Без парашюта - Агуреева Дарья - электронная библиотека - Bookorbita.com

Морозову Алексею Витальевичу посвящается... <Что бы мы ни делали, нами чаще всего руководит именно тщеславие, и слабые натуры почти никогда не могут устоять перед искушением сделать что-то такое, что со стороны выглядит как проявление силы, мужества и решительности...> Стефан Цвейг <Нетерпение сердца> Михаил устало опустился на стул. Теперь от него уже ничего не зависело. Он сделал всё, что мог. Оставалось только ждать, отдав её едва теплющуюся жизнь в безжалостные руки врачей. Ждать... Это всегда бывает самым трудным. Понимать, что тебе уже ничего не сделать и ты никак не можешь повлиять на результат. Молиться? Только не это! Вера ослабляет, сводит с ума. Так не дол- го дойти до безумия, поглотившего Катю. Он с содроганием вспоми- нал остывшую, алеющую кровью ванную... И она ещё смеет рассуж- дать о романтике, о любви! Сколько цинизма, сколько низости в этом идиотском решении - вскрыть себе вены в его квартире, в его воздушном замке, выстроенном только для неё... Ведь ему-то ничего этого не нужно! А жалкая предсмертная записка, обязывающая его кого-то искать, кому-то передать её последний рассказ? Сколько всё-таки в ней эгоизма! Его чувства в расчёт не принимаются? Только её боль, её любовь имеет смысл? А как же он, столько сделавший для неё, не смеющий даже намекнуть на своё незримое, но ощутимое участие в её судьбе, опасаясь жестокой благодарности, которая всег- да тяготит рассудочное чувство зрелой любви? Как можно так грубо обращаться с единственной по-настоящему бесценной для любого существа вещью - жизнью, которая и без того может оборваться в любое мгновение? Уж кто-кто, а он, двадцати девятилетний высоко оплачиваемый адвокат, знает, как это бывает! А тут эта девочка, которую он так старательно оберегал от при- вычной ему грязи городской жизни, наплевав на его мечты, его заботу, издевается над своим юным, нежно любимым им телом в его собственной квартире! Да ещё просит никого ни в чём не винить, а только найти какого-то Борю и отдать ему её рассказ! Что она там понаписала дурочка? Он неверной рукой достал из дипломата помя-тую тетрадь, заляпанную бурыми пятнами высохшей крови.Неужели она потом ещё и читала это?! Истекала кровью и тряслась над своей болью? Нет, этого ему никогда не понять! Как можно зацик- литься на какой-то секундочке, пусть испепеляющей, пусть невы- носимо терзающей душу, и отказаться от безграничности неведомой жизни? Боже мой! Да как она могла рыдать над своим прошлым, когда вместе с кровью от неё уходило будущее? Он зло перевернул страницу. Перед глазами забегали неровные нервные строчки, грубо обнажающие запутанный клубок Катиных переживаний. Лишь первый лист был исписан аккуратно, каллигра- фическим уверенным почерком: <Б.С.Т. посвящается... И пусть никто себя ни в чём не винит, как бы ни закончилась моя история. Даже если Боренька сделал что-то против своей совести - этот обман принёс мне счастье,пусть мимолётное, но всё-таки счастье, а счастье, подаренное человеку никогда не может быть виной или несправед- ливостью...> < Хорошо хоть она понимает, что в её кретинизме винить некого, кроме неё самой!>- невольно усмехнулся Михаил, дрожащими паль- цами зажигая сигарету. <Но до чего же всё-таки это погано! Я нашёл её! Я, как мальчишка, покорно выжидал на расстоянии, когда ей понадоблюсь... Ни в чём ей не было отказа, ни в чём! А потом появ- ляется какой-то чёртов Боря, и она режет себе вены в ванной, отде- ланной в её любимых цветах! Вот дерьмо!> Зло отбросив недокурен- ную сигарету, он вновь заглянул в тетрадь: <Лучше читать, иначе я просто сойду с ума, ожидая пока эту идиотку закончат оперировать!> <Да, да, я искренне прошу никого не винить себя в том, что произо- шло и ещё произойдёт, хотя понимаю, что уже этот рассказ может пробудить в читающих его чувство вины, но поверьте мне - это лож- ное, глупое чувство. Почему-то люди всегда склонны обвинять себя, как будто от них что-то зависит! А что такое человек? Всего лишь животное, собака, которую ведёт на поводке случай. Самое низкое, самое несовершенное творение природы, воплощение абсолютизи- рованного его надуманным разумом эгоизма, всю жизнь человек страстно, всеми силами души стремится к альтруизму. Осмелившись рассуждать, подвергать сомнению, дойдя до невероятных крайнос- тей цинизма, он, человек разумный, всем своим существом жаждет обмана романтики, поросячего восторга чувств. Парадокс? Отнюдь! Ведь только любовь, в невозможности которой он уверен с первого проблеска своего зрелого сознания, придаёт его пустому существо- ванию хоть какое-то подобие осмысленности... Любовь и панический страх смерти. Последнее особенно удивляло меня. Ведь конец так или иначе неизбежен, зачем же убегать от не- избежного, так отчаянно бояться грядущего? Теперь я так легко позволяю себе подсмеиваться над целым светом лишь потому, что и сама не избежала из века в век повторяющихся ошибок. Я думаю, ни один нормальный человек не учится на чужих ошибках. Это просто противно его природе, его самомнению. Мало ли что там с кем случилось! Ведь я же совсем другой! И я, как и все мы, обманывала и позволяла обманывать себя, надея- лась, ждала, обвиняла себя во всех смертных грехах... Никто никогда не виноват в том, что происходит с кем-то ещё. Жизнь настолько необъятна, что каждый из нас может выбрать в ней свой путь. И в то же время она настолько коротка, что кроме этого пути человеку не суждено больше ничего познать. И пусть мой рассказ всколыхнёт ваши души, но лишь на мгновение, всё снова вернётся на круги своя, и, быть может, у вас даже хватит глупой самонадеянности не поверить мне, искать в происходящем свои ошибки... Пятнадцатого июля, неимоверно устав от себя, от своих застарелых душевных ран, я отправилась навестить одну подругу, хотя не знаю, можно ли её так назвать. Познакомились мы пару лет назад при весьма неблагоприятных для знакомства обстоятельствах: я вы- тащила её из петли и заставила жить. С тех пор нас связывали особые отношения, овеянные знанием тайны смерти и возрождения. От- казавшись от своих чёрных мыслей, Алиса со свойственной ей страстностью отдалась изучению всевозможных оккультных наук и вскоре обнаружила в себе сверхъестественные для обыденного восприятия способности - что-то вроде гипноза, ясновидения. Мне, ничего не смыслящей в этом, трудно дать более точное определение её странному увлечению. Мы никогда не встречались друг с другом, если в этом не было необходимости, чтобы не вспоминать о ненужном. Но тогда я действительно, как мне казалось, нуждалась в ней. Моё прошлое неистово тяготило меня, и полузабытое, похороненное в руинах памяти, пыталось ворваться в мою жизнь разрушающим смерчем. Не находя сил в себе, я хотела поверить в силу духов, ворожбы, снятия сглаза... Алиса сунула мне какую-то якобы заговорённую на успех в делах игрушку и разбросала потрёпанную колоду карт. Я с легкомысленным любопытством взирала на её сосредоточенное лицо. Озадаченная, она молча переводила взгляд с карты на карту. Наконец, решившись, она забормотала что-то вроде: - В твоей жизни начнётся новая полоса. Тебя в неё унесёт бубновый король, и ты забудешь всё, что хочешь забыть, но вот это, Катюша, и страшит меня. - Почему же? - искренне удивилась я, скрывая саркастическую улыбку. -Нельзя забыть себя! Нельзя сбросить свой крест и вприпрыжку бе- жать рядом с другими, несущими груз своей ноши... Хотя ты будешь счастлива... Бог даст, всё пройдёт хорошо. - Что же?! Тебе неизвестен исход событий? - не унималась я, еле сдерживая смех. - Боюсь, что кроме тебя никто этого не знает. Ты ведь вечно прёшь против течения... Далее следовала обычная для таких посиделок астрологическая проповедь. Нельзя сказать, чтобы я верила во все эти заговоры, но Алиса успокаивала меня, вселяла веру в завтрашний день. Я тут же забыла все предсказания и как обычно, с лёгким сердцем, покинула её дом. Заглянув в таинственные, бездонные глаза этой маленькой колдуньи, я вдруг поняла, что больше меня не страшат резкие звонки моего убого поклонника. Что ж! Пускай звонит. Теперь я не сдамся и буду бодро опровергать каждое его слово, если он вздумает в отмес- тку раскрыть мои тайны. Полная решимости, я отправилась на рабо- ту, предвкушая радость от встречи с Таней, самой обаятельной из моих подруг. Ещё и месяца не прошло, как мы были знакомы, но меня неудержимо влекло к ней. Я, ослабевшая от трёхлетней борьбы с самой собой, жаждала прислониться к её непоколебимой уверен- ности, утонуть в её убаюкивающем тёплом взгляде. Но моё мужест- во испарилось, как только нашу пустую обыденную болтовню пре- рвал телефонный звонок. -Добрый день! Услуги мобильной связи фирмы <Презент люкс>. Меня зовут Катя, - скороговоркой выпалила я. - Привет, - издалека отозвалось мне в ухо. -Здравствуй, - растерянно ответила я, чувствуя, как леденеют кончи- ки пальцев. - Что-нибудь случилось? -Я соскучился... Надо встретиться, - сквозь помехи донеслось до меня. -Витя! Ну мы же уже сто раз это обсуждали... Всё равно ничего не получится, - испуганно взмолилась я. -Ты же не хочешь, чтобы я рассказывал интересующимся о твоей яркой биографии? Что? Тебе сложно встретиться со мной? Ведь я вроде бы не пристаю к тебе, - звенела трубка. Я покосилась на Таню, глазами спрашивая, что мне делать. -Скажи, что ты занята и повесь трубку,- тихо произнесла она. Вздохнув свободно оттого, что кто-то решил проблему за меня, я добросовестно выполнила её указания. Но разговор больше не клеился. Я вдруг вспомнила, что Михаил звал меня на дачу... Ещё утром я отчаянно сопротивлялась, не желая расставаться со своим рабочим местом - здесь никто меня не трогает, и я упиваюсь своей свободой, независимостью. Но теперь мной овладело непреодолимое желание сбежать как можно дальше... Правда на даче меня будут преследовать внимательные глаза Миши, но в конце концов мы с ним в прекрасных отношениях... Он меня любит по- своему. Мне он безусловно нравится, и хотя я не понимаю, как так можно жить, я испытываю к нему чувство глубокого уважения. Может и правда выйти замуж, взять в университете академический отпуск и уехать куда- нибудь на весь год? Решившись бежать тем же вечером в Репи- но, я стала пытаться представить себе нашу семейную жизнь, но мои далеко идущие планы рухнули... Мы возвращались с обеда, изрядно повеселевшие от солнца и вина, и предвкушали, как сейчас поиграем часок-другой в карты и гордо уйдём домой, так как начальника всё равно сегодня не будет. Но от столь праздного времяпрепровождения нас самым неожиданным образом отгородила барышня из соседнего офиса: Пришли, девочки? - защебетала она, - А то тут вас клиент дожида- ется... Видели машину на углу? С меня мигом слетело хмельное оцепенение, уносящее далеко-дале- ко от всех проблем. Мы бегом кинулись к нашему офису, чертыха- ясь, расправились с замками, и я летящей походкой вернулась на улицу. Прямо на тротуаре темнел лихо припаркованный забрызган- ный грязью BMW с тонированными стёклами. Изобразив привет- ливое выражение лица, я подошла к машине и заглянула внутрь. Уж не знаю помогла ли заколдованная игрушка Алисы или ещё что- нибудь произошло, но в тот день нам с Таней изрядно повезло, ибо в нашу Богом забытую фирму, куда я устроилась исключительно, чтобы не сходить с ума дома в летние каникулы, забрёл настоящий клиент. Как и все кавказцы, он не считал денег, придирался к мело- чам, клеился то к Тане, то ко мне, на перебой угощая нас лимона- дом, фруктами, шоколадом. А мы, судорожно сбивая нервное напря- жение никотином, по очереди любезничали с игриво настроенным Вано и бегали в соседний офис ругаться по телефону с директорами. Уже третий день отмечался День рождения фирмы, вследствие чего было чрезвычайно трудно добиться от руководства выполнения их служебных обязанностей. Два часа мы изводили уже подуставшего и слегка раздражённого нашим непрофессионализмом Вано светскими беседами и проникновенными взглядами. Мне казалось, ещё чуть-чуть и я либо сгорю от стыда, либо лопну от злости. Но всё-таки один из наших начальников, несмотря на характерную головную боль, соизволил осчастливить нас своим присутствием. Просвистев под окнами тормозами, Лёня ввалился в офис, бесцеремонно разру- шая оберегаемую нами шаткую иллюзию благополучной солидной фирмы. -Мои извинения, - пробурчал он себе под нос. Короткие пляжные шорты, мятая футболка, туманный взгляд и красноречивый цвет лица... И это директор дилера Дельты Телеком ... Однако успех сдел- ки подавил жгучее чувство стыда. Мы гордо переглядывались, а уже через полчаса, распрощавшись и с Вано, и с Леонидом, нахально закинули ноги на стол менеджера и попивали Кока-колу из фужеров для шампанского. -Ну теперь-то ты не поедешь ни на какую дачу? - подмигнула Татья- на. -Да, Танюша! Деньги делают своё грязное дело, - усмехнулась я, не переставая удивляться Алисиным пророчествам. <Кажется, действи- тельно началась белая полоса,>- прислушивалась я к себе. Настрое- ние было отличным: море по колено! <Однако кучерявый Вано мало похож на бубнового короля!> - не уставала я высмеивать саму себя. Следующие сутки пролетели незаметно, не принеся никаких из- мененей, но вот семнадцатое июля, день похорон Николая Второго, навсегда врезался в мою перегруженную память. Каждая секундочка этого дня до сих пор стоит у меня перед глазами. Да и можно ли за- быть поворотный момент своей жизни? Утро никогда не было для меня любимым временем суток, но тогда оно особенно тяготило меня. То ли не выспавшееся вооб- ражение поддразнивало моё собственное отражение в зеркале, то ли на поверхность сознания пытались выбраться незабываемые образы прошлого, но, когда я ехала в подземке на работу, мне пришлось прятать глаза за тёмными стёклами очков. Никого не хотелось ви- деть и ещё меньше хотелось, чтобы кто-то видел меня. Порой я со злостью ловила соболезнующие взгляды. Небось думают, что я на похороны... Ещё бы! Чёрные очки, сама вся в чёрном... Да пусть ду- мают, что хотят! Сейчас приду в офис, сварю кофе, увижу Танины глаза... Пара сигарет, её улыбка, и всё наладится. Но Тани ещё не было. Почему-то страшно не хотелось дожидаться её в опостылевшем мне кабинете. Может быть я боялась оставаться одна, может быть шла на поводке у случая... Так или иначе, но впер- вые за всю свою трудовую деятельность я уже в одиннадцать утра отправилась пить кофе в кафе, куда до этого мы ежедневно с точ- ностью до секунды являлись в два часа на обед. Свернув на озарён- ный солнцем Малый проспект, я нырнула в полутёмное помещение <Трюма> и, пробурчав у стойки что-то про кофе, свалилась на стул за любимым столиком, у окна. Через пару минут я уже судорожно глушила мозговую деятельность никотином и заворожено пялилась в чернеющее бездной содержимое маленькой чашечки. Кофе... Что может быть загадочнее страстной тяги человека к горьковато-терп- кому напитку, обжигающему сердце и обнажающему нервы? Все мы, боящиеся смерти, день изо дня травим себя и кофе, и никоти- ном, и алкоголем... Вообще-то об этом я тогда и не думала. Только любовалась бархатистыми чёрными оттенками. Вдруг из этого полу- сонного состояния меня буквально выдернул голос одной из бар- менш: -Девушка! Я обернулась. В такое время кафе, как правило, пустовало. Но сего- дня у самой двери обеим хозяйкам <Трюма> составляла кампанию пара гаишников в парадной форме. -Тут с вами молодой человек хочет познакомиться! - задорно про- должала она. -Как вас зовут? - вмешался один из посетителей. -Катя, - от неожиданности ответила я. Хотелось, конечно, нахамить, но тогда, вероятно, пришлось бы искать другое кафе для наших с Таней посиделок, а лень всё-таки сильнее раздражения. -А нашего мальчика Боренька! - обрадовалась женщина. Бореньку мне тогда разглядеть не удалось. Он продолжал хранить молчание за спиной своего напарника, зато тот, почувствовав себя Богом, не на шутку раззадорился и решил во что бы то ни стало связать наши судьбы. -А давайте мы вас на чашечку кофе пригласим? Часиков в восемь! -К сожалению, я не могу. Уезжаю, - улыбнулась я настолько любез- но, насколько только могла. -Как? Насовсем? - искренне удивился он. -На выходные, - я уже сама поверила в собственную ложь, но ещё не успела придумать, куда это я уезжаю. Вот тут Боря, наконец, подал долгожданную реплику: -На дачу, наверное... -Точно! - обрадовалась я. -А Катенька к нам каждый день обедать ходит с подружкой. В два часа, правда? - решила внести свою лепту барменша. -Да... -Ну и славненько! Значит в понедельник в два часа Борис будет здесь с цветами и шоколадом... А вы какой шоколад любите? С на- полнителем? - снова заговорил Борин напарник. - С орехами, - выпалила я, сама себе удивляясь. В жизни не любила сладкое, особенно шоколад. Мой нежданный поклонник возвысился над столиком и исчез в дверном проёме <Трюма>. <Неужели за шо- коладом?> - искренне удивилась я, всё более выходя из кофейно- никотинового оцепенения. Спрятав глаза на дне своей чашки, я невольно прислушивалась к разговору за столиком этой мало понят- ной мне компании и уже через пару минут выяснила их имена. Бо- рин напарник оказался Сашей, участливую барменшу звали Ольгой, а её ярко накрашенную подругу - Ларисой. У меня было такое впе- чатление, что я сплю. По крайней мере, соображала я точно плохо. Но вот Боря опять вбежал в кафе и с какой-то сказочной, да, именно сказочной улыбкой направился ко мне, обалдевшей от кофеина клу- ше. -Это вам от нас, - застенчиво пробормотал он, положив рядом со мной ореховый <Фазер>, и тут же ретировался за спину напарника. -Не от нас, а от тебя лично, - поправила Ольга. Я не успела его разглядеть. Осталось какое-то смазанное впечатле- ние. Как будто вдруг распахнулась дверь в подсознание и выпустила что-то неуловимое, как дуновение ветерка. Даже не знаю, как это объяснить. Одним словом, я не воспринимала Борю физически, он был неосязаем, я не чувствовала его ни тогда, ни потом... Однако жить стало интересней. Я замедлила процесс питья кофе насколько это было возможно, но это не помогло. Больше ничего не произош- ло, и мне пришлось оторваться от стула, изобразить милую улыбку и проникновенное <большое спасибо> и выйти из мрака на свет бо- жий. Солнце подействовало на меня странно. Как будто стёрло весь инцидент из памяти. Кажется, я даже Татьяне ничего не рассказала, но шоколад вскоре напомнил мне об утреннем приключении. Вот тогда я под прицелом недоверчивых взрослых глаз сплавила ей его, вкратце поведав о случившемся. Мне самой в это не верится, но через несколько часов я не вспомнила бы даже о том, что ходила в <Трюм>. День пошёл своим чередом. Часов в пять, отправив Татьяну выяснять отношения с начальством, я развалилась в кресле и, что на- зывается, повисла на телефоне. Набрав номер школьной подруги, я плавно погружалась в приторно сладковатый мирок сплетен, рецеп- тов, названий магазинов, советов, чужих любовных историй... И вдруг кто-то бестактно открыл дверь, решив нарушить воцарив- шуюся идиллию. На пороге появился улыбчивый мальчик, не реша- ющийся войти. -Игорь в соседнем кабинете, - неприветливо отмахнулась я, не рас- ставаясь с Аниным голосом. -А я не к Игорю, я к вам, - робко ответил мальчик. -Анют, извини, ко мне пришли. Перезвоню, - выдохнула я, положив трубку. Честное слово, я его не узнала! -Вы меня не помните? Мы с утра с вами в кафе познакомились. Я сегодня пораньше ушёл с работы... Можно я вас подожду? Вы ещё долго? -Да нет... Минут десять... Я на улице буду, - опять по-голливудски улыбнулся Боря и снова исчез за дверью. Нет, в тот день я ещё жила, вернее существовала в реальном мире, хотя Боренька уже изо всех сил тащил меня в какую-то непонятную сказку. Что-то во мне восставало против неё, я ещё была сама собой и даже попыталась убежать от этого непрошенного свидания. Через пару минут мы с Таней тихонько вышли на улицу - никого не было - и решили незаметно свернуть на Малый проспект и дойти до метро в обход. Но как только мы поравнялись с <Трюмом>, из кафе букваль- но вылетела Ольга: -Катя! Куда же ты? Боренька на Ропшинскую поехал. У него <Фиат>, серенький такой. Иди скорей! Таня недовольно сузила глаза и даже, наверное, хотела открыть рот и защитить меня от ненужной опеки, но я не устояла под таким на- пором и вернулась на Ропшинскую. <Хоть посмотрю, что такое <Фиат>,> - утешала я себя. И действительно под окнами нашего офи- са стояла аккуратненькая серенькая машинка с красными номерами и подмигивала мне фарами. И несмотря на то, что передо мной за- ботливо открыли дверь, а на сидении лежала красная роза, именно такая, какие мне нравятся - длинная и колючая, несмотря на шам- панское, летящий ход автомобиля, я ещё не сдалась, не пошла к тем чужим, неведомым берегам. Почему-то всё время я думала о Мише. О том, что вот и он сперва открывал передо мной двери, дарил цве- ты, по-мальчишески похвалялся тем, как лихо он водит свою шикар- ную BMW Z-3... И вроде бы одни и те же поступки, но разница ощу- щалась огромная... Мы сидели в каком-то уличном кафе, болтали о всякой всячине, и разговор как будто скользил поверх меня, но одна фраза заставила меня вздрогнуть, включиться в беседу всем сознани- ем. Совсем неожиданно Боренька признался, что его любимая книга роман Стефана Цвейга <Нетерпение сердца>. Вот с этого момента я уже никогда не называла его в своих мыслях иначе, как Боренька. Бог мой! А я то всегда считала эту сопливенькую книжонку бабской! Оказывается, не все такие толстокожие, как Михаил Евгеньевич Ко- ляковцев! Тогда я поняла, в чём между ними разница. Миша, самый умный, самый красивый, самый сильный из всех, кого я когда-либо знала, был взрослым циником, и его ухаживания, в сущности, были просто поддерживанием традиций и в некоторым смысле тонким расчётом. Но Боря... Боренька, несмотря на свои двадцать четыре года, остался мальчиком, живущим в романтических грёзах... Только его грёзы были тесно связаны с явью, он сам строил воздушные зам- ки и всем сердцем верил в них. Мои же мечты жили только на бума- ге - стихи, рассказы, письма. Когда он отвёз меня домой, я была уверена, что мы едва ли увидим- ся когда-нибудь ещё, хотя я даже дала ему номер своего телефона, чего раньше никогда не делала. Мне казалось, что просто небо сжа- лилось надо мной и послало мне это случайное мимолётное видение. Я как будто пришла в себя. Я даже ни разу не проснулась в ту ночь, а утром не боялась открыть глаза в страхе увидеть кровь. Нет, моя совесть уснула, успокоилась, и причиной этого исцеления был имен- но Боренька, хотя за выходные я даже не вспомнила о нём. Но в понедельник случилось непоправимое. Боренька снова оказал- ся на моём пути, и в тот день я безвозвратно исчезла, затерялась в его туманной сказке. Он должен был работать в ночную смену, но приехал пораньше и позвал меня всё в тот же <Трюм>. Я, не колеб- лясь, согласилась. Мы, не умолкая ни на секундочку, проболтали часа два о политике, религии, литературе, жизни, любви... Когда я опомнилась, было уже поздно. Я поняла, что умерла. Да, именно умерла, моё <я> растворилось в каком-то немыслимом сумбуре, за- полонившем моё сердце. Я превратилась в некое подобие зеркала, отражающего Боренькину душу. Его слова, жесты, поступки, как солнечный свет проходили сквозь меня и наполняли опустевшую оболочку. Теперь я была его тенью. Я думала, как он, чувствовала, как он. Для меня было неважно всё, что касалось меня. Моя боль, мои переживания вообще больше не существовали, зато всё, что хоть как-то задевало сознание Бори, приобрело колосальное значе- ние. Уже в тот вечер он мимоходом обмолвился о предательстве из своего прошлого. Я сразу поняла, что так он мог говорить лишь о женщине, о женщине, которую любил. И меня как будто обожгло что-то... Всё моё сердце переполнилось его нестерпимой болью... Рассудком я понимала, что с ним не могло произойти ничего страш- нее того, что случилось со мной три года назад. Предательство? Бог мой! Да это мелочи жизни! Но сердце уже не принадлежало моему разуму, оно как будто стремилось облегчить тяжесть его ноши, принять удар на себя. Пусть лучше я буду страдать, ведь я сильная, я выдержу, но у Бореньки всё должно быть хорошо! В конце концов, есть Бог на свете или нет? Если кто и заслуживает счастья, то это он. А по мне давно тоскуют черти... В ту ночь я совсем не спала, хотя кошмары меня больше не мучили. Просто я молилась. Да, я молилась всю ночь, чтобы его дежурство прошло без приключений... Как назло за окном моросил дождь, и моё подавленное <я> стремилось вырваться наружу, прорваться сквозь слова молитвы едва уловимыми строками стихов. Я не дума- ла о том, увижу ли я его ещё когда-нибудь, я даже не знала, хочу ли я этого. Вообще-то, начиная с того дня, я напрочь перестала испы- тывать какие-либо желания, понимать, что происходит, и думать, как это случалось со мной раньше. Я не спала, не ела и ничего не сооб- ражала! На работе я строчила стихи, дома молилась, и лишь иногда моё сознание на мгновение прояснялось, и тогда страшно хотелось сделать что- нибудь хорошее. Я не отказывала себе в столь безобид- ных порывах и пыталась делать близким приятное, помогать им... Короче, я возомнила себя птицей счастья и тащила хорошее настро- ение за собой, куда бы ни заносила меня судьба. Боренька объявился уже на следующий день, позвонив мне прямо с работы, и я опять его не узнала! Просто я никак не ожидала продол- жения. Я и без того была уже счастлива одним сознанием того, что он есть. Чего же мне ещё? Он справился о моих завтрашних планах и предложил заехать за мной после работы. Я, конечно же, согласи- лась. Теперь мне кажется это странным, но, по-моему, я вообще ни разу не ответила ему отрицательно. Это просто было выше моих сил. Почему-то я не верила в то, что он приедет, а когда он всё-таки по- явился в дверях моего кабинета, это оказалось для меня неожидан- ностью. И опять я погрузилась в мягкие дымчатые волны чужого сна, уносимая на летящем <Фиате>. В этот раз мы прихватили с собой Татьяну, чтобы довезти её до вокзала - она жили за городом. И хотя я была знакома с Борей всего несколько дней, а Таня видела его чуть ли не впервые в жизни, никто из нас не ощущал этого, как буд- то мы знали друг друга уже долго-долго. Подбросив Таню, Боренька засыпал меня самыми разными предложениями. Я выбрала поскром- нее, и мы отправились в парк, причём я даже удостоилась чести сесть за руль этой серенькой пташки. В конце концов, каждый пыта- ется использовать своё служебное положение на полную катушку, и Боря, будучи нормальным человеком, не делал для себя исключения. Должно быть, я выглядела круглой дурой... Не знаю в чём было де- ло, но на меня напала какая-то несусветная тупость, и разговор я поддерживала механически, не вникая в его суть. Сквозь туманные волны, заполонившие моё сознание, я временами видела блеск его глаз, и даже это казалось мне невозможным, сказочным, невероят- ным... Не добившись от меня хоть сколько-нибудь чётко сформули- рованного желания, Боренька повёз меня за город, в Лисий нос. Ты- сячу раз я проезжала по этой дороге, но теперь не узнавала её. Вряд ли там можно было насчитать хоть десяток дач, куда бы Миша не таскал меня знакомиться с <нужными людьми>, но теперь всё это казалось чужим, далёким... Мы разместились в пустеющем уличном кафе. Я всё продолжала витать непонятно где, отвечая односложно и даже невпопад, но Боре опять удалось вырвать меня из нирваны. Рассказывая о своих бесчисленных увлечениях, он дошёл до прыж- ков с парашютом - моей тайной мечте! Много раз я думала об этом, но даже и не помышляла о том, что это возможно, что это так прос- то: захотел и прыгнул! И теперь, когда Боренька, ярко расписывая незабываемые впечатления от прыжка, уговаривал меня составить ему компанию, я почему-то испугалась. Я и парашют? Нет, я ещё в своём уме! Но зерно сомнения уже попало мне в душу, где ему была уготована весьма плодотворная почва безумства. На обратном пути Боренька преподнёс мне букет хризантем - символ предательства - но ведь он этого не знал! Правда, когда мы заехали по пути за его другом, мой циничный рассудок ядовито заявил, что цветы не для меня, а для друга! Дескать пусть Рома увидит, какой Боренька галан- тный кавалер, как он мило обращается с девушками! Но я не могла задержаться ни на одной мысли более мгновения... И снова я была дома, как сомнамбула, шаталась по квартире и дела- ла то, что от меня требовалось. От куда-то издалека раздавались звонки, и я даже более менее внятно разговаривала с Михаилом и усыпала телефонными поцелуями его сына. Видимо, тогда я ещё была вменяемой, ещё не совсем сошла с ума, хотя внимание моё рас- сеялось, здравый смысл рассыпался, и я ощущала себя то маленькой девочкой, то невероятной дурой. Никто не воспринимал этих встреч всерьёз: ни мои родители, уве- ренные, что у меня роман с Коляковцевым, ни сам Миша, уже давно считающий меня своей собственностью. Я с усмешкой вспоминала, как через несколько месяцев после нашего знакомства он вдруг, рас- прощавшись с романтикой, стал объяснять мне суть наших взаимо- отношений: -Видишь ли, Катенька, после того, как отработаешь пятнадцать-сем- надцать часов в сутки, нервы ни к чёрту не годятся! А в моей про- фессии здоровые нервы самое главное! Что в таких случаях делают? Пьют, колются, заводят аквариум.., а у меня есть ты! А теперь с твоей стороны посмотрим. Ты всё слишком остро чувствуешь, всему придаёшь чересчур большое значение. Стихи опять же пишешь, а это ведь невероятное эмоциональное напряжение! Любая мелочь выводит тебя из колеи, поэтому тебе просто необходим такой зама- терелый циник, как я. Ведь я насквозь тебя вижу, и в нужный мо- мент успею подстелить соломку да ещё и цветами приукрасить! -А я думала, ты влюбился, - съязвила я тогда. -Влюбился? - усмехнулся Миша. - По крайней мере, я здорово от тебя завишу, и меня это раздражает, - задумчиво проговорил он, И вдруг его понесло: - Бог мой! Катя! Да о чём мы говорим? Ты хо- чешь, чтобы я вздыхал, охал, ахал, ночами не спал? Это любовь, по-твоему? Извини, это всё не для меня. Мне не пятнадцать лет, и я не буду ходить с тобой за ручку, лазать в окна, передавать записки и клясться, что эта охинея продлится вечность. Не дождёшься, Катя, так и знай! Я не понимаю этого! Я люблю разумом и, надеюсь, пос- тупаю разумно. А если тебе хочется моря страсти, то, пожалуйста, влюбись в кого-нибудь из однокурсников, и пусть они тебя полапают по подъездам. Тогда посмотрим, где любовь, а где идиотизм в пере- мешку с цинизмом! - Миша просто взорвался. Я ещё ни разу не ви- дела его в таком состоянии. Всегда спокойный, уверенный в своей неотразимости, он нередко выводил меня из себя профессиональной выдержкой, апломбом. А тут столько слов на одну невинную репли- ку! Я была страшно довольна собой. Надо же! Я, незаметная студен- тка, сумела взбудоражить блистательного Коляковцева! Через пару дней опять объявился полоумный Витя, но его шантаж больше не трогал меня. Да пусть рассказывает, что хочет! Миша его и слушать не станет, ну а если даже и станет - мне то что! А если этот урод притащится к Бореньке? Ну и что? Может быть, я его больше и не увижу. Меня не покидало ощущение, что сон вот-вот закончится. А что будет дальше? Об этом я не задумывалась. Одна- ко, я всё ещё не просыпалась. На выходные Боренька повёз меня в Петергоф. Осмелев, я решила воспользоваться его мобильностью и попросила завезти меня на пол- часика на дачу, к бабушке. Дело в том, что в воскресенье отмечали день моряка, и я как потомственная морячка не могла не заехать поздравить дедушку. Я заостряю внимание на этом незначительном событии лишь потому, что бабушкин дом значил для меня всё то, что скрывает в себе коротенькое слово <Родина>. Когда в школах пишут патриотические сочинения, то вряд ли задумываются над их смыслом. Пишут по шаблону, пишут, потому что так надо. Я никог- да не отличалась любовью к России или русской нации. Питер казал- ся мне мёртвыми декорациями к полукомедийному фильму ужасов, Москва - базарным шабашем ведьм... Живя заграницей, я не скучала по Васильевскому острову, как Бродский, не мечтала об Арбате. Да я даже не вспоминала о них! И смешными мне представлялись ба- нальные штампы о Северной Венеции, о Красной площади - сердце России. Тоже мне сравнили - Венеция и серый Питер, а Красная площадь вовсе не в центре России, а ближе к окраине... И всё-таки я не смогла бы жить ни в одной другой стране, потому что в России у меня была Родина. Двенадцать соток за зелёным забором, загажен- ный туристами лес, крошечное озерцо в кустах шиповника, могучий тополь, посаженный отцом, шум аэродрома и печальный яблоневый сад. Только этот клочок земли моей необъятной полудикой страны имел для меня значение, и туда я не пускала чужих, ни с кем я не хотела делить свою безраздельную любовь к звёздным осенним ве- черам Володарки, но Боре я была готова отдать и этот кусочек свое- го сердца. Старый покосившийся дом, дымящую печь, тревожный шорох леса... Хотя что это могло ему дать, что для него могла зна- чить непроходимая дорога, ржавая колонка, обмельчавшая безрыб- ная река? И всё-таки что-то он почувствовал, что-то заметил. В тот же вечер он хотел познакомить меня со своей мамой. Это было так неожиданно, так странно и, как мне казалось, значительно, что я отказалась, вернее отложила знакомство, а дома со смехом вспоми- нала о том, как Миша представлял меня своей матери. Ганна Степа- новна совсем не говорила по-русски, хотя жила в Петербурге по меньшей мере лет десять. Дородная, красивая, совсем не старая, она не переставала щебетать на родном украинском, нисколько не скры- вая своего мнения обо мне. Перед дверью её квартиры Миша преду- предил меня о некоторой эксцентричности своей матери и просил не обращать внимания. Но его предупреждение не спасло меня от шо- ка. -Ой, страшне! - прямо на пороге заголосила пани Доценко. - А тоща то, яко жардина! Ни с переду, ни с заду! И без толку было объяснять, что лишний вес теперь не в моде, и её сыну нравятся стройные женщины, да и сам он упитанностью не страдает. Нет, Ганна Степановна стояла на своём и на убой закарм- ливала нас варениками, пирогами, поросятиной. А дни летели всё быстрей, устремляясь к приближающейся осени. Мы встречались почти каждый день, но фантазия Бори не иссякала: то он вёз меня кататься по Неве, то в ресторан, то знакомил меня со своими друзьями. Когда он работал в дневную смену, то неизменно в два часа под окнами <Трюма> ревела сирена патрульной машины, и с весёлой улыбкой он подсаживался к нам с Таней. Поэтому, когда вдруг однажды он не приехал я ни на шутку встревожилась, хотя Ольга убедительно вдалбливала мне, что просто их смену сочно выз- вали на ДТП. Честное слово, я беспокоилась за него, не за себя, и, когда Таня обозвала меня собственницей, я клятвенно заверила её, что Боренька для меня то же, что старший брат, лучший друг, един- ственный человек, который смог заставить меня поверить в хорошее, и, если в один прекрасный день он не придёт, я всё равно не переста- ну молиться за его благополучие. -Ну-ну, - с усмешкой перебила меня Таня, - И всё-таки я ещё погу- ляю на вашей свадьбе, так что про брата и друга не надо. Вечером Боря не позвонил, а я, сдерживая слово, продолжала мо- литься. А утром меня разбудил очередной приступ апатии. Мне было всё равно, как я выгляжу, что на мне одето, что обо мне дума- ют. Я влезла в джинсы, накинула старую, давно уже ставшую дач- ной, куртку, напялила кроссовки и, влив в себя чашку крепкого ко- фе, потащилась к метро. Голова раскалывалась, на душе было пога- но, и хотелось сделать какую-нибудь гадость. Я на время ограничи- лась тем, что бросила мимо урны какую-то бумажку, и стала приду- мывать что-нибудь повесомее, но из размышлений меня вывел Вить- кин голос. -Привет! - он вдруг вырос передо мной. Я не то, что не испугалась, я даже не удивилась, что он в такую рань прикатил с другого конца города под мои окна. Мне просто стало страшно скучно. -Привет! - ответила я, не останавливаясь. -Быстро ты забываешь старых друзей, - выговорил он явно заготов- ленную фразу. Бедняжка! Наверное, всю ночь придумывал, как он вдруг явится передо мной, и я паду к его ногам. Надо же быть таким идиотом! Он был не доволен столь равнодушным приёмом, но засе- менил рядом со мной, ожидая ответа. Я злорадствовала. Вот на ком я отыграюсь! Видя его замешательство, я продолжала хранить непре- клонное молчание. -Помнится, когда-то ты была разговорчивее, - начал он новую атаку, но ответа опять не последовало. - Катя! Неблагодарность - худшее из зол. Когда ты просыпалась ночами оттого, что тебе казалось, что ты вся в крови, я выслушивал твои бредни! Я хранил твои пакостные тайны! На твоей совести две смерти, а все считают тебя ангелочком! Как Микки Маус тебя называет? Незабудка? Он ещё не знает, что ты за стерва? -Чего тебе надо? - всё-таки не выдержала я. -Ты любишь меня? -Нет, - устало отмахнулась я. -Я знаю, что любишь, - Витька не верил, что его можно не любить. Вероятно, я сама была в этом виновата. Когда мы ещё учились в од- ной школе, я неожиданно обнаружила, что этот хамоватый лоботряс стал мне нравиться. Ну ещё бы! Я, профессорская дочка, разъезжа- ющая по всему свету, играющая на скрипке, поющая романсы и читающая мировую классику без перевода, и он! Рваные джинсы, сигарета в белозубой улыбке, бесконечные вызовы к директору и романтика гульбищ по грязным крышам новостроек. Он живо от- кликнулся на мои нескромные заглядывания, но больше десяти минут я никогда не могла вынести его общества. Сколько самовлюб- лённости, сколько пошлости и неимоверной глупости было в этом несносном мальчишке! Но с тех пор я никак не могла отделаться от его импульсивных вспышек любви ко мне. Он ночевал под моими окнами, когда я переходила из школы в школу, он неизменно заяв- лялся туда и устраивал какие-то драки. Даже в университет прита- щился! Но ещё до этого он стал свидетелем моего позора. И если раньше я терпела его суицидные попытки и бесконечные истерики просто оттого, что не знала, что делать, то теперь я покорно несла свой крест, и самой тяжёлой балкой в нём был Витька. -Ты ведь с этим хохляцким адвокатишкой только из-за денег, - про- должал он объяснять мне мою жизнь. - Убить его что ли? Зря ты, Катя, с ним связалась. Вот узнает он, как ты братца своего замочи- ла да ещё одно безобидное существо, так прибьёт ведь! Точно тебе говорю! -Иди к чёрту! - взорвалась я, - Ну что тебе от меня надо? Ты мне опротивел! Ты хоть видел свою гнусную рожу? Да пожалуйста, по радио рассказывай, что ты там про меня напридумывал. Во-первых, у тебя доказательств нет, а, во-вторых мне плевать! Я же говорил, что ты меня любишь, - успокоено вздохнул Витька. Он всегда успокаивался, когда доводил меня до истерики. Видимо, в нём дремали садомазохистские наклонности. -Чего ты хочешь? - попыталась я взять себя в руки, видя, что мне от него не отделаться. -Напиши мне стихи, тихо промямлил Витька, заглядывая мне в гла- за. -Ты дурак? - я даже развеселилась. -А что? Всем, кому не лень пишешь. А ведь только я оценю твоё творчество, только я знаю, как ты талантлива! -Ну ты и загнул! -Напишешь? -Нет, - как можно решительнее отрезала я, - И если ты ещё раз за- явишься ко мне, ты об этом пожалеешь. -Ой-ой-ой! Напугала! - обрадовался Витька, предвкушая новую вспышку скандала. Я вытащили из кармана сторублёвку, сунула её в его грязную хамскую лапу и ринулась в метро. -Ты меня не купишь! - ошалело орал он вдогонку. - Стихи дороже денег! Одним словом настроение он испоганил мне окончательно. От куда-то из глубины вдобавок вылезло моё циничное рассудительное, придавленное нежностью к Боре <я>, и стало убеждать меня, что Бореньку чуть ли не силой со мной познакомили, а потом ему просто скучно, а тут я подвернулась. Так удобно! Работает рядом, что ни предложит, на всё соглашаюсь. Непривередливая послушная болоночка! Да и интересно ему со мной, пожалуй. Хотя нет, вот это вряд ли. Со мной, конечно, интересно, но только не Боре, потому что при нём я совершенно тупею. Пальчики дрожат, ножки подкашива- ются, мозги последние плавятся и несу какую-то околесицу, а то и вовсе молчу минут по десять, так что он даже с беспокойством по- глядывает - не случилось ли чего. Работа не вывела меня из транса, и когда безжалостные стрелки дотикали до двух часов, я умирающим голосом стала приставать к Тане: -Танюш! Может, не пойдём сегодня обедать? -Да ты чего? - опешила Таня. -Ну хоть давай для разнообразия в другое место сходим, - потянула я, уже чувствуя, что битва за независимость проиграна. -Не выдумывай! Чего ты себе там понакрутила? Идём сейчас же в <Трюм>, Боря уже, наверное, приехал. -Но Таня! - взмолилась я. -Ну что ты ноешь? Не позвонил? И что теперь, конец света? Таня буквально потащила меня к <Трюму>, но даже не заходя туда, я уже знала, что Бори там нет - у дверей не было патрульной машины. Отступать было поздно, и я решительно нырнула в полумрак кафе. -Катя! Катя! Иди скорее! - Ольга как будто ждала меня. Она выбежа- ла из-за стойки и сунула мне в руки громадный букетище. -Боренька десять минут назад заезжал, велел тебе передать. Вот! Триста тысяч стоит! Только не говори ему, что я проболталась! -А сам он не придёт? - ошарашено пробормотала я. -Если сможет. Их там вызвали куда-то, - понимающе вздохнула Ольга. Мы с Таней забились в уголок и сделали заказ. К таким резким пере- падам я ещё не привыкла. Всё во мне перевернулось, и я, казалось, уже не смогла бы ответить, где верх, а где низ. Боже мой! Какие это были цветы! Когда-то в Норвегии я что-то изучала про азбуку цве- тов, знания, не востребованные за долгое время, улетучивались, но, взглянув на букет, я сразу же прочла: (очарован (фр.)), хотя Боренька, конечно же и не думал сказать такое. И опять я вспомнила о Мише. Он никогда не дарил мне громадных букетов, утверждая, что это дурной тон, что это неприлично. Таких безумств в моей жизни ещё не было, хотя кому как не мне понимать и ценить их. Ведь и я такая же ненормальная! И моя душа состоит из ночных телеграмм в стихах, телефонных звонков, букетов на всю стипендию, побегов в закат и, что называется, прыжков без парашю- та. Боренька, конечно же, проверяет свой парашют прежде, чем сой- ти в никуда, но я никогда не страдала излишней осторожностью и головой вниз летела в бездну. Но тогда я ещё не знала этого. Тогда я верила, что мы с ним на одной эмоциональной волне. Я не понимала его разумом, как это происходило у нас с Мишей (он мог разговари- вать со мной одними глазами), но вот чувствовали мы с ним одина- ково. Так мне казалось. Когда-то Миша, пытаясь вразумить меня, сказал, что такие люди, как я, не живут, а подобно явлениям приро- ды, случаются, происходят в жизни других людей, сметая всё прош- лое, перечёркивая будущее... таких, как я, невозможно полюбить, приручить, удержать, просто потому что не успеешь. Ведь нельзя же удержать ветер или дождь! Но как мы видим свет сотни лет назад угасшей звезды, так и любовь, которую дарят такие случающиеся люди, мы ощущаем до самой смерти. И вот я и подумала, что и сама встретила такого человека, и мы обязательно поймём друг друга. Одним словом, я позволила себе размечтаться. -А ты говорила, тебя не любят, - передразнивала меня Таня. - Смот- ри, какие цветы! Сказочные! -Не то слово, - соглашалась я. Да, цветы были неправдоподобно хороши. Теперь я даже знаю почему - они были последними, про- щальными. Мне оставалось спать ещё две недели... Боренька всё-таки приехал на обед и с сияющей улыбкой направил- ся прямо ко мне. Наверное, мне надо было вскочить, поцеловать его, сказать <спасибо> глазами, но я, как это уже повелось, не сообразила и весь обед мучилась угрызениями совести, видя, как он даже слегка поник. Однако будучи натурой противоречивой, испытывая какое-то одно чувство, я всегда не могла избежать и другого, противополож- ного ему. Распрощавшись с Борей до завтра, я снова услышала, как откуда-то издалека пробивается мой, так называемый, внутренний голос, пытаясь усложнить мне жизнь: <И что же? Неужели ты дума- ешь, что эти цветы для тебя? Да если бы он хотел подарить их тебе, то сделал бы это наедине и лично. Ему нужна показуха! Ему надо покрасоваться перед другими, а ты всего лишь подходящий повод!>. Но подобные мысли не могли поколебать моих чувств к Бореньке. Даже если так, то что в этом плохого? Это же просто мальчишество! И потом я всегда считала, что лучше быть использованной, чем остаться невостребованной. Под конец дня я уже полностью оказа- лась во власти нежной благодарности, выразить которую могла только в стихах. Говорить что-то ему я не смела, в его присутствии мною овладевала какая-то паранормальная робость, но стихи есть стихи. Это лучшее во мне, я всегда так считала. Не знаю, хороши они или плохи. Я думаю, дурной поэзии вообще не бывает, ведь любое стихотворение - это кусочек чувства, увековечивающего какой-то момент... В конце концов, по-моему, когда стихи посвяще- ны тебе - это страшно приятно, даже если они и бездарны. Больше мне нечего было дать Бореньке, нечем было его отблагодарить. И на следующий день при прощании я отдала ему конверт. Он попросил разрешения прочитать потом, наедине, и положил его в бардачок. Перед этим опоэтизированным прощанием я познакомила его с Анной, моей школьной подругой. Это было своеобразным испыта- нием. Дело в том, что Анюта обладала поразительно яркой внеш- ностью и в профессиональном кругу была известна как подающая надежды начинающая фотомодель. Она была красива, весела, добра, но грубовата, резка, и чего-то в ней было, на мой взгляд, слишком много: то ли чересчур громкого голоса, то ли излишней самоуверен- ности. Но мужчинам она всегда очень нравилась. Нет, я и не думала о том, что между мной и Боренькой нечто такое, на чём можно будет зафиксировать ось своего мировоззрения, но подсознательно, види- мо отчаянно хотела этого и надеялась, что сон окажется явью, белой полосой, недавно напророченной мне Алисой. Боренька превзошёл все мои ожидания. Аня не только не увлекла его, по-моему, она ему даже не понравилась. По крайней мере об этом, как мне казалось, говорило выражение его лица. Анна явно была в тот вечер третьей лишней, но, к счастью, не почувствовала этого и со свойственным ей жизнелюбием наслаждалась каждой секундочкой бытия. Мы с ней, хотя и были совсем разными, очень любили друг друга, и Анюта, испытывая явное чувство гордости, не переставала расхваливать ме- ня: и учусь-то я отлично, и по кабакам-то не шляюсь, а стихи..! -Боренька! Катя читала тебе свои стихи? А рассказы? Боже мой! А как она танцует! Я и слова не могла вставить в эту тарабарщину. Испугавшись, что она сейчас ещё расскажет, как я < чудесно пою>, я с силой наступила ей на ногу. Анютка вздрогнула и, весело подмигнув мне, замолчала. -Что же ты мне ничего не рассказывала? - воспользовался паузой удивлённый Боря. -А зачем? Ты бы ещё подумал, что я хвастаюсь, - отшучивалась я. Я не любила рассказывать о своих увлечениях. Мои стихи, рассказы и музыкальные изыски были доступны лишь самым близким мне лю- дям, тем, кому я доверяла, потому что всё это казалось мне очень личным. Но от Бори, конечно же, у меня не было секретов, а моя скрытность объяснялась лишь тем, что, когда рядом был он, меня уже не существовало. Я не хотела отвлекать своего внимания от не- го, мне не хотелось быть в центре, и потом, может быть, ему всё это не интересно. И вообще это я не вижу, что вся моя писанина - всего лишь приступ графомании, а он наверняка это заметит. Мы подвезли Аню к метро и отправились ужинать в одно из цент- ральных кафе. Ещё и девяти не было, и кафе почти пустовало. Таин- ственный полумрак, мебель, в которой я буквально утопала, всё это способствовало тому, что разговор скользил от одной ничего не зна- чащей темы к другой, не делая акцентов и ни на чём не задержива- ясь. Но вдруг Боря решил открыться мне. Я не знаю, не помню, как всё это получилось, но в тот вечер он рассказал мне про неё, про Ви- ку. Он говорил долго, не подымая на меня глаз, но и так, не имея возможности поймать любимый взгляд, я всем своим существом чувствовала не проходящую боль чужого сердца. Мой беспокойный мозг перебивал тягостную смуту сострадания бесконечными вопро- сами: зачем он об этом рассказывает? Да ещё мне? Разве про такое говорят? Вика была старше Бореньки на четыре года, но это не соз- давало препятствий для их романа. Она позволила ему любить себя, и целый год он носил её на руках. Дело уже шло к свадьбе, но... По- чему-то всегда, когда человек безумно счастлив, когда его жизнь на- чинает напоминать глупую банальную сказку, по закону подлости, в действие вступает какое-нибудь мерзопакостное <но>! Да ещё бы! Цветы в постель, брильянты на четырнадцатое февраля, подарки, путешествия... Так не бывает! Так просто не может быть, потому что жизнь - жестянка. А может быть в действительности не бывает вза- имной любви? Ведь когда любишь этого так много, что другое, пусть похожее, чувство уже не сможет добавить, приплюсовать к твоей любви что- нибудь ещё. Человеческое сердце слишком малога- баритно для любви, она разрывает его, вытесняет из него жизнь, и если безграничного необъятного моря эмоций коснётся волна взаим- ности, то сердце просто рассыпется, разобьётся. К тому же все лю- бят по-разному, нет ни одной пары абсолютно идентичных чувств. У меня всегда вызывало недоумение, что в богатейшем русском языке существует лишь одно слово для обозначения невероятного разно- образия, живущего в нас. Как можно одним глаголом именовать своё отношение к еде, природе и тому единственному человеку, ради ко- торого если и не стоит, то по крайней мере страстно хочется жить? Я не знаю, как она могла так поступить с ним. Видя Бореньку, я не позволяла себе сомневаться в том, что Вика была изумительной, самой замечательной. Я даже попыталась оправдать её: ведь она его старше и,конечно же, понимает, что рано или поздно этот факт нач- нёт играть существенную роль в их взаимоотношениях. Но вот так... изменить, вернуться, потом опять уйти и звонить, мучить его? Наверняка должна быть какая-то веская причина для этого, но в чём дело я была понять не в силах. Страшнее всего было то, что я ничего не могла сделать для него, ничего! Мне не заменить её, потому что я это я, а она это она. Мне не вернуть её, потому что я не Бог. Мне не избавить его от боли, потому что он сам не может, не хочет с ней расстаться. Он слишком романтичен, слишком чувствителен, а в таких делах требуется трез- вый, если не циничный, свободный от эмоций рассудок. Нет, я ниче- го не могла сделать для того, для кого была готова на всё. Наверное, если бы он приказал мне прыгнуть с крыши, я бы даже не спросила, зачем, только попросила бы позволения сделать это с закрытыми глазами, но он не приказывал и ни о чём не просил. Он только де- лился со мной своей болью, и я ненавидела себя за то, что не в силах \была унять её. Всё, что я могла - это писать. Писать только для него. Как раз в тот вечер я и отдала Бореньке свои первые стихи, освя- щённые моим чувством к нему. И конечно же весь следующий день я мучилась сомнениями, любопытством, тревогой. Ко всему этому масла в огонь подливал гаденький внутренний голос. Дескать, мог бы ещё вечером позвонить и хотя бы <спасибо> сказать! Но я никог- да особенно не прислушивалась к нему. Тем более, что Боренька уже давно стал для меня эталоном правильности. Всё, что он делал не могло вызвать у меня не то что нареканий, но даже и тени сомнения в безупречной чистоте его поступков. Как это уже повелось, Боренька заехал за мной на работу, и мы ре- шили осуществить полуспонтанную вылазку загород, прихватив с собой и Таню. Идея взять под Всеволожск и её принадлежала Боре, и что-то оборвалось во мне. Я забеспокоилась, что своим стихоплёт- ством влезла куда не надо, и теперь он боится остаться со мной на- едине. Я судорожно вспоминала, что я там понаписала. Нет, кажет- ся, всё должно быть нормально. Там не было ни слова, ни намёка на мои беспочвенные воздыхания. Я бы не осмелилась, я бы не стала разрушать своё теперешнее счастье в надежде заполучить большее. Большего и быть не может! Боря ни словом, ни жестом не намекнул на вчерашний конверт. Пока машина летела по шоссе, я неустанно оглядывалась на бардачок - ту- да Боря положил его вчера. Может быть, забыл? И когда Боренька вышел под беспросветный ливень за провиантом для нашей вылазки, я бесцеремонно залезла внутрь - нет, письма не было. -Катя! Ну что ты дёргаешься? Расслабься! Вечером, наверное, всё тебе скажет! Раз приехал, всё отлично! - мешала мне расстроиться Таня. -Думаешь? - неуверенно взглянула на неё я. -Прекрати! - она даже поморщилась, - Всё просто здорово! И мы, три идиота, едем в дождь загород купаться, создавать романтику! Разве может быть что- нибудь прекраснее этого кретинизма? И действительно вряд ли можно было себе представить что-нибудь прекраснее нашего ребячества. Сейчас, когда я оглядываюсь на свой прошлое, мне кажется это был лучший день в моей жизни! Погода, потворствуя нам, разгулялась. После проливного дождя солнце све- тило особенно ярко и, пробиваясь сквозь могучие кроны сосен, оза- ряло узкое длинное озеро, подёрнутое дымкой. Конечно же, таких озёр тысячи, и всё же ничего таинственней этой полудикой красоты я ещё не видела. Казалось, что мы совсем одни, но изредка вдалеке слышались бодрые голоса, угадывался ход чужой жизни, и от этого делалось головокружительно легко. Да, люди где-то здесь, и всё же они далеко, и никто не нарушит этого хрупкого летящего часа. Но мои друзья не давали мне размечтаться. Боренька развил кипучую деятельность над непослушным костром, а Татьяна потащила меня в лес, собирать чернику. -Мы поставили себе цель - собрать стакан, и обязаны достичь её, - настойчиво обрывала она моё нытьё. -Но Таня! Боре-то там скучно! Мы ушли непонятно куда! Он уже три раза из машины сигналил! -Ты для кого чернику собираешь? - прищурилась Таня, - вот и соби- рай! Осознав, что она не успокоится, не насытив свой разыгравшийся азарт, я подчинилась. Собирали мы не так уж и долго - черники бы- ло страшно много! И вскоре, то и дело отворачиваясь от дыма, мы уже сидели втроём на живописном бережку и занимались чревоуго- дием. Когда всё было съедено и выпито, Боря потащил меня купать- ся. Я с детства ненавидела воду, но то ли от вина, то ли от того, что всё было так чудесно, я не отказалась, во мне не шелохнулось при- вычное чувство брезгливости к водному мракобесию. Я сама себе удивлялась - и чего я раньше лишала себя таких бесхитростных ра- достей? И когда мы стали собираться назад, больше всего на свете мне хотелось остаться с этим озером наедине, выслушать его, по- нять. Но разве могла я позволить себе такую выходку, когда Борень- ка чувствовал ответственность за меня? И его <Фиат>, самый луч- ший на свете, унёс всю нашу троицу из этого маленького рая, обви- вая какой-то лёгкой нежной мелодией. Таня, похорошевшая и пове- селевшая, распрощалась с нами у Финляндского вокзала, и Боренька повёз меня домой. И вновь мной овладело беспокойное ожидание. Ведь не может же он совсем ничего мне не сказать! Перебросившись с ним парой реплик, я судорожно потянулась к сигарете. Правда ему не нравиться, что я курю... Но всё равно. Надо успокоиться, прийти в себя. Наконец, я решилась. -Ну как? Ты прочитал моё вчерашнее послание? - по возможности веселей спросила я. Боренька как будто ждал моего вопроса, как будто сам только что думал о том, что ответить мне. -Да! Катюша! Спасибо! Я даже не знаю, что сказать, - его рука креп- ко сжала мою и уже не отпускала её. - Я вчера сразу хотел тебе поз- вонить, но потом решил, что лучше лично... Мне ещё никто не писал стихов. -Я рада, что тебе угодила, - облегчённо вздохнула я. Всё нормально. Я ничего не испортила. Я не отдёрнула свою руку, и Боря вёл маши- ну, что называется, одной левой. Шоссе было пустынно, вечер смяг- чил все краски, и мне хотелось стать каким-нибудь карандашиком и валяться в бардачке его машины. Одним словом, я совершенно оту- пела. Это уже была вторая фаза моей болезни, ярко проявляющаяся, заметная для окружающих, потому что ни с того ни с сего я начина- ла смеяться, в самые неподходящие моменты на моих губах расцве- тала идиотская, но заразительная улыбка. Я была так счастлива, что, видимо, мой мозг не выдержал наплыва чувств и отказал. Из памяти снова вылезал полузабытый образ Коляковцева.Я вспом- нила, что он тоже как-то взял меня за руку и полез целоваться. Бог мой! Я так испугалась! Мной овладел такой неописуемый ужас! Я потом сама себе удивлялась, но в тот момент сработал инстинкт са- мосохранения, и я со всей силы залепила бедному Мишеньке пощё- чину. Тогда уже испугался он и чуть было не затащил меня к психи- атору. Почувствовав, что со мной что-то не так, он больше никогда не касался меня, ожидая, как он говорил: <когда я оттаю>. С Михаи- лом я была знакома почти год, с Борей - меньше месяца, но его я не боялась, я безгранично доверяла ему. С чем была связана такая странная перемена во мне - сама не знаю, лишь теперь у меня есть время удивляться, а тогда я только летела и упивалась своим полё- том, не понимая, что вот-вот рухну на землю. В следующее свидание мы снова запаслись провиантом и отправи- лись на дачу к Боренькиному другу. Это было так похоже на мою Володарку. Лениво ползло время, движения и мысли замедлялись, по всему телу расползался какой-то блаженный покой. Тишина, пус- тые разговоры, карты, терпкое вино, Рома, его девушка и сияющий Боренька. Я не думала, что этот выезд будет таким домашним, таким родным. Как-то Миша тоже повёз меня на дачу своего приятеля, и ни на секундочку я не смогла там расслабиться. Всё время мои нер- вы накалялись от напряжения. Не выдержав, я даже стала избегать общества собравшейся компании, искать уединения. Покой я обрела на уютном балкончике второго этажа красивого свежеиспечённого дома. И тут же устроилась в удобном кресле, поджав под себя уста- лые ноги и прихватив какой-то глупенький детективчик. Но не прошло и часа, как передо мной оказался один из Мишиных прияте- лей. Развалившись в кресле, он лениво жевал клубнику и скрываясь за шикарной улыбкой, пристально разглядывал меня. -Да, Катюша, ты действительно похожа на незабудку, - мурлыкал он, щурясь на солнце. -С чего это? - я ещё не успела вернуться из книжки, и мне был труд- но на ходу придумать какую-нибудь колкость. -Почему вдруг? Ещё полгода назад, когда я поинтересовался у Коля- ковцева, кто его новая пассия, он однозначно ответил: <Незабудка!>. Я, признаться, слегка обалдел от столь поэтичных определений. Ре- шил было, Мишенций переутомился. Но нет! Вот сейчас смотрю на тебя и вижу - старик ещё в здравом уме, раз сумел подобрать такое точное слово. Я то уж точно тебя не забуду. -Стоит ли утруждаться? - усмехнулась я. -А вот и я над этим же думаю, - с готовностью подхватил Женя. - С одной стороны, страшно хочется тебя погубить, но.., - он состроил какую-то мало понятную мне гримасу и вновь расплылся в улыбке. -Вообще-то я приехала сюда с Мишей, - осторожно начала я. -Но ведь это не значит, что и уедешь ты тоже с ним, - засмеялся Же- ня. -На сколько я понимаю, вы друзья, - я уже не знала, что сказать, опа- саясь быть слишком резкой, а вдруг он один из <нужных> людей. -Да, а друзья должны делиться, - продолжал блестеть глазами разве- селившийся Женя. С него слетела его какая-то барская лень, движе- ния стали верными, решительными, и весь он устремился в новую увлекательную для него игру. -Ой! Засмущалась! - расхохотался он. -Брось, Катюша! Я же знаю, что вы спите в разных комнатах, а значит никому дорогу я не перей- ду. -Интересная логика, - я начала выходить из себя. -Послушай меня, - он резко придвинул своё кресло ко мне, - Я буду любить тебя очень, очень сильно. Как в кино! - горячо заговорил он и тут же ухмыльнулся, - Хотя и недолго. Прости, надолго меня не хватит. Уж больно много во мне страсти. Всё взрывается и бах! Уже ничего нет. Но это того стоит. И потом мы всегда сможем остаться друзьями... -Я польщена, - сквозь зубы ответила я, - но не заинтересована в столь щедром предложении. Вращаясь в этом кругу, я уже и забыла, что бывают нормальные люди, и теперь всё обычное, не вызывающее во мне хоть сколько-ни- будь негативных эмоций, казалось мне пределом совершенства. Ро- ма принял меня за свою. Никто не разглядывал меня, не пытался подколоть. Да и что во мне такового особенного? Вот особенной мне как раз и не хотелось быть. Особенным был Боренька, а я существо- вала при нём, тихая и незаметная. Когда мы на несколько минут остались вдвоём на крыльце дома, и над нами сомкнулась звенящая тишина загородного летнего вечера, он снова стал благодарить меня за стихи. -Ты знаешь, они из таких, которые нужно перечитывать, чтобы вни- кнуть в суть, - задумчиво говорил он. - Нет, правда! Просто здорово! Бог мой! Знал бы он, чем для меня были эти слова! Неужели он ещё и перечитывал мои бредни? Неужели я смогла сделать что-то, за что он так искренне благодарит меня? А ведь это ничего не стоило мне! Я только позволила всему несказанному, непозволительно откровен- ному оказаться на бумаге, приобретя более приличную форму - поэ- зии символизма. На следующий день мы встретились в <Трюме> за обедом. Боренька был задумчив, неразговорчив. Я боялась спросить в чём дело, но всё выяснилось само собой. -Скоро осень, - вдруг протянул Боря. - Ты пойдёшь учиться и, навер- ное меня бросишь... -Почему? - трудно себе представить, в какое состояние повергло ме- ня это замечание. Дело даже не в том, что я никогда не смогла бы бросить Бореньку и мне были странны такие предположения, но ведь я ещё и не думала о том, какие между нами отношения. Каждая встреча была для меня первой и единственной, неповторимой. Я жила одним днём. Моё вчера умерло, а завтра вообще не существо- вало. И вдруг Боренька как будто пролил свет, заставил меня у самой себя поинтересоваться - а как собственно я к нему отношусь... На по- верхности сердца лежала восторженная благодарность, далее следо- вали безграничные просторы нежности, ещё глубже жило страстное желание его счастья, пускай даже в ущерб целому миру, а на дно я побоялась заглядывать. Я сама себе не верила, я сама себя испуга- лась. Видимо, в то мгновение моё прежнее <я> на секундочку верну- лось, и я не узнала себя. Но это был всего лишь миг, а моя любовь была вечностью... А уже завтра мы поехали на День рождения к Боренькиной подруге. Я почти никого не знала из собравшейся компании. Безусловно, я была там чужой. Но меня это нисколько не смущало. Мне хотелось залезть в какой-нибудь уголок и понаблюдать. Всё это было так не похоже на привычные мне собрания. Там меня бы обязательно заста- вили петь, говорить затейливые тосты, не интересуясь моим жела- нием. Половина аудитории осталась бы явно недовольна тем, что моя скромная персона оказалась в центре, и потом всячески пыта- лась бы затмить мой минутный триумф. Как будто бы мне очень хо- чется выставляться перед ними! Петь... Конечно же, когда весёлая компания, подогрев хорошее настроение алкоголем, берётся за гита- ру и образует нестройный хор, они лишь множат свои радости, они поют горлом, не душой. Я никогда не умела петь так. Я не могла петь просто. И это страшно портило мне жизнь, потому что у меня силой вырывали кусочки моего сердца, заставляя петь там, где тре- бовалось совсем другое, радужное исполнение. Хотя однажды полу- чилось по-настоящему здорово. Миша отмечал защиту диссертации. Конечно же, я не могла пропустить такой праздник. В тот вечер он казался мне живым, настоящим. Я с удивлением ловила блеск его неправдоподобно чёрных глаз, сверкающую счастливую улыбку. Он как будто помолодел лет на десять и теперь, как мальчик, порхал от приятеля к приятелю, ни на секунду не отпуская мой взгляд. Лишь под утро мы остались наедине и тогда, видимо, не желая расставать- ся с воздушной лёгкостью, наполнявшей его, он показал мне своё сокровище - кусочек своей юности. Я ещё никогда не слышала, что- бы кто-то так пел, так играл на гитаре! Тем более Миша, мрачный, холодный, циничный. На какое-то мгновение мне даже показалось, что я влюбилась, ведь я ещё не знала, что такое любовь. С тех пор я никогда не отказывала ему, если он просил меня спеть, и что бы я ни пела среди его отвратительных друзей, я пела только для него. Я зна- ла, он понимает, что это такое, и мне больше было не жаль отдавать свои чувства в никуда. Боренькины друзья не вертелись вокруг какого-нибудь лидера. Я ви- дела, что всех их многое объединяет, что они близки, но при этом они не связаны друг с другом, они свободны, и поэтому в их отноше- ниях напрочь отсутствует что-нибудь рассудочное. Только тёплые чувства, больше ничего. Наверное, в этом и крылась причина той удивительной лёгкости, озаряющей их общение. Им просто было хорошо вместе, и больше ничто не имело значения. Я весь вечер ин- стинктивно жалась к Бореньке, не отставая от него ни на шаг. Даже в лифт я без него ни за что не садилась. Наверное, всё это выглядело страшно глупо, если не неприлично. Но не могла же я остаться в чужой стране без единой родной души? Уже ночью Боренька привёз меня домой, и в темноте спящего подъезда произошло странное - он поцеловал меня. Я не так уж много выпила в тот вечер, но так голова у меня ещё никогда не кружилась. Конечно, всё это можно было предвидеть, и ничего сверхъестественного в этом не было, но я уже давно разучилась думать. Моё сознание было занято чувствами, ко- торые я даже была не в состоянии определить по причине отсутствия хоть какой-нибудь мозговой деятельности. В совершенно невменя- емом состоянии я, наконец, вошла в квартиру и тут же натолкнулась на маму. -У тебя вообще голова есть? Почему ты не подходишь к трубке? - она изо всех сил пыталась изобразить строгость, но в её глазах я яс- но видела изумление. -Я не слышала, наверное. Мы же были в гостях, - не хотя оправдыва- лась я. Надо же! Именно сейчас, когда мне нужно остаться одной, когда мне так хорошо и так странно, меня начинают дёргать глупы- ми вопросами. -Катя! Я что-то не очень понимаю твоё поведение, - меня, видимо решили не оставлять в покое. - То тебя из дома не выгонишь, то тебя вообще никогда нет. Целыми днями названивает Миша. Что я, по-твоему, должна ему говорить? -Как что? - искренно удивилась я. - Правду! А почему ты собственно должна перед ним отчитываться? -Ты не слишком много на себя берёшь? - перебила меня мама.-Очень скоро ему это надоест. И звонить начнёшь уже ты. -Мама! - её слова резали мне слух. Ну надо же нести такую чушь! Да ещё так не кстати . - Я же говорила, что мне почти безразлично, зво- нит он или не звонит. Между нами ничего не было, нет, и уже не бу- дет! -Вот как? - её глаза уже переполнились удивлением, но вдруг она из- менилась в лице. -А почему ты так поздно? -Я же говорила, что Боренька везёт меня в гости, - я чувствовала, что вот-вот взорвусь. -Ах, Боренька! Очень мило, - мама явно задумалась.Я почти уверена, что мысли её были настроены против Бори, но она ни за что бы не призналась. После смерти Гриши, моего брата, она всегда разгова- ривала со мной с опаской, пряча глаза и осекаясь на полуслове. Мне оставалось только догадываться об её истинном отношении к тем или иным вещам, но, признаться, я не очень то утруждалась. Меня не трогала, не лезли ко мне в душу, и это было главным для меня. Я дрожала над своим заполученным уединением и боялась утратить его, зайдя на чужую территорию. И конечно же в ту ночь я ни на се- кундочку не задумалась над тем, как выглядят со стороны столь ра- зительные перемены в моей жизни. Это было мне неинтересно, не- важно. Время то летело с невероятной скоростью, то как будто стояло на месте. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как от меня ускользнул горячий июль, и вот я уже неслась куда-то, пытаясь ухва- титься за грустнеющий август. Боренька заезжал за мной на работу всё раньше и раньше, и я радовалась, что предусмотрительно не под- писала трудовой договор, и единственное, что грозило мне за мою непростительную халатность были косые взгляды начальства и оби- женно поджатые губы Тани. В ту пятницу Таня взяла отгул - её крестнику исполнялось два года, директора ещё в четверг с жаром принялись отмечать конец недели, и я без зазрения совести села в Боренькину машину уже в начале четвёртого. -Куда мы отправимся сегодня? - весело спросил Боря. Он всё ещё надеялся услышать от меня хоть сколько-нибудь внятное предложе- ние. -Как скажешь! Кто у нас главный? - уже по привычке ответила я. Боренька задумался, дав мне возможность на несколько минут за- виснуть на кончике собственного воображения. -Ну что ты всё смеёшься? Надо мной?- он вывел меня из оцепенения. -Нет! Что ты! - я не могла справиться со своей полоумной улыбкой, которая то и дело вылезала на моё лицо. -Катя! - Боря завёл машину. - А тебе вообще интересно со мной? Я оторопела. Я была готова к чему угодно, только не к таким вопро- сам. Он что, не знает, кто он такой? Двадцать четыре года подряд, день изо дня, он просыпается, видит себя в зеркале, ни на секундоч- ку не расстаётся с собой... И после всего этого он может задавать та- кие вопросы? -Боренька! Ну, наверное, если я еду в твоей машине, сижу здесь ря- дом с тобой, это значит, что мне скучно, тоскливо,и ты меня утомил. -Ну, может быть, тебе просто неудобно послать меня подальше,-сму- тился Боря. -Если ты будешь спрашивать меня о таких очевидных вещах, то на- верняка и вправду мне надоешь. Мне уже самой захотелось поинте- ресоваться, не надоела ли я тебе, - борясь с приступом идиотского смеха, говорила я. В ответ Боря наклонился надо мной и поцеловал. Я выпила уже целую банку джина с тоником, но только теперь по- чувствовала, как я захмелела. И только где-то в уголке сознания стучало, что мы вообще-то на шоссе, стоим на светофоре, и всё это, как минимум, глупо. Но в конце концов, зачем человеку разум, если нельзя делать глупости? -Мы не разобьёмся? - как можно тише спросила я. -Ни за что, - прошептал Боря, не отрываясь от меня. - Я так долго искал тебя, Катя... Мне так хорошо с тобой.., - после таких слов я была готова и разбиться. Всё куда-то поплыло, сердце вдруг исчезло, и только в висках отдавался его жуткий неритмичный гул. -Ну надо же! - вдруг отпрянул Боря. -Ты даже когда целуешься, улы- баешься! О чём ты думаешь? -Ни о чём, - искренне ответила я. Он нажал на газ, машина трону- лась, и его рука вновь скользнула к моей. -Так не бывает. -Бывает... Просто у меня позитивное восприятие мира. А куда мы едем? -В Летний сад. Ты не против? -Конечно, нет! И скоро мы, как школьники, приютились на лавочке в глубине парка, скрываясь за шелестящей листвой. Так странно. Мне почему- то хотелось хоть на несколько мгновений остаться одной, прийти в себя, стряхнуть нахлынувший на меня туман. Но не могла же я сбе- жать от него! И мы сидели рядом, перебивая друг друга поцелуями и странными Боренькиными вопросами: <Катенька! А тебе хорошо со мной? Катюша! А ты целовалась с кем-нибудь раньше?..> Видел бы он себя со стороны! Мало того, что я сошла с ума, так он ещё усу- губляет моё кризисное состояние такими дикими репликами! -Боря! Ну что такое! Я не отвечаю на компрометирующие вопросы! - наконец не выдержала я. Мы долго сидели в парке, пока я окончательно не окоченела. Тогда Боре всё- таки пришлось везти меня домой. И снова потянулись све- тофоры, пробки... -Скажи мне что-нибудь, - всё настойчивее шептал он. -Не могу,- не сдавалась я. -Почему? - Боря удивлённо заглянул мне в глаза. -Боюсь. -Катя! Да что с тобой? И я прыгнула, скользнула в эту бездну, сияющую бездну любимых голубых глаз. Бог мой! Какое небо, какие облака, какой парашют?!! Я прижалась к нему и сказала то, что он, как мне казалось, разрешил мне сказать, то, в чём я не позволяла признаться даже себе самой. -Я люблю тебя! -Катя! - Боря даже отпрянул. Потом немного опомнился и стал всё пристальнее всматриваться в меня. -Ты уверена? Ты давно это поняла? У тебя так уже было? - сыпались на меня, растаявшую от неповторимой нежности амёбу, его бесчис- ленные вопросы. Наверное, я что-то отвечала на них.Не помню.Пом- нь только его губы, едва ощутимые прикосновения рук, яркие глаза и тёплое согревающее дыхание. -Знаешь, кажется, я тоже тебя люблю, - шептал он, явно собираясь основательно развить эту тему. -Не надо... Не говори так, - теперь уже я отпрянула от него. Я чуть было не сказала, что знаю, что это неправда, но вовремя спохвати- лась, и слова угасли на моих зацелованных губах. И всё-таки на следующий день он по всем правилам признался мне в любви, на заднем сидении запотевшего <Фиата>, заглушая какую-то модную песенку . Я больше не отказывалась от его слов. Ведь он не может лгать. Раз он так говорит, значит так и есть. Тем более, что смысла в этой лжи не было никакого. Я и без того принадлежала ему каждой клеточкой своего тела, своей души. Те- перь я получила право любить. И я любила всем сердцем, растворя- ясь в собственной нежности. Любила всем телом, взбудораженным просыпающейся страстью. Любила останками своего разума, сми- рившегося с собственным безрассудством. Тот день был для меня началом всего. В тот день Бог заново сотворил для меня землю, во- ду, леса, озёра, солнце, звёзды... Он сотворил Бореньку и меня и по- дарил нам любовь. В тот день я увидела свет и впустила его в свою душу. В тот день я познала смысл бытия. И даже теперь я не верю, что тот день был началом мучительного конца. В воскресенье Боря дежурил в ночь, и мы не встречались - ему нуж- но было отоспаться. Я отзанималась со своим потенциальным учени- ком, якобы желающим выудить из меня бесценные знания английс- кого языка (но всё его поведение говорило о других, более проза- ических желаниях). Еле отделавшись от его назойливого внимания, я спряталась от шумного города в Катькином саду и, усевшись на единственный свободный краешек скамейки, предалась своим ра- дужным мыслям. Мне действительно было о чём подумать - до сем- надцатого августа оставалась неделя. Боже мой! Целый месяц! Так мало и так много! Тридцать дней абсолютного ежесекундного счастья! Вряд ли за всю свою предыдущую жизнь я смогла бы насо- бирать столько же. Боренька уже неоднократно интересовался, пом- ню ли я об этом дне. Да разве я могла забыть! Я уже высчитала, что семнадцатого он будет работать, и раньше, чем девятнадцатого нам отпраздновать эту круглую дату не удастся. На окончание учебного года папа отблагодарил меня за подаренную ему гордость - быть отцом студентки отличницы юридического факультета СПбГУ - весьма солидной суммой. Я ещё почти ничего не потратила и теперь могла дать волю своему воображению, не ограничивая себя в средс- вах. И я решила подарить Бореньке время, время, которое сохранит его память на долгие годы. Мне захотелось показать ему то единст- венное, что я любила ни чуть не меньше его - море. Конечно, насто- ящее море в окрестностях Питера найти сложно, хотя... С моими морскими связями это можно было устроить. Я поймала такси и помчалась в Зеленогорск, где моя идея была изящно воплощена в реальность. Я арендовала яхту на целые сутки, заранее выяснив, успеем ли мы выйти подальше в море и вернуться назад. Капитан, мой старый знакомый, заверил меня в своих возможностях. Море, Боренька, я и мрачная гладь неба. Это всё, чего мне хотелось. Там, за тайной горизонта, не будет больше ничего, только пугающие бес-конечностью волны и моя любовь. Остальное пустота, бред, вымы- сел! Вечером Боренька позвонил мне. Он уже получил оставленные для него в <Трюме> стихи, но, как это повелось ранее, он никогда не начинал с главного, и я всегда сама заставляла его сказать хоть что- нибудь о своих литературных изысках. -Привет! - ласково звенела трубка. - Что делаешь? -Скучаю! - откровенно отвечала я. Ведь теперь мне можно говорить правду! - Ты получил стихи? -Да... Я уже звонил, тебя не было. -И как впечатления? -Нет слов. Катюша, просто нет слов! Я слышала, как кто-то его настойчиво звал, но работа не мешала ему подарить мне ещё несколько ничего не значащих, но пьянящих счастьем фраз. Это был наш последний разговор в полёте. На следу- ющий день я уже рухнула на землю, хотя по инерции всё ещё про- должала хлопать крыльями. Утром я проснулась от какого-то тревожного чувства, щемящего сердце. Отмахиваясь от беспокойства, я надела на лицо счастливую улыбку, нарисовала себе глаза, влезла в любимое платье и поехала на работу. Всё шло своим чередом, как обычно. Дребезжащие теле- фонные звонки, бесконечные факсы, миролюбивое подмигивание компьютера, тёплая милая Танечка... Но тревога не покидала меня, напротив - сердце колотилось всё быстрее, громче. Стрелки перебе- жали уже четвёртый час, а Боря так и не звонил. Несколько раз я уже сама бралась за трубку, но не донабирав номер, испуганно бросала её и судорожно принималась читать молитвы. Но это не помогло, не спасло меня от беспросветной глупости - я сама позвонила ему, не обращая внимания на всхлипывания поруганной гордости. -Алло! - услышала я его голос, звучащий в моей душе. -Привет! - протянула я. -Я тебя не разбудила? -Разбудила, - усмехнулся он, и опять друг за другом чинно последо- вали бездумные фразы, от которых моё мятежное сердце всё более содрогалось. Но вот Боренька, не хотя, кинул мне, побитой предан- ной дворняге увесистую кость, и я с жадностью ухватилось за неё. -Хочешь, приезжай ко мне. Я один... Бог мой! Как я Бежала! Как я летела к нему! Как будто бы, если очень быстро мчаться, можно вернуться назад. Наверно, в этом есть своя логика, ведь Земля круглая, но о времени такое вряд ли можно сказать. Я, видимо, бессознательно пыталась собрать рассыпавшее- ся счастье. Я же ещё не знала, что его уже нет. До того, как я по- встречала Бореньку, я была уверена, что это заманчивое слово абсо- лютно бессмысленно, потому что в нём нет совершенно никакого со- держания. Что оно означает? Нечто неуловимое, как брызги шампан- ского? Вы слышали когда-нибудь, чтобы кто-то восторженно вос- клицал: <Как я счастлив, потому что вот так-то и так-то!> Я думала, что человек по своей природе не способен испытывать это самое счастье, потому что ему всегда мало, всегда он чем-то недоволен, и лишь спустя время он готов признать, что да! Были и в его жизни счастливые деньки. Но Боренька внёс ясность в мои мысли, и я поня- ла, что счастье - это и есть сама жизнь, не существование, не пустая трата времени вселенной, а именно жизнь! А когда человек живёт, когда он жив? По-моему, когда он мечтает и надеется, что будущее воплотит его идеи в реальности, когда ему есть, что вспомнить, есть, чего опасаться, есть, за что бороться... когда ему есть, о ком забо- титься, о ком скучать, когда кто-то любит его, верит ему, и он сам любит... И если хотя бы один из этих, не таких уж дефицитных, ком- понентов отсутствует, то человек не живёт, он лишь существует. Но самое страшное, если вдруг его внимание зациклится на чём-то одном, пренебрегая остальными красками жизни. Тогда он потеряет себя, он перестанет быть человеком. Идиотка! Я думала, по солнечному жёлтые цветы заменят мне улыб- ку. Я верила, что, ворвавшись в чужой дом, взвалю дурное настро- ение Бори себе на плечи, и ему опять станет легко, радостно. А тог- да и я сама смогу вздохнуть спокойно. Но конечно же, чуда не слу- чилось. Цветы были положены в угол и забыты. Моя душа была не востребована. Пригодилось лишь моё неопытное тело, но оно не оправдало возлагаемых надежд по причине полного отсутствия какой-либо предыдущей практики и незнания теории. Отдавшее всё, что оно могло отдать, а значит - почти ничего, разве что своё присут- ствие и неумелые поцелуи, оно было доставлено домой и предано забвению Ни слова любви я не заслужила в тот вечер. Боря был чу- жим, далёким и непреклонно свободным от меня. Что я чувствовала? О чём думала? Ни о чём! Сердце болело, голова кружилась, меня тошнило. Мне казалось, что меня вывалили в грязи, а в потрясенном мозгу дико стучало: <Что это? Я ничего не понимаю!> Бессонная ночь не украсила меня, и утром из зеркала на меня взирало лицо ду- шевнобольной с горящими отёкшими глазами и пересохшими губа- ми. Весь рабочий день я сквозь чёрные очки пялилась в окно, считая прохожих. И вдруг мимо промчался так хорошо знакомый мне серый <Фиат>. На какую-то долю секунды он затормозил перед нашими окнами и исчез за поворотом, но я отчётливо успела разглядеть Бо- реньку. Он тоже прятал глаза за очками, он тоже боялся солнечного света. Сначала я почувствовала, как силы возвращаются ко мне.Даже это мимолётное видение, это лёгкое прикосновение его бытия к моему смогло вдохнуть в меня жизнь. Теперь, когда ко мне вернулся здравый смысл и обоженный разум вновь обрёл способность анали- зировать, я могу с точностью опытного медика поставить себе диаг- ноз - я физически зависела от Бори. Эта зависимость была так же остра и болезненна, как наркотическая. Чтобы свободно дышать, двигаться, хоть как- то соображать, мне необходимо было получить дозу общения с ним, хотя бы в такой ослабленной форме - увидеть, как он проехал мимо. Это совсем никак не касалось моего эмоцио- нального мира. Мои чувства были свободны от Бореньки. Я любила его, не нуждаясь во взаимности или поощрении. Но чтобы моя кровь, обогащённая тихой нежностью, циркулировала по венам, что- бы в глазах не темнело от слабости, я должна была видеть, слышать его.. Но <Фиат> промчался мимо, и вскоре я вновь ощущала какие-то наркотические ломки. Как будто бы, волоча ноги по безликой пусты- не, я вдруг увидела мираж и, обретя силы, ринулась к нему, но вско- ре он безнадёжно растаял в воздухе, лишив меня последней надеж- ды. Однако спустя двадцать минут Боря оказался на пороге моего кабинета. -А ты чего в очках? -удивлённо погасил он привычную улыбку. -Свет очень яркий, - отреагировала я на звук его голоса. Я уже не могла говорить. Мне было слишком плохо, и я лишь реагировала на внешние раздражители. Где-то глубоко в душе заскреблось недо- вольство собой: <Ну вот! Ты испортила ему настроение! Мало ли что тебе там показалось! Раз он пришёл сюда, ты нужна ему...> Но сил совсем не осталось. Даже его присутствие не могло поднять меня. Хотелось только забиться куда-нибудь, свернуться в калачик , за- снуть и не просыпаться. Боря не пошёл с нами обедать. Как он ска- зал, ему нужно было ехать к маме. Он проводил меня и Таню до <Трюма>, вытерпел мой поцелуй и вновь исчез за поворотом. Его машина была припаркована у кафе, и у меня хватило мозгов, чтобы понять, что уже двадцать минут назад он приехал сюда, но не позвал меня. Видимо, Боря заметил моё бледное лицо в окне офиса, и, не желая показаться трусом, всё- таки зашёл, максимально сократив срок нашего общения. Вы знаете, что такое портить настроение то- му, кого любишь? Вы знаете, что значит быть в тягость тем, чьи про- блемы кажутся тебе важнее собственных? Вы можете представить себе, что значит вдруг понять, что твоя любовь причиняет, если и не боль, то по крайней мере неудобство самому дорогому человеку на свете? Но Таня не давала почувствовать мне весь ужас моего поло- жения в полной мере. -Катя! Ты невыносима! Честное слово! Что не так? Ты сама себе на- сочиняла, напридумывала бог знает чего! Сидишь с постной миной и Борю пугаешь! Ты о нём-то подумай! Его Вика бросила, теперь с тобой что-то не так... У него же комплексы от такой жизни разовь- ются! Я всем своим существом отчаянно пыталась поверить Таниным сло- вам, согласиться с ней, но моя интуиция не обманула меня. Дело бы- ло не во мне. Следующее утро я встретила с решением не поддавать- ся глупым предчувствиям. Усилием воли я создала в растрёпанной душе хорошее настроение, попробовала слепить из себя красавицу и, приклеив к безжизненному лицу дурацкую улыбку, отправилась на работу. У дверей офиса мной вдруг овладел безотчётный страх. Я боялась людей. Мне делалось жутко оттого, что вот сейчас Татьяна опять начнёт подбодрять меня. Боже мой! Почему все вокруг меня знают, что мне надо, что я думаю, что происходит? Все всё понима- ют, и только я, как слепой котёнок, натыкаюсь на стены и громко мяучу от боли и темноты. Я прошла мимо дверей <Презента> и свер- нула к <Трюму> в уголке сидел Боренька. Печальный, одинокий, чу- жой. Я звякнула привычным <Здрасьте!> и хотела было намеренно сесть за другой столик. Я, конечно же, не понимала, что происходит, не хотела понимать, но чувствовала, что я лишняя, что пора просы- паться. Ну не могла же я поверить, что вся эта сказка была рассказа- на мне лишь для того, чтобы бравый гаишник смог с головокружи- тельной лёгкостью затащить в постель профессорскую дочку, бли- стающую на самом престижном факультете университета! Зачем я ему в таком качестве? Я же не Памелла Андерсон, не Синди Кроу- форд! Боря устало подозвал меня, пригласил подсесть к нему. И снова эти идиотские никому ненужные фразы... Я не выдержала, я сорвалась. -Боря! То, что ты мне говорил в субботу, правда? - перебила его я. -По поводу моих чувств? -Да! -Хорошо, что ты спросила, Катюша. Понимаешь, я так запутался. То одно мне кажется, то другое... -У тебя есть сигареты? - мне больше не хотелось его слушать. -Есть, конечно, - встрепенулся Боря. -Я тебе не предлагаю, как-то странно - ты и сигарета. Бери сама, я не могу давать тебе эту отраву. -Ну так что же? - видимо, я всё-таки неизлечимая мазохистка. -Мне нужно побыть одному. Разобраться во всём... Я возьму боль- ничный, поеду загород... Ты, главное, не решай пока ничего. -Ну уж это, как получится, - это отвечала не я. Это настойчиво по- дёргивались останки моей гордости. -Ты прости меня... Всё так ужасно. Я не хотел. -Ну что ты! Спасибо тебе! Ты ни в чём не виноват, - улыбнулась я и вылетела из этого тёмного царства, Родины моей любви. На работе никого не было. Я вошла в свой кабинет, рухнула на стул и завыла. Я ещё не знала, над чем я плачу. Я ещё не могла думать, и всеми моими поступками руководили инстинкты: больно? страшно?- значит надо плакать! Вошла Таня. Я кратко изложила ей суть про- изошедешего. Она что-то говорила, утешала. -Вот козёл! Катюш! Это не ты плохая, это он идиот. Ты поплачь, ко- нечно... Я убежала в другой кабинет. Там было пусто, холодно. Мои руки не отпускали сигареты, и скоро я уже начала задыхаться от аритмии и удушливого дыма. В мозгу помутнело. Я не понимала, как я ещё жи- ва. Разве мне можно жить? Вдруг где-то рядом прозвенел телефон. -Да, - выдавила из себя я. -Катюша! Что с тобой? - говорила трубка. Это была Аня. Она всегда чувствовала, если со мной что-то не так. И через пару часов она уже громко поливала всех мужиков и Борю в частности, сидя вместе со мной в <Трюме> и отпаивая меня шампанским. -Анечка, но ведь все люди разные, - пыталась вмешаться я. -Правильно! Люди разные, а мужики одинаковые. А этого урода я просто ненавижу! Чёрт! Такой цветочек сорвал и выкинул! - орала она, не обращая внимания на удивлённые взгляды посетителей кафе. Вдруг сквозь дымку никотина и пелену, окутывающую моё сознание алкоголем, я увидела его. Господи! Такой скорби я ещё не замечала ни на одном лице. И вновь я забыла себя, я чувствовала лишь его боль. Слёзы высохли, я опять улыбалась. Нет! Мне хорошо. Я не мо- гу быть источником его страданий. Ни за что! Это было тринадцато- го августа. Действительно, чёртова дюжина. Я не помню, как жила последующие дни. Сперва я звонила ему-мне хотелось понять, в чём дело. Я вырвала из него предложение стать друзьями. Потом последовал возврат кассет и фотографий, хотя на- ши совместные снимки Боря всё же оставил себе, вновь вселяя в моё сердце надежду. Затем Таня вела с ним продолжительные перегово- ры, во время которых я обжигала пальцы горячим воском, чтобы не сойти с ума... В тот день я опять взорвалась, вновь полезла, куда не надо. Наверное, я очень нетерпелива, но я не могу, не хочу, не умею ждать. Я позвонила ему и, неся какую-то околесицу, заставила дать мне слово объяснить, что происходит. Боря не захотел встречаться со мной в тот же день и, ссылаясь на своё душевное состояние, пере-нёс наше свидание на завтра. А Татьяна изо всех сил пыталась впра- вить мне мозги. -Катя! Ты всё себе напридумывала, - уверенно говорила она. -Боря настоящий сказочный принц, и переживает он соответственно. Сама подумай, где ты ещё такое видела - море цветов, ухаживания... Он очень хорошо к тебе относится, Катенька, он сам так сказал. Пойми же, ему сейчас трудно, больно... -Да почему, чёрт возьми? -На горизонте опять появилась эта Вика, - тут последовала мохнатая матерная тирада, описывающая несчастную Вику. -Он очень её лю- бил, Катя. А тут ещё получается, что перед тобой он виноват... -Хорошо, а я то что должна делать? - перебивала я, в ужасе понимая, что мне никак не вникнуть в суть проблемы. -Подожди, - обняла меня Таня. - Он вернётся. Дурак будет, если не вернётся. Но, вероятно, Боре всё представлялось в ином свете. Он хорошо дер- жался в тот день. Прежняя улыбка, терпеливые объяснения... -Пойми, Катенька, я не готов сейчас ни к каким серьёзным отноше- ниям. Вот попробовал, и никак! -А не к серьёзным? - встряла я. -Но ведь нужна взаимность. Так нельзя, - удивлённо ответил Боря. -Мне ничего не нужно, - уверенно отпарировала я. -Тогда уже я ничего не понимаю. -Да, кажется мы говорим на разных языках, - согласилась я. -Ты лю- бишь её? -Не знаю... Я не могу её забыть. Наверное... -Тогда ты должен, обязан её вернуть! Ты вот сидишь в своей депрес- сии, жалеешь себя, а это так гадко! Ты такой эгоист! - взорвалась я, но взволнованный взгляд Бори охладил мой пыл. -Мы встречались в этот понедельник, - глухо заговорил он. -Вика по- звонила, сказала, что ей плохо, что она любит меня, но вернуться от- казалась. Она там уже сильно повязана. Мысли бестолково проносились у меня в голове. Вот это да! Как, оказывается, славно бывает! Какая-то Вика, которую я в глаза не ви- дела и, надеюсь, не увижу, умудрилась вывалить в грязи и меня, и Борю, и, чёрт знает, кого ещё - я уже чувствовала, что наломаю дров. Что ей надо? Борю? Нет, ей нужно поклонение всех мужчин, которые оказались на пути. И там ей не бросить, и здесь не забыть. И в двадцать восемь лет (Бог мой! Почти старуха!) она будет вести себя, как маленькая девочка и размазывать сопли... Нет! О чём это я? Ведь Боренька её любит! -Неужели тебе хорошо вот так сидеть со мной? - недоверчиво спро- сил Боря. -Да! И ещё лучше мне станет, если вы помиритесь, - придя в себя от мимолётной вспышки ненависти, ответила я. Может быть, мне рас- сказать ему свою историю? Тогда он поймёт, насколько всё в этом мире хрупко, как нужно беречь такой щедрый подарок неба, как лю- бовь. Ну пусть она мерзавка (он этого, конечно, никогда не поймёт), пусть не любит его, но ведь он верит в свои чувства, а это уже не ма- ло! Мне уже не будет больно, и то, как он со мной поступил, вряд ли сможет меня унизить. Так пусть же он не чувствует себя виноватым. Ведь я была так счастлива почти целый месяц! Ну подумаешь, запуд- рил мозги, переспал и бросил! Я и не такое пережила! Но я ничего не рассказала, не сумела. Я вообще никому не говорила об этом. Да и как такое можно рассказывать? Как можно признаться в том, что случилось со мной? Витька прав, мои руки в крови, а это не повод для хвастовства. Я не знаю, где кончается извилистый вираж моей судьбы, а где начинается моя вина, но дело было так. Я всегда слыла в нашей семье паршивой овечкой. Вечно со мной что-то происходило - то я прогуливала школу, то убегала из дому с какими-то бредовыми идеями. Эти вспышки не мешали мне хорошо учиться, даже очень хорошо, но с родителями я всё равно не ладила. Им было тяжело терпеть мои ночные бдения, когда я убегала на крышу шептаться с луной, и вряд ли они могли понять, почему я вместо того, чтобы идти в школу, брожу месяцами по улицам, пыта- ясь поймать весну. Но с братом мы находили общий язык. У меня не было никого ближе, роднее его. Гриша считал, что я очень талантли- ва, и всё спускал мне с рук, заступался за меня перед родителями. Он единственный в нашей семье не был одарён каким-нибудь твор- ческим потенциалом, и всё же только он был по-настоящему гениа- лен. Мама потрясающе организовывала и блестяще играла на рояле. Мой отец бесподобно пел и ослеплял друзей своим артистизмом. Я бралась за всё понемногу, и у меня получалось, хотя моим коньком оставались стихи, тогда ещё робкие, неуклюжие. Но никого из нас так не ценили и не любили, как Гришеньку. Пусть у него не было способностей, но он был талантлив по-человечески. Всем с ним было хорошо, любого он понимал, каждому мог помочь. Он умел слушать и слышать, во всех видел только хорошее и так искренне любил людей и их творческие проявления, что без него уже никто не мог обойтись, хоть раз поговорив с ним. В тот год я ещё училась в школе, а Гришенька, наша гордость, уже поступил на первый курс юридического факультета. Растроганные родители подарили ему машину. Всё было замечательно, как вдруг случилось странное. Гришка стал приходить домой поздно, довольно часто не очень трезвым. Он начал курить и, замкнувшись в себе, превратился в бестолкового меланхолика. Только мне он доверил свою тайну. Мой бедный брат отчаянно влюбился. По странной иронии судьбы, предмет его воздыханий тоже звали Вика, и эта девушка была старше моего Гришеньки. Он посылал ей цветы, воровал у меня стихи, простаивал целые ночи под окнами чужого дома, но увы! Ничто не могло растопить айсберг шестилетней возрастной разницы. Дома начались бесконечные скандалы. Гришка совсем поник, а я обозлилась на весь свет. Это случилось четырнадцатого декабря. Никого не было дома, и я наслаждалась одиноким зимним вечером. Горячий шоколад, тёплое одеяло, загадочное томление свечей и Ирвин Шоу. Что ещё надо для чревоугоднических удовольствий? Вдруг в мой тихий мирок резко ворвалась трель телефона. -Катя? Позови-ка Гришу к телефону, - от куда-то издалека донёсся мамин голос. <Чёрт! Ему же было велено сидеть дома,> - пронеслось у меня в голове. <На носу сессия, а он, видите ли, страдает! Так и вылететь не долго!> -Мам! Он в ванной, - бодро соврала я, - как выйдет, я скажу, чтоб он перезвонил тебе на трубку. -Я сама перезвоню, - решительно ответила мама, видимо, почувство- вав неладное, и исчезла за чередой тревожных гудков. <Так! Надо что-то делать! А то они его совсем заклюют,> - сообража- ла я , на ходу влезая в дублёнку. <Где он может быть?> Скоро я уже неслась по улице, теряясь в тусклом свете фонарей и липких хлопьях снега. Я обегала все окрестные закоулки, где могла бы искать уеди- нения очарованная душа моего влюблённого брата, но мои старания не увенчались успехом. Смирившись с тем, что от скандала никуда не деться, я потащилась домой, придумывая, что бы ещё такое ска- зать маме, когда она перезвонит. Вот чёрт! Ещё и лифт сломался! И я, содрогаясь от омерзения, побрела к чёрной лестнице. Что случи- лось там, мне трудно рассказывать. Я просто не помню. Моя избира- тельная память вытесняет всё ненужное. Помню нож и дикий ужас, панический страх перед смертью. Если бы это произошло теперь, наверное, я бы вела себя по-другому. Возможно, сейчас я предпочла бы умереть, но тогда я ещё смутно представляла себе, что такое жизнь. Существуя в собственных радужных фантазиях, я не замечала реальности. И потом мне было, что терять. У меня был Гришка, добрый, понимающий, обожающий меня. У меня была Ярослава, Ясенька - моя двоюродная сестра, в лучистых глазах которой я ловила строки будущих стихов. У меня были довольно терпеливые, осторожные в воспитательных крайностях родители, и какое-то необъяснимо острое чувство, переполняющее меня - я ждала счастья. Казалось, оно вот-вот обрушится на меня... Но всё получилось не так. К моему горлу просто приставили нож, обсыпали отборнейшим матом и изнасиловали. А я даже не сопротивлялась, даже не кричала. Я только ждала, когда это кончится. Не знаю, сколько времени я просидела на этой грязной лестнице. Видимо, это не совсем нормально, но в стрессовых ситуациях я совершенно теряюсь. Меня охватывает какое-то непреодолимое оцепенение, и ничто уже не может вывести меня из него. Нашёл меня Витька. Он сам всё понял, повёл меня домой, стал куда-то звонить. -Кать! Ну ты хоть заплачь! Менты приедут, не поверят ведь, - гово- рил он, испуганно заглядывая мне в глаза. Плакать? Нет, я не могла плакать. -Никаких ментов! - наконец, очнулась я. -Ничего не было! Слы- шишь? Ты никому ничего не скажешь! -Да ты что?! - оторопел Витька. -Всё! Оставь меня! -Ты в своём уме? Ты что сможешь спать спокойно, зная, что этот маньяк на свободе? А если он ещё кого-нибудь трахнет? -Мне плевать на кого-нибудь! Я ничего не буду рассказывать! - взор- валась я. -Я не буду жертвой! Не буду потерпевшей! -Ты вообще соображаешь что-нибудь? Тебе же к врачу надо, может, он заразный! - не унимался Витька. -Уходи! Слышишь, убирайся от сюда! Я ненавижу тебя! Только поп- робуй что-нибудь рассказать! - я буквально вытолкнула его за дверь. <Ничего не было. Ничего не случилось,> - успокаивала я себя. Я не плакала, не просыпалась от ночных кошмаров, не боялась тём- ных улиц. Наверное, моя память заблокировала это инцидент. Не знаю, я не сильна в психологии. Всё шло, как и раньше. Родители терроризировали Гришку, он стыдился себя, но не мог с собой спра- виться. Ночами он плакал, положив голову ко мне на колени, а утром садился за учебники. Мозги у него работали превосходно, и сессию он сдал блестяще. Наверное, всё бы и успокоилось, началась бы белая полоса, как говорит Алиса, тем более, что Вика, увидев по- трясающий BMW Гришки ( тогда иномарок было ещё не так много), заинтересовалась им. И мой брат уже не ходил, а порхал, засыпая нас анекдотами, подарками, сюрпризами.Мама даже забеспокоилась, как бы наша семья не увеличилась в размерах. Но тут произошло что-то невероятное! Оказалось, что я беременна! Этого не могло быть. Так не бывает. Я не верила в это, но врачи упрямо констатиро- вали факт наличия в моём теле другого существа, которое жаждало увидеть жизнь. -Но меня же не тошнит, - робко возражала я, а мне молча выписыва- ли какие-то направления. Медсестра бесстрастно задавала вопросы. -Возраст? -Пятнадцать, - механически отвечала я. -Партнёра? -Какого партнёра? - не поняла я. -Ты что в куклы сюда играть пришла? - она скучно посмотрела на меня. - Отцу сколько лет? Нужно было назвать кого-то, и я назвала Витьку. Он был первым, кто пришёл мне в голову. Чёрт! Из-за какой-то статистики пришлось возвести на парня напраслину. Дальше пошло легче. Не смотря на свои скудные знания о половой жизни, я умело создала легенду для врачей. Хуже было с родителями. Как это получилось, я до сих пор сама не понимаю, но мама вдруг сама огорошила меня вопросом. -Катя, ты беременна? -Да. -Кто? - я уже знала, что означает это восклицание. Но врать про Витьку я не могла. Он-то не виноват, а тут явно пахнет крупной разборкой. -Меня изнасиловали, - не придумав ничего лучшего, я сказала прав- ду. И вот здесь жизнь размазала меня по стенке. Такого удара я не ожидала. Мне просто-напросто не поверили! Ещё бы! Я же ничего не сказала! Я вела себя абсолютно нормально! Но назвать отца я не могла, даже если бы хотела - я его просто не знала. Так я и ответила после долгого допроса с пристрастием. Что тут было! Никогда я ещё не слышала о себе столько слов! Моя интеллигентная мама оказа- лась весьма сведущей в нецензурной лексике. И всегда-то я была порочна до мозга костей, подстилка, шлюха, сука дворовая... И я во- обще перестала с ней разговаривать. Мне больше ни с кем не хоте- лось общаться. И только под сердцем тихо, ласково шелестел неж- ный голосок крепнущей души моего ребёнка. Это было так удиви- тельно, так потрясающе! Я судорожно соображала, как мне устроить свою жизнь теперь. Ведь надо как-то закончить школу, куда-то уехать, подальше от этих упрёков и обвинений, где-то достать денег. По-новому я теперь смотрела на Витьку. Он ходил со мной по вра- чам, предупредительно приносил всякие кулинарные изыски, забот- ливо оберегал в общественном транспорте от напора толпы. -Катя! Я люблю тебя и буду любить твоего ребёнка! - в его словах мне слышалась такая искренность, такая нежность, что я не могла не принять его помощь, не могла не впустить его в свою новую жизнь. И мы уже вместе, два безмозглых идиота, выбирали имя для моего сына! Я была уверена, что дам жизнь мальчику и обязательно назову его Миша. Нет, я ещё не знала Коляковцева! Я просто представляла себе своего карапуза, кареглазого, кудрявого, как Гриша,и понимала, что его могут звать только Миша и никак иначе. Гриша терпеливо выслушивал мои бредни, ласково гладил по голове, целовал мне ру- ки и молчал... Но я не хотела видеть правду в его глазах... Я боро- лась до конца. Как тигрица, я защищала жизнь своего сына, пока врачи не сказали мне, что здоровым он не родится. Я принимала слишком сильные антибиотики против обнаруженной половой ин- фекции. Ведь никто и не предполагал, что я вздумаю рожать! Надо было предупреждать, тогда бы мне их не выписывали. И я решилась. Родиться убогим или не родиться вообще? Я не Бог, но я убила того, кто зависел от меня, кто не мог без меня жить. Убила того, ради кого действительно свернула бы горы и была бы счастлива. С тех пор я боялась заснуть. Мне снился маленький мальчик, выброшенный в урну, заплёванный окурками. Я боялась проснуться в крови... Чёрт возьми! Да вы знаете, что такое аборт?! Сначала они прокалывают оболочку, в которой плавает беззащитный плод, а потом щипцами разрывают невинное тельце на куски, выдирают его из тела матери! И я позволила сотворить такое с собственным ребёнком! Нет ничего страшнее, чем убийство своего сына. Мои руки в крови младенца, и никогда мне не замолить это грех. Ведь я даже не знаю, может ли его не родившаяся душа, не окрещённая в церкви попасть в рай, могу ли я молиться за упокой моего Мишеньки! Я вернулась домой. Я вернулась в прежнюю жизнь, но я почти пе- рестала разговаривать. Тогда, на лестнице, меня как будто заморози- ли, и теперь я оттаивала, согретая тёплой кровью своего сына. Чем меньше я говорила, тем больше я писала. Писала ему, моему само- му-самому, не смея молить о прощении... Ты не родишься, не умрёшь, Ты улетаешь в никуда... В пустыне скорби ты мираж, На небе смерти ты звезда... Проходило время. Боль не утихала, но я жила, чтобы молить Бога приютить невинную душу младенца. И чтобы он не отверг мою просьбу, я пыталась идти праведным путём. Нет, время не лечит. Это глупости. Одну боль может вытеснить лишь другая, более ост- рая, а разве может быть что-нибудь страшнее, чем смерть ребёнка? Я ни с кем не говорила, не делилась. Это касалось лишь Мишеньки, Христа и меня. Проходили дни, недели, месяцы...год. Никто не вспо- минал о моём преступлении, никто не попрекал меня, и снова всё возвращалось на круги своя... Как вдруг Вика опять дала отпор мое- му брату. Она познакомилась с кем-то, и вот они уже искали себе квартиру. Гришка сломался. Он просто рассыпался. Видимо, их отношения зашли предельно далеко, и теперь он не понимал, не мог понять своим неопытным, полным романтики, сердцем, как можно всё это перечеркнуть. Но долго мучиться ему не пришлось. Мои руки опять обагрила кровь. Однажды совершенно невменяемый он попросил меня вытащить из маминого плаща ключи от его машины. Их уже неделю как конфис- ковали за пьяное безобразие. -Катя! Я должен поехать к ней! Да пойми же ты! - не сводил он с меня горящих умоляющих глаз. -А на метро нельзя что ли? - сопротивлялась я. -Катенька! Ну куда я её тогда дену? -Она только на машинах разъезжает? - недоверчиво смотрела я не брата. -Ну, прости, прости меня. Господи! Да мне ли ещё осуждать кого-то? Пусть делают, что хотят. Гришке уже девятнадцать, он сам знает, как быть. Я дала ключи... А утром нам сообщили, что BMW с номерными знаками <Е415ВМ> разбилось всмятку. Всё, что оста- лось - дурацкая фотография: Я на фоне только что купленной Гри- шеньке машины. Я потеряла сына. Я вручила брату ключи от смерти. И вот теперь я сидела перед Боренькой, который боялся сделать мне больно. Да мне просто нельзя уже было причинить боль! За три года у меня вы- работался стойкий иммунитет. Мне было всё равно. С усмешкой вспоминаю я сейчас, как когда-то Витьке успешно удавалось шан- тажировать меня украденными стихами, посвящёнными сыну. Какой беспросветный кретинизм! В тот день я уволилась с работы и уехала в Володарку. Мне вдруг показалось, что, если я перечту <Нетерпение сердца>, если начну пить любимое пиво Бори и курить, как он, , я пойму, что происходит в моей жизни. Ведь не может же всё это быть беспри- чинно, просто так?! Должно быть какое-то объяснение! Или жизнь бессмысленна? Так не может быть! Я обязательно всё пойму! Вот- вот я ухвачусь за какую-то спасительную идею! Я не отрывалась от книги почти одиннадцать часов, лишь изредка залезая на старый за- брошенный чердак или убегая в лес, чтобы там спрятаться от требо- вательных любящих взглядов бабушки, отдышаться, перекурить... Вновь и вновь я перечитывала одни и те же строки, и если мысли ещё больше запутывались, то сердце всё острее чувствовало мучи- тельную боль Боренькиного сердца. Это было так ужасно! Как так могло получится, что я стала источником его страданий? Неужели и я подобно героине этого романа, опутала Борю ненужной любовью? Навсегда в моём мозгу отпечатались эти страшные слова: < По своей молодости и неопытности я всегда полагал, что для сердца челове- ческого нет ничего мучительнее терзаний и жажды любви. Но с это- го часа я начал понимать, что есть другая и, вероятно, более жесто- кая пытка: быть любимым против своей воли и не иметь возможнос- ти защититься от домогающейся тебя страсти. Видеть, как человек рядом с тобой сгорает в огне желания, и знать, что ты ничем не мо- жешь ему помочь, что у тебя нет сил вырвать его из этого пламени. Тот, кто безнадёжно любит, способен порой обуздать свою страсть, потому что он не только её жертва, но и источник; если влюблённый не может совладать со свои чувством, он по крайней мере сознаёт, что страдает по собственной вине. Но нет спасения тому, кого любят без взаимности, ибо над чужой страстью ты уже не властен и, когда хотят тебя самого, твоя воля становится бессильной...> Как ему сейчас плохо! Это я во всём виновата! Я ненавидела себя за свою любовь. Ну ничего! Он скоро забудет меня. Нужно лишь что-то предпринять, чтобы он понял, что я не стою сожаления. Не обращая внимания на удивлённые восклицания бабушки, ничего не видя перед собой, я, как полоумная, ринулась в Питер, ещё толком не зная, что буду делать. Но всё снова перевернулось с ног на голову. Почему-то я вдруг оказалась на Невском. В глазах потемнело, я толь- ко теперь вспомнила, что, кажется, уже двое суток не ела. Поймав машину, я назвала адрес Коляковцева, он жил совсем рядом. Слава Богу, я его застала. Я буквально упала ему на руки, а когда очнулась, передо мной сидел Василий, Мишин друг, будущая гордость оте- чественной медицины. -Сколько мне осталось? - неудачно пошутила я. -Трудно сказать, Катя, - я с удивлением поняла, что он говорит серь- ёзно. - Может, час, может, год. Может, десять лет... -А в чём собственно дело? - недоумевала я -С диагнозом торопиться не будем, - ушёл от ответа Вася. - Никакого курева, кофеина, стрессов... Что вообще случилось? У тебя совер- шенно безумный вид! Извини, я так испугался... Вот, порылся у тебя в сумке и кое-что там обнаружил, - Василий показал мне мою тетрадь. Я уже начала писать свой рассказ. Только так мне удавалось хоть ненадолго вернуть прошлое, ещё раз оказаться рядом с Борень- кой. Я писала и боялась даже подумать о том, что произойдёт, когда писать будет уже не о чем. Мне больше некуда будет сбежать от себя? -И что же? - я внимательно следила за Васей. -Я бы посоветовал тебе сделать всё возможное, чтобы Миша этого не увидел, - не спускал он с меня глаз. - Это я говорю как друг. А вот, что я скажу тебе как врач. Ты правильно делаешь, что пишешь. Нельзя держать такое в себе. Уверен, этот способ выговориться по- может тебе придти в себя, но, Катенька! Это ведь всё ужасно! -Что ужасно? - я начала раздражаться. -Ты как-то всё неправильно воспринимаешь, - понизил он голос.-Это же бред, неужели ты сама не видишь? -Что ты, интересно, имеешь в виду? - Вася, очевидно, заметил заки- пающую во мне злость и ловко увёл разговор в другую сторону. -Если ты так любишь этого Борю, то радуйся, что он тебя бросил, а не ты его. У вас бы всё равно ничего никогда не вышло. -Это почему же? -Подрастёшь, узнаешь, - уверенно ответил Вася.- И не вздумай рас- сказывать про него Мише. -Да почему, чёрт возьми?! Он то тут причём? -Катюша! Поверь мне на слово, гораздо быстрее, чем ты можешь себе представить, ты станешь его женой. -Никогда! Я не хочу быть куклой на чайник! Я не буду его аквариу- мом! - взорвалась я -Ага! Ты кричишь! И знаешь почему? Потому что тебя задевает его холодность. Потому что ты ревнуешь. И весь этот бардак, который ты развела, - всего лишь попытка привлечь к себе его внимание. От ссоры нас спас Михаил. Он появился в дверях усталый, какой-то пыльный, обросший щетиной, но помолодевший, сверкающий глаза- ми и новой, ещё неизвестной мне, улыбкой. -Ну что? - резко прервал он нас, озабоченно поглядывая то на меня, то на Васю. -Нормально, жить будет,- спокойно ответил Вася. - А ты чего такой взмыленный? -Ребята, я разорён! - торжественно заявил Миша. -Счёт заморозили, налоговая полиция вот-вот схватит меня за голую пятку, в стране финансовый обвал, работы нет, а денег не хватает даже на то, чтобы оплатить Лёшкину няньку! -Вот это да! - обалдела я. Кажется, Мишина мечта о миллиарде дол- ларов надолго отодвинулась от реальности. -Я рад, что у тебя бойцовский настрой, - подмигнул Вася. -Не то слово... Как в старые добрые, - подхватил Коляковцев. И скоро они уже что-то обсуждали в Мишином кабинете, позвякивая кампари и дымя разноцветными <Собрание>. А я? Я вновь утопала в воспоминаниях. Боря! Где он теперь? Что с ним? Какая я дура! Ведь я ещё и названивала ему! А он даже не знал, что сказать, как меня повежливее послать! Никогда не забуду это невыносимое молчание в трубку! Чёрт! Всё-таки так тоже нельзя. Надо что-то делать. Всё переменить! Абсолютно всё! За этим решением последовала череда отчаянно глупых поступков. -Катюшечка! - вдруг кто-то ласково мурлыкнул рядом. Так называл меня только Мишин сын. Миша часто подсмеивался над Лёшенькой, который в свои четыре года казался гораздо более влюблённым в меня, чем его чересчур мудрый отец. -Что, маленький? - я села на постели и крепко обняла его. -Тебе лучше? - Лёшенька прижался ко мне, обвив мою шею тонень- кими ручонками. -Да, мой сладкий, - растроганно шептала я. - Всё хорошо. Всё ещё будет очень хорошо, - так мне сказал Боря при прощании, и боялась не верить в это. -Ты теперь останешься с нами, правда? - робко и в то же время тре- бовательно, как любой любящий человек, вопрошал Лёша. -Солнышко мой, но я ведь не могу, - удивлённо взглянула на него я. -Почему? - я сама хотела бы знать, почему не могу быть рядом с тем, кого люблю. Но вдруг что-то перевернулось во мне. Я решилась. Раз уж Бог послал мне такое испытание, раз уж он показал мне обрат- ную сторону любви, то почему бы мне не уберечь от подобных разо- чарований тех, кто любит меня. Как я могу отказать маленькому мальчику в праве любить меня? Как я могу объяснить этому неизба- лованному родительской лаской ребёнку,что любовь может тяготить, причинять неудобство и даже боль? Ведь когда тебя любят, ты не- вольно чувствуешь себя обязанным, а любая обязанность терзает эгоистичное, свободолюбивое сердце человека. Порой и я содрога- лась, глядя в круглые обожающие меня глаза Лёшки. Мне станови- лось не по себе от его детской нежности. Вот уж действительно, мы в ответе за тех, кого приручили. Сколько раз я зарекалась приходить к нему, зная наперед, как он будет скучать потом, как будет разрываться от тоски его маленькое сердечко, не желая отпускать меня в неведомый ему взрослый мир. И всё же я приходила снова и снова, леденея при одной мысли, что могу лишить ребёнка материн- ской нежности, женской привязанности. -О чём вы тут сплетничаете? - весело ворвался к нам Миша. -Миша, нам надо кое-что обсудить, - не терпящим возражений тоном заявила я. -Ну конечно, детка, - подмигнул мне Миша. -Пап! Значит, Катюшечка тоже твоя детка, как и я? - обрадовался Лёшенька. -Вот что, - Миша даже поперхнулся. -Иди-ка в свою комнату. -Ну пап! - круглые глазки заблестели от набежавших слёз. -Я кому сказал! - рявкнул Михаил, так что даже я вздрогнула. И Лёшка послушно засеменил к двери, бросая на меня робкие взгляды. -Ты чего это? - спросила я, когда он вышел. -Что ты хочешь обсудить? - пропустил мимо ушей моё гневное вос- клицание Миша. -Ты не мог бы оказать мне одну услугу? - начала я издалека. -Я надеюсь, на это отвечать не требуется? - прищурился Миша. Видишь ли, уже во вторник мне предстоит начать учебный год, и я боюсь, что просто не успею справиться с одним делом... -Я сейчас хрюкну, - вдруг оборвал меня он. -Что за демагогия? Я с трудом подавила раздражение и коротко ответила: -Я хочу снять квартиру. -Ух ты! У тебя много денег? В стране финансовый кризис, а Катя не считает купюры! - цедил он сквозь зубы, пристально всматриваясь в мои глаза. -Кое-что сохранилось, - я не обращала внимания на его сарказм. -А по-моему, ты ждёшь, что я предложу тебе переехать ко мне... -Ты поможешь мне? - теперь уже я перебила его. -Нет! Я предложу тебе остаться здесь. И я осталась. Я поселилась в комнате Лёшеньки, взвалила на себя трёхсотметровую квартиру Коляковцева вместе с ним и его причу- дами. Только суета, бесконечная беготня позволяли мне спрятаться от собственных мыслей, своей безудержной тоски. Часами занимаясь домашней работой, я то и дело натыкалась на фотографии Светы, бывшей Мишиной жены. Почему он хранит эти снимки? Что? И здесь какая-то непонятная история любви? Я не спрашивала его об этом. Всё равно мои расспросы ни к чему бы не привели.. Миша никогда не считал меня равной себе. Конечно он ценил меня, был ко мне привязан. Всё это он называл любовью. Может быть, он и прав. Ведь я люблю свою авторучку, а он относит- ся ко мне ничуть не хуже, чем я к родному старенькому <Паркеру>! Я не могу писать ни чем другим. Я жутко нервничаю, если теряю его и не успокаиваюсь, пока не нахожу. А когда он рядом, я даже не замечаю его существования. Но насколько мне известно, к Свете он относился иначе! Там тоже было море цветов, отказы от карьеры, звёздное небо и прочие атрибуты романтической любви. И вдруг всё это расползлось по швам. Она изменила ему. Как будто нарочно. Как будто специально, почти со всеми его приятелями. Со всеми, кто не отказал. Полгода Миша что-то обдумывал, а потом развёлся. Зачем она это сделала? Ведь не просто так? Или я вообще ничего не пони- маю в этой жизни? Я помню, как она неожиданно приехала к нему в офис. Молодая, красивая, роскошная женщина с трагическими гла- зами и, рыдая, громко кричала, не обращая внимания на меня, секре- таршу, ещё каких-то людей: -Миша! Ну ты хотя бы ударил меня! Хотя бы наорал! Так тебе же совершенно всё равно! А Михаил стоял перед ней бледный, но абсолютно спокойный, бес- страстный, как будто его и не было там, как будто не к нему она об- ращалась. Я познакомилась с ним за пару месяцев до развода, но на протяжении всего времени нашего общения Света не переставала названивать ему, молить о прощении, клясться в любви. И никак мне было не вникнуть в суть происходящего. Что руководит её действи-ями? Любовь? Жажда денег? Почему она это сделала? Почему Миша так возмутительно спокоен? А главное - какова моя роль в этом на- думанном представлении? Так прошла неделя, незаметно подпустив ко мне сентябрь. И вот я уже должна была ехать в университет. Боже мой! Как мне не хоте- лось! Как я боялась возвращаться в свой прежний мир! Миша приу- чил меня жить с болью, Боря показал мне, что значит жить без боли, и пути назад для меня не было. Не хотя поднимаясь с постели в тот злосчастный вторник, я решила отправиться на юрфак попозже, что- бы не встретить никого из однокурсников. В конце концов всё, что я смогу сегодня сделать - это узнать расписание. Ни о каких занятиях в первый день учебного года не могло быть и речи. Но в метро я не- ожиданно столкнулась с Ярославой. -Катя! Котёночек! Я так соскучилась! - она повисла у меня на шее. Всё лето Яся провела в деревне и уже давно названивала мне домой, ещё не зная, что переехала к Коляковцеву. Мама не дала ей мой но- вый телефон. Наверное, ей было стыдно за меня. Могу себе предста- вить, что она обо мне думала! Пошлая карьеристка, прокладываю- щая себе дорогу через постель! Разве она поверит, что Миша боится даже подойти ко мне слишком близко, опасаясь, что я сломя голову брошусь в ванную и запрусь там на всю ночь? -Ну как Боря? Ты познакомишь меня с ним? - Яся вся горела нетер- пением. Я написала ей о нём, когда ещё не знала, чем всё это закон- чится, и теперь Яся, обожающая любовные истории, жаждала роман- тических подробностей. -Нет, Ясик. Уже нет. Давай сменим тему, - вымученно улыбнулась я, но я снова ошиблась - они всё-таки познакомились. Мы долго броди- ли по городу, обсуждая университетские новости, будущие планы, как вдруг оказались на Малом проспекте. Фрейд писал, что бессоз- нательные поступки выдают наши тайные желания. Может, и так, но видит Бог, я совсем не хотела, чтобы Боря вновь увидел меня. Это получилось случайно. Я была уверенна, что первого сентября он не работает, и позволила себе снова нырнуть в до боли знакомый полу- мрак <Трюма>. Мы приютились в уголке и угощались горячим чаем, изредка перебрасываясь доброжелательными замечаниями с Ольгой. И вдруг Саша и Боря оказались прямо перед нами. Я не могла отор- вать взгляд от его утомлённых рабочим днём глаз, с ужасом наблю- дая, как он пытается совладать с испугом, овладевшим им так нео- жиданно. А Саша так не кстати, видимо, ещё помня наши былые по- сиделки, весело разболтал, что они уже собираются домой. -Здорово! Боря! А ты не подвезёшь нас с Ясенькой? - всё- таки не удержалась я. -Я сегодня без машины, - всё более терялся Боря. -Так, девушки, мы вас покинем, - бодро вмешался Саша, - но через двадцать минут я доставлю вам Бориса в целости и сохранности! Он ошибся. Боря просто сбежал. Сбежал от меня. И когда Саша вновь подошёл к нашему столику, ему пришлось спрятать глаза и выдавить из себя: -Боря просил принести свои извинения. Его срочно вызвали к коман- диру. Это было последней каплей. Такого жалкого обмана я уже не могла вынести. Притихшая Яся молча гладила меня по руке, опасаясь вы- молвить хоть слово участия. Я ненатурально поулыбалась и, наспех распрощавшись с ней, побрела к дому. Вдруг рядом со мной просиг- налил автомобиль. Я обернулась и увидела Мишин BMW. Перевалив через лужи, я нехотя загрузилась внутрь. -Катюш! Пощебечи чего-нибудь, а то я так загружен сегодня! - с хо- ду заговорил он. -Отстань, - грубо отмахнулась я. Да, вот она моя жизнь. Быть игруш- кой этого холёного красавца, поднимать ему настроение. -Что это с тобой? - удивился Миша. Я не ответила. А что я могла сказать? Что за лето успела привыкнуть к другому обращению, пре- дупредительному и ласковому? Мы молча доехали до дома, и я сразу же заперлась в ванной, пытаясь избежать его пристального бездон- ного взгляда. Миша был явно озадачен моим поведением, и я услы- шала, как он, не особенно церемонясь, устроил шмон в моих вещах. Так, вот он нашёл фотографии... Ага! А это стихи, и, кажется, пись- ма... Михаил позвонил кому-то, и вот уже плачущий Лёшенька был отправлен к бабушке. Наступил и мой черёд. -Катерина! Открой дверь! Я кому говорю! - настойчиво твердил он. В ответ я включила воду. И тут вдруг произошло что-то странное. Та- кого я от Коляковцева никогда не ожидала! Он рывком выломал дверь и, больно схватив меня за руку, потащил в комнату. Он буквально швырнул меня на кровать и придавил всей тяжестью свое- го тела. -Убери руки, - задыхаясь, прошипела я. -Что? - заорал он. -Да я хоть пальцем когда-нибудь тебя тронул? Что ты из себя корчишь? Тоже мне страдалица! Кому ты нужна? Цыплёнок синюшний! - Ты зато великолепен! Просто неотразим! - отпарировала я сквозь зубы. Как я его ненавидела в ту минуту! Мне хотелось расцарапать его красивую физиономию, придушить его. Всё в нём выводило меня из себя. Он был идеален до тошноты, до безобразия. -Ну ты, видимо, тоже ничего! - кипел Миша. -Надо же! Такая ма- ленькая с виду, а оказывается, обыкновенная потаскуха! Шлюха! -Шлюха? - взорвалась я. -А ты, значит, добродетель ходячая? Может, ты конечно и прав, только ты меня на свои миллионы не купишь! -Да где уж мне! Что ты! А вот любой паршивый мент за пару цветоч- ков очень хорошо проведёт с тобой время! Ты, оказывается, форму уважаешь? Вот уж не подумал бы! -Убирайся! Мерзавец! Негодяй! -я уже совсем ничего не соображала. -Да, мне пора, - Миша кинул мрачный взгляд на часы и как-то резко успокоился. - Никуда не уходи! Слышишь? -Пошёл к чёрту! - запустила я ему вслед подушкой. Он молча вышел. Только теперь я почувствовала, как мне это всё надоело, как я уста- ла. Наверное, у него есть право орать на меня. Наверное, и перед ним я виновата. В конце концов он ждёт от меня большего, чем я могу ему дать. И не без оснований, иначе какого чёрта я поселилась в его квартире?! Какое ему дело до моих личных проблем? Ведь не могу же я сказать ему, что переехала, потому что боюсь ненароком наткнуться на Борю, а снять квартиру у меня не хватает практициз- ма. Боже мой! Неужели я и в правду потаскуха? Никогда не думала, что стану героиней случайного романа! Пошлость какая! Нет, мне никогда не разобраться в бардаке, в который превратилась моя жизнь. Боря любит Вику, Вика любит Борю, но почему-то от суммы слагаемых меняется тождество, а равенства вообще не получается. Ещё Света... Миша. Голова идёт кругом! Я больше не хочу никого любить, я не хочу, чтобы кто-то любил меня. Я уже ничего не хочу. Мне просто лень, лень жить. Пусть они сами ковыряются в своих проблемах, которые сами же себе и создают. Как старательно Боря убеждал меня в своей принципиальности! Так что же он сам и плюёт на неё? Если эта женщина дороже ему, чем собственная совесть, по- чему он не борется за неё? А если он не хочет растоптать своё <Я> ради секундного упоения любви, так зачем же он позволяет ей вле- зать в его жизнь? Да ещё и меня впутал! Всё! Баста! Отныне моя хата с краю. Меня больше ничто не касается, и мне на всех наплевать. И не надо обвинять меня в слабости, в безрассудстве! Я не напраши- лась на этот праздник. Я никогда, несмотря на отсутствие чётко сформулированной жизненной концепции и каких-либо принципи- альных начал, не взваливала свои проблемы на чужие плечи. Никто не знал о моей боли. Я никогда не использовала другого человека для того, чтобы сбежать от себя или своего прошлого, хотя я не знаю, насколько я добродетельна. Вполне возможно, что я способна и на предательство и на подлость. Но никогда я не стану столь ра- зумной, как Вика, которая принимает любовь как должное и не чув- ствует себя обязанной, никогда я не стану превращать человека в ак- вариум или ещё что-нибудь столь же ценное, никогда я не стану за- менять свою любовь чужой. Но я не смогу уже быть и собой. Я просто больше ни во что не верю, а человек без веры не человек. Каждый во что-то верит. Когда-то и у меня был Бог, даже вполне материализованный. В его глазах отражалось небо и можно было в них пересчитывать облака. Его губы скрывали солнечный свет, который он да- рил мне своей улыбкой. Всё в нем было божественно! И то, как он курил, и то, как он пил пиво... Но потом он сказал, что всё это чары, и он вовсе не Бог. Так кто же? Кудесник? Чародей? Ведь когда рас- сеиваются чары, всё кончается, уже ничего нет. Солгал ли он в пер- вый раз или во второй, но ложь перечеркнула его святость. Если лжёт даже Бог, то что делать мне? Лучше жить во сне, чем бежать от действительности в сон. Ну что ж! Вот, пожалуй, и всё!.. Ты оста- нешься на том конце дороги, я меж снов своих бродить пойду...> Миша вздрогнул и выронил тетрадь. <Какой бред! Какое безумие!>-дико стучало в голове. Он не заметил, как рядом присел Василий, вспотевший, измождённый. -Жива, - выдохнул он. -Всё обойдётся. -Это точно? - безжизненно спросил Михаил. -Да что с тобой? -Вася! Она опять что-нибудь с собой сделает! Ты только посмотри, что она пишет! -А ты-то на что? - повысил голос доктор. -Она ненавидит меня, - покачал головой Миша. -Глупости! Ты её спас! Женщины всегда влюбляются в своих спаси- телей! -Она думает, что любовь - это цветы в постель, - растерянно бормо- тал Миша. -Чёрт! Да пошли ты её подальше! Уже даже я устал! - громко выдох- нул Вася. -Сдалась она тебе! Что ты вообще с ней связался? Мало- летка и есть малолетка! Так и будет влезать в какое-нибудь дерьмо, а ты её вытаскивать! -Я без неё никто, - печально признался Миша. -Это ты-то?! По-моему, тебе тоже пора подлечиться! Да она в под- мётки тебе не годится! Ведь девчонка! Глупая, маленькая девчонка! -Ты её видел? - вскинул на него усталые глаза Миша. Вася замолчал. Больше нечего было сказать. Если человек безумен, то это надолго. -Тогда принеси ей цветы в постель, - пожал он плечами. -Она не поверит, - покачал головой Михаил. -Она же знает, что я никогда бы такого не сделал. -Ну что? И ты теперь будешь ныть? - разозлился Вася. -В пору открывать клуб разбитых сердец и дружно пускать розовые сопли. Давай-ка лучше подсуетись, чтобы всё оформили как несчастный случай, а то её в дурдом на месяц сошлют. -Ещё и права на машину не дадут, - усмехнулся Миша. -Вот-вот! - подмигнул Василий, обрадовавшись, что приятель вос- прял духом. -К ней можно? -Только без шума! Она ещё под наркозом! Но Миша и не думал слушать ответ. Он решительно шагнул к палате с табличкой <Посторонним вход воспрещён> и осторожно открыл дверь. Катя лежала на постели, спокойная, воздушная, совсем проз- рачная, так что сквозь побледневшую кажу легко угадывались без- кровные вены. Но она дышала, и это было для него главным. Сон почти сразу увлёк его на край утомлённого сознания. Он проспал бы сутки, не меньше, до того его измотала тревога за неё. Но его чуткий слух вдруг уловил сквозь размытый туман сновидений её голос. -Миша.., - он мигом распахнул глаза, готовый к новым ударам судь- бы. Нет, вроде бы всё спокойно. Только крепко сомкнутые ресницы Катиных глаз теперь обнажили её яркий незабудковый взгляд. -А я боялся, ты назовёшь меня Борей, - не удержался он. -Прости! -Ничего, - одними губами ответила Катя. -Идиотка, - грустно улыбнулся Михаил. -Извини, - прошелестела она. -Ты так мне надоела, Катя! Я так устал от тебя! Может, послать тебя подальше?! -Ага, -согласилась Катя. -Да куда ж ты без меня денешься! - вздохнул Миша, бережно взяв её за руку, стараясь не потревожить капельницу. -Миша! Я не хочу в психушку, - неожиданно тихо заговорила девуш- ка. -Да? А по-моему, тебе там самое место! - возразил Михаил. -Ты что думаешь, я опять возьму тебя к себе? Пригрею змею на груди? Я ещё не совсем спятил! Я не хочу бояться заглядывать в собственную ванную! И потом у меня маленький ребёнок! -Я не хочу в психушку, - еле слышно перебила его девушка. *** Миша проснулся от резкого солнечного света, пробравшегося сквозь неплотно задёрнутые шторы. Он недовольно покосился на будиль- ник. <Чёрт! Только три часа удалось поспать! Надо бы встать...> - ле- ниво пробегали мысли, но Катя, засыпая крепко сжала его руку и до сих пор не отпустила её. Вот сейчас она проснётся, взмахнёт ресни- цами, и он окажется внутри её блестящих зрачков, увидит в них своё отражение. Миша даже затаил дыхание, но вдруг где-то рядом мел- кой трелью зазвенел телефон. Михаил удивлённо поглядел по сто- ронам. Он же отключил вчера всю технику, чтобы ничто не могло потревожить её сон. Ах да! Это сотовый! -Алло, - шепнул он. -Коляковцев! Ты в своём уме? Я уже час тебя дожидаюсь! - орали на другом конце города. -Я не могу, -почти не слышно ответил Миша. -А ты чего шепчешь? Заболел? - забеспокоилась трубка. -Да нет... Тут Катя спит... -Ты со всем, что ли спятил? Какая Катя? Давай живо, мотай сюда! Кто за тебя работать будет? -Я не могу. Она держит меня за руку. Значит я ей нужен, и, когда она проснётся, я буду рядом, - терпеливо объяснил Миша и нажал <отбой>. Стихи рождаются ночью Под светлый шёпот луны. Летят минуты из строчек, Из хрупкой лёгкой мечты. Крошатся звёзды на буквы, Поля рисует мороз, И шепчут пламенно губы Обледеневших берёз. Красиво до изможденья! На гребне дикой волны, В забытом ветре осеннем, И в хрипе рваной струны, В сердец разбитых кусочках, В надгробных серых камнях Без запятых и без точек Летит ночная строка. И пусть никто не увидит За словом искры огня... Стихи рождаются ночью, Лишив покоя и сна. Прид1т минута прощанья - Они останутся быть. Стихи рождаются ночью, Чтоб вспомнить что-то, чтоб не забыть. *** Потемнеет...Туман опустится... Я услышу шорох за зеркалом. Мне печальный ангел в нём явится, Перевяжет волосы лентами. Чёрным пламенем вспыхнет облако... И ресницы запутает инеем. И, зажмурившись, рыжим золотом По стеклу проведу я линию. Под крылом скорбящего ангела Прочитаю стихи последние, Превращу свою жизнь бесславную В тишину ночей предрассветную. Вкус крови. Взгляд зверя. Боль обугленных нервов. Ещё одна пустая потеря, Ещё раз ты ждёшь, поверив. Крик жертвы. Твой голод. И ужас сытого сна. И снова пусто в глазах, И холод сжимает твоя рука. Смерть твари. Вопль жизни. Прыжок над вечностью в ночь. Уходят в полночь последние мысли, И время уносится прочь. И вновь ты ждёшь своего рассвета, И вновь ты дремлешь в снегу. И снова губы твои в помаде, И снова сердце в плену. Мгновенье жизни - твоя охота, И жаждет плоти твой дух, И то, что в музыке только нота, Любовь называешь ты вслух. *** Моя ушастая собака Мне в душу по-собачьи смотрит. Быть может сердце записало Всё то, что разум мой не помнит. Возможно, в нём запечатлелись Осколки жизни до рожденья. А может, прошлое разбилось, И жизнь моя - одно мгновенье. Наверно, будущее видно Собаке в сердце-сгустке красном, А может, попросту обидно, Что жизнь пролаяла напрасно. Иль в сердце этом услыхала Вдруг рык собачий, волчий вой, И время для неё настало Поговорить со мной-собой. Я страдаю - значит живу. И от жизни не откажусь. Я звезду, упавшую в ночь, Потерять теперь не боюсь. Я страдаю - значит люблю, И в слезах моих мой рассвет. Я в твоих глазах отыщу Той звезды пленительный свет. Я страдаю - значит пишу. Незаметный оставить след В твоей жизни я не спешу, Верю в да, но знаю, что нет. Без тебя и с тобой - одна, Я тону в этом странном сне, Наблюдая, как жизнь моя Исчезает в полночной мгле. *** Всё будет завтра. А сейчас не надо. Разбудит утро осени дождём. Вскружится голова с кофейного дурмана, Мы хмурый бестолковый день начнём. Всё будет завтра:толкотня и ссоры, И ядовитые укольчики обид, Милльоны слов отборнейшего вздора, И причетания старушечьих молитв. Всё будет завтра: суд, палач и казни, И глупости настырные глаза, И с ними низенькие, пошленькие страсти... Всё будет завтра. Так же, как вчера. И под туманом табака и гари, Под сладенькую музычку ларьков Высматривать мы станем сказки дали, Прикрывшись от небес в тени зонтов. Всё будет странно, дико и нелепо, Но не сейчас, когда поёт струна, Когда по саду бродят тени лета, Когда в глаза мои глядит луна, Когда на небе робко светят звёзды, Когда свечи последний вздох угас, Похоронив свой жар в горячем воске... Всё будет завтра. Только не сейчас. Твой мучительно тонкий стан Снег завьюженный обовьёт... Он тебя ещё не узнал, Вашей встречи пока не ждёт. Твой мерцающий ясный смысл Не ему ещё посвящён, Его ночь, его радужный день Не тобой пока освещён. Твой задумчивый, долгий след В его жизнь ещё не вошёл, И в руках твоих лунный свет Он пока ещё не нашёл. Твой немыслимо светлый лик Обовьёт завьюженный снег... Одиночество - только миг, А любовь твоя - целый век. *** В точке пересечения, Там, где падают звёзды, Куда уходят мгновения, И где рождаются грёзы - Окно из льда или пламени Прикрыто солнечным именем. Координаты не заданы, Следы дождя песнью вымыты. И миг лишь дарует путникам Весну, журчащую прелестью. Координаты не заданы, Но каждый знает, что есть оно. На юге или на севере... Не всё ли равно, где именно? За городом или селением, За морем забытым есть оно. Не зная в какую сторону, Уверены все - впереди! Координаты не заданы, И все-таки ты иди. Стихи бессмертны, как время. В словах останется жить Всё то, во что не поверив, Сумела в жизни разбить... Прольют дожди. Я забуду Всю горечь былую обид, И вздрагивать больше не буду От вновь запоздалых молитв. Но боль моя не исчезнет, И юность моя не уйдёт - Они бессмертны, как вечность, Для каждого, кто прочтёт. В истерзанных строчках сила Зигзага моей души. Бумага в себе сокрыла И холод, и жар мечты... Стихи бессмертны, как время. В словах останется жить Всё то, во что не поверив, Сумела в жизни разбить...

КОНЕЦ...

Другие книги жанра: романы

Оставить комментарий по этой книге

Страница: [1]