В этот вечер Энджела приняла две таблетки "Далмана".
     Шон быстро уснул, но  она  лежала  рядом  с  ним  без  сна  и  видела
пропавшую с места преступления голову миссис Салливэн, которая  пристально
смотрела на нее из темноты круглыми неподвижными глазами.
     Чуть погодя таблетки подействовали, и Энджела  уснула.  Ее  сны  были
горячечными и путаными. Перед рассветом она снова стояла в подвале. Мать в
черном платье - том самом, что надевала на папины похороны,  -  стояла  на
верхней ступеньке лестницы и кричала Энджеле вниз, чтобы  та  нашла  новую
лампочку взамен перегоревшей в будильнике.
     - Лампочки - в третьем шкафу справа. Ты же  знаешь,  дорогая.  Почему
мне каждый раз нужно тебе это напоминать?
     Но Энджеле не хотелось  открывать  шкаф.  Она  знала:  стоит  открыть
третью справа дверцу, и оно выберется  наружу.  Она  попыталась  вспомнить
подходящую к случаю молитву и обернулась к  стоявшему  рядом  с  ней  Пэту
Диллону... но тот, конечно, не мог ничего сказать, поскольку  рот  у  него
был наглухо зашит. Потом Энджела оказалась на  больничной  койке.  Руки  и
ноги были в гипсе, как у Джерри, а на живот  давило  что-то  тяжелое,  оно
двигалось. У Энджелы возникло ощущение, что оно живое; она стала  кричать,
звать медсестру - и вдруг поняла, что видит сон.
     А потом проснулась. Она лежала  на  спине,  глядя  в  темный  потолок
спальни.
     Я не сплю, думала она, не сплю, не сплю!
     И почти поверила в это.
     Вот только...
     На живот продолжала давить какая-то  тяжесть.  На  мгновение  Энджела
оцепенела.
     Потом,  с  криком  отвращения,  судорожно  дрыгнула  ногами.  Чувство
тяжести мгновенно растаяло, исчезло без следа.
     Энджела нашарила выключатель и с трудом выдохнула:
     - Шон?
     Он открыл один затуманенный сном глаз.
     Пока она объясняла, в чем дело, он крепко обнимал ее.
     Наконец, Энджела замолчала.
     - А потом ты проснулась по-настоящему? - спросил он.
     Энджела кивнула. Шон подавил зевок.
     - Прости, - извинился он.
     Она заглянула ему  в  глаза  и  прошептала:  "Шон?"  Ей  не  хотелось
облекать свои страхи в слова.
     - Что, милая?
     - Ты не думаешь... не думаешь, что это  ощущение  тяжести  что-нибудь
значит?
     - Например? Что оно может значить?
     - В смысле беременности. Что что-то не так.
     Он нахмурился.
     - Оно было таким реальным. - Энджела положила голову мужу  на  плечо.
Шон погладил ее по голове. - Ты не думаешь, что  таким  образом  мое  тело
пыталось мне что-то сообщить? Предостеречь? - Она подняла на него глаза.
     Шон подумал; потом:
     - Не знаю, детка. Все это больше похоже  на  обычный  кошмар.  Но,  в
конце концов, я не специалист. Если тебя это в самом деле тревожит, съезди
к доктору Спэрлингу. Разве тебе не пора в очередной раз провериться?
     Энджела кивнула.
     - Завтра съезжу, - решила она.
     Она  опять  откинулась  на  подушки,  сложив  руки  на  животе.   Шон
наклонился и нежно поцеловал ее.
     - Ничего, все хорошо, - прошептал он.
     Энджела с улыбкой потянулась к  выключателю.  При  этом  она  уголком
глаза заметила, что из-за стоящего на  ночном  столике  будильника  что-то
выглядывает. Стакан с водой увеличивал и искажал этот  предмет.  Маленькая
каменная голова. На том самом месте,  где  Энджела  оставила  ее  два  дня
назад. Один искривленный увеличенный глаз нежно поглядывал на нее. Энджела
встревоженно задумалась.
     Невезение. Влияния. Существа. Что-то здесь есть.
     Глупо.
     Она выключила свет и снова откинулась на подушки.



                                    8

     Доктор Спэрлинг тщательно осмотрел Энджелу. Потом  еще  раз  проверил
пульс и кровяное давление. Затем настала очередь легких,  почек,  желчного
пузыря, печени, селезенки и аппендикса. Медсестра взяла на анализ кровь  и
мочу.
     Затем Энджела отправилась на рентген.
     Наконец она вернулась в  кабинет  доктора  Спэрлинга,  села  и  стала
внимательно наблюдать за ним. Врач  просматривал  ее  карточку,  осторожно
переворачивая листы -  он  сравнивал  результаты  сегодняшнего  осмотра  с
данными ее предыдущих визитов. Энджела заметила, что рука  Спэрлинга  едва
заметно дрожит. В золотой оправе очков доктора изумрудно-зеленой  вспышкой
отразился цветной абажур настольной лампы.
     - Насколько я могу судить, все в полном порядке, - наконец сказал он.
- Все выглядит неплохо. Пульс ровный, легкие - дай  Бог  всякому.  Никаких
аномалий в развитии  плода  рентгенологическое  исследование  не  выявило.
Результаты  анализов  мы  получим  завтра,  но  никаких  осложнений  я  не
предвижу. Позвоните мне... что-нибудь в середине дня.
     Он положил ручку и улыбнулся.
     -  Конечно,  следует  ожидать  утренней  тошноты.  И  роста  нервного
напряжения. Возможно, вы обнаружите у себя непреодолимую тягу к той  пище,
которая прежде никогда вам не нравилась. Что же касается ощущения  тяжести
или давления... - Он пожал плечами. - ...Я бы не стал тревожиться на  этот
счет.
     Энджела уперлась глазами в стол. Что же, доктор  ей  не  поверил?  Он
считает, что она все выдумала?
     - Вы думаете, это может быть что-то психологические?
     Доктор Спэрлинг развернулся  на  своем  вращающемся  стуле  и  бросил
карточку Энджелы на стопку других. Энджела  посчитала  это  знаком.  Финал
истории.
     - Неудивительно, что после недавних событий у вас расшатаны нервы,  -
признал он. Он полез в ящик  стола,  извлек  небольшой  блокнот  и  что-то
написал бисерным аккуратным почерком, чернилами. Вырвал листок и  протянул
Энджеле.
     - Возьмете в аптеке внизу.
     - Что это?
     - Транквилизатор. Я хочу, чтобы следующие  два  вечера  вы  принимали
перед сном по две таблетки. А в дальнейшем - при любых нарушениях сна.
     Энджела внимательно изучила рецепт.
     - Обычно я принимаю "Далман" Шона.
     - Это средство немного сильнее.
     Она сунула бумажку в сумочку.
     - Я стараюсь обходиться без таблеток.
     - Умница. Но, думаю, при  сложившихся  обстоятельствах  следовало  бы
воспользоваться теми преимуществами, какие предлагает медицинская наука.
     Энджела критически взглянула на врача. Она терпеть не могла, когда  к
ней относились покровительственно.
     - И что же это за обстоятельства? - поинтересовалась она.
     - Беспокойство. Озабоченность.
     - И все?
     - А вам мало?
     Энджела вознаградила шутку вежливой улыбкой. Спэрлинг надел на  ручку
колпачок.
     - То ощущение давления, о  котором  вы  рассказали...  возможно,  оно
имеет отношение к процессу оживления.
     - Оживления?
     - Когда движения зародыша впервые становятся  ощутимыми.  Обычно  это
происходит  между  шестнадцатой  и  восемнадцатой   неделями.   -   Доктор
снисходительно улыбнулся.
     - Понятно. И вы считаете, что мое чувство тяжести могло  бы  означать
начало этого процесса?
     - Вполне.
     Энджела встала и начала натягивать пальто.
     - Но причин для беспокойства нет?
     - Нет. Вот разве что само беспокойство.
     - Простите?
     - Мне хотелось бы, чтобы вы сочли обязательным для себя относиться  к
этому легко. Не гоните себя так ожесточенно. Отдохните. Почитайте  книжку.
Найдите время заняться тем, что вас  развлечет.  Не  имеющим  отношения  к
работе.
     Он проводил Энджелу к двери.
     Она ехала домой, а в сумочке лежали таблетки.


     Приехав, Энджела обнаружила, что  Шон  еще  не  вернулся  от  зубного
врача.  В  кухне  начинали  скапливаться  груды  вещей,   и   она   решила
воспользоваться отсутствием мужа. Побросав в стиральную  машину  кое-какую
одежду, она соорудила себе сэндвич с тунцом и  съела  его,  не  садясь  за
стол. Потом включила посудомоечную машину на короткий цикл; приготовила на
обед брокколи; проверила, разморозились ли гамбургеры.  Не  разморозились.
Чтобы котлеты поскорее оттаяли, она поставила их в духовку и, сунув в щель
прихватку, не стала  закрывать  дверцу  до  конца:  пламени  горелки  было
довольно и так. Потом смешала новую порцию  апельсинового  сока  на  утро;
налила в кофейник свежей воды, поставила  его  на  огонь  и  только-только
начала тереть шваброй кухонный пол, как позвонил Шон. Стоматолог  нашел  в
зубе дупло и предложил в полчаса поставить пломбу, если  у  него  найдется
время. До скорого. Он  повесил  трубку,  даже  не  поинтересовавшись,  как
Энджела съездила к врачу. Она ненадолго задумалась об этом, потом  взялась
домывать пол. Затем поднялась в гостиную и мокрой тряпкой вытерла пыль.
     Вскоре Энджела поймала себя на том, что неподвижно смотрит куда-то  в
пространство, с грустью размышляя о миссис Салливэн.
     Она пошла в кабинет и позвонила Черил на работу.
     Черил оказалась  на  совещании,  но  через  пять  минут  перезвонила.
Услышав о миссис Салливэн, она была потрясена.  Энджела  обнаружила,  что,
выговорившись, почувствовала себя намного лучше. Она  рассказала  Черил  о
своем кошмаре, о докторе Спэрлинге, о Перышке и о том, что у нее появилось
такое  ощущение,  будто  они  оказались  во  власти  какого-то   странного
заклятия. Как  и  предвидела  Энджела,  Черил  отнеслась  к  ее  словам  с
сочувствием и пониманием. Она не пыталась объяснить все  это  или  разумно
разложить по полочкам, как сделал бы Шон.  Потом  они  поболтали  о  более
светских делах. Черил сообщила, что ее инициатива помочь с новой прислугой
провалилась - та  пара  с  приходящей  через  день  горничной,  о  которой
подумала Черил, теперь заняла девушку на полную неделю. Но Черил пообещала
держать  ушки  на  макушке  и  предложила  Энджеле,  пока  суд  да   дело,
просматривать объявления  "требуется"  на  щите  у  супермаркета.  Энджела
сказала, чтобы Черил не тревожилась - они с Шоном в  состоянии  без  труда
содержать дом в чистоте и пригодным для жилья,  пока  ее  беременность  не
достигнет своих последних сроков, а о прислуге  она  побеспокоится,  когда
придет  время.  Они  перекинулись  парой   слов   о   Шоне,   после   чего
ориентировочно договорились ближе к концу недели встретиться и пообедать.
     Повесив трубку,  Энджела  почувствовала  себя  не  такой  несчастной.
Тихонько, без слов напевая "Тему Лауры", она  накрыла  в  комнате  стол  к
обеду:  серебряные  подсвечники,  тяжелые   шведские   столовые   приборы,
подаренные им на свадьбу Иви. Отойдя в сторонку, чтобы восхититься плодами
своих трудов, Энджела поняла, что в центре стола  пустовато.  И  вышла  во
двор нарвать маргариток.
     Она срезала около двадцати цветков и присела на  корточки,  изумленно
разглядывая маленький садик. Он еще никогда не был таким зеленым и пышным.
За то время, что Энджела не заглядывала сюда, из  земли  пробились  четыре
десятка нарциссов. Их заостренные бутоны вот-вот готовы  были  раскрыться.
Уж не лопнула ли под землей труба, задумалась Энджела. Может быть, причина
столь  необычного  роста  в  этом?  И  про  себя   отметила,   что   нужно
поинтересоваться очередным счетом за коммунальные услуги - не  выросло  ли
внезапно потребление воды.
     Она нагнулась и осмотрела один из земляничных кустиков. Под  листьями
уже начали завязываться маленькие, желтые, похожие на капсулки ягоды.  При
таких темпах они должны были созреть за неделю, самое большее  -  за  две.
Какими  темно-зелеными  казались  листья!  Энджела  пошарила   в   памяти,
подыскивая  слово,  которым  можно  было  бы   описать   богатство   тона.
Насыщенный, желтовато-зеленый... оттенок "келли". Кельтский... Вот именно.
Кельтский. Цвет листьев чем-то напомнил ей об Ирландии. Взглянув на  небо,
видневшееся за листьями, Энджела вдруг  поняла,  чем.  На  западе  залегла
темная гряда грозовых  туч.  Контраст  между  зеленью  листьев  и  мрачным
лиловатым  оттенком  облачной  гряды  был  поразительным,  рождал  трепет.
"Конечно, - радостно подумала она. - Голуэй, и Слиго,  и  Горт.  Маленький
кусочек Ирландии перед моим собственным домом". Она снова присмотрелась  к
растениям. Вдруг ей стала понятной та ничем незамутненная первичная  сила,
которая таилась в этих ростках и медленно, неуклонно, терпеливо толкала их
вверх  сквозь  влажную  темную  почву.  Буйная  пышная  листва  словно  бы
подрагивала от медленного биения некоего чудовищного сердца, похороненного
под  землей.  В  самой  ее  пышности  было  что-то  грозное,  подавляющее,
первобытное. Словно она безмолвно, сильно, властно алкала расфасованной  в
пакетики подкормки, какую познала в теплицах: кровяной,  костной,  богатых
нитратами побочных продуктов жизнедеятельности человека и домашнего скота.
     Энджела втянула ноздрями  воздух.  Пахло  плесенью  -  сырой  грибной
запах, за которым, однако, она различила  несомненный  аромат  дождя.  Она
поглядела на далекий облачный кряж. Похоже, надвигалась гроза.
     Энджела встала и вернулась в  дом.  Поставив  цветы,  она  побрела  в
кабинет, собираясь  заняться  окончательным  наброском  сценария  о  школе
Монтессори. Пока монтировался фильм, Энджела откладывала эту  работу.  Она
записала, что должна  позвонить  Джуди  Лэчмэн  и  объяснить  задержку,  и
скотчем прилепила записку к настольной лампе.
     Взяв грубый  набросок  сценария,  Энджела  со  вздохом  положила  его
обратно. Она не  чувствовала  ни  желания  работать,  ни  вдохновения.  Ей
вспомнились слова доктора Спэрлинга: "Отдохните. Почитайте книжку".
     Потрясающе. Только его позволения она и ждала.
     Энджела пошла в гостиную и поискала спички. Она  вспомнила  обещание,
данное себе после похорон Фионы: гостиная не только для гостей, но  и  для
хозяев. Теперь можно было исполнить обещанное.  Она  прочно  обоснуется  в
этой  комнате.  Энджела  подожгла  сосновые  поленья  в  камине   и   живо
представила себе всю ту готовку,  какую  запланировала  на  зиму.  Тушеное
мясо, бульоны, овощное рагу,  индейка  ко  Дню  Благодарения  и  тыквенный
пирог. В этом году можно было бы даже рискнуть и попробовать свои  силы  в
приготовлении рождественского пудинга. Рецепт она узнала бы у Иви.
     Энджела скинула туфли и с кроссвордами из "Космополитэн" и  "Нью-Йорк
санди таймс" клубочком свернулась  на  диване.  Но  головоломка  оказалась
трудной, она быстро бросила ее и безучастно уперлась  взглядом  в  веселое
яркое пламя в камине. Вскоре она хватилась, что не сводит глаз  с  лежащей
на каминной полке каменной головы и грустно размышляет о миссис  Салливэн.
Мысли об экономке сменились мыслями о Фионе. Потом мыслями о Перышке.
     Вздрогнув, Энджела прокрутила в голове свой  ужасный  сон.  Он  очень
напоминал тот, который приснился ей в Ирландии. Нет, он был хуже.  Что  он
означал? Чутье подсказывало Энджеле: не может быть, чтобы этот сон  ничего
не означал. Что бы ей ни говорили, он  не  был  обычным  кошмаром.  Что-то
связывало его со смертями.  Не  пыталось  ли  подсознание  Энджелы  что-то
сообщить ей, не передавало ли какую-то информацию, которую она сознательно
отметала? Может быть, следовало бы показаться психиатру.  Если  бы  только
была жива Фиона. Энджела снова вернулась к Фионе. Ее мятущиеся мысли  были
планетами, вращавшимися вокруг  незримого  потухшего  солнца;  деревянными
лошадками на карусели смерти:  Фиона,  миссис  Салливэн,  Перышко,  Фиона,
миссис Салливэн, Перышко; круг за кругом проносились они, а в  центре  все
время пряталась невидимая потайная ступица,  присутствие  которой  Энджела
тем не менее ощущала,  угрюмая  звезда,  ось,  которая,  как  ей  начинало
казаться, должна была там быть, дабы связать в единое целое весь этот ужас
и, может быть, даже то  страшное  чувство  давящей  на  живот  тяжести,  с
которым  Энджела  очнулась  от  сна.  Процесс   оживления...   что,   этим
действительно можно было что-то объяснить? Энджела молила Бога, чтобы  это
оказалось так. Это означало бы жизнь - жизнь, заявляющую  о  себе  в  лицо
всем смертям, ее дитя, зашевелившееся в теплой тьме материнской утробы,  в
теплой питающей его тьме. Ведь разве тьма  -  непременно  зло?  Разве  она
непременно  означает  холод,  разложение  и  смерть?  Но  карусель   снова
неумолимо повернулась к смерти, к смерти миссис Салливэн, к омерзительному
раздиранию мышц, хрящей и сосудов, к мучительному отъединению  конечностей
- крэк! крэк! крэк! - сустав от сустава,  позвонок  от  позвонка.  Что  за
чудовище должно было побывать у миссис Салливэн, что за  одержимое  бесами
сознание требовалось, чтобы вот так убить и исчезнуть, прихватив  с  собой
голову? Может быть, сродни тому, кто был способен убежать с места аварии с
оторванной рукой? Или отрывать головы живым кошкам и собакам?..
     Энджела со  всхлипом  запустила  кроссворд  через  комнату  и,  чтобы
сдержать неумолимый поток страшных образов, прижала кулаки к глазам.
     Когда она снова открыла глаза, ей  показалось,  что  каменная  голова
смотрит с каминной полки прямо на нее. В голове у Энджелы зазвучали  слова
предостережения, сделанного миссис Салливэн.
     Испуганная, зачарованная, она пристально вглядывалась  в  камень,  по
крохам собирая всю рассудительность,  какую  могла  отыскать,  чтобы  дать
отпор мысли, которая медленно, но верно овладевала ею.
     Как  мог  камень  -  бесчувственный,  неодушевленный  кусок  камня  -
приносить несчастье? В этом не было ни капли смысла.
     И все же...
     Она щипнула подушку и выдернула пушинку.
     Что, если миссис Салливэн все-таки была права? Девица-экстрасенс (как
же ее звали?) заявила,  будто  почувствовала  в  их  доме  некое  влияние,
вызывающее беспокойство.
     Что, если в этом каким-то образом был виноват камень?
     Если одни дома и предметы могли, как намекала Бонни Барнетт (вот  как
ее звали!) нести на себе благословение, то другие, может  быть,  несли  на
себе проклятие?
     Потом Энджела припомнила, что говорил ей о языческих религиях Маккей.
     И снова нахмурилась, не сводя глаз с камня.
     Как же узнать?
     Только методом проб и ошибок.
     Избавившись от него.
     И  все  же.  Скажем,  Энджела  избавляется  от  него  и  неприятности
прекращаются. Все равно полной уверенности, что их вызывал камень,  у  нее
не будет.
     Или хуже того: вдруг неприятности не прекратятся и  после  того,  как
она избавится от камня? Камень был ценной антикварной вещью.
     Что, если на самом деле камень оберегал  их  с  Шоном  от  несчастий,
подобно громоотводу отклоняя беду от них самих и переводя на окружающих их
людей? Тогда Энджела будет проклята в любом  случае  -  избавится  она  от
камня или нет.
     Ситуация была абсурдной.
     Энджела схватила "Космополитэн" и принялась судорожно  просматривать.
Сообразив,  что  уже  читала  этот  журнал,  она  запустила  им  вслед  за
кроссвордами. И снова поймала себя на том,  что  рассматривает  камень  на
каминной полке. Вопрос  мучил  Энджелу,  отказываясь  уйти.  Мог  ли  быть
виноват камень? Как следовало разрешить этот  вопрос?  Совет  специалиста,
вот что ей было нужно. Специалиста? Специалист -  это  кто,  черт  возьми?
Священник? Экстрасенс?
     Бонни Барнетт.
     Но Бонни вернулась в Орегон.
     Может быть, у Стиви Осорио есть ее телефон.
     Стиви болтался на  борту  исследовательского  судна  где-то  в  Тихом
океане.  Должны  были  быть  другие  экстрасенсы.  Как  их  найти?  Желтые
страницы? Черил должна знать.
     Когда в комнату вошел Шон, Энджела все еще мучилась из-за камня и  не
услышала, как подъехала его машина.
     Он стоял в дверях и хмурился. Энджела заметила, что его  правая  щека
припухла от новокаина.
     - Привет. - Голос был приглушенным. - Что за праздник?
     - Ты о чем?
     Шон показал на огонь.
     - Замерзла?
     - Просто захотелось зажечь.
     - Просто захотелось зажечь, да? -  Нотка  раздражения.  Дрова  стоили
недешево.
     - Как зуб? - спросила она.
     - Сейчас прекрасно. - Он подошел к пышущему  жаром  камину,  подержал
над ним руки и обернулся к Энджеле. - Ну?
     - Что "ну"?
     - Что он сказал?
     - Кто?
     - Да доктор Спэрлинг же, Господи.
     Озадаченный ее рассеянностью Шон нахмурился.
     Энджела рассказала о визите к врачу. Шон слушал, глубоко засунув руки
в карманы. Под конец он хмыкнул:
     - Вот видишь? Что я говорил?
     - Знаю, знаю. -  Энджела  поджала  ноги,  освобождая  мужу  место  на
диване. - Ты был прав. Как всегда.
     Но он  не  сделал  попытки  сесть  и  продолжал  стоять,  внимательно
рассматривая ее.
     - Тогда в чем дело? - спросил он.
     - Ни в чем. Я же тебе сказала.  -  Энджела  удивленно  воззрилась  на
него. - А что?
     - Возвращаюсь и вижу, что ты лежишь на диване.
     Энджела выглянула в окно. Небо уже почти сплошь затянуло тучами.
     - Решила устроить себе свободный вечер, вот и все.
     - А, - сказал Шон. - Все ли?
     Энджела подумала, что это было сказано с  явным  сарказмом.  Или  она
попросту приписывала мужу собственные грехи? Она села и спустила  ноги  на
пол, нащупывая туфли. Шон нагнулся, чтобы подобрать разбросанные журналы.
     - Что это?
     Он явно прекрасно видел все сам.
     - Просто журналы.
     - Лучшего занятия ты не нашла? - Тон был подчеркнутым. Больше Энджела
не сомневалась.
     - Но я же сказала. Мне не хотелось работать.
     Шон уселся на подлокотник кресла.
     - И когда же ты, в таком случае, собираешься закончить сценарий?
     Энджела сдвинула брови.
     - Наверное, завтра. День или два ничего не меняют, правда?
     - Прошло уже больше недели.
     - Да что  ты?  -  Намеренно  изображая  равнодушие,  Энджела  встала,
размышляя, что же случилось с их далеким от педантичности стилем жизни,  и
пошла на кухню налить себе кофе. Но Шон все равно пришел следом.
     - Хочешь кофейку? - спросила она.
     Он открыл холодильник, вынул сливки и, захлопывая дверцу, сказал:
     - Вейнтрауб говорит, эта лента - его самая большая удача.
     - Его самая большая удача? - Энджела недоверчиво обернулась с кружкой
в руке.
     - Так он сказал. - Теперь Шон усмехался.
     Снаружи раздался шум мотора. Хлопнула дверца.
     - А это еще кто? - Шон выглянул в кухонное окно. - О  Господи.  -  Он
резко втянул воздух.
     - Кто там?
     - Джерри.
     - Стейнберг?
     Шон кивнул, пошел к  черному  ходу  и  распахнул  дверь,  приветствуя
приятеля.
     - Ты глянь, кто к нам пожаловал! Ах, чертов сын!
     Джерри выглядел исхудавшим, бледным и слегка прихрамывал при  ходьбе.
Он приехал на новом красном МГ.
     Они встретили его за порогом  кухни  и  по  очереди  обняли,  смеясь.
Энджела заметила, что на переносице и на верхней губе  у  Джерри  остались
шрамы.
     Они перешли в гостиную. Шон подбросил дров  в  огонь.  Джерри  сел  в
кресло. Энджела принесла  кружку  кофе  и  хрустящее  шоколадное  печенье,
которое пекла сама. Все это она поставила на столик и села на диван.
     Шон поворошил поленья в камине.
     - Когда ты выписался?
     - Вчера.
     - Фрэнк нам не сказал.
     - Нет?
     Энджела подвинула к нему печенье. Джерри взял две штуки.
     - Как новая машина? - спросила она.
     - Неплохо. Но я бы предпочел сохранить старую.
     Энджела сняла со своего свитера сухой лист. Шон сдвинул брови,  глядя
в пол.
     - Ага. Конечно. - Он поднял глаза. - Ну, отлично,  что  ты  снова  на
ногах.
     Вымученный разговор продолжался около получаса. Энджела сочла, что  с
тем же успехом можно было бы общаться с совершенно посторонним  человеком.
Джерри все еще с трудом припоминал имена, названия, события, в которых они
участвовали вместе. Он то и дело отклонялся от темы разговора, а в  глазах
появлялось озадаченное выражение. Сам Джерри объяснил,  что  ему  кажется,
будто половина мозга у него спит.
     Они говорили о работе Джерри, об их фильме, об имени для  ребенка,  о
родственниках Джерри, Энджелы и Шона -  обо  всем,  кроме  Фионы.  Наконец
Джерри допил кофе и поставил кружку на столик.
     Про себя Энджела испустила вздох облегчения.
     - Еще? - Она указала на пустую чашку.
     Джерри покачал головой.
     - Спасибо, мне действительно пора. Я заскочил просто сказать здрасте.
- Он посмотрел на часы. - Фрэнк с Эстеллой  ждут  меня  к  обеду.  Если  я
задержусь, то попаду в час  пик.  -  Он  встал  и  поглядел  за  окно,  на
темнеющее небо. - Похоже, будет ливень.
     - А почему вы с Фио... - по привычке начал Шон, замолчал и покраснел.
Он попробовал еще раз.  -  Почему  бы  всем  нам  не  поехать  куда-нибудь
пообедать? Как насчет завтрашнего вечера?
     Джерри смотрел на него и кивал.
     - Конечно. Почему нет.
     - Если хочешь прихватить кого-нибудь...
     Джерри стиснул край каминной полки и не отрывал глаз от огня.
     - Хочешь, мы кого-нибудь пригласим? Или  хватит  нас  с  Энджелой?  -
мягко проговорил Шон.
     - Пусть будем только мы. Если вас это устроит, - еле слышно отозвался
Джерри. Его лицо по-прежнему  оставалось  склоненным  к  огню,  но  взгляд
рассеянно скользнул вверх, к полке, и там остановился. Джерри обернулся  к
Энджеле, которая спокойно собирала на поднос кружки из-под кофе. - Я вижу,
вам его вернули.
     - Кого "его"?
     - Ваш ирландский камень. Боюсь, я начисто про это забыл.
     Энджела уставилась на Джерри, все еще не понимая, о чем речь.
     Джерри взял камень в руки и осмотрел.
     - После вечеринки мы с Фионой приделали ему ноги. Чуть не поссорились
из-за этого. Ты тогда как раз вошла. - Он тихо рассмеялся: короткий выдох.
- Она хотела, чтобы его вставили в оправу. Сделать  тебе  сюрприз.  Только
вышло не совсем так, как мы планировали.
     Он осторожно  вернул  камень  на  место.  Шон  украдкой  взглянул  на
Энджелу. Та,  как  загипнотизированная,  неподвижно  смотрела  на  камень.
Джерри повернулся, чтобы уйти.
     - Я рад, что вам его вернули после катастрофы. И что  с  фильмом  все
вышло так удачно, честное слово.
     Джерри взял с дивана свой пиджак и  направился  к  двери.  Шон  вышел
следом. Энджела не двинулась с места.
     Когда парой минут позже Шон вернулся, она стояла все там  же.  Забрав
поднос с кружками, он с любопытством взглянул на нее и пошел на кухню.
     - Почему ты не вышла попрощаться? - спросил он, проходя мимо соседней
комнаты.
     - Извини. Вышло грубо?
     - Просто странно. Вот и все.
     - Я задумалась.
     Он  вернулся  с  "Глоуб",  раскрытой  на  разделе  "Досуг",   занятый
просмотром киноафиши.
     - Как насчет "Китайского синдрома" сегодня вечером?
     Вдали заворчал гром.
     Энджела подошла к окну и присмотрелась к  хмурому  небу.  Теперь  оно
почернело от грозовых туч.
     - Это ты положил камень обратно ко мне в  сумку,  правда?  -  сказала
она.
     Шон не отрывался от газеты.
     - Что?
     - Я сказала, это ты положил камень обратно ко мне в сумку?
     Наконец он, сбитый с толку, поднял голову.
     - Прости. Я не уловил.
     - В Дублине. После того, как я его выбросила. Ты опять положил его ко
мне в сумку.
     - Конечно, нет.
     Ветви  деревьев  за  окном   зашевелились,   растревоженные   ветром.
Интересно, подумала Энджела, скоро ли грянет гроза.
     Шон снова вернулся к газете.
     - Если мы поедим в течение  часа,  то  успеем  на  сеанс  к  половине
девятого и вернемся домой до полуночи, - сказал он.
     Энджела обернулась и посмотрела на камень.
     - Джерри сказал, что в тот вечер забрал его с собой.
     - Он сказал, что думал, будто  забрал  его,  -  откликнулся  Шон,  не
поднимая глаз.
     - Думал?
     - Ну, он же явно не сделал этого,  правда?  Если  помнишь,  он  тогда
здорово набрался. А потом, ты же видишь, что у него теперь с памятью.
     Молчание.
     Внезапно осознав странное настроение Энджелы, Шон отложил газету.
     - Что ты пытаешься сказать, Энджи?
     Она закусила губу и прошептала:
     - Не знаю. Точно не  знаю.  -  Она  на  мгновение  задумалась,  потом
заставила себя  раскрыть  рот  и  сказать:  -  Нет,  знаю.  Он  все  время
возвращается. Камень все время возвращается.
     И пристально взглянула в непонимающие глаза Шона.
     - В Ирландии я его выбросила. А когда  проходила  таможню,  он  опять
оказался в моей сумке. В тот вечер, когда мы устроили вечеринку, Джерри  с
Фионой забрали его с собой. А позже он снова лежал на полке как ни  в  чем
не бывало.
     Теперь уже Шон  смотрел  на  Энджелу  с  непонятным  выражением.  Без
злости. Странно. Со смесью удивления, сочувствия и тревоги.
     - Ты серьезно?
     - Конечно, серьезно.
     - Ты должна рассказать это Черил. Для ее следующей книги.
     - Ты мне не веришь, да?
     - Ты серьезно.
     - Миссис Салливэн сказала, что это опасный камень.
     - Миссис Салливэн?
     Энджела кивнула.
     - Опасный?
     - Ну... приносит несчастье.
     - И ты туда же? - Теперь глаза Шона переполняло недоверие.
     - Я старалась не соглашаться. Но, по-моему, согласна с ней. Теперь.
     - И все потому, что Джерри думает, будто в тот  вечер  забрал  его  с
собой?
     - И поэтому, и из-за того, что с тех пор творилось вокруг нас.  Из-за
Фионы. Из-за миссис Салливэн. Из-за Перышка.
     - И в этом тоже виноват камень?
     Энджела кивнула.
     - О Господи. - Шон недоуменно покачал головой.
     - Ну, признай, Шон. Довольно много смертей для одного дома, разве  не
так? - настаивала она.
     Он весело рассмеялся.
     - Совпадение, детка, совпадение. "Длинная рука". Сама знаешь.
     - Прости. Можешь называть это, как угодно. Факты все  равно  остаются
фактами.
     Шон прочесал пятерней свою шевелюру.
     - Ищешь виноватого, так, что ли?
     - Козла отпущения?
     - И миссис Салливэн подсказала тебе идеальный  выход.  Камень.  -  Он
ткнул  пальцем  в  сторону  каминной  полки.  -  Вот  лежит  причина  всех
несчастий.
     Энджела поморщилась. Рассудительность Шона приводила ее в ярость.
     - Я знаю, что это звучит безумно. Но вдруг она знала что-то, чего  не
знаем мы? Маккей говорил, что вещи вроде  этого  камня  обычно  держали  в
церквях, под замком, чтобы они не натворили бед.
     Шон остро глянул на нее.
     - Маккей сказал, что верит в это?
     - Нет, - уступила она. - Он сказал, что это народное поверье.
     - Как раз для людей вроде миссис Салливэн.
     - Господи, ну почему ты всегда настроен так  скептически?  -  Энджела
сердито отвернулась, но Шон схватил ее за руку.
     - Энджела, прислушайся на минуту к своим словам.
     - Я знаю, что это звучит безумно, но ведь  и  жизнь  иногда  сплошное
безумие!
     Она с непреклонным видом уселась в кресло. Шон бросился  на  диван  и
некоторое время разглядывал ее, размышляя.
     - Ладно, - с вызовом сказал он,  -  допустим  -  на  секунду!  -  что
сказанное тобой соответствует действительности. Камень приносит несчастье.
Тогда почему это не затрагивает нас?
     - То есть как - не затрагивает?
     - Почему все беды случаются с другими - с Фионой, с миссис  Салливэн,
с кем угодно, только не с нами?
     Энджела подумала, вздохнула.
     - Не знаю, - пасмурно проговорила она.
     - Если подумать, так мне кажется, что в последние  несколько  месяцев
нам здорово везло. Учитывая все обстоятельства.
     - Я знаю.
     - Энджи, я не пытаюсь застращать тебя. Мне просто противно  смотреть,
как ты изводишь себя такой чушью.
     - Тогда кто положил этот камень назад в мою сумку?
     - Почем я знаю? Может быть, ты сама.
     - Я? - Энджела была потрясена.
     Он кивнул.
     Она вскочила и принялась сердито расхаживать по комнате.
     - Ладно, значит, у меня выпадение памяти.  Ты  на  это  намекаешь?  У
меня, у Джерри... у обоих. Или, может, я лунатик? Чем не объяснение, а?  А
может, это горничная снова  незаметно  подложила  его  в  мою  сумку?  Еще
какие-нибудь притянутые за уши разумные объяснения?
     Шон рассмеялся.
     - Отлично, сдаюсь. Камень одержим злым духом.
     - Ты веришь в это?
     - Конечно, нет. Но ты, видимо, веришь.
     Энджела прекратила расхаживать.
     - Помоги мне, Шон. Мне страшно, - прошептала она.
     Он встал, подошел к ней и обнял - так обнимают испуганного ребенка.
     - Если этот камень тебя пугает,  избавься  от  него.  -  Шон  говорил
нежно, но решительно. - Я разрешаю. Обещаю тебе,  что  ничего  плохого  не
случится. Он не вернется. На дворе двадцатый век. Все будет хорошо.
     Крепко прижимая Энджелу к себе, Шон поцеловал ее в лоб.
     Снова раздался раскат грома, теперь уже ближе.
     - Да?
     Она кивнула.
     Шон выпустил ее руку и снова пошел к своим газетам.
     Через несколько минут он отправился в душ, оставив Энджелу одну.  Она
глядела в золу, на угасающее пламя.  Комната  была  полна  теней,  в  окна
ударяли резкие порывы ветра. "Может  быть,  у  меня  начинается  выпадение
памяти, - подумала она. - Может быть, я сама выудила камень из корзины для
мусора в Дублине".  Ей  приходилось  читать  о  раздвоении  личности  (это
называлось "Сибил", так, кажется?), когда половина сознания не ведает, что
творит вторая. Может быть, и она была такой. Шизоидным  субъектом...  так,
что ли?
     А может быть, Джерри вообще не брал камня с полки. Фрэнк говорил, что
он, возможно, так и не разберется с памятью.
     Но клетка для енота?
     Возможно, дело рук миссис Салливэн.
     Или это тоже сделала она сама?
     Может быть, Энджеле так и не было суждено узнать ответ.
     Но одно она знала твердо. Если в происходящем каким-то  образом  была
виновата она сама, на сей раз она собиралась убедиться наверняка.  На  сей
раз она собиралась сделать так, чтобы ни ей самой, ни кому-либо другому не
удалось бы вернуть камень обратно.
     Она подошла к полке, взяла с нее  камень  и  с  порога  черного  хода
вгляделась в сгущавшиеся сумерки. Небо отяжелело от  грозовых  туч.  Скоро
должно было стемнеть. Прижимая камень к груди, Энджела выбежала из дома  и
пробежала через задний двор мимо того места, где лежал  в  земле  Перышко.
Вид маленького земляного холмика укрепил ее решимость. Она вбежала в  тень
деревьев. Поднимающийся ветер трепал  над  головой  поскрипывающие  ветки,
осыпавшие Энджелу темным конфетти сухих осенних  листьев.  Глухие  раскаты
грома звучали уже совсем близко.
     Она дерзко  продиралась  сквозь  заросли  дуба  и  боярышника.  Ветки
протыкали свитер, цеплялись за него, хватали за волосы.
     Энджела добралась до тропинки и снова побежала  по  хлюпающему  ковру
пропитанных влагой гниющих листьев. Одна нога утонула выше  щиколотки,  но
Энджела не остановилась. Чем дальше она убегала,  тем  тяжелее  становился
камень в ее руке и гуще - тени вокруг. Вскоре ей стало казаться,  что  она
бежит по тоннелю, светом в конце которого  был  блеск  воды  впереди  -  к
ней-то и спешила Энджела. Ее лицо овеял свежий, пахнущий  дождем  холодный
ветер с водохранилища. Ветер подстегнул ее, как обещание  помощи.  Деревья
поредели: Энджела выбралась к водохранилищу. Она подбежала к кромке воды.
     К этому моменту камень превратился в комок свинца.
     У Энджелы в голове промелькнуло, что  ей  его  не  поднять.  Рассудок
молодой женщины словно  бы  окутался  туманом  удушливого  мрака,  который
притуплял чувства и тянул руку книзу.
     Она решительно ухватила камень обеими руками и с  трудом  подняла  на
уровень глаз.
     Рот каменной головы исходил безмолвным протестующим  криком.  Энджела
чувствовала, как воля камня  (или  это  было  ее  собственное  нежелание?)
обрушивается на нее подобно мощным тяжелым  волнам,  грохочущим  о  корпус
идущего ко дну корабля.
     - Оставь нас в покое, - прошептала она. - Слышишь?
     Тут ей представилась Фиона. Она услышала шутки подруги, ее смех  -  и
внезапно обнаружила, что пронзительно орет на камень:
     - Оставь нас в покое! Ты нам не нужен! Понятно? Не нужен! Отвяжись!
     Потом Энджела размахнулась и бросила его. Далеко,  насколько  хватило
сил, на самую середину водохранилища.
     Всплеск. И камня не стало.
     В тот же  миг  сумерки  превратились  в  день:  облака  опустились  и
коснулись земли изломанной линией нестерпимого света.
     Последовавший удар грома  сотряс  землю;  раздирая  воздух,  раздавая
холмам оплеухи, заметалось эхо -  дальше,  дальше,  отражаясь  от  далеких
горных вершин, пока, наконец, не затерялось, не затихло.
     Мигом оглохшая, ослепшая,  ошеломленная  Энджела  приросла  к  месту,
стиснув кулаки и тупо, неподвижно глядя в ту точку, где только  что  исчез
камень:  там  все  шире  и  шире  расходились  кольца  ряби...   последнее
доказательство того, что он когда-то существовал.
     Потом и эта рябь пропала, растворилась, стертая крупными,  медленными
каплями дождя, и Энджела вдруг сообразила, что странная тьма,  спеленавшая
было ее мозг, исчезла столь же таинственно, как возникла. Она вновь обрела
способность ясно видеть и мыслить. Но на смену  летаргии  пришла  страшная
слабость, охватившая все ее члены. Болела и ныла каждая  косточка,  каждая
мышца, словно Энджела участвовала в  однодневном  восхождении  на  вершину
горы.
     Она с усилием пошевелилась, повернулась  и  посмотрела  на  сумрачную
дорожку, по  которой  должна  была  возвращаться.  Но  теперь  тени  стали
обычными тенями, лес больше не таил угрозу.
     Обратно Энджела шагала намеренно медленно, прислушиваясь к  шороху  и
шелесту дождя в ветвях, позволяя холодным очищающим каплям смыть последние
липкие нити страха.



                                    9

     Осенние порывистые ветры обнажили деревья. Дни стали  короче.  Ранний
заморозок погубил палисадник Энджелы. Ей почему-то было все равно.
     Утренняя дурнота стала для нее обычной.  Энджела  готовила,  убирала,
ходила по магазинам. Ей страшно хотелось сэндвичей с арахисовым  маслом  и
желе. Она раздалась. Начала вязать детские вещи.
     Однако оставалось некое  ожидание.  Дела  оказывались  брошенными  на
середине,  зависали;  телевидение   тянуло   с   ответом;   просмотр   уже
завершенного  фильма  об  Ирландии  откладывался;  о   школьном   сценарии
по-прежнему не было сказано ни слова; замена миссис Салливэн  все  еще  не
находилась.
     Шон поставил на все двери и окна новые замки.
     Доктор Спэрлинг дал Энджеле послушать  через  стетоскоп,  как  бьется
сердце ее малыша.  Тук-тук!  тук-тук!  тук-тук!  Прекрасно,  без  малейших
перебоев.  Энджела   нежно   улыбнулась   и   осторожно   погладила   свой
молочно-белый, гладкий живот... "Нас двое, - подумала она. - Не просто я и
какой-то полип, нарост на стенке матки, а дружно работающие мать  и  дитя,
единые в смысле некоего нового существа - одно  целое,  экзосистема:  я  -
снаружи, а малютка  Кристофер  (Люси)  -  в  безопасности  своего  темного
плавучего мира внутри".
     Накачав обернутую вокруг ее  руки  резиновую  манжетку  так,  что  та
запульсировала, доктор Спэрлинг спросил, отдохнула ли Энджела.
     Она смотрела на стрелку, которая подрагивала в такт току крови  в  ее
вене.
     - Сейчас я как раз была бы довольна, если бы  сроки  сдачи  материала
поджимали, - созналась она и объяснила, что до сих пор не получила  ответа
с телевидения. Ни по сценарию о школе Монтессори, ни об ирландском фильме,
что было гораздо более огорчительно.
     - Почему они так долго тянут? - пожаловалась она  Шону,  когда  позже
они шли по облетевшему лесу.
     Когда они вернулись домой, позвонил Вейнтрауб  с  ответом  на  вопрос
Энджелы. Голос в трубке звучал обиженно, смущенно, сердито. Тот человек  с
телевидения,  который  заказывал  их  документальную  ленту  об  Ирландии,
покинул организацию. Без предупреждения. Чтобы занять лучший  пост  где-то
на побережье. Теперь возникали сомнения: проявит ли преемник их  заказчика
такой же большой интерес к фильму, как и его предшественник.
     - А сценарий о школе? - встревоженно спросила Энджела.
     - Крест ставить рано, - настойчиво втолковывал Вейнтрауб. - Просто он
сейчас на дальней конфорке. И  будет  там,  пока  этот  новый  субъект  не
зачешется и не начнет принимать решения.
     Чтобы разработать образ Джуди Лэчмэн, Энджела заехала в школу.
     Джуди была разочарована, но отнеслась к этому философски.
     - Мне бы ваш дар принимать все так спокойно, - вздохнула Энджела.
     - Попробуйте с утра до вечера возиться с кучей детворы.
     Энджела засмеялась  и  огляделась.  Почти  все  дети  были  поглощены
рисованием оранжевых тыкв и черных кошек.
     Она шлепнула себя ладонью по лбу.
     - Господи Иисусе! Совсем забыла! Съезжу-ка я лучше за конфетами, пока
они еще есть в магазинах.
     Джуди проводила ее до машины.
     - На прошлый Хэллоуин мы дали жуткого маху: у нас кончились леденцы.
     Джуди хихикнула.
     - И что было? Деревья расцвели туалетной бумагой?
     - Хуже. Нам забросали яйцами стену. Весь фасад. Желтое на белом.
     - М-м. Со вкусом. Мое любимое сочетание цветов.
     Энджела рассмеялась. Она открыла  дверцу  машины  и  обнаружила,  что
медлит, вытягивая шею, чтобы разглядеть занятые игрой на детской  площадке
фигурки.
     - А где сегодня Энди? - спросила она.
     Джуди продолжала улыбаться.
     - Джонни! -  позвала  она  мальчика  в  красном  спортивном  костюме,
который карабкался на шведскую стенку. - Слезай-ка.  Ты  же  знаешь,  тебе
нельзя залезать наверх.
     И с улыбкой снова повернулась к Энджеле.
     - Энди больше нет с нами.
     Глаза Энджелы сузились. Что-то  в  тоне  Джуди...  Но  она  не  стала
допытываться.
     - О, - рассеянно сказала она, - какая досада.
     Ей представился Энди, играющий  где-то  в  другом  месте,  на  другом
школьном дворе: в Провиденс, Спрингфилд, Хэйверхилл; за горами, за долами.


     Они с Черил пообедали в городе, в ресторанчике  под  названием  "Всем
салатам  салат".  Черил  заметила,  что  вид  у  Энджелы  отсутствующий  и
встревоженный. Та в ответ рассказала о своих проблемах с телевидением.
     Черил посочувствовала.
     - Корпоративное мышление. Боятся поставить одну ногу перед другой.  И
в итоге шаркают бочком.
     От этого описания Энджела расхохоталась. Подруга всегда приводила  ее
в хорошее настроение.
     Они праздно сидели  над  крохотными  чашечками  "эспрессо",  обсуждая
данный  доктором  Спэрлингом  совет  отдохнуть.  Черил  раскрыла   золотой
портсигар, предложила Энджеле сигарету и взяла сама.
     - Как насчет вышивания? - предложила она.
     Энджела поднесла к обеим сигаретам огонек зажигалки.
     - Терпеть не могу. В вашингтонской квартире моей  мамули  все  стулья
покрыты этой пакостью.
     - Твоей или ее?
     - Ее.
     Черил хихикнула.
     - А что случилось  с  твоими  картинами?  Ты  же  когда-то  рисовала,
правда?
     Энджела нахмурилась.
     - Бросила.
     - Почему это?
     Энджела играла спиралькой лимонной кожуры.
     - Я никогда по-настоящему не чувствовала вдохновения, понимаешь?  Это
должно быть  сильнее  тебя...  призвание.  Талант,  может  быть...  -  Она
взглянула на подругу. - Но, как сказал  мне  в  день  перед  выпуском  мой
преподаватель, талант никак  не  заменит  тяжких  трудов.  -  Она  грустно
улыбнулась.
     - Может, если бы ты продала несколько картин?
     Энджела кивнула.
     - Разумеется. Это может стать стимулом.
     И стала внимательно смотреть в свою чашку.
     - Наверное, мне надо бы извлечь побольше  выгоды  из  своего  приезда
сюда. Ну,  знаешь  -  связаться  с  галереями.  Я  никогда  не  пробовала.
Некоторые студенты так делали. Наши звезды. Теперь дела у них идут  вполне
успешно.
     - Неужто я уловила нотку зависти? - поддразнила Черил.
     - Хорошо там, где нас нет, верно?
     - Да-а? А то, чем ты занимаешься сейчас, тебе не нравится?
     Энджела обдумала ответ. Она смотрела на Черил и считала, сколько  лет
знает ее. Конечно. Черил можно было довериться.
     - И да, и нет, - осторожно проговорила она.
     - Нет?
     - Наверное, когда дел полно, я не задаю себе вопросов о своей  жизни.
Но когда работа заканчивается и у меня появляется свободное время, вот как
сейчас... да ты знаешь, как это бывает.
     Черил вдохнула аромат  единственного  розового  бутона,  стоявшего  в
вазочке на столе.
     - Тебе нравится жить с Шоном, правда?
     Энджела кивнула.
     - И тебе этого достаточно?
     - Достаточно?
     - Быть частью его мира. Я хочу сказать, для  того,  чтобы  оставаться
счастливой и при деле.
     Энджела вздохнула.
     - До сих пор было достаточно. А теперь нужно готовиться  к  появлению
малыша. Я думала, что ребенок может создать  трудности,  но  мы  пообещали
друг другу, что не допустим этого. И до сих пор, кажется, все устраивалось
как надо.
     Она взглянула на Черил. Подруга внимательно наблюдала за ней. Энджела
почувствовала, что под этим испытующим взглядом сдается.
     - Ты права, - призналась она. - Наверное, иногда у меня действительно
появляется побуждение время от времени заниматься чем-нибудь своим.  Чтобы
это делала только я. Энджела. Понимаешь?
     Черил улыбнулась. Она заметила,  что  пепел  с  ее  сигареты  вот-вот
обвалится, и стряхнула его в пепельницу.
     - Конечно, понимаю. - Голос у нее был довольный.
     Энджела допила "эспрессо" и  машинально  поставила  чашку  на  место.
Потом посмотрела на подругу и усмехнулась.
     - А знаешь, ты подала мне идею.
     Черил расплылась в широкой улыбке и посигналила, чтобы принесли счет.
     - Какую же?
     Энджела потянулась к сумочке.
     - Я предпочла бы не говорить. Если я расскажу, что  это  за  идея,  у
меня пропадет охота ее осуществлять. Понимаешь?
     Черил сочувственно кивнула, потушила сигарету и как бы  между  прочим
обронила:
     - Выходит так, что среди моих знакомых есть и пара владельцев галерей
в Сохо.
     Распрощавшись с подругой, Энджела  направилась  к  месту  парковки  и
вдруг остановилась, заметив вывеску на  другой  стороне  улицы.  "Все  для
живописи". Со скидкой. Она заторопилась через дорогу, к магазину. Там  она
выбирала, пока не набрала толстый, еле умещавшийся в кулаке, пучок кистей,
к  которому  добавила  три  небольших  холста.  Потом  отобрала  несколько
акриловых красок,  главным  образом  основных  цветов,  и  добавила  более
вместительные тюбики с черной и белой красками.
     Когда девушка в кассе  сосчитала  общую  стоимость  покупок,  Энджела
поморщилась. Она не помнила, чтобы материалы были такими дорогими.  Но,  в
конце концов, прошло несколько лет.
     - Это из-за входящих в состав красок минералов, - объяснила девушка.
     Энджела не сводила глаз с разложенного на прилавке скромного набора и
спорила сама с собой. Какого лешего, решила она.  Это  мне  полезнее,  чем
сигареты. И полезла в книжку за последними чеками.
     Она вела машину и обдумывала, что напишет.  Что-нибудь  кельтское.  В
духе Книги из Келлса. Со множеством переплетений. В  качестве  справочного
материала  можно  было  бы  использовать  привезенные  из  Ирландии  и  не
раздаренные открытки.
     По-прежнему глубоко погруженная  в  свои  мысли,  Энджела  съехала  с
автострады, на большой скорости пронеслась мимо  местного  супермаркета  и
спохватилась только  тогда,  когда  краешком  глаза  заметила  на  угловой
стоянке горку выставленных на продажу тыкв. Скрипя  тормозами,  она  круто
развернулась и  поехала  обратно,  чтобы  купить  три  последние  пакетика
конфет.


     Пришел и прошел Хэллоуин. Конфеты раздали.  Дом  не  тронули.  Краски
пролежали в багажнике машины Энджелы целую неделю, до субботы - в  субботу
Шон с Марком и Верн уехал посмотреть поваленное  дерево,  которое,  по  их
словам, годилось на дрова.
     Поскольку ни доски, ни мольберта в доме не было, Энджела  уселась  за
кухонный стол, поставив холст на колени и оперев  его  о  столешницу.  Она
потратила все утро, но завершила картину. Вышло лучше,  чем  она  ожидала.
Небольшое, абстрактное, напоминающее самоцвет полотно, очень кельтское, со
множеством тщательно выписанных  переплетений,  вносивших  затейливость  в
духе "ар нуво". Энджела критически изучила свое творение. Неплохо,  но  не
гениально, решила она. Отвыкла. Однако  сам  процесс  работы  доставил  ей
истинное наслаждение. Заново укрепил ее веру в себя, помог убедиться,  что
ее талант не "пропал втуне", а был лишь на  некоторое  время  отодвинут  в
сторону.
     Картину Энджела оставила в  кабинете,  чтобы  Шон  увидел  ее,  когда
вернется.
     Первой его фразой было:
     - Значит, пока ты развлекаешься, я должен пилить дрова?
     Энджела почувствовала обиду и разочарование.  Она  нанесла  встречный
удар:
     - Ты полагаешь, писать картину легче, чем пилить  дрова?  Или  делать
фильмы?
     - Ага, но какая от нее польза? Ею можно заплатить за квартиру?
     Ответить Энджела не сумела. Шон был прав.
     В эту ночь, лежа рядом с Шоном без сна, она обнаружила, что ее  мысли
снова блуждают возле камня из Кашеля. Энджела  представила  себе,  как  он
лежит на дне водохранилища, зеленея, обрастая мхом, или ряской, или  тиной
- в общем, той зеленой дрянью, какая заводится в  стоячих  прудах.  Теперь
все ее страхи казались такими детскими. Если бы камни действительно  могли
передвигаться, сонно подивилась Энджела, как бы они это  делали?  Катились
бы по земле? Тащились бы волоком? Или, может, у них были бы  ножки  и  они
только казались бы нам камнями, обладая на самом деле совсем иным обликом?
Вроде... Как там назывались ящерицы,  меняющие  окраску?  Хамелеонов.  Или
вроде  тех  насекомых,  которых  не  отличишь  от  сучка,  пока   они   не
зашевелятся. Энджела вспомнила, что смотрела по телевизору фильм о пауках,
живущих в пустыне - те как две капли  воды  походили  на  камни,  пока  не
набрасывались на свою  жертву.  Каков  же  был  бы  тайный  облик  камней,
рассеянно задумалась  она.  Конечно,  если  бы  они  пили  и  ели,  у  них
обязательно был бы рот. Но если бы камни жили в темноте, разве были бы  им
по-настоящему нужны глаза?.. У  них  были  бы  какие-нибудь  ножки,  чтобы
ходить. И ручки. Интересно, а потомство они бы  производили?  Обзаводились
бы семьей? Возможно, нет. Возможно, они существовали всегда. Без  матерей.
Без отцов. С незапамятных времен...
     И Энджела уплыла в сон.
     Перед рассветом ей приснилось, что она опять спускается по лестнице в
подвал. Свет по каким-то причинам не  работает,  но  она  хорошо  видит  в
темноте, к тому же с ней доктор Спэрлинг, он помогает ей,  ведь  у  нее  -
огромный, чудовищный живот. Едва касаясь  шкафов,  они  идут  мимо  них  к
небольшой фанерной дверце за водонагревателем - дверца ведет  в  кладовку.
Доктор Спэрлинг начинает дергать небольшую латунную  задвижку  вверх-вниз.
Энджела пытается пристальным взглядом предостеречь его, но  тщетно,  кроме
того, уже  слишком  поздно:  что-то  распахивает  дверцу  изнутри.  Сперва
Энджела видит лишь три  скрюченных...  пальца?  пальцы  было  бы  неверным
словом... больше смахивающих на птичьи когти, а потом  дверца  открывается
во всю ширь и оттуда появляется оно: голое, безволосое, с бледной,  как  у
могильного  червя,  сморщенной,  чешуйчатой  кожей,   напоминающей   брюхо
крокодила. Оно кажется не больше восьмилетнего ребенка, под животом, как у
собаки, вздымается длинный  остроконечный  пенис,  маленькая,  похожая  на
череп голова лишена и глаз, и носа. Конечно, ему не нужны  глаза,  Энджела
понимает это, только огромный, зияющий от  уха  до  уха  рот,  заполненный
острыми акульими зубами. Энджела поворачивается, чтобы убежать, но это  не
помогает - монстр мигом оказывается на ней, он  холодный  и  тяжелый,  как
мраморное изваяние, длинные костлявые руки охватывают Энджелу, как  обручи
бочку. Энджела истошно визжит, визжит без умолку, и подвал тает, а с ним -
ее пронзительный крик, словно пока она выплывала  из  глубин  сна,  кто-то
выпил дыхание с ее губ, и оказывается, что она лежит,  вглядываясь  широко
раскрытыми глазами в потолок спальни... но тяжесть не пропала. Так же, как
и впившиеся в ягодицы Энджелы острые когти.
     Ее пронзительные крики разбудили Шона.
     Конечно, стоило ему повернуть выключатель, как все исчезло.
     По настоянию Энджелы он обыскал  комнату.  Полных  десять  минут  Шон
заглядывал в шкафы, под кровать, за шторы.
     Наконец, потеряв терпение, он вернулся  в  постель.  Сердито  откинул
одеяло.
     И Энджела увидела. Все это время он был у нее под боком. Прятался под
одеялами. Небольшой, круглый, невинный, словно крохотный  шелковый  шарик,
дающий приют пауку. Источник всех ее безымянных приступов ужаса.  То,  что
так долго обитало во мраке ее снов и неизменно появлялось  в  сумерках  ее
бодрствования.
     Замерев, Энджела на долгую секунду впилась в  камень  глазами,  а  ее
мысли перескакивали с одного на другое, формируя  необходимые  связи.  Она
поняла, что не догадывалась о самом главном. Даже о самом главном!
     Казалось, лживый крохотный ротик шепчет: я всего лишь камень,  только
камень. Безобидный. Едва ли стоящий того,  чтобы  меня  замечать.  Детская
игрушка. Маленькая-премаленькая кусачая штучка.
     Энджела подумала о другой твердой, костлявой  голове,  которая  всего
несколько минут назад крепко прижималась к ее животу. Слушая,  как  слушал
доктор Спэрлинг.
     Биение сердца ее малыша.
     Тогда она поняла, чего ему было надо.
     И, глядя на того, кто лежал там в обманчивом обличье  камня,  Энджела
принялась смеяться, потом плакать, потом зашлась криком.



                                    10

     Она ехала по тихой, обсаженной деревьями  улице,  рассматривая  дома.
Викторианские  кирпичные  городские  дома  с  пустыми  темными  окнами   и
железными балконами. Однако номеров Энджела не могла разглядеть. Она нашла
свободное место для парковки и задним  ходом  завела  туда  свой  "пинто".
Припарковалась она плохо. Но ей было все равно.
     Энджела  заперла  машину  и  сунула  в  счетчик  четвертак.  Подумав,
добавила еще один.
     И заспешила по  улице,  всматриваясь  в  дверные  проемы.  К  кованой
железной ограде, отделявшей  какой-то  двор  от  улицы,  была  прикреплена
табличка, и Энджела коротко взглянула  на  текст.  Он  начинался  словами:
"Взгляни на вечно изменчивые тени..."
     Она  нетерпеливо  двинулась  дальше,  уловив  принесенный   откуда-то
тягучий запах ладана.
     Энджела очутилась возле высокого узкого дома с острым коньком  крыши.
Было похоже, что его-то она и искала. Во дворе перед домом рос  облетевший
ясень; бледный ствол; в поле зрения  -  ни  листика,  хоть  бы  и  сухого;
безукоризненно чистый крохотный газон; сквозь  коричневатую  зимнюю  траву
пробивались ясеневые побеги.  127.  Цифры  на  железной  калитке.  Энджела
сверилась с зажатым в руке клочком  бумаги  -  адресом,  который  ей  дала
Черил. 127.
     Она мелкими быстрыми шажками прошла по  дорожке,  поднялась  по  трем
мраморным ступенькам и нажала  установленную  над  щелью  почтового  ящика
кнопку современного латунного звонка. В  самой  глубине  дома  послышалась
звенящая трель. Энджела нервно отступила на шаг, вбирая в себя  готические
дубовые сводчатые двери с висящим над ними  небольшим  кованым  фонариком.
Типично. Уместно.
     Лязг отодвигаемого засова или щеколды. Открылась та створка двери, на
которой не было щели "Для писем и газет". Энджела обнаружила, что  смотрит
прямо в лицо высокому мужчине. Он был хорошо  сложен  и  разменял,  по  ее
мнению, пятый десяток. Худое приятное лицо, рыжие волнистые  волосы  почти
до плеч, водянистые голубые глаза, ковбойка,  закатанные  рукава,  джинсы,
линялые кроссовки. Мужчина бесстрастно рассматривал Энджелу.
     Она заставила себя улыбнуться.
     - У меня назначена встреча с отцом  Тэггертом.  Меня  прислала  Черил
Вагнер.
     - Вы, должно быть, миссис Киттредж.
     Мужчина посторонился, пропуская ее в дом.
     На правой руке у него Энджела заметила большое кольцо из яшмы в стиле
"навахо".
     - Отец Тэггерт - это я, - сказал он в ответ на кивок Энджелы.
     Она широко раскрыла глаза.
     - Вы?
     Улыбка Тэггерта стала шире.
     Энджела покраснела и быстро поправилась:
     - Простите. Как глупо с моей стороны. Я очень давно  не  говорила  со
священником. Наверное, я ожидала ошейника или чего-то в этом роде.
     - Да, времена штука переменчивая. - Он улыбнулся, провожая ее  сквозь
вторую пару дверей (тоже готических, но с гранеными хрустальными стеклами)
в коридор и дальше, вдоль стены,  увешанной  черно-белыми  фотографиями  в
рамочках, изображавшими нечто из театральной жизни.
     - Туда? - Энджела указала на открытые двери в конце ряда фотографий.
     - Прошу.
     В комнате оказался очень высокий  сводчатый  оштукатуренный  потолок.
Одну стену закрывали  ряды  книг.  Напротив  незашторенное  окно-"фонарь",
набранное  из  небольших  толстых  стеклянных  треугольников,  выходило  в
крошечный голый садик, обнесенный высокой  кирпичной  стеной,  за  которой
виднелись задние стены других домов. В эркере  стоял  заваленный  стопками
книг письменный стол. Возле другой стены - тоже заваленный книгами  обитый
лиловым бархатом потертый  диван  с  просевшими  до  полу  пружинами.  Над
диваном висела тусклая, выполненная на какой-то ткани картина в  восточном
стиле: синие, зеленые  и  красновато-коричневые  пятна  изображали  нечто,
производившее   впечатление   бесчисленных   сидящих   Будд.   Энджела   с
любопытством огляделась. Что-то было не так. Она не могла сказать,  в  чем
именно странность.
     - Вы должны извинить этот беспорядок. - Священник  быстро  подошел  к
дивану и расчистил Энджеле место. - Я не самый большой аккуратист.
     Энджела неуверенно присела на расчищенное место, чувствуя  себя,  как
курица на насесте, а отец Тэггерт тем  временем  размашисто  опустился  на
скрипучий деревянный вращающийся стул, стоявший за  письменным  столом,  и
остановил на Энджеле пристальный взгляд. Она посмотрела вверх, на картину,
и отважилась спросить:
     - Тибет, правильно?
     - Непал. "Татагатас".
     - Простите?
     - "Пять размышляющих Будд". Мне нравится медитировать, глядя на них.
     - О. - Энджела растерянно моргнула. В устах священника это прозвучало
странно. Потом она поняла, чего не хватало  в  комнате:  распятия.  -  Вы,
кажется, придерживаетесь довольно... широких  взглядов.  -  Она  тщательно
подбирала слова.
     - Это и есть исходное значение слова, - улыбнулся он.
     - Слова?
     - "Католик". - Отец Тэггерт качнулся  на  своем  скрипучем  стуле.  -
"Всеобщий".
     - Понятно. Да. Наверное. -  Энджела,  хмурясь,  уставилась  в  пол  и
заметила протертую в ковре возле дивана дыру.
     - Черил сказала мне, что у  вас  какие-то  затруднения,  -  священник
говорил мягко, спокойно.
     Энджела неуверенно подняла голову. Она медлила.
     - А она что-нибудь говорила о них?
     - Нет.
     - Ничего?
     - Ни слова.
     Энджела вздохнула. Приходилось начинать с самого  начала.  Но,  может
быть, это было к лучшему. Может быть, она нашла бы способ подойти  к  сути
дела, не рассказывая отцу Тэггерту слишком многого.
     - Ничего, если я закурю? - тихо спросила она, роясь в сумочке.
     - Ради Бога. - Отец Тэггерт полез в нагрудный карман за спичками,  но
Энджела уже нашла зажигалку.
     - Не беспокойтесь. Я уже нашла, спасибо.
     Она затянулась, усиленно соображая.
     - Черил сказала мне, что вы весьма симпатичная личность.
     Священник внимательно наблюдал за ней.
     - Стараюсь.
     Энджела неподвижно смотрела на сигарету, которую держала  в  пальцах.
Рука дрожала - слабый трепет крыльев мотылька.  Как  же  перейти  к  делу?
Жизнь слишком коротка. Лобовая атака.
     - Отец Тэггерт, вы верите в зло?
     Пауза.
     - Не уверен, что вполне понимаю вас. Вы не могли бы выражаться яснее?
     - Вы верите, что существует такая вещь, как силы зла?
     Еще одна пауза.
     - Я верю в заключенную в людях доброту.
     - Но как же насчет зла? - настаивала она.
     Священник хмурился. Был он озадачен, или  же  вопрос  вызвал  у  него
раздражение?
     - Зло также заключено в нас самих. В наших душах. В нашем сознании.
     - Но и вне нас оно тоже существует.
     - Вне?
     Энджела избегала его взгляда.
     - Злые духи, отец Тэггерт, - едва слышно проговорила она.
     Священник развернулся вместе со стулом и, подняв  брови,  выглянул  в
окно.
     - Ах, злые духи, - повторил он задумчиво. Или снисходительно?  -  Ну,
отцы Церкви, несомненно, в них верили.
     - А какова нынешняя позиция Церкви? - с заминкой спросила она.
     Он снова  развернулся  к  ней,  усмехаясь  так,  словно  Энджела  его
чрезвычайно забавляла.
     - Это зависит от того, кому задавать вопрос.
     Энджела воззрилась на него -  озадаченная,  отчасти  шокированная.  И
быстрыми  легкими  тычками  затушила  сигарету   в   пепельнице,   которую
обнаружила на небольшом чайном шкафчике у дивана.
     - Есть теологи, придерживающиеся мнения, что злые духи существуют,  а
есть и такие, кто  утверждает,  что  их  нет,  -  продолжал  священник.  -
Выбирайте.
     - А что же Писание? Они же упоминаются в нем, правда?
     Священник благожелательно разглядывал ее.
     -  Писание,  миссис  Киттредж,  -  чудесное   собрание   вдохновенных
сочинений: и основанных  на  исторических  фактах,  и  старых  вавилонских
легенд,  подправленных  и  переписанных  соответственно  различным  нуждам
сперва иудеями, потом христианами. Многие из них  сегодня  рассматриваются
как чисто метафорические. Так называемая "истина" частенько оказывается  в
большой степени вопросом толкования. Я уверен, что вы это понимаете.
     - Вы объясняете мне, что католическая  церковь  говорит,  будто  злые
духи больше не существуют?
     Он снисходительно улыбнулся.
     - Сегодня у нас есть худшие причины для  беспокойства.  Бесчеловечное
отношение людей друг к другу. Преступность.  Болезни.  Голод.  Загрязнение
окружающей среды. Ядерное опустошение.
     Энджела оцепенело смотрела в пол.
     - Когда-то я была католичкой, отец, - тихо проговорила она.
     - Да?
     Она  подняла  глаза,  удивленная   небрежностью   ответа.   Священник
по-прежнему не сводил с нее глаз.
     - Вас это не тревожит? - изумилась она.
     - То, что вы больше не католичка?
     Энджела кивнула.
     - Нет. Разве это обязательно? Все дороги ведут к центру.
     - В Рим?
     Он покачал головой.
     - К центру. К цели. Римско-католическая вера  -  лишь  одна  из  этих
дорог.
     - О. - Энджела крутила на пальце обручальное кольцо. Потом она встала
и подошла к книжным полкам.
     Священник широко развел руки.
     - Церковь существует, чтобы служить нуждам людей. Эти нужды меняются.
Следовательно, должна меняться и Церковь, если  она  собирается  выжить  и
остаться жизнеспособной, существовать  объективно.  Она  должна  расширять
свои  горизонты.  Эйкуменизм.  Большим  шагом  вперед  была  литургия   на
английском   языке.   Жесткие,   негибкие   системы   верований   способны
превращаться в смирительную рубашку. В конце концов,  они  -  лишь  каркас
направляющего жизненного опыта. Всякий индивид волен избирать  собственный
путь. Мне самому нравится утверждать,  что  индивид  способен  переступить
границы условий, в которые  оказывается  поставлен,  границы  убеждений...
способен принимать на себя ответственность за свою жизнь. Для меня  это  и
есть цель.
     Энджела наморщила лоб. Все это звучало весьма туманно. Она  взглянула
на  ближайший  ряд  книг:  святой  Фома  Аквинский   был   втиснут   между
"Путеводителем по театрам "Нью-Йорк Таймс" и "Образами" Родди Макдауэлла.
     - Ваша проблема... имеет отношение к вашей вере, миссис  Киттредж?  -
Священник осторожно зондировал почву.
     Больше Энджела не могла сдерживаться. Сдержанность ни к чему не вела.
     - Мне нужно кое-что освятить, - выпалила она.
     - Освятить?
     Она остро взглянула на него.
     - Да. Ну, знаете - святой водой, ладаном. Всяким таким. Это  же  пока
еще практикуется, правда? - Тон Энджелы был циничным. Она ничего не  могла
с собой поделать.
     - Конечно. В  требнике  есть  молитвы.  -  Ответ  отца  Тэггерта  был
спокойным, взвешенным. Приводящим в бешенство своей  рассудительностью.  В
определенном отношении отец Тэггерт напоминал Энджеле Шона.
     - Молитвы?
     - Почти на все случаи жизни. Для школ, библиотек.  Радиостанций.  Для
домен, динамо, пожарных машин, инвалидных колясок...
     - Инвалидных колясок? - Энджела уставилась на него.
     - Называйте, у нас все есть.
     - Как насчет камней?
     - Угловых?
     - Просто камней. - Энджела говорила холодно, уклончиво.
     - Уверен, мы что-нибудь найдем. - Теперь отец Тэггерт  говорил  тоном
веселого подвыпившего дядюшки,  который  ищет  по  карманам  четвертак  на
мороженое. - А если нет,  я  думаю,  благословение  на  все  случаи  жизни
где-нибудь да существует.
     Присоединившись к ней у  полок,  он  после  минутных  поисков  извлек
сине-лиловый томик  с  рельефным  золоченым  крестом  и  принялся  листать
страницы с алым обрезом.
     Энджела напряженно думала, как поставить следующий вопрос. Выход  был
один: сказать прямо.
     - А действует? Освящение, я хочу сказать.
     Он осторожно закрыл книгу и моргнул.
     - Опять-таки, смотря, кого спросить.
     - А по-вашему? -  настаивала  Энджела,  разозленная  его  уклончивыми
ответами. - Что думаете вы?
     Отец Тэггерт сдвинул брови.
     -  Я  думаю,  оно  обладает  определенной  силой  внушения,   которой
достаточно, чтобы заронить положительные идеи в умы тех,  кто  слушает,  -
осторожно сказал он.
     - И все?
     - Миссис Киттредж, это же всего-навсего слова.
     - Но считается, что  священники  наделены  силой,  разве  не  так?  -
выкрикнула Энджела. - Которая заставляет эти слова действовать.
     Отец Тэггерт отошел к  столу  и  осторожно  положил  синевато-лиловый
томик поверх одной из стопок книг.
     -  Ключи  от  королевства?  -  голос  отца  Тэггерта  был  негромким,
спокойным, даже печальным. Вздох сожаления. - Я склонен  думать  о  данной
священнослужителю "силе" как о  метафорическом  понятии.  Мы  уполномочены
будить в душе человеческой искру чистоты.
     Энджела была потрясена мягкостью ответа.
     - А как же чудеса? - спросила она.
     -  Миссис  Киттредж,  возникла  и  развивается  целая  новая   наука,
парапсихология...
     - Значит, и в чудеса вы тоже не верите? - возбужденно перебила она.
     - Мне хочется верить в их возможность.
     - А в действенность освящения?
     - Разумеется, и в это тоже.
     Наконец-то, подумала Энджела. Наконец-то. Она стала смотреть за окно,
в скучный садик.
     - Если бы я принесла вам то, что нужно освятить, вы сумели бы сделать
это? Освятили бы? Смогли бы?
     - Если вы думаете, что это вам поможет. - Теперь тон  священника  был
ласковым, примирительным.
     - Да, - прошептала она. - О Господи, да.
     Отец Тэггерт улыбнулся.
     - Ваш предмет транспортабелен?
     Энджела показала руками:
     - Он вот такой.
     Священник сдвинул брови, заглянув в стоящий на столе календарь.
     - Скажем, завтра? В два тридцать?
     - Здесь?
     - За углом. В церкви Святой Марии.
     - Я буду.
     Отец Тэггерт проводил ее к выходу. По дороге Энджела присмотрелась  к
фотографиям на стене  повнимательнее.  Один  снимок  приковал  к  себе  ее
взгляд. Отец Тэггерт, молодой,  голый  до  пояса,  в  темных  лосинах.  Он
размахивал медными тарелками и улыбался. На заднем плане  юнцы  в  джинсах
несли электрогитары.
     За плечом  Энджелы  раздался  голос  священника,  в  котором  звучала
горделивая нотка:
     - Моя первая рок-месса. Шестьдесят третий год. Знаете, там  был  Джек
Кеннеди.
     Энджела ехала обедать с Черил и  всю  дорогу  до  условленного  места
старалась прогнать опустошавшее душу неверие и ощутить  радость  от  того,
что их спасение так близко.


     Шон тоже был занят. За то время, что Энджела отсутствовала, он многое
успел. В эту  минуту  он  стоял,  заглядывая  Холлэндеру  через  плечо,  и
наблюдал, как пишущая машинка директора печатает маленькими,  аккуратными,
похожими на типографский шрифт, буковками: "Культовое изображение в  форме
головы. Кашель, графство Типперери. Около 300  г.  до  н.э.  Пожертвование
мистера и миссис Шон Киттредж".


     Мысли Шона, бурля, кружили  на  одном  месте.  Память  жгла  картина:
спальня. Энджела, не гася света,  застыла  в  кресле,  ни  на  секунду  не
отрывая глаз от треклятого камня. Шон не спал, сколько  мог,  но  в  конце
концов его объял сон. Проснувшись около девяти утра, он  не  обнаружил  ни
жены, ни камня. По горевшей на телефоне у кровати лампочке Шон понял,  что
Энджела звонит из кабинета, и  поборол  искушение  подслушать.  Когда  она
вернулась в спальню, Шон увидел, что она уже одета. Энджела сообщила,  что
звонила Черил. И что уходит. Куда, она не сказала - сказала  только,  что,
вероятно, не успеет после обеда на телевидение. Пусть Шон  позвонит  ей  и
скажет, как прошла встреча и  как  реагировали  телевизионщики  -  к  тому
времени она,  наверное,  уже  будет  дома.  Шон  попытался  ее  урезонить.
Просмотр был решающим. Энджела должна была на нем присутствовать. Фильм  в
такой же степени ее, как и его. Ее отсутствие заметят. Но  Энджела  упрямо
отказывалась спорить - она просто сказала "Пока" и ушла.
     Он вздохнул и переступил с ноги на ногу. Холлэндер отодвинул стул  от
машинки и теперь заносил в гроссбух дату поступления экспоната.
     Шон знал, что Энджела всегда была натурой беспокойной. Все  те  годы,
что они провели вместе. Вот почему он никогда полностью не поверял ей свои
страхи. Она не справилась бы с ними - не сумела бы справиться. Ей и  своих
хватало с лихвой. До сих пор они никогда не выводили Энджелу из строя,  не
уводили за ту грань, куда не было доступа разумным доводам.
     Но теперь дело приняло совершенно иной оборот.
     Когда прошлой ночью Шон попытался разумно  поговорить  с  женой,  она
даже не услышала его. Но с другой стороны, как можно  разумно  говорить  о
чем-то столь абсурдном? Однако смысл был более чем ясен. Существовали  две
возможности, обе не слишком утешительные. Возможно, Энджела стала  жертвой
какой-то шутки; не исключено, что кто-то из соседей видел, как она бросила
камень в водохранилище и впоследствии выудил его. Такая  вот  возможность.
Очень отдаленная.
     Существовала и другая, более похожая на  правду  и  более  тревожная:
виновна сама Энджела. В конце концов, сам  Шон  не  видел,  чтобы  Энджела
бросила камень в  воду,  как  потом  заявила.  Но  по  реакции  жены  было
совершенно ясно, что она не ведет некую сложную игру.  Во  всяком  случае,
сознательно.
     И Шон понял, что самое время протянуть руку помощи.
     Когда Энджела уехала, он  позвонил  Маккею.  Потом  забрал  камень  с
полки, где Энджела оставила его перед уходом.
     - Мистер Киттредж? - Холлэндер протягивал Шону шариковую ручку. - Вот
здесь требуется ваша подпись. Прошу.
     Шон нацарапал в  указанном  месте  свою  добросовестно  неразборчивую
подпись. Тогда директор протянул ему квитанцию с тем же текстом, что и  на
напечатанной им этикетке.
     - Видите ли, это лишь  условное  описание.  Просто  для  регистрации.
Экспонат может оказаться намного древнее, -  извинился  Холлэндер  прежним
холодным тоном.
     Шон закивал, внимательно прочитывая бумажку. Он сложил ее и  сунул  в
самое маленькое отделение бумажника.
     Холлэндер с Маккеем молча наблюдали за ним в ожидании ответного шага.
Шон подошел к желтому  дубовому  столу  и  вынул  из  открытого  дипломата
каменную голову. Он задумчиво и печально взвесил ее на руке, а  его  мысли
были очень далеко.  Потом  он  спохватился,  что  и  Маккей,  и  Холлэндер
испытующе смотрят на него: в темных  глазах  Маккея  читалось  недоумение,
директор же - терпеливый, худой, похожий на птицу - вежливо смотрел  из-за
очков в широкой оправе. Небольшой рот, выдававший  человека  разборчивого,
кривила полуулыбка.
     Шон медленно положил камень в протянутую ладонь директора.
     - Владейте. - Он с застенчивой усмешкой обернулся  к  Маккею.  Старик
легко улыбнулся в ответ.
     Холлэндер проворно подошел к своему столу и извлек  из  ящика  связку
крохотных блестящих ключиков. Он взял камень, карточку, которую напечатал,
и быстро покинул кабинет, словно боялся, что Шон заберет свой дар обратно.
Шон с Маккеем молча последовали  за  ним.  Молодой  человек  все  еще  был
глубоко погружен в мысли об Энджеле. Он знал, что любит ее так сильно, как
вообще способен любить. Ни разу, даже в мыслях, Шон не усомнился  в  этом.
Он обладал ее небольшим, стройным, подвижным телом -  тугим,  чувственным,
откликавшимся на каждое прикосновение страстным желанием подарить ответную
радость. Он наслаждался им. Ему нравилось, какая она, как  одевается,  как
двигается, что думает. Шон восхищался восприимчивостью жены и завидовал ее
повседневному, очень реальному знакомству с  потаенным  миром  утонченных,
изысканных и (пока Энджела не привлекала к ним его  внимание)  неприметных
оттенков, красок, степеней значительности и значимости и в их жизни,  и  в
мире вообще. Энджела во многих отношениях была для Шона поводырем  и  даже
наставницей. Частенько она давала толчок  его  мыслям,  планам,  указывала
путь, вдохновляла на действие. Духовная сущность Энджелы,  ее  личный  мир
образов и фантазий (из которого произрастали и  ее  страхи)  был  жизненно
необходимым источником вдохновения - не просто уходом от  грубой,  суровой
внешней действительности, а  фонтаном  новизны,  творческого  духа,  силы,
которой, знал Шон, недоставало ему самому. Шон очень  ценил  Энджелу.  Они
дополняли друг друга. Она идеально соответствовала его потребностям, а  он
- ее. Во всяком случае, Шон надеялся на это.
     Директор бесшумно отодвинул  стеклянную  дверку  витрины  и  поставил
камень на небольшую пластиковую опору, которую извлек из кармана. Рядом он
поместил маленькую карточку с машинописью. Шон осмотрел другие  экспонаты,
выставленные  в  витрине.  Большой,  разомкнутый  витой  круг  из  золота.
Какие-то маленькие, не поддающиеся определению бронзовые зверюшки.  Не  то
медведи, не то собаки - Шон не разобрал. Он взглянул на  квадратик  бумаги
рядом  с  кругом  и  поднял  брови.  Золотое  ожерелье.  Он  обернулся   к
Холлэндеру.
     - Настоящее золото?
     - Двадцать четыре карата.
     Шон присвистнул.
     - Заманчиво.
     Холлэндер натянуто улыбнулся.
     - У нас звуковая сигнализация. - Он уже снова запирал витрину.
     Шон  пристально  всмотрелся  в  каменное  лицо,  причинившее  столько
неприятностей, потом его взгляд скользнул к лежавшей рядом карточке.
     Пожертвование мистера и миссис Шон Киттредж.
     Холлэндер протягивал ему тонкую руку.
     - Мы глубоко признательны вам за вашу щедрость, мистер Киттредж.
     Завершение  сделки,  подумал  Шон.  Жест  в  духе  Джека  Вейнтрауба.
Дружеский, и тем не менее не позволяющий выйти за определенные  рамки.  Он
крепко пожал предложенную ему руку.
     - Ну что вы. Мне было чрезвычайно приятно, - сказал он.  Подразумевая
именно то, что сказал.


     Когда  они  вышли,  Маккей  предложил   Шону   оставить   машину   на
институтском дворе, чтобы хоть день не платить за стоянку. Шон с  радостью
принял предложение. Увы - пеший переход  через  городской  парк  к  новому
зданию "Джона Хэнкока", где разместила свои конторы сеть вещания, оказался
коротким. Обед с Вейнтраубом у  Копли  был  назначен  только  на  половину
первого. У Шона оставалась масса времени. Спешить было некуда.
     К его удивлению, Маккей  поинтересовался,  нельзя  ли  составить  ему
компанию. Профессору тоже взбрело в голову прогуляться через парк.  Моцион
пошел бы ему на пользу.
     Они прошли по Каштановой  улице,  пересекли  Бикон  и  спустились  по
ведущим к парку ступеням,  выдыхая  в  холодный  воздух  облачка  пара.  В
низинах еще держался  туман;  сквозь  молочно-белые  облака,  не  в  силах
рассеять их, проглядывало бледное,  по-зимнему  холодное  и  неприветливое
солнце, похожее на яичный желток. Под ногами сухо  шуршали  осыпавшиеся  с
высоких вязов листья.
     Они заговорили о недавней вспышке насилия в Северной Ирландии. Маккей
был опечален и встревожен. Он считал,  что  это  -  древняя  ссора,  корни
которой следует искать не во вражде католиков и  протестантов,  а  гораздо
глубже.  Север  испокон  века  отличался  драчливостью  -  край  сражений,
Ульстер, славное своими воинами королевство.
     -   "О   Финтан",   -   процитировал   профессор   один   из    своих
маловразумительных текстов, -  "Ирландия  -  как  поделили  ее?"  "Сказать
нетрудно, - сказал Финтан. - Знание  -  на  западе,  битвы  -  на  севере,
процветание - на востоке, музыка - на юге, королевская власть - в центре".
     Шон беспокойно взглянул на шагавшего  рядом  с  ним  старика.  Ученые
познания Маккея в  том,  что  касалось  древности,  наполняли  его  смесью
благоговейного ужаса и изумления:  ужаса  перед  их  очевидной  широтой  и
глубиной, изумления перед их бесполезностью. Шону почему-то казалось,  что
накапливать такие знания - все  равно,  что  коллекционировать  марки  или
автомобильные номера. Разумеется, изучение новейшей истории было  полезно.
Кто-то  сказал,  что  "тому,  кто  забывает  уроки   истории,   приходится
волей-неволей пройти их заново". Но древняя история, погруженным в которую
провел жизнь Маккей? При всем своем уважении Шон не мог разглядеть в  этом
никакого смысла. Для него древность была пылью, сухой и безжизненной,  как
музейные экспонаты.
     Они приближались к мелкому заболоченному пруду. Навстречу,  смеясь  и
болтая по-немецки, катили детские коляски две девушки. У одной был большой
бюст, румяные щеки и светлая стриженая челка; у другой -  худенькое  лисье
личико, чувственные губы, каштановые  кудри,  как  у  Энджелы.  Когда  она
проходила мимо, Шон заметил, что на левой щеке  у  нее  не  то  коричневая
родинка, не то родимое пятно.
     Маккей, взяв правее, сошел с дорожки, Шон - за ним. Они начали долгий
утомительный подъем на крутой, поросший травой склон к Морскому мемориалу.
Земля под ногами была твердой, на ломкой траве еще посверкивал  иней.  Они
шли молча. Шон  обнаружил,  что  его  мысли  возвращаются  к  девушкам,  с
которыми они только что разминулись, к бюсту блондинки и чувственным губам
шатенки. И ощутил растущее напряжение, жар под ложечкой. Тогда Шон подумал
о Сюзанне. Не позвонить ли  ей?  Он  почувствовал  укол  вины.  Но  совсем
слабый. В конце концов, такова была неотъемлемая часть сделки, заключенной
между ним и Энджелой.  Во  всяком  случае,  он  всегда  понимал  это  так.
Взаимное уважение. Независимость. Никаких  сцен.  Что  для  него  означало
свободу при желании "идти своим путем". Открытые отношения. Они никогда не
говорили об этом столь многословно,  однако,  внушал  себе  Шон,  согласие
сторон молчаливо  подразумевалось.  Чем  он  и  пользовался.  Например,  с
Фионой. Энджела так ничего и не узнала. Джерри, как потом по  определенным
завуалированным намекам смутно  заподозрил  Шон,  отнесся  к  случившемуся
мудро. Но Энджела? Нет. Он так и не сумел заставить  себя  признаться  ей.
Особенно после смерти Фионы. Кроме того, к чему было осложнять жизнь?  Что
значил один роман за четыре  года?  Конечно,  если  не  считать  случайных
связей. Вроде Сюзанны, к которой он заскочил позавчера  между  визитами  к
зубному врачу. И той  ирландской  девчонки  из  Роскоммона.  Дейрдре,  или
Дектире,  или  как  там  она  себя  называла.  "Святая  Дева  с  Ложками".
Единственный случай, когда Энджела чуть было не заподозрила что-то.
     Тут они с Маккеем  добрались  до  гребня  холма,  где  камни  кольцом
окружали высокий столб и статую колумбийской свободы или  чего-то  в  этом
роде. Маккей  приостановился,  чтобы  взглянуть  на  выставленную  там  же
черную, блестящую, круглую плавучую мину.
     - Что мне хотелось бы знать, так это почему, - пробормотал  он,  явно
безотносительно к чему-либо конкретному.
     Шон нахмурился.
     - Что "почему"?
     - Почему Энджела передумала насчет камня? - Маккей, невинно улыбаясь,
оторвал взгляд от надписи под плавучей миной.
     На минуту Шон погрузился в  печальные  раздумья,  гадая,  какую  долю
истины открыть. Да какого дьявола. Лучше было обзавестись  союзником.  Ему
еще предстояло объяснить  свой  поспешный  поступок  Энджеле.  Маккей  мог
оказаться полезным. Шон откашлялся.
     - Она думает, что он приносит несчастье.
     - Несчастье?
     Шон кивнул.  И  не  без  интереса  отметил,  что  Маккей  не  выказал
удивления.
     Старик поджал губы.
     - Любопытно, не я ли натолкнул ее на подобную мысль?  -  спросил  он.
Теперь в голосе профессора прозвучало замешательство.
     Шон рассмеялся.
     - По-моему, вы с миссис Салливэн ее здорово застращали.
     Маккей вздохнул с обиженным видом.
     - Снова я со своим длинным языком. Но мне казалось,  что  она  ни  на
минуту мне не поверила. Кто бы мог подумать!
     - Забудьте. У нее это пройдет. Лучше  оставить  камень  там,  где  он
сейчас. В экспозиции. Где ему и место.
     Они начали спускаться с холма, направляясь в сторону городского сада.
     - А в самом деле, что вы  ей  говорили?  -  вдруг  заинтересовавшись,
спросил Шон.
     - Насколько я помню, немного. В основном исторические факты.  Я  лишь
вскользь затронул фольклорную сторону. А мог бы рассказать гораздо больше.
     Шон поглядел поверх голых верхушек деревьев туда, куда  они  шли,  за
ромб  бейсбольного  поля.  Рядом  с   высоким,   зеркально   облицованным,
необъятным новым зданием "Джона Хэнкока"  игла  старого  корпуса  казалась
карлицей.
     - Например? - подсказал он, снова поворачиваясь к Маккею.
     - Ну, с этими кельтскими головами дело обстоит занятно,  -  задумчиво
проговорил Маккей. - Они, знаете ли, пользуются довольно мрачной славой. Я
только позавчера читал о ряде происшествий, связанных с одной из них.
     Неподалеку от  них  по  траве,  выписывая  зигзаги  между  деревьями,
гонялись друг за другом две собаки, корджи и колли. Шон подобрал  палку  и
бросил корджи.
     - В альманахе историй о призраках, который прислал из Англии один мой
коллега, - продолжал Маккей. - Произошло это, должно быть, совсем недавно.
В Гекстоне. Это Нортумберленд.
     Шон неловко хохотнул.
     - Да?
     С тем же успехом Маккей мог  бы  со  всей  серьезностью  толковать  о
встрече с Санта-Клаусом или Феей Зубик.
     Старик взглянул на Шона, неверно истолковав напряженное выражение его
лица как недоумение по поводу названия, и пояснил:
     - Северная Англия.
     Они приближались к дороге, отделявшей парк от городского сада.
     - Женщина, владелица камня -  некая  доктор  Джин  Кэмпбелл,  кстати,
вполне  уважаемый  британский  археолог,  что  делает  историю  еще  более
примечательной, - наприписывала ей всяческого рода проделок. Что, полагаю,
лишь показательно.
     - В каком смысле показательно?
     - В смысле человеческой восприимчивости.
     - Восприимчивости?
     - К суевериям. К страху перед неизвестным.
     Они вошли в городской сад и  по  длинной  узкой  дорожке,  обсаженной
большими разлапистыми буками, двинулись  к  мостику,  соединявшему  берега
декоративного озерца. Посреди моста они  остановились  и  облокотились  на
серо-зеленую железную балюстраду, вглядываясь в свинцово-серую  воду.  Все
лебединые плотики уже убрали. Подступала зима. Внизу, у края воды,  стайка
детей кормила крякающих уток.
     - Но все это оказалось обычной ерундой. - Маккей  нащупал  в  кармане
пиджака трубку и извлек ее на свет.
     - Ерундой?
     - Все ингредиенты истории с привидением. Можно сказать, традиционные.
Ощущение некоего недоброго присутствия.  Шумы  по  ночам.  -  Он  раскурил
трубку от спички с  розовой  головкой.  -  Позже  добавились  перемещения.
Доктор Кэмпбелл утверждала, будто  камень  передвигался  в  темноте.  Даже
проломил упаковочный  ящик  и  выбрался  наружу.  Наконец,  произошли  две
довольно неприятные смерти.  Собаки  и  вдовой  сестры  доктора  Кэмпбелл.
Поразительный пример того, как можно запугать себя до такой  степени,  что
поверишь  буквально  чему  угодно.  Кроме  того,  это  выдающийся   пример
возникновения страшных историй. Каждый из таких элементов традиционен и на
протяжении веков появляется в бесчисленных историях о призраках. Обычно  с
каждым пересказом эти элементы все больше усложняются. Не  удивлюсь,  если
"Гекстонская голова" в итоге превратится в историю в духе "Дома священника
из Борли", полную призрачных монахинь, кучеров без головы и Бог весть чего
еще.
     Он вежливо улыбнулся Шону, потом  заметил,  что  молодой  человек  не
сводит с него странного, напряженного взгляда. Может быть, он  никогда  не
слыхал о доме священника из Борли?
     - Что же она сделала? - спросил Шон.
     - Что?
     - Ну, чтобы избавиться от камня.
     - А, это тоже было частью проблемы. Каждый раз, как  доктор  Кэмпбелл
выбрасывала эту окаянную штуковину, та объявлялась снова.
     Пауза. Шон засмеялся. Неестественным смехом.
     - Неразменный пенни, да?  -  Он  смотрел  на  озеро.  -  Чем  же  все
кончилось?
     - Доктор Кэмпбелл позвала местного викария. Англиканского.  Он  зарыл
камень на кладбище при церкви Святого Дунстана. И это, похоже, сработало.
     - Так она действительно верила, будто в камне обитает злой дух?
     Маккей кивнул, благодушно попыхивая трубкой.
     - Да, богган, - сказал он.
     Брови Шона взлетели вверх.
     - Что?
     - Богган. Кельтское существо. Гэльское  бохан.  Корень,  от  которого
произошел наш бука. Злобный дух.  Злое  создание  из  племени  слуаг  сид.
Полагаю, можно  называть  его  кельтским  демоном.  Доктор  Кэмпбелл  явно
считала "богган" самым подходящим термином. - Маккей почувствовал холод  и
принялся потирать руки. - Честно говоря, по народным преданиям создание из
рода сид становится боханом только после того, как  незваным  пристанет  к
семье или какому-нибудь человеку.
     Они спустились с моста по  маленькой  боковой  лесенке  и  пошли  под
высокими плакучими ивами по дорожке  вдоль  берега  озера,  направляясь  к
выходу на угол Арлингтон и Бойлстон.
     - Как это "пристанет"? - медленно спросил Шон.
     - Он выбирает вас. Селится у вас в каком-нибудь темном шкафу.  Этакий
сверхъестественный гость в доме, можно сказать.
     - И что потом?
     - Потом нужно было заботиться о нем.
     - Заботиться?
     - Кормить теплым молоком из мисочки, время от времени - зверюшками  с
гумна. Иногда хватало нескольких капель крови от зарезанной коровы.
     Шон нахмурился.
     - И зачем бы это делать?
     - Как зачем? Разумеется, чтобы камень приносил удачу. Чтобы заставлял
посевы расти. Естественно, при условии, что  его  содержат  в  довольстве.
Если же нет... - Маккей рассеянно пожал плечами. - Видите ли,  обижать  их
было  неблагоразумно.  Они  способны  были  обнаруживать  собственнические
инстинкты...   ревновать   к   привязанностям   хозяина.    И    проявлять
мстительность. Кажется, доктор Кэмпбелл только и  делала,  что  без  конца
обижала свой камень. - Профессор усмехнулся.
     - Что, если бы вам захотелось избавиться от такой штуки?
     - Очевидно, пришлось бы поступить как  доктор  Кэмпбелл.  Видите  ли,
злобный народец сид по-настоящему  боялся  только  трех  вещей.  Холодного
железа, света и могущества определенных святых. Например, святого Патрика.
По-моему, история доктора Кэмпбелл указывает на то, что и святого Дунстана
следует считать в равной степени влиятельным.
     - Экзорцистом?
     Маккей кивнул.
     - А почему свет?
     - Потому, что злобный народец сид был  порождением  тьмы,  понимаете?
Свет оказывал на него губительное действие. Вот почему днем им приходилось
оборачиваться камнями и предметами.
     Они приближались к выходу из сада.
     - К счастью для всех нас, в  пятисотом  году  от  рождества  Христова
явился Патрик и дал им нагоняй. И изгнал очень многих. Всех богганов,  все
злобное племя. - В глазах у Маккея плясали смешинки.
     - Куда они делись? На Луну? - не менее весело сострил Шон.
     - Кто знает? - Маккей остановился, чтобы выколотить трубку о  башмак.
- Возможно, обратно в мир иной. "Удел их -  одиночество,  и  жилище  их  -
змеиное гнездо".
     Шон усмехнулся.
     - Один из них явно задержался.
     - Несомненно. Камень доктора Кэмпбелл.
     - Я, собственно, имел в виду камень Энджелы.
     - Прошу прощения?
     - Видите ли, доктор Маккей, по словам моей жены,  -  объявил  Шон  по
возможности  небрежно,  -  почти  все,  что  вы  мне  рассказали  про  тот
английский камень, можно сказать  про  камень,  который  она  подобрала  в
Кашеле.
     Маккей немедленно остановился. Лицо профессора исполнилось удивления.
Потом глаза старика начали сужаться.
     - Да будет вам!
     Шон усмехнулся и вскинул два пальца.
     - Честное скаутское. Я еще никогда не был так серьезен. Или,  скорее,
Энджела еще никогда не была так серьезна.  Она  думает,  что  этот  камень
обладает собственной волей.  Шныряет  вокруг  да  около,  когда  никто  не
смотрит. Она пришла к убеждению, будто он виноват в  гибели  нашего  кота,
возможно - в смерти одной нашей приятельницы, Фионы...  вы  ее  видели  на
нашей свадьбе... и в смерти нашей уборщицы, которая, как  думает  Энджела,
выбросила его вон и тем самым навлекла на себя его недовольство.  Как  вам
это нравится?
     Он намеренно воздержался от упоминания о новых страхах жены за  жизнь
их нерожденного ребенка.
     Лицо Маккея озарило понимание.
     - Ну, тогда неудивительно, что она жертвует его Институту, правда?  -
медленно проговорил он.
     Шон рассмеялся.
     - Вот пусть он и  остается  в  Институте  после  всего,  что  вы  мне
наговорили. Если честно, мне очень жаль, что  она  не  оставила  треклятую
штуковину в Кашеле - там, где нашла ее.
     Маккей наградил его пристальным взглядом.
     - Может быть, именно это ей и следовало сделать, - сказал он,  толком
не понимая, почему.


     В поисках Джека Вейнтрауба Шон оглядел облицованный темными панелями,
забитый сделанными в прошлом веке фотографиями  зал  ресторана  с  высоким
потолком. Головы лосей, оленьи рога, лампы с оранжевыми абажурами.  Голова
бизона. У дверей - драцены  со  скудной  листвой.  Серые  гравюры:  Джордж
Вашингтон, птицы, охотники, игроки в крикет, пышущая  здоровьем  девица  с
влажной улыбкой. Из динамиков над дверью неслось "Не могу перестать любить
тебя". Продюсера Шон обнаружил за столиком у окна.
     Извинившись, Шон объяснил отсутствие Энджелы. Вейнтрауб кивнул. Он не
производил впечатление чрезмерно огорченного - казалось,  ему  вообще  все
равно. Он выглядел подавленным и, похоже, нервничал по поводу  предстоящей
встречи не меньше Шона.
     Последовав его примеру, Шон заказал "дайкири". Музыка плавно  перешла
в "Мистер Чудо". Безотносительно к делу они поговорили  об  инфляции  и  о
последнем разводе Вейнтрауба. Шон не  сводил  глаз  с  бронзовой  женщины,
державшей электрический канделябр. Возле статуи стоял настоящий бостонский
вереск. За ней в нише  виднелось  соседнее  помещение,  обставленное,  как
библиотека. Уходящие к потолку ряды книг.  Массивная  хрустальная  люстра.
Подошел официант. Они заказали куриный пирог и лапшу "феттучини".
     За едой Вейнтрауб ни разу не сострил. Шон обнаружил, что  и  сам  все
время норовит скользнуть взглядом мимо коллеги, за окно, и задержаться  на
зеркальном фасаде нового здания "Джона Хэнкока", стоявшего прямо  напротив
ресторана. Он угрюмо подумал, что оно такое же темное и непостижимое,  как
мысли организации, которую приютило. Конторы телевизионщиков находились на
сороковом и сорок первом этажах. Когда это здание только возвели,  в  один
прекрасный  день  вылетели  все  стекла.  Конструкцию   пришлось   целиком
облицевать фанерой. Самый большой фанерный ящик в мире,  будь  ему  пусто.
Отчего же все стекла выскочили, задумался Шон.
     Играли "Когда я влюбляюсь".
     К половине второго они поели.
     Просмотр начался в два. Пока шел фильм, администраторы с  телевидения
- двое неопрятных мужчин и женщина (невысокого роста,  привлекательная,  в
сапогах) - не сказали ни слова. Наблюдая уголком глаза за их бесстрастными
лицами, Шон страдальчески подумал, что эти люди явно испытывают к Ирландии
отвращение. Потом зажегся свет, и телевизионщики, опять-таки  без  единого
слова, снова исчезли, оставив Шона с Вейнтраубом попариться еще немного.
     - Сволочи, - проскрежетал Вейнтрауб.
     Шон почувствовал, как в нем  впервые  в  жизни  неожиданно  вспыхнула
симпатия к этому человеку.
     Они  вернулись  на  сороковой  этаж  в  обитую  плюшем  приемную.  До
совещания предстояло убить еще полчаса.
     Шон все глубже погружался в выложенную  кожаными  подушками  пропасть
отчаяния. Вейнтрауб зарылся в толстый еженедельник  "Всякая  всячина".  Им
было больше нечего сказать друг  другу.  С  объяснениями  было  покончено.
Теперь они жаждали только ответов.
     В без четверти четыре чья-то секретарша пригласила  их  следовать  за
ней в какую-то контору.
     Совещание длилось менее получаса. На нем присутствовал один из мужчин
и интересная женщина. Кажется, последнее слово было за ней.  Шон  отметил,
что дама надушена крепкими духами, которые напомнили ему "Шалимар", но  не
были им.
     В первый раз улыбнувшись, она  сообщила  Шону,  что  фильм  им  очень
понравился. И что они наметили дату выхода  в  эфир  на  двадцать  восьмое
января.  Школьный  сценарий  их  тоже  заинтересовал.  Он   показался   им
"стоящим". Ее саму привлек феминистский аспект. У нее  возникли  кое-какие
предложения. Когда, по их мнению, они могли бы начать? Да,  а  еще  у  нее
есть и другой сценарий, который они, возможно, захотели бы обдумать. Но об
этом можно было поговорить позже.
     В четверть пятого они ушли.
     Распираемый хорошими новостями, Шон схватил трубку стоявшего на столе
секретарши телефона и  позвонил  домой.  В  трубке  слышались  бесконечные
длинные гудки. Шону не верилось: Энджелы, мать ее так, все  еще  не  было.
После минутных раздумий он нажал на рычаг и, тыча пальцем в кнопки, набрал
другой номер. Ответил хрипловатый голос Сюзанны.
     Он тихо сказал, что сейчас приедет.
     У главного входа в здание они с Вейнтраубом расстались. Продюсер  был
в таком же приподнятом настроении, как  и  Шон,  и  под  перезвон  "Гуччи"
выплясывал скромную джигу радости - странная выделывающая антраша фигурка,
превращенная   в   карлика   многочисленными   зеркальными   колоннами   и
циклопическими черными стенами с  их  наклонными  фресками  из  красных  и
желтых цифр. Шон почувствовал, что очень тронут восторгами Вейнтрауба. Они
добавили личности Джека совершенно новую грань. Он напоминал  попавшего  в
Вегас маленького мальчика. Барабаны крутились, крутились без остановки,  и
вот, наконец, в ряд вышли три - чтоб их! - нет, не три  паршивых  вишенки,
три колокольчика, Господи помилуй... зазвонили звонки, замигали  лампочки,
и на пол водопадом хлынули серебряные доллары.
     - И поцелуйте за меня вашу красавицу-жену,  да  покрепче!  -  крикнул
Вейнтрауб, когда они разошлись.
     Насвистывая, полный мыслей о представлении на "Эмми" и  торжественных
речах, Шон проворно сошел с тротуара, собираясь перейти Сен-Джеймс-авеню и
поглядел влево, на превратившееся в гневный огненный шар закатное  солнце,
которое мало-помалу  исчезало  за  поддельно-византийской  громадой  храма
Троицы. Он на мгновение остановился, обернулся и  присмотрелся  к  церкви,
отраженной в зеркальных стенах здания, из которого он  только  что  вышел.
Отражение старого в новом. Мог бы получиться интересный угол  для  съемки.
Следовало при случае использовать это в каком-нибудь фильме. Шон  задержал
пристальный взгляд на самом храме. Как можно было хоть  на  минуту  счесть
это красивым, недоуменно подумал он. Чудовищный памятник суеверию. Вот  уж
подходяще. Мавзолей,  прах  его  побери.  Тут  Шон  смекнул,  что  темные,
украшенные химерами приземистые башенки церкви напоминают ему Кашель.
     К тому времени, как Шон покинул квартиру Сюзанны, было уже  шесть.  В
подъезде он остановился и подумал, не попробовать  ли  еще  раз  позвонить
Энджеле. И решил не звонить.
     Он  быстро  прошел  по  Провиденс,  свернул  налево,  на   Арлингтон.
Стемнело, стало холодно, спустился туман. Шон поднял  воротник  пиджака  и
засунул руки в карманы.
     Добравшись до входа в городской сад на углу Арлингтон и Бойлстон,  он
остановился и постоял, пытаясь принять  решение.  Пройти  по  диагонали  и
срезать угол было бы быстрее, чем обходить сад по периметру. Если  честно,
Шон потерял достаточно времени. Энджела уже должна была бы задуматься, где
его до сих пор черти носят. Он обшарил глазами темный сад. Часть фонарей в
парке не горела, а огромные темные ивы из-за тумана казались преувеличенно
громадными и зловещими. Обычно в парке было совершенно безопасно,  туда  в
любое время частенько заглядывали студенты и гуляющая публика. Через  пару
недель его должны были заполонить те, кто, выбравшись  за  рождественскими
покупками, прогулял по магазинам до  их  закрытия,  припозднился  и  решил
сократить дорогу. Однако  в  этот  вечер,  возможно,  из-за  погоды,  парк
казался безлюдным.
     Поборов свое малодушие, отбросив сомнения, Шон быстрым шагом вошел  в
парк.
     Избрав тот же путь, которым они недавно  шли  с  Маккеем,  Шон  вдруг
обнаружил, что обращает внимание на то, о чем при свете дня  не  задумался
бы ни на минуту. Например, на расставленные вдоль дорожки  контейнеры  для
мусора. На пустые канистры из-под масла. В  них  при  желании  можно  было
спрятаться. Кому-нибудь небольшому.
     Он шел мимо озера. Пустынная дорожка вела его под плакучими ивами  по
участкам почти полного мрака, которые оживляли лишь  пятна  пробивавшегося
меж ветвей бледного, жуткого электрического света.
     Не желая поддаваться тревоге и смятению  из-за  теней,  Шон  заставил
себя замедлить шаг.
     Он дошел до моста. Там ярко горели окруженные туманным  ореолом  шары
фонарей, однако низ  пролета  оставался  в  глубокой  тени.  Он  осторожно
приблизился к небольшой лесенке, которая вела от береговой тропинки вверх,
на мост. Его тревожило темное  пятно  там,  где  тропинка  скрывалась  под
мостом. Место было бы идеальным для нападения. Возможно, там кто-то  ждал,
изготовившись  прыгнуть.  На  Шона  уже  однажды  нападали  в   Нью-Йорке.
Незабываемое переживание. Он резко  остановился,  сверля  глазами  кипящую
тьму, накачиваясь адреналином, лихорадочно соображая. При нем были золотые
часы, водительские  права,  кредитные  карточки  и  чековая  книжка.  Плюс
доллар-другой. В драке один на один Шон, вероятно,  смог  бы  постоять  за
себя. Но нож или пистолет - совсем другое дело. Он сжал в  кармане  связку
ключей. Своего рода оружие. Если целить в глаза.
     Прислушиваясь,  Шон  медленно  пошел  вперед;  потом  быстро   одолел
лесенку, гибко прыгая через две ступеньки.
     Он двинулся через мост. Уже медленнее.
     Здесь освещение было ярче.
     На полпути Шон остановился, отбросив свои страхи. На этом самом месте
они с Маккеем стояли и говорили про всякую чушь, связанную с камнями.  Как
это сказал  профессор?  Про  богганов.  Шон  усмехнулся,  глядя  в  туман,
окутавший озеро.
     Внезапно ему в голову пришла необычайная мысль. Может быть,  все  это
было шуткой, которую подстроили Маккей  с  Энджелой.  Крайне  замысловатым
ирландским розыгрышем. Могло ли такое быть? Нет. Невозможно.  Шон  покачал
головой. Энджела ни за что не сумела бы выдержать свою роль до конца.  Кто
угодно, только не Энджела. Она краснела даже от малейшей  лжи.  А  старик,
когда Шон сообщил ему о навязчивой идее Энджелы, искренне заподозрил,  что
подшутить пытаются над ним. Однако сказочка Маккея не казалась Шону  вовсе
бессмысленной: признание старика, что элементы, из которых скомпонован его
рассказ, традиционны, вполне подходило. Несомненно, Энджела почерпнула эти
традиционные элементы у миссис Салливэн. Или когда-то вычитала  в  книжке,
позабыла,  и  они  явились  из   памяти   лишь   тогда,   когда   наступил
соответствующий момент. Ничего необычного.  Похожие  вещи  случались  и  с
самим Шоном. Бывало, он вычитывал в книге какую-нибудь мысль,  забывал  об
этом, выдвигал в качестве собственной  идеи,  а  позже  сгорал  со  стыда,
обнаружив ее истинный источник.
     Шон двинулся дальше, уверенный, что нашел безумным идеям Энджелы хотя
бы  частичное  объяснение.  Пугающий  диапазон  психических   заболеваний,
параноидных маний, трудных визитов к психиатру сузился.
     В конце моста он спустился по левой лесенке  и  стал  пробираться  по
извилистой дорожке под большими раскидистыми  буками,  высившимся  по  обе
стороны тропки подобно сотканным из непроницаемой тени исполинским шатрам.
С правой сторон Шон миновал пустую чашу фонтана -  там  стояла  небольшая,
похожая на детскую, фигурка. В тумане она казалась почти живой.
     Кусачий холод забирался под тонкий пиджак. Туман словно бы стал гуще.
Шон задрожал.
     И ускорил шаг.
     Из сада Шон вышел на пересечении Чарльз- и Бикон-стрит, перешел Бикон
и зашагал дальше, по Чарльз-стрит. Подняв голову, он взглянул на  один  из
тех газовых фонарей, что придавали Бикон-хилл особое очарование.  Бледный,
почти  зеленоватый  свет,  который  давали  маленькие  круглые   фаянсовые
калильные сетки, отбрасывал в туман мерцающий  отблеск,  но  его  вряд  ли
можно было назвать настоящим освещением.
     Свернув направо, на Каштановую  улицу,  Шон  вдруг  испытал  странное
чувство - ему показалось, что за ним  идут.  Он  оглянулся,  посмотрел  по
сторонам,  но  ничего  не  увидел.  Припаркованные  машины.   Неосвещенные
подъезды.  Туман.  Тени.  По  противоположному   тротуару   спешили   двое
подростков.
     Еще несколько шагов по Каштановой, и Шон  снова  почувствовал  то  же
самое. Кто-то - или что-то - наблюдал за ним. Шел следом. На этот  раз  он
резко, быстро развернулся. Возможно, виновато  было  его  воображение,  но
Шону показалось, будто он мельком увидел, как за несколько домов от него в
один из темных подъездов юркнул кто-то в белом.
     Он побежал. Мысль, что его  преследуют,  ему  не  нравилась.  Надеясь
избавиться от своего преследователя, он нырнул влево, на  Кедровую,  затем
вправо, на Желудевую - узкий, поднимавшийся в гору, вымощенный  брусчаткой
переулок.
     Здесь  газовые  фонари  попадались  еще  реже,  а  тени  были   гуще.
Спотыкаясь о неровный булыжник и неожиданные выбоины в кирпичной мостовой,
Шон, пыхтя, бежал вверх по узкой улочке. Он слышал эхо  шагов.  Своих  или
того, другого? Он быстро оглянулся. И  ясно  увидел,  что  его  преследует
смутно очерченный силуэт, показавшийся ему силуэтом ребенка.
     И едва ли не в ту же секунду  эта  фигура  исчезла,  словно  каким-то
жутким, сверхъестественным образом мгновенно почуяла, что Шон  смотрит  на
нее - она, несомненно, нырнула в один из подъездов, тянувшихся  по  правой
стороне улочки.
     Шона вдруг обуял безрассудный страх. Он прибавил  шагу  и  ринулся  в
конец переулка, туда, где он пересекался  с  какой-то  улицей,  и  дальше,
через дорогу, в следующий проулок, надеясь улизнуть от преследователя.
     Проулок оказался темным, узким, не более трех футов шириной. С  одной
стороны он был  образован  задними  стенами  высоких  домов,  с  другой  -
каменными оградами задних дворов.
     Только пробежав весь проулок, Шон обнаружил, что это тупик.
     Он круто обернулся.
     Фигура последовала за ним и теперь стояла в двадцати футах позади.
     Туман и темнота не позволяли Шону разглядеть ее как  следует,  однако
она, кажется, была в светлом, тесно прилегающем костюме и похожей на череп
маске, которая закрывала все лицо. Явно хэллоуиновский ряженый.
     Фигура стояла, не  шевелясь,  совершенно  неподвижно,  как  изваяние,
словно ждала, чтобы Шон начал действовать. В ее неподвижности было  что-то
странно нечеловеческое. Хотя  Шон  понимал,  что  это  наверняка  какой-то
подросток, он почувствовал, как по спине поползли мурашки, а сердце  глухо
застучало в необъяснимой панике. Его  взгляд  метнулся  вправо,  к  стене,
отгораживавшей от переулка  чей-то  задний  двор.  Около  семи  футов.  Не
проблема.
     Он повернулся, подпрыгнул, ухватился за гребень стены,  подтянулся  и
спрыгнул вниз, во двор, приземлившись в цветочную  клумбу  среди  какой-то
растительности.
     Когда он прыгал, ему показалось, будто он краем  глаза  заметил,  как
мелькнуло что-то белое.
     Пошатываясь, Шон распрямился и принялся  отряхиваться  от  пыли.  При
этом он взглянул влево.
     У него захватило дух.
     Его преследователь все еще был здесь.
     По эту сторону стены, вместе с ним. Припал  к  земле,  отделенный  от
Шона какими-нибудь десятью футами, не больше. Должно быть,  он  перемахнул
стену одновременно с ним.
     Ни секунды не раздумывая, Шон бросился вперед, через небольшой газон,
к выходившему на двор неосвещенному дому.
     Почти сразу он на что-то наткнулся и, выругавшись,  тяжело  повалился
на землю. Во все стороны с лязгом и грохотом раскатились помойные баки.
     В тот же миг задний двор залил яркий  свет.  Заскрипело,  поднимаясь,
окно. Откуда-то сверху донесся гневный, хриплый женский голос:
     - Что здесь, черт дери, происходит? Проклятые мальчишки. Выметайтесь,
пока я полицию не позвала! Слышите? Вон!
     Шон медленно поднялся и, щурясь, поглядел сперва на  прикрепленный  к
боковой стене дома сильный  прожектор,  потом  на  ярко  освещенный  двор.
Никаких признаков кого бы то ни было. Обычный задний двор. Кусты.  Клумбы.
Альпийская горка.
     Потирая ушибленные локти, Шон попятился в узкий проход между  домами.
Оказавшись на улице, он повернулся и обнаружил, что стоит на Маунт-Вернон,
напротив Института.
     Заметив, что на первом этаже еще  горит  свет,  он  быстро  перебежал
через дорогу, подумав: Холлэндер работает допоздна.
     И пошел к своей машине.
     Поток  транспорта  на  автостраде  в  час  пик  был  плотным.  Тускло
мерцающая лава автомобилей,  которые  буквально  упирались  друг  другу  в
багажники, простиралась перед Шоном до самого Уолтхэма.
     Его это не волновало.
     О дурацком  приключении  с  мальчишкой  на  Бикон-хилл  он  тоже  уже
позабыл.
     Теперь голову Шона заполняли лишь сияющие планы на будущее.
     К его удивлению, как только он остановил  машину  у  дома,  из  кухни
выскочила Энджела.
     - Камень пропал, - выдохнула она.
     - Знаю, я от него избавился, - объяснил Шон, выбираясь из машины.
     Энджела уставилась на мужа. Ее лицо в  идущем  из  салона  автомобиля
свете было очень бледным.
     - Что ты сделал?
     - Избавился от него.
     - Когда? Как?
     - Сегодня утром. Отдал Маккею. В экспозицию. Я подумал,  что  мы  оба
спокойно проживем без этого камня.
     Он захлопнул дверцу и повернулся к жене.
     - А знаешь что?
     Она по-прежнему не сводила с него глаз, вскинув руки к щекам.
     - Они просто влюбились в него, - торжествующе, с  тайным  злорадством
сообщил  Шон.  -  После  всего  того  дерьма,  которого  мы   нахлебались.
Телевидение просто влюбилось в нашу ленту. Нам  назначили  дату  выхода  в
эфир. А еще нам дали "добро"  на  школьный  сценарий.  Получилось,  детка.
Наконец-то получилось.
     Энджела выразила равнодушное недоверие.
     - Разве ты ничего не скажешь?
     Она медленно качала головой.
     - Ты ведь не понимаешь, правда? - прошептала она.  -  Ты  никогда  не
понимал.
     - Что не понимал? - раздраженно спросил он.
     - Ну разве ты не видишь? - Энджела схватила его за локоть и  тихо,  с
нажимом проговорила: - Он наш. Фиона и миссис Салливэн пытались убрать его
отсюда. Разве ты не понимаешь, что натворил?
     Шон нетерпеливо высвободил руку.
     - Ради Бога, Энджела, нельзя ли хотя бы сейчас оставить эту  тему?  Я
принял меры. С этим покончено. - Он крепко взял жену за плечи, подчеркивая
свои слова, словно говорил с ребенком. - Камня нет. Можешь о нем забыть. Я
о нем позаботился.
     - Я собиралась отнести  его  к  священнику,  -  едва  слышно  сказала
Энджела. - Я уже договорилась.
     - К священнику? Это еще зачем?
     - Чтобы освятить.
     - Срань Господня, - с отвращением пробурчал  Шон.  Он  развернулся  и
пошел к дверям кухни.
     Энджела неподвижно смотрела в темноту.
     - Все равно я не уверена, что это сильно помогло бы, - призналась она
больше себе, чем Шону.
     Обернувшись от двери, он фыркнул:
     - По крайней мере, хоть какой-то проблеск здравого смысла.
     И зашел в дом прежде, чем Энджела сумела ответить.
     Все равно. Она не  собиралась  пытаться  объяснить.  С  полным  ужаса
сердцем Энджела последовала за мужем.


     В 9:О6 Маккей протирал очки, чтобы убрать их в футляр - он  готовился
свернуть дела и лечь спать пораньше. В дверь позвонили.
     Ему сунули удостоверение. Над удостоверением маячило бледное лицо.
     Полицейский-детектив. Позади него на улице мигала  лампой  патрульная
машина.
     Маккей  молча  выслушал  новость,  принесенную  полицейским,   сперва
отказываясь поверить, а потом, поверив, не в силах заговорить.
     -  Мимо  проходила  парочка   подростков,   они-то   и   сообщили   о
пронзительных криках, - осторожно объяснил сотрудник полиции.
     Маккей откашлялся.
     - Я сейчас же иду, - наконец тихо проговорил он.
     Как в дурмане, профессор оделся, сел в  машину  и  поехал  следом  за
патрульным автомобилем в сторону Маунт-Вернон. У него возникло престранное
ощущение, будто он знает, о какой витрине идет речь.
     Тело Маккей опознал достаточно легко. Однако задача оказалась  не  из
приятных.
     Детектив подготовил старика к тому, что тот увидит труп.
     Но вот к тому, что у трупа не будет головы, он его не подготовил.



                                    11

     Кьяран Маккей провел в Институте без малого полчаса.
     Повсюду - и на полу галереи, и на многих экспонатах - была кровь.
     Один быстрый взгляд на обезглавленное тело директора  -  и  профессор
отвел глаза.
     Еще один усталый детектив стоял возле  разбитого  стеклянного  ящика,
почесывая щеку и гадая, как писать рапорт. Маккей подтвердил,  что  пропал
только один экспонат.
     Внутри самой витрины не было ни осколка.
     - Можно подумать, жахнули  изнутри,  -  задумчиво  проговорил  первый
детектив.
     Второй обратил их внимание на то, какое расстояние стеклянные осколки
пролетели по полу галереи. Сила требовалась немалая.
     - Должно быть, ваш коллега  вошел  и  спугнул  их.  Застал  на  месте
преступления, - прибавил первый.
     Но в витрине лежала какая-то золотая штука вроде ошейника.
     - Ожерелье, - тихо поправил Маккей. - Это называется ожерельем.
     Оно так и лежало в  витрине  нетронутым  -  двадцать  четыре  карата,
массивное, блестящее.
     -  Как  они  могли  проморгать  такую  штуку?  -  пробормотал  первый
детектив. Он не мог взять этого в толк, хоть убей. Может быть,  что-то  их
спугнуло.
     Но  почему  не  сработала  сигнализация?  В  тот  самый  миг,   когда
разлетелась витрина, должны  были  зазвонить  звонки  и  в  здании,  и  на
центральном пульте.
     Так много загадочных моментов.
     За разгадками и предположениями полицейские обратились к  Маккею.  Но
старику нечего было  им  предложить  -  он  лишь  бессильно  опустился  на
деревянный  стул,  который  ему  пододвинули,  и  в  испуганном   молчании
оцепенело смотрел на кровь и разбитую витрину.
     Появились медики в резиновых перчатках; они положили труп на носилки,
закрыли клеенкой и вынесли.
     Второй детектив беспокойно огляделся. Казалось,  их  бесстрастно,  но
очень пристально изучает дюжина пар каменных глаз.
     - Знаете что? - наконец отважился он нарушить молчание. - У меня  тут
прямо мороз по коже.
     Когда Маккей вернулся домой, еще не было десяти. Но мысли  профессора
лихорадочно бурлили, и меньше всего он сейчас думал о  сне,  переполняемый
невыразимым ужасом и тревогой. Причиной тому была  не  только  страшная  и
бессмысленная насильственная смерть Холлэндера. В глубине  души  профессор
чувствовал, что за ней стоит нечто большее. Он чуял это сердцем,  костями,
всем нутром - как в тот последний раз, когда отвозил Мэгги в больницу.
     Это не было обычное убийство.
     Он пошел в кабинет и налил  себе  брэнди.  Потом  принялся  рыться  в
полках, отыскивая те книги, что могли бы дать ему те сведения,  в  которых
он сейчас нуждался. И со вздохом признал, что его библиотека  -  последнее
место, где можно было бы найти желаемое. Под конец десятиминутных  поисков
Маккей посмотрел вниз, на скопившуюся на письменном столе небольшую стопку
книг  и  периодических  изданий.  Экземпляры   "Античности",   "Ирландский
фольклор" О'Силлебина, "Языческая кельтская Британия"  Росса,  "Системы  в
сравнительном религиоведении" Элиаде. Быстро проглядев книги, он убедился,
что все они почти ничего не прибавляют к той малости, какую он уже знал. В
памяти осталась лишь  одна  фраза  -  ее  он  нашел  у  Элиаде,  в  главе,
посвященной культу камней: "Предмет культа - не  камень  как  материальный
объект, а скорее оживляющий его дух".
     Маккей неохотно отправился за единственной книгой, которая могла хоть
сколько-нибудь пролить свет на происходящее. К ночному столику, за книжкой
Ашервуда "Наше полное призраков прошлое".  Усевшись  за  письменный  стол,
профессор пододвинул томик к себе. Развернул  письмо  Ашервуда.  Перечитал
последний абзац. "Я подумал, что по понятным причинам история  гекстонской
головы может Вас заинтересовать".
     По понятным  причинам.  Что  Ашервуд  хотел  этим  сказать?  Попросту
подразумевал  сочетание  традиционных  элементов  кельтского  фольклора  в
хорошей страшной истории? Или в этом крылось нечто большее? Некий  скрытый
смысл, который начал проявляться только теперь? Странным совпадением  было
уже то, что книга и  письмо  пришли  именно  в  этот  момент.  И  все  же,
раздраженно удивился Маккей, каким  образом  за  этими  словами  могло  бы
скрываться  нечто  большее?  Мысль  была  смехотворной.  Совпадение   есть
совпадение. Точка. Он положил письмо на стол, придавил кружкой, в  которой
держал отточенные карандаши, и переключил свое внимание на саму книгу.
     Он внимательно перечитал "Гекстонскую голову", на сей раз отмечая все
подробности: сперва испытанное обеими  делившими  кров  женщинами  -  Джин
Кэмпбелл и ее сестрой-вдовицей - нарастающее  ощущение  присутствующего  в
доме сторожкого зла; затем повторяющиеся кошмары доктора  Кэмпбелл;  далее
очевидные перемещения камня; как  вытекающее  следствие  -  подозрение,  с
которым женщины смотрели друг на друга; первый раз, когда сестре в подвале
попалась на глаза какая-то фигура; другие встречи, всегда в темных местах;
по-видимому присущая яркому свету власть прогонять эту фигуру.  Добравшись
до  описания  необъяснимой  и  жестокой  гибели  собаки  сестер,  большого
добермана, которого обезглавили и  выпотрошили,  Маккей  сдвинул  брови  и
шумно втянул воздух. За собакой последовала соседская  овца.  Кульминацией
ужаса стала смерть сестры, также обезглавленной - голову, явно  оторванную
от шеи, позже обнаружили неподалеку от дома: к общему омерзению, она  была
выставлена на столбике  ворот.  Наконец,  последовало  вроде  бы  успешное
вмешательство местного викария.
     Книга переходила к вопросам общей полезности изгнания бесов,  приводя
примеры неудач и даже случаи, когда положение дел ухудшалось, в частности,
происшествие в ирландском городке Куниэне.
     Там хлопоты священника на деле привели к тому, что нападения духа  на
одну из семей лишь участились, и люди вынуждены были оставить  дом.  Автор
делал заключение: эффект экзорцизма зависит не  от  самого  обряда,  а  от
человека, его совершающего - от особенной силы, обитающей в нем или  даже,
благодаря неким таинственным узам, в вещах,  некогда  ему  принадлежавших,
или в предметах, с которыми такой человек когда-то вступал  в  контакт.  В
случае  гекстонской  головы  зло,  кажется,  окончательно  пресекла  сила,
которой было наделено старое освященное кладбище и которую местные легенды
приписывали святому Дунстану.
     Маккей пролистал несколько следующих страниц, отыскивая  какой-нибудь
выход помимо древнего погоста или сомнительного приема  изгнания  дьявола.
Но ничего не нашел.
     Последняя глава предлагала читателю взгляды автора  на  разнообразные
теории о призраках вообще. Надеясь  найти  там  ключ  к  разгадке,  Маккей
критически прочел все это. Автор цитировал теорию  психолога  Карла  Юнга:
ключ к явлению призраков хранит "бессознательное сознание",  видения  суть
"природные формы и инстинкты, сходные с человечеством,  архетипы,  которые
никогда не были связаны с сознанием и, следовательно, автономны  в  смысле
отдельных от нас созданий, существующих в собственной действительности".
     Однако, недоумевал Маккей, как может подобный архетип оторвать голову
собаке или человеку? Хмурясь,  он  просмотрел  раздел  о  полтергейстах  -
духах, разбрасывающих предметы и оставляющих  физические  следы.  Здесь  в
качестве вероятного разумного объяснения выдвигалась власть  сознания  над
материей, или психокинез.
     "Определенный  уровень  подсознания   личности   субинтеллектуального
характера может оказаться способен самовыразиться, проявляя в  зависимости
от аномального физиологического  состояния  физическую  силу  неизвестного
рода".
     Маккей опустил книгу. Если принять, что и Энджеле, и доктору Кэмпбелл
было присуще такое вот аномальное физиологическое  состояние,  скептически
спросил он себя, не могли ли они сами каким-то образом оказаться виновны в
столь мрачных убийствах? Если оставить в стороне то, что на взгляд  Маккея
эта теория была дикой и невероятной, она создавала  лишь  одну  трудность:
как втиснуть в нее кельтские каменные головы? Теория, вне всяких сомнений,
упускала самый важный фактор.
     Разочарованный, он вернулся к последней выдвинутой автором гипотезе и
обнаружил, что это место написано с некоторой насмешкой:
     "С точки зрения профессора Чарльза Ричета,  которого  поистине  можно
назвать одним из  основателей  современных  исследований  психики,  весьма
притягательной  кажется  идея  существования  не-человеческих,  наделенных
интеллектом "элементалей". Он делает вывод, что под  эту  категорию  могут
подпадать и явления немецких "берг гайстер" - горных  духов,  кобольдов  и
легендарного "маленького народца". С этим согласен и  великий  французский
астроном Камилл Фламмарион: "Неизбежно возникают две гипотезы. Либо данный
феномен (появление привидений) продуцируем мы сами, либо это суть духи. Но
заметьте хорошенько: духи эти не обязательно являются душами умерших, ведь
могут существовать иные создания. Мир может быть полон ими - при том,  что
мы вечно остаемся в неведении, если только не  возникают  некие  необычные
обстоятельства. Разве не находим  мы  в  различных  древних  произведениях
демонов, ангелов, гномов, духов,  привидений,  элементалей  и  так  далее?
Возможно, на самом деле эти предания не лишены некоторых оснований". Здесь
в поддержку двум упомянутым ученым  мужам  можно  цитировать  исследования
доктора  Уолтера  Ивэнс-Венца;  жившего  в  семнадцатом  веке  священника,
преподобного Роберта Керка из Эйберфойла; а также венгерского  минералога,
г-на Калошди, собравшего множество рассказов о таинственных шумах и стуках
в венгерских и богемских копях. Эти стуки часто слышал  он  сам  вместе  с
учениками. Г-жа Калошди видела в хижине крестьянина  Михаэля  Энгельбрехта
явления  пресловутых  "кобольдов"  во  плоти:   они   оказались   нелепыми
человечками ростом с ребенка, которые  исчезли,  когда  на  них  направили
сильный свет".
     Свет, размышлял Маккей. Во  всем  мире  повторялось  одно  и  то  же.
Похоже, тема была возвратной. Свет, древнее народное  средство  защиты  от
слуаг сид.
     Далекий церковный  колокол  пробил  полночь.  Обеспокоенно  вздохнув,
Маккей закрыл книгу и решил объявить отбой. Терзаясь сомнениями,  чему  же
верить, он пошел наверх, ложиться. По всей видимости, Холлэндер потревожил
вора, который убил его и затем украл камень. И  все  же...  почему  именно
камень и  ничего  больше?  Маккей  задумался  о  многочисленных  старинных
преданиях, связанных  с  перемещавшимися  в  ночи  камнями  -  Роллрайтом,
Карнаком и Шантекоком.
     Он  забылся  беспокойным  сном,  понимая,  что  прежде,  чем  посмеет
посвятить Киттреджей в свои растущие  подозрения,  должен  узнать  гораздо
больше.


     Он торопливо позавтракал и в половине девятого ушел из дома. В спешке
он забыл шляпу. Несколько часов сна,  которые  профессор  урвал,  оставили
ощущение слабости и раздражения. Снились ему  запутанные  кошмары:  что-то
гналось за ним во мраке подземных склепов могильников Лонг-Грэйндж. Машина
Маккея нырнула в Каллахэн-тоннель, и он вздрогнул  от  этих  воспоминаний,
пытаясь стряхнуть оставленное сном навязчивое чувство.  Но  день  был  уже
омрачен; отброшенной на него тени вторила пелена нависших  над  аэропортом
низких облаков.
     Маккей поставил машину на центральной стоянке и по кредитной карточке
купил билет на челночный рейс Восточных авиалиний до Нью-Йорка.
     Самолет был забит пассажирами, летающими по сезонным билетам.  Маккей
сел у окна, положил чемоданчик на колени и стал внимательно изучать спинку
переднего сиденья - красные, светло-коричневые  и  коричневые  похожие  на
облачка штучки. Думал он об обезглавленном трупе  Холлэндера,  на  который
было страшно смотреть; о том,  сколько  крови  содержится  в  человеческом
теле;  о  старинном  кельтском  способе  отправлять  врага  на  тот  свет.
Профессор снова ощутил дурноту и  головокружение.  Раздался  тихий  голос.
Темнокожая стюардесса в синей форме напомнила ему пристегнуть  ремень.  Из
вентилятора дуло ледяным воздухом. Маккей потянулся наверх,  но  отключить
его не сумел. На взлетной полосе  впереди  стояли  самолеты.  Американские
авиалинии: красные и синие "А", устремленные вверх синие крылья. Восточные
авиалинии: голубой с синим. Многоцветное оперение.
     Вот, наконец, самолет напрягся, взял  разбег,  стремительным  прыжком
метнулся в воздух.
     Бостонский залив. Островки, похожие на нефтяные пятна или на облака.
     Занятый своими мыслями профессор все воспринимал,  как  в  горячечном
бреду: остров внизу был странным кельтским призраком, ушастым существом  с
единственным синим глазом-озером, драконом со  страниц  Книги  из  Дэрроу,
Келлса или Линдисфарна. Соединявший два островка прямой  мост  был  мостом
между Миром Людей и Миром Слуаг  Сид.  Маккей  закрыл  глаза  и  попытался
уснуть.
     В течение сорока пяти минут сон  ускользал  от  него.  Перед  глазами
плясали камни. Маккею вспомнилось, что  в  Индии  молодые  бездетные  пары
молятся камням, чтобы те даровали им дитя. Во всем мире бытовала одна и та
же упрямая убежденность:  в  камнях  обитают  духи.  Мадагаскарские  купцы
натирали священные камни маслом, дабы их дело процветало. В  Индии  камням
приносили в жертву рис и сандаловое дерево. В Ирландии - молоко и кровь. В
голове у профессора беспрестанно звучала одна и та же строка (кажется,  из
Йитса?): "Кровь - великий собиратель злых духов".
     Из Ла-Гардия Маккей, взяв такси,  поехал  прямиком  на  Сорок  вторую
улицу, в публичную библиотеку.
     Он с трудом  взошел  по  грязным  каменным  ступеням,  лавируя  между
сидевшими на них туристами, ребятней, пьянчужками и теми,  кто  потерялся.
Пацан в  оранжевой  шапочке  со  спадавшими  по  обе  стороны  коричневыми
полотняными  оленьими  рогами  ел  из  баночки  йогурт  и  вполуха  слушал
небритого  мужчину  без  пальто,  который  обращался  к  толпе  с   нижней
ступеньки. Какой-то турист  фотографировал  свою  девицу,  рассевшуюся  на
каменном льве. Дорогу Маккею забежала  женщина  в  замызганном  коричневом
пальто, она протянула изъеденную грязью руку и тихо проговорила:
     "Пять-центов-или-жетон-на-метро-я-только-что-потеряла-жилье".
     Маккей машинально нащупал в  кармане  пару  четвертаков  и  бросил  в
протянутую ладонь, не прекращая подъем,  пока  не  добрался  до  бронзовых
двустворчатых дверей. Там он остановился и перевел дух.
     У главной стойки он сдал чемоданчик и длинным гулким коридором прошел
к лифтам. Стальные  нержавеющие  двери  не  гармонировали  с  мрамором,  в
который были встроены. Двери раскрылись.  Маккей  зашел  в  лифт  и  нажал
кнопку третьего этажа. Когда он выходил, какая-то  женщина,  звонившая  по
автомату из  кабинки  напротив,  со  спины  напомнила  ему  Мэгги.  Сердце
профессора  несильно  подпрыгнуло  в  груди.  Оживленно  болтая,   женщина
повернулась к нему лицом. Никакого сходства.
     Маккей свернул вправо, прошел мимо зарешеченной, со звонком у  двери,
комнаты 319 - хранилища рукописей и архива, -  и  двинулся  по  мраморному
коридорчику дальше. Возле комнаты 316 он снова повернул направо. И на  миг
остановился, чтобы вобрать  в  себя  огромные  фрески,  украшавшие  стены.
Моисей получал Скрижали. Какой-то священнослужитель  с  тонзурой,  сидя  в
скриптории, что-то заносил в рукопись, а на заднем плане пылал дом.
     Маккей поспешил дальше, в безбрежную, погруженную в молчание  пустоту
зала каталогов.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [3]