Сэр  Джозеф   выслушал  этот  рассказ  с  выражением  мудрости,  такта,
сочувствия, многоопытности  и довольства  на лице,  в нужные  моменты  важно
кивал, что-то понимающе бурчал себе под нос и, наконец, заговорил:
     -- Дорогая Цинтия. Признаться, я не представлял себе, что все настолько
плохо. Как  же  тяжело вам приходится  и  как мужественно  вы  держитесь! Но
впадать в отчаяние  не стоит. Поверьте, даже  эта весьма неприятная  история
может пойти ему во благо. Возможно даже,  в жизни вашего мальчика она станет
поворотным  пунктом. Эта  история многому  научила  его. Я не удивлюсь, если
окажется, что дома он не ночевал потому, что ему было стыдно взглянуть вам в
глаза. Знаете,  по-моему, будет лучше, если я сам с ним переговорю. Когда он
обЦявится, посылайте его ко мне. Мы пойдем  с ним в клуб обедать и поговорим
с глазу на  глаз. По-мужски. Быть может, к моим советам он  и  прислушается.
Мне  кажется,  он  когда-то  начинал  изучать  право?  Вот  и  давайте снова
определим его на юридический факультет. Держите его при себе. Не давайте ему
много денег. Пусть зовет своих друзей домой  -- не станет же он приглашать к
вам в  дом невесть кого! Мы  поменяем ему  окружение.  Я  же помню,  вы сами
говорили,  что  за все лето он ни разу не  был на балу. А значит, у  него не
было возможности  познакомиться с хорошей  девушкой  нашего круга.  И потом,
пусть идет работать. У  парня ведь есть голова на плечах, и рано  или поздно
работа его увлечет. А  когда вы убедитесь, что он взялся  за ум, снимите ему
квартирку в "Линкольнз инн". Пусть видит, что  вы ему доверяете. И я уверен,
он оправдает...
     Почти полчаса они строили  планы относительно будущего Бэзила, воздавая
должное той силе воли, которую молодой человек проявит на пути нравственного
перерождения.
     -- Джо, как вы мне  помогли! --  сказала, наконец, леди Сил. -- Что б я
без вас делала?
     --  Дорогая Цинтия, одно  из преимуществ преклонного возраста состоит в
том, что в этом возрасте старая дружба обретает новую силу и красоту.
     -- Я никогда не забуду этот вечер, Джо.
     Старикан  нырнул  в такси  и покатил в клуб "Сент-Джеймс", а  леди  Сил
стала  медленно  подыматься по лестнице к себе в спальню -- оба  под большим
впечатлением от зажигательной детской игры  "А что, если?..", в  которую они
только что с таким энтузиазмом играли, сидя у камина. Леди Сил сняла платье,
опустилась  в  кресло  у огня  и  позвонила  в  стоявший  на  каминной доске
колокольчик.
     -- Дай мне стакан молока, Брэдшо. Я ложусь.
     Горничная  сняла кувшин с  молоком  с каминной  решетки, где он  стоял,
чтобы молоко не остыло, и, ловко придержав серебряной ложечкой пенку, налила
горячее молоко в стакан. Затем принесла шкатулку с  драгоценностями, и в нее
-- медленно,  одно  за другим -- попадали снятые с пальцев кольца,  браслет,
ожерелье,  серьги. После  этого горничная  стала  вынимать  шпильки из волос
хозяйки,  а леди Сил, держа стакан обеими руками,  начала  неторопливо  пить
горячее молоко.
     -- Можешь сегодня долго мне волосы не расчесывать. Я устала.
     -- Надеюсь, обед прошел с успехом, миледи?
     -- Думаю, да. Безусловно.  Капитан  Кратуэлл, правда, ужасно  глуп,  но
слава Богу, что он пришел, -- я ведь позвала его в последний момент.
     -- Младшая дочь ее светлости впервые на званом обеде?
     -- Кажется, впервые. Выглядела она превосходно. Щебетала без умолку.
     Леди  Сил  пила  горячее  молоко,  погрузившись в благостные  раздумья,
которые  вызвал в  ней сэр Джозеф. Она  представляла  себе, как  Бэзил утром
спешит  на  работу  -- на первых порах на автобусе,  а  потом, когда на деле
докажет,  что  образумился,  --  в  двухместном автомобиле.  Одет  он  будет
неброско, но элегантно, а в руке  будет держать портфель или  кожаную сумку.
Перед обедом, как правило,  он будет просматривать бумаги. Обедать они будут
вместе, а после обеда -- ходить в театр или в кино.  Аппетит у него к вечеру
разыграется не на шутку --  ведь днем  он будет завтракать на скорую руку, в
каком-нибудь недорогом кафе возле работы. Время от времени она, чтобы ему не
было скучно, будет звать гостей, человек семь-восемь: умных, респектабельных
молодых людей его возраста и  хорошеньких благовоспитанных девушек. Летом он
будет ходить два раза в неделю на танцы и рано возвращаться домой...
     -- Брэдшо, где ложечка? Надо снять пенку...
     ...Потом, уже позже, она будет  приезжать к нему в "Линкольнз инн" пить
чай.  Когда  она войдет, он снимет с кресла груду книг, чтобы дать ей сесть.
"Я привезла тебе зеркало". -- "Ой, мама, огромное тебе спасибо". -- "Сегодня
утром я заметила его в витрине "Елены Рубинштейн" и решила, что  ты повесишь
его  над  камином. А  то без  зеркала в  комнате мрачновато.  Только  оно  с
маленькой трещинкой, но  это не беда". -- "Спасибо, я сейчас же его повешу".
-- "Оно у меня в машине, дорогой. Пусть Эндрюс сбегает"...
     Стук в дверь.
     -- Даже в такое время нет покоя. Брэдшо, посмотри, кто там.
     -- Мистер Бэзил, миледи.
     -- О Боже!
     Вошел Бэзил. На стряпчего из "Линкольнз инн" он был настолько не похож,
что леди Сил с трудом его узнала.
     -- Брэдшо, я позову тебя через две минуты... Прости, Бэзил, но сейчас я
не  смогу уделить  тебе время.  Нам надо  серьезно  поговорить, но я  ужасно
устала. Где ты был?
     -- Лучше не спрашивай.
     --  Мог  бы  предупредить,  что  не  придешь  обедать.  Я  же  на  тебя
рассчитывала.
     -- Извини, надо было сЦездить к Аластеру с Соней. Обед удался?
     --  В общем,  да. Пришлось  вместо тебя  срочно приглашать безотказного
Тоби Кратуэлла. Кто бы еще согласился прийти в последний момент? Прошу тебя,
не верти в руках драгоценности. Закрой шкатулку, будь добр.
     -- К твоему сведению, я бросил политику. Тебе, это, известно?
     -- Да, меня вся эта история ужасно огорчила -- огорчила и возмутила. Но
сейчас  у  меня  нет  сил это обсуждать--я  очень устала.  Я  уже  обо  всем
договорилась: на днях ты завтракаешь в клубе с сэром Джозефом Маннерингом, и
он тебе все обЦяснит. Мы познакомим тебя  с новыми, приличными  девушками, а
потом подыщем тебе зеркало... что я говорю,  квартиру в "Линкольнз  инн". Ну
что? Доволен? Только, пожалуйста, сейчас ни о чем меня не спрашивай.
     -- Я, собственно, пришел сказать, что уезжаю в Азанию.
     -- Нет, нет, милый, ты  что-то путаешь.  На днях ты завтракаешь с Джо в
"Странниках".
     -- И мне понадобятся деньги.
     -- Это решенный вопрос.
     -- Пойми ты, мне осточертел Лондон.  Мне осточертела  политика. Я  хочу
уехать. Причем именно в Азанию. В свое время, когда я еще учился в Оксфорде,
я  как-то  завтракал  с их императором.  Забавный  малый.  Дело  в  том,  --
продолжал Бэзил,  ковыряя в трубке  изящными золотыми маникюрными ножницами,
которые он взял с туалетного столика, -- что каждый год на  земном шаре есть
всего  одно  место,  куда  действительно   стоит   поехать,  где  происходят
любопытные  вещи.  Вся штука в том, чтобы  найти  это  место и вовремя  туда
попасть.
     -- Бэзил, милый, не ковыряй в трубке ножницами.
     --  История одновременно во  всех странах не делается.  В Азании сейчас
потрясающе  интересно.  Короче, завтра  я  туда отправляюсь.  До Марселя  --
самолетом,  а дальше  -- морем. Но  на поездку мне нужно как минимум пятьсот
фунтов.  Барбара мне  эту  сумму  предлагала, но я  решил, что  проще  всего
потратить на  путешествие  свое  годовое содержание. Возможно,  пока меня не
будет, придется оплатить кое-какие мои долги... Вот я  и подумал, не сделать
ли тебя своим поверенным...
     --  Мой  мальчик,  ты  несешь  какой-то  вздор. После встречи  с  сэром
Джозефом ты сам все поймешь. Завтра же утром мы с тобой ему позвоним. А пока
пойди хорошенько выспись. У тебя неважный вид.
     -- На худой конец попробую обойтись и тремястами фунтов.
     -- Ну, будет,  будет. Я  уже позвала  Брэдшо. Завтра утром ты и  думать
забудешь про эту свою Азанию. Спокойной ночи,  детка. Слуги  уже поднялись к
себе. Не забудь выключить внизу свет, ладно?
     Когда  Бэзил вышел, леди Сил  разделась и наконец-то опустилась на свою
роскошную  постель.  А  Брэдшо  тем  временем  бесшумно  плавала по комнате,
выполняя свои  последние дневные обязанности:  отнесла халат, белье  и чулки
леди Сил к себе в комнатку,  навела порядок на туалетном  столике, задвинула
ящики комода, протерла ваткой маникюрные ножницы, приоткрыла на четыре дюйма
окна, взяла совок, набросала в камин мелкого угля, подняла каминную решетку,
поставила на столик у кровати бутылку "Виши" и стакан, после чего, прихватив
поднос с  кувшином  молока,  подошла  к  двери  и замерла на  пороге,  держа
свободную руку на выключателе.
     -- Что-нибудь еще, миледи?
     -- Нет, Брэдшо. Все в порядке. Утром я позвоню. Спокойной ночи.
     -- Спокойной ночи, миледи.
     Бэзил спустился  в  холл к  телефону и позвонил  миссис Лайн. В  трубке
раздался тихий, слегка раздраженный голос:
     -- Алло. Кто это?
     -- Бэзил. Пауза.
     -- Алло! Как дела, Анджела? Это я, Бэзил.
     -- Я узнала тебя, милый. Я молчу потому, что  не знаю, что сказать... Я
только  что  вернулась... Ужасно  было скучно...  Я тебе сегодня  звонила...
Никак не могла тебя застать.
     -- У тебя какой-то странный голос.
     -- Правда? Да... Почему ты позвонил? Ведь уже поздно.
     -- Я сейчас приеду.
     -- Ты с ума сошел.
     -- Я хотел попрощаться -- я уезжаю.
     -- Что ж, правильно делаешь.
     -- Ты хочешь меня видеть?
     -- С одним условием, милый, -- если ты будешь со мной ласков. Последнее
время я что-то совсем  скисла. Ты будешь со мной ласков, обещаешь? Если нет,
я этого просто не перенесу.
     Через  час  они лежали  рядом  на спине и курили. Ее  нога касалась под
одеялом его ноги.
     -- Может, хватит  про этот остров? -- наконец  перебила его Анджела. --
Давай поговорим о  чем-нибудь другом...  Мне  ведь  будет  плохо,  когда  ты
уедешь.
     -- Поскорей бы!
     -- Я знаю, -- сказала Анджела. -- Я не обольщаюсь.
     -- Ты -- фантастическая девушка, Анджела.
     -- Тебе уже пора.... Знаешь что?
     -- Пока нет.
     -- Я дам тебе денег.
     -- Хорошая мысль.
     -- Понимаешь,  когда ты  позвонил, я  сразу догадалась, что тебе  нужны
деньги. Правда, сегодня ты был со мной по-настоящему ласков, хотя и надоедал
с этим своим островом. Когда  ты положил трубку,  я  подумала,  что  было бы
хорошо, если бы хоть сегодня ты не просил у меня взаймы. Раньше ведь, честно
говоря, я любила тебя подразнить. Ты не замечал? Должна же я  была доставить
себе  удовольствие, и, по-моему, иногда мне удавалось вывести из  равновесия
даже такого, как ты. Я  любила наблюдать, как ты юлишь, как ходишь вокруг да
около.  Видела, как бегают  у  тебя глаза...  Надо же мне  было  хоть как-то
поднять себе настроение, согласись? От тебя ведь не дождешься. Но в этот раз
мне хотелось,  чтобы ты не волновался,  чтобы был со мной ласков.  И сегодня
мне было  хорошо.  Пока ты ехал ко мне, я  выписала чек на твое имя... Он на
туалетном столике. Сумма вполне приличная...
     -- Ты фантастическая девушка, Анджела.
     -- Когда ты едешь?
     -- Завтра.
     -- Я буду скучать без тебя. Счастливого  пути. Без двадцати десять утра
леди Сил позвонила в колокольчик. Брэдшо раздвинула занавески, закрыла окна,
а затем принесла апельсиновый сок, письма и газеты.
     -- Спасибо, Брэдшо.  Я прекрасно спала. Проснулась  всего  один раз, но
тут же заснула опять. Дождь?
     -- Увы, миледи.
     -- Мне необходимо сейчас же поговорить с мистером Бэзилом.
     -- Мистер Бэзил уже уехал.
     -- Так рано? Не сказал куда?
     -- Сказал, миледи, но я забыла. Куда-то в Африку, кажется.
     -- Какая досада, он был мне сегодня очень нужен.
     В одиннадцать часов от сэра Джозефа Маннеринга принесли корзину цветов,
в полдень леди Сил  отправилась на заседание  комиссии и только через четыре
дня  обнаружила пропажу браслета с изумрудом -- однако  к тому времени Бэзил
был уже далеко.
     Кройдон, Ле-Бурже,  Лион,  Марсель; серенький, ветреный  день; по окнам
хлещет, растекаясь  тонкими струйками, нескончаемый мелкий  дождик; к вечеру
гул  пропеллера стихает; под ногами пропитанный влагой  дерн; всю дорогу, от
аэродрома до гавани,  сильно пахнет  влажным кустарником; на набережной ряды
побитых ветром пакгаузов, мальчишка-вьетнамец драит палубу;  угрюмый стюард:
"Отплываем только завтра... распределением  кают  занимается сommissaire`...
сейчас он на бе-

     ' Здесь: чиновник морского министерства (франц.)

     регу...  когда   вернется  --  неизвестно...  багаж  оставить  негде...
багажное  отделение  закрыто, ключ у  соmmissairе...  попробуй оставь его на
палубе -- украдут... спасибо (прячет двадцать франков  в  карман)...  можете
положить чемоданы  в одну из  кают, там их никто не  возьмет... да.  ключ  у
меня... конечно, присмотрю,  не беспокойтесь"; обед  в Верденском ресторане;
Бэзил наедине с бутылкой отличного бургундского.
     На  следующий  день  после полудня  немецкий трофейный пароход, старая,
уродливая посудина, наконец отплыл; с утра до ночи в  баре  на палубе играют
на скрипке и на пианино два маленьких человечка в  пальто из альпака; второй
завтрак -- в двенадцать,  обед --  в семь; красное алжирское вино; на десерт
-- сморщенные, в крапинку яблоки; в маленькую кают-компанию набились дети; в
курительной комнате играют в  карты  французские  колониальные  чиновники  и
плантаторы.  Большие  пароходы  в Матоди  не  останавливаются. За  обеденным
столом Бэзил  говорит не закрывая  рта на безупречном французском языке,  по
вечерам  ухаживает за мулаткой с Мадагаскара;  вскоре,  однако, и мулатка, и
пароход ему  надоедают, за обедом он сидит с надутым видом и читает  книжку,
жалуется  капитану, что  газетам  нельзя  верить, часами валяется на койке у
себя в каюте, дымит манильской сигарой и пялится на трубы под потолком.
     Из  Порт-Саида  он отправил  Соне  несколько  неприличных открыток,  за
бесценок продал индийскому ювелиру материнский браслет, познакомился  в баре
"Истерн  иксчейндж"  с   инженером  из  Уэльса,  на  глазах   у  изумленного
египетского  полицейского с  ним  подрался  и  на  следующее  утро,  заметно
повеселевший, вернулся на пароход за несколько секунд до поднятия трапа.
     На Суэцком канале -- штиль; мулатка с Мадагаскара изнемогает от  любви.
Красное  море; на нижней  палубе  неподвижно,  словно  трупы, лежат вповалку
пассажиры  третьего  класса;  надрываются  неугомонные  скрипка и пианино; в
плескающемся на  дне стакана лимонном соке плавает грязный кубик льда; Бэзил
лежит  на  койке  и с  угрюмым  видом курит  сигару за  сигарой, не  обращая
внимания на страдания соседа по каюте. Джибути; иллюминаторы задраены, чтобы
внутрь не попадала пыль; на пароход по трапу взбегают кули с корзинами угля;
на  улицах,  натирая  зубы  ивовыми прутьями,  злобно  скалятся туземцы;  во
французском универмаге у прилавка стоит богатая абиссинка в зеленой вуали;
     возле почты на  акацию с хитрым  видом забралась черная обезьяна. Бэзил
познакомился с  буром  из  Южной  Африки; пообедав прямо  на  мостовой перед
отелем, они  поехали в  кабриолете  в  сомалийский квартал,  где  в грязной,
залитой тусклым светом хижине Бэзил принялся рассуждать о финансах различных
стран,  пока  бур  не уснул,  повалившись  на  плетеную  кушетку,  а  четыре
танцовщицы  не забились в угол и  не начали, жестикулируя, точно шимпанзе, о
чем-то с негодованием шептаться.
     Пароход отплывал в  Азанию в полночь. Три ряда далеких огней отражались
в  черной неподвижной воде; из темноты  до берега доносились звуки скрипки и
пианино, которые время  от времени  заглушались прерывистым воем возвещавшей
об  отплытии  корабельной  сирены.  Бэзил  сидел  на корме  маленькой лодки,
опустив одну  руку  в воду; когда  лодка уже подплывала к пароходу, лодочник
перестал грести,  поднял  весла  и  стал уговаривать  Бэзила  купить у  него
корзину  лайма; некоторое время  они  препирались на ломаном французском,  а
затем  весла  снова  зашлепали по воде. На носу корабля раскачивался фонарь;
Бэзил  взбежал  на палубу  и спустился в  каюту; его сосед уже спал и, когда
зажегся свет,  сердито  повернулся к стенке; иллюминатор не открывался  весь
день, и в  каюте  нечем  было  дышать; Бэзил закурил сигару, лег  и  раскрыл
книгу. Вскоре старенький пароход стало покачивать, а когда он вышел из бухты
в открытый  океан--легонько  подбрасывать на волнах.  Бэзил выключил свет и,
счастливый, закурил очередную сигару.
     В Лондоне леди Метроленд устраивала прием.
     -- Теперь никто не приглашает нас  в гости, кроме Марго. Может, правда,
только она одна и устраивает приемы, -- сказала Соня.
     --  Идешь  на званый обед в надежде  встретиться с новыми,  интересными
людьми, а встречаешь старых, скучных знакомых, с которыми можно было бы и по
телефону поговорить.
     -- Непонятно, почему нет Бэзила. У Марго он всегда бывает.
     -- А разве он не уехал за границу?
     -- По-моему, нет. Ты что, забыла, на днях он у нас обедал.
     -- Правда? Когда?
     -- Дорогая, не могу же я все  помнить...  Вон стоит Анджела, спроси ее,
она наверняка знает.
     -- Анджела, Бэзил уехал?
     -- Да, в какую-то невероятно экзотическую страну.
     -- Дорогая, так ты, наверно, на седьмом небе от счастья?
     -- Да как тебе сказать...

     Бэзил проснулся  от лязга падающей якорной  цепи  и, как был, в  пижаме
вышел  на  палубу.  Все  небо переливалось  зелеными и  серебряными  бликами
рассвета. Развалившись на скамьях и шезлонгах и укрывшись чем  попало, спали
пассажиры. Между  ними,  открывая  люки, бегали  босоногие  матросы; младший
офицер что-то  кричал с мостика  людям на  лебедке. К пароходу  уже подплыли
принять груз два лихтера, а вокруг них  сновало с десяток груженных фруктами
лодок.
     Вдалеке,  на расстоянии  примерно  четверти  мили,  выступала  из  воды
набережная  Матоди; над белыми и мшистыми крышами домов возвышались минарет,
португальский форт, миссионерская церковь, несколько самых крупных городских
магазинов,  отель  "Император  Амурат";  за городом и по обеим его  сторонам
вдоль  побережья   тянулись  луга  и  зеленые  плантации,  а  у  самой  воды
раскинулись пальмовые рощи.  Над городом высоко в небо уходили еще окутанные
предутренним  туманом крутые  отроги гор  Сакуйю, где  через  перевал  Укака
вилась дорога в Дебра-Дову.
     К облокотившемуся на поручни Бэзилу подошел интендант:
     -- Вы здесь сходите, мистер Сил?
     -- Да.
     -- В таком случае вы -- единственный. Мы отплываем в полдень.
     -- Я уже готов, мне только одеться.
     -- Вы в Азанию надолго?
     -- Возможно.
     -- По делу? Говорят, страна интересная.
     Однако  на этот  раз Бэзил был не склонен просвещать своего собеседника
и, буркнув: "Нет, на отдых", возвратился  в каюту, оделся и собрал вещи. Его
сосед посмотрел на часы, выругался и  повернулся  к  стене; проснувшись,  он
обнаружил   пропажу   крема  для  бритья,  комнатных   туфель  и   отличного
тропического  шлема,  который  он всего  несколько  дней  назад  приобрел  в
Порт-Саиде.

        4

     Конечная  станция  Grand  Chemin de  Fer  d'Azanie находилась в миле от
Матоди.  К  ней  вела широкая, совершенно  разбитая дорога,  с  обеих сторон
обсаженная  акациями,  между  которыми были развешены  разноцветные  флажки.
Посреди  дороги,  на покрытой рытвинами  и выбоинами  красной земле лежал на
боку заржавевший  грузовик,  который  пытались оттащить  в сторону скованные
цепью  каторжники.  Грузовик  валялся  здесь  уже полгода  после  того,  как
шофер-араб на большой  скорости врезался на нем в  идущее навстречу стадо. В
настоящее  время шофер за отказ  оплатить стоимость ремонта  отбывал срок  в
городской тюрьме. Автопокрышки были изЦедены белыми муравьями, многие детали
разворованы на починку других машин, а между задними колесами, отгородившись
от  мира  сложнейшим сооружением  из  лохмотьев, листового железа,  грязи  и
травы, устроилась жить семья туземцев.
     Под машиной  туземцы  нашли  себе пристанище еще  в то спокойное время,
когда император был в горах. Теперь  же он  вернулся и отдал приказ оттащить
грузовик на обочину, чтобы освободить дорогу на станцию. С возвращением Сета
Матоди наводнили солдаты и государственные чиновники, и уже три недели город
бурлил,  стены  домов  были оклеены  прокламациями,  по  улицам  маршировали
войска, играла музыка, на городской площади вешали пленных --  покоя не было
ни днем, ни ночью. В арабском клубе росло возмущение новым режимом.
     Махмуд аль-Хали  ибн-Саид,  болезненный  отпрыск  старейшего  в  Матоди
арабского рода, сидел  в окружении своих соотечественников и с мрачным видом
жевал  кхат.  Сквозь  зарешеченные  ставни  в  комнату  пробивалось  солнце,
бросавшее  узорчатый свет  на потертые ковры и диваны; у  кальяна не хватало
двух  янтарных  мундштуков,  у  стоявшего  в  углу кресла-качалки  сломалась
спинка,  на старинном,  сандалового  дерева  столе треснула крышка и  отошла
фанеровка.  Только эти несколько  человек, шесть стариков и  двое изнеженных
юнцов, один из которых вдобавок  страдал эпилепсией, и остались от исконного
населения  Матоди  --  все  арабские  конники  давным-давно полегли  в  бою.
Разговор  в  клубе шел о  том,  что  сейчас  в  городе  нет  места  истинным
аристократам, уже не  расскажешь на улице забавную историю,  не  постоишь на
набережной,  во  всех подробностях  обсуждая  цену  земельного  участка  или
чистокровного жеребца;  теперь не то что постоять --  пройти нельзя: столько
понаехало чернокожих, индусов, этих грязных, необрезанных, неверных рабов; в
судах  заседают  выскочки и мошенники, с  которыми невозможно иметь  дело...
евреи  скупают  землю....   налоги...  беззастенчивая  наглость  во  всем...
никакого  уважения  к  досугу...  повсюду  развесили  эти идиотские  флажки,
освобождают  улицы, куда-то  тащат разбитые машины, пользуясь  тем,  что  их
владельцы  не  могут  этому  помешать...  Сегодня  вышел  указ,  запрещающий
одеваться  в  арабское  платье.  Неужели  теперь  придется,  точно  каким-то
клеркам,  ходить в пиджаках, брюках и тропических  шлемах?.. И это при  том,
какие  бешеные  деньги  берут  сейчас  портные...  Нет,  все  это специально
подстроено, не иначе... Такое впечатление, что живешь в английской колонии.
     С  самого  утра  с  ведущей на  станцию дороги доносились  крик, ругань
надсмотрщиков, удары палок -- это город  готовился к  пуску первого с начала
войны  поезда  "Матоди--Дебра-Дова", который  должен был  отойти  во  второй
половине дня.
     Пустить поезд оказалось делом непростым.  Накануне сражения на перевале
Укака начальник станции и все  его  подчиненные,  наиболее крупные чиновники
железной дороги, сбежали на материк. Правда,  через неделю после победы Сета
все  они,  один  за  другим,  каждый  по-своему  обЦясняя  причину  бегства,
вернулись  обратно. Немало времени  ушло и на  ремонт железнодорожных путей,
которые враждующие  армии серьезно повредили в нескольких местах; не хватало
также  дров для  топки паровоза  и  проволоки для телеграфных  линий, отчего
возникали  наибольшие сложности, -- не успевали с материка привезти дерево и
проволоку, как солдаты из расформированной армии  генерала Коннолли крали их
на украшения своим женщинам. Наконец, когда  все трудности остались  позади,
было  решено подождать с пуском  поезда до  прибытия  почтового парохода  из
Европы -- того самого, на котором плыл  в Азанию Бэзил Сил.  Таким  образом.
Сил прибыл в Матоди в  тот самый день, на который было намечено триумфальное
возвращение Сета в Дебра-Дову.
     Вся  церемония  была  тщательно  продумана  самим  императором,  что  и
отразилось  в специальном  приказе, развешенном по всему  городу  на сакуйю,
арабском  и  французском языках  наряду с  множеством  других постановлений,
знаменующих наступление Прогресса и Новой Эры.

     ОтЦезд императора в Дебра-Дову
     1) Император  отправляется на железнодорожный вокзал в  Матоди  в 14.30
(8.30 по  мусульманскому времени) в  сопровожден  нии личной свиты,  а также
главнокомандующего и  его  штаба, В почетный караул встанет  первый батальон
императорской  лейб-гвардии. Всем  военным,  независимо  от званий, надлежит
быть в полной парадной форме (офицерам -- в сапогах); гражданским лицам -- в
пиджаках, с орденами в петлицах; боевых патронов войскам не раздавать.
     2) У входа  на вокзал  императора встретит  начальник  станции, который
проводит Его  величество в вагон.  В  помещение вокзала, а  также на  перрон
публика   не   допускается,   за  исключением   (в   порядке   очередности):
дипломатического   корпуса,   несторианского   митрополита  Матоди,  викария
апостольской  церкви,  старейшины  мормонов,  офицеров   Его  императорского
величества,  директоров  железнодорожной  компании  Grand   Chemin  de   Fer
d'Azanie,  высшей знати  Азанийской  империи, представителей прессы. Ни один
человек, независимо  от его  положения, не будет допущен на перрон, если  он
неряшливо одет или находится в состоянии алкогольного опьянения.
     3)  Публике  разрешается  стоять  вдоль  дороги  на  станцию,  по  пути
следования  торжественного кортежа. Полиции  надлежит  внимательно  следить,
чтобы встречающие не пустили в ход огнестрельное оружие.
     4)  Продажа  спиртных напитков  запрещается  с полуночи до  отправления
императорского поезда.
     5)  Один  вагон  поезда предназначается  для  пассажиров,  следующих  в
Дебра-Дову по частным делам. За билетами обращаться к начальнику станции. Ни
один пассажир не будет допущен на перрон после 14.00.
     6)  Всякое  нарушение  вышеизложенных  правил  будет караться  тюремным
заключением сроком до десяти лет либо конфискацией имущества и  поражением в
правах,   либо   --   и  тюремным  заключением,  и   конфискацией  имущества
одновременно.

     Это обЦявление  Бэзил прочел на  вокзале, куда он приехал  на извозчике
прямо  с  набережной. Он  пошел  в кассу  и купил  билет  первого класса  до
Дебра-Довы, который обошелся ему в двести рупий.
     -- Пожалуйста, зарезервируйте мне место в сегодняшнем поезде.
     --  Это невозможно.  Билеты продаются  только  в один  вагон. Все места
зарезервированы уже несколько дней назад.
     -- А когда будет следующий поезд?
     -- Кто знает?  Возможно, через  неделю. Ведь  паровоз должен  вернуться
обратно. Он у нас один -- все остальные сломаны, а механик занят танком.
     -- Позовите начальника станции.
     -- Я начальник станции.
     --  Послушайте, мне совершенно  необходимо попасть в  Дебра-Дову именно
сегодня.
     --  В  таком случае вам надо было  закомпостировать  ваш билет заранее.
Поймите, мсье, вы не в Европе.
     Бэзил  двинулся  было к выходу, но  тут  увидел  маленького  человечка,
который, соскочив  с  груды  чемоданов, засеменил  в его сторону. Он  был  в
полушерстяном  костюме  и  в  ермолке,  с  живыми  глазами, круглым  сальным
желтоватым лицом и чаплиновскими усиками.
     -- Хелло! Вы англичанин? Вам что-то нужно?
     -- Мне нужно попасть в Дебра-Дову.
     -- 0'кей, могу устроить.
     -- Буду вам очень благодарен.
     --  Почту  за  честь.  Знаете,  кто  я?  Вот, смотрите.  -- И человечек
протянул   Бэзилу  визитную  карточку,  на  которой  значилось:  "М.  Krikor
Youkoumian,  Grand Hotel et Bar Amurath Matodi, Grande Hotel  Cafe Epicerie,
et Bibliotheque Empereur Seyid Debre  Dowa. Touts les renseig nements"`. Имя
"Сеид" было замазано красными чернилами и сверху подписано "Сет".
     -- Оставьте карточку у  себя, -- сказал господин Юкумян. -- Вы  едете в
Дебра-Дову. Со мной едете. Я все устрою. Как ваше имя, сэр?
     -- Сил.
     --  Послушайте меня,  мистер Сил. Вы хотите ехать в  Дебра-Дову. У меня
есть два места. Вы  платите мне двести рупий, и я пересаживаю госпожу Юкумян
в товарный вагон. Договорились?
     -- Нет, двести рупий я вам не заплачу.
     --  Послушайте меня внимательно, мистер  Сил. Я все  устрою.  Вы же  не
знаете этой страны. Гиблое место. Если не попадете на поезд, будете сидеть в
Матоди одну, две, три, может, шесть недель. Тогда придется платить больше. Я
англичан  уважаю.  Настоящие джентльмены.  Давайте  так:  вы  мне  даете сто
пятьдесят  рупий,  и  госпожа Юкумян  едет в телятнике. Вы не понимаете, что
такое ехать в телятнике вместе с мулами. Это мулы генерала. Злые, как черти.
Весь день  будут бить ее копытами. И воздуха в телятнике нет. Вонь, микробы.
Она может  задохнуться, ее могут  затоптать  мулы. А ведь она  хорошая жена,
работящая,  любящая. Не будь  вы  англичанином, я бы меньше  чем  за пятьсот
рупий никогда  бы не пересадил  госпожу  Юкумян в  товарный вагон.  Ну  что,
договорились?
     -- Договорились, -- сказал Бэзил. -- По-моему, вы хороший малый.
     -- Послушайте, дайте мне деньги  сейчас, хорошо? А я поведу  вас в свое
кафе.  Тут вам не  Лондон  -- кафе  маленькое,  грязное,  но  бренди у  меня
отличное. Сам его только в воскресенье настаивал.
     В два часа пополудни Бэзил и господин Юкумян заняли свои места в поезде
и стали ждать  прибытия  императора.  В  вагоне, кроме  них, было  еще шесть
пассажиров: один грек, который сразу же предложил купить у него апельсины  и
вскоре уснул;  четыре индийца, которые жарким шепотом жаловались  друг другу
на то, что их здесь за людей не считают, и азанийский аристократ с супругой,
которые  молча  и  почти  непрерывно  жевали  завернутый  в газету  пирог  с
бараниной.  Личные вещи  господина  Юкумяна  поместились в  одном  небольшом
чемодане,  однако  у него  было еще  несколько корзин с товаром, которым  он
собирался торговать в Дебра-Дове и который  теперь,  за незначительную мзду,
удалось пристроить в почтовый вагон. Что же касается госпожи Юкумян,  то она
тихо  всхлипывала, забившись в угол  телятника  и  прижимая  к  груди  банку
вишневого варенья, которую, чтобы компенсировать отсутствие удобств, подарил
ей муж. В нескольких  футах от нес из  темноты  время от времени раздавались
тревожное мычанье, храп и хруст соломы под копытами.
     Освободить вокзал от  зевак, несмотря на приказ императора, полиции  нс
удавалось.  Над  железной оградой то и дело  появлялись  курчавые головы, по
которым полицейские, человек двадцать -- тридцать, с  остервенением колотили
бамбуковыми дубинками.  Немало зрителей  залезло и на крышу вокзала. Индиец,
продававший   представителям   Международного  пресс-агентства   открытки  с
экзотическими   видами  Азании,   теперь   поспешно  фотографировал  местных
знаменитостей,  которые,  кстати,  также   не  до  конца   выполнили  приказ
императора: митрополит, например, был так пьян,  что не держался на ногах и,
качаясь, виснул на руке своего капеллана; корреспондент "Courier d'Azanie"``
явился на вокзал  в расстегнутой рубахе, продавленном  тропическом  шлеме  и
парусиновых  туфлях; грек, агент  по  погрузке  и  отправке  судов, он же --
вице-консул   Великобритании,  Нидерландов,  Швеции,  Португалии  и  Латвии,
приступил к выполнению своих обязанностей, напялив

     `  "Мсье   Крикор   Юкумян.   Гранд-отель  и  бар  "Амурат"  в  Матоди;
Гранд-отель-кафе-магазин и библиотека  императора Сеида в Дебра-Дове.  Любые
услуги" (франц.).
     `` "Курьер Азании" (франц.).

     плащ  поверх  пижамы  и  еще  толком  не  проснувшись; директор  банка,
наполовину индиец,  по  совместительству  --  вице-консул  Советской России,
Франции и Италии,  еще спал у  себя  дома,  а  один из  главных коммерсантов
страны,   представитель   других   великих   держав,   человек   загадочного
происхождения, вообще  находился в настоящее время  на  материке,  занимаясь
отправкой  из Александрии  в  Матоди  долгожданной  партии гашиша. Несколько
сановников,   облачившись  в  национальные  костюмы,  уселись  в  кружок  на
расстеленном  прямо  на  перроне  ковре  и  завели, почесывая  голые  пятки,
пространный  разговор  о женщинах.  Две  козы и  несколько небольших индеек,
принадлежавших начальнику станции, были,  по  случаю  праздника, выпущены из
женской уборной, где их  обыкновенно держали, и теперь, копаясь в  отбросах,
разбрелись по всему перрону.
     Только через час после назначенного времени барабаны и дудки гвардейцев
возвестили  о  прибытии императора,  задержавшегося в  пути из-за сломанного
грузовика,  который,  несмотря на все  усилия, так и  не удалось  сдвинуть с
места.  Прежде чем императорский  кортеж вновь  двинулся в путь, губернатор,
которому надлежало освободить  дорогу, был поколочен  дубинками и разжалован
из виконта в баронеты.  Императору же пришлось выйти  из машины и продолжать
путешествие верхом  на  муле,  за которым,  с  императорскими  чемоданами на
голове, шли человек десять тут же мобилизованных зевак.
     На вокзал император  прибыл в скверном расположении  духа,  накричал на
начальника станции и на обоих вице-консулов, не обратил никакого внимания на
местную  аристократию,   в   том  числе  и  на  подвыпившего   епископа,   а
фотокорреспонденту  лишь кисло  улыбнулся  в  обЦектив.  Гвардейцы  взяли на
караул, незаконно проникшие на  крышу зрители устроили нестройную овацию,  и
император,   в  сопровождении  генерала  Коннолли   и  свиты,  направился  к
предназначенному для него вагону. Начальник станции с фуражкой в  руке стоял
по стойке "смирно" в ожидании дальнейших распоряжений.
     -- Его величество дал сигнал к отправлению.
     Начальник станции махнул фуражкой  машинисту, гвардейцы вновь взяли  на
караул.  Грянул  национальный гимн.  Две  дочери директора  железной  дороги
бросили лепестки роз на ступеньки  императорского вагона. Паровоз засвистел,
Сет продолжал улыбаться... но ничего не произошло.  Доиграв куплет до конца,
оркестр смолк; солдаты с  нерешительным видом переминались с ноги на ногу; в
наступившей  тишине митрополит  продолжал отбивать рукой какую-то одному ему
известную  мелодию;  среди  озадаченных зрителей,  то  появляясь,  то  вновь
исчезая, важно разгуливали козы и индейки. И тут, когда все замерло, паровоз
вдруг  дернулся,  тряхнул  весь  состав, от тендера  до товарных  вагонов  с
мулами, и, к неописуемому восторгу сидящих на крыше чернокожих, уехал.
     -- Император не давал указаний задерживать отправление поезда.
     -- Этого я  не учел, -- сказал начальник  станции. -- Наш  единственный
паровоз ушел, а поезд остался. Теперь мне несдобровать.
     Но  Сет  никак не отреагировал на случившееся. Пассажиры стали выходить
на платформу,  закуривали, шутили. Сет старался в их сторону не смотреть. Он
был оскорблен до  глубины  души: его опозорили в момент величайшего триумфа;
планы,  которые  он  с  таким  увлечением  строил,   рухнули   в  одночасье;
нерадивость  служащих железной  дороги компрометировала  его  в глазах всего
мира, подрывала  его авторитет.  Проходя мимо  императорского вагона,  Бэзил
мельком  увидел в  окне  мрачное, но  весьма решительное лицо  чернокожего в
белом тропическом  шлеме. "У меня никудышный народ,  -- размышлял между  тем
император.  --  Я отдаю приказы, которые не  выполняются.  Я сродни великому
музыканту,  у  которого  нет  инструмента.  На пути  моего  кортежа валялась
разбитая машина... императорский поезд без паровоза... козы на платформе....
Эти  люди неисправимы. Митрополит пьян.  Старые болваны хихикали, когда ушел
паровоз...  Мне  нужен образованный,  современный  человек...  представитель
Прогресса, Новой  Эры". И тут Бэзил снова прошел мимо, на этот раз беседуя с
генералом Коннолли.
     В это время паровоз, под улюлюканье толпы, пыхтя, подкатил задним ходом
к перрону.
     Рабочие побежали чинить сцепку.
     Наконец поезд тронулся.
     Бэзил  пребывал в отличном настроении  -- с генералом он сразу же нашел
общий язык и на вокзале в Дебра-Дове получил приглашение:
     "Заходи -- гостем будешь".
     Поезд  доставил в Дебра-Дову не только императора Азании, но и почту из
Европы. В английском посольстве  по этому поводу царило  всеобщее ликование.
Все собрались  в  столовой  и  стали  рыться в  мешках  с  корреспонденцией,
раздавая посылки, сличая почерк на конвертах; письма читали, заглядывая друг
другу через плечо...  "Наконец-то  Флора обЦявилась". --  "Мейбл, дашь потом
прочесть письмо  от  Энтони?"  -- "Вот  следующая страница".  -- "Кто-нибудь
хочет прочесть  письмо  Джеку от Сибил?" --  "Я  хочу, но я  еще не дочитала
письмо  Мейбл  от  Агнес". --  "У  Уильяма  огромные долги.  Пришел счет  на
восемьдесят два фунта от  его портного".  -- "И еще один счет на  двенадцать
фунтов из книжного магазина".
     -- От кого это письмо, Пруденс? Что-то я не узнаю почерк...
     -- Полно официальных бумаг, -- пожаловался сэр Самсон. -- У меня сейчас
нет  времени  этим заниматься.  Питер, сделайте одолжение, просмотрите их на
досуге.
     -- Боюсь, сэр,  в ближайшие  дни не получится.  У нас сейчас из-за этой
джимкханы ' и так работы невпроворот.
     -- Да, да, конечно, голубчик, я  понимаю.  Всему свое время. Никогда не
надо делать два дела одновременно. Насколько я могу судить,  отвечать на эти
бумаги  особой  необходимости нет, да и  потом, кто  знает, когда  еще будет
оказия?.. Смотрите-ка, а  вот  что-то действительно  любопытное.  Ничего  не
понимаю... "Перепишите  это  письмо  девять  раз и  разошлите  девяти  вашим
знакомым. Желаем удачи..." Странная идея.
     -- Папа, пожалуйста, не так громко. Я хочу послушать новые пластинки.
     --  Нет, Пруденс,  ты только  подумай.  Все это  дело  затеял  какой-то
американский  офицер во Франции.  Если это письмо  не  разослать  и  цепочка
порвется, беды не миновать, а если разослать -- наоборот, улыбнется счастье.
Тут написано, что одна женщина потеряла мужа, зато другая выиграла в рулетку
целое состояние -- и все из-за этого письма... Чудеса, да и только...
     Пруденс поставила пластинку. Каждый из присутствующих не мог отделаться
от мысли, что теперь предстоит слушать эту мелодию день за днем,  неделю  за
неделей,  до тех пор,  пока  из Европы не  придет очередная  почта.  Слушать
везде: у себя в коттеджах, на территории посольства... даже во время редких,
кратковременных выездов слова этих  песенок будут преследовать их, звучать в
ушах... А пока открывались новые письма, распечатывались пакеты с газетами.
     -- Что это у тебя?
     --  Дорогая,  еще одна  совершенно  невероятная вещь. Смотри.  Это  про
Великую Пирамиду.  Понимаешь,  все это  "космическая  аллегория". Связано  с
"Категорией  вытеснения".  Вот  послушай: "Общая  длина  двух  Галерей  Рока
составляет  ровно  153  дюйма;  153  --   это  символическое  число  Божьего
Избранника в мистическом законе о пятидесяти трех Великих Рыбах". Надо будет
в этом разобраться. Чертовски интересно!  Ума не приложу, кто бы мог послать
мне такое. А впрочем, какая разница.

     ' Спортивные соревнования (инд. англ.).

     Дошла  очередь  до  газет  и  журналов.  Одиннадцать  номеров  "Панча",
одиннадцать "Грэфикс", пятьдесят девять номеров "Таймс", два "Вога", а также
"Нью-Иоркеры", "Уик-энд-ревьюз", "Сент-Джеймс-газетт", "Хорсиз энд хаундз" и
"Ориентал  стадиз". Были в  посылке  также библиотечные  детективы,  сигары,
кристаллы для приготовления содовой.
     -- В следующий раз, когда придет  почта, надо будет устроить новогоднюю
елку.
     Вместе с пустыми конвертами и обертками в камине сожгли несколько депеш
из министерства иностранных дел.
     --  По  всей видимости, внутри Пирамиды  находится тайник, где хранится
Тройной Покров Древнеегипетского пророчества... восточная стена олицетворяет
собой Перемирие в Хаосе...
     -- Завтра  в "Попугае" торжественный прием. Пришло приглашение. Пойдем,
папа?
     -- "Четыре известняковые глыбы символизируют Окончательный Крах в  1936
году..."
     -- Папа!
     -- Что? Прости. Да, конечно, пойдем. А то я уже несколько недель никуда
не выезжал. Засиделся...
     --  Да,  чуть  не  забыл,  --  сказал  Уильям,  --  сегодня  у  нас был
посетитель.
     -- Епископ?
     -- Нет, я его вижу впервые. Он записал свое имя. Бэзил Сил.
     -- Что ему надо? Вам это имя что-нибудь говорит?
     -- Да, имя знакомое. Не помню только откуда.
     -- Вы считаете, надо пригласить его погостить у нас? Писем он  с  собой
не привез?
     -- Нет.
     -- И слава Богу. Ладно, позовем его как-нибудь обедать. Думаю, что он и
сам по такой жаре не станет к нам часто ездить.
     -- Господи,  -- сказала Пруденс. -- Наконец-то новый  человек. Об  этом
можно было только мечтать. Может, хотя бы он научит нас играть в трик-трак.

     В тот же вечер мсье Байон получил весьма неутешительный рапорт: "Мистер
Бэзил Сил, британский политик,  путешествующий  по частным делам,  прибыл  в
Дебра-Дову и  остановился  в  доме господина  Юкумяна. Связь  с  посольством
всячески  скрывает. Сегодня  вечером  нанес  послу неофициальный  визит. Его
приезд,  разумеется, неожиданным  не  является. Видели, как  он  беседовал с
генералом Коннолли, новоявленным герцогом Укакским".
     --  Что-то не нравится мне этот мистер Сил. Эта старая лиса сэр  Кортни
затеял опасную игру. Но старый Байон себя в обиду не даст.
     По  своему  размаху  и  веселью  бал-маскарад  в  ознаменование  Победы
превзошел самые смелые ожидания устроителей. На нем были широко представлены
все слои  азанийского  общества: двор  и  дипломатический  корпус,  армия  и
правительство,   церковь,   деловые   круги,   местная  аристократия,   лица
неопределенной национальности.
     Из  Европы в самом широком  ассортименте были  заблаговременно выписаны
фальшивые  носы,  бумажные  колпаки,  хлопушки  и  маски   --  однако  спрос
значительно  превышал  предложение. По танцевальной  площадке  в непрерывном
хороводе кружились фески и тюрбаны, мужчины были в мантиях и белых пиджаках,
в мундирах  и  во фраках с длинными фалдами; женщины --  на все вкусы и всех
цветов -- были разодеты по  предпоследней  моде и демонстрировали необЦятных
размеров фальшивые бриллианты и  аляповатые украшения из чистого золота.  На
балу присутствовали городская куртизанка "мадам Фифи" --  Фатим Бей --  и ее
нынешний  покровитель,  министр  внутенних  дел  виконт  Боз;  несторианский
патриарх   со   своим  любимым   дьяконом;  герцог  и   герцогиня  Укакские;
распорядитель, князь Федор Крононин, элегантный  джентльмен, который, стоя в
дверях,  с  угрюмым  видом приветствовал запаздывающих гостей;  Бэзил  Сил и
господин Юкумян, потративший весь день  на то, чтобы приглашенные на  бал не
испытывали  недостатка  в шампанском. У стены за длинным столом разместились
сотрудники английского посольства в полном составе.
     -- Дорогой, послу не пристало надевать фальшивый нос.
     -- А почему бы и нет? По-моему, это очень забавно.
     -- Если хочешь моего мнения, тебе вообще не стоило ехать на этот бал.
     -- Но ведь мсье Байон поехал.
     -- Да, но вид у него, если ты обратил внимание, совсем невеселый.
     -- Как ты  думаешь, может,  вручить  ему одно  из тех писем,  которые я
должен был размножить и разослать?
     -- А что, это идея.
     -- Представляю, как он удивится.
     -- Папа, кто этот молодой человек? Он англичанин, сразу видно.
     Бэзил подошел к столику генерала Коннолли.
     -- Привет, старина. Присаживайся. Познакомься, это моя Черномазая.
     --  Очень приятно. -- Маленькая негритянка  отложила хлопушку, с важным
видом  кивнула  головой  и  протянула  Бэзилу руку:  --  Только теперь я  не
Черномазая, а герцогиня Укакская.
     -- Рожа  у  нее -- страшней не бывает,  -- сказал Коннолли. --  Но сама
бабенка -- что надо.
     Черномазая  густо покраснела и,  польщенная,  ослепительно  улыбнулась.
Сегодня она была на вершине  счастья: муж наконец-то вернулся с войны да еще
взял  ее  с собой  в общество,  где сплошь белые  дамы...  и  все это в один
день...

     -- Видите, --  спросил мсье Байон своего первого секретаря, -- вон того
человека, рядом с Коннолли? Вы установили за ним слежку?
     -- Разумеется. Мои люди не спускают с него глаз.
     -- Вы дали указания официанту подслушивать разговоры англичан?
     -- Да, но официант  только что вызывал меня в гардероб: он не понимает,
о чем идет разговор у них за столом. Сэр Самсон все время говорит о размерах
какой-то Великой Пирамиды.
     -- Очередная уловка, я в этом ни секунды не сомневаюсь.

     Император  дал  понять,  что  намеревается  почтить бал-маскарад  своим
присутствием,   и  в  конце   зала   была  сооружена  специальная   ложа  из
позолоченного  картона,  окруженная  кадками  с пальмами  и развешенными  по
стенам  национальными флагами. Император приехал  вскоре после полуночи.  По
знаку  князя  Федора, оркестр  перестал играть  танцевальную музыку и грянул
азанийский  гимн.  Танцующие  расступились,   сидящие  за  столиками  начали
поспешно  вставать,   роняя   бокалы   и  гремя   ножами  и   вилками.   Все
присутствующие,  за  исключением  разве   что   сэра  Самсона,  который   по
рассеянности остался в маске, стали незаметно, смущаясь, поправлять галстуки
и  снимать  бумажные  колпаки.  Наконец,  в  окружении гвардейцев,  одетых в
обшитые  тесьмой мундиры, в зал, торжественно  ступая по натертому паркету и
не глядя  по  сторонам,  вошел  император  --  черный фрак,  белые  лайковые
перчатки,  белоснежная,  туго  накрахмаленная  сорочка, крохотные  жемчужные
запонки и черное, как вакса, лицо.
     -- Разоделся, как на свадьбу,-- процедила леди Кортни.
     Князь  Федор  скользнул вперед,  провел императора в ложу  и  усадил за
стол. Император сидел в одиночестве, а свита разместилась у него за  спиной.
Устроившись, Сет едва  заметно кивнул князю Федору, и оркестр  вновь заиграл
танцевальную музыку.
     Некоторое  время  Сет  с  безразличным  видом наблюдал, как гости вновь
начинают  веселиться,  однако  затем,  через   посредство  одного  из  своих
приближенных, пригласил  на  танец жену американского  посла. Остальные пары
отошли в  сторону,  Сет с  важным  видом вывел  свою даму на  середину зала,
сделал  с  ней два круга, отвел ее обратно за столик, галантно поклонился и,
не проронив ни слова, вернулся в свою в ложу.
     -- Между  прочим, он отлично  танцует,  -- сообщила миссис  Шонбаум. --
Интересно, что бы сказали в Америке, если б видели, что я танцую с цветным.
     -- Вот бы он  маму пригласил! -- сказала Пруденс. -- Может, попробовать
его соблазнить?  Или он  интересуется только  замужними  женщинами,  как  ты
думаешь?
     Бал продолжался.
     Метрдотель с обеспокоенным видом подошел к князю Федору:
     -- Ваше высочество, гости недовольны шампанским.
     -- Кто именно?
     -- Французы.
     -- Скажешь им, что оно идет в полцены.

     -- ...Ваше высочество, продолжают поступать жалобы на шампанское.
     -- От кого теперь?
     -- От герцога Укакского.
     --  Унеси  бутылку  на кухню,  долей  в нее  стакан самогона и  принеси
обратно.
     -- ...Ваше  высочество, министр внутренних дел требует вина, а  когда я
приношу, выливает его своей даме на колени. Может, его не обслуживать?
     --  Я  тебе  дам  "не обслуживать"! Разноси вино и не задавай идиотских
вопросов.

     За английским столом начали играть в "чепуху", записывая слова прямо на
меню.  Получалось довольно  смешно:  "Влюбленный герцог Укакский... Поджидал
пьяную мадам  Байон...  Во дворце,  в  туалете...  Он  сказал  ей:  "Floreat
Azania"...
     -- Папа,  если ты будешь так громко  смеяться, нам придется  прекратить
игру.
     -- Господи, как смешно...
     -- Мам,  к нам заезжал тот самый молодой человек, который сидит  сейчас
рядом с Коннолли?
     --  Кажется,  да.   Надо  будет  как-нибудь  его  позвать.  Может,   на
рождественский завтрак,  если он еще будет здесь... А  впрочем, у него и без
нас уже знакомых хватает.
     -- Это все твой снобизм, мама!  Не забудь, Коннолли ведь теперь герцог.
Пожалуйста, давай всегда будем звать этого молодого человека, хорошо? На все
обеды и завтраки...
     -- Пытаюсь встретиться с императором глазами, -- сказал Бэзил.  -- Хотя
вряд ли он меня помнит.
     -- Сейчас,  когда  война  кончилась,  он, я смотрю, здорово  нос дерет.
Ничего, еще  поглядим,  что  он  запоет, когда  начнут  приходить счета. Вот
сейчас выпивка -- первый сорт, не то что в прошлый раз. За этим Федором глаз
да глаз нужен.
     -- Хорошо было бы попасть к императору на прием.
     --  Послушай, старик, ты что,  сюда дела, что  ли, делать пришел? Дался
тебе  этот император!  Я  уже полгода  с  ним нянчусь, он у  меня в печенках
сидит,  император  твой.  Забудь ты про  него.  Плесни-ка  лучше  Черномазой
шампанского, да и себя не забывай. Все император  да император -- как будто,
черт побери, других тем нет!

     -- Мсье  Жан, я только что узнал одну ужасную новость, -- сказал второй
секретарь французского посольства.
     -- Рассказывайте, -- сказал первый секретарь.
     -- Язык не поворачивается. Это затрагивает честь супруги посла.
     -- Невероятно. Немедленно рассказывайте. Это ваш долг перед Францией.
     -- Да, вы правы, долг перед Францией...  под воздействием спиртного она
назначила свидание герцогу Укакскому. Он -- ее возлюбленный.
     -- Кто бы мог подумать? Где?
     -- Во дворце, в туалете.
     -- Но во дворце нет туалета.
     --  Мне удалось перехватить  письмо,  адресованное сэру Самсону Кортни.
Сложенный лист бумаги. Шпионское донесение -- по всему видно. Не  исключено,
что этот листок был запечен в хлебе.
     --  Неслыханно.  От посла  мы эту информацию утаим.  Установим за  ними
слежку. И никому  ни слова. Такие сведения лучше не  разглашать. Бедный мсье
Байон. Он верил ей. Мы должны помешать этому.
     -- Ради Франции.
     -- Ради Франции и ради мсье Байона.
     -- ...Я никогда не замечал, что мадам Байон так плохо пьет...

     Карнавал возобновился. Что  только не водружалось на головы всех цветов
и оттенков --  черные, как  вакса,  белые, как бумага, коричневые и "кровь с
молоком": колпаки  фригийские  и клоунские -- из  тех, что надеваются в виде
наказания  нерадивым ученикам; жокейские  фуражки, наполеоновские треуголки,
шапки, шляпки и шляпы, в которых ходят пьеро и арлекины, почтальоны и горцы,
матушка Хаббард и маленькая мисс Маффет'. В маски  из раскрашенного картона,
словно клинок в ножны, вкладывались любых размеров и антропологических типов
носы:   семитские  --  с  горбинкой;  нордические  --  маленькие,  курносые,
усыпанные   веснушками;  широкие,  с  огромными  ноздрями  носы  туземцев  с
материка,   из  затопленных  болотами  деревень;   красные,   мясистые  носы
алкоголиков  и отвратительные провалившиеся носы сифилитиков. Танцующие то и
дело  наступали  на разбросанные по  полу  ленты из  цветной  бумаги,  между
столами летали разноцветные мячики. Один из них, брошенный  мадам Фифи, едва
не  угодил  в  королевскую  ложу,  что  привело  министра внутренних  дел  в
неописуемый восторг. Князь  Федор с тревогой смотрел  по  сторонам  -- гости
разошлись  не  на  шутку.  Поскорей  бы император  уехал --  "инцидент"  мог
возникнуть в любую минуту.
     Но  Сет  неподвижно сидел среди пальм и гирлянд и, глубоко задумавшись,
вертел  в  пальцах  ножку бокала. Изредка  он  исподлобья  быстрым  взглядом
окидывал  зал.  У  него за спиной  нетерпеливо  переминались с ноги на  ногу
приближенные  -- им тоже  хотелось поскорее  пуститься  в пляс. Если  бы его
величество сейчас уехал почивать, они бы еще успели вернуться, пока праздник
не кончился...
     -- Смотри, старик, все гуляют, веселятся, только  твой дружок-император
надутый  сидит.  Ехал бы  лучше  домой,  остолоп  черномазый, не  портил  бы
настроения.
     -- Не могу понять, отчего Сет не танцует. Чем-то он, видно, расстроен.

     ' Персонажи шуточных английских песенок.

     Но император уезжать не собирался. Сегодня был его день. День победы. В
этом зале собрались  сливки  столичного  общества. Вон,  словно взрослый  на
детском  празднике,  заливается  счастливым  смехом  английский  посол.  Вон
министр  внутренних  дел  --   ведет  себя  совершенно  недопустимо.  А  вон
главнокомандующий азанийскими  вооруженными силами  разговаривает  с Бэзилом
Силом. Сет узнал Сила, как только вошел в зал ресторана и первый раз суровым
взглядом окинул собравшихся.  Увидев  его,  Сет,  могущественный  император,
празднующий победу своего  оружия в своей  столице, почему-то  вдруг испытал
робость. Последний раз  они  встречались  без малого  три года назад...  Шел
мелкий дождик, слуга пересек двор  колледжа с грязными тарелками на подносе,
в воротах,  облокотившись на  велосипеды, стояли несколько старшекурсников в
твидовых костюмах. В своем колледже Сет держался в тени, его ставили на одну
доску с  выпускниками государственных школ или какими-нибудь бенгальцами или
сиамцами -- как и они, он был представителем  далекой страны; как и  их, его
привела в Оксфорд похвальная тяга к знаниям. Бэзил же пользовался репутацией
одного  из  самых   блестящих  оксфордцев.  В  тех  редких   случаях,  когда
сердобольные сокурсники  приглашали Сета на чай или кофе, разговор неизменно
заходил  о  Силе,  имя  которого  упоминалось  с благоговейным  ужасом.  Сил
проигрывал баснословные суммы в покер; его завтраки кончались  за полночь, а
обеды длились до рассвета и заканчивались скандалом; из Лондона на роскошных
автомобилях к  нему  приезжали юные  красавицы;  на  выходные он уезжал  без
спроса  и  возвращался  в колледж глубокой  ночью, перелезая  через каменную
стену;  он  обЦездил всю Европу, свободно говорил  на шести  языках, называл
оксфордских  профессоров  по  именам и запросто  обсуждал  с ними их научные
труды.
     Сет познакомился с Силом на завтраке  у главы колледжа. Бэзил заговорил
с ним о  топографии Азании, о несторианской  церкви, о диалектах сакуйю,  об
отличительных  свойствах находящихся в Дебра-Дове дипломатов,  а  спустя два
дня  пригласил  его  на  ленч, где были  два  пэра,  президент  Оксфордского
дискуссионного общества, издатель только что созданной студенческой газеты и
молодой профессор. За ленчем  Сет сидел молча и, как завороженный, слушал, а
затем, спустя еще несколько дней, после долгих переговоров со своим  слугой,
пригласил Сила к себе. Бэзил принял приглашение, однако  в последний  момент
под каким-то предлогом отказался. На этом их отношения  и кончились. За  эти
три года Сет стал императором, но  Бэзил остался для него олицетворением той
блестящей  европейской  культуры,  к  которой он так стремился. И вот теперь
этот  человек каким-то непостижимым образом  очутился в  Азании и  сидит  за
одним столиком с четой Коннолли. Интересно, о чем он думает?  Если бы только
министр внутренних дел был потрезвее...

     Метрдотель опять подошел к князю Федору:
     -- Ваше высочество,  в  ресторан рвется какой-то человек. По-моему, его
пускать нельзя.
     -- Хорошо, я сейчас посмотрю.
     Князь Федор двинулся было к выходу,  но  запоздавший гость уже  стоял в
дверях.
     Это был громадный негр в полном праздничном облачении: на голове у него
красовалась  косматая  шапка  из  львиной  гривы,  на  плечи  была наброшена
бесформенная меховая  накидка. Красная  атласная  юбка, медные  браслеты  на
запястьях,  ожерелье  из львиных  клыков.  На  боку  висела длинная сабля  с
инкрустированным эфесом, а могучая грудь  была опоясана двумя патронташами с
медными  патронами. Глазки у него  были маленькие,  налитые кровью, а щеки и
подбородок  заросли густой черной щетиной. За его спиной  сгрудились, слегка
пошатываясь, шестеро рабов, вооруженных допотопными ружьями.
     Перед  князем Федором стоял могущественный феодал, граф Нгумо, владелец
раскинувшихся на пятьсот квадратных миль и заросших  непроходимыми джунглями
горных  земель.  На  протяжении всей  гражданской войны  он  упорно  пытался
созвать  под  свои   знамена  соплеменников,  однако  сражение   при   Укаке
завершилось  раньше, чем набор  в его армию, что и позволило  ему  сохранить
нейтралитет. Когда война кончилась, он, оставив армию в горах и взяв с собой
лишь  несколько сот воинов личной охраны,  спустился  в долину, дабы воздать
должное  победителю. Победу Сета Нгумо праздновал уже не первый день, что не
могло не сказаться даже на его богатырском здоровье.
     Князь Федор преградил ему путь:
     -- Все столики  заняты. Я очень сожалею,  но свободных мест в ресторане
нет.
     -- Дашь мне стол, джина и женщин, -- тупо прищурившись, сказал граф. --
А моим людям, которые на улице, -- сырой верблюжатины.
     -- Но все столы заняты.
     -- Не беспокойся, мои рабы место найдут, это им пара пустяков.
     Оркестр смолк,  и в переполненном ресторане наступила  мертвая  тишина.
Из-под масок и бумажных колпаков выглядывали перепуганные лица.
     -- Живо  под стол, Черномазая, -- сказал Коннолли. --  Сейчас  начнется
заварушка.
     Упитанная спина господина Юкумяна исчезла за ведущей на кухню дверью.
     --  Что  тут  происходит?  --  раздался  голос  английского  посла.  --
По-моему, кто-то чем-то недоволен.
     Но тут бычий взгляд графа,  скользнув  по перепуганным  лицам,  упал на
сидевшего  среди  пальм  и флагов императора.  Его  рука легла на выложенный
драгоценными камнями эфес сабли, и в тот же  миг десятки рук в разных концах
зала  потянулись к пистолетам  и  бутылкам. Сверкнул дамасский клинок  -- и,
издав громоподобный рев, граф рухнул перед императором на колени.
     Сет встал и, как того требовал местный обычай, сложил на груди руки:
     -- Мир дому твоему, граф.
     Вассал  поднялся   с  блестящего  паркета,  после   чего,  к  огромному
облегчению князя Федора, император со свитой удалились.
     -- Я сяду за тот стол, -- сказал Нгумо, показывая пальцем на опустевшую
ложу.
     И  через несколько минут могущественный феодал  как ни в чем не  бывало
уже сидел в императорской ложе, пил прямо из бутылки джин господина Юкумяна,
попыхивал  огромной  манильской  сигарой  и миролюбиво  подмигивал танцующим
дамам.
     Поджидая императора, шофер  заснул  и проснулся  далеко  не сразу. Небо
было усыпано звездами, холодный, пропитанный пылью воздух благоухал травами.
За эвкалиптами, вокруг костра расположились  воины Нгумо, от горящего помета
тянуло  вонючим дымком, из  темноты раздавался  глухой  барабанный  бой. Сет
опустился  на сиденье, и  автомобиль  двинулся  к черневшим  впереди зданиям
дворца.
     "Неисправимые  варвары,  -- думал Сет. --  Уверен, английские лорды  не
ведут себя так в присутствии своего короля. Даже самые преданные мне офицеры
-- негодяи  и  шуты.  Мне  нужен  человек,  которому  я  мог бы  доверять...
прогрессивный, культурный человек..."

     Прошло полтора  месяца.  Победоносная армия  постепенно  разоружалась и
уходила  в  горы, разбившись  на  сотни беспорядочных отрядов; впереди брели
женщины и скот,  а сзади,  груженные  будильниками  и  прочим  украденным на
базаре разнообразным товаром, шли воины: борцы за дело Прогресса и Новой Эры
возвращались домой по своим деревням.
     Матоди опустел, и городские улицы вновь погрузились в привычную тишину.
Кокосовые орехи, гвоздичное масло, плоды манго и кхат;
     "Аллах  велик", "Славься,  пресвятая  Матерь  Божья";  старухи погоняют
упрямых  ослов;  пирожные на  подносах  черны от  мух; ученики миссионерской
школы хором читают катехизис; на закате дня по набережной, как встарь, ходят
взад-вперед прокаженные,  разносчики и знатные  арабы под старыми зонтами. В
разбитом грузовике, лежащем на боку неподалеку от станции, вновь поселилась,
отгородившись, как и  раньше,  грязью,  хворостом,  лохмотьями и сплющенными
канистрами, безропотная семья местных жителей.
     В маленькой гавани у причала  стоят два почтовых парохода  из Марселя и
еще три, что зашли в Матоди на положенные  шесть часов по пути с Мадагаскара
и из Индокитая. Из Матоди  в  Дебра-Дову  уже четыре  раза, пыхтя,  проходил
поезд; за окном вагона пальмовые рощи сменяются покрытыми лавой полями, поля
-- бушем,  буш --  предгорьем;  на скудных пастбищах  пасутся тощие  коровы;
мелкие  борозды  в сухой  земле; азанийцы в белых  рубахах  пашут деревянным
плугом  неподатливую  землю;  из-за  пальм  и кактусов торчат конусообразные
соломенные крыши; в чистом небе, словно нарисованный, вьется дым от костров.
     Из  миссий  из-под  железных  крыш  слышны  туземные  гимны;  в мрачных
несторианских храмах звучит древняя литургия;  тонзура  и тюрбан; барабанный
бой и перезвон бесчисленных колоколов из потемневшего серебра. А  за горами,
на низком  берегу,  там, где живут туземцы  ванда,  где джунгли  тянутся  до
самого  моря и  куда  никогда  не  пристают  корабли,  царят другие  обычаи,
совершаются иные, более древние и таинственные обряды. По лесам  разбегаются
погруженные во мрак заросшие дорожки, запретные  тропы, где часовых заменяет
неприметная на вид,  сплетенная из травы гирлянда, которую  как бы невзначай
повесили  между стволами  соседних деревьев.  Там, в глухой  чаще,  стучат в
барабаны, творят заклинания и танцуют одетые в маски туземцы -- там прячутся
тайна и смерть.
     Фанфары  и  трубы, барабанная  дробь.  Через  весь бульвар Амурата,  от
левантийского кафе до индийской аптеки,  протянулось трехцветное  полотнище;
под ним в  своем  "ситроене" на закладку  Императорского  института  гигиены
проехал  Сет;  по  главной  улице  прошел,  подымая  пыль,  духовой  оркестр
императорской гвардии.

        5

     К югу от дворца, между  кухнями и забором, находился  большой  пустырь,
где  обычно забивали  быков для званых обедов.  Теперь  там стояла небольшая
виселица, которой пользовались лишь в тех случаях,  когда следовало наказать
кого-то  из  нерадивых придворных.  Этим  ясным солнечным утром  на  пустыре
никого не  было,  если  не  считать  небольшой группы чернокожих,  которые с
озабоченным видом собирались возле Управления однолетнего плана, да одинокой
дворняги,  которая грызла свой собственный хвост, лежа в тени, отбрасываемой
двумя повешенными,  что  лицом  к лицу, на высоте десяти футов вращались под
перекладиной--один вполоборота на восток, другой -- на запад.
     Министерство модернизации  разместилось  в часовне покойной императрицы
--  круглом  здании  с  крышей из  рифленого  железа  и  бетонными  стенами,
увешанными  красочными  плакатами,  где  европейские  и  американские  фирмы
рекламировали  станки, модные  туалеты,  туризм. Возле этих  плакатов  вечно
толпился народ, а  сегодня  к зевакам,  которые, как  обычно,  стояли,  тупо
уставившись на рекламу, присоединились еще пять-шесть солидного вида людей в
синих хлопчатобумажных плащах,  надевавшихся в Дебра-Дове  по случаю траура.
Родственники   двух    преступников,    казненных   за    казнокрадство    и
клятвопреступление, они  пришли  к виселице,  чтобы,  по  обычаю,  подергать
повешенных  за   пятки,  и,   потрясенные,   остановились  возле   плакатов,
знаменующих собой начало Прогресса и Новой Эры.
     На двери висела табличка на арабском, сакуйю и французском языках:

     МИНИСТЕРСТВО МОДЕРНИЗАЦИИ
     Верховный комиссар и генеральный инспектор
     БЭЗИЛ СИЛ
     Финансовый директор
     КРИКОР ЮКУМЯН

     Внутри  еще стоял едва  различимый запах ладана  и оплывающих свечей; в
остальном  же  бывшая  часовня  стала совершенно  неузнаваемой.  Перегородка
разделяла ее на  две неравные части; в большей находился кабинет Бэзила, где
не  было ничего, кроме нескольких стульев и заваленного  бумагами  и картами
письменного  стола с  телефоном.  На  меньшей же  половине,  которую занимал
господин   Юкумян,  было   несравненно   колоритнее:   вся  его   финансовая
деятельность  ограничивалась  двумя-тремя  тонкими  тетрадками,  исписанными
цифрами и какими-то каракулями, зато личность финансового директора в полной
мере проявлялась  во всей обстановке  -- и в старом красном плюшевом диване,
который он облюбовал себе в одном из дворцовых  покоев; и в  разбросанных по
углам предметах туалета; и в висящих на стене парижских фотографиях, а также
в обЦедках на эмалированной тарелке, в дезодоранте, окурках, плевательнице и
маленькой спиртовке, на которой  в медной кастрюльке постоянно варился кофе.
Господин Юкумян имел обыкновение, приходя в кабинет, снимать обувь;  поэтому
если  у окна стояли  высокие кожаные ботинки  с  эластичными задниками,  это
означало, что финансовый директор находится на своем рабочем месте.
     В вестибюле, в ожидании вызова, собирались туземцы-рассыльные, без чьих
услуг Министерство модернизации пока что обойтись не могло.
     Ровно  в  девять  утра  Бэзил  и господин  Юкумян уже сидели за  своими
письменными столами.  Учрежденное  всего  месяц  назад  по  указу императора
Министерство модернизации уже развило бурную деятельность. Правда, насколько
деятельность  эта была эффективной, могли судить пока лишь те немногие,  кто
был  вхож  в  круглое,  увешанное  рекламными  обЦявлениями  здание.  Задача
министерства,  как говорилось в  императорском указе, состояла в  том, чтобы
"способствовать внедрению  прогрессивных веяний в жизнь Азанийской империи",
что, по существу,  давало министерству неограниченное  право  вмешиваться во
все   происходящее  в   стране.   Пробежав   глазами   сложенную  на   столе
корреспонденцию и мельком взглянув на сегодняшнее расписание, Бэзил вынужден
был признать, что любой другой  на  его месте и на  месте господина  Юкумяна
счел  бы,  что  он свои силы  переоценил.  Сегодня Бэзилу предстояло изучить
ответы  восьми вице-королей из провинций на анкету, касающуюся экономических
ресурсов  и состава  населения  вверенных им  территорий; присланные  ответы
отличались льстивой  витиеватостью  формы и  полным отсутствием  содержания.
Сегодня  предстояло  также   ознакомиться  с  поступившими   от  европейских
золотоискателей  заявками  на  концессии,  с  запросами  туристических  бюро
относительно перспективы охоты на хищников, серфинга и альпинизма;
     с   ходатайствами   о   назначении   на   государственную   службу,   с
многочиcленными   протестами   от   миссий   и  посольств,  со   сметами  на
строительство  жилых  зданий, с  законопроектом о судейской этике -- все эти
бумаги  шли прямиком к  Бэзилу. Министры двора его величества  не только  не
видели  в  Бэзиле своего соперника, но чистосердечно верили  в то, что  этот
англичанин послан им  с небес, ведь он, не покушаясь на их доходы и  титулы,
совершенно  освободил  их  от  работы.  На  всех  бумагах   стоял  штамп  "В
Министерство  модернизации"  --  уже  через  несколько  дней  после создания
министерства  и министр  внутренних  дел,  и гофмейстер  двора,  и верховный
судья,  и мэр  города, и даже  сам Сет  одним  движением  каучукового кружка
перекладывали решение всех вопросов на бэзила. Только несторианский патриарх
и главнокомандующий вооруженными силами  не воспользовались услугами  нового
министерства и  по  старинке продолжали --  пусть медленно, пусть  нерадиво,
зато собственноручно -- управлять подотчетными им ведомствами.
     Накануне  Сил  допоздна  просидел  с  императором  над новым  уголовным
кодексом, однако количество дел, которыми ему предстояло заняться, отнюдь не
повергло его в уныние.
     -- Юкумян!
     -- Вы звали, мистер Сил? -- Финансовый директор неслышными шагами вошел
в комнату.
     -- Коннолли наотрез отказывается приобретать сапоги.
     -- Наотрез отказывается?! Но, мистер Сил, он  должен приобрести сапоги.
Я купил их в  Кейптауне. Они придут следующим пароходом. Понимаете, купил по
собственной инициативе. На собственные средства.  Что мне прикажете делать с
тысячью пар сапог, если Коннолли их не возьмет?
     -- Надо было подождать.
     -- Подождать?! А что будет,  когда выйдет  приказ,  что гвардия  должна
быть  в сапогах, а? Что будет, скажите? Какой-нибудь негодяй захочет на этом
заработать, пойдет к  императору и скажет, что достанет сапоги  дешевле, чем
Юкумян. И  что я  тогда,  спрашивается, делать  буду? По  мне эти черномазые
могли бы и дальше босиком ходить,  я не против. Нет, мистер Сил, так дела не
делаются. Я ведь все  рассчитал:  в  один прекрасный день выйдет приказ всем
гвардейцам  надеть сапоги. Приказ приказом, а сапог-то нет.  В этой  вонючей
дыре разве  можно  купить  столько  сапог?  Одни обещают достать  их за  три
недели, другие  -- за  месяц,  третьи --  за полтора,  и  так  дальше. А тут
прихожу  я  и говорю:  "У  меня есть  сапоги. Сколько вам пар надо?  Тысячу?
Пожалуйста. Устроим". Вот как делаются дела. И что же говорит генерал?
     Бэзил молча протянул ему резкое, до неприличия короткое письмо -- ответ
Коннолли  на  вежливое,  тщательно   продуманное  послание  Бэзила,  которое
начиналось  словами:  "Министр  модернизации  рад  засвидетельствовать  свое
почтение   Главнокомандующему  императорской   армии  и,  в  соответствии  с
полномочиями,  каковыми   наделил  его  императорский   указ,   настоятельно
рекомендует..."
     На  вырванном  из  записной книжки клочке линованной бумаги  карандашом
было  нацарапано следующее: "Пусть  министр  вместе  со своей  модернизацией
катится  к  чертовой матери.  В  сапогах мои люди  и шагу ступить не смогут.
Советую  в  следующий  раз  вместо  сапог всучить Сету  цилиндры  и  трости.
Герцог".
     -- Цилиндры, говорите? -- переспросил,  ненадолго задумавшись, господин
Юкумян. -- Это можно.
     -- Ты не понял -- это генерал так шутит.
     -- Шутит?! Он, значит, шутит,  а  я -- оставайся с тысячью пар  кожаных
сапог на руках, так? Ха, ха, ха. Хороши шутки. Да во всей стране не найдется
сотни  человек, которые бы носили  сапоги.  И  потом, такие сапоги никто  не
купит. Они же армейские. Вы меня поняли?
     -- Не волнуйся, -- успокоил  его Бэзил. -- Мы  найдем  им применение. В
крайнем  случае  продадим духовенству. -- Он снова, нахмурившись,  перечитал
записку  генерала,  подколол ее  к остальной  корреспонденции  и  бросил  на
армянина свой обычный дерзкий, угрюмый и  в  то  же время наивный взгляд. --
Мне кажется, -- добавил он, -- Коннолли зарывается. Надо бы его проучить.
     -- Говорят, у генерала роман с мадам Байон.
     -- Не верю.
     --  И напрасно. Мне об этом под  большим секретом рассказал парикмахер,
который  бреет  все  французское  посольство.  В  городе  об  этом  только и
разговоров.  Даже госпожа Юкумян слышала. А все потому, --  господин  Юкумян
самодовольному  улыбнулся, -- что мадам Байон пьет. С этого у них с Коннолли
все и началось.

     Через  четверть  часа Бэзил  в  господин Юкумян занялись более  важными
делами.
     Утром в Министерстве модернизации, как всегда, кипела работа.
     -- Послушайте, мистер. Говорю вам, как обстоит дело. Мы должны защищать
интересы его величества. Вы меня поняли? Вы считаете, что в горах Нгумо есть
большие залежи олова. Такого же мнения придерживаемся и мы. Такого же мнения
придерживаются и  другие компании. Думаете, вы один хотите концессий? Только
сегодня ко мне с аналогичной просьбой приходили два джентльмена. "Устрой, --
говорят,  --  нам  концессии".  А  я  им  говорю,  что  концессии  мы  можем
предоставить только той компании, которой доверяем. Послушайте, а почему  бы
вам  не включить в  совет  директоров  кого-нибудь, кто пользуется в  стране
репутацией  хорошего  финансиста?  Кому доверяет его  величество?.. Вы  меня
поняли?.. И чтобы у него тоже  были свои акции... Такой  человек  защищал бы
интересы его величества и интересы компании... Вы меня поняли?
     --  Ваша  идея  мне нравится,  господин  Юкумян,  но ведь найти  такого
человека совсем не  просто. Мне, например, в данный момент никто в голову не
приходит.
     -- Неужели не приходит? А вы подумайте.
     -- Разве что вы сами, господин Юкумян... Признаться, вашу кандидатуру я
не рассматривал. Вы же такой занятой человек.
     --  Послушайте,  мистер,  для  интересного дела  я  всегда найду время,
можете не сомневаться...

     За перегородкой Бэзил беседовал с американским коммерческим атташе:
     --  Вот какая  ситуация, Уокер.  Я... император хочет потратить  в этом
году четверть миллиона  на  строительство  дорог. Налогами  таких  денег  не
соберешь, поэтому  я  намереваюсь,  чтобы  накопить нужную  сумму, выпустить
акции.  Вы,  насколько  мне  известно,  представляете  здесь  две  компании,
нефтяную  "Космополитен  ойл траст" и  автомобильную  "Стетсон карз". Каждая
миля  азанийского  асфальта обеспечит вам  пятьсот лишних машин в  год, а уж
сколько  галлонов нефти -- и не  подсчитать. Если  ваши  компании согласятся
приобрести мои акции, я готов предоставить им монополию на десять лет...
     Следующим посетителем  был редактор "Courier d'Azanie". На  вид -- как,
впрочем,  и  по  сути --  мсье  Бертран был  человеком  незначительным.  Его
"Курьер"  выходил раз  в  неделю на одном  листке небольшого  формата. Своих
немногочисленных подписчиков, которых в Матоди  и в  Дебра-Дове было  меньше
тысячи,  газета знакомила  с  событиями  в  стране (дипломатические  приемы,
официальные встречи, дворцовые циркуляры, программы  кинотеатров), а также с
теми сообщениями  из-за  рубежа,  которые  передавались по  местному  радио.
Впрочем, на газету мсье Бертран тратил всего один день в неделю, а остальное
время  выпускал   меню,  пригласительные  билеты,  свадебные   и  похоронные
обЦявления,  работал в  местном отделении европейского  агентства  новостей,
корреспондентом  которого он по  совместительству  являлся, а также торговал
канцелярскими товарами в своем маленьком офисе.  В Министерство модернизации
мсье  Бертран пришел по  приглашению Бэзила, надеясь получить выгодный заказ
на фасонную почтовую бумагу.
     --  Доброе  утро, мсье Бертран. Спасибо, что пришли.  Давайте, если  не
возражаете, сразу же перейдем к делу. Я хочу купить вашу продукцию.
     -- Разумеется, мсье Сил. У меня  есть очень хорошего  качества кремовая
конторская бумага, а  также  глянцевая, с  лазоревым оттенком, которая стоит
чуть  дороже. Полагаю,  вы хотите,  чтобы на бумаге  был  выбит гриф  вашего
министерства?
     -- Боюсь, вы меня не поняли. Я имел в виду не бумагу, а газету. "Курьер
Азании".
     По  лицу  мсье Бертрана видно было, что  он разочарован и даже  обижен.
Неужели ради того, чтобы приобрести номер газеты, нужно было вызывать к себе
ее владельца  и главного редактора? Не слишком ли много этот молодой человек
на себя берет? Непростительная наглость.
     -- Я поставлю в известность своего секретаря. Вы желаете подписаться на
год?
     -- Нет, нет, речь не об этом. Я хочу приобрести вашу газету -- стать ее
владельцем. Сколько вы за нее просите?
     Только теперь мсье Бертран наконец понял, чего от него хотят.
     -- Нет, это исключается. "Курьер" я продавать не собираюсь.
     -- Полно, газета же большой выгоды вам не приносит, а я готов заплатить
за нее хорошие деньги.
     -- Дело  не в деньгах, мсье, а в престиже -- как вы не понимаете? -- со
всей  серьезностью заявил мсье  Бертран.  -- Видите  ли, владелец и редактор
"Курьера" -- это человек  с  определенным  положением.  Два раза в  год мы с
мадам Бертран обедаем во французском посольстве, раз в год нас приглашают на
прием в английское посольство, мы бываем  при дворе и в  поло-клубе.  А ведь
это немало. Если же я  буду просто печатником Бертраном, никто в мою сторону
даже не посмотрит. Мадам Бертран мне этого не простит.
     --  Понятно,  -- сказал  Бэзил.  "Человек  с определенным положением" в
Дебра-Дове... Скромные притязания, ничего не  скажешь. Нехорошо  лишать мсье
Бертрана  его  положения...  --  Понятно. А  как  вы смотрите  на  то, чтобы
остаться редактором и номинальным владельцем? Меня бы  это вполне  устроило.
Дело в  том, что  мне  хочется расширить рамки вашей газеты. Я хочу, чтобы в
"Курьере"  публиковались передовицы, политические обзоры... Слушайте... -- И
в течение  четверти  часа Бэзил  делился с  мсье Бертраном своими  обширными
издательскими планами: шесть страниц вместо двух... реклама европейских фирм
и  правительственных  служб,  которая будет  покрывать  возросшую  стоимость
издания... большой  тираж... статьи на  сакуйю и  па арабском... продуманная
поддержка политики  правительства...  Из кабинета  Бэзила мсье Бертран вышел
совершенно сбитый с  толку; в одной руке он держал чек на круглую сумму, а в
другой  --  набросанный   Бэзилом  план   передовицы,  где  прогнозировались
изменения  в уголовном кодексе... исправительные колонии должны были  прийти
на смену тюрьмам... Странные темы для "Курьера"!
     В  одиннадцать часов  с  протестом  против  учреждения  государственной
лотереи пришел англиканский епископ.
     В  четверть  двенадцатого,  чтобы  обсудить  возможности  строительства
дороги  из Дебра-Довы в  английское  посольство,  пришел, по поручению  сэра
Самсона Кортни, Уильям. Уильям и Бэзил друг друга не взлюбили.
     В половине двенадцатого  пришел  гофмейстер двора. На  следующей неделе
предстоял банкет в честь  вождей племени ванда, и гофмейстер пришел обсудить
с Бэзилом меню. Сырую говядину Сет запретил.
     -- Чем же тогда кормить?
     -- Сырой говядиной,  -- ответил  Бэзил. --  Только  назовите это  блюдо
"бифштексом по-татарски".
     -- А это не противоречит современным веяниям?
     -- Нисколько.
     В полдень Бэзил отправился к императору.
     Жара  для горных  районов  стояла  небывалая. Крыша дворца  раскалилась
докрасна. Поднявшийся ветерок обсыпал пылью раскачивающиеся под перекладиной
тела повешенных придворных  и подхватил  несколько  листков бумаги,  которые
валялись на земле, свернувшись от жары, словно осенние листья.
     Полузакрыв глаза, Бэзил, не торопясь, поднялся по ступенькам к главному
входу.
     Солдаты  вскочили  и  неловко   отдали  честь.  Капитан  быстрым  шагом
последовал за Бэзилом и дернул его за рукав.
     -- Доброе утро, капитан.
     -- Доброе утро, ваше превосходительство. Вы к императору?
     -- Да, как обычно.
     -- У  меня к вам маленькая просьба,  ваше  превосходительство... Дело в
том, что один из повешенных -- мой двоюродный брат.
     -- Да?
     -- Место,  которое он занимал, еще свободно. Эта должность  всегда была
за нашей семьей... Мой дядя подал прошение его величеству...
     -- Хорошо, хорошо, я замолвлю за него слово.
     -- Как раз этого-то и не  следует  делать. Мой дядя --  дурной человек,
ваше превосходительство. Это он отравил моего  отца.  Я  в  этом уверен.  Он
домогался  моей матери. Было  бы очень  несправедливо,  если б эта должность
досталась  ему. У  меня  ведь есть  младший  брат  --  человек исключительно
способный и преданный императору...
     -- Очень хорошо, капитан. Я сделаю все, что смогу.
     -- Да хранит вас Бог, ваше превосходительство.
     Кабинет императора был завален европейскими газетами и каталогами. Сет,
вооружившись линейкой и карандашом, чертил план реконструкции Дебра-Довы.
     --   Входите,  Сил.  Вот  видите,   город   перестраиваю.   Боюсь,  что
англиканским  собором придется пожертвовать.  Как,  впрочем,  и  всем  южным
кварталом.  Смотрите, вот площадь  Сета,  а  от  нее  во  все стороны  будут
расходиться бульвары. Вот этот бульвар я назову именем Бэзила Сила.
     -- Спасибо, Сет.
     -- А этот -- Коннолли авеню.
     -- Да, кстати, я как раз хотел поговорить  с вами о генерале. -- И Сил,
опустившись  на стул, начал издалека, прощупывая  почву: -- Лично  я  против
Коннолли  ничего не имею.  Я знаю,  вам он  нравится, да он  и в  самом деле
настоящий солдат, по-солдатски груб и невоздер жан на язык. Но не кажется ли
вам. Сет, что он недостаточно современен?
     -- Да, во время войны он отказался использовать наш Танк.
     -- Вот  видите. Коннолли вообще противник  прогресса.  Он  хочет, чтобы
армия подчинялась ему одному. А тут возникла проблема сапог. Вы, наверно, не
в  курсе,  но министерство,  рассмотрев этот вопрос, рекомендовало  Коннолли
обуть своих  людей  в сапоги. Ведь от этого боеспособность  армии увеличится
вдвое.  Половина  всех  больных,  как  вам известно, выбывает из строя из-за
нематодоза. Я уж не говорю о престиже. В Европе  нет  ни одного гвардейского
полка,  где  солдаты  ходили  бы  босиком.  Вы  же  сами  видели  британских
гвардейцев возле Букингемского дворца. До тех пор,  пока вы  не  обуете свою
армию в сапоги, Европа не будет вас уважать.
     -- Да,  да,  разумеется. Мои солдаты будут в  сапогах в самое ближайшее
время.
     --  Я  был  уверен,  что  вы  со  мной согласитесь. А  вот  Коннолли, к
сожалению,  решительно  против. Нашему  министерству армия не подчиняется --
приказ  по  войскам может  отдать  либо  генерал,  либо вы -- как  верховный
главнокомандующий.
     --  Распоряжусь  сегодня же. Армия должна  быть в сапогах, тут не может
быть двух мнений. Теперь, если увижу солдата босиком, -- повешу.
     -- Прекрасно. Я знал, Сет, что вы нас поддержите. Вообще, надо сказать,
-- задумчиво заметил Бэзил, -- что пятьдесят лет  назад  нам было бы гораздо
труднее   модернизировать   страну.   Тогда   бы   нам   пришлось    вводить
конституционную    монархию,     двухпалатную    законодательную    систему,
пропорциональное   представительство,   избирательное   право  для   женщин,
независимый суд, свободу печати, референдумы...
     -- Что все это значит? -- спросил император.
     --  Какая  разница,  все  эти понятия  уже  устарели.  После  этого они
занялись неотложными делами.
     -- Английское посольство опять жалуется на дорогу.
     -- Они давно уже жалуются. Надоели. И потом, в моем плане реконструкции
предусмотрены только  четыре дороги из города: на север, юг, запад и восток.
Что ж мне теперь, из-за них весь план менять?
     -- Но посол настроен очень решительно.
     ---- Ладно, поговорим  об  этом как-нибудь в другой  раз...  хотя  нет,
знаете, что я сделаю? Назову-ка бульвар его именем. Тогда он успокоится.
     И император, взяв резинку, стер с плана  города имя  Коннолли и  на-его
месте написал: "Бульвар сэра Самсона Кортни".
     --  Надо  бы метро  построить, -- сказал Сет. -- Как вы полагаете,  оно
окупится?
     -- Нет.
     -- Этого  я и боялся.  Ничего, когда-нибудь будет у нас и метро. Можете
сказать  сэру  Самсону, что,  когда мы построим  метро, у  него будет  своя,
личная станция "Английское посольство". Да, чуть не  забыл, я получил письмо
из  Общества  защиты  животных.  Они  хотят прислать  сюда  комиссию,  чтобы
выяснить,  не слишком ли туземцы жестоко обходятся с хищниками, когда на них
охотятся. Как вы, например, находите: жестоко охотиться на львов с копьями?
     -- Нет.
     -- По-моему, тоже. Вот это письмо. От леди Милдред Порч. Вы ее знаете?
     -- Слышал. Старая балаболка.
     -- Что такое "балаболка"? Оратор?
     -- Да, вроде того.
     -- Так  вот, она возвращается в Англию из  Южной Африки и хотела бы  на
неделю заехать в Азанию. Пускай приезжает?
     -- Не уверен.
     -- Пускай приезжает... И последнее. В газетах мне все  время попадается
какое-то  современное  словосочетание  "противозачаточные средства". Что это
такое?
     Бэзил обЦяснил.
     --  Мне  они  нужны.  И в  большом  количестве. Позаботьтесь  об  этом.
Наверно,  указ  о  введении  противозачаточных  средств издавать  не  стоит,
правда? Лучше использовать пропаганду. Можно было бы даже в целях пропаганды
устроить небольшой праздник...

     Отказ  императора   отремонтировать  дорогу  в  посольство  сэр  Самсон
воспринял со свойственным ему хладнокровием:
     --  Так,  так... Не  думаю,  чтобы юный Сет долго продержался на троне.
Скоро наверняка  опять будет революция.  Я слышал, что  он  по уши в долгах.
Будем надеяться, что новое  правительство, каким бы  оно ни было, пойдет нам
навстречу.  И  знаешь, Пруденс,  ты будешь  надо  мной смеяться, но  я очень
тронут  тем,  что молодой человек назвал бульвар  моим именем.  Мне этот Сет
всегда нравился. Как знать, когда-нибудь Дебра-Дова, возможно, превратится в
огромный европейский город. Представляешь, подЦезжает  лет эдак через  сто к
магазину  такси,  выходит чернокожий  водитель  и спрашивает продавца:  "Дом
номер сто по Самсона Кортни -- не подскажете?", а сам думает: кто такой этот
Самсон Кортни? Ну, как, скажем...
     -- Как бульвар Виктора Гюго, папа.
     -- Вот именно, или Сент-Джеймсская площадь.
     К сожалению,  проблему сапог решить  так же легко не  удалось.  Вечером
того самого дня, когда вышел закон о сапогах, Бэзил и господин Юкумян сидели
в министерстве  и совещались, как быть со строительством новой гостиницы при
дворце. Дело в том, что император, заинтересовавшись фотографиями в каком-то
немецком архитектурном журнале, заявил, что здание гостиницы следует строить
из стали, а в окнах должны быть  стекла, пропускающие ультрафиолетовые лучи.
Все  утро Бэзил убил, тщетно пытаясь втолковать помазаннику, что стиль  этот
для тропиков совершенно  непригоден, и сейчас вместе с финансовым директором
обдумывал, как  воплотить в жизнь сумасбродные планы  императора,  как вдруг
дверь распахнулась, и в комнату ввалился герцог Укакский.
     -- Проваливай, Юкумян, -- сказал он.  -- Хочу поговорить с  твоим шефом
наедине.
     -- Конечно, генерал. Ухожу. Разговаривайте -- я не в обиде.
     -- Что за вздор! Господин Юкумян -- финансовый директор министерства, и
я бы хотел, чтобы он при нашем разговоре присутствовал.
     -- Кто? Я, мистер Сил? Мне нечего сказать генералу.
     -- Прошу вас остаться.
     -- Живо, -- сказал герцог, замахнувшись.
     --  Извините,  джентльмены,  --  сказал господин  Юкумян  и  юркнул  за
перегородку.
     Коннолли повел со счетом "один-ноль".
     --  Я  смотрю,  даже  у  этого армяшки хватило  ума  сапоги  снять.  --
"Два-ноль" в пользу Коннолли.
     Но вскоре Бэзил наверстал упущенное.
     -- Прости, что  выставил этого  типа. Сил, -- начал генерал. -- От него
воняет, как от кучи дерьма. Давай потолкуем. Что это ты начудил с сапогами?
     -- Приказ его величества, по-моему, обсуждению не подлежит.
     --  "Обсуждению  не  подлежит"!  Ишь  как загнул!  Брось ты  мне  мозги
пудрить.  Послушай,  мне  на  всю эту вашу модернизацию  плевать  с  высокой
колокольни. Да  и  не мое  это  дело. Можешь, если  хочешь,  заставить  этих
черномазых придурков хоть кроссворды разгадывать -- мне до фонаря! Но  своим
людям  морочить  голову я  вам  не дам. Да ты мне всю армию покалечишь, если
заставишь солдат в сапоги влезть. Послушай,  нам с тобой делить нечего.  Я в
этой дыре не первый день живу и знаю, чем такие, как  Юкумян,  промышляют. В
Дебра-Дове спокон веку норовили всучить правительству всякую дрянь. Пойми, я
же  не против, чтоб и ты на этом деле руки нагрел. Давай так: я своим  людям
строго-настрого запрещу  обуваться, всю партию сапог мы сплавим туземцам, ты
получишь компенсацию, приказ  забудется -- и  все останутся довольны. Ну? По
рукам?
     Бэзил  надолго  задумался,   но   размышлял  он  о   вещах  куда  более
значительных,  чем сапоги. Похлопывая  стеком  по колену,  генерал  небрежно
сидел  на краю  стола с выражением радушия и неподдельного  желания дружить.
"Почему  я  отношусь к  нему свысока? --  думал  Бэзил.  --  Из-за какого-то
атавистического чувства  кастовости  или инстинкта превосходства?  А  может,
потому,  что  он задел  мое  достоинство,  выставив Юкумяна,  который  пулей
вылетел из комнаты, стуча по полу босыми пятками?"
     -- Свою  точку зрения вам следовало бы высказать  раньше,  -- сказал он
генералу.  --  Записка  же  ваша  выдержана  в таком  тоне,  что  дальнейшие
разговоры на  эту  тему лишены  всякого смысла. На  следующей  неделе сапоги
будут выписаны и переданы в хозяйственную часть министерства обороны.
     -- Сосунок паршивый,  --  сказал  Коннолли,  направляясь к двери. Когда
генерал  открыл  дверь,  господин  Юкумян   поспешно  отскочил  от  замочной
скважины. Но Коннолли, не оборачиваясь, прошел мимо и покинул министерство.
     -- Мистер Сил, зачем  вам с ним ссориться?  Хотите, я догоню  его и все
улажу? А, мистер Сил?
     -- Только  этого еще  не хватало. Давай-ка  лучше  займемся  программой
праздника противозачаточных средств.
     --  Ох,  мистер Сил, мистер Сил. И  зачем вы только  с  ним  ссоритесь?
Ссорой ведь ничего не добьешься.

     Сведения о размолвке распространились по городу с быстротою молнии. Это
была  новость  номер  один.  Десятка  два  шпионов  при императорском  дворе
разнесли ее по  всем  посольствам  и  коммерческим  бюро. Гонцы поставили  в
известность  графа   Нгумо;   Черномазая  поделилась  случившимся  со  своей
парикмахершей;  клерк  евразийского  банка  все выложил  своему директору, а
директор  банка  -- епископу; господин Юкумян, стоя  за стойкой  "Императора
Сета", пересказал завсегдатаям кафе  всю историю в лицах; Коннолли,  страшно
сквернословя, известил  об этом в "Попугае" князя Федора; министр внутренних
дел, все  переврав  и  давясь от смеха,  потешил этим  анекдотом девушек  из
лучшего maison de societe` города. Уже вечером того  же дня в Деб-ра-Дове не
было  ни  одного обеденного стола,  где  бы  ссора  не  обсуждалась во  всех
подробностях.
     --  Жаль,  -- заметил  сэр  Самсон  Кортни. --  Теперь  этот Сил  будет
приезжать  в посольство  еще чаще.  Прости, Пруденс,  в  принципе  он парень
неплохой, но,  если честно, говорить мне с  ним особенно не о чем... что его
только не  интересует...  любит  порассуждать о  политике... Тоже мне, нашли
из-за чего ссориться! Носил бы себе сапоги, если ему так хочется.
     -- Дело обстояло не совсем так, папа.
     -- Может, я что-то и перепутал -- какая разница...

     -- Ха! Ха! -- сказал мсье Байон. -- Такого  поворота событий сэр Самсон
наверняка не ожидал. Каково ему плести свою паутину,  а? Где тонко --  там и
рвется. Коннолли теперь -- наш человек.
     -- Увы,  он словно ослеп, этот трогательный, доверчивый  муж, -- сказал
первый секретарь посольства на ухо второму.
     -- Союз  "Сил--Кортни" и  их  марионеточный император потеряли  доверие
армии. Мы должны обЦединить наши усилия.
     На  следующее утро  в жизни Черномазой  произошло чрезвычайное событие.
Она стояла во дворе своего дома, стирала генералу носки (Черномазая не могла
допустить, чтобы одежды ее  супруга  касалась другая женщина), жевала орех и
сплевывала  темный сок  в мыльную  пену, как вдруг к  дому  подЦехал  улан в
ало-зеленом кителе французского посольства и, спешившись, спросил:
     -- Ее светлость герцогиня Укакская?
     Черномазая задрала  платье,  чтобы его  не запачкать, и вытерла  руки о
панталоны:
     -- Это я, -- сказала она.
     Улан отдал честь, вручил ей большой конверт, снова отдал честь, вскочил
в седло и ускакал.
     Оставшись  одна, герцогиня присела на  корточки и с любопытством  стала
рассматривать конверт: она повертела его во все стороны,  поднесла к уху  и,
настороженно повернув голову  набок, встряхнула. Потом встала, пошла  в дом,
на  цыпочках  поднялась к себе в спальню  и,  воровато осмотревшись,  сунула
конверт под циновку.
     В  течение  часа Черномазая  трижды  бросала  стирку  и  бежала  в  дом
посмотреть,  цело  ли  ее сокровище. Когда  же  в  полдень  приехал  обедать
генерал, она с затаенным страхом вручила ему письмо.

     ' Публичный дом (франц.).

     -- Смотри-ка, Черномазая, мадам Байон приглашает нас завтра на  обед во
французское посольство.
     -- Ты пойдешь?
     -- Говорю же,  нас  позвали вдвоем,  старушка.  Приглашение  адресовано
тебе. Ну, что скажешь?
     -- Господи, я буду обедать с мадам Байон! Вот это да!
     Герцогиня  не  могла  скрыть  своего  возбуждения,  она  откинула назад
голову, закатила  глаза  и,  мыча от  удовольствия, принялась, как безумная,
прыгать по комнате.
     --  Молодец, старик, ничего  не скажешь! -- заметил  герцог, а позднее,
когда  приглашение  было   с  благодарностью   принято  и  бравый   старшина
императорской  гвардии отвез ответ в посольство,  когда Коннолли  ответил на
многочисленные  вопросы, касающиеся  обращения с ножом,  вилкой,  бокалом  и
перчатками,  и  герцогиня побежала  в магазин  господина Юкумяна за  лентой,
золотой тесьмой и искусственными пионами себе на  платье, --  он  отправился
обратно в  казармы,  преисполнившись  к  французам  самых  теплых  чувств  и
повторяя: -- Молодец, старик. Это ведь первый человек, который за все восемь
лет,  что  я здесь, удосужился позвать в  гости  мою  Черномазую.  А  моя-то
обрадовалась! Вся трясется от счастья, разрази ее гром!
     С  приближением  обеда  Черномазая  окончательно  потеряла покой  и так
надоела  супругу бесконечными  вопросами об  этикете, что генералу  пришлось
дать ей  увесистую затрещину  и запереть на  несколько часов в буфет, прежде
чем она  обрела столь необходимую для дипломатических приемов  сдержанность.
Обед,  на котором  присутствовали  все  сотрудники французского  посольства,
герцог  и герцогиня Укакские,  президент железнодорожной компании с  женой и
дочерьми,  а  также министр внутренних  дел  лорд  Боз,  прошел  с  огромным
успехом. Черномазую,  в соответствии  с  ее титулом, посадили рядом  с  мсье
Байоном,  который  говорил с  ней  по-английски, всячески превознося  боевые
заслуги ее супруга, его влиятельность и благоразумие. Если манеры Черномазой
и были в  чем-то небезупречны, то  поведение  министра  внутренних  дел было
поистине вызывающим. Он жаловался,  что его плохо кормят, слишком много пил,
щипал  сидящих  по  обе  стороны  от него дам,  прикарманил дюжину  сигар  и
приглянувшуюся ему  серебряную  перечницу, а  потом, когда  гости перешли  в
гостиную, рвался  танцевать в одиночестве под патефон,  пока, наконец,  рабы
насильно не  посадили его в  машину и не отвезли  к  мадам Фифи, о прелестях
которой  он во всеуслышание распространялся весь  вечер, не  упустив  случая
блеснуть  анатомическими подробностями,  которые,  по  счастью,  большинству
собравшихся остались непонятны.
     Когда все вина  были  перепробованы,  сладкое  шампанское,  поданное на
десерт, выпито  и  мужчины остались одни  за столом  (министр внутренних дел
порывался  последовать  за  дамами и был с  трудом  остановлен),  мсье Байон
приказал подать  бутылку  спирта, подсел  к генералу,  наполнил  его бокал и
завел с ним весьма нелицеприятный разговор об императоре и нынешнем режиме.
     В гостиной тем временем дамы обступили свою новую знакомую, и не прошло
и  часа, как  некоторые из них,  в том  числе и  мадам Байон, опустив титул,
стали  запросто называть  герцогиню Черномазой. Они  приглашали ее  в гости,
звали  посмотреть  их  сад и познакомиться с  их детьми,  предлагали научить
играть  в  теннис  и  в  пикет,  порекомендовали ей  армянского  портного  и
индийскую гадалку, вызвались дать выкройки  своих пижам, всерьез уговаривали
предохраняться, а  главное --  пригласили войти в  специальную  комиссию  по
подготовке  к  празднику  противозачаточных  средств.  Иными  словами,  чета
Коннолли в тот вечер совершенно офранцузилась.
     Спустя десять  дней в Дебра-Дову привезли  сапоги; соблюсти необходимые
формальности  ничего  не стоило, поскольку соответствующие службы находились
теперь под контролем Министерства модернизации. Господин Юкумян сам составил
заявление на собственное имя от Министерства обороны; он  же  написал бумагу
из Министерства обороны в отдел по  снабжению, заверил  ее  в  казначействе,
поставил  на  ней  вторую подпись,  выписал чек на  свое имя  и, заручившись
поддержкой акцизного и таможенного управления, добился скидки на пошлину под
предлогом того, что ввозимый  товар является  "государственным заказом". Вся
процедура  заняла от  силы  десять минут. А уже через несколько часов тысячу
пар  сапог  свалили на  площади  перед казармами,  где их  тут же  разобрали
солдаты, которые  весь  день рассматривали сапоги  с  неподдельным,  хотя  и
настороженным интересом.
     В  тот  же вечер  в честь доставки  сапог был устроен праздник. На огне
дымились солдатские котелки, туземцы отбивали руками нескончаемую барабанную
дробь, в незабываемом ритме шаркали по земле голые ступни, тысячи темнокожих
что-то  напевали  и  раскачивались,  сидя на корточках  и сверкая  в темноте
зубами.
     Когда  Коннолли  возвращался  в  казармы  после  обеда  во  французском
посольстве, праздник еще продолжался.
     -- Какого черта они сегодня веселятся? -- спросил он часового. -- Разве
сегодня какой-то праздник?
     -- Да,  сегодня  большой  день,  ваше  превосходительство,  --  ответил
часовой. -- Очень большой день. День сапог.
     Когда  Бэзил, далеко за полночь,  сидел  у  себя в кабинете  и  сочинял
уголовный кодекс, до него донеслось пение.
     -- Что там в казармах? -- спросил он слугу.
     -- Сапоги.
     -- Нравятся?
     -- Еще как.
     "То-то  Конноли  разозлится",  --  подумал  он  и  на  следующий  день,
повстречав у входа во дворец генерала, не удержался и сказал:
     -- Вот видите, Коннолли, сапоги пришлись вашим людям по вкусу.
     -- Не то слово.
     -- Надеюсь, пока никто не охромел?
     -- Нет, никто не охромел, -- отозвался генерал и, перегнувшись в седле,
с ласковой улыбкой добавил: --А вот брюхо у некоторых разболелось. Я как раз
собираюсь написать  докладную  в  отдел по снабжению. Там ведь, кажется, наш
друг  Юкумян сидит? Понимаешь, мой  адЦютант повел себя как последний дурак:
он по  неопытности решил, что сапоги  -- это продовольственный  паек.  Вчера
вечером мои ребята сожрали всю партию без остатка.

     В горле першит  от пыли,  на ветру шелестят  листья эвкалиптов. Пруденс
сидит у окна и пишет "Панораму жизни". За окном раскинулась высохшая лужайка
для  крокета:  между воротцами  видна  примятая порыжевшая трава,  сзади, на
клумбах  --  несколько увядших стеблей. Пруденс рисовала  на полях  какие-то
каракули и думала о любви.
     Стояла  --  как  всегда  перед  сезоном дождей  --  засуха, когда  скот
приходилось  пасти  далеко  в  горах,  за многие  мили от обычных пастбищ, а
пастухи,  отталкивая друг  друга,  жадно  приникали к  заросшим  кустарником
лужицам питьевой  воды; когда в город в поисках воды заходили львы,  которые
степенно шли по  улицам  под  визг перепуганной детворы; когда, по выражению
леди Кортни, "на цветочный бордюр было страшно смотреть".
     "Просто поразительно, насколько дух человека не соответствует состоянию
природы! --  выводила Пруденс своим размашистым школьным почерком. --  Когда
земля  пробуждается  от  сна,  когда  бегут  ручьи,  лопаются  почки,  когда
спариваются птицы и резвятся ягнята -- тогда мысли человека заняты спортом и
садоводством, живописью и  домашним театром.  Зато  теперь,  в сезон засухи,
когда кажется, что природа навечно похоронена под холодной землей, -- только
и  думаешь  о  любви". Она покусала перо и, перечитав написанное,  исправила
"холодную землю" на "раскаленную почву". "Что-то тут не то", -- подумала она
и  пошла к леди Кортни, которая, с  лейкой в руке, насупившись, разглядывала
увядший розовый куст.
     -- Мам, как скоро у птиц рождаются детеныши?
     --  Не  детеныши,  а  птенцы, --  поправила ее  мать  и  пошла поливать
поникшую от жары азалию.
     -- Надоела  мне  эта "Панорама жизни", -- сказала,  вернувшись  к себе,
Пруденс и набросала  на  полях мужской профиль,  который,  судя  по тяжелому
подбородку и растрепанным волосам, принадлежал не  Уильяму, как это было еще
полтора  месяца назад, а Бэзилу  Силу.  "Как  же  нужно  хотеть  мужчину, --
подумалось ей, -- чтобы заниматься любовью с Уильямом!"
     -- Завтракать!  --  раздался под окном голос матери.  -- Я, как обычно,
немного опоздаю. Иди, развлеки отца.
     Но  когда леди Кортни через несколько минут вошла в столовую, муж, дочь
и Уильям хранили гнетущее молчание.
     -- Опять консервированная спаржа, -- вздохнул сэр  Самсон.  -- И письмо
от епископа.
     -- Неужели он приедет обедать?
     -- Слава Богу,  нет.  Насколько я  понял,  Сет почему-то  хочет  снести
англиканский собор. Интересно, а чем, собственно говоря,  я тут могу помочь?
Можно подумать, что я всесилен. Здание, кстати, жутко уродливое. Пруденс, вы
бы с Уильямом поехали после обеда прокатиться на пони, а то они у вас что-то
совсем застоялись.
     -- Сегодня так душно, -- сказала Пруденс.
     -- Сегодня столько дел, -- сказал Уильям.
     -- Как хотите, -- сказал сэр Самсон Кортни. -- Они что, поссорились? --
спросил он у жены, когда они остались вдвоем.  --  А то  раньше  -- водой не
разольешь!
     -- Я  уже  давно хочу с тобой  поговорить, Сэм. Все руки не доходят  --
последнее  время  я  ужасно волновалась  из-за  львиного  зева.  Знаешь, мне
кажется, Пруденс не в своей тарелке.  По-моему, девушке  ее возраста здешний
климат не показан. Может, отправить ее на несколько месяцев в Англию, как ты
полагаешь? Харриет поселила бы ее у себя, на  Белгрейв-плейс. Девочка ходила
бы в гости, общалась со своими сверстниками. Что ты на это скажешь?
     -- Думаю,  ты права. Эта ее "Панорама", над  которой она корпит днями и
ночами...  Только  напиши  Харриет сама,  а  то у  меня  дел по  горло. Надо
подумать, что сказать епископу...
     Но на следующий день Пруденс и  Уильям все же поехали кататься на пони.
У Пруденс было назначено свидание с Бэзилом.
     -- Послушай, Уильям, из города ты поедешь по улице, которая проходит за
баптистской  школой  и еврейскими  скотобойнями.  Потом --  мимо  тюрьмы для
смертников и инфекционной больницы.
     -- Хорошенький же ты мне придумала маршрут!
     -- Не  злись,  милый.  Иначе  ведь  тебя  могут увидеть.  Когда минуешь
арабское кладбище,  можешь ехать куда хочешь. Жди меня в  пять  часов  возле
дома Юкумяна.
     --  Отличная  меня  ожидает прогулка!  На двух  пони.  Попробуй  удержи
Забияку!
     -- Не выдумывай, Уильям. Ты же  прекрасно сам  знаешь, что Забияка тебя
слушается. Кроме тебя,  я бы никому ее не доверила. Не могу ведь  я оставить
Забияку перед домом Юкумяна -- это же неприлично, пойми!
     -- А, по-твоему, прилично заставлять меня целый  день таскаться по жаре
на двух  лошадях, пока ты будешь лежать в постели с  этим типом, который, ко
всему прочему, перебежал мне дорогу?
     -- Уильям, не  сердись.  Никто тебе  дорогу  не перебегал, не  сочиняй.
Наверняка за полгода я тебе до смерти надоела.
     -- Уж ему-то ты точно надоешь. И очень скоро.
     -- Скотина.
     Бэзил  по-прежнему  жил  в  большой  комнате  над  магазином  господина
Юкумяна.  На  задний  двор, заваленный ржавым  железом  и  мусором, выходила
веранда,  на  которую  со  двора  можно было подняться  по внешней лестнице.
Пруденс  прошла  через магазин, вышла  во двор и поднялась по  лестнице.  От
табачного дыма в комнате нечем было  дышать.  Бэзил, в рубашке с засученными
рукавами, сидел в шезлонге и  курил  манильскую сигару. Когда Пруденс вошла,
он встал ей навстречу,  запер  за  ней  дверь и бросил  окурок в наполненную
водой  сидячую  эмалированную  ванну.  Окурок  зашипел, погас  и, постепенно
размокая, стал плавать  в  мыльной воде. В комнате  стоял полумрак. На доски
пола и на старые пыльные циновки сквозь щели в ставнях падал солнечный свет.
Пруденс неловко остановилась посреди комнаты с  шляпкой в руке. Оба молчали.
Пруденс заговорила первой:
     -- Ты мог бы побриться. -- И добавила: -- Помоги мне снять сапоги.
     Во дворе госпожа Юкумян громким голосом отчитывала  козу. Полоска света
из окна  медленно передвигалась по  полу. От размокшего окурка  вода в ванне
постепенно потемнела.
     Стук в дверь.
     -- Господи! -- воскликнула Пруденс. -- Неужели это уже Уильям?
     -- Мистер Сил! Мистер Сил!
     -- В чем дело? Я отдыхаю.
     -- Вставайте, -- раздался за дверью голос господина  Юкумяна. -- Вас по
всему городу ищут. Даже после обеда поспать не дадут!
     -- Что им надо?
     -- Император хочет немедленно вас видеть. У  него очередная идея. Очень
современная и очень важная. Какая-то шведская стенка, будь она неладна!
     Бэзил поспешил во дворец и нашел своего повелителя в состоянии крайнего
возбуждения:
     --  Я  тут  читаю  одну  немецкую книгу.  Мы  немедленно должны  издать
декрет... повсеместные занятия физкультурой... Все население, каждое утро --
понимаете?   Нам   необходимы   рекомендации   из   Европы.   Свяжитесь   со
специалистами. Пятнадцатиминутная утренняя  гимнастика. И пение  хором.  Это
очень важно. От  этого зависит здоровье  нации.  Я  об этом уже давно думаю.
Почему в Европе нет холеры? Потому  что там поют хором и занимаются утренней
гимнастикой... И бубонной чумы тоже нет... И проказы...
     Вернувшись  в посольство,  Пруденс  вновь открыла  "Панораму  жизни"  и
начала писать: "Влюбленная женщина..."

     -- Женщина,  --  сказал  мистер Юкумян. -- Вот  что надо Сету, чтобы он
успокоился.  Всюду  сует свой  нос.  Послушайте  меня, мистер Сил,  если  мы
подыщем Сету женщину, наша модернизация пойдет как по маслу.
     -- На худой конец есть Фифи.
     -- Нет,  мистер Сил, она  ходила к нему,  когда  он  был  еще маленьким
мальчиком. Вы не беспокойтесь. Я все устрою. В лучшем виде.
     С  тех  пор как  император ознакомился с  книгами,  присланными ему  из
Европы   с   последней  почтой,  его  вмешательство  в  работу  министерства
становилось несноснее  день  ото  дня.  Хуже всего было  то,  что подготовка
праздника  противозачаточных средств отнимала  немало  сил и нервов,  причем
император, несмотря на постоянно поступающие протесты, продолжал проявлять к
празднику повышенный интерес. Площадка, которая должна  была образоваться на
месте снесенного  англиканского собора, уже была,  по  его  приказу, названа
площадью Мэри Стопс.
     --  То ли  еще будет,  когда он  изучит  психоанализ, -- мрачно заметил
Бэзил,  живо   представив  себе  бульвар  Крафта-Эббинга``,  авеню  Эдипа  и
скатофиликов```.
     -- Если в самое ближайшее время мы не найдем ему женщину, он изучит все
современные науки,  -- сказал  господин  Юкумян. -- Вот очередное письмо  от
наместника папы. Если заранее не заказать эти штуки из  Каира, весь праздник
пойдет насмарку. Но учтите,  противозачаточные средства -- не сапоги, сЦесть
их нельзя, придется по назначению использовать.
     Противников праздника  набралось немало,  и настроены они  были  весьма
решительно. Возглавил  оппозицию граф  Нгумо, у которого имелось  сорок семь
братьев и сестер (правда, большинством из них, когда граф унаследовал титул,
пришлось  пожертвовать)  и  который  был  отцом более шестидесяти  сыновей и
бессчетного  числа  дочерей.  Потомство  было  его  гордостью  и  постоянным
предметом  хвастовства;  достаточно сказать,  что  у  себя  при  дворе  граф
специально держал семерых менестрелей,  которые, когда Нгумо собирал друзей,
пели  застольные  песни на эту тему. Находясь в расцвете сил и имея на своем
счету столь громкие победы, он ощущал себя в преддверии праздника израненным
воином  в окружении пацифистов, его репутации был нанесен  тяжкий  удар, его
блестящие   заслуги  замалчивались  самым   злостным  образом.  Нововведения
императора  подрывали основы существования  земельной аристократии,  и  граф
выразил  общее  мнение,  когда, под  одобрительное мычание своих соратников,
пригрозил кастрировать всякого, кто посмеет в его  владениях воспользоваться
этими новомодными и нечестивыми приспособлениями.
     Что  же  касается  более  утонченного   столичного   общества,  которое
обЦединилось вокруг  виконта  Боза и состояло  из  чернокожих  космополитов,
придворных, младших  отпрысков знатных  семейств и нескольких представителей
загнивающей  арабской  интеллигенции, то оно, хотя и не было настроено столь
агрессивно,  как  земельная  аристократия,  в  принципе  также  выступало  в
поддержку  Нгумо;  столичная  знать вяло  обсуждала  проблему  контроля  над
рождаемостью  в салоне мадам Фифи и  в  большинстве своем придерживалась той
просвещенной точки зрения,  что, разумеется, подобные  "меры" всегда были им
известны,  однако  рекламировать  их  нецелесообразно  --  в  лучшем  случае
противозачаточные средства будут применяться средним классом. Так или иначе,
мнение  этих людей  никогда  не пользовалось  популярностью  среди  простого
населения, а  потому их достаточно лояльная позиция  едва ли могла  склонить
общественное мнение на сторону императора.
     Церковь   же  не  скрывала  своего  резко  отрицательного  отношения  к
противозачаточным средствам.  Никто не мог обвинить несторианского патриарха
в религиозном  фанатизме  (напротив,  в  карьере его  преосвященства  бывали
случаи,  когда  с  трудом  удавалось  избежать  большого  скандала),  однако
жизнелюбие  сочеталось у  него  с  безупречным служением Богу:  человеческие
слабости  у  патриарха могли  быть, но теологические -- никогда. Всякий раз,
когда возникал богословский  спор и требовалось его веское слово, патриарх с
готовностью  забывал   про  удовольствия  и  непреклонно  отстаивал  религию
предков.  Был случай, когда  митрополит  из Матоди  обЦявил  себя  четвертой
ипостасью  Святой Троицы; в другой  раз  один приходский  священник  неверно
истолковал   богочеловеческую   природу   Христа;   в    провинции   Мхомала
распространилась нелепейшая ересь,  будто у пророка Исаии  были крылья и  он
жил на дереве; в Попо во время посвящения местного священника в сан

     '  Мэри Стопе (1880--1958) -- английская исследовательница,  сторонница
контроля над рождаемостью.
     `` Рихард фон Крафт-Эббинг (1840--1902) -- немецкий психоневролог.
     ```  Скатофилия  --  патологическое  влечение  к  манипуляции  каловыми
массами.

     епископа несколько человек было  принесено в жертву -- по  всем этим, а
также  по  многим  другим  вопросам  патриарх  неизменно  стоял   на  строго
ортодоксальной позиции.
     Когда   же   возникла   проблема   контроля   над   рождаемостью,   его
преосвященство  вполне недвусмысленно  дал своей пастве  понять,  какого  ей
следует  придерживаться  мнения. В  качестве  главы господствующей Церкви он
созвал   совет,  на  котором  присутствовали  верховный  раввин,  старейшина
мормонов, а также представители всех имевшихся в империи вероисповеданий  за
исключением  англиканского   епископа,  приславшего   вежливый  отказ,   где
говорилось, что, поскольку  его прихожане  --  в основном англичане, которые
знакомы, причем не  понаслышке, с этой  проблемой, а  потому  едва  ли будут
недовольны  новой  политикой императора, в  его  участии  необходимости нет,
однако  он  желает  его преосвященству всяческих успехов  на поприще  защиты
института семьи и очень просит  за него помолиться. Епископ также писал, что
с прогрессистами,  которые  угрожают снести англиканский собор, у  него свои
счеты и ему бы  не хотелось переключаться  на  совсем  другое дело, сколь бы
благородным оно ему ни казалось.
     После  окончания  совета патриарх  составил  энциклику,  выдержанную  в
цветистом,  высокопарном  стиле, и разослал ее  во все  концы  острова. Будь
господствующая  Церковь  более  влиятельной,  праздник  бы   определенно  не
состоялся, однако,  как  уже  говорилось,  христианизация  страны  была  еще
настолько  далека до  своего завершения, что большая часть населения империи
сохраняла,  причем  нередко  совершенно  открыто,   свои  старые  вульгарные
верования, в результате чего прогрессивную политику Сета поддержали, как это
ни странно, жители деревень, туземцы.
     Привлечь местных жителей удалось главным  образом благодаря  рекламе. В
самые  тяжелые  дни,  когда  Сету  казалось,  что  предрассудки  его  народа
преодолеть  невозможно,  и  даже  Бэзил  склонялся к  тому,  чтобы  праздник
отложить, среди книг, которые ежемесячно приходили императору из Европы, Сет
обнаружил  набор  на  редкость  зажигательных  советских плакатов.  Поначалу
казалось,   что   перепечатать   их  не  удастся:  в   типографии  "Курьера"
копировальных станков не  было.  Сет уже подумывал о том, не использовать ли
рабов для  тиражирования его  эскиза,  но  тут господин Юкумян вспомнил, что
несколько   лет   назад   один   предприимчивый  филантроп  завещал   ввести
литографирование в программу американской баптистской школы. Как выяснилось,
литографский станок, несмотря  на  все старания нерадивых  учеников, уцелел.
Господин  Юкумян купил его  у пастора и перепродал --  с немалой выгодой для
себя -- отделу изящных искусств Министерства модернизации. Затем в армянской
колонии Дебра-Довы -- опять же не без помощи господина Юкумяна -- был найден
художник,  который  согласился сделать плакат по  эскизу  Сета. Плакат этот,
предназначавшийся  для  неграмотных  туземцев и  превозносивший  неоспоримые
преимущества  контроля  над  рождаемостью,  получился  большим, красочным  и
явился самым значительным достижением  нового министерства.  Господин Юкумян
ходил в героях. Плакат  расклеили по всей столице, он висел во всех нужниках
по пути следования поезда "Матоди--Дебра-Дова", в особняках вице-королей и в
хижинах туземных  вождей,  в тюрьмах и казармах,  на виселицах и на деревьях
джу-джу, под  которыми творились заклинания. И где бы этот  плакат ни висел,
вокруг  него  всегда толпилась кучка  любопытных, совершенно сбитых  с толку
азанийцев.
     На  плакате было два рисунка  --  один  слева, другой  справа. На левом
рисунке  изображалась  старая,  полуразвалившаяся хижина,  забитая  больными
детьми разного возраста: тут были и увечные,  и обезображенные, и  слепые, и
прыщавые, и полоумные; возле  пустой миски сидел на корточках преждевременно
состарившийся многодетный отец;  в дверях, дробя мотыгой жалкую кучку зерна,
стояла высохшая и  согбенная от деторождения мать. Дом на правом рисунке, по
контрасту, был светлый и просторный; в комнате за столом сидела молодая мать
и с аппетитом уплетала громадный кусок сырого  мяса, рядом, покуривая кальян
(который  по-прежнему  считался  в стране  признаком сытой, досужей  жизни),
расположился  ее  муж,  а  между  ними,  с  газетой  на  коленях,  сидел  их
единственный, пышущий здоровьем  ребенок. Между  этими двумя домами было  во
всех    подробностях    изображено    ультрасовременное    противозачаточное
приспособление, под которым стояла подпись на сакуйю:  А КАКОЙ ДОМ ВЫБИРАЕТЕ
ВЫ?
     Интерес  этот  плакат  вызвал  необычайный.  Повсюду,  во  всех   самых
отдаленных  уголках  острова,  азанийцы  задумчиво  качали  своими курчавыми
головами, тыкали в плакат черными  пальцами  и что-то  лопотали, прищелкивая
языком  и скаля белые  зубы.  Смысл  красивых  новых  картинок  был  понятен
абсолютно всем:
     "Видишь, справа -- богатый человек,  трубку курит, прямо  как вождь. Но
жена  у него  плохой, сидит  мясо ест.  И муж тоже плохой -- только один сын
имеет.
     Видишь,  слева -- бедный  человек, есть нечего. Но  жена  у  него очень
хороший,  работает хорошо. И муж тоже хороший, одиннадцать детей имеет, один
совсем сумасшедший --  святой, значит. А  посередине императорское  джу-джу;
захочет --  будешь ты  хороший  человек,  бедный человек,  одиннадцать детей
иметь будешь".
     В  результате, несмотря  на  протесты  земельной аристократии и Церкви,
туземцы начали со всей страны стекаться в город на  праздник, с  нетерпением
ожидая,  что благодаря новому  колдовству они  обретут невиданную потенцию и
плодовитость.
     "В  очередной  раз, -- писал  Бэзил  в передовице "Курьера", -- простой
народ  империи  отверг  притязания  предвзятого  и  корыстного меньшинства и
единодушно  откликнулся  на  призыв  своего  императора  следовать  по  пути
Прогресса и Новой Эры".
     Спрос на "джу-джу императора" был столь велик, что за несколько дней до
праздника господин Юкумян был  вынужден срочно телеграфировать в Каир, чтобы
прислали очередную партию противозачаточных средств.
     Тем  временем несторианский  патриарх  стал частым  гостем французского
посольства.
     --  Теперь с  нами армия,  с  нами Церковь,  -- сказал  мсье Байон.  --
Осталось только подыскать подходящую кандидатуру иа королевский трон.

     -- Если  хочешь знать  мое  мнение, -- сказал как-то утром Бэзил вскоре
после  распространения  плакатов,  --  самое трудное в нашей  работе --  это
преданность короне.
     --  Господи,  мистер  Сил, что это вы такое говорите? За такие слова  и
отравить ведь могут. Что он на этот раз выдумал?
     --  Вот,  полюбуйся.  -- И  Бэзил вручил господину  Юкумяну только  что
прншедшую из дворца бумагу: "Прошу ознакомиться и принять  необходимые меры.
Мною решено упразднить следующее:
     Смертную казнь
     Брак
     Язык сакуйю и все местные диалекты
     Детскую смертность
     Тотемизм
     Варварскую жестокость
     Заклад земельных участков
     Эмиграцию
     Пожалуйста,  займитесь   всем   этим.   А  также   организуйте  систему
резервуаров  для  снабжения города водой и  набросайте  план экзаменационных
программ  для приема в  корпорацию  общественного  обслуживания. Предлагаю в
качестве обязательного языка ввести эсперанто. Сет".

     -- А все потому,  что он читает книги,  мистер Сил. Пока  вы не найдете
ему женщину,  он вас в покое не  оставит, и  не надейтесь. Хоть  бы пил, что
ли...
     Как  вскоре  выяснилось,  заслуги  министерства  в  деле  контроля  над
рождаемостью возымели весьма неприятные последствия.  Если раньше у Бэзила и
мистера  Юкумяна  были  основания сетовать на  упрямство  и  прямолинейность
своего повелителя, то теперь они страдали  от противоположной  крайности его
характера. Казалось, фантазия Сета в  момент наивысшего  успеха  уподобилась
вулканическому   озеру,  которое,  внезапно  вздыбившись  из-за   извержения
невидимых  подземных  вулканов,  потемнело,  закипело и  вышло  из  берегов,
растекаясь  тысячью  бурных  потоков.  Серьезный,  довольно  робкий  молодой
человек внезапно сделался капризным и импульсивным;  в голове у него бурлили
идеи, выходившие наружу в виде громких слов, теорий и обрывков знаний, плохо
понятых и самым фантастическим образом истолкованных.
     -- Если император свихнется, нам с тобой не поздоровится.
     -- Господи, мистер Сил, вы говорите ужасно опасные вещи.
     Во второй половине дня Бэзил отправился  во дворец обсудить новые планы
императора.
     -- А-а, вы по поводу списка? Кажется,  я  послал вам его сегодня утром?
Но   тут  обсуждать  нечего,  все  вопросы  я  предоставляю   решать  вашему
министерству  в рабочем порядке. Только,  пожалуйста,  поскорее... Сегодня я
вызвал вас совсем по другому поводу. Речь идет о нашем музее.
     -- Музее?!
     -- Именно, должен же у  нас быть свой  музей. Я тут набросал  кое-какой
план. Самая  серьезная  проблема  --  это помещение, ведь  музей  необходимо
открыть  до  приезда  комиссии от  Общества защиты животных.  Комиссия будет
здесь  в начале  следующего  месяца. Времени  на строительство  специального
здания  у нас,  стало быть,  нет. Лучше всего было бы конфисковать под музей
один из городских  дворцов. Дворцы Нгумо или Боза вполне  подходят  --  их и
перестраивать, по существу, не придется.  Но этот вопрос решит министерство.
На первом  этаже будет отдел  естественной  истории. Вы соберете всю флору и
фауну  империи:  львов,  бабочек, птичьи яйца, образцы деревьев и так далее.
Эти экспонаты  займут весь первый  этаж. Я где-то прочел о вентиляции, --  с
серьезным видом добавил Сет. -- Это очень важно. Воздух в стендах необходимо
регулярно обновлять: примерный расход воздуха -- один кубический метр в час,
иначе  экспонаты будут портиться. Обязательно самым внимательным образом  за
этим  проследите.   На   втором   этаже  разместятся   антропологический   и
исторический  отделы:  народное творчество, изделия португальцев  и  арабов,
небольшая библиотека. А в главном зале будут выставлены реликвии королевской
семьи. У меня в спальне  под  кроватью  хранятся в сундуке медали Амурата, а
также  мои  собственные вещи:  фотографии,  мундиры, оксфордские  шапочка  и
мантия, макет  Эйфелевой башни, который я  привез  из Парижа. Я  также готов
пожертвовать музею  образцы своего почерка. Словом, музей  должен получиться
очень интересный.
     В течение нескольких дней господин Юкумян занимался  сбором экспонатов.
По городу  прошел  слух, что Министерство модернизации  покупает у населения
вещи,  представляющие  историческую  ценность, и вскоре  работа министерства
была фактически парализована, ибо у входа в здание и вдутри толпились люди с
разным цветом кожи,  которые  торговали медными горшками и бусами из резного
ореха, змеями в корзинах и  обезьянами в  клетках, сукном из коры и японским
хлопком, ритуальными чашами, выкраденными из церкви несторианскими дьячками;
дубинками из дерева и  железа, безыскусными домашними божками;  потемневшими
от  солнца  человеческими  скальпами,  сорочками  новорожденных,  пуповиной,
чудодейственными  осколками метеорита, амулетами, чтобы отвести от верблюдов
дурной глаз; масонским фартуком мсье Байона, который украл у него дворецкий,
и даже гигантских размеров  каменным  фаллосом, вывезенным из  храма на трех
мулах.  Господин Юкумян  бойко  торговался  и  покупал  почти все,  что  ему
предлагали, после чего перепродавал купленное Министерству изящных искусств,
директором которого Бэзил  его  назначил. Однако  когда во  время  следующей
аудиенции  Бэзил  доложил  императору  о  проделанной  работе, тот лишь вяло
кивнул и, сняв колпачок с авторучки, чтобы подписать приказ, лишающий  графа
Нгумо его городской резиденции, заговорил о чудесах астрономии:
     --  Вы  представляете  себе размеры звезд? Оказывается, они огромны.  Я
прочел в одной книге, что  расстояние от Земли до  звезд столь велико, что у
человека от этих цифр голова  идет кругом. Я не знал этого выражения "голова
идет  кругом".   Я   должен   немедленно  создать  Институт  астрономических
исследований. Мне нужны профессора. Телеграфируйте в Европу. Раздобудьте мне
первоклассных профессоров. Самых лучших.
     Но на следующий день он увлекся эктогенезом.
     -- Я прочел здесь, -- сказал  он, похлопав рукой по  тому теоретической
биологии, -- что деторождения теперь больше не будет. Яйцо оплодотворяется в
лаборатории,  а затем  плод  выращивается  в  бутылках.  Великолепная  идея.
Достаньте мне несколько таких бутылок... Чтобы у всех головы шли кругом.
     Даже говоря на  интересующую  его тему. Сет часто  отвлекался и задавал
совершенно неожиданные  вопросы: "Сколько  стоит автожир?",  или  "ОбЦясните
мне, пожалуйста,  что же  такое все-таки  сюрреализм?", или  "Вы убеждены  в
невиновности Дрейфуса?",  а  затем,  не дожидаясь ответа,  вновь  принимался
строить далеко идущие планы...
     Эти дни господин  Юкумян летал, как на крыльях: в приобретении музейных
экспонатов он нашел себе дело,  в котором у него уже  был немалый опыт. Имея
на  руках приказ  о  выселении без  возмещения убытков,  он вел  бесконечные
переговоры с графом  Нгумо  и  виконтом  Бозом; он  покупал и  перепродавал,
торговался, завышал и занижал  цены, ел и спал на антиквариате  сомнительной
ценности.  Что же касается Бэзила,  то усталость от борьбы  во имя Прогресса
начинала  сказываться. Единственной  отдушиной  в его суматошной  жизни были
короткие верховые  прогулки с Пруденс  по выжженным горным тропкам да тайные
свидания,  которые  могли прерваться  в любой  момент, если  Сету  почему-то
придет в голову вызвать его во дворец.
     --  Иногда  мне  кажется,  что  этот  проклятый император  травит  тебя
каким-то  медленным  ядом. Он  же на  все способен, --  сказала  Пруденс. --
Выглядишь ты чудовищно.
     --  Ты не  поверишь,  но мне  не хватает Коннолли.  Общаться с  Сетом и
Юкумяном -- не самое большое удовольствие.
     -- А со мной? -- спросила Пруденс. -- Про меня ты забыл?
     --  Ты -- фантастическая  девушка,  Пруденс. Как  говорит Сет,  "первый
класс". Но если бы ты знала, как я устал!
     Неподалеку  посольский  конюх с мрачным  видом разгонял  хлыстом  целую
армию муравьев, а по камням  и глинистому склону высохшего  ручья беспокойно
били копытами пони.
     Прошло еще два  дня, и на  Министерство  модернизации  обрушился  самый
страшный удар. В то утро в министерстве, как всегда, кипела работа: господин
Юкумян  беседовал  с  каким-то арабом  с побережья, который  уверял его, что
располагает "очень старыми, очень  подлинными" португальскими рукописями,  а
Бэзил, с трубкой в зубах, изучал последнее постановление императора: "Высшей
знати  предписывается  в обязательном  порядке носить перчатки  и соломенные
шляпы", -- как  вдруг с совершенно  незапланированным и крайне нежелательным
визитом   явился  некто  мистер  Джеггер,  подрядчик,   отвечающий  за  снос
англиканского  собора.  Это  был  приземистый добродушный  британец, который
после ряда неудач в Кейптауне,  Момбасе, Дар-эс-Саламе  и Адене добрался  до
Дебра-Довы,  где и осел, беря мелкие подряды в гавани и  на железной дороге.
Протиснувшись между  предметами старины, которых в кабинете Бэзила  с каждым
днем  становилось   все  больше,   и  сняв  со  стула  клетку  с  болезненно
нахохлившимся  ястребом,  Джеггер  сел,  в  нерешительности  оглядываясь  по
сторонам.
     -- Со мной эти  фокусы не пройдут,  мистер Сил, -- с вызовом сказал он.
--  Говорю вам об этом совершенно  прямо и готов то  же самое повторить кому
угодно -- хотя бы даже самому императору!
     -- Мистер Джеггер, -- веско возразил Бэзил, -- вы не первый день живете
в этой стране  и должны понимать, что  говорите опрометчивые вещи.  За такое
ведь и отравить могут. У вас неприятности?
     -- Вот мои неприятности.  --  И Джеггер, порывшись в нагрудном кармане,
откуда торчали карандаши и складные линейки, вытащил листок бумаги и положил
его на стол  рядом с выложенным  мозаикой портретом  покойной императрицы --
последним приобретением директора Министерства изящных искусств. --  Что это
такое, а? Что это такое, я вас спрашиваю?
     -- В самом деле, что это? -- переспросил Бэзил и, взяв со стола листок,
внимательно его рассмотрел.
     По размеру,  форме и на ощупь листок напоминал  английский пятифунтовый
банкнот, с обеих сторон  разрисованный красной и зеленой  краской. Чего  тут
только  не  было:  и  азанийский  орел,  и  карта империи, и солдат в  форме
императорской гвардии,  и аэроплан, и традиционная фигура с  рогом изобилия.
Однако на самом  видном месте красовался медальный профиль Сета в цилиндре и
во  фраке.  Посредине вычурным шрифтом  было выведено ПЯТЬ  ФУНТОВ, а сверху
протянулась еще одна надпись:  ИМПЕРАТОРСКИЙ  БАНК АЗАНИИ, под которой  была
воспроизведена личная подпись Сета.
     В столице и на побережье торговля велась на индийские рупии, хотя имели
хождение  также  восточноафриканские  шиллинги,  французские  и  бельгийские
колониальные франки, талеры Марии Терезии; в глубине же острова вместо рупий
и франков расплачивались каменной солью и патронами.
     --  Это что-то  новое, --  сказал  Бэзил.  --  Интересно,  в  курсе  ли
казначейство? Господин Юкумян, можно вас на минутку?
     Директор министерства изящных искусств и Верховный казначей вышел из-за
перегородки, на ногах у него были черные бумажные носки, а в руках он держал
только что приобретенный макет парусника.
     -- Нет, мистер Сил, -- заверил верховного комиссара господин Юкумян, --
я такое в первый раз вижу. Откуда у джентльмена эти бумажки?
     -- Этими  бумажками император  только что расплатился со мной за неделю
работы.   Тут   у  меня  их  целая  пачка.   ОбЦясните   мне,  что  означает
"Императорский банк Азании"? Сколько живу  в этой  стране -- никогда  ничего
подобного не видел. Что-то  тут нечисто.  Вы думаете, так просто ломать этот
собор, мистер Сил? Такой работы врагу не пожелаешь. Шутка ли, цельный гранит
из Абердина! Одна кафедра проповедника весит семь  с половиной тонн. Сегодня
утром,  когда  купель на  грузовик грузили,  двое  моих ребят  покалечились.
Одного -- в лепешку расквасило. А император еще фальшивые деньги мне всучить
норовит. Да какое он имеет право...
     -- Заверяю вас, мистер Джеггер, -- с достоинством сказал Бэзял, --  что
впредь вы можете полагаться на исключительное благородство  и честность  его
величества. Что же касается этого казуса, то я непременно наведу справки.
     -- Надеюсь, вы на меня не в обиде, -- уходя, сказал Джеггер.
     Бэзил, повернувшись к окну, проводил подрядчика  глазами, а потом встал
и сдернул со старинной раковины свой тропический шлем.
     -- Что  этот черномазый псих теперь выдумал? -- воскликнул он и побежал
во дворец.
     -- Ох,  мистер  Сил,  ваш язык  не  доведет вас  до  добра, --  крикнул
господин Юкумян ему вдогонку.
     Император принял Бэзила с исключительным радушием.
     --  Входите,  входите, -- сказал он, вставая ему  навстречу. -- Хорошо,
что пришли. Не знаю, как быть  с  Nacktkultur`. Четыре недели я убил на  то,
чтобы провести  в жизнь  закон,  предписывающий  государственным  чиновникам
обязательное  ношение брюк, а  теперь вот вычитал,  что,  оказывается, более
современно вообще ходить без штанов.
     -- Сет, что означает "Императорский банк Азании"?
     Император немного смутился:
     -- Я так  и думал, Сил,  что  вы  зададите мне... Понимаете, собственно
говоря, никакой это не банк... Это я сам... Сейчас покажу.
     Сет подвел Бэзила к высокому, занимавшему  полстены шкафу и открыл его.
Все  десять  полок  были  забиты  какими-то  пачками,  издали   похожими  на
обыкновенную писчую бумагу.
     -- Что это такое?
     -- Здесь почти три миллиона фунтов, -- с гордостью сказал император. --
Маленький сюрприз. Мне это в Европе сделали.
     -- Но ведь это невозможно.
     -- Возможно, очень даже  возможно. Все было  очень просто. Например, на
этой  полке  сложена  бумага  для  тысячефунтовых  банкнотов.  Теперь, когда
печатная форма готова,  можно напечатать сколько  угодно бумажных денег -- и
стоить это будет  совсем недорого. Понимаете,  дел у меня невпроворот, а вот
рупий не  хватает.  Вот  я и решил... Не сердитесь, Сил. Хотите, я  вам тоже
дам...  -- И Сет  сунул Бэзилу в руку пачку пятерок. --  И господину Юкумяну
передайте. По-моему,  я неплохо  получился,  а?  Не  знал,  как  лучше  -- в
цилиндре или без. А на пятидесятифунтовых банкнотах я в короне.
     Бэзил  попробовал  было  возражать,  но   вскоре  понял,  что   спорить
бесполезно.
     -- Я знал, что  вы меня  поймете, -- сказал император. --  Это ведь так
просто. Кончится эта бумага  --  пошлем за следующей. А завтра вы мне дадите
совет, как быть с Nacktkultur, хорошо?
     Из дворца Бэзил вернулся ужасно усталый.
     --  Остается только надеяться,  что во дворце вспыхнет  пожар и все эти
фальшивые деньги сгорят.
     -- Надо как можно быстрее поменять их, --  сказал господин Юкумян. -- Я
знаю одного китайца,  он до того глуп,  что возьмет их у нас. А если хотите,
Министерство  изящных искусств может  приобрести эти  деньги по  номинальной
цене для исторического отдела.
     В тот день Бэзил  окончательно  разуверился в  нерушимости  Однолетнего
плана.

        6

     Леди Милдред Порч -- своему мужу.
     Борт парохода "Президент Карно"
     Матоди
     8 марта

     Дорогой Стенли,
     пишу тебе перед выходом на берег. Это письмо будет опущено в Марселе, и
ты получишь  его,  насколько я понимаю, числа семнадцатого, не позже. Как  я
уже писала тебе из Дурбана, мы с Сарой решили на

     ` Культура обнаженного тела (нем.).

     обратном  пути   побывать  в   Азании.  Английский   пароход  здесь  не
останавливается,  поэтому в Адене  нам пришлось  пересесть  на  французский.
Грязь жуткая, команда -- хуже некуда.  До меня дошли  весьма неблагоприятные
сведения  о  том, как охотятся в Азании. Я  слышала,  что туземцы выкапывают
глубокие ямы, куда  падают  бедные  звери; часто в  этих  капканах  животных
держат по  нескольку  дней  без  еды  и  питья (представь,  каково это им  в
тропическую  жару!),  а  затем  безжалостно,  зверски  убивают.  Конечно,  я
понимаю, с  этих бедных, невежественных  людей  спрос незелик,  но ведь юный
император, говорят, человек вполне просвещенный, прекрасно образованный, и я
уверена,  что  он сделает  все возможное,  чтобы  этих  несчастных  животных
убивали -- если их вообще следует  убивать, в  чем лично я сильно сомневаюсь
-- более гуманными методами.  В Азании  мы намереваемся провести недели две.
Вкладываю  в письмо чек на  домашние  расходы. В  своем последнем письме  ты
пишешь, что  пришел огромный  счет за отопление, -- пожалуйста, следи, чтобы
прислуга в мое  отсутствие не тратила уголь  понапрасну. В это время  года в
первой половине дня совершенно не обязательно топить камин в столовой.
     Любящая тебя
     Милдред

     Из дневника леди Милдред Порч

     8 марта
     12.45  --  сошли  на  берег.  Матоди.  Все  непривычно,  гадкий  запах.
Состояние мулов и собак чудовищное, детей -- тоже. Несмотря на  радиограмму,
английский консул нас  не  встретил. Какой-то вполне цивилизованный  туземец
отвел нас  к себе в  контору. Дала  туземцу  "на  чай"  пять анн.  Консул --
никакой  не  англичанин. Скорее  грек. Очень нелюбезен (вероятно,  пьет). Не
может  (или не хочет) сказать, когда  отходит поезд в  Дебра-Дову и можно ли
купить  билеты  в  спальный  вагон.  Дали  телеграмму  в  посольство.  Отель
"Амурат". Не  отель,  а форменный кабак. Повсюду  пьяные. Пожаловались.  Мой
номер большой, с видом  на море, как будто бы довольно чистый. У  Сары опять
головная боль. Жалуется, что  ее номер выходит на улицу. Я:  "Что вы, вполне
уютная комнатка".

     9 марта
     Про   поезд  ничего   не  слышно.  Сара  недовольна  комнатой.   Видела
миссионера-католика.  Бестолковый.  Типично  южное   отношение  к  животным.
Американские баптисты: бестолковые мещане, к тому же не говорят  ни слова на
местном наречии. Посольство молчит. Дали вторую телеграмму.

     10 марта
     Поезда  нет.  Опять  телеграфировали  в посольство. Бестолковый  ответ.
Сегодня кормили  собачек  на  рыночной  площади.  Дети  пытались отобрать  у
собачек пищу. Прожорливые паршивцы. У Сары никак не проходит голова.

     11 марта
     Сегодня  управляющий  отелем  неожиданно обЦявил, что  поезд  отходит в
полдень.  Вероятно, все это  время поезд  был  здесь.  Сара  ужасно медленно
собирается.  Принесли счет  --  грабеж средь  бела  дня. Посреди  дороги  на
станцию --  сломанный грузовик. Там живут  туземцы.  И две козы. На вид козы
здоровы, но жить бок о бок с туземцами им вредно. Последние четверть мили до
вокзала  пришлось идти  пешком. Боялись опоздать. Пришли  за  пять  минут до
отхода.  Билеты есть -- спального вагона нет. Оч. жарко, оч.  устали.  Поезд
отошел только в  три. Вечером сошли в  Лумо -- здесь,  по-видимому, придется
ночевать.  Приняли душ,  переоделись. Постельное белье  доверия  не внушает.
Слава Богу,  что не забыли купить в Дурбане дезинфицирующие порошки! Рассказ
управляющего  отелем, француза, о  местных  нравах.  Любопытно. Оказывается,
прошлым  летом здесь  была настоящая гражданская  война.  Читай  наши газеты
после этого! Новый  император оч. энергичен. Его советник -- англичанин Сил.
Не  родственник ли это Цинтии Сил? Кажется, управляющий не очень-то доверяет
правительству. Туземцы, говорит, абсолютные  дикари, но работорговля, если я
правильно поняла, запрещена.

     12 марта
     Всю  ночь не  сомкнула глаз.  Искусана  вся. Чудовищный  счет.  А  я-то
думала, управляющий -- приличный человек. ОбЦяснил, что плохо со снабжением.
Жулик.  Поезд  отошел  в семь  утра.  Сара чуть не опоздала.  В  вагоне  два
туземца.  На вид вполне цивилизованные, но оч. неуютно:  нет коридора и рано
выехали. Утомительная  дорога.  Выжженная земля. В  Дебра-Дове -- только под
вечер. И на том спасибо.



 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [2]