Вытащив из нагрудного кармана сложенный  листок  бумаги,  он  коротко
сверился с ним и начал быстро  переходить  от  файла  к  файлу,  аккуратно
выписывая нужных авторов и названия на  небольшие  бело-голубые  карточки,
предоставляемые библиотекой. Среди отобранных им  названий  была  "Вера  в
волшебство в кельтских странах" Ивэнс-Венца, "Тайное  процветание  эльфов,
фавнов и фей" Керка, "Виконт де  Габали"  де  Виллара.  В  том  же  списке
оказались древние тексты, связанные с демонологией, протоколы  шотландских
процессов над ведьмами, ряд книг  о  необъясненных  тайнах  (в  том  числе
работы Чарльза Форти) и некоторые туманные ирландские  и  североанглийские
исторические источники.
     Карточки Маккей отдал служащему  за  стойкой,  а  сам  заторопился  в
читальный зал, чтобы отыскать место и подождать, пока  на  табло  появятся
номера заказанных им книг.
     Читать Маккей начал в десять тридцать пять. В самом  начале  третьего
он прервался. Он замерз и чувствовал, что все тело у него  затекло.  Нужно
было поесть. И выпить чашку кофе.  Маккей  невидяще  всмотрелся  в  других
читателей - одни горбились за столами,  рядами  заполнявшими  зал,  другие
сидели, развалившись - и снова уперся глазами в лежавшую перед ним  стопку
книг. Он еще раз перебрал в уме невозможные  факты  сложившейся  ситуации,
пытаясь придумать, как можно было бы отвергнуть ту страшную неопровержимую
картину, которая против воли профессора настойчиво, неотвратимо проступала
перед ним.
     Безрассудная,   бредовая   схема,   какую   впору    было    выдумать
душевнобольному. И  тем  не  менее  все  сходилось,  даже  обретало  некий
безумный смысл. Если принять за данное следующие факты.  Первое:  убийства
животных.  Загадочные  расчленения  трупов.  Теперь  профессор  знал,  что
подобное случалось задолго до нынешнего инцидента с  гекстонской  головой.
Тот случай в Северной Ирландии. В 1874. В Каване. Маккей всегда считал его
попросту старой байкой, однако он оказался здесь,  в  трудах  по  истории.
Восемь дней подряд каждую ночь кто-то убивал по тридцать  овец.  Расчленял
их. В некоторых случаях пропадали головы. Вину возложили на несуществующих
волков.
     Далее - похожая вспышка в Уэльсе: в  Энглси,  на  "Друидском  острове
Цезаря". В начале девятисотых годов. Затем еще одна, в мае  191О  года,  в
Нортумберленде, в Гекстоне. Первое упоминание о Гекстоне. В течение недели
на обоих берегах реки каждую ночь находили овец, расчлененных  сходным  же
образом. Все три места  -  Каван,  Энглси,  Гекстон  -  в  древности  были
территорией кельтов. Во  всех  трех  точках  с  тех  пор  были  обнаружены
кельтские каменные головы.
     Цепочка совпадений? Возможно. Возможно, нет.
     Если предположить, что нет,  что  тогда?  Обряд  жертвоприношения,  в
котором  животные  заменяют  человеческие  жертвы?  Возобновление  старого
мрачного культа, о котором упоминали Цезарь, Диодор, Страбон?
     Маккей  мрачно  вспомнил  самое  известное  и  самое   отвратительное
сообщение об отправлении этого культа в Ирландии. Возможно, тенденциозное,
однако несомненно основанное  на  фактах.  Место,  где  совершался  обряд,
называлось Маг-Слехт, "Равниной поклонения". Опять-таки в графстве  Каван.
Тринадцать камней на могильном кургане - двенадцать  окружали  центральный
монолит, имя которому было Кенн Круах,  "Голова  с  кургана".  Кровожадное
божество. Согласно преданиям, до пришествия Патрика треть детей  тех,  кто
поклонялся Кенн Круах, ежегодно отправлялась на ритуальную бойню -  каждое
первое ноября, на Самхин, их обезглавливали и приносили  страшную  жертву.
Вот уж воистину веселенький Хэллоуин! В старых преданиях говорилось о том,
как Патрик ударил по камню своим  посохом  и  заставил  его  исчезнуть,  а
существо, обитавшее в нем, бежать в ночь.
     Старые предания? Возможно.
     Маккей незряче уперся глазами в  тень,  которую  отбрасывала  на  пол
настольная лампа. Он не испытывал и  тени  сомнений,  что  каменным  богам
кельтов продолжали поклоняться  и  саксонские  завоеватели.  Красноречивым
свидетельством тому  были  многочисленные  попытки  Рима  уничтожить  этот
культ. "Пенитенциал" Теодора: "Никто не должен ходить к деревьям, колодцам
или камням". Элигий, епископ Нойонский: "Ни один христианин да не  возжжет
огней ни древу, ни кругу,  ни  камню".  Триста  лет  спустя  король  Эдгар
настойчиво требовал от своих  священнослужителей:  "Воспретите  поклонение
камням". И все же, невзирая на эдикты властей, древний  культ  сохранялся.
"Ам бейл ту дол дон клахан?" "Ты пойдешь в церковь?"  или  "ты  пойдешь  к
камням?" Слово "клахан" по смыслу могло означать и "камни", и "церковь". А
шотландские процессы над ведьмами? 1694. Записано пресвитером из  Эльгина.
Некто Эндроу Мэнн  был  обвинен  в  чернокнижии  -  он  воздвиг  камень  и
поклонялся ему. Да и во времена, не столь отдаленные. На  Гебридах.  "Едва
ли отыщется на островах хоть одна деревня, где так или иначе  не  почитают
камень". Разумеется, в Ирландии. Кэрриг Котта в Каслмэри и  Турмор-стрэнд;
камни, на которых, по местному поверью,  "некогда  казнили  людей".  Читай
"приносили в жертву". И скот, конечно, тоже. И овец.
     Маккей вздохнул и потер кожу возле уха. Почему, спросил  он  себя.  В
чем причина живучести столь варварского  обычая?  По-видимому,  на  первом
месте стояло то же,  что  когда-то  вызвало  возникновение  этого  обряда:
везение,  плодородие,  процветание,  защита  от  бед  и  смерти.   Желание
умилостивить камни. Или же здесь крылось нечто большее?  Может  быть,  все
это  делалось,  чтобы  умиротворить  нечто,  требовавшее  -   настоятельно
требовавшее - постоянного внимания?
     Например, у колодца святого Олана в Корке. "Овальный кусок кварцита".
Так это выглядело. Он  покоился  на  монолите,  покрытом  древнекельтскими
письменами. Его требовалось "кормить". По поверью он обладал также  "даром
передвигаться". И  в  Альтагоре,  в  графстве  Энтрим  -  камень,  который
требовалось подобным же образом "кормить" кровью и молоком.  Если  кормили
кое-как, погибал скот. И дети тоже. Однажды кто-то попытался встроить  его
в столбик ворот,  но  камень  таинственным  образом  вернулся  в  исходное
положение.
     И все же, спросил себя  Маккей,  какого  рода  существом  может  быть
подобный объект? Одним из "наделенных интеллектом элементалей" Ричета?
     Он нахмурился и поджал губы.
     Разгуливающий во мраке древний  ужас.  Древние  предания  насчитывали
тысячи и тысячи лет. Ранняя церковь называла их демонами.
     Профессор вытащил из стопки потрепанный  зеленый  том  и  раскрыл  на
отмеченной  библиотечной  карточкой  странице.  Вот.   Языческий   философ
Порфирий впервые упоминал их в четвертом  веке:  "Есть  и  существа  иного
рода, не  имеющие  имен,  коим  поклоняются  приверженцы  некоего  темного
культа". И далее  -  выразительное:  "Не  получая  постоянного  почитания,
впадают они в досаду и гнев". Вера в них просуществовала не одно столетие.
Однако  вышеозначенные  "существа"  уже  не   были   безымянными.   Маккей
переворачивал страницы.  Франческо  Мария  Гуаццо  писал  о  них  в  своем
"Компендиум малификарум", "Трактате о ведьмах". Он назвал  их  люцифугами,
бегущими от света. "Их не увидишь при свете дня,  они  -  полная  загадка,
непостижимая  для  ума  человеческого;  злобные,  смятенные,  неугомонные,
внутри же - сплошной мрак, потрясаемый ледяными страстями".
     И все же возможно ли,  чтобы  эти  предполагаемые  демоны  фанатичных
охотников на ведьм,  эти  упомянутые  выше  "люцифуги"  были  теми  самыми
существами, которых под разными именами продолжали ублаготворять в обличье
камней селяне? Без сомнения, различные церкви  считали  именно  так.  Даже
преподобный Роберт Керк, самый свободный  от  предрассудков  из  клириков,
допускавший существование не только злых, но и добрых духов, как будто  бы
неуловимо смещал равновесие в пользу зла. Прихожане Керка,  автора  самого
полного и наиболее  известного  трактата  семнадцатого  века  о  волшебных
преданиях, были убеждены, что народ слуаг наказал священника  за  то,  что
тот выдал  их  тайны.  Когда  его  нашли  бездыханным  у  Холма  Фей  близ
Эйберфойла, пошел шепоток, что Народец-де похитил душу Керка и упрятал под
Холм, где, по преданию, она остается и поныне. Маккей  провел  пальцем  по
едва  различимым  строчкам  факсимильного  издания  книжицы   шотландского
священника:  "Называют   их   слуаг-мит   сиречь   "добрые   люди",   дабы
предвосхитить урон  от  их  попыток  причинить  зло,  ибо  ирландцы  имеют
обыкновение освящать все, от чего  пострадать  боятся".  Профессор  угрюмо
улыбнулся, читая дальше: "Кои были  древними  еще  задолго  до  того,  как
Благая Весть рассеяла язычество, в некоторых варварских  местностях  и  по
сей день входят в дома, когда все отправятся на покой".
     И все же,  спросил  себя  Маккей,  если  ради  спора  допустить,  что
старинные верования были  правильными  и  все  эти  существа  -  люцифуги,
элементали,  богганы  (называйте  как  угодно)  -  бежали  от  Патрика   и
христианства,  где,  в  таком  случае,  они  скрывались  и  как  выдержали
испытание временем?
     Он  мрачно  уставился  в  сторону  библиотечного  табло.  Ответ   был
очевиден. Он уже знал его - знал с самого начала. Да и кто не знал? Редкое
поверье подкреплялось столькими свидетельствами. Кенн Круах. Клахан.
     Им не нужно было скрываться.
     Они выглядели, как камни.
     Оцепенев, Маккей задумался  над  последней,  самой  чудовищной  нитью
возникающего узора: эти камни - существа  в  обличье  камней,  -  "впав  в
досаду и гнев" или когда ими пренебрегали, попросту забирали  то,  что  им
было нужно. Свой корм: скот. Животных. Детей. Кровь. Головы.
     Профессор вновь увидел обезглавленное тело Холлэндера.
     Но его здравый смысл опять заартачился, запротестовал в последний раз
- навязываемое заключение пугало и отталкивало его. Конечно же,  это  были
"преданья старины глубокой"; создававшиеся веками  легенды,  нить  которых
сплелась в цельное полотно и украсилась вышивкой, питая страх  суевериями,
которые,  в  свою  очередь,  сами  питались  страхом.   Камни,   способные
передвигаться. Как мог человек в здравом уме даже задумываться над тем, не
принять ли подобные предположения всерьез?
     Почти  безотчетно  Маккей  пододвинул  к  себе  тоненькую  книжицу  о
нераскрытых тайнах и еще раз внимательно всмотрелся  в  помещенную  на  ее
страницах  фотографию.  Калифорния.  Недавнее  прошлое.   Долина   Смерти,
Рэйс-Трэк Плайя. На морщинистом  дне  пересохшего  озера  лежал  небольшой
одинокий камень. От него вдаль уходил длинный прямой след, а  может  быть,
борозда. Больше ничего. Никаких следов ног. Только этот след.
     Взгляд  профессора  скользнул  к  снимку,  помещенному  на   соседней
странице. Место: Фернаг, графство Керри. Время: снова наши дни.  На  скале
лежали яйцевидные камни. В тексте говорилось, что  их  "никак  не  удается
переместить". Всякому, кто их потревожит,  камни  приносили  "беду".  Выше
находился снимок вырезки из английской газеты "Дэйли  Мэйл",  датированной
вторником, 24 февраля 1976 года:

                       ОЗАДАЧЕН КАТЯЩИМСЯ КАМНЕМ
     Мистер Т.  (полное  имя  и  адрес  находятся  в  редакции)  пишет  из
Сандерлэнда, Тайн и Уир:
     "Я более сорока лет читаю вашу колонку и впервые прошу об  одолжении.
В саду у моей золовки есть гладкий светло-коричневый овальный  камень,  по
грубым прикидкам -  5  х  4,5  х  3  см.  У  этого  камня  есть  следующая
странность: каждую ночь он перемещается примерно на десять сантиметров.
     Я был так озадачен, что однажды вечером положил  камень  на  бетонную
плиту приблизительно в пяти футах от сада.  На  следующее  утро  он  снова
оказался в саду. Не могли бы вы это объяснить?"

     Маккей отнес книги обратно к главной стойке и молча отдал служащему.
     В битком набитой закусочной он съел сэндвич с солониной и выпил чашку
обжигающего кофе. Однако ощущение холода и пустоты не проходило. Холод был
в  нем  самом,  понял  профессор,   пустота   гнездилась   в   его   душе.
Преследовавшее его весь день тягостное, гнетущее чувство усилилось.  Он  с
тяжелым сердцем оглядел лица окружавших его людей: все  были  погружены  в
себя, в мир собственных мыслей.  Маккей  попытался  отринуть  сомнения,  в
клочья раздиравшие то представление об устройстве мира, какое он  составил
еще будучи студентом. Тщетно.
     Он заплатил по счету и быстро ушел.
     Людской поток нес профессора  по  Пятой  авеню.  Витрины  универмагов
кое-где уже щеголяли рождественским убранством. Он очутился на углу. Толпа
не дожидалась  зеленого  света.  Он  почувствовал  дымный  аромат  соленых
бисквитов-"претцелей".  На  всех  углах  торговали  орехами   и   фруктами
лоточники.  Он  заметил  привязанного  к  тележке  йоркширского   терьера.
"Восточные закуски". Рядом какой-то мужчина  продавал  желтые  закрученные
воздушные шары. Посреди улицы гремел жестянкой с мелочью какой-то  старик.
Над головой, параллельно  высоким  зданиям,  медленно  летел  пассажирский
самолет - крест в небе. По улице, против одностороннего движения, с  ревом
и воем пронеслись пожарные машины.
     Маккей пришел к собору.
     Он стоял перед храмом, не  сводя  глаз  с  тянущегося  ввысь  фасада.
Увенчанные крестами каменные рифы под  островерхой  аркой.  Над  входом  -
спускающийся  голубь,  Дух  Святой,  нисходящие  лучи.  Бронзовые   двери,
усеянные изображениями святых:  Патрик,  Иосиф,  Иаков  и  мать  Елизавета
Ситон, "Дщерь Нью-Йорка".
     И по сию пору - старые обряды, бремя святынь.  Маккей  мрачно  кивнул
своим мыслям. Непонятно почему они казались странно значительными.
     Он вошел через левую паперть.
     Собор заливали  потоки  яркого  электрического  света.  Наверху  сиял
роскошный, сине-алый витраж. Несмотря на то, что мессу не служили, церковь
была полна людей и тихих голосов.
     Профессор пробрался левому боковому  алтарю  и  тяжело  опустился  на
твердую деревянную скамью. Перед алтарем, на небольшом пятачке  свободного
места, преклонив колени, молилась девушка с узорчато-полосатым  шарфом  на
голове. Погруженный в мрачные раздумья Маккей  разглядывал  выполненную  в
натуральную величину восковую фигуру, которой она молилась  -  Младенца  в
поблекшей алой с золотыми полосками нише.  Одна  ручонка  сжимала  золотой
шар, увенчанный крестом. Восьмилетний ребенок, подумал  профессор.  Святое
Дитя Земли и Неба, гласила надпись.
     Теперь Маккей понял, что Ашервуд, вероятно, был прав.
     Предметы не всегда были тем, чем казались.
     Он завозился на  неудобной  скамье.  Как  принять  такой  вызов,  как
бороться с таким противником?
     Девушка, поднявшись с  колен,  ставила  зажженную  свечу  в  одну  из
украшенных прорезями-крестами крохотных чашечек тусклого серебра,  которые
во множестве стояли  перед  сжимающим  цветок  изваянием  святой  Бригиды.
Бригида, "Мария Гэльская", древняя охристианенная богиня света,  мелькнуло
в голове у Маккея.
     Свет.
     Разумеется. И холодное железо.
     Добыть и то, и другое по нынешним временам было достаточно просто. Но
хватило бы этого или нет?
     Могущество Патрика.
     Маккей поднялся. Он медленно шел  по  проходу,  пока  не  оказался  у
северного поперечного нефа. Там он остановился, не сводя глаз со стройного
каменного изваяния, изображавшего  самого  святого  Патрика  на  Священном
Столпе.
     Могущество Патрика.  Та  редкая  особенная  сила,  какая  придавалась
редким особенным людям для поединка с созданиями тьмы. Куда она подевалась
теперь? И что заменяло эту силу в ее отсутствие... если ее  вообще  что-то
заменяло? Что за реликвию, что за наследие, что за вещь,  наделенную  этой
силой и сохранившую ее по сей день, мог оставить Патрик или ему подобные?
     Возможно, некую ее долю хранил  Кашель  -  само  место.  Может  быть,
единственным выходом было бы отвезти  камень  туда,  где  его  нашли,  под
высокий крест, еще не утративший передавшееся ему  могущество  святого.  И
все же поездка была рискованным предприятием. Если  камень  в  самом  деле
обладал собственной волей (в чем Маккей теперь уверился), он,  несомненно,
воспротивился бы подобной попытке.  Однако  Маккею  казалось,  что  это  -
единственное решение. Какие иные средства лишить камень свободы  были  ему
доступны? Только свет, да  холодное  железо,  да  то,  что  святой  Патрик
оставил людям для защиты.
     Что же?
     Сосредоточенный взгляд Маккея уперся в изваяние.  Левая  рука  статуи
покоилась на сердце, правая  сжимала  книгу.  Какую  книгу?  Библию?  Или,
возможно, что-то другое?
     Он понял, что знает ответ на свой вопрос.
     Он вернулся в библиотеку и  нажал  звонок  на  зарешеченной  двери  в
комнату 319.
     К счастью, девушка узнала его и поздоровалась, назвав по имени.
     - Мне нужна копия "Лорики святого Патрика", - тихо проговорил он.


     Таксист повез его вдоль Ист-Ривер. Маккей внимательно изучил лежавшие
у него в чемоданчике страницы фотокопии, потом опустил  листы  и  печально
уставился  на  пасмурные,  плохо   освещенные   силуэты   Рузвельт-Айленд,
скользившие мимо них по правой стороне. Развалины с  готическими  сводами.
Маяк. Свет - рассеять нашу тьму. Он опять  опустил  глаза  к  страницам  и
прочел первые слова переведенного на английский введения: "Сие  заклинание
Патрик создал, дабы защитить себя и своих иноков".
     Профессор снова  медленно  поднял  взгляд  от  бумаг.  Теперь  справа
виднелся мост Хеллгейт - "Врата ада".
     Как, спросил он себя.
     Мыслимо ли было, чтобы подобная вещь помогала и в  современном  мире?
Вообще, могло ли простое печатное слово - если уж на то  пошло,  фотокопия
перевода, - заключать в себе какую-либо силу? Отвратительнейшее  суеверие.
Но ведь, понял профессор, уже одно только признание того факта, что богган
существует, переносит его в  мир,  где  символ  способен  стать  тем,  что
обозначает; в сумеречный мир, где  каждый  предмет  является  одновременно
двумя или более вещами; в лежащий вне естественного мир,  законы  которого
выходят за рамки здравого смысла; в  край,  который  расположен  за  самым
дальним горизонтом  и  все  же  существует  во  все  времена.  Вне  всяких
сомнений, сразиться с подобным созданием можно было лишь подобным оружием.
     Он снова обратился к рукописи: "Се  Щит  Веры  Патрика,  его  Лорика,
ограждающая душу и тело от демонов. Кто будет держать ее при себе, на того
бесы без страха и взглянуть не посмеют".
     Такси нырнуло в темный тоннель.
     Маккей поглаживал кончиками пальцев  страницы,  переснятые  для  него
библиотекарем. Теперь его снедал страх: могут  ли  недолговечные  слова  -
слова, ничего более - защитить от такого  создания?  И  если  да,  то  что
убережет их лучше самой "Лорики святого Патрика", единодушно  почитавшейся
древними творением самого святого, "Лорики", которую долгое  время  высоко
ценили и кельты, и саксы, видевшие  в  ней  надежное  средство  защиты  от
ужаса, разгуливающего во мраке.
     Сила, в некоторых случаях обитающая даже в принадлежавших ему вещах.
     Они выехали из тоннеля.
     Теперь они подъезжали к мосту Трайборо.
     Маккей обернулся и выглянул заднее окно. Меж высоких  многоквартирных
домов садилось солнце, красное,  как  гневное  око  Балора.  Они  ехали  в
темноту, прочь от угасающего света.
     Опустив взгляд к лежавшим у него на коленях страницам, Маккей наудачу
прочитывал отдельные фразы. Среди прочего "Лорика" взывала  к  свету  -  к
свету во всех его формах.

                     "Сегодня меня подъемлет
                      сила небес:
                      свет Солнца,
                      сияние Луны,
                      великолепие огня,
                      быстрота молнии,
                      глубина моря,
                      неколебимость тверди земной..."

     Профессор скользнул взглядом по странице сверху  вниз.  Ему  в  глаза
бросилась другая фраза:
     "Все силы сии призываю я ныне стать между мною  и  порождениями  зла:
противу всякой жестокой безжалостной силы, какая может  восстать  на  тело
мое и душу..."
     Профессор задумался: защита от жестоких, безжалостных сил иного мира,
вроде тех, которых "не  увидишь  при  свете  дня,  и  внутри  их  -  тьма,
потрясаемая ледяными страстями"?
     Может быть.
     Теперь  они  проезжали  кладбище.  Справа  теснились  белые  от  крыл
каменных ангелов  надгробия.  Маккей  недоумевал:  может  ли  в  наши  дни
благословение рядового священника, епископа, даже архиепископа, обеспечить
подобную же защиту. Ему хотелось бы так  думать.  Но,  вспомнив  неудачное
изгнание беса в Куниэне, он отчего-то засомневался.
     Они въезжали на пологий, перегороженный заслонкой въезд в аэропорт.
     Маккей закрыл чемоданчик.
     Он довольно неохотно выпустил  его  из  рук,  чтобы  отправить  через
рентгеновскую камеру службы безопасности.
     Вытянув шею,  профессор  пытался  разглядеть,  что  показывает  экран
монитора. Неясное пятно.  Бумаги.  Просто-напросто  бумаги.  Он  торопливо
вписал в билет свое имя и адрес,  прошел  под  навесом  мимо  полисмена  с
карманной рацией, вышел на летное поле и занял место в очереди на посадку.


     Когда Маккей вышел из терминала Логанского  аэропорта,  дул  холодный
ветер.
     Он попытался дозвониться до  Киттреджей  из  таксофона  в  полутемном
помещении стоянки. Линия была занята. Он подождал, еще раз набрал номер. И
опять услышал короткие гудки.
     Маккей шепотом выругался.
     Шагая к машине, он обнаружил, что тревожно поглядывает на пятна  тени
между машинами на стоянке. Дважды, испытав такое чувство, будто кто-то или
что-то следит за ним, он  нервно  оборачивался.  Но  никого  и  ничего  не
увидел.
     Он быстро забрался в машину и запер все дверцы.
     Протягивая человеку в будке плату за  парковку,  профессор  хмурился,
гадая, как будет объяснять все это Киттреджам. Разве можно  было  ожидать,
что кто-нибудь (особенно с таким скептическим складом  ума,  как  у  Шона)
поверит подобной истории? Поскольку интересы боггана  как  будто  бы  были
сосредоточены на Энджеле,  возможно,  следовало  потихоньку  подсунуть  ей
экземпляр "Лорики"  с  указанием  постоянно  держать  при  себе,  пока  не
объявится камень. Решать же, вводить Шона в курс дела или нет, можно  было
предоставить самой Энджеле. Потом, когда  камень  снова  объявился  бы  (а
профессор чувствовал, что тот появится непременно), кто-нибудь  -  он  сам
или один из них - мог бы съездить с  ним  обратно  в  Кашель,  для  защиты
прихватив "Лорику".
     Заняв место в ряду машин,  ожидавших  своей  очереди  проехать  через
Самнер-тоннель,  Маккей  покачал   головой.   С   обеих   сторон,   озаряя
однообразный грязно-белый кафель, проносились тусклые полоски света.  Идея
была неправдоподобной, невероятной целиком и полностью. И  все  же  теперь
профессор  не  осмеливался  усомниться.   Рассказ   Шона,   отвратительный
истекающий кровью труп Холлэндера, разбитая  витрина  и  то,  что  сегодня
сложилось по кусочкам, оставляли немного места для  сомнений.  Пусть  даже
объективное существование боггана оказалось бы иллюзией, фантазией старика
- одно Маккей знал твердо, так подсказывало ему чутье: камень  воплощал  в
себе зло, и его нужно было вернуть в Кашель.
     Он поехал по Сорроу-драйв и  Бэй-роуд.  Слева  промелькнула  знакомая
вывеска  "Юнион  Ойстер  Хаус",  за  ней  -  серая  громада   "Массачусетс
Дженерал".  Возле   Массачусетс-авеню   он   опять   свернул   влево,   на
Мальборо-стрит.
     В 7:45 профессор подъехал к своему дому.
     Дом был погружен в темноту.
     Он включил свет в холле и, даже не взглянув на газеты, отложил их  на
этажерку. При этом он мельком  увидел  в  зеркале  свою  спутанную  ветром
шевелюру.
     Профессор прошел в кабинет, щелкнул  выключателем  у  двери,  положил
чемоданчик на обитый кожей стул и  живо  двинулся  к  буфету,  где  держал
спиртное. Чувствуя себя вконец измученным и испуганным, он ледяными руками
налил глоток брэнди и осушил его. Повернувшись к письменному столу, Маккей
зажег латунную настольную лампу  и  коротко  глянул  на  раскрытый  томик,
который все еще лежал  там  со  вчерашнего  вечера.  "Языческая  кельтская
Британия" Росса. Открытая  на  странице,  посвященной  кельтским  головам.
Хмурясь, профессор снял телефонную трубку и снова набрал номер Киттреджей.
Все еще было занято. Снедаемый нетерпением, он вызвал оператора.  Пока  та
проверяла номер, Маккей  пристально  разглядывал  придавленное  кружкой  с
карандашами письмо Ашервуда. Оператор вернулась на линию.
     - Прошу прощения, сэр. Номер, который вы набираете, неисправен.
     Он попросил ее сообщить об этом. Оператор ответила согласием.
     Маккей повесил трубку  и  ненадолго  остановил  пристальный,  угрюмый
взгляд на странице, где говорилось  о  кельтских  головах.  Он  думал  про
Холлэндера. Закрыв книгу, он выключил лампу,  подошел  к  стулу  и  открыл
чемоданчик.  И  уставился  на  лежавшую   там   копию   "Лорики".   Что-то
подсказывало ему, что нельзя терять времени, что каждая потерянная секунда
играет на  руку  твари.  Она  убила  Холлэндера  и  под  покровом  темноты
вырвалась из Института. День она, должно быть, провела в обличье камня,  а
теперь снова примется действовать... и сколько пройдет времени прежде, чем
она отыщет дорогу "домой", в Уолтхэм?
     "Лорика" могла оказаться действенным - или же бесполезным - средством
против воплощенного в боггане зла, однако что-то подсказывало  профессору,
что он должен как можно скорее отвезти ее Киттреджам. Возможно, на поверку
вышло бы, что этот жест лишен смысла, что это попросту предрассудок  -  но
профессору  уже  было  не  до  таких  вещей,  как   чувство   собственного
достоинства или даже благоразумие.
     Он закрыл чемоданчик, подхватил его и вышел из комнаты, выключив свет
и решительно захлопнув за собой дверь.
     В коридоре он постоял, принимая решение.  В  Уолтхэме  наверняка  дул
холодный ветер.
     Поставив чемоданчик на столик в холле, профессор поднялся в спальню.
     Не потрудившись включить свет, он  раскрыл  большой  стенной  шкаф  и
внимательно осмотрел висящие в ряд пальто. Не настолько холодно, решил он,
выбирая кашне.
     Забрасывая конец шарфа за спину, он спустился  по  лестнице.  Взял  с
вешалки шляпу и надел. Потом откинулся,  чтобы  посмотреться  в  небольшое
зеркало,  протягивая  руку  за  чемоданчиком.  Когда   пальцы   профессора
сомкнулись на ручке, он услышал, как что-то  упало.  С  глухим  стуком.  В
кабинете.
     Он замер, потом обернулся и посмотрел на закрытую дверь.
     Опустив чемоданчик на пол, он подошел поближе и прислушался.  Ничего.
После секундного колебания профессор  совсем  немного  приоткрыл  дверь  и
заглянул внутрь.
     Темнота.
     Он потянулся к выключателю.
     Его вниманием  сразу  же  завладел  участок  ковра  перед  письменным
столом.
     Карандаши. Разбросанные в беспорядке.
     Чем-то. Кем-то.
     Взгляд Маккея нервно заметался по комнате.
     Окна... закрыты. Шкафы... тоже закрыты.
     Медленно, полный дурных предчувствий,  он  двинулся  вперед  и  задел
ногой что-то, покатившееся по полу.
     Кружка, в  которой  он  держал  карандаши.  Свалилась  со  стола.  Он
нахмурился. Может быть, разговаривая по телефону, он подтолкнул ее слишком
близко к краю?
     С прежней осторожностью Маккей приблизился к столу.
     И тогда увидел. На полу, скрытую углом стола.
     Снова фотография Мэгги. Упавшая с  полки.  Должно  быть,  падая,  она
ударилась о кружку с карандашами и сшибла ее на пол.
     Профессор вновь задышал свободно. Он опустился  на  колени  и  поднял
фотографию.  С  нежностью.  И  заметил,  что  стекло  треснуло.  Следовало
заказать  новое.  Когда  он  совсем  было  собрался  встать,  его   взгляд
переместился на разбросанные поодаль карандаши и там  замер,  исполнившись
напряжения. Глаза профессора округлились от недоверчивого недоумения, и он
почувствовал, что волосы  у  него  на  голове  зашевелились  -  но  не  от
сквозняка.
     Тринадцать карандашей. Маккей пересчитал их один за другим. Под таким
углом образованное ими слово читалось вполне ясно:
     С_Т_О_Й
     Разумеется, совпадение. Странное совпадение.
     Профессор улыбнулся. Слабой болезненной улыбкой.
     Он поглядел на фотографию Мэгги, которую  держал  в  руке,  и  улыбка
растаяла.
     Послание? Отчаянная попытка мертвой возлюбленной в  минуту  опасности
связаться с ним из загробного мира? Воспользовавшись  тем,  что  оказалось
под рукой, заставив этот громоздкий предмет  перевернуться,  принудив  его
разбросать  карандаши  так,  чтобы  они  сложились   в   краткое,   крайне
необходимое послание? А почему бы и нет? Если  он  уже  созрел  для  того,
чтобы допустить существование потусторонних сил вроде боггана,  отчего  бы
было не принять и это тоже?
     Но нет. Разумеется, где-то следовало провести границу.
     Потом он вспомнил последние слова  Мэгги:  "Я  буду  приглядывать  за
тобой".
     СТОЙ, безмолвно молили карандаши.
     Они почти убедили его. Почти.
     Но чувство долга по отношению к Киттреджам одержало верх.


     Он  выбрал  западный  въезд  на   Массачусетс-авеню.   Чемоданчик   с
драгоценным грузом лежал рядом с  ним  на  сиденье.  Машин  было  мало,  и
профессор продвигался быстро. Пока привод вентилятора не начал свистеть.
     Опять старые фокусы, сердито подумал Маккей. Но  поделать  ничего  не
мог.
     Чтобы заглушить шум, он включил приемник, но  оттуда  доносился  лишь
треск разрядов. Озадаченный профессор раздраженно щелкнул выключателем.
     Тишина. Привод вентилятора тоже перестал шуметь.
     Никерсон, Оллстон,  Обэрн  -  мимо  все  время  проносились  названия
поворотов с автострады.
     Маккей попытался вспомнить, который из них  ему  нужен.  За  день  до
свадьбы Энджела объяснила ему, как ехать, но с тех  пор  прошло  несколько
месяцев и воспоминание было смутным, неопределенным.
     Так. Впереди вырос освещенный указатель.
     Ньютон-стрит. Ведь так, кажется? Ньютон-стрит?
     Тем не менее, он свернул и медленно поехал по ответвлению дороги,  не
узнавая его, высматривая левый поворот - он  знал,  что  там  должен  быть
левый поворот.
     Примерно  через  полмили  профессор  понял,  что  свернул  не   туда.
Вест-Ньютон.  Вот  каким  выездом  следовало  воспользоваться.  Теперь  он
вспомнил. Он промахнулся. Однако ему казалось, что до  Уолтхэма  не  может
быть далеко. Поеду до правого поворота,  решил  профессор.  Где-нибудь  он
есть наверняка.
     Правый поворот он заметил неподалеку от чего-то вроде свалки.
     Маккей  свернул  и  около  мили  осторожно  вел  машину   по   узкой,
неосвещенной, ухабистой дороге между  пустырями,  покуда  не  добрался  до
необозначенной  развилки.  Ни  одно  из  двух  ответвлений   не   казалось
многообещающим. Он решил ехать по левой дороге. Возможно,  она  постепенно
вывела бы его в нужном направлении.
     Проехав почти четверть мили, он заметил, что  дорога  становится  все
менее ровной. Постепенно Маккей понял, что едет по немощеному проселку.
     Смешно, подумал он, сбавляя скорость и резко останавливая машину.  Он
огляделся. Было темно. По обе стороны лежали широкие пустоши,  а  за  ними
виднелось что-то вроде темной полоски леса.
     Профессор  дал  задний  ход  и  развернулся.  Он  уже  приближался  к
развилке,  как  вдруг  свист  привода  вентилятора  превратился  в  ровный
непрерывный стон.
     Громко чертыхаясь, Маккей затормозил и выключил зажигание, но  гасить
фары не стал.
     Он вышел из машины, чтобы взглянуть, что случилось.
     И обнаружил, что капот отперт.
     Ох уж эти олухи со станции обслуживания, желчно подумал он. Стараются
все меньше и меньше. Энергетический кризис.
     Профессор поднял капот и заглянул внутрь.
     Чернота. Резкая, бензиновая вонь разогретого двигателя.
     Он чиркнул спичкой и нагнулся поближе, отыскивая привод.
     Увидев  существо,  которое   в   последние   двадцать   четыре   часа
главенствовало в его мыслях, он  отшатнулся.  Богган  плотно  засел  возле
радиатора и таращил на него каменные глаза.
     Маккей с колотящимся сердцем глядел  на  маленький  белый  череп,  на
каменную рожицу, а в мыслях царил полный кавардак. Он попытался  взглянуть
на происходящее трезво.
     Кто-то сунул камень под капот, пока машина стояла у дома. Или,  может
быть, вчера вечером, когда он ездил в Институт. Не исключено,  что  камень
находился там весь день. Все то  время,  что  он  провел  в  Нью-Йорке.  В
машине, которая стояла на паркинге аэропорта. Лежал.  Терпеливо  поджидая,
чтобы его нашли.
     Кто-то подложил его  туда,  снова  сказал  себе  профессор.  Скверная
шутка.
     Спичка догорала. Он быстро зажег другую.
     Как поступить?
     Отвезти камень обратно в Институт?
     А что такого?
     Это же всего-навсего камень.
     Разве не так?
     Разве не так?
     РАЗВЕ НЕ ТАК?
     Осторожно протянув  руку,  Маккей  взял  камень.  На  ощупь  тот  был
холодным, как лед.
     Он задержал на нем внимательный  взгляд.  Но  лишь  на  мгновение.  И
обнаружил, что не раздумывая, повинуясь инстинкту, заносит  руку  назад  и
своей лучшей бейсбольной подачей зашвыривает камень далеко в темноту.
     Он захлопнул капот, залез в машину и, невзирая на привод вентилятора,
утопил акселератор до пола.  Машина  двинулась  вперед.  Теперь  профессор
думал только об одном: как отыскать дорогу назад к автостраде - к  залитой
светом фар и фонарей автостраде.
     Стоны вентиляторного привода усилились, приобрели оттенок протеста, и
мотор содрогнулся. Маккей громко обругал его, расстроенно стукнув по рулю.
     Показалась развилка.  Он  затормозил  и,  обернувшись,  всмотрелся  в
длинную ленту дороги, по которой поехал сперва, потом вгляделся вперед,  в
неисследованную  ветку.  Теоретически  она  должна  была  вести  прямо   к
автостраде.  Автострада,  несомненно,  находилась  вон  за  тем  невысоким
холмом. Маккей решил рискнуть.
     Он поехал - медленно, осторожно, не слишком сильно напрягая двигатель
подъемом даже на пологий откос. Но дорога становилась  все  уже,  с  одной
стороны появилась сточная канава, с другой - колючая проволока изгороди, и
душа  профессора  ушла  в  пятки.  Он  хмурился,  погруженный  в  глубокие
раздумья, и вдруг разглядел, что впереди возник из темноты  еще  один  ряд
колючей проволоки. Тупик?
     Нет, дорога резко свернула вправо.
     Маккей сильно вывернул руль, вписываясь в поворот. Несомненно, теперь
до автострады было недалеко.
     Потом внимательный взгляд Маккея привлекло дорожное покрытие впереди.
Посередине, освещенное фарами, появилось  белое  пятнышко.  До  него  было
около пятнадцати футов.
     Возможно, булыжник.
     Маккей подъехал вплотную и лишь тогда остановился.
     Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица, а живот свело.
     Оно поджидало его. Караулило, обогнав его в темноте.
     Объехать было невозможно - слишком уж узкой была дорога.
     Профессор снова попытался подать  машину  назад.  Привод  вентилятора
протестующе взвизгнул. Машина отказывалась трогаться с  места.  На  лбу  у
профессора выступили капельки пота.
     Он не мог свернуть. Не мог уехать задним ходом.
     Оставалось только одно. Маккей еще раз налег на  акселератор  и,  как
мог быстро, проехал над лежавшим на дороге предметом.
     Под  машиной  что-то  глухо  стукнуло.  От  толчка  спине  профессора
передалась неприятная дрожь. Судя по звуку, это была трансмиссия.
     С воем и свистом заглох мотор.
     Ужас приковал Маккея к сиденью.
     Он  поставил  переключатель  скорости  в  нейтральное   положение   и
попробовал включить зажигание.
     Безрезультатно.
     Он опустил окно и высунул  голову  наружу.  Никаких  признаков  камня
позади не было. Должно быть, он все еще находился под  машиной.  Профессор
прислушался к темноте.
     Тишину нарушал только вой ветра.
     Он всмотрелся.  За  колючей  проволокой  и  чем-то  вроде  кустов,  у
дальнего края пустоши тьма казалась не  такой  густой.  Автострада  должна
была находиться там. Если бы ему удалось добраться туда, он был бы спасен.
     Но сперва пришлось бы пересечь погруженную во тьму пустошь.
     Он схватился за карман.  Спички!  Нащупав  шершавую  обертку,  Маккей
приободрился.
     Хватит ли спичек? Обеспечит ли их тусклый свет достаточную защиту  от
того, что таится во тьме?
     Ему в голову пришла идея.
     Он включил фары на полную мощность.
     После этого  он  отпустил  ручной  тормоз  и,  оставив  переключатель
скоростей в нейтральном положении, вылез из машины.
     Маккей до отказа вывернул руль влево, закрепил и, упершись  плечом  в
дверцу, налег на нее. Ему удалось медленно-медленно развернуть  машину  на
сто восемьдесят градусов так,  что  крыло  ткнулось  в  колючую  проволоку
ограды,  а  фары  выкосили  во  мраке  прямо  поперек  площадки,   которую
предстояло преодолеть профессору,  полосу.  Световую  дорожку,  безопасную
тропинку, тянувшуюся от машины до самого гребня обрыва.
     Он закрыл дверцу, потом, вспомнив о чемоданчике на переднем  сиденье,
опять открыл и извлек его из машины.
     Сжимая чемоданчик в руке,  Маккей  поднырнул  под  колючую  проволоку
изгороди и пошел по  неровному,  заросшему  травой  и  бурьяном  полю  так
быстро, как только мог.
     Он преодолел две трети пути к крутой насыпи, и тут  фары  его  машины
погасли.
     Удивляться, как или почему это случилось, было некогда.
     Паника застлала профессору глаза, и ему показалось, будто из  темноты
к нему вприпрыжку движется  нечто  белое,  большими  прыжками  и  скачками
сокращая отделявшее его от машины расстояние.
     Трясясь от ужаса, он бросил чемоданчик на землю, выхватил из  кармана
коробок и чиркнул тремя спичками сразу.
     Ветер  рвал  драгоценное  пламя,  делая  его  голубоватым.  Маккей  в
отчаянии прикрыл огонек левой рукой.
     Он уперся взглядом  в  лежавший  в  бурьяне  чемоданчик,  лихорадочно
пытаясь принять решение. Боже правый, что? Что? Спички  или  "Лорика"?  Он
мог бы зажигать спички всю дорогу до автострады, но из-за ветра  неизбежно
пришлось бы пользоваться обеими руками. Кроме того, теперь  его  одолевали
сомнения насчет действенности "Лорики". Все равно, можно было вернуться за
ней днем.
     Маккей решился.
     Он  развернулся  и,  спотыкаясь,  пошел  вперед,  к  кустам,  оставив
"Лорику" лежать в траве.
     Ветер вдруг сменил направление, налетел с  другой  стороны,  и  пламя
погасло.
     Тьма.
     Он начал рыться в кармане, чтобы набрать новую порцию спичек.
     Он не успел даже вытащить их из коробка, как оно набросилось на него.
     Оказавшись в кустах, Маккей некоторое время сопротивлялся,  вырываясь
и брыкаясь.
     Каким-то чудом ему удалось освободиться.
     Или же богган, по злобе своей, просто выпустил его, играя как  кот  с
мышью?
     Профессор, шатаясь, вывалился на автостраду и  попытался  кого-нибудь
остановить. Это бывало  сложно  и  в  лучшие  времена.  Но  для  человека,
внезапно лишившегося обеих рук и глаз, задача значительно усложнялась.
     Наконец какой-то водитель разглядел  старика,  шагнувшего  на  дорогу
прямо под колеса его  стремительно  несущегося  грузовика.  После  первого
приступа ужаса он попытался затормозить. Но было уже слишком поздно.



                                    12

     Она стояла у кухонного окна, неподвижно глядя в темноту.
     Прислушиваясь к вечерним звукам,  она  пыталась  подавить  бушевавший
внутри  страх.  Было  слышно,   как   в   гостиной   работает   телевизор:
неестественно усиленные гулкие басовые  ноты;  обрывки  музыки;  рекламные
объявления; затем мужской голос, читающий  одиннадцатичасовые  новости.  В
кабинете стучала машинка Шона. Сильный  ветер  колотился  в  стекла,  тихо
постанывал под дверью подвала. В ветреную погоду всякий раз одно и то  же,
подумала Энджела. Завывает  во  всех  трещинах  и  щелках  между  полом  и
фундаментом.
     Она подошла к телефону и быстрым  плавным  движением  набрала  номер,
некрепко держа другой рукой трубку.
     Поднеся ее к уху, Энджела ничего не услышала. Не было  ни  гудка,  ни
даже сигналов "занято".
     Она несколько раз потыкала в рычаг. Звук не появился. Она попробовала
набрать О. Ничего. Телефон молчал.
     Энджела пошла в кабинет. Шон печатал пересмотренный вариант сценария,
над которым они трудились весь день.
     - Быстро ты отзвонилась, - заметил он, не отрываясь от работы.
     - Линия не в порядке, - невыразительно ответила Энджела.
     Шон,  куривший  травку,  затянулся  и  передал  сигарету  ей.  Сделав
затяжку, она молча вернула косяк.
     - Опять шотландский вяз, - сказал Шон.
     Прошлая  зима  выдалась  очень  ветреной,   и   телефонная   компания
предоставила им выбирать: провести надежную линию или  лишиться  чудесного
дерева. Они решили сохранить дерево.
     - Как бы не пришлось его срубить.
     Шон закончил абзац, который печатал, росчерком  и  выдернул  лист  из
машинки.
     - Кому ты звонила?
     - Черил.
     Шон просмотрел страницу, которую держал в руках.
     - Да? Зачем?
     - Я так и не рассказала ей, что  было  у  отца  Тэггерта.  -  Энджела
нахмурилась, безотчетно вертя на пальце обручальное кольцо. - Или, скорее,
чего там не было.
     Кивая, Шон продолжал читать.
     Энджела вернулась в гостиную на диван и снова взялась за  шитье.  Она
выпускала в швах платье.  Скоро  оно  должно  было  ей  понадобиться.  Она
уселась, не обращая внимания на телевизор, и дошила шов.  Потом  закрепила
нитку маленьким узелком и попыталась перекусить, но обнаружила,  что  нить
слишком крепкая. Энджела сунула руку  в  корзинку  с  рукоделием,  достала
ножницы и перерезала ее. В это  время  в  камине,  взметнув  облако  искр,
громко треснуло полено. Энджела невольно вздрогнула и обвиняюще воззрилась
на  полено,  но  почти  сразу  же   расслабилась   и   позволила   взгляду
переместиться выше, к пустому месту на каминной полке.
     В комнате появился Шон с новой  версией  сценария,  которую  закончил
печатать. Он прошел к телевизору и убавил звук до безгласного бормотания.
     - Хочешь прочесть? - Он подал ей стопку листов.
     Энджела протянула руку и молча приняла их.
     - Прости, - искренне сказал Шон.
     Она  быстро,  исподлобья  взглянула  на  него.  Лицо  Шона   выражало
озабоченность, неуверенность в себе, даже раскаяние.
     - За что же? - тихо проговорила она.
     - За все. - Он отошел к камину и уставился на ровно горящие поленья.
     -  Ты  хотел  сделать  доброе  дело,  -  сказала  Энджела,   стараясь
улыбнуться. - И мне, и моему воображению.
     - Я не только о камне.
     - Тогда о чем?
     Шон нагнулся, взял из корзины последнее полено и осторожно подложил в
пылающие угли.
     - Не сейчас. Это может подождать. Потом скажу.
     Он выпрямился и двинулся к двери.
     Энджела озадаченно следила за его передвижениями, чувствуя неладное.
     - Куда ты собрался?
     Шон кивнул на опустевшую дровяную корзину.
     - Надо принести еще дров.
     И ушел.
     Энджела в тревоге вскочила.
     - Шон!
     Он обернулся и увидел, что жена с полным страха лицом стоит на пороге
гостиной.
     - Да ладно тебе, детка, - ласково сказал он. - Мы уже сто раз про это
говорили.
     Он отпер  черный  ход,  открыл  дверь  и,  переступив  порог,  быстро
притворил ее за собой, чтобы не выстудить дом.
     Дул холодный ночной ветер. Он трепал штанины Шона и  пронзал  свитер,
словно лезвие ножа.
     Пробравшись  в  негустой  тьме  к  сараю,  Шон  постоял,  сражаясь  с
деревяшкой, которой они пользовались вместо засова, чтобы  держать  низкую
дощатую дверь закрытой.
     Дверь со скрипом открылась.
     Шон пригнулся, чтобы войти - и  настороженно  остановился.  Из  сарая
доносился какой-то тихий шорох, там что-то скреблось.
     Может быть, крыса. Или это  ветер  царапал  по  доскам  собранными  в
плотные гроздья плетями плюща.
     Он просунул левую руку за дверь, отыскивая выключатель.
     Есть.
     Единственная лампочка,  свисавшая  с  потолка,  залила  старый  сарай
тусклым светом. Гниющие дубовые балки - некоторым  было  больше  ста  лет.
Внутренность сарая делили грубые деревянные стойла. В  былые  годы  в  них
загоняли свиней и лошадей. Стойкий запах хлева  не  выветрился  и  по  сию
пору.
     Шон принюхался. По непонятным причинам сегодня  запах  казался  более
сильным. Более  зрелым,  едким,  сладковатым.  Должно  быть,  от  сырости,
подумал Шон.
     Ветер свистел под стрехами, задувал в пустые окошки сеновала,  шуршал
и постукивал плетями плюща.
     Поднырнув под стелющуюся паутину, спускавшуюся  с  низкой  балки  над
входом, Шон шагнул за дверь. Он быстро прошел мимо штабеля старых банок  с
краской, оставшихся с той поры, когда он приводил дом в  божеский  вид,  и
мимо запасных баллонов с газом, которыми они запаслись,  стоило  замаячить
энергетическому кризису, к первому стойлу -  там  были  сложены  дрова  на
зиму.
     Оглядевшись, Шон увидел прислоненный в углу топор.
     Он  смерил  взглядом  груду  недавно  нарубленных  вязовых  поленьев,
которые два дня назад ему помогли притащить Марк и Верн.
     Слишком зеленые и  трескучие,  подумал  он.  Им  нужно  время,  чтобы
просохнуть.
     Он сделал еще несколько  шагов  и  вытащил  четыре  толстых  сосновых
полена. Их он поставил на заменявший им колоду дубовый  пень  и  мастерски
расщепил. Собрав куски дерева в охапку и пошатываясь  под  тяжестью  этого
груза, Шон вернулся к дверям. Он на мгновение  перенес  тяжесть  на  левую
руку, а правой неловко потянулся к выключателю. Прежде, чем  щелкнуть  им,
он помедлил и еще раз принюхался.
     Что за гнусная вонь? Должно быть, на задах  сарая  сдох  какой-нибудь
зверь.
     Шон погасил свет.
     Его схватили сзади за  шею.  Огромные,  холодные,  когтистые  пальцы,
бруски ледяного железа искали дыхательное горло и сонную артерию.
     Задыхаясь, Шон вырвался и  обернулся,  с  натугой  перевалив  тяжелые
поленья за левое плечо, туда, где находилось то, что (или кто)  напало  на
него.
     Безжалостная хватка ослабла;  его  противник  легко  отскочил  назад,
чтобы избежать столкновения с падающими дровами.
     За одно наполнившее его ужасом мгновение Шон распознал ту самую белую
фигуру, что два дня назад преследовала  его  на  Желудевой  улице.  Смутно
различимая в идущем из  окошек  сеновала  свете  ночного  неба,  она,  как
большая обезьяна, изготовилась к прыжку примерно в пяти футах от  него.  В
тот же миг, когда время словно бы остановилось, до Шона дошло  и  то,  что
существо это определенно не человек. Он понял это не столько по пропорциям
его тела, сколько по величине  и  форме  головы.  Маленькая,  напоминающая
череп, в полумраке она казалась состоящей  главным  образом  из  огромного
рта. Никаких других черт лица Шон разглядеть не сумел - ни глаз, ни  носа,
ни даже ноздрей, хотя утверждать это с уверенностью было невозможно.  Зато
в лицо тугой волной  ударил  невероятный  смрад,  исходивший  от  твари  -
резкий, сладкий запах тлена, который Шон почувствовал, едва зашел в сарай.
Он почувствовал растущее отвращение: ему вдруг стало ясно, как сильно  эта
вонь напоминает другую, незабываемую, ту, что не в состоянии  были  скрыть
во Вьетнаме застегнутые на молнию мешки с трупами.
     Мгновение  Шон  простоял  как  в  параличе,  неспособный  и   пальцем
шевельнуть, не сводя с твари  глаз.  Казалось,  от  нее  исходят  страшные
губительные волны арктического холода, погружающие в оцепенение и тело,  и
разум. Были они настоящими или же являлись плодом его воображения, Шон  не
сумел бы сказать.
     Существо  как  будто  бы  запрокинуло  голову  и  еще   шире   -   до
невозможности широко - разинуло рот. Так питон  разжимает  челюсти,  чтобы
проглотить добычу целиком. Шону показалось, что он мельком увидел мерцание
десен, усаженных по всей длине свирепыми загнутыми клыками.  Это  движение
вновь вдохнуло жизнь в его застывшие члены.
     Он вслепую кинулся вправо, в то стойло, где оставил топор, с  размаху
растянулся на полу и сильно ушибся. Но его правая рука отыскала  топорище.
Подтянув топор к себе, Шон  извернулся  и  присел  на  корточки,  упираясь
спиной в шероховатую деревянную перегородку. Его взгляд  был  прикован  ко
входу в стойло.
     Тварь  перебралась  на  другое  место  и  теперь  загораживала  узкие
воротца.
     На секунду она без движения  припала  к  земле.  И  вдруг  неожиданно
прыгнула прямо на Шона - тот не успел даже толком встать на ноги.
     Не теряя времени на то, чтобы прицелиться,  Шон  исступленно  рубанул
топором. Но лезвие встретило лишь пустоту и  с  лязгом  высекло  искры  из
бетонного пола - тварь каким-то образом сумела предугадать удар и с жутким
проворством увернулась, ушла в сторону.
     Шон снова ударил, на сей раз прицелившись получше. И  опять  она  без
труда отпрыгнула.
     По лицу Шона ручейками струился холодный пот. Тяжело дыша, он  держал
топор поднятым на уровень плеч, чтобы существо не прыгнуло снова. В голове
молниеносной чередой проносились мысли. Было ли это существо уязвимо  хоть
в каком-то отношении? Не позвать ли на помощь? Мог  ли  кто-нибудь  помочь
ему, в последнюю очередь - Энджела?
     Теперь тварь присела, упершись передними конечностями в  пол,  словно
готовилась к новому прыжку. Но ничего не сделала. Просто сидела  там,  как
изваяние. Словно страшась чего-то. "Ну уж не меня, - подумал Шон. - Может,
топора?"
     Потом ни с того, ни с сего ему вспомнилось нечто, сказанное  Маккеем.
Два слова.
     Холодное железо. Лезвие топора.
     Существо  как  будто  бы  пошевелилось.  Повернуло   голову,   словно
привлеченное чем-то за стенами сарая.
     Шон гадал: что это, какая-то хитрость? Чтобы отвлечь его и  захватить
врасплох?
     Сквозь шум ветра он расслышал в отдалении скрип открывающейся двери.
     - Шон? - Голос Энджелы, далекий, слабый, испуганный. - Шон! Где ты?
     Ее голос словно бы наэлектризовал это создание.
     Не обращая внимания на грозное (если оно было грозным) лезвие топора,
оно прыгнуло прямо на Шона, вытянув вперед когтистые лапы, широко  разинув
клыкастую пасть.
     Шон яростно, отчаянно взмахнул топором, вложив в удар все силы.
     Ощущение было таким, будто он ударил по  мореному  дубу.  Однако  Шон
услышал, что топор попал в цель, почувствовал, как  лезвие  погрузилось  в
некую субстанцию.
     Тварь не издала ни единого звука, лишь судорожно вырвалась  от  Шона.
Она развернулась  и  одним  исполинским  скачком  перемахнула  перегородку
стойла.  Почти   сразу   же   последовал   сильный   треск   раздираемого,
разлетающегося в щепки дерева, а за  ним  -  крик  ужаса,  который  издала
Энджела. Потом все стихло, слышался только шум ветра.
     Сарай залил свет.
     В  дверях,  положив   руку   на   выключатель,   стояла   Энджела   с
расширившимися от ужаса глазами. Она вслед за  Шоном  перевела  взгляд  на
зазубренный зев дыры, проломленной в деревянной боковой стене сарая.
     - Что, скажи на милость... - начала она и беззвучно  ахнула,  заметив
на горле у Шона налитые кровью  вспухшие  следы.  -  Боже  мой,  Шон,  что
случилось?
     Она кинулась ко входу в стойло,  но  остановилась,  как  вкопанная  и
пронзительно вскрикнула, пошатнувшись и хватаясь за столбик  ворот,  чтобы
не упасть. Ее взгляд был устремлен под ноги Шону.
     Прямо перед ним, на полу,  лежало  это.  Мертвенно-бледное,  покрытое
чем-то вроде мелких чешуек. Отрубленное выше локтя. Но  Энджелу  заставило
взвизгнуть не только то, что эта  рука  была  здесь,  и  не  то,  что  она
заканчивалась  похожей  на  когтистую  птичью  лапу  кистью   с   четырьмя
громадными скрюченными пальцами. Причина была в том,  что  эта  конечность
еще казалась живой: мелко подрагивая, она судорожными толчками  сжимала  и
разжимала пальцы,  пытаясь  по-паучьи  преодолеть  земляной  пол  сарая  и
спастись в клочок  тени  под  поленницей.  Шон  ошеломленно  уставился  на
мерзкую ползучую штуковину, но лишь  на  секунду.  Потом  его  лицо  снова
исказила сильная судорога отвращения и ненависти. Он опять занес  топор  и
обрушил вниз, потом еще и еще, кромсая извивающийся кошмар, превращая  его
в мясистые клочья. Но  омерзительная  раздробленная  кисть  все  ползла  и
ползла, пока в тот самый миг, когда она достигла границы тени,  куда  явно
стремилась, над ней не закурились струйки не то дыма, не то пара. Такая же
судьба постигла комья и ошметки, некогда бывшие ее продолжением. Затем под
остановившимися взглядами оцепеневших от ужаса Шона и Энджелы рука  начала
чернеть и сморщиваться. Скрюченные пальцы  сворачивались  в  тугой  шарик,
съеживаясь, становясь все меньше  и  меньше,  а  их  чернеющая  субстанция
запузырилась,  разжижаясь,  и  наконец  растеклась   маленькими   лужицами
чего-то, похожего на смолистую слизь.


     Они забрались в машину  Шона  и  поехали.  До  самого  шоссе  оба  не
проронили ни слова.
     Доехав до столовой, которая работала всю ночь, они тяжело  опустились
на стулья в угловой кабинке.
     - Куда ты хочешь ехать? - измученно спросил Шон.
     Энджела повернула голову и беспомощно посмотрела на него. Свитер Шона
был порван, шея и  руки  превратились  в  сплошную  рваную  рану.  На  лбу
красовался внушавший опасения кровоподтек.
     - Куда угодно. Как можно дальше.
     - Он может последовать за нами. Нашел же он дорогу в Уолтхэм.  -  Шон
со страхом вгляделся в темноту за окнами закусочной. - Позавчера он шел за
мной. В Бостоне. В тумане я  принял  его  за  играющего  в  какую-то  игру
ребенка. Думаю, тогда меня тоже спас свет.
     - Свет? Ты думаешь, это свет заставил его убежать?
     Шон кивнул.
     - Ты же видела, что стало с его рукой.
     Теперь Энджела смотрела на него напряженно, в упор.
     - Из-за света? Тогда что же это было... вампир, что ли?
     Шон, безучастно глядевший в стол, изумленно покачал головой.
     - Не знаю. Но поглядеть, как он реагирует на  свет,  так...  -  Голос
Шона замер - заканчивать фразу не хотелось.
     - Шон? Ты ведь знаешь. Скажи мне. Ты должен.  -  Энджела  заглядывала
мужу в глаза, вытягивая из него слова.
     - Я думаю, это могло быть то, о чем мне рассказывал доктор Маккей.
     - Доктор Маккей? - Теперь к ужасу примешалось удивление.
     - Тогда я думал, что все это чушь собачья. Мне  казалось,  что  и  он
думает так же. - Шон недоверчиво покрутил головой. - Но, чем  бы  ни  была
эта тварь, воображаемой ее не назовешь. Она была настоящей и вещественной,
как... как саблезубый тигр.
     Он умолк, не желая продолжать. Но Энджела все еще не сводила  с  него
внимательных глаз. Наконец, Шон тихо проговорил:
     - Он назвал их "богганы".
     - Их?
     Он кивнул.
     - Они - часть кельтского фольклора.  Маккей  сказал,  что  считается,
будто они... ну... меняют в течение дня свое обличье. Чтобы защититься  от
яркого света.
     Тогда Энджела поняла. Этого-то она и боялась. Сбылись ее самые худшие
кошмары. Она опустила  голову  и  посмотрела  себе  в  колени,  на  крепко
стиснутые руки.
     - Ты хочешь сказать, что они превращаются в камни.  -  Голос  Энджелы
был  едва  слышен.  -  Ты  ведь  это  пытаешься   сказать,   правда?   Они
оборачиваются камнями.
     Шон угрюмо кивнул.
     Минуту они просидели молча. Подошла официантка. Шон пробормотал:  два
кофе, и она опять удалилась.
     - Мы могли бы пожить у Черил, - оцепенело сказала Энджела.  -  Или  у
мамы в Вашингтоне.
     Шон нахмурился.
     - Ты хочешь втянуть в это и их? Как Фиону? Или как миссис Салливэн?
     - Значит, ты и сам веришь в это?
     Если бы Шон мог, он бы рассмеялся.
     - После того, что я пережил сегодня вечером, я готов поверить во  что
угодно.
     - Но больше не поверит никто, - медленно проговорила Энджела. И, не в
силах справиться с собой, задрожала. Шон обвил рукой ее плечи.
     - Что нам делать? - тоскливо прошептала она. -  Нам  никто  не  может
помочь. Мы никогда не освободимся от него.
     - Тогда, наверное, придется самим постоять за себя.
     - Как? Как ты убьешь такое существо?
     Шону было нечего ответить.
     - Может быть, Маккей знает, как.
     Шон вздохнул.
     - Может быть. Но он читал о них в книгах, и только. По его мнению это
просто старые сказки. - Его глаза сузились. - Но в  Англии  был  еще  один
такой камень. Профессор рассказал мне  о  нем.  От  него  якобы  избавился
священник. Закопав на кладбище. Что-то в этом роде.
     Энджела резко втянула воздух.
     - Кашель. Ну, конечно.
     Шон удивленно посмотрел  на  нее.  Она  неподвижно  смотрела  куда-то
вдаль.
     - Мы должны отвезти его обратно в Кашель. Туда,  где  мы  его  нашли.
Маккей говорил, что это место особенное. Может быть, это и есть решение.
     - Свет. Холодное железо. Могущество Патрика, - медленно повторил Шон.
     Оба погрузились в молчание, думая о долгой дороге назад  в  Ирландию.
Сперва следовало изловить эту тварь. И удержать ее.
     - По-моему, стоит попробовать сперва уничтожить его здесь,  -  сказал
Шон.
     - Уничтожить? Как? - Голос Энджелы сорвался на визг.
     Шон оглянулся на других посетителей закусочной. Кажется, никто ничего
не заметил.
     - В темноте он уязвим, - напомнил он.
     Они уставились в заоконную тьму.
     - Почему  мы?  -  слабым  голосом  спросила  Энджела.  -  Почему  ему
понадобилось выбрать именно нас?
     Шон не сумел ответить.
     - Ему нужен мой ребенок. Вот чего он дожидается,  -  прошептала  она,
отвечая на свой вопрос.
     Шон надолго задумался, но не поправил жену.
     Она повернулась к  мужу.  На  лице  было  крупными  буквами  написано
отчаяние.
     - Как нам его изловить? -  запричитала  она.  -  Он  может  быть  где
угодно!
     Шон вглядывался во мрак ночи.
     - Думаю, он сам вернется,  -  спокойно  сказал  он.  -  Он...  -  Шон
помолчал, осторожно подбирая слова. -  Ему  теперь  нужно  свести  большие
счеты. Догадываюсь, что ждать слишком долго нам не придется.
     Остаток ночи они провели в кембриджском мотеле.  Паренек  за  стойкой
администратора заметил состояние Шона. Оно не бросилось бы в глаза  только
слепому. Подозрительно оглядев странного посетителя он, однако, ничего  не
сказал и просто протянул им ключи.
     Гасить свет в номере они не стали.
     Спали оба плохо.
     Наконец перед рассветом Энджела задремала.
     Шон лежал рядом с ней, лихорадочно соображая. Владевший им  последние
несколько часов ужас, от которого цепенел рассудок, ослабил свою хватку  и
позволил голове с грехом пополам заработать вновь.
     Однако было понятно, что его общему представлению об устройстве мира,
о том, что реально, а что нет, бросили вызов. Последствия этого  и  ощущал
теперь Шон. Он чувствовал себя оторвавшимся  от  ветки  падающим  листком,
совершенно затерянным, безнадежно планирующим в бездну кошмара, где  могло
случиться все, что угодно.
     Шон сопротивлялся, что было сил,  внушая  себе,  что  столкновение  с
тварью не означает, будто нужно  презреть  благоразумие  и  отказаться  от
способности мыслить. На самом деле оно означало, что у реальности неровные
края. С лазейками. С тайнами. С мало кому заметными зонами. Впрочем, может
статься, их просто благоразумно не замечали, а то и принимали как должное,
что одно и то же. Подобных явлений множество,  внушал  себе  Шон.  Обычных
явлений. В науке - принцип Маха, например. Или теория  вероятности.  Никто
не знает, почему ее принципы срабатывают. Они просто срабатывают,  и  все.
Ученые больше не пытались объяснять, втолковывать вам, "почему". Они  лишь
преподносили  зарегистрированные  явления.  Явления  как  таковые.  Цифры.
Наблюдения. Позже, если удавалось, они увязывали  их  в  единое  целое,  в
осмысленную структуру, в уравнение. Потом объявлялся еще кто-нибудь  вроде
Эйнштейна и  переписывал  это  уравнение.  Но  всегда  важнее  всего  были
наблюдения. Все и всяческие. Не только удобные, но  и  неудобные  тоже.  К
которым относилось все то, что  так  восхищало  людей  вроде  Черил:  НЛО,
Сасквачи, Бермудские треугольники, призраки, и прочая, и прочая. Однако их
следует объяснить, сказал себе Шон, с ними явно следует разобраться, а  не
отбрасывать окончательно и бесповоротно, заметая под ковер.
     Вот и богганы тоже. Если эта тварь - одна из них, значит, ни  в  коем
случае  не  нужно   чувствовать   себя   обязанным   считать   их   чем-то
сверхъестественным.  Если  она  реальна,  тогда  она  часть   природы   и,
следовательно, естественна. А все естественное, полагал Шон, можно понять,
внимательно изучить с позиций интеллекта... и найти средство борьбы с ним.
"Традиционные элементы", как их назвал Маккей в связи  с  рассказанной  им
историей,  "на  протяжении  веков  появлялись  в  бесчисленном   множестве
преданий". Возможно,  традиционными  эти  элементы  были  не  потому,  что
передавались  из  поколения  в  поколение,  а  потому,  что  действительно
возникали вновь и вновь... прибавляясь к modus  operandi  как  структурные
элементы событий? В таком случае,  возникавшие  вокруг  богганов  народные
сказания были не упражнениями в сочинительстве,  а  попытками  примитивных
умов описать нечто реальное, но столь чужеродное, что  понять  его  иначе,
как в сверхъестественных  терминах,  не  удавалось.  Хищная,  безжалостная
форма жизни тайно делила с людьми планету,  выедая  и  их,  и  иные  живые
существа где и когда могла.
     Шон  тревожно  задумался  над  тем,  сколько  же  таких  тварей   еще
существует.
     Он попытался вспомнить,  что  знает  об  иных  путях  развития  живой
природы. Кого  можно  было  сравнить  с  тем  немногим,  что  он  узнал  о
жизнедеятельности этой твари? Может быть, вирусы. И припомнил, что слышал,
будто в свое время вирусы характеризовались,  как  связующее  звено  между
жизнью  и  не-жизнью.  Осторожно  выпаренный   раствор   вирусных   частиц
образовывал инертный кристалл. При растворении в воде,  получив  доступ  к
живому организму, они мигом оживали и нападали на своего "хозяина".  Потом
Шон вспомнил, как Стиви Осорио однажды рассказал ему  про  так  называемую
"тихоходку" - создание, имеющее около одной двадцатой дюйма в поперечнике.
В обезвоженном состоянии оно было способно пережить сотни лет,  но  стоило
увлажнить его, и - бац! - тихоходка снова оказывалась живехонька.
     И все же, понял Шон, такие параллели не годились. Сами размеры  камня
нельзя было равнять с габаритами напавшего на него существа и субстанцией,
из которой оно состояло. Если камень был  вторым  "обличьем"  этой  твари,
откуда брался и куда девался при превращениях избыток материи?  Он  никоим
образом не мог втиснуться в небольшой объем камня. Уж  не  был  ли  камень
этаким входом, вратами  в  какое-то  другое  пространство,  в  некое  иное
измерение, где это создание пряталось в дневные часы?  Нельзя  ли  было  в
таком случае рассматривать камень как зацепку, своего рода  связь  с  этим
миром?
     Шон крепко зажмурился. Слишком уж  искусственными  начинали  казаться
эти аргументы. В этот момент он чувствовал только одно: в возникшей у него
проблеме можно разобраться, и те обрывочные знания, какими он  располагает
(или напрашивающиеся предположения) полностью  пригодны  для  ее  решения.
Свет и железо. И, может быть, могущество  Патрика,  что  бы  под  этим  ни
подразумевалось. И Кашель. Почему Кашель,  Господи  помилуй?  Может  быть,
Патрик и в самом деле как-то воздействовал  на  него,  неким  таинственным
образом зарядил это место, обезвредив эту тварь, лишив ее силы? Что,  если
Энджела была права. Возможно, следовало бы вернуть эту штуку туда.
     Или в такое же место.
     Или попросту  раздробить  камень  на  кусочки,  уничтожив  тем  самым
средоточие   злых   сил,   или   врата   иного   мира,   или   способность
материализоваться.
     Шон не знал.
     Он знал только, что сперва нужно его изловить.


     В девять утра Шон с Энджелой приехали в Бостон,  на  Вест-Конкорд,  к
конторе, дающей напрокат кинооборудование.
     Пока Шон беседовал с человеком за  прилавком,  Энджела  позвонила  из
автомата  профессору  Маккею.  Однако  ответа  не  получила.   Тогда   она
попробовала позвонить в Институт. Там тоже не  отвечали.  Встревоженная  и
озадаченная Энджела забрала свои десять центов и вернулась к Шону, который
уже загружал фургон. Кабели, юпитеры. Всего тридцать ламп.  Небольших,  но
мощных.
     Кроме этого он взял компактную телекамеру, монитор и несколько мотков
запасного кабеля.
     Наконец  Шон,  производивший  впечатление   человека   мрачного,   но
уверенного в себе, появился с серебристым металлическим ящичком. На крышке
ящичка торчала ручка, а сам он был величиной с упаковку из-под ленча.  Шон
втолкнул его к прочему оборудованию. Энджела тупо и пристально смотрела на
это с переднего сиденья. Глаза жгло. Бессонная ночь ее вымотала.
     - Что это?
     - ПНВ. Прибор ночного видения.
     Шон закрыл заднюю дверцу фургона и забрался на водительское место.
     - Его подсоединяют к камере, - пояснил он.
     - Инфракрасный? - Энджела недоуменно нахмурилась.
     Шон покачал головой, поворачивая ключ зажигания.
     - Это вообще не нужно. Он  работает  почти  в  полной  темноте.  Дает
больше, чем 50000-кратное просветление. Это их парень говорит. Делают  эти
штуки в Калифорнии.
     Энджела снова с сомнением уставилась на ящик.
     Шон задним ходом выбрался на дорогу.
     - Мне рассказывал про  них  Стиви  Осорио.  Они  пользовались  ими  в
лаборатории для исследования влияния загрязнения воды на жизнь  моря.  То,
что нужно для охоты на боггана, как по-твоему?
     Никто не рассмеялся.


     В доме было так же тихо, как в момент их отъезда. Двери были раскрыты
настежь, на первом этаже горел свет, телевизор работал.
     Полные страха, они заглянули в сарай.
     Топор лежал там, где Шон его бросил;  но  от  лужи  темной  слизи  не
осталось и следа.
     Тревожно всматриваясь в то место, где, насколько  они  помнили,  была
эта лужа, оба разом задумались: уж не  приснилась  ли  она  им  ненароком.
Однако покрывшиеся коркой рваные царапины на шее у Шона свидетельствовали,
что все это молодые люди пережили в действительности.
     Большая часть дня ушла на приготовления.
     Две лампы они установили  в  основной  спальне  и  ванной,  две  -  в
незанятой комнате и прилегающей к ней ванной. Одну приспособили в коридоре
наверху, одну - внизу, по одной - на  лестничной  клетке,  на  чердаке,  в
туалете на первом этаже, в гостиной, в комнате, где они обычно завтракали,
на кухне и в кабинете. Пять ламп разместили в подвале: четыре направили во
все темные углы подпола, одну  -  прямо  на  подвальную  лестницу.  Четыре
поставили в сарае. Восемь  светильников  установили  снаружи,  так,  чтобы
охватить все направления.
     - Не дом, а съемочная площадка, леший ее возьми, -  невесело  хмыкнул
Шон, утирая тыльной стороной руки пот с верхней губы и со лба.
     Телекамеру с прибором ночного видения  они  установили  на  лестнице.
Монитор - у себя в спальне.
     Все лампы Шон с помощью кабеля подсоединил к  единому  выключателю  в
спальне. Нажатие главной кнопки должно было затопить  светом  весь  дом  и
прилегающую к нему территорию.
     На столике в ванной была  устроена  вторая  линия  обороны:  там  Шон
положил два новых карманных фонарика, по одному  на  человека,  и  коробку
запасных батарей.
     Наконец, он принес из сарая топор и прислонил его к креслу в спальне.
     - Свет, - угрюмо пробурчал он, - и холодное железо.
     Около половины четвертого Энджела разогрела  остатки  пиццы,  которые
нашлись в морозильнике, и сварила кофе. Они выпили  по  две  кружки;  есть
никому особенно не хотелось. Энджела добила последнюю пачку своих сигарет.
     Они обсудили, не запереть ли окна и двери, оставив ставни  открытыми.
Не заподозрит ли богган ловушку? Не слишком  ли  умным  они  его  считают?
Мыслимо ли вообще поставить ловушку на подобное существо?
     Решив считать, что богган обладал зачатками если не ума, то хитрости,
они заперли двери и окна и закрыли ставни, как обычно.
     - Пусть гаденыш думает, что обманул  нас,  -  язвительно  сказал  Шон
скрипучим и хриплым от недосыпа и напряжения голосом.
     К пяти часам стемнело.
     Они посмотрели шестичасовой выпуск новостей.
     В семь Энджела сварила еще кофе.
     В десять, погасив  внизу  все  лампы,  как  сделали  бы  при  обычных
обстоятельствах, они поднялись  в  спальню,  осторожно  пробравшись  среди
юпитеров и кабелей, и закрыли за собой дверь.
     Было решено дежурить по очереди. Пока один следил  бы  за  монитором,
другой мог попытаться поспать.
     Шон погасил в комнате свет. Теперь спальню  озаряло  лишь  жутковатое
мерцающее свечение крохотного экрана  монитора.  Энджела,  не  раздеваясь,
легла на кровать и закрыла глаза. Шон устроился в кресле, сосредоточившись
на мониторе.
     Оба молчали.
     На погруженный в темноту дом спустилась глубокая, странная,  гнетущая
тишина, и Энджеле показалось, что она таинственным образом перенеслась  из
безопасного  повседневного  мира  супермаркетов  и  автострад  в  тот  мир
туманов, сумерек и движущихся  теней,  существование  которого  ощутила  в
Ирландии. Она  молча  лежала  без  сна  и,  полная  решимости,  сторожила,
прислушивалась, ждала, что же появится из мрака.


     В самом начале первого Энджела приняла дежурство. Шон лег на  кровать
и быстро уснул. Она услышала, как он мерно и глубоко задышал.
     Она сидела на высоком стуле, стиснув  руки,  приклеившись  глазами  к
экрану. На ярком, как клочок дневного света, мониторе был виден  небольшой
коридорчик, соединявший все комнаты нижнего этажа.  Никакого  движения  на
экране не было, однако  от  любого  нарушавшего  тягостную  тишину  тихого
звука,  будь  то  поскрипывание  балки  в  оседающем  доме   или   дробное
постукивание по карнизу мазнувших его еловых лап, сердце Энджелы  начинало
сильно колотиться, а нервы  от  переполнявших  ее  дурных  предчувствий  и
тревоги натягивались до предела.
     Мысли Энджелы перескакивали с одного на другое:  Шон,  она  сама,  их
совместная жизнь, ребенок, который рос у нее в животе. Она подумала о доме
- о том, как из убежища он превратился в арену ужаса.
     И о чудовище, которое ждало где-то за стенами спальни.
     Она вспомнила  свои  предчувствия.  Теперь-то,  теперь,  поняла  она,
чувствуя некое страшное очарование свой догадки, отыскалась  их  подлинная
причина.
     И снова Энджела спохватилась, что гадает, уж не рожденный ли  больным
воображением кошмар все это? Вдруг она лишилась рассудка и ей, запертой  в
лечебнице, все это пригрезилось? Ей стало любопытно,  как  реагировали  бы
другие - Черил, мать, Анита, - если б они с Шоном явились к ним за помощью
с подобной историей. Вероятно, почти так же, как реагировал поначалу и сам
Шон.  Охваченная  внезапной  слабостью,  она  представила  себе  жизнь   в
непрерывных бегах: переезды из города в город, из штата в штат,  ожидание,
постоянная боязнь, признаки того, что он их догнал. А потом однажды богган
застанет их врасплох и нанесет удар. Где-нибудь в темном месте. Или  когда
отключат электричество. Шону, ребенку, может быть, ей самой.
     Она крепко обхватила руками живот, защищая  его.  Боггану  был  нужен
ребенок. Он не получит его, поклялась Энджела. Она сделает все, что  в  ее
силах, чтобы этому помешать.
     А что было в ее силах?
     Энджела спросила себя, можно ли разрушить планы такого существа,  как
богган,  методами  двадцатого  столетия.  Несмотря  на  все  то,  что  Шон
наговорил о "естественном" как о противнике "сверхъестественного", она все
еще испытывала серьезные сомнения.
     Она задумалась о световой ловушке, которую они  поставили  на  своего
врага. Не заподозрит ли он  неладное?  Но  с  чего  бы?  Что  значили  для
подобного существа лампы, кабели, электрооборудование?  Шон  настаивал  на
том,  что  богган  -  животное.   Ничего   сверхъестественного,   попросту
незнакомая форма  жизни.  Но  все  же  что-то  подсказывало  Энджеле,  что
возможно они недооценивают его.
     Может быть, следовало еще раз сходить к тому священнику.
     Может быть, нужно было ехать за границу. За океан. Конечно, богган не
смог бы последовать за ними... Со дна водохранилища он все-таки  вернулся,
значит, вода для него не препятствие. Но целый океан?
     Он найдет корабль. Или самолет. В Дублине он забрался к ней в  сумку.
Но как он распознает нужное судно, нужный рейс? Может быть, у боггана было
тонкое  чутье?  Свои  способы  отыскивать  верное   направление,   как   у
возвращающегося домой голубя. Или как у  тех  собак,  что  находят  дорогу
домой с другого конца страны. Может, он просто перейдет  океан  вброд.  На
это ушла бы целая вечность. Сколько это - целая вечность? Полгода? Год?  А
потом он снова их найдет. Но целый океан? А почему бы и нет? Ему  явно  не
нужен воздух для дыхания. Шон сказал, что не заметил  ни  глаз,  ни  носа.
Собственно, таким богган ей и приснился, описание прекрасно подходило. Вот
еще одно: как ей удалось так точно увидеть во сне, какой он? Как это могло
быть? Не играет ли она сама в этом ужасе некую роль, роль, которую оба они
упустили  из  виду?  Действительно  ли  богган  стремился   завладеть   ее
нерожденным ребенком? Или, может быть, его вниманию были  иные,  не  столь
явные причины? Какие?
     Энджела  вспомнила,  сколько  времени  потребовалось  боггану,  чтобы
вернуться после того, как она отвергла его и бросила в  водохранилище.  Он
появился вновь лишь через несколько недель. Почему?
     Внезапно у нее в  голове  возник  совершенно  непрошенный  ответ,  от
которого захватило дух. А может быть она сама необъяснимым образом вызвала
его обратно?
     Эту недобрую мысль Энджела отбросила,  даже  не  рассмотрев.  Она  не
могла. В этой идее, оставлявшей  в  стороне  вопрос  о  мыслимых  причинах
такого ее поступка, содержался намек на то, что богган имел  доступ  к  ее
мыслям и мог их читать - возможно так же, как иногда умел Шон. Или так  ей
казалось.
     На экране монитора что-то  шевельнулось.  У  дальнего  правого  края.
Около двери кухни. От тени отделилось что-то светлое.
     Это был богган.
     - Шон! - истерически зашептала она. - Шон!
     Муж в мгновение ока оказался рядом и впился глазами в экран.
     Появившийся из кухни богган постоял, крутя  головой,  словно  пытался
учуять, куда идти. Потом быстро, вприпрыжку приблизился к установленной на
лестничной клетке камере.
     Он подошел прямо к  глазку  ПНВ  и,  кажется,  принялся  с  интересом
изучать его. Оцепенев от мрачных предчувствий  и  ужаса,  Шон  с  Энджелой
следили за ним. Теперь оба  ясно  видели  небольшую  белую  голову  твари,
лишенную глаз как таковых - там, где у человека  находились  бы  глаза,  у
боггана были лишь маленькие бугорки. Ни ноздрей, ни  ушей  тоже  не  было.
Лишь страшная зияющая пасть с рядами острых, как бритвы, зубов.
     Богган придвинулся ближе, словно вдруг что-то понял.
     И поднял один "глаз"-бугорок к самому глазку.
     - Он нас видит! - с растущим  ужасом  прошептала  Энджела,  вцепляясь
Шону в руку. - Боже мой, он нас видит! Он знает, что мы делаем!
     Шон дернулся вниз, к  лежавшему  на  полу  корпусу  переключателя,  и
вдавил главную кнопку.
     Дом и двор залил опаляющий сетчатку дневной свет.
     Примерно на четыре секунды.
     Потом они услышали далекое глухое  "тын-н"  и  погрузились  в  полную
темноту. Погас даже экран монитора.
     Энджела пронзительно завизжала  и,  крепко  зажмурившись,  сжалась  в
плотный комок. Шон вслепую метнулся  к  столику,  нашаривая  фонарики.  Он
включил оба фонаря и сунул их Энджеле.
     - Держи! - прошипел он, не слишком деликатно возвращая ушедшую в себя
жену к действительности.
     Руки у Энджелы тряслись так, что она еле удержала фонарики.
     - Что случилось? - наконец выдавила она шепотом.
     Шон с зажженным фонариком в руке стоял у  двери  спальни,  прижавшись
ухом к дереву, и слушал, тихо  чертыхаясь.  Он  пощелкал  выключателем  на
стене. безрезультатно.
     - Перегрузка, черт бы ее побрал!  Проклятые  пробки!  Я,  как  дурак,
надрывался, считал амперы, а потом  забыл  поменять  пробки!  Блестяще!  А
щелчок, который ты слышала - это,  наверное,  сработало  реле  в  подвале.
Разомкнуло цепь.
     Энджела потрясенно раскрыла глаза.
     - Ты хочешь сказать, что тока больше нет?
     - И не будет, пока я не спущусь в подвал и не поменяю пробки.
     Энджела уставилась на него.
     - Ты что, рехнулся? Пойдешь в подвал?
     Лицо Шона выражало крайнее напряжение.
     - Иначе придется  ждать  здесь  до  рассвета,  чтобы  он  убрался,  -
огрызнулся он. - К тому времени  он  может  оказаться  где  угодно.  А  мы
вернемся на первую клетку. Вот сейчас он, вероятно, в доме или  где-нибудь
поблизости. Если удастся вернуть лампы в  рабочее  состояние,  у  нас  еще
будет шанс его поймать.
     Он едва заметно приоткрыл дверь.
     - Я пошел вниз.
     - Шон!
     Он опять закрыл дверь и повернулся к Энджеле.
     - Как ты не понимаешь! - сказал он настойчиво и умоляюще. -  Это  наш
единственный шанс. Может, он больше никогда не  позволит  поймать  себя  в
такую ловушку.
     В одной руке Шон нес фонарик. Правой он крепко ухватил топор.
     Никаких признаков боггана в  коридоре  они  не  обнаружили.  Лампы  и
телекамера оставались на прежних местах.
     Они вошли в кухню.
     Дверь в подвал была приоткрыта.
     - Вот откуда пришел этот маленький засранец, - прошептал Шон.
     - Может, он там, внизу, - Энджела поймала его за руку.
     - Скоро увидим.
     Шон подошел к шкафу, вытащил из ящика  новую  высокоамперную  пробку,
затем осторожно приблизился к полуоткрытой двери подвала.
     Энджела следом за ним спустилась до середины лестницы и остановилась,
направив один фонарик вниз, на Шона, а второй - вверх,  в  сторону  двери.
Так она стояла, а Шон тем временем орудовал у щитка с пробками.
     Энджеле показалось, что он возится целую вечность, хотя на самом деле
прошло всего несколько секунд.
     - Есть, - наконец услышала она его голос, - годится.
     Он отошел к панели с реле и щелкнул выключателем.
     Ничего не произошло.
     Он попробовал несколько  раз  включить  и  выключить  свет.  Никакого
эффекта.
     Шон громко выругался. Энджела без сил прислонилась к стене.  Несмотря
на лучи фонариков, ей казалось, что тьма наступает на нее со всех  сторон.
Взгляд Энджелы рассеянно блуждал по стене там, где  лестница  упиралась  в
потолок, и вдруг остановился, прикованный к тому, что она увидела.
     - Шон! Смотри, - она показала.
     Шедшие вдоль стены скрепленные в пучок провода, в том числе и главная
изоляционная трубка, питавшая электроэнергией весь дом, были повреждены  и
оборваны. Большого куска изоляционной трубки вместе с содержавшейся в  ней
проводкой недоставало. Оба конца выглядели так, будто их перегрыз какой-то
зверь.
     Энджела обернулась к Шону. Ее лицо было пепельно-серым.
     Шон оторвал потускневшие глаза от повреждения и посмотрел на  нее.  И
обнаружил, что, хоть и сам боится, но  ее  несчастный  вид  разбивает  ему
сердце.
     - Должно быть, как только реле разомкнуло цепь, он сразу же спустился
сюда. Пока мы еще оставались наверху, - пробормотал он сквозь зубы.
     - Тогда, значит, он все понимает, правда? Он понял, что  мы  пытаемся
загнать его в ловушку. А еще он  знает,  что  такое  электричество  и  как
работают лампы. Разве не так?
     Шон ничего не сказал.
     - Это не просто глупое животное, - неумолимо  продолжала  Энджела.  -
Так или нет?
     Шон неохотно кивнул. Теперь  он  понял,  что  тварь  наделена  чем-то
значительно большим, нежели простая звериная хитрость.
     Сверху донесся  звон  бьющегося  стекла.  Небольшая  пауза,  и  снова
громкий треск.
     Они опрометью  кинулись  вверх  по  подвальной  лестнице.  Шон  бежал
первым.
     Расшвырянные юпитеры с разбитыми вдребезги лампами и линзами валялись
по всему коридору, как поваленные молодые деревца.  Осколки  хрустели  под
ногами. Маленькая телекамера лежала на полу. Вид у нее был  такой,  словно
по ней хватили кувалдой.
     Но они не успели даже полностью осознать нанесенный ущерб. Со второго
этажа снова донеслись звуки разрушения.
     - Он все ломает! - пронзительно вскрикнула Энджела.
     Перепрыгивая через три ступеньки, Шон очутился наверху.
     Все  до  единой  лампы  в  комнатах  второго  этажа   были   разбиты,
растерзаны,  превращены  в  груду  обломков.  Гостевая  спальня,   ванная,
коридор, их спальня, туалет... Никаких  признаков  монитора  не  было.  От
целой оконной створки осталось лишь  воспоминание.  Шон  ринулся  к  окну,
чтобы выглянуть наружу. Останки монитора свисали с подоконника на  обрывке
провода, как подвешенный за хвост опоссум.
     Энджела снова издала пронзительный крик:
     - Он забрал запасные батарейки!
     Шон быстро обвел комнату лучом фонарика. Энджела  была  права.  Нигде
никаких батареек.
     Энджела принялась истерически всхлипывать.
     - Он где-то здесь, наверху. Хочет заманить нас в ловушку!
     Выкрикнув это, она повернулась, схватила со столика ключи от машины и
стрелой кинулась к двери.
     Шон следовал за ней по пятам.
     Они промчались вниз по лестнице, через кухню на задний двор.
     Энджела рывком распахнула дверцу  своего  "пинто",  села  за  руль  и
попыталась включить зажигание.
     Мотор не завелся.
     Шон откинул капот.
     На месте аккумулятора зияла пустота.
     Он побежал за дом, к своей машине.
     Ей был нанесен такой же ущерб.
     - Что же делать! - запричитала Энджела, кидаясь к Шону и цепляясь  за
него, словно утопающая.
     Шон быстро и напряженно соображал.  Он  взглянул  на  топор,  который
держал в одной  руке,  потом  на  фонарик  в  другой.  Даже  если  бы  они
использовали  фонарики  один  за  другим,  батарей  могло  не  хватить  до
рассвета. Но в доме были спички. Конечно, если богган не  нашел  и  их.  С
другой стороны, если бы они сейчас убежали, то через четыре минуты были бы
у Марка и Верн.
     И провели бы остаток жизни в бегах.
     Шон вскинул топор  на  плечо,  высвободился  от  Энджелы  и  двинулся
обратно к черному ходу.
     - Шон, что ты делаешь! - истошно выкрикнула Энджела.
     - Возвращаюсь в дом.
     - Шон! - опять вскрикнула она, кидаясь за ним.
     Он обернулся и посмотрел ей прямо в лицо, но не остановился.
     - Он там, внутри! - свистящим шепотом сообщил он. - Сейчас я до  него
доберусь.
     - С ума сошел, - всхлипнула Энджела.
     - Возможно. А ты можешь предложить что-то лучшее?
     - Шон, - взмолилась она, - давай уйдем отсюда. Далеко-далеко.
     Он остановился и пристально взглянул в ее залитое слезами лицо.
     - Шон! Прошу тебя!
     - Я должен, - просто сказал он. - Другого выхода нет.
     И ушел, оставив Энджелу стоять во дворе.
     Он начал прочесывать дом сверху, с  чердака,  методично  переходя  из
комнаты в комнату, закрывая за собой двери. Подвал он оставил напоследок.
     Добравшись до верхней ступеньки подвальной лестницы, Шон почуял запах
мертвечины, ощутил присутствие зла - и понял, что богган там.
     Остановившись  у  подножия  лестницы,  он  стал  водить  ярким  лучом
фонарика во все стороны, выхватывая из темноты то  лабиринт  соединяющихся
между  собой  закутков,  то  отмытый  добела   кирпичный   фундамент,   то
оштукатуренные стены, скрывавшие уходящие под пол кухни и гостиной участки
сырой неровной земли, то стойку с запыленными винными бутылками, то старый
кухонный стол, который заменял ему  верстак.  Сноп  света  остановился  на
бледно-зеленом водонагревателе.
     Вот ты где, подумал Шон. За котлом.
     И осторожно двинулся вперед.
     Дверца шкафчика, в котором хранился инструмент, резко распахнулась  и
ударила Шона по  левой  руке.  Фонарик,  крутясь,  вылетел  из  занемевших
пальцев и разбился на бетонном полу.
     В ту же секунду богган выскочил из шкафа и набросился на Шона.
     Почувствовав, как клыки твари смыкаются, мучительно погружаясь ему  в
плечо, Шон взревел от боли и выпустил топор, чтобы попытаться оторвать  ее
от себя. Но богган вцепился в него с такой  убийственной  силой,  что  Шон
понял: шансов нет.  В  этот  самый  момент  появившаяся  наверху  лестницы
Энджела включила свой фонарик, направив луч прямо на  них.  Зубы  и  когти
словно бы истаяли,  исчезли,  а  с  плеча  Шона  скатилось  что-то  белое,
круглое; оно откатилось по полу на несколько дюймов и улеглось неподвижно.
Некоторое время Шон просто стоял, дрожа всем телом,  не  отрывая  глаз  от
камня и зажимая рану в плече. Между пальцами медленно проступала кровь.
     На то, чтобы с помощью Энджелы докончить начатое, у Шона  ушло  около
получаса.
     Энджела держала фонарик настолько ровно, насколько позволяли руки,  а
Шон тем временем орудовал топором. Обухом. Сильными ударами  он  превратил
камень в обломки, обломки в песок, а песок - в белую пыль. Все пылинки  он
тщательно смел на совок и здесь же, в  подвале,  смыл  в  раковину.  Потом
влажной шваброй отдраил с бетона беловатое пятно. Под конец  он  тщательно
прополоскал швабру, топор, совок  и  щетку  проточной  водой  из  крана  и
оставил в раковине сохнуть.
     Они  нашли  в  кухне  спички  и  зажгли  сохранившиеся  в  серебряных
подсвечниках короткие свечные огарки. Потом Энджела осмотрела  рану  Шона.
Она оказалась не такой серьезной, как они опасались.  На  плече  проступил
синяк, кожа в нескольких местах была проколота, но, кажется, главный  удар
на себя принял толстый свитер Шона. Они обсудили, не пойти ли  к  Марку  с
Верн, чтобы кто-то из них отвез их  в  Уолтхэм,  в  местную  больницу.  Но
теперь, когда опасность миновала, на них  тяжелым  грузом  навалились  обе
бессонные ночи. Рана могла подождать до утра.
     Шон запер дверь черного  хода,  и  они,  вымотанные  до  предела,  не
раздеваясь, вместе уснули на диване глубоким сном.  Шон  обнимал  Энджелу.
Свечи они оставили догорать на каминной полке.


     Шон проснулся, когда давно уже рассвело.
     Плечо болело. Он замерз.
     Он немного полежал, вспоминая ужас минувшей ночи. Потом прищурился  и
взглянул на часы: 7:16.
     - Энджи? - негромко позвал он.
     Ответа не было.
     - Энджела?
     Внезапно почуяв неладное, Шон сел.
     Ее записку он нашел на кухонном столе. Она была  придавлена  каким-то
занятным металлическим предметом. Шон узнал его, только взяв в  руки.  Это
был один из серебряных подсвечников,  которые  они  оставили  на  каминной
полке. Кто-то или что-то скрутил  его,  согнул  и  с  невообразимой  силой
завязал маленьким тугим узлом.
     С тяжелым сердцем он прочел записку Энджелы:
     Он играет с нами в кошки-мышки. Мы не можем его  уничтожить.  Но  ему
нужен ребенок, и он последует за  мной.  По  крайней  мере,  ты  будешь  в
безопасности. Люблю тебя всегда. Э.



                                    13

     Когда Энджела проснулась и обнаружила знак,  оставленный  богганом  у
дивана, то  сначала  решила  подъехать  на  попутной  машине  в  Логанский
аэропорт. Она успела  бы  на  челночный  рейс  в  Вашингтон.  Но  наверху,
пересчитав наличность в своем бумажнике, обнаружила, что в ее распоряжении
чуть больше четырнадцати долларов.
     Она схватила  портмоне  Шона,  лежавшее  на  столике  среди  осколков
стекла. В нем оказалось три десятки  и  однодолларовая  бумажка.  Все  еще
недостаточно, чтобы купить билет на  самолет.  Энджела  вытащила  одну  из
кредитных  карточек  мужа  и  принялась  разглядывать  неразборчивую,   но
замысловатую подпись. И задумалась: даже  если  бы  ей  удалось  подделать
витиеватый росчерк, обманул бы кого-нибудь ее "Шон Киттредж"  или  нет?  И
решила не рисковать.
     Поезд.
     Можно было поехать поездом, как делала мать.
     Но что, если бы сорока пяти долларов не хватило?
     Может быть, удалось бы занять немного денег у Марка и Верн.
     Нет. Едва ли можно было будить их в половине седьмого утра.
     Тогда автобус. Это был самый дешевый выход из положения.
     Энджела вспомнила, что какой-то автобус останавливается в Фрэмингэме.
Не слишком далеко от них.
     Она похватала кое-какие вещи и запихала их в  дорожную  сумку.  Потом
вспомнила по таблетки доктора Спэрлинга  и  впихнула  их  туда  же.  Потом
Энджела вспомнила про паспорт. Она  на  цыпочках  спустилась  вниз,  чтобы
написать Шону записку, и задумалась, сказать ли, куда  уезжает.  Нет,  это
расстроило бы все ее планы.  Шон  поехал  бы  следом,  она  же  стремилась
отвлечь от него внимание боггана. У  окна  кухни  Энджела  остановилась  и
устремила остановившийся взгляд на окутанные туманом деревья. Может  быть,
удастся ускользнуть от мерзкой твари надолго, успеть в безопасности родить
ребенка. Иви одолжит ей денег. Она уедет в  Англию.  Может  быть,  разыщет
того священника, который позаботился о том другом  камне.  Маккей  поможет
отыскать его.
     Она вышла из дома, тихонько закрыв за собой заднюю дверь, и торопливо
дошла до главной дороги.  Раннее  утро  было  серым  и  холодным.  Энджела
порадовалась, что надела толстую замшевую куртку.
     Возле нее остановился фургон со шторками на окнах.
     Слава Богу, шофер, молоденький парнишка в джинсах, был  неразговорчив
и слушал  рок-н-ролл,  который  передавала  какая-то  станция,  и  Энджела
обнаружила, что осталась наедине со своими мыслями.
     Когда они подъехали  к  остановке,  там  как  раз  тормозил  автобус.
Энджела поспешно поблагодарила шофера, схватила сумку и побежала к кассе.
     Ее денег вместе с тем, что она забрала из бумажника Шона,  хватило  в
обрез - осталась лишь пара долларов сдачи. Водитель сказал, что  следующую
остановку  автобус  сделает  в  Уорстере,  а  потом  -   Хартфорде,   штат
Коннектикут. После этого они поедут без остановок до самого Нью-Йорка. Там
ей нужно будет сделать пересадку.
     Энджела нашла в середине салона местечко у окна.
     Она бегло оглядела других пассажиров, сидевших через проход  от  нее.
Миниатюрная женщина в платье телесного цвета кормила с ложечки  старика  с
повязкой на глазах, зачерпывая что-то из кружки. Юнец  с  угреватым  лицом
бережно придерживал поставленный  между  ног  футляр  с  гитарой.  Впереди
переговаривались и смеялись две негритянки. В автобус забрался  толстяк  с
перевязанным веревкой чемоданом. Энджела смотрела, как  он  ищет  место  в
передней части салона.
     Автобус тронулся.
     Сквозь тучи проглянуло солнце.
     Энджела задремала. Ей снилось, будто она едет в Кашель.
     Когда она вновь открыла глаза, полдень уже миновал.  Они  въезжали  в
предместье Нью-Йорк-сити. Она проспала три часа.
     Там, где стоял автобус, на  который  Энджеле  нужно  было  пересесть,
царил  полумрак.  Она  осмотрелась.  Любая  тень,  любой  темный   подъезд
терминала таили для нее угрозу. Снедаемая тревогой, она купила в  автомате
сэндвич с ветчиной, потратив  на  это  часть  оставшихся  денег,  и  снова
устремилась в ту часть зала ожидания, где освещение было ярче.  До  отхода
автобуса на Вашингтон предстояло убить больше часа.
     Энджела уселась  на  твердую  деревянную  скамью  и  рассеянно  съела
сэндвич, наблюдая, как мужчина в рубашке  с  коротким  рукавом  сметает  в
совок сигаретные окурки. Она вспомнила, как миллион  лет  тому  назад  Шон
заметал то, что осталось от камня. Нам никогда не избавиться  от  него,  с
горечью подумала она, стряхнула крошки с колен и  поплотнее  стянула  полы
куртки. Ей пришло на ум, что в последний  раз  она  носила  эту  куртку  в
Ирландии.
     Они отъехали от терминала в две минуты четвертого.
     Этот автобус был почти полон. Энджела заметила миниатюрную женщину  и
старика с повязкой на глазах.
     Она  уныло  глядела  в  окно.  Они  проезжали  аэропорт  Ньюарк.  Она
повторила про себя маршрут. Следующая остановка  в  Маунт-Лорел.  Потом  в
Филадельфии. Потом в Балтиморе. И, наконец, без малого  в  восемь  вечера,
Вашингтон. Она обнаружила, что как молитву повторяет  надписи  с  дорожных
указателей: Элизабет  Линден,  Рэуэй,  Эйвинел...  перед  ней  простирался
бесконечный день. Когда она приедет,  то  позвонит  с  автовокзала  Иви...
должно быть, к  этому  времени  Шон  с  ней  уже  созвонился...  Вудбридж,
Брюнсвик, Спотсвуд, Эпплгарт.
     Хотя они ехали как будто бы быстро,  Энджела  заметила,  что  автобус
непрерывным  потоком  обгоняют   легковые   и   грузовые   автомобили.   И
спохватилась, что с нехорошим предчувствием вглядывается в боковые  окошки
каждой машины, втайне ожидая увидеть уставленное вверх жуткое белое  лицо.
Она ссутулилась и вжалась в спинку сиденья, кутаясь  в  куртку  и  пытаясь
припомнить латинский текст молитвы, которую когда-то учила в школе.  Но  в
голову шли лишь названия деревушек, мимо которых они проезжали: Аллентаун,
Трентон, Ярдвилль, Мэнсфилд, Уиллингбро,  Хэйнспорт,  Хартфорд,  Мурстаун.
Они стучали в голове у Энджелы  под  аккомпанемент  мотора  автобуса,  как
беспокойная песенка дурачка.


     Когда они подъезжали к Филадельфии, дневной свет  начал  меркнуть.  К
тому времени, как автобус въехал в черту города, уже стемнело.
     Несколько  пассажиров  сошли.  Некоторые  вернулись  с  сэндвичами  и
картонками апельсинового сока. Энджела задумалась, не купить ли  еще  один
сэндвич. Но есть ей, в общем-то, не хотелось,  к  тому  же  теперь,  когда
наступил вечер,  у  нее  не  было  никакого  желания  покидать  автобус  и
рисковать, разгуливая по всяким темным местам.  Она  нервно  взглянула  на
часы. 4:16. Еще больше трех часов пути... почти четыре. И все  же  Энджела
могла выдержать дорогу до конца. Теперь она держалась только на нервах.
     За Уилмингтоном  у  нее  разболелась  голова.  Она  снова  попыталась
подремать, но безуспешно.
     Она вспомнила про успокоительное доктора Спэрлинга.
     Может быть, принять таблеточку?  Или  транквилизатор  выведет  ее  из
строя, попросту одурманит?
     К черту. Одну таблетку она примет.
     Энджела достала из багажного отделения сумку и пробралась по  проходу
к крохотной дамской комнате в конце салона, надеясь, что там свободно. Там
и в самом деле было не занято. Энджела  вошла,  заперла  за  собой  дверь,
повернулась к зеркалу и была потрясена тем зрелищем,  какое  предстало  ее
глазам. Нечесаные волосы, бледное лицо, красные глаза, обведенные  темными
кругами.
     Плеснув в лицо немного холодной воды,  она  промокнула  его  бумажным
полотенцем и на пару минут  приложила  пропитавшееся  влагой  полотенце  к
глазам.
     Потом Энджела взбила волосы, создав некое подобие прически.  Впопыхах
она не захватила ни расчески, ни щетки.
     Уже взявшись за ручку двери, она вдруг вспомнила, зачем приходила.
     Она  налила  в  картонный   стаканчик   холодной   воды,   нагнулась,
расстегнула молнию  сумки  и  стала  нащупывать  пластиковый  флакончик  с
транквилизатором. Куда он  подевался,  черт  возьми?  Только  не  говорите
мне... Но Энджела отчетливо помнила, что положила лекарство в  сумку.  Она
запустила руку глубже,  потом  еще  глубже,  под  старый  белый  теннисный
свитер, оставленный там еще давным-давно.
     И коснулась чего-то маленького, холодного, круглого, твердого.
     На мгновение Энджела застыла, не разгибаясь. Сперва она не желала, не
могла поверить тому, что сообщали ей пальцы.
     Потом,  выронив  стаканчик,  расплескав  воду  себе  на  куртку,  она
бессильно привалилась к двери. И резко обернулась  к  крохотной  раковине,
прижимая  одну  руку  к  животу,  а  другой  ухватившись  за  окантованный
нержавейкой край, чтобы не упасть.
     Однако ее не вырвало. Вместо этого пол дамской  комнаты  ушел  у  нее
из-под ног невообразимо далеко, и Энджела услышала нестройный разноголосый
вой... или это грохотали, угрожая поглотить ее, нахлынувшие  волны  мрака?
Или, быть может, попросту дребезжали колеса автобуса?
     Отвернувшись от раковины, Энджела впилась взглядом в стоявшую на полу
дорожную сумку. Во рту чувствовался солоноватый металлический привкус.
     Ей показалось, что какой-то голос у нее в мозгу выговаривает: Ах  вот
как, дьяволенок, ты, значит, все это время был тут?
     - Если бы Шон сейчас был здесь, он занялся бы этой  мерзостью  вместо
тебя, - отозвался другой голос.
     - Но ведь его здесь нет? - поддразнил первый.
     Ожесточившись, уняв разгулявшиеся нервы, Энджела опустилась на колени
и заставила себя снова сунуть трясущуюся правую руку в зев сумки.
     Но с рукой словно бы что-то случилось. Мышцы начали мертветь.  То  же
самое Энджела чувствовала,  когда  ей  случалось  проспать  на  руке  ночь
напролет - проснувшись, она  обнаруживала  вместо  руки  некий  чужеродный
отросток, чью-то чужую конечность.
     Дрожа  от  усилия,  она  попыталась  пошевелить  пальцами.  Они   еще
отзывались, но с запозданием,  медленно.  Чья-то  чужая  воля  вступила  с
Энджелой в состязание за то, кому ими пользоваться.
     Тут она поняла, и это укрепило ее решимость.
     Быстро сунув в сумку левую руку, она схватила камень прежде, чем  тот
успел подчинить себе и ее. И сразу же почувствовала, как пальцы сковал тот
самый странный медленный паралич, что уже лишил чувствительности  нервы  и
мышцы правой руки. Невзирая на это Энджела скрипнула зубами и, использовав
обе руки в качестве рычагов, неуклюже, с трудом потащила камень из  сумки,
как моллюска из раковины.
     Прижимая его к груди, она неловко встала на ноги, резко  развернулась
к окну - и ее душа ушла в пятки.
     Окна не было. Только прочное сплошное  молочное  стекло.  В  автобусе
было кондиционирование.
     Не задумываясь, Энджела обеими руками подняла камень и ударила  им  в
стекло. Один, два, три раза. Стекло треснуло и разлетелось.
     Она просунула  руки  в  проделанную  дыру  с  зазубренными  краями  и
попыталась бросить камень. Но теперь, напротив, пальцы вцепились  в  него,
отказываясь разгибаться.
     Энджеле пришлось заставить себя развести руки. Пальцы,  не  способные
удержать камень без помощи другой руки, соскользнули.
     Она увидела, как камень упал. Почувствовала, что его воля сломлена.
     Все прошло.
     Ее руки опять принадлежали ей.
     Энджела прижалась лбом к холодному  зеркалу,  судорожно  хватая  ртом
воздух и представляя себе, как камень лежит на дороге и по  нему  грохочут
колеса автобусов и грузовиков: теперь их разделяли четверть мили, полмили,
три четверти... целая миля.
     Но он знал. Он все время  точно  знал,  где  прятаться.  Хотелось  бы
знать, что еще он знает, подумала Энджела.
     Она устало нагнулась за сумкой, отперла дверь, вышла и быстро закрыла
ее за собой.


     Шофер  посмотрел  на  часы  и  улыбнулся.  Они  отлично  успевали.  В
Балтимору автобус должен был прибыть  с  опережением  графика.  Еще  через
двадцать минут они должны были оказаться  в  Вашингтоне.  А  еще  двадцать
минут спустя он будет дома.
     Он внимательно глядел вперед, на убегающее под колеса знакомое шоссе,
но по-настоящему не видел его. Фабрики. Огоньки выстроившихся бесконечными
рядами домов. Цепочки желтых и голубоватых уличных фонарей.
     Перед самым въездом в тень под эстакадой шофер,  безо  всякой  на  то
причины, вдруг поднял голову и быстро взглянул вверх.
     И нахмурился.
     От  высокого  моста  что-то  оторвалось  и  камнем  полетело  вниз  -
кувыркающееся пятнышко, растущая белая точка, падавшая как будто бы  прямо
на него. Ее траектория была идеально подогнана по времени с тем  расчетом,
чтобы это нечто угодило в  ветровое  стекло  в  тот  самый  момент,  когда
автобус нырнет под эстакаду.
     Он не успел вскрикнуть. Он ничего не успел.
     Падающий камень пробил разлетевшееся ветровое стекло и вошел шоферу в
лоб.  Верхняя  половина   черепа   водителя   раскрылась,   как   лепестки
распустившегося розового бутона.


     Шон вместе с Иви, встретившей  его  в  аэропорту  Даллес,  приехал  в
больницу незадолго до полуночи. Он  прилетел  из  Вашингтона,  как  только
узнал о случившемся.
     Они вылезли из машины, которую Иви поставила в неположенном месте,  и
заспешили в главное приемное отделение.
     Медсестра сообщила им, что Энджела  все  еще  находится  в  отделении
интенсивной терапии, и показала, куда идти.
     Они прошли за двустворчатую дверь, быстро прошли по коридору, полному
встревоженных родственников других жертв катастрофы, и протолкались сквозь
толпу к дверям с табличкой "Интенсивная терапия".
     Медсестра с блокнотом остановила их и спросила, по какому они делу.
     - Я ищу свою жену, - сказал Шон. - Ее зовут Энджела Киттредж.
     Медсестра заглянула в блокнот, кивнула и исчезла за дверью.
     Шон безнадежно огляделся, гадая, где же сейчас Энджела.
     Позади него снова открылась дверь интенсивной терапии.
     - Мистер Киттредж?
     Он резко обернулся.
     - Моя фамилия Тэйлор, - сказал врач. Он кивнул Иви.
     - Как она? - спросила Иви.
     - Где она? - спросил Шон.
     - Все еще в операционной.
     - Все еще?.. - ахнула Иви.
     - Нет-нет, с ней все будет хорошо, - перебил врач. - Проблема была во
внутреннем кровотечении. Боюсь, она потеряла много крови.
     Шон не сводил с врача глаз, боясь задать  вопрос.  За  него  спросила
Иви:
     -  Ребенок,  -  едва  слышно  проговорила  она.  -  Что  с  ребенком?
Понимаете, она беременна.
     Доктор нахмурился.
     - Мне очень жаль.
     - Жаль? - эхом откликнулся Шон.
     - Мы старались. Но сделать ничего нельзя было.
     - О Господи, Господи, Господи.  -  Иви  в  поисках  поддержки  тяжело
прислонилась к Шону. Он рассеянно обнял ее одной рукой.
     Двери от толчка распахнулись настежь:  два  санитара  везли  каталку.
Следом шла медсестра, держа в поднятой руке какой-то флакон.  Свисавшая  с
флакона трубочка тянулась к пациенту.
     Широко раскрыв глаза, Шон подвинулся поближе, чтобы посмотреть.
     Распухшее лицо Энджелы покрывали синяки. Она была без сознания.
     - Энджела? - прошептал Шон.
     И остро взглянул на врача.
     Врач покачал головой.
     - Вашей жене введено седативное средство. Она была... расстроена. Что
вполне понятно.
     Шон кивнул. Каталка поехала дальше.
     Иви ласково коснулась руки Шона и, оставив мужчин, пошла по  коридору
следом за дочерью.
     - Она все время просила  нас  не  оставлять  ее  одну  в  темноте,  -
пробормотал врач.
     Шон на миг остановил на нем пристальный взгляд.
     Потом он заспешил следом за Иви.


     Альварес отвез пациентку в палату и вернулся  в  интенсивную  терапию
завершить свои вечерние обязанности.
     В моечной еще была сестра, считавшая, что слишком хороша для кого  бы
то ни было. Она кивнула на двери темной операционной. Все  пока  что  там,
сказала она. Альварес послал ей воздушный поцелуй  и  вошел,  включив  при
этом свет.
     О содержании контейнера он и не думал. Такие вещи его давным-давно не
волновали. Для него это были просто хирургические отходы. Мусор как мусор.
Остатки, которые следовало снести вниз и свалить в мусоросжигатель.
     Но то, что блестящий контейнер из нержавеющей стали оказался открыт и
пуст, явилось для Альвареса полной неожиданностью.
     С минуту он стоял, раздумывая над этим. Может быть, о  контейнере  за
него позаботился Джонс? Но для чего было  приносить  контейнер  обратно  в
явно нестерильном состоянии? Джонс кретин.
     Санитар  осмотрел  помещение.   В   глаза   ему   бросилось   что-то,
ускользнувшее  от  его  внимания,  когда  он  входил.  На   полу.   Темный
размазанный след.
     Внезапно исполнившись подозрений, Альварес присел на корточки,  чтобы
изучить этот след поближе.
     Кто-то открыл одну из створок двери и вошел. Доктор  Тэйлор.  Он  уже
потянулся было к выключателю и в этот момент заметил сидящего на  полу  на
корточках санитара.
     - Вы что-то потеряли, Альварес?
     - Да, доктор Тэйлор. Зародыш.
     Он продолжал пристально смотреть на кровь.
     Доктор подошел к нему.
     - Это что, какая-то шутка, Альварес? - негромко поинтересовался он.
     Санитар поднялся и молча указал на пол.
     Врач нахмурился. Они вместе пошли по следу.
     Зародыш они нашли засунутым подальше от глаз за стол анестезиолога.
     По крайней мере, часть зародыша.
     Позже Альварес рассказывал приятелям, что этот зародыш выглядел  так,
будто до него добралась крыса.
     Доктор сказал коллегам, что эмбрион напомнил ему растерзанный сойками
спелый инжир.



                                    14

     В Бостон они улетели вместе, из аэропорта Даллес.
     В самолете Шон украдкой рассматривал Энджелу. Она похудела и казалась
изможденной и осунувшейся.  Глаза  сохраняли  странное  выражение,  словно
взгляд Энджелы был обращен внутрь и  сосредоточен  на  чем-то,  видном  ей
одной. В них был странный свет... или тьма?
     Поймав взгляд Шона, Энджела улыбнулась.
     - Со мной все будет в порядке, - тихо сказала она.
     Но между ними темным облаком повис незаданный, оставшийся без  ответа
вопрос.
     Наконец, перед самой посадкой,  она  повернулась  к  нему.  Спокойные
глаза снова видели окружающее. Лицо разгладилось, стало безмятежным.
     - Теперь все это позади. Мы снова хозяева своей жизни, -  донесся  до
Шона сквозь вой турбин ее голос. Он подумал, что фраза звучит казенно, как
заранее подготовленное заявление. - Он, наконец, получил то, что хотел,  -
печально прибавила Энджела, заметив по лицу Шона, что он сомневается.
     Тогда он поверил ей.
     Он был рад ей поверить.
     Но она по-прежнему казалась далекой, чужой; неуловимо изменившейся.
     После того, что Энджеле пришлось пережить, каково бы ни было истинное
тому объяснение, его это не удивляло.
     Его уже начали одолевать сомнения относительно собственной памяти. Он
задумался, не поверить ли их бумаге.  Возможно,  позже.  Пока  что  он  не
осмеливался заговорить об этом с Энджелой из боязни  нарушить  достигнутое
ею хрупкое равновесие. Доктор настойчиво внушал ему, как важен  покой  для
ее долгого выздоровления. Шон задумал было с кем-нибудь  поделиться  своей
историей - со Стиви или с Джерри - но каждый раз в последний момент шел на
попятный, пугаясь того,  что  о  нем  могли  подумать.  И  чем  больше  он
размышлял, тем сильнее сомневался, что все действительно происходило  так,
как он помнил. Он начинал верить в  те  лживые  объяснения,  которые  дал,
чтобы получить ссуду  и  возместить  причиненный  ущерб.  Вандалы.  К  ним
вломились вандалы. Они разгромили дом и уничтожили все  оборудование.  Для
себя Шон нашел иное разумное объяснение. Кто-то подсыпал ему - им обоим  -
какой-то наркотик: "ангельскую пыль", эрготин, нечто подобное.  Им  что-то
подмешали в воду. В дурь,  которую  они  курили  в  тот  вечер.  Подсунули
перенасыщенную травку. Галлюцинации. Временный параноидальный психоз.
     Ничего неслыханного. Психоз продолжительностью  сорок  восемь  часов.
Почему бы и нет? Шон предпочитал любые объяснения вере в то, что  все  это
происходило в действительности.
     В конце концов, он каждый раз видел лишь бледный силуэт. Это мог быть
кто-то в маске. Ползущая рука? Галлюцинация.
     Таинственные смерти Маккея и Холлэндера? Совпадение.
     Словно желая подтвердить свою правоту,  Шон  бросился  в  работу  над
фильмом о школе. Отснял ручной камерой несколько интервью  с  Джуди,  Кло,
детьми.  Они  оказались   недурными.   Непринужденными.   Полными   жизни.
Качественными. Реалистичными. Злободневными.
     Энджела дважды ездила с ним.  Но  теперь  она  все  больше  и  больше
времени  посвящала  живописи.  Она  купила  мольберт  и  поставила  его  в
кабинете.  Считаясь  с  ее  состоянием,  Шон  воздержался  от  критических
замечаний. Терапия, твердил он себе. Назовем это терапией.
     По непонятной причине они больше не занимались  любовью.  По  вечерам
либо Энджела уже спала, когда Шон приходил ложиться, либо  наоборот.  А  в
короткие зимние дни оба вечно бывали слишком заняты различными  сценариями
или требовавшими внимания хлопотами по дому.
     Чем  меньше  времени  оставалось  до  Рождества,  тем  более  далекой
казалась Энджела.


     Вечером двенадцатого декабря Шон вернулся домой якобы после  хождения
по бостонским магазинам, а на самом деле -  со  свидания  с  Сюзанной.  Он
заметил, что Энджела  поставила  "пинто"  неудобно,  перед  дверью  кухни,
поэтому  не  стал  пытаться  втиснуться  рядом  с  ним,  а  оставил   свой
"стэйшн-вэгон" перед парадным крыльцом.
     Он вошел через черный  ход,  виновато  повторяя  названия  магазинов,
которые собирался назвать Энджеле, если бы она спросила.
     Внизу горел свет. Энджелы нигде не было видно.
     На кухонном столе стояла кастрюлька с горячим дымящимся молоком.
     - Энджела? - позвал он.
     И внимательно огляделся.
     Потом Шон заметил, что дверь подвала приоткрыта и в щели поблескивает
свет. Он снова позвал:
     - Энджела?
     Она встретила его на верхней ступеньке подвальной лестницы.
     Вид у нее был испуганный, словно Шон застал ее врасплох.
     - Я не слышала, как ты пришел.  -  В  голосе  Энджелы  звучала  некая
суетливость.
     Он заметил, что левую руку Энджела завела за  спину,  пытаясь  что-то
спрятать.
     - Что это у тебя?
     - Это? - Она нехотя показала спрятанный предмет. Старая миска Перышка
с выжженным по глазури "КОТ".
     Зачем она пыталась спрятать от меня кошачью миску?
     - Нашла в подвале. - Энджела залилась жгучим румянцем.
     Явная ложь.
     Шон взглянул на миску, потом на  кастрюлю  с  теплым  молоком,  потом
снова на миску.
     Миска с теплым молоком?
     Он медленно поднял глаза и всмотрелся в лицо жены.
     И на  сей  раз  встретил  пристальный,  бесстрашный,  дерзкий  взгляд
холодных голубых глаз.
     Дерзкий?
     Она кормит какое-то животное. Может быть, другого кота.  Приблудного.
Но для чего такая таинственность?
     И тут к нему отголоском прошлого вернулось воспоминание о прогулке  в
бостонском городском саду холодным ноябрьским утром.
     "Кормить теплым молоком из мисочки".
     Голос Маккея.
     Все встало на свои места.
     С плеч Шона мертвым грузом, каким  они  и  были  в  действительности,
свалились вся ложь,  все  попытки  обойти  факты,  все  разумные  выкладки
нескольких последних недель.
     Молчание Энджелы. Ее отстраненность. Ее скрытность.
     Она отдала свою преданность другому. Заключила новый союз.
     Не можешь победить врага - стань  на  его  сторону.  Старый  как  мир
принцип.
     - Где он? - тихо проговорил Шон.
     - Кто? - Энджела казалась удивленной и растерянной,  большие  голубые
глаза смотрели невинно.
     - Ты знаешь, о ком я.
     Она покачала головой.
     - Нет, не знаю.
     - Энджела, где он? - с нажимом повторил Шон свой вопрос и покраснел.
     -  Шон,  послушай.  -  Теперь  Энджела  защищалась.  Она  знала,  что
блефовать бесполезно.
     - Нет. В моем доме этого не будет. -  Он  резким  движением  протянул
руку. - Дай сюда.
     - Шон, прошу тебя.
     - Дай сюда, я сказал.
     - Шон, это единственный способ...
     - Я сказал, отдай мне блюдце!
     Бледная Энджела не повиновалась. Блестя глазами,  молча,  она  бочком
отодвинулась от Шона, и между ними оказался кухонный стол. Шон двинулся  в
обход, подкрадываясь к ней, как к кошке.
     Проворным движением он схватил было ее за руку, но Энджела вырвалась,
увернулась и снова очутилась по другую сторону стола.
     Он хватил ладонью по столу и гаркнул:
     - Я найду его! Найду, даже если придется разобрать  по  кирпичу  весь
этот дом, будь он неладен!
     Он широким шагом  переходил  от  шкафа  к  шкафу,  вываливая  на  пол
содержимое ящиков, распахивая  дверцы.  Раскрыв  настежь  холодильник,  он
принялся выгребать его содержимое: сметану, яйца, овощи,  фрукты.  Энджела
неотступно наблюдала за ним.
     Подталкивая, Шон потащил ее  по  комнатам  и  везде  повторял  ту  же
процедуру со шкафами, ящиками, буфетами, ни на секунду не  спуская  с  нее
глаз, чтобы она не попыталась спрятать это,  когда  он  повернется  к  ней
спиной.
     Спальня, кабинет, гостиная и кухня; Шон пронесся по ним, как смерч, и
разгромил,  устроив  полный  кавардак,  раскидав  повсюду  одежду,  книги,
бумаги.
     Наконец, нетронутым остался лишь подвал. Тяжело дыша  от  затраченных
усилий, Шон  втолкнул  оступившуюся  Энджелу  на  лестницу  и  внимательно
огляделся, гадая, откуда начать.
     Шкафы, мстительно подумал он.
     Во все стороны полетели выхваченные  с  полок  жестянки  с  гвоздями,
лампочки, старое  электрооборудование,  латунные  дверные  петли,  дверные
ручки, шнуры для занавесок и выключатели.
     Ничего! Шон громко и красочно выругался.
     Энджела  стояла,  прижавшись  спиной  к  стене,  и  следила  за   ним
посветлевшими от ужаса глазами, желая понять, что он будет делать дальше.
     - А может, он на чердаке, - прошептал Шон.
     И поймал взгляд Энджелы, невольно выдавший ее.
     Кладовка! Кладовка за водонагревателем.
     Одним махом Шон очутился у фанерной двери и задергал упрямую латунную
задвижку вверх-вниз.
     Тогда Энджела прыгнула на него, ухватила за руку, но он с проклятиями
оттолкнул ее. Она опять кинулась на него. Шон опять отшвырнул ее, на  этот
раз сильнее, и она, негромко вскрикнув, отлетела к дальней стене, упала  и
осталась лежать там, баюкая запястье.
     Задвижка отлетела. Дверь распахнулась.
     Зловоние и открывшееся взору Шона зрелище ударили его, словно  одетый
в броню кулак.
     Он ожидал увидеть одну голову.
     Вместо этого он увидел четыре.
     Они стояли на старом кофейном столике, который Шон смастерил из двери
в бытность свою студентом-юристом.  Ближайшая  выглядела  точь-в-точь  как
муляж из тех, что продают в специальных  лавках,  торгующих  товарами  для
розыгрышей. Вылезшие из орбит глаза ссохлись и стали  молочно-белыми;  изо
рта вываливался серый  ком  распухшего  языка;  вытравленные  парикмахером
соломенно-желтые волосы от черной свернувшейся крови  слиплись  в  плотную
массу; кожа  напоминала  гниющую  капусту  -  вязкая,  желто-коричневая  с
синюшным оттенком масса. Лишь  вставные  фарфоровые  зубы  сохранили  свой
первоначальный чистый цвет.
     Мгновенно парализованный потрясением Шон сделал шаг назад. Справа  от
головы миссис Салливэн стояла другая, в которой  он  узнал  теперь  голову
Холлэндера, слева - голова незнакомого ему человека, возможно,  маленького
светловолосого  мальчика.  Перед  головами  были  навалены   разлагающиеся
человеческие руки, две мужских,  три  женских.  На  некоторых  сохранились
украшения:  кольца,  браслеты,  часы.  Шон  узнал   кольцо   с   гранатом,
принадлежавшее Фионе. Рядом  кучкой  лежали  вповалку  какие-то  некрупные
оскаленные существа. Несомненно, там была и голова Перышка.
     А среди всего этого ужаса, среди всех своих игрушек и трофеев,  лежал
сам камень.
     Шона затрясло.
     Но не от страха. От ярости.
     Его поглотил вздыбившийся вал убийственной ярости, вобравший  в  себя
более мелкие волны потрясения и ужаса.


     Шон заклинил  камень  над  приборным  щитком  и,  чтобы  обездвижить,
направил на него луч фонарика.
     Энджела шумно протестовала за  поднятыми  окнами  машины,  рвалась  в
запертые  дверцы,  пронзительно  выкрикивала  его  имя,  умоляла,  истошно
кричала, чтобы он остановился. Ничего этого Шон не слышал. Теперь  он  жил
лишь в своем собственном мире, в мире мести, где был неизвестен страх и не
нужны мольбы. Вместо этого он слушал Маккея.
     "Могущество Патрика. Освященная  земля.  Патрик",  шептал  у  него  в
голове голос старика.
     Шон мог придумать только одно место.
     Оставив Энджелу стоять во дворе, он рванул машину с  места  так,  что
взвизгнула горящая резина, и уехал.
     Всю дорогу камень беззвучно выл.
     Шон подъехал так близко к статуе, как только сумел.
     Оставив пойманный в луч света камень на  земле,  он  принялся  копать
яму. Батарейки начинали садиться. Но еще оставляли достаточно  времени  на
то, что Шон должен был сделать.
     Мотыгой он вырыл прямо перед статуей глубокую яму.
     И опустил в нее камень. Темной кладбищенской землей засыпал его  Шон,
затаптывая каблуком. Он завершил свое дело в тот самый момент,  когда  луч
фонарика померк.
     Шон заставил себя задержаться в густой тени святого, чтобы проверить,
не различит ли в земле какое-нибудь движение.
     Прислушиваясь  и  присматриваясь,  он  прождал  три  долгих   минуты,
отсчитывая их вслед за стрелками наручных часов.
     Ничего...
     Ничего...
     Ничего.
     Шон снова разрешил себе дышать.
     Без торжества, без ликования он сказал себе, что одержал верх.
     Устало вернувшись к машине, он закинул  фонарь  и  мотыгу  на  заднее
сиденье и подошел к передней дверце.
     И только взялся за ручку, как почувствовал, что что-то  сомкнулось  у
него на лодыжке -  твердое,  безжалостное,  четырехпалое  и  прочное,  как
стальные тиски.
     Богган лежал у его ног. На боку. Как ребенок.  Можно  было  подумать,
что он решил поиграть. Пока он не разинул пасть.


     Энджела почти без движения сидела в кресле в спальне.  Горел  ночник,
дверь была закрыта. Энджела ждала, погруженная в раздумья.
     Прошел час.
     Потом другой.
     Конечно, боггану был нужен не ребенок. Дело с самого начала  обстояло
иначе. Ему была нужна она сама, Энджела. И он был бы не против того, чтобы
делить ее с Шоном, если бы Шон пожелал. Она была уверена в этом.  В  конце
концов, ему она была нужна не как жена,  а  как  мать.  Они  научились  бы
вполне счастливо жить вместе. Только втроем, и  у  каждого  была  бы  своя
отдельная роль. Конечно, ей уже никогда не пришлось бы завести малыша.  Да
и зверюшку, если уж говорить честно. Но Шон примирился  бы  с  этим.  Ведь
поначалу он не слишком-то хотел ребенка. Как бы он ни доказывал  обратное.
Она знала это.
     Если бы только он не был таким собственником, подумала Энджела. Вот в
чем беда. В том, что к себе Шон подходит с одними мерками, а к остальным -
с другими.
     Она никогда не поднимала шума из-за того, что  делит  его  с  другими
женщинами. Взять, например, его роман с Фионой. В один прекрасный день  ей
придется объясниться с ним. Сказать, что она знает - знает уже давно.  Они
с Фионой в конце концов поговорили начистоту и даже  похихикали  над  этим
однажды за ленчем.
     Энджела напряглась и застыла. Черный ход. Ей  показалось,  будто  она
услышала, как тихонько открылась и закрылась задняя дверь.
     - Шон?
     Шума подъезжающей машины она не слышала.
     Заскрипели ступеньки.
     Кто-то тихонько царапнул дверь.
     Тогда Энджела поняла, кто победил.
     Она погасила свет. Он вошел в комнату и подошел к креслу,  в  котором
она сидела.
     У нее на коленях оказалось что-то круглое, тяжелое, сырое снизу.
     Она отпрянула, мгновенно узнав эту гриву волос.
     Почувствовав, как Энджела дернулась назад, он убрал свой трофей.
     Чуть погодя он опустился возле кресла на колени и положил  голову  ей
на грудь - он любил так делать.
     Оцепеневшая Энджела сидела неподвижно, как изваяние, и думала.
     Волосы Шона под ее пальцами напомнили ей, какими  они  иногда  бывали
летним днем на солнышке. Внезапно Энджелу  подхватил  стремительный  поток
чувств, и она обнаружила, что вспоминает поцелуи Шона и свои  ощущения  от
них; она вспомнила, каким покоем наполняла  ее  сила  его  рук,  когда  он
обнимал ее или успокаивал, как ребенка, если она поверяла ему свои  страхи
и кошмары. Она вспомнила смех Шона. Как Шон радовался. Как грустил.
     Она вспомнила, каким он был любовником.
     Вспомнила ту ночь в Дублине, его сонное лицо.
     Потом  она  вспомнила  и  обо  всех  недостатках  Шона,  об  изменах,
нетерпимости, эгоцентризме, ненадежности и слабостях.
     И обнаружила, что тем не менее любит его все так же сильно.
     Но было слишком поздно.
     Энджела подумала о прильнувшем к ее груди порождении тьмы. За все  то
время, что у нее в голове чередой проносились мысли о Шоне, богган ни разу
не шелохнулся. Должно быть, он не сознавал, о чем она  думает.  Тогда,  во
внезапной вспышке прозрения, Энджела поняла,  как  он  читал  ее  мысли  в
прошлом. Ей стало ясно, что богган проникал лишь в те  из  них,  что  были
созвучны его собственной темной натуре. Желание. Нужда. Голод.  Ненависть.
Это было понятно  и  доступно.  Более  тонкие,  чуждые  эмоции  -  любовь,
верность, преданность, сочувствие, привязанность,  умение  прощать  -  ему
было не постичь  никогда.  Даже  за  миллион  миллионов  лет  -  до  конца
отпущенной ему жизни, как бы длинна она ни была.
     Тогда она поняла, что  так  же  неверно  оценила  силу  и  могущество
боггана, как неверно богган выбрал ее.
     Правая рука Энджелы медленно соскользнула вниз и зависла  над  полом,
как бы невзначай, подобно блуждающей струйке дыма подкрадываясь к стоявшей
подле кресла корзинке с рукоделием. Спицы, пряжа, смятая ткань. Энджела  в
высшей степени осторожно, легкими ласковыми касаниями, нежно  перекладывая
и переворачивая рукоделие, искала то, что - она точно знала - должна  была
там найти и, наконец, у самого дна схватила искомое. Холодное железо.
     На краткий миг Энджела заколебалась.
     Шон, горько подумала она.
     И, одним быстрым движением занеся портновские ножницы, обеими  руками
со всей силы вогнала их острый конец глубоко в спину боггану, в  самую  ее
середину. Тварь судорожно вскинула руку, оторвалась от Энджелы и скатилась
на пол, в отчаянии шаря за  спиной  когтистой  лапой,  безуспешно  пытаясь
выдернуть кусачую холодную сталь, вошедшую глубоко между лопаток.
     Тогда Энджела дотянулась до выключателя и зажгла настольную лампу.
     За долю секунды до того, как богган метнулся за  дверь,  спасаясь  от
жгучих лучей, она в первый и единственный раз ясно увидела демона во  всем
его пугающем безобразии. Его хребет был шишковатым, как у ящерицы.
     Потом богган исчез.  Энджела  услышала  глухие  удары  -  спотыкаясь,
падая, скатываясь со ступеней, он удирал вниз.
     Она спустилась следом за ним до лестницы в подвал и заперла дверь  на
блестящий латунный засов, который по ее настоянию поставил Шон.
     После этого Энджела повернула выключатель.
     Приложив ухо к двери, она прислушалась. Было слышно, как богган ходит
по подвалу. Слышался стук и скрежет, словно  передвигали  мебель.  Энджела
поняла, что он скрылся от света в кладовку.
     Только тогда она побежала в сарай за бензином.
     Пламя с ревом объяло старый дом. Он горел  быстро,  как  взорвавшаяся
нефтяная скважина.
     Свой выпачканный кровью Шона шелковый халат Энджела  тоже  бросила  в
огне.
     Уже через десять минут появились Марк и Верн.
     До появления пожарной команды прошло полных двадцать пять минут.
     Брандмейстер подошел к Энджеле, которая стояла рядом  с  друзьями,  и
кивнул на вздымавшийся на месте дома столб яростного пламени.
     - Там никого не осталось, а? - спокойно поинтересовался он.
     Энджела не  сводила  глаз  с  черных  силуэтов  нескольких  последних
подпорок, обрисовавшихся на фоне рвущихся в небо огненных полотнищ.
     - Нет, никого, - едва слышно прошептала она сквозь слезы.
     - Ни кошек, ни собак, ничего?
     - Нет, нет. Ничего.
     Она заставила себя ждать до самого конца, почти  до  утра  -  к  тому
времени дом превратился в исполинскую пылающую жаровню, угольную  яму,  на
которую было больно смотреть. Она хотела убедиться, что из пепла ничего не
выползет.
     Не выползло.
     Энджела была совершенно уверена в этом.
     Совершенно уверена.



                                   ЭПИЛОГ

     Сентябрьский день был жарким и душным.
     На Сохо-стрит, посасывая из пластиковых стаканчиков теплое белое вино
и переговариваясь, выплеснулась  потная  толпа.  Кое-кто  из  гостей  даже
говорил о выставке.
     Черил привела на вернисаж свою подругу Лоис. Лоис когда-то училась, а
теперь и учила, живописи.
     Черил чувствовала гордость за Энджелу, которая частично была  обязана
своим успехом ей. Судя  по  маленьким  красным  кружочкам,  приклеенным  в
уголках почти всех литографий, всю выставку вроде бы раскупили.
     - На мой взгляд, дела у тебя  идут  весьма  недурно,  -  сказала  она
Энджеле, представив ей Лоис.
     Энджела согласилась. Пару минут они обменивались любезностями,  потом
Энджела заметила, что владелец галереи  на  другом  конце  битком  набитой
людьми комнаты лихорадочно жестикулирует, подавая ей какие-то знаки.
     Она коснулась рукава Черил.
     - По-моему, Элиот хочет меня с кем-то познакомить. Вы извините  меня,
правда?
     - Ну, конечно, - улыбнулась Черил.
     - Приятно было с  вами  познакомиться,  Лоис,  -  Энджела  кивнула  и
улыбнулась. - Поговорим попозже, Черил. Тогда ты сможешь сказать мне,  что
думаешь на самом деле. - И она исчезла, проталкиваясь сквозь шумную толпу.
     Лоис критически смотрела ей вслед.
     - Странная женщина, - негромко сказала она, допивая свое вино.
     - Странная? Как это? - Черил мельком взглянула на одну из висевших на
стенах литографий.
     - Хорошо, если она хоть раз взглянула на тебя во время  разговора.  В
ней есть что-то... не знаю... - Лоис подыскивала верные слова: -  Какая-то
скрытность. И в ее литографиях тоже есть определенная  странность.  -  Она
поближе придвинулась к подруге, чтобы не столкнуться с человеком,  который
нес поднос с бокалами.
     - Их раскупают, как пирожки, - заметила Черил. - По-моему, они  очень
индивидуальны. В них столько света.
     - Могла я где-то слышать, что ее мужа убили? - тихо спросила Лоис.
     Черил взглянула на нее и нахмурилась.
     Потом, не сводя глаз с Энджелы, которая оживленно болтала с кем-то  у
противоположной  стены,  она  повернулась  к  подруге  и,  понизив  голос,
заговорила:
     - Два года назад. А потом сгорел их дом. Все это было очень страшно и
крайне неприятно...
     Тут голос  Черил  замер,  поскольку  Энджела  вдруг  поглядела  в  их
сторону, словно почувствовав внимание к  своей  особе.  Черил  улыбнулась,
помахала рукой, указала на дверь и беззвучно сказала,  подчеркнуто  шевеля
губами: "Мы уходим."
     Энджела  поняла,  кивнула,  улыбнулась,  помахала  в  ответ  и  снова
отвернулась.
     Черил взяла Лоис под руку и потянула сквозь толпу к дверям.
     - Когда-нибудь я вытяну из нее всю историю, - пообещала она.  -  Если
только сумею ее прищучить.
     - Она все время занята, верно?
     Казалось, черил удивлена.
     - Занята? Не знаю, где она находит время все это делать. Она всегда в
дороге. Обожает путешествовать. С тех пор, как Шона не  стало,  ее  словно
что-то гонит. Она никогда не проводит на  одном  и  том  же  месте  больше
нескольких месяцев. Англия, Франция, Италия, Дальний Восток. Господи, всем
бы так везло. Ну, наверное, это некая  компенсация  трагедии.  Пусть  даже
Энджела весьма удачливо занимается живописью,  должны  быть  и  деньги  по
страховке.
     Они уже были у входа в  галерею.  Черил  остановилась  попрощаться  с
парой приятелей. Пока она прощалась, Лоис подошла к литографии, висевшей у
двери, и внимательно рассмотрела  ее.  Это  была  романтически-абстрактная
композиция, чего Лоис не любила.  Китч.  Она  спросила  себя,  почему  это
покупают. Просто бабе чертовски везло. Лоис скользнула взглядом  по  ярким
замысловатым узелкам узора в кельтском  духе.  В  центре  каждого  узелка,
обнаружила Лоис,  в  веревочный  клубок,  как  в  клетку,  было  заключено
крохотное белое лицо. Странно неприятное, похожее на череп, подумала  она.
И реалистичное, если не считать одного маленького упущения. Ни на одном не
были написаны глаза.
     Рядом с Лоис снова возникла Черил.
     - Но ты совершенно права, Лоис, - пробормотала она, вновь подхватывая
нить разговора. - Она со странностями.  Черил  на  секунду  задумалась.  -
Энджела - единственная из тех, кого я встречала за  всю  свою  жизнь,  кто
страдает настоящей скотофобией.
     Обернувшись в дверях, она мельком  увидела  Энджелу,  которая  стояла
чуть поодаль от остальных  гостей,  неожиданно  одинокая  в  толпе,  и  со
странным загнанным выражением лица пристально смотрела на  темный  дверной
проем в дальней стене галереи, рассеянно  поглаживая  заключенный  в  круг
серебряный крестик, который она теперь всегда носила на шее.
     - Скотофобией? - Лоис все еще ломала голову над тем,  почему  картины
художников вроде Энджелы так хорошо покупают. - Что  это  такое?  Какая-то
болезнь?
     - Нет, глупышка. Это боязнь темноты. - Черил  отвернулась,  приподняв
руку, ее глаза неожиданно заблестели. - Энджела всегда спит при  зажженном
свете.
     И она стремительно подалась вперед, к бровке тротуара, чтобы  поймать
проезжавшее мимо такси.


 


<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: ужасы, мистика

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4]

Страница:  [4]