Черная беда - Во Ивлин - страница 3 - Bookorbita.com

Когда леди Милдред Порч и мисс Сара Тин сошли с поезда на вокзале в Дебра-Дове, их вполне можно было принять за сестер -- так сблизили их общность интересов и постоянные совместные путешествия. Леди Милдред была довольно полной, а мисс Тин -- довольно худой. В остальном же дамы были неразличимы: широкополые клеенчатые шляпы цвета хаки, прочные, ноские платья, чулки, туфли на толстой подошве, дымчатые очки, упрямые подбородки. Обе крепко сжимали в руках, дабы спасти от посягательств многочисленных портье, одинаковые кожаные чемоданчики с одинаковым содержимым: письменными принадлежностями, моющими средствами, дезинфицирующими средствами, средствами против насекомых, книгами, паспортом, аккредитивом. -- Леди Милдред Порч? Мисс Тин? -- приветливо сказал Уильям, протолкавшись к вагону. -- Здравствуйте! Очень рад, что вы благополучно добрались. Я из посольства. К сожалению, посол не смог приехать сам. Он очень занят и попросил меня встретить вас. У вас есть багаж? Я на машине -- могу отвезти вас в отель. -- В отель? Но я думала, мы остановимся в посольстве. Я же дала из Дурбана телеграмму. -- Да, да, посол просил меня разЦяснить вам ситуацию. Дело в том, что посольство находится за городом. Дорога плохая. Добираться до Дебра-Довы и обратно -- целая история. Поэтому посол счел, что в городе вам будет гораздо удобнее. Ближе к животным и все прочее. В то же время посол надеется, что, если только у вас будет время, вы как-нибудь заглянете к нам на чашку чая. Во взглядах, которыми обменялись леди Милдред и мисс Тин, Уильям прочел хорошо знакомое ему ущемленное национальное достоинство -- у всех соотечественников, которых он встречал в Дебра-Дове, делалось точно такое же выражение лица. -- Значит, так, -- сказал он. -- Сейчас я пойду поищу ваш багаж, а то его по дороге и украсть могли -- здесь это бывает. Заодно и посольскую почту заберу. В Азании ведь "экспресс-доставки" нет. Если в поезде не едут европейцы, то за почту отвечает охрана. Мы хотели дать вам телеграмму, чтобы вы сами присмотрели за корреспонденцией, а потом решили, что у вас и своего багажа хватает. Когда Уильям погрузил в свой маленький двухместный автомобиль мешки с посольской почтой и обеих дам, выяснилось, что места для багажа не хватает. -- Уж вы простите, -- сказал Уильям, -- но, боюсь, нам придется оставить этот чемодан на вокзале. Из отеля тут же приедут и его заберут, вы не беспокойтесь. -- Скажите честно, молодой человек, вы приехали на вокзал за нами или за вашей почтой? -- Даже не знаю, что вам ответить, -- сказал Уильям. -- Ну, поехали. -- И забитый до отказа автомобильчик, запрыгав по ухабам, покатил в город. -- И здесь мы будем жить?! -- поинтересовалась мисс Тин, когда машина подЦехала к Grand Cafe et Hotel Restaurant de l'Empereur Seth. -- Да, вид у этой гостиницы довольно затрапезный, -- признал Уильям, -- но по части комфорта ей нет равных. Они вошли в темный коридор, спугнув при этом индейку со всем ее выводком. -- Эй, кто-нибудь! -- позвал Уильям и позвонил в лежавший на стойке администратора колокольчик. -- Иду! -- раздался голос сверху. -- Одну минуточку. -- И в приемную, на ходу застегивая брюки, спустился господин Юкумян. -- А, мистер Бленд. Здравствуйте, сэр, как поживаете? Сегодня днем я получил письмо посла насчет дороги, но ответить мне ему, к сожалению, нечего. Император сейчас очень занят... -- Эти дамы будут у вас жить. Дамы очень знатные -- поэтому, пожалуйста, поселите их со всеми удобствами. -- Все устроим в лучшем виде, -- заверил Уильяма господин Юкумян. -- Уверен, что вам здесь понравится, -- сказал Уильям. -- И надеемся увидеть вас в самое ближайшее время у нас в посольстве. -- Одну минуточку, молодой человек. Я хотела бы задать вам несколько вопросов. -- Все устроим в лучшем виде, -- повторил господин Юкумян. -- Да, по всем вопросам обращайтесь к господину Юкумяну. Он гораздо лучше меня все здесь знает. А я поеду, а то в посольстве, наверно, почты уже заждались. -- Наглый щенок, -- сказала леди Милдред, когда машина уехала. -- Когда вернусь, обязательно сообщу о нем в министерство иностранных дел. А Стенли сделает запрос в парламенте. В английском посольстве день почты. Сэр Самсон и леди Кортни, Пруденс и Уильям, мистер и миссис Легг, мистер и миссис Анстрадер сидят у камина и разбирают почту. На полу разбросаны счета, продукты, письма родственников, официальные депеши, пластинки, газеты. -- Угадайте, с кем сегодня я столкнулся на вокзале. Помните двух грымз из Общества защиты животных, которые засыпали нас телеграммами? -- Только их нам не хватало. И куда же вы их пристроили? -- Забросил к Юкумяну. Они, разумеется, хотели жить здесь. -- Не дай Бог! Надеюсь, они скоро уедут. Надо будет, наверно, позвать их как-нибудь к чаю, как вы считаете? -- Да, я сказал, что вы будете рады их видеть. -- Ну, это вы, положим, погорячились. -- По-моему, они не восприняли мои слова всерьез. -- Будем надеяться. 12 марта (продолжение) В Дебра-Дову приехали только к вечеру. Нас встретил невоспитанный хам из посольства -- оставил на вокзале чемодан Сары. Привез в жуткий отель. Владелец -- армянин, впрочем, оч. предупредителен. Сам поменял нам фунты на местные деньги, так что в банк идти не пришлось. На банкнотах портрет императора в цилиндре и во фраке -- вид, надо сказать, довольно нелепый. После обеда приходил мистер Сил. Он -- сын Цинтии. Молод, вид измученный, держится развязно. Оч. устали и рано легли. В тот вечер на стол мсье Байона лег рапорт следующего содержания: "Сегодня прибыли две англичанки весьма подозрительного вида. Встречены на вокзале мистером Блендом. Отвезены к Юкумяну". -- За ними следят? -- Постоянно. -- Багаж? -- Один чемодан остался на вокзале. Мы его обыскали, однако ничего подозрительного не обнаружили. Все свои бумаги они держат в маленьких кожаных чемоданчиках, с которыми никогда не расстаются. -- Ушлые бестии -- сразу видно. Сэр Самсон подтягивает резервы. 13 марта, воскресенье О чемодане Сары ни слуху ни духу. Сегодня ходили в англиканский собор, но, оказывается, его сносят. Служба в гостиной епископского дома. Бедные прихожане. Оч. глупая проповедь. Разговор с епископом о защите животных. Никакого толку. Старый прохвост. Были во дворце -- расписались в книге посетителей. Сара слегла. Город переполнен -- похоже, идет подготовка к какому-то местному празднику. Спросила об этом епископа, но он не знает. Вид при этом смущенный. Спросила господина Юкумяна. Либо он не понял вопроса, либо я не поняла, что он мне ответил. Уточнять не стала. По-английски он говорит неважно, зато услужлив. 14 марта Жуткая ночь. В сетке москиты, в постели оч. большие рыжие клопы. Встала чуть свет, долго гуляла в горах. Встретила странного вида караван: барабаны, копья и т. д. Чемодан Сары как сквозь землю провалился. На небольшую кавалькаду, незаметно выехавшую в тот день из города, обратила внимание не только леди Милдред. Впрочем, слово "незаметно" в данном случае едва ли уместно, ведь отряд состоял из полутора десятков рабов, которые бежали впереди; за рабами следовала вереница вьючных мулов, за мулами скакали, по двое в ряд, двадцать всадников с копьями наперевес, за всадниками маршировала рота императорских гвардейцев, а замыкал шествие оркестр -- оркестранты ехали верхом, дули в длинные восьмифутовые трубы и били в барабаны из дерева и воловьей кожи. В середине процессии, верхом на муле, на бархатной, шитой серебром попоне, восседала тучная фигура, замотанная в шелковую шаль: это был граф Нгумо, он путешествовал инкогнито по делу чрезвычайной важности. -- Нгумо сегодня покинул город. Интересно знать, с какой целью. -- Думаю, графу просто все осточертело, мистер Сил. Я ведь в субботу забрал под музей его дом. Едет, наверное, в свои родовые поместья. -- Какие к черту родовые поместья! В городе по-прежнему стоят лагерем пятьсот человек его личной охраны. К тому же он поехал по дороге на Попо, а его поместья находятся в противоположном направлении. -- Черт с ним, мистер Сил. Лишь бы не было никакой заварушки. О причине отЦезда графа в столице знали только трое: мсье Байон, генерал Коннолли и несторианский патриарх. В субботу вечером они обедали во французском посольстве, и после обеда, когда мадам Байон и Черномазая перешли в гостиную поговорить о шляпках и женских болезнях, а в узких бокалах запенилось шампанское, патриарх с торжественным видом посвятил присутствующих в государственную тайну. -- Это произошло еще во времена недоброй памяти Горгия, моего предшественника, -- начал его преосвященство, -- и сообщили мне об этом лишь после моего рукоположения, да и то под таким большим секретом, что только глубокая личная обида побуждает меня вам эту тайну раскрыть. Речь идет о бедном малютке Ахоне. Я говорю "бедный малютка", хотя сейчас ему, если только он еще жив, никак не меньше девяноста лет -- меня, во всяком случае, он гораздо старше. Как вам известно, Ахон был сыном Амурата Великого, и принято считать, что его, когда он охотился с мужем своей сестры в горах Нгумо, загрызла львица. Так вот, господа, все это ложь. На самом же деле по приказу его сестры и патриарха Горгия несчастного юношу напоили, отвезли в монастырь святого Марка Евангелиста и там заточили. -- Да это же крайне важно! -- вскричал мсье Байон. -- Он еще жив? -- Кто знает? Откровенно говоря, сам я в монастыре святого Марка Евангелиста никогда не был. Настоятель, увы, впал в ересь, согласно которой души, попадая в ад, женятся и производят на свет леших. Хуже всего то, что он упорствует в своем заблуждении: недавно я отправил туда епископа Попского, чтобы тот его образумил, но этого доброго человека забросали из-за монастырской ограды камнями. -- А они отпустят пленника, если приказ об освобождении подпишете вы? -- Мне тяжко признаваться в своем бессилии, господа, но боюсь, что нет. Тут без денег никак не обойтись. -- Пусть настоятель назовет свою цену. Ахон должен быть здесь, в столице. Тогда мы сможем нанести удар. Вновь наполнились бокалы с шампанским, и, прежде чем перейти в гостиную, мсье Байон напомнил своим гостям о серьезности создавшегося положения: -- Господа, сегодня важнейший вечер в истории Восточной Африки. Будущее этой страны, а возможно, и наша с вами жизнь, целиком зависят от того, сумеем ли мы сохранить в строжайшей тайне назначенную на понедельник экспедицию графа Нгумо. Как только гости ушли, мсье Байон собрал своих подчиненных и сообщил им о последних событиях, которые еще до рассвета были переданы в Париж. По дороге домой Коннолли прямо в машине сообщил обо всем Черномазой: -- Но учти, детка, это пока тайна, поэтому, смотри, держи свой длинный язык за зубами! 14 марта (продолжение) Дезинфицирующие таблетки, естественно, испортились -- пошла в магазин при гостинице купить другие. Встретила местную герцогиню -- говорит по-английски. Обещала помочь насчет клопов. Пошла к ней домой за клопомором ее собственного изготовления. Угостила меня чаем с печеньем. Оч. интересный разговор. Оказывается, император завладел троном незаконно. Засадил своего старого дядю за решетку. Сейчас его поехали освобождать. Оч. романтично -- надо надеяться только, что и новый император проявит такую же гуманность к животным. 15 марта Ночь прошла лучше. Клопомор герцогини действует оч. хорошо, только запах жуткий. Получили приглашение на обед во дворце, кот. состоится сегодня вечером. Приглашение приняла, хотя могли бы потрудиться послать его заранее. Решила -- так будет лучше для нас обеих. Если чемодан Сары не найдется, ей будет не в чем пойти. Впервые после восшествия Сета на престол во дворце принимали гостей из Европы. По этому поводу министр модернизации был утром вызван к императору для составления приглашений и меню. -- Общество в основном будет азанийское. Я хочу, чтобы англичанки убедились, как мы благовоспитанны. Не знаю только, звать ли виконта Боза? Что скажете? Он не напьется?.. А еще я хотел посоветоваться с вами насчет меню. Я где-то вычитал, что теперь блюда называются "витаминами". Вот, взгляните, как я составил меню. Будет хороший, современный, европейский обед. Что скажете? Бэзил взглянул на список блюд. Еще месяц назад он мог бы внести ряд исправлений. Но теперь ему все надоело. -- Прекрасно, Сет. Продолжайте в том же духе. -- Вот видите, -- с гордостью сказал император, -- мы, азанийцы, уже кое-что умеем. Скоро сможем обходиться без Министерства модернизации. Нет, нет, не поймите меня превратно, Бэзил. Вы-то всегда будете моим другом и советчиком. И список блюд первого званого обеда при дворе императора Сета отправился в типографию "Курьера", откуда вернулся в виде толстой пачки меню: золотое тиснение, шелковые ленты цвета азанийского национального флага, а сверху посередине выбита золотая корона. 15 марта Банкет в честь Общества защиты животных (Великобритания) Меню: Витамин А Сардины в банке Витамин Б Жареная говядина Витамин В Жареные молочные поросята Витамин Г Горячая баранина с луком Витамин Д Индейка со специями Витамин Е Сладкий пудинг Витамин Ж Кофе Витамин 3 Варенье -- Это так по-английски, -- пояснил Сет. -- В знак уважения к вашей великой империи. В восемь часов вечера леди Милдред и мисс Тин прибыли во дворец. Электростанция в тот вечер работала, и над парадным входом, будто на Рождество, протянулась гирлянда разноцветных лампочек. На ступеньках был расстелен кусок до блеска вымытого линолеума, и, когда подЦехало такси, десятка полтора слуг бросились к машине, чтобы проводить почетных гостей в вестибюль. Одеты слуги были по-разному: одни -- в военную форму, обшитую золотыми галунами, которые были либо подобраны ими в пустых комодах, либо украдены у заезжих дипломатов; другие -- в народные костюмы из полосатого шелка. Когда дамы вышли из машины, выстроившийся на ступеньках взвод бравых гвардейцев испугал их своим зычным приветствием. В этот момент возникла некоторая заминка, поскольку таксист наотрез отказался брать новенький фунтовый банкнот, которым попыталась расплатиться с ним леди Милдред. Но тут на помощь почтенной даме пришел капитан гвардейцев. Звеня шпорами, он сбежал с крыльца и прекратил возникший было спор, арестовав шофера, после чего скупым, но красноречивым жестом дал понять, что очень сожалеет о случившему и, будь его воля, повесил бы смутьяна на месте. Главный зал был ярко освещен, почти все представители высшего света Азанийской империи были уже в сборе. Одним из первых декретов новой власти явилось обязательное ношение европейских вечерних туалетов, и сегодня такая возможность представилась столичной публике впервые. В разных концах зала маячили понурые фигуры государственных сановников, которых господин Юкумян в изобилии обеспечил фраками, белыми перчатками, крахмальными сорочками и эмалевыми запонками; лишь у нескольких мужчин отсутствовали туфли и носки; непривычная одежда придавала внешнему виду гостей горделивую непреклонность. Что же касается дам, то они по большей части остановили свой выбор на довольно рискованных, густо-зеленых и фиолетовых туалетах, украшенных блестками и страусовыми перьями. Виконтесса Боз была в новом, только что прибывшем из Каира платье с голой спиной, а также во всех фамильных драгоценностях; на курчавой головке герцогини Мхомалы красовалась трехфунтовая диадема из золота и гранатов; баронесса Батулле демонстрировала гостям холеные плечи и спину -- искусно татуированные и щедро изрисованные. На фоне всего этого великолепия почетные гостьи смотрелись довольно скромно. Гофмейстер двора провел англичанок по залу, представляя их собравшимся на французском языке, на котором он изЦяснялся немногим лучше леди Милдред. В толпе сновали, разнося на подносах бренди, двое рабов. От бренди англичанки наотрез отказались, что привело гофмейстера в некоторое недоумение -- может быть, дамы предпочитают виски? Если так, то это можно организовать. Или пиво? -- Mon bon homme, -- одернула его леди Милдред, -- il vous faut comprendre que nous ne buvons rien de tout, jamais`; после чего ее и мисс Тин сразу же зауважали: внешний вид обеих дам оставлял желать лучшего, это верно, зато они, по-видимому, знали что-то такое, о чем азанийцы и не догадывались. "С такой женщиной хорошо вместе путешествовать", -- подумал гофмейстер и учтиво осведомился, берут ли в Англии лошадей или верблюдов в приданое. Тут, однако, разговор прекратился, ибо в зал из дальней двери вошел император и сел на трон, неприметно стоявший на возвышении. Дворцовый этикет находился еще в стадии формирования, и поэтому, когда монарх опустился на трон, в зале воцарилась напряженная тишина -- никто не знал, как себя вести. Но вот Сет что-то шепнул своему конюшему, который направился к почетным гостьям и подвел их к императору. Дамы сделали реверанс и отступили в сторону, наблюдая за тем, как мимо трона, в строгом соответствии с табелью о рангах, прошествовали остальные приглашенные. Многие отвешивали по-восточному низкие поклоны, поднося руку сначала ко лбу, а потом к груди, а некоторые гости, причем обоего пола, в подражание англичанкам, тоже делали реверанс. Один убеленный сединами вельможа, приверженец старинных обычаев, повалился перед троном на пол и начал посыпать голову пеплом. Когда же все, каждый на свой лад, приветствовали императора, Сет встал и направился к накрытому столу, а гости бросились за ним и стали, без особых церемоний работая локтями, занимать места. Леди Милдред и мисс Тин посадили по обеим сторонам от императора, и вскоре все начали с невероятной скоростью есть и пить. 15 марта (продолжение) Обед во дворце. Оч. невкусно. Сплошное мясо -- жирное, переперченное. Ела через силу -- исключительно из вежливости. Сара к еде не притронулась. Император засыпал меня вопросами, на некоторые я ответить не смогла: "Сколько костюмов у английского короля?", "Он принимает ванну до завтрака или после? А что считается более культур- ` К вашему сведению, голубчик, мы ничего и никогда не пьем (франц.). ным?", "В каком магазине лучше всего купить артезианский колодец?", и т. д. Сара весь вечер промолчала. Я рассказывала императору про совместное обучение и школьную дисциплину. Слушал с большим интересом. Соседом, сидевшим справа от леди Милдред, оказался тот самый вельможа, который по старинке распластался перед троном в гостиной. Со стороны казалось, что он поглощен едой, на самом же деле старик лихорадочно повторял заученные им еще с утра английские фразы. Наконец, набравшись смелости и подняв от тарелки свое огромное бородатое лицо,он выпалил: -- Сколько мул ты имел? Сколько сын? Сколько дочь? Сколько брат? Сколько сестра? Мой отец пал в бою. Леди Милдред бросила на него испуганный взгляд. В седой бороде старика застряли куски мяса. -- Что, простите? -- переспросила она. Но вельможа свое дело сделал. Он счел, что и так сказано больше, чем в таких случаях полагается, и, по правде говоря, сам был несколько ошарашен беглостью сымпровизированной английской речи, а потому, нервно улыбнувшись леди Милдред, вновь принялся за еду и больше уже к своей соседке не обращался. -- Из этих двух белых женщин ты бы какую взял? -- Толстую. Но они обе страшные. -- Да. Наверно, английские джентльмены очень тоскуют, когда женятся на английских дамах. Наконец, когда с витаминами было покончено, виконт Боз поднялся произнести тост за здоровье почетных гостей. Его речь была встречена громкими аплодисментами и переведена на английский язык придворным переводчиком: "Ваше величество, дамы и господа. Сегодня на мою долю выпали большая честь и огромное удовольствие приветствовать в нашем городе с распростертыми обЦятиями братской любви леди Милдред Порч и мисс Тин, двух дам, известных во всей европейской державе своей беззаветной борьбой в защиту человека от животных. Мы, азанийцы, -- независимая и древняя нация, однако и нам есть чему поучиться у наших северных и западных белых братьев. Мы тоже, в свою очередь, стараемся, как можем, защитить человека от животных... -- Тут министр внутренних дел отвлекся и во всех подробностях описал, как он недавно отделал топором дикого кабана. -- ...Однако по пути прогресса мы следуем за великими нациями Запада и Севера, и прежде всего за их достойными представительницами, которые сегодня здесь присутствуют. Дамы и господа, давайте же будем современными, давайте же, все как один, подымемся на защиту человека от животных. Ведь именно к этому призывают нас наши гостьи, провозвестницы Прогресса и Новой Эры. Разрешите мне в заключение поднять этот бокал за здоровье леди Милдред Порч и мисс Тин и пожелать им долгих лет жизни и многодетности". Все выпили стоя. Соседи Боза поздравляли его с замечательной речью. Необходимости в ответном тосте, судя по всему, не было, в противном случае почтенной леди Милдред, которая обычно за словом в карман не лезла, на сей раз пришлось бы очень нелегко. Что же касается Сета, то он, похоже, не слышал слов министра. Император сидел молча, погрузившись в глубокие раздумья. Леди Милдред попыталась было завести с Сетом разговор: "Речь очень трогательная, но, мне кажется, он неверно понял смысл нашего визита. Было бы интересно увидеть всех этих людей не во дворце, а у себя дома... Прошу вас, расскажите мне про каждого из гостей в отдельности... Они что, больше не носят национальные костюмы?.." -- но получала лишь весьма расплывчатые ответы. -- Мне было очень интересно узнать про вашего дядю Ахона, -- сказала она напоследок. Император рассеянно кивнул. -- Надеюсь, его наконец-то вызволят из монастыря. Ведь монастырская жизнь бессмысленна, согласитесь? Это же чистый эгоизм -- целыми днями только и думать о собственной душе. Мне кажется, граф, или кто он там, очень правильно поступил, что за ним поехал. Но Сет и эти слова пропустил мимо ушей. 16 марта После приема во дворце долго не могла заснуть. Пыталась дозвониться в посольство. Никто не брал трубку. Попыталась встретиться с мистером Силом. Сказал, что оч. занят. Чемодана Сары по-прежнему нет. Носит мои вещи. Вчера вечером попробовала поддеть императора -- безрезультатно. Гуляла по городу. На улицах оч. много народу, к никто не работает. Судя по всему, что-то произошло с бумажными деньгами. Видела, как какой-то человек бил верблюда. К сожалению, полиции поблизости не было. Мне начинает казаться, что я трачу здесь время попусту. Хотя монастырь святого Марка Евангелиста и был последнее время заражен ересью, он по-прежнему оставался центром духовной жизни Азании. В незапамятные времена именно здесь несторианские миссионеры из Месопотамии построили церковь; именно здесь, когда Амурат Великий обЦявил христианство государственной религией, были впервые возрождены несторианские догмы и рукоположено местное духовенство. В соответствии с давней, подкрепленной убедительными доказательствами традицией, протекавшая через монастырские земли речушка считалась потоком Кедроном, который, как полагали, тек под землей из Палестины и исцелял кожные болезни и сильные ожоги. Здесь же, наряду с прочими реликвиями более сомнительного свойства, хранились камень Давида, вонзившийся в лоб Голиафа (валун чудовищных размеров), листок с Бесплодной смоковницы, ребро, из которого Бог создал Еву, и деревянный крест, который несколько лет тому назад совершенно неожиданно упал с неба во время трапезы на Страстную пятницу. Однако как архитектурный памятник монастырь решительно ничем не выделялся: аркады и галереи отсутствовали, не было здесь ни библиотеки, ни балюстрад, ни здания капитула, ни трапезной с крестовыми сводами -- вокруг большой глиняной хижины стояло несколько хижин поменьше, а единственным каменным зданием во всем монастыре была церковь святого Марка, построенная Амуратом Великим. Правда, смотрелась эта церковь превосходно: она стояла на высоком откосе, и из нее открывался сказочной красоты вид на земли ванда, раскинувшиеся на многие мили вокруг, и на Кедрон, что извивался серебряной змейкой вдали и, рассыпаясь тысячью переливающихся брызг, обрушивался водопадом в Изол, который лениво нес свои мутные воды в пяти тысячах футов ниже монастыря. Среди полей возвышались огромные скалы вулканической породы, а на склонах гор темнели таинственные пещеры, откуда по ночам вылезали гиены; они раскапывали трупы, которые принято было свозить сюда со всей империи, чтобы мертвецы ожидали Страшного суда здесь, на святой земле. Нгумо не терял времени даром. Дорога шла долиной, покрытой бурой,. скользкой травой, где, туземцы сакуйю пасли скот. Сначала караван двигался по утоптанной, ведущей в королевские северные вотчины дороге. Навстречу брели мулы, которых гнали на рынок; Нгумо приветствовали путники; держась необычно большими группами, они торопились в столицу в предвкушении Большого праздника, о котором последние несколько недель ходили самые невероятные слухи, наводнявшие рынки, деревни, джунгли; о предстоящем Празднике судачили, сидя у костров, оповещали друг друга, стуча по гнилым стволам деревьев на болотах; слухи эти, можно сказать, носились в воздухе и улавливались каким-то животным инстинктом -- люди чувствовали, что затевается нечто грандиозное. В дальнейшем, однако, караван свернул в открытое поле, и только груды камней, по которым можно было перебраться через реки, да изредка попадавшиеся на пути деревянные штольни свидетельствовали о том, что Нгумо не сбился с пути. Первую ночь путешественники провели среди пастухов. Простые люди признали в Нгумо крупного вельможу и привели ему своих детей, чтобы тот, на счастье, дотронулся до них рукой. -- Мы слышали, в большом городе перемены. -- Да, некоторые перемены есть. К вечеру следующего дня они добрались до маленького городка. Местный вождь был заранее оповещен об их появлении. Он вышел Нгумо навстречу и, рухнув ничком на землю, посыпал голову пеплом. -- Мир дому твоему. -- Ты пришел из большого города, где произошли перемены. Что тебе нужно на моей земле? --Я желаю твоему народу добра. Людям низкого происхождения не пристало болтать о том, что делают люди высокого происхождения. Путешественники легли спать в хижине вождя и рядом с ней, а наутро он принес им меда, яиц, жареного цыпленка, темного пива в кувшине и корзину лепешек; Нгумо же расплатился с ним брикетами соли, и караван вновь тронулся в путь. Третью ночь они спали под открытым небом -- прошел слух, что где-то поблизости находится сторожевой отряд императора. Вечером четвертого дня они приблизились к монастырю святого Марка Евангелиста. С вершины холма их заметил монах и выстрелил из мушкета, распугав целую стаю бабуинов, которые поспешно скрылись в скалах. В нижней церкви ударил, сзывая монахов, колокол. У ограды гостей встретил настоятель. В руках у него был желтый зонтик от солнца, а на носу -- очки в железной оправе. Рядом с настоятелем, отгоняя от него мух веником из конского волоса, стоял маленького роста дьякон. Почтительный поклон и благословение. Граф вручает настоятелю рекомендательное письмо от патриарха, и тот, не открывая письма, прячет его в складки сутаны -- проявлять любопытство к такого рода бумагам считается неприличным. Официальный прием в тускло освещенной хижине; граф сидит на стуле, поспешно прикрытом ковром. Вокруг, со сложенными на груди руками, расположился монастырский синклит. Настоятель вскрывает рекомендательное письмо, сплевывает и читает его вслух под одобрительное мычание окружающих. В письме ни слова о деле -- сплошные приветствия и титулы. Посещение часовни у Бесплодной смоковницы; граф трижды целует косяк ведущей в часовню двери, касается лбом алтарных ступеней и жертвует на часовню мешочек с серебром. Обед в покоях настоятеля: овощное рагу в деревянных мисках, в одной -- рагу из жареных бананов, в другой -- из бобов; кислое пиво в глиняных кувшинах и коричневых чашках -- и это все: несториане постятся часто. Витиеватые пожелания доброй ночи. Графу тем временем разбили в монастырской ограде палатку, вокруг нее на корточках расселась охрана, солдаты разожгли костер, к ним присоединились два-три монаха, и вскоре все вместе, и солдаты, и монахи, запели -- и не религиозную, а мирскую заунывную песню. В палатке полумрак -- горит только одна маленькая лампа с плавающим фитилем, Граф сидит на ковре на корточках и ждет, когда придет настоятель -- а он обязательно должен ночью прийти, граф в этом не сомневается. Вскоре в прорези палатки действительно появляется большой белый тюрбан и косматая борода прелата. Великие люди садятся на корточки друг против друга, по обеим сторонам от лампы. Неподалеку, у костра слышится пение охраны, за частоколом воют гиены, со стороны скал доносится и множество других звуков -- на охоту вышли звери. Обмен любезностями: "Мы в нашем небольшом монастыре наслышаны о громкой славе великого графа... о его удали в бою и в постели... о тысяче врагов, павших от его руки... о львах, пронзенных его копьем... о его бесчисленном потомстве..." "Вся жизнь до встречи с настоятелем была прожита зря... его знания и святость... его несгибаемая преданность вере... его целомудрие... его аскетизм..." Незаметно, используя самые тонкие ухищрения, собеседники постепенно переходят к делу. Преследовал ли граф своим визитом какую-то практическую цель, помимо желания доставить всем огромную радость я cвоим присутствием? Что может быть более важной целью, чем давнее стремление нанести визит настоятелю и побывать в славной часовне Бесплодной смоковницы? Впрочем, одно дело у него действительно есть. Совершенно незначительное дельце, о котором, раз уж он здесь, может, и стоило бы упомянуть -- если, разумеется, настоятель не против. Каждое слово графа подобно драгоценному камню, цена которого исчислению не поддается. Какое же у графа дело? -- Это старая история... еще во времена недоброй памяти его преосвященства Горгия... в монастырь был заточен юноша... сейчас он старик... об этом знают только самые высокопоставленные... если, конечно, он еще жив... -- О граф, вы заговорили о том, чего уши мои не слышат, а глаза не видят. Есть вещи, говорить о которых не пристало. -- Настоятель, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Час этой тайны настал. -- Что может знать простой монах о делах государственной важности? Да, теперь я вспоминаю, до меня и впрямь доходили слухи, будто во времена недоброй памяти его преосвященства Горгия в монастырь заточили какого-то юношу. -- И он еще жив? -- Монахи монастыря святого Марка Евангелиста умеют хранить свои сокровища. После этого столь важного сообщения хозяин и гость некоторое время сидели молча, затем настоятель встал и в самых высокопарных выражениях пожелал графу спокойной ночи. Оба чувствовали, что сказано и так слишком много. Ведь следовало соблюдать приличия. Переговоры возобновились на следующее утро после службы и продолжались большую часть дня. Перед тем как разойтись на ночь, графу и настоятелю удалось достичь договоренности об устранении разногласий на материальной основе. На следующее утро вопрос о цене был решен, и Ахон, сын Амурата, законный монарх Азании, верховный вождь племени сакуйю, повелитель племени ванда и гроза морей, был выпущен на свободу. Событие это произошло без всяких церемоний. После сытного завтрака, состоявшего из вареного козьего мяса, сыра, маслин, копченой баранины, гуся и меда (в тот день как раз был мясоед, ведь несториане постятся редко), граф и настоятель, в сопровождении всего нескольких рабов, вышли из монастыря и, поднявшись на небольшой холм, остановились у входа в маленькую пещеру. -- Мы подождем здесь. Там нехороший запах. В пещеру вошел слуга с фонарем и молотком, из глубины послышалось несколько приглушенных слов, а затем скала вздрогнула от тяжелых ударов. Через пять минут слуга вернулся, ведя Ахона за надетую ему на ногу цепь. Наследник престола был совершенно наг, на его худые, сутулые плечи спадали сальные белые волосы, а маленькое, сморщенное личико с запавшим, беззубым ртом заросло длинной седой бородой. Он был слеп и передвигался с большим трудом. Граф открыл было рот, чтобы засвидетельствовать принцу свое почтение и поздравить его с освобождением, но передумал и, повернувшись к настоятелю, сказал: -- Он не сможет ехать верхом. -- Да вряд ли. Пришлось задержаться еще на день, пока сколачивали носилки, и, наконец, на пятое утро караван двинулся в обратный путь. Ахона, закутанного -- от любопытных глаз -- с головой, несли на носилках четыре раба. Часть времени он спал, а проснувшись, что-то еле слышно мурлыкал себе под нос; когда же носилки дергались или накренялись, он начинал тихо постанывать от страха. На восьмой день, когда караван под покровом темноты, выбирая боковые улочки и уединенные аллеи, вошел в столицу, граф сдал драгоценный груз патриарху и поспешил во французское посольство доложить мсье Байону об успешном выполнении своей миссии. Тем временем леди Милдред начинала терять терпение. Никто не желал с ней считаться, пойти ей навстречу. Начать с того, что этот юнец из посольства повел себя самым бессовестным образом. В посольство она безрезультатно звонила дважды в день, утром и после обеда; но однажды, когда она уже совершенно отчаялась, госпожа Юкумян обЦявила ей, что дозвонилась. Впрочем, разговор абсолютно ничего не дал. Сначала к телефону подошел дворецкий, какой-то бестолковый туземец ("пьет, не иначе", -- решила леди Милдред), а затем в трубке послышался приятный, ленивый мужской голос. -- Это говорит леди Милдред Порч. Попросите, пожалуйста, посла. --Боюсь, что это невозможно. Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь? -- А кто вы такой? -- Уильям. -- А, так это вы. Вы-то мне и нужны. Я хотел спросить у вас про багаж Сары Тин. -- Каких сардин? -- Мисс Сара Тин. Ответственный секретарь международного отдела Лиги защиты четвероногих друзей. Она потеряла свой багаж. -- Да? Последовала длинная пауза. Леди Милдред слышала, как на другом конце провода играл патефон. -- Алло! Алло!.. Вы меня слышите? -- Здешние телефоны вечно разЦединяются,--раздался в трубке мягкий, ленивый голос Уильяма, после чего послышался щелчок, и танцевальная музыка смолкла. -- Алло!.. Алло! -- Леди Милдред встряхнула трубку, но Уильям пропал.-- Я убеждена, что он сам положил трубку,--сказала леди Милдред Саре.--Но ведь этого не докажешь. С деньгами тоже не повезло. Азанийские банкноты, на которые она по приезде обменяла двадцать фунтов, оказались совершенно никудышными. Даже господин Юкумян, который, собственно, и обменял ей эти деньги, ничем помочь не мог, заметив как-то, что это "вопрос политический"; сам же он принимал только английские фунты, которыми англичанки расплачивались с ним за отель и на которые мисс Тин почти ежедневно покупала у него в магазине различные предметы туалета. Беспокоило леди Милдред и то, что император по-прежнему совершенно не интересовался защитой животных. Банкет не только не стал прелюдией к практическим совместным действиям, но, очевидно, задумывался как прощальный. Все ее попытки добиться аудиенции при дворе заканчивались неудачей. Временами ее охватывало полное отчаяние: по всей стране безжалостно ловят и зверски убивают ее четвероногих друзей, а она не в состоянии ничем им помочь. Ночами леди Милдред лежала без сна, ее преследовали умоляющие, смотрящие с укоризной, влажные, как у щенков, глаза умирающих львов и протяжный жалобный стон попавших в силки бабуинов. Она утратила столь свойственную ей уверенность в себе, ее мучила совесть: какое имеет право она, предавшая мандрилов и гиен, кабанов и дикобразов, жаловаться на то, что господин Юкумян взял с нее лишние деньги за комнату или куда-то задевал ее выстиранное белье. -- Милдред, мне очень не нравится ваш вид. По-моему, эта страна не для вас. -- Да, Сара, вы правы. Мне тоже кажется, что эта страна не для меня. Пожалуйста, давайте поскорей отсюда уедем. Мне не нравится здешний народ, их лица, да вообще все. И потом, мы с вами оказались совершенно не у дел. -- Бэзил, мама хочет отправить меня домой, в Англию. -- Плохо. -- Ты правда так думаешь, милый? Знаешь, Бэзил, мне тоже совсем не хочется ехать. -- Боюсь, как бы нам всем не пришлось в ближайшее время отсюда сматываться. Скоро тут будет небезопасно... Только вот в Англию возвращаться не хочется... Может, поедем куда-нибудь еще? -- Любимый, не будем загадывать... Но что бы ни было, мы ведь обязательно увидимся, обещаешь? -- Ты фантастическая девушка, Пруденс. Так бы и сЦел тебя. -- Вот и сЦешь... делай со мной что хочешь. Сквозь ставни пробивается полоска солнечного света; внизу под окнами мальчишка-туземец колотит молотком по мотору разбитого автомобиля. -- Мадам Байон и всех остальных женщин я отправляю на побережье. Впрочем, не думаю, чтобы начались серьезные беспорядки. Все произойдет тихо, без единого выстрела. Но мне будет спокойнее, если дамы уедут. С ними поедет мсье Флоро. Ему предстоит также выполнить очень ответственное задание -- взорвать мост через Лумо. Это совершенно необходимо, так как Сет держит в Матоди три полка, которые могут не перейти на нашу сторону. Поезд отходит накануне праздника. Полагаю, что за несколько часов до отхода поезда следовало бы известить о государственном перевороте мистера и миссис Шонбаум. Нам международный конфликт ни к чему. А англичане пусть заботятся о себе сами. -- В армии брожение, генерал? -- Сегодня на заседании штаба я сообщил о прибытии в Дебра-Дову принца Ахона. Армия выполнит свой долг. Вчера солдатам заплатили жалованье новыми купюрами. -- Как принц, ваше преосвященство? -- Не хуже. -- Он доволен? -- Кто знает? Большую часть дня принц спит. Он не разговаривает. Все время словно бы что-то ищет. На полу, под ногами. Наверно -- цель. Он к ней привык. А вот аппетит у него хороший. -- Мистер Сил, послезавтра я поеду в Матоди. Надо там кое-что устроить. А вы не поедете? -- На этой неделе -- нет, Юкумян. Хочу дождаться праздника. Посмотреть, что будет с беднягой Сетом. -- Мистер Сил, послушайтесь моего совета, поезжайте в Матоди. Я такое слышал, такое слышал... Не хотите же вы попасть в заварушку, правда? -- До меня тоже доходят разные слухи. Нет, я, пожалуй, все-таки останусь и посмотрю, чем это кончится. -- Ужасно неразумно с вашей стороны. Советник по восточным делам не часто беспокоил Неполномочного своими визитами, однако на этот раз он пришел к нему сразу после обеда. В гостиной играли в лото "Зоопарк". -- Заходите, Уолш. Рад вас видеть. Разрешите наш спор: Пруденс уверяет, что жираф ржет, как лошадь. Это верно? Когда игра закончилась и сэр Самсон с советником остались одни, Уолш сказал: -- Вот что, сэр. Не знаю, насколько внимательно вы следите за событиями в стране, но я счел своим долгом довести до вашего сведения, что во вторник, в день Праздника противозачаточных средств, в городе могут вспыхнуть беспорядки. -- Беспорядки? Естественно. Вообще вся эта затея не вызывает у меня ничего, кроме отвращения. Мы на этот праздник не идем. -- Откровенно говоря, я и сам толком не знаю, какого рода беспорядки могут иметь место. Мне известно одно: в городе что-то происходит. Только сегодня вечером до меня дошли сведения, что французы и американцы в понедельник отбывают на побережье. Я подумал, что необходимо дать вам об этом знать. -- Подумаешь, очередная туземная драчка, только и всего! Последняя гражданская война была точно такой же. Байон все время боялся, что на него нападут. Нет, по мне, пусть уж лучше меня бомбят здесь, чем кусают москиты на побережье. Как бы то ни было, голубчик, спасибо за информацию. -- А вы не будете возражать, сэр, если мы с женой тоже поедем на побережье? -- Сделайте одолжение. Только рад буду. Заодно и почту отвезете. Счастливого пути. Хотя, если говорить честно, я вам не завидую. Утром накануне праздника Бэзил, как всегда, отправился в министерство. Войдя в кабинет, он увидел, что господин Юкумян запихивает в холщовый саквояж некоторые не слишком гяжелые и наиболее ценные музейные экспонаты. -- У меня они, если что случится, будут в безопасности, -- пояснил финансовый директор. -- В одиннадцать у меня поезд. Еле билет достал. На побережье едут многие умные люди. Вы бы тоже поехали, мистер Сил. Я все устрою в лучшем виде. -- Ты говоришь "если что случится". А что, собственно, должно случиться? -- Ничего не знаю, мистер Сил. Я ведь вопросов не задаю. Я про себя так решил: если начнется заварушка, лучше быть на берегу. В воскресенье во всех городских церквах читали проповеди против контроля над рождаемостью. Мне об этом госпожа Юкумян рассказала -- она женщина набожная, в церковь каждый день ходит. Но, думаю, дело не только в противозачаточных средствах. Думаю, генерал Коннолли что-то знает. Поедемте со мной на побережье, а, мистер Сил? Нет? 'Работы в это утро почему-то не оказалось: не было ни писем, на которые Бэзил обязан был отвечать, ни записок из дворца -- складывалось лось впечатление, что в Министерстве модернизации внезапно пропала необходимость. Бэзил вышел из своего кабинета, запер дверь, ключ положил в карман и отправился во дворец. При виде Бэзила стоявшие у ворот офицеры охраны перешли на шепот. Сет стоял у письменного стола в элегантном сером костюме и в штиблетах мышиного цвета и изучал план реконструкции столицы. -- На бульваре Сета прекращена работа. Джеггер распустил рабочих. Почему? -- Потому что ему уже три недели не платят. Новые банкноты ему не нравятся. -- Предатель. Я его расстреляю. Уже час назад я послал за Коннолли. Где он? -- Многие европейцы уехали сегодняшним поездом на побережье. Впрочем, думаю, Коннолли среди них не было. -- Европейцы уезжают? Что ж, их дело. Город полон моими людьми. Я сам видел их с башни в полевой бинокль. Весь день они прибывают в столицу по четырем дорогам... Но работа должна продолжаться. Англиканский собор, например, уже давно надо было снести. И его не будет -- даже если для этого мне самому придется разбирать его по кирпичику голыми руками! Вы же видите, на его месте будет проходить Северная магистраль. Вот она на плане -- прямая, как штык... -- Сет, по городу ходят слухи. Говорят, завтра могут быть волнения. -- У меня волнения каждый день. И завтрашний ничем не отличается от любого другого. В тот вечер леди Милдред и мисс Тин увидели очень странное зрелище. Они пили чай у епископа и в отель возвращались пешком, длинной дорогой, чтобы подышать воздухом -- вечер выдался великолепный. Проходя мимо англиканского собора, они обратили внимание на молодого человека в сером костюме, который, в полном одиночестве, отбивал гранитную кладку на арке западного нефа. Трудился он, в отличие от азанийских рабочих, не покладая рук. -- Как он похож на императора! -- Не смешите меня, Сара. Предоставив молодому человеку в серой паре столь же энергично трудиться и дальше, дамы вернулись в отель, где с отЦездом Юкумянов хозяйство совершенно разладилось. -- Только мы с таким трудом приучили их к своим вкусам... -- пожаловалась леди Милдред. Наутро дамы проснулись очень рано. Их разбудил шум под окнами: переругивались и шаркали ногами люди, стучали копытами мулы и пони, сигналили машины. Леди Милдред открыла ставни и выглянула на оживленную улицу. Подошла к окну и мисс Тин, -- Я звоню уже двадцать минут. Похоже, в отеле нет ни души. Она не ошиблась -- прислуга ушла накануне вечером, после обеда, и не вернулась. По счастью, у леди Милдред нашлись печенье, бульонные кубики и спиртовка, без которой она за границу ездить не отваживалась. Пока дамы завтракали наверху печеньем с горячим бульоном, а солнце, такое же жгучее и ослепительное, как и в любой другой, менее памятный день, медленно вставало над городом, -- толпа на улице все прибывала, с каждой минутой становясь все больше и многоцветнее. Пыль подымалась из-под ног и, переливаясь на солнце, повисала в воздухе. -- Императору повезло с погодой. Это тебе не английские праздники под проливным дождем? Помните слет девочек-скаутов: когда вдруг пошел жуткий град? Кажется, это тоже было в августе, да? Как девчонки ревели, никогда не забуду! Праздничная процессия должна была пройти мимо отеля "Император Сет", поэтому витрины выходивших на улицу магазинов были предусмотрительно заколочены, а некоторые жильцы соорудили у себя под окнами нечто вроде трибун и балконов, откуда можно было наблюдать за шествием. Несколько недель назад, когда впервые стало известно о празднике, господин Юкумян всячески разрекламировал эти трибуны и балконы и даже взялся продавать на них билеты, однако планам этим, как и многим другим, ввиду предстоящих волнений не суждено было сбыться. Тем не менее сегодня, памятуя о посулах господина Юкумяна, в отель заявились два-три индийца, грек и четверо азанийцев в праздничных нарядах. Войдя, они осмотрели опустевший вестибюль, заглянули в ресторан, поднялись по лестнице и в конце концов добрались до комнат, где жили англичанки. Закаленные тяжелой, полной невзгод и несправедливостей жизнью, индийцы не обратили на протесты англичанок никакого внимания, пододвинули кровать к окну, уселись поудобнее и стали терпеливо ждать, грызя орехи и выплевывая на пол скорлупу. Последовав их примеру, остальные непрошеные гости заняли места у других окон, причем грек любезно предложил мисс Тин сесть рядом с ним, а ее отказ воспринял с явным недоумением. Тем временем две аза-нийки, разгуливая по комнате и весело щебеча, с живым любопытством рылись в комоде и с интересом разглядывали предметы, стоявшие на умывальнике и на туалетном столике. -- Какая наглость! К сожалению, сейчас мы бессильны им помешать. Остается надеяться, что сэр Самсон заявит официальный протест. -- Мы здесь больше оставаться не можем. И на улицу выходить не можем тоже. Остается одно -- подняться на крышу. И отважные дамы, запасшись циновками, подушками, зонтиками от солнца, двумя романами легкого содержания, фотоаппаратами и остатками печенья, поспешно вскарабкались по приставной лестнице на чердак, открыли люк и, жмурясь от солнца, выбрались на крышу. Леди Милдред передала сумку с провизией мисс Тин, а затем последовала за ней. Запереть люк сверху, к сожалению, было нельзя, но зато на жестяной кровле лежали -- чтобы ее не сорвало ветром -- огромные валуны. Один из них дамы совместными усилиями подтащили к люку, вкатили на него, после чего, сЦехав по горячей жести к низкому бетонному парапету, стали устраиваться. Здесь им не грозила опасность, и вскоре они немного перевели дух и успокоились. -- Отсюда очень хорошо видно, Сара. А с этими туземцами успеем разделаться и завтра. С крыши весь город, действительно, был как на ладони. Их взгляду открылись неровные крыши дворцовых зданий в тени высоких синих эвкалиптов; перед дворцом возвышалась еще до конца не достроенная королевская ложа, откуда император должен был наблюдать за праздничным шествием; вокруг трибуны, прибивая многоцветные флаги, раскладывая ковры и расставляя вдоль дорожки кадки с пальмами и папоротником, семенили маленькие черные фигурки. Отсюда дамы видели, как разветвляется главная улица, один ее конец шел к казармам, а другой -- в христианский район города. В небо уходили купола и шпили католической, православной, армянской, англиканской, несториан-ской церквей, американо-баптистского и мормонского молельных домов; видны были минареты мечети, синагога и плоская белая крыша индуистского Храма змеи. Мисс Тин сделала несколько снимков. -- Не тратьте всю пленку, Сара. Сегодня предстоит еще много интересного. Солнце стояло уже высоко, и рифленая металлическая крыша раскалилась докрасна. Обе дамы откинулись на подушки, прикрылись зелеными зонтами, пригрелись и сами не заметили, как задремали. Начало праздничного шествия было намечено на одиннадцать утра, однако шел уже первый час дня, когда леди Милдред, внезапно пробудившись от сна и фыркнув, сказала подруге: -- Сара, по-моему, начинается. Дамы привстали и перегнулись через парапет, испытав при этом легкое головокружение,-- жара и в самом деле стояла непереносимая. Из нарастающего гула толпы вырывались характерные для местных ^ женщин утробные выкрики. Возле королевской ложи, в четверти мили П от отеля, возникло какое-то движение. -- Наверно, император приехал. Со стороны трибуны легким галопом проскакали десятка полтора улан, загонявших людей в переулки и во дворы, однако стоило им проехать, как толпа вновь выплескивалась на улицу. -- Процессия двинется от вокзала. Смотрите, идут! В запрудившей улицу толпе вновь поднялось волнение, но оказалось, что это опять были уланы -- теперь они возвращались во дворец. -- Боюсь, что это будет продолжаться весь день, -- подала голос мисс Тин. -- Представляете, как мы проголодаемся. -- Верно, я уже об этом думала. Попробую спуститься вниз и поискать чего-нибудь сЦестного. -- Не вздумайте, Милдред. Эти нелюди способны на все. -- Ерунда! Не сидеть же здесь целый день с четырьмя сухими печеньями. И леди Милдред, сдвинув камень, подняла крышку люка и медленно, осторожно спустилась по лестнице. Дверь в ее комнату была открыта, и, проходя мимо, она заметила, что у окна собралось уже довольно много народу. Она спустилась на первый этаж, прошла через ресторан и открыла еще одну дверь; за ней, судя по исходившим оттуда резким запахам, к которым за последние несколько недель леди Милдред уже успела привыкнуть, находилась кухня. Стоило ей приоткрыть дверь в кладовую, как оттуда с угрожающим гудением вылетела целая туча мух. На полках стояли неприкрытые тарелки с какой-то жуткой стряпней. Леди Милдред отшатнулась было, но, взяв себя в руки, стала шарить по полкам глазами. В глиняном кувшине она обнаружила маслины, рядом лежал большой кусок черствого, как камень, хлеба. Прихватив маслины и хлеб и набрав полную грудь воздуха, леди Милдред пустилась в обратный путь. -- Сара, откройте немедленно! -- Раздался стук отодвигаемого камня. -- Зачем же вы закрыли люк? Только о себе и думаете. А если бы за мной гнались? -- Простите, Милдред. Вы совершенно правы, но вас так долго не было, что я, признаться, струсила. Знаете, дорогая, вы пропустили столько интересного. -- Что именно? -- Всего и не расскажешь. Смотрите сами. Пришедшие в совершенное неистовство люди с громкими возгласами обступили отряд полицейских, которые, выстроившись клином и отгоняя народ бамбуковыми палками, вели сквозь толпу какого-то пожилого арестанта. -- Так, кажется, одевается местное духовенство. Что мог натворить этот бедный старик? -- Да все что угодно. Я перестала верить этим церковникам после того, как викарий... мы его так любили, он был капелланом Лиги защиты четвероногих друзей и с таким чувством говорил о них, а потом... -- Глядите, наконец-то появилась процессия! Духовой оркестр императорской гвардии грянул азанийский гимн, и в его величественных звуках потонул возникший было конфликт. Азанийцы любили духовой оркестр и мгновенно забыли про арест своего патриарха. За гвардейцами следовали виконт и виконтесса Боз, которые, в конце концов дали согласие на участие в празднике в качестве почетных гостей. Следом, в новеньких фартучках, по четыре в ряд, шествовали девочки из приютской школы имени Амурата, учрежденной покойной императрицей для детей-сирот, чьи родители, высокопоставленные государственные деятели, стали жертвой преступного заговора. Школьницы не без труда несли громадное знамя, на изготовление которого ушло немало уроков кройки и шитья. На знамени колыхалась вышитая шелком надпись: ЖЕНЩИНАМ БУДУЩЕГО -- ПУСТЫЕ КОЛЫБЕЛИ. С громкой песней бедные сиротки медленно прошествовали под балконом. -- Умно и красиво, -- похвалила мисс Тин. -- Боже, Милдред, какой черствый хлеб! Им гвозди забивать можно. -- Попробуйте лучше маслины. Они превосходны. -- Никогда не любила маслин. Нет, вы только посмотрите! Вдали показался первый открытый автомобиль с установленным на нем помостом. Поначалу была предпринята попытка привлечь к празднику придворных дам; некоторые из них дрогнули, однако азанийское высшее общество еще не настолько опустилось, чтобы разрешить светским дамам выставлять себя на всеобщее обозрение из чистой благотворительности; пришлось с этой идеей расстаться и вместо жен и дочерей крупных государственных сановников прибегнуть к услугам заурядных актрис. На первом автомобиле, запряженном несколькими волами, разыгрывалась композиция на тему: место женщин в современном мире. Под навесом из разноцветной бумажной ткани на помосте восседала мадам Фифи -- Фатим Бей; в одной руке она держала охотничий хлыст -- символ досуга, а в другой газету, олицетворявшую образование; вокруг мадам Фифи застыли в соблазнительных позах местные красотки с пишущими машинками, теннисными ракетками, мотоциклетными очками, телефонами, туристским снаряжением и другими предметами современного обихода, выписанными из Европы по иллюстрированным каталогам. Над автомобилем развевался оранжево-зеленый флаг с вышитым на нем броским лозунгом: ЧЕРЕЗ СТЕРИЛЬНОСТЬ -- К КУЛЬТУРЕ. Вся эта остроумная затея была встречена бурей аплодисментов. В конце улицы показался следующий автомобиль, над черными макушками поплыл еще один красочный транспарант. Но тут вдруг движение почему-то застопорилось, в гуле толпы послышались какие-то новые нотки. -- Несчастный случай?! Надеюсь, бедные волы не пострадали?! Что-то, по-видимому, стряслось в голове процессии; с балкона видно было, как из переулков выбегают какие-то люди и, продираясь сквозь толпу, пытаются остановить шествие, повернуть его вспять. Духовой оркестр сбился и замер на полуноте, а оркестранты бросились врассыпную, прикрываясь тромбонами и литаврами. -- Дайте мне ваш фотоаппарат, Сара! Скорей же! Понятия не имею, что там происходит, но я должна это сфотографировать. Черт возьми, вечно это солнце не там где надо! -- Поставьте поменьше выдержку. -- Господи, только бы на этот раз фотографии получились! А то в Кейптауне я сняла такую интересную пленку, а этот идиот на пароходе ее засветил. Разогнав духовой оркестр, налетчики взялись за бедных сироток из приютской школы имени Амурата. Малютки и подавно не смогли оказать сопротивления вооруженным дубинками угрюмым молодым людям; как впоследствии выяснилось, это были молодчики из общества "Несторианское католическое действие". Этим атлетически сложенным юным христианам давно уже не терпелось расправиться с радикалами и евреями -- главными инициаторами преобразований в стране. Знамя с вышитой шелком надписью исчезло из виду, а сиротки в новеньких фартучках, нырнув в толпу, пустились наутек. Затем нападению подвергся первый автомобиль, который в этот момент находился прямо под окнами "Императора Сета". При первых же признаках опасности композиция распалась, и красотки в страхе сгрудились на краю помоста; теперь же, побросав предметы современного обихода, они с визгом спрыгнули с фургона и разбежались в разные стороны. На опустевший помост забрались молодчики из "Несторианского католического действия", и их предводитель обратился к толпе с зажигательной речью. Когда он, широко расставив руки и разинув в демократическом запале рот, повернулся в сторону англичанок, леди Милдред, вне себя от восторга, тут же его сфотографировала. Если не считать нескольких оркестрантов, которые еще пытались отбиваться трубами и барабанными палочками, никто христианским молодчикам сопротивления не оказывал. Но тут толпа разделилась на два враждующих лагеря, начались потасовки, и группа туземцев, пришедших в столицу из северных районов острова и воспринявших случившееся как очередной праздничный дивертисмент, попыталась взять автомобиль штурмом, в результате чего вокруг него вскоре завязалось нечто вроде детской игры в "хозяина крепости". Несторианского оратора стащили с помоста, а на его месте вырос здоровенный туземец в львиной шкуре, который немедленно принялся танцевать джигу. Только волы стояли совершенно неподвижно, терпеливо ожидая, пока прекратятся беспорядки. -- У меня кончилась пленка, Сара! Вставьте новую, поскорей же! И что только думает полиция?! В это время власти наконец-то дали о себе знать. Со стороны королевской ложи загремели ружейные выстрелы. Пуля чиркнула по парапету и, отколов кусок бетона, просвистела у англичанок над головой. Еще один залп -- и что-то ударило в железную крышу, всего в нескольких ярдах от того места, где они сидели. Леди Милдред, не вполне понимая, что происходит, подняла с крыши кусочек горячего свинца неправильной формы. Внизу послышались душераздирающие крики, а затем стук копыт по мостовой. Не сказав друг другу ни слова, леди Милдред и мисс Тин, как по команде, пригнули головы и упали ничком на крышу. Парапет был низкий, и англичанкам пришлось растянуться во весь рост, в крайне неудобных позах. Леди Милдред протянула было руку за подушкой, но тут же ее отдернула -- третий залп словно бы предупреждал ее о том, что следует быть настороже. После этого воцарилась гнетущая тишина -- еще более пугающая, чем крики и выстрелы. -- Сара, это была пуля, -- с благоговейным ужасом прошептала леди Милдред. -- Знаю. Давайте-ка лучше помолчим, а то опять начнется стрельба. Ровно двадцать минут (по часам мисс Тин) дамы неподвижно пролежали на крыше, уткнувшись носами в тусклое, раскаленное железо. Вдруг леди Милдред перевернулась на бок. -- В чем дело, Милдред? -- Левая нога затекла. Не могу больше терпеть -- пусть лучше застрелят! Тут леди Милдред почему-то вспомнились военные игры девочек-скаутов под Эппингом, и она, не удержавшись, сняла с головы свой тропический шлем и подняла его над крышей на вытянутой руке. Однако выстрела не последовало. Над полем боя по-прежнему стояла мертвая тишина. И тогда, набравшись смелости, леди Милдред медленно, с осторожностью приподняла голову. -- Поберегите себя! Умоляю, Милдред! Снайперы! Но все было тихо. Выждав минуту-другую, леди Милдред села и осмотрелась. На улице не было ни души. В жарком, неподвижном воздухе безжизненно повисли флаги. На мостовой покрытое пылью, растоптанное тысячью ног, но бросавшее вызов небесам своим дерзким лозунгом ЖЕНЩИНАМ БУДУЩЕГО -- ПУСТЫЕ КОЛЫБЕЛИ валялось знамя приютской школы имени Амурата. Еще одно смятое оранжево-зеленое знамя лежало в канаве, призывая опустевшую улицу к СТЕРИЛЬНОСТИ -- другие слова разобрать было невозможно. -- Мне кажется, худшее уже позади. Дамы сели, расправили затекшие ноги, стряхнули с одежды пыль, поправили сбившиеся головные уборы и наконец-то вздохнули полной грудью. Леди Милдред взяла фотоаппарат и перемотала пленку. Мисс Тин встряхнула подушки и стала искать, что бы поесть, но маслины были сухие и сморщенные, а хлеб такой черствый, что его невозможно было разгрызть, к тому же на зубах скрипел песок. -- Ну, что будем делать? Я ужасно хочу пить. И, по-моему, опять начинается головная боль. Внизу, по улице, чеканя шаг, прошли войска. -- Смотри-ка, они опять здесь. Дамы снова спрятали головы. До них донесся глухой стук прикладов, какая-то команда и топот ног по мостовой. Они снова выглянули из-за парапета. -- Да, ушли еще не все. Но вроде бы все спокойно. На противоположной стороне улицы вокруг пулемета сидели на корточках гвардейцы. -- Пойду поищу что-нибудь попить. Они отвалили камень, открыли люк и спустились вниз. Тишина. Зрителей в их комнатах уже не было. Оба этажа опустели. -- Интересно, где у них хранится минеральная вода? Они вошли в бар. Спиртного сколько угодно, а вот воды нет. На кухне, в углу они обнаружили не меньше дюжины бутылок с этикетками различных сортов минеральной воды. Тут были и "Эвьен", и "Сент-Галмье", и "Виши", и "Малверн" -- но все до одной пустые. До отЦезда господин Юкумян по мере необходимости наполнял эти бутылки из вонючего колодца на заднем дворе. -- Я должна попить, я просто умираю от жажды. Пойду на улицу. -- Милдред! -- Будь что будет. И леди Милдред, миновав тускло освещенный вестибюль, вышла на улицу. Сидевший у пулемета офицер вскочил и замахал ей руками, чтобы она вернулась, но леди Милдред решительно двинулась через дорогу, показывая жестами, что настроена вполне миролюбиво. Офицер что-то быстро и громко сказал ей сначала на сакуйю, а потом по-арабски. Леди Милдред отвечала по-английски и по-французски: -- Taisez-vous, officier. Je desire de l'eau. Ou peut on trouver ca, c'il vous plait`. Солдат показал ей на отель, а потом -- на пулемет. -- Я британская подданная. Я -- британская подданная. Понятно? Господи, неужели никто из вас не знает ни слова по-английски? Солдаты хмыкнули и дружно закивали, показывая ей пальцами на отель. -- Ничего не вышло. Они нас не выпустят. Придется ждать. -- Вы как хотите, Милдред, а я выпью вина. -- Я -- тоже. Давайте только отнесем бутылку на крышу. Это здесь единственное безопасное место. Вооружившись бутылкой бренди из запасов господина Юкумяна, они снова забрались на крышу. -- Боже, какое крепкое... -- Зато головная боль утихнет. Вечерело. Пылающее солнце стало опускаться за горы. Англичанки сидели на железной крыше и хлестали неразбавленное бренди. ' Помолчите, офицер. Я хочу пить. Скажите, пожалуйста, где можно достать воды? (франц.). Вскоре на улице опять возникло движение. К сидевшим вокруг пулемета солдатам подЦехал верхом на муле офицер и что-то им прокричал. Солдаты вскочили, взвалили пулемет на плечи, построились и, чеканя шаг, направились в сторону дворца. Мимо отеля прошел еще один патруль. С крыши было видно, как на дворцовую площадь со всех сторон стекаются войска. -- Гвардия возвращается во дворец. Значит, беспорядки прекратились. Но, честно говоря, идти никуда не хочется... я такая сонная... Когда солдаты ушли, из укрытий стали выходить мирные жители, их маленькие фигурки сновали внизу. Появилась, оглашая улицу пьяными криками, банда христиан-мародеров. -- По-моему, они идут сюда. На первом этаже в баре зазвенело разбитое стекло, раздался грубый, пьяный смех. Еще несколько подвыпивших азанийцев сорвали ставни в мануфактурной лавке напротив и вскоре вышли оттуда, завернувшись в длинную пеструю материю. Но англичанки ничего этого уже не видели: измученные жарой и выпавшими на их долю переживаниями, сморенные бренди господина Юкумяна, они крепко уснули. Когда они проснулись, шел уже восьмой час. Солнце село, резко похолодало. Мисс Тин поежилась и чихнула. -- Голова просто раскалывается. Очень хочется есть, -- сообщила она. -- А пить -- еще сильней, чем раньше. Дома были погружены во мрак. В темноте виднелась только полоска света, что пробивалась из дверей бара напротив, да тусклое зарево над крышами южного района, где находились склады индийских и армянских купцов. -- Это не закат, Сара. Это пожар. -- Что ж нам делать? Не сидеть же здесь всю ночь! Снизу раздался нестройный хор голосов -- это пели несколько подгулявших азанийцев, которые, покачиваясь и обняв друг друга за плечи, медленно шли по улице. Двое размахивали факелами и фонарями. Им навстречу из бара вывалилась пьяная компания. Началась драка. Один фонарь упал на мостовую и вспыхнул желтым пламенем. Вскоре дерущиеся разошлись, оставив за собой посреди улицы лужицу горящего масла. -- Нет, о том, чтобы спуститься вниз, не может быть и речи. Прошло два часа. Время тянулось медленно, зарево над крышами то исчезало, то подымалось; невдалеке вновь началась перестрелка. Осажденные дамы сидели в темноте и дрожали от холода. Вдруг внизу показались автомобильные фары. К отелю подЦехала машина. Ее тут же обступили пьяные из бара. Снизу донеслось несколько слов на сакуйо, а затем кто-то, лениво растягивая слова, на чистом английском языке произнес: -- Похоже, наших старушек здесь нет. Эти ребята уверяют, что никого не видели. -- Уж не изнасиловали ли их? -- сказал второй голос. -- Об этом можно было бы только мечтать. Давайте сЦездим в миссию? -- Стойте! -- во весь голос крикнула леди Милдред. -- Эй! Стойте! Хлопнула дверца, вновь заработал мотор. -- Стойте! -- закричала мисс Тин. -- Мы здесь, наверху! И тут леди Милдред проявила сообразительность, которая бы сделала честь любой девочке-скауту. Она схватила за горлышко недопитую бутылку бренди и швырнула ее вниз. Из окна машины высунулась голова Уильяма, который отпустил не нуждавшееся в переводе ругательство на сакуйю, в ответ на что с крыши, вслед за бутылкой коньяка, полетела подушка. -- Там, кажется, кто-то есть. Пожалуйста, Перси, подымитесь наверх, посмотрите, кто это там бутылками бросается, а я машину по сторожу. Второй секретарь посольства с опаской вошел в отель и прямо на лестнице столкнулся с обеими дамами. -- Наконец-то! -- сказала мисс Тин. -- Что б мы без вас делали! -- Спасибо на добром слове, -- пробормотал секретарь, несколько ошарашенный столь радушным приемом. -- Мы ведь, собственно, только заехали удостовериться, что у вас все нормально... По поручению посла... Узнать, не напугали ли вас... -- "Все нормально"?! Да у нас в жизни не было страшнее дня! -- Ну, ну, не преувеличивайте. До нас в посольстве дошел слух, что в городе были кое-какие беспорядки, однако сейчас вам уже ничто не грозит. На улице, если не считать нескольких пьяниц, -- полная тишина. Впрочем, если вам что-то понадобится, обязательно дайте нам знать. -- Молодой человек, уж не намереваетесь ли вы оставить нас здесь на всю ночь? -- Видите ли... не сочтите нас негостеприимными, но мы в безвыходном положении. Посольство забито до отказа. Сегодня, причем совершенно неожиданно, приехал епископ, а потом еще несколько коммерсантов, которые почему-то побоялись остаться в городе. Мне крайне неловко, но... вы, надеюсь, сами понимаете... -- А вам известно, что в городе пожар? -- Да, горит здорово. Мы ведь проезжали совсем близко. Даже из посольства видно зарево. -- Молодой человек, мы с мисс Тин едем с вами. -- Но, послушайте, я же, кажется... -- Сара, залезайте в машину. А я пойду соберу кое-какие вещи. Продолжая препираться, они вышли на улицу. Уильям и Анстрадер обменялись полными отчаяния взглядами. "Убедитесь, что эти старые зануды в безопасности, -- проинструктировал их сэр Самсон, -- но ни под каким видом не вздумайте везти их сюда. Здесь и так уже яблоку негде упасть". (Последняя фраза предназначалась епископу, который, сидя в гостиной, мирно играл с Пруденс в подкидного.) Леди Милдред сомневалась, что мисс Тин способна удержать дипломатов, если те вдруг решат уехать без них, а потому собрала лишь самое необходимое, после чего, перекинув ночные рубашки через плечо и держа в руках туалетные принадлежности, опять, буквально через минуту, спустилась вниз и, удовлетворенно фыркнув, втиснулась на заднее сиденье. -- Скажите, -- не без восхищения спросил ее Уильям, разворачиваясь, -- вы всегда бросаете в машину бутылки, если хотите, чтобы вас подвезли? На следующее утро сэр Самсон Кортни проснулся в отвратительном настроении, которое становилось все хуже и хуже по мере того, как, неторопливо совершая туалет, он во всех подробностях вспоминал, что творилось в посольстве накануне вечером. "Раньше ничего подобного не бывало, -- размышлял он по дороге в ванную. -- Эти болваны, по всей вероятности, просто не понимают, что посольство -- это не общежитие. Как прикажете исполнять свои обязанности, когда дом до отказа набит непрошеными гостями?" Первым приехал епископ, который привез с собой двух дрожащих от страха викариев и совершенно идиотскую историю о том, что в стране будто бы очередная революция и в городе стреляют. Подумаешь, революция! Азания -- это вам не Барчестер'. А еще называют себя миссионерами! Миссионер должен быть готов к испытаниям. Трусы! Сэр Самсон в сердцах рванул кран и пустил воду. А когда обед уже подхо ` Имеется в виду английский провинциальный, городок Барчестер -- место действия романа Антони Троллопа (1815 -- 1882) "Барчестерские башни" (1957). дил к концу, заявились управляющий банком и эгот коротыпка Джеггер. Первый раз его вижу. И опять -- только и разговоров, что про убийства, грабежи, пожары. Пришлось начинать обед сначала, в результате утка перестоялась и была совершенно несЦедобной. И все бы еще ничего, но тут его собственная супруга, поддавшись общей панике, возьми да и спроси про этих старух. "А что, разве леди Милдред и мисс Тин не уехали вместе со всеми на побережье? Не надо ли им чем-нибудь помочь?" Посол попробовал было перевести разговор на другую тему, но, в конце концов, вняв уговорам собравшихся, разрешил Уильяму и Перси сесть в машину и сЦездить в отель узнать, все ли там в порядке. Им ведь было ясно сказано: только узнать, все ли в порядке. А эти олухи взяли и привезли старух сюда. Таким образом, под его крышей фактически собралась сейчас вся английская колония Дебра-Довы. "Пусть сегодня же выметаются, -- решил, намыливая подбородок, посол. -- Все до одного. Свалились на мою голову!" В конечном счете удалось разместить всех гостей. Епископ спал в здании посольства, оба викария -- у Анстрадеров, которые с готовностью забрали детей к себе в спальню; леди Милдред и мисс Тин -- у Леггов, а управляющий банком и мистер Джеггер -- в пустовавшем коттедже Уолшей. Когда сэр Самсон спустился к завтраку, все уже собрались на крокетной площадке и что-то оживленно обсуждали, перебивая друг друга. "...ужасно болит спина... я ведь в седле держусь плоховато..." -- "Бедный мистер Рейт..." -- "Чувствуется рука Церкви. Священники уже давно настраивали народ против контроля за рождаемостью. Полиции стало известно, что будет предпринята попытка остановить праздничную процессию, поэтому перед самым началом праздника был арестован патриарх..." -- "Войска очистили улицы... стреляли только в воздух... никто не пострадал..." -- "Пуля пролетела в нескольких дюймах от моей головы. Представляете, буквально в нескольких дюймах..." -- "Сет вернулся во дворец, как только стало очевидно, что праздник сорван. Вы бы его видели -- злой, как черт..." -- "Сил уехал вместе с ним..." -- "...когда лошадь подымалась в гору, было еще ничего. Хуже, когда она сбегала вниз... Такое ощущение, что летишь по воздуху..." -- "Бедный мистер Рейт..." -- "После этого войска стянули к дворцу. Мы с Джеггером были совсем близко и все видели. На дворцовой площади собралась вся армия, и когда люди поняли, что стрельба прекратилась, они начали, по шесть-семь человек, выходить из переулков и тоже двинулись на площадь, смешиваясь с солдатами. Было это примерно в половине шестого..." -- "...Из-за того, что бриджи у меня никудышные, я стер себе все колени..." -- "Бедный мистер Рейт..." -- "Все думали, что Сет появится снова. Даже королевскую ложу убирать не стали. Сама-то ложа -- дешевка, главное, что на возвышении. Все стоят, глаз с ложи не сводят. И вдруг на нее подымается -- но не император, а патриарх, которого мятежники освободили из тюрьмы, а вслед за ним -- Коннолли, старый Нгумо и кое-кто из придворных. Тут толпа стала бурно приветствовать патриарха и Нгумо, а солдаты, увидев Коннолли, закричали "ура" и начали снова палить в воздух. Минут пятнадцать на площади невообразимый рев стоял..." -- "...И еще две ссадины на нижней части голени -- от шпор..." -- "Бедный мистер Рейт..." -- "А потом произошло самое неожиданное. Патриарх произнес речь, которую, впрочем, из-за шума почти никто не слышал. Он обЦявил, что Сет низложен и что сегодня состоится коронация нового монарха, сына Амурата, Ахона, который, как выяснилось, еще жив, хотя все думали, что он уже лет пятьдесят назад умер. Стоявшие рядом с ложей стали кричать "Да здравствует Ахон!", и толпа их поддержала, а почему -- никто, наверно, и сам не знал. Вот тут и начался настоящий праздник. А христиане тем временем громили индийские и еврейские кварталы -- взлаивали магазины, поджигали дома. Тогда-то мы с Джеггером и решили бежать из города..." -- "...горячая попалась лошадка, ничего не скажешь..." -- "Бедный, бедный мистер Рейт". -- А они все о том же, -- подумал вслух сэр Самсон, услышав доносившиеся с лужайки голоса. -- На отсутствие аппетита они пожаловаться не могут, -- кисло добавил он, заметив, что гости подЦели почти весь кеджери '. -- А что с Бэзилом Силом? -- спросила Пруденс. -- Бежал вместе с Сетом, надо полагать, -- откликнулся управляющий банком. -- А уж куда -- не знаю. Тут появилась леди Кортни. Она была в резиновых сапогах, с тачкой и лопатой. Императоры приходят и уходят, а вот пруд с водяными лилиями никто вместо нее перекапывать не станет. -- Доброе утро, -- сказала она. -- Надеюсь, после вчерашнего вы все выспались и с аппетитом позавтракали. К сожалению, у нас здесь форменный сумасшедший дом. Пруденс, детка, ты не поможешь мне перекопать пруд? Мистер Рейт, вы, должно быть, ужасно устали от езды верхом? Будьте же благоразумны, постарайтесь сегодня себя особенно не утруждать. Епископ покажет вам наш сад. Возьмите шезлонги. Они на веранде. Леди Милдред и мисс Тин, как вы? Надеюсь, моя горничная обеспечила вас всем необходимым? Прошу вас, пожалуйста, будьте как дома. Вы случайно не играете в крокет, мистер Джеггер? Неполномочный допил вторую чашку кофе, набил трубку, раскурил ее и, чтобы избежать светской беседы на лужайке, через задний двор поплелся в канцелярию. Хотя бы здесь сохранилась нормальная обстановка. В канцелярии Анстрадер, Легг и Уильям резались в бридж. -- Простите, что помешал, друзья. Я только хотел узнать, известно ли кому-нибудь из вас про очередную революцию? -- Толком ничего не известно, сэр. Не хотите к нам присоединиться? -- Нет, большое спасибо. Пойду поговорю с епископом о его соборе. Тогда, может, и письмо сочинять не придется. Ничего, теперь, когда Сет свергнут, все будет хорошо. Придется, наверно, писать о перевороте рапорт. Никто, впрочем, не станет этот рапорт читать. И все-таки было бы хорошо, если б кто-то из вас при случае наведался в город и выяснил, что же там произошло на самом деле. -- Делать нам больше нечего, -- сказал Уильям, когда посол вышел. -- Черт, какие у "болвана" слабые карты! Через час посол явился снова: -- Знаете, только что пришло приглашение на коронацию. Боюсь, придется поехать кому-то из вас. Без парадной формы ведь нельзя, а моя ужасно мне жмет под мышками. Уильям, голубчик, сЦездили бы вы вместо меня, а? Несторианский собор, как, впрочем, и весь город, был построен совсем недавно, однако из-за спертого воздуха и царившего внутри мрака от него веяло стариной. Это было восьмиугольное здание с куполообразной крышей и галереей вокруг алтаря. Стены собора были расписаны примитивными изображениями святых и ангелов, а также батальными сценами из Ветхого Завета и портретами Амурата Великого, едва различимыми в слабом свете полутора десятков закрепленных на стенах свечей. В этот день в соборе с самого рассвета пели три хора. До коронации должен был состояться длиннейший церковный обряд, состоящий из псалмов, пророчеств и многословных очистительных молитв. Под аккомпанемент дьяконов, которые несильно били в барабаны и серебряный гонг, три престарелых причетника читали по свиткам Третью Книгу Моисееву. Роль церкви в стране значительно возросла, и духовенство не желало жертвовать ни одной минутой торжественного молебна. ` Кеджери -- индийское блюдо из риса, овощей и яиц. Тем временем перед боковым приделом расстелили ковер, поставили кресла и натянули навес, под которым после торжественной службы должен был, по ритуалу, давать клятву верности новый император. Все ведущие к несторианскому храму улицы были забиты полицией, а соборная площадь оцеплена гвардейцами. Ровно в одиннадцать утра прибыл мсье Байон и опустился в одно из кресел, отведенных дипломатическому корпусу. В отсутствие американского посла, уехавшего из столицы на побережье, мсье Байон занимал пост дуайена. Местная знать была уже в полном сборе. Герцог Укакский сел рядом с графом Нгумо. -- Где Ахон? -- В алтаре, со священниками. -- Как он? -- Ночь прошла спокойно. Мне кажется, ему неудобно в мантии. Наконец обряд кончился и началась торжественная служба; молитву за закрытыми дверьми читал, в соответствии со сложнейшим несторианским ритуалом, сам патриарх. Из темноты доносилось торжественное песнопение дьяконов да позванивание серебряного колокольчика, оповещавшие собравшихся, что молебен идет своим чередом. Мсье Байон сидел как на иголках; его, убежденного атеиста, вся эта процедура начинала немножко раздражать. В это время появился Уильям, в треугольной шляпе и в костюме с золотыми нашивками. Нашивки очень ему шли. Он вежливо улыбнулся мсье Байону и сел рядом. -- Что, уже началось? Мсье Байон важно кивнул головой, не проронив ни слова. Через некоторое время дуайен дипломатического корпуса вновь заерзал в своем позолоченном кресле -- на этот раз по причине, никакого отношения к атеизму не имеющей. Уильям теребил в руке перчатки, потом скинул шляпу и с тоской устремил взор под расписанный фресками купол. В какой-то момент, забывшись, он достал из кармана портсигар, вынул сигарету, постучал ею о носок ботинка и уже собирался закурить, но поймал на себе взгляд мсье Байона и поспешно спрятал сигарету в карман. Наконец молебен подошел к концу, двери собора распахнулись, трубачи на ступеньках затрубили в фанфары, и застывший на площади духовой оркестр заиграл национальный гимн. На пороге показалась процессия. Впереди шел хор дьяконов, за ними следовали священники, епископы, патриарх, и, наконец, под парчовым балдахином, который с четырех сторон держали на высоких шестах четверо вельмож, появился путающийся в длинной мантии император. По тому, как он держался, неясно было, отдавал ли он себе отчет в том, что происходило. Помазанник, по-видимому, не привыкший к шелковой мантии и драгоценностям, то и дело с раздражением поводил плечами, чесался и все время, беспокойно оглядываясь, подымал правую ногу и встряхивал ею -- отсутствие на лодыжке цепи, вероятно, очень его смущало. Святое миро, которым он только что был помазан на царство, стекало у него по носу и капало с седой бороды на землю. На каждом шагу император спотыкался и останавливался как вкопанный, двигаясь дальше только после того, как один из сопровождавших его вельмож почтительно подталкивал его в бок. Следуя за монархом, мсье Байон, Уильям и представители местной аристократии направились в сторону помоста, воздвигнутого на соборной площади для торжественной церемонии. Появление императора и его свиты толпа встретила восторженными криками. Ахона подвели к сооруженному на помосте трону и стали, одну за другой, вручать ему королевские регалии. Держа в руке королевскую шпагу, патриарх обратился к монарху со следующими словами: -- Ахон, я вручаю тебе эту шпагу Азанийской империи. Поклянись, что будешь сражаться во имя Справедливости и Веры, в защиту своего народа, во славу нации! Император что-то пробурчал, и шпага на пестрой перевязи под грохот аплодисментов была опущена ему на колени, а его безжизненная рука положена на эфес. Следующей регалией была золотая шпора. -- Ахон, я вручаю тебе эту шпору. Поклянись, что будешь ездить верхом во имя Справедливости и Веры, в защиту своего народа, во славу нации! Император тихонько заскулил и отвернулся, а граф Нгумо тем временем прицепил шпору к его правой ноге, привыкшей к более тяжкому грузу. Народ на площади взвыл от восторга. Наконец дошла очередь до короны. -- Ахон, я вручаю тебе эту корону. Поклянись, что будешь носить ее во имя Справедливости и Веры, в защиту своего народа, во славу нации! Император ничего не ответил, и патриарх двинулся к нему, держа на вытянутых руках массивную золотую тиару Амурата Великого. С величайшей осторожностью он водрузил ее на сморщенный лоб, но тут убеленная сединами голова Ахона под весом короны упала на грудь, а сама корона вновь оказалась в руках у патриарха. Придворные и священнослужители столпились вокруг старика, и вдруг до стоявших перед помостом людей донесся испуганный, приглушенный шепот. Чувствуя, что что-то произошло, народ затих и подался вперед. -- Вот те на! -- воскликнул мсье Байон. -- Удивительное невезение! Кто бы мог подумать... Ахон был мертв. -- Гм, -- изрек сэр Самсон, когда, немного опоздав ко второму завтраку, из города с рассказом о коронации вернулся Уильям. -- Хотел бы я знать, что они еще выдумают? Придется, значит, снова сажать Сета на трон. Стоило огород городить. Только голову нам морочат! Теперь наш рапорт в министерство иностранных дел покажется сущим бредом. Может, имеет смысл вообще об этой истории помалкивать? -- Кстати, -- сказал Уильям, -- в городе идут разговоры, будто железнодорожный мост через Лумо разрушен и поезда в Матоди еще долго ходить не будут. -- Час от часу не легче. За обеденным столом собралась вся английская колония. Епископ и викарии, управляющий банком и мистер Джеггер, леди Милдред и мисс Тин, перебивая друг друга, засыпали Уильяма вопросами. Пожар потушен? Магазины еще грабят? Городская жизнь входит в нормальную колею? Введены ли в город войска? Где Сет? Где Сил? Где Боз? -- Оставьте Уильяма в покое, -- вступилась Пруденс. -- Посмотрите лучше, как ему идет костюм с нашивками. -- Если мост, как вы говорите, разрушен, -- не унималась леди Милдред, -- Как же тогда добраться до Матоди? -- Никак. Только на верблюде. -- Вы что же, хотите сказать, что нам придется сидеть здесь, пока мост не починят? -- Только не здесь, -- не выдержал сэр Самсон. -- Не здесь. -- Какое безобразие! -- вырвалось у мисс Тин. Наконец, не дождавшись кофе, посол вышел из-за стола. -- Дела, дела, -- бодрым голосом пояснил он. -- Боюсь, до вечера я буду занят, поэтому, на всякий случай, хочу с вами попрощаться. Когда я освобожусь, вы все, надо думать, уже разЦедетесь. И он вышел из столовой, оставив своих гостей в полном оцепенении. Вскоре они, все семеро, собрались в глубине сада обсудить создавшееся положение. -- Откровенно говоря, -- сказал епископ, -- со стороны посла, по-моему, в высшей степени необдуманно, более того, опрометчиво отправлять нас обратно, не дождавшись более обнадеживающих сведений о положении в городе. -- Мы -- британские подданные, -- заявила леди Милдред, -- и имеем полное право искать защиты под британским флагом. Вы как хотите, а я остаюсь в посольстве независимо от того, нравится это сэру Самсону или нет. -- Я -- тоже, -- сказал мистер Джеггер. Еще немного посовещавшись, они отправили к послу епископа, чтобы тот сообщил хозяину дома об их решении. Епископ застал Неполномочного мирно дремлющим в гамаке, в тени манговых деревьев. -- Вы ставите меня в очень сложное положение, -- сказал посол, узнав от епископа, что гости уезжать не собираются. -- Очень жаль, что все так получилось. Я-то уверен, что в городе вам было бы уютнее, чем здесь, и так же спокойно, но, раз вы хотите остаться, милости прошу, живите в посольстве до тех пор, пока страсти не улягутся. К вечеру, когда леди Кортни удалось найти всем занятие (одни пошли в бильярдную, другие решили поиграть в лото, третьи -- в карты или в крокет, а четвертые сели рассматривать альбомы с фотографиями), к семи непрошеным гостям прибавился еще один -- в пыльном азанийском национальном костюме, с винтовкой в руке. Войдя в гостиную, восьмой гость прислонил винтовку к камину и только тогда подошел поздороваться с леди Кортни. -- Господи! -- воскликнула она. -- И вы тоже будете у нас жить? -- Только переночую, -- заверил ее Бэзил. -- Завтра рано утром я должен двигаться дальше. Куда можно поставить верблюдов? -- Верблюдов?! На верблюде к нам, кажется, еще никто не приезжал. Сколько же их у вас? -- Десять. Я путешествую под видом местного купца. Верблюды стоят на улице, с погонщиками. Надеюсь, их устроят на ночь. Мерзкие, надо сказать, твари, эти верблюды. У вас не найдется для меня стаканчика виски? -- Конечно, конечно. Дворецкий сейчас принесет. Может, попросить Уильяма дать вам рубашку и брюки? -- Нет, благодарю, я останусь в этом балахоне. Надо привыкать, ведь в европейском платье меня непременно сцапают. Вчера чуть было не подстрелили. Две пули выпустили. Гости оставили свои занятия и обступили вновь прибывшего. -- Что в столице? -- Хуже некуда. Солдаты смекнули, что их обвели вокруг пальца, и сидят по казармам. Коннолли со своим штабом отправился на поиски Сета. Патриарх прячется где-то в городе. Люди Нгумо сцепились с полицией, и пока что дать им отпор не удается. Они врываются в питейные заведения, которые Коннолли еще вчера позакрывал. С наступлением темноты опять начнутся налеты на магазины. -- Вот видите! -- сказала леди Милдред. -- А посол еще хотел, чтобы мы сегодня же вернулись в город. -- Здесь, по-моему, тоже небезопасно. Сейчас, например, одна из банд грабит американское посольство. Байон распорядился, чтобы за ним с материка выслали самолет. Не сегодня-завтра бандиты могут заявиться сюда, и непохоже, чтобы ваша охрана с ними справилась. -- А куда направляетесь вы? -- За Сетом и Бозом. Мы договорились встретиться на ферме Боза, на границе земель ванда -- это отсюда дней пять езды. Еще не все потеряно: если Сет не наделает глупостей, можно будет попытаться вернуть ему власть. Но в любом случае без крови тут не обойдется. От этих слов по лицам присутствующих пробежала судорога. Но тут вмешалась леди Кортни: -- Мистер Сил, -- с укоризной сказала она, -- что-то вы нас совсем запугали. Я уверена, что все совсем не так плохо, как вы изображаете. Это же одни разговоры. Пойдите-ка лучше пропустите стаканчик и поговорите с Пруденс, а это грязное ружье отнесите в прихожую -- в гостиной ему не место. -- Бэзил, что с нами будет? Неужели ты завтра уедешь, и мы больше никогда не увидимся? -- Не беспокойся, Пруденс. Все будет в порядке. Мы обязательно увидимся. Я тебе обещаю. -- Но ты же сам говоришь, что ситуация -- хуже некуда. -- Ерунда, это я специально сгустил краски, чтобы старух припугнуть. -- Бэзил, ты меня обманываешь. -- Думаю, за вами пошлют самолет в Хормаксар. Уолш ведь в Матоди, а он -- малый не промах. Когда он узнает, что произошло, то немедленно свяжется с Аденом и обо всем договорится. Все будет нормально, вот увидишь. -- Но ведь я волнуюсь не за себя, а за тебя. -- Волноваться вообще не стоит -- глупое занятие. Слезами, говорят, горю не поможешь. -- А тебе этот балахон ужасно идет... За обедом Бэзил говорил без умолку, повергая собравшихся в ужас разнообразными историями о жестокостях туземцев. Некоторые истории он выдумывал сам, а некоторые ему рассказывал в пору их дружбы Коннолли. "...постригли ее наголо и намазали голову маслом. Белые муравьи вЦедались в череп... на фермах внутри страны до сих пор еще можно встретить старых, слепых европейцев, которые трудятся бок о бок с рабами; это военнопленные, про которых после заключения мира, разумеется, напрочь забыли... по-арабски "сакуйю" значит "беспощадный"... напившись, они теряют рассудок. В таком состоянии они могут находиться по нескольку дней, без устали громя все, что попадется им под руку. Если они будут знать наверняка, что здесь есть спиртное, то долгая дорога их не смутит. Позвольте еще стаканчик виски?" Когда за столом остались одни мужчины, посол сказал: -- Не знаю, голубчик, правда ли то, о чем вы нам рассказывали, но мне кажется, при дамах вы могли бы всего этого не говорить. Даже если опасность и существует, в чем лично я сильно сомневаюсь, женщины об этом знать не должны. -- Да, перепугались они не на шутку, -- усмехнулся Бэзил. -- Джеггер, передайте мне, пожалуйста, графин. Итак, сэр, как вы намереваетесь держать оборону? -- "Держать оборону"?! -- Именно. Если все, как и накануне, будут ночевать в разных коттеджах, мы и оглянуться не успеем, как бандиты перережут нам глотки. Территория посольства слишком велика. Пусть сегодня все спят в главном здании, организуйте смену часовых и выставьте пикеты конной охраны на дороге в город, в полумиле от посольства, чтобы успеть, в случае приближения банды, дать сигнал тревоги. Ступайте, переговорите с женщинами, а я все сам организую. Сэр Самсон не нашелся что ответить. День выдался не из легких. Форменный сумасшедший дом. Безумцы и хамы. Пусть делают что хотят, а он пойдет к себе в кабинет выкурить в одиночестве сигару. Командование взял на себя Бэзил. Через полчаса в гостиной появились Анстрадеры, которые несли завернутых в одеяла детей и скудные запасы огнестрельного оружия. -- Допускаю, что необходимо быть начеку, -- сказала леди Кортни, -- но, боюсь, вместе всем нам будет ужасно неудобно. Все попытки убедить детей, что ничего необычного не происходит, оказались безуспешными -- вскоре они собрались в холле и стали, истошно крича, изображать агонию "итальянской тети", в череп которой вЦедаются термиты. -- Нам рассказал об этом дядя, завернутый в простыню, -- обЦяснили они. -- Представляешь, мамочка, как тете было больно. Взрослые без дела бродили по дому. -- Мы не можем чем-нибудь помочь? -- Можете. Посчитайте патроны и разложите их на равные кучки... Неплохо было бы и бинты приготовить... Легг, надо бы закрепить петли на этой ставне, а то они совсем разболтались. Не принесете отвертку? Часов в десять вечера неожиданно выяснилось, что прислуга (туземцы, согнанные в посольство из окрестных деревень) потихоньку сбежала; остались только погонщики верблюдов, которые пришли вместе с Бэзилом. На кухне они нашли мясо, потушили его и наелись так, что не могли сдвинуться с места: -- Все остальные домой пошел. Резать головы не хочет. Они очень нехороший. Мы хороший -- здесь будем жить. Когда о дезертирстве прислуги стало известно, в гостиной наступило всеобщее уныние. Сэр Самсон выразил чувства присутствующих, когда, с раздражением отодвинувшись от стола, заметил: -- Дело дрянь, раз сегодня вечером у меня даже нет настроения сыграть в нарды. Но, вопреки ожиданиям, ночь прошла спокойно. Мужчины, сменяя друг друга каждые три часа, охраняли территорию. Каждый спал, положив рядом с собой оружие: револьвер, винтовку, дробовик или обыкновенный секач. Приглушенный шепот в комнатах наверху, шуршание халатов, постукивание домашних туфель и громкие вскрики младшего сына Анстрадеров, которому снились кошмары, свидетельствовали о том, что женщины спали немногим больше мужчин. На рассвете, бледные, с красными глазами, все снова собрались в гостиной. Английская горничная леди Кортни и индиец-дворецкий отправились на кухню и, переступая через спящих погонщиков, с трудом пробрались к плите сварить кофе. Настроение немного поднялось, все снова, перестав шептаться, заговорили, впервые за последние десять часов, нормальными голосами, стали даже позевывать. -- Одна ночь позади, -- сказал Бэзил. -- Впрочем, реальная опасность будет вам угрожать, когда в городе подойдут к концу запасы продовольствия. Все снова впали в уныние. Выйдя на лужайку, они увидели, что над городом стелется дым. -- Пожар-то до сих пор не потушили! -- Ой, смотрите! -- воскликнул Анстрадер, глядя на него. -- Это ж тучи. -- Позвольте, сезон дождей должен начаться только через неделю... -- По-разному бывает. -- Действительно, тучи, -- сказал Бэзил. -- Я так и знал, что в эти дни должны начаться дожди. В Кении дождь пошел на прошлой неделе. Да, теперь мост через Лумо нескоро починят. -- Значит, сегодня надо сажать луковицы, -- спохватилась леди Кортни. -- Наконец будет хоть какое-то осмысленное занятие. А то только и делаем, что простыни на бинты рвем да мешки песком набиваем. Жаль, что вы не предупредили меня раньше, мистер Сил. -- На вашем месте, -- сказал Бэзил, -- я бы не луковицы сажал, а проверил наличие продовольствия и установил строгий рацион. Боюсь, мои ребята за вчерашний вечер сЦели ваш недельный запас. Все разошлись кто куда, каждый пытался заняться полезным делом, но вскоре послышался какой-то странный звук, и все, что-то крича наперебой, снова сбежались на лужайку. К посольству, рокоча, приближался аэроплан. -- Это наверняка Байон, -- сказал Бэзил. -- Удирает на материк. Но аэроплан взял курс на посольство; снизившись, он стал делать над лужайкой круги, отчего из конюшни послышалось громкое ржанье обезумевших от страха пони. Уже видна была голова пилота, который выглядывал из кабины, и вскоре с самолета упал завернутый в английский флаг сверток, после чего аэроплан вновь поднялся в небо и улетел в сторону побережья. Дети Анстрадеров, оглашая окрестности торжествующими воплями, понеслись в сад и, прибежав обратно, вручили сверток послу. В записке карандашом, подписанной командиром аденской эскадрильи, говорилось следующее: "Высылаю два транспортно-десантных самолета и три бомбардировщика. Будьте готовы эвакуироваться через час после получения этой записки. Ничего, кроме официальной переписки и личных вещей, взять на борт не смогу". -- Это дело рук Уолша. Толковый малый -- я всегда говорил. Не понимаю только, к чему такая спешка? Через час на лужайке перед главным зданием выросла целая гора из баулов и чемоданов. -- "Официальная переписка"! Знать бы еще, где она, эта переписка! Уильям, поищите, голубчик. Сомневаюсь, правда, чтобы там нашлось что-то ценное. -- Лошадей придется вывести из конюшни. Пусть себе пасутся... Будем надеяться, что с ними ничего не случится. -- Закройте все двери, а ключи спрячьте. А впрочем, какая разница! -- Папа, зачем ты набрал столько фотографий? -- Как быть с паспортами? За неимением своих вещей, приехавшие из города помогали упаковывать чужие. -- Первый раз в жизни лечу. Я слышал, что в самолете многим становится нехорошо. -- Бедный мистер Рейт. Оставшись не у дел, Бэзил стоял в стороне и, опершись на ствол своего ружья, молча наблюдал за сборами. С ружьем, в длинном белом балахоне, он был похож на часового. Пруденс подошла к нему, и они направились в угол сада, за рододендроны. На ней был лихо сдвинутый набок красный берет. -- Бэзил, милый, брось ты этого идиотского императора! Поедем лучше с нами. -- Не могу. -- Пожалуйста! -- Нет, Пруденс, не могу. Не беспокойся, все будет в порядке. Мы еще встретимся. Где, не знаю, но встретимся. Появившиеся на горизонте тучи заволокли все небо. -- Когда улетаешь на самолете, то кажется, что расстаешься как-то особенно надолго. Понимаешь, что я хочу сказать? -- Понимаю. -- Пруденс! Пруденс! -- За кустами рододендронов послышался голос леди Кортни. -- Зачем тебе столько шляп? -- Твой балахон как-то странно пахнет. -- Пруденс прижалась к Бэзилу всем телом. -- Он достался мне от туземца-сакуйю, который украл у какого-то индийца фрак. -- Пруденс! -- Да, мама, иду!.. Бэзил, любимый, это выше моих сил... И с этими словами она убежала помочь матери извлечь из коробок ненужные шляпы. Очень скоро, гораздо раньше, чем их ждали, в небе, над вершинами гор, в строго боевом порядке появились пять самолетов, они снизились и сели на территории посольства. Из кабин вышли офицеры британских ВВС и, быстрым шагом подойдя к сэру Самсону, отдали ему честь. Столь почтительное обращение с Неполномочным несколько удивило его домочадцев, а также гостей и подчиненных. -- Мы должны подняться в воздух как можно скорее, сэр. Приближается гроза. Началась посадка. Все держались спокойно, без паники. Кавалеристы из охраны, а также индиец-дворецкий сели в первый транспортно-десантный самолет; дети, священнослужители и работники посольства -- во второй, а Джеггера, Уильяма и Пруденс рассадили по кабинам трех бомбардировщиков. Когда самолеты уже должны были взлететь, Пруденс, спохватившись, выпрыгнула из кабины и стремглав, придерживая красный берет, бросилась обратно в здание посольства и вскоре, задыхаясь от быстрого бега, вернулась с кипой бумаг в руке. -- Чуть не забыла "Панораму жизни"! Взревели двигатели, самолеты рванулись вперед, оторвались от земли, набрали высоту и, сверкнув в воздухе, исчезли из виду. Наступила тишина. Все произошло меньше чем за двадцать минут. Бэзил повернулся и пошел искать своих верблюдов. Пруденс, согнувшись, сидела за спиной пилота, придерживая обеими руками берет. Ветер свистел в ушах, внизу возник и неторопливо проплыл беспорядочно раскинувшийся, окутанный дымом город, потом потянулись пастбища, усыпанные маленькими коровами и домиками; пастбища сменились зелеными долинами и джунглями. Она покидала Дебра-Дову навсегда и не жалела об этом. "Как бы то ни было, -- размышляла Пруденс, -- мне нужны новые идеи для моей "Панорамы". Она попробовала представить себе свою новую жизнь, о которой совсем недавно, сидя у нее на постели, говорила с ней мать, когда приходила пожелать ей спокойной ночи. Дом тети Харриет на Белгрейв-плейс. Званые обеды, подруги, танцы, молодые люди. Уик-энды в загородных особняках, теннис, охота. Словом, столичная светская жизнь, о которой она знает пока только из книг. Надо будет возобновить знакомство со школьными подругами. "Мне даже нечем будет перед ними похвастаться -- они ведь еще такие юные, такие невинные". Английский холод, туман, дождь; в серых сумерках очертания голых деревьев и поднятых коверкотовых воротников, по которым стекают капли дождя... Лондонские улицы, закрываются магазины, люди спешат в метро с вечерними газетами под мышкой... Пусто. Поздний вечер. Она идет после танцев, мужчины в похожих на средневековые плащах поливают из шлангов горбатые мостовые... Юная англичанка вновь обретала родину... Но тут аэроплан почему-то вдруг начал снижаться, и Пруденс поневоле перенеслась мыслями в настоящее. Летчик, повернувшись, что-то ей прокричал, но ветер отнес его слова. Бомбардировщики летели треугольником, и их самолет находился в нижнем левом углу. Пруденс увидела, как из кабины летящего впереди самолета к ним повернулось лицо в защитных очках -- пилот, видно, заметил, что их бомбардировщик отстает и снижается, но летчик, с которым летела Пруденс, сделал ему знак лететь дальше. Навстречу им неслись зеленые кроны деревьев; самолет лег на крыло и стал кружить над джунглями, выискивая место для посадки. -- Держитесь крепче и не волнуйтесь! -- донеслись до нее слова пилота. Среди деревьев и кустов внезапно открылась поляна. Самолет сделал еще один круг и, сев на поляну, накренился, чуть было не перевернулся, но выпрямился и стал как вкопанный буквально в нескольких футах от огромного дерева. -- Как в аптеке,-- заметил пилот. -- Что-то случилось? -- Ничего особенного. Двигатель забарахлил. Сейчас поправим, это пара пустяков. Можете даже не выходить из кабины. Мы их еще до Адена догоним. Во второй половине дня на город обрушился невиданной силы тропический ливень. Под напором нескончаемых потоков воды тлеющие городские склады зашипели, покрылись клубами пара, и лизавшие стены языки пламени исчезли в черных подтеках грязи. По улице растекались огромные лужи; вода стремительно неслась по сточным канавам, забивая мусором немногие попадавшиеся на пути водостоки. Дождь оглушительно барабанил по железным крышам. Насквозь промокшие бунтовщики прятались в подворотни, солдаты бросали свои посты и сбегались в казармы, где отвратительно пахло мокрой материей. Флаги и транспаранты, вывешенные в честь Праздника противозачаточных средств, намокли и, безжизненно повиснув, обмотались вокруг столбов, а некоторые настолько отяжелели от воды, что сорвались с флагштоков и лежали теперь в грязи на мостовой. Разоренный город погрузился во мрак. Бэзил спускался в низину шесть дней, совершенно потеряв счет времени. Каждый день, в течение девяти часов из двадцати четырех, лил непрекращающийся дождь, и определить время по солнцу было невозможно; часто караван шел по ночам, напрасно пытаясь наверстать то, что было упущено в дневное время. На второй день путешествия погонщики перехватили и привели Бэ-зилу гонца, который на конце расщепленной палки нес промокшее от дождя письмо. -- Великий вождь не потерпит, чтобы грабили его посланцев. -- Бывает время, когда приходится терпеть,--возразил Бэзил, снимая с палки письмо. Он прочел следующее: "Графу Нгумо от виконта Боза, министра внутренних дел Азанийской империи. Виконт Боз приветствует Вас. Мир Вашему дому. От своего имени и от имени моей семьи приветствую также Ахона, которого некоторые именуют императором Азании, верховным вождем племени сакуйю, повелителем племени ванда, грозой морей. Да будут продлены дни его, да будет многочисленным потомство его! Я, Боз, не последний человек в империи, нахожусь сейчас в Гулу, на болотах ванда. Со мной вместе находится Сет, которого некоторые именуют императором. Говорю это Вам, чтобы Ахон знал, что я -- его верный подданный. Я боюсь за здоровье Сета и хочу, чтобы Ваша милость научили меня, как избавить его от страданий. Боз". -- Пойдешь вперед, -- приказал Бэзил гонцу, -- и скажешь твоему господину виконту Бозу, что Ахон мертв. -- Как же я могу вернуться к своему господину, потеряв письмо, которое он мне вручил? Мне что же, жизнь не дорога? -- Делай что тебе говорят. Твоя жизнь -- ничто в сравнении с жизнью императора. В тот же день два верблюда, переходя через быструю полноводную реку, оступились, их унесло течением, и они разбились о валуны. На третью ночь сбежали еще пятеро. Погонщики взбунтовались: сначала они требовали денег, а затем наотрез отказались продолжать путь на любых условиях. Последние два дня Бэзил ехал к назначенному месту в полном одиночестве, его верблюд спотыкался на каждом шагу и еле передвигал ноги. На залитых дождем улочках Матоди царила полная неразбериха. Майор Уолш, секретари французского посольства и мистер Шонбаум каждый день передавали в Европу противоречивые сведения. Сначала они телеграфировали, что Сет умер, а Ахон стал императором, затем -- что умер Ахон, а императором остался Сет. -- Мадам Байон наверняка знает, где скрывается генерал Коннолли. -- Увы, мсье Жан, она отказывается говорить. -- Вы подозреваете, что ей известно еще что-то? -- Супруга мсье Байона вне подозрений. Когда дождь ненадолго прекращался, чиновники и солдаты без всякого дела разбредались по своим конторам и казармам -- у них не было ни денег, ни инструкций, ни вестей из столицы. В бухту, для защиты своих соотечественников, вошли и стали на якорь четыре миноносца под четырьмя национальными флагами. Мэр города втайне готовился бежать на материк. Господин Юкумян, стоя за стойкой бара в отеле "Амурат", настаивал крепкие напитки и очень нервничал. -- Нет, вы мне скажите, что может быть глупее этих войн? Ведь в результате у нас нет ни императора, ни железной дороги, а в Дебра-Дове эти паршивые черномазые разворовали все мое имущество. Не пройдет и недели, как цивилизованные страны начнут бомбардировку. Вот увидите! В сумрачной тишине арабского клуба шесть самых старых и почетных его членов мирно жевали кхат и рассуждали о том, какая ошибка была допущена в давнем судебном процессе. В покрытой грязью и жидким пеплом Дебра-Дове брошенные на произвол судьбы азанийцы, оставив дела, сидели по домам, с головой погрязнув в домашних склоках. Многие из тех, кто еще недавно подался из деревни в город, теперь возвращались обратно; другие нашли приют в покоях опустевшего дворца и ждали, что же будет дальше. В Адене, гуляя в скалах, сэр Самсон и леди Кортни с нетерпением ждали известий о пропавшем самолете. Их поселили в резиденции посла, окружив столь необходимыми в их положении заботой и вниманием и отвадив назойливых репортеров и переживающих за них соотечественников. Леди Милдред и мисс Тин отправили в Саутгемптон первым же пароходом. Мистер Джеггер готовился покинуть европейский квартал, который не пришелся ему по вкусу. Сэр Самсон и леди Кортни в одиночестве бродили среди скал и ждали вестей. Воздушные патрули вылетели в Азанию, несколько раз на бреющем полете пролетели над непроницаемыми джунглями в том месте, где последний раз видели самолет Пруденс, возвратились обратно, заправились, вновь вылетели на остров, однако за неделю поисков так ничего и не обнаружили. Командование обсудило дальнейший план действий и забрасывать в джунгли поисковую партию сочло нецелесообразным. Бэзил добрался до лагеря Сета в Гулу после полудня, когда дождь прекратился. Люди императора заняли там небольшую деревушку. Человек десять солдат в рваной форме сидели на корточках на просеке и молча точили прутьями зубы. Верблюд опустился на колени, и Бэзил спешился. При виде его никто из часовых даже не приподнялся, никто не вышел ему навстречу из глиняных хижин. Сидящие на корточках люди молча смотрели мимо него на подымающийся над лесом пар. -- Где император?--спросил Бэзил, однако ответа на свой вопрос не получил. -- Где Боз? -- В большом доме. Он сейчас отдыхает. И они показали пальцами на хижину вождя, стоявшую в стороне и отличавшуюся от остальных большими размерами и узкой верандой с глиняным полом и навесом из пальмовых листьев. -- А почему в большом доме нет императора? Часовые промолчали. Вместо ответа они обнажили зубы и с отсутствующим видом уставились на лес, где в клубящемся над землей пару с ветки на ветку перепрыгивали, поднимая фонтаны брызг, несколько обезьян. Бэзил подошел к хижине вождя. В хижине не было окон, и, войдя внутрь, он ничего не увидел. Правда, слышно было, как кто-то тяжело дышит в углу. Когда же глаза Бэзила постепенно привыкли к темноте, он разглядел нехитрую обстановку, походное снаряжение и остатки пищи на столе. А еще -- спящего Боза. Государственный муж лежал на спине, на мешковине, укрывшись кучей тряпья и выставив в потолок свою черную, как смоль, курчавую бороду. На животе у него лежало ружье, заляпанные грязью бриджи были тесны, а потому застегнуты только на нижние пуговицы; бриджи эти Бэзил сразу же узнал -- в них ездил верхом император. У изголовья Боза сидела туземка из племени ванда. -- Господин все время спит. Уже несколько дней. Проснется, отхлебнет из квадратной бутылки -- и засыпает снова. -- Позовешь меня, когда он проснется. Бэзил вновь подошел к сидевшим на просеке неразговорчивым часовым: -- Покажите мне дом, где я могу поспать. Они показали ему на пустую хижину, но провожать не пошли. Вода все еще капала через соломенную крышу, на глиняном полу образовалась грязная лужа. Бэзил выбрал место посуше, лег и стал ждать, когда проснется Боз. За ним пришли, когда уже стемнело. Часовые разожгли костер, но совсем небольшой -- они знали, что в полночь снова пойдет дождь и костер все равно потухнет. В хижине вождя горел свет: на столе стояла отличная лампа на медной подставке с фитилем под стеклом. Боз вынул два стакана и две бутылки виски. -- Где Сет? -- Ушел. -- Куда? -- Откуда мне знать. Пей, я тебе налил. -- Я послал к нему гонца с известием о смерти Ахона. -- Сет ушел раньше, чем появился гонец. -- А гонец где? -- Гонец мертв: он принес плохие вести. Прибавь света, плохо сидеть в темноте. Боз залпом осушил свой стакан и наполнил его снова. Наступила пауза. Боз нарушил молчание первым: -- Сет мертв. -- Я так и думал. От чего он умер? -- От болезни джунглей. У него распухли руки и ноги. Он закатил глаза и умер. Так многие умирают. Опять помолчали. -- Итак, у нас теперь нет императора. Жаль, что твой гонец не пришел днем раньше. Я повесил его за то, что он опоздал, -- Боз, болезнь джунглей не зависит от хороших или плохих вестей. -- Ты прав. Сет умер иначе. Покончил с собой. Он поднес ствол ружья ко рту и большим пальцем ноги спустил курок. Вот как умер Сет. -- Что-то на него не похоже. -- Почему же? Многие кончают с собой. Я часто слышал о таких случаях. Его тело лежит в соседнем доме. Солдаты не хотят его хоронить. Говорят, его надо отнести в Мошу, к туземцам ванда, чтобы они похоронили его по своему обряду. Сет ведь был их вождем. -- Завтра мы так и поступим. Сидевшие у костра часовые, как всегда, запели. Раздался барабанный бой. В чаще пропитанного влагой леса охотились, держась подальше от огня, хищные звери. -- Пойду посмотрю на Сета. -- Сейчас женщины зашивают его тело в мешок из звериных шкур. Таков обычай. В мешок кладут также зерно и какие-то специи. Только женщины знают какие. Я слышал, что иногда, если удается, в мешок с покойником зашивают львиную лапу. -- Пойдем посмотрим на него. -- Это не принято. -- Я возьму лампу. -- Не оставляй меня в темноте. Я пойду с тобой. Миновав поющих у костра часовых, они подошли к соседней хижине; в ней при свете небольшой лампы четыре-пять женщин сшивали мешок. Рядом, на полу, под одеялом, лежал труп Сета. У входа пьяный Боз прислонился к дверному косяку, а Бэзил, с лампой в руке, решительно переступил порог. Самая старшая из женщин попыталась преградить ему путь, но он ее оттолкнул и подошел к мертвому императору. Сет лежал, повернув голову набок, приоткрыв рот и равнодушно смотря перед собой пустыми глазами. На нем был наглухо застегнутый гвардейский мундир с надорванными, испачканными грязью эполетами. Пулевой раны видно не было. Бэзил натянул одеяло на голову покойного и вернулся к министру. -- Император не застрелился. -- Нет? -- Нет. Раны не видать. -- А разве я сказал, что он застрелился? Ты ошибся. Он принял яд... Такое случается со многими великими людьми... Один здешний колдун дал ему какую-то жидкость, и, отчаявшись, Сет ее выпил... целую чашку... вон в той хижине. Я был с ним. Выпив, он скривился и сказал, что жидкость ужасно горькая. А потом замер на месте и стоял так до тех пор, пока у него не подогнулись колени. Упав, он некоторое время катался по полу, ему нечем было дышать. А потом выбросил вперед ноги и выпятил грудь. Так и лежал до вчерашнего дня, тело только вчера обмякло. Вот как он умер... Гонец пришел слишком поздно. Предоставив женщинам заниматься своим делом, они вышли из дома. Боз нетвердым шагом вернулся в хижину вождя, к своей бутылке виски, а Бэзил, проводив его, пошел к себе. От дерева отделилась чья-то тень и двинулась ему навстречу: -- Боз все никак не протрезвеет. -- Да. А вы кто? -- Майор Джоав из Королевского пехотного полка к вашим услугам. -- Слушаю вас, майор. -- Он пьет без просыпу с того самого дня, как умер император. -- Боз? -- Да. -- Вы видели, как умер император? -- Я всего лишь солдат, и мне не пристало вмешиваться в высокую политику. Я раб, который остался без своего повелителя. -- Даже если повелитель мертв, раб обязан выполнить перед ним свой долг. -- Я вас правильно понял? -- Завтра мы отнесем тело Сета в Мошу, где его похоронят по обряду предков. Как император и честный человек он должен воссоединиться с великим Амуратом. Подумай сам, может ли он без стыда встретиться со своим отцом, если его рабы пренебрегают своим долгом, когда его тело еще не предано земле? -- Я вас понял. После полуночи пошел дождь. Сидевшие у огня часовые отнесли тлеющую головню в одну из хижин и разожгли костер там. Крупные дождевые капли с шипением падали на разбросанные угли, из желтых угли делались красными, а из красных -- черными. По соломенным крышам гулко стучал дождь, а когда он усиливался, в ушах стоял сплошной, расплывающийся гул. Перекрывая бульканье и журчанье воды, невдалеке раздался душераздирающий женский крик, который, прокатившись по деревне, вновь утонул в шуме дождя. -- Это майор Джоав из Королевского пехотного полка. Разрешите доложить: Боз мертв. -- Мир дому твоему. Наутро тело императора понесли в Мошу. Бэзил ехал верхом, возглавляя процессию, остальные шли пешком. Зашитое в шкуры тело подвязали к шесту, который несли на плечах два гвардейца. Дважды они оступались, и их ноша падала в жидкую грязь. Бэзил послал к вождю гонца: "Собирай людей, забивай лучших коров и готовься к погребальному пиру в соответствии с обычаями твоего племени. Я везу тебе верховного вождя". Но в Мошу Бэзила уже ждали: туземцы вышли встретить траурную процессию и с почестями проводили ее до места. Колдуны из окрестных деревень танцевали в грязи перед верблюдом Бэзила, нарядившись по торжественному случаю в шкуры леопарда, змеиную кожу, в ожерелья из львиных клыков, высохших жаб и летучих мышей, а также в устрашающие маски из дерева и раскрашенной кожи. Женщины, следуя местному обычаю, намазали волосы охрой и глиной. Мошу, считавшийся королевской резиденцией, торговым и административным центром земель ванда, был окружен рвом и обнесен высоким крепостным валом. Работорговцы-арабы, поселившиеся в этих местах еще в прошлом веке, построили двухэтажные квадратные дома без окон, с плоскими крышами и каменными стенами, покрытыми известью и красной глиной. Впрочем, были здесь и круглые туземные хижины с глиняными стенами и соломенными крышами. Население города состояло в основном из кузнецов, ювелиров, кожевников, которые обслуживали разбросанное по джунглям местное население. Жили здесь и вполне преуспевающие купцы, в чьих амбарах хранились зерно, растительное масло, специи и соль, а также индийцы, торговавшие скобяными изделиями и цветными хлопчатобумажными тканями из Европы и Японии. Из сухих дров и соломы на рыночной площади был сложен погребальный костер в шесть футов высотой. Вокруг уже собралась большая толпа, а поодаль соорудили импровизированную кухню с огромными котлами, поставленными на потрескивающие под их тяжестью доски. Тут же стояли закупоренные глиной кувшины с брагой из кокосового сока, в которых в нужный момент пробивались отверстия. Похоронный обряд начался во второй половине дня. Вокруг погребального костра, потрясая амулетами и магическими брелоками, покачивая бедрами и издавая дикие крики, танцевали колдуны. В руках у них были короткие ножи, которыми они, подпрыгивая, царапали себе грудь. Зашитое в шкуры тело Сета привязали к стоявшему в центре костра столбу и полили бензином из канистры. -- У нас принято, чтобы хвалебную речь в честь мертвеца говорил самый главный. Бэзил кивнул, и его голова отделилась от курчавых голов сидевших по кругу вождей. Похоронная речь, которую он произнес, была не более искренней, чем любые другие похоронные речи в честь усопших монархов. Сказано было именно то, что требовалось. -- Вожди и соплеменники, -- бегло заговорил Бэзил на языке ванда, которым он почти в совершенстве овладел за время своего пребывания в Азании. -- Мир вам. Я принес вам тело вашего повелителя, который отправился в иной мир, где ему предстоит встреча с великим Амуратом, со всеми его славными предками. Давайте же помянем Сета. Это был великий император, и перед ним преклонялись народы всего мира. На его собственном острове, среди племен сакуйю и арабов, а также за морем, на материке, и еще дальше, на холодном севере одно имя Сета внушало всем священный ужас. Сеид восстал против него и пал. То же стало и с Ахоном. Они ушли из этого мира до него, дабы подготовить ему в царстве мертвых достойное место среди его предков. От руки Сета пали тысячи людей. Слова его были подобны грому в горах. Женщины Азании, плачьте, ибо возлюбленный ваш император вырван из ваших обЦятий. Его мужская сила была неистощима, а его потомство -- столь многочисленно, что не поддается подсчету. Его мужской жезл был величиной с пальму. Воины Азании, плачьте -- с ним вы не знали поражений. Сет мертв. Мертв самый отважный и самый хитроумный, самый справедливый и самый жестокий человек на земле. Барды подхватили фразы из похоронной речи и начали распевать их. В толпе, с факелами в руках, показались колдуны, и вскоре к небу рванулось пламя погребального костра. Сидевшие на корточках туземцы запели и стали раскачиваться взад-вперед. Мешковина, в которую был зашит труп, затрещала, словно свежая сосна, надулась и вспыхнула, погребальные одежды из шкур лопнули, и в гудящем пламени на мгновение возник пылающий труп императора. Но тут сверху упало несколько горящих поленьев, и Сет исчез из виду. Солнце село, костер стал догорать, и пришлось снова полить его бензином. Когда же огонь вспыхнул с новой силой, многие туземцы присоединились к танцевавшим вокруг костра колдунам. Став в круг и обхватив друг друга за пояс, они начали шаркать ногами, втягивать голову в плечи, судорожно откидывать назад голову и выть наподобие диких зверей. Тогда старейшины дали знак приступить к пиру. Толпа распалась на отдельные группы, каждая обступила свой котел. Бэзил и майор Джоав сели вместе с вождями. Они ели лепешки и разваренное мясо, варившееся с перцем и ароматическими корнями. Каждый по очереди опускал в котел руку и выуживал оттуда кусок покрупнее. Из рук в руки переходила бадья с брагой, пока по лицам участников погребального пира не побежали крупные капли пота. После трапезы танцы возобновились, только теперь туземцы танцевали быстрее, исступленнее. Не желая отстать от колдунов, они начали бить себя охотничьими ножами по груди и рукам; по их темной коже бежали, смешиваясь, светлые ручейки крови и пота. Время от времени кто-то из них падал ничком и, тяжело дыша, лежал без движения либо катался по земле в нервной судороге. Теперь танцевали не только мужчины, но и женщины; они образовали вокруг костра еще один круг, но двигались в противоположном направлении; опьянев от браги, они в экстазе топали ногами. Но вот круги соединились, и мужчины и женщины, взявшись за руки и вскидывая ноги, стали танцевать вместе. Бэзилу стало жарко, и он отошел от костра. От спиртного и несмолкаемой музыки в голове у него гудело. В темноте, по углам рыночной площади, что-то бормоча, валялись прямо на земле, по одному и по двое, смуглые фигуры. Стоявшая рядом пожилая женщина молча подпрыгивала на месте, а потом вдруг выбросила вверх руки и опрокинулась навзничь. Глухо били барабаны, в ночное небо, рассыпаясь дождем искр, неудержимо рвалось пламя. Вождь Мошу по-прежнему сидел возле котлов с едой, прижимая к груди бадью с брагой. На нем был белый азанийский балахон, залитый соусом и спиртным. Опустив гладко выбритую голову, он приник к бадье, потом неуверенным движением протянул ее Бэзилу. Бэзил отказался; вождь тупо уставился на него и снова предложил ему выпить, а затем, сделав еще один глоток, кивнул и, достав из-за пазухи какую-то вещь, надел ее себе на лысую голову. -- Смотри, -- проговорил он. -- Красивая... Это был ярко-красный берет. С трудом преодолевая охватившее его пьяное оцепенение, Бэзил присмотрелся и вспомнил: в лихо надвинутом набекрень красном берете Пруденс стремглав бежала по посольской лужайке, держа под мышкой "Панораму жизни". Бэзил грубо потряс старика за плечо: -- Где ты взял этот берет? -- Красивая... -- Где ты его взял, тебя спрашивают?! -- Красивая шляпа. Она была на голове у белой женщины. Той, что прилетела на большой птице. Вот как белая женщина эту шляпу носила... -- И, тихонько захихикав, старик боком напялил ярко-красный берет на свою блестящую лысину. -- А сама белая женщина где? Но сознание уже покидало вождя. Он еще раз повторил "Красивая..." и закатил невидящие глаза. Бэзил встряхнул его изо всех сил: -- Говори, старый дурень! Где белая женщина? Вождь пробормотал что-то нечленораздельное и покачнулся; на какую-то долю секунды сознание вновь к нему возвратилось. Он приподнял голову: -- Где белая женщина? Да здесь, где ж еще. -- И он похлопал себя по туго набитому животу. -- Мы ведь с тобой ее только что сЦели. С тобой и с другими вождями... И, повалившись ничком на землю, он громко захрапел. А туземцы продолжали без устали кружить вокруг костра; по голым телам, переливаясь в огненных бликах, разбегались ручейки охры, крови и пота; высоко над головами у колдунов раскачивались перья, подрагивали, в унисон танцу, леопардовые шкуры и змеиная кожа, позванивали амулеты и бусы, львиные клыки, жабы и летучие мыши. Неутомимые пальцы выбивали барабанную дробь, в темноте выгибались и вздрагивали лоснящиеся от пота спины. Вскоре после полуночи опять пошел дождь. 8 -- Подойди ты, а то я даже встать не могу, -- сказал Аластер, когда раздался телефонный звонок. Соня встала, подошла к подоконнику, на котором стоял телефон, и сняла трубку: -- Алло. Кто говорит?.. Бэзил, ты?! Вернулся?! Где ты? -- У Барбары. Хотел к вам сейчас приехать... -- Ну, конечно, приезжай, милый. А как ты узнал, что мы переехали? -- По телефонной книге. Как тебе новая квартира? -- Кошмар. Сам увидишь. Аластер решил, что она обойдется нам дешевле, чем предыдущая, но не тут-то было. И потом, нас совершенно невозможно найти: имей в виду, наша дверь -- красная, а рядом -- вход в какую-то подозрительного вида аптеку. -- Выезжаю. Через десять минут Бэзил уже звонил в красную дверь. Открыла ему сама Соня: -- Теперь у нас нет прислуги. Что-то мы совсем обнищали. Ты давно вернулся? -- Вчера вечером. Что новенького? -- Ничего особенного. Все кругом обеднели и поглупели. Ты ведь пропадал больше года. Что у Барбары? -- Фредди еще не знает, что я вернулся, поэтому я и решил сегодня пообедать в городе. Барбара должна его подготовить. Мамаша, оказывается, за что-то на меня дуется. Как Анджела? -- У нее все по-прежнему. Только она одна и не обеднела. Марго заперла дом и на всю зиму укатила в Америку. В твое отсутствие были всеобщие выборы и кризис -- из-за какого-то золотого стандарта, если не ошибаюсь. -- Да, знаю. Даже не верится, что я вернулся. Забавно. -- Без тебя было очень скучно. Пока ты там в тропиках развлекался, все стали такие важные, зазнались -- ужас просто. Между прочим, Аластер однажды вычитал в газете про твою Азанию. Забыла, что именно. Вроде бы у вас там началась революция, а у посла дочка пропала. Впрочем,ты наверняка в курсе. -- Да. -- Не понимаю, что ты нашел в этих революциях? У нас, кстати, тоже поговаривали, что будет революция, но обошлось. Ты, наверное, всей страной управлял? -- В общем, да. -- И, разумеется, влюбился без памяти? -- Да. -- И плел дворцовые интриги, резал глотки придворным? -- Да. -- И пировал с людоедами?.. Милый, давай ты не будешь обо всем этом рассказывать, хорошо? Я понимаю, это должно быть ужасно интересно, но, сам посуди, какой смысл рассказывать о своих приключениях мне, домоседке? -- Правильно, -- поддакнул Аластер, который неподвижно сидел в кресле. -- А то он нас с тобой заговорит. -- Милый, а может, ты напишешь книгу? Мы бы тогда ее купили и держали на видном месте -- а ты бы думал, что мы ее читаем... Чем же ты теперь собираешься заняться? -- Никаких планов у меня нет. Хочется немного отдохнуть от варварства. Какое-то время поживу в Лондоне или в Берлине, а там посмотрим. -- Вот и отлично. Оставайся лучше в Лондоне. Повеселимся от души -- как в старые времена. -- Нет, спасибо, я уже повеселился... Боюсь, ваши попойки покажутся мне теперь немного пресноватыми, особенно после Мошу... это городок такой в джунглях... -- Бэзил! Давай договоримся раз и навсегда. Ты нам о своем путешествии не рассказываешь, ясно? До десяти вечера они играли в "садовника", а потом Аластер вдруг спохватился: -- Мы ведь не обедали? -- Верно, -- сказала Соня. -- Пошли. И они отправились в новый, только что открывшийся коктейль-клуб и заказали по кружке легкого пива и по сандвичу с печенкой. Аластер где-то слышал, что этот коктейль-клуб довольно дешевый, но выяснилось, что он дорогой, и даже очень. Из клуба Бэзил поехал к Анджеле Лайн. -- Знаешь, -- сказала Соня Аластеру, раздеваясь, -- в глубине души я побаиваюсь, как бы Бэзил тоже не начал зазнаваться. В Матоди вечер. По набережной неспешно гуляют под руку два знатных араба. В гавани, среди парусников и других, больших и малых судов стоят на. якоре два новеньких военных катера -- один английский, другой французский: недавно, по решению Лиги Наций, Азания обЦявлена франко-британским протекторатом. -- Глядите, они все время чистят медь. -- Да, такой катер, должно быть, больших денег стоит. Они строят новую таможню. -- А также полицейский участок, инфекционную больницу и европейский клуб. -- В горах много новых коттеджей. -- Строится большое поле для спортивных игр. -- Раз в неделю они моют водой улицы. Они водят детей в школу и колют им в руку яд. Дети потом очень болеют. -- Они могут посадить человека в тюрьму только за то, что он слишком тяжело навьючил верблюда. -- Директор почты -- француз. Он раздражен и вечно куда-то торопится. Они прокладывают шоссе из Матоди в Дебра-Дову, а железную дорогу собираются разобрать. -- Господин Юкумян купил рельсы и старые паровозы. Надеется продать их в Эритрею. -- Во времена Сета жилось лучше. Культура, воспитание были тогда в цене -- не то что нынче. Поднявшийся на башню мечети муэдзин повернулся на север, в сторону Мекки, и начал сзывать мусульман на молитву. Арабы благоговейно замолчали и остановились. "Аллах велик... нет Бога кроме Аллаха и Мухаммед пророк Его..." Мимо промчался двухместный автомобиль. За рулем сидел окружной судья мистер Реппингтон, рядом с ним -- миссис Реппингтон. -- Приемистая машинка, ничего не скажешь. Молитва Пресвятой Богоматери в миссионерской церкви. "...gratia plena: dominus tecum; Benedicta tu in mulieribus..." '. Автомобиль выехал из города и стал подыматься в горы. -- Господи, как на свежем воздухе-то хорошо! -- Жуткая дорога. Все никак ее не закончат. Не повредить бы заднюю ось. -- Я обещала Бредертонам, что мы заедем к ним на коктейль. -- Хорошо, только долго сидеть мы не сможем, ведь сегодня обед у Леппериджей. В миле от города, вдоль дороги стояли шесть одинаковых коттеджей с верандой, садиком и почтовым ящиком на садовой калитке. Машина остановилась возле второго коттеджа. Бредертоны сидели на веранде. -- Добрый вечер, миссис Реппингтон. Вам коктейль? -- Да, если можно. -- А вам, Реппингтон? -- Джин с содовой. Бредертон работал в санитарной инспекции и зарабатывал меньше Реппингтона, однако в этом году он должен был сдавать экзамен по арабскому языку и в случае успеха рассчитывал на повышение зарплаты. -- Как прошел день? -- Как обычно. Колесил по городу и штрафовал туземцев за состояние их конур. А как дела в форте? -- Неплохо. Сегодня, кстати, слушалось дело, о котором я вам говорил. Помните, я рассказывал про туземца, который устроил себе дом из обломков старого, валявшегося посреди дороги грузовика? -- Помню, конечно. И кто же выиграл? -- Туземец. Оба пункта обвинения, выдвинутые против него арабом, бывшим шофером этого грузовика, мы признали неправомочными. На туземца подавал жалобу и департамент труда -- бедняга, видите ` "...полная благодати, с тобой Господь; благословенна ты между женами..." (лат.) ли, своим домом мешал транспорту. Придется им теперь строить новую дорогу, в обЦезд старой. Вообще эти азанийцы что-то совсем обнаглели. И лягушатники, кстати, тоже. -- Хорошо, что вы их проучили. -- Именно. И потом, пусть туземцы знают, что британское правосудие их в обиду не даст. А то с этими лягушатниками каши не сваришь... Ой, уже поздно. Нам пора. Старушка, поехали. Вы сегодня у Леппериджей случайно не обедаете? -- Нет. Бредертоны были не вхожи к Леппериджам. Леппериджа перевели из Индии в Азанию руководить набором солдат, и в Матоди он считался большим человеком. Бредертона он называл не иначе как "специалистом по отхожим местам". Реппингтоны заехали домой (их коттедж был пятый по счету) переодеться к обеду, жена надела черное кружевное платье, муж -- вечерний белый пиджак, и ровно в 8.15, как было обещано, они переступили порог дома Леппериджей. Обед состоял из пяти блюд, в основном приготовленных из консервов, а посреди стола стояла пиала с водой, в которой плавали бутоны цветов. На обед была приглашена еще одна пара, мистер и миссис Грейнджер; Грейнджер был чиновником эмиграционной службы. -- Из-за этого Коннолли мы сегодня просто голову себе сломали, -- рассказывал он. -- Понимаете, строго говоря, он имеет все основания получить азанийское гражданство. При императоре, кажется, он был большой шишкой. Командовал армией. Даже получил, если не ошибаюсь, титул герцога. Но всем будет спокойнее, если он отсюда уберется. -- Куда подальше. -- Дремучий тип. Говорят, в свое время у него была интрижка с женой французского посла. Поэтому-то французы и хотят поскорей от него избавиться. -- Ясное дело. Вообще, если хотите знать, этим лягушатникам время от времени надо идти навстречу. В мелочах, разумеется. Это выгодно. -- Вдобавок он еще женат на черномазой. То есть я хочу сказать... -- Понятно. -- В конце концов, думаю, мы от него избавимся. Вышлем как неблагонадежного, и все тут. Ведь во время революции он потерял все свои сбережения. -- А как же быть с его... женщиной? -- Это уж не наше дело -- главное, поскорей выставить его отсюда. Кстати, я слышал, они очень друг к другу привязаны. Да, ему будет нелегко. Не много найдется стран, которые захотят принять его у себя. Впрочем, в Абиссинии он, может, и устроится. Теперь в Азании другие порядки. -- Вот именно. -- Должен вам сказать, миссис Лепперидж, что салат из консервированных фруктов просто обЦедение. -- Кушайте на здоровье. Эти фрукты я купила в магазине Юкумяна. -- Этот чертенок Юкумян свое дело знает. Мне он здорово помог: достает новобранцам сапоги. Между прочим, он сам подал мне эту идею. Если, говорит, рекруты босиком ходить будут, то наверняка грибок подцепят. -- Молодец. -- Еще бы. В Матоди ночь. По набережной прогуливаются английский и французский патруль. В португальском форте крутят пластинку Гилберта и Салливена. Три малютки-школьницы, Красотки и разбойницы, Веселятся от души -- Чудо как хороши! Чудо как хороши! Над морем несется песенка, вода тихо плещется о каменный парапет. Британские полицейские быстрым шагом идут по извилистым улочкам туземного квартала. Всех собак давным-давно выловили и безболезненно уничтожили. Улицы совершенно пустынны, лишь иногда мимо полицейских проскальзывает закутанная фигура с фонарем. За глухими стенами арабских домов -- никаких признаков жизни. У реки в ветках ивы синичка поет: "Ой беда! Ой беда! Ой беда!" Я сказал ей: "Пичужка, тебе не везет, Раз поешь: "Ой беда! Ой беда!". Господин Юкумян вежливо выпроваживает последнего посетителя и закрывает ставни кафе. -- Ничего не поделаешь, -- говорит он. -- Новые порядки. После десяти тридцати употреблять спиртное не разрешается. Мне скандалы ни к чему. "Ослабела умом ты? -- я ей закричал.-- Червячок, может, в маленьком клюве застрял?" Но головкой поникшей птенец покачал: "Ой беда! Ой беда! Ой беда!". Звуки песенки плывут над погруженным во тьму городом. Тихо, едва слышно плещется у парапета вода. Сентябрь 1931 -- май 1932. Перевод с английского А.Ливерганта ж-л "Иностранная литература", No 6, 1991.

<< НАЗАД ¨¨ КОНЕЦ...

Другие книги жанра: приключения

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу: [1] [2] [3]

Страница: [3]