Солнце садилось. На  прощание  оно  еще  раз  заглянуло  в  лес,  где
удлинились тени и тихо заворковали горлицы с кроткими глазами.  В  красном
свете утопали стволы деревьев; с жужжанием возвращались домой пчелы,  и  в
звонкую песню сливались сотни птичьих голосов.
     Потом пение стихло, и когда  вместо  полыхавшего  за  холмом  пламени
рассеялся пепел от потухших облаков, лишь черный дрозд продолжал распевать
с весенним жаром, но этого неисправимого гуляку не трогало, что  скажет  о
нем лес.
     От земли уже шел теплый пар, и деревья в цвету  посылали  друг  другу
душистые весточки с малютками  ветерками,  которые  застряли  здесь  после
какого-то весеннего урагана и обжились в кронах цветущих черешен.
     В долине, где протянулось озеро, все  громче  разговаривали  лягушки,
хрипло кричали цапли, ссорившиеся из-за ночлега, и,  со  свистом  рассекая
крыльями воздух, летали дикие утки.
     Жужжа и гудя носились крупные вечерние жуки, а  за  ними,  как  тени,
серые летучие мыши.
     Черный дрозд тоже готовился ко сну.  Его  флейта  звучала  уже  тихо,
нерешительно, и повсюду в гнездах певцы собирались закрыть глаза, когда он
отрывисто вскрикнул отчаянным голосом, и  все  живое  попряталось  в  тень
гнезд. С треском разорвал тревожный крик дрозда глубокую тишину, и  из-под
куста вылез лис Каг, гроза здешних мест.
     Глаза его горели зелеными  огоньками,  и,  казалось,  он  не  обращал
внимания на дрозда, чей вопль, как проклятие, понесся за ним вдогонку. Каг
с шага перешел постепенно на бег, и дрозд не  полетел  за  ним.  Тишина  и
серебристая мгла окутали лес, - ведь луна уже поднялась над  долиной,  где
воцарились туман и мрак.
     Каг залег под кустом.
     - Погоди, Черномазый! Не долго тебе мешать моей охоте! Было бы у меня
поменьше хлопот с малышами, я сломал бы тебе свистульку.
     Задрав кверху влажный нос, он ловил носящиеся в воздухе  запахи,  как
силки - птиц.
     - Идет Инь,  -  сказал  он  сам  себе.  -  Ей  надоело  ждать.  Такая
нетерпеливая! Точно на каждом кустике висит по куску мяса.
     Из тени выскользнула тень. Каг пропустил вперед  свою  жену,  которая
была уже, конечно,  не  такой  привлекательной  молодой  лисичкой,  как  в
феврале, когда сверкал снег и  Каг  искусал  до  крови  полдюжины  рыцарей
лисов, отбив у них Инь, которая потом покорно последовала за ним  в  лисий
замок на берегу озера.
     Велика была любовь, многочисленно потомство. А теперь велика  забота.
Инь исхудала, ее красивая мохнатая шубка облезла, и она  теряла  терпение,
если Каг долго не нес добычи.
     - Инь, - позвал ее Каг, - я здесь.
     - Где ты шатаешься? Где еда? - Инь оскалила зубы.
     Каг был терпеливым, хорошим мужем. Нелегкое  дело  вырастить  столько
малышей!
     - Не злись, Инь. Еда есть, но я не смог притащить  ее,  и  Черномазый
накричал на меня. Я спрятал добычу. Иди по моему следу и принеси  сюда.  Я
постерегу тебя.
     Водя по земле носом, Инь бежала по свежему следу Кага.  Что-то  белое
сверкнуло в темноте. Полная подозрения, она остановилась, но подул  ветер,
и нос ее уловил самый прекрасный запах, какой только можно пожелать.
     Она подняла с земли тяжелого гуся и затрусила к мужу.
     - Не сердись, Каг, вечно меня донимают заботы, оттого я такая злющая.
Куча хлопот с малышами, - сказала она, положив возле себя гуся.
     - Нельзя всегда злиться, - возразил Каг, - ты же знаешь, только о вас
я и думаю. Я с трудом подобрался к гусям, ведь их стерегут. Шум  поднимать
я не хотел. Пришлось ждать. Лишь этот подвернулся мне, но, скажу тебе,  он
и не пискнул.
     Усталая Инь нежно прилегла возле мужа.
     - Отдохнем немного, потом отнесем добычу.
     - Нет, закуси хорошенько, - сказал Каг. - То-то и беда, что в брюхе у
тебя пусто. Я тоже люблю малышей, но не стоит ради них себя губить.
     - Их много, Каг. Им не хватит...
     - Поешь, Инь; когда отнесем гуся  домой,  я  попробую  раздобыть  еще
одного. Или двух. Но ты должна есть, ведь от тебя уже только кожа да кости
остались.
     Притянув к себе гуся, Инь перегрызла ему шею с такой легкостью, точно
отсекла ножом. Потом время от времени слышался лишь хруст косточек.  Когда
она добралась до гусиной головы, Каг сказал:
     - Не сломай себе зубы. Голова у гуся очень твердая.
     Затем Инь после уговоров мужа обглодала еще ноги и крыло.
     Каг не притронулся к гусятине.
     - Еще успею поесть, - сказал он,  -  мне  попались  два  Чуса;  я  не
голодный.
     Чус - это ящерица, которая любит греться на песочке, и Каг обычно  ел
ящериц на обед. Еды на один зуб, да и не больно вкусно, но  голодные  лисы
неразборчивы.
     - Пошли! - сказал Каг, подхватив гуся.
     И две тени двинулись к лисьему  замку  на  берегу  озера.  Ноша  была
нелегкой, и Каг погодя опустил ее на землю.
     - Мне взять? - подползла к нему Инь.
     Каг ничего не ответил. Его слух уловил  какой-то  тихий  шорох.  Лисы
застыли на месте. Шорох стих.
     Водя носом  по  земле,  Каг  сделал  небольшой  кружок.  Потом  вдруг
остановился и засмеялся.
     - Здесь Унка. Хочешь ее, Инь?
     Унка была из семьи лягушек, и теперь, как только над  ней  загорелись
зеленые фонарики, глаза Кага, она, дрожа, поползла в траве.
     - Я сыта, Каг. Пошли.
     Каг схватил лягушку, и та не успела квакнуть, как он проглотил ее.
     Инь пошла дальше. Теперь  она  была  впереди.  Поблизости  от  лисьей
крепости Инь и Каг спрятались, - ведь лисий закон повелевает:
     "Так осторожно входи в свою нору, точно она не твоя."
     Было тихо. Луна сонно плыла по небу. В озере что-то плескалось, может
быть, рыба, а может быть, и выдра Лутра, которая в это время охотится.
     Легкие струйки ветра приносили с собой чистые запахи леса.
     Инь прошмыгнула в старую лисью крепость;  около  входа  в  нее  росли
маленькие кустики, а на холмике стоял высокий дуб, корни  которого,  точно
огромные пальцы, обхватывали небольшой песчаный бугор.
     Это была старая лисья нора. Не из лучших, потому  что  в  ней  всегда
осыпался песок и попадал в глаза лисятам,  но  зато  легко  было  наводить
порядок и поблизости ничего не стоило раздобыть пищу.
     Каг положил гуся у входа, а Инь потащила вовнутрь.  Целиком  заполнив
отверстие, большой гусь кое-как продвигался. Следом за ним, чихая, полз на
брюхе Каг, - песок попадал ему в нос.
     - Тихонько, Каг, - шепнула Инь, - малыши спят.
     Узкий коридорчик стал шире, и за сенями открылось логово, похожее  на
корытце, где, возвышаясь темной горкой, тихонько посапывало восемь лисят.
     Инь обнюхала их.
     - Ну, разве они не прелестны? Посмотри, Каг!
     Сидя в углу, Каг почесывался, - ведь, как известно, в  лисьей  шерсти
полно блох.
     - Из них вырастут сильные, зубастые лисы. Будет сразу  видно,  что  у
них была хорошая мать.
     - С тобой, Каг, легко быть хорошей матерью, - расчувствовалась Инь. -
Но погляди, погляди.
     Мохнатый  клубок  зашевелился.  Маленький  носик  испытующе  поднялся
кверху, и хотя  глазки  еще  едва  открылись,  лисенок,  перешагнув  через
остальных, - те запищали - подполз к  гусю  и  стал  грызть  его  кровавое
горло.
     - Этому цены нет, - сказал Каг, и глаза его засверкали от гордости. -
В нем кровь деда, а тот был первым в своем роду. Пусть он зовется Вук, как
его дедушка. Вук - это значит, что все лисы должны убираться с его дороги,
если он вышел на охоту. Помоги ему, Инь!
     Инь отрывала  небольшие  кусочки  для  кровожадного  малыша,  который
моментально глотал их.
     По норе постепенно распространился тяжелый дух от гусиных потрохов, и
тут зашевелилась вся кучка лисят.
     Инь  едва  успевала  подносить  к  их  ртам  кусочки  мяса.  Хрустели
косточки, и малыши, пыхтя, порой  вместе  с  перьями,  уничтожали  остатки
гусятины.
     - Им стоит приносить еду. - В глазах Кага светилась радость.
     От гуся осталась уже только лапа, и ее раздирали между собой лисята.
     Инь тут же подскочила к ним.
     - Хватит! Идите спать!
     Она выхватила у них кость и затолкала  всех  в  глубину  логова,  где
вскоре опять выросла сопящая кучка. Лисята уснули.
     И Каг вздремнул капельку. Инь обсосала косточки, потом прикоснулась к
его спине:
     - Каг, нам пора идти. Считанные часы - время охоты. К  рассвету  надо
вернуться домой, ведь тогда Гладкокожий человек уже ходит по  лесу,  а  он
считает, что все принадлежит ему, и убивает свободный народ, кусая  издали
своей проклятой молниебойной палкой.
     Каг так зевнул, что чуть не свернул себе челюсть. Весь  день  добывал
он пищу. Но в эту пору нет покоя лисам-родителям. Малыши только и  делают,
что едят да спят. Потом их придется учить, и тогда  останется  еще  меньше
времени для охоты. Инь уже поползла к выходу.
     - Я пойду к воде.
     -  А  я,  пожалуй,  попытаю  счастья  возле  деревни.  Давненько   не
наведывался я туда.
     Инь скрылась в осоке, а Каг присел на бугре и снова зевнул.
     - Ни днем, ни ночью не видит теперь покоя лисий  народ;  удивительно,
что мы не спим на бегу.
     Луна поднялась уже высоко, и вокруг нее  тускло  мигали  звезды.  Над
озером разносились громкие звуки лягушачьего концерта, и  воздух  пропитан
был тяжелым ароматом цветов. Каг немного потряс головой, чтобы ударявшие в
нос запахи не отбили ему нюх.
     - Какая вонь! - проворчал он. - В ней нет ничего живого.
     Для лиса в аромате цветов не было никакого прока.
     Тут с озера донесся громкий плеск, потом шум летящей птицы.
     - Инь промахнулась, - покачал головой Каг и решил не  говорить  жене,
что слышал ее неудачную атаку. - Она, пожалуй, обидится, - подумал  он,  а
Каг в таких случаях проявлял великодушие.
     - Ба, сюда идет Су, - тихо проговорил он, и сразу его сонливость  как
рукой сняло.
     Он приник к земле. А у  подножья  холма,  ни  о  чем  не  подозревая,
перебирал маленькими лапками еж Су.
     Лис раздумывал, стоит ли тратить на него время, -  ведь  еж  легко  в
руки не дастся. Он весь утыкан колючками, и если чует беду, спрятав голову
и лапки, превращается в колючий шарик, - тут к нему уже не подступишься.
     Если при нападении мне удалось бы схватить его за  нос,  -  размышлял
Каг, - у меня был бы лакомый кусочек, и он тут, под рукой.
     Еж даже теперь не замечал опасности. И лис стремительно набросился на
него. Но головка у Су очень маленькая. Каг с шипением отпрыгнул в сторону:
в ступни ему впились колючки, из носа пошла кровь, а еж спрятался  в  свою
колючую крепость.
     - Было бы у меня время, - кипел от гнева Каг, - я бы спустил  с  тебя
твою знаменитую шкуру! - Он толкнул ежа и едва удержался, чтобы не напасть
снова на этот колючий шарик.
     От толчка Су откатился подальше, но сам не шевелился.
     - Я тут, как щенок, играю с Су,  а  тот  колется,  -  проворчал  Каг,
облизывая нос. - В норе малыши ждут мяса. Инь надрывается,  я  же  баклуши
бью. Су, мы еще встретимся! - Он заскрежетал зубами и припустил к деревне,
где возле птичников ему всегда что-нибудь попадалось.
     Каг несся во весь дух, мелькая, как  тень.  Иногда  останавливался  и
тогда, задрав кверху нос и насторожив уши, улавливал звуки,  более  тихие,
чем вздох.
     На краю луга он что-то учуял. Свернул туда, откуда плюхнуло теплом, и
через несколько шагов перед ним вспорхнула какая-то птица.
     - Ну, лети, - улыбнулся Каг, - что-нибудь ты  оставила  и  мне.  -  И
маленькие яйца из гнезда бесследно исчезли в желудке у лиса.
     Где-то в деревенских курятниках прокукарекал разок петух.
     - Я уже иду! - затрусил, приободрившись, Каг, ведь яйца пришлись  ему
по вкусу. - Иду; ну, покричи, золотой гребешок! Хоть я и  без  того  найду
дорогу, - с улыбкой прибавил он.
     Возле садов ветерок был насыщен теплыми живыми запахами. Для Кага зто
был истинный "аромат".  Спертый  воздух  курятников  притягивал  его,  как
магнит.
     Опять прокукарекал петух.
     - Я, правда, хотел отправиться в  другое  местечко,  -  лис  покрутил
хвостом, - но нельзя отказаться от такого любезного приглашения. Я живу  в
норе, но приличия знаю.  -  И  перемахнув  через  плетень,  он  побежал  к
дворику, где кричал петух.
     - Здесь я еще не бывал, - прошептал Каг, - не мешает быть начеку.  Не
знаю, стережет ли дом Вахур, один из тех псов,  что  не  стыдятся  служить
Гладкокожим. Позор! Замечательные у нас родственнички!
     В садовой калитке была такая щель,  что  Каг  мог  свободно  пролезть
через нее. Но он остановился. Лис не любил  незнакомые  лазейки,  сулившие
обычно  опасность.  За  калиткой  его   могла   подстерегать   неожиданная
неприятность, и Каг застыл возле щели. Дул  нехороший  ветер.  Лис  тщетно
морщил нос,  -  не  доносилось  ни  шороха,  но  в  воздухе  чувствовалось
напряжение, какое-то волнующее ожидание; Каг не понимал  чего  именно,  но
явно ощущал это.
     Он лег ничком на землю. Тут он увидел,  что  впереди  вырастает  тень
почти так же медленно, как растет трава, и принимает форму большого носа.
     За калиткой его подстерегал Вахур, подлый предатель, который,  позоря
свободный народ, служил Гладкокожему человеку.
     Кагу было не до раздумий.
     Он стремительно развернулся, и крепкие ноги  понесли  его  обратно  к
плетню. Он слышал, как за  его  спиной  Вахур  перебирал  своими  быстрыми
лапами. Каг несся, спасая свою жизнь, а Вахур - свою честь, - ведь  славно
было бы положить утром на хозяйский порог лиса. Вся  деревня  признала  бы
его.  Хозяин  с  любовью   смотрел   бы   на   него   своими   удивительно
проницательными глазами и ласково гладил бы мягкими  руками.  А  в  лунные
ночи родичи по всей деревне поднимали бы громкий лай в его честь...
     Но Каг был далеко не прост. Еще раньше,  приближаясь  к  деревне,  он
изучил обстановку и нашел, куда можно удрать, где такой лаз, через который
легко проскользнет лиса, а собака в нем непременно застрянет.
     Но Вахур оказался крепким малым. Он втиснулся в щель и,  несмотря  на
боль в ободранных боках, понесся дальше!
     Каг добился большого преимущества, но еще не был в безопасности.  Луг
окутался молочно-белым туманом, поглотившим лиса, но Вахур по нюху  мчался
за ним с быстротой ветра.
     - Только бы до ручья мне добраться, -  думал  Каг,  -  только  бы  до
ручья...
     От тумана поседели  ракитовые  кусты.  Проскочив  через  них,  лис  с
громким плеском прыгнул в воду. Но,  сразу  свернув  в  сторону,  пробежал
немного по дну, потом вылез на песчаный откос и  спрятался  под  ракитовый
куст, росший на том же берегу, по которому мчался Вахур.
     Тут и пес добежал  до  ручья.  Он  слышал  всплеск,  его  по-прежнему
преследовал лисий запах, и, не раздумывая, он оттолкнулся задними лапами и
перемахнул на другой берег.
     Каг только того и ждал.
     - Убирайся подальше, болван! -  прошептал  он  и  побежал  обратно  к
деревне старой дорогой.
     Пес еще шире раскрыл глаза, - ведь давно пора бы увидеть Кага, но его
нос улавливал только тонкие чистые ароматы, среди которых не  было  вполне
определенного запаха лисьей норы.
     - Не мог я его упустить,  -  подумал  он  и  стал  перебирать  своими
длинными ногами в таком быстром темпе, который долго выдержать невозможно.
Немного спустя остановившись, Вахур в нерешительности огляделся.  Он  чуял
только свежие, бездушные запахи луга и наконец понял, что  лис  перехитрил
его.  Дрожа  от  бешенства,  описал  он  полукруг   по   росистой   траве.
Безрезультатно.  Пошел  обратно  по  собственному  следу.  Безрезультатно.
Перепрыгнул через ручей и там  опять  уловил  запах  Кага,  но  уже  более
слабый, потому что пала роса.
     - Он меня одурачил! - прохрипел пес. - Убежал по воде. Позор  мне!  -
метался он на берегу, пока не нашел под ракитником лисье лежбище. -  Здесь
он лежал, отдыхал, а я носился без толку.
     От злости шерсть у него встала дыбом, и он с наслаждением разорвал бы
лиса на части.
     Вахур затрусил по тропке, по которой  раньше  шла  погоня,  а  теперь
мчался к деревне Каг.
     Пес находил лисьи следы, но не обращал на них внимания,  считая,  что
они остались с тех пор, когда Каг спасался от него, а хитрый лис бежал  по
проторенной дорожке именно для того, чтобы Вахур  не  почуял  его  свежего
запаха, а если бы и почуял, то принял за старый.
     В деревне сонно тявкали собаки, и пес с грустью думал, что  они  лают
не в его честь и еще хорошо, если эта  история  останется  в  тайне,  ведь
иначе все будут насмехаться над ним и в лунные ночи с  издевкой  судачить:
"Вы слышали? Гав-гав! Вы слышали, как хитрый Каг обставил зазнайку Вахура?
Вахур нас опозорил, а он еще  кичится  своей  породой  и  смотрит  на  нас
свысока, когда хозяин берет его на  охоту.  Где  же  был  Вахур  со  своим
знаменитым нюхом и силой, которой так гордится? Каг утащил у  него  из-под
носа гуся, а когда Вахур чуть не настиг лиса,  тот,  бросив  свою  добычу,
наскочил на него и вздул хорошенько. Вахур же, скуля, побежал к хозяину, с
которым так гордо прогуливается." Все это,  конечно,  неправда,  но  такой
слух пройдет по деревне, его безусловно разнесут собаки, которые ничуть не
лучше людей.
     При мысли об этом Вахур приуныл.
     Возле садов ему повстречалась большая белая овчарка.
     - Я слышала, Вахур, с какой  необыкновенной  скоростью  ты  несся,  -
сделала она ему комплимент. - Что случилось?
     - И ты слышала? - с  удивлением  спросил  Вахур.  -  Я  тоже  слыхал.
Поэтому и вышел. Если не ошибаюсь, волкодав Курра гнался за Кагом, за этим
воришкой, но лис перехитрил его. Уж этот, видишь ли, Курра сказал бы  мне!
Это моя профессия. Да он завистник и теперь посрамлен. Но, пожалуйста,  не
распространяйся об этом. Курра в дружбе со мной.
     - Не  беспокойся,  Вахур,  -  сказала  овчарка  и,  вильнув  хвостом,
убежала, так как ей не терпелось разгласить потрясающую новость.
     И когда звезды стали гаснуть, деревню уже  обошла  весть,  что  Курра
опозорился, преследуя Кага, который обошел его и  унес  в  пасти  большого
гуся, но так ему, Курре, и надо. Почему он не позвал  Вахура,  знаменитого
охотника, мастера в этом деле?
     Вахур улыбнулся, но потом неодобрительно потряс головой:
     - Уж этот Курра, уж этот Курра! Ну почему он меня не позвал?  Я  тут,
и, в конце концов, это моя профессия.
     А бедняга Курра и знать не знал о своем великом позоре, - ведь он был
в гостях у своей невесты в соседней деревне...
     Когда Каг по старой дорожке добрался до лазейки в плетне, где чуть не
застрял Вахур, он остановился. Отдуваясь от усталости, пролез  через  щель
и, выбравшись снова из сада значительно дальше, побежал вдоль заборов.
     - Так! Теперь ты поищешь мой след, знаменитый...
     Опять закукарекал петух.
     - Хорошо тебе кричать, глупый гребешок, - Каг сердито оттопырил губы,
- Вахур стережет твою голову. И чуть ли не на мою  беду  ты  меня  звал...
Хап! К счастью, Цин, я тут как тут. Я чуть не выразился непочтительно. - И
он схватил мышку, которая  брела  сонная  домой  после  визита  к  полевым
родственникам.
     Лис проглотил Цин и сменил гнев на милость.
     Он прошмыгнул в другой сад, где  забор  обветшал  и  дорожки  заросли
бурьяном. Прежде он уже бывал здесь и знал, что в боковой стенке курятника
выломана доска.
     Осторожно крадясь  сквозь  высокий  бурьян,  он  и  не  заметил,  как
добрался до дворика, где было не меньше бурьяна и под единственным деревом
стоял курятник.
     Каг остановился возле него. Лис прекрасно все помнил. В боковой стене
и теперь не хватало доски, но он не любил  незнакомые  лазейки  и  поэтому
постоял минутку. Поднял свой чуткий нос и замер от  удивления:  в  воздухе
стоял опьяняющий запах свежей крови.
     Тут из темного птичника как будто  донесся  какой-то  шорох.  У  Кага
шерсть встала дыбом.
     - Кто-то меня опередил!
     И он знал, этот "кто-то" еще в птичнике. В его птичнике.
     Лис тихо сунул мордочку в щель, паук не поднимет больше  шума,  ползя
по стене. В воздухе не  чувствовалось  опасности,  и  Каг  широко  раскрыл
глаза, чтобы увидеть виновника кровопролития.
     Сначала взгляд его остановился на белых куриных перьях. Курица лежала
на земле, а шею ее точно обвивало боа. Боа поднималось и опускалось -  оно
дышало. Гнев Кага не знал границ. Маленький убийца  был  тут  у  него  под
носом, но он с таким наслаждением высасывал драгоценную горячую кровь, что
ничего не замечал.
     Это была ласка Чирик, которая убивает курицу лишь  для  того,  чтобы,
перегрызя ей горло, выпить кровь.
     Наказание не замедлило последовать. Лязгнули  острые  лисьи  зубы,  и
ласка уже навсегда перестала быть опасной для сна кур.
     Разгрызанная на  куски  Чирик  отправилась  вслед  за  Цин,  которую,
впрочем, очень любила, - ведь при виде мыши ласка не  смотрит  ни  на  что
больше. У мышей она не только выпивает кровь,  но  и  съедает  всю  мягкую
тушку с кожей и костями. Теперь же Чирик и Цин встретились. Люди  говорят:
"На том свете все встретимся."
     Каг одобрял такую встречу. Закусил он отлично. Потом  он  выволок  во
дворик курицу - лис считал, что она вполне сойдет, только горло в крови  -
и опять заглянул в птичник.
     Там на  насесте  сидело  несколько  кур;  лишь  теперь,  почувствовав
опасность, они закудахтали.
     - Ну вас к черту, дуры! Кто же вас обижает?  -  И  когда  разозленный
кудахтаньем, он уже приготовился прыгнуть в птичник, с улицы донесся шум.
     Окаменев, Каг прислушался. Кто-то стучал в окно.
     - Кум! Проснись! Это я, ночной сторож. Куры больно расквохтались.  Не
мешало бы тебе поглядеть, не залез ли к ним какой гад.
     Стало тихо. Куры тоже замолчали, и лис уже вознамерился стащить  одну
с насеста, как вдруг в доме  хлопнула  дверь  и  по  двору  запрыгал  свет
фонаря.
     - Спасибо, кум. Сейчас взглянем. - И фонарь направился к Кагу.
     Медлить было нельзя. Схватив  лежавшую  на  земле  курицу,  Каг  стал
пробираться через бурьян, который, плотно смыкаясь над ним,  скрывал  его.
До него еще долетел какой-то негодующий возглас, да и то едва  различимый,
- ведь лис трусил уже по середине луга, где зябкие  цветы  укрылись  белым
полотнищем тумана.
     На краю рва Каг положил курицу на землю. - А  я,  неблагодарный,  еще
поносил бедняжку Чирик. Если бы не она,  то  пришел  бы  домой  с  пустыми
руками, и Инь не спустила бы мне. Ты, Чирик,  была  молодчиной,  но  точно
жажда тебя изводила, - сказал он с ехидной улыбкой и напился  свежей  воды
из ручья.
     Потом, снова взяв  курицу,  перепрыгнул  на  другой  берег.  К  этому
времени деревня уже погрузилась в молчание. Сонно тявкала иногда то  одна,
то другая собака, и луна пробиралась куда-то за лес. Затем  бодро,  весело
зазвонил к заре колокол, и маленькие звездочки, засыпая, сомкнули глаза,
     - Не хватает мне еще опоздать. -  Лис,  отдуваясь,  бежал  с  курицей
через лес. Курица была нетяжелой, но ее перья щекотали Кагу нос,  и  кроме
того ему приходилось быть настороже, потому что куриный запах заглушал все
прочие.
     Деревья в лесу начали уже выплывать из тумана. Где-то у  озера  нежно
щелкал соловей, и серый небосвод в это  раннее  майское  утро  постепенно,
едва заметно голубел.
     Каг мчался с курицей в зубах.
     Эх, не то было при холостяцком житье! Тогда курица отправилась  бы  к
нему в брюхо, вслед за Чирик, и он  сладко  вздремнул  бы  где-нибудь  под
кустом. Но теперь прежде всего - дети, и он пускал слюнки, держа  в  пасти
нежную курятину, которая представлялась ему  еще  более  недоступной,  чем
дикие утки, со свистом  разрезавшие  над  ним  воздух.  Отцовские  чувства
пустили глубокие корни в сердце Кага, и он любил свою семью.
     Но он был голоден, того нельзя отрицать.
     Опустив курицу на землю, он посмотрел  по  сторонам.  Лес  постепенно
оживал. Громко насвистывал песню черный  дрозд,  а  Каг  предпочел  бы  не
слышать резких звуков. Он от души ненавидел Черномазого, который при  виде
лиса разражался громкой бранью, и тогда все знали, куда направляется Каг.
     То здесь, то  там  шевелились  ветки,  на  которых  сидели  маленькие
птички, но они не представляли для Кага никакого интереса.
     - Вас поймать, так на один зуб. - Он повернул в другую сторону. -  Да
мне до вас и не добраться, -  вздохнул  он  и  тут  же  упал  ничком,  как
подкошенный, потому что прямо на него шел заяц Калан, с  глупой  мордой  и
длинными ушами, которые у зайцев особенно приметны.
     Калан остановился. Похлопал  ушами  и,  вытаращив  близорукие  глаза,
поглядел направо, налево, точно многое мог увидеть. Но надо отдать должное
глазам зайца. Что-то он увидел. Что-то  белое,  резко  выделяющееся  среди
зелени, омытой росой, - белую курицу.
     В яйцевидной  голове  Калана  наконец  зародилось  подозрение,  и  он
проворно зашевелил ушами.
     Дрожа от волнения, Каг прижался к земле. Выглядывая между травинками,
он видел: Калан кое-что заподозрил, и знал: заяц ближе  не  подойдет.  Лис
ждал лишь, чтобы тот посмотрел в другую сторону. Приготовившись к  прыжку,
Каг так напряг мышцы, что  они  чуть  не  лопнули,  и,  наверно,  покачнул
какую-нибудь травинку; так как Калан, чтобы лучше видеть, встал на  задние
лапы.
     Прыгнув, Каг полетел, как  стрела,  выпущенная  из  лука,  но  Калан,
оттолкнувшись сильными задними ногами отскочил  в  сторону  и,  коснувшись
всеми четырьмя лапами земли, помчался от него с бешеной скоростью.
     У Калана тоже были детишки. Не тольно ради себя, но  и  ради  них  он
старался. Пока не кончился кустарник, Каг имел некоторое  преимущество,  -
ведь Калан мог бежать пока только по прямой, - и уже чуть не догнал зайца,
но тут начался лес с высокими старыми деревьями, и Калан  применил  старую
заячью уловку: бег зигзагом.
     С быстротой молнии сворачивал он между деревьями то влево, то вправо,
и лис, скрежеща от злости зубами, видел, что заяц на глазах удаляется.  Он
приложил все свои силы и ловкость. Но тщетно. Тут уже рассвело,  наступило
утро. Каг остановился.
     - Нет мне сегодня удачи, - тяжело дыша, пробормотал он. - Не  хватало
еще только, чтобы кто-нибудь унес мою добычу. Он пулей понесся обратно  и,
взяв курицу, побежал к лисьей крепости на берегу озера.
     Ему надо было пересечь широкую просеку, возле которой  вчера  вечером
он заставил Инь поесть  гуся.  Каг  не  любил  широкую  просеку:  она  вся
проглядывалась, и там на росистой траве, словно  отпечатанные,  оставались
его следы.
     Чтобы  осмотреться,  он  приостановился,  и  тут  -  холодная   дрожь
пробежала по его спине: самая опасная порода людей, егерь  с  молниебойным
ружьем шел по просеке прямо к нему. Следом за  ним  собака.  Егерь  что-то
мурлыкал себе под нос. А у Кага, спрятавшегося под кустом, мороз  пробирал
по коже.
     Но было бы ошибкой считать, будто он дрожал  сейчас  за  свою  шкуру.
Нет. В случае опасности - один прыжок, и лиса бы след простыл, к  тому  же
ветер дул в его сторону, и собака ничего не почуяла бы. Другого боялся Каг
и недаром.
     Егерь теперь громко распевал, и в его песне часто  повторялись  слова
"моя милая." За ним мирно плелась собака; она лишь раз остановилась. Тогда
егерь тоже остановился и спросил:
     - Ну что, старина?
     Собака стояла, дрожа всем телом, и смотрела на какой-то куст.  Л  Каг
думал:
     - Ах, надо же быть таким неосторожным дураком, как я!
     Егерь приказал собаке:
     - Вперед, Финанц!
     Она скрылась под кустом и принесла оттуда остатки от вчерашнего ужина
Инь, обглоданное гусиное крыло. Виляя  хвостом,  положила  крыло  к  ногам
хозяина.
     - Чтоб тебе взбеситься! - ругался про себя Каг;  он  с  удовольствием
перегрыз бы собаке горло.
     Егерь почесал за ухом и вместо "моя милая" сказал нечто другое,  чего
Каг не понял, да и к лучшему, что не понял, а потом егерь добавил еще:
     - Это гусь мельника. Постой, рыжая бестия!
     Но рыжая бестия не стояла, а лежала всего шагах в двадцати  от  егеря
и, если бы была человеком, то схватилась бы руками за голову.
     - Ищи, старина! Ищи! - Егерь погладил собаку по  голове,  и  она  уже
припустилась по следу, по вчерашним следам Инь и  Кага,  тащивших  в  нору
гуся.
     Скрежеща зубами, Каг смотрел вслед ей и егерю, пока они  не  скрылись
на откосе, ведущем к озеру. Несколько раз он вскакивал,  горя  нетерпением
последовать за ними и поглядеть, что они  будут  делать,  но  затем  вновь
испуганно жался к земле - ведь человек в любую  минуту  мог  вернуться,  и
хотя любовь к семье глубоко врезалась в его сердце,  жизнь  он  любил  еще
сильней.
     Тут уже начала высыхать роса. На цветах жужжали пчелы  и  уносили  на
лапках  желтые  шарики  пыльцы.  Громко  куковала  кукушка,  и  там,   где
пригревало солнышко, в воздухе струилось тепло. Зеленый дятел скрипел так,
как скрипят спицы в быстро вращающемся колесе, и нежно пел удод, чей голос
всегда доносится издалека, чуть ли не из минувших времен, и не говорит  ни
о чем, но если мы его не  слышим,  то  с  грустью  убеждаемся,  что  весна
прошла.
     Но всего этого Каг не слышал. Он слышал  только  биение  собственного
сердца и думал, что ожиданию не будет конца.  Он  было  успокоился,  когда
из-за холма появилась фигура егеря, но лес -  свидетель:  лисицы  в  таких
случаях обычно не очень-то радуются.
     Охотник громко пел, часто повторяя "моя милая", и  время  от  времени
гладил собаку,  которая  при  этом  пронзительно  гавкала  и  бесилась  от
радости.
     - Хорошо, старина Финанц. Мы их нашли, - сказал егерь. - Хозяин любит
старого пса. Вот обрадуется старший егерь! - И он  широкими  шагами  мерил
просеку,  которую  люди  прорубили  лишь  для  того,  чтобы  бедным  лисам
приходилось при каждом шаге быть начеку на этих  светлых  прогалинах,  где
нельзя ни самим скрыться, ни скрыть свои намерения.
     У Кага чуть отлегло от сердца, и он смотрел вслед егерю, который  уже
удалился, но еще слышно было его пение  и  похожий  на  веселый  смех  лай
собаки.
     Схватив курицу, Каг с быстротой ветра помчался к лисьей крепости.  На
бегу он с беспокойством обнаружил, что следы егеря и  собаки  ведут  прямо
туда. Все же он надеялся, что они обошли его хорошо замаскированный дом.
     Возле лисьей крепости  он  спрятался,  ведь  лисы  не  лезут,  очертя
голову, даже в собственную нору. Он посмотрел по сторонам и прислушался, -
ни подозрительного шороха, ни шума. Осторожно пополз он ко входу,  который
пока еще не был ему виден среди густого кустарника. Тут  Кагу  бросился  в
нос запах человеческих сапог и, подняв голову, он оцепенел.
     У входа  в  лисью  крепость  ветер  со  свистом  раскачивал  какое-то
страшилище, которое оставил там человек, чтобы стеречь нору,  пока  он  не
вернется. Каг с дрожью смотрел на колышущийся предмет  и  знал,  что  сюда
приходил Гладкокожий. Он слышал внизу возню Инь, слышал тихий писк  лисят,
но не мог сдвинуться с места, потому что при  малейшем  дуновении  призрак
шевелился и, таинственно шелестя, говорил: "Нельзя!". Сто раз готов он был
перепрыгнуть через загадочный предмет, но каждый раз  останавливался,  так
как налетал ветер и зловеще шуршало белое привидение, которое  было  всего
лишь газетой, оставленной там егерем, чтобы никто не  осмелился  выйти  из
лисьей крепости, пока не придут люди с собаками, ружьями,  лопатами  и  не
истребят семью Кага.
     Егерь увидел ведущие  в  нору  следы  и  решил,  что  там  все  лисье
семейство. Положив у входа бумагу,  он  поспешил  домой  с  новостью,  что
обнаружена лисья нора, которую давно искали, нора той лисы,  что  пожирала
гусей мельника, зайчат и многое другое, будто бы принадлежащее людям.
     Хитрый егерь знал, что бедняжка лиса  скорей  умрет  в  заточении  от
голода, чем  притронется  к  таинственно  шелестевшему  предмету,  который
распространял с ветром  отвратительный  запах  человека  и  был,  пожалуй,
способен - так думал Каг - убить беднягу лисицу.
     В лесу подул ветер. Бумага еще сильней зашевелилась, но,  как  видно,
не могла сдвинуться с места, поэтому, встав на задние лапы, Каг позвал:
     - Инь! Инь, я тут.
     Услышав зов, Инь, насколько могла, подползла  к  выходу,  но  даже  в
полумраке она увидела чудовище.
     - Что будет с нами, Каг? Что будет с нами? Сюда приходил  человек.  Я
вне себя от ужаса. Ты не можешь войти?
     - Разве ты не видишь, что здесь? - негодовал Каг. - Как мне войти?  А
вдруг в этом пугале вся сила человека, и оно задушит меня прямо у тебя  на
глазах? Ты должна выйти и вынести малышей, ведь Гладкокожий вернется.
     - Не могу, Каг, - захныкала Инь, - я боюсь,  очень  боюсь.  -  И  она
побежала обратно к лисятам, которые не знали о большой беде,  но  какой-то
смутный страх передался им от матери, и они притихли.
     Поднявшись на холмик, Каг все кругом обнюхал; опять спустился к норе,
но его знаменитая смекалка на этот  раз  ему  изменила,  -  ведь  у  входа
беспощадно шуршало и гнулось привидение, которое  человек  оставил  вместо
себя сторожить лисью крепость.
     Тут ветер забушевал. Закружил в воздухе прошлогодние  желтые  листья;
заскрипели сухие сучья на деревьях, и хрупкие листочки, шелестя, зароптали
на вихрь, который своим шершавым гребнем безжалостно прочесывал их.
     Каг  на  холмике  прислушивался  и  при  минутном   затишьи,   уловив
отдаленные голоса, вздрогнул,  и  от  ужаса  рот  его  наполнился  горькой
слюной.
     Но пока еще он не терял надежды. Не ошибся ли он? Снова спал ветер, и
тогда лис уже отчетливо различил человеческие голоса и собачий лай.
     В отчаянии бросился он к норе. Разразилась буря. Бумага  металась  и,
оторвавшись от палки, которую егерь воткнул в  землю,  огромными  скачками
понеслась в лес.
     Углядев и в этом хитрость, Каг все еще выжидал, но голоса раздавались
уже поблизости. Победив страх,  кинулся  он  в  родной  дом,  который  так
преданно любил. Стоявшая возле лисят Инь от испуга чуть  не  бросилась  на
мужа, когда он скатился вниз.
     - Выноси малышей! Выноси немедленно! Здесь человек.
     - А страшилище? - заскулила Инь.
     - Страшилище улетело. - Каг свирепо оскалил зубы. - Выноси, а то... -
И по  его  взгляду  было  видно,  что  он  растерзает  Инь,  если  она  не
послушается.
     Лисица в отчаянии стояла над теплой сопящей кучкой своих детенышей.
     - Неси этого. -  Подскочив  к  Инь,  Каг  сунул  ей  в  пасть  самого
красивого лисенка, Вука. - Оставь его возле озера, около  брошенной  норы.
Беги!
     Инь с Вуком в зубах исчезла, как тень. А Каг, дрожа от нетерпения, то
вскакивал, то ложился. Куда запропастилась Инь? Он поспепшл к  выходу:  не
идет ли она? Инь неслась со всех  ног.  Каг  отполз,  чтобы  впустить  ее.
Трясясь от ужаса, скатилась она в логово.
     - Каг, Каг нам конец... Они здесь! Над ними дрожала земля.
     Толчки все усиливались, и лисам  казалось,  у  них  отнимают  воздух,
солнечный свет. Они задыхались. Всемогущий человек готов был уже впиться в
них своими когтями. В них и в лисят.  Зловещий  скрежет  смерти  звучал  в
ушах, и Инь бросилась на землю, чтобы, глубоко зарывшись  в  нее,  выжить.
Сыпался  песок,  углублялось  логово,  но  Инь  лишь  выразила  этим  свое
отчаяние, как человек, который, упав в воду, хватается за  плывущую  рядом
шляпу.
     Вокруг лисьей  крепости  теперь  со  всех  сторон  доносились  удары.
Воинственным, пронзительным лаем заливались собаки. Забившись в угол,  Каг
с ужасом ждал, что будет, но теперь уже он трясся всем телом не только  от
страха, но и от смертельной ярости.
     В нем кипела жажда выжить, спасти малышей и бесследно исчезла прежняя
суетливость. Инь лежала, заслонив собой детенышей, и только по  тому,  как
беспрестанно вздымались ее бока, видно было, что она примет участие в бою,
если он завяжется.
     Они не сводили глаз со входа в нору.
     - Не пустить ли нам сначала Чуфи? - раздался голос егеря.
     - Можешь пустить обеих, - пробурчал еще кто-то. - Черт знает, сколько
их там.
     - Боюсь, господин старший егерь, им негде будет повернуться.
     - Ну, тогда давай Чуфи. Только бы  не  стряслась  с  ней  беда,  ведь
другой такой собаки не сыщешь.
     - С ней беда, господин старший егерь? Она вынесет их сюда, как жалкие
тряпки. Взять их, Чуфи!
     Старая такса ткнулась носом в нору. Она  почуяла  запах  врага,  и  с
дикой яростью лая, скрылась в лисьей крепости. Чем глубже она  забиралась,
тем глуше звучал ее злой беспощадный лай. Оба  охотника  ждали  с  ружьями
наизготове, - ведь нередко случается,  что,  перепрыгнув  через  собаку  в
логове - лисьей спальне и столовой, - которое бывает  иногда  величиной  с
огромную корзину, лиса выскакивает из норы. В таком случае  без  ружья  не
обойтись.
     Такса пробиралась все дальше, и ее лай уже едва долетал до людей.
     Каг видел, что в коридорчике сгущается мрак. С лаем спускался  старый
палач, и у Инь вся шерсть встала дыбом. Тревога за жизнь в них  обоих  уже
погасла, и осталось одно желание: кусать, вгрызаться зубами  и  мстить  за
лисят, которых тщетно они берегли, жалели, любили.
     Чуфи ввалилась в  логово,  и  ее  пронзительный  визг  услышали  даже
наверху.
     - Уже схватила! - засмеялся егерь.
     Глаза  таксы  еще  не  привыкли  к  темноте.  Не  заметив  Кага,  она
набросилась на Инь, которая показалась ей  тощей,  слабой,  неспособной  к
сопротивлению.
     Путь к бегству был открыт перед Кагом,  но  он  видел,  что  все  уже
потеряно, любимая Инь в беде, преданная ему Инь, которая родила прекрасных
малышей и вызывала зависть самых замечательных рыцарей среди лис.  Каг  не
мог допустить, чтобы растерзали его жену.
     Первый удар по морде собака получила от Инь.  Лисица  билась,  спасая
своих детенышей, и хотя Чуфи, вцепившись в нее мертвой хваткой, подмяла ее
под себя, Инь тут же прокусила кривую лапу таксы.
     А Каг - он отличался силой, - схватив Чуфи  за  шиворот,  оттащил  от
жены; его зубы, знаменитые лисьи зубы, впились в собачий загривок, и Чуфи,
отпустив Инь, стала с визгом взывать о помощи.
     Старший егерь услышал ее вой.
     - Ну вот, я ж говорил! Скорей пусти Фицко!  Если  с  Чуфи  что-нибудь
стрясется... - И он так посмотрел на егеря, что тому стало не по себе.
     Каг не отпускал Чуфи, истекавшую кровью, но  сильная  такса  изранила
ему всю грудь. Инь уже почти ничем не могла помочь мужу,  еле  живая,  она
загораживала детенышей, возле  которых  шел  бой;  однако  и  она,  собрав
остатки сил, вцепилась в Чуфи.
     Тут в логово спустился Фицко. Сначала он налетел  на  Инь,  укусившую
разок и его, но о  дальнейшем  ей  не  суждено  было  узнать:  пес  зубами
перегрыз ей позвоночник, и она мертвая упала возле лисят, которых защищала
до последнего дыхания.
     - Фицко! - прохрипела Чуфи. - Фицко, помоги мне, лис прикончит меня.
     Каг видел, что Инь, его  любимая,  погибла.  Страх  перед  смертью  и
злость слились у него в одно дикое сумбурное чувство и, притиснув  Чуфи  к
стене, он из последних сил кусал и кусал ее.
     Но ей на помощь пришел Фицко. Каг знал, что это  его  последний  бой.
Отпустив обессилевшую Чуфи, он сцепился с  Фицко.  Такса  впилась  Кагу  в
горло, но он напоследок содрал с ее морды целую полоску кожи; потом  огонь
жизни стал гаснуть в лисе, и когда такса встряхнула его так,  что  у  него
затрещали кости, он испустил  дух,  лишь  его  лапы  несколько  минут  еще
шевелились, точно он хотел убежать от чего-то, от чего убежать нельзя.
     Он уже  не  чувствовал,  как  Фицко  поволок  его  из  норы,  как  не
чувствовала этого и Инь. Кривоногий пес с окровавленной мордой вытащил  из
норы двух лисиц. Без всякой радости выслушивал  он  похвалы  и  только  по
привычке вилял хвостом, совершенно измученный после  сражения,  в  котором
Чуфи пострадала еще больше. Старая  такса  не  могла  пошевельнуться.  Она
слышала зов хозяина, но передние лапы у нее были  перебиты,  и  голова  не
поворачивалась.
     - Бери лопату! - распорядился старший егерь, - может, Чуфи где-нибудь
застряла. Надо же мне было тебя послушать. Такую чепуху только  ты  и  мог
присоветовать.
     - Ну, пожалуйста, господин старший егерь...
     - Молчи! За тысячу звонких монет я не уступил бы  Чуфи  даже  родному
брату.
     Огорченный егерь  копал  и  думал  про  себя:  "Разрази  громом  всех
лисиц!". Если Чуфи погибла, ему, конечно, нечего  соваться  с  просьбой  о
повышении по службе, лучше сбежать отсюда куда-нибудь. А  ведь  он  обещал
своей невесте к рождеству непременно сыграть свадьбу.
     Егерь рыл, пыхтел и очень сокрушался об участи Чуфи, что, впрочем, не
могло ей ничуть помочь.
     Потом пришли рабочие с лопатами, и  постепенно  открылась  вся  лисья
крепость, построенная Кагом с такой любовью для  себя  и  прекрасной  Инь,
которая теперь уже потухшим  взором  смотрела  в  пустоту,  и  над  ней  с
жужжанием кружил жук мертвоед.
     В логове нашли  Чуфи.  Она  была  еще  жива.  Старший  егерь,  крайне
раздраженный, но до последней  минуты  не  терявший  надежды,  стал  сразу
молчаливым и грустным. Он очень любил Чуфи. Когда она была еще щенком,  он
принес ее в кармане домой, и с тех пор их связывала крепкая дружба. Тщетно
звал он верного  друга.  Чуфи  лишь  скулила.  Вскинув  глаза,  порой  она
устремляла на  хозяина  такой  молящий  и  страдальческий  взгляд,  словно
говорила:
     - Прекрати мои муки! Пусти пулю мне в голову!
     И лишь по движению ее ребер было видно, что она еще  дышит.  Потом  и
дышать перестала, и над ней закружилась трупная  муха,  прекрасно  знающая
свой час.
     Старший егерь смотрел на помощника как на убийцу.
     - Гляди, Боршош, гляди, - проговорил он и, отвернувшись, стал  тереть
глаза, сказав, что туда попал комар.
     Но дело уже  шло  к  полудню,  а  комары,  как  известно,  среди  дня
исчезают.
     Егерь не осмеливался взглянуть на  своего  начальника.  Он  молчал  и
поднял опущенные до того глаза, лишь когда старший лесничий,  не  прибавив
больше ни слова, пошел домой. Позже нашли и лисят. Их было семеро, -  ведь
лишь Вука удалось спрятать матери, но, засыпанные землей, они не  подавали
признаков жизни.
     Один все-таки как будто шевелился. Стряхнув с него песок, егерь подул
ему в рот, и тогда лисенок открыл глаза.
     - Ну, ладно, может, ты  исправишь  то,  что  напортил  твой  отец,  -
пробурчал Боршош и сунул его в свою охотничью сумку.
     Он решил вырастить лисенка, приручить его и подарить старшему егерю.
     Потом Кага, Инь, лисят и Гуфи положили на  дно  ямы.  Вместе  с  ними
засыпали землей прекрасную лисью  крепость.  Нежно  обнимая  их  и  холмик
своими корнями, старый дуб  тихо  шелестел  на  ослабевшем  ветру,  словно
ничего не случилось.
     Егерь брел домой. В его сумке сидел лисенок, вокруг  смеялся  лес,  и
под кустами звенели ландыши.
     Он шел, понурив голову, иногда бормотал что-то, но слова "моя  милая"
точно вылетели у него из головы.
     Вук тем временем лежал в камышах на берегу озера и ждал мать,  а  она
все не шла. Не было рядом ни братьев, ни  сестер,  с  которыми  он  привык
играть.  Пробуждающимся  инстинктом  лисенок  чувствовал  какую-то   беду,
особенно когда слышал собачий лай, но не подозревал, что глаза, окружавшие
его, навеки закрылись.
     После того как шум стих и земля нагрелась на  солнце,  он  заснул.  А
когда проснулся, стало уже прохладней, ветер улегся и удлинились  тени  от
колышущихся камышей. "Когда же придет мама?" - думал Вук, и  когти  голода
впивались ему в живот.
     Порой над ним пролетала какая-то тень; он, моргая, следил за  ней,  и
рот его наполнялся голодной слюной, - ведь над ним проносилась дикая  утка
Таш, а вкус ее нежного мяса лисенок номнил так же хорошо, как  деревенские
детишки - вкус пряника с праздничной ярмарки.
     Но и другие тени мелькали в вышине. Клекочущие,  острокрылые,  плавно
качающиеся тени, от которых Вук прятался, хотя ему никогда не говорили, он
сам знал, что они опасны.
     Как травоядное животное не ест ядовитых растений и домашняя  птица  -
ядовитых ягод, так и лисенок, начав передвигаться  и  едва  открыв  глаза,
сразу умеет отличить добро от зла и  понимает  лисью  речь,  состоящую  из
звуков и движений.
     Свернувшись клубком на своем мягком  ложе,  Вук  ждал  с  нарастающим
нетерпением. Над озером цапли шумно ссорились  из-за  ночлега  на  высоком
дереве, стоявшем на берегу, - ведь уже сильно стемнело, и лягушачий  народ
уже исполнял свой обычный вечерний концерт.
     Вук не решался пошевельнуться. - За мной  придут,  -  подбадривал  он
себя, но эта уверенность  постепенно  ослабевала,  и  он  чувствовал,  ему
чего-то недостает, чего не могли уже восполнить мертвые,  покоившиеся  под
высоким дубом.
     Тени сливались, и шелестящее море камышей окутывалось серым  дыханием
сумерек. Стая диких уток пролетала над Вуком; он поднял голову,  но  сразу
опустил: враждебный гул нарушил покой  спящих  вод,  и  тут  же  где-то  в
воздухе крякнула утка. Выстрел прозвучал вдали, но в чутких  ушах  лисенка
он отозвался оглушительным грохотом.
     Вук, дрожа, прижался к земле, а утка, описав дугу,  упала  поблизости
от него в камыши. Он и ее испугался, но уже не так сильно, и подумал:  вот
обрадуется мать, когда он покажет ей Таш, у которой  замечательно  вкусное
мясо. Вук глотал слюнки, - он был уже очень голоден.
     Но мать все не шла. Смолкли шорохи, свистящий полет диких уток, гвалт
цапель;  только  лягушачий  народ  усердно  распевал  на  сотни   голосов,
гармонично сливавшихся в общий хор.
     Лисенок  зашевелился.  Когти  голода,  словно  колючки,  все  больней
впивались ему в живот, и ветер доносил дразнящий  теплый  запах  Таш.  Вук
дрожал от возбуждения. Он уже  справился  бы  играючи  с  живой  мышью,  с
кротом, но утка была слишком велика для него. Он пошел к ней, остановился,
снова пошел и, наконец, жалобно расплакался.
     - Я один, я маленький. Есть хочу, - тихо скулил он; потом все громче:
- Я один, я маленький. Что мне делать? Есть хочу!
     Тогда из-за холма, где было темно и вздыхали высокие сосны, отозвался
низкий голос:
     - Чей сын ты там, кровинка моя?
     - Я сын Кага и совсем еще маленький. Помогите лисенку Вуку!
     Чужая лиса побежала к расступившимся перед ней камышам, бесшумно, как
молчаливый вздох.
     - Иди ко мне, Вук, сын Кага, - прошептала она.
     Вук направился к незнакомке, но из-за голода он оставил Таш с болью в
душе. Тут над ним зажглись  два  живых  фонарика,  два  загадочных  лисьих
глаза, и незнакомка обнюхала Вука, маленького дрожащего лисенка.
     - Как же ты спасся? - спросила она.
     - Я не спасался, - всхлипнул Вук, - меня принесла сюда мама,  я  ждал
ее, но она не идет.
     Из его слов Карак, одинокая лисица, поняла, что лисенок еще не знает,
что у подножья высокого дуба лежат уже только мертвые.
     - Успеет еще узнать, - подумала она и вслух сказала:
     - Инь, твоя мать, не может придти за тобой. Она послала меня,  Карак.
Я тебе с родни. Пойдем со мной. Ты умеешь ходить?
     - Далеко от дома я еще не бывал, но все-таки ходить умею.
     - Ну, тогда пошли.  -  Карак  сделала  несколько  шагов,  но  Вук  не
тронулся с места.
     - Ты не понял? Иди, иначе я задам тебе трепку!
     - И... и Таш мы тут бросим? - принялся снова всхлипывать Вук.
     - Какую Таш? Где она? - разозлилась Карак,  решив,  что  зто  детские
фантазии.
     - Над водой что-то прогремело, - с восторгом объяснил Вук,  -  и  Таш
упала возле меня. Я даже сейчас чувствую, там ею пахнет. - И влажный лисий
нос точно указал направление.
     Карак тоже принюхалась, но ничего не учуяла в неподвижном воздухе.
     - Черт знает, что ты чувствуешь! - ворчала Карак. - У меня  нос  тоже
не деревянный...
     - Но я чувствую, - настаивал на своем страшно голодный лисенок.  -  И
покажу.
     - Ну, покажи, - вышла из терпения Карак. - Но если там Таш  уже  нет,
то я выдеру тебя, предупреждаю заранее.
     Вук усердно перебирал ножками, шелестя сухими камышами,  а  Карак  не
спеша шла за ним. Вскоре она подняла  голову.  Налетевший  ветерок  принес
запах утки. Покачав головой, она подумала:
     - Кровь старого Кага! Еще не видно малыша в молодой травке,  а  такой
нюх. Карак, старая лиса, ты приобрела клад, так береги его.
     - Постой, сынок, - сказала она погодя. - Ведь еще  на  вершине  холма
почуяла я запах Таш, но хотела тебя проверить.  Вижу,  нюх  у  тебя  будет
хороший. А теперь пропусти меня вперед. Вдруг она от тебя улетит.
     Но утка не могла улететь. Она уже испустила дух.  Дробь,  как  видно,
попала ей не только в крыло. Она была еще тепленькая.
     Карак тоже была голодна, но не забыла о  Вуке,  -  дала  ему  большие
куски и только дивилась аппетиту лисенка.
     Лягушки звонко распевали, над озером с шумом носились  летучие  мыши,
звезды смотрели в озеро, и в самой глубине вод отражались их яркие лики.
     От утки остались одни перья, и Вук  удовлетворенно  облизывал  уголки
рта. Он привык к запаху Карак и,  поскольку  был  сыт,  считал  ее  старой
знакомой.
     - А теперь пойдем, - сказала лиса, потягиваясь. - Ты  хотел  есть,  я
накормила тебя. Надо идти, ведь я живу далеко; и у меня есть еще и  другие
дела.
     Вук своими маленькими ножками делал  пять  шагов,  пока  Карак  один.
Старая лисица пошла помедленней и спросила его:
     - Ты не устал? Мы можем отдохнуть.
     - Нет, не устал, - сопя ответил  лисенок,  -  но  все-таки  отдохнуть
неплохо. - И он растянулся на склоне холма, по которому  они  поднимались;
на их пути то здесь, то там торчали  головы  белых  камней,  сверкающих  в
лунном свете.
     Подъем становился все круче, каменистей,  высокие  деревья  сменялись
низкорослыми, и приходилось огибать большие кусты ежевики и  встречающиеся
иногда раскидистые кусты можжевельника.
     - "Так" Вуку идти трудно, - пыхтя пожаловался он.
     - А как ты хотел бы? - улыбнулась Карак.
     - Когда голова вниз  опущена,  -  объяснил  он,  -  то  она  тяжелая.
Видно...
     Лисенок никогда раньше не взбирался на  гору,  а  эта  была  довольно
крутой.
     - Спешить нечего, - Карак добродушно растянулась на земле, - мой  дом
уже недалеко.
     Глубокая  мирная  тишина  царила  вокруг.  Внизу   темнел   лес.   Он
таинственно шумел, и где-то далеко в деревне пропел полночь  петух.  Может
быть, как раз тот, который заманил Кага, когда он, бедняга, чуть не  попал
в пасть к Вахуру.
     - Что за красивый голос у этого... как  его  там,  -  поднял  лисенок
голову. - Я никогда еще не слыхал ничего подобного.
     - Если будешь умницей, - засмеялась Карак, - я  принесу  такого  "как
его там", но уже без голоса. Стоит лисе поймать Курри (так его зовут, черт
побери), как он теряет голос. Каг, твой отец, конечно, приносил  тебе  эту
птицу, но она уже не пела, и поэтому тебе незнаком ее голос. На  голове  у
Курри мясистый гребешок, а жену его зовут Ката.
     Подумав немного, Вук сказал:
     - Кажется, я его знаю; больше всего люблю от  него  ножки  и  грудку.
Голову нет.
     - И я тоже, - заметила  Карак,  -  но  из-за  этого  мы  с  тобой  не
поссоримся. Ноги у тебя отдохнули?
     - Давно уже, - храбрился Вук. - А далеко этот Курри?  -  спросил  он:
ведь с заманчивыми мыслями о петухе нелегко было расстаться.
     - Для тебя далеко. - Карак пошла дальше. - А теперь мы  уже  дома,  -
прибавила она, и Вук без предупреждения понял, что разговору конец.
     Он бесшумно крался по следу  Карак.  Выбравшись  из  густых  зарослей
ежевики, они вышли к вершине, и перед Вуком открылся незнакомый мир.
     Отвесная скалистая  стена  белела  в  лунном  свете,  и  рядом  зияла
пропасть. Сидя в тени, Карак и Вук прислушивались; лисий  закон  запрещает
опрометчиво входить даже в собственный дом.
     Царило полное безмолвие.
     - Здесь тебе не пройти, - повернувшись к  лисенку  сказала  Карак,  -
ведь даже мне приходится быть осторожной. Я тебя понесу.
     Вук покорно подставил спину, и Карак бережно взяла его в свои  острые
зубы.
     Старая лиса осторожно шла по узкому карнизу.  В  жилах  Вука  застыла
кровь,  над  такой  страшной  бездной  они  пробирались,  но  он  все-таки
расслабился, зная, что от него сейчас требуется одно: не шевелиться. Потом
тропку пересекла метровая трещина. Карак чуть ли не перелетела через  нее,
и Вук зажмурился, стукнувшись головой о  скалу.  Когда  он  открыл  глаза,
Карак завернула в небольшую расселину, не видимую ни снизу, ни  сверху,  и
опустила его на землю.
     - Мы дома. Иди за мной.
     Узкая расселина постепенно расширялась, и они  добрались  по  ней  до
большого логова с идущими направо и налево ходами, где  поместилось  бы  и
два  десятка  лисиц.  Тускло  мерцал  лунный  свет,  и  Вук  с  изумлением
огляделся.
     - Тут замечательно, - удивленно сказал он, - а я зашиб  себе  голову.
Здесь очень хорошо пахнет. Точно тут есть что-то такое...
     - Тут всегда что-нибудь есть, - похвасталась Карак и, достав половину
зайца, поделилась с лисенком, который наелся до отвала.
     - Мне нравится здесь, - погодя прокряхтел он, -  здесь  прекрасно.  Я
как будто и не ушиб голову. А теперь мне хочется спать.
     - Ну и спи, - улыбнулась Карак. - Сюда никто не может  добраться.  Ни
Гладкокожий человек, который стремится все у нас  отобрать  и  съесть,  ни
собака Вахур, эта продажная тварь. Не выходи отсюда, пока я не вернусь.
     В одном углу логова была целая куча сухих  листьев,  занесенных  туда
ветром. Растянувшись на них, Вук сквозь сон видел, как Карак прошмыгнула в
щель между скалами.
     Ночь миновала. Вместо дрожащего мерцания луны  в  расселину  проникла
сперва серая мгла, потом живые пробуждающие лучи солнца. Но Вука даже  они
не разбудили.
     Тут что-то заслонило свет, и Карак вползла в логово,  держа  в  пасти
Курри, который и на этот раз потерял голос где-то по дороге.
     Старая лисица подняла не больше шума, чем легкий ветерок;  Вук  и  не
проснулся бы, но запах петуха разнесся в воздухе, и  малыш  повел  во  сне
носом.
     Карак ласково посмотрела на чуткого лисенка, который,  открыв  глаза,
сказал:
     - Здесь очень хорошо пахнет, и Вук хочет есть.
     - Ешь, ешь, сынок, - поощряла его Карак, - для  этого  я  и  принесла
Курри, который своим пением меряет длину ночи.
     - Я люблю Курри, - пробормотал Вук,  набивая  живот  подсунутыми  ему
кусками.
     Наступило молчание. Изредка похрустывали косточки, и  над  скалами  с
клекотом кружили два сарыча. Вук прислушивался.
     - Они нас не тронут? - насытившись и облизывая рот, спросил он.
     - Нет. Кричат птицы Кие, они подстерегают Цин, мышиный народ, нам  до
них дела нет.
     Воздух стал согреваться. Курри был почти уничтожен, и Карак  затащила
остатки от него в дальний угол, потому что Вук уже только смотрел на  них,
а есть больше не мог.
     - Давай спать, - зевая сказала она. - Ты тоже поспи, ведь  скоро  уже
ты вырастешь, а взрослые лисы больше спят днем.  Когда  проснешься,  ни  в
коем случае не шуми, а если поднимешь меня, я тебя укушу.
     И она закрыла глаза.
     Потом, пока солнце медленно проплывало над двумя лисами,  они  крепко
спали, лишь плавно вздымались их бока.
     Первым проснулся Вук - у него подвело животик, -  но  он  не  решался
пошевельнуться: ведь Карак запретила ему. Он смотрел на вход в логово, где
иногда скользили тени, и ему хотелось узнать, что зто  за  тени.  Каменный
уступ у входа освещало теперь солнце, и лисенок жадными глазами глядел  на
гревшуюся там большую ящерицу Чус с зеленой спинкой. Каг, его отец, иногда
приносил ему таких ящериц. Они были помельче, но мясо у них  вкусное...  а
сейчас нельзя даже пошевельнуться.
     Карак крепко спала, лишь перебирала изредка  во  сне  ногами,  словно
бежала.
     Вук подумал немного, а Чус тем временем спряталась в щель. Солнце уже
ушло с каменного уступа, и лисенок снова заснул.
     Проснулся он оттого, что Карак зашевелилась. В глазах  старой  лисицы
не было и следа сна, и Вук вскочил, словно сроду не спал.
     - Здесь была Чус, - сообщил он. - Спинка у нее зеленая. Но я побоялся
шуметь. Мясо-то у нее вкусное.
     - Брось, сынок, - улыбнулась Карак, - авось проживем и без Чус. Да ты
все равно не сумел бы ее поймать. Чус проворная, и там за ней  трещина.  Я
уже пробовала, - махнула она лапой. - Не стоит с ней возиться. Иди, сынок!
- Она вытащила остатки петуха. - Поедим то, что осталось от Курри,  небось
вечером что-нибудь перепадет нам.
     Петушиного мяса было на один зуб, но червячка они заморили.
     Потом издалека донесся шум. Крики человека, звон бубенчиков  и  свист
кнута.
     - Слышишь? Это Гладкокожий, человек! - проворчала Карак. -  Не  может
он не шуметь! Орет на весь лес и считает, что все  ему  принадлежит.  Всех
подряд убивает, и мы лишь его боимся. Некоторые люди ходят с  молниебойной
палкой и способны убить тебя даже на расстоянии. Берегись их!
     - Сюда не придет человек? - содрогнулся от страха Вук.
     - Куда ему, - торжествующе засмеялась Барак, - ведь он ходит на  двух
неуклюжих ногах, как аист Келе, тот, что ищет  на  лугу  Унку  и  живет  в
деревне вместе с людьми.
     - Не обижают его люди?
     - На что им аист? У  него  только  ноги  да  шея,  а  мясо,  говорят,
вонючее.
     - А нас зачем люди обижают? - встревожился лисенок. - Они едят нас?
     - Черта с два! Им просто жалко уступить нам то, что мы едим, ведь они
считают, все принадлежит им: и Курри, и Калан, и Таш, и все  прочее.  Люди
любят то же, что мы, и убивают нас, чтоб им больше досталось. И наша  шуба
нужна им, потому что они гладкокожие, как Унка, и  будут  мерзнуть,  когда
затвердеет хребет вод. Но на то темнота, чтобы скрывать нас. На то  у  нас
четыре ноги, чтобы люди нас не догнали, и нос, чтобы мы  издали  чуяли  их
приближение, ведь хороший лисий нос издали чует их, таких дурно  пахнущих.
Люди завистливые, поэтому ненавидят свободный лисий  народ.  Сильные,  как
корова Му, у которой они даже молоко крадут, и мы не  можем  справиться  с
ними, избегаем этих врагов и отнимаем у них все, что возможно. У людей нет
ни носа, ни ног, ни глаз,  ни  ушей,  только  огромный  рот.  И  это  наше
счастье, иначе давно погиб бы свободный лисий народ. И все же  остерегайся
людей! Их и Вахура, который предал свободный народ и одолжил человеку свой
нос. А теперь давай оглядимся немного, ведь ты будешь жить со  мной.  Мать
мне отдала тебя.
     Вук в упор смотрел на лису. Какая-то печаль разлилась в воздухе.
     - А папа, мама, братишки и сестры будут приходить к нам?
     - Нет. Ты их забудешь. И ненавидь Гладкокожего: он погубил их.
     Лисенок сел. Он почувствовал горечь во рту  и  навсегда  возненавидел
человека. Холодок пробежал по его спине, и  старые  воспоминания  о  доме,
подернувшись туманом, стали причинять боль. Вокруг  него  гулял  бездушный
ветер, в котором не было теплоты Инь, силы Кага, игривости его  братьев  и
сестер. Вук сидел тихо, глядя в пространство, и  в  его  смутные  ощущения
закралась тоска сиротства.
     - Пойдем! - Карак сердечно ткнулась  в  него  носом.  -  Ты  забудешь
родных. Надо жить. Научиться уловкам свободных лис и показать  гладкокожим
тварям, что род Вука сильней, чем они.
     Тут солнце зашло за холмы, и в тени стало прохладно. Карак  перенесла
Вука через трещину в скале и отпустила на отвесном карнизе.
     - Здесь ты уже можешь идти.
     На  вершине  холма  они  остановились.  Посмотрели  вниз  на  долину,
подставив носы слабому ветру, принесшему с собой живые, теплые запахи.
     Скудные воспоминания лисенка уже очистились от тоски, и он сказал:
     - Кто-то идет. - И растянулся на земле.
     Старая лисица, хотя не слышала ни  звука,  невольно  последовала  его
примеру. Она в недоумении толкнула Вука, и он  указал  носом  на  один  из
кустов:
     - Там!
     Возле куста мелькнуло в сумраке что-то белое. Карак уже  поняла,  что
это кошка Мяу,  которая,  покинув  деревню,  присоединилась  к  свободному
народу. Она предпочитала не связываться с кошкой: хотя у нее вкусное мясо,
но когти острые, и Карак знала лису, у которой Мяу выцарапала один глаз.
     Кошка так тихо кралась, что  старая  лисица  даже  теперь  ничего  не
слышала, но белая  жилетка  Мяу  мелькала  под  кустом,  где  она  искала,
наверно, гнездо, а может быть, подстерегала живущую там мышку.
     Стояла глубокая, напряженная тишина. Вук из любопытства, чтобы больше
увидеть, выставил голову, но тотчас пригнул ее, потому что Мяу зашипела  и
через мгновение уже смотрела на лисиц с дикой груши.
     - Как будто можно идти, - поднялась Карак.  -  Мяу  в  темноте  видит
лучше, чем мы, и заметила твои глаза. Теперь уже до утра не спустится  она
с дерева. Запомни, когда стоишь перед добычей, надо опускать глаза,  иначе
тебя приметят. А не добудешь еды, станешь слабым, как безногая змея Ши.  В
темноте горят наши глаза и сверкают зелеными огоньками, как крылья у  жука
Жу, живущего на цветах. А мясо у Мяу замечательное, да, ты свалял  дурака.
- Она потрепала Вука за уши, и ему стало очень стыдно.
     Но про себя Карак радовалась, что не надо сражаться  с  Мяу,  которая
недешево отдает свою шкуру.
     У подножья холма  лисы  снова  приникли  к  земле.  Перед  ними  тихо
струился ручей, и на его берегу самозабвенно распевал лягушачий народ.
     - Ступай, попробуй поймать Унку, - сказала Карак. -  Если  что-нибудь
стрясется, крикни только.
     Лисенок вышел в первый раз на охоту. Карак знала, что он еще мал,  но
хотела испытать знаменитую кровь деда Вука.
     Малютка Вук с древней лисьей повадкой крался к берегу, и глаза  Карак
сверкали от радости:
     - Он будет первым среди лис!
     Вук скользил, как ветерок, даже росинки не сбил с  травы.  Мышцы  его
маленьких лапок напряглись, и он чувствовал  только  первобытную  прелесть
охоты. Он забыл печаль, забыл Карак и  Мяу,  за  которую  недавно  получил
нахлобучку, и его преследовало лишь одно желание:  поймать  Унку,  которая
считает, что раз у нее большой рот, то надо и петь.
     Добравшись до берега, он, помня совет Карак, прикрыл глаза.
     В  низине  над  ручьем  дул  небольшой  ветерок,  и  шерсть  у   Вука
взъерошилась от радости, когда среди прочих запахов он  обнаружил  теплый,
резкий запах Таш. Он не думал уже об Унке. В пылу охоты  лисенок  осмелел.
Правда, он спугнул Мяу, но теперь покажет Карак свою ловкость.
     Вук скользил по берегу, как частица мглы, без голоса, без тени.
     Запах Таш становился все более теплым и живым. Дикая утка  была,  как
видно, совсем недалеко.
     Глаза у лисенка то широко раскрывались, то сужались. Он  спустился  к
ручью, так как еще дома слышал, что утки спят на воде.
     Лягушки старательно распевали, ручей казался неподвижным,  как  вдруг
Вук обнаружил Таш почти у себя под носом.
     Это был ответственный момент. Лисенок замер, и ему почудилось,  будто
утка приближается к нему, хотя это  его  толкал  к  ней  древний  инстинкт
крови, охоты. Высмотрев, как удобней схватить ее за горло,  он  понесся  с
быстротой молнии.
     Наевшись вечером рыбешек, Таш спала. Когда Вук  прыгнул  на  нее,  ей
показалось,  что  это  обрушилось  небо.  Она  хлопала  крыльями,  пытаясь
взлететь, но потом перед ней потемнела сверкающая на воде рябь, потому что
Вук перегрыз ей горло и подмял ее под себя  в  мелководье  ручья,  который
раньше служил Таш колыбелью.
     Утка больше не шевелилась, и Вука потрясла одержанная победа.  Борьба
была бесшумной и короткой, но он все же надеялся, что ручей разнесет весть
о том, что сын Кага, Вук, которого едва видно  в  молодой  травке,  поймал
Таш. Таш, чуткую, как сова Ух, которая только днем спит немного и,  кстати
говоря, в затруднительных случаях обычно дает советы лесному народу.
     Правда, Мяу он проморгал, но она была бы слишком крупной добычей  для
такого маленького лисенка.
     Вытащив  Таш  на  песчаный  откос,  Вук  присел  возле   нее,   чтобы
отдышаться, - ведь утка  оказалась  очень  тяжелой,  и  почувствовал  себя
важным, взрослым лисом.
     - Что скажет Карак? - думал он и заранее радовался ее похвалам. - Она
уже идет. - Вук посмотрел на берег, откуда доносились как будто ее шаги.
     Он лег, закрыв собой утку, чтобы старая лисица не сразу ее заметила.
     Но тут, почуяв незнакомый запах, лисенок  вздрогнул.  Это  был  запах
чужой лисьей норы, значит другая  лисица  кралась  к  нему  средь  высокой
травы.
     - Почему не идет Карак ? - заволновался  он.  -  Ведь  она,  наверно,
слышит, что кто-то чужой пробираетсн по берегу.
     Но он не стал кричать; ждал, что будет.
     И появилась чужая лисица. Она  остановилась  поодаль,  и  Вук  увидел
блеск ее зеленых глаз.
     Поняв уже,  что  имеет  дело  с  детенышем,  она  подошла  поближе  и
набросилась на Вука:
     - Чей ты сын и что тебе надо в моих охотничьих угодьях?
     Глаза лисенка засверкали от гнева, и он крепко прижал  к  себе  утку,
свою первую добычу, готовый биться за нее не на жизнь, а на смерть.
     - Я Вук, сын Кага, и не отдам тебе Таш. Я ее поймал. Она моя. - И  он
встал, оскалив маленькие зубки.
     Большая лисица засмеялась недобрым смехом:
     - Сопляк! Ты еще гордишься  своим  родом!  Про  старика  Вука  только
сказки, верно, рассказывают, а твой отец  навеки  прикусил  язычок,  когда
кривоногий палач в него вцепился. Если ты не уберешься  подобру-поздорову,
я тебя искупаю в ручье, точно ты большеротая, пучеглазая Унка. Проваливай!
     Вук и теперь не позвал Карак, а чужая лисица уже устремилась к  нему,
чтобы, отобрав Таш, столкнуть его в воду, которая разнесет весть не только
о его прежней славе, но и о позоре.
     Вдруг подул ветер,  и  чужая  лиса  остановилась.  Глаза  ее,  злобно
сузившись, стали маленькими и колючими, как звезды зимой.
     - Значит, ты сын Кага? -  медовым  голосом  продолжала  она.  -  Внук
великого Вука и племянник Карак, которую я ценю выше всех. И ты уже поймал
Таш. Удивительно! Конечно, Карак тебя научила! Не правда  ли?  Она  теперь
первая среди лис, и эти угодья ей принадлежат. Я только  пробегала  здесь.
И, пожалуйста, передай Карак, что на днях я собираюсь  наведаться  к  ней,
попросить разрешения...
     Вук, стоявший на откосе ниже, чем чужая лиса, не понимал, отчего  она
так присмирела. Раньше она даже в воду хотела его  столкнуть.  Но  тут  на
берегу сверкнули глаза Карак, и, напав на чужую лису, она чуть не сбила ее
с ног и основательно оттрепала.
     - Спасай свою паршивую шкуру, Шут, пока не поздно! - закричала Карак.
- У тебя такой  же  язык,  как  у  гадкой  холодной  змеи  Ши,  пожирающей
птенчиков.  Ты  искусала  бы  этого  детеныша,  если  бы  не  почуяла  мое
приближение, но тут заработал иначе твой язычок, ядовитый и холодный,  как
брюхо Унки!
     Она еще раз наподдала Шут, и та, скуля, скрылась в  камышах,  крикнув
напоследок дрожащим от злобы голосом:
     - А, ну погодите! Эй, Карак, беззубая собака! Я  еще  повстречаюсь  с
твоим племянничком, внуком знаменитого Вука, и спущу с него  шкуру!  Пусть
ворон Кар выклюет вам глаза и вас съедят черви! А, ну погодите!
     Вук едва успел придти в  себя  после  всех  событий,  как  Карак  уже
подползла к нему.
     - Не обращай на нее  внимания,  -  сказала  она.  -  Это  Шут,  самая
презренная из лис; у нее нет хвоста,  потому  что  она  попала  в  капкан,
поставленный человеком. Она не забрала Таш?
     - Шут хотела отнять  ее  у  меня!  -  негодовал  Вук.  -  Пусть  сама
попробует поймать.
     Карак думала, Шут со страху кинула утку, и лишь  теперь  поняла,  что
это добыча Вука. Она остолбенела. Маленький лисенок превзошел самого себя.
     - Молодец, Вук! - похвалила она его. - Придет  еще  время,  когда  ты
всех нас заткнешь за пояс, и, пожалуйста, не забывай тогда старушку Карак.
Но пока что ты еще многому, конечно, должен научиться, - погодя  прибавила
она, чтобы лисенок не зазнавался.
     Потом Вук поймал шутя еще пару лягушек, направлявшихся домой.
     - Тебе надо поспать, - сказала Карак, - а у меня есть еще дела, но  к
утру я буду дома.
     С Вуком в пасти она перескочила через трещину  в  скале  и,  отпустив
его, сразу повернула назад.
     - Отсюда ты уже сам донесешь Таш. И, если проголодался, съешь от  нее
кусок.
     Ночь уже клонилась к концу.
     Присев  на  краю  обрыва,  Вук  всматривался  во  мрак,  ставший  ему
знакомым, словно он невесть сколько лет ходил по ночам, хотя родился  лишь
этой весной.
     Но ходили темными  ночами  Каг  и  другие  лисьи  предки,  и  в  Вуке
проснулся инстинкт, точно ожили чужие воспоминания. Счастливый  и  усталый
притащил он Таш в логово и, положив ее рядом с собой, тут же уснул.
     На второй, третий день и в  последующие  дни  рассветы  и  ночи  были
похожи друг на друга. И недели тоже были похожи друг на  друга.  Вук  рос,
набирался сил и в окрестностях логова охотился уже  самостоятельно.  Карак
не могла надивиться, как быстро он мужал.
     "Бедняга Каг, вот бы ему взглянуть на сына", - думала она.
     А тем временем выросла трава на лугу. Лес озими колыхался, как вода в
озере, где жила выдра Лутра. Птицы, вьющие гнезда на земле,  учили  летать
своих птенцов, и тщетно искала их змея Ши, злобная и холодная, как  железо
капканов, которые Вук обходил стороной. Однажды Карак сказала ему:
     - Утром мы не пойдем домой, в нашем логове очень жарко, и к  тому  же
там нет покоя от маленьких черных  прыгунов.  Целый  день  только  и  знай
чешись.
     И тогда на заре обе лисы забрались в  высокую  пшеницу,  шумевшую  на
ветру возле леса.
     Пшеничные стебли послушно расступились, чтобы лисы не  затоптали  их,
но перед тем, как снова сомкнуться,  покачали  головами,  -  ведь  они  не
любили пускать чужих в свой мирно шелестящий край.
     Это был мир новый для Вука, который следовал за Карак, как  маленькая
тень большой лисицы. Посреди поля несколько  зеленых  кустиков  карликовой
бузины, качаясь, баюкали себя. Там и остановилась Барак.
     - Кажется, здесь будет неплохо. И тенек, и нас не заметят ни ласточка
Чи, ни серая ворона Кар, которые, завидев  нас,  злобно  кричат,  хотя  мы
сроду их не обижаем.
     Бузина цвела, и Карак сморщила нос:
     - Цветы эти  такие  вонючие,  но  скоро  запах  пропадет  и  вырастут
маленькие зеленые ягоды. - Потом она растянулась  на  брюхе  в  тени,  где
веяло только чистым дыханием пшеницы.
     Под бузиной лисы вырыли для себя яму корытцем и таким образом освоили
местность.
     Местечко  оказалось  очень  хорошим.  Правда,   несколько   раз   они
искупались под дождем, и  в  непогоду  ветер  с  рокотом  гулял  по  полю,
которое, свистя, причитало, но гроза проходила, лисы высыхали на солнышке,
и стебли пшеницы снова выпрямлялись, хотя головки у нее стали  уже  такими
мучительно тяжелыми, словно она непрерывно думала о чем-то.
     Вук познакомился уже с деревней и  обошел  все  места,  где  когда-то
ходил Каг. Часто ему казалось, будто он  не  впервые  попал  сюда,  а  все
давным-давно ему знакомо, хотя он родился лишь этой весной.
     Он познакомился с Вахуром, великим охотником, познакомился с  егерем,
который разгуливал в зеленом костюме с молниебойной палкой за  спиной,  но
лисенок не боялся их и умел их избегать, - ведь о его  чутье  лисий  народ
уже рассказывал чудеса. Вук никогда не оставлял  после  себя  следов  и  с
улыбкой обходил железнорукие капканы,  зная,  что  в  них  заключена  сила
Гладкокожего.
     Люди подозревали в краже кур и уток соседей и очень сердились, потому
что из-за еды они завидуют не только лисицам, но и друг другу.
     А Вук жил, словно епископ, у которого, говорят, каждый день на  столе
вкусный гусь или утка. Карак  теперь  только  прогуливалась,  как  сторож,
который, как всем известно, живет лучше всех на свете, не считая епископа.
     И она толстела благодаря Вуку.
     Но вот наступили очень жаркие дни. Усики у  пшеницы  позолотились,  и
стебли затвердели, а это признак старости. Созрела пшеница.
     Вук уже слыл бравым парнем среди лис.
     Он встречался и с Шут, бесхвостой  лисой,  но  она  уже  не  решалась
наподдавать ему, потому что Вук скалил острые зубы. Шут лишь поносила  его
на все лады, но он не  обращал  на  нее  внимания,  зная,  что  она  самая
презренная среди лисиц.
     Однажды вечером, пробегая  по  опушке  леса,  Вук  очутился  у  дома,
огороженного забором. В воздухе носился запах Вахура,  но  чувствовался  и
тяжелый дух домашней птицы. В окнах еще горел свет, и  возле  дома  стояли
две сосны такой высоты, что на их вершинах, казалось, покоились  небольшие
звездочки.
     Вук растянулся на земле. От Карак он слышал, что здесь  живет  егерь,
разрушивший лисью крепость на берегу озера,  и  в  сердце  лисенка  кипела
теперь жажда мести.
     - И не думай ходить туда, - увещевала его Карак, -  иначе  погибнешь.
Я, конечно, только издали видела этот дом, но, по словам стариков,  вокруг
него сплошные капканы; дом стережет целая  семья  Вахуров,  и  Гладкокожий
разгуливает с  молниебойной  палкой;  взбредет  ему  в  голову,  так  всех
истребит.
     Вук  содрогался  в  душе,  но  опасность  его  не  останавливала.  Он
полагался на свой нос, глаза и ноги. Нет, он  не  уйдет  отсюда,  пока  не
перехитрит егеря и не поживится у  него  чем-нибудь.  Это  будет  поистине
славное дело! Для сына Кага откармливает Гладкокожий жирных уток  и  утром
задаст трепку Вахуру, никудышнему сторожу. О  таком  подвиге  лисий  народ
будет рассказывать легенды своим детям, которые разнесут молву, что  среди
них снова появился великий Вук.
     Дом постепенно погрузился в молчание и ночную тьму. Вук  слышал  шаги
Вахура и его сородичей и видел, что окна закрыли глаза. Далеко  в  деревне
лаяли собаки, им изредка  вторили  Вахур  и  его  дети,  но  потом  и  они
замолкли.
     Ветер дул со стороны дома, и Вук безошибочно чуял, какая  собака  где
лежит. Обойдя вокруг забора,  он  нашел  несколько  щелей,  через  которые
ничего не стоило пролезть. Но он не торопился. Лазейки были незнакомые,  и
за забором  мог  стоять  капкан,  хотя  холодный  запах  железа  нигде  не
чувствовался.
     Немного погодя он отчетливо услышал сопение собак, и  когда  раздался
первый крик петуха, Вук прошмыгнул через щель, что была  дальше  всего  от
дома.
     В саду он на минутку остановился. В рассветном сумраке  все  казалось
таинственно огромным, но как на первой охоте когда-то его  влекло  к  Таш,
так и теперь влекло к опасности.
     Он пополз вдоль забора. В конюшне пофыркивало несколько лошадей, и  в
свинарнике храпела свинья Чав. Ей снилось,  будто  человек  кормит  ее  из
любви к ней.
     Птичник был заперт на замок, и  окно  забрано  решеткой.  На  тутовом
дереве довольно высоко спали цесарки. Лисенок внимательно осмотрел двор  и
еще больше возненавидел егеря.
     "Все у него есть, - думал он, - почему ж он преследует нас?"
     Вук был еще молод, он, конечно,  не  знал  и  не  мог  знать,  что  у
человека первобытный инстинкт охоты такой же древний, как у лисы.
     Тут что-то белое зашевелилось возле хлева.  Вук  приник  к  земле,  -
белое пятно приближалось. Даже с закрытыми глазами он  понял  уже,  что  к
нему идет Мяу. И подумал: поймать, что ли, ее? Но  не  поднимет  ли  кошка
шума? Хотя она безусловно боится  лисы,  но  опасность  порой  придает  ей
смелости, и когти у нее тогда такие же быстрые, как танцующий в  солнечном
луче жук Жу с блестящей спинкой.
     Лисенку повезло. Ангорская кошка Мяу,  любимица  егеря,  мягкая,  как
мох, даже мяукнуть не успела, когда Вук схватил ее.
     После того, как Мяу бездыханная  вытянулась  на  земле,  он  повертел
головой, но не уловил никаких подозрительных шорохов.  Возле  дома  сопели
сытые собаки. Лисенок презирал  этих  слуг,  которые  вместе  со  свободой
лишились и слуха и нюха.
     Прихватив Мяу он пошел прочь. Прежде чем юркнуть в щель,  остановился
и, опустив кошку на землю,  прислушался,  -  ведь  за  оградой  его  могла
подстерегать опасность. Но на Вука  веяло  легким  ветерком  и  молчанием,
которые ясно говорили, что все в порядке.
     - Дурачье, - пробормотал он, торжествующе оглядываясь,  -  я  прихожу
сюда, когда хочу!
     Он собирался уже уйти, как вдруг в углу сада  сверкнули  два  зеленых
огонька, пара внимательных неподвижных глаз.
     Вук вздрогнул и почти слился с землей.  В  углу  за  решеткой  горели
яркие лисьи глаза. Он не знал, что делать. Медлить было нельзя, но  он  не
мог пошевельнуться, пригвожденный к месту этим горящим взглядом.
     Вук хорошо разглядел железную решетку и  сразу  понял,  что  на  него
смотрит лиса-пленница, запертая  человеком  в  клетку,  а  когда  наступят
холода, Гладкокожий убьет ее и вырядится в лисью шкуру.
     Лисенок содрогнулся от ужаса, но  потом  стиснул  зубы,  и  ненависть
победила в нем страх.
     Он пошел к клетке. Его остановило на минуту  холодное  железо,  но  в
глазах пленницы светилась мольба, и нос ее был прижат к решетке.
     Две лисы потерлись носами. Затем почти  одновременно  сели.  Взаимное
недоверие исчезло, и они почувствовали родство крови.
     - Ты такой же, как я, - начала пленница.  -  И  как  хорошо,  что  ты
пришел сюда. Мне хочется сейчас погулять с тобой, но никак нельзя. Побудь,
пожалуйста, со мной.
     - Я не могу, ведь Гладкокожий и Вахур убьют меня, - сказал дрожа Вук.
- Я свободный лис. Наверно, ты уже слышала обо мне?
     - Нет, не слышала, - грустно покачав головой ответила она. - Мне не с
кем здесь разговаривать. Из  моего  народа  никто  сюда  не  приходит.  Ты
первый, кого я вижу, и я огорчусь, если ты уйдешь.
     - Как ты попала в клетку? - спросил Вук.
     - Не знаю, - прошептала лисичка, - не помню  уже.  Поднялся  страшный
шум, и на меня обрушилась крыша родного дома. Это было  на  берегу  озера,
где живет Таш... С тех пор я здесь.
     Вук подпрыгнул, и шерсть у него на спине взъерошилась.
     - Кто твоя мать? - жадно спросил он.
     Лисичка задумалась.
     - Так давно зто было. Только во  сне  иногда  я  кое-что  припоминаю.
Часто мне снится мама. Погоди, может быть, ты слышал о ней. Я дочка Инь, и
здесь меня зовут Панна.
     В голове Вука вихрем закружились воспоминания. Теплый  сумрак  старой
норы словно обступил его, и он вспомнил Инь, которая  всегда  ему  первому
давала кусок мяса.
     Вук с трудом владел собой. Он встал и,  опершись  лапами  о  железные
прутья и засунув нос в щель решетки, прошептал:
     - Посмотри на меня хорошенько, Инь, потому  что  так  тебя  зовут,  и
знай, я тоже родился там, на берегу озера. И моей матерью была Инь. Я твой
брат, Вук.
     Свернувшись клубком у решетки, лисичка лишь скулила. Близость свободы
опалила Инь, и Вук спутал ее мысли.
     - А теперь ты уйдешь? Вук, братик, не бросай меня здесь! И  раньше  я
иногда тосковала, но не знала сама почему, а  теперь,  после  того  как  я
увидела тебя и ты уйдешь, я погибну.
     Обежав вокруг клетки, Вук убедился,  что  освободить  сестренку  дело
нелегкое.
     Подойдя к Инь, он сказал:
     - Жди и думай обо мне. Я поговорю с Карак, она все знает, и мы придем
за тобой. - И он снова сунул  между  прутьями  нос.  -  Только  не  говори
никому, что я приходил сюда. Поняла?
     Глаза Инь с тоской впились  в  Вука,  который  еще  раз  оглянулся  у
забора, потом, схватив Мяу, проскользнул через щель. Он несся стремглав по
лесу, сгорая от нетерпения сообщить поскорей Карак великую весть.
     Старая лисица была уже дома и встретила Вука ворчанием:
     - Что с тобой? Ты бежишь, как неуклюжая Му, и оставляешь следы, чтобы
Гладкокожий узнал, где мы живем.
     Едва слушая Карак, Вук бросил на землю кошку.
     - Я нашел Инь!
     - Твою мать? - Старая лиса посмотрела на него удивленно.
     - Нет, ее же убил Гладкокожий. Я нашел  свою  сестренку  Инь.  Она  у
человека, который ходит с молниебойной палкой. Жива, но не может  уйти.  Я
принес оттуда Мяу и пообещал Инь, что мы придем за ней. - И он  рассказал,
как нашел лисичку, едва помнящую о доме на берегу озера.
     - Мы пропадем, - почесываясь сказала Карак. - Будет чудом, если мы не
пропадем. Там все полно опасности. Хорошо бы устроить  подкоп  под  клетку
Инь. Но услышат Вахуры, и тогда нам конец. Я потом обдумаю все,  а  теперь
давай спать, ведь скоро рассветет.
     Обе лисы лежали, свернувшись клубком, но ни та, ни другая  не  спали,
думая, как освободить Инь.
     Ясная погода сменилась пасмурной, а позже и дождь пошел. Вук и  Карак
тщетно прятались под густой листвой бузины. Там  под  них  тоже  подтекала
вода, и они дрожали от холода.
     Не скоро выглянуло солнце. В его ярких  горячих  лучах  лениво  сохла
пшеница, и, растянувшись на земле, обсыхали  лисы.  Они  расположились  на
небольшой прогалине, где не взошел посев, и заснули на солнышке.
     В нагревшемся  воздухе  затанцевал  народ  Жу,  и  тут  же  появились
ласточки, поедавшие жужжащих жуков и мух.
     Заметив с небольшой высоты спящих лис,  одна  из  ласточек  испуганно
закричала.
     - Они здесь, они здесь! - вопила она, а когда  лисы  проснулись,  уже
целая стайка вилась над ними, пугая друг друга громкими криками.
     - В логово! - шепнула Карак, и они с Вуком быстро поползли под покров
бузины. - За это я ненавижу Чи, - прибавила она. - Никакой  дьявол  ее  не
трогает, а она все-таки ябедничает. Не шевелись, может, они улетят.
     Но ласточки продолжали шуметь.
     - Здесь они! Здесь  они!  -  кричали  птицы,  спускаясь  ниже,  чтобы
разглядеть лис в густой зелени бузины.
     Сидя на иве возле ручья, серая ворона Кар  посматривала,  где  бы  ей
что-нибудь украсть, как вдруг услышала предательский крик ласточек.
     -  Погляжу,  на  кого  разоряется   Чи.   Верно,   это   какой-нибудь
четвероногий вор, из тех, что все у нас  пожирают.  Постой  же!  -  И  она
полетела к бузине, злобно, негодующе каркая, хотя всем известно,  что  Кар
самая главная воровка и разбойница во всей округе.
     Услышав воронье карканье, Карак вознегодовала:
     - Только этого не хватало! К нам летит  Кар.  Если  она  нас  увидит,
завтра же на нас ополчатся люди. Сожмись в комок!
     Ворона уже парила в небе над ласточками.
     - Кар-кар! Что, что вы видите?
     - Чиви-чиви! - кричали ласточки. - Здесь они были!
     - Не визжите, - спустилась пониже Кар. - Я вас не понимаю.
     Ворона притворялась, будто вообще-то понимает  ласточкин  язык,  хотя
лесной народ, известное дело, понимает лишь своих сородичей.
     Как только Кар стала снижаться, ласточки увернулись от нее, - ведь  у
вороны сильные когти, большой клюв и питается она мясом.
     Вдруг ласточки разлетелись в разные стороны, снова пронзительно вопя,
но уже другими  голосами,  полными  страха  и  ужаса,  так  как  над  ними
просвистели темные крылья чеглока Корр.
     Чеглок не  знал,  кого  из  них  схватить,  и  этой  минуты  сомнения
оказалось достаточно, чтобы ласточки спаслись бегством.
     - Разбойник... разбойник! - чивикали они ему вслед, зная, что он  уже
не догонит их.
     Корр был вне себя от  ярости.  Его  раздражали  также  вопли  вороны,
которая с карканьем продолжала искать врага, не замечая чеглока.
     - Где враг? Где враг? - И, не переставая каркать, она села на бузину,
под которой с тревожно бьющимся сердцем притаились две лисы, но тут  Корр,
развернувшись в воздухе, напал на ворону.
     Он так оттрепал Кар, что та упала на землю, а сам понесся к деревне.
     Пока ворона пришла в себя, чеглок был уже далеко.
     - Кар-кар! Убийца, бандит! На помощь! Кар! - И, пыхтя, она  пустилась
вдогонку за чеглоком.
     В небе над лисами стало тихо.
     - Улетели, - сказал Вук.
     - Погоди, - заворчала на него Карак - Если человек поблизости, то он,
конечно, услышал дикий шум и что-нибудь говорит, чего мы не  понимаем,  но
добра не жди.
     Некоторое время они прислушивались, и старая лисица  уже  потянулась,
опомнившись от волнений,  как  вдруг  они  вздрогнули,  неожиданно  уловив
человеческую речь.
     - Боршош, ты видел ласточек? - спросил кто-то басом.
     - Видел, господин старший лесничий. И ворону тоже. Неспроста зто.
     - Да.  Мне  думается,  зто  пшеничное  поле  больше  знает  о  судьбе
деревенских гусей, чем мы.
     - Вы изволите подозревать лис?
     - Я почти уверен. Завтра сожнут пшеницу. Соберите здесь на заре  всех
лесников. Мы обложим лисиц. Может, удастся разделаться с ними.
     - Слушаюсь, господин старший лесничий.
     И потом наступила тишина.
     После долгого молчания Карак заговорила:
     - Пусть ветер играет костями Чи и всей ее  шайки,  пусть  вши  заедят
Кар, эту воровку с грязными когтями. Теперь Гладкокожий ополчится на нас.
     - Насколько я слышу, люди ушли, высказал свое мнение Вук.
     - Детский лепет! - негодовала Карак. - Они ушли, но вернутся,  поверь
мне. Надо искать другое пристанище. Еще  разок  мы  поспим  здесь,  но  не
больше, иначе горя не оберешься.
     Весь день они строили планы. Карак  перечисляла  разные  места,  куда
можно уйти.
     - Но так хорошо нигде не будет, - злилась она.
     - А Инь? - спросил Вук с такой грустью, что Карак стало стыдно.
     - Придет и ее черед, но для  этого  надо  выбрать  подходящее  время.
Такую темную ночь, чтобы даже мы пробирались наощупь. Такую погоду,  когда
над нами засверкает молния, загремит гром и начнут гнуться со стоном  даже
самые высокие деревья. Надо дождаться такого момента.
     Между тем стемнело, и суровый ветер со свистом пронесся по пшеничному
полю. Принюхиваясь, Вук смотрел на шелестящие стебли пшеницы. Где-то вдали
глухо рокотало небо, и за лесом, спускаясь с высоты, золотой  бич  хлестал
землю.
     Лисенок бросил на Карак вопросительный взгляд.
     - Это еще не настоящая гроза, - сказала она, зная, что у Вука на  уме
Инь.
     Старая лисица с ужасом думала  о  доме  на  опушке  и  не  собиралась
рисковать своей шкурой.
     А ветер крепчал и гнал над  лисами  огромные  черные  тучи.  Из  леса
доносился свист качающихся старых сосен  и  треск  сухих  веток,  которые,
оторвавшись от дерева и задевая на лету другие, падали на землю.
     Тучи набегали и громоздились друг  на  друга,  подгоняемые  свистящим
бичом ветра, и когда тьма стала такой же густой  и  непроницаемой,  как  в
старой лисьей крепости на берегу озера, хлынул дождь.
     Лисы молча следили за переменой погоды. Вук все больше  приободрялся,
а Карак приуныла. Ей трудно было решиться на опасную вылазку, и она охотно
уклонилась бы от нее, если бы погода немного улучшилась.
     Но гроза неистово  бушевала  в  ночи,  и  старая  лисица  со  вздохом
проговорила:
     - Пойдем, но запомни навсегда, на большее я была бы не способна  даже
ради себя самой.
     Вук подполз поближе к Карак и сказал веско,  как  лис,  который  один
выходит на охоту и сам распоряжается в своей норе:
     - Моя добыча будет твоей добычей, не только теперь,  но  и  когда  ты
одряхлеешь и от старости сточатся твои зубы.
     - Если мы выживем, - бросила на  бегу  Карак,  ведь  они  уже  бежали
освобождать Инь.
     За тучами то и дело вспыхивали зарницы, и  когда  лисы  добрались  до
дома на опушке, дождь уже лил как из ведра.
     Возле забора они припали к земле, потому что еще горели  глаза  окон.
Собаки молчали, и ветер смешал их запахи, так что нельзя было понять,  где
они.
     Лисы не спускали глаз с дома и мгновенно оцепенели,  когда  открылась
дверь и яркий свет залил двор.
     В дверях стоял Гладкокожий с фонарем в руке.
     - Финанц! Борзаш! - крикнул он и свистнул.
     Лисы с дрожью ждали, что будет.
     На  свист  сбежались  собаки  и,  виляя  хвостом,  запрыгали   вокруг
человека, гладившего их по голове.
     - Омерзительно! - прошептала Карак. - Они лижут ему ноги.
     - Идите в дом, такая ужасная  погода,  -  сказал  человек,  и  собаки
отряхнулись, чтобы не напачкать в комнате;  это  были  хорошо  воспитанные
собаки.
     Тут в кольце света появилась еще одна собака. Большая белая  овчарка.
И она сначала виляла хвостом, но грустно понурила  голову,  когда  человек
набросился на нее:
     - А кто будет дом караулить? Проваливай! - И он погрозил ей.
     Старая овчарка поплелась прочь, жалея, что угодливостью  не  достигла
того, что другие.  Она  была  всего  лишь  простой  деревенской  овчаркой,
сторожила дом, как ее отец, и пожертвовала бы жизнью ради хозяина, но  рук
лизать не умела.
     Так и осталась она на дворе в грозу.
     Лисы прекрасно видели, как она шла к своей  конуре,  и  слышали,  что
человек захлопнул дверь.
     Вскоре тьма затянула окна, и потом лишь ветер  с  ревом  гулял  возле
дома.
     - Пойду осмотрюсь, - встав с  места,  сказал  Вук,  -  я  знаю  здесь
лазейку.
     Карак не пришло в голову возражать против того, чтобы на сей раз всем
распоряжался ее племянник, - ведь этот дом представлялся ей полной  ужасов
тайной.
     Вук скрылся во мраке. Он осмотрел щели в заборе. Ниоткуда не  грозила
опасность, и когда он прошмыгнул через прежний  лаз,  в  углу  двора,  как
блуждающие огоньки, засверкали глаза Инь.
     - Я здесь вместе с Карак, она нам поможет, -  сказал  он,  когда  Инь
просунула на минутку нос между прутьями; она не могла выговорить ни слова,
лишь металась судорожно за решеткой. - Сейчас мы придем, - прибавил  он  и
стрелой помчался к Карак.
     Старая лисица пошла за ним, время от  времени  останавливаясь,  затем
села в  нескольких  шагах  от  клетки,  распространявшей  запах  холодного
железа.
     - И Карак здесь, - прошептал Вук, - самая умная и добрая из лис.
     Инь прижалась носом к решетке, и Карак подошла наконец  к  клетке,  -
ведь она не хотела показаться  трусихой,  хотя  и  боялась  прикасаться  к
холодному железу.
     - Да, ты очень похожа на мать, - сказала она. - Я тоже тебе с  родни.
А сейчас, пока тишину сечет дождь, нам надо торопиться. - И она  принялась
быстро копать лапами землю перед клеткой. - А ты, Инь, делай то же, что я.
- Голос у нее уже стал спокойным: опасность не чувствовалась в воздухе.
     Она видела, что собаки вошли в  дом  и  старая  овчарка  забралась  в
конуру, а завывание ветра и плеск дождя заглушали прочий шум.
     Верхний слой земли был твердым, но как только сняли его, работа пошла
веселей. Инь в клетке, идя навстречу Карак, трудилась изо всех сил.
     - Тихо, - время от времени напоминала старая лисица. -  Видно  сразу,
где ты росла.
     Потом Вук рыл вместо Карак, а она стояла на страже. Подкоп становился
все глубже. Дождь уже стих, и  только  ветер  продолжал  стегать  деревья,
когда Вук высунулся из воронки и, дрожа от усталости, объявил:
     - Инь заперта и снизу.
     Карак прыгнула в яму,  которая  стала  уже  настолько  глубокой,  что
скрыла ее целиком. Вук оказался прав. Железная  решетка  стерегла  Инь  не
только над землей, но и под землей.
     Старая лисица в отчаянии рыла дальше. Может быть, где-нибудь кончится
эта проклятая решетка! Вся обсыпанная землей, тяжело дыша,  выбралась  она
из ямы.
     - Иди, - позвала она Вука. - Теперь все в порядке.
     Убедившись, что впереди нет преграды, лисенок горячо взялся за  дело.
Инь еще не проделала и половины хода,  когда  Вук  почувствовал,  что  она
близко.
     Он бросил копать. Отдохнул немного. Инь медленно приближалась к нему.
     К этому времени уже разорвалась пелена  туч,  и  бледный  свет  залил
двор.
     Карак стала опять торопить их. Заглянув в воронку, она сказала:
     - Что же будет, Вук? Пошли! Тьма рассеивается.
     На голову лисенка посыпалась земля. В ходе уже  образовался  просвет,
Инь осталось совсем немного работы.
     - Скорей Инь, скорей! Мы ждем! - И Вук вылез на поверхность.
     Быстро светало. Дрожа от волнения, две лисы  сидели  в  яме,  -  ведь
царапанье Инь гулко отдавалось в земле и при стихшем ветре его хорошо было
слышно.
     Внезапно наступила тишина. Потом донеслось  слабое  шуршание.  Вук  и
Карак заглянули в темную воронку, откуда медленно, устало, но с  радостным
блеском в глазах выползла Инь.
     Тут высоко в небе  разделились  два  слившихся  вместе  облака,  и  в
просвет между ними излилось  сверкающее  холодное  сияние,  огонь  ночного
фонаря, который люди называют луной.
     Из ночи сразу выплыли деревья, хлев, птичник, белые  трубы  на  крыше
дома и три  лисы.  Усталые,  перепачканные,  сидели  они  кружком,  ощущая
какое-то особенное  счастье,  радостную  дрожь,  пробегавшую  по  спине  и
волновавшую кровь. Это чувство было большим и прекрасным, как сама жизнь.
     Инь хотела заговорить, но Карак опередила ее:
     - Вук пойдет впереди, потом Инь, я последняя.
     Вук вскочил. Растянувшись цепочкой, три лисы бежали в свободный  лес,
так же бесшумно, как устало скользившие за ними тени.
     Тени  приобрели  уже   четкие   очертания.   Большая   тарелка   луны
беспрепятственно плыла по небу. Облака разбрелись,  и  ветер,  вооруженный
свистящим бичом, ушел вслед за ними.
     Когда лисы выбрались из леса, Вук внезапно  остановился,  услышав  на
лугу вскрик зайца. Инь и Карак  тоже  остановились  на  минутку,  а  потом
старая лисица хрипло закричала:
     - Кто смеет охотиться в моих угодьях?
     Заяц охнул еще разок-другой и замолчал. Но голос  его  прозвучал  уже
ближе, и лисы поняли, что вор, поймавший Калана, идет им навстречу.
     Отбежав немного в сторонку,  Карак  прижалась  к  земле,  подстерегая
вора. Когда на лугу  вырисовалась  чья-то  тень,  Вук  и  Инь  тоже  сразу
приникли к земле, - ведь это бежал по тропе волкодав Курра; внук волка, он
никак не мог бросить охоту.
     Карак тут же поняла, что беды не миновать, если Курра  почует  лисят,
залегших недалеко от тропы. За Вука она  не  беспокоилась,  но  Инь  легко
могла стать жертвой огромного волкодава.
     Старая лисица с шумом встала и широко раскрыла глаза, чтобы Курра  ее
увидел, затем, прыгнув на тропку, рысью понеслась к дому егеря.
     Изумленный волкодав остолбенел  на  мгновение,  затем  все  тело  его
задрожало от ярости. Он смертельно ненавидел лисиц. Бросив  зайца  ("потом
вернусь за ним", - подумал Курра), он пустился вдогонку за Карак, которая,
описывая зигзаги, уже скрылась из виду.
     Пробежав часть пути,  Карак  повернула  в  сторону  и  притаилась  за
деревом, зная, что Курра  с  его  прекрасным  нюхом  понесется  дальше  по
тропке, по которой прошла она раньше с лисятами.
     Волкодав пулей промчался мимо Карак.  Ему  в  нос  бил  теплый  лисий
запах, и дорога вела к дому егеря.
     - Если улыбнется нам счастье, - пробурчала Карак, слегка  волнуясь  и
усмехаясь себе в усы, - ты свихнешь себе шею.
     Она выскочила из-за дерева и полетела к лисятам.
     Немного погодя Курра прибежал к дому на  лесной  опушке  и,  скрежеща
зубами, попытался пролезть через небольшую щель в  заборе,  через  которую
недавно выбрались лисы. С треском сломался забор. Тут  проснулась  спавшая
крепким сном овчарка и злобно набросилась на волкодава.
     - Что тебе здесь надо? Кого ты ищешь? - вопила  она  и  с  ненавистью
рвала Курру, чуя в нем волчью кровь.
     - Не кусайся, бешеная  тварь!  -  кричал  Курра,  застрявший  в  щели
забора. - Я ищу лису Карак, она где-то здесь. - И он тоже впился зубами  в
овчарку.
     Услышав во дворе лай чужой собаки, лесник сел в постели. А вдруг  она
бешеная? Накинув на плечи пальто и прихватив ружье, он тихо выскользнул из
дома. Лягавая Финанц хотела выйти следом за ним, но он вернул ее:
     - Ты тоже хочешь сбеситься?
     Во дворе стоял страшный шум.
     Курра уже выбрался из щели  и,  отличаясь  большим  проворством,  чем
овчарка, трепал ее как попало. Обе собаки кружились вихрем.
     Держа наизготове ружье, егерь ждал, когда  чужая  собака  повернет  к
нему голову.
     И тут Курре почудилось, что  началось  светопреставление.  Перед  ним
вспыхнул яркий огонь, потом все затянула глухая тьма. Грохота он почти  не
слышал. И уже не чувствовал никакой боли.
     Рассмотрев получше околевшую  собаку,  лесник  почесал  в  затылке  и
сердито проворчал:
     - Черт подери эту падаль! Да это же волкодав старосты! Он  и  не  был
бешеным, только слонялся здесь, бестия этакая. Правда, старина Баша?  -  И
он погладил по голове овчарку,  которая,  забыв  сразу  о  прежней  обиде,
завиляла хвостом. - Теперь я закопаю эту дохлятину.  Боже  упаси,  как  бы
староста не проведал об этой истории. Ну, да! Станут пса искать, а  хозяин
будет ужасно сокрушаться: неужели пропала такая дорогая  собака?  Ах,  ах,
как жалко ее! Верно, украли цыгане, которые бродят  здесь...  Но  напрасно
жаловаться на них жандармам...
     А  потом  достанется  и  жандармам;  то-то,  не   будут   задаваться.
Достанется и цыганам, которые только и знают, что шкодят в лесу.
     Лишь бедняга Курра обо всем этом не узнает; он будет мирно  покоиться
во дворе у лесника под мусорной кучей рядом с  прохудившейся  кастрюлей  и
стоптанным башмаком.
     Когда  эхо  выстрела  разнеслось   по   лесу,   Карак   готова   была
перекувыркнуться от радости.
     Лисы как раз совещались, что  делать,  если  волкодав  вернется,  как
вдруг громкий собачий лай прервался выстрелом.
     - Пошли, - встав с места сказала Карак. - Курра поймал для нас Калана
и бросил здесь; зачем ему теперь заяц? Бедняга Курра! Но так и надо  тому,
у кого ноги длинные, а ум  короткий.  Калан  твой,  Инь,  -  проявила  она
великодушие. - Ты понесешь его домой, тебе достанется самый большой кусок,
и шея от этого станет у тебя крепче, - лукаво прибавила она.
     Счастливая Инь схватила зайца, и вскоре лис поглотило поле  мокрой  и
нежной пшеницы, сомкнувшей над  ними  колосья.  Под  бузиной  они  сначала
расправились с зайцем и лишь потом, несмотря на  усталость,  приступили  к
беседе.
     - Теперь ты будешь жить с нами, Инь,  -  начала  Карак.  -  Научишься
всему, что надо знать  лесному  народу,  а  то  в  твоем  воспитании  есть
пробелы.
     Инь была так переполнена пьянящей радостью свободы,  что  едва  могла
говорить.
     - Да, - пролепетала она. - Я никогда не забуду того, что  вы  сделали
для меня и...
     - Ну, хорошо, - перебил ее Вук,  не  любивший  долгих  разговоров.  -
Завтра потолкуем об этом, а теперь давайте спать, а то скоро  рассветет  и
мы не успеем набраться сил.
     Тихо шелестя, спало пшеничное  поле,  и,  растянувшись  под  бузиной,
спали три лисы. Только Инь  шевелила  иногда  лапами,  точно  на  бегу,  и
вздрагивала, переживая вновь во сне свое освобождение из плена.
     С колосьев падали на землю капли  дождя.  Луна  скользила  в  высоте,
окружая себя радужным венцом,  -  ведь  облака  ушли  и  она  страдала  от
одиночества.
     А утром, словно  никогда  и  не  было  грозовой  ночи  с  молниями  и
рокочущим громом, ярко светило  солнце.  Прилетевшие  из  деревни  воробьи
завтракали   спелыми   пшеничными   зернами,   ласточкин   народ   щебетом
приветствовал свет и тепло, эти дары солнца, когда  проснулись  наконец  и
три лисы.
     Они не шевелились, только водили глазами.
     - Если бы мы раньше встали, то уже  убрались  бы  отсюда,  -  сказала
Карак. - Вечером в поле приходил Гладкокожий, и это не к добру. Чую беду.
     - Тогда надо уходить поскорей, - посоветовала Инь.
     Карак лишь взглянула на нее, и Инь сразу поняла, что старая лисица не
нуждается в ее советах.
     - Когда снова засверкает Холодное  сияние,  мы  уйдем  отсюда  искать
другое место. И Чи знает, что мы здесь. И Кар тут нахальничала. Нам  лучше
уйти.
     Вдруг Вук осторожно поднял голову. Напряженно вслушиваясь, сказал:
     - Идет Гладкокожий.
     Но тут уже и две другие лисицы услышали в поле шаги людей.
     Их было двое. Они осматривали полегшую пшеницу, щупали сырые  колосья
и сокрушенно качали головами.
     - Черт возьми эту непогоду, -  пробурчал  один  из  них.  -  Придется
подождать.
     - Может, после полудня приступим, - сказал другой с большой палкой  и
трубкой, торчащей из кармана.
     - Пожалуй. До полудня просохнет.  Но  передайте  старосте,  чтобы  не
начинали, пока не придет сюда старший егерь. Обложите поле. Говорят, здесь
лисицы.
     - Слушаюсь.
     И, осмотрев еще раз пшеницу, они направились к деревне.
     Лисы не решались пошевельнуться, ведь если птицы их заметят, то  беды
не миновать. Но ласточки над ними ловили жуков, а Кар полетела в  деревню,
где обычно ей удавалось что-нибудь украсть.
     Услышав, что люди  ушли,  лисы  немного  успокоились,  только  Вук  в
тревоге бил хвостом по земле.
     Перед полуднем  наступила  тишина.  Ослепительно  сверкало  в  вышине
солнце, с треском сохли пшеничные стебли, и земля  испускала  теплый  пар,
который, колыхаясь, танцевал в воздухе.
     - Никогда не ждала я с таким нетерпением темноты, - прошептала Карак.
     Миновал и полдень. Колокольный звон разлился по округе, словно аромат
заработанного обеда, и тени  приобрели  резкие  очертания,  как  и  силуэт
церковной колокольни.
     Лисы вздремнули немного, как  вдруг  где-то  возле  деревни  заходила
земля под человеческими шагами и до их ушей долетело журчание многоголосой
речи.
     Все трое вскочили. Приближающаяся опасность волновала им кровь, глаза
сузились и заблестели, как клинок ножа, и чтобы скрыться  от  людей,  лисы
бросились в пшеницу.  Они  уже  повернули  к  лесу,  когда  и  там  кто-то
закричал:
     - Боршош, ты готов?
     - Все на месте, господин старший егерь!
     Клубок голосов звучал уже поблизости.
     - Добрый день, господин старший егерь!  -  прокричал  кто-то.  -  Эй,
люди, отсюда начнем! Ну, помоги бог! - И зазвенели косы.
     Они врезались в полегшую пшеницу, и стебли ее, оторвавшись от  родной
земли, с шелестом замертво падали друг на друга.
     - Все пропало, - прошептала Карак. - Так мне и надо!  Ведь  я  знала,
чувствовала...
     Сердца у лис неистово стучали, что  видно  было  по  их  вздымающимся
бокам.
     Вук привстал. От  смертельного  страха  у  него  перестало  сжиматься
сердце, но похолодело в животе, - все-таки некоторое облегчение.
     - Я пойду огляжусь, - сказал он. - Так мы погибнем. Ведь в этом  шуме
мы и не услышим, как они подойдут к нам.
     Карак с удивлением смотрела, как Вук скрылся в пшенице. Нет,  на  это
она не решилась бы.  Близость  человека  парализовала  ее,  и  только  при
крайней опасности - когда обычно все уже потеряно - выпрыгнула бы  она  из
своего тайника.
     Инь тихо лежала. Она, конечно,  привыкла  к  людям,  но  страх  Карак
передался и ей.
     Светило солнце, шуршали колосья, и медленно текло время.
     Наконец появился Вук.
     - Уйти невозможно, - тяжело дыша, сказал он. - Повсюду Гладкокожие. С
молниебойными палками. Надо ждать!
     И он лег ничком.
     Постепенно таяло пшеничное поле. Росли  снопы  сжатого  хлеба,  и  то
здесь, то там раздавались песни девушек.
     Стоял прекрасный летний день.
     Охотники, скучая, вытирали пот со лбов и  лишь  тогда  схватились  за
ружья, когда кто-то закричал:
     - Вон лиса!
     В той стороне стоял старший егерь. Он держал наготове  ружье,  но  не
видел зверя.
     Жнецы бросили работать.
     - Кто кричал? - подойдя к ним, спросил старший егерь.
     - Пишта Беке, - ответил кто-то.
     - Я хотел только попугать Мари, - покраснев,  как  рак,  оправдывался
Пишта Беке.
     Старший егерь так посмотрел на шутника,  что  тот  готов  был  сквозь
землю провалиться.
     - Ну, парень, берегись, я тоже тебя так  попугаю,  что  ты  света  не
взвидишь.
     - Да средь бела дня, - прибавил старик жнец и снова замахал косой.
     День уже клонился к вечеру. От  пшеничного  поля  осталась  маленькая
полоса, и охотникам надоело ждать появления лис.
     - Если бы рыжая была  тут,  то  давно  уж  выскочила  бы,  -  заметил
какой-то жнец, точа косу. - Не снесла бы такого гама.
     - Должно быть, - согласился с ним стоявший поблизости охотник.
     Но старший егерь не терял надежды.
     К вечеру сжали почти все пшеничное  поле,  оставался  лишь  небольшой
уголок,  и  именно  здесь,  под  бузиной,   притаились   три   лисы.   Они
переговаривались лишь глазами. Страх  смерти  холодным  ветром  витал  над
ними, но тронуться с места было нельзя.
     -  Если  придется  выскочить  отсюда,  давайте  разбежимсн  в  разные
стороны, - прошептала наконец Карак.
     - Кто-нибудь из нас, возможно, спасется.
     - Подождем, - сказал Вук, - я еще раз выгляну.
     - Нет, нет, - испугались одновременно Инь и Карак. - Ты погибнешь.
     Но лисенок их не послушался. В нем  билось  отважное  сердце  старого
Вука, и он понимал, что лучше умереть, чем нелепо,  вслепую  нарваться  на
беду.
     Прижавшись носом к земле и закрыв глаза, Карак ждала, когда прогремит
смертельный выстрел. Храбрость  Вука  восхитила  бы  ее,  если  бы  в  эту
страшную минуту она способна была восхищаться.
     Жнецы вышли на сжатую полосу, и староста закричал:
     - Эй, люди, полдничать!
     Охотники посмотрели на старшего егеря.
     - У меня дела в деревне, - повесив ружье на плечо, сказал  он.  -  Вы
покараульте еще немного, ведь почем знать...
     И он пошел в деревню.
     Когда он скрылся за холмом, охотники тоже повесили на плечи ружья.
     - У старшего егеря об эту пору вечно  находятся  дела,  -  подмигнув,
сказал один из них.
     - Вкусное пивцо со льда... - сказал другой.
     - Хорошенькая  трактирщица,  которая  разливает  пиво,  тоже  лакомый
кусок, - сказал третий, и они  побрели  к  высокому  дереву,  под  которым
полдничали жнецы.
     - Вы правы, - встретил их староста. - Тут уже не осталось ни мыши, ни
лисицы.  Угощайтесь,  пожалуйста,  господа  охотники,   вот   сальце.   Не
побрезгуйте.
     Трясясь от волнения всем телом, Вук крался обратно к бузине.  Путь  к
бегству был открыт, и в его глазах горел огонь жизни.
     - Они ушли. За мной, быстро! - с трудом переводя дух, проговорил он.
     Инь и Карак в оцепенении смотрели на него.
     -  Быстро,  -  прошипел  Вук;  глаза   его   засверкали,   и   лисицы
почувствовали, что надо повиноваться.
     Инь и Карак встали, словно во сне, готовые последовать  за  ним.  Они
дрожали, понимая, что пшеничное поле хорошо просматривается  и  их  логово
почти на виду. Настороженно озираясь, вышли они из укрытия,  и  тогда  Вук
понесся впереди, как красный факел.
     Охотники закусывали салом, весело шутили с девушками и хвастались,  с
какой удивительной ловкостью заманивали они в  ловушку  лисиц,  как  вдруг
опять закричал Пишта Беке:
     - Вон лисы!
     У  всех  застрял  кусок  в  горле.  Охотники   повскакали   с   мест,
засуетились, но все понапрасну: лисы были уже далеко.
     - Кто бы подумал, кто бы подумал ? Вот горе!
     - Почему горе? - спросил староста.
     - Ведь если старший егерь узнает, что здесь  были  лисы,  то  нам  не
снести головы.
     - Лисы? - переспросил староста. - Разве здесь были  лисы?  Кто-нибудь
видел здесь лис? - И он оглядел жнецов, которые по его взгляду все поняли.
     - Я не видел, - сказал Пишта Беке.
     - И мы тоже, - подхватили остальные.
     - Ну, то-то же! На этот счет, господа охотники, можете быть спокойны.
     В это время Вук добрался уже до леса. Он немного замедлил бег,  чтобы
его догнали Инь и Карак; потом  все  вместе  они  забрались  в  кустарник,
густой, как камыш, и прохладный, точно в пасмурную погоду, - ведь  роса  в
нем едва успела высохнуть.
     Лисы бросились на землю. Потом долго  лежали  молча.  Вокруг  в  лесу
стояла глубокая тишина, лишь дятел стучал по больным деревьям.
     Карак заговорила первая.
     - Вук, лисий народ заговорит о тебе, и с сегодняшнего дня ты  станешь
сам себе голова. Ты храбрый, как великий Вук, и тебе не нужно  ни  у  кого
просить совета. При желании оставайся с нами, а если  захочешь  найти  для
себя   новую   нору,   твое   дело.   Ты   волен   поступать,   как   тебе
заблагорассудится.
     - Мы, я и Инь, останемся с тобой, - сказал Вук. - Если ты позволишь.
     - Глупые разговоры!  -  воскликнула  растроганная  Карак.  -  Конечно
позволю. Ведь я не нарадуюсь, на вас глядя. Но вы, конечно, знаете это.
     Тишиной был объят лес.
     Три лисы посмотрели друг на друга, и им показалось, будто они дали  в
чем-то обет.
     Потом  Карак  встала,  и  они  побежали  в  глубь  леса,  где  всегда
сохранялась  густая  пепельно-серая  тень  и  творились   разные   чудеса,
неведомые людям. В молодом ельнике вырыли  они  нору,  и  пришло  для  них
славное времечко.
     Инь ходила с Карак по лесам, полям и  училась  тому,  чего  не  могла
познать в неволе, а Вук бродил  сам  по  себе  и  причинял  егерю  Боршошу
столько неприятностей, что тот беспрестанно проклинал весь лисий род.
     Сначала пропала его красивая белая кошка. Потом  сбежала  лисичка.  И
без конца исчезали то утка, то курица, или егерь недосчитывал гусей у себя
на дворе.
     Боршош негодовал, день и ночь караулил лис, но все напрасно. Потом он
наставил вокруг дома  капканов,  которые  Вук  старательно  обходил,  зато
попался менее осторожный фокстерьер старшего егеря и вот  теперь  уже  две
недели, как хромал.
     Досталось тогда Боршошу, нечего и говорить.
     А Вук был невидим, как паутина ночью. Он вырос, набрался сил  и  стал
крупней, чем двухгодовалые  лисы,  которые  завидовали  ему,  но  уступали
дорогу.
     Но вот пришли холодные осенние дни.
     Роса сменилась колючим инеем, и в лесу стало светлей, - ведь осыпался
его мягкий зеленый шатер, превратившись в шуршащие сухие листья.
     С тех пор у ветра переменился голос.  Раньше  он  вздыхал,  шелестел,
шумел в свежей зеленой листве, а теперь шипел, как змея,  и  свистел,  как
ночной тать, словно звал зиму, которая уже ехала туда  на  серых  снеговых
тучах, и лишь ветер знал, что она в пути.
     По утрам травинки под  инеем  затвердевали  и  потрескивали  даже  от
лисьих шагов. Не говоря уж о человеческих.
     Вук и этот шорох услышал раньше всех.
     - Идут Гладкокожие, - сказал он.
     - В эту пору они прочесывают лес, - встревоженно заговорила Карак.  -
Нас гонят на молниебойные палки. Жди беды...
     - Мы не выйдем из чащи, - заявил Вук, - а здесь беда не стрясется.
     Шум, приближаясь, долетал со всех  сторон  до  той  части  леса,  где
залегли лисы.
     Вдруг пронзительный звук рога прорезал чащу, и, ломая  ветки,  хрустя
ими, пошла облава.
     - Бежим! - вскочила Карак, и Инь  уже  приготовилась  последовать  за
ней.
     Но Вук не двинулся с места:
     - Если мы выйдем отсюда, нас увидят. Я не пойду!
     - Но здесь нас застигнут, - нерешительно возразила Карак.
     - Посмотрим. Убежать еще успеем. Отсюда мы все видим, а нас не  видит
никто.
     Дрожа от страха, сжались они в комок.
     Облава приближалась. Кричали загонщики, и где-то уже дважды бабахнуло
ружье.
     - Мы погибли, - лязгая зубами, прошептала Карак.
     Вук молчал. Он по слуху  безошибочно  определял,  где  идут  люди,  и
понимал, что они обходят лисий тайник, над которым так  густо  переплелись
ветки ежевики, что его нельзя было заметить.
     Все  чаще  гремели  выстрелы,  и  загонщики  обшаривали  заросли  уже
поблизости от лис.
     - Вперед! Взять ее, вот лиса, взять ее! Ату, взять  зайца,  взять!  -
кричали они, не понимая, что ветром смерти веет от их бодрых голосов  и  в
дрожь бросает свободный лесной народ.
     - Я больше не выдержу, - вскочила с места Карак.
     - Не уходи, - преградил ей путь Вук. - Знаю, я  моложе  тебя,  но  не
уходи. Молниебойные палки грохочут не здесь.
     Карак опять легла,  но  когда  стрелок  пальнул  из  своей  палки  по
соседнему  кусту,  старая  лисица,  видно,  потеряв  окончательно  голову,
выскочила из кустов и понеслась опрометью.
     - Лиса! Лиса! - закричал стрелок. - Там, впереди!
     Горя желанием убить зверя, насторожились  стрелки.  Они  не  спускали
глаз с чащи, но оттуда выбегали лишь  зайцы,  послушно  кувыркавшиеся  при
звуке выстрела.
     Карак уже замедлила чуточку бег, ведь вокруг стало  потише,  и  потом
остановилась, заметив, что один кустик  будто  шевелится.  Она  посмотрела
туда и сразу же подскочила, - вспыхнул свет, а за ним прогремел выстрел.
     Она почувствовала, как что-то впилось ей в бок, но не  придала  этому
особого значения. Только бы убежать, спастись!
     - Черт подери эту каналью лису! - проворчал сердито стрелок,  заряжая
опять ружье. - Промазал я! Ближе надо было ее подпустить.
     Собрав последние силы, Карак бежала назад,  не  замечая,  что  облава
осталась далеко позади. Наконец она присела на землю. Все вокруг  казалось
таким странным, притихшим. Гомон загонщиков смолк, и она вспомнила о  Вуке
и Инь. Пошла к ним.
     - Вы здесь? - спросила она и, шурша ветками, полезла  в  кусты,  хотя
обычно пробиралась тише легкого ветерка.
     - Здесь, - прошептал Вук и сразу встал, потому что Карак  шаталась  и
от нее исходил горьковатый запах крови.
     - Тебя укусил Гладкокожий? - спросил он.
     - Да, но это пройдет. А вот устала я, как никогда. - И  она  положила
голову на землю.
     Стояла глубокая  тишина.  Инь  боязливо  съежилась,  а  Вук  смотрел,
смотрел на старую лисицу, и когда запоздалый сухой лист,  упав  с  дерева,
закружился над ней, он понял, что ее осенило крыло смерти.
     Карак громко застонала, и кровь хлынула у нее из горла. Глаза  старой
лисицы широко раскрылись: она увидела приближение смерти.
     Сначала она попыталась вскочить, но потом глаза ее стали покорными, и
блеск их потух.
     - Я сейчас уйду. - Она бросила на Вука еще один  усталый  и  ласковый
взгляд. Берегите себя и свободный лисий народ. Здесь плохо.  Идите  в  мое
логово. Оно ваше.
     Бока у нее ходили ходуном.  Мышцы  вдруг  напряглись  немного,  затем
расслабились, и она постепенно затихла. Зеленая пелена заволокла ей глаза,
и сразу в воздухе словно сломилась тишина.
     - Пойдем отсюда, - грустно сказал Вук. - Карак погибла, и поверь мне,
Инь, об этом еще пожалеет Гладкокожий.
     Инь с содроганием взглянула в последний раз на Карак и  пошла  следом
за Вуком, который увел ее далеко в кустарник, а когда  вечером  от  тумана
еще больше сгустился мрак, они отправились к старому дому Карак.
     Вук снова прошел по тропинке,  по  которой  когда-то  проносила  его,
держа в зубах, старая  лисица,  и  почувствовал  во  рту  горький  привкус
печали. Нет больше Карак!
     В логове все осталось по-прежнему. Только блохи переселились куда-то.
На другой день, когда рассвело,  Инь  с  изумлением  осмотрела  прекрасный
дворец.
     - Здесь хорошо, - сказала она, но больше ничего  не  прибавила:  ведь
Вук молчал, и Инь знала, что Карак не выходит у него из головы.
     В ту ночь они охотились вместе, и в деревне стало  на  четыре  курицы
меньше. На заре они принесли кур в логово и, расправившись с ними,  крепко
заснули. Может быть, в какое-то мгновение вспомнили они о Карак,  но  лисы
точно так же, как люди, скоро забывают.
     Потом они начали ходить поодиночке, каждый своей дорогой, - ведь  Инь
уже изучила лес и все уловки лисьего народа.
     Стройной, красивой лисой стала она. Необыкновенно проворной и  умной,
как ее мать.
     А время между тем шло.
     Однажды в полдень, когда Инь и Вук проснулись, в логове было особенно
светло. Вук посмотрел со скалы вниз, и  глаза  его  широко  раскрылись  от
удивления. Холмы и долины стали белыми.
     Выпал первый снег. От всего вокруг  веяло  поразительной  красотой  и
тишиной, как от самой белизны.
     - Погляди, Инь, на... - сказал Вук и не смог дать имя снегу,  который
нюхал, чихая.
     У Инь и Вука отросла густая, бархатистая шерсть, и  их  причислили  к
лисьей знати.
     Снег не  таял.  Это  не  больно  им  нравилось,  потому  что  на  нем
оставались следы и всякий при желании мог  читать  их.  А  потом  странное
чувство проснулось в двух  молодых  лисах.  Они  уже  не  довольствовались
обществом друг друга и искали товарищей даже среди чужих.
     Как-то на заре около своего дома Вук обнаружил рядом  со  следом  Инь
чужой след и насторожился. А забравшись  в  логово,  замер  от  удивления:
возле Инь лежал чужой лис и как ни  в  чем  ни  бывало  обгладывал  заячью
кость. В первое мгновение Инь и гость струхнули, - ведь Вук умел  смотреть
грозно, - но потом лисичка, подойдя к брату, ласково заговорила:
     - Не сердись, Вук! Мы вместе поймали Калана и вместе  едим  его.  Это
Барк, мой близкий приятель. Он уже много слышал о тебе.
     У Барка были веселые, лукавые глаза, и он с такой легкостью перекусил
заячий позвоночник, точно Калан был склеен из бумаги.
     - Да, - подтвердил он, - за свою жизнь я уже несколько раз  наблюдал,
как затвердевает спина вод, но имя мое неизвестно. А стоило тебе появиться
на свет, как лес сразу заговорил  о  тебе.  Я,  правда,  происхожу  не  от
великого Вука. Но не сердись. Я подкреплюсь немного и уйду.
     - Можешь остаться здесь, - с теплом в голосе предложила Инь, -  места
нам хватит.
     - Барк знает лисьи порядки, - насупился Вук. - На заре каждый  должен
быть в своем логове.
     Глаза у Инь стали колючими.
     - Я делюсь с ним тем, что принадлежит мне. Не командуй мной. - И  она
встала перед Вуком.
     - Зачем  ссориться?  -  отстранил  ее  Барк.  -  Я  и  так  собирался
предложить Инь место в моей норе. Пойдем со мной, Инь, если хочешь.
     Инь чуточку подумала и сказала, с любовью глядя на Вука:
     - Не знаю. Право, не знаю. До сих пор я не расставалась с  братом.  И
он очень умный...
     - Барк тоже порядочный лис, - перебил ее Вук.  -  И  сюда  ты  можешь
вернуться в любое время.
     - А вдруг Барк на самом деле не хочет, просто так говорит.
     - Я?! - воскликнул Барк, и глаза его так и засияли от радости. - Если
веришь мне, пойдем со мной. Это логово принадлежит Вуку, но  моя  нора  не
хуже. Пойдем, Инь!
     И бросив последний взгляд на Вука, Инь пошла за Барком, словно  давно
уже ходила по его следу.
     Вук остался один.
     Порой ему недоставало Инь, порой он радовался одиночеству.
     Время шло, и уже старым стал снег.
     Однажды Вук  бесцельно  бродил  по  лесу.  Вдруг  он  поднял  голову.
Издалека, из бора, к нему быстро приближались две  лисы.  Одна  от  другой
словно спасалась бегством. В последнее время он  стал  раздражительным,  и
эта картина не на шутку взбесила его. Шерсть у Вука взъерошилась, и  когда
лисы поравнялись с ним, он преградил им путь.
     Чужая лисичка прижалась к земле, а лис, оскалив зубы,  набросился  на
Вука:
     - Что тебе надо? Кто ты?
     - Меня зовут Вук. А ты не гоняйся за тем, кто слабей тебя, не то...
     Он не успел договорить. Чужой лис так стремительно наскочил на  него,
что они оба покатились в снег. Несмотря на  яростные  атаки  Вука,  он  не
сдавался. Скалил зубы, крутился волчком. Потом, ловко  увернувшись,  снова
перешел в наступление. Но теперь оно уже не было столь неожиданным.
     В Вуке проснулся какой-то всепобеждающий, дремавший раньше  инстинкт,
и прежде чем другой лис  успел  его  укусить,  он  схватил  противника  за
загривок и так ударил о росшее рядом дерево, что тот  повалился  от  боли.
Вук больше не тронул его. Немного  погодя  побежденный  встал  и  поплелся
прочь.
     Растянувшись на земле, лисичка  не  спускала  изумленного  взгляда  с
Вука, и когда он посмотрел ей в глаза,  то  почувствовал  настоящий  хмель
победы.
     - Ты был молодцом, Вук. - Лисичка подползла к нему. - Я много слышала
о тебе, и поэтому ты для меня не чужой. Я Челе, младшая  сестра  Барка.  А
теперь я не знаю, что мне делать. Я боюсь. Не решаюсь идти домой.
     - Пока я здесь, Челе, никого не бойся. Кто осмелится тебя тронуть?
     - Да, но ты уйдешь, и я  снова  останусь  одна.  Мне  и  сейчас  едва
удалось спастись. Спасибо, Вук! Ты храбрый и сильный, и  мне  так  хорошо,
когда ты рядом.
     Челе теперь стояла перед Вуком, и они потерлись носами.
     Луна плыла высоко в небе. Деревья своими замерзшими руками вонзали  в
снег тени, и даже сова Ух  замолчала,  почувствовав,  что  лес  переживает
какое-то счастливое мгновение.
     - У меня большое логово, и я живу в нем  один,  -  прошептал  Вук,  и
комок подступил у него к горлу.
     Задрожав от радости, Челе еще теснее прильнула к нему.
     - Ты весь в крови, Вук... Куда нам  идти?  -  стыдливо  спросила  она
потом.
     Они опять потерлись носами и отправились к старому дому Карак.
     Была уже глубокая ночь.  Их  тени  то  сливались,  то  разъединялись.
Какая-то надежда на счастье сопровождала их, и им чудилось,  будто  сейчас
тепло, как в ту пору, когда лягушачий народ устраивает концерты на  берегу
озера.
     По отвесному карнизу Вук пошел первым.
     - Осторожно, Челе, здесь ты можешь сорваться в пропасть, -  заботливо
предупредил он, но лисичка с такой легкостью  перескочила  через  трещину,
словно у нее были крылья Чи.
     В логово проникал свет луны, и Челе с  удивлением  озиралась  вокруг.
Глаза ее чуть затуманились слезами, когда она сказала:
     - Ах, Вук, здесь у тебя хорошо  и  как-то  особенно  тепло,  все  так
сверкает.
     Вуку тоже казалось, что все  вокруг  изменилось.  Он  забылся,  думая
непрерывно о маленькой лисичке, которая лежала рядом, положив  голову  ему
на шею.
     - Ты не хочешь есть? - спросил он погодя, но  лишь  для  того,  чтобы
услышать голос Челе.
     - Не знаю, Вук, - прошептала она, - капельку хочется спать, и я  могу
думать лишь о тебе.
     Позже, когда она уснула, Вук вышел на отвесный карниз. Глаза  у  него
горели, как никогда  не  гаснущая  лампада.  Он  жадно  вдыхал  прохладный
вольный воздух ночи. Над его головой мерцали звездочки,  под  ним  в  лоне
долины плыл туман, и вдали тихо журчал ручей.
     Его  окружало   холодное   пространство,   и   впереди   простиралось
бесконечное время. Но Вук не боялся ни того, ни другого.
     Он проложит во времени путь, - такая смутная мысль шевелилась у  него
в голове, - который продолжат его  сыновья,  если  он  сгинет  в  туманном
небытие. Свободный лисий народ не погибнет.
     Но до этого было еще далеко.
     Сейчас все представлялось прекрасным, замечательным,  и  Челе  видела
сны в его логове.
     Он обернулся. У входа стояла Челе, его жена.
     - Я так напугалась, - сказала она. - Проснулась и вижу, тебя нет, а я
очень-очень соскучилась по тебе.
     Тут в деревне зазвонил колокол, и звезды стало клонить ко сну, - ведь
колокол своим звоном предупредил их о приближении рассвета.


                                                      Пер. Нины Подземской


 


КОНЕЦ...
Другие книги жанра: сказки

Оставить комментарий по этой книге

Страница:  [1]