- Так сколько стоит  настольная  модель?  "Джи  И"  или  "Филко"  или
что-нибудь в этом роде?
   - Новая?
   - Новая.
   Он поразмыслил над этим вопросом, наблюдая за игрой света и  тени  на
восхитительных округлостях ее грудей. Она была тогда куда стройнее (но и
сейчас про нее не скажешь, что она толстушка, - упрекнул он самого себя;
а никто этого и не говорил,  Фредди,  мой  мальчик,  никто  этого  и  не
говорил), какой-то более живой, что ли. А когда она причесывалась,  даже
ее волосы, потрескивая, передавали свое собственное сообщение:
   живые, подвижные, одушевленные...
   - Около семисот пятидесяти долларов, -  сказал  он,  думая,  что  это
погасит ее улыбку. Но этого не произошло.
   - Ну так посмотри, - сказала  она,  устраиваясь  на  кровати  в  позе
лотоса.
   - Я смотрю, - сказал он, усмехаясь.
   - Да не на это. - Она засмеялась, и лицо ее залилось  краской  (хотя,
он это отчетливо помнил, простыню она так и не натянула).
   - Что ты задумала?
   - Почему мужчины хотят иметь  телевизор?  -  спросила  она.  -  Чтобы
смотреть спортивные  передачи  по  субботам  и  воскресеньям.  А  почему
женщины хотят иметь телевизор? Чтобы смотреть днем  эти  мыльные  оперы.
Пока гладишь, можно слушать, а сделал работу -  клади  ноги  на  стол  и
смотри. А теперь предположи, что каждый из нас найдет себе  какое-нибудь
занятие, которое приносит деньги, на то время, когда  мы  обычно  просто
бездельничаем...
   - Ага. Читаем книгу, например, или даже занимаемся любовью? - вставил
он.
   - Для этого мы всегда сумеем найти время, - сказала она и засмеялась,
а потом покраснела, и ее темные глаза сверкали в  свете  лампы,  и  свет
этот отбрасывал теплую, полукруглую тень у нее между грудей,  и  в  этот
момент он понял, что сдастся, что  пообещает  ей  напольный  "Зенит"  за
пятнадцать сотен, лишь  бы  она  позволила  ему  снова  заняться  с  ней
любовью, и при этой мысли он почувствовал, что у него наступает эрекция,
почувствовал, как змея превращается в камень - как  сказала  как-то  раз
Мэри, слегка перебрав на новогодней  вечеринке  у  Ридпатов  (и  сейчас,
восемнадцать лет спустя, он почувствовал, как змея превращается в камень
- при одном лишь воспоминании).
   - Хорошо, согласен, - сказал он. - Я готов работать по выходным, а ты
будешь трудиться днем. Но скажи мне, дорогая Мэри,  моя  Мария,  которая
уже не совсем дева, чем же мы будем заниматься?
   Радостно хихикая, она прыгнула на  него,  и  ее  груди  легли  мягкой
тяжестью на его живот (в те дни он был достаточно  плоским,  Фредди,  ни
малейшего признака брюшка). - Вот в этом-то весь и фокус! - сказала она.
- Какое сегодня число? Восемнадцатое июня?
   - Да.
   - Так вот, ты будешь работать по выходным, а  восемнадцатого  декабря
мы сложимся...
   - ...и купим тостер, - сказал он, усмехнувшись.
   - ...купим телевизор, - сказала она торжественно. - Я уверена, что  у
нас получится, Барт. - Потом она снова захихикала. - Но  самое  забавное
будет в том, что мы пока не скажем друг другу, что за работу  каждый  из
нас себе нашел.
   - Лишь бы, придя домой, я не увидел  над  дверью  красный  фонарь,  -
сказал он, капитулируя.
   Она схватила его за плечи,  взобралась  на  него  и  стала  щекотать.
Щекотка плавно перешла в ласки.
   - Приди ко мне, - прошептала она, вжимаясь в  его  шею,  и  обхватила
жезл его страсти с нежной, но мучительной силой, в одно и  то  же  время
направляя и сдавливая его. - Войди в меня, Барт.
   Позже, снова в темноте, скрестив руки под головой, он сказал:
   - Так мы не скажем друг другу?
   - Нет.
   - Мэри, а откуда у тебя возникла эта идея? Из-за того, что я  сказал,
что Донна Апшоу устала подавать  арахисовые  орешки  половине  окрестных
жителей?
   Когда она ответила, в ее голосе уже не было смешинок. Он был  ровным,
резким и совсем чуть-чуть пугающим -  легкое  дуновение  зимы  в  теплом
июньском воздухе их квартиры на третьем этаже без лифта.
   - Я не люблю быть чьим-то нахлебником, Барт. И я им не буду. Никогда.
   Следующие полторы недели  он  так  и  сяк  обдумывал  ее  неожиданное
предложение, размышляя о том, что же,  черт  возьми,  ему  надо  делать,
чтобы заработать свою половину от семисот пятидесяти долларов  (а  то  и
добрые три четверти, раз уж на то пошло) за следующие двадцать или около
того уик-эндов. Он уже был  слегка  староват,  чтобы  стричь  лужайки  в
округе. А Мэри приобрела такой вид - такой самодовольный вид, - что  ему
оставалось только предположить, что она для себя уже  все  решила.  Пора
тебе обуть свои беговые  кроссовки,  -  сказал  он  себе  и  не  мог  не
рассмеяться вслух.
   Прекрасные были деньки, не так ли, Фредди? - спросил он  себя  в  тот
момент, когда Форрест Такер и "Армия Ф" уступили место рекламному ролику
овсяных хлопьев, в котором мультипликационный ролик уверял, что  "Трикс"
- лучшая пища для детей. Ты абсолютно прав, Джорджи.  Это  были  великие
дни, мать твою за ногу.
   Однажды после работы  он  отпирал  дверцу  своей  машины  и  случайно
взглянул на большую дымовую трубу позади химчистки. В  этот  момент  его
осенило.
   Он положил ключи в карман и  вернулся  обратно,  чтобы  поговорить  с
Доном Таркингтоном. Дон откинулся в  своем  кресле  и,  сложив  руки  на
груди, посмотрел на него из-под  косматых  бровей,  которые  уже  начали
седеть, равно как и волосы, которые кустились у него в ушах и завивались
в носу.
   - Покрась трубу, - сказал Дон.
   Он кивнул.
   - Работать будешь по выходным.
   Он снова кивнул.
   - Плата - триста долларов. Еще кивок.
   - Ты - сумасшедший.
   Он расхохотался.
   Дон слегка улыбнулся.
   - Ты что, пристрастился к наркотикам, Барт?
   - Нет, - ответил он. - Но у меня тут одна договоренность с Мэри.
   - Пари? - Косматые брови приподнялись на полмили.
   - Да нет, тут более деликатное дело. Соревнование, можно сказать. Как
бы то ни было, Дон, трубу необходимо покрасить, а мне  нужны  три  сотни
долларов. Что ты на это скажешь? Профессиональный маляр запросил  бы  за
эту работу четыреста двадцать пять долларов. - Проверил, значит.
   - Проверил.
   - Урод ты чокнутый, - сказал Дон и разразился громовым хохотом. -  Ты
хоть понимаешь, что запросто можешь упасть оттуда и убиться?
   - Да, может статься, и так, - сказал он и сам рассмеялся  (и  сейчас,
восемнадцать лет спустя, он сидел  и  усмехался,  как  последний  идиот;
восхваляющий  "Трикс"  кролик  тем  временем  уступил   место   вечерним
новостям).
   Вот так и получилось, что на следующий уик-энд после четвертого  июля
он оказался на шатких лесах в восьмидесяти футах от земли -  с  малярной
кистью в руке и промерзшей на ветру задницей. Однажды налетела внезапная
послеполуденная гроза и порвала одну из  веревок,  которые  держали  его
люльку, с такой же легкостью, как вы разрываете бечевку у свертка, и  он
чуть было не упал. Но  страховочная  веревка,  которой  он  был  обвязан
вокруг пояса, удержала его, и  он  спустился  на  крышу,  и  сердце  его
стучало, как барабан, и он был уверен на все сто процентов, что  никакая
сила на земле не заставит его снова залезть наверх - во  всяком  случае,
не ради какого-то вшивого настольного телевизора.  Но  он  вернулся.  Не
ради телевизора, а ради  Мэри.  Ради  игры  светотени  на  ее  небольших
вздернутых грудях, ради ее улыбки-вызова, которая плясала у нее на губах
и в ее глазах - в ее темных  глазах,  которые  порой  могли  становиться
такими светлыми или, наоборот, еще темнее, словно летние грозовые тучи.
   К началу  сентября  он  закончил  работу:  ослепительно  белая  труба
выделялась на фоне неба, словно проведенная мелом черта на голубой доске
-  стройная,  яркая.  Он  оглядел  ее  с  некоторой  гордостью,  оттирая
растворителем запачканные краской руки.
   Дон Таркингтон заплатил ему чеком.
   - Неплохая работа, - кратко прокомментировал он, - если учесть, какой
осел ее исполнял.
   Он заработал еще пятьдесят долларов, обив деревянными панелями  стены
новой  гостиной  Генри  Чалмерса  -  в  те  дни  Генри  был  управляющим
прачечной, - и покрасив стареющий "Крис-Крафт"  Ральфа  Тремонта.  Когда
наступило восемнадцатое декабря, они с Мэри сели за небольшим  столом  в
столовой, словно враги перед поединком, которые, однако, чувствуют  друг
к другу странную симпатию, и  он  выложил  перед  ней  триста  девяносто
долларов - он положил деньги в банк, и наросли кое-какие проценты.
   Она положила рядом четыреста шестнадцать  долларов.  Эти  деньги  она
вынула из кармана передника. Ее пачка была гораздо толще  его,  так  как
состояла в основном из мелких купюр - по одному и по  пять  долларов.  У
него перехватило дыхание, и он смог лишь вымолвить:
   - Господи, Мэри, да чем же ты таким занималась?
   Она ответила с улыбкой:
   - Я сшила двадцать шесть платьев, обшила кружевами воротники у сорока
девяти платьев и подолы у шестидесяти четырех платьев,  связала  крючком
четыре коврика, пять свитеров,  два  теплых  платка  и  изготовила  один
полный столовый комплект  -  скатерть  с  салфетками.  А  еще  я  вышила
шестьдесят  три  носовых  платка,  двенадцать  комплектов  полотенец   и
двенадцать комплектов наволочек, и все эти монограммы я до сих пор  вижу
во сне.
   Смеясь, она протянула ему руки, и он  впервые  по-настоящему  заметил
толстые  подушечки  мозолей  на  кончиках  ее  пальцев,  совсем  как   у
музыканта, играющего на гитаре.
   - Господи, Мэри, - сказал он хриплым голосом. - Ты только посмотри на
свои руки.
   - С руками у меня все в порядке, - сказала она, и глаза ее  потемнели
и заискрились. - А ты неплохо смотрелся там, на дымовой трубе,  Барт.  Я
раз даже было собралась купить себе рогатку и попробовать попасть тебе в
задницу... Взревев, он вскочил, погнался за ней через гостиную и  настиг
ее в спальне. Там мы и провели весь оставшийся день, не так ли,  Фредди,
старина?
   Обнаружилось, что у них не  только  достаточно  денег  на  настольную
модель, но что если раздобыть еще сорок  долларов,  то  можно  позволить
себе и напольную. Владелец магазина "Телевизоры у Джона"  (магазин  этот
уже давно был похоронен под новым участком 784-й автострады - вместе  со
старым кинотеатром и всем прочим) показал им  новую  модель  "АрСиЭй"  и
сказал, что они будут  выплачивать  всего  лишь  по  десять  долларов  в
неделю...
   - Нет, - сказала Мэри.
   Джон обиженно скривился.
   - Леди, речь идет всего лишь о четырех неделях. Вы вряд ли  продадите
душу дьяволу, купив в кредит на таких условиях.
   -  Подождите  нас  минуточку,  -  сказала  Мэри  и  вытащила  его  на
предрождественский холод, где со всех сторон  до  них  доносились  звуки
праздничных гимнов. - Мэри, - сказал он. - Торговец прав. Ведь  речь  не
идет о том...
   - Нашей первой покупкой в кредит должен стать  наш  собственный  дом,
Барт, - сказала она.  Едва  заметная  черточка  появилась  у  нее  между
бровей. - А теперь слушай... Они вернулись в магазин.
   - А вы не могли бы придержать для нас эту  модель?  -  спросил  он  у
Джона.
   - Пожалуй, смог бы, на некоторое время. Только  сами  знаете,  сейчас
покупатели валом валят - самый сезон. На сколько вы хотите, чтобы  я  ее
придержал?
   - Только  на  субботу  и  воскресенье,  -  сказал  он.  -  Я  буду  в
понедельник вечером.
   Этот уик-энд они провели за городом, закутавшись потеплее от холода и
снега, который грозился пойти, но так и не пошел. Они медленно  катались
взад и вперед по узким загородным дорогам, хохоча, как дети, а на заднем
сиденье лежала упаковка из шести бутылок пива для него  и  бутылка  вина
для Мэри. Они не выбросили пустые пивные  бутылки,  наоборот,  подобрали
еще - целые мешки бутылок из-под пива, из-под содовой, и самые маленькие
из них стоили по два цента, а большие - по пятицентовику.  Вот  это  был
уик-энд, если вспомнить сейчас, после стольких лет - у Мэри были длинные
волосы, и они развевались,  выбившись  из-под  воротника  ее  пальто  из
кожзаменителя, а щеки ее горели алым пламенем. Он ясно  мог  представить
себе сейчас, как она  шла  по  придорожной  канаве,  усыпанной  осенними
листьями, вороша их ногами - при этом раздавался трест и шорох,  похожий
на шум лесного пожара... Потом раздавался звон бутылки, и  она  радостно
принималась размахивать ею над головой, смеясь, как ребенок.
   Так или иначе, Джорджи, бутылки больше не принимают. В наши дни ничто
не хранится, ничто не возвращается. Используй и отшвырни прочь.
   В тот понедельник после работы они сдали  бутылок  на  тридцать  один
доллар, распределив свое богатство по четырем разным супермаркетам.  Они
появились в магазине "У Джона" за десять минут до закрытия.
   - У меня не хватает девяти долларов, - сообщил он хозяину.
   Джон взял ручку и написал оплачено на счете, прикрепленном к  консоли
"АрСиЭй".
   - Счастливого Рождества,  мистер  Доуз,  -  сказал  он.  -  Подождите
секундочку, я прикачу свою тележку и помогу вам  вывезти  эту  штуку  на
улицу.
   Они привезли телевизор домой, и взволнованный Дик  Келлер  с  первого
этажа помогал им втаскивать его наверх, и в тот вечер они  смотрели  его
до тех пор, пока по последнему работающему канал не начался национальный
гимн, а потом они  занимались  любовью  перед  тестовой  таблицей,  и  у
каждого были дикая головная боль от непривычного перенапряжения глаз.
   С тех пор редко когда телевизионные передачи казались  им  такими  же
интересными, как в тот день.
   Мэри вошла, застав его смотрящим телевизор с  пустым  бокалом  из-под
виски в руке.
   - Твой обед готов, Барт, - сказала она. - Хочешь, я принесу его  тебе
сюда?
   Он взглянул на нее, размышляя, когда же именно  в  последний  раз  он
видел у нее на губах улыбку-вызов... Наверное,  в  тот  же  самый  день,
когда  маленькая  черточка  между  бровей  превратилась   в   постоянную
морщинку, в шрам, в татуировку, неизгладимую метку прошедших лет.
   О странных вещах ты начал задумываться, - сказал он  самому  себе.  -
Раньше тебе даже в голову такое бы не пришло. Что это с тобой, скажи  на
милость?
   - Барт?
   - Давай поедим в столовой,  -  сказал  он.  Поднявшись,  он  выключил
телевизор.
   - Хорошо.
   Они сели за стол. Он посмотрел на еду на алюминиевом  подносе.  Шесть
маленьких отделений, и в каждое втиснута какая-то гадость. Мясо  обильно
полито подливкой. У него сложилось  впечатление,  что  во  всех  готовых
обедах мясо всегда полито  подливкой.  Без  подливки  оно  выглядело  бы
голым, - подумал он и по непонятной ассоциации вспомнил  свою  мысль  по
поводу Лорна Грина:
   Парень, я сниму с тебя  скальп  живьем.  Но  на  этот  раз  фраза  не
позабавила его. Наоборот, даже немного испугала.
   - Чему эдо ды дам улыбался в гостиной,  Барт?  -  спросила  Мэри.  Он
простуды глаза у нее покраснели, а нос был похож на мороженую редиску.
   - Не помню, - ответил он, и в голове у него промелькнула мысль:
   Сейчас я закричу, кажется, закричу. От горя  по  тем  вещам,  которые
ушли и никогда не вернутся. От тоски по твоей улыбке, Мэри. Прости меня,
пожалуйста, но сейчас я закину голову и  закричу  от  тоски  по  улыбке,
которая  больше  никогда  не  появится  на  твоем  лице.  Ты  не  будешь
возражать, ведь правда?
   - Ты выглядел очень счастливым, - сказала она. Против своего желания,
ибо это было тайной, а этим вечером он чувствовал,  что  ему  необходимо
иметь тайны, так как душа его стала похожа на мороженую редиску,  совсем
как нос у Мэри, - против своего желания он сказал:
   - Я думал о том, как мы собирали бутылки, чтобы набрать денег на  наш
первый телевизор. Напольная модель фирмы "АрСиЭй", которую мы  купили  в
Джона.
   - А, об этом, - сказала Мэри и шумно высморкалась в платок.
   Он наткнулся на Джека Хобарта в продовольственном  магазине.  Тележка
Джека была доверху набита  морожеными  продуктами,  консервами,  которые
достаточно  только  разогреть  и  можно  подавать  к  столу,  и  большим
количеством пива.
   - Джек! - воскликнул он. - Что это ты тут делаешь? Откуда ты взялся?
   Джек чуть-чуть улыбнулся.
   - Видишь ли. Дело в том, что я еще не привык к новым магазинам у  нас
в округе. Вот я и подумал...
   - А где Эллен?
   - Ей пришлось улететь в Кливленд, - ответил Джек. - Ее мать умерла.
   - Господи, мне  так  жаль,  Джек,  примите  мои  соболезнования.  Это
произошло внезапно?
   Покупатели сновали вокруг них  взад  и  вперед,  освещенные  холодным
светом люминесцентных ламп. Из спрятанных колонок раздавалась  музыка  -
какие-то старые песенки, которые никогда толком не можешь  узнать.  Мимо
них прошла  женщина  с  доверху  наполненной  тележкой,  таща  за  собой
трехлетнего малыша в синей парке с размазанными по рукавам соплями.
   - Да, внезапно, - сказал  Джек  Хобарт.  Он  улыбнулся  бессмысленной
улыбкой и взглянул в свою тележку. В ней лежала большая желтая коробка с
надписью:
   ТАРЕЛОЧКА ДЛЯ ВАШЕЙ КОШЕЧКИ
   Используйте и выбросьте! Гигиенично!
   - Очень неожиданно. Конечно, она чувствовала себя неважно, еще бы - в
ее-то возрасте, но она думала, что  это...  Ну,  вроде  как,  остаточные
явления из-за изменившегося образа жизни  и  все  такое  прочее.  А  это
оказался рак. Они разрезали ее, заглянули ей в нутро, да тут же и зашили
обратно. Три недели спустя она умерла. Эллен очень тяжело переживает  ее
смерть. К тому же, ты понимаешь, она всего лишь на двадцать  лет  моложе
ее.
   - Да, - сказал он. - Я понимаю.
   - Вот она и поехала в Кливленд на некоторое время.
   - Да, вот оно что.
   - Да, вот так.
   Они посмотрела друг на друга и улыбнулись стыдливой улыбкой,  которая
обычно появляется у людей при известии о смерти  не  очень  близкого  им
человека.
   - Как там обстоял дела? - спросил он. - В северной части города?
   - Ну,  сказать  по  правде,  Барт,  люди  там  выглядят  не  очень-то
дружелюбно.
   - Серьезно?
   - Ты ведь знаешь, что Эллен работает в банке?
   - Да, конечно.
   - Ну так вот, в нашем районе многие женщины  добирались  в  город  на
машинах сообща - я сам давал Эллен ключи от нашей машины каждый четверг.
Это был ее взнос. В северном районе тоже так делают, но все эти  женщины
- члены какого-то клуба, в который Эллен имеет  право  вступить,  только
прожив в этом районе целый год.
   - Знаешь, Джек, это очень похоже на дискриминацию,  вот  что  я  тебе
скажу.
   - Да катись они все в жопу, - сердито сказал Джек. - Эллен не вступит
в их гребаный клуб, даже если они на коленях приползут к  ней  и  станут
умолять ее об этом.  Я  купил  ей  машину  для  нее  лично.  Подержанный
"Бьюик". Ей очень нравится. Не понимаю, почему я не сделал этого еще два
года назад.
   - Как дом?
   -  Отличный  дом,  -  сказал  Джек  и  вздохнул.  -  Вот  только   за
электричество три шкуры сдирают. Ты бы видел, какой нам  прислали  счет.
Для людей, у которых парень в колледже, это не очень удачный подарок.
   Они помялись, подыскивая следующую тему для разговора. Теперь,  когда
гнев Джека прошел,  на  лице  его  вновь  появилась  какая-то  виноватая
ухмылка. Он понял, что Джек чуть ли не до слез рад встретить кого-то  из
своих бывших соседей и старается продлить  этот  момент.  Он  неожиданно
явственно представил себе, как  Джек  бродит  по  новому  дому,  а  звук
включенного телевизора населяет комнаты призраками  -  его  единственной
компанией, пока его жена за тысячу миль отсюда хоронит свою мать.
   - Послушай, а почему бы нам не отправиться ко мне  домой?  -  спросил
он. - Купим  пару  пивных  упаковок  и  послушаем,  как  Говард  Коузелл
объяснит нам, что там такое неладное приключилось с НФЛ.
   - С превеликим удовольствием.
   - Вот только расплатимся сейчас, и я звякну Мэри, не против ли она.
   Он позвонил Мэри, и Мэри сказала, что  она  не  против.  Она  обещала
поставить парочку кексов в микроволновую печь и сказала, что потом ляжет
спать, чтобы не заразить Джека своей простудой.
   - Как ему понравился новый район? - спросила она.
   - Да ничего, наверное. Мэри,  у  Эллен  мать  умерла.  Она  сейчас  в
Кливленде, на похоронах. Рак.
   - Ах, нет.
   - Вот я и подумал, что Джеку неплохо с кем-нибудь развеяться...
   - Да, конечно... - Она выдержала паузу. - А ты  сказал  ему,  что  мы
вскоре можем стать соседями?
   - Нет пока.
   - Скажи обязательно. Может быть, это его подбодрит.
   - Хорошо. Пока, Мэри.
   - Пока.
   - Перед сном прими аспирин.
   - Приму.
   - Пока.
   - Пока, Джордж. - Она повесила трубку.
   По спине у него прошел холодок. Она называла его  так,  только  когда
была очень им довольна. Эту игру во Фреда и Джорджа придумал Чарли.
   Вместе с Джеком Хобартом они пришли домой, посмотрели матч  и  выпили
много пива. Но настроение было не ахти.
   Забираясь в машину в четверть первого, Джек посмотрел на него  мрачно
и сказал:
   - Эта гребаная автострада. Из-за нее все полетело ко всем чертям.
   - Это уж точно. - Он подумал,  что  Джек  выглядит  очень  старым,  и
испугался. Он ведь был одного с ним возраста.
   - Еще увидимся, Барт.
   - Конечно.
   Они вяло улыбнулись друг другу. Он смотрел вслед машине  Джека,  пока
ее задние фары не скрылись за холмом.

27 ноября, 1973

   С утра его мучило легкое похмелье, и  он  почувствовал  себя  немного
вялым из-за того, что так поздно встал. Шум стиральных машин, со  стуком
переключающихся в режим выжимания, громом отдавался у  него  в  ушах,  а
постоянное  бух-хиссс  рубашечных   прессов   и   гладильной   установки
заставляло его вздрагивать.
   Но Фредди был еще хуже.
   - Это твоя последняя возможность, мой мальчик. У тебя есть еще  целый
день для того, чтобы добраться до конторы Монохана.  А  если  ты  будешь
тянуть резину до пяти часов, то можешь и не успеть.
   Срок истекает только в полночь. Разумеется, в полночь. Но сразу после
работы Монохан ощутит непреодолимое желание отправиться  повидать  своих
родственников. Где-нибудь на Аляске. Для него речь идет о разнице  между
сорока пятью комиссионными и пятьюдесятью, а это цена новой машины.  Для
того, чтобы понять, о  чем  идет  речь,  вам  не  потребуется  карманный
калькулятор. За такие деньги можно отыскать родственников и в бомбейской
канализации.
   Но все это уже не имело никакого значения. Дело зашло слишком далеко.
Слишком долго он позволял себе  действовать  безо  всякого  контроля  со
стороны сознания. Он был загипнотизирован предстоящим взрывом, он  почти
желал его.
   Большую часть второй половины дня он провел в мойке, наблюдая за тем,
как Рон Стоун и Дейв проводили испытания одного из новых моющих веществ.
В мойке стоял ужасный шум.  Этот  шум  заставлял  сжиматься  его  нежное
сердце, но помогал заглушить мысли.
   После работы он выехал  на  машине  со  стоянки  -  Мэри  с  радостью
предоставила ему возможность располагать машиной в  течение  всего  дня,
ведь он отправлялся смотреть на  их  новый  дом  -  и  отправился  через
предместья в направлении Нортона.
   В Нортоне кучки  чернокожих  толпились  на  углах  улиц  и  у  баров.
Рестораны рекламировали различные блюда черной  кухни.  Дети  прыгали  и
танцевали на разрисованных мелом  тротуарах.  Он  увидел,  как  огромный
розовый кадиллак "Эльдорадо" подруливает и останавливается у  здания  из
коричневого камня безо  всякой  вывески.  Вышедший  оттуда  человек  был
негром размерами с Уилта Чемберлена. Он был в белой плантаторской  шляпе
и в белоснежном костюме с жемчужными пуговицами. Ноги его были  обуты  в
черные туфли на платформе с огромными  золотыми  пряжками  по  бокам.  В
руках  он  нес  малаккскую  трость  с  большим  костяным  набалдашником.
Медленно и величественно он прошествовал вокруг капота, на котором  было
укреплено  несколько  рогов  северного   канадского   оленя.   Крошечная
серебряная ложечка  свисала  с  серебряной  цепочки  у  него  на  шее  и
посверкивала в лучах мягкого августовского солнца. Он наблюдал за негром
в зеркальце заднего обзора  и  видел,  как  дети  подбежали  к  нему  за
конфетами.
   Через девять кварталов жилые районы кончились, и по  обе  стороны  от
дороги раскинулись необработанные поля, сырые и заболоченные. В  низинах
стояла маслянистая вода, поверхность которой представляла собой плоскую,
смертельную радугу. Слева, у  самого  горизонта,  был  заметен  самолет,
приземляющийся в городском аэропорту.
   Он ехал уже по дороге №  16  мимо  последних  наростов  города.  Мимо
промелькнул "Макдональдс". Закусочная  "У  Щейки",  шашлычная  Нино.  Он
проехал Дэйри Фриз и мотель "Пора бай-бай". Оба заведения были закрыты в
связи с  отсутствием  клиентов  в  это  время  года.  Потом  он  миновал
нортонский драйв-ин <Драйв-ин - большой кинотеатр,  часто  под  открытым
небом, где можно смотреть кино, не выходя из  машины  -  прим.  Перев.>,
афиша перед которым гласила:
   ПЯТНИЦА - СУББОТА - ВОСКРЕСЕНЬЕ
   Неутомимые женушки
   Некоторые бегут бегом
   Восьмой шар
   ДЕТИ ДО ШЕСТНАДЦАТИ ЛЕТ НЕ ДОПУСКАЮТСЯ
   Потом он проехал мимо кегельбана и тира, закрытого на замок до летних
деньков. Потом - мимо двух бензозаправок. У обеих висело одно  и  то  же
объявление:
   ИЗВИНИТЕ, БЕНЗИНА НЕТ
   Оставалось еще четыре дня до выдачи бензиновых квот на декабрь. Он не
находил в себе ни следа сочувствия к стране в целом, вступающей в полосу
кризиса в духе научно-фантастической литературы - слишком  долго  страна
обжиралась бензином, чтобы заслужить его симпатию, - но он  сочувствовал
маленьким людям, которым прищемило носы громадной дверью.
   Примерно  через  милю  показался  магазин   "Подержанные   автомобили
Мальоре". Он толком не знал, чего он ожидал,  и  все-таки  вид  магазина
вызвал у него разочарование. Это был второсортный плохонький  магазинчик
с сомнительной репутацией. Машины стояли на стоянке носами к дороге  под
провисшими гирляндами разноцветных флажков  -  красных,  желтых,  синих,
зеленых, - которые развевались  на  ветру  между  фонарями,  освещавшими
стоянку  с  наступлением  темноты.  Таблички  с  ценами   и   различными
пояснениями были выставлены под ветровыми стеклами машин: 795$
   ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ХОД! или 550$
   ОТЛИЧНОЕ ТРАНСПОРТНОЕ СРЕДСТВО!
   На  табличке  старого  пыльного  "Вэлиента"  с  дырявыми   шинами   и
треснувшим ветровым стеклом было написано: 75$
   РУКИ МЕХАНИКА
   МОГУТ СОТВОРИТЬ ЧУДО!
   Продавец в серо-зеленом плаще кивал  и  уклончиво  улыбался  молодому
парню в красной шелковой куртке, который с жаром ему что-то втолковывал.
Они стояли у синего "Мустанга", страдающего неизлечимым  раком  крыльев.
Парень что-то яростно прокричал и хлопнул рукой по водительской  дверце.
В воздухе поднялось  облачко  ржавой  пыли.  Продавец  пожал  плечами  и
продолжал улыбаться. "Мустанг"  продолжал  стоять  на  месте,  с  каждой
секундой становясь немного старее.
   В  центре  стоянки  был  расположен  гибрид  конторы  и  гаража.   Он
припарковал свою машину и вышел на стоянку. В гараже был  автоподъемник,
и сейчас на нем стоял старый "Додж" с огромными плавниками. Из-под  него
вышел механик, неся на черных от смазки руках глушитель.
   - Эй, мистер, здесь нельзя ставить машины. Так вы будете всем мешать.
   - Где же мне поставить машину?
   - Объезжайте вокруг и поставьте ее  за  магазином,  если  собираетесь
зайти в контору.
   Он стал объезжать вокруг здания, медленно продвигаясь в узком проходе
между ржавой гаражной стеной и рядами  машин.  За  гаражом  он  поставил
машину на стоянку и вышел.  Резкий,  пронизывающий  ветер  заставил  его
поежиться. После тепла машины холод показался особенно колючим, и у него
чуть слезы не потекли из глаз.
   За гаражом располагалась автомобильная свалка.  Она  занимала  многие
акры и представляла собой удивительное зрелище. С большинства машин были
сняты еще пригодные к употреблению детали, и теперь они стояли на ободах
или  осях,  словно  жертвы  какой-то  ужасной  чумы,  которая  оказалась
настолько заразной, что их даже не  сумели  дотащить  до  могил.  Пустые
глазницы пристально наблюдали за ним.
   Он вернулся обратно. Механик устанавливал глушитель. Открытая бутылка
кока-колы шатко стояла на пирамиде старых шин справа от него.
   - Мистер  Мальоре  у  себя?  -  спросил  он  у  механика.  Общение  с
механиками всегда заставляло его чувствовать себя последним идиотом.  Он
купил свою первую машину двадцать четыре года  назад,  но  до  сих  пор,
разговаривая с механиками, он казался самому себе прыщавым подростком.
   Механик глянул на  него  через  плечо  и  некоторое  время  продолжал
орудовать своим гаечным ключом.
   - Да, и он, и Мэнси, - отозвался он через неопределенно долгое время.
- Сидят у себя в конторе.
   - Спасибо.
   - Да ладно, чего уж там.
   Он вошел в контору. Стены были обиты пластиковыми панелями под сосну,
а пол был покрыт грязным линолеумом в красно-белую  клетку.  Там  стояло
два старых стула, между которыми на полу лежала кипа старых  потрепанных
журналов - "Жизнь на природе", "Поле и река", "Величавый Челн" и  прочие
в этом же роде. На стульях никто не  сидел.  В  комнате  была  еще  одна
дверь, по-видимому, ведущая во  внутренние  помещения,  а  слева  стояла
небольшая кабинка, похожая на театральную  кассу.  Там  сидела  женщина,
что-то подсчитывавшая на  арифмометре.  За  ухом  у  нее  торчал  желтый
обгрызенный карандаш. Пара арлекинских очков на нитке, унизанной  горным
хрусталем, висла на ее чахлой груди. Он подошел к ней, слегка нервничая.
Прежде чем начать разговор, он облизал пересохшие губы.
   - Простите.
   Она подняла глаза.
   - Да?
   У него возникло безумное желание выпалить:
   Я пришел сюда повидать  Одноглазого  Салли,  сучка  драная,  так  что
давай, шевели задницей. Вместо этого он сказал:
   - У меня назначена встреча с мистером Мальоре.
   - Вот как? - Пару секунд она  придирчиво  его  осматривала,  а  потом
порылась в каких-то бумажках, лежавших на столе  рядом  с  арифмометром.
Наконец, она нашло то, что искала. - Ваша фамилия Доуз? Бартон Доуз?
   - Верно.
   - Заходите. - Она раздвинула губы в улыбке, а потом вновь взялась  за
арифмометр.
   Он очень сильно нервничал. Разумеется, они поняли, что он наврал им с
три короба. Судя по вчерашнему разговору с  Мэнси,  они  вели  по  ночам
что-то вроде нелегальной торговли, не выплачивая с этих сделок налоги. И
они знали, что он об этом знал. Может быть, лучше  выскочить  за  дверь,
прыгнуть в машину и ехать сломя  голову  в  контору  к  Монохану,  чтобы
успеть перехватить его  перед  тем,  как  он  отправится  на  Аляску,  в
Тимбукту или куда-нибудь еще.
   Ну наконец-то, - воспрял Фредди. - Наконец-то в тебе проснулась  хотя
бы крупица здравого смысла.
   Но несмотря  на  протестующие  вопли  Фредди,  он  подошел  к  двери,
распахнул ее и шагнул в кабинет. В кабинете было два человека. Тот,  что
сидел за письменным столом, был ужасно толст и  носил  очки  с  сильными
линзами.  Другой  был  тонок,  как  бритва,  и  одет  в  телесно-розовый
спортивный костюм, и  это  напомнило  ему  о  Винни.  Он  склонился  над
письменным столом. Оба они разглядывали каталог Дж. К. Уитни.
   Они подняли на него глаза. Мальоре  улыбнулся  ему  из-за  стола.  За
толстыми стеклами очков его глаза казались смутными и огромными,  словно
желтки сваренных без скорлупы яиц.
   - Мистер Доуз?
   - Совершенно верно.
   - Рад, что вы зашли.  Не  возражаете,  если  я  попрошу  вас  закрыть
дверь?
   - О'кей.
   Он закрыл дверь. Когда он снова повернулся  к  ним,  Мальоре  уже  не
улыбался. Не улыбался и Мэнси. Они внимательно смотрели на него,  и  ему
показалось, что температура в комнате понизилась как минимум градусов на
двадцать.
   - Ну, ладно, - сказал Мальоре. - Выкладывай, что за дерьмо ты тут нам
подсовывал.
   - Я хотел с вами поговорить.
   - За разговоры я денег не беру. Правда, это  относится  к  нормальным
людям, а не к таким засранцам, как ты. Ты позвонил  Питу  и  наплел  ему
всякого дерьма по поводу двух никогда не существовавших  "Эльдорадо".  -
Выкладывай все по-хорошему, мистер. Чего ты хотел этим добиться?
   Стоя у двери, он сказал:
   - Я слышал, что вы занимаетесь торговлей, ну, продаете кое-что.
   - Да, это верно. Машины. Я продаю подержанные машины.
   - Нет, - сказал он. - Я имею в виду другое. Ну,  к  примеру...  -  Он
оглядел стены, обитые панелями под сосну.  Бог  его  знает,  может  быть
здесь повсюду понатыканы подслушивающие устройства. - Ну,  такие  разные
вещи, - выдавил он из себя слова-калеки.
   - Какие-такие вещи? Ты имеешь в виду наркотики, грязных шлюшек и  все
такое прочее? Или, может быть, ты хочешь прикупить пушку, чтобы  кокнуть
свою жену или своего босса? - Мальоре увидел, как он вздрогнул, и  грубо
засмеялся. - А это было  неплохо,  мистер.  Совсем  неплохо  для  такого
говнюка,  как  ты.  Здорово  ты  разыграл  сценку  "А  вдруг  это  место
прослушивается?" Наверное, вас этому учат на первом курсе в  полицейской
академии, верно?
   - Я уверяю вас, я не...
   - Заткнись, - сказал Мэнси. В руках он держал каталог Дж.  К.  Уитни.
Его ногти были покрыты прозрачным лаком. Он никогда не видел маникюра  у
мужчин, разве только в телерекламе,  где  диктор  брал  в  руку  пузырек
аспирина или что-нибудь в этом  роде.  -  Если  Сал  захочет,  чтобы  ты
заговорил, он скажет тебе об этом.
   Он моргнул и закрыл рот. Ситуация  все  больше  напоминала  кошмарный
сон.
   - Вы, ребята, все  глупеете  и  глупеете  с  каждым  днем,  -  сказал
Мальоре. - И я не против. Я люблю иметь дело с лопухами. Я привык  иметь
дело с лопухами, и я знаю, как это делается. Так вот. Ты, конечно, и сам
об этом знаешь: эта контора чиста, как грудь девственницы. Мы чистим  ее
каждую неделю. У меня дома стоит  целый  сигарный  ящик  разных  жучков.
Контактные   микрофоны,   микрофоны-пуговицы,    микрофоны    повышенной
чувствительности, магнитофоны "Сони" размером с твою руку. Они даже  уже
и не пытаются подбрасывать сюда весь  этот  хлам.  Теперь  они  засылают
говняных подсадных уток, вроде тебя.
   Он услышал свой собственный голос как будто со стороны:
   - Я не говняная подсадная утка.
   Выражение преувеличенного удивления разлилось по физиономии  Мальоре.
Он повернулся к Мэнси.
   - Ты слышал, что он сказал? Он сказал, что он - не говняная подсадная
утка, или мне изменяет слух?
   - Да, я слышал, - сказал Мэнси.
   - Скажи, а ты лично как считаешь,  похож  он  на  говняную  подсадную
утку?
   - Похож, - ответил Мэнси.
   - И разговаривает как подсадная утка, верно?
   - Верно.
   - Так, стало быть, если ты не подсадная утка, - сказал Мальоре, вновь
повернувшись к нему, - то ответь: кто же ты тогда есть?
   - Я... - начал он и запнулся, не зная, как ответить на  этот  вопрос.
Кем он был? Фред, где же ты? Куда  ты  пропал,  когда  ты  действительно
нужен?
   - Давай-давай, колись, - сказал Мальоре. - Полиция  штата?  Городской
комиссариат? Отряд по борьбе с наркотиками? ФБР? Не кажется ли тебе, что
перед нами первосортный фэбээровец, а, Пит?
   - Похоже на то, - сказал Пит.
   - Даже городская полиция не  станет  засылать  сюда  такую  подсадную
утку. Ты или фэбээровец, или частный детектив. Какой из  двух  вариантов
угадал, отвечай?
   Он почувствовал, что в нем закипает злоба.
   - Вышвырни его, - сказал Мальоре, утратив к нему всякий интерес.
   Мэнси двинулся вперед, все еще сжимая в руках каталог Дж. К. Уитни.
   - Безмозглый моржовый хрен! - внезапно закричал он на Мальоре.  -  Ты
такой козел, что, наверное, уже под кроватью тебе полицейские мерещатся!
Ты, поди еще, думаешь, что пока ты здесь торчишь, они дома  дрючат  твою
жену!
   Мальоре посмотрел на него расширенными от  удивления  глазами.  Мэнси
замер на месте с выражением недоверия на лице.
   - Моржовый хрен? - повторил Мальоре, вслушиваясь в звучание этих слов
с тем же пристальным вниманием, с которым плотник стал бы  рассматривать
попавший к нему в руки незнакомый инструмент. - Он назвал меня  моржовым
хреном?
   Он и сам был удивлен тем, что у него вырвалось.
   - Щас я с ним разберусь,  -  сказал  Мэнси,  отмерев.  -  Подожди,  -
выдохнул Мальоре. Он посмотрел на него с искренним  любопытством.  -  Ты
назвал меня моржовым хреном?
   - Я не полицейский, - сказал он. -  И  не  бандит.  Я  самый  обычный
парень, который услышал, что у тебя есть что предложить людям, у которых
есть деньги. У меня есть деньги. Я не знал, что надо при  входе  сказать
секретный пароль и иметь на мизинце перстень  тайного  общества.  Да,  я
назвал тебя моржовым хреном. Мне очень жаль,  если  это  помешает  твоей
шестерке разделать меня под орех. Я... - Он  запнулся,  облизал  губы  и
понял, что не знает, что говорить дальше. Мальоре и  Мэнси  смотрели  на
него  с  выражением  зачарованного  изумления,  словно  он  только   что
превратился в античную мраморную статую прямо у них на глазах.
   - Моржовый хрен, - выдохнул Мальоре. - Пит, обыщи этого парня.
   Руки Пита легли ему на плечо и развернули его спиной.
   - Руки положи на стену, - сказал Мэнси, дыша ему в  ухо.  Изо  рта  у
него шел стойкий  неприятный  запах.  -  Расставь  ноги.  Совсем  как  в
полицейских шоу по телеку.
   - Я не смотрю полицейские шоу, - ответил он, но он  знал,  что  Мэнси
имеет в виду, и занял требуемое положение. Мэнси прошелся руками по  его
ногам, похлопал по паху с равнодушием доктора, засунул руку под  ремень,
бегло ощупал бока и провел пальцем  по  внутренней  стороне  воротничка.
Осмотр ничего не дал.
   - Чист, - сказал Мэнси.
   - Повернись, - сказал Мальоре.  Он  повернулся.  Взгляд  Мальоре  был
по-прежнему исполнен зачарованного изумления.
   - Иди сюда.
   Он подошел.
   Мальоре постучал пальцем  по  стеклянной  крышке  своего  стола.  Под
стеклом лежало несколько  фотографий.  Черноволосая  женщина  ухмылялась
прямо в фотоаппарат, подняв на лоб солнцезащитные очки.  Оливковые  дети
плескались  в  бассейне.  Сам  Мальоре,  похожий   на   короля   Фарука,
прогуливался по пляжу в черных плавках в сопровождении большой колли.
   - Вываливай, - сказал он.
   - Что?
   - Все, что у тебя в карманах. Вываливай.
   Он подумал было сопротивляться, но потом вспомнил  о  Мэнси,  который
нависал у него над левым плечом. Пришлось повиноваться.
   Из кармана пальто  он  вынул  обрывки  билетов  на  последний  фильм,
который они смотрели вместе с Мэри. Что-то с большим количеством песен и
музыки. Названия он не помнил.
   Он снял пальто. Из карманов костюма на стол  перекочевали:  зажигалка
"Зиппо" с выгравированными на ней инициалами БДД, пакетик кремней, черут
<Черут - специальный сорт сигар с  обрезанным  концом  -  прим.  Перев.>
"Филлис", баночка таблеток магнезии, счет от фирмы "Шины Эй-энд-Эс", где
он поставил себе на зиму шипованную резину. Мэнси изучил счет и сказал с
некоторым удовлетворением:
   - Ну, парень, тебя и нагрели.
   Он снял пиджак. В нагрудном  кармане  рубашки  не  оказалось  ничего,
кроме шарика корпии. Из правого переднего кармана брюк он  извлек  ключи
от машины и сорок центов мелочи,  основном  пятицентовики.  По  какой-то
таинственной причине, которую он никак не мог установить,  пятицентовики
притягивались к нему. Он никогда не мог отыскать  в  кармане  монетки  в
полцента для счетчика на стоянке - одни пятицентовики, не пролезавшие  в
щель. Последним он вынул из кармана бумажник и положил его  на  покрытый
стеклом стол.
   Мальоре взял  бумажник  и  внимательно  изучил  наполовину  стершуюся
монограмму - Мэри подарила ему этот бумажник на годовщину свадьбы четыре
года назад.
   - А что значит Дж? - спросил Мальоре.
   - Джордж.
   Он открыл бумажник и разложил его содержимое по столу, как пасьянс.
   Сорок три доллара в купюрах по двадцать и по одному доллару.
   Кредитные карточки: "Шелл",  "Саноко",  "Арко",  "Грэнт'с",  "Сиэрс",
"Универсальный магазин Кэри'с", "Американ Экспресс".
   Водительские права, полис социального страхования, карточка донора  -
первая   группа,   положительный   резус-фактор.   Читательский   билет.
Пластиковая   раскладушка   для   фотографий.    Заверенная    фотокопия
свидетельства о рождении. Несколько старых оплаченных счетов,  часть  из
которых до того истрепалась на сгибах, что распадалась  прямо  в  руках.
Квитанции по новым вкладам, многие из которых датированы  еще  июНем.  -
Что это с тобой такое? - раздраженно спросил Мальоре. - Ты что,  никогда
не очищаешь свой бумажник от старого хлама? Это надо же!  Напихать  туда
всякой ерунды и таскать целый год подряд.
   Он пожал плечами.
   - Просто не люблю  выбрасывать  вещи.  -  Он  задумался  о  том,  как
странно,  что  он  рассердился,  когда  Мальоре  обозвал  его   говняной
подсадной уткой,  но  всякие  там  критические  пассажи  по  поводу  его
бумажника ему абсолютно безразличны.
   Мальоре развернул пластиковую раскладушку, заполненную  фотографиями.
Первой шла Мэри: глаза скошены на нос, язык высунут  прямо  в  объектив.
Старая фотография. Тогда она была стройнее.
   - Твоя жена?
   - Да.
   - Держу пари, она хорошенькая, если  не  тыкать  фотоаппаратом  ей  в
лицо.
   Он посмотрел на следующую фотографию и улыбнулся.
   - Твой пацан? У меня тоже есть примерно такого же возраста. В бейсбол
играть умеет? Да что спрашивать, наверняка умеет!
   - Да, это был мой сын. Он умер.
   - Беда. Несчастный случай?
   - Мозговая опухоль.
   Мальоре кивнул и просмотрел  остальные  фотографии.  Обрезки  ногтей,
которые оставляет после себя жизнь: дом на улице Крестоллин, Запад, он и
Том Гренджер стоят в мойке,  он  на  трибуне  конференции  руководителей
прачечных и химчисток - в тот год она состоялась у них в  городе,  и  он
выступал перед главным оратором, барбекью на заднем дворе - он  стоит  у
решетки в поварском колпаке и в переднике  с  надписью:  "Папа  готовит,
мама смотрит".
   Мальоре положил раскладушку на стол, сгреб в кучу кредитные  карточки
и передал их Мэнси.
   - Сними с них фотокопии, - сказал он. - И возьми одну из квитанций по
вкладу. Его женушка держит чековую книжку  под  замком,  а  ключ  -  под
подушкой, совсем как моя. - Мальоре засмеялся.
   Мэнси скептически посмотрел на него.
   - Ты что, собираешься иметь дело с этой говняной подсадной уткой?
   - Не называй его говняной подсадной уткой, и тогда, может быть, он не
станет называть меня моржовым хреном. - Он разразился  хриплым  хохотом,
прервавшимся с пугающей внезапностью. - Занимайся своим делом,  Пити.  И
предоставь мне заниматься моим.
   Мэнси попытался было засмеяться, но  перешел  на  вежливый  кашель  и
вышел за дверь.
   Когда дверь за Мэнси  закрылась,  Мальоре  внимательно  посмотрел  на
него. Потом он хихикнул. Потом покачал головой.
   - Моржовый хрен, - сказал он. -  Господи,  а  я-то  думал,  что  меня
называли всеми возможными способами.
   - Зачем Мэнси пошел делать фотокопии моих кредитных карточек?
   - Нам принадлежит часть компьютера.  Никто  не  является  его  полным
владельцем, но все имеют в нем свою долю и пользуются по  очереди.  Если
человек знает нужные коды, то он сможет проникнуть в банки данных  свыше
пятидесяти корпораций, которые занимаются бизнесом в нашем городе. Вот я
и собираюсь тебя проверить. Если ты легавый, мы это выясним.  Если  твои
кредитные карточки фальшивые, мы  это  установим  в  один  момент.  Если
карточки настоящие, но принадлежат не тебе, то мы и это установим. Но ты
меня убедил. Я думаю, что ты честен. Моржовый хрен. - Он покачал головой
и засмеялся. - Что у нас вчера было, понедельник?  Мистер,  тебе  крупно
повезло, что ты не назвал меня моржовым хреном в  понедельник.  Тебе  бы
это могло дорого обойтись.
   - Могу я теперь сказать вам, что я хочу купить? - спросил он.
   - Можешь, конечно, но даже если бы ты оказался полицейским  с  шестью
магнитофонами в заднице, ты все  равно  и  пальцем  бы  меня  не  посмел
тронуть. Потому что это называется провокация, и  с  такими  уликами  ни
один суд меня не засудит. Но так или  иначе,  я  не  хочу  слушать  тебя
сейчас. Возвращайся завтра, в то же время, на то же  место,  и  я  скажу
тебе, хочу ли я тебя выслушать. Но даже если ты не  соврал,  я  могу  не
продать тебе то, что ты просишь. И ты догадываешься, почему?
   - Почему?
   Мальоре засмеялся.
   - Потому что ты странный тип. От таких всего можно ожидать.  В  тихом
омуте черти водятся - знаешь поговорку?
   - Почему вы так решили? Потому что я обозвал вас хреном моржовым?
   - Нет, - ответил Мальоре. - Просто ты напомнил мне об  одном  случае,
который произошел со мной, когда мне было столько же лет, сколько  моему
сыну сейчас. Была одна собака по соседству с тем местом,  где  я  вырос.
Этот район Нью-Йорка называли  Адской  Кухней.  Было  это  перед  Первой
Мировой войной, в период Великой Депрессии. И у одного парня по  фамилии
Пьяцци была черная сука-дворняжка по кличке Андреа, но все  называли  ее
просто собака мистера Пьяцци. Он все время держал ее  на  цепи,  но  эта
собака никогда не становилась злой - вплоть до одного жаркого  денька  в
августе. Было это году в тридцать седьмом. Она  бросилась  на  паренька,
который подошел погладить ее, и отправила  его  в  госпиталь  на  месяц.
Тридцать семь швов наложили ему на шею. Но я-то  знал,  что  это  должно
было произойти. Собака проводила весь день на улице  на  жарком  солнце,
каждый день, все лето напролет. В середине июня, когда дети подходили ее
погладить, она перестала вилять хвостом.  Потом  она  начала  закатывать
глаза. К концу июля, когда какой-нибудь мальчишка гладил ее,  она  стала
тихонько рычать. Когда я заметил это, я перестал гладить собаку  мистера
Пьяцци. А дружки и говорят мне, что  такое,  Салли?  Ты  что  обоссался,
штаны намочил? И я говорю: нет, я не обоссался, но и дураком  тоже  быть
не желаю. Эта собака накопила в себе злобу. А они все  и  говорят:  выше
задницу, собака мистера Пьяцци не кусается, она ни разу в  жизни  никого
не укусила, она не укусит даже младенца, который сунет свою глупую башку
ей в пасть. А я и говорю им: вот вы и идите, отправляйтесь  и  погладьте
ее, нет, говорю, такого закона, чтобы запрещалось вам гладить собак, а я
не пойду. Ну, они все столпились вокруг меня и говорят: Салли обоссался,
Салли трус, Салли девчонка, Салли  держится  за  мамочкину  юбку,  когда
проходит мимо собаки мистера Пьяцци.  Ну,  ты  знаешь,  как  дети  умеют
дразниться.
   - Я знаю, - ответил он. Мэнси  вернулся  с  кредитными  карточками  и
слушал, стоя у дверей.
   - И как раз один из пареньков, который вопил  громче  всех,  в  конце
концов и получил на свою голову. Луиджи Бронтичелли  -  так  его  звали.
Такой же стопроцентный еврей, как  и  я.  -  Мальоре  рассмеялся.  -  Он
подошел погладить собаку мистера Пьяцци в один августовский день,  когда
стояла такая жарища, что можно было яйцо изжарить на асфальте, и с  того
самого дня ничего кроме шепота у него из горла  не  выходило.  Он  потом
открыл парикмахерскую в Манхеттене, и его прозвали Шептуном.
   Мальоре улыбнулся ему.
   -  Так  вот,  приятель,  не  хочу  тебя  ничем  обидеть,  но  ты  мне
напоминаешь собаку мистера Пьяцци. Ты, конечно, пока не рычишь, но  если
какой-нибудь неосторожный пацан подойдет  тебя  погладить,  ты  закатишь
глаза. А хвостом ты вилять перестал давным-давно,  даже,  наверное,  уже
забыл, как это делается. Пит, отдай этому парню его кредитные карточки и
квитанцию. Мэнси вручил ему все документы.
   - В общем, договорились, - сказал Мальоре. - Приедешь  завтра,  и  мы
еще с тобой потолкуем. - Мальоре сделал паузу, наблюдая за тем,  как  он
укладывает вещи в бумажник. - И тебе действительно надо  вытряхнуть  всю
эту дрянь из бумажника. А то ты вконец  растянешь  его  и  превратишь  в
полное дерьмо.
   - Может быть, я так и сделаю.
   - Пит, проводи этого джентльмена до его машины.
   - Сейчас.
   Он уже открыл дверь кабинета и занес ногу, чтобы  ступить  за  порог,
когда Мальоре сказал ему вслед:
   - Рассказать тебе, мистер, что случилось с собакой мистера Пьяцци? Ее
отвели к ветеринару и усыпили, вот такая история.
   После ужина, когда Джон Чэнселлор  начал  подробно  объяснять,  каким
образом новое ограничение  скорости  на  заставе  Джерси  способствовало
уменьшению несчастных случаев, Мэри задала ему вопрос о новом доме.
   - Поначалу он мне  даже  понравился,  -  сказал  он.  -  Но  потом  я
пригляделся повнимательнее и обнаружил в западной стене термитов.  Черты
лица ее опустились, словно скоростной лифт.
   - Так значит, все без толку?
   - Выходит, что так.
   - Что же теперь делать?
   - Знаешь, я все-таки, пожалуй, попробую съездить туда завтра еще раз.
Спрошу у Тома Гренджера - может быть, он знает специалиста по  выведению
термитов. Тогда захвачу парня с собой  и  покажу  ему  дом.  Чтобы,  так
сказать, получить заключение эксперта. Может быть,  все  еще  и  не  так
плохо, как мне показалось.
   - Ой, дай-то Бог. Все-таки  шесть  комнат,  задний  дворик...  -  Она
мечтательно остановилась на полуфразе.
   Знаешь что, - неожиданно заявил Фредди. - Я хочу сказать тебе, что ты
настоящий принц. Такой, какие бывают только в сказках. Как это вообще  у
тебя получается, Джордж - так нежно и ласково относиться к  своей  жене?
Объясни все-таки, это что  -  природный  талант?  Или,  может  быть,  ты
где-нибудь брал уроки?
   - Заткнись, - сказал он.
   Мэри ошеломленно огляделась вокруг. - Прости, что ты сказал?
   - Ах, нет, - принужденно рассмеялся он. - Это я по поводу Чэнселлора.
- Видишь ли, мне просто смертельно надоели все эти апокалиптические речи
о  конце  света  и  всеобщей  катастрофе,  которыми  потчуют  нас   Джон
Чэнселлор, Уолтер Кронкайт и им подобные.
   - Не стоит ненавидеть  вестника  из-за  той  вести,  которую  он  нам
принес, - сказала она  и  посмотрела  на  Джона  Чэнселлора  исполненным
сомнения и беспокойства взглядом.
   - Наверное, ты права, дорогая, - сказал он и подумал про себя:
   Ну и ублюдок же ты, Фредди,  никогда  тебе  этого  не  прощу.  Фредди
кротким голосом сообщил ему, что не стоит ненавидеть вестника из-за  той
вести, которую он тебе принес.
   В течение некоторого времени  они  молча  смотрели  выпуск  новостей.
Потом начался рекламный блок. На экране появилась реклама  лекарства  от
насморка - два человека, у которых головы превратились в огромные  глыбы
соплей. Потом один из них принял чудодейственное средство от простуды, и
серо-зеленый омерзительный куб, внутри которого скрывалась  его  голова,
распался на куски.
   - Похоже, ты начинаешь понемногу поправляться, - сказал он.  -  Голос
уже не такой простуженный.
   - Да, Барт.
   - Я очень рад.
   - Скажи мне, а как зовут агента по торговле недвижимостью?
   - Монохан, - ответил он автоматически.
   - Да нет, я говорю не о человеке, который продает тебе  завод,  а  об
агенте, предложившем тебе купить этот дом.
   - Ольсен, - ответил он без запинки,  проворно  подобрав  это  имя  на
свалке памяти.
   Снова начался выпуск новостей.  Следующее  сообщение  было  посвящено
Давиду Бен-Гуриону, который вроде как был готов присоединиться  к  Гарри
Трумэну.
   - Скажи, как Джеку там  живется?  -  спросила  она  спустя  некоторое
время.
   Он собирался ответить, что Джеку  там  на  редкость  препогано,  и  с
удивлением услышал свой собственный голос:
   - Мне кажется, неплохо.
   Джон  Чэнселлор  закончил  выпуск  новостей   слегка   юмористическим
сообщением о том, что над Огайо в последние дни неоднократно наблюдались
летающие блюдца.
   Он лег спать в половине десятого. Судя по всему, кошмар приснился ему
почти сразу же, когда  он  проснулся,  на  электронных  часах  светились
цифры: 11:22 P.M.
   Aо сне он стоял на углу улиц Веннер и Райс - Нортоне. Он стоял  прямо
под табличкой, на которой были написаны названия улиц. Внизу  по  улице,
напротив  кондитерской,  только   что   остановился   розовый   кадиллак
"Эльдорадо" с рогами северного канадского оленя на капоте. Дети  бросили
свои игры на тротуарах и у подъездов и ринулись к автомобилю.
   На другой стороне улицы к перилам покосившегося  кирпичного  строения
была прикована цепью большая черная собака. Маленький  мальчик  уверенно
приближался к ней.
   Он  попытался  закричать:  Не  гладь  эту  собаку!  Беги   за   своей
карамелькой! - но слова не шли у него из горла.
   Медленно,  словно  в  рапиде,  сутенер  в   белоснежном   костюме   и
плантаторской шляпе обернулся посмотреть, что происходит.  Руки  у  него
были полны карамелек. Столпившиеся вокруг него дети тоже обернулись. Все
дети вокруг сутенера были чернокожими, но маленький мальчик, подходивший
к собаке, был белым.
   Собака прыгнула, словно тупая стрела. Мальчик вскрикнул и  отшатнулся
назад, руками прикрывая горло. Когда он  обернулся,  кровь  струилась  у
него между пальцев. Это был Чарли.
   В этот момент он проснулся.
   Сны. Проклятые сны.
   Его сын был мертв вот уже три года.

28 ноября, 1973

   Когда он поднялся, шел снег, но к тому времени, когда он добрался  до
прачечной,  снег  почти  уже  прекратился.  Том  Гренджер  выбежал   ему
навстречу без пиджака, в  одной  рубашке,  изо  рта  у  него  вырывались
небольшие облачка пара. По выражению  лица  Тома  он  понял,  что  денек
предстоит не из самых удачных.
   - У нас несчастье, Барт.
   - Что-нибудь серьезное?
   - Достаточно серьезное. Джонни Уокер попал в аварию на обратном  пути
из "Холидей Инн" с первым грузом белья. На Дикмен парень  на  "Понтиаке"
рванул на красный свет и врезался прямо в Джонни. Вот такая  история.  -
Он запнулся и бесцельно оглядел грузовой вход. Там  никого  не  было.  -
Полицейские сказали, что Джонни очень плох.
   - Господи помилуй.
   - Я отправился туда минут через пятнадцать-двадцать после  того,  как
все это произошло. Ты, наверное, знаешь этот перекресток...
   - Да-да, чертовски опасное место.
   Том покачал головой.
   - Если бы все это не было так ужасно, то можно было  бы  рассмеяться.
Как будто кто-то швырнул гранатой в прачку. Повсюду разбросаны  простыни
и полотенца из "Холидей Инн".  И  я  заметил,  что  некоторые  люди  уже
разворовывают их, вампиры гребаные, нет,  ну  до  чего  дошли,  поверить
трудно! А грузовик... Барт, со стороны водителя кабина вся всмятку, один
покореженный металл. Джонни выбросило оттуда.
   - Он в центральной?
   - Нет, в госпитале святой Марии. Джонни ведь католик, ты разве  этого
не знал?
   - Съездишь туда вместе со мной?
   - Пожалуй, нет. Рон развопился, что давление в  котле  падает.  -  Он
смущенно  пожал  плечами.  -  Ну,  ты  же  знаешь   Рона.   Шоу   должно
продолжаться.
   - Ладно.
   Он снова забрался в машину и поехал по направлению к госпиталю святой
Марии. Господи Иисусе Христе, и надо же было так случится, что пострадал
именно Джонни. Кроме него самого,  Джонни  был  единственным  человеком,
который работал в "Блу Риббон" еще в  1953  году  -  собственно  говоря,
Джонни поступил туда еще в 1946-ом. По дороге его терзала одна мысль. Он
знал из газет, что новый участок  784-й  автострады  должен  значительно
разгрузить опасный перекресток на улице Дикмен.
   На самом деле его звали совсем не Джонни. Его настоящее  имя  -  Кори
Эверетт Уокер. Он видел его на достаточном  количестве  путевых  листов,
чтобы прекрасно его  знать.  Но  даже  двадцать  лет  назад  все  вокруг
называли его Джонни. Его жена умерла во время туристического путешествия
по Вермонту в 1956 году. С тех  пор  он  жил  вместе  со  своим  братом,
водителем грузовика городской санитарной службы. В "Блу Риббон"  десятки
рабочих называли Рона у него за  спиной  длинноватой  кличкой  "Каменные
яйца", но Джонни был единственным, кто позволял называть его так в лицо,
и ему это сходило с рук.
   Он  подумал,  что  если  Джонни  умрет,  то  он  окажется   ветераном
прачечной, проработавшим в ней дольше  всех.  Надо  же,  продержался  до
двадцатой рекордной годовщины. Ну, разве не забавно, а, Фред?
   Фред так не думал.
   Брат Джонни сидел в комнате ожидания  приемного  отделения.  Это  был
высокий человек, похожий на Джонни,  с  ярким  цветом  лица,  в  рабочей
одежде оливкового цвета и черной холщовой  куртке.  Он  вертел  в  руках
оливковую шапочку и сосредоточенно смотрел в пол. Услышав звук шагов, он
поднял на него глаза.
   - Вы из прачечной? - спросил он.
   - Да, а вы... - Он не ожидал, что имя всплывет у него  в  памяти,  но
тем не менее это произошло. - Вас зовут Арни, верно?
   - Да, Арни Уокер. - Он медленно покачал головой. - Не  знаю,  чего  и
ожидать, мистер?..
   - Доуз.
   - Просто не знаю, мистер Доуз. Я видел его,  когда  его  осматривали.
Такое чувство, что его здорово помяло. Он  уже  не  мальчишка.  Хреновое
положение, ничего не скажешь.
   - Мне очень жаль, - сказал он.
   - Перекресток этот паршивый. Тот парень ни  в  чем  не  виноват.  Его
машину просто повело по мокрому снегу. Я его ни в чем не виню.  Говорят,
он сломал себе нос, и все. Больше  ни  одной  царапины.  Странно  иногда
получается, верно?
   - Да.
   - Помню, как-то раз я вел большой грузовик в Хемингуэй,  это  было  в
самом начале шестидесятых, а ехал я по  Индианскому  шоссе...  Дверь  на
улицу открылась, и вошел священник. Он потопал ногами,  чтобы  стряхнуть
снег, а потом заторопился вдоль по коридору,  едва  ли  не  бегом.  Арни
Уокер увидел его, и глаза его расширились, а потом приняли  остекленелое
выражение, которое бывает у людей  во  время  сильного  шока.  Он  шумно
втянул воздух и попытался встать.  Он  положил  руку  Арни  на  плечо  и
удержал его.
   -  Господи!  -  закричал  Арни.  -  Вы  видели,  он   нес   с   собой
дарохранительницу? Он собирается свершить над  ним  последние  обряды...
Может быть, он уже мертв. Джонни... В комнате  ожидания  были  и  другие
люди: подросток со сломанной рукой, пожилая женщина, нога  которой  была
забинтована эластичным бинтом, мужчина с гигантской повязкой, намотанной
на большой палец. Они посмотрели на Арни, а потом стыдливо  уткнулись  в
свои журналы.
   - Давай, успокойся, - произнес он бессмысленно.
   - Пустите меня, - сказал Арни. - Я должен на него посмотреть.
   - Послушай...
   - Пустите меня! Он отпустил  его.  Арни  Уокер  завернул  за  угол  и
скрылся из виду, вслед за священником. Он остался сидеть на  пластиковом
стуле, размышляя, что же ему делать. Он посмотрел  на  пол,  затоптанный
грязными следами. Потом он посмотрел  на  пост  медсестры,  где  женщина
сидела у пульта. Потом он поглядел в окно и убедился  в  том,  что  снег
совсем перестал.
   Из  коридора,  оттуда,  где  были  расположены  палаты  для   осмотра
поступающих больных, донесся приглушенный, рыдающий крик.
   Все подняли глаза,  и  у  всех  на  лицах  появилось  одно  и  то  же
болезненное выражение.
   Раздался еще один крик, за которым последовал лающий горестный плач.
   Все вновь уставились в свои журналы.  Подросток  со  сломанной  рукой
громко сглотнул слюну, и этот звук прозвучал неожиданно отчетливо.
   Он поднялся и быстро вышел, не оглядываясь.
   В прачечной все рабочие окружили его, и Рон Стоун их не останавливал.
   - Я не знаю, - ответил он им. - Я так и не выяснил, жив  он  еще  или
уже умер. Вы все услышите сами. А я ничего не знаю.
   Он взбежал вверх по лестнице, ощущая внутри какую-то странную пустоту
и безразличие.
   - Мистер Доуз, вам что-нибудь удалось узнать о Джонни? -  спросила  у
него Филлис. Впервые он обратил внимание на то, что Филлис, несмотря  на
умело подкрашенные синькой волосы, выглядит сильно постаревшей.
   - Он очень плох, - сказал он. - Священник пришел, чтобы свершить  над
ним последние обряды.
   - О, Господи, какой кошмар! И надо же такому случиться  незадолго  до
Рождества.
   - Кто-нибудь ездил на место аварии, чтобы подобрать уцелевший груз?
   Она посмотрела на него с некоторым упреком.
   - Том послал туда Гарри Джонса. Он вернулся с грузом около пяти минут
назад.
   - Хорошо, - сказал он. Но ничего хорошего не было.  Все  было  просто
отвратительно.  Он  подумал  было  спуститься  в  мойку  и  засыпать   в
стиральные машины столько "Гексолита", чтобы можно было сжечь все  белье
- когда отжимка закончится и Поллак откроет машины, там  останутся  лишь
небольшие кучки серого пуха.  Вот  это  было  бы  действительно  хорошо.
Филлис что-то сказала, но он пропустил это мимо ушей.
   - Что? Я не расслышал, извините.
   - Я говорю: звонил мистер Орднер. Он просил, чтобы вы немедленно  ему
перезвонили, как только появитесь. А  еще  звонил  какой-то  человек  по
имени Гарольд Свиннертон. Говорил, что какие-то патроны уже поступили.
   - Гарольд? - переспросил он. Потом он  вспомнил.  "Оружейный  магазин
"Харви". Вот только Харви давно уже мертв, как  дверной  гвоздь.  -  Да,
хорошо.
   Он  прошел  в  свой  кабинет  и  закрыл  дверь.  Табличка  на   столе
по-прежнему сообщала:
   ПОДУМАЙ!
   Это может оказаться для тебя внове Он взял ее со  стола  и  бросил  в
корзину для бумаг.  Он  сел  за  стол,  достал  из  коробки  всю  свежую
корреспонденцию и отправил ее вслед за табличкой,  не  читая.  Потом  он
выдержал паузу и оглядел кабинет. Слева от  него  на  стене  висели  два
диплома в рамке - один из  колледжа,  другой  из  Прачечного  Института,
который он посещал летом шестьдесят девятого и семидесятого года. Позади
него  висела  большая  увеличенная  фотография,  на  которой  он  и  Рэй
Таркингтон пожимали друг другу руки на стоянке "Блу Риббон", только  что
заново заасфальтированной. Оба они улыбались. На заднем плане  виднелась
прачечная, три грузовика стояли  задом  к  грузовому  подъезду,  дымовая
труба все еще выглядела белой и очень чистой.
   Он занимал этот кабинет с шестьдесят седьмого года, в  течение  шести
лет. Стало быть, он вселился в него еще до Вудстока, еще до штата  Кент,
еще до прихода Никсона к власти. Годы его жизни миновали в этих  четырех
стенах. Миллионы вдохов и выдохов,  миллионы  биений  сердца.  Он  снова
огляделся вокруг, стараясь определить, чувствует ли он хоть что-нибудь.
   Он чувствовал легкую грусть. И больше ничего. Ровным счетом ничего.
   Он расчистил свой  письменный  стол,  вышвырнул  в  мусорную  корзину
личные бумаги и личные бухгалтерские книги. Он написал свое заявление об
увольнении  на  обратной  стороне  отпечатанного  на  машинке  листка  с
составом моющей смеси и положил его в один из конвертов, которые  обычно
использовались для переписки с клиентами.  Оставил  он  только  вещи  не
личного характера - скрепки,  клейкую  ленту,  толстую  чековую  книжку,
скрепленную резинкой пачку незаполненных путевых листов и тому подобное.
   Потом он встал со стула, снял со стены дипломы и тоже  швырнул  их  в
мусорную  корзину.  Стекло,  покрывавшее  диплом  Прачечного  Института,
разлетелось на кусочки. Прямоугольники на тех местах, где все  эти  годы
висели дипломы, были немного ярче, и это было все.
   Зазвонил телефон, и он поднял трубку, ожидая услышать на другом конце
голос Орднера. Но это оказался Рон Стоун. Он звонил снизу.
   - Барт?
   - Слушаю.
   - Джонни умер полчаса назад.  Похоже,  у  него  даже  не  было  шанса
выкарабкаться.
   - Мне ужасно жаль. Пожалуй, я отдам распоряжение о  конце  работы  на
сегодня.
   Рон вздохнул.
   - Да, пожалуй, так было бы  лучше  всего.  Но  ты  уверен,  что  наши
гребаные боссы тебе потом не накостыляют?
   - Я больше не работаю  на  гребаных  боссов.  Я  только  что  написал
заявление об увольнении. - Ну вот, все. Теперь это стало фактом.
   На том конце линии воцарилось мертвое молчание. Ему даже  был  слышен
отдаленный гул стиральных машин и шипение гладильного  пресса.  Каток  -
так они его называли, очевидно думая о том, что  случится  с  человеком,
если его затянет внутрь.
   - Я, наверно, тебя неправильно расслышал, - сказал, наконец,  Рон.  -
Мне показалось, что ты сказал...
   - Ты все правильно  расслышал,  Рон.  Я  ухожу.  Было  очень  приятно
работать с тобой, с Томом и даже с Винни, во всяком  случае,  когда  ему
удавалось держать язык за зубами. Но все кончилось.
   - Эй, послушай меня, Барт. Не принимай все это так близко к сердцу. Я
знаю, что этот  случай  произвел  на  тебя  угнетающее  впечатление,  ты
расстроился...
   - Это не из-за Джонни, - перебил он, сам не зная, правда это или нет.
   Может быть, если бы не этот случай,  он  еще  бы  сумел  собраться  и
сделать усилие, чтобы спасти  себя,  спасти  свою  благополучную  жизнь,
которая текла под защитным колпаком рутины в течение последних  двадцати
лет. Но когда священник быстро прошел мимо них по коридору, едва  ли  не
сбиваясь на бег, торопясь к тому месту,  где  лежал  умирающий  или  уже
умерший Джонни, и когда у Арни Уокера вырвался из глотки этот необычный,
хриплый, скулящий стон, он перестал бороться.  Это  похоже  на  то,  как
ведешь машину в гололед, и ее заносит, а ты все крутишь руль, и думаешь,
что еще можешь восстановить контроль, или убеждаешь себя, что думаешь, а
потом просто отпускаешь руль, закрываешь глаза и ждешь.
   - Это не из-за Джонни, - повторил он.
   - Хорошо, но... Послушай... Я  хочу  тебе  сказать...  -  Голос  Рона
звучал очень расстроенно.
   - Хорошо, Рон, спасибо тебе, я поговорю с тобой позже, -  сказал  он,
не зная, сдержит ли свое обещание или нет. - Пойди, выстави их  всех  за
дверь.
   - О'кей. О'кей, но... Он осторожно повесил трубку.
   Он вынул из ящика телефонную  книгу  и  просмотрел  графу  "Оружейные
магазины". Найдя то, что искал, он  набрал  номер  "Оружейного  магазина
Харви".
   - Алло, магазин Харви.
   - Это Бартон Доуз.
   - Ааа, отлично. Эти патроны поступили  вчера  поздно  вечером.  Я  же
говорил вам, что вы  получите  их  до  Рождества,  сколько  потребуется.
Двести штук.
   - Просто прекрасно. Послушайте, единственная  трудность  в  том,  что
сегодня днем я буду ужасно занят. Вы будете открыты сегодня вечером?
   - Да, мы открыты  до  девяти  часов  каждый  день  вплоть  до  самого
Рождества.
   - О'кей.  Попробую  заехать  к  вам  часиков  в  восемь.  А  если  не
получится, то завтра после полудня точно буду у вас.
   - Я вас жду. Послушайте, а вы выяснили, это Бока Рио или нет?
   - Бока что? - Ах да, как же он мог забыть, Бока  Рио  -  местность  в
Мексике, куда его двоюродный брат Ник Адаме вскоре отправится на  охоту.
- Бока Рио, точно. Да, мне кажется, так оно и есть.
   - Господи, как я ему завидую. Я там провел лучшие дни в моей жизни.
   - Хрупкая договоренность  о  прекращении  огня  пока  соблюдается,  -
проговорил он. Неожиданно в голове у него  возник  образ  головы  Джонни
Уокера, установленной на  каминной  полке  Стивена  Орднера,  прямо  над
электрическим бревном. И небольшая  полированная  бронзовая  табличка  с
надписью:
   ЧЕЛОВЕК СТИРАЮЩИЙ
   28-го ноября 1973 года
   Подбит на дикменском перекрестке
   - Простите-простите, что вы такое сказали? - недоуменно спросил Гарри
Свиннертон.
   - Я говорю, я ему тоже завидую, - сказал он  и  закрыл  глаза.  Волна
тошноты прокатилась по всему телу и подступила к горлу.
   Я схожу с ума, - подумал он. - Вот так вот и сходят с ума.
   - А, ну ладно. Тогда я вас жду.
   - Разумеется. Еще  раз  большое  спасибо,  мистер  Свиннертон,  и  до
свидания.
   Он повесил  трубку,  медленно  открыл  глаза  и  снова  оглядел  свой
осиротевший кабинет. Потом он протянул руку и нажал кнопку интеркома.
   - Филлис?
   - Да, мистер Доуз.
   - Джонни умер. Я отдал распоряжение закончить работу на сегодня.
   - Да, я видела, как люди уходят, и подумала, что Джонни  уже  нет.  -
Голос Филлис звучал так, словно она совсем недавно плакала.
   - Могу я вас попросить попробовать соединить меня с мистером Орднером
перед тем, как уйти.
   - Конечно.
   Он развернулся  на  своем  вращающемся  стуле  и  выглянул  из  окна.
Дорожный грейдер ярко-оранжевого цвета с грохотом проезжал  мимо,  звеня
цепями, которые были одеты на его огромные колеса. Это их вина,  Фредди.
Они виноваты во всем. Со мной было все в порядке,  пока  эти  ребята  из
городского совета не решили пустить мою Жизнь под откос.  Ведь  со  мной
было все в порядке, верно, Фредди? Эй! Фредди, ты где, отзовись? Фред?
   Фредди?
   Фред?
   Да где же ты, черт возьми?
   На столе у него зазвонил телефон, и он взял трубку. - Доуз слушает.
   - Ты сошел с ума, - ровным голосом проинформировал его Стив Орднер. -
Совсем рехнулся.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я имею в виду, что я лично позвонил мистеру Монохану этим  утром  в
девять  тридцать.  Люди  Тома  МакАна   подписали   сделку   о   покупке
уотерфордского завода в девять часов утра. Объясни ты  мне,  ради  Бога,
что вообще происходит, Бартон, так твою мать?!
   - Я думаю, нам лучше обсудить это при  личной  встрече,  с  глазу  на
глаз.
   - Я тоже так думаю. А  еще  я  думаю,  что  ты  понимаешь,  что  тебе
необходимо запастись большим  количеством  оправданий,  если  ты  хочешь
сохранить свою работу.
   - Кончай играть со мной в кошки-мышки, Стив. - Что?
   - Ты прекрасно знаешь, что у тебя  нет  никаких  намерений  оставлять
меня на работе даже  в  качестве  дворника.  Собственно  говоря,  я  уже
написал свое заявление об увольнении. Оно уже запечатано в конверте,  но
я могу процитировать его тебе по памяти. "Я ухожу".  Подписано:  "Бартон
Доуз". Ты меня понял?
   - Но почему? - Голос Орднера звучал так, словно его слова нанесли ему
физическую рану. Однако он не всхлипывал, как Арни Уокер. У него  вообще
были большие сомнения, что Стив  Орднер  когда-либо  всхлипывал  со  дня
своего одиннадцатого  дня  рождения.  Всхлипывание  -  это  удел  людей,
сделанных из куда более жидкого теста.
   - В два, - предложил он.
   - Хорошо, в два.
   - Пока, Стив. - Барт... Он повесил трубку и тупо оглядел стену. Через
некоторое время в кабинет  заглянула  Филлис.  Она  выглядела  уставшей,
расстроенной и изумленной, несмотря на свою  шикарную  прическу  Пожилой
Респектабельной Женщины. Вид ее босса, молчаливо сидящего  в  ободранном
кабинете, едва ли был способен улучшить состояние ее духа.
   - Мистер Доуз, мне идти? Я с радостью готова остаться, если только...
   - Нет, идите Филлис. Ступайте домой.
   Похоже,  в  ней  происходила  какая-то  внутренняя  борьба,   и   она
собиралась еще что-то сказать. Заметив это, он отвернулся и посмотрел  в
окно, чтобы избавить их обоих от этого тягостного замешательства.  Через
пару секунд дверь тихо щелкнула, почти неслышно.
   На нижнем этаже котел издал тонкий писк и стал остывать.  Со  стоянки
послышался шум заводящихся моторов. Он  просидел  в  пустом  кабинете  в
пустой прачечной до тех пор, пока не настало время ехать  на  встречу  с
Орднером. Он прощался.
   Кабинет Орднера был расположен в деловой части  города,  в  одном  из
новых  небоскребов,  которые,  учитывая   разразившийся   энергетический
кризис, могли скоро выйти из моды. Семьдесят этажей сплошного стекла, не
защищающего от  холода  зимой  и  от  жары  летом.  Корпорация  "Амроко"
занимала пятьдесят четвертый этаж.
   Он поставил свою машину на подземной стоянке, поднялся на  эскалаторе
в вестибюль, прошел через вращающуюся дверь и свернул направо к  лифтам.
Вместе с ним в лифте ехала чернокожая женщина с замысловатой африканской
прической. На ней был надет облегающий джемпер, а в  руках  она  держала
блокнот для стенографических записей.
   - Мне нравится ваша прическа, - неожиданно сказал  он,  сам  не  зная
зачем.
   Она холодно посмотрела на него и ничего не ответила. Ни одного слова.
   Приемная  Стивена  Орднера  была  обставлена  стульями   современного
дизайна  и  рыжеволосой  секретаршей,   восседавшей   под   репродукцией
"Подсолнухов" Ван Гога. На  полу  лежал  мохнатый  ковер  цвета  устриц.
Ненавязчивое освещение. Ненавязчивая музыка.
   Рыжеволосая улыбнулась ему. На ней был черный джемпер,  а  волосы  ее
были сзади схвачены золотой тесемкой.
   - Мистер Доуз?
   - Да.
   - Проходите, пожалуйста.
   Он открыл дверь и прошел в кабинет. Орднер что-то писал за  массивным
письменным столом. Позади него было  окно  во  всю  стену,  из  которого
открывался вид на западную часть  города.  Он  поднял  глаза  и  положил
ручку.
   - Привет, Барт, - сказал он спокойно.
   - Привет.
   - Садись.
   - Надеюсь, наш разговор не займет много времени?
   Орднер ответил ему пристальным взглядом.
   - Знаешь, я хотел дать тебе пощечину, - сказал он.  -  Ты  знаешь  об
этом? Все это время ходил по кабинету и  мечтал  о  том  моменте,  когда
влеплю тебе увесистую пощечину. Не ударить  тебя,  не  побить  тебя  мне
хотелось. А просто отвесить тебе смачную тяжелую оплеуху.
   - Я это знаю, - сказал он, и это действительно было правдой. Он  знал
об этом.
   - Я не думаю, что у тебя есть хоть малейшее представление о том,  что
ты натворил, - сказал Орднер. - Судя по всему,  к  тебе  подъехали  люди
Тома МакАна. Надеюсь, они заплатили тебе крупную  сумму.  Потому  что  я
лично предложил назначить тебя  вице-президентом  этой  корпорации.  Для
начала ты стал получать бы тридцать пять тысяч долларов в год.  Надеюсь,
они заплатили тебе больше.
   - Они не заплатили мне ни цента.
   - Это правда?
   - Да.
   - Тогда почему, Барт? Ради Бога, объясни мне, почему ты это сделал?
   - А почему ты считаешь, что я должен тебе это объяснять, Стив?  -  Он
взял предназначенный для него стул, стул для  просителей,  и  переставил
его на другую сторону массивного письменного стола.
   На мгновение Орднер был в замешательстве. Он помотал головой,  словно
боксер, получивший чувствительный, но не очень серьезный удар в нос.
   - Хотя бы потому, что ты  пока  еще  мой  подчиненный.  Этой  причины
хватит для начала?
   - Нет, не хватит.
   - Почему?
   - Стив, я был подчиненным и  у  Рэя  Таркингтона.  Он  был  настоящим
человеком. Ты можешь испытывать к нему антипатию, но  ты  не  можешь  не
признать, что он был настоящим. Иногда, когда с  ним  разговаривали,  он
портил воздух, или рыгал, или вытаскивал спичкой серу из ушной раковины.
У него бывали настоящие  проблемы.  И  иногда  я  бывал  одной  из  этих
проблем. Как-то раз, когда я ошибся  в  расчетах  с  одним  мотелем,  он
схватил меня за грудки и швырнул об стенку. Но  ты  на  него  не  похож,
Стив, ни капельки. "Блу Риббон" -  это  для  тебя  так,  игрушка,  люди,
которые работают там, - заводные человечки, вот кто они для тебя,  Стив.
Единственно, что тебя интересует - это твоя  карьера,  твое  собственное
продвижение наверх. Так что не надо мне тут петь песни о  начальниках  и
подчиненных. Не делай, пожалуйста, вид, будто ты засунул мне свой хрен в
рот, а я его откусил.
   Даже если лицо Орднера было всего лишь фасадом, за которым скрывались
его настоящие чувства, то на нем не появилось ни единой  трещины.  Черты
его продолжали выражать умеренную скорбь, не более того.
   - Ты действительно веришь в то, что говоришь? - спросил он.
   - Разумеется. "Блу Риббон"  волнует  тебя  постольку,  поскольку  она
влияет на твой статус в корпорации, и не  более  того.  Так  что  кончай
вешать мне лапшу на уши. Вот. -  Он  швырнул  конверт  с  заявлением  об
увольнении на полированную крышку стола.
   Орднер снова слегка покачал головой.
   - А как же насчет тех людей, которые из-за тебя попадут в беду, Барт?
Маленькие люди. Ты забыл о них, послал их к чертовой  матери,  а  теперь
любуешься самим собой. - Орднер словно смаковал эти слова. - Так как  же
эти маленькие люди, которые потеряют свою работу  из-за  того,  что  для
прачечной не найдется нового помещения, что с ними будет?
   Он резко засмеялся и сказал:
   - Ах ты  дешевый  сукин  сын.  Слишком  ты  высоко  взобрался,  чтобы
разглядеть, что происходит внизу.
   Щеки Орднера слегка порозовели.
   - Объясни, пожалуйста, свои слова, Барт, -  сказал  он  преувеличенно
вежливым тоном.
   - Да у каждого работника в прачечной - от Тома Гренджера  до  Поллака
из мойки - лежит в кармане страховка от безработицы. И  она  принадлежит
им. Они за нее платят. Регулярно. И они получат свои деньги. А если тебе
трудно с этим примириться, то думай об этом, как об издержках. Наподобие
ленча "У Бенджамина",  за  которым  ты  позволяешь  себе  выпить  четыре
коктейля.
   - Это велферовские деньги, и ты прекрасно об этом знаешь, - уязвленно
сказал Орднер.
   - Дешевый сукин сын, - повторил он. Руки Орднера  потянулись  одна  к
другой и сжались в  двойной  кулак.  Они  сплелись,  как  руки  ребенка,
которого  недавно  научили  читать  "Отче  наш..."  перед  сном.  -   Ты
переходишь границы дозволенного, Барт.
   - Нет, ничуть не бывало.  Ты  позвал  меня  сюда.  Ты  попросил  меня
объяснить. И что ты ожидал, что я тебе скажу?  Простите,  я  виноват,  я
облажался, я готов делом искупить свою вину? Я последний разгребай? Так,
что ли? Но я этого  не  могу  сказать.  Потому  что  я  не  чувствую  ни
малейшего раскаяния. А если я и разгребай, то это касается только Мэри и
меня, и она никогда об этом не узнает, а если и узнает,  то  никогда  не
сможет убедиться наверняка. Неужели ты собираешься сказать  мне,  что  я
причинил вред корпорации? Не думаю, однако, что даже такой  говнюк,  как
ты, способен  на  такую  чудовищную  ложь.  Когда  корпорация  достигает
определенного размера,  ей  уже  ничто  не  может  причинить  вред.  Она
становится своего рода стихийным бедствием. Когда дела идут хорошо,  она
получает огромную прибыль, а когда дела  катятся  ко  всем  чертям,  она
получает право платить меньше налогов. Уж тебе ли этого не знать.
   - А как насчет твоего  собственного  будущего?  Как  насчет  Мэри?  -
осторожно осведомился Орднер.
   - Не притворяйся, тебе до этого нет никакого дела. Это просто  рычаг,
который ты хочешь попробовать использовать против меня.  Ну  вот  ответь
мне, Стив, что бы с нами ни случилось, это что, причинит  тебе  какой-то
вред или боль? Приведет к снижению  твоей  зарплаты?  Или,  может  быть,
акции принесут тебе меньше дивидендов за этот год? Или  твой  пенсионный
фонд уменьшится?
   Орднер покачал головой.
   - Иди-ка ты домой, Барт. Ты просто не в себе.
   - Почему ты так решил? Потому что я заговорил о тебе, о твоей  жизни,
а не только о деньгах?
   - Ты переволновался, Барт.
   - Ты просто не знаешь, что делать, - сказал он,  вставая  и  упираясь
кулаками в полированную крышку стола. - Ты зол на меня, но ты не  знаешь
почему. Кто-то когда-то объяснил тебе, что  если  когда-нибудь  наступит
подобная ситуация, то ты должен будешь разозлиться. И ты разозлился.  Но
не знаешь почему.
   Орднер терпеливо повторил:
   - Ты переволновался.
   - Ты прав, черт тебя побери. А ты? Расскажи  мне  про  себя,  что  ты
чувствуешь?
   - Иди домой, Барт.
   - Нет, домой я не пойду, но я скоро уйду отсюда, а ведь это все,  что
тебе надо. Ответь мне только  на  один  вопрос.  Хоть  на  одну  секунду
перестань быть важным боссом,  человеком  из  корпорации  и  ответь  мне
искренне и чистосердечно: тебе есть до всего этого дело? Это хоть как-то
тебя волнует, затрагивает?
   Орднер посмотрел на него и выдержал паузу. Город простирался за  ним,
словно огромный сказочный замок с башнями, окутанный серым туманом.
   - Нет, - ответил он наконец.
   - Хорошо, - сказал он тихо.  Он  посмотрел  на  Орднера  взглядом,  в
котором не было ни злобы, ни враждебности. - Я сделал это не  для  того,
чтобы тебя подставить. Или подставить корпорацию.
   - Тогда почему? Давай играть по-честному: я ответил на твой вопрос, а
ты ответь на мой. Ты  мог  запросто  поставить  подпись  на  договоре  о
покупке уотерфордского завода. А там - пусть голова болит у  кого-нибудь
другого. Так почему же ты этого не сделал?
   - Я не могу тебе этого объяснить, - сказал он. -  Я  прислушивался  к
самому себе. Но люди говорят сами  с  собой  на  другом  языке,  и  если
попытаться облечь его в слова, то получается какое-то дерьмо собачье. Но
я абсолютно уверен, что поступил правильно.
   Орднер неотрывно буравил его взглядом.
   - А о Мэри ты подумал?
   Он молчал.
   - Иди домой, Барт, - сказал Орднер.
   - Чего ты хочешь, Стив?
   Орднер нетерпеливо помотал головой.
   - Наш  разговор  окончен,  Барт.  Если  ты  хочешь  почесать  языком,
отправляйся в бар и найди там себе какого-нибудь собутыльника.  Он  тебя
внимательно выслушает.
   - Чего тебе от меня надо?
   - Только одного: чтобы ты убрался отсюда и отправился домой.
   - Тогда чего тебе надо от жизни? Что тебя с ней связывает, отвечай!
   - Иди домой, Барт.
   - Отвечай мне! Чего ты хочешь? - Он настойчиво смотрел Орднеру  прямо
в глаза.
   - Я хочу того же, чего хотят все, - спокойно ответил  Орднер.  -  Иди
домой, Барт.
   Он вышел не оглядываясь.  Больше  в  этом  кабинете  он  ни  разу  не
побывал.
   Когда он добрался до "Подержанных автомобилей Мальоре", валил  густой
снег. Почти все встречные машины ехали  с  зажженными  фарами.  Дворники
ритмично поскрипывали, и подтаявший снег стекал по  трехслойному  стеклу
машины, словно чьи-то слезы.
   Он поставил машину на задворках и пошел  по  направлению  к  конторе.
Прежде чем войти, он изучил свое призрачное отражение в дверном стекле и
соскреб с губ облепившую их тонкую розовую пленку.  Встреча  с  Орднером
вывела его из себя куда больше, чем он мог предвидеть. Он купил в аптеке
пузырек "Пепто-Бисмола" и по дороге сюда опустошил его по  крайней  мере
наполовину. Вот такие дела, Фред,  теперь,  наверное,  неделю  срать  не
придется. Но Фредди не  было  дома.  Должно  быть,  отправился  навещать
родственников Монохана в окрестностях Бомбея.
   Женщина за арифмометром наградила его странной задумчивой  улыбкой  и
махнула в направлении кабинета.
   Мальоре был в одиночестве. Он читал  "Уолл-стрит  Джорнл".  Когда  он
вошел, Мальоре швырнул газету в корзину для бумаг,  и  она,  прошелестев
над столом, приземлилась в нее с глухим стуком.
   - Все это катится  к  чертовой  бабушке,  -  сказал  Мальоре,  словно
продолжая некий внутренний диалог, начатый некоторое время назад. -  Все
эти  брокеры,  торгующие  ценными  бумагами,  -  просто  старые  калоши.
Правильно Пол Харви говорит. Подаст ли президент в отставку? Подаст?  А,
может,  не  подаст?  Или  все-таки  подаст?  Обанкротится  ли  "Дженерал
Электрик" в связи с энергетическим кризисом? От  всего  этого  дерьма  у
меня задница начинает болеть.
   - Да, это точно, - сказал он,  толком  не  представляя  себе,  с  чем
именно он соглашается. Он чувствовал себя немного не в своей тарелке и к
тому же не совсем был уверен в том, что Мальоре помнит, кто он такой.  А
что он ему скажет?
   Я тот  самый  парень,  который  назвал  вас  вчера  моржовым  хреном,
помните? Сказать  по  правде,  не  самое  удачное  начало  для  делового
разговора.
   - Снег пошел сильнее, да?
   - Да.
   - Я терпеть не могу снег.  Мой  брат,  так  тот  вообще  отправляется
каждый год в Пуэрто-Рико первого ноября и остается там  до  пятнадцатого
апреля. Ему там принадлежат сорок процентов одного отеля.  Говорит,  что
должен присматривать, как работают его капиталовложения. Этакий  говнюк.
Да он за своей задницей не может  толком  присмотреть,  после  того  как
посрет, а тут придумал тоже - капиталовложения... Чего тебе надо?
   - Простите? - Он вздрогнул и почувствовал себя как-то неудобно.
   - Ты приехал ко мне, чтобы что-то у меня получить. Как я могу достать
тебе то, что ты хочешь, если я не знаю, что это такое?
   Он с удивлением обнаружил, что не может ответить на этот  откровенный
вопрос. Казалось, что у слова, обозначавшего  то,  в  чем  он  нуждался,
слишком много углов, чтобы он мог вытолкнуть его изо рта. Он вспомнил об
одной своей шалости, которую совершил еще ребенком, и улыбнулся уголками
рта.
   - Что там  такого  смешного?  -  заинтересовался  Мальоре.  -  Давай,
выкладывай.
   - Однажды, когда я был еще ребенком, я засунул йо-йо <Йо-йо - детская
игрушка, круглый диск на веревочке с пружиной внутри, русский эквивалент
- чертик на веревочке - прим. Перев.> себе в рот, - сказал он.
   - И это, по-твоему, смешно?
   - Нет, не это. Я потом не мог его  вынуть  -  вот  это  смешно.  Мама
отвела меня к доктору, и он вынул эту штуку. Он ущипнул меня за задницу,
а когда я разинул рот, чтобы  завопить,  он  просто  выхватил  ее  двумя
пальцами.
   - Лично я не собираюсь тебя щипать за задницу, -  сказал  Мальоре.  -
Что тебе нужно, Доуз?
   - Взрывчатые вещества, - сказал он.
   Мальоре внимательно посмотрел на него, потом закатил  глаза  и  хотел
было что-то сказать, но в последний момент передумал и задумчиво почесал
подбородок. - Взрывчатые вещества, стало быть, - сказал он наконец.
   - Да.
   - Я знал,  что  у  этого  парня  крыша  поехала,  -  сказал  Мальоре,
обращаясь к самому себе. - Когда ты ушел, я еще сказал Питу: вот парень,
который нарывается на несчастный случай, прямо-таки лезет на рожон.  Так
ему и сказал.
   Он ничего не ответил. Фраза  о  несчастном  случае  напомнила  ему  о
Джонни Уокере.
   - Ну ладно-ладно, хорошо, ответь мне только на один вопрос: для  чего
тебе нужны взрывчатые  вещества?  Ты  что,  хочешь  взорвать  египетскую
торговую выставку? Или положить взрывчатку в самолет? Или,  может  быть,
просто-напросто отправить в ад свою любимую тещу?
   - Я бы не стал тратить на тещу взрывчатку, - ответил он,  и  оба  они
засмеялись, но атмосфера продолжала оставаться напряженной.
   - Так в чем же дело? Кто тебе насолил?
   - Никто мне не насолил, - ответил он. - Если бы дело  было  только  в
этом, если бы я хотел кого-нибудь убить, я бы просто купил  пистолет,  и
все. - Тут он вспомнил, что он уже купил пистолет, и не только пистолет,
но  и  винтовку,  и  его  закормленный  "Пепто-Бисмолом"   живот   вновь
почувствовал себя неспокойно.
   - Так зачем же тебе взрывчатые вещества?
   - Я хочу взорвать дорогу.
   Мальоре  посмотрел  на  него  с  откровенным  недоверием.   Все   его
эмоциональные проявления отличались некоторой преувеличенностью,  словно
он приспособил свой характер к увеличительным свойствам своих  очков.  -
Итак, ты хочешь взорвать дорогу. Какую дорогу?
   - Она, вообще-то, еще не построена. -  Он  начал  получать  от  этого
разговора своего рода извращенное удовольствие.  Кроме  того,  это  ведь
оттягивало предстоящее ему неизбежное объяснение с Мэри.
   - Итак,  ты  хочешь  взорвать  дорогу,  которая,  вообще-то,  еще  не
построена. Боюсь, мистер, я тебя принял не за того, кто ты есть. У  тебя
не просто крыша поехала. Ты - самый обыкновенный природный псих.  Можешь
ты объяснить, чего ты, наконец, хочешь?
   Тщательно выбирая слова, он сказал:
   - По решению городского  совета  строится  дорога,  которую  называют
новым участком 784-й автострады. Когда она будет  закончена,  автострада
будет проходить прямо через город. По целому ряду причин, в которые я не
хочу вдаваться, - потому что не могу, - эта дорога уничтожила к чертовой
матери двадцать лет моей жизни. Это...
   - Потому что они собираются снести прачечную, в которой ты работаешь,
и дом, в котором ты живешь?
   - Откуда вы это знаете?
   - Я же тебе говорил, что я тебя проверю. Ты что, подумал, что я шучу?
Я даже знал, что ты потеряешь свою работу. Может быть, даже раньше  тебя
самого.
   - Нет, я знал об этом еще месяц назад, - машинально возразил он.
   - Ну хорошо, объясни мне, пожалуйста, как  конкретно  ты  собираешься
все это осуществить? Может быть, ты просто собираешься проехаться  вдоль
строительства, поджигая бикфордовы шнуры своей сигарой и швыряя из  окна
машины связки динамитных шашек?
   - Нет. Когда бывает праздник, они  оставляют  свои  машины  на  месте
работ. Я хочу их все подорвать. Кроме того, есть еще три новых эстакады.
Их я тоже хочу взорвать.
   Мальоре вылупился на него расширившимися от удивления глазами. Так он
смотрел на него  довольно  долгое  время.  Потом  он  откинул  голову  и
расхохотался. Живот его трясся, а пряжка его брючного ремня ходила вверх
и вниз, словно  щепка  на  поверхности  бурного  ручья.  Его  хохот  был
громким, искренним, сочным.  Он  хохотал  до  тех  пор,  пока  слезы  не
брызнули у него из глаз, и  тогда  он  вынул  откуда-то  из  внутреннего
кармана огромный носовой платок нелепого вида и вытер  их.  Он  стоял  и
смотрел, как Мальоре  смеется,  а  потом  вдруг  почувствовал  внезапную
уверенность в том, что этот толстый человек в очках с  сильными  линзами
обязательно добудет ему взрывчатые вещества. Он продолжал  наблюдать  за
Мальоре, улыбаясь одними уголками рта.  Он  не  возражал  против  смеха.
Сегодня смех звучал хорошо.
   - Ну, парень, ты - законченный псих, это уж точно, - выдавил из  себя
Мальоре, когда его хохот понемногу перешел в хихиканья и всхлипывания. -
Как жаль, что Пита здесь нет и  он  ничего  этого  не  слышал.  Ведь  он
никогда мне не поверит. Вчера ты назвал меня х-хи-хи-хреном моржовым,  а
с-с-сегодня...  С-с-с-сегодня...  -  И  он  вновь  зашелся   раскатистым
хохотом, то и дело утирая платком катящиеся по щекам крупные слезы.
   Когда его веселье снова поутихло, он спросил:
   - И как  вы  собираетесь  финансировать  это  маленькое  предприятие,
мистер Доуз? Теперь, когда вы лишились своей высокооплачиваемой работы?
   Интересно   он   это   сформулировал.   Когда   вы   лишились   своей
высокооплачиваемой работы. Эта фраза придала всему случившемуся  сегодня
ощутимую реальность. Он потерял работу. Все это не было сном.
   - В прошлом месяце я вернул в компанию страховой полис на мою жизнь и
получил за него деньги, - сказал он. - Я делал взносы за  десятитысячную
страховку в течение десяти лет. Получилось около трех тысяч долларов.  -
Неужели ты уже тогда все это планировал?
   - Нет, - сказал он честно. - Когда я получил деньги за  страховку,  я
еще толком не знал, зачем они мне понадобятся.
   - Стало быть, в те дни ты еще оставлял себе все пути  открытыми,  да?
Ты думал, что, может быть, лучше просто поджечь дорогу, или  расстрелять
ее из пулемета, или придушить ее, а может быть...
   - Нет. Я просто еще не знал, что я собираюсь сделать. Теперь я знаю.
   - Понятно. На мою помощь можешь не рассчитывать.
   - Что? - Он уставился  на  Мальоре,  искренне  пораженный.  Такого  в
сценарии не  было  предусмотрено.  Мальоре  должен  был  какое-то  время
помучить его расспросами, наподобие сурового, но справедливого  отца.  А
потом достать ему взрывчатку. Ну, может быть, еще произнести  ритуальную
фразу, что-нибудь наподобие:
   Если тебя поймают, я скажу, что ни разу тебя в глаза не видел.
   - Что вы сказали?
   - Я сказал нет. Н-Е-Т.  По-моему,  я  достаточно  ясно  выразил  свою
мысль. - Он подался вперед. Добродушные искорки  исчезли  из  его  глаз,
словно их никогда  там  и  не  было.  Теперь  они  казались  мертвыми  и
неожиданно маленькими, несмотря на  увеличительный  эффект  стекол.  Они
ничуть не были похожи на глаза развеселого неаполитанского Санта-Клауса,
готового принести тебе на Рождество  любой  подарок  -  чего  бы  ты  ни
пожелал.
   - Послушайте, - сказал он Мальоре. - Если меня поймают, я ни словом о
вас не обмолвлюсь. Даже имени вашего ни разу не упомяну.
   - Как же, поверил я тебе, держи карман шире!  Да  ты  расколешься  на
первом  же  допросе,  твой  адвокат  докажет  твою   невменяемость,   ты
отправишься в бесплатный санаторий с четырехразовой кормежкой и  цветным
телевизором, а мне приделают пожизненное. Ищи дурака.
   - Да нет, послушайте...
   - Нет, это ты меня послушай, - перебил  его  Мальоре.  -  Ты  забавен
только до определенного предела. А мы этот предел уже  миновали.  Раз  я
сказал нет, значит нет, и  никаких  гвоздей.  Никакого  оружия,  никакой
взрывчатки, никакого динамита, вообще ничего. Хочешь  узнать  почему?  Я
тебе объясню. Ты - недоделанный  психопат,  а  я  -  бизнесмен,  деловой
человек. Кто-то сказал тебе, что я могу "достать", чего только  душа  не
пожелает. И я действительно могу кое-что достать. И уже  достал,  причем
для огромного числа людей. Но и для себя я тоже кое-что достал. В  сорок
шестом году я получил два с половиной года за незаконное ношение оружия.
Оттрубил десять месяцев. В пятьдесят втором на  меня  пытались  повесить
обвинение в причастности к мафии, но я отвертелся. В пятьдесят пятом мне
шили уклонение от налогов, но и тут я отвертелся. В пятьдесят девятом на
меня повесили скупку краденого, и тут  мне  не  удалось  отвертеться.  Я
отсидел  восемнадцать  месяцев  в   Каслтоне,   зато   парень,   который
разоткровенничался перед присяжными, получил симпатичную уютную  могилку
полтора на два метра. С пятьдесят девятого меня арестовывали  три  раза,
причем дважды дело было прекращено за недостаточностью улик, а один  раз
присяжные были вынуждены признать меня невиновным. Им очень  хочется  до
меня добраться, потому что  если  вина  будет  доказана,  то  я  с  моим
послужным списком загремлю сразу на двадцать лет  без  права  досрочного
освобождения за хорошее поведение. А единственное, что от меня останется
через двадцать лет, это мои  почки,  которые  они  сдадут  на  попечение
какому-нибудь грязному ниггеру из велферовского приюта  в  Нортоне.  Для
тебя это что-то вроде игры. Опасная, сумасшедшая, но все равно  игра.  А
для меня это не игра, и  заруби  себе  это  на  носу.  Ты  думаешь,  что
говоришь правду, когда утверждаешь, что будешь держать язык  за  зубами.
Но ты лжешь. Нет-нет, не мне лжешь. Ты себе лжешь.  Так  что  мой  ответ
однозначный и окончательный: нет. - Он развел руками.  -  Если  бы  тебе
нужны были телки, Господи, да я б тебе подарил две  за  бесплатно  -  за
одно только представление, которое ты тут вчера закатил. Но в такие дела
я не вмешиваюсь, уволь.
   - Ладно, - сказал он. Живот вел себя хуже некуда. К горлу  подступала
тошнота.
   - Здесь чистое место, - сказал Мальоре, - и я знаю на  все  сто,  что
здесь чисто. Более того, я знаю, что ты чист, хотя  если  дальше  будешь
продолжать разгуливать с  такими  разговорами,  то  вряд  ли  останешься
чистым. Но я тебе все равно  кое-что  расскажу.  Около  двух  лет  назад
пришел ко мне один ниггер и заявил, что ему нужна взрывчатка. А взорвать
он собирался не какую-то там поганую дорогу, а, мать твою  за  ногу,  ни
больше ни меньше, как здание федерального суда, разорви его яйца.
   Не надо больше ничего рассказывать, - думал он. - Боюсь, меня  сейчас
стошнит. У него было такое чувство, будто желудок его наполнен  перьями,
и все они щекочут его изнутри.
   -  Я  достал  ему  взрывное  устройство,  -  сказал  Мальоре.  -   Мы
поторговались. Он поговорил со  своими  ребятами,  я  -  со  своими.  Он
заплатил деньги. Очень много денег. Я отдал ему устройство. Слава  богу,
парня и двух его дружков взяли еще до того, как они успели грохнуть  эту
штуку. Но ты знаешь, что интересно: я не потерял ни  одной  минуты  сна,
мучаясь мыслями, не сдадут ли они меня легавым, или прокурору штата, или
фэбээрешникам. И знаешь почему? Потому что я не мучался  этими  мыслями.
Этот парень был с  целой  сворой  чокнутых,  и  не  просто  чокнутых,  а
чокнутых ниггеров, а это самый тяжелый случай, доложу я  тебе.  А  свора
чокнутых - это совсем другое дело. Один такой психопат как ты -  ему  на
все наплевать. Он сгорает себе - как лампочка в прихожей. Но если  таких
психопатов тридцать и трое из них попались, то эти трое закрывают рот на
молнию, и никто от них не добьется ни единого словечка.
   - Ладно, - сказал он снова. Глаза давило и жгло.
   - Послушай, - сказал Мальоре уже немного поспокойнее. - Брось ты  это
дело. Все равно за три куска ты не купишь  того,  что  тебе  нужно.  Это
черный  рынок,  и  ничего  тут  не  поделаешь.  Чтобы  достать   столько
взрывчатки, надо потратить в три или четыре раза больше.
   Он ничего не отвечал. Уйти он не мог, пока Мальоре его  не  отпустит.
Все это было словно в каком-то кошмарном сне, но только это  было  не  в
кошмарном сне. Ему приходилось постоянно повторять самому себе,  что  он
не должен  позволять  себе  никаких  глупостей  в  присутствии  Мальоре.
Например, не должен щипать себя в надежде проснуться.
   - Доуз.
   - Что?
   - Все равно от этого не будет никакого толку. Разве ты сам  этого  не
понимаешь? Ты можешь взорвать человека, ты  можешь  взорвать  скалу,  ты
можешь уничтожить какое-нибудь прекрасное  произведение  искусства,  как
тот сумасшедший говнюк, который отправился с молотком крушить скульптуру
Микеланджело, чтоб у него хрен сгнил и отвалился! Но невозможно взорвать
здания, дороги и  тому  подобное.  Именно  этого  не  могут  понять  эти
чокнутые негритосы. Ну хорошо, взорвут они здание федерального суда, так
ведь власти построят еще два таких суда на этом месте!  Один  для  того,
чтобы заменить взорванный, а другой - для того,  чтобы  дрючить  задницу
каждому негритянскому козлу, который попадется им в лапы. Ну, будут  они
убивать полицейских. Так на место каждого  убитого  полицейского  наймут
шесть новых, и у каждого из них палец будет чесаться нажать на курок при
виде ниггера. Ты не можешь выиграть, Доуз. Будь  ты  черный  или  белый.
Если ты встанешь на пути этой дороги, они закопают тебя в землю вместе с
твоей работой и твоим домом.
   - Мне надо идти, - услышал он свой хриплый голос.
   - Да, ты неважно выглядишь.  Тебе  надо  вывести  всю  эту  дрянь  из
организма. Если хочешь, я тебе могу подыскать  старую  шлюху.  Старую  и
глупую. Если хочешь, можешь избить ее до полусмерти. Избавься  от  этого
яда. Ты мне вроде как немного понравился, и я  хочу...  Он  побежал.  Он
ринулся, не глядя вокруг, за дверь, через всю контору и  на  улицу,  под
снег. Там он остановился, дрожа и глотая ртом снежный  морозный  воздух.
Неожиданно им овладела уверенность, что сейчас Мальоре  выйдет  за  ним,
возьмет его за воротник, отведет его в контору и будет говорить с ним до
скончания века. И когда архангел Гавриил затрубит, возвещая конец света,
Одноглазый Салли все еще будет  терпеливо  объяснять  ему  непобедимость
всех государственных структур во  всем  мире  и  подкладывать  под  него
старую уродливую шлюху.
   Когда он добрался домой, величина снежного покрова достигла уже почти
шести дюймов. По дороге уже прошли снегоочистители, и чтобы  выехать  на
шоссе,  ему  пришлось  преодолеть  на  своей   "ЛТД"   целую   баррикаду
подмерзшего снега. Впрочем, "ЛТД" это не составило  особого  труда.  Это
была хорошая мощная машина.
   Весь дом был погружен в темноту. Он вошел в дверь и затопал ногами  о
коврик, стряхивая снег с ботинок. В доме стояла полная тишина. Даже Мерв
Гриффин не болтал со знаменитостями.
   - Мэри? - позвал он. - Ответа не было. - Мэри?  Несколько  секунд  он
тешил себя мыслью, что ее нет  дома,  но  вскоре  из  гостиной  до  него
донесся ее плач. Он снял пальто, повесил его на вешалку и убрал в  шкаф.
На дне шкафа под  вешалкой  стояла  небольшая  ванночка.  Ванночка  была
пуста. Мэри ставила ее туда каждую зиму, чтобы  туда  стекали  капли  от
тающего снега. Иногда он удивлялся: ну кому может быть дело до  каких-то
там капель в шкафу? Теперь ответ открылся ему во  всей  своей  простоте.
Мэри было дело. Вот кому.
   Он прошел в гостиную. Она сидела на диване  напротив  темного  экрана
телевизора и плакала. Она не  вытирала  слезы  платком.  Руки  безвольно
лежали по бокам. Она обычно всегда  старалась  скрыть  свои  слезы:  шла
наверх в свою спальню или, если слезы заставали ее  врасплох,  закрывала
лицо руками и  пряталась  в  носовой  платок.  Поэтому  сейчас  ее  лицо
показалось ему каким-то голым и даже  непристойным,  словно  лицо  чудом
оставшейся в  живых  жертвы  авиационной  катастрофы.  У  него  защемило
сердце.
   - Мэри, - сказал он мягко.
   Она продолжала плакать, не поднимая глаз. Он подошел и  сел  рядом  с
ней.
   - Мэри, - сказал он. - Все вовсе не так плохо, как кажется. Совсем не
так плохо. - Но сам он не был уверен в своих словах.
   - Это конец всего, - сказала она прерывающимся от слез  голосом.  Как
ни странно, но красота, которую она так никогда и  не  достигла  или  же
навсегда потеряла, в этот момент освещала ее лицо своим сиянием. В  этот
момент полной катастрофы она была прекрасна.
   - Кто тебе это сказал?
   - Да все мне сказали!  Все!  -  закричала  она.  Она  по-прежнему  не
смотрела на него, но рука ее дернулась в резком, стремительном  жесте  и
вновь упала на колени. - Том Гренджер  позвонил.  Потом  позвонила  жена
Рона Стоуна. Потом позвонил Винсент Мэйсон. Они все спрашивали меня, что
с тобой случилось. А я не знала! Я вообще не знала, что что-то  с  тобой
не так.
   - Мэри, - сказал он и попытался взять ее за руку. Она  отдернула  ее,
словно он был болен какой-то заразной болезнью.
   - Ты решил наказать меня? - спросила она, наконец-то подняв  на  него
глаза. - Я угадала? Ты действительно наказываешь меня?
   - Нет, - сказал он  поспешно.  -  Нет,  Мэри,  нет.  -  Ему  хотелось
заплакать, но он знал, что этого делать нельзя.  Это  было  бы  неверным
шагом.
   - За то, что я сначала родила мертвого ребенка, а  потом  ребенка,  с
рождения обреченного на смерть? Ты что, считаешь,  что  я  убила  твоего
сына?
   - Мэри, это был наш сын...
   - Он был твой! - истошно завопила она ему в лицо.
   - Не надо, Мэри. Не надо. - Он попытался обнять ее, но она вырвалась.
   - Не смей ко мне прикасаться.
   Они ошеломленно посмотрели друг на  друга,  словно  впервые  в  жизни
обнаружив, что мир вокруг уходит далеко  за  привычные  границы,  словно
открыв для себя огромные белые пятна на  какой-то  неведомой  внутренней
карте.
   - Мэри, я ничего не мог поделать с тем,  что  на  меня  нашло.  Прошу
тебя, поверь мне. - Это могла быть и ложь, но тем не менее он продолжил:
   - Что ж, возможно, это действительно как-то связано с Чарли. Я  делал
вещи, которых сам не понимал. Я... Я сдал свой страховой полис в октябре
и  получил  деньги.  И  это  было  первой  ласточкой,  первым   реальным
действием, но все это начало копиться у меня  в  мозгу  еще  задолго  до
этого. Но проще совершать действия, чем разговаривать о них.  Ты  можешь
это понять? Ты можешь попытаться это понять?
   - А что случится со мной, Бартон? У меня в  жизни  было  только  одно
занятие - быть твоей женой. Что же теперь случится со мной?
   - Я не знаю.
   - Ты меня как будто изнасиловал, - сказала она и снова захныкала.
   -  Мэри,  пожалуйста,  не  надо  больше.  Не  надо...   Прошу   тебя,
постарайся...
   - А когда ты все это делал, ты хоть раз подумал обо  мне?  Тебе  хоть
раз пришло в голову, что я от тебя завишу?  Он  ничего  не  мог  на  это
ответить. Ему показалось, будто он снова разговаривает с Мальоре. Словно
Мальоре умудрился обогнать его по дороге домой,  натянул  маску  Мэри  и
переоделся в ее одежду. Что теперь?  Может  быть,  ему  снова  предложат
старую шлюху?
   Она встала с дивана.
   - Я пойду наверх. Мне надо прилечь.
   - Мэри... - Она не прервала его, но он  обнаружил,  что  у  него  нет
слов, которые могли бы последовать за этим первым словом.
   Она вышла из комнаты, и он услышал ее  шаги  по  лестнице.  Потом  он
услышал скрип кровати, когда она ложилась. Потом  он  услышал,  как  она
снова заплакала. Потом он встал, включил телевизор и увеличил  громкость
настолько, чтобы не было слышно ее плача. На экране Мерв Гриффин  болтал
с очередной знаменитостью.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДЕКАБРЬ 

   О любовь моя, будем верны
   Друг другу! ибо мир, который
   Раскинулся перед нами словно страна снов,
   Такая разнообразная, такая прекрасная и такая новая,
   На самом деле не несет в себе ни радости, ни любви, ни света,
   Ни уверенности, ни мира, ни исцеления боли;
   И мы стоим здесь, в погруженной во тьму долине,
   Со всех сторон окруженные смятенными армиями борьбы и полета,
   Где неведомые полчища сошлись в ночи.
   Мэтью Арнольд
   "Дуврское побережье"

5 декабря, 1973

   Он пил свой личный коктейль, смесь ликера "Южное  утешение"  и  виски
"Севен-Ап", и смотрел телевизионную постановку,  название  которой  было
ему неизвестно.  Главный  герой  постановки  был  то  ли  полицейским  в
гражданской одежде, то ли частным детективом, и какой-то  парень  только
что крепко двинул его по голове. Это  навело  полицейского  в  гражданке
(или частного детектива) на мысль о том, что он близок к какой-то важной
догадке. Но прежде чем он успел сообщить зрителям,  в  чем  эта  догадка
заключается,  началась  реклама  подливочного  концентрата.  Парень   из
рекламы утверждал, что если смешать  подливочный  концентрат  с  обычной
теплой водой, то получится превосходная подливка. Он спросил у зрителей,
не похоже ли это на  соус,  который  получается  при  тушении  настоящей
говядины. По мнению Бартона Джорджа Доуза, это было больше всего  похоже
на жидкий понос, которым кто-то испражнился  в  красную  собачью  миску.
Снова  началась  постановка.  Частный  детектив   (или   полицейский   в
гражданке) расспрашивал чернокожего бармена, на которого в  полиции  уже
было заведено досье. Бармен сказал: а пошел ты. Бармен сказал: отвали  и
не мешай работать. Бармен сказал: нечего тут ошиваться. Он был уверен  в
своей полной безнаказанности, но Бартон Джордж  Доуз  не  без  оснований
считал,  что  частный  полицейский  (или  детектив  в  гражданке)  давно
подцепил этого бармена на крючок.
   Он был абсолютно пьян. Он смотрел телевизор в одних трусах  -  больше
на нем ничего не было. В доме было очень жарко.  Он  поставил  регулятор
отопления на семьдесят восемь градусов и не менял его  положение  с  тех
пор, как ушла Мэри. Какой еще там энергетический кризис? Имел я  тебя  в
задницу, мистер Никсон. А заодно и твою лошадку, на которой ты въехал  в
Белый дом. Имел я полицию, налоговую инспекцию, дорожную службу  и  всех
прочих засранцев. Сегодня на автостраде он разогнался до семидесяти миль
в час и показывал упруго поднятый  палец  водителям,  которые  сигналили
ему,  чтобы  он  сбавил  газ.  Личный  советник  президента   по   сфере
потребления,  какая-то  баба,   выглядевшая   так,   словно   она   была
девочкой-звездой в тридцатые годы, но потом неумолимое время  превратило
ее в политического гермафродита, выступала два вечера назад в  программе
о коммунальных службах и рассказывала о способах (!), которыми  вы  и  я
(!!) можем сэкономить электричество в доме  (!!!).  Звали  ее  Вирджиния
Кнауэр, и она была большим экспертом по способам, которыми вы и я  можем
сэкономить энергию, и очень долго распространялась на эту  тему,  потому
что энергетический кризис - это  большая  гадость,  и  все  мы  от  него
страдаем. Когда программа кончилась, он отправился на  кухню  и  включил
электрический миксер. Миссис Кнауэр объяснила, что миксеры находятся  на
втором месте  по  потреблению  электроэнергии  среди  небольших  бытовых
электроприборов. Он оставил миксер включенным на всю ночь,  а  когда  он
поднялся на следующее утро - это было  вчера,  -  то  обнаружилось,  что
миксер перегорел. Больше  же  всего  потребляют  энергии,  как  сообщила
миссис Кнауэр, маленькие электрические  обогреватели.  У  него  не  было
маленького электрического обогревателя, но он некоторое время  обдумывал
мысль о том, чтобы купить себе парочку и держать их включенными  день  и
ночь до тех пор,  пока  они  не  перегорят.  Вполне  возможно,  если  он
напьется до потери сознания, то и сам сгорит вместе с  обогревателями  и
со всем домом.
   Это было бы концом всего этого унизительного самопотакания.
   Он приготовил себе еще один коктейль и принялся размышлять  о  старых
телевизионных программах, которые показывали еще в те дни,  когда  он  и
Мэри еще совсем недавно поженились, и  о  напольной  модели  "АрСиЭй"  -
самом обычном напольном черно-белом телевизоре - еще можно  было  только
мечтать. Была тогда "Программа Джека Бенни", а еще шоу "Амос и  Энди"  -
эти шустрые, забавные негры-джазисты. А еще был "Невод", та самая первая
версия "Невода", в которой партнером Джо Фрайди был Бен Александер, а не
этот новый  парень,  Гарри  как  его  там  бишь.  Еще  был  "Патруль  на
автостраде"  с  Бродериком  Кроуфордом,  который  орал   "десять-четыре"
*Десять-четыре - на жаргоне радиолюбителей это означает о'кей, хорошо  -
прим. Перев.* в свой громкоговоритель, и все раскатывали на  полицейских
бьюиках, у которых по бокам были  даже  специальные  бойницы  для  того,
чтобы вести огонь.
   "Самое лучшее шоу". "Твой хит-парад" с Джизель МакКензи,  распевающей
что-нибудь вроде "Зеленой двери"  или  "Незнакомца  в  раю".  Рок-н-ролл
положил всему этому конец - раз и навсегда. А  как  насчет  телеигр,  ты
только вспомни! "Тили-тили-тесто" и "Двадцать одно"  каждый  понедельник
по вечерам с Джеком Барри в роли ведущего. Люди заходили в изолированные
кабинки,  надевали  наушники  наподобие  тех,  которыми  пользуются   на
заседаниях ООН, и  выслушивали  самые  невероятные  вопросы,  по  поводу
которых их уже  успели  кратко  проинструктировать.  "Шестьдесят  четыре
тысячи  долларов  за  один  вопрос"  с  Хэлом   Марчем.   Соревнующиеся,
пошатываясь,  уходили  со   сцены   о   огромными   охапками   различных
справочников. Потом еще "Дотто" с ведущим  Джеком  Нарцем.  И  субботние
утренние программы вроде "Анны Оукли", которая постоянно спасала  своего
маленького братика Тэга из каких-то кошмарных переделок.  Он  все  время
подозревал,   что   этот   мальчишка   на   самом   деле   является   ее
незаконнорожденным сыном. Еще был "Рин-Тин-Тин",  который  контролировал
территорию в окрестностях форта Апачи. И "Сержант Престон", которому был
вверен  весь  Юкон  -  и   пришлось   же   ему   помотаться   туда-сюда.
"Странствующий Всадник" с Джоком  Мэхони.  "Дикий  Билл  Хикок"  с  Гаем
Мэдисоном и Энди Девином в роли Джинглей. Мэри частенько говорила Барту,
что если бы люди знали, что он смотрит всю эту ерунду, то они  сочли  бы
его слабоумным. Ну честное слово, человек, в твоем-то возрасте, и  такой
позор! А он всегда отвечал ей, что хочет быть  в  состоянии  вступить  в
разговор со своими детьми, вот только детей не было - можно считать, что
не было. Первый оказался  всего  лишь  небольшим  куском  мертвого  мяса
который не успел издать ни одного крика, а вторым был Чарли,  о  котором
лучше сейчас не вспоминать. Я буду видеть тебя в своих снах, Чарли. Едва
ли не каждую ночь он и его сын встречались в том или  ином  сне.  Бартон
Джордж Доуз и Чарльз Фредерик Доуз, воссоединенные с  помощью  волшебной
силы  подсознания.  Вот  мы  и  приехали,  ребята,  нас  ждет  последний
фантастический аттракцион Диснейленда - путешествие в Страну  Жалости  к
Самому Себе, где вы имеете возможность прокатиться на гондоле  вдоль  по
каналу Слез, посетить музей Старых  Фотографий  и  совершить  поездку  в
восхитительном Ностальгимобиле, с Фредом МакМюрреем за рулем.  Последним
пунктом  вашего  путешествия  станет  удивительно  точная  копия   улицы
Крестоллин, Запад. Вот она, здесь, в гигантской  бутылке  из-под  ликера
"Южное Утешение". Здесь она будет храниться вечно.  Загляните-ка  вот  в
это окно - секундочку, сынок, сейчас  я  тебя  приподниму.  Это  Джордж,
совсем как живой,  он  сидит  в  своей  полосатой  рубашке  с  короткими
рукавами перед цветным телевизором "Зенит", пьет свой любимый коктейль и
плачет. Плачет? Ну, конечно, он плачет, а что в этом удивительного?  Что
еще прикажете делать человеку в Стране Жалости к Самому Себе? Все  время
плачет, ни на секунду не останавливается,  никаких  сбоев  в  сложнейшем
механизме.  Сила  потока  слез  регулируется  командой  лучших  в   мире
специалистов-технологов, приглашенных к нам специально для этой цели. По
понедельникам они не особенно-то  стараются,  и  у  Барта  просто  глаза
слегка на мокром месте - дело в том, что посетителей в этот  день  почти
не бывает. А вот в остальные дни недели он рыдает в три ручья. В субботу
и воскресенье он просто истекает слезами, а по Рождествам мы даем  такой
поток  слез,  что  он  фактически  тонет  в  них.  Конечно,  трудно   не
согласиться с  тем,  что  в  его  внешнем  облике  есть  что-то  глубоко
отталкивающее, но тем не менее, нельзя забывать о том, что это  один  из
наиболее популярных обитателей Страны Жалости к Самому  Себе,  наряду  с
копией  Кинг-Конга,  установленной  на  вершине  Эмпайр  Стейт  Билдинг.
Посмотрите на него повнимательнее. Он... Он швырнул стакан в телевизор.
   Промахнулся он совсем чуть-чуть, буквально на несколько  сантиметров.
Стакан ударился о стену, упал на пол и разлетелся  вдребезги.  Некоторое
время он тупо созерцал осколки, а потом снова разразился рыданиями.
   Плача, он думал:
   Господи, да вы только посмотрите на меня, только посмотрите на  меня,
как я отвратителен! Я превратился в такую гребаную кучу жидкого  дерьма,
что просто не верится. Я испортил всю свою жизнь, я испортил  всю  жизнь
Мэри, а теперь сижу здесь и отпускаю шуточки по этому  поводу,  Господи,
Господи, Господи... Лишь проделав половину пути  к  телефону,  он  сумел
взять себя в руки и остановиться. Прошлым вечером, пьяный и плачущий, он
позвонил Мэри и умолял ее вернуться. Он умолял ее до тех пор,  пока  она
не начала плакать и не повесила трубку. Сейчас, вспоминая  об  этом,  он
скривился и усмехнулся, удивляясь своей глупости.
   Он отправился на кухню, взял совок и щетку  и  отправился  обратно  в
гостиную. Он выключил телевизор и смел стекло на совок. Потом  он  снова
пошел на кухню и высыпал осколки в мусорное ведро. Потом он  остановился
и задумался о том, что же делать дальше.
   Пчелиное гудение холодильника испугало его. И он отправился спать.  И
видеть сны.

6 декабря, 1973

   Было половина четвертого. На скорости семьдесят миль в час  он  несся
по  шоссе,  направляясь  домой.  День  был  ясный,  морозный  и   яркий,
температура была около тридцати по Фаренгейту. Каждый день, с того  дня,
как Мэри ушла от него, он отправлялся в долгое  путешествие  по  главной
магистрали  -  собственно  говоря,  это  превратилось   в   своеобразный
заменитель работы. Это его успокаивало. Когда  дорога,  с  обеих  сторон
ограниченная низким снежным валом, ложилась ему под колеса, в  душе  его
воцарялся мир и покой, без мыслей  и  без  чувств.  Иногда  он  подпевал
радиоприемнику -  хриплым,  завывающим  голосом.  Часто  во  время  этих
путешествий ему приходила в голову мысль, что ему надо просто продолжать
ехать дальше, позволить дороге вести  его  вперед  и  вперед,  время  от
времени пополняя запасы бензина по кредитной карточке. Он ехал бы на  юг
до тех пор, пока не кончились бы дороги, пока  не  кончилась  бы  земля.
Интересно, можно ли так доехать до  самого  кончика  Южной  Америки?  Он
этого не знал.
   Но он всегда возвращался. Он съезжал с магистрали,  ставил  машину  у
какого-нибудь  скромного  ресторанчика,  ел  гамбургеры  и   французскую
картошку, а потом отправлялся в обратный путь,  возвращаясь  в  город  к
закату или чуть-чуть попозже.
   Он всегда проезжал по улице  Стентон,  ставил  машину  на  стоянку  и
выбирался посмотреть, насколько за день продвинулся новый участок  784-й
автострады. Строительная компания соорудила  специальную  платформу  для
зевак, и в дневное время на ней всегда было полно народу. В основном это
были пожилые люди и посетители магазинов, у которых  выдалась  свободная
минутка. Они выстраивались вдоль перил, словно глиняные уточки  в  тире,
и, раскрыв рот, из  которого  вырывались  облачка  пара,  таращились  на
бульдозеры, грейдеры и на инженеров со  своими  астролябиями.  Он  бы  с
радостью их всех перестрелял.
   Но ночью, когда температура опускалась  ниже  тридцати  градусов,  от
заката оставалась лишь узенькая оранжевая полоска на  западе,  и  тысячи
звезд уже холодно и колюче посверкивали с небесного свода  над  головой,
он мог изучить продвижение дороги в полном одиночестве, не опасаясь, что
его кто-нибудь побеспокоит. Эти минуты, которые он проводил на смотровой
платформе, постепенно обрели для него какое-то важное значение. Он  даже
начал  подозревать,  что  неким  непостижимым  образом  проведенные   на
платформе минуты возвращают ему энергию и силы,  помогают  ему  хотя  бы
отчасти  сохранить  психическую  нормальность.  В  эти  минуты  -  перед
затяжным вечерним прыжком в алкогольное опьянение, перед рано или поздно
охватывавшим его желанием позвонить Мэри, перед тем, как он начинал свою
вечернюю экскурсию по Стране Жалости к Самому Себе -  он  был  полностью
самим собой и оценивал ситуацию с холодной,  всесокрушающей  трезвостью.
Он сжимал руками железную трубу и устремлял  взгляд  вниз,  на  площадку
строительных  работ,  пока  его  пальцы   не   становились   такими   же
бесчувственными, как и само железо, и уже невозможно  было  с  точностью
определить, где кончался его мир - мир  человеческих  существ  -  и  где
начинался мир бульдозеров, кранов и смотровых платформ. В  такие  минуты
уже не было необходимости лить слезы, присев на корточки  над  обломками
прошлого,  которыми  была  завалена  его  память.  В  такие  минуты   он
чувствовал,  как  его  внутреннее  "я"  тепло  пульсирует   в   холодном
безразличии  зимнего  вечера,  он  ощущал  себя   реально   существующим
человеком, возможно, по-прежнему обладающим цельностью.
   И вот, проносясь по главной магистрали со скоростью семьдесят миль  в
час, находясь в сорока милях от будок  для  сбора  пошлины  на  западной
заставе, на обочине сразу же после поста № 16 он увидел  чью-то  фигуру,
закутанную в бесформенное пальто, в черной вязаной шапочке.  В  руках  у
нее была табличка:
   В ЛАС-ВЕГАС А ИНАЧЕ ПРОВАЛИВАЙ К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ!
   Он резко надавил на  тормозную  педаль  и  почувствовал,  как  ремень
безопасности  чуть  не  перерезал  его   пополам.   Звук   визжащих   по
заснеженному асфальту шин - как в кино - приятно взбудоражил его  кровь.
Он  остановился  ярдов  через  двадцать  после  фигуры.  Неясный  силуэт
запихнул табличку под мышку и побежал к машине.  Неуловимые  особенности
движения подсказали ему, что это была девушка.


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4] [5]

Страница:  [2]