 | ||||||||||||
| Переход на главную | ||||||||||||
|
Жанр: религиозные издания
Косидовский Зенон - Сказания евангелистов 1. ОДИН ИЗ МИЛЛИОНОВ РАБОВ Переход на страницу: [1] [2] [3] [4] Страница: [4] Иуды к его лицу казалось кощунством. И Иоанн, единственный из евангелистов, не говорит об иудином поцелуе. В изложении Иоанна есть и другие особенности. Например, в аресте Иисуса в саду Гефсиманском участвовали, согласно Иоанну, не только люди первосвященника, но и римские воины. И, что самое странное, все они, и евреи и римляне, при виде Иисуса охваченные внезапной боязнью, пали пред ним ниц. Иоанн, должно быть, хотел с помощью этого исторически невероятного инцидента показать, что даже злейшие враги узнавали в Иисусе сына божьего. В соответствии со своей концепцией он пропускает также волнующую сцену агонии Иисуса, не желая, должно быть, подчеркивать его человеческую телесную природу. Когда задумываешься над обилием разнящихся друг от друга деталей в кратком, но доктринально очень важном сказании, поражаешься тому, как произвольно обращаются евангелисты с фактами. Каждый из авторов излагает события по-своему, так, как ему подсказывает воображение или проводимая им идея. Каждый добавляет и убирает различные подробности по собственному усмотрению. Неудивительно поэтому, что многие библеисты сомневаются в том, имели ли вообще место в истории события на горе Елеонской, во всяком случае те, о которых рассказывают евангелисты. Поневоле напрашивается вывод, что и здесь народную фантазию творчески оплодотворили образы Ветхого завета и что весь этот эпизод биографии Иисуса родился под влиянием знаменитой сцены с Моисеем на горе Синайской. Если кто-нибудь задаст себе труд сравнить оба текста, он обнаружит в них ряд аналогий. Впрочем, сами евангелисты наводят нас на след ветхозаветной родословной, заверяя, что на горе Елеонской все происходило во исполнение предсказаний пророков (Матфей, 26:31; Марк, 14:27; Иоанн, 15:25). Возможно, что Иисус скрывался в густой оливковой роще Гефсимания и там его арестовали. Все другие детали, которыми сопровождается этот эпизод у евангелистов, являются, вероятнее всего, плодом коллективной фантазии христиан, то есть типичным произведением фольклора. А фольклор, как известно, легко подвергается изменениям и дополнениям, по мере того как течет время и сменяются человеческие поколения. Но неужели фантазия простого народа могла создать столь поэтически совершенную, волнующую и исполненную жизненной правды сцену страданий Иисуса, так глубоко проникнуть в психологию человека в решающие минуты его жизни? Тем, у кого возникнут сомнения на этот счет, мы хотим напомнить, что именно в народном творчестве заключена всегда самая достоверная правда о человеке. Это понимали писатели, художники и композиторы всех времен, всегда охотно обращавшиеся к этому источнику. Что касается эпохи, когда рождалось сказание о страстях Иисуса, то нельзя забывать, что это было трагическое для угнетенных и обездоленных время. Можно сказать, что любой нищий, любой раб переживал тогда свою Гефсиманию. Сказание о душевных муках Иисуса на горе Елеонской, прежде чем его записали евангелисты, должно быть, долго передавалось из уст в уста приверженцами Иисуса, являясь метафорическим изображением их собственных переживаний. В связи с этими расхождениями хочется остановиться ещё на одном таинственном эпизоде, описанном Марком, который библеисты тщетно пытаются разгадать по сей день: _Тогда, оставив его, все бежали. Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за ним; и воины схватили его. Но он, оставив покрывало, нагой убежал от них_ (14:50_52). Кто был тот таинственный юноша? Почему он очутился рядом с Иисусом, одетый в одно лишь покрывало? Почему Марк не называет его по имени? Вокруг этого строились самые различные гипотезы. Христианские исследователи склонялись к предположению, что евангелист рассказывает тут о себе и именно поэтому этот эпизод не известен остальным трем авторам евангелий. Скептики возражали, что в таком случае незачем было Марку скрывать имя юноши. Современные исследователи в большинстве своем считают, что здесь опять-таки народная фантазия заполняла белые пятна в биографии Иисуса, пользуясь пророчествами Ветхого завета. Ведь Иисус был мессией, предсказанным пророками. А значит, все пророчества должны были сбыться в его жизни. В данном случае источником вдохновения могла послужить фраза из книги пророка Амоса, где сказано: _И самый отважный из храбрых убежит нагой в тот день, говорит господь_ (2:16). Прочтя внимательно сказание, в которое вкраплены три фразы о юноше, мы с удивлением обнаружим, что, если их убрать, не образуется никакого пробела в повествовании, рассказ остается связным и последовательным. Поэтому не исключено, что история с нагим юношей _ более поздняя вставка, сделанная каким-нибудь компилятором или переписчиком. Ещё более загадочен и любопытен образ Иуды. Известно, какую роковую, чреватую трагическими последствиями роль сыграл он в драме Страстной недели, но, в сущности, мы о нем ничего не знаем. Евангелисты сообщают о нем очень скупо, только Матфей рассказывает, что он раскаялся в своем поступке и покончил с собой. Что касается мотивов иудиного поступка, то о них высказывался лишь Иоанн, но то, что он сообщает, малоубедительно и, по-видимому, преследует цель пробудить в читателе презрение. Согласно его версии, Иуда, будучи казначеем, злоупотреблял доверием Иисуса и крал деньги из общей казны. Стало быть, он был просто жалким воришкой и именно из жадности к деньгам дал священникам подкупить себя и предал Иисуса. В эту весьма упрощенную версию трудно поверить. Вряд ли Иуда был таким уж ничтожеством, если он добровольно сопровождал Иисуса в его нелегких странствиях и если Иисус, со своей стороны, не только включил его в число двенадцати своих самых близких учеников, но и доверил ему заведование общими финансами. Почему же Иуда предал своего учителя, питавшего к нему такое доверие? Нет никаких данных для сколько-нибудь определенного ответа на этот вопрос. И, стало быть, тут открывалось идеальное поле для всевозможных гипотез ученых-библеистов и для творческой фантазии художников, увидевших в личности Иуды не только индивидуальную психологическую проблему, но и обобщающую метафору, символ некоторых извечных темных сторон человеческого характера. Исследователи обратили внимание, прежде всего, на неясную этническую принадлежность Иуды. Прозвище Искариот (по-арамейски _ иш Кариот) значит дословно _человек из Кариота_. Сложность состоит в том, что существовали два городка Кариота и неизвестно, о каком идет речь. Один Кариот был расположен в Иудее. Если предположить, что это родина Иуды, то он был в окружении Иисуса единственным иудеянином, ибо, как мы знаем, сам Иисус и остальные его ученики были галилеянами. Нам уже известна вражда, существовавшая между населением этих двух еврейских областей. Быть может, сотоварищи относились к Иуде недоверчиво и враждебно, его это обижало и раздражало и он постепенно терял веру в Иисуса. Окончательный перелом в его душе мог произойти во время так называемого _галилейского кризиса_, когда учение Иисуса о живом хлебе, сошедшем с небес, возмутило даже его приближенных. В Евангелии от Иоанна сказано, что _с этого времени многие из учеников его отошли от него и уже не ходили с ним_ (6:66). Потеряв веру в Иисуса, Иуда, возможно, стал смотреть на него другими глазами. Когда при въезде в Иерусалим чернь провозгласила его царем Израиля, в Иуде заговорил иудейский патриот. Иисус показался ему одним из тех галилейских безумцев, которые смущали народ и навлекали на страну бесчисленные бедствия. И в голове у него родилась та же мысль, которую, согласно Евангелию от Иоанна, высказал немного позднее первосвященник Каиафа в связи с угрозой кровавой интервенции римлян: _Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб_ (11:50). Второе местечко Кариот находилось в Моаве, на восточном побережье Мертвого моря. Если Иуда был родом оттуда, то он мог быть язычником или иудеем, воспитанным в языческом окружении. Это могло серьезно влиять на его отношение к Иисусу. Возможно, он мечтал о личной карьере в мессианском царствии божьем, которым в его представлении, как и в представлении многих других евреев, являлось конкретное земное царство _ царство Израильское. Ведь некоторые апостолы именно так толковали пророчество Иисуса, не исключено, что и Иуда, будучи одним из них, думал так же. А поняв, что Иисус имеет в виду совсем другое и пассивно идет навстречу смерти, он с ужасом осознал, что обманулся, что его надежды рухнули. И тогда, в порыве отчаяния и гнева, он выдал Иисуса священникам. Существует, разумеется, ещё множество других гипотез о мотивах иудиной измены, все их перечислить просто невозможно. Для примера назовем лишь несколько самых любопытных; Иуда предал Иисуса, надеясь таким образом ускорить наступление царства божьего на земле; Иуда хотел убедиться, сумеет ли Иисус спастись и доказать тем самым, что он действительно тот, за кого выдает себя: мессия, предсказанный пророками, и царь израильский; Иуда хотел спасти Иисуса от разъяренной толпы, покушавшейся на его жизнь, и поэтому постарался, чтобы его арестовали, когда же Иисуса приговорили к смертной казни, Иуда покончил с собой. Как мы видим, толкователей Библии в данном случае никак нельзя обвинить в скудости фантазии. Эта буйная фантазия чуть было не привела на костер инквизиции Викентия Феррерия, друга и капеллана Авиньонского папы Бенедикта тринадцатого (1394_ 1423). Как рассказывают документы, хранящиеся в Ватикане, Феррерий прочел однажды проповедь об Иуде. По его версии, предатель хотел молить Иисуса о прощении, но не смог пробиться сквозь толпы, окружавшие его по пути на Голгофу. Тогда он решил повеситься, чтобы его душа могла взлететь на Голгофу и добиться прощения. Так оно и получилось. Поэтому, когда Иисус попал на небеса, душа Иуды очутилась справа от него, среди душ других блаженных (по книге Марии Амврозини и Мэри Уиллис _Секретные архивы Ватикана_). Иуда среди блаженных! Это была неслыханная ересь. На злополучного проповедника обрушилось грозное следствие инквизиции, которое могло закончиться сожжением на костре. Его спас Бенедикт тринадцатый, приказавший сжечь материалы следствия, а само следствие прекратить. В общем мы должны сделать вывод, который, быть может, поразит многих читателей, но который, по всей видимости, верен: все сказание об Иуде _ чистейший вымысел, никакого Иуды не существовало. В подкрепление этого тезиса мы можем сослаться на свидетельство наиболее осведомленного лица, а именно апостола Павла. В своем первом послании к коринфянам он рассказывает о том, как протекала Последняя вечеря, а немного дальше о том, как Иисус, воскреснув, сразу же явился двенадцати апостолам. И вот в описании Павлом Последней вечери вообще нет речи об Иуде и о его предательстве, что весьма странно, если учесть, как ярко изображают этот инцидент евангелисты. Второй интригующий факт _ явление Иисуса апостолам без малейшего упоминания об отсутствии Иуды. Павел описывает этот эпизод так, словно он понятия не имеет о предательстве и самоубийстве Иуды. Можно, конечно, предположить, что он по какой-то причине намеренно обходит эту историю молчанием, но это почти невероятно: её нельзя было замолчать, если она была хорошо известна во всех христианских общинах. Вспомним, что послание Павла _ источник более ранний, чем евангелия и _Деяния апостолов_. И тогда невольно напрашивается один лишь вывод: при Павле сказания об Иуде ещё не существовало, это легенда, возникшая несколькими десятилетиями позже. Мы можем даже догадываться о причинах её возникновения. После разрушения Иерусалима в эллинские города хлынул поток еврейских беженцев. Начали вспыхивать конфликты между ними и приверженцами Иисуса. Мы знаем из Нового завета, что конфликты эти принимали порою очень ожесточенный характер, и именно в такой напряженной обстановке родился легендарный образ Иуды, олицетворяющий евреев и их ответственность за гибель Спасителя. Хорошо известно, что народ часто выражал свои чаяния, надежды и настроения в притчах. В данном случае дело облегчалось тем, что идея и сюжет притчи были уже готовы. Достаточно было обратиться к соответствующим местам Ветхого завета, чтобы на их основе сочинить драматическое сказание о предательстве, жертвой которого пал Иисус. Ветхозаветное происхождение сказания об Иуде явственно запечатлено в текстах Нового завета. В _Деяниях апостолов_, например, Петр говорит следующее: _Мужи братия! Надлежало исполниться тому, что в Писании предрек дух святый устами Давида об Иуде, бывшем вожде тех, которые взяли Иисуса_ (1:16). Также и Иисус в Евангелии от Иоанна заявляет, что надлежало исполниться сказанному в Писании, и в доказательство приводит стих из сорокового псалма: _Ядущий со мною хлеб поднял на меня пяту свою_ (13:18) _ и затем указывает на Иуду, как на предателя, обмакнув в вине кусок хлеба и подав ему. И ничего нет удивительного в том, что и некоторые другие элементы сказания позаимствованы из Ветхого завета почти буквально. Так, например, в Евангелии от Матфея сказано, что Иуда, раскаиваясь в своем поступке, бросил тридцать сребреников в храме, а священники купили за эти деньги землю горшечника под кладбище. А вот что рассказано в книге пророка Захарии: _И скажу им: если угодно вам, то дайте мне плату мою; если же нет,_ не давайте; и они отвесят в уплату мне тридцать сребреников. И сказал мне господь: брось их в церковное хранилище,_ высокая цена, в какую они оценили меня! И взял я тридцать сребреников и бросил их в дом господень для горшечника_ (11:12, 13). СУД. Въезд Иисуса в Иерусалим должен был обязательно состояться: ведь он предсказан Ветхим заветом. Так изображают дело евангелисты. Жители Иерусалима будто бы приветствовали Иисуса словами одного из псалмов о царе израильском. Даже такая деталь, как то, что Иисус приехал верхом на ослике, была заранее предусмотрена в пророчестве Захарии: _Ликуй от радости, дщерь Сиона, торжествуй, дщерь Иерусалима: её царь твой грядет к тебе, праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной_ (9:9). Итак, сюжет сказания о въезде Иисуса в Иерусалим также явно навеян Ветхим заветом, и мы не знаем поэтому, что в нем правда, а что вымысел. Евангелисты образно описывают радостную экзальтацию толпы, поверившей, что Иисус _ обещанный мессия и новый царь израильский, который освободит еврейский народ от чужеземного ига. Эти живописные, драматические и эмоциональные сцены явились источником вдохновения для художников, поэтов, музыкантов. Иисус, торжественный и непроницаемый, сидя верхом на ослике, пробирается сквозь толпу среди шума и толчеи. В толпе нашлись энтузиасты, которые приветствовали его как царя_ устилали его путь одеждами и зелеными ветками деревьев или, как рассказано в Евангелии от Иоанна, приветствовали его, размахивая пальмовыми листьями. Лука сообщает, кроме того, что всю сцену с возмущением наблюдали присутствовавшие там фарисеи. А теперь попробуем взглянуть на этот эпизод иначе, с позиции рядового жителя тогдашней Палестины: как он виделся ему сквозь призму его жизненного опыта? Прежде всего, следует сказать, что во времена Иисуса обстановка в Палестине была отнюдь не идиллическая. Перед разрушением Иерусалима объявилось в разные годы около тридцати пророков, предсказывавших, что мессия из царского рода Давида освободит еврейский народ. Возбужденное мессианскими надеждами население легко откликалось на зов пророков, вспыхивали волнения, которые затем жестоко подавлялись. В ответ на кровавые расправы римлян возникла группировка _зелотов_, призывавших к борьбе с римлянами не на жизнь, а на смерть. Террористы, так называемые _сикарии" (_кинжальщики_), свирепствовали в городах Галилеи и Иудеи, убивая в уличной толпе захватчиков и их еврейских приспешников. В довершение всего прокуратором Иудеи был Понтий Пилат, человек грубый и ограниченный, не понимающий психологии населения управляемой им провинции, словом, тупой римский чиновник. Впрочем, народ Иудеи не так-то легко было держать в узде. Гордый своими обычаями и традициями, он отличался религиозным фанатизмом, шовинизмом и мятежностью. По отношению к захватчикам применял тактику саботажа, скрытого сопротивления и непрерывного требования особых привилегий. Не слишком высокую, ибо подчиненную легату Сирии должность прокуратора Иудеи Понтий Пилат занял в 26 году и сразу же вызвал среди своих новых подданных взрыв негодования. Его военные отряды вошли в Иерусалим с императорскими знаками, на которых рядом с орлом виднелось изображение императора. Поскольку иудейская религия запрещала изображение человека в живописи и скульптуре, то это было воспринято как явное намерение осквернить храм. Жители Иерусалима построились в огромную колонну, которая отправилась за 120 километров в Кесарию, к постоянной резиденции прокуратора. Толпы фанатиков, крича и угрожая, окружили дворец, требуя немедленно убрать знаки из священного города. Пилат в течение пяти дней не выходил к возмущенным людям, надеясь, что они рано или поздно разойдутся. Наконец на шестой день он приказал евреям собраться на ипподроме, вмещавшем двадцать тысяч зрителей. (Развалины ипподрома были обнаружены археологами в шестидесятых годах нашего столетия, и оказалось, что там действительно могло помещаться столько народу.) Пилат пришел туда во главе крупных воинских отрядов и заявил, что не намерен убирать императорские знаки из Иерусалима. Бунтарям он велел разойтись по домам, пригрозив, что в противном случае применит оружие. И для пущей убедительности приказал своим легионерам поднять мечи и приготовиться к атаке. Но тут случилось непредвиденное: евреи не дали запугать себя и все как один бросились на землю, обнажая спины, в знак того, что предпочитают погибнуть от меча, чем отступить. Потрясенный Пилат не знал, как быть. Не мог же он из-за такого пустяка истребить тысячи и тысячи своих подданных. Рим бы ему этого не простил, его бы, несомненно, сняли с должности и вызвали для объяснений. Пришлось отослать войска и обещать евреям, что императорские знаки будут немедленно убраны. Но Пилат был опьянен властью и слишком вспыльчив, чтобы сделать выводы из этого печального опыта. Поэтому во время его правления то и дело вспыхивали конфликты. Так, например, он велел во дворце Ирода повесить щиты с изображением императора. И опять игнорировал протесты евреев до тех пор, пока приказ снять щиты не пришел прямо из Рима, где на Пилата пожаловались влиятельные евреи. Даже в тех случаях, когда Пилат был прав и старался для общего блага, он не умел избежать столкновений и ссор с подданными. Он решил, например, построить акведук длиною в 37 километров из местности Эль-Аррув в Иерусалим, чтобы обеспечить город питьевой водой. Вполне естественно было возложить расходы по строительству этого сооружения на будущих основных потребителей, то есть жителей Иерусалима. Но убедить их в этом Пилат не сумел и, долго не раздумывая, конфисковал средства, принадлежавшие храму. Священники подняли шум, и в городе вспыхнул новый мятеж. Пилат, как всегда, ответил коварством и насилием: переодетые в штатское солдаты безжалостно расправились с толпой. Иосиф Флавий рассказывает, что очень многие были убиты или изувечены. Легко представить, с какой ненавистью относилось к Пилату еврейское население. Обстановка обострялась ещё и тем, что и еврейская верхушка не пользовалась в народе популярностью. Ирода, четвертовластника Галилеи, из опасения мятежа казнившего Иоанна Крестителя, считали безвольным орудием Рима. Священники составляли мощную, богатую аристократическую касту, далекую от народа и сохранявшую лояльные отношения с римлянами. Тогдашний первосвященник Иудеи Каиафа соблюдал в отношениях с Пилатом полную видимость лояльности и, возможно, именно благодаря этому продержался на своей должности целых восемнадцать лет. Въезд Христа в Иерусалим совпал с приближением праздника пасхи. В Иерусалим и его окрестности стеклись толпы паломников. В этой толчее недолго было вспыхнуть беспорядкам. Сознавая это, римляне и священники усилили бдительность и чрезвычайно подозрительно относились ко всему, что хотя бы отдаленно походило на политическую демонстрацию. Пилат вместе со всеми своими вооруженными силами прибыл из Кесарии в Иерусалим и поселился во дворце Ирода, чтобы оттуда лично следить за порядком. И вот в этой насквозь пропитанной подозрениями и ненавистью атмосфере, когда нервы правителей были напря жены до предела, вдруг появилась странная толпа галилеян, окружавших нового пророка, который ехал верхом на ослике. Из их восторженных воплей явствовало, что пророк _ потомок царя Давида и новый царь израильский. Сенсационный слух разнесся мигом, сбежался народ со всех концов города, люди толпились в окнах, облепили крыши. Галилеяне, охваченные мессианским энтузиазмом, бросали под ноги Иисусу свои одежды и зеленые ветки, махали пальмовыми листьями. С этого момента все, что бы Иисус ни делал и ни говорил, было в тогдашней политической обстановке открытым вызовом. Уже самый его демонстративный въезд вызвал у властей опасение, что объявился ещё один из тех галилейских фанатиков, которые выдавали себя за пророков и подстрекали народ к мятежу. Ведь разрешил же он, чтобы его спутники провозгласили его царем. Когда возмущенные фарисеи потребовали от него заставить своих учеников замолчать, он отвечал: _Сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют_ (Лука, 19:40). Это было заявление, чреватое серьезнейшими политическими последствиями. Угнетенный еврейский народ искал утешения в мессианских надеждах о возрождении царства Израильского в его былом блеске. И вот теперь здесь, в Иерусалиме, Иисус открыто подтвердил свои мессианские притязания. Объявить себя царем _ значило прежде всего восстать против римского императора, а кроме того, объявить войну также иерусалимской священнической верхушке. Каковы были подлинные намерения Иисуса, мы не знаем, ибо впоследствии христиане стали изображать трагическое фиаско его миссии в Иерусалиме (ведь даже ученики покинули его) как нечто предрешенное заранее и неизбежное. Нам известно лишь, что с этого момента Иисус действует бескомпромиссно, не считаясь с опасностью, которой себя подвергает. Он заявлял, что в будущее царство божье будут допущены только нищие, обездоленные и кроткие, а гордым, высокомерным, жестоким и богатым, как любимцам сатаны, доступ туда будет закрыт. Он критиковал законы, клеймил религиозное ханжество священников, фарисеев и книжников, пренебрегал ритуальными запретами, касающимися питания и празднования субботы, и, что самое главное, предсказал разрушение Иерусалима, вызвав в городе переполох и возмущение. Однако самым бунтарским его шагом был разгон менял из храма. Это, вероятно, встревожило не только священников, но и римский гарнизон, квартировавший рядом, в крепости Антония, откуда лестница вела во двор храма. Но тут евангелисты начинают явно путаться в своих сообщениях. Ведь римляне, пригнавшие в город все свои войска для наблюдения за порядком, не могли не обратить внимания на мятежные действия Иисуса. И по логике вещей им бы следовало тут же схватить и обезвредить новоявленного претендента на царский престол, тем более что он был родом из Галилеи _ пристанища многих других подобных пророков. Между тем что же происходит по версии евангелистов? Пилат, этот тупой и жестокий римский чиновник, которого трудно заподозрить в снисходительности или халатности в подобных вопросах и который казнил уже многих других пророков, становится внезапно глух и слеп ко всему, что творится в городе. А когда евреи сами приводят к нему на суд Иисуса, обвиняя его в том, что он подстрекает народ к мятежу и именует себя царем израильским, Пилат всячески пытается его спасти. Совершенно очевидно, что сказание евангелистов не имеет ничего общего с исторической правдой. Их версия абсолютно не соответствует характеру Пилата и противоречит всему, что мы знаем о нем от Филона Александрийского и Иосифа Флавия. Тем более что, например, Лука, приводя эту нелепую версию, отлично сознавал, каков был Пилат в действительности. Ведь рассказывает же он о галилеянах, кровь которых Пилат смешал с кровью их жертв (13:1); из этого следует, что Пилат напал на них во время жертвоприношения, а значит, осквернил храм. Тут налицо одна из тех вопиющих непоследовательностей в евангельских текстах, которые неизвестно, чем объяснить: то ли наивностью авторов, то ли тем фактом, что евангелия представляют собой компиляцию из различных, не согласованных друг с другом народных преданий. Итак, согласно евангелистам, на выступления Иисуса прореагировали только евреи, и они же велели стражникам храма задержать его. Правда, Иоанну отсутствие римлян показалось чересчур неправдоподобным, и он среди тех, кто арестовал Иисуса, называет также римскую воинскую когорту, опровергая таким образом утверждения остальных евангелистов, а также и свои собственные о том, что римляне не имели к этому делу никакого отношения. То, что, по евангельской версии, происходит с Иисусом дальше,_ для нас снова сюрприз. Ибо перед синедрионом его обвиняют не в том, что он выдает себя за царя израильского, а в том, что открыто назвал себя сыном человеческим, который сядет по правую руку бога на небесах. Первосвященник счел это таким ужасным кощунством, что разодрал на себе одежды, а члены синедриона приговорили Иисуса к смертной казни, сопровождая свой приговор плевками и ударами. И значит, это был процесс не политический, а религиозный. Евреи имели право выносить приговоры по религиозным делам, но смертный приговор вступал в силу только после утверждения его римским прокуратором. И вот в случае с Иисусом происходит, если верить евангелиям, нечто совершенно абсурдное. Вместо того чтобы хлопотать перед Пилатом об утверждении вынесенного уже синедрионом приговора, евреи ни с того ни с сего осложняют дело, инкриминируя Иисусу политические преступления. Таким образом они затевают новый суд и требуют от Пилата отдельного приговора, не имеющего ничего общего с теологическим приговором синедриона. И тут евангелисты, к нашему изумлению, изображают Пилата снисходительным, гуманным судьей, который с благосклонностью допрашивает Иисуса, объявляет его невиновным и делает все, чтобы защитить его от ярости евреев. Вот как это описывает Лука: _И поднялось все множество их, и повели его к Пилату, и начали обвинять его, говоря: мы нашли, что он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя себя Христом царем. Пилат спросил его: ты царь иудейский? Он сказал ему в ответ: ты говоришь. Пилат сказал первосвященникам и народу: я не нахожу никакой вины в этом человеке_ (23: 1_4). Нелепость этого рассказа совершенно очевидна. Иисуса обвиняют в поступках, которые относятся к тягчайшим преступлениям против императора, к категории _crimen laese maiestatis_, (Преступное оскорбление его величества) и вдруг римский прокуратор безо всякого расследования, с места в карьер оправдывает его. Этого не мог бы сделать ни один, даже самый милосердный, представитель римских властей, а тем более Пилат. Если бы даже Пилат с точки зрения римского права признал Иисуса невиновным, то в соответствии с тогдашней судебной процедурой он бы выдал его евреям (идя навстречу их требованиям), чтобы те казнили его по своему обычаю, то есть побили каменьями, сожгли на костре, повесили или отрубили голову. Между тем Пилат подчиняется давлению и угрозам еврейской толпы, и Иисуса предают типично римской казни _ распятию, унаследованному от карфагенян и применяемому к рабам и политическим преступникам. Что римляне имели непосредственное отношение к казни Иисуса, доказывает также факт, что даже тело Иисуса пришлось специально испрашивать у Пилата. Вот новое противоречие, обнаружив которое хочется спросить: кто же, в конце концов, виновен в смерти Иисуса _ евреи, как утверждают евангелисты, или все-таки римляне? Современные историки указывают ещё на ряд несоответствий в этих евангельских сказаниях. Например, с символическим жестом умывания рук после вынесения смертного приговора Матфей что-то напутал. Это был не римский обычай, а еврейский, и трудно поверить, чтобы такой человек, как Пилат, включил его в свою судебную процедуру. Суд синедриона над Иисусом давно уже вызывал у историков серьезные сомнения. Прежде всего, возникал вопрос, откуда евангелисты знали все подробности, если на суде отсутствовали даже ближайшие сподвижники Иисуса. Ведь, согласно евангельской версии, все они покинули его и бежали. К тому времени, когда создавались Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, после суда прошло уже несколько десятилетий. А тот факт, что евангелисты так расходятся в изображении множества деталей, доказывает, что они пользовались сведениями из вторых или даже из третьих рук. Матфей и Марк рассказывают о двух судебных заседаниях, первое из которых состоялось вечером, а второе _ с утра. Что же до Луки и Иоанна, то они упоминают лишь об одном, утреннем заседании. Авторитеты в области истории иудейского права утверждают, что заседание синедриона после захода солнца, особенно в канун пасхи, когда священники были заняты подготовкой к великому празднику, никак не могло состояться. А крупный протестантский библеист, профессор университета в Геттингене Э. Лозе обнаружил в этом сказании евангелистов целых 27 нарушений судебной процедуры синедриона. Исходя из этого, некоторые библеисты пришли к выводу, что суд синедриона над Иисусом вообще не имел места. И в самом деле, если убрать из текста отрывок об этом суде, остальная часть сказания евангелистов становится вроде бы даже более убедительной. На след того, что произошло в действительности, нас наводит Иоанн в своей версии. Прежде всего, как нам уже известно, он утверждает, что Иисуса арестовали не только евреи, что в этом принимали деятельное участие также и римляне. А ещё раньше священники на общем совещании решили: _Если оставим его Иисуса так, то все уверуют в него, и придут римляне и овладеют и местом нашим и народом_ (11: 48). А первосвященник Каиафа добавил: _Лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб_ (11: 50). Из этого неопровержимо явствует, что Иоанн нечаянно проговорился и выдал то, что замалчивают остальные евангелисты: арест Иисуса был вызван не религиозными, а политическими мотивами. Правящая каста священников, державшая в руках власть и богатства, боялась как огня всяких социальных пертурбаций, которые могли бы послужить Пилату предлогом для репрессий и поставить под угрозу их имущество и привилегии. Иисус же был слишком похож на тех мессий и пророков, которые то и дело появлялись в Палестине, вызывая беспорядки и кровопролитие. Священники наверняка приложили руку к тому, что Иисуса потащили в римский трибунал и приговорили к распятию как политического преступника. По всей вероятности, именно таков и был подлинный ход событий. Суд синедриона, вставленный в сказание авторами, не позаботившимися о его логической связи с контекстом, ломает своими несоответствиями драматургию основного действия, так что в результате читатель не может разобраться, за что, в сущности, был осужден Иисус: за то, что назвал себя сыном божьим, или за то, что объявил себя потомком Давида и царем израильским. Кто пустил в ход версию о суде синедриона и откуда вообще возникла подобная идея? Можно было бы предположить, что её выдвинул Марк, а Матфей и Лука лишь повторяют прочитанное у него. Но о процессе пишет также Иоанн, о котором известно, что он не пользовался синоптическими евангелиями. Стало быть, генезис этой идеи надо искать в другом месте. Уже Павел обвинил евреев в богоубийстве. Однако самый суд в таком виде, в каком мы знаем о нем из евангелий, является, очевидно, драматическим воплощением настроений вражды и ненависти к евреям, вспыхнувших в христианских кругах в первые годы после разрушения Иерусалима, когда, в связи с большим притоком в эллинские города еврейских беженцев, начались резкие столкновения и конкурентная борьба между общинами двух родственных религий. В этой атмосфере споров и взаимных обвинений в среде христиан возникло и укоренилось убеждение, что не римляне виноваты в гибели Иисуса, а евреи, приговорившие его к казни за то, что он явился им как сын божий. Это тяжкое обвинение, которое было поначалу лишь оружием в ожесточенной полемической борьбе, вскоре превратилось в сознании последователей Иисуса в неоспоримый исторический факт. И евангелисты, фиксируя это ходячее мнение, несомненно, считали, что пишут чистую правду. В евангелиях можно даже проследить эволюцию этих антиеврейских настроений. В двух более ранних евангелиях (от Марка и от Матфея) в выдаче Иисуса римлянам и в его казни обвиняются только еврейские первосвященники и старейшины (Матфей, 27: 1; Марк, 15:1). Вероятно, эта версия, хронологически самая древняя, ближе всего к истине. А в двух других евангелиях обвиняются уже не руководители, а все иудеи вообще. В Евангелии от Луки смерти Иисуса требует толпа, собравшаяся перед дворцом Пилата, а в Евангелии от Иоанна сказано, что иудеи увели и распяли Иисуса. Связана с антиеврейскими настроениями и явственно проступающая в евангелиях тенденция к реабилитации Пилата. В основе этой тенденции лежали изменения, происходившие постепенно в классовой структуре христианских общин. Над беднотой, составлявшей первоначально большинство верующих, брали понемногу верх представители средних, более зажиточных общественных слоев. Стремясь сохранить в неприкосновенности свой устоявшийся жизненный уклад, эти люди искореняли в христианстве все элементы изначального социального радикализма и всячески стремились убедить римские власти в том, что приверженцы Иисуса всегда были лояльными подданными Римской империи. В эпоху, когда была ещё жива память о кровавом восстании в Палестине, для того чтобы завоевать доверие властей, нужно было прежде всего доказать, что христиане ничего общего не имеют с иудеями, что, наоборот, иудеи были их злейшими врагами, мучившими и убившими основателя их религии. Нетрудно догадаться, что трактовка характера и поведения Пилата была продиктована насущными апологетическими нуждами. Евангелисты - умышленно или по своей наивности - с поразительной беззаботностью игнорировали неопровержимые исторические факты и подгоняли биографию Иисуса под требования текущей политики. В несколько завуалированной форме это признала сама католическая церковь. В _Догматической конституции о божественном откровении_, принятой вторым Ватиканским собором, говорится, в частности: _Святые авторы написали четыре евангелия, пользуясь устными и письменными источниками, трактуя некоторые вещи синтетически или объясняя с учетом положения церкви_. Каждый из евангелистов описывает судебный процесс перед римским трибуналом по-своему, но все варианты объединены общей тенденцией. В них явственно видно постепенно усиливающееся стремление отмежеваться от иудеев и изобразить Пилата защитником Иисуса. Причем дальше всех в обеливании римского прокуратора зашел Иоанн. В самом древнем евангелии - от Марка - описание суда ещё сравнительно краткое и деловое. Правда, Пилат и тут убежден в невиновности Иисуса, но быстро поддается давлению иудеев, велит Иисуса избить и повести на Голгофу. Матфея, которому, как известно. Евангелие от Марка было хорошо знакомо, такой Пилат уже не совсем устраивал, и он дополнил основной рассказ двумя эпизодами, долженствующими показать, что Пилат всячески тянул время и делал, что мог, чтобы спасти Иисуса. Прежде всего, он вводит в повествование новое лицо, о котором не упоминают другие евангелисты, а именно - супругу прокуратора. Эта дама вдруг посылает к Пилату человека сказать: _Не делай ничего праведнику тому, потому что я ныне во сне много пострадала за него_ (27:19). Пилат после этого пытается отстоять Иисуса, но, встретив яростное сопротивление иудейских священников и толпы, капитулирует. И тут Матфей вводит второй эпизод, тоже неизвестный остальным евангелистам, а именно - знаменитую сцену умывания рук. Пилат, совершив символическое омовение, заявляет: _Невиновен я в крови праведника сего; смотрите вы_ (27:24). Вводя в повествование этот театральный эпизод, Матфей хотел подчеркнуть, что, несмотря на вынесение смертного приговора, Пилат непоколебимо до конца верил в невиновность Иисуса и сказал это иудеям прямо в глаза. И вдруг в этом месте происходит неожиданный поворот сюжета. Перед распятием Иисуса Пилат, никем не принуждаемый, по собственной воле отдает его на истязание своим солдатам. Тут налицо совершенно нелепое, ничем не объяснимое нарушение логики в изображении Пилата, который в одном месте представлен человеком справедливым, а тут же рядом - безжалостным солдафоном, каковым он и был в действительности. Здесь, несомненно, сквозь созданную Матфеем легенду проглядывает внезапно подлинная история суда и подлинное лицо римского сановника. Лука, наделенный, как мы знаем, более богатым воображением, чем Марк и Матфей, благоразумно избегает этой ловушки. В его версии нет ни слова о том, что солдаты в претории бичевали Иисуса. Таким образом, Лука устранил последний штрих, нарушавший легенду о невиновности Пилата, и в результате добился того, что все негодование христиан обратилось против иудеев, избивавших Иисуса пред синедрионом. Стремясь снять с Пилата всякую ответственность, Лука рассказывает, что он трижды объявил Иисуса невиновным и трижды пытался спасти его от ярости иудеев. Пытаясь выгадать время, он отправляет Иисуса к Ироду, чтобы тот выяснил, в чем суть его учения. Ирод и его придворные насмехаются над Иисусом, но возвращают его римлянам, облачив в белую одежду, в знак того, что на нем нет никакой вины. Тогда Пилат заявляет иудеям следующее: _Вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете его_ (23:14). Иоанн отнесся к вопросу о бичевании иначе, чем Лука. Он не вычеркнул этого эпизода, очевидно считая, что этого делать нельзя, поскольку бичевание прочно вошло в традицию Страстной недели. Но он его толкует таким образом, что это не только не бросает тень на Пилата, но, напротив, показывает его в выгодном свете. В Евангелии от Иоанна, как и у синоптиков, Пилат хочет освободить Иисуса и тоже наталкивается на сопротивление евреев. Он приказывает избить Иисуса, но руководствуется при этом не бессмысленной жестокостью, а стремлением спасти его. Он, оказывается, надеялся, что евреи, увидев Иисуса избитым и измученным, пожалеют его и согласятся оставить его в живых. С этой целью он выводит к толпе Иисуса в терновом венце и в багрянице и восклицает: _Её, человек!_ Однако его усилия были напрасны. В этой одной из самых драматических и волнующих сцен Нового завета римский прокуратор дважды предпринимает попытку спасти Иисусу жизнь, но евреи, неумолимые в своем озлоблении, кричат: _Распни, распни его!_ В конце концов они пригрозили, что пожалуются самому императору. И Пилат, отчаявшись добиться своего, вынужден был объявить смертный приговор. Его продолжали терзать угрызения совести, и в последний момент он ещё с горечью спросил: _Царя ли вашего распну?_ На что первосвященники отвечали: _Нет у нас царя, кроме кесаря_ (Иоанн, 19:15). О популярности среди христиан Понтия Пилата, как римского чиновника, который обошелся с Иисусом благородно и справедливо, свидетельствует богатая апокрифическая литература. Это, прежде всего, цикл о Пилате, состоящий из семи отдельных, якобы подлинных отчетов, содержащих также четыре письма, написанных будто бы Пилатом к императорам Клавдию и Тиберию. Авторы цикла нам не известны, но это были, несомненно, люди, отличающиеся буйной фантазией и поистине беспредельной наивностью. Впрочем, не следует забывать, что в то время легковерность ревностных почитателей Иисуса, жаждавших побольше узнать о его жизни, тоже не имела границ. Они читали эти байки с таким же благоговением, как и канонические евангелия. Вот некоторые образчики этой литературы. Один из анонимных авторов рассказывает, что Пилат заинтересовался Иисусом, слушал его проповеди и счел его большим мудрецом. Поэтому, будучи вынужденным под нажимом евреев допросить его, он послал за ним человека, который отвесил ему низкий поклон и распростер перед ним свой плащ. Когда же Иисус ступил на порог дворца, случилось чудо. Императорские знаки в руках дворцовой стражи сами склонились перед ним. Пилат не поверил своим глазам и велел несколько раз повторить эту сцену, но все время происходило одно и то же: императорские знаки, преодолевая сопротивление солдатских рук, склонялись перед почтенным гостем. Тогда прокуратор вскочил со стула и разговаривал с Иисусом стоя. В этом же апокрифе сообщается, что во время суда евреи выдвинули следующие обвинения. Иисус - сын блудницы (автор, несомненно, имеет в виду сплетни, ходившие вокруг Марии), из-за него погибли в Вифлееме первородные младенцы, и - что хуже всего - он исцелял больных в субботу. Двенадцать апостолов выступали свидетелями защиты, и Пилат вдруг воскликнул: _Солнце мне свидетель, что я не нахожу никакой вины в этом человеке!_ В другом произведении этого цикла рассказывается, что к Иисусу благоволили не только Понтий Пилат и его супруга, но и сам император Тиберий. Узнав о его распятии, он впал в ярость, вызвал Пилата в Рим и покарал смертью. Если же кто-нибудь усомнится в том, что этот нелюдимый, мрачный и жестокий император принимал столь живое участие в каком-то неизвестном палестинском пророке, то его сомнения рассеет другой апокриф. Там рассказано, что у Тиберия были личные причины так себя вести. Дело в том, что, когда он однажды заболел смертельным недугом, к его одру явилась Вереника (известная нам тем, что она приложила платок к измученному лицу Иисуса) и исцелила его прикосновением руки. Под впечатлением этого чуда Тиберий стал приверженцем Иисуса и принял крещение. По поводу смерти Пилата преобладало, однако, мнение, что он покончил с собой, причем эта версия подкреплена авторитетом церковного историка Евсевия, сообщающего, что это произошло при императоре Калигуле. Кажется странным, что человек, которого традиция всячески выбеливала, умер все же такой нехорошей смертью, смертью, которая, безусловно, воспринимается как кара. Дело, очевидно, в том, что из сознания христиан нельзя было вытравить тот очевидный факт, что в конце концов Пилат мог предотвратить гибель Иисуса и не сделал этого или из трусости, или по политическим соображениям. Эта вина была на нем, и её нужно было искупить. Были, однако, авторы, пытавшиеся разрешить и эту дилемму. Об этом свидетельствует одно из мнимых писем Пилата к императору Тиберию, найденное недавно, всего несколько лет назад, среди старых бумаг в Ливерпуле. Письмо было направлено в Ватиканский архив на экспертизу и вернулось с заключением, что это апокриф четвёртого или пятого века, причем не исключено, что кое-какие сообщаемые там факты достоверны. Для нас этот документ интересен постольку, поскольку он отражает стремление христианских кругов снять с Пилата последнее порочащее его пятно. В этой версии Пилат предпринимает отчаянные усилия, чтобы спасти Иисуса, но он бессилен перед бушующей еврейской толпой, требующей распятия. В его распоряжении всего горстка солдат-ветеранов, неспособных противостоять массе оголтелых фанатиков. Пилат дважды умолял Рим и наместника Сирии прислать подкрепление, но ответом было глухое молчание. Только на следующий день после распятия Иисуса Пилат, проведя ночь без сна, услышал под утро звуки труб и чеканный шаг солдат. В город вошло двухтысячное войско, но оно прибыло слишком поздно, несчастье уже свершилось. Читая эту на редкость ловко и убедительно написанную апологию, мы приходим к выводу, что она имела целью обосновать канонизацию Пилата и его супруги. Правда, римская церковь так и не причислила их к лику святых, но в коптских и эфиопских святцах 25 июня значится как день святого Понтия Пилата и святой Прокулы. Как известно, о жене Пилата пишет только Матфей, не называя её имени. Остальные евангелисты не упоминают о ней ни единым словом, из чего напрашивается вывод, что это лицо вымышленное, порожденное фантазией самого Матфея или той средой, где он черпал материал для своего евангелия. В различных легендах содержатся ещё дополнительные сведения, призванные придать черты реальности образу этой женщины. Например, апокриф _Асtа pilata_, не ссылаясь ни на какие источники, сообщает, что её звали Клавдия Прокула. Церковная традиция считает её тайной последовательницей Иисуса. Ориген же, например, был другого мнения. В его версии она была прозелиткой иудаизма и, познакомившись с мессианскими пророчествами Ветхого завета, поняла, кем был Иисус. Ещё одну версию мы находим в древнеславянском переводе _Иудейской войны_ Иосифа Флавия. Неизвестный переводчик указывает другие мотивы её поведения. Иисус будто бы исцелил её, когда она лежала на смертном одре. А теперь давайте перейдем на более твердую, историческую почву и поинтересуемся, что произошло с Пилатом после того, как его отозвали из Иудеи. Увы, у нас нет ни малейшего доказательства, подтверждающего рассказы о его казни или самоубийстве. По всей вероятности, он продолжал свою карьеру римского сановника, ибо имеются кое-какие данные, что он был ещё потом губернатором одной из римских провинций в южной Галлии. Небезынтересно будет отметить, что во время археологических раскопок в Кесарии найдена каменная плита с высеченным именем Понтия Пилата. Это доказывает неопровержимо, что он действительно пребывал там в качестве римского наместника. Существует точка зрения, что в действительности Иисус был приговоренным римлянами к смерти мятежником, пытавшимся поднять еврейский народ на борьбу с поработителями и сотрудничавшей с ними жреческой верхушкой. Эта точка зрения отнюдь не нова. Начиная со второй половины восемнадцатого века с ней выступала целая плеяда крупнейших библеистов и историков, в частности известный гамбургский востоковед Г. С. Реймарус, библеист Э. Эйслер, теоретик социал-демократии К. Каутский, знаменитый врач-философ Альберт Швейцер, А. Робертсон - автор известной книги _Происхождение христианства_, а в шестидесятых годах нашего века - английский религиовед Ф. Брандон, чьи две обширные, научно обоснованные монографии _Иисус и зелоты_ и _Суд над Иисусом из Назарета_ вызвали в свое время бурную полемику. Мы не будем тут обсуждать взгляды каждого из названных авторов в отдельности. Охарактеризуем лишь вкратце их общие тезисы и главные линии аргументации. Уже сам по себе демонстративный въезд Иисуса в Иерусалим и заявление, что он царь израильский, было, по их мнению, революционным актом, вызовом, брошенным римлянам и служителям храма. Этим шагом Иисус хотел заставить евреев взяться за оружие; подтверждением этого намерения служит тот факт, что тон его речей становился все более резким и решительным. Да и как иначе можно объяснить этот шаг навстречу верной гибели? Но главным аргументом этих ученых в пользу их версии является изгнание менял из храма. Они отвергают версию евангелий как совершенно неправдоподобную. Немыслимо, чтобы Иисус мог сам выгнать из храма толпы находившихся там людей, орудуя при этом только веревочной плетью. Ведь порядок в храме охранялся римским гарнизоном, состоявшим будто бы из тысячи солдат, кроме того, в храме были свои стражники, вооруженные палками. Нелепо утверждать, что Иисус кинулся на них с голыми руками и одержал победу. Значит, если весь этот инцидент не является вымыслом, то он происходил совершенно иначе. Можно предположить, что Иисус со своими сторонниками пытался с оружием в руках захватить храм, чтобы парализовать священников и получить выгодный плацдарм для освободительной борьбы с римскими захватчиками. Тогда в его поведении был бы какой-то смысл и логика. Сторонники этой точки зрения ссылаются на ряд мест в евангелиях, из которых косвенно вытекает, что деятельность Иисуса носила воинственный характер. Мы узнаем, например, что последователи Иисуса на горе Елеонской были вооружены мечами. Видя, что Иисусу угрожает опасность, они спрашивают: _Господи! не ударить ли нам мечом?_ (Лука, 22:49). Оказывается, даже ближайший сподвижник Иисуса, апостол Петр, носил под плащом меч, которым он отсек ухо рабу первосвященника, Малху. Возможно ли, чтобы Иисус не знал об этом? Впрочем, и сам Иисус произносит кое-какие фразы отнюдь не миролюбивого звучания. _Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч_ (Матфей, 10:34). _Огонь пришел я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!_ (Лука, 12:49). _Думаете ли вы, что я пришел дать мир земле? Нет, говорю вам, но разделение_ (Лука, 12:61). _Теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч_ (Лука, 22:36). Апокрифическое Евангелие от Петра, отрывок из которого нашли в 1887 году в местечке Ахмин в Египте, доказывает, что память о мятежных намерениях движения назореев жила ещё некоторое время в христианских общинах. Из канонических евангелий мы знаем, что ученики покинули Иисуса в последние дни его жизни, причем Иоанн рассказывает, что они спрятались за закрытой дверью, опасаясь ареста. И вот Евангелие от Петра объясняет, почему им угрожал арест: их обвиняли в попытке поджечь храм. Очевидно, высказывания Иисуса об уничтожении храма воспринимались как реальная угроза, а не как мрачное видение пророка. Сторонники гипотезы об Иисусе как вожде восстания утверждают, что он был как-то связан с зелотами - радикальной партией, стремившейся к вооруженной борьбе с захватчиками. Это их фанатизм привел впоследствии к войне с могущественным Римом и к гибели Иерусалима. Большинство зелотов составляли жители Галилеи, не исключено поэтому, что у Иисуса были среди них знакомые земляки или даже родственники; это делает понятным его контакты, а также объясняет тот поразительный факт, что Иисус резко выступает против фарисеев, но никогда не высказывается о зелотах, деятельность которых была тогда одной из самых острых проблем общественной жизни Палестины. Брандон на этом основании делает вывод, что Иисус, если сам и не принадлежал к зелотам, то, во всяком случае, тайно сочувствовал им. Как бы то ни было, одно не подлежит сомнению: в ближайшем окружении Иисуса был, по меньшей мере, один настоящий зелот - апостол Симон (Лука, 6:15). Кроме того, есть основания полагать, что к партии зелотов принадлежали Петр и его брат Андрей, а также Иуда Искариот, чье имя некоторые толкуют как _Иуда Воитель_, а не _Иуда из Кариота_. Гипотезу о принадлежности к зелотам трех последних апостолов выдвинул Кульман в своей книге _Иисус и Цезарь_. Пищу для размышлений в этом направлении дает и такой факт: в 42 году, то есть примерно через восемь лет после смерти Иисуса, апостолу Иакову, сыну Зеведея и брату Иоанна (не путать с Иаковом - _братом господним_), отрубили голову по приговору царя Агриппы первого. Этот вид казни применялся по еврейскому законодательству только к убийцам. Поскольку трудно предположить, чтобы апостол Иаков был обыкновенным преступником, то, очевидно, он принимал участие в каком-то вооруженном столкновении политического характера, в котором погибли слуги иудейского царя. Итак, не исключено, что также и Иаков принадлежал к национально- освободительному движению зелотов. Нет нужды напоминать, что приведенные выше воинственные высказывания Иисуса резко контрастируют с общей тенденцией евангелий, проповедующих любовь к ближнему, мир, покорность властям. Достаточно для примера сопоставить две фразы из Евангелия от Матфея. _Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч_ (10:34). _Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами божиими_ (5:9). Другое, не менее странное противоречие касается царства божьего, обещанного еврейскими пророками. Известно, что евреи воспринимали эти пророчества как обещания восстановления независимости и величия царства израильского. Это должен был осуществить потомок царя Давида, который явится и сядет на престол, совершив перед этим социальный переворот, в результате которого бедные возьмут верх над богатыми. _Многие же будут первые последними, и последние первыми_,- говорит Матфей (19:30). Итак, первоначально царство божье имело политический, земной смысл. Так понимали его не только жители Иерусалима, встречавшие вошедшего в город Иисуса, но и сами апостолы. Они ведь ссорились из-за мест в иерархии будущего царства (Матфей, 20: 20-28; Марк, 10:35-45), а два ученика из Эммауса, расстроенные и разочарованные, с горечью воскликнули после распятия Христа: _А мы надеялись было, что он есть тот, который должен избавить Израиля_ (Лука, 24:21). И нет ничего удивительного в том, что, согласно синоптикам, Иисус обещает всем тем, кто последует за ним, не только вечную жизнь, но и большие материальные блага, чем у них были до сих пор. В Евангелии от Луки мы читаем: _Истинно говорю вам: нет никого, кто оставил бы дом, или родителей, или братьев, или сестер, или жену, или детей для царствия божия, и не получил бы гораздо более в сие время, и в век будущий жизни вечной_ (18:29, 30). А в Евангелии от Марка Иисус обещает, что его приверженцы получат земных благ, в том числе пахотных полей, во сто крат больше, чем у них было (10:30). В Евангелии от Иоанна царство божье имеет совершенно иной смысл. Обвиненный перед Пилатом в том, что он именует себя царем израильским, Иисус заявляет: _Царство мое не от мира сего_ (18:36). Здесь концепция царства божьего, обещанного лишь в загробной жизни, имеет духовный, эсхатологический характер. Освобожденная от политической актуальности и еврейского национализма, она принимает универсальный характер, становится глубже в теологическом и нравственном отношениях и вместе с тем указывает приверженцам Иисуса путь к компромиссу с римским могуществом. Возникает вопрос, как могли оказаться в евангелиях столь серьезные противоречия. Робертсон и некоторые другие библеисты пришли к заключению, что в текстах евангелий явственно различимы два слоя, наложенные друг на друга. Самый древний слой, являющийся основой сказаний, повествует всего лишь об одном драматическом эпизоде еврейского освободительного движения, направленного против Рима, царей из династии Иродов и жреческой касты. Его руководителем был галилеянин по имени Иисус, преемник Иоанна Крестителя, казненного за призывы к революции. От этого изначального сказания в тексте остались только жалкие крохи. Остальное было переработано и дополнено более поздними редакторами, пытавшимися доказать, что христианство - мирное движение, не имеющее никакого отношения к еврейским проблемам. Начало этой переработке положил Марк. Тут уместно напомнить, в какое время он создавал свое евангелие. Это было вскоре после кровопролитной иудейской войны, длившейся четыре года и закончившейся разрушением Иерусалима. Триумфальный въезд Тита в Рим с иудейскими пленными и трофеями из Иерусалимского храма вызвал в городе волну враждебности к иудеям, а заодно и к приверженцам Иисуса, которых не отличали от иудеев. В этой атмосфере террора Марк стремился очистить Иисуса от каких-либо подозрений в причастности к восстанию; он, например, умолчал даже о том, что апостол Симон был зелотом. Одним из аргументов, как нам уже известно, было якобы доброжелательное отношение к Иисусу Пилата и слепая ненависть к нему евреев. Возможно, что Марк вносил эти коррективы, искренне убежденный в своей верности исторической правде. Ведь он находился уже тогда под влиянием теологии Павла, который превратил реального Иисуса в божественного спасителя человечества и сына божьего. Инициативу Марка подхватили и продолжили остальные евангелисты, все сильнее подчеркивая миролюбие и трансцендентность Иисуса. Результатом этих манипуляций явились четыре повествования, известные под названием Евангелий от Матфея, Марка, Луки и Иоанна. Распятие Этот самый жестокий из всех придуманных человечеством видов казни имеет очень древнюю родословную. На кресте распинали своих преступников вавилоняне, персы, финикийцы и карфагеняне. К чести греков и египтян, надо отметить, что они отвергли этот обычай, чего нельзя сказать о римлянах. Римляне распинали рабов, простолюдинов, а также политических преступников, виновных в мятежах или государственной измене. К римским гражданам этот вид казни применялся лишь в исключительных случаях. Приговоренного прибивали гвоздями или привязывали веревками к вертикальному бревну. У римлян существовали кресты трех видов: _cruz comissa_, именуемый также крестом св. Антония, имел форму буквы _Т_; _cruz immissa_, или _латинский крест_, выглядел как знак _плюс_. И наконец, _cruz decussata_, или крест св. Андрея, походил на букву _X_. Мы не знаем в точности, на каком кресте был распят Иисус. Из истории известно, что многих смертников перед распятием бичевали. Это было жесточайшее истязание. Палачи пользовались плетьми с прикрепленными на конце оловянными шариками, которые разрывали тело до костей. А чтобы жертва не скончалась раньше времени, число ударов не могло превышать сорока. По древнему обычаю приговоренный сам нес свой крест на место казни. Но часто случалось, что, обессиленный пыткой, он был не в состоянии это делать. Тогда из толпы зевак назначали кого-нибудь ему в помощь. По мнению историков, крест, сколоченный из толстых бревен, весил около семидесяти килограммов. Иисусу пришлось тащить его метров 600 или 700 по неровной, мощенной булыжником дороге. Неудивительно, что он трижды падал наземь и наконец совсем не мог продолжать путь. Тогда остановили возвращавшегося с поля земледельца Симона Киринеянина и приказали ему поднять крест и нести на Голгофу. Главной целью распинания было растянуть муки приговоренного на многие часы, а иной раз на целые дни. Мучительная казнь путем распятия вызывала в народе ужас и отвращение. Даже римляне, к которым она не применялась, испытывали эти же чувства. Более того, они пытались клеймить её публично. Цицерон, например, назвал распятие самым жестоким видом убийства. Сенека констатировал с возмущением, что из казненных на кресте жизнь вытекает медленно, капля за каплей. В первые годы христианства приверженцы Иисуса испытывали глубокое, непреодолимое отвращение к крестному знамению. Несмотря на то, что уже Павел в своей христологии сделал крест символом спасения человечества через жертвенную смерть Иисуса и тем самым - символом окончательной победы христианства, крест долго ещё оставался в их восприятии воплощением чудовищного унижения и смерти. Им трудно было привыкнуть к нему как к символу спасения и новой жизни, поскольку в повседневной действительности он был им знаком как жуткое орудие пытки, как символ смерти, а не торжества. Об этом свидетельствуют, в частности, фрески в римских катакомбах. Там изображены как символы Иисуса добрый пастырь, жертвенный агнец (в соответствии с пророчеством Исаии-3:7 и Иеремии- 11:19), чаще всего - таинственный знак рыбы, креста же нет нигде. Крест как символ Христа получает распространение только в пятом или шестом веке, то есть спустя сто с лишним лет после отмены Константином Великим смертной казни через распятие. Образ креста как орудия палачей к тому времени померк уже в памяти народной и перестал вызывать ужас. Культ распятого Иисуса родился в странах Ближнего Востока. Тамошние художники изображали на распятиях Иисуса нагим, в одной лишь набедренной повязке. На Запад этот культ проник через посредство прибывающих в Италию сирийских торговцев и рабов. С той, однако, разницей, что тут Иисус, хотя и распятый, был одет и окружен ореолом божественности. Человеческие страдания не коснулись его. Только в середине Х века, когда в царствование склонного к мистицизму императора Отгона первого и его сына Оттона второго окрепли культурные связи Запада с Византией, распространилось распятие с раздетым, истерзанным Иисусом, погибающим в муках ради спасения человечества. Этот ортодоксальный реализм нашел самое глубокое и яркое выражение в готическом искусстве - скульптуре и живописи. В 1939 году в Геркулануме было сделано открытие, опровергающее, казалось бы, утверждения историков, что крест так поздно стал символом христианской веры. На стене одного из домов житель этого города довольно неумело вырезал крест. Как известно, Геркуланум погиб при извержении Везувия одновременно с Помпеей в 79 году, и некоторые ученые, в том числе знаменитый французский востоковед Парро, высказали предположение, что крест стал символом христианства уже во второй половине первого века. Однако большинство исследователей не разделяют этой точки зрения. Они справедливо замечают, что человек, нарисовавший крест, не обязательно был христианином. Ведь крест как религиозный символ появился ещё на заре цивилизации. Предметы, орнаментированные различной формы крестами, были найдены среди развалин шумерских и вавилонских городов Месопотамии, в Индии, Сирии, Персии. Он встречается часто даже на горельефах, украшающих строения индейцев в обеих Америках. В Египте крест с кружком наверху был иероглифом, обозначающим понятие божественности. В Заальпийской Галлии, то есть на территории современной Франции, были в ходу монеты с изображением креста, заключенного в окружность. Знак креста был неразрывно связан с культом природы. И не исключено, что эта древнейшая традиция, глубоко укоренившаяся в сознании поколений, сыграла определенную роль в превращении креста в эмблему христианства. Французский доктор Жак Бреан заметил, что после отмены казни через распятие люди быстро забыли, как происходила такая смерть. Поэтому, по его мнению, в западном изобразительном искусстве трудно встретить изображение распятого Иисуса, выполненное правильно с точки зрения медицины и науки. Художникам приходилось полагаться на собственное воображение, поскольку не было ни очевидцев, ни достоверных сведений о том времени, когда крест был ещё орудием казни. Впрочем, это мало кого волновало. Евангелисты и художники преследовали одну цель: изобразить распятие таким образом, чтобы оно из горя и унижения превратилось в надежду, в торжество, символизируя новую веху в истории человечества. На кресте висел уже не физически истерзанный Иисус, а сын божий, спаситель мира. В изображении евангелистов смерть Иисуса становится событием космического масштаба, сопровождаемым целым рядом сверхъестественных явлений. При этом происходит любопытный процесс: с течением времени в евангелиях количество чудес и их сила растут. У Марка земля утопает во мраке, драгоценная завеса в святая святых Иерусалимского храма рвется надвое. У Матфея чудес уже прибавилось: задрожала земля и потрескались скалы, то есть произошло землетрясение. Кроме того, случилось нечто совсем чудовищное: покойники повыходили из могил, ворвались в город и пугали людей. Вот что рассказывается в апокрифическом, очень популярном в свое время Евангелии от Петра: наступил такой глубокий мрак, что люди ходили по городу с зажженными фонарями. Это произвело будто бы огромное впечатление даже на врагов Иисуса. Автор апокрифа пишет: _Тогда евреи, старейшины и священники, понимая, какую беду навлекли на себя, стали бить себя в грудь, говоря: горе нам за грехи наши! Грядет суд и гибель Иерусалима_, Поистине народная фантазия не знает границ. Неудивительно поэтому, что даже столь важные для христологии события на Голгофе каждый евангелист изображает по-своему. Вероятно, не будучи очевидцами, они пользовались разными передаваемыми из уст в уста слухами и легендами. Иногда создается также впечатление, что тот или иной автор, стремясь драматизировать повествование или обосновать какой-нибудь теологический тезис, обогащал рассказ плодами собственного воображения. В качестве примера приведем сцену со злодеями, распятыми по обе стороны от Иисуса. Марк и Матфей, хронологически самые ранние и, вероятно, самые близкие к истине евангелисты, изображают этих злодеев в очень плохом свете, утверждая, что оба они присоединились к священникам, книжникам и старейшинам и вместе с ними насмехались над Иисусом. Лука вводит в эту сцену новую подробность - волнующий разговор Иисуса со злодеями, из которого становится ясным, что один из них закоренелый грешник, а второй искренне раскаивается в своих злодеяниях. Диалог между ним и Иисусом заканчивается фразой Христа: _Истинно говорю тебе, ныне же будешь со мною в раю_ (23:43). Лаконичнее всех изображает эту сцену Иоанн. Он лишь фиксирует присутствие на боковых крестах двух злодеев. Чем же можно объяснить тот факт, что переданный Лукой разговор Иисуса с разбойниками, такой важный по своему нравственному смыслу, не нашел отражения в остальных евангелиях? Вероятнее всего, тем, что он в действительности просто не имел места. Это очередная из множества беллетристических выдумок Луки. А вот другое, ещё более загадочное несоответствие, тоже касающееся последних минут жизни Иисуса. Как известно, ученики покинули его в Гефсиманском саду и, если верить евангелистам, не присутствовали при его кончине. Зато женщины, следовавшие за Иисусом с самой Галилеи, оказались более верными и мужественными. Они шли с ним до самой Голгофы и, потрясенные до глубины души, смотрели, как он погибает на кресте. Мы узнаем об этом из сказаний Матфея, Марка и Иоанна, Лука же, как ни странно, вообще не касается этого вопроса. Три первых автора сообщают, что среди женщин были Мария Магдалина и Мария - мать Иакова Меньшого и Иосии. В этом все трое полностью сходятся. Однако Иоанн добавляет ещё одну, весьма существенную деталь: по его версии, у креста находились также мать Иисуса и его любимый, не названный по имени ученик. Возникает вопрос, кто же говорит правду. Как понять тот факт, что два более ранних евангелиста обходят молчанием такое важное лицо, как мать Спасителя? Тут возможны три ответа: или они это сделали умышленно, или по забывчивости, или же потому, что в действительности её не было на Голгофе. Есть все основания остановиться на третьей возможности. Ведь известно, что Иоанн меньше всех евангелистов считался с исторической правдой и произвольно стилизовал биографию Иисуса для подкрепления своих богословских тезисов. Скорее всего, надо поверить Марку и Матфею, что мать Иисуса не присутствовала при казни. А раз так, то приходится сделать вывод, что вся эта трогательная и прекрасная сцена, когда Иисус в последние минуты жизни поручает своему ученику заботу о матери, не что иное, как литературный вымысел. О том, до какой степени Иоанн пренебрегал исторической действительностью, свидетельствует тот несколько комичный факт, что в его евангелии римские солдаты ни с того ни с сего в разговоре дословно цитируют Ветхий завет. Раздумывая, что сделать с хитоном Иисуса, один из солдат, например, говорит: _Не станем раздирать его, а бросим о нем жребий, чей будет, да сбудется реченное в Писании: _разделили ризы мои между собою и об одежде моей бросали жребий_ (Иоанн, 19:24; Псалом 21, 19). Римский легионер, знающий наизусть иудейское _священное писание_,- это, пожалуй, _licentia poetica_, (Поэтическая вольность) слишком смелая даже для Евангелия от Иоанна. Относительно последних слов Иисуса перед смертью у евангелистов также нет единодушия. Здесь совпадают опять версии Марка и Матфея. У них Иисус произносит полную отчаяния фразу, неугасающим эхом звучащую в веках: _Боже мой, боже мой! для чего ты меня оставил?_ В Евангелии от Луки Иисус, сохраняя перед лицом смерти больше самообладания и чувства собственного достоинства, говорит с кротостью и упованием: _Отче! в руки твои предаю дух мой_. Иоанн же изображает эту сцену ещё по-иному. У него Иисус поручил мать заботам ученика, испил уксуса из губки и, умирая, прошептал: _Свершилось!_ А теперь вернемся к кресту: на этот раз не к символу христианства, а к тому настоящему, деревянному кресту, на котором был распят Иисус. Нет, пожалуй, в мире христианина, который бы не слышал о том, что его нашла св. Елена, мать императора Константина. Согласно легенде, благочестивая императрица, жившая примерно в 247- 327 годах, совершила на склоне лет паломничество в Иерусалим. Там какой-то еврей отвел её на место, где якобы распяли Иисуса, заверяя, что сведения об этом месте передавались в его роду от отца к сыну. Там начали вести раскопки и с быстротой, какая современным археологам даже во сне не снилась, извлекли из засыпанной пещеры три креста, горсть гвоздей, табличку с надписью _Иисус назорейский, царь иудеев_, терновый венец, пику, которой Иисусу прокололи грудь, и губку, с помощью которой его напоили уксусом. Вопрос о том, на котором из трех крестов был распят Иисус, решили элементарно: смертельно больную женщину клали по очереди на каждый крест, и на кресте Иисуса она моментально выздоровела. Для пущей уверенности тот же эксперимент повторили с умершим мужчиной, и покойник, разумеется, тут же воскрес. Император Константин построил потом на этом месте храм, куда в течение нескольких столетий толпами стекались паломники. Оно и немудрено. В храме (в 614 г. его разрушили персы) кроме названных выше реликвий были выставлены напоказ такие сокровища, как блюдо, на котором якобы лежала голова Иоанна Крестителя, ониксовый бокал с Последней вечери и иссоп, на котором поднесли ко рту Иисуса губку, пропитанную уксусом. Сегодня вряд ли кто-нибудь станет возражать против того, что вся история с обнаружением крестов и реликвий - типичная легенда. Кроме таких доводов, как то, что деревянный крест, пролежав три столетия в земле, неизбежно бы сгнил, обратился в прах, что никто не мог указать Елене место распятия, поскольку Иерусалим был разрушен и надолго покинут населением, существуют и другие, более веские аргументы. В то самое время, когда св. Елена якобы совершила свое открытие, епископом иудейской Кесарии был знакомый нам уже первый историк христианства Евсевий, а епископом Иерусалима - св. Кирилл (315-383). Евсевий занимал должность епископа целых двадцать пять лет и пользовался таким влиянием, что его называли _царем Иудеи_. Совершенно немыслимо, чтобы они не встречались лично с матерью императора и не знали, по крайней мере понаслышке, о таком эпохальном для церкви факте, как её открытие. И тем не менее ни тот, ни другой, хотя и посвящали истории христианства очень много места в своих сочинениях, не упоминают об этом ни словом. Причина их молчания нам известна. Учеными неопровержимо доказано, что легенда о св. Елене возникла на целое столетие позже, примерно в то время, когда родился и получил распространение культ креста как символического знака христианства. Воскресение Казалось бы, сообщения о столь важном, ключевом для христианства факте, как воскресение, должны быть идентичны, совпадать во всем вплоть до мельчайших деталей. Однако это не так. Уже Лессинг обнаружил в различных версиях этого сказания ни больше ни меньше как десяток непримиримых противоречий. Если бы их рассматривать как свидетельские показания, то ни один суд не мог бы на их основании вынести окончательное заключение. Как показывают исследования, сказание евангелистов о пустой могиле и воскресении Иисуса возникло значительно позднее описываемых в евангелиях событий, оно родилось из веры в то, что Иисус воскрес, обнаружив таким образом свою божественную сущность. В первом послании к коринфянам Павел пишет: _А если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна и вера наша_ (15:14). Чтобы понять, как могла возникнуть вера в воскресение Иисуса, необходимо помнить об особенностях мышления людей древнего мира. Предположение, что человек может физически подняться из могилы, не было для них чем-то необычным. Это одна из древнейших эсхатологических идей человечества. Однако непосредственное, прямое влияние на умы ранних христиан в этом отношении оказали верования Египта, Персии и некоторых восходящих к ним сект иудаизма. По представлениям египтян, умершие, после того как Осирис рассмотрит их хорошие и плохие поступки на земле, возвратятся в свои телесные оболочки; поэтому египтяне мумифицировали тела умерших и хранили их в пирамидах или в скальных гробницах. Телесное бессмертие проповедовала также религия Заратуштры, в особенности же митраизм. Являвшийся в первые века нашей эры опасным соперником христианства, митраизм главное ударение в своих догмах делал на обещании воскресения усопших. Что касается иудаизма, то идея физического бессмертия, ведущая, по всей видимости, свою родословную от персидских источников, явственно проступает в пророческих книгах Ветхого завета. Согласно этим пророчествам, когда-нибудь настанет _день Яхве_: страшный суд и новая, счастливая эра в истории человечества. В этот день мертвые поднимутся из могил, чтобы предстать перед судом божьим, который их оправдает или осудит. При этом одни говорят, что все люди воскреснут и предстанут перед судом, другие - что это случится только с иудеями. Есть ещё и такие пророчества, по которым воскреснут одни лишь праведники, остальные же, отягченные грехами, будут обречены на вечное пребывание в _шеоле_ - подземном царстве теней. В пророчестве Исаии говорится: _Оживут мертвецы твои, восстанут мертвые тела_ (26:19), а пророк Даниил предсказывает: _И многие из спящих в прахе земли пробудятся, одни для жизни вечной, другие на вечное поругание и посрамление_ (12:2). Таких цитат можно привести множество. Их обилие говорит о том, как сильно владела умами евреев мысль о смерти и телесном воскресении. Из евангелий известно, что среди евреев распространился слух, будто Иисус - это воскресший пророк Илия или Иоанн Креститель. В Евангелии от Марка говорится: _Ирод же, услышав, сказал: это Иоанн, которого я обезглавил; он воскрес из мертвых_ (6:16). На этом фоне нетрудно понять, почему ученики Иисуса так охотно поверили в его воскресение. Это объясняется тем, что они принадлежали к своей эпохе и были во власти её понятий и представлений, а также, и прежде всего, их душевным состоянием после гибели любимого Учителя. Подавленные скорбью, отчаянием и угрызениями совести - ведь они отступились от него в самые тяжелые минуты его жизни, удрученные ослаблением веры в его миссию и невозможностью понять смысл его позорной смерти на кресте, они внезапно воспряли духом и возликовали: Иисус воскрес! Первой увидела его, должно быть, Мария Магдалина, особенно предрасположенная к подобным видениям. Иисус изгнал из нее в свое время семь демонов, из чего можно заключить, что она временами страдала каким-то психическим расстройством. Психологической науке известно, сколь заразительны такие видения. Произошла как бы цепная реакция, и Иисуса вскоре увидели многие его спутники. Весть об этих встречах с Учителем передавалась из уст в уста. Сердца его приверженцев наполнились надеждой. В такой полной нервного напряжения обстановке даже трезвые и уравновешенные люди часто поддаются внушению и перестают отличать субъективное от объективного, галлюцинации от действительности. Вероятно, именно тогда приверженцы Иисуса начали отождествлять его с мессией, предсказанным Ветхим заветом. В книгах пророков, особенно в пророчестве Исаии, они нашли все, что случилось с Иисусом в его жизни: что слуга Яхве будет отторгнут от живых людей, презренный и униженный, погибнет среди преступников, жертвуя жизнью за грехи человечества, но восстанет на третий день и будет жить между великими и сильными. Их, несомненно, вдохновляло и то, что сказано в пророчестве Осии: _Оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицем его_ (6:2). Таким образом, распятие оказалось не поражением Иисуса, а его победой, жертвой, заранее намеченной богом. Иисус скоро явится снова, чтобы завести на земле новый, справедливый порядок. Такова была _благая весть_, которую с жаром распространяли первые христиане. И народ повсюду: в Иерусалиме и Антиохии, в Дамаске и Эфесе - воспринимал её с величайшей готовностью. Так возникли ростки будущей церкви - первые христианские общины. Чтобы правильно оценить имеющиеся в Новом завете сказания о воскресении, нужно учитывать их хронологию. Они не возникли одновременно, а создавались по очереди на протяжении без малого полстолетия. Самое древнее из них дано в первом послании Павла к коринфянам, написанном в 57 или в 58 году, то есть примерно четверть века спустя после смерти Иисуса, самое позднее - в Евангелии от Иоанна, относящемся к 90-м или 100-м годам. Как мы скоро увидим, каждое из сказаний - новая веха в процессе возникновения легенд об Иисусе. Относительно описания воскресения Христа евангелистами немецкий иезуит Гюнтер Шиве в статье, опубликованной в журнале _Ди штимме дер цайт_ (апрель 1966 г.), говорит: _Сказание о воскресении евангелисты переписывали друг у друга, театрально развивая кое-какие туманные намеки, причем они без зазрения совести переиначивали и произвольно переделывали эти и без того мало правдоподобные истории, ставя их на службу своим теологическим, педагогическим и апологетическим целям_. Таким образом, единственным источником, достойным внимания, является сообщение Павла, данное в упоминавшемся уже первом послании к коринфянам. В послании сказано: _Ибо я первоначально преподал вам, что и сам принял, то есть, что Христос умер за грехи наши по писанию, и что он погребен был, и что воскрес в третий день по писанию, и что явился Кифе, потом двенадцати; потом явился более нежели пятистам братий в одно время, из которых большая часть доныне в живых, а некоторые и почили; потом явился Иакову, также всем апостолам; а после всех явился и мне, как некоему извергу_ (15:3-8). Отрывок, как мы видим, крайне сух, деловит и лаконичен. И все же в нем содержится много интересной информации. Прежде всего, поражает большое число людей/которым якобы явился Иисус. Этот перечень во многом противоречит версии евангелистов. Откуда у Павла эти сведения? Сам он не дает нам ответа на этот вопрос, ограничиваясь туманным заявлением, что _принял_ их, не уточняя от кого. Он не ссылается на столь авторитетных свидетелей, как Петр или Иаков, с которыми он ведь должен был бы в свою бытность в Иерусалиме обсуждать это важнейшее событие. В христианской общине Коринфа нашлись скептики, не верившие в воскресение, и Павел пытается убедить их, направить на путь истинный. Что могло быть лучше для достижения этой цели, чем свидетельство отлично осведомленных и заслуживающих полного доверия апостолов? И раз Павел не воспользовался этим свидетельством, то у нас есть все основания полагать, что не они сообщили ему этот перечень, что он привел в своем послании анонимные слухи, ходившие в кругах христиан. Знаменательно и то, что в приведенном Павлом перечне не названа ни одна женщина. Там нет ни матери Иисуса, ни Марии Магдалины, ни других женщин, присутствовавших при этом событии согласно евангелиям. Поражает также в его рассказе полное отсутствие всех подробностей, столь драматически описанных евангелистами. Нет в нем ни слова о пустом гробе Иисуса, о со вершившихся там чудесах, о встрече с воскресшим Иисусом двух учеников из Еммауса, о Фоме Неверующем, коснувшемся раны Иисуса, о том, что воскресший Иисус ел с апостолами печеную рыбу, пребывал сорок дней на земле и, наконец, вознесся на небо на глазах у своих спутников. Мыслимо ли, чтобы Павел сознательно умолчал обо всем этом? Ведь у него не было никаких причин так поступить. И поэтому остается лишь предположить, что он просто ничего об этом не знал, поскольку все эти повествовательные детали - более поздние легенды, получившие распространение благодаря евангелистам. Павел, ничего не конкретизируя, говорит лишь кратко, что Иисус _воскрес_, затем _явился_ и ему, и ещё целому ряду лиц. По всей вероятности, здесь налицо явление массовой истерии, религиозного экстаза, сопровождавшегося видениями, и приверженцы Иисуса, пав жертвой собственных галлюцинаций, отождествили затем свои видения с действительным воскресшим Иисусом, то есть произошла конкретизация субъективных ощущений. Начало этого процесса нашло отражение в сказании о воскресении, данном в Евангелии от Марка. Там рассказано, что Мария Магдалина, Мария Иаковлева и Саломия, принеся благовония, чтобы помазать тело Иисуса, нашли гроб открытым и пустым. Внутри гробницы сидел какой-то юноша в белой одежде, заявивший им: _Иисуса ищете Назарянина, распятого; он воскрес, его здесь нет_ (16:6). Дальше юноша сказал, чтобы предупредили апостолов, что Иисус встретится с ними в Галилее. Однако женщины, охваченные ужасом, никому ничего не сказали. На этом кончается сказание Марка, ибо то, что мы читаем дальше (стихи 9-20), можно, называя вещи своими именами, считать обыкновенной фальшивкой. Этих стихов, именуемых в науке _клаузулой_, нет, например, ни в Ватиканском, ни в Синайском кодексах. Да и по своему языку и стилю они резко отличаются от остального текста. Поэтому сегодня считается бесспорным, что этот отрывок - более поздняя вставка. Её неизвестный автор бесцеремонно приписывает Марку вещи, которые ему и во сне не снились. По этой версии, Иисус явился сначала Марии Магдалине, затем двум не названным по имени ученикам, спешившим в свою деревню, и, наконец, одиннадцати апостолам. Поручив им идти по всему миру и проповедовать евангелие, сам он вознесся на небо и воссел одесную бога. Как мы видим, здесь полно мифологизации и теологии. Итак, у Марка впервые появляется _пустой гроб_, но он не преподносится ещё как явное доказательство воскресения Иисуса. Этот мотив, как мы убедимся, полностью используют лишь последующие евангелисты. У Марка нет ярко выраженных элементов сверхъестественного. У него мы встречаем in statu nascendi (В состоянии зарождения) цикл легенд, которые в следующих фазах своего развития будут все сильнее подчеркивать значение пустого гроба и реальность воскресения. Однако пустой гроб как доказательство воскресения оказался палкой о двух концах. Узнав о нем, евреи тут же пустили слух, что ученики Иисуса украли его тело и спрятали в другом месте, то есть обвинили их в обыкновенном мошенничестве. Отголоском этих слухов является сказание Иоанна, по которому Мария Магдалина, увидев, что камень отвален от гроба, побежала к Петру и другому ученику Иисуса со словами: _Унесли господа из гроба, и не знаем, где положили его_ (Иоанн, 20:2). Когда затем ей явился Иисус, она не узнала его, ошибочно приняла за местного садовника и обратилась к нему со словами: _Господин! Если ты вынес его, скажи мне, где ты положил его, и я возьму его_ (20:15). Родословная этого недоразумения зашифрована, очевидно, в другом отрывке Евангелия от Иоанна, где сказано: _На том месте, где он распят, был сад, и в саду гроб новый, в котором ещё никто не был положен. Там положили Иисуса ради пятницы иудейской, потому что гроб был близко_ (19:41- 42). Вероятно, под влиянием этого отрывка родилась записанная в конце второго века апологетом христианства, писателем Тертуллианом, легенда о садовнике, спрятавшем тело Иисуса из опасения, что толпы людей, посещающих могилу, потопчут ему грядки (_De spectaculis_ 30). Более развернутый вариант этой истории мы находим в обнаруженном в Египте коптском тексте под названием _Книга воскресения_. Там рассказывается, что садовника звали Филоген и что он был очень предан Иисусу, исцелившему его сына. Встретив на могиле мать Иисуса, он сказал ей следующее: _Евреи хотели похоронить Иисуса в укромном месте, чтобы его ученики не могли похитить тело. Я предложил им: у меня в огороде есть гробница. Положите его туда, а я буду следить, чтобы его никто не унес. А в душе решил, что, как только евреи уйдут домой, я возьму тело, намажу его благовониями и похороню в другом месте_. Матфей сообщает, что слух о похищении тела Иисусова ходил среди евреев ещё и в его время (28:13-15). Но, судя по словам Марии Магдалины и по апокрифической легенде о преданном Иисусу садовнике, он имел хождение и среди христиан, представляя собою величайшую опасность для новой религии, краеугольным камнем которой была вера в воскресение. Поэтому в борьбе с ним руководители христианства не стеснялись в средствах, и следы их методов нетрудно обнаружить в Евангелиях от Матфея, Луки и Иоанна. В своем апологетическом пылу, в стремлении рассеять все сомнения как среди христиан, так и среди антагонистов евангелисты, в особенности же Матфей, широко пользовались своей беллетристической фантазией. Но это не была столь характерная для фольклора беззаботная игра воображения, порождающая мифы, сказки и легенды, а целеустремленная полемическая кампания, имеющая целью неопровержимо доказать, что украсть тело Иисуса было делом невозможным и поэтому пустой гроб мог означать только одно: Иисус чудесным образом воскрес. Однако к общей апологетической цели евангелисты шли разными путями. Каждый руководствовался собственной фантазией, и в результате мы находим в Новом завете три сказания о воскресении, во многом противоречащие друг другу и лишенные черт реальности. По Матфею, о похищении тела вообще не могло быть речи, поскольку евреи опечатали гроб и окружили его стражей. Если же он, несмотря на все эти меры, оказался пустым, то вот почему: Мария Магдалина и _другая Мария_ видели своими глазами, как сделалось землетрясение, во время которого сошел с небес ангел господень, отвалил камень от двери гроба и заявил, что Иисуса там уже нет, ибо он воскрес. Вопреки утверждениям Марка, женщины ничуть не испугались и не решили сохранить в тайне это событие. Напротив, они тут же побежали к ученикам Иисуса передать сообщенную ангелом благую весть. В дороге им навстречу вышел Иисус собственной персоной и велел известить апостолов, что он назначает им встречу в Галилее. Матфей рассказывает также, что подтвердить это могли бы люди из стражи, охранявшей гроб, не будь они столь жадны до денег. Они тоже увидели ангела господня и пришли в такой трепет, что были как мертвые. Но потом их подкупили священники, и они стали лгать, рассказывая, что ночью заснули на посту, а ученики Иисуса воспользовались этим и украли тело. Отсюда якобы и пошла сплетня, распространяемая многими поколениями евреев. Лука заходит ещё дальше в своих апологетических усилиях. В его версии уже не один, а два ангела сообщают о воскресении Иисуса. И около гроба находились кроме Марии Магдалины, Иоанны и Марии - матери Иакова ещё другие женщины, чьи имена евангелист не счел нужным назвать. Таким образом, число свидетелей возросло. Согласно Луке, воскресший Иисус не явился двум Мариям, зато с ним разговаривали и поделились пищей два ученика из Еммауса, а потом и апостолы. Иисус, желая их убедить, что он действительно воскрес, поел в их присутствии печеной рыбы и сотового меда. И даже разрешил, чтобы к нему прикоснулись. Мог ли кто-нибудь перед лицом таких доказательств усомниться в воскресении Иисуса?! Дальнейшую путаницу вносит евангелист Иоанн, предлагая свою, отличную от предыдущих версию истории с пустым гробом. В ней нет речи ни об одном, ни о двух ангелах, Мария Магдалина приходит одна и застает открытый пустой гроб. Петр и _другой ученик, которого любил Иисус_, услышав её слова о том, что _унесли господа из гроба_, прибежали туда и увидели _одни пелены лежащие и плат, который был на главе его, не с пеленами лежащий, но особо свитый на другом месте_ (20:6, 7). Только тогда не названный по имени ученик поверил, что Иисус воскрес, очевидно, считая, что похитители не стали бы терять времени на то, чтобы раздеть покойного и аккуратно сложить его одежду. Итак, Иоанн вводит совершенно новый довод в пользу воскресения. Кроме того, он приводит и другие, ещё более внушительные _доказательства_. Когда Мария Магдалина, скорбящая и заплаканная, заглянула внутрь гроба, она увидела сквозь слезы двух сидящих ангелов в белых одеяниях, а потом, обернувшись назад, заметила самого Иисуса, принимая его, впрочем, поначалу за садовника. Когда недоразумение выяснилось, Иисус сказал ей: _Не прикасайся ко мне, ибо я ещё не восшел к отцу моему; а иди к братьям моим и скажи им: восхожу к отцу моему и отцу вашему, и к богу моему и богу вашему_ (20:17). В тот же день он явился также и своим ученикам, а через восемь дней вернулся к ним снова и позволил Фоме, чтобы тот пальцами коснулся его ран. Мы видели, как легенда о воскресении развивается от бесхитростного рассказа о пустом гробе до самого воскресения Иисуса. Процесс этот состоит в том, что к старым подробностям добавляли все новые и новые, стремясь во что бы то ни стало защитить доктрину воскресения как от скептиков в собственном лагере, так и от языческих памфлетистов. Кампания в защиту этой доктрины продолжалась ещё очень долго. Например, в одиннадцатом или двенадцатом веке неизвестный переводчик _Иудейской войны_ Иосифа Флавия на древнеславянский язык добавил в текст вставку, в которой говорится, что гроб Иисуса стерегли не только тридцать римских солдат, но также тысяча слуг священников (5, 5, 4). При наличии такой охраны поистине невозможно утверждать, будто тело Иисуса выкрали из гроба. Вторая тенденция, явственно проступающая в Новом завете, - это борьба в защиту доктрины о телесном характере воскресения Иисуса. Эта доктрина с самого начала христианской эры вызывала у верующих сомнения и возражения. Уже Павлу пришлось противоборствовать этому. В первом послании к коринфянам он пишет: _Если же о Христе проповедуется, что он воскрес из мертвых, то как некоторые из вас говорят, что нет воскресения мертвых?_ (15:12). Гражданам Коринфа, воспитанным с детства в духе Платоновой философии, доктрина телесного воскресения казалась просто смешной. В их представлении бессмертной была лишь душа, заключенная в телесную оболочку, как в тюрьму. Смерть означала для них освобождение души от ига материи, очищение человека от всего земного, низменного, злого. Судя по посланию, Павел сознавал всю сложность своей задачи, понимал, как трудно будет переубедить коринфских эллинистов. Он пытается разрешить эту дуалистическую дилемму с помощью запутанного рассуждения о том, что тело воскресшего Иисуса не является возвращенной к жизни земной плотью, а плотью, сотканной из небесной материи. Ибо, как он подчеркивает, _плоть и кровь не могут наследовать царствия божия_ (15:50). Однако сомнения христиан в этом вопросе отнюдь не заглохли. Например, во втором послании Иоанна Богослова (67 г.) мы читаем: _Ибо многие обольстители вошли в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти_. Эти скептические настроения находят отражение во всех четырех евангелиях. Из рассказанного там нетрудно понять, что ученики Иисуса не сразу поверили в телесное воскресение учителя, их приходилось убеждать с помощью наглядных примеров. Лука прямо говорит, что, когда женщины принесли апостолам весть о пустом гробе, _показались им слова их пустыми, и не поверили им_ (24:11). Ещё в пятом веке влияние этих скептиков на умы христиан было угрожающе большим, о чем свидетельствуют исполненные горечи высказывания двух крупнейших деятелей церкви того времени - святого Иеронима и блаженного Августина. _Даже тогда, когда в Иудее ещё не высохла кровь Христа, нашлись люди, которые не признают, что Иисус Христос пришел во плоти_,- жалуется св. Иероним. А блаженный Августин со скорбью отмечает, что доктрина о воскресении все ещё остается тем разделом христианского учения, который отвергают с особенным ожесточением. Неудивительно, что поборники христианства не жалели усилий для того, чтобы преодолеть скептические настроения и во что бы то ни стало убедить людей, что телесное воскресение Иисуса является бесспорным фактом. В этих усилиях проступает все та же тенденция к нагромождению вымышленных доказательств, какую мы наблюдали в связи со спором о пустом гробе. В результате этих стараний воскресение Иисуса с течением времени принимает все более осязаемый, физический характер. В конце концов дело доходит до того, что появляющийся после смерти Иисус состоит из плоти и крови, он поземному голоден, дважды подкрепляется печеной рыбой, его раны можно потрогать пальцами и т. п. Всю тяжесть единоборства со скептиками взвалили на свои плечи Лука и Иоанн; впрочем, к последнему это относится лишь отчасти, поскольку, по мнению библеистов, заключительная сцена с ловлей рыбы в Тивериадском озере представляет собой более позднюю вставку, написанную каким-то богословом с целью доказать, что Иисус назначил Петра своим преемником на земле. Сегодня, разумеется, невозможно выяснить, чем руководствовались Лука и Иоанн, рассказывая свои совершенно фантастические истории для подтверждения факта телесного воскресения. То ли они, как полемисты, сознательно их выдумывали, то ли с искренним легковерием фиксировали слухи, ходившие в народе. Как бы то ни было, их версия оказала серьезное влияние на христианскую доктрину. В 1215 году Латеранский собор провозгласил догмат, согласно которому в день страшного суда все люди, спасенные или не спасенные, встанут из могил в той же телесной оболочке, что у них была при жизни. Каждый из евангелистов, как мы видели, создавал свою версию воскресения, нимало не заботясь о том, что писали на ту же тему другие. Естественно, что их рассказы разноречивы и непоследовательны. Эти противоречия наглядно показывают, как мало достоверны свидетельства евангелистов даже в таком ключевом вопросе, каковым является в христианском учении воскресение Иисуса. Церковь учит, что Иисус вознесся на небо. Об этом кратко сообщает автор вставки в Евангелии от Марка, но уже Лука описывает вознесение более подробно: _И вывел их вон из города до Вифании и, подняв руки свои, благословил их. И, когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо. Они поклонились ему и возвратились в Иерусалим с великою радостью_ (24:50-52). Поразительно, что о таком потрясающем событии ни одним словом не упоминают ни Матфей, ни Иоанн. Особенно странным это кажется у Иоанна, который активнее всех наделяет Иисуса чертами божественности. Следует отметить, что в некоторых библейских кодексах текст Евангелия от Луки дан без сцены вознесения. Также и первые христианские писатели, как Климент Римский, авторы "Дидахе_, Игнатий Антиохийский, Поликарп и Герм, ничего не рассказывают о вознесении, из чего можно заключить, что при них об этом событии ещё никто не слышал. _Дидахе_ - раннехристианское сочинение (середина второго века) с описанием доктрины и религиозных обрядов так называемого постапостольского периода. Оно появляется в сочинениях отцов церкви лишь в четвёртом веке. Поэтому крупнейшие библеисты пришли к выводу, что сцена вознесения у Луки является вставкой, введенной в текст довольно поздно под влиянием легенд, созданных на эту тему верующими. 5. У ИСТОКОВ ХРИСТИАНСТВА В поисках исторического Иисуса Евангелия, как мы убедились, не являются биографиями в современном смысле слова. Авторы, создавая их, преследовали апологетические и дидактические цели, стремились доказать, что Иисус - искупитель, предсказанный библейскими пророками. Написанные в течение нескольких десятилетий после его смерти, евангелия воссоздают анонимную устную традицию, складывавшуюся в христианских общинах Африки, Азии и Европы; историю веры в божественную сущность Иисуса, а не историю его земной жизни. Их писали разные люди, по- разному смотревшие на вещи; неудивительно поэтому, что евангелия представляют собою поистине фантастический конгломерат противоречий, недомолвок и расхождений. Это обстоятельство тревожило даже некоторых основоположников христианства. Блаженный Августин, например, заявил: _Я бы тоже не верил евангелиям, если б мне не повелевал авторитет церкви_ (_Contra Taustum Manichaeum_, 25, 1, 3). Лютер занял в этом вопросе ещё более уклончивую позицию, давая своим сторонникам следующую инструкцию: _...если возникнет какая-нибудь трудность относительно Священного писания и мы не сможем её разрешить, то нам просто не нужно касаться этого вопроса вообще_. Все сказание об Иисусе формировалось, как известно, под влиянием веры в великое чудо воскресения. Поэтому, чтобы понять евангелия, необходимо взглянуть на описанные в них события не в той очередности, в какой их излагают авторы, а ретроспективно, с конца, сквозь призму этого чуда. Все события, ведущие к распятию, подчинены главной идее о том, что Иисус был богом, который воскрес. Итак, мы имеем дело не с историей, а с типичной агиографией. Эту тенденцию однозначно определил св. Павел в первом послании к коринфянам: _...мы проповедуем Христа распятого_ (1:23). Тот факт, что даже в самых древних сказаниях Иисус-человек превратился в бога Христа, что евангелия покрыты слоями теологических доктрин, породил гипотезу, согласно которой Иисус никогда не существовал, а был лишь мифом, возникшим в умах людей, наподобие мифов в культах Ближнего Востока. Мифологическую концепцию выдвинул впервые французский исследователь Дюпюи в книге _L'origine des tout les cultes_ (_Происхождение всех культов_, 1774 г.). Её горячим сторонником был знаменитый немецкий ученый Бруно Бауэр (1809-1882). Обратив внимание на отсутствие упоминаний об Иисусе у иудейских и языческих авторов и на вопиющие противоречия в евангелиях, он пришел к выводу, что Иисус никогда не существовал и является плодом воображения. Христианство явилось, по его мнению, отражением идеологии угнетенных классов, в которой слились иудаизм диаспоры, стоицизм и неоплатонизм. Среди более поздних сторонников мифологической концепции следует назвать прежде всего Робертсона, Смита, Калтгофа, Древса, Кушу и Дюжардена. У нас нет возможности подробно рассмотреть их доводы, отметим лишь несколько характерных точек зрения. Итак, Дюжарден считал, что страсти господни - вариант ритуальной драмы, одной из тех, что разыгрывались в религиозных мистериях Ближнего Востока. Немецкий теолог, социалист Калтгоф рассматривал личность Иисуса как персонификацию освободительного движения, возникшего в первом веке нашей эры среди рабов и плебеев Римской империи. А Древс видел в культе Иисуса конечный продукт синкретического процесса, в котором главным элементом был культ умирающих и воскресающих эллинских богов. Теория о том, что Иисус был историзацией мифа, поддерживаемая в свое время также некоторыми представителями марксизма, сегодня отвергнута уже большинством ученых. Мы не будем приводить сложную аргументацию, выдвигаемую против этой концепции, достаточно сказать, что нет никаких логических причин отрицать историчность Иисуса, поскольку в Палестине того времени подобного рода бродячие проповедники, пророки и мессии были обыденным явлением. В ту пору, когда жил и действовал Иисус, а также до его рождения и после его смерти историки насчитали в Палестине по меньшей мере двенадцать пророков и мессий, более популярных, чем он. Таким пророком был ведь и Иоанн Креститель. Ирод приговорил его к смертной казни именно как опасного агитатора, угрожавшего престолу. Затем появился на арене другой пророк, по имени Февд. По его призыву за ним последовали сотни евреев, которым он обещал остановить воды Иордана, как это сделал Иисус Навин, и перевести их на другой берег, где они будут свободны от гнета римских поработителей. Римские легионеры устроили среди обманутых паломников кровавую резню, а самого Февда поймали, обезглавили и голову с триумфом принесли в Иерусалим. Лишь немногие из этих пророков и мессий избежали насильственной смерти: римляне их обычно приговаривали к распятию как потенциальных вождей еврейского восстания. В древности нередко приписывали крупным деятелям и монархам божественное происхождение. В этой обстановке легко понять, почему так быстро произошло обожествление Иисуса, тем более что большинство его приверженцев воспитывались в атмосфере эллинской культуры, где подобные верования существовали с незапамятных времен. В их восторженных умах совершался процесс мифологизации любимого Учителя, а время создавало вокруг него ореол божественности. Его ужасная смерть на кресте приобретала глубокий эсхатологический смысл и превращалась в потрясающую вселенскую трагедию. Французский библеист Гиньебер писал, что евангелия, хотя и представляют собою продукт массовой экзальтации, имеют все же реальное ядро - историческую личность Иисуса, вокруг которой происходила кристаллизация мифов. И можно считать, что вехами евангельских сказаний является горсть голых фактов из жизни Иисуса. Тем не менее, несмотря на колоссальную работу, проделанную несколькими поколениями ученых, не удалось воссоздать портрет живого Иисуса - учителя, свободный от более поздних напластований теологии и сверхъестественных элементов. Рудольф Бультман, с которым мы скоро познакомимся поближе, следующим образом охарактеризовал современное состояние этой области библеистики: _Я теперь твердо убежден, что в настоящее время мы почти ничего не знаем о жизни Иисуса_. Что же в этих агиографических сказаниях мы можем все-таки рассматривать как историческую правду? Кармайкл, автор книги _Жизнь и смерть Иисуса из Назарета_, утверждает, что, прежде всего, факт распятия. Ибо невозможно предположить, чтобы кто-нибудь из восторженных приверженцев Иисуса мог придумать историю о его столь позорной смерти. Это была просто-напросто жестокая истина, которую пытались сгладить при помощи теологических и эсхатологических толкований. Однако распятию неизбежно предшествовала цепь событий, приведшая к этому трагическому финалу. Итак, можно считать несомненным то, что Иисус был плотничьим сыном и жил в галилейском городе Назарете до той поры, когда - вероятно, под влиянием Иоанна Крестителя - на него внезапно снизошло какое-то религиозное озарение; что он проповедовал в Галилее и Иерусалиме, собирая вокруг себя множество горячих приверженцев, но и наживая врагов; что, как опасный нарушитель общественного порядка, он восстановил против себя религиозные и светские власти, был распят, а после его смерти случилось нечто, заставившее его близких поверить, что он воскрес. Вот и все. Остальное - уже не история, а христология, богословие и мифы. Как же возникли те сборники сказаний об Иисусе, которые мы именуем евангелиями? Ища ответа на этот вопрос, мы сталкиваемся с так называемой _синоптической проблемой_, о которой уже упоминалось в одной из начальных глав. В течение многих столетий толкователи Библии, в частности блаженный Августин, считали, что самым ранним хронологически является Евангелие от Матфея, а Евангелие от Марка представляет собою его сокращенный вариант. Ошибка была обнаружена лишь в девятнадцатом веке в результате критического анализа, которому подвергли тексты Нового завета такие крупные библеисты, как Гизелер, Лессинг, Вельхаузен и другие. Сегодня преобладает мнение, что самым древним является Евангелие от Марка и что из него щедро черпали Матфей и Лука. Матфей и Лука не только не знали текстов друг друга, но, вероятно, один вообще не знал о существовании другого. Но им обоим, несомненно, было знакомо Евангелие от Марка, и каждый использовал его в своем евангелии. Кроме того, оба они пользовались ещё каким-то источником информации, который не был знаком Марку. Источник этот принято условно обозначать буквой _О_ (от немецкого слова _Quelle_ - _источник_). Таким образом возникла гипотеза о двух источниках. Сначала ученые выдвинули тезис о том, что источником _Q_ было некое праевангелие, пропавшее впоследствии. Вскоре, однако, от этой идеи отказались. В настоящее время, пожалуй, нет сомнения, что этим источником являлись приписываемые Иисусу изречения на темы морали и религии. Это так называемые _логии_, о которых была уже речь в начале нашей книги. Различного рода бродячие проповедники и учители из лучших побуждений, стремясь возвеличить Иисуса, бесцеремонно приписывали ему краткие изречения, отражающие, скорее, их собственные религиозные и нравственные взгляды. Иногда они придавали им форму притчи или какой-нибудь истории, якобы случившейся с Иисусом в его земной жизни. Количество этих сентенций свидетельствует о том, как популярны они были в ту эпоху, когда создавались евангелия. Они представляли собою весьма существенный компонент устной традиции, и было бы просто странно, если бы Матфей и Лука их не использовали, создавая свой рассказ об Иисусе. Вскоре, однако, исследователи заметили, что Матфей и Лука черпали сведения не только из Евангелия от Марка и из источника _Q_ - _логий_, но у каждого из них были, кроме того, свои сведения об Иисусе. В конце концов, в результате дальнейшего изучения текста, была принята на вооружение так называемая _гипотеза многих источников_, именуемая также _теорией фрагментов_. _Теория фрагментов_ нашла множество сторонников среди протестантских библеистов во главе с известным теологом, профессором Марбургского университета Рудольфом Бультманом. Бультман продолжил и развил впервые примененный Мартином Дибелиусом, автором книги _История форм евангелия_ (_Die Formgeschichte des Ewangeliums_, 1919 г.), новый метод исследования Библии, так называемую _Formgeschichte_, что значит история или критика форм. Своими публикациями, и прежде всего своим основным сочинением _История синоптической традиции_ (_Die Geschichte der sinoptischen Tradition_, 1921 г.), Бультман открыл перед библеистикой новый путь, а достигнутые им на этом пути результаты оказались столь сенсационными и убедительными, что заставили пойти на уступки даже самых рьяных сторонников консервативной библеистики. Здесь не место подробно рассматривать метод Бультмана и все богатство достигнутых им результатов. Мы попытаемся лишь вкратце охарактеризовать то, что является, на наш взгляд, квинтэссенцией метода _Formgeschichte_. По мнению Бультмана и его школы, евангелия представляют собою конечную фазу устной традиции, складывавшейся анонимно в христианских общинах. Таким образом, это компиляции, где неизвестные составители объединили в одно целое распространенные тогда изречения, пророчества и притчи, автором которых якобы был Иисус, а также истории о его жизни и о совершенных им чудесах. Критика форм ставила перед собой задачу разделить эти искусственно объединенные литературные материалы, классифицировать их и выяснить обстоятельства, при которых они возникли. Бультман выделил из евангельского текста ряд литературных форм. В частности, так называемые _парадигмы_, то есть поучительные сказания, имеющие своей основой какое-нибудь изречение Иисуса; _новеллы_, то есть рассказы о совершенных Иисусом чудесах, и известные нам уже _логии_. Определение отдельных компонентов в зависимости от их жанра и стиля носило у Бультмана не только филологический характер, а было прежде всего средством к достижению значительно более важной цели. Он пытался, группируя текстовые единицы по их внутренним критериям, воссоздать историю возникновения евангелий до того, как они были записаны. Иначе говоря, это была попытка пробраться путем анализа письменных документов к самим истокам устной традиции, которая, по убеждению Бультмана, содержала ядро _керигмы_, то есть учения, проповедуемого первыми христианскими общинами. Бультман считал, что нельзя воссоздать подлинную картину устной традиции, если рассматривать её в отрыве от исторической обстановки, от социальных условий, в которых она сформировалась. Вопрос этот, однако, чрезвычайно сложен. Евангелия, как подчеркивает Бультман, нельзя назвать литературой в строгом смысле слова. Это не произведения, которым индивидуальные авторы сознательно придали определенную композиционную форму. Они принадлежат к могучему потоку народного творчества, которое подчиняется своим собственным, внутренним законам развития. Это творчество всегда неразрывно связано с народной жизнью и постоянно меняется вместе с ней. И значит, устная традиция, составляющая основу евангелий, отражала быт древних христианских общин. Её развитие было обусловлено всевозможными насущными нуждами этих общин, их пропагандой, учением и различными бытовыми обстоятельствами. Так, например, для доктринального оправдания каких-нибудь обычаев или религиозных обрядов и церемоний (позаимствованных в результате синкретического процесса из чужих, эллинских и восточных культов) ссылались на подлинные или придуманные по этому случаю изречения Иисуса и случаи из его жизни. Таким образом вокруг него постепенно возникало все больше легенд и мифов, придуманных задним числом для обоснования определенных фактов. В результате Бультман пришел к заключению, что евангелия представляют собою мифологизированный рассказ о жизни и учении Иисуса и задачей метода критики форм является устранить мифологические наслоения и обнаружить имеющуюся в тексте, очищенную от примесей _благую весть_ первых христиан. Он назвал эту операцию _демифологизацией христианства_, и этот термин прочно вошел в обиход библеистов. Все евангельские сказания о таких сверхъестественных событиях, как воскрешение умерших, благовещение, непорочное зачатие, воскресение и вознесение, Бультман назвал _мифологическим языком_, с помощью которого пытались выразить глубокую веру в эпохальную, неповторимую, спасительную роль Иисуса в жизни человечества. Поскольку евангелия состоят исключительно из мифов, поскольку мы лишены возможности выяснить, какая действительность стоит за этими мифами, то мы, разумеется, не знаем, каков был подлинный Иисус. В соответствии со своей теорией о мифологическом характере евангелий Бультман пришел к заключению, что Христос религии совершенно не похож на пророка Иисуса, странствовавшего по палестинской земле. Иисус и его время Итак, многие библеисты доказали в своих работах, что невозможно воссоздать земную биографию Иисуса. Возникла, однако, школа исследователей, попытавшихся разгадать тайну его жизни и учения косвенным путем - тщательно изучая исторические реалии, которые его окружали и являлись фоном его деятельности. Речь идет о социальных условиях, политической обстановке, нравах, экономике и религиозных культах - словом, обо всем, что, несомненно, влияло как на самого Иисуса, так и потом на его приверженцев. В результате этих новаторских изысканий уже достигнуты интересные результаты, позволяющие нам лучше понять исторические и психологические процессы, которые привели к возникновению и развитию нового религиозного движения в первом и втором веках нашей эры. Когда читаешь Новый завет, создается впечатление, что, кроме евангельских событий, ничего на свете не происходило. В евангелиях царит специфическая атмосфера деконкретизованных фактов. Благодаря такой манере повествования образ Иисуса непроницаем и загадочен в своих недомолвках, а вместе с тем полон евангельской тишины и кротости, почти идилличен. Между тем эпоха, когда жили Иисус и его ученики, отнюдь не была идиллией. Для палестинских евреев это было трагическое время, время гибели на крестах тысяч и тысяч невинных жертв, невыносимого гнета римских захватчиков, произвола своих царей и иноземных прокураторов, наглости и продажности священников, индивидуального террора, всеобщей анархии и частых кровавых расправ с угнетенными народными массами. Прежде всего, нельзя забывать, что Палестина не была монолитной страной. Напротив, она отличалась большой географической, политической, этнической, религиозной и социальной пестротой. После смерти Ирода Великого его царство распалось, разделенное римлянами на четыре провинции, так называемые тетрархии, управляемые прямыми наследниками умершего царя. С 6 года нашей эры правителем Иудеи и Самарии стал прокуратор, назначаемый римским императором. Вдоль основных торговых путей располагались эллинские города с маленькими еврейскими гетто внутри. Объединенные в федерацию, так называемую Декаполис (Десятиградье), они были совершенно независимы от тетрархов, хотя и подчинялись императору. Своей демократической городской структурой и оживленной торговлей они напоминали ганзейские города средневековой Европы. В Палестине повсюду звучал греческий язык, и не исключено, что Иисус тоже владел им. Даже Иудея, являвшаяся оплотом иудаизма и арамейского языка, не смогла устоять перед влиянием эллинской стихии. Обстановка в Палестине была чрезвычайно напряженной. В эллинских городах то и дело вспыхивали еврейские погромы, иудеи же, со своей стороны, пользовались любой возможностью для кровавого возмездия. Не лучше вели себя и самаритяне: паломников, шедших из Галилеи в Иерусалим и вынужденных проходить через их территорию, они безжалостно грабили, а случалось, и убивали. Мы уже рассказывали выше о том, что еврейская общественность была разбита на антагонистические секты и политические группировки, отражавшие не только религиозные разногласия, но прежде всего пропасть, которая существовала между богатыми и бедными. Саддукеи - это были главным образом священники, во главе с первосвященником, и богатеи - начальники. Опасаясь за свои посты, власть и состояние, они вели по отношению к римлянам примиренческую политику. О могуществе этой социальной группы можно судить по тому, что в Иерусалиме было двадцать тысяч священников, не считая левитов - служителей храма. Двадцать тысяч священников в городе, все население которого, по подсчетам историков, составляло максимум 120-150 тысяч человек! Иисус, прибывший из далекой Галилеи, славившейся своим мятежным духом, и осмелившийся вести агитацию во дворе храма, не имел в этих условиях никаких шансов на то, чтобы остаться в живых. Другая крупная иудейская секта - фарисеи - выросла непосредственно из массового народного движения. Беззаветно преданные своей религии, они фанатически верили в скорое пришествие мессии, который освободит их от римского ига. В мессианистском пылу они доводили себя до состояния религиозного экстаза, постились и молились, предсказывая божий гнев и страшный суд. Под руководством разного рода мессий, пророков и шарлатанов они, как саранча, срывались с места, направляясь в пустыню или в освященные традицией районы, вызывая во всей стране суматоху, волнения и беспорядки. Римляне, разумеется, реагировали мгновенно, римские солдафоны убивали, пытали, не делая различия между виноватыми и невиновными, вооруженными и безоружными. Иосиф Флавий рассказывает, что однажды в Иерусалиме распяли сразу две тысячи человек. Неудивительно, что возникли организации зелотов и сикариев (кинжальщиков), объявивших войну не на жизнь, а на смерть римлянам и тем, кто с ними сотрудничал. В Талмуде сказано, что _Израиль попал в рабство потому, что в стране возникли двадцать четыре разновидности сектантства_. Действительно, политические и религиозные группировки боролись друг с другом с невероятным ожесточением, и никто, в сущности, не был уверен в завтрашнем дне. Сикарии убили, например, даже первосвященника Ионатана. Еврейские правители и первосвященники пользовались деспотическими методами управления, в массовых масштабах применяли принудительный труд и держали население в узде с помощью многочисленной армии доносчиков. Иосиф Флавий пишет, что доносчики свирепствовали по всей Палестине, шныряли в толпе в больших и маленьких городах, а плодом их деятельности были частые высылки, аресты и даже казни. Доносительство приняло характер подлинной эпидемии, и смутным эхом этого явления был, пожалуй, образ Иуды, о котором, как уже говорилось, не известно, существовал ли он в действительности или олицетворял собою тогдашнюю мрачную обстановку. Братоубийственная война достигла апогея, когда к Иерусалиму приблизились легионы Веспасиана. Иосиф Флавий сравнил город с обезумевшим зверем, сжирающим собственное тело. Действительно, то, что там происходило, нельзя назвать иначе, как самоуничтожением народа. Вместо того чтобы готовиться к предстоящей осаде, враждующие партии дрались за храм и его сокровищницу, за продовольственные склады и арсеналы. По мнению историка Поуэла Дэвиса, в междоусобицах погибло больше евреев, чем в борьбе с римлянами. Присылаемые в Иудею римские прокураторы рассматривали свою должность прежде всего как источник быстрого обогащения. Они безжалостно грабили подвластную им страну, неоднократно заключали сделки с грабителями и мятежниками, взимая с них плату за свое невмешательство, занимались шантажом, сажая людей в тюрьму, чтобы получить выкуп. Император Тиберий, когда его спросили, почему он оставляет своих наместников на должностях на длительные сроки, сравнивал их с мухами, которые сосут кровь из ран. Если их оставить в покое, они насытятся и перестанут мучить жертву. Если же их спугнуть, налетят другие голодные мухи и пытка начнется снова. Иудея стонала под тяжестью государственных податей и дани в пользу храма. Английский востоковед Ф. С. Грант, автор книги _Экономический фон евангелий_ (Оксфорд, 1926 г.), высчитал, что во времена Иисуса житель Иудеи отдавал на подати и дани от 30 до 40 процентов своего дохода, не считая сумм, выжимаемых у него сборщиками нелегально. Во времена Иисуса на самой высокой ступени иерархической лестницы в Иудее стояли первосвященники. Но они не пользовались у соотечественников моральным авторитетом и политической поддержкой. Назначаемые и по любому поводу снимаемые с должности наместниками римского императора, они были безвольным орудием в руках ненавистных поработителей. Зачастую эту верховную должность могли купить те, у кого было достаточно для этого денег. В нашей весьма сжатой характеристике той эпохи мы упоминали также события, имевшие место как до рождения Иисуса, так и после его смерти. Читателю это может показаться странным, ибо принято считать, что появление Иисуса было как бы демаркационной линией, разделившей историю Иудеи на две различные эпохи. Но ведь в восприятии тогдашних евреев и римлян это было совсем не так. Выше мы уже показали, что современники Иисуса не придавали такого значения факту его существования. Историю этой страны следует рассматривать как цепь взаимосвязанных событий, имеющих определенное значение для характеристики времени, о котором идет речь. Все, что происходило до и после Иисуса, имело своим источником одну и ту же социальную, политическую, экономическую и религиозную обстановку в Иудее в последние десятилетия её истории. И, например, братоубийственная борьба в храме во время осады Иерусалима, хоть она и имела место спустя тридцать с лишним лет после распятия Иисуса, ретроспективно проливает свет на его время, ибо представляла собой логический финал той же драмы, кульминационное проявление недуга, издавна мучившего еврейский народ. Не лучше была обстановка и в других районах Римской империи. За фасадом роскоши и великолепия крупных городов Ближнего Востока скрывалась печальная действительность. Социальная верхушка, стремясь удовлетворить свое тщеславие, строила блестящие метрополии за счет безжалостной эксплуатации народных масс. Английский историк Ч. Доусон в своей книге _Очерки средневековой культуры_ пишет: _Римская империя и сопровождавший её развитие процесс урбанизации были в действительности грандиозной системой эксплуатации, которая организовала богатства провинций и концентрировала их в руках привилегированных классов_. Внутри покоренных народов Ближнего Востока росли противоречия, углублялась пропасть между немногочисленной группой привилегированных граждан и теми, кто нес на своих плечах всю тяжесть государственных расходов, - между земледельцами, ремесленниками и бесчисленной армией рабов. Богатые становились ещё богаче, бедные - беднее. К тому же это была эпоха непрерывных войн, экономических кризисов, падения стоимости денег и эпидемий голода. Например, в 44-48 годах голод свирепствовал почти на всей территории Римской империи. Положение народных масс становилось в этих условиях невыносимым. И мессианистские идеи иудеев и христиан встречали среди деклассированных социальных низов чрезвычайно благодатную почву. Угнетенная беднота эллинских городов была на редкость предрасположена к приятию учения о спасителе и о _царствии небесном на земле_, ибо, казалось, только сверхъестественные силы могут изменить её жизнь к лучшему. Поэтому количество приверженцев Иисуса быстро росло. Повсюду возникали многочисленные их общины. Христианские общины представляли собой братские товарищества, прибежища для тех, кто ощущал свою нравственную и социальную бесприютность в жестоком и чуждом мире Римской империи. Из посланий Павла мы знаем, что в эти общины проникали не только достойные и искренне верующие люди. Некоторые искали там главным образом материальную выгоду. Павлу пришлось, например, заклеймить группу прозелитов, которые, ссылаясь на приближающийся конец света, отказывались работать и жили за счет общины. Это не касалось, однако, большинства верующих, которых привлекало в христианстве учение о любви к ближнему и обещание освобождения от земных мук. И что, пожалуй, самое главное - новая религия, делая их братьями среди братьев, помогала им вновь обрести чувство собственного достоинства. В свете этих фактов и исторический Иисус, и Христос религии предстает пред нами как символ жестокого времени, которое его породило. В его краткой драматической биографии нашли отражение извечные страдания рода человеческого и неугасимая вера людей в окончательную победу справедливости на земле. Вместо заключения. Христианство не было в истории человечества чем-то исключительным и необъяснимым, не было сверхъестественным явлением. Оно представляет собой, как и все другие верования, определенную веху в развитии общественного сознания в целом и религиозных идей в частности. Его возникновение и эволюция были обусловлены также определенными социально-политическими факторами. В середине девятнадцатого века основатель теологической школы в Тюбингене, Фердинанд Баур, писал: _Сутью христианства является не личность Иисуса, а абстрактная идея, разработанная в течение столетий, предшествовавших нашей эре_. А бельгийский религиовед Кюмон следующим образом подытожил результаты своих исследований: _По мере изучения истории религий Римской империи становится все очевидней, что торжество христианства представляло собой кульминацию долгой эволюции культов_. Словом, ни о какой оригинальности и исключительности христианства не может быть и речи. Его родословная явным образом связана с религиозными течениями иудаизма и эллинизма, а также с религиями Месопотамии, Египта, Персии, Индии и др. Как было показано выше, наши сведения о жизни основоположника христианства Иисуса ничтожны. То, что рассказано о нем в Новом завете, - результат полной мифологизации его личности и учения, лишающей Иисуса каких бы то ни было живых человеческих черт. Он стал одним из типичных образов, повторяющихся в истории различных религиозных культов, потеряв именно то, что стремились в нем подчеркнуть евангелисты: свою единственность и неповторимость. Послесловие. Перевёрнута последняя страница книги. Перед читателями прошли во всей их противоречивости сказания об основателе христианской религии Иисусе и его ближайших последователях. Автор не ставил своей целью осветить всю историю раннего христианства. Он, по его собственным словам, хотел ответить только на несколько вопросов: _Кто такой Иисус из Назарета _ центральная фигура новой религии? Имеются ли доказательства, подтверждающие его историчность? И как случилось, что скромный бродячий учитель, названный своими учениками мессией, похожий на многих других мессий, то и дело появлявшихся в маленькой, далекой провинции Римской империи, стал основателем одной из влиятельнейших религий мира?_ _Сказания евангелистов_ адресованы самому широкому кругу людей, интересующихся проблемами возникновения христианства. Эта книга раскрывает перед читателем историческую эпоху, в которую возникло христианство, показывает социальные условия и социальную психологию, оказавшие решающее воздействие на формирование новой религии, знакомит с научным анализом раннехристианских произведений. Она написана живым, ярким языком. Автор не просто анализирует и сопоставляет тексты, в его рассказе действуют живые люди, тесно связанные со своей эпохой и средой и в то же время наделенные индивидуальной психологией. Популярность хорошо сочетается в книге 3. Косидовского с научностью. Автор рассказывает о новых открытиях в области библеистики, приводит точки зрения современных ученых, выбирая самое основное и органически включая его в ткань своего повествования. Пожалуй, единственное существенное открытие, связанное с личностью Иисуса, мимо которого проходит 3. Косидовский, _ это недавно опубликованный арабский перевод свидетельства Иосифа Флавия об Иисусе (само это свидетельство, как оно дошло до нас, автор приводит и разбирает на стр. 17). Перевод содержится в рукописи египетского епископа Агапия, написавшего _всеобщую_ историю вплоть до Х века. В версии, приведенной Агапием, сказано: _В это время был мудрый человек, которого звали Иисус. Весь его образ жизни был безупречным, и он был известен своей добродетельностью, и многие люди среди евреев и других народов стали его учениками. Пилат осудил его на распятие и на смерть. Но те, кто стали его учениками, не отказались от его учения. Они рассказывали, что он им явился через три дня после распятия и что он был тогда живым; таким образом, он был, может быть, мессия, о чудесных деяниях которого возвестили пророки_. Текст Агапия отличается от текста греческих рукописей Иосифа Флавия прежде всего тем, что воскресение Иисуса предстает в нем не как факт, а как рассказ его учеников; нет там и упоминания о доносах _знаменитейших_ иудеев, на основании которых Пилат якобы осудил Иисуса. Текст Агапия может быть переводом подлинных слов Иосифа Флавия; в распоряжении Агапия мог находиться список, которого, не коснулась рука христианского переписчика. Вряд ли епископ стал бы вносить в текст то, что ставило под сомнение божественный ореол вокруг образа Иисуса. Подробнее об этом тексте см.: Дубленое М. М. Возникновение христианства. М., 1974, с. 67_ 69; Амусин И. Д. Об одной забытой публикации тартуского профессора Александра Васильева._ Труды по знаковым системам, 7. Тарту, 1975. Текст Агапия заставляет пересмотреть оценку, данную Косидовским свидетельству Флавия как законченной фальшивке, но к нашим знаниям об историческом Иисусе этот текст прибавляет мало: он свидетельствует только о том, что Иосиф Флавий слышал об Иисусе и его мессианстве. Но об этом было известно и раньше. Иисус для него _ один из многих пророков, о которых он упоминает в своей книге. Если суммировать коротко концепцию 3. Косидовского по поводу зарождения христианства, то она сводится к следующему: на рубеже нашей эры и в первые её века обстановка в Римской империи, и в частности в Палестине, была такова, что мессианистские идеи иудеев и первых христиан встречали среди деклассированных слоев населения благодатную почву; народные массы верили, что только сверхъестественные силы могут изменить их жизнь к лучшему. В ту эпоху пользовались популярностью проповедники самых разных религиозных учений, лишь бы они обещали спасение. _Это было время,_ писал Ф. Энгельс, _... когда первостепенную роль играли чудеса, экстазы, видения, заклинания духов, прорицания будущего, алхимия, каббала и прочая мистическая колдовская чепуха_ (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, с. 475). Среди бродячих проповедников и пророков был и некий Иисус, _один из миллионов рабов_; впоследствии под воздействием многих факторов, среди которых не последнее место занимали потребность масс в новой вере и религиозная экзальтация его учеников, возник образ воскресшего спасителя. Другими словами, произошла мифологизация событий жизни некоего реального проповедника. Новозаветные тексты, и в частности евангелия, создавались значительное время спустя после его смерти. Последователи христианского вероучения заполняли собственной фантазией пробелы в биографии Иисуса, основываясь главным образом на пророчествах Ветхого завета (чтобы подтвердить мессианизм Иисуса). Ему приписывались изречения, которые должны были оправдать те или иные обряды, сложившиеся в различных христианских общинах. 3. Косидовский убедительно показывает, что новозаветные произведения создавались, с одной стороны_ на основе устной традиции, развивавшейся по законам народного творчества, с другой стороны, путем сознательно тенденциозного творчества авторов евангелий. Хотя евангелия написаны не теми людьми, имена которых стоят в их заглавиях, это произведения авторские, и Косидовский раскрывает индивидуальные особенности стилистики каждого из них. Своего рода историческим ядром евангельских мифов 3. Косидовский вслед за многими учеными считает те фактические сведения, которые не только не были нужны для христологии _ то есть для создания образа божественного Иисуса, но в известной мере мешали этому и требовали специальных объяснений и обоснований. К таким фактам 3. Косидовский относит галилейское происхождение Иисуса, его связь с Иоанном Крестителем, проповедь в Галилее и распятие на кресте _ наиболее позорную казнь в Римской империи. Рассмотрим, насколько концепция 3. Косидовского соответствует выводам советской исторической науки. Если мы так мало знаем об Иисусе, то, может быть, его вообще не существовало? В конце своей книги 3. Косидовский упоминает мифологическую теорию, согласно которой никакого Иисуса из Назарета вообще никогда не было и в процессе эволюции христианства происходило развитие образа Христа от бога к человеку. Он не разбирает подробно эту теорию, полагая, что _нет никаких логических причин отрицать историчность Иисуса_. В советской науке нет в настоящее время единой точки зрения по этому вопросу. Целый ряд ученых в течение долгого времени разрабатывали мифологическую теорию (Р. Ю. Виппер, А. Б. Ранович, С. И. Ковалев, Я. А. Ленцман, И. А. Крывелев). Основные аргументы сторонников этой теории можно свести к двум положениям: отсутствию упоминаний об Иисусе у нехристианских авторов первого века нашей эры и эволюции образа Христа от более раннего представления о нем как о боге к наделению этого образа человеческими чертами. Более подробно об этой теории см.: Крывелев И. А. История религии. М_ 1975, том 1. С точки зрения сторонников мифологической теории, христианство представляет собой развитие и объединение различных солнечных культов, чье божество подверглось очеловечиванию во втором веке нашей эры Однако накопление нового материала (в частности, открытие кумранских рукописей, папирусных фрагментов евангелий, анализ общих законов мифотворчества) побудило некоторых советских исследователей поставить вопрос о возможном историческом существовании Иисуса _ проповедника из Галилеи (И. Д. Амусин, М. М. Кубланов, а также автор этих строк). Под влиянием новых данных несколько изменилась позиция и у некоторых сторонников мифологической школы: так, если Я. А. Ленцман в 1958 г. в книге _Происхождение христианства_ писал, что научные доказательства отнюдь не свидетельствуют в пользу исторического существования Иисуса, то спустя девять лет в книге _Сравнивая евангелия_ он оставил этот вопрос открытым и предостерег от абсолютизации мифологической теории: _Как известно, с середины 20-х годов в нашей науке безраздельно господствовала точка зрения мифологической школы, причем с течением времени признание мифичности евангельского героя стало считаться чуть ли не равнозначным марксистскому взгляду на происхождение христианства. Такое отождествление было неправильным и вредным..._ Нельзя также забывать, что Ф. Энгельс критиковал Бруно Бауэра, одного из основателей мифологической теории, за то, что тот, _как и все, кто борется с закоренелыми предрассудками, во многом далеко хватил через край_. В связи с этим Ф. Энгельс отмечает, что у Бауэра _исчезает и всякая историческая почва для новозаветных сказаний о Иисусе и его учениках_. 2 Маркс К.. Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 474. Признание реальности прототипа для образа Иисуса Христа не меняет наших представлений о мифологическом характере основных новозаветных сказаний. 3. Косидовский прослеживает процесс мифологизации образа Иисуса, в котором потонули отдельные детали его действительной биографии и сложился культ воскресшего спасителя мира, мало общего имевшего с униженным и распятым пророком из Назарета. Все это не было редкостью в первые века нашей эры. Сатирик второй век нашей эры Лукиан рассказывает, например, о некоем странствующем философе Перегрине, чьи проповеди не имели особого успеха при жизни; в конце концов он кончил жизнь самоубийством, бросившись в костер. Перед этим он заявил, что хочет научить людей мужественно переносить смерть. Гибель Перегрина произвела впечатление большее, чем его деятельность. Нашлись люди, которые говорили, что видели Перегрина после сожжения с венком на голове (тоже вариант воскресения!). _А я уже знаю,_ добавляет Лукиан,_ что скоро будет поставлено множество изображений Перегрина_ (О кончине Перегрина._ Лукиан. Сочинения. М. _ Л., 1935, том 2, с. 483). Подобные процессы характерны для переломных эпох истории, когда рушились традиционные системы ценностей и связи между людьми, когда старые боги казались уже бессильными _ и то тут, то там возникали культы разных пророков и проповедников, чье учение можно было противопоставить официальной религии. Именно такова была обстановка в Римской империи периода возникновения христианства. Почему именно учение Иисуса сумело победить все остальные подобные учения? Это зависело от совокупности разнообразных причин, как объективных, так и субъективных. К числу последних нужно отнести не столько деятельность самого Иисуса, сколько его учеников и последователей, внесших в христианство те элементы, которые помогли ему в конце концов стать господствующей религией Римской империи. Анализируя тексты новозаветных сочинений, 3. Косидовский показывает, как шло создание христианских догматов начиная с главного утверждения _ о воскресении Иисуса, так как только воскресение делало его мессией, способным помочь поверившим в него людям. Противоречия в евангелиях и различия в их тенденциях дают возможность автору проследить, как в разной социальной и этнической среде вырабатывались варианты легенд, моральные поучения, религиозные догмы, отражавшие мировоззрение каждой такой отдельной группы. При этом читателю следует иметь в виду, что наряду с евангелиями, включенными в Новый завет, существовало большое количество евангелий, отвергнутых церковью (некоторые из них 3. Косидовский упоминает), но в свое время почитавшихся наряду с каноническими. Особые евангелия были у иудео- христиан, у христиан-гностиков. Из последних полностью дошли до нас три _ Евангелие от Фомы, Евангелие от Филиппа и Евангелие Истины. Они были обнаружены в Египте в районе Наг-Хаммади в сороковых годах нашего века. Выводы 3. Косидовского о компилятивности евангелий отражают господствующую в науке точку зрения. Важно, что он объясняет появление имен учеников Иисуса в качестве авторов евангелий, исходя из психологии их действительных создателей. Психологическая и историческая достоверность _ ценное качество книги 3. Косидовского _ проявилась и в его рассказе об авторах евангелий. Они не просто _фальсификаторы_, сознающие недостоверность того, о чем писали, это люди, которые _были глубоко убеждены, что ради пропаганды проповедуемых ими идей, истин они отказываются от личной славы и совершают подвиг благородного бескорыстия. К тому же они не сомневались, что передают в точности мысли тех, перед кем преклонялись и под чьим именем выступали_. К общей оценке евангелий и их источников, данной 3. Косидовским, можно добавить, что не все ученые считают Евангелие от Иоанна самым поздним из евангелий Нового завета. Есть мнение, что в этом евангелии прослеживается сходство с кумранскими рукописями (в частности, Иоанн называет христиан _сынами света_ _ так же, как называли себя кумраниты). Однако это не меняет общей оценки евангелия и только ещё яснее показывает разнохарактерность христианских сочинений на самом раннем этапе развития новой религии. _Логии_ _ изречения Иисуса, фрагменты которых найдены на папирусах, возможно, не сборник поучений, легших в основу разных евангелий, а отрывки из неканонического Евангелия от Фомы, коптский перевод которого был найден в Египте. Перевод этого евангелия см. в работе М. К. Трофимовой _Рукопись из Наг-Хаммади_, в кн.: Античность и современность. М., 1972. Далеко не все ученые исключают возможность перевода первоевангелий с арамейского на греческий; во всяком случае какая-то традиция могла быть записана на арамейском языке иудеохристианами, чьи записи потом были использованы авторами канонических произведений. Возникновение евангелий рассмотрено в книгах: Ленцман Я. А. Сравнивая евангелия. М., 1967; Кубланое М. М. Новый завет: поиски и находки. М., 1968. Но каковы они были письменные источники для этих произведений, бесспорно, что в основе всех евангельских сказаний лежит древняя устная традиция. Существенное место в книге 3. Косидовского занимает рассказ о деятельности Павла из Тарса, сыгравшего решающую роль в оформлении христианского вероучения. Автор подробно разбирает его послания и _Деяния апостолов_ и делает вывод, что именно Павел начал приспосабливать учение первых последователей христианства к условиям жизни римского общества и сделал возможным распространение новой веры среди неиудейского населения. Иисус был для Павла богом, который воскрес и должен вернуться, чтобы установить царство божие на земле. Павел в изображении Косидовского _ живой человек, пылкий проповедник, сочетавший религиозный фанатизм с ощущением практических потребностей людей своей эпохи. Этот образ соответствует посланиям и _Деяниям апостолов_; он соответствует и социальной психологии общества римского Востока. Пожалуй, только отношение Павла к рабству дано в книге несколько примитивно: вряд ли он не призывал к освобождению рабов из-за страха перед римскими властями. _Рабский вопрос_ уже стоял в литературе того времени: философ первого века нашей эры Сенека писал, что природа повелевает ему приносить пользу людям, а рабы ли они или свободные, благородного ли происхождения или вольноотпущенники _ безразлично. В римском обществе появилось уже сознание, что рабы _ тоже люди. Но рабство пронизывало все стороны жизни этого общества. Рабы и вольноотпущенники играли огромную роль не только в производстве, но и в аппарате управления. Связи рабов с господами, вольноотпущенников с патронами (их бывшими господами) составляли важные звенья всей системы общественных связей. Отсутствие рабства могло мыслиться только в утопическом _царствии божием_. И Павел решал этот вопрос в соответствии с духом своего времени: _Рабом ли ты призван, не смущайся, но если можешь сделаться свободным, то воспользуйся_ (первое послание к коринфянам, 21). И при анализе евангелий, и при анализе _Деяний апостолов_ Косидовский не просто демонстрирует несостоятельность теологической доктрины, но пытается выявить на основе всей совокупности научных данных те действительные события, которые отразились в легендах, и отбросить то, что кажется ему полностью вымышленным. В этом особая привлекательность книги Косидовского: он не только критикует тексты, он воссоздает живую историческую действительность. Реконструкция событий и отношений между новозаветными персонажами ведется 3. Косидовским с учетом научного анализа. На наш взгляд, следовало бы с большей критичностью подойти к излагаемой в книге версии некоторых ученых о бунтарстве Иисуса. Опасность его проповеди для власть имущих заключалась не в призывах к социальному перевороту, а в том, что эта проповедь меняла шкалу духовных ценностей того времени. Иисус (в передаче евангелий) обращался к изгоям, к людям независимо от их происхождения, официального положения, богатства, обладания книжной премудростью. Эту особенность отмечает и 3. Косидовский, когда он пишет, что христианство стало прибежищем для тех, кто _ощущал свою нравственную и социальную бесприютность в жестоком и чуждом мире Римской империи_. Критический анализ новозаветной литературы играет важную роль в утверждении научных взглядов на происхождение христианства, его многовековую историю, в выявлении земных корней этой религии. Само собой разумеется, что попытки обобщения научных исследований Нового завета и их популяризация очень актуальны для пропаганды научного атеизма. И этим прежде всего определяется интерес к книге Зенона Косидовского. Доктор исторических наук И. С. СВЕНЦИЦКАЯ. |
|
|||||||||||
