,      инкрустированный,
апплицированный, эмалированный, покрытый таким обилием рельефов
и  золотых,  черных  и  вермильоновых лаков, с таким множеством
уступчиков, полочек, отделений  и  столбиков  с  нишами,  столь
усеянный  металлическими  вставками,  мерцающими  и шагреневыми
поверхностями и пышными, чешуйчатыми драконьими  хвостами,  что
он, казалось, взрывался множеством распахнутых маленьких дверок
и чуть ли не светился собственным светом.
   Среди  всех  этих  сокровищ,  спиной  к ним сидел на простой
циновке  мистер  Бленкинсоп,  закрыв  глаза   и   стараясь   по
возможности не думать.
   Причина, по которой ему хотелось избавиться от Хозяина, была
совсем  проста, равно как и та, по которой он не хотел огорчать
мистера Фринтона, называя  ему  эту  причину.  Подобно  Трясуну
МакТурку,  мистер  Бленкинсоп желал сам править миром. Но между
намерениями этих двух имелось и  некоторое  несходство.  Трясун
алкал   власти,  мистеру  Бленкинсопу  вовсе  не  нужной.  Дело
сводилось не к тому, что он хотел править, - он не хотел, чтобы
правили им. Мистеру Бленкинсопу представлялось, что после того,
как Хозяин преуспеет в объединении наций, сам  он,  в  качестве
объединителя,  станет избыточной роскошью. Без него управляться
с делами будет гораздо проще.
   Одним из законов, правивших поступками  мистера  Бленкинсопа
была  простота.  Самое целесообразное - это по возможности чаще
говорить правду. Он и в самом деле  намеревался  избавиться  от
Хозяина,  едва  лишь  аппаратура,  над которой Хозяин трудился,
будет доведена до совершенства, -  при  тех  знаниях,  которыми
мистер  Бленкинсоп  уже  обладал, он вполне мог пользоваться ею
без посторонней помощи: он намеревался избавиться  также  и  от
мистера Фринтона, а при необходимости и от любого другого, если
этот  другой  обратится  для  него, так сказать, в угрозу. Ради
спокойной жизни - все, что  угодно.  А  покамест,  честность  -
лучшая  политика.  Чем  меньше  врешь,  тем  меньше  приходится
утруждать свою память.
   До поры до времени мальчишка нужен ему здесь, -  будет  кому
подавать напитки.
   У  себя  в  будуаре,  в фокусной точке предательств, военных
хитростей и мародерских устремлений, сидел  возле  фонографа  и
слушал  Баха  Хозяин.  Используя  некую  бесконечно малую часть
своего мозга, он играл в солитер. Синюшные руки  мерно  сновали
над  доской,  со  стуком  переставляя шарики. Игра, проиграть в
которой он все равно не мог,  в  сущности,  занимала  лишь  его
руки, подобно вязанию.

     Глава двадцать седьмая. Обзор новостей 

   Встречая  грудью  блеск  солнца и моря, стрекочущий в ровном
вечернем  свете  вертолет  сверкнул  в  глубоком  небе,  словно
алмазный кузнечик. Близнецы уже поджидали его.
   - Мистер  Фринтон, это Китаец привел Его, чтобы помешать нам
сбежать!
   Мистер Фринтон не удивился.
   - Ну что же, - весело сказал он, - нам следовало  бы  загодя
сообразить, что так оно и будет.
   - Но почему?
   - Если  мистер  Бленкинсоп  намерен использовать Никки, ему,
естественно, не хочется, чтобы Никки сбежал.
   - И он еще рассказал  Хозяину,  как  мы  пытались  уговорить
Пинки!
   - Вот как?
   - Совсем он и не за нас.
   - Как знать, как знать.
   - Разве он может быть за нас, если он доносит?
   - Наверное, лучше самого его обо всем расспросить.
   - Слушайте, - прибавил майор авиации, - я должен присмотреть
за тем,  как  будут  грузить  в ангар мою таратайку. Как с этим
покончу,  приду  и  поговорю  с  мистером  Бленкинсопом.  А  вы
возьмите  газеты и почитайте их на кухне, пока я не освобожусь.
Да, и скажите Пинки,  чтобы  обед  разогрел.  Судя  по  прессе,
колесо завертелось.
   Он  вручил  им кипу свежих газет и журналов и, развернувшись
на каблуках, сосредоточил свое внимание на вертолете.
   Обложку  "Тайма"  украшал  воображаемый   портрет   Хозяина,
составленный   Арцыбашевым  из  синеватых  поршней,  фиолетовых
циферблатов и разного рода иных металлических частей, - так что
получилось подобие счетной машины. Одной похожей на круглогубцы
рукой с трубчатыми пальцами  на  винтовых  сочленениях,  Хозяин
указывал  на ультиматум, - кусочек бумаги цвета венской зелени.
В самом журнале обстоятельствам,  связанным  с  Роколлом,  было
посвящено  изрядное  количество  текста,  -  впрочем, остров по
имени не назывался, поскольку Хозяин  еще  не  открыл,  где  он
находится.  В  разделе  "Нация"  редакционная статья начиналась
словами: "'Время есть, Время было и Времени больше не будет', -
сказала, обращаясь к монаху-философу Бэкону  бронзовая  голова.
На  этой  неделе  Время  угрожает  нам исполнением пророчества.
Политиканы США...". Заглянув в  раздел  "Президенты",  близнецы
узнали что: "В конце недели президент Эйзенхауэр говорил: 'Я не
исключаю  подобной  возможности'".  В  разделе  "Народ"  имелся
портрет сенатора, - сильно смахивающего на  продувную  гориллу,
пытающуюся прочитать рекламу нового депилатория, держа ее вверх
ногами;   заголовок   гласил:   "На   черных  клавишах".  Далее
следовало:  "Член  следственной  комиссии  Макгинти,   выступая
сегодня на съезде виброфонистов в отеле "Билтмор" в Манхэттене,
заявил,  что поскольку русские агенты...". Однако, хватит с нас
сенатора. И так уж,  куда  ни  сунься,  везде  сенатор.  Раздел
"Наука"  весь  состоял  из  одной  статьи.  В  ней  говорилось:
"Седовласый сэр Антони  Иден,  выступая  на  прошлой  неделе  в
британской  Палате  общин,  предупредил  ученых,  что тревожные
сообщения (см. раздел "Нация"), публикуемые в  последнее  время
мировой  прессой,  вовсе не обязательно являются мистификацией.
Профессор Хопкинс, давший  интервью  аналитику  "Тайма"  Кэтрин
Дануте  Гамбургер,  заявил...". Заявление престарелого физика в
большей степени трактовало вопросы морали, нежели математики, и
аналитику "Тайма" оставалось лишь  пуститься  от  добра  искать
добра.  Ей удалось соорудить довольно эффектное попурри на тему
оборонных радаров на Аляске.
   Что до "Лайфа", то  он  взял  неправильный  след.  Поскольку
определенные   сведения   о   Хозяине   отсутствовали,   журнал
разродился догадкой о  том,  что  он,  возможно,  проживает  на
космической  станции, обретающейся где-то возле Луны. Срединные
страницы  журнала  были  украшены  превосходными   драматичными
иллюстрациями, изображающими множество кратеров, двойных звезд,
полярных  сияний  и  мужчин  в  резиновых  скафандрах, летающих
туда-сюда  с  помощью  реактивных  струй  сжатого  воздуха,   -
невзирая  на то обстоятельство, что отталкиваться этому воздуху
было решительно не от чего.



 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [3]