Псевдоисторическая фантазия

 

1

30 августа, в 17 часов 07 минут, в городе Зуеве вновь случилось неприятное событие: в один миг жаркое небо заволокло тучами, поднялся холодный ветер, на землю повалили мокрые хлопья снега. Следом ударил мороз, и не прошло четверти часа, как даже речка окоченела.

С городом Зуевым часто происходило что-нибудь необыкновенное: то вдруг ни с того, ни с сего выглянет в полночь солнце, то свалится на голову какой-нибудь инопланетянин, то юные краеведы найдут библиотеку Ивана Грозного. Однажды весь город – с домами, огородами, церквами, со всеми жителями и всякой живностью, невесть как был перенесен по воздуху в Соединенные Штаты, на правах пятьдесят первого. Правда, только на один день. Пока американцы и зуевчане протирали глаза, не зная: радоваться этому событию или печалиться, город Зуев вновь возвратился на свою родную Русскую возвышенность.

Словом, был он городом необыкновенным во всех отношениях (а впрочем, почему «был»? – он и сейчас есть).

Однако зуевчане давно привыкли к чудачествам своего города, поэтому внезапно нагрянувшая зима их не застала врасплох: и часу не прошло, как над крышами задымились трубы. Некоторые горожане стали готовиться к встрече Нового года, сразу вспомнив, что наши предки встречали его первого сентября.

Надо сказать, что город Зуев впервые был упомянут еще в Х веке, в «Приокских Ведомостях». От древней старины остался один лишь Кремль, пере­жив­ший два пожара и являвшийся после них наутро еще краше.

Стоял себе Зуев в стороне от больших дорог, от вражьих нашествий, от засилья цивилизаций, и жил своей удивительной и только ему понятной жизнью. Откуда взялась эта удивительность не знал никто: ни городской голова, то есть, мэр, ни учитель географии одной-единственной на весь город школы, ни даже Плугов, зуевский «Кулибин», человек одинокий, очень самостоятельный, лет сорока пяти, умный до невозможности.

Появился Фёдор Филиппыч в Зуеве совсем недавно, а казалось, что давно. Купил домишко в рабочей слободке, прибил над воротами объявление:

 

«Принимаю заказы на ремонт всего и всякого»

 

и стал себе мирно жить.

Человек он был некрупный, голова его была хоть и кудлатая, но уже седая, а борода небольшая, однако, черная. И глаза были черные, зато с золотой искрой.

– Ты, Федор Филиппович, из цыган? – интересовались зуевские из любопытных.

– Да, – отвечал он. – А как же. Из самых вольных.

Зуевские почему-то не доверяли.

– А сам, наверно, из староверов? Скрываешь?

– Нет, – отвечал он, – ничего не скрываю. Из староверов. Из мезенских. Из самых твердых.

– А мы думаем из евреев, – допытывались зуевские. – Ты не из евреев, случайно?

Он опять соглашался.

– Не сомневайтесь. Из самых древних.

Всё-таки было сомнительно.

Но и года не прошло, как признали слободчане в нем своего и в благодарность за золотые руки прозвали его «Кулибиным» за глаза, а в глаза говорили: Филиппыч. Если требовалось починить зажигалку или, к примеру, переделать черно-белый телевизор на цветной, ясное дело: бежали к Плугову. А если велосипедный звонок не тренькал или компьютер барахлил – тем более, к нему.

Правда, жил Филиппыч замкнуто, друзей не имел, в гости не ходил. Сам к другим не лез и в свою душу не пускал. Оттого никто не знал: кто он, откуда, был ли когда-нибудь женат, имел ли детей. Впрочем, кому какое дело!

А дело было в том, что все свое свободное время Федор Филиппович не чинил всякие разности. Он их изобретал.

Целыми днями он копался в старинных записях и книгах, что-то выискивал, выписывал. Затем долго чертил и вычислял. Потом принимался выпиливать, вытачивать, буравить, паять, варить, обжигать, закручивать, красить, разбирать, думать, снова собирать…

Столько разных штук изобрел! Например. Были в Зуеве перебои с электроэнергией – он придумал электрическую керосиновую лампочку. Для безопасности работы дружинников изобрел летающую табуретку: летит на ней человек, видит безобразие, оповестит милицию, а хулиганы его достать не могут!

А то еще вертящийся мост через реку соорудил: рраз! и развернется себе мост на девяносто градусов, проходи хоть катер, хоть баржа. А надо перекрыть фарватер – рраз! и встанет мост на место.

Всего и не упомнишь! Как великий изобретатель, Федор Филиппович иногда и сам не ведал, что должно было получиться.

А в начале этого лета заперся Филиппыч в своем доме, никого не впускал, заказы не брал, на стук не отвечал. И вот в конце августа наступил в его жизни самый счастливый день. Наконец-то он понял, что изобрел: ни много, ни мало, – ТЕЛЕГУ ВРЕМЕНИ, которая должна была исчезать и появляться в Прошлом и в Будущем!

Конечно, кто-то спросит: «А в чём, собственно, разница между Машиной Времени и Телегой Времени?!..»

Э-э, не скажите!.. Телега-то на российских просторах надежнее!

С виду – телега как телега: такая же неказистая и скрипучая. Только вот ее основная загадка заключалась в колесах: если передние крутились, как и положено, вперед, то задние, одновременно с ними и самым невероятным образом, крутились назад. А оглобли предназначались вовсе не для лошадей, они были ловушками-сверхантеннами, которые улавливали ветра Прошлого и Будущего. И было в Телеге 999 тысяч лошадиных сил.

Вышел Филиппыч вечером того же августовского дня на крыльцо и – ахнул!

«Неужто я целых полгода прокумекал?.. – подумал он то ли с уважением к самому себе, то ли с грустью о пролетевших деньках. – Начал ведь изобретать еще в июне, а нынче снег кругом. Так вся жизнь и пройдет…»

И решил он немедля осуществить свою давнишнюю мечту: прокатиться в далекое Прошлое и поглядеть – как там жили наши предки. Выкатил Плугов Телегу из сарая. Потом вернулся в дом за провиантом.

Эх, знал бы он, что случится за это время – ни за что бы не оставил ее без присмотра. Потому что на другом конце города уже вышел из дому Тимофей Рубакин.

 

 

2

Был Тимка Рубакин шестнадцатилетним краснощеким парнишкой, вымахавший за два с половиной аршина, с косой саженью в плечах. И не похож он был на тех молодцов с обложек импортных журналов – увешанных, словно гирями, лакированными мускулами. Он был сам по себе, безо всяких разных тренировок, крепкий малый благодаря матушке-Природе. Добавить к этому можно, что у Тимофея были васильковые глаза и пшеничные волосы. Русский богатырь, скажете? Ну-ну! И я так думаю.

Жил он вдвоем с матерью. Мужа Елизавета Кондратьевна себе так и не завела, хотя охотников было много.

Она была далеко не красавицей, но годы не состарили ее, не утомили, не отняли улыбку на худощавом лице, не погасили огонь в глазах, не раздали вширь ее маленькую фигуру. Казалось, что тяжкая жизнь и одиночество шли ей даже на пользу. Она надеялась только на себя, и эта цепкая сила не давала ей расслабиться ни на минуту.

Она была в меру умна, в меру начитана, в кино не ходила из-за недостатка времени, зато по телевизору любила смотреть старые комедии и заграничные мелодрамы. Не обремененная, как многие до тошноты семейными делами, она еще со времен училища вела общественную работу: выпускала стенную газету «Родной инкубатор», была наставником молодых птичниц, и даже один раз чуть не стала кандидатом в депутаты.

А еще помнила и хранила Елизавета верность одной-единственной своей любви, о которой никогда не рассказывала сыну… Только нет-нет – и вспомнит что-то, тайком поглядит на фотографию в альбоме, где сняты они вместе с голубоглазым великаном.

Елизавета Кондратьевна работала на Зуевской птицефабрике. Бывало, что и вздохнуть некогда: с утра до ночи всё колотится. Вернется поздно, а сын уже спит, раскинув руки в стороны. Поцелует его в обе щеки, перекрестит, и шепнет Божьей Матери:

«Да разве такого, как мой Тимка – где еще сыщешь?..»

Посмотрит на нее с иконы Матерь Божья, а в глазах радость Небесная.

Хоть не часто мать с сыном виделась, но всё же изредка вместе бывали. Очень гордилась Елизавета Кондратьевна сыном-богатырем.

Так, незаметно, стал ее Тимка – Тимофеем.

Проучился, а лучше сказать промучился Тимофей до девятого класса и дальше учиться не стал, а стал болтаться без дела. То есть, не совсем без дела, конечно: занялся такими делами, о коих матушка и не подозревала.

А если бы и узнала, ясное дело, не поверила бы. Думала она, что сынок её Тимка в торговлю устроился, оттого и зарабатывает много. Вон телевизор новый купил, видеомагнитофон, обои цветные поклеил, могилку деду поправил.

Не нарадуется на сына матушка: и денежный, и обходительный, и в доме чистота, и перед соседями не стыдно.

Только Божья Матерь с некоторых пор стала смотреть на нее с иконы с укоризной.

А занимался ее сын делами отнюдь не богатырскими: работал у одного «авторитета» по кличке «Абсолют». Деньги вышибал у торговцев. Его боялись. Вначале почувствовал себя самостоятельным человеком. А потом вдруг как отрезало: скучно стало. Ну, что за жизнь? Друзья сторонятся, девчонки за версту обходят. Да и работа однообразная. Кому пригрозить, кому по роже дать. И так изо дня в день.

По реке, по Клизьме –

лодочка плывет.

Эх, расстался б с жизнью!

Только кто поймет?..

 

Зуев это вам не Москва. Это там  «МакДоннальды», пиццерии, суши разные, да ночные клубы до утра. А в Зуевском клубе даже боевики и то двадцатилетней давности крутят. А девчонки? Вырядятся, нафуфырятся, вымажут лицо разной косметикой, а всё равно узнаешь каждую за версту. И Таньку, и Ленку, и Светку. И они всё про тебя знают, и ты про них. Тоска!.. Никакой романтики!

Скучно Рубакину в Зуеве. А в Москву смотаться было страшновато… Там, говорили, прямо на улицах в армию заметают. Голову наголо и – служи родному Отечеству!.. А что знает Тимка про своё Отечество? И где оно? Слишком громоздкое по географическим масштабам. Разве Сибирь для него Родина? Или Урал? Даже Москва, которая совсем рядом, и та далека. Родина – она от корня «род». А какой уж тут род, если ты даже про своего родителя ничего не знаешь? Про отца родного! Как же тогда Отечество полюбить?

Вот и выходит, что Отечество у Тимофея Рубакина, как ни крути, было только одно – его город Зуев. Да и кому он, где еще нужен, этот Тимофей Рубакин?

По реке, по Клизьме

чешет пароход,

до капитализма

скоро доплывет.

 

И захандрил Тимофей. Ушел от Абсолюта. Весь день у телевизора. На улицу выйти – и то лениво. День сидит, другой. Материнское сердце его тоску учуяло. В тот самый вечер, когда выпал снег, отпустили их с фабрики пораньше. Вот и принялась Елизавета Кондратьевна готовить ужин. Нажарила цыплят, сбегала в подвал, принесла полную миску разносолов: и грибочков, и помидоров, и капусты квашеной, достала из буфета початую бутылку хорошего вина, два хрустальных стакана и позвала Тимку к накрытому на кухне столу.

– Что это вы, мама, надумали? – удивился Тимофей, но сразу сел за стол: вкусно поесть любил он больше всего на свете. – Какой сегодня праздник?

Сидят вдвоем, ужинают. Матушка начала разговор издалека:

– Честно скажу тебе, сынок: рада я, что ты из торговли ушел. Трудно будет – перетерпим. Не изголодаемся…

– Ну-тк!.. – вяло отреагировал на материнское беспокойство богатырь.

– Я ведь каждый день всё об одном думаю: а вдруг… – тут голос ее дрогнул, – …один ведь ты у меня, Тимушка… Только подумаю, что попадешься какому-нибудь рэкетиру… душа в пятки уходит…

– Да будет вам, мама, причитать! – оборвал ее Тимофей. – Я же ушел. А насчет работы моей не волнуйтесь, работы кругом полно.

– Так ведь армия скоро! Учиться б тебе куда пойти, а то заметут! А может, устроишься к нам на фабрику?.. – предложила она. – Тебя же у нас все знают. Еще пацаненком помнят, как ты за цыплятами бегал, как гуся не испугался. А помнишь, как однажды в нашего бывшего директора яйцом попал? Прямехонько по лысине!.. Так ему и надо было, ворюге! – Тут матушка звонко-звонко рассмеялась, отчего и Тимофей расплылся в глупой улыбке. – Уборщики нам нужны, сынка. Помет с фабрики вывозить. И неплохо получают! Ну, может, не так много, как в твоей торговле, зато работа безопасная… А там и учиться направят от предприятия.

– Оборжаться! – сразу отреагировал богатырь. – Это ж курам на смех! Вот когда помет в золото превратится, тогда и зовите. А если денег по дому не хватает – нате, берите! Мне не жалко! Их у меня пока куры не клюют.

И выложил на стол несколько зеленых бумажек.

«Заботливый!.. – подумала мать про себя. – Всё в дом да в дом…»

А за окном метель воет, снежные хлопья к стеклам прилипают.

– И что за страсти такие?! – удивляется Елизавета. – Говорят, в наказанье нам это. В чем-то провинился наш город. Лет двести или триста тому назад. И видать, сильно провинился, если до сих пор нас так наказывают!.. – И тут же встрепенулась: – А давно мы с тобой, сынок, не фотографиро­вались!.. Ну-ка, доставай «Парароид».

– «Поллароид», мама, сколько раз говорить! – сказал Тимофей, включая телевизор. – Да только ничего сегодня не выйдет: кассеты кончилась. Говорил ведь вам, не берите его на фабрику.

– Так ведь просили… – виновато улыбнулась Елизавета Кондратьевна.

– Кто просил-то? – разозлился Тимофей. – Что ни снимок – всё петухи и куры!

– Так ведь для «Куриного уголка», Тимоша, – ответила мать. – Теперь любому гостю первым делом фото показываем. Не каждый по курятникам пойдет.

– Вот и перевели кассеты за один раз.

– Ты уж прости, сынок, – снова виновато улыбнулась мать. – Давай новые купим! Киоск же напротив!.. Хочешь, сама сбегаю… И тетя Люба из Харькова просит. И тетя Тоня из Новокузнецка. Я уж и письма им написала.

– Ну, ладно-ладно! – вскочил с кресла Тимофей. – Уж если вам что в голову взбредет!..

Он набросил старый тулуп, достал из шкафа фотоаппарат и направился к выходу.

– А «Парароид»-то зачем взял? – спросила она.

– Чтоб купить то, что надо, мама! Сидите и – ждите!

И рассерженный выскочил из дома.

Во дворе давно стемнело. Ветер приутих, и снежинки падали теперь мягко-мягко, словно в лесу…

Тимофей вышел со двора и заспешил по улице. Ночная палатка находилась через дорогу, в соседнем переулке. В ней продавали разные мелочи. Среди шоколадок, сигарет, зажигалок и печений лежали батарейки и фотопленки.

Этот киоск Рубакин знал очень хорошо. Сколько раз собирал он дань для своего шефа. А работал там один мужичок – Николай Акимович – с противной улыбкой. Казалось, она была приклеена к его лицу, и только маленькие хитрые глазки выдавали в нем совсем другое настроение.

Подойдя к палатке, Тимофей достал из кармана фотоаппарат и просунул голову в окошко.

– Привет, Акимыч! – сказал Рубакин. – Два комплекта фотокассет для этого «Поллароида». – И положил аппарат на прилавок.

Тут только Тимофей заметил, что улыбка на лице продавца куда-то исчезла, будто совсем ее никогда не было. А еще он увидел рядом с ним двоих здоровенных парней с хмурыми лицами.

– Он? – вполголоса поинтересовался один, кивая на Тимофея.

– Он, гад! – злорадно зашептал Николай Акимович. – Всю душу из меня вытряс. – И уже со знакомой улыбочкой повернул голову к Тимке. – Говорят, ушел от Абсолюта?

– Два дня как ушел, – простодушно ответил Тимофей.

– Вот и хорошо, – засмеялся продавец. – Всё хорошо, когда хорошо кончается… – И протянул ему коробки с кассетами. – Ты внимательно погляди, эти ли?..

Тимка взял коробки и стал разглядывать их со всех сторон. И тут боковым зрением он увидел, что те двое из палатки куда-то исчезли. В этот же момент позади него скрипнул снег, и сильный удар обрушился на голову Тимки. Он покачнулся, но не упал, как ожидали того хмурые парни.  Только в голове зашумело, а из одного киоска сразу сделалось два. Но сознания Тимка не потерял, а мгновенно развернулся и первого, кто попался ему под руку, резко стукнул кулаком в лицо. Тот сразу рухнул на землю.

– Бейте его, бейте! – закричал продавец палатки. – Дайте ему, дайте!

Второй парень внял кровожадной просьбе и бросился, как бульдог, на Тимофея. Он схватил его крепкой рукой за шею, а другой стал энергично бить в живот.

– Ну, вы даете! – прошипел Тимка и кованым носком сапога футбольным ударом двинул второго под коленку.

Тот по-песьи взвыл и грохнулся в снег, обхватив двумя руками согнутое колено.

Продавец стал изнутри лихорадочно закрывать окно и дверь палатки. Он успел защелкнуть замки, оставив у себя Тимкин фотоаппарат.

– А-ну, отдай! – рванулся к нему Тимофей и что есть силы застучал в стекло.

– Разобьешь! – истерично орал запертый торговец.

– Получай, сволочь! – с ненавистью проскрипел зубами Тимка и одним ударом вышиб витрину.

Раздался вечерний звон, на который тут же откликнулась милицейская сирена. В окнах соседнего дома зажегся свет, залаяли собаки.

– Надо сматываться! – сказал себе Рубакин и, схватив фотоаппарат с двумя коробками кассет, рванулся прочь от палатки.

– Держи его, держи! – заорал на всю улицу продавец Николай Акимович. – Избили! Обокрали!..

Тимка увеличил скорость, но побежал не домой, а, перепрыгивая через сугробы, понесся вниз по улице, в сторону реки. Он свернул в первый попавшийся проходной двор. Потом уж ноги сами повели его через другие дворы, сквозные подъезды, через городской парк. Сирена, как привязанная, постоянно слышалась где-то рядом.

Внезапно из-за деревьев выскочил мохнатый щенок-подросток и, потявкивая молодым баритоном, весело бросился вслед за Тимкой. Поднятый кверху хвост говорил об отличном настроении его владельца. Тимка подумал, что это милиция пустила за ним по следу собаку, и помчался еще резвее. Наверняка им был побит мировой рекорд бега по пересеченной местности. Он продирался напролом через заснеженные кусты, чертыхаясь по адресу злопамятного киоскера и фотолюбивой матушки. Кроме того, несмотря на свой крепкий вид, парень с детства боялся собак. Так они и неслись, куда глаза глядят: Тимка, мохнатый щенок и милицейская сирена на мотоцикле.

Город остался позади. Начиналась рабочая слободка. Трехъэтажки сменили частные домики с огородами и садами, где на деревьях, усыпанных аномальным снегом, висели спелые яблоки и груши. И сразу десятки цепных псов, навалившись на ограды, изгороди и заборы, бешено залаяли до хрипоты и рвоты.

Молодой щенок не отвечал на претензии хозяйских псов. Он с тем же азартом несся за Тимофеем, стараясь не потерять его из виду.

Вдруг позади них неожиданно вспыхнули яркие фары, они стремительно приближались к беглецам. Тимофей заметался, как заяц на охоте. На каждой калитке висели таблички с одним и тем же пугающим текстом: «ВО ДВОРЕ ЗЛАЯ СОБАКА!», причем, за каждыми воротами звучало остервенелое подтверждение.

Лишь мохнатый щенок вел себя спокойно. Внезапно он обернулся на яркий свет мотоциклетной фары и куда-то пропал. А посреди слободской улицы появился, откуда ни возьмись, перекрыв движение, пятитонный грузовик.

В это время Тимофей наткнулся на калитку, распахнутую настежь. Он вбежал во двор чужого дома и, тяжело дыша, огляделся. Двор был пуст. Дом почти тёмен. Лишь в одном окне горел свет. А рядом с крыльцом стояла новехонькая телега.

Тимка прислушался. С улицы доносились громкие недоуменные голоса. Он понимал, что еще минута-другая, и будет настигнут в этом дворе, как тот глупый щенок, который все время бежал за ним следом. Внезапно он почувствовал, как кто-то словно легонько толкнул его прямо к телеге. Не долго думая, и, главное, не понимая зачем, Тимофей вскочил на нее, и по инерции ухватился за одну, из непонятно для чего, приделанных к ней ручек.

Последнее, что увидел Тимка – это зуевского изобретателя Федора Филипповича, который стоял на крыльце с выпученными от удивленья глазами и что-то ему кричал. Но что – Тимка уже не слышал. Потому что сразу за этим на­сту­пи­ла кромешная тьма, и все голоса пропали.

Тим­ка су­до­рож­но вце­пил­ся в ры­ча­ги.

– Ой, ма­ма! – за­при­чи­тал он. – Что я на­де­лал!

И тут он увидел звезды. Их было видимо-невидимо: сверху, снизу, справа и слева.

«Это у меня что-то с головой… – тоскливо подумал Тимофей. – Такой удар пропустить!..» Ему показалось, что все это только ему кажется, иначе как можно объяснить, что телега, которая только что стояла во дворе, вдруг оказалась среди звезд.

 Вдруг ря­дом кто-то чих­нул.

– К-кто здесь?! – вздрогнул Тимофей.

Из-под со­ло­мы, что ле­жа­ла в те­ле­ге, раз­дал­ся чей-то ломающийся голос:

– Это я… – и оттуда выбрался мохнатый щенок, от­ря­хи­ва­ясь от соло­ми­нок. – По­здрав­ляю нас обо­их с на­ча­лом Пу­те­ше­ст­вия во Време­ни!

– С ка­ким на­ча­лом? – не по­нял Тим­ка.

– С на­ча­лом пе­ре­ме­ще­ния вглубь ве­ков!

– Вглубь че­го?! – вы­та­ра­щил глаза Рубакин.

– Тот ры­ча­жок, что ты за­це­пил, – объ­яс­нил щенок, – уно­сит нас пря­мо в де­ся­тый век. По­нял?..

– От­ку­да те­бе из­вест­но?.. – про­бор­мо­тал Тим­ка, еще креп­че цепля­ясь за ры­ча­ги.

– Да вот же: здесь на­пи­са­но! – кив­нул пес на при­бор­ную дос­ку.

– Оборжаться!.. – тихо рассмеялся Тимофей.

Завидев говорящую собаку, он был уже готов окончательно поверить в то, что повредил себе мозги, но, к счастью, тут же вспомнил про знаменитого в городе пса.

– Святик?.. – неуверенно спросил Тимка.

– Я!.. – оскалился в улыбке мохнатый щенок.

– Почему ты пахнешь бензином?

– Профессиональная тайна, – нахально ответил Святик. – Ты бы лучше за пультом управления следил, а то ненароком нажмешь еще чего-нибудь, и окажемся мы с тобой в саду Адама и Евы.

Стрелки на Часах Времени неуклонно двигались в обратную сторону. Начинало светать. Звезды, одна за одной, стали стремительно гаснуть, и не ус­пел Тим­ка осоз­нать, что к чему, как они уже бла­го­по­луч­но очу­ти­лись в гус­том зимнем лесу.

 

3

Пока еще события Путешествия-Во-Времени не ворвались на страницы повести, хотелось бы рассказать про щенка Святика. Его история достойна того, чтобы ей посвятить целую главу.

«Что за странное имя у этого щенка? – спросите вы. – И что святого может быть в существовании собаки?»

Сейчас расскажу. И начну с того, что само его появление на свет было чудесным, смешным и необычным. Мы ведь зуевские!

Однажды ночью дежурная птичница тетя Капа услыхала в курятнике истошное квохтанье.

– Что такое?! – недоуменно сказала она и поспешила на крик.

В клетке, где сидела рябая курица, творилось что-то невероятное. Стоя посреди лотка, курица грузно переваливалась с ноги на ногу и, выпучив глаза, орала дурняком. Птичница была очень удивлена. Все куры, когда несутся – тоже громко квохчут, но эта вела себя, как безумная. Она скакала по клетке и с треском хлопала крыльями. Не зная, что предпринять, Капитолина Ивановна уже собралась было отпереть дверцу, как вопли оборвались, и на лотке она увидела… пушистое яйцо.

Рябая курица, дрожа от страха, тут же бросилась в угол курятника и, вжавшись в прутья, тихо икала, не спуская выпученных глаз от снесенного ею чуда.

– Боже праведный! – прошептала в изумленьи тетя Капа и быстро отперла клетку.

Яйцо по размеру было с утиное, а может даже с индюшачье. Она осторожно взяла его в руки. Оно было еще теплым. И тут яйцо стало быстро расти на ее глазах. Тетя Капа замерла как завороженная, а яйцо росло себе и росло, становясь все тяжелее и тяжелее. На­конец она опомнилась и со страху отпустила его на пол. Скорлу­па со звоном треснула, из яйца выскочил… кролик. Он обнюхал загаженный птичьим пометом пол, и бросился к дверям курятника.

– Чур меня, чур! – заголосила Капитолина Ивановна и выскочила вслед за ним на птичий двор.

А кролик, перекувырнулся в воздухе и превратился… в кожаный футбольный мяч.

– Матушка Пресвятая Богородица! – забормотала птичница, крестясь на ходу. – Спаси и помилуй!

Мяч весело заскакал на месте, а когда остановился…

– Свят, свят, свят!.. – прошептала птичница. – Оборотень! – и упала без чувств.

По двору прыгал черный мохнатый щенок.

– Оборотень? Нет, это не имя! – сказал он по-человечески.

Наутро эту историю узнала вся птицеферма, Капитолину Ивановну увезли в больницу. А щенок стал жить на фабрике, законно считая ее своим родным домом.

На Борьку он тоже не отзывался.

– Я не бык! – огрызался он. – Это быков называют борьками.

– Свят, свят, свят! – крестились птичницы, когда он болтал по-человечески.

– Святик! – наконец согласился щенок. – Неплохое имя, я согласен.

Сторож Матвей предложил ему охранять вместе с ним родное гнездо, но Святик отказался.

– Я родился артистом, а разве место артисту в курятнике? – сказал он.

Святик целый день носился по городу, только ночевать приходил домой. И поесть, конечно.

Его способность к перевоплощению заметил директор местного клуба. Когда-то директор работал дрессировщиком и знал толк в звериных способностях.

Однако, и ему Святик отказал: он не любил дрессированных зверей, и тем более дрессировщиков, считая и тех, и других позором Природы.

Когда в Зуеве снимали очередной фильм, действие которого происходило в XIX веке, знаменитый режиссер предложил Святику роль. Не то Жучки, не то Трезора. Но великий зуевский артист хотел сыграть… крупно-клетчатую летающую козу. Режиссер пытался его отговорить, дескать, такой роли в фильме нет, а если б и была, то никто не узнал бы в крайне сложном гриме великого зуевского артиста. Святик оказался непреклонен. Он был согласен сыграть даже городские ворота, но играть собаку ему было скучно. В конце концов, щенок снялся в фильме в роли лошади. Весьма приличная получилась роль. Особенно тот эпизод, когда он нес на себе раненого гусара, перелетал с ним через ручьи и овраги. Если кто видел, со мной согласится.

Однако, с тех пор Святик никогда больше не участвовал в киносъемках или в спектаклях. И не оттого, что не был тщеславным. Был. Но! Перевоплощение во что или в кого угодно – значило для него нечто большее, чем просто игра. Это было не только его творчеством – это было смыслом его жизни.

Он любил помогать каждому и хотел со всеми дружить. Он был кислородной подушкой для больного старика, трехколесным велосипедом для маленькой девочки.

Однажды, когда сильный ветер повалил телеграфный столб, перевоплощенный в стальную опору, Святик трое суток держал провода, пока не врыли новый столб.

Всего не перечислишь.

Но никогда Святик не изменял своему щенячьему виду. Шли годы, а он – как был щенком, так и оставался.

Вот такая невероятная история говорящего щенка из города Зуева! О других же его приключениях, более необыкновенных, вы узнаете дальше. Читайте!

Итак, на чем мы остановились?.. Вспомнили? Верно-верно! На том, как Тимка со Святиком очутились в густом зимнем лесу.

 

4

Све­ти­ло солн­це, и си­ние те­ни от елей и ду­бов ле­жа­ли на снежно-перламутровом по­кро­ве зем­ли. Вот прыг­ну­ла бел­ка с вет­ки на ствол, и невесомая снеж­ная пыль за­кру­жи­лась в мо­роз­ном возду­хе, свер­кая на солн­це ал­маз­ны­ми ис­кра­ми. На чис­том сне­гу бы­ли за­мет­ны сле­ды ка­кой-то пти­цы, четко от­пе­чатались за­ячь­и лапы.

Уди­ви­тель­ный за­пах зи­мы по­чуял Святик. Совсем не так пахла зима в Зуеве! Зи­ма де­ся­то­го ве­ка пах­ла со­сно­вой смол­кой и све­жим огур­цом! Никакого бензина!

– Ну и в глушь мы по­па­ли! – ог­ля­дел­ся Тим­ка и спры­гнул с Телеги в глу­бо­кий снег.

– На­про­тив, – от­ве­тил Свя­тик из Телеги, по­тя­ги­вая но­сом. – Чую лю­дей и ды­м костра…

– То­гда че­го сто­им?! – Тим­ка ре­ши­тель­но сде­лал не­сколь­ко шагов. – Пошли!

– Ид­ти на­до в дру­гую сто­ро­ну! – Святик спрыг­нул и про­пал под снегом. – Эй, где ты?.. – глу­хо раз­да­лся от­ку­да-то издалека его голос.

Наконец, Тим­ка раз­во­ро­шил снег и вы­та­щил щенка за хвост.

– Ох, и глу­бо­ко же здесь! Утонуть можно!

– Ну, вот, – не­до­воль­но про­бур­чал зу­ев­ский богатырь и по­са­дил великого артиста се­бе за па­зу­ху. – Видали! Утонуть он может!

– Я на­прав­ле­ние под­ска­зы­вать бу­ду, понял? – сказал Святик.

– Слышу скрип колес! – сообщил он вскоре из-за пазухи.

– Запах дыма приближается!

– А вот и голоса!..

Путешественники во Времени вы­шли, наконец, на про­ез­жую дорогу. По ней дви­га­лись те­ле­ги, кто-то шел сво­им хо­дом. Все спешили к рас­кры­тым на­стежь городским во­ро­там. Сторожевые люди взи­ма­ли мыт – подать за вход по од­но­му зо­лот­ни­ку.

Тим­ка за­пус­тил ру­ку в пустой кар­ман и на­щу­пал ста­рый юбилейный рубль, который мать давно зашила туда «на счастье». Он ре­ши­тель­но надорвал подклад­ку и про­тя­нул монету од­но­му из стороже­вых. Тот взял, с удив­лень­ем ог­ляд­ел ее, по­про­бо­вал на зуб, за­тем по­ка­зал рубль дру­го­му, треть­ему, и вме­сте они ста­ли разглядывать про­филь Ленина.

– Это что та­кое?! – стро­го спро­сил пер­вый сто­ро­же­вой.

– Кня­жий се­реб­ря­ник! – сов­рал Тим­ка и ткнул паль­цем в мо­не­ту. – Из Кие­ва мы.

Сто­ро­же­вые по­шеп­та­лись, впус­ти­ли Рубакина в го­род, а один неза­мет­но по­шел сле­дом.

Не­вда­ле­ке от кня­же­ских хо­ром на воз­вы­ше­нии рас­ки­ну­лась большая де­ре­вян­ная кре­пость с рез­ны­ми ба­шен­ка­ми.

– Де­ти­нец! – сразил Свя­ти­ка сво­ей эру­ди­ци­ей Тим­ка. – Древ­ний Кремль…

На ров­ной квад­рат­ной пло­щад­ке пря­мо под от­кры­тым не­бом были вры­ты в зем­лю де­сять де­ре­вян­ных ста­туй в че­ло­ве­че­ский рост, увенчан­ных пар­чо­вы­ми шап­ка­ми.

– Да ведь это же – ка­пи­ще! Ну, язы­че­ский храм! – вос­клик­нул Рубакин, про­дол­жая пре­под­но­сить щенку чу­де­са зна­ний из пятого класса.

Тимофей обо­шел пло­щад­ку с ви­дом зна­то­ка, вы­та­щил фотоаппарат.

– Ох, и кадры будут!.. Любой музей выхватит!.. – и направил объектив на де­ре­вян­ные бо­же­ст­ва.

Но тут слу­чи­лось что-то не­по­нят­ное: на про­ти­во­по­лож­ной стороне поя­ви­лась муж­с­кая фи­гу­ра с охап­кой со­ло­мы. Бес­по­кой­но оглядываясь по сто­ро­нам, зло­умыш­ленник торопливо об­ло­жил ею одну из де­ре­вян­ных скульп­тур и стал вы­се­кать крем­нем огонь. Спус­тя все­го ми­ну­ту-дру­гую ввысь взмет­нул­ся ог­нен­ный столб.

Огонь о­хва­тил бо­ро­да­то­го ис­ту­ка­на. Тим­ка на­жал кноп­ку фотоаппа­ра­та.

Сверк­ну­ла фо­то­вспыш­ка, а воз­ле Хра­ма уже поя­ви­лись ратники с же­лез­ны­ми то­по­ра­ми и лу­ка­ми, схватили поджигателя и Тимку. Святик держался в сторонке.

– За что, ребята?.. – Тимофей почти от­бил­ся. Но древ­ние кряжистые мужики снова дали Рубакину по ребрам, которые все еще ныли после драки у киоска. Словом, скру­ти­ли его, как барашка.

На по­жар сбе­жа­лись жи­те­ли го­ро­ди­ща и ста­ли забрасывать огненный столб сне­гом. Огонь уда­лось по­га­сить. Все древние идолы ос­та­лись це­лы, кро­ме бо­ро­да­то­го.

– За сие под­лое де­ло, – раз­нес­ся над Хра­мом гро­мо­вой го­лос Князя, – зав­тра по­ут­ру при­нес­ти обо­их в жерт­ву сго­рев­ше­му Пе­ру­ну! Че­рез со­жже­ние!

– Оборжаться! – охнул, не на шутку испугавшийся Тимка. – Да что я вам сде­лал, уроды?! Это вон, из-за него!

Не­из­вест­ный мол­чал, стоял на од­ной но­ге – подвернул в драке – и ку­сал гу­бы от бо­ли.

– Эй, Гнез­ди­ло и Без­образ! Та­щи­те зло­де­ев в за­сте­нок!

Их по­во­лок­ли в тем­ни­цу.

– Да не тро­гал я ва­ше­го Пе­ру­на! И во­об­ще, ни­ка­ких бо­гов на свете нет! – бес­полезно орал зуевский богатырь.

От этих слов Гнез­ди­ло и Без­образ за­мер­ли на мес­те и в ужа­се закры­ли гла­за.

– Как так нет?! – изу­мил­ся Князь. – А это кто? – Он ука­зал на идолов. – Раз­ве он – не бог солн­ца Яри­ло? Или, она – не бо­ги­ня любви Ла­до?.. А, мо­жет быть, тот ку­мир – не хо­зя­ин ог­ня Сва­рог? Кому же то­гда мы мо­лим­ся о ми­ре, как не Ко­ля­де? Ко­го про­сим о щедрых пло­дах, как не Ку­па­лу?.. А Стри­бог? И со­жже­ный ва­ми, злодея­ми, Пе­рун – наш ми­ро­пра­ви­тель?! Это ли не бо­ги?! – Казалось, он был рад сказать лекцию перед народом.

– Ни­ко­го я не сжи­гал! – уп­ря­мо твер­дил Тимофей Рубакин. – Может, Сва­ро­гу за­хо­те­лось стать глав­ным – вот он и спа­лил ва­ше­го ми­ро­пра­ви­те­ля.

– За­мол­чи!.. – крикнул в гневе князь Зу­е­слав. – Ты – богохульник и зло­дей! Что это у те­бя? Ни­как, вол­шеб­ное кре­са­ло!

Он вы­рвал у Тим­ки фо­то­ап­па­рат и слу­чай­но за­дел спус­ко­вую кнопку. Вспыш­ка мо­мен­таль­но сра­бо­та­ла. Князь от не­ожи­дан­но­сти вы­ро­нил ап­па­рат в суг­роб и тут же за­ме­тил на зем­ле две фотографии. Зу­е­слав под­нял их и с удив­лень­ем уви­дел на од­ном цвет­ном сним­ке идо­лов, а на дру­гом – хит­ро­ва­то-на­пу­ган­ное ли­цо Тим­ки. Князь ужаснул­ся и отбро­сил фо­то в снег, при­бив для верности каб­лу­ком сафь­я­но­во­го са­по­га.

– Ни­как, кол­дов­ская бе­ре­ста?.. Э-э, да вы, как я по­гля­жу, – чародеи! Эй, Гнез­ди­ло и Без­образ! Вы что, ус­ну­ли?! Во­ло­чи­те их в тем­ни­цу!..

Со­про­тив­лять­ся бы­ло бес­по­лез­но, и Тим­офея вме­сте с Незнакомцем по­ве­ли в тюрь­му.

Святик бежал следом.

Наконец Тимку и Не­зна­ком­ца втолкнули в тем­ное под­зе­ме­лье. Загро­хо­та­ли за­со­вы.

– Гля­ди-ка! – удивленно воскликнул один из сторожей. – А это откуда?!..

– Значит, ключ­ник при­нес.

– У нас та­кие ключи не ку­ют!

– Да, ра­бо­та не на­ша! – со­гла­сил­ся другой сторож.

Раз­дал­ся не­дол­гий же­лез­ный скрежет: сторожа на­ве­ши­ва­ли новый сек­рет­ный за­мок на ко­ва­ную дверь. Потом ушли греться.

В тем­ни­це Тим­ка при­жал­ся к мерз­лой сте­не и впер­вые в жиз­ни растерялся от сво­ей бес­по­мощ­но­сти.

«Вот и все, – сцепил он зубы. – Зав­тра ме­ня уже не бу­дет в живых! Эх, оборрржаться!..»

Он вспом­нил го­род Зу­ев. Вспомнил ста­ри­ков, ко­то­рым хамил, торговцев, у которых отнимал заработанное, школу, ко­то­рую так и не окончил. Да­же ми­ли­ция, из да­ли ве­ков, ка­залась ему теперь родной и близ­кой.

Ах, ма­ма, ма­ма!..

– Не бо­ись! – ти­хо ска­зал Не­зна­ко­мец.

– Кто вы?

– Вы­ру­ба, – пред­ста­вил­ся не­зна­ко­мец.

– За­чем вы его со­жгли?!..

– Хо­тел и дру­гих спа­лить – да не ус­пел.

– Я ви­дел. Но за что? Ведь это – ва­ши бо­ги!

– Бо­ги?!.. – хмыкнул Вы­ру­ба. – Идо­лы! Ис­ту­ка­ны! Я этих бо­гов сам вы­ру­бил, ко­гда был мо­ло­дым и глу­пым. Кра­си­вые де­ре­вяш­ки, вот кто они! Ис­тин­ный Бог один на всех. Я про не­го в хер­сон­ских сте­пях узнал. Там и кре­стил­ся…

Они по­мол­чали. Потом Тимка снова спросил:

– Кто же вы?

– Я – истуканов мас­тер!.. Сколь­ко я их на до­ро­гах понавыставил!.. Еще и не­из­вест­но, кто из нас бо­гом-то был: не они ме­ня – я их сотворил! – ус­мех­нул­ся Вы­ру­ба. – А од­на­ж­ды наскучило! Ушел из горо­ди­ща.

– Вернулись?

– Но­вое вре­мя, брат, на Ру­си на­ста­ет. Вер­нул­ся, чтобы и лю­дям гла­за от­крыть, – ответил Выруба. – Од­на­кож, при­дет то вре­мя, не я – так дру­гие со­жгут ис­ту­ка­нов. Или на дро­ва по­ру­бят!.. Од­но­го только се­бе не про­щу: из-за ме­ня те­бя зав­тра по­гу­бят.

Тим­ка не от­ве­тил.

– У Зу­е­сла­ва – суд ско­рый: кня­жий, – про­дол­жал Вы­ру­ба. – И слово – кня­жье. Дал его – а на­зад взять нельзя. Ина­че, к че­му то­гда оно?..

За ко­ва­ной две­рью что-то звяк­ну­ло. Уз­ни­ки обор­ва­ли раз­го­вор и при­слу­ша­лись: ни го­ло­сов, ни скри­па ша­гов… Толь­ко – свист метели.

За ко­ва­ной две­рью что-то гром­ко плюх­ну­лось на крыль­цо, и тут же по­слы­ша­лось зна­ко­мое со­пе­нье.

– Свя­тик! – насторожился Тим­ка.

– Тимофей! – раздалось из-за тюремной двери. – Толкани дверь-то! Не справлюсь я: тяжелая она очень.

Зуевский богатырь удивился, но на дверь приналег.

И вдруг темница… рас­пах­ну­лась. В лун­ном све­те на по­ро­ге стоял дро­жа­щий щенок. Его шерсть об­ле­де­не­ла и тор­ча­ла ды­бом.

– В-вы-х­хо­ди­те! – ска­зал он уз­ни­кам. – По­ка сто­ро­ж-жей нет.

– Ты как от­пер-то?! – уди­вил­ся Вы­ру­ба.

– А я в з-за­мок пе­ре­в-во­пло­тил­ся, – от­ве­тил Свя­тик. – Со­всем неслож­-жная роль!.. Только х-холодная!

– Оборжаться! – восхитился Тим­ка.

– Ско­мо­рох! – кряк­нул Вы­ру­ба.

И они тихо рас­смея­лись.

На крыльце лежал целехонький «Поллароид» с нераспечатанной фотокассетой, которые щенок притащил с городища.

Спус­тя пол­ча­са три бег­ле­ца бы­ли уже да­ле­ко за его пре­де­ла­ми: Вы­ру­ба знал по­тай­ной ход в го­род­ской сте­не, за­тем они попрощались на­все­гда. Вы­ру­ба, при­хра­мы­вая и опи­ра­ясь на подобран­ную где-то пал­ку, от­пра­вил­ся в хер­сон­ские сте­пи, а на­ши Пу­те­ше­ст­вен­ни­ки во Вре­ме­ни вер­ну­лись к сво­ей Те­ле­ге.

– И как это те­бе при­шло в го­ло­ву стать зам­ком? – спро­сил Святика Тим­ка. Он до сих пор восхищался свое­вре­мен­ной вы­дум­кой Щен­ка.

– А ты вспом­ни ста­рую за­гад­ку, – от­ве­тил великий артист: – «Чернень­кая со­бач­ка свер­нув­шись ле­жит, не ла­ет, не ку­са­ет, а в дом не пус­ка­ет»…

Как Тимофей ни старался взять курс в наше время, рычаг упорно возвращался в положение, соответствовавшее ХIV ве­ку…

 

5

Зем­лю по­кры­ла бес­про­свет­ная мгла. По­кры­ла – и тут же рассеялась.

Те­ле­га Вре­ме­ни, как стоя­ла, так и ос­та­лась сто­ять на мес­те. Лишь во­круг все из­ме­ни­лось до не­уз­на­вае­мо­сти.

Ма­лень­кие со­сен­ки ста­ли строй­ны­ми кра­са­ви­ца­ми, а раскидистые ду­бы пре­вра­ти­лись в на­стоя­щих лес­ных бо­га­ты­рей. Толь­ко зи­ма, будто никогда не ухо­ди­ла из ле­са. Та­кие же суг­ро­бы, такие же си­ние те­ни от де­ревь­ев, тот же морозный воздух…

Тим­ка и Свя­тик поси­де­ли, подожда­ли. Од­на­ко, когда тор­чать на одном мес­те стало скуч­но и хо­лод­но, уж бы­ло ре­ши­ли снова взяться за рычаг управления и мчать­ся по Вре­ме­ни даль­ше, как донес­лись голо­са. Свя­тик при­слу­шал­ся: го­во­ри­ли не по-рус­ски. Они спрыг­нули в снег.

Схо­ро­нясь за кус­та­ми, путешественники уви­де­ли, что по лес­ной до­ро­ге ве­се­ло ехал кон­ный во­ин­ский от­ряд, ров­но со­рок один человек – Тим­ка под­счи­тал.

На вои­нах бы­ли цвет­ные пла­щи из ал­та­ба­са, ши­тые зо­ло­том и отде­лан­ные дра­го­цен­ны­ми кам­ня­ми ме­хо­вые шап­ки, из-под шапок выгля­ды­ва­ли чер­ные ко­сич­ки. Са­по­ги ко­рот­кие и ост­ро­но­сые, на поясе бо­га­то ук­ра­шен­ный кол­чан, саб­ля в че­кан­ных нож­нах и плетка. На пле­че тя­же­лый лук. Почти ка­ж­дый вел на по­во­ду еще одно­го оседлан­но­го ко­ня.

Та­та­ры еха­ли не­спе­ша.

Ко­гда Тим­ка и Свя­тик вы­шли из ле­су, то уви­де­ли, что от­ряд уже сто­ит на мос­ту, а ти­ун, ехав­ший впе­ре­ди, гром­ко сту­чит длин­ным копьем в городские во­ро­та. Вои­ны-бас­ка­ки рас­по­ло­жи­лись на лошадях чуть по­одаль, под­чер­ки­вая этим гла­вен­ст­во тиуна. Вско­ре на ка­мен­ной сте­не по­ка­за­лись рус­ские ратники-сто­ро­жа.

– От­кры­вай­те! – за­улы­бал­ся им во весь рот хан­ский ти­ун, слов­но здесь его дав­но жда­ли.

Од­на­ко стра­жа не спе­ши­ла с ока­за­ни­ем гос­те­при­им­ст­ва.

– Эй! – тут же на­хму­рил­ся он. – Это я, Ал­тын-ба­тыр – ти­ун ха­на Кулая!

Его раз­дра­же­ние пе­ре­да­лось бас­ка­кам. Их ко­ни за­фыр­ча­ли и нетер­пе­ли­во за­би­ли ко­пы­та­ми по об­ле­де­не­лым брев­нам мос­та.

– Ну, жи­вее!..

Рус­ские о чем-то со­ве­ща­лись, не об­ра­щая вни­ма­ния на незваных гос­тей.

– Кня­зя сю­да!!! – за­ры­чал вне се­бя хан­ский ти­ун. – Или я сравняю с зем­лей ваш про­кля­тый го­род!

Во­ро­та со скре­жетом мед­лен­но от­во­ри­лись. В ок­ру­же­нии вооружен­ных вои­нов на мост вы­шел князь Зу­ев­лад.

– Чем не­до­во­лен ти­ун ве­ли­ко­го ха­на? – спро­сил он Ал­тын-Батыра.

– Тво­им гос­те­при­им­ст­вом, князь! Где это ви­да­но, что­бы смер­ды не впус­ка­ли в го­род гон­ца ха­на Ку­лая?!

– Они не смер­ды, они от­важ­ные рат­ни­ки и за­щит­ни­ки сво­его города, – на­хму­рил­ся Зу­ев­лад.

Ал­тын-Ба­тыр гром­ко рас­сме­ял­ся:

– От­важ­ные рат­ни­ки?! Ос­тав­шие­ся в жи­вых по­сле гра­да на­ших стрел, по­сле зво­на на­ших ме­чей, по­сле ды­ма ва­ших пе­пе­лищ?! Отваж­ные рат­ни­ки, князь, ле­жат в зем­ле! А тру­сы долж­ны сни­мать шап­ки и низ­ко кла­нять­ся вся­ко­му вои­ну из Зо­ло­той Ор­ды! И раскрывать во­ро­та, ед­ва за­ви­дев хан­ских бас­ка­ков!

– Ес­ли бы все по­лег­ли в зем­лю, – тя­же­ло про­мол­вил князь, – кто бы пла­тил вам дань?

– Уж три го­да, как твой го­род ее не пла­тит!

– Но в том нет на­шей ви­ны, – про­мол­вил Зу­ев­лад.

– Вот те раз! – рас­сме­ял­ся мо­ло­дой ти­ун. – Как раз ва­ша ви­на имен­но в том!

– Мы три­ж­ды со­би­ра­ли дань, – воз­ра­зил князь.

– И где она?! – Ал­тын-Ба­тыр вы­хва­тил из-за поя­са плет­ку и трижды рас­сек мо­роз­ный воз­дух. – Про­па­ла? Ис­чез­ла? А, мо­жет, улете­ла за об­ла­ка?!

– Ее ото­бра­ли, – ти­хо про­из­нес Зу­ев­лад.

– Кто по­смел?! – взвизг­нул в не­го­до­ва­нии тиун. – Ото­брать дань, что вез­ли в Зо­ло­тую Ор­ду?!.. Кто этот зло­дей?!..

– Змей-Го­ры­ныч, – от­ве­тил князь.

– Кто-кто?! – не по­нял ти­ун.

– Змей о трех го­ло­вах, что поя­вил­ся в Ле­шем ле­су. То­гда же я послал гон­ца с этой но­во­стью к ха­ну.

– Ку­лай каз­нил его, – ух­мыль­нул­ся Ал­тын-Ба­тыр. – Ве­ли­кий хан не лю­бит ваших ска­зок! От­то­го он на­пра­вил за да­нью ме­ня. А в наказание по­тре­бо­вал от вас еще де­сять де­ву­шек.

Князь от­сту­пил к во­ро­там.

– Это не­воз­мож­но, – твер­до про­мол­вил он.

– По­че­му же? – ус­мех­нул­ся та­та­рин. – Де­сять се­дел ждут но­вых хан­ских не­воль­ниц. – И до­ба­вил уже без улыб­ки: – Все долж­но быть собра­но к ве­че­ру. И не пы­тай­ся как-ни­будь об­ма­нуть ме­ня. Не делай глу­по­стей, князь!..

– Ес­ли я сде­лаю то, что ты ве­лишь, это и бу­дет моя са­мая большая глу­пость, Ал­тын-Ба­тыр, – от­ве­тил Зу­ев­лад. – Я не от­дам тебе де­виц!

Ти­ун при­щу­рил гла­за:

– Ви­жу: се­го­дня твоя си­ла, князь! И не столь я глу­п, что­бы сейчас вры­вать­ся в го­род. Но уч­ти, Зу­ев­лад! – Он по­вы­сил го­лос: – Ку­лай тако­е не про­ща­ет. Так что я по-прежнему тре­бую да­ни!.. За все три года, князь!

Раз­дал­ся цо­кот ко­пыт, и из во­рот вы­ехал мо­ло­дой рат­ник. Он был не­вы­сок, ху­до­щав, но во всем его об­ли­ке чув­ст­во­ва­лась си­ла и храбрость.

– Вот он я!

– Кто это? – не по­нял Ал­тын-Ба­тыр.

– Бо­га­тырь рус­ский! – от­ве­тил Зу­ев­лад.

– За­чем он мне ну­жен? – уди­вил­ся хан­ский ти­ун. – Я тре­бо­вал дани!

– Я и есть Да­ня, – крикнул мо­ло­дой рат­ник. – Не слыхивал про Дани­лу Ру­ба­ку?! Бу­дем бить­ся с то­бой, Ал­тын-Ба­тыр! По­бе­дишь ты – по­лу­чишь все, что тре­бу­ешь, еже­ли нет – пусть не гне­ва­ет­ся хан Кулай!

Ал­тын-Ба­тыр по­вер­нул­ся к сво­им бас­ка­кам. Те жда­ли от не­го прика­за: то ли всту­пать в бой, то ли, не со­ло­но хле­бав­ши, возвращаться. Вто­рое бы­ло ис­клю­че­но: ему, хан­ско­му тиу­ну, брошен вы­зов! И он при­мет его. Он пой­дет один на один с рус­ским рат­ни­ком! Не­да­ром в Зо­ло­той Ор­де всех маль­чи­шек с ма­лых лет учи­ли ска­кать на ло­ша­дях и драть­ся все­рь­ез, до кро­ви! Бы­ва­ли случаи, ко­гда их, побе­лев­ших от гне­ва, с тру­дом от­тас­ки­ва­ли за воло­сы друг от дру­га. Под рев и хо­хот опыт­ных вои­нов они ку­са­лись и ца­ра­па­лись, как волча­та, же­лая про­дол­жить дра­ку! И в этих поедин­ках был смысл жизни многих по­ко­ле­ний ди­ких степ­ня­ков. Все они – дети Зо­ло­той орды – с ран­них лет вла­де­ли ме­чом и ар­ка­ном, пле­тью и копь­ем.

Драть­ся ре­ши­ли на мос­ту. Весть о по­един­ке ме­ж­ду Да­ни­лой Рубакой и Ал­тын-Ба­ты­ром мгно­вен­но раз­нес­лась по не­боль­шо­му горо­ду. Из во­рот вы­сы­па­ли поч­ти все его жи­те­ли, а го­род­скую сте­ну об­ле­пи­ли лю­бо­пыт­ные маль­чиш­ки.

Ал­тын-Ба­тыр снял с пле­ча лук и кол­чан и пе­ре­дал сво­им баскакам, ве­лев им отъ­е­хать.

За по­един­ком сле­ди­ли и Тим­ка со Свя­тиком. Ко­гда два бо­га­ты­ря пом­ча­лись друг дру­гу на­встре­чу с тя­же­лы­ми копь­я­ми на­пе­ре­вес, Тимка дос­тал фо­то­ап­па­рат.

Стук­нув­шись ост­рия­ми о ко­ва­ные щи­ты, ко­пья пе­ре­ло­ми­лись, будто бе­ре­зо­вые вет­ки. Бо­га­ты­ри тут же разъ­е­ха­лись в раз­ные стороны и под­ня­ли над го­ло­вой ост­рые ме­чи. Их звон раз­нес­ся по мороз­ной ла­зу­ри и эхом ото­звал­ся в снеж­ном ле­су, ко­гда всад­ни­ки съе­ха­лись, что­бы про­дол­жить по­еди­нок. Бу­лат­ная сталь дол­го не подда­ва­лась мощ­ным уда­рам, но все-таки не вы­дер­жа­ла. Ме­чи слома­лись поч­ти од­но­вре­мен­но.

Го­ро­жа­не и бас­ка­ки бур­но вы­ра­жа­ли свое от­но­ше­ние к по­един­ку. Он про­хо­дил под во­ин­ст­вую­щие кри­ки, свист и гор­тан­ную брань. А Тим­ка тем вре­ме­нем все сни­мал…

Про­тив­ни­ки спе­ши­лись. На снег бы­ли бро­ше­ны щи­ты и поя­са, рука­ви­цы и па­ли­цы, плет­ка, хлыст – все, что ме­ша­ло ре­шить спор в ру­ко­паш­ном бою.

Борь­ба мог­ла быть не­пред­ска­зуе­мой, так как та­та­ры бо­ро­лись совер­шен­но ина­че, чем рус­ские. В ку­лач­ном бою рус­ским не бы­ло рав­ных. Но в бою ру­ко­паш­ном, где к мон­го­ло-та­та­рам пе­ре­шли древней­шие прие­мы борь­бы ки­тай­цев – де­ла­лось страш­но­ва­то за Дани­лу. Сам же бо­га­тырь толь­ко по­смеи­вал­ся се­бе в усы, прохаживаясь пе­ред воз­бу­ж­ден­ной тол­пою. Хан­ский ти­ун, на­про­тив, не­под­виж­но сто­ял на краю мос­та и, сло­жив на гру­ди ру­ки, внимательно изу­чал рус­ско­го рат­ни­ка.

Князь мах­нул ру­кой, и вои­ны ста­ли схо­дить­ся. Они шли медленно, не от­ры­вая глаз один от дру­го­го. Ко­гда же все­го ло­коть от­де­лял их друг от дру­га, Ал­тын-Ба­тыр пер­вым бро­сил­ся на противни­ка. В Золотой Ор­де учи­ли на­па­дать стре­ми­тель­но. Но Руба­ка не ушел в сто­ро­ну и при­нял схват­ку.

Я не ста­ну под­роб­но опи­сы­вать весь по­еди­нок. Ска­жу толь­ко одно: он был дол­гим и труд­ным. Как толь­ко ка­за­лось, что по­бе­ж­да­ет Данила, – тут же Ал­тын-Ба­тыр при­ги­бал его к зем­ле. Ес­ли хан­ские бас­ка­ки го­то­ви­лись празд­но­вать по­бе­ду – рус­ский бо­га­тырь на­хо­дил в се­бе си­лы вы­рвать­ся из цеп­ких рук та­та­ри­на, что­бы са­мо­му навалиться на то­го сво­им креп­ким те­лом. Так про­дол­жа­лось мно­го раз. Но в кон­це кон­цов сил у рат­ни­ка ока­за­лось боль­ше, и Да­ни­ла Руба­ка оп­ро­ки­нул со­пер­ни­ка на обе ло­пат­ки.

Го­ро­жа­не ог­ла­си­ли воз­дух ра­до­ст­ны­ми кри­ка­ми. Од­на­ко, радость бы­ла преж­де­вре­мен­ной. Ли­цо бо­га­ты­ря вдруг скри­ви­лось, он ох­нул, пе­ре­вер­нул­ся на бок и ос­тал­ся ле­жать не­дви­жим. Ни­кто не за­ме­тил, как в ру­ке по­вер­жен­но­го Ал­тын-Ба­ты­ра ока­зал­ся кри­вой ост­рый кинжал, ко­то­рый он ис­хит­рил­ся дос­тать из го­ле­ни­ща и вонзил пря­мо в серд­це бо­га­ты­ря Да­ни­лы.

Это был под­лый удар, не­пра­вед­ный и бес­че­ст­ный.

Бас­ка­ки тут же об­сту­пи­ли Ал­тын-Ба­ты­ра, не да­вая рус­ским к нему при­бли­зить­ся. Он с тру­дом, тя­же­ло ды­ша, вска­раб­кал­ся в седло.

– Я жду до ве­че­ра, – по­вто­рил ти­ун кня­зю. – Мой ша­тер бу­дет стоять у ле­са… Пусть смер­ды дос­та­вят ту­да дань и де­виц. И еще ов­са для ко­ней.

Вско­ре на опуш­ке ле­са сто­ял во­ен­ный ла­герь, ок­ру­жен­ный весело по­тре­ски­ваю­щи­ми ко­ст­ра­ми. Овес был дос­тав­лен тот­час же, и ко­ни, при­вя­зан­ные в пе­ре­лес­ке к ство­лам со­сен, гром­ко за­хру­па­ли отборным зер­ном.

А в го­род при­шла бе­да.

По­сле под­лой по­бе­ды над Ру­ба­кой Князь мог бы за­пе­реть ворота на проч­ные за­со­вы, мог со­брать вой­ско, что­бы раз­бить отряд Ал­тын-Ба­ты­ра. Но он знал, что месть та­тар бу­дет столь жесто­кой, что не усто­ять ни го­ро­ду, ни лю­дям. Луч­ше было сей­час от­ку­пить­ся ма­лым го­рем, чем за­хлеб­нуть­ся в кро­ви всем – от ма­ла до ве­ли­ка. Нет, он дол­жен был ис­пол­нить дан­ное Ру­ба­кой сло­во, каким бы горь­ким этот долг не был!..

По­сле Кня­же­ско­го Со­ве­та, Зу­ев­лад ве­лел со­брать де­сять са­ней, на­пол­нен­ных сук­ном, ме­ха­ми, ук­ра­ше­ния­ми, лар­ца­ми и сун­ду­ка­ми.

После он вы­звал на Кня­же­ский двор не­сча­ст­ных от­цов, у которых име­лись до­че­ри, и, низ­ко по­кло­нясь им, по­про­сил от­дать девушек в хан­ский по­лон.

В те вре­ме­на честь го­ро­да и си­ла дан­но­го сло­ва стои­ли боль­ше, чем че­ло­ве­че­ские стра­да­ния. Скры­вая сле­зы и не пе­ре­ча кня­зю, проща­лись отцы с юны­ми до­че­ря­ми свои­ми и со­би­ра­ли их в до­ро­гу, по­кри­ки­вая на вою­щих жен.

К ве­че­ру, ко­гда сан­ный по­езд для ха­на Ку­лая с пла­чем и воплями вы­ехал из го­род­ских во­рот, на дру­гой сто­ро­не рва раздались встревожен­ные кри­ки та­тар. Князь Зу­ев­лад при­ка­зал оста­но­вить­ся.

Над тем­ным су­мрач­ным ле­сом вне­зап­но уда­рил гром, и вы­со­ко взви­лись к не­бу язы­ки пла­ме­ни.

– Змей-Го­ры­ныч! – вос­клик­нул князь.

Сан­ный по­езд был тут же воз­вра­щен в го­род­, а над ка­мен­ной стеной поя­ви­лись го­ло­вы страж­ни­ков и го­ро­жан, ко­то­рые с изумлением и лю­бо­пыт­ст­вом сле­ди­ли за со­бы­тия­ми на опуш­ке леса.

…Он поя­вил­ся из чащи ле­са вне­зап­но. За­тре­ща­ли вет­ки, опалилась ог­нем со­сно­вая ко­ра. Цве­та­стые шат­ры тут же вспыхнули. Бе­зум­но ржа­ли при­вя­зан­ные ло­ша­ди. Та­та­ры хо­те­ли рва­нуть­ся к ним, но ме­ж­ду ла­ге­рем и та­бу­ном уже про­ха­жи­вал­ся сам Змей-Го­ры­ныч.

Это бы­ло ди­но­зав­ропо­доб­ное чу­ди­ще с го­ло­ва­ми раз­гне­ван­ных чере­пах, с крыль­я­ми ве­ли­кан­ской ле­ту­чей мы­ши, с ког­тя­ми яс­т­ре­ба и хво­стом кро­ко­ди­ла. Вдо­ба­вок, при ка­ж­дом гро­мо­по­доб­ном ры­ке из тре­х его гло­ток вы­ле­тал огонь.

Не­смот­ря на то, что ог­нен­ный жар до­ка­тил­ся и до Тим­офея, Рубакин ус­пел сде­лать не­сколь­ко фо­то­сним­ков, за­тем дос­тал из карма­на пе­ро­чин­ный нож и бро­сил­ся к пе­ре­лес­ку. Он раз­ре­зал конскую при­вязь, что­бы осво­бодить татарских ко­ней. Те быстро разбежа­лись по лесу, спасаясь от огня.

Опуш­ка пы­ла­ла со всех сто­рон. К зим­ним звез­дам не­слись стоны, кри­ки и про­кля­тья хан­ских бас­ка­ков, метавшихся по горящему лагерю, словно живые факелы.

Злоб­но ре­вя и воя, Змей-Го­ры­ныч за­хло­пал крыль­я­ми, взле­тел над зем­лей и скрыл­ся в но­чи, поя­вив­шись не­весть от­ку­да, и умчавшись не­весть ку­да…

А лес все го­рел. Вы­со­кое пла­мя ос­ве­ща­ло даль­ние сте­ны города.

Наконец появился Святик.

– Я тебя обыскался! – возмутился Тимофей. – Чего это я должен за тобой бегать?! Ты где был, артист?

– На работе, – ответил Святик. – Плохо, что ли, я поработал?! Ничего себе вышла роль, хоть и отрицательная!..

– Змей-Горыныч?!.. Оборжаться!..

– Получилось?

– Еще как получилось!

– Устал… – пожаловался Святик. – Поехали домой!

– При­ро­ду жал­ко… – возразил Тимофей.

Щенок со­глас­но мах­нул хво­стом и – пе­ре­во­пло­тил­ся в по­жар­ную пом­пу с на­со­сом. Раз­бив тон­кий по­кров льда, он ка­чал во­ду из речки.

Лишь тре­ща­ли до­го­раю­щие го­ло­веш­ки на чер­ном сне­гу.

Тим­ка с удо­воль­ст­ви­ем ока­зал­ся бы сей­час до­ма. Но Ры­чаг Возвра­ще­ния, за­ра­нее на­стро­ен­ный Филиппычем, был на­це­лен на дру­гой век. В нем цар­ст­во­вал Иван Ва­силь­е­вич Гроз­ный.

 

6

За две­сти лет го­род Зу­ев вы­рос вдоль и вширь на­столь­ко, что на сей раз Те­ле­га Вре­ме­ни оказа­лась стоящей в чер­те го­ро­да.

– Есть хо­чет­ся, – ска­зал Тим­ка.

– Да, чего-ни­будь по­же­вать не по­ме­ша­ло бы, – про­гло­тил слю­ну Свя­тик. Они ог­ля­де­лись.

– Не­у­же­ли сто­ло­вая?! – об­ра­до­вал­ся Тим­ка, за­ви­дев не­вда­ле­ке доб­рот­ную из­бу, из тру­бы ко­то­рой ва­лил гус­той жир­ный дым.

– Это не сто­ло­вая… – раз­оча­ро­ван­но ска­зал Свя­тик, про­чтя вывеску над крыль­цом. – Ка­кой-то «Ка­бак»…

Тим­ка спрыг­нул с Те­ле­ги:

– Ка­бак то­же сго­дит­ся!.. Вот толь­ко… – он за­ко­ле­бал­ся, – чем платить бу­дем?..

– За­пла­тишь мной, – пред­ло­жил Свя­тик, на­ме­ре­ва­ясь тут же перево­пло­тить­ся в старинную ко­пей­ку.

Пе­ред из­бой собрались хо­хо­чу­щие го­ро­жа­не. Посреди толпы Тимка и Свя­тик уви­де­ли шир­му в крас­ный го­ро­шек, на­де­тую пря­мо на ско­мо­ро­ха-ку­коль­ни­ка, как барабан. Шло пред­став­ле­ние с Петруш­кой.

 

– Царь Иван Гроз­ный –

го­су­дарь сурь­ез­ный.

 

– пел Петрушка сво­им прон­зи­тель­но-скри­пу­чим го­ло­ском.

Свой на­род лю­бит –

то­по­ром го­лу­бит.

Нет нигде до­рог гряз­ней.

Нет ни­где ца­ря гроз­ней!

 

По­сле ка­ж­дой час­туш­ки го­ро­жа­не на­гра­ж­да­ли кук­лу и ско­мо­ро­ха гром­ким сме­хом и по­ощ­ри­тель­ны­ми воз­гла­са­ми.

– Для на­ро­ду хо­ро­ши:

кис­те­ни и бер­ды­ши,

са­мо­стрел и ско­рый суд,

кан­да­лы и це­пи с пуд,

да ру­жья-пи­ща­ли,

чтоб от стра­ха все пи­ща­ли!..

 

– А ну, пшел от­сю­да! – вы­ско­чил на крыль­цо ка­бат­чик. – Опричников на­кли­чешь! Бе­ды не обе­решь­ся!.. Сту­пай в дру­гое место зу­бы ска­лить!..

Тол­па друж­но на не­го за­ши­ка­ла, а Пет­руш­ка про­дол­жал костерить ца­ря:

– Это толь­ко, брат­цы, встарь

был с на­ро­дом го­су­дарь.

Нон­че царь по­шел не тот:

сам – в пар­че, в дерь­ме – на­род!..

 

Тим­ка толь­ко дос­тал фо­то­ап­па­рат и ус­пел сде­лать один фотоснимок, как вне­зап­но раз­да­лись чьи-то бра­вые вы­кри­ки:

– Гой­да, гой­да!

Го­ро­жа­не тут же бро­си­лись врас­сып­ную.

Ка­бат­чик вбе­жал в из­бу, ­креп­ко за­хлоп­нул за со­бой дверь.

Тим­ка и Свя­тик спрятались за за­бо­ром.

Из-за уг­ла вы­ско­чи­ли три всад­ни­ка. Это бы­ли оп­рич­ни­ки – личные вои­ны Гроз­но­го царя, ко­то­рые тво­ри­ли по всей Ру­си, чего хо­те­ли. К их сед­лам бы­ли при­вя­за­ны со­ба­чьи го­ло­вы.

– Ка­кой кош­мар!.. – Свя­ти­ка аж пе­ре­дер­ну­ло.

Всад­ни­ки ок­ру­жи­ли ку­коль­ни­ка. Один из них, са­мый рос­лый, нагнул­ся, под­нял его за ши­во­рот и, вы­та­щив из шир­мы, бро­сил перед со­бой, по­пе­рек ло­ша­ди.

– Гой­да, гой­да! – за­кри­ча­ли они, и ко­пы­та вновь за­сту­ча­ли по мерз­лым со­сно­вым брев­нам.

Под­нял­ся ве­тер. Он за­кру­жил в воз­ду­хе снег, за­вью­жил сле­ды подков, за­мел шир­му по­сре­ди пус­той ули­цы…

Свя­тик при­под­нял од­но ухо:

– Там кто-то пла­чет…

Они с Тим­кой под­бе­жа­ли к бро­шен­ной шир­ме.

Под ней, весь за­по­ро­шен­ный сне­гом, си­дел Пет­руш­ка и, покачиваясь из сто­ро­ны в сто­ро­ну, жа­лоб­но выл:

 

– Был я вред­ный,

те­пе­ри­ча бед­ный,

раз­бит, про­сту­жен,

ни­ко­му не ну­жен!..

Без Пет­ру­хи-ско­мо­ро­ха –

ох, как тяж­ко! Ой, как пло­хо!..

 

– Не плачь, – ска­зал ему Тим­ка.

Пет­руш­ка под­нял го­ло­ву.

– Я не пла­чу… Я стра­даю. – Он гром­ко шмыг­нул сво­им крас­ным но­сом, ко­то­рый стал еще крас­нее от слез.

– Не стра­дай, – по­про­сил Свя­тик. – Мы по­мо­жем.

Пет­руш­ка хо­тел гром­ко рас­хо­хо­тать­ся, но лишь пе­чаль­но улыбнулся:

– За­ру­би­ло зло­дей­ст­во

ско­мо­ро­шье дей­ст­во!

А ведь как жи­ли!

Пес­ни пе­ли,

стиш­ки тво­ри­ли,

ца­ря ру­га­ли,

вот и про­па­ли!..

 

– Ни­че­го не про­па­ли! – стал уте­шать его Тим­ка. – Зна­ешь, где твой ку­коль­ник?

– Знаю, – от­ве­тил Пет­руш­ка. – В ост­рог его по­вез­ли, ку­да ж еще?!.. Мы с Пет­ру­хой там уже бы­ли. За бро­дя­же­ние. «В дру­гой раз по­па­де­тесь, – гро­зи­ли нам, – язык вы­рвем». А ка­кой ку­коль­ник без язы­ка?..

– Да­ле­ко до ост­ро­га?

– Весь путь – в од­ну шут­ку, – гру­ст­но по­шу­тил Пет­руш­ка.

– Ну, так по­ле­зай ко мне! – и Тим­ка по­мог ему за­брать­ся в карман сво­ей курт­ки.

– Шир­му не за­будь, – на­пом­нил Свя­тик и по­бе­жал по сле­дам оприч­ни­ков.

Ост­рог сто­ял в цен­тре Зуе­ва. У во­рот мерз мор­да­тый ча­со­вой с бер­ды­шом в ру­ке и кну­том за поя­сом. Он по­сту­ки­вал са­по­гом о сапог, буд­то при­тан­цо­вы­вал.

За­ви­дев парнишку с со­ба­кой, гла­зею­ще­го на ост­рог, оп­рич­ник надул тол­стые ще­ки еще боль­ше, распушил усы и, выставив оружие, спро­сил:

– Че­го на­доб­но?

– Хо­тим ду­шу вам по­ве­се­лить, – миролюбиво ска­зал Тим­ка. – Небось, сто­ять весь день вот так тош­но?..

– Ох, и тош­но!.. А чем ве­се­лить бу­де­те?

– Дей­ст­вом по­теш­ным.

– Это я люб­лю… – за­улы­бал­ся ча­со­вой и при­го­то­вил­ся смотреть.

Тим­ка на­дел шир­му, а Свя­тик юрк­нул под ее по­лог.

И тут над шир­мой поя­вил­ся Пет­руш­ка:

 

– До­б­рый день, гос­по­дин оп­рич­ник!

По­зволь­те рас­кла­нять­ся с ва­ми лич­но.

По­сме­шить-по­те­шить,

лап­шу на уши на­ве­шать!..

 

– Гы-гы-гы-ыы!.. – за­го­го­тал до­воль­ный ча­со­вой.

А Пет­руш­ка за­пел:

– В на­шем цар­ст­ве-го­су­дар­ст­ве –

ра­зу­да­лое жи­тье:

то без­де­лье, то мы­тар­ст­во,

то об­жор­ст­во, то ны­тье.

Кто с ов­цой, а кто с ов­чи­ной,

кто-то с сум­мой, кто с су­мой.

Ну, а так – все чин по чи­ну!

Ах, ты ж, Боже, Бо­же мой!..

 

Улыб­ка сполз­ла с ли­ца ча­со­во­го. Он стал вни­ма­тель­нее прислушивать­ся к сло­вам.

 

В на­шем цар­ст­ве-го­су­дар­ст­ве –

то по­мин­ки, то гуль­ба.

То лю­бовь, а то ко­вар­ст­во,

то за­ти­шье, то борь­ба.

То ве­се­лье, то кру­чи­на,

или пост, или за­пой.

Ну, а так – все чин по чи­ну!

Ах, ты ж, Боже, Бо­же мой!

 

– Но-но-но! – строго ска­зал ча­со­вой. Он по­до­шел к шир­ме и заглянул в нее. Его ли­цо вмиг по­бе­ле­ло и вы­тя­ну­лось от изум­ле­нья: – А это еще кто?!.. Ты как же, висельник, из ост­ро­га-то уд­рал?!..

Он вы­во­лок из-за шир­мы ку­коль­ни­ка Пет­ру­ху и за­сту­чал бердышом по во­ро­там. В них рас­кры­лось за­ре­ше­чен­ное окош­ко, а в нем появилась го­ло­ва бо­ро­да­то­го де­сят­ни­ка.

– Че­го там?! – не­до­воль­но спро­сил тот.

– Ку-ку… Ку-ку… – за­тя­нул ча­со­вой.

– Над­рал­ся? – не­одоб­ри­тель­но спро­сил де­сят­ник.

– Нет, ва­ша ми­лость!.. – за­вер­тел го­ло­вой ча­со­вой. – Тут… ку-ку-ку­коль­ник… Тот, са­мый, что си­дит в ост­ро­ге… Он дей­ст­во потешное по­ка­зы­ва­ет!..

Де­сят­ник на­хму­рил бро­ви:

– Как есть, над­рал­ся в стель­ку! Ты хоть со­об­ра­жа­ешь, что мелешь?..

– Так точ­но, со­об­ра­жаю!

– Да как же он мо­жет од­но­вре­мен­но си­деть в ост­ро­ге и дей­ст­во пока­зы­вать?!..

– Ско­мо­ро­хи все мо­гут! – ис­пу­ган­но за­ки­вал ча­со­вой. – Для них сфо­кус­ни­чать – главное дело!

– А ну, по­кажь!..

Окош­ко за­хлоп­ну­лось.

Во­ро­та при­от­кры­лись, и де­сят­ник вы­шел к ча­со­во­му.

– Ну, и где он?

– Так вот же!.. – удив­лен­но от­ве­тил ча­со­вой.

И тут вдруг уви­дел, что дер­жит в ру­ках уже не человека, а щен­ка.

– Гос­по­ди!.. – за­бор­мо­тал мор­да­тый оп­рич­ник, вы­пус­кая Святика. – Чур, ме­ня! Ведь я толь­ко что ско­мо­ро­ха спой­мал!..

– Ду­рак ты, Фе­дя! По­ди ото­спись! Впрямь ца­ре­ва вра­га отпустишь – не обес­судь то­гда! На ды­бе вздер­ну! До смер­ти забью!..

– Не пил я! – чуть не пла­кал ча­со­вой. – Хо­тел со­греть­ся, да ни капли не взял!.. Все­му ви­ной ско­мо­рох про­кля­тый, дья­вол потешный! Не­што я пси­ну от ку­коль­ни­ка не от­ли­чу?!.. И где этот парень? Это все его штучки! С ним был этот пес!

Тим­офей, тем вре­ме­нем, свер­нул шир­му и за­пря­тал в ней Петрушку.

Часовой двинулся было в его сторону и – за­мер с рас­кры­тым ртом: на него надвигался ог­ром­ный мед­ведь, которого придерживал богатырского вида парень.

– Лес­ной ар­хи­ман­д­рит!.. – в ужа­се про­шеп­тал де­сят­ник, пя­тясь к во­ро­там.

Ту­да же от­сту­пил и ча­со­вой. Столк­нув­шись в уз­ком про­хо­де чуть при­от­кры­тых во­рот, и не ус­ту­пая один дру­го­му, они за­стря­ли, тес­но при­жав­шись спи­на­ми, и бры­кая друг дру­га.

А «мед­ведь» не­от­вра­ти­мо при­бли­жал­ся. Тим­ка отпустил повод. За во­ро­та­ми в ис­пу­ге заржа­ли ко­ни, по­чу­яв при­сут­ст­вие ко­со­ла­по­го.

«Мед­ведь» за­ре­вел во всю мощь, слав­ные оп­рич­ни­ки грох­ну­лись на­земь и по­полз­ли бе­гом, как та­ра­ка­ны, в раз­ные сто­ро­ны.

Из кар­ма­на де­сят­ни­ка вы­ва­ли­лась связ­ка клю­чей. «Мед­ведь» тут же по­доб­рал их и вновь обер­нул­ся в Свя­ти­ка.

– За мной! – крик­нул ще­нок Тим­ке, и они вбе­жа­ли в ост­ро­г.

К ним уже спе­ши­ли встре­во­жен­ные оп­рич­ни­ки. Свя­тик тут же перево­пло­тил­ся в де­сят­ни­ка.

– Что, со­ко­ли­ки?! – за­орал он. – Про­спа­ли вра­гов-то?!.. Жи­во на ко­ней! Двое их бы­ло, в плать­ях оп­рич­ни­ков.

Зная его кру­той нрав, пе­ре­пу­ган­ные слу­жа­ки с раз­бе­гу вскакивали на ко­ней и пу­лей вы­ле­та­ли за во­ро­та. Че­рез мгно­ве­нье двор опустел.

Зве­ня клю­ча­ми, Свя­тик-де­сят­ник за­спе­шил с Тим­кой к тем­ни­цам. Они от­пи­ра­ли все зам­ки и за­по­ры и вы­пус­ка­ли на во­лю по­те­ряв­ших вся­кую на­де­ж­ду на вы­зво­ле­ние уз­ни­ков. Их бы­ло мно­го: ни в чем не по­вин­ных, из­би­тых, за­пу­ган­ных, го­лод­ных кре­сть­ян и го­ро­жан.

В од­ной из тем­ниц ос­во­бо­ди­те­ли, на­ко­нец, на­шли ку­коль­ни­ка.

Паль­цы его рук бы­ло сло­ма­ны, что­бы ни­ко­гда не смог он боль­ше ожи­вить сво­их ку­кол.

Язык был вы­рван, что­бы не смог ху­лить ца­ря. Он умирал…

– Не уми­рай, Петр Ива­ныч, – ти­хо по­про­сил Пет­руш­ка и про­пел:

 

– В на­шем цар­ст­ве-го­су­дар­ст­ве

за­ме­ча­тель­но жи­вем!

Кто в тру­дах, а кто-то в бар­ст­ве,

то мол­чим, а то по­ем.

Жжем то све­чи, то лу­чи­ну,

в шу­бе в зной, в лап­тях зи­мой.

Ну, а так – все чин по чи­ну!

Ах, ты ж, Боже, Бо­же мой!..

 

В на­шем цар­ст­ве-го­су­дар­ст­ве

раз­ве­се­лые де­ла:

кто в сми­ре­ньи, кто в бун­тар­ст­ве,

кто, в чем ма­ма ро­ди­ла.

Эх, най­ти б то­му при­чи­ну,

чтоб от­ве­тить го­ло­вой –

по де­лам, а не по чи­ну.

Дай нам, Боже, Бо­же мой!..

 

Петр Ива­нов сын Ру­би­ще – так зва­ли ку­коль­ни­ка, – улыбнулся и на­все­гда за­крыл гла­за. Его ду­ша уле­те­ла в не­бо под зву­ки ду­док и гуслей, на ко­то­рых иг­ра­ли ан­ге­лы.

Ее встре­ти­ли тор­же­ст­вен­но и те­п­ло – без­дом­ную ак­тер­скую душу, и да­ли веч­ный при­ют на не­бе­сах…

 

Пусть над на­ми мгла и ту­чи,

пусть над на­ми дождь и град.

Лишь бы встре­тил­ся по­пут­чик

по до­ро­ге в Рай­ский Сад!

 

Умер ку­коль­ник, и кук­лы его мерт­вы… И шир­ма пус­та… И све­ча погас­ла…

 

Для то­го, ко­го не зна­ем, –

у слу­чай­но­го «рай­ка», –

пье­сы луч­шие сыг­ра­ем,

вы­нув кук­лы из меш­ка.

 

Вре­те! Тря­пич­ное тель­це, со­гре­тое ак­тер­ской ла­до­нью, ожи­вет!

Под­ни­мет го­ло­ву и по­ма­шет ру­кой.

 

По­сре­ди эпох и су­ток,

по­за­быв про хмарь и снег,

со­чи­ни­ли столь­ко шу­ток

мы в не­шу­точ­ный наш век!

 

Раз­ве умер Ак­тер, ес­ли улыб­ка, бро­шен­ная в зал, ото­зва­лась смехом?!.. Ес­ли сле­за, блес­нув­шая при све­чах, ув­лаж­ни­ла ва­ши глаза?!..

Без­обид­но­го под­во­ха

вы не бой­тесь ни­ко­гда.

Ведь ко­гда вам очень пло­хо,

мы с со­бой при­но­сим хо­хот,

смех сквозь сле­зы, гос­по­да!..

 

Сла­ва вам, Ско­мо­ро­хи и Ку­коль­ни­ки – пер­вые Ак­те­ры на Ру­си!.. Пер­вые во всем! И в смер­ти то­же…

 

Оди­но­кая до­ро­га

бес­ко­неч­но да­ле­ка

до ро­ди­мо­го по­ро­га...

Ждем при­выч­но­го пин­ка…

 

Кто пом­нит ва­ши име­на? Кто зна­ет, где по­ко­ит­ся ваш прах?.. Только энер­гия вы­со­ких душ во все ве­ка но­сит­ся над зем­лей и наполня­ет све­том и лю­бо­вью жи­ву­щих нас!..

 

Не­из­беж­но и пе­чаль­но

та­ет эхо го­ло­сов.

Не­раз­га­дан­ная тай­на

не­при­ка­ян­ных шу­тов...

 

Слава вам, русские Актеры! Безымянные Актеры!..

 

Ну, а ес­ли нас про­го­нят, –

пло­щадь но­вую най­дем.

Нас ведь столь­ко лет хо­ро­нят!

Не пой­ма­ют! Про­во­ро­нят!

И, как пре­ж­де, мы жи­вем!..

 

₇

По­сле смер­ти Пет­ра Ива­но­ви­ча для Тим­ки и Свя­ти­ка Путешествие во Вре­ме­ни пе­ре­ста­ло быть за­хва­ты­ваю­щим приключе­ни­ем. Од­но дело Да­ни­ла, по­гиб­ший в схват­ке с вра­гом, дру­гое Ку­коль­ник, казненный свои­ми же… Но, к со­жа­ле­нью, вернуть­ся в со­вре­мен­ный Зу­ев мож­но бы­ло лишь ос­та­но­вив­шись еще в од­ной эпо­хе.

Тим­ка по­тя­нул на се­бя Ры­чаг Воз­вра­ще­ния, и они очу­ти­лись в конце ХIХ ве­ка.

Спус­тя триста лет со вре­мен Ива­на Гроз­но­го, уезд­ный Зу­ев здорово из­ме­нил­ся. В очер­та­ни­ях улиц уже про­гля­ды­вал тот го­род, который знал Тим­ка.

Те­ле­га ос­та­но­ви­лась у кир­пич­но­го двух­этаж­но­го до­ма, ко­то­рый пока­зал­ся ему очень зна­ко­мым. Тим­ка при­смот­рел­ся в­ни­ма­тель­ней и вдруг вос­клик­нул:

– Да ведь это моя шко­ла!

Над входом но­вень­ко­го зда­ния кра­со­ва­лась над­пись:

 

ГО­РОД­СКАЯ ГИМ­НА­ЗИЯ

Двор­ник с рас­ко­сы­ми гла­за­ми в чер­ном пе­ред­ни­ке и тю­бе­тей­ке чис­тил до­рож­ку от крыль­ца к во­ро­там ши­ро­кой де­ре­вян­ной ло­па­той.

Тим­ка дос­тал фо­то­ап­па­рат и «щелк­нул» гим­на­зию.

Тут па­рад­ная дверь рас­пах­ну­лась, во двор вы­бе­жал тще­душ­но­го ви­да муж­чи­на сред­них лет. Он был в пальто, наброшенном на плечи, без шап­ки, в ру­ках дер­жал са­к­во­яж, а лок­тя­ми при­жи­мал деся­ток свер­ну­тых в труб­ки бу­маж­ных лис­тов.

– По­ка не со­жже­те их, су­дарь, назад не воз­вра­щай­тесь! – раздалось сверху.

В рас­пах­ну­том на­стежь ок­не сто­ял директор и энер­гич­но гро­зил пальцем бег­ле­цу с бумагами.

– Уж по­верь­те, не воз­вра­щусь! – ре­ши­тель­но бро­сил че­рез плечо тот, на­прав­ля­ясь к во­ро­там.

Двор­ник хму­ро по­смот­рел ему вслед.

– Ме­ж­ду про­чим, это распоряжение самого городничего Зу­ева-Зуев­ского! – раз­но­си­лось в мо­роз­ном воз­ду­хе. – У-у, вольнодумец! И нас всех хотел запутать!!!

Ок­но за­хлоп­ну­лось с та­ким звон­ким хлоп­ком, слов­но в спи­ну мужчи­ны с са­к­воя­жем гря­нул ору­жей­ный вы­стрел. Он вы­шел за ворота. Ми­мо на боль­ших са­нях про­вез­ли в дом го­род­ни­че­го пушистую ел­ку. За­пах хвои тут же на­пом­нил, что ско­ро Рождество. Чело­век с са­к­воя­жем сде­лал не­сколь­ко ша­гов, при­сло­нил­ся к ограде и за­ду­мал­ся. Потом вы­ро­нил на снег бу­маж­ные ру­ло­ны и схва­тил­ся за серд­це.

Тим­ка, не раз­ду­мы­вая, со­ско­чил с Те­ле­ги.

– Что с вами?!..

Муж­чи­на схва­тил его за ру­ку и про­шеп­тал:

– Сей­час прой­дет… Сей­час… Вот, уже луч­ше…

Он дей­ст­ви­тель­но не­мно­го рас­пря­мил­ся.

– Фу-у, что за ерун­ди­сти­ка!.. Спа­си­бо, су­дарь, за под­держ­ку!.. – И по­смот­рел на Тим­ку. – Я ви­жу, вы не из на­ше­го го­ро­да.

– Я здесь… про­ез­дом…

Лис­ты, упав­шие в снег, раз­вер­ну­лись и оказались ка­кими-то чертежами.

Тим­ка кинулся их подни­мать.

– Спа­си­бо, су­дарь! – рас­тро­ган­но про­из­нес не­зна­ко­мец, вновь свора­чи­вая чер­те­жи. – Ваш по­сту­пок дос­то­ин осо­бой благодарности!

– Ка­кой еще бла­го­дар­но­сти? О чем вы?! – уди­вил­ся Тим­ка и вдруг подумал, что муж­чи­на, ско­рее все­го, су­ма­сшед­ший.

– Нет-нет! – рас­сме­ял­ся тот, слов­но про­чел его мыс­ли. – Я не сошел с ума!.. То, что вы, к мо­ему со­жа­ле­нью, и к мо­ему сты­ду наблюда­ли, во­все не оз­на­ча­ет, что я ли­шил­ся рас­суд­ка!.. Это они, – он обер­нул­ся в сто­ро­ну гим­на­зии, – вдруг резко поглупели!.. И попечитель гим­на­зии, и директор, и да­же мои уче­ни­ки. Они сме­ют­ся на­до мной, су­дарь! Крив­ля­ют­ся мне вслед! Драз­нят ме­ня! На­ко­нец, ме­ша­ют мне ра­бо­тать!.. – Не­зна­ко­мец под­жал гу­бы. – Хотя еще позавчера все было по-другому…

– Так вы – учи­тель? – до­га­дал­ся Тим­ка.

Муж­чи­на при­встал с ка­мен­ной ог­ра­ды и с дос­то­ин­ст­вом поклонился:

– Ру­ба­ков Афа­на­сий Его­ро­вич, учи­тель точ­ных на­ук.

– Ти­мо­фей Рубакин, – пред­ста­вил­ся в от­вет Тим­ка.

Афанасий Егорович улыбнулся:

– Вы, случаем, не студент математического факультета? – с надеждой спросил он. – Я сам учился в московском Университете и…

Тимка тут же перебил его излюбленным:

– Оборжаться!

Но, заметив непонимающий взгляд учителя гимназии, тут же поправился:

– Нет-нет! Я ни­ко­гда не блистал особенным знанием точ­ных наук.

– И зря, юно­ша! – вос­клик­нул Афанасий Егорович. – Толь­ко они пре­вра­ща­ют без­гра­нич­ный по­лет на­ших фан­та­зий из че­го-то эфемерно­го в не­что ма­те­ри­аль­ное! Вы­ду­мать это од­но, а вот все подсчи­тать, на­чер­тить, раз­мес­тить – де­ло чрез­вы­чай­но серь­ез­ное, сударь!.. – Он обер­нул­ся (не слы­шит ли кто) и до­ба­вил уже шепотом: – Ведь я успел всё за­кон­чить! А эти… – он снова беспокойно огляделся кругом, словно ожидал нападения, – эти мне уже не помешают. В отместку за предательство я их покину! И в доказательство своей правоты – стану счастливым, им в назидание!

– О чем это вы?

В тот же миг глаза учителя вспыхнули лихорадочным огнем, а слова посыпались, как из рога изобилия :

– Я изо­брел ка­ре­ту! Но не про­сто, с по­зво­ле­нья ска­зать, экипаж!.. Я со­ору­дил… – он сделал паузу, чтобы эффектнее закончить фразу: – Ка­ре­ту Сча­стья!.. И они не смогли мне помешать!

– А вам мешали?

– О-о, мой юный друг! Еще как! С позавчерашнего дня все эти чины и чинуши, словно сговорились затравить меня! А ведь прежде никому из них не было дела до моей работы, хотя я не делал из неё тайны! Кое-кто даже содействие оказал: и мастерскую выделили, и с материалами помогали!

Тимке становилось все любопытнее:

– Почему же они так переменились к вам?

В го­ло­се не­зна­ком­ца яв­но послы­ша­лась гор­де­ли­во-оби­жен­ная инто­на­ция не­при­знан­но­го ге­ния:

– Кто-то донес в столицу, что неизвестный учитель собирается сделать счастливыми множество бед­ных, не­сча­ст­ных, оди­но­ких, но дос­той­ных лю­дей Рос­сии! Оттуда пришла депеша нашему «отцу города». Всё это, мол, попахивает бунтом. Далее следовало указание немедленно прекратить самоуправство и безобразие.

– И что городничий? – не терпелось узнать Тимке.

– Вы же сами видели! Начались гонения. Мою мастерскую разгромили, но, слава Богу, я был заранее предупрежден и успел вывезти мою Карету. Я спрятал её в, одному мне, известном месте. Но тсс!.. Час пришел! Медлить более нельзя! Се­го­дня мы отправимся в ней на Лу­ну!..

– Кто это мы?

– Я при­гла­шаю и вас в это пу­те­ше­ст­вие!

– Ну-тк, зачем же я буду занимать чье-то место? – Тим­ка не знал, как бы поучтивее отказаться. – Ка­ре­та ведь не ре­зи­но­вая.

– В ней хватит ­мес­та для всех бла­го­род­ных лю­дей, Ти­мо­фей!.. И мы ум­чим­ся на­все­гда от не­ве­же­ст­ва и не­спра­вед­ли­во­сти.

Тимофей, естественно, поинтересовался:

– Но по­че­му имен­но на Лу­ну?!

Учи­тель снис­хо­ди­тель­но улыб­нул­ся:

– По­то­му что Лу­на, молодой человек, са­мая спо­кой­ная из всех планет!.. Во-пер­вых, она по­сто­ян­на в сво­ем изо­бра­же­нии. Ты­ся­чи лет мы ви­дим лишь один ее лик. Во-вто­рых, на ней ни­ко­гда не быва­ет изверже­ний вул­ка­нов или зем­ле­тря­се­ний. А все эти кра­те­ры – не что иное, как го­ро­да! – Он рас­сме­ял­ся ра­до­ст­ным сме­хом: – Я наблюдал в под­зор­ную тру­бу и по­нял их уст­рой­ст­во!.. Де­мо­кра­тия, юно­ша! Настоя­щая власть де­мо­са, то есть на­ро­да!.. Ах, ка­кие же счаст­ли­вые гра­ж­да­не, эти лу­ня­не!.. И с ка­кой ра­до­стью они при­мут нас в свое обще­ст­во!..

Тим­ка не стал с ним спо­рить. Го­во­рить с Афа­на­си­ем Его­ро­ви­чем о Лу­не, с точ­ки зре­ния со­вре­мен­но­го че­ло­ве­ка, бы­ло со­вер­шен­но беспо­лез­но.

Но тот, хит­ро со­щу­рив­шись, вдруг спро­сил шепотом:

– Хо­ти­те взгля­нуть на Ка­ре­ту?..

Тим­ка снова не знал, как отказаться. Изо­бре­та­тель на­чал тихо угова­ри­вать:

– Это со­всем ря­дом-с, в пар­ке… Пой­дем­те, су­дарь… Я ви­жу, вы по­ни­мае­те ме­ня! – Он ува­жи­тель­но пред­по­ло­жил: – На­вер­но, вы студент философии!

«Оборжаться!..» – подумал Тим­ка.

– Лад­но, – со­гла­сил­ся он, чув­ст­вуя, что ина­че не из­ба­вит­ся от обще­ст­ва стран­но­го че­ло­ве­ка. – Толь­ко не­на­дол­го. У ме­ня де­ла.

– Лишь од­ним глаз­ком. Вы не сможете отказаться! – он схватил Тимку за локоть. – Пора!

…Изо­бре­та­тель при­вел Тим­ку в парк к бе­ло­снеж­ной ро­тон­де на краю до­воль­но глу­бо­ко­го ов­ра­га. В беседке никого не оказалось.

На дне оврага гру­дой были на­ва­ле­ны со­сно­вые вет­ки. Афа­на­сий Его­ро­вич при­нял­ся то­ро­п­ли­во рас­тас­ки­вать их. Тим­ка, по­жав плечами, отодвинул учителя в сторону и в минуту раскидал завал. Тут-то Карета и открылась…

По­воз­ка бы­ла без ко­лес, с боль­шу­щи­ми стре­ко­зин­ы­ми­ крыль­я­ми – дву­мя кар­ка­са­ми, об­тя­ну­ты­ми бе­лым шел­ком. На кры­ше пузырился па­рус. А над ним бил­ся на вет­ру ро­зо­вый флаг с подробным изображе­ни­ем пол­ной лу­ны в ок­ру­же­нии зо­ло­тых лу­чей. По-видимому, это оз­на­ча­ло Тор­же­ст­во Сча­стья.

Тим­ка за­гля­нул внутрь и уви­дел, что мест в ней ку­да боль­ше, чем мож­но бы­ло пред­по­ло­жить сна­ру­жи: из­нут­ри она на­по­ми­на­ла ва­гон элек­трич­ки!..

– Это как же?.. – поразился Тим­ка.

– За­кон Не­су­раз­но­сти… – улыб­нул­ся математик. – Ко­гда-ни­будь его от­кро­ют за­но­во. Но уже без ме­ня… Я ро­дил­ся в столь непросвещен­ном ве­ке, что по­доб­ные от­кры­тия окан­чи­ва­ют­ся закрытием на за­сов их соз­да­те­ля!..

– Оборжаться! – вос­клик­нул Тим­ка. Он ни­че­го не по­ни­мал во всем этом, но зре­ли­ще бы­ло сногс­ши­ба­тель­ным.

– Берегитесь! – раздалось сверху.

Тимофей задрал голову и увидел на краю оврага Святика.

– Афанасий Егорович! Спасайтесь! – снова повторил Святик.

Афанасий Егорович не успел даже подивиться на говорящего щенка.

Наверху по­ка­за­лись сол­да­ты, се­ст­ры ми­ло­сер­дия, директор Гимна­зии, го­род­ни­чий Зу­ев-Зу­ев­ский, столичный фельдъегерь и фискал-двор­ник.

– Гос­по­дин Ру­ба­ков! Не­мед­лен­но отой­ди­те от ад­ской ма­ши­ны! – про­кри­чал ему го­род­ни­чий.

– Нет! – за­мо­тал го­ло­вой по­блед­нев­ший учи­тель. – Это мой аппа­рат! Мое изо­бре­те­ние!.. – Он вско­чил на под­нож­ку ка­ре­ты. – Тимо­фей, дай­те же ру­ку, и мы по­ле­тим!

– Не де­лай­те глу­по­стей, Афа­на­сий Его­рыч! – вто­рил городничему директор Гим­на­зии. – Вам на­до из­ле­чить­ся. А эту машину мы со­жжем! Чтоб не сму­ща­ла ничь­их умов!

– Не по­смее­те! – мрач­но за­хо­хо­тал изо­бре­та­тель.

– Мы вы­ну­ж­де­ны, Афа­на­сий Его­рыч! Что бу­дет с на­шей Рос­си­ей, ес­ли ка­ж­дый нач­нет изо­бре­тать все под­ряд, что за­хо­чет?!.. Вы подаете дур­ной при­мер под­рас­таю­щим не­до­рос­лям!.. Не упрямьтесь, го­луб­чик! Слезь­те с под­нож­ки!..

– На­те-­кось-вы­ку­си­те! – по­ка­зал им ку­киш изо­бре­та­тель.

– Фи! – по­мор­щил­ся директор. – И это го­во­рит учи­тель в век Просве­ще­ния!.. – И привел последний аргумент: – Вы не патриот, Афанасий Егорыч!

– Да! – прокричал им в ответ изобретатель. – Я не патриот! Я – отечественник! Приятно оставаться, господа! А я уле­таю!..

Го­род­ни­чий дал знак сол­да­там, и те, сколь­зя и ку­выр­ка­ясь, скатились в ов­раг, за ними съехали, придерживая юбки, представительницы Красного Креста.

– По­след­ний раз пред­ла­гаю!.. – сви­стя­щим ше­по­том сказал учитель Тим­ке.

Рубакин не смог удержаться от очередного вопроса:

– А кто поможет тем, кто остается и не может улететь?

Тот лишь без­на­деж­но мах­нул ру­кой и за­хлоп­нул за со­бой двер­цу ка­ре­ты. На земле остались валяться бумаги изо­бре­та­теля.

– Бе­жим от­сю­да! – ска­зал Свя­тик, как всегда вовремя оказавшись рядом. Тимофей подобрал чертежи, и они по­ти­хонь­ку стали выбираться на другую сторону ов­ра­га.

Сол­да­ты, под­ка­тив­шие­ся к «ад­ской ма­ши­не», ста­ли дер­гать ручки, пы­та­ясь от­крыть две­ри. На­ко­нец, это им уда­лось. Двое служи­вых влез­ли ­внутрь и махнули сестрам милосердия. Те забрались тоже. Насту­пи­ла пау­за.

– Ну, че­го там?! – не­тер­пе­ли­во про­кри­чал свер­ху городничий Зуев-Зу­ев­ский.

Изнутри ни­кто не от­ве­чал…

Ру­га­ясь, на чем свет сто­ит, го­род­ское на­чаль­ст­во с тру­дом спустилось в ов­раг. Директор Гим­на­зии с опа­ской за­гля­нул в ка­ре­ту.

– Ни­ко­го… – про­бор­мо­тал он в изум­ле­нии.

Го­род­ни­чий не по­ве­рил ему и то­же су­нул го­ло­ву в дверь.

– Пус­то!.. – по­тря­сен­но вы­дох­нул он. – В са­мом де­ле, ни­ко­го нет, господа!.. Ку­да ж они все по­де­ва­лись?..

И «от­цы го­ро­да» не­сколь­ко раз обош­ли ка­ре­ту, гром­ко сту­ча по ее кор­пу­су.

– Эй, вы­хо­ди­те!..

Без­ре­зуль­тат­но.

– Ча­ро­дей­ст­во! – сде­лал вы­вод директор Гим­на­зии.

– Дья­воль­щи­на! – пе­ре­кре­стил­ся го­род­ни­чий. – Тем более придется ра­зо­брать.

Ос­тав­шие­ся сол­да­ты об­на­жи­ли саб­ли.

– Ру­би! Ко­ли! – при­ка­зал го­род­ни­чий.

На изо­бре­те­ние учи­те­ля по­сы­па­лись звонкие уда­ры.

Тим­ка, пря­чась за ро­тон­дой, сде­лал по­след­ний фо­то­сни­мок и, не дожидаясь уничтожения кареты, по­спе­шил к Те­ле­ге Вре­ме­ни.

Силы нападавших иссякли, а от ка­ре­ты лишь отвалилась крыша, обнажив всего два пустых деревянных сиденья.

– Сбе­жал! – с до­са­дой кон­ста­ти­ро­вал Зу­ев-Зу­ев­ский.

– Мо­жет, и в са­мом-то де­ле на Лу­ну?.. – задумчиво произнес директор.

– Ду­май­те, что го­во­ри­те! – рявк­нул го­род­ни­чий, покосившись на столич­но­го фельдъегеря. – Или, мо­жет, жа­лее­те, что са­ми не удрали?..

– Ва­ше пре­вос­хо­ди­тель­ст­во! – вы­пу­чил гла­за директор, ста­ра­ясь воз­му­тить­ся по­гром­че и по­убе­ди­тель­ней. – Как мож­но-с! Ес­ли все полез­ные лю­ди, та­кие, как… мы с ва­ми, уле­тят не­из­вест­но ку­да – кто же ос­та­нет­ся в Рос­сии?!.. – Он с досадой пнул ле­жа­щее на снегу крыло Ка­ре­ты Сча­стья.

– Это вер­но, – за­ки­вал го­род­ни­чий. – Кто будет заботиться о процветании России?! – и снова повернулся к фельдъегерю, невозмутимо наблюдавшему всю сцену разгрома. – Где вы встречаете Рождество?

В этот момент небо вдруг заволокло тучами, и хлынул проливной дождь. Он смыл снег, взбудоражил грязь, сбил с ног городских чиновников и столичного гостя, выкупал их в грязной воде, которая неслась по дну оврага.

Остатки Кареты Счастья помчались в этом потоке совсем в другую сторону и вскоре бесследно исчезли.

 

₈

Те­ле­га на­ко­нец-то вер­ну­лась в свой век, во двор зуевского изобретателя Федора Филипповича Плугова.

Это про­изош­ло сра­зу же, как толь­ко Ти­мо­фей Рубакин по­тя­нул на се­бя Ры­чаг Воз­вра­ще­ния.

– Эй! – за­кри­чал ему Фи­лип­пыч, сбегая с крыльца. – Ты что тут делаешь?! А ну, вали отсюда!..

Где-то рядом лаяли со­баки и свистели ми­ли­цей­ские сви­ст­ки.

От ис­чез­но­ве­ния до появления во Вре­ме­ни – про­шло не больше мгно­ве­нья.

– С Рождеством вас, Федор Филиппыч! – по­спеш­но ска­зал Тимка.

– Спа­си­бо, – бурк­нул хозяин, не испытывая никаких при­зна­ков радо­сти. – А соб­ст­вен­но, те­бе от ме­ня что нуж­но?..

– Хо­чу как вы… – замялся Тимка, – что-то изобретать. Можно мне у вас учиться?..

– Стать мо­им уче­ни­ком?! – не­до­вер­чи­во пе­ре­спро­сил Плугов и задумался: – Гм!.. А ведь, правда: учеников-то я не собрал…

– Я много чего умею! – Тимка стал перечислять: – Паять могу, точить, лобзиком вырезать…

– Лобзиком, говоришь?.. А ну, пойдем в дом!

Он пропустил Тимку вперед и недовольно обернулся к воротам:

– И чего рассвистелись?.. Порядка как не было – так и нет…

Дом напоминал настоящую лабораторию. Микроскопы, телескопы, кинескопы, старинные паяльные лампы, горелки, реторты, верстаки, тиски, станки, – заполнили весь дом, а пол был завален деревянной и металлической стружкой.

Тимка впервые переступил порог плугинского дома. Не с пустыми руками – он положил на стол чертежи Кареты Счастья и пачку исторических фотографий. Но не успел Тимка что-нибудь сказать, как во дворе раздался свирепый собачий лай.

Это Святик играл роль сторожевого пса тяжелой злобы.

– За мной… – вспомнил вдруг Тимка Рубакин о своем побои­ще у ночной палатки, и заметался заячьим взглядом по комнате.

Плугов всё понял и втолкнул парня за печь. На пороге показались красные с мороза милицейские лица.

– Это еще что такое?! – удивился Плугов. – Почему без стука?

– С Рождеством вас, Фе­дор Фи­лип­пыч! – любезно ска­за­ли милиционеры. – Это хорошо, что у вас собачка на цепи. Ну, и зверь! А скажите нам, уважаемый Федор Филиппыч: не за­бе­гал ли сюда подозрительный субъект по фамилии Тимофей Рубакин?

Изо­бре­та­тель нахмурил брови и стро­го спросил:

– А, соб­ст­вен­но го­во­ря, ка­кие у ме­ня мо­гут быть де­ла с каким-то подозрительным субъектом?!

– Верно… – смутились зуевские постовые, мельком окинули взглядом лабораторию и тут же откланялись: – Вы уж из­ви­ни­те нас, Фе­дор Фи­лип­пыч! По всей слободке ищем… Еще ра­зочек вас, с праздником!.. – И побежали свиристеть дальше.

– Хулиганишь?

– Бывает… – честно признался Тимка, выйдя из-за печи.

– Ладно! Ты вот что, Тимоня… Подожди меня маленько. Я быстро смотаюсь… недалеко по делу… и сразу вернусь. А ты пока чай завари.

– А может вам не стоит сегодня, Федор Филиппыч, куда-то мотать?.. Ведь вы на своей Телеге собрались отправиться?..

– Ясновидящий! – поразился Плугов. Тут Тимка и протянул хозяину пачку фотографий.

Пока изобретатель рассматривал снимки и что-то бормотал про себя непонятное, с Тимофеем Рубакиным произошло вот что.

На стене между окон у Плугова висела картина в золотой раме, красивая вещь! Нарисован на ней был тихий пейзаж – река и роща за рекой. Картина эта была особенная. Можно было посмотреть – и ничего. Однако если кому-нибудь удавалось оценить высокую красоту работы, но так, чтобы вздохнуть от переполненной души, тогда поверх пейзажа загорались слова. Всякому свои. И непременно самые для человека важные.

Загляделся наш Тимофей. Вздохнул.

 

О, рус­ская зем­ля! Из­ра­не­нная, со­жжен­ная, пре­дан­ная, разделен­ная! Ов­ра­ги твои – не сле­ды ли пле­тей?.. Го­ры твои – не мо­гиль­ные ли хол­мы?.. Ре­ки твои – не жен­ские ли слезы?!..

Поля твои про­пи­та­ны кро­вью сра­жен­ных бо­га­ты­рей. В тво­их ле­сах, о Русь! до сих пор сто­нет и пла­чет эхо го­ло­сов уби­тых и про­пав­ших бес­след­но!.. Твои алые яго­ды – раз­ве не ка­п­ли свя­той кро­ви, что вы­сту­па­ют на сне­гу и сре­ди листвы из го­да в год, из ве­ка в век, ибо зем­ля уто­п­ле­на в крови!..

За­мор­до­ван­ная вой­на­ми, князь­я­ми, ца­ря­ми и не­скон­чае­мой че­ре­дой на­род­ных ос­во­бо­ди­те­лей, – ты все рав­но жи­ва, о Русь моя, се­ст­ра моя! Ты стонешь, боль­но те­бе!..

Я вы­хо­жу те­бя, вы­нян­чу! Спою ко­лы­бель­ную и по­ка­чаю в люль­ке сре­ди звезд! И вспа­шу, и за­сею, и со­бе­ру но­вый урожай зе­рен и пло­дов!

О, тер­пе­ли­вый на­род! Сколь­ко ждать те­бе Бо­жьей Благодати?! Сколь­ко еще го­лов по­ка­тит­ся во рвы, сколь­ко еще жен и до­че­рей за­бе­рут в по­лон по­хот­ли­вые вра­ги твои?!..

О, рус­ская зем­ля! Лю­би­мая, един­ст­вен­ная! Пусть бу­дет безоб­лач­но Бу­ду­щее твое! Кра­си­вая, силь­ная и до­б­рая, встанешь ты по­сре­ди всех на­ро­дов и пой­дешь с ни­ми об­щим пу­тем Люб­ви, На­де­ж­ды и Ве­ры!..

А ес­ли и су­ж­де­но уви­деть мне тень на ли­ке тво­ем – пусть это бу­дет тень Ан­гель­ско­го кры­ла!..

  

Вот что открылось молодому богатырю Тимоне.

– Так ты оттуда?.. – хри­п­ло спро­сил Федор Филиппович.

Тимка виновато кивнул, мол, так вышло.

– А как же я?.. – растерянно спросил Плугов.

– А вы в другой раз. – Он покосился на картину – ничего: река и роща за рекой, лето, сумерки.

Плугов вдруг громко расхохотался:

– Видишь ли, парень… Другого раза уже не будет.

– Отчего же?! – удивился Тимофей.

– Да потому, что… хреновая она, телега!

– Я бы так не сказал, – не согласился с ним Тимка. – Телега что надо! Проверено.

– Видишь ли, Тимофей… Есть в ней один недостаток, – он опять расхохотался.

– Всего-то один? – пожал плечами Тима.

– Но – какой! – воскликнул Плугов. – Одноразовая она! Как зажигалка! Вот что значит: изобретать наспех!..

А Рубакин положил перед ним Карету Счастья в чертежах.

Отдышавшись от хохота, Федор Филиппыч глянул на них, затем расстегнул пуговицу на шее, потом серьезно сказал:

– Ученик – это большое счастье!..

 

Ну вот, теперь всё досказано!

Или еще что надо?