Посвящается Рассу и Флоренс Допп.

   Я из числа тех  самых  славных  малых,  которые  могут  достать  все.
Абсолютно все, хоть черта из преисподней. Такие ребята водятся  в  любой
федеральной тюрьме  Америки.  Хотите  -  импортные  сигареты,  хотите  -
бутылочку бренди, чтобы отметить выпускные  экзамены  сына  или  дочери,
день вашего рождения или Рождество..., а  может,  и  просто  выпить  без
особых причин.
   Я попал в Шоушенкскую тюрьму, когда мне только исполнилось  двадцать,
и я из очень  немногих  людей  в  нашей  маленькой  славной  семье,  кто
нисколько не сожалеет о содеянном. Я совершил убийство.  Застраховал  на
солидную сумму свою жену, которая была тремя годами старше меня, а потом
заблокировал тормоза на "Шевроле", который ее папенька преподнес  нам  в
подарок. Все было сработано довольно тщательно. Я. не рассчитал  только,
что  она  решит  остановиться  на  полпути,  чтобы  подвезти  соседку  с
малолетним сынишкой до Кастл Хилла. Тормоза отказали, и машина  полетела
с холма набирая скорость и  расталкивая  автобусы.  Очевидцы  утверждали
потом, что она неслась со скоростью не меньше восьмидесяти километров  в
час, когда, врезавшись в подножие монумента героям войны,  взорвалась  и
запылала, как факел.
   Я, конечно, не рассчитывал и на то, что меня могут поймать.  Но  это,
увы, произошло. И вот я здесь. В Мэне нет смертной  казни,  но  прокурор
округа сказал, что я  заслуживаю  трех  смертей,  и  приговорил  к  трем
пожизненным  заключениям.  Это  исключало  для  меня  любую  возможность
амнистии. Судья назвал совершенное мною "чудовищным, невиданным по своей
гнусности и отвратительности преступлением". Может, так оно  и  было  на
самом деле, но теперь все в прошлом. Вы  можете  пролистать  пожелтевшие
подшивки  газет  Касл  Рока,  где  мне  посвящены  большие  заголовки  и
фотографии на первой странице, но, ей-богу, все это  детские  забавы  по
сравнению с деяниями Гитлера и Муссолини и проказами ФБР.
   Искупил ли я свою вину, спросите вы? Реабилитировал  ли  себя?  Я  не
вполне знаю, что означают эти слова и  какое  искупление  может  быть  в
тюрьме или колонии.  Мне  кажется,  это  словно  политиканов.  Возможно,
какой-то смысл и был бы, если бы речь шла о том, что у  меня  есть  шанс
выйти на свободу. Но  это  будущее  -  одна  из  тех  вещей,  о  которых
заключенные не позволяют себе задумываться. Я был молодой, красивый и из
бедного квартала. Я подцепил смазливенькую и неглупую девчонку, жившую в
одном из роскошных особняков на Карбин Стрит. Ее папенька согласился  на
нашу женитьбу при условии, что я стану работать в  оптической  компании,
владельцем которой он является, и "пойду по его стопам". На  самом  деле
старикан хотел держать меня под контролем, как дикую тварь,  которая  не
достаточно приручена и может укусить хозяина. Все это  вызывало  у  меня
такую ненависть, что когда она скопилась, я совершил то, о чем теперь не
жалею. Хотя если бы у меня был шанс повторить все сначала,  возможно,  я
поступил  бы  иначе.  Но  я  не  уверен,   что   это   значит,   что   я
"реабилитировался" и "осознал свою вину".
   Ну да ладно, я хотел рассказать вовсе не о себе, а об одном  паре  по
имени Энди Дюфресн. Но прежде, чем я вам о нем расскажу, нужно объяснить
еще кое-что обо мне. Это не займет много времени. Как я уже  говорил,  я
тот человек, который может достать для вас все в Шоушенке на  протяжении
этих чертовых сорока лет. Это не означает  всяких  контрабандных  штучек
типа травки или просто экстра сигарет, хотя  эти  пункты,  как  правило,
возглавляют список заказываемых вещей. Но я достаю и тысячи  других  для
людей, которые проводят здесь время, и некоторые из их заказов не являют
собой ничего противозаконного. Они вполне легальные,  но  просто  трудно
осуществимы в  том  месте,  куда  отправляют  для  наказания.  Был  один
забавный тип, который изнасиловал маленькую девочку  и  показывал  себя,
свои мужские достоинства дюжинам остальных. Так вот, я достал  для  него
три кусочка  розового  мрамора  Вермонта.  И  он  сделал  три  маленькие
чудесные скульптурки:  младенец,  мальчик  лет  двенадцати  и  бородатый
молодой человек. Парень назвал свои произведения "Три возраста  Иисуса",
и теперь они украшают гостиную губернатора штата.
   А вот имя, которое вы должны были бы помнить хорошо, если вы жили  на
севере - Роберт Алан Коут. В тысяча девятьсот пятьдесят первом  году  он
попытался ограбить Первый Государственный Банк.  Его  затея  вылилась  в
кровавую бойню - в итоге шесть трупов. Два из них - члены банды,  три  -
посетители, а один - молодой коп, который засунул нос в помещение  банка
очень не вовремя и получил свою пулю.  У  Коута  была  коллекция  пенни.
Вообще-то говоря, они запретили ему держать коллекцию  в  тюрьме,  но  с
помощью матушки этого парня и одного славного малого,  который  работает
шофером и обслуживает нашу прачечную я смог ему помочь. И я сказал  ему:
"Боби, ты должен быть совсем чокнутым, чтобы держать коллекцию  монет  в
каменном мешке, забитом ворами и мошенниками". Он  взглянул  на  меня  и
улыбнулся, и сказал, что он знает, как хранить свое добро. "Все будет  в
сохранности, - сказал он, -уж за это можешь не беспокоиться". Так оно  и
вышло. Боби Коут умер в тысяча  девятьсот  шестьдесят  седьмом,  но  его
коллекция не была обнаружена тюремным начальством.
   Я доставал шоколад для народа на день Святого Валентина. Я  ухитрился
добывать молочные  коктейли,  которые  подают  в  "Мак  Дональдсе",  для
абсолютно чокнутого ирландца по имени Меллей. Я даже организовал  ночкой
показ фильмов "Огромная пасть" и "Дьявол  в  мисс  Джонс"  для  двадцати
мужиков, которые скинулись, чтобы заплатить за сеанс... хотя после этого
я отдыхал где-то с неделю в одиночке. Ну  да  ладно,  не  беда.  Кто  не
рискует, тот не пьет шампанское. Я доставал политические книги и книги
   О  сексе,  и  неоднократно  пожизненно   заключенные   и   отбывающие
длительный срок умоляли добыть трусики своей жены или  подружки...  и  я
полагаю, вы  догадываетесь,  что  эти  парни  делали  долгими  тюремными
ночами, когда время тянется бесконечно медленно. Я не делаю все  это  за
"спасибо", а иногда цена довольно высока. Но я не стал  бы  стараться  и
только ради денег,  -  что  значат  деньги  здесь?  Я  не  смогу  купить
"Кадиллак" или слетать на Ямайку. Пожалуй, я оказываю все эти услуги для
того же, для чего хороший мясник всегда присылает вам самбе свежее мясо:
я заработал себе репутацию и хочу ее поддерживать. Я не занимаюсь только
двумя вещами:  оружием  и  сильными  наркотиками.  Я  не  хочу  помогать
кому-либо убивать себя или ближнего своего. Достаточно с  меня  убийств,
сыт по горло.
   Да, я человек дела. И когда Энди Дюфренс подошел  ко  мне  в  1949  и
спросил, нельзя ли добыть ему Риту Хейворт, я ответил:  "Нет  проблем!".
Их правда не было.
   Когда Энди попал в Шоушенк в 1948, ему было 30 лет. Он был невысокий,
обаятельный человек с песочными волосами и маленькими  узкими  ладонями.
Он носил очки в золотой оправе. Ногти на его руках всегда были аккуратно
подпилены и безукоризненно чисты. Возможно, это покажется смешным, что я
помню о мужчине такие вещи. Но его ногти произвели на меня впечатление и
подняли Энди в моих глазах. Он всегда выглядел так, как  будто  был  при
галстуке и чуть ли не в смокинге. До тюрьмы он работал  вице-президентом
крупного банка в Портленде. Согласитесь, неплохая должность  для  такого
молодого  человека.  Особенно,  если  учесть,  насколько   консервативны
большинство банков... и умножьте этот консерватизм в десяток  раз,  если
вы находитесь в Новой Англии, где люди не склонны доверять  свои  деньги
человеку, если он не стар, не лыс, не готов завтра протянуть ноги.  Энди
получил срок за убийство своей жены и ее любовника.
   Кажется, я уже говорил, что в тюрьме каждый считает себя невинным.  И
все находящиеся здесь -  жертвы  обстоятельств,  чертовского  невезения,
некомпетентных  следователей,   бессердечных   прокуроров,   дубоголовых
полицейских и так  далее  и  тому  подобное.  Мне  кажется,  большинство
здешних людей - третий сорт, и самое большое их  "чертовское  невезение"
заключается в том, что их мама вовремя не сделала аборт.
   За мои долгие годы в Шоушенке  было  всего  лишь  человек  десять,  в
невинность которых я поверил. Энди Дюфресн был одним из них, хотя ему  я
поверил спустя годы с  момента  нашего  знакомства.  Если  бы  я  был  в
коллегии, слушавшей его дело в Портлендском суде в 1947, я вряд  ли  был
бы на стороне этого парня.
   История,  вообще-то  говоря,  довольно  банальная.  Наличествуют  все
необходимые элементы такого рода скандалов. Красивая девочка со  связями
в обществе, молодой спортсмен - оба мертвы - и многообещающий  бизнесмен
на скамье подсудимых. И грандиозный скандал в газетах,  которые  трещали
об этом  процессе  без  умолку.  И  открытое  судебное  разбирательство,
которое продолжалось довольно долго. Прокурор округа хотел обращаться  в
центральные  органы,  и  он  хотел,  чтобы  Джон  К.   Паблик   взглянул
повнимательней на это дело< Зрители начинали  собираться  около  четырех
утра, чтобы занять себе места в битком набитом зале. И это  несмотря  на
то, что столбик термометра опускался необыкновенно низко в те дни.  Даже
мороз не смог отпугнуть любопытствующих. Факты таковы: у Энди была жена,
Линда Коллинз Дюфресн. В июне 1947 года она захотела научиться играть  в
гольф клубе Фал Мауф Хилла. Она  действительно  брала  уроки  в  течении
четырех месяцев. Инструктором был тренер Фал Мауф Хилла  по  имени  Глен
Квентин. В августе 1947 Энди узнал, что Квентин и  его  жена  любовники.
Энди и Линда крупно поссорились 10 сентября 1947 года, и предметом ссоры
была ее неверность. Энди показал на суде, что жена  была  рада,  что  он
узнал правду: ей надоело хитрить и увиливать. Она говорила, что  ей  это
было более всего неприятно, и заявила Энди, что намерена  брать  развод.
На  что  он  ответил,  что  скорее  увидит  ее  в  преисподней,  чем  на
бракоразводном процессе. Она развернулась  и  уехала  проводить  ночь  с
Квентиным  в  бунгало,  которое  тот  снимал  неподалеку  от  клуба.  На
следующее утро пришедшая домработница нашла их мертвыми в постели.  И  в
каждом по четыре пули.
   Последний факт более, чем все остальные настраивал суд  против  Энди.
Окружной прокурор с невиданным вдохновением и дрожью в голосе  обыгрывал
эту тему в сдоем заключительном слове. Энди Дюфресн, вещал прокурор,  не
просто разгневанный муж, учиняющий расправу  над  неверной  женой.  Это,
говорил прокурор, если не простительно, то хотя бы понятно. Но мы  имеем
дело  с  безжалостным  чудовищем,  с  хладнокровным  убийцей.   Обратите
внимание, возвышал голос прокурор, четыре и четыре! Не шесть  выстрелов,
а  восемь!  Он  выпустил  всю  обойму,   потом   остановился,   спокойно
перезарядил пистолет, и снова выстрелил в каждого из  них.  Естественно,
эта  речь  стала  изюминкой  газетных   публикаций,   которые   пестрели
заголовками типа "Расчетливый  убийца",  "Восемь  выстрелов  в  невинную
парочку", и прочей подобной пошлятиной.
   Клерк из оружейного магазина  в  Левистоне  показал,  что  он  продал
шестизарядный пистолет тридцать восьмого калибра мистеру Дюфренсу за два
дня до убийства.  Бармен  из  клуба  в  своих  свидетельских  показаниях
сказал, что Энди пришел в бар  около  семи  часов  вечера  10  сентября,
заказал три виски без содовой, выпил все это в течении двадцати минут. И
когда расплачивался, сообщил бармену, что направляется к Глену Квентину,
и о дальнейшем можно будет прочитать в утренних газетах. Другой клерк из
магазина, находящегося в миле от дома Квентина  засвидетельствовал,  что
Дюфресн зашел к  нему  тем  вечером  в  четверть  девятого.  Он  заказал
сигареты, три бутылки пива и несколько салфеток. Судмедэксперт заключил,
что Квентин и Линда Дюфресн были убиты между двадцатью  тремя  ноль-ноль
10 сентября  и  двумя  ноль-ноль  одиннадцатого  сентября.  Следователь,
который занимался этим  делом,  обнаружил  на  повороте,  находящемся  в
семидесяти ярдах от бунгало вещественные  доказательства,  которые  были
представлены на суде: две пустые бутылки швейцарского пива с отпечатками
пальцев обвиняемого, около  двадцати  окурков  тех  самых  сигарет,  что
обвиняемый приобрел в магазине и отпечаток, отлитый в пластике,  шин  на
повороте, в точности  соответствующий  отпечатку  шин  на  "Плимуте"  47
модели обвиняемого.
   В спальне бунгало на софе были  найдены  четыре  салфетки.  Они  были
продырявлены пулями  и  испачканы  порохом.  Следователь  заключил,  что
убийца обмотал ствол оружия салфетками, чтобы приглушить звук выстрела.
   Энди  Дюфресн,  получив  слово,  рассказал  о  происшедшем  спокойно,
холодно, рассудительно. Он сказал, что начал слышать  кое-какие  сплетни
где-то  в  конце  июля.  В   начале   августа   он   был   так   измучен
неопределенностью ситуации, что решил устроить проверку.  Линда  однажды
вечером собралась якобы съездить в Портленд за покупками  после  занятия
гольфом. Энди преследовал ее  и  Квентина  до  бунгало  (которое  газеты
окрестили  "Любовным  гнездышком").  Он  припарковался  на  повороте   и
подождал, пока Квентин отвезет Линду до клуба,  где  она  оставила  свою
машину. "Вы  хотите  сказать,  что  преследовали  жену  на  вашем  новом
"Плимуте"?" - спросил прокурор.
   - Я поменялся машинами с другом на  вечер,  -  ответил  Энди,  и  эта
холодная запланированность  его  действий  только  усугубила  негативное
отношение к нему судей и присяжных.
   Вернув другу машину и забрав свою, Энди поехал домой. Линда,  лежа  в
кровати, читала книгу. Он спросил ее, как прошла поездка в Портленд. Она
ответила, что все было замечательно, но она не присмотрела  ничего,  что
стоило  бы  купить.  С  тех  пор  Энди  окончательно  уверился  в  своих
подозрениях. Он  рассказывал  все  это  совершенно  спокойно,  негромким
ровным голосом, который за все время его показаний ни разу не  пресекся,
не повысился, не сорвался.
   - Какое было ваше Психическое состояние после этого и  до  той  ночи,
когда была убита ваша жена? - спросил защитник.
   - Я был в глубокой депрессии, - холодно  ответил  Энди.  Все  так  же
монотонно и безэмоционально, как человек, зачитывающий меню в ресторане,
он поведал, что задумал самоубийство и зашел так далеко, что даже  купил
пистолет 8 сентября в Левинстоне.
   Затем защитник предложил рассказать присяжным,  что  произошло  после
того, как Линда  отправилась  на  встречу  с  Гленом  Квентином  в  ночь
убийства. Энди рассказал, и впечатление, которое он  произвел  на  жюри,
было наихудшим, какое только можно себе вообразить.
   Я знал его довольно близко на протяжении тридцати лет и могу сказать,
что  из  всех   встречавшихся   мне   людей   он   обладает   наибольшим
самообладанием. Если с ним все в порядке, то кое-какую информацию о себе
он выдает в час по чайной ложке. Но если с ним что-то не так, вам  этого
никогда не узнать. Если Энди когда-то и пережил "темную ночь души",  как
выражался какой-то писатель, он никогда никому этого  не  расскажет.  Он
относится  к  тому  типу  людей,  которые,  задумав   самоубийство,   не
устраивают прощальных истерик и не оставляют  трогательных  записок,  но
аккуратно приводят в порядок свои  бумаги,  оплачивают  счета,  а  затем
спокойно и твердо осуществляют задуманное. Это  хладнокровие  и  подвело
его на процессе. Лучше бы он проявил хоть  какие-либо  признаки  эмоций.
Если бы голос его сорвался, если бы он вдруг разрыдался или  даже  начал
бы орать на окружного прокурора - все одно было бы ему на пользу, и я не
сомневаюсь, что  он  был  бы  амнистирован,  например,  в  1954.  Но  он
рассказал свою историю как машина, как бесчувственный  автомат,  как  бы
говоря присяжным: "Вот моя правда. Принимать ее или нет  -  ваше  дело".
Они не приняли.
   Энди сказал, что он был пьян той ночью, что он был  в  той  или  иной
степени пьян с 24 августа, и что он был  человеком,  который  терял  над
собой контроль и уже не мог удержаться от рюмки.  Уже  в  это  присяжные
могли поверить с большим трудом. Перед  ними  стоял  молодой  человек  в
превосходном  шерстяном  костюме-тройке,   при   галстуке,   превосходно
владеющий собой, с холодным спокойным  взглядом.  И  очень  сложно  было
представить себе, что он напивается в стельку из-за мелкой интрижки  его
жены с провинциальным тренером. Я поверил в это  только  потому,  что  у
меня был шанс узнать Энди так, как эти шесть мужчин и шесть женщин знать
его не могли.
   Энди Дюфресн заказывал спиртное всего лишь четыре раза в год  за  все
время нашего знакомства. Он встречал меня на прогулочном дворе за неделю
до своего  дня  рождения,  а  потом  перед  Рождеством.  Всякий  раз  он
заказывал  бутылку  "Джек  Даниэль".  Он  покупал  это  так  же,  как  и
большинство заключенных, получающих гроши за свой рабский труд здесь.  С
1965 года расценки нашего труда подняли на двадцать пять  процентов,  но
они остались смехотворно низкими. Плата за мой  труд  составляла  десять
процентов от стоимости товара. Прибавьте это  к  цене  высоко  классного
виски типа "Блэк Джек", и вы получите представление о том, сколько часов
тяжкого труда в тюремной прачечной могут  обеспечить  четыре  бутылки  в
год.
   Утром 20 сентября в свой день рождения, Энди слегка выпил, а  вечером
после отбоя продолжил это  занятие.  На  следующее  утро  он  отдал  мне
остаток бутылки и сказал, чтобы я распределил спиртное между  своими.  И
другую бутылку, которую он пил на Рождество, и еще одну,  заказанную  на
Новый год, он вернул мне недопитыми с теми же инструкциями. Четыре  раза
в год - и это человек, который  прежде  напивался  безудержно,  которого
алкоголь втянул в эту скверную историю.  Достаточно  скверную,  скажу  я
вам.
   Энди сообщил присяжным, что в ночь с Юна II  сентября  был  настолько
пьян, что помнит происходившее с  ним  только  какими-то  отрывками.  Он
начал пить днем еще до того, как поссорился с Линдой.  После  того,  как
она пошла на встречу с  Квентином,  он  решил  помешать  ей.  По  дороге
заскочил в клуб, чтобы опрокинуть стопочку-другую.  Он  не  помнит,  что
говорил владельцу бара читать утренние газеты, да и вообще  разговаривал
с ним. Он помнит, как покупал пиво в магазине, но не салфетки. "И  зачем
бы мне нужны были салфетки?" - спросил Энди, и в  одной  из  газет  было
отмечено, что три леди из присяжных содрогнулись.
   Позже, гораздо позже, он излагал мне  свои  предположения  о  клерке,
который упоминал эти чертовы салфетки, и мне кажется, так  оно  и  было.
"Предположим, в соответствии с концепцией обвинителя, - говорил Энди  на
прогулочном дворе, - они пристали к атому парню, что продавал  пиво  мне
ночью со своими вопросами. С тех пор, как тот тип меня видел, прошло три
дня. Мое дело занимало первую полосу любой газеты, было у всех на слуху.
Они насели на беднягу, пять-шесть копов, плюс следователь, плюс помощник
прокурора. Память на редкость коварная штука, Рэд. Они  могли  начать  с
вопроса: "А не покупал ли обвиняемый у вас  салфеток?",  и  затем  гнуть
свою линию, не сворачивая.  Если  достаточное  количество  людей  хочет,
чтобы ты что-то вспомнил, то вспомнишь, что очень вероятно. И  есть  еще
одна вещь, которая сильно давит на сознание.  И  поэтому  я  думаю,  что
клерк легко убедил себя сам в истинности своих  слов.  Это  слава,  Рэд.
Представь, репортеры задают ему вопросы, фото во всех  газетах...  и,  в
довершение всего, его выступление в суде. Сдается мне, что он прошел  бы
- если действительно не прошел - детектор лжи, или поклялся  бы  -  если
действительно не поклялся - именем  своей  матери,  что  я  покупал  эти
салфетки. И все же... память настолько коварна.
   Я знаю одно: хотя мой адвокат и считал, что я выдумал половину  своей
истории,  эпизод   с   салфетками   он   опровергал,   не   задумываясь.
Действительно, здесь у них неувязка, согласись. Я был  пьян  в  стельку.
Слишком пьян, чтобы думать о том, как приглушить звук выстрела. Если  бы
я стрелял, я бы ни о чем уже не задумывался". Так говорил Энди.
   Он припарковался на повороте, пил  пиво,  курил  сигареты,  ждал.  Он
наблюдал зажженный свет в окнах бунгало Квентина.  Видал,  как  какой-то
огонек поднялся вверх по ступеням, затем проследовал вниз,  и  наступила
темнота. Энди говорил, что последующее он может только предполагать.
   - Мистер Дюфресн, не поднялись ли Вы потом по ступеням  дома  мистера
Квентина, чтобы убить его и Вашу жену? - спросил защитник.
   - Нет, этого не  было,  -  ответил  Энди.  Он  рассказал,  что  начал
трезветь где-то около полуночи. Затем почувствовал адскую головную  боль
и все прочие неприятные  симптомы  похмелья.  Он  решил  поехать  домой,
хорошо выспаться и обдумать все свои дела утром на свежую голову.
   - В то время, как я ехал домой, мне пришло в голову, что лучше  всего
было бы не мучиться и  спокойно  дать  жене  развод,  -  заключил  Энди.
Прокурор подскочил на месте.
   - Ну что ж. Вы выбрали неплохой путь развестись с женой, не  так  ли?
Вы  развелись  с  ней  при  помощи  револьвера  38  калибра,  прикрытого
салфетками, да? - Нет, сэр, этого не было, - спокойно ответил Энди. -  А
затем пристрелили ее любовника. -Нет, сэр.
   - Вы хотите сказать, что Квентин получил свою пулю первым?
   - Я хочу сказать, что я вовсе не стрелял ни в кого из  них.  Я  выпил
две бутылки пива и выкурил все те сигареты, что  подобрала  на  повороте
полиция. Затем поехал домой и лег спать.
   - Вы рассказывали присяжным, что с  24  августа  по  10  сентября  Вы
хотели покончить жизнь самоубийством? ~ Да, сэр.
   - И продвинулись так далеко, что купили револьвер. -Да.
   - Как Вы посмотрите, мистер Дюфресн, на то, что Вы  не  кажетесь  мне
сколько-нибудь суицидальным типом?
   - Ну что  ж,  -  ответил  Энди,  -а  Вы  не  кажетесь  мне  человеком
достаточно разумным и  проницательным.  Я  действительно  был  на  грани
самоубийства, а Ваше мнение на этот счет - дело Ваше.
   Легкий шум в зале. Перешептывание присяжных. - Вы взяли свой пистолет
с собой в ту сентябрьскую ночь? - Нет, ведь я же говорил...
   - Ах, да! - саркастически усмехнулся прокурор. - Вы выбросили  его  в
реку, не правда ли? В Роял Ривер. Днем 9 сентября.
   - Да, сэр.
   - За день до убийства. - Да, сэр. - Убедительно, не так ли?
   - Не знаю, убедительно или нет, сэр. Это правда, и все.
   - Кажется, Вы слышали показания лейтенанта Минчера?
   Минчер был главой группы, которая обследовала окрестность Роял  Ривер
около моста Понд Роуд, с которого Энди выбросил свой пистолет. Поиски на
дне реки не принесли никаких результатов. - Да, сэр. Я слышал.
   - Вы слышали, что они ничего не нашли, хотя занимались этим в течение
трех дней. И это звучит, кажется, тоже убедительно?
   - Возможно. Факт тот, что они действительно не отыскали  пистолет,  -
спокойно ответил Энди. - Но я хотел бы  заметить,  что  мост  Понд  Роуд
расположен очень близко от  места,  где  река  впадает  в  залив  Ярмут.
Течение довольно сильное. Оно могло вынести пистолет в залив.
   - И конечно же, нет никакой взаимосвязи  между  пулями,  вынутыми  из
окровавленных тел вашей жены и мистера Квентина,  и  вашим  револьвером.
Это так, мистер Дюфресн? - Да, сэр.
   - И это должно звучать убедительно? Здесь, как  писали  газеты,  Энди
позволил себе одну из немногих эмоциональных реакций, которые можно было
наблюдать за все  время  процесса.  Едва  уловимая  ироническая  усмешка
заиграла на его губах.
   - Поскольку я невиновен в  этом  преступлении,  сэр,  и  поскольку  я
сказал правду о том, что выбросил пистолет в реку за день  до  убийства,
мне кажется совершенно неудивительным, что он до сих пор не найден.
   Прокурор давил на  него  в  течении  двух  дней.  Он  снова  и  снова
перечитывал показания клерка о салфетках. Энди отвечал на это, что он не
помнит, как покупал их, но не может поклясться, что он их не покупал.
   Правда ли, что в начале 1947 года Энди и Линда Дюфресн застраховались
на крупную сумму? Да, это так. А правда ли тогда, что  Энди  должен  был
получить пятьдесят тысяч долларов после убийства жены? Правда.  В  таком
случае верно ли, что он пошел  к  дому  Квентина  с  целью  убить  обоих
любовников, и действительно убил их? Нет, это не верно. И что  же  он  в
этом случае думает о происшедшем, если  полиция  не  обнаружила  никаких
следов грабежа?
   - Я не могу этого  знать,  сэр,  -  отвечал  Энди.  Суд  удалился  на
совещание в час дня. Присяжные вернулись в три тридцать. Пристав сказал,
что они придут  раньше,  но  присяжные  задержались,  чтобы  насладиться
великолепным обедом за счет государства в ресторане Бентли. Они объявили
мистера Дюфресна виновным, и если бы в Майне была смертная  казнь,  Энди
покинул бы этот лучший из  миров  еще  до  того,  как  появились  первые
подснежники.
   Прокурор спрашивал Энди, что  он  думает  о  случившемся,  и  тот  не
ответил. На самом деле у него были соображения на этот  счет,  и  как-то
вечером в 1955 году я  их  услышал.  Ушло  семь  лет  на  то,  чтобы  от
шапочного знакомства мы перешли к более близким дружеским отношениям. Но
я не чувствовал себя достаточно близким к Энди человеком где-то до  1960
года или около того. И вообще, я был  единственным,  с  кем  он  был  на
короткой ноге. Мы оба были  долгосрочными  заключенными,  жили  в  одном
коридоре, хотя и на порядочном расстоянии друг от друга.
   - Что я об этом думаю?  -  Он  усмехнулся.  -  Я  думаю,  что  жуткое
невезение просто витало в воздухе  в  тот  день.  Что  такое  количество
неприятностей  в  такой  короткий   промежуток   времени   трудно   себе
представить. Несчастье просто кругами ходило у этого чертова домика. Это
был какой-нибудь прохожий,  незнакомец.  Возможно,  взломщик.  Возможно,
случайно оказавшийся там психопат. Маньяк. Он убил их, только и всего. И
вот я здесь.
   Все так просто. А он теперь обречен  провести  всю  свою  жизнь,  или
значительную ее часть, в Шоушенке, В ЭТОЙ чертовой дыре.  Выйти  отсюда,
когда в вашей карточке стоит пометка "убийство", довольно сложно. Сложно
и медленно, как каплям воды раздробить камень.  В  коллегии  сидит  семь
человек, на два больше, чем  в  остальных  тюрьмах,  и  каждый  из  этих
семерых имеет ледяной рассудок и каменное сердце. Вы  не  можете  купить
этих ребят, уболтать их, запугивать или взывать к состраданию. Здесь, за
этой стеной, деньги уже не имеют того значения, и все меняется.
   Был такой парень по имени Кендрикс, который солидно задолжал  мне,  и
выплачивал долг в течении четырех лет. Он работал  на  меня,  и  чем  он
более всего был мне полезен - это умением добывать информацию, к которой
я  сам  доступа  никогда  бы  не  получил.   Когда   занимаешься   такой
деятельность, как я, нужно держать ухо востро и быть в курсе всех дел.
   Кендрикс сказал мне, что коллегия  голосовала  за  освобождение  Энди
Дюфресна следующим образом. В 1957 - семь-ноль против него, шесть-один в
58, семь-ноль в 59 и  пять-два  в  60.  Не  знаю,  что  было  потом,  но
шестнадцатью годами позже он все еще находился в камере 14 пятого блока.
Тогда, в 1975, ему  было  пятьдесят  семь.  Возможно,  они  проявили  бы
великодушие и выпустили его где-нибудь в 1983. Они,  конечно,  поступают
очень гуманно даруя вам свободу, но вот что, послушайте. Я  знал  одного
парня, Шервуда Болтона, и он держал у себя в камере  голубя  с  1945  по
1953. Пока его не амнистировали, у него был этот голубь. Парень  не  был
большим любителем птиц, он просто жил с ним, привык к нему,  и  все.  Он
звал его Джек. Он выпустил Джека на свободу за  день  до  того,  как  по
решению коллегии был выпущен на свободу сам Болтон. Птичка выпорхнула из
его рук, только ее и видели. А  через  неделю  после  того,  как  Шервуд
Болтон покинул нашу счастливую маленькую семью, один  приятель  подозвал
меня к себе и повел в  западный  угол  прогулочного  двора,  где  обычно
прохаживался Шервуд. Там в пыли валялся маленький грязный комок  перьев,
в котором с трудом можно было различить застывший  трупик  голубя.  Друг
спросил:
   - Это Джек?
   Да, это был Джек. Бедная птичка погибла от голода. Я вспоминаю первый
раз, когда мы пересеклись с Энди. Этот день так хорошо сохранился в моей
памяти, что я могу воспроизвести все детали, словно это  было  вчера.  В
тот раз он не просил Риту Хейворт. Это было позже. Летом  1948  года  он
подошел ко мне совсем по другому вопросу.
   Большинство моих операций совершалось  на  прогулочном  дворе,  здесь
заключил я и эту сделку. Наш двор очень  большой,  гораздо  больше,  чем
дворы во многих других тюрьмах. Северная сторона его представляет  собой
стену с  вышкой  в  каждом  углу.  Охранники  с  биноклями,  превосходно
вооруженные,  сидят  на  вышках  и  осматривают  окрестности.  Здесь  же
расположены главные ворота. Хозяйственные ворота  для  перевозки  всяких
грузов расположены в южной стороне двора. Их  пять.  В  течение  рабочей
недели Шоушенк -  довольно  занятое  место:  туда-сюда  постоянно  снуют
посыльные,  у  ворот  сигналят  грузовые  машины.  Мы  имеем  на   своей
территории большую прачечную, обслуживающую всю тюрьму,  плюс  госпиталь
Китгери и приют Элиот. На  нашей  территории  расположен  также  крупный
гараж, где заключенные, исполняющие  обязанности  механиков,  следят  за
машинами охраны, тюремными машинами, государственными, муниципальными..,
и конечно, члены коллегии тоже не упускают случая воспользоваться нашими
услугами.
   Западная сторона двора -  каменная  стена  в  маленьких  зарешеченных
окнах. Пятый блок находится по другую сторону этой стены.  Администрация
и лазарет расположены  в  восточной  стороне.  Шоушенк  никогда  не  был
переполнен, как большинство тюрем, а в 1948 году он был занят едва ли на
две трети. Но в любое время на прогулочном дворе вы  можете  увидеть  от
восьмидесяти до сотни заключенных, играющих в футбол или бейсбол, просто
прохаживающихся, болтающих друг  с  другом,  обсуждающих  свои  дела.  В
воскресенье становится еще более людно, и все  это  напоминало  бы  даже
уик-энд за городом, если бы не славные ребята  на  вышках  и  отсутствие
женщин.
   Энди подошел ко мне  впервые  именно  в  воскресенье.  Я  только  что
закончил разговор с Элмором Эрмитажем, славным малым, который часто имел
дело со мной, и тут подошел Энди. Я, конечно, уже знал, кто он такой. Он
успел заработать себе репутацию сноба и хладнокровного  типа.  Я  слышал
даже такую фразу, что Энди  уверен,  что  его  дерьмо  пахнет  приятнее,
нежели дерьмо простого смертного. Говорили также,  что  ничего  хорошего
этому парню здесь не светит. Один из утверждавших это был Боге  Даймонд,
человек,  которому  лучше  не  попадаться  на  пути,  если  вы  дорожите
собственной шкурой. Про Энди уже сплетничали достаточно многие, но я  не
люблю прислушиваться к досужим россказням, пока сам не составил мнение о
человеке.
   - Добрый день, - произнес он, - Я Энди Дюфресн. Он протянул  руку,  я
пожал ее. Он не был похож на  человека,  который  станет  терять  время,
чтобы показаться общительнее. И действительно, мы сразу перешли к делу.
   - Я слышал, что вы тот человек, который может кое-что достать.
   Я согласился, что кое-что входит в возможности моей скромной персоны.
   - Как Вы это делаете? - На прямую спросил  Энди.  -  Временами  вещи,
кажется, сами идут ко мне в руки. Это сложно  объяснить.  Возможно,  все
дело в том, что я ирландец. Он слегка улыбнулся.
   - Я хочу, чтобы Вы достали мне геологический молоток.
   - Что это еще за штуковина, и зачем она Вам?  Энди  изумился  и  чуть
приподнял брови. - Разве мотивация  желания  заказчика  является  частью
Вашего бизнеса?
   Вот тут-то, я понял, почему его называют снобом, не удивительно,  что
человек, задающий такие  вопросы,  заслужит  соответствующую  репутацию.
Однако, мне показалось, что  в  его  словах  заключается  изрядная  доля
иронии, и я объяснил ситуацию.
   - Видите ли, если Вы хотите зубную щетку, я как-нибудь  обойдусь  без
знания  мотивов.  Просто  назову  цену.  Потому  что,  зубная  щетка  не
относится  к  вещам,  если  можно  так  выразиться,  летальным.   -   Вы
испытываете неприязнь к летальным вещам? -Да.
   Старый потрепанный бейсбольный  мяч  полетел  в  нашу  сторону.  Энди
развернулся и аккуратным движением кисти послал  мяч  в  точности  туда,
откуда он приближался.  Движение  было  великолепным,  точным,  быстрым,
необыкновенно изящным. Сам Френк Мелзон мог бы таким гордиться. Я видел,
что большинство людей, продолжая заниматься своими делами,  краем  глаза
наблюдали за нами. Возможно, на нас с  интересом  смотрели  и  ребята  с
вышек. В  каждой  тюрьме  есть  несколько  человек,  имеющих  наибольший
авторитет среди заключенных. Скажем, четыре или пять в маленькой тюрьме,
два-три десятка в большой. В Шоушенке я был одним из  них,  и  от  моего
мнения зависело очень много. То, что  я  скажу  об  Энди,  будет  играть
важнейшую роль в его дальнейшей судьбе. И он это знал, но  нисколько  не
заискивал передо мной. Я начинал уважать его за это.
   - Ну хорошо, я расскажу вам, что представляет собой  этот  молоток  и
почему я его хочу. Геологический молоток имеет примерно такие размеры. -
Энди развел руки, .и тут я обратил внимание, какие они у него ухоженные,
и  как  аккуратно  подпилены  и  вычищены  ногти.  -  Это  штука  слегка
напоминает кирку, с одного конца она острая с другого  чуть  плоская.  Я
люблю камни, поэтому делаю Вам такой заказ. -  Камни...  -  повторил  я.
Энди посмотрел на меня и усмехнулся. - Идите-ка сюда.
   Я последовал приглашению. Мы опустились на корточки, как дети.
   Энди набрал полную пригоршню дворовой пыли и начал растирать ее между
ладонями. Пыль и грязь взвилась облаком  вокруг  его  ухоженных  рук.  В
ладонях  остались  несколько  небольших  камешков,  парочка   блестящих,
остальные плоские и совершенно неинтересные на  вид.  Один  из  них  был
кварц, и он не производит впечатление, только пока Энди не  очистил  его
хорошенько. Теперь он сверкал, как стеклышко. Энди бросил камешек мне. Я
поймал его и назвал.
   - Конечно, кварц, - кивнул Энди, - и вот еще смотрите. Слюда. Сланец.
Гранит. Здесь были залежи известняка, ведь наш славный  дворик,  как  вы
могли заметить, вырезан в холме. Вот почему здесь можно найти все это. -
Он отшвырнул камешки и отряхнул  руки.  -  Я  большой  любитель  камней.
Точнее сказать... был таковым, пока не попал сюда, в той жизни. Но  хочу
и здесь, хоть в какой-то мере, заниматься своим увлечением. - Воскресные
экспедиции на прогулочный  двор?  Эта  идея,  конечно,  была  совершенно
идиотской. Однако, этот маленький кусочек кварца как-то странно затронул
мое сердце. Не могу даже объяснить почему. Никому раньше не приходило  в
голову заниматься здесь такими вещами. Этот камешек, возможно,  был  для
меня ниточкой, связывающей нас с внешним миром. Со свободой.
   - Лучше устраивать воскресные экспедиции  на  прогулочный  двор,  чем
вовсе обходиться без них. - сказал Энди.
   - Однако могу ли я быть уверен, что этот молоточек не опустится  рано
или поздно на чью-нибудь голову? - Здесь у  меня  нет  врагов.  -  Мягко
сказал Энди. - Нет? - Я улыбнулся -  Подождите  немного.  -  Если  будут
какие-нибудь эксцессы, я улажу все и
   Без молотка. - Возможно, Вы хотите устроить побег? Раздробить
   Стену? Если это так...
   Он рассмеялся. Когда через три недели я увидел этот молоток, я понял,
почему.
   - Полагаю, Вы в курсе, что если кто-нибудь увидит этот  молоток,  его
отберут. Если у вас в руках  обнаружат  чайную  ложку,  будьте  уверены,
отберут и ее. И что же вы намерены делать, сидеть здесь посреди двора  и
стучать по
   Камешкам? - О, поверьте, я вовсе не это намерен делать. Я
   Придумаю кое-что получше. 269
   Я кивнул. В конце концов,  меня  действительно  это  не  касается.  Я
достаю заказчику товар, а что случается йотом, меня волновать не должно.
   - Сколько может стоить такая  штуковина?  -  поинтересовался  я.  Мне
начинал нравиться  его  стиль  общения  -  прохладный,  спокойный,  чуть
ироничный. Если бы вы провели в этой чертовой дыре столько лет,  сколько
я, вы бы поняли, как можно  устать  от  этих  шумных  ребят  с  лужеными
глотками, вечным стремлением качать свои права и  широким  ассортиментом
бранных слов, среди которых попадаются хорошо  если  десяток  цензурных.
Да, пожалуй, Энди понравился мне сразу.
   - Восемь долларов. - ответил он. - Но я понимаю, что  Вы  занимаетесь
своим бизнесом не в убыток себе.
   - Обычно я беру цену товара плюс десять процентов накидываю для себя.
Но когда речь идет о такого рода  вещах,  которые  если  и  не  являются
опасными,  то  могут  показаться  таковыми   тюремному   начальству,   я
увеличиваю цену. В конце концов, мне самому приходиться давать  кое-кому
на лапу, чтобы заставить вращаться все винтики и колесики... Скажем так:
десять долларов.
   - Договорились.
   Я взглянул на него с интересом, слегка улыбнувшись.
   - И у Вас они имеются?
   - Да, - пожал плечами Энди.
   Спустя довольно долгое время я узнал, что  он  имел  гораздо  больше.
Порядка пяти  сотен  долларов.  Он  пронес  их  с  собой.  Конечно,  при
поступлении в тюрьму вы подвергаетесь тщательной проверке, и эти ребята,
будьте спокойны, отберут у  вас  все,  что  им  удастся  обнаружить.  Но
человек опытный, или, как в случае с Энди, просто сообразительный  может
обвести всех этих славных малых вокруг пальца, есть тысяча способов  это
сделать.
   - Вот и прекрасно, - сказал я, - и еще, надеюсь. Вы знаете, что нужно
делать в случае, если Вас поймают.
   - Надеюсь, знаю, - отвечал Энди, и по легкому изменению выражения его
серых глаз я понял, что он знает, о чем я намерен  толковать.  Это  было
едва заметное изменение, просто взгляд чуть засветился тонкой иронией.
   - Если Вас  поймают,  нужно  говорить,  что  Вы  нашли  Ваш  молоток.
Окажетесь в одиночке на две, три недели... и,  конечно,  потеряете  свою
игрушку и получите отметку в карточку. Мое имя называть ни в коем случае
нельзя. Нашли и все, ни больше ни меньше. Если же вы меня  выдадите,  мы
никогда больше не будем иметь дел. Никаких: я не стану доставать для Вас
ни бутылку виски, ни шоколадку к празднику. Кроме того, я попрошу  своих
ребят объяснить Вам вкратце правила поведения. Я  не  сторонник  жестких
мер, поймите правильно, мне приходиться  как-то  защищаться,  иначе  мой
бизнес ни чем хорошем не закончится. По-моему, это  вполне  естественное
желание.
   - Да, согласен. Можете не беспокоиться.
   - Не в моих правилах беспокоиться о чем-либо. Это  было  бы  глупо  и
смешно в таком месте, как здесь. .
   Он кивнул на прощанье и пошел своей дорогой. Тремя днями позже, когда
в прачечной был перерыв на обед, он  прошел  мимо  меня,  не  говоря  ни
слова, даже не поворачивая головы. И сунул мне в руку купюру с ловкостью
карточного фокусника. Быстро же этот парень научился  ориентироваться  в
ситуации! А молоток я уже достал. Он лежал у меня камере целые сутки,  и
я мог видеть, что это в точности  та  штуковина,  которую  описал  Энди.
Конечно, сама мысль о том, чтобы с помощью этого орудия  устроить  побег
была нелепой. Это заняло бы шесть сотен лет, не меньше. Однако я все еще
оставался при своих сомнениях.  Если  острый  конец  молотка  когда-либо
опустится на чью-нибудь голову, то  тот  бедняга,  с  кем  это  случится
никогда уже не выйдет прогуляться на наш  славный  дворик...  Я  слышал,
Энди уже имел неприятности с сестрами, и  очень  надеялся,  что  молоток
припасен не для них.
   Мои ожидания подтвердились. Рано утром следующего  дня,  за  двадцать
минут до подъема, я сунул эту штуковину Эрни, славному  малому,  который
подметал коридор пятого блока, пока не ушел отсюда в 1956. Не говоря  ни
слова, он взял молоток, и на протяжении девятнадцати  лет  я  так  и  не
увидел его, и не услышал  ничего  о  каких-либо  учиненных  Энди  с  его
помощью неприятностей.
   В следующее воскресенье Энди подошел ко мне во  дворе.  Выглядел  он,
смею вам заметить, преотвратно.  Разбитая  нижняя  губа  опухла,  правый
глаз, окруженный огромным синяком, был полуприкрыт,  на  щеке  виднелась
ссадина. У него продолжались неприятности с сестрами, но Энди ни  словом
не упомянул об этом.
   - Спасибо за инструмент, - произнес он и пошел дальше.
   Я  с  любопытством  наблюдал  за  ним.  Он  прошел  несколько  шагов,
остановился, нагнулся и поднял с земли небольшой камешек. Затем отряхнул
его  и  внимательно  осмотрел  его.  Карманы  в   тюремной   одежде   не
предусмотрены. Но из этого положения всегда можно найти  выход.  Камешек
исчез в рукаве, и Энди продолжал свой путь... Я  восхищался  им.  Вместо
того, чтобы ныть по поводу своих проблем, он продолжал спокойно жить,  и
старался сделать свою жизнь максимально приятной  и  интересной.  Тысячи
людей вокруг на такое отношение к вещам не способны, и не только  здесь,
но и за пределами тюремных стен. Еще я отметил, что хотя лицо Энди  было
обезображено последствиями вчерашнего  конфликта,  ногти  были  идеально
ухожены и чисты.
   Я редко видел его на протяжении последующих шести месяцев  -  большую
часть этого времени Энди провел в одиночном карцере.
   Теперь несколько слов о сестрах. В других тюрьмах существуют какие-то
другие термины для обозначения этих людей. Позже в моду  вошло  название
"королевы убийц". Но  в  Шоушенке  они  всегда  назывались  сестрами.  А
впрочем, не вижу особой разницы. Не все  ли  равно,  как  именовать  это
явление, суть от этого не изменится.
   В наше время уже не для кого не  секрет,  что  за  тюремными  стенами
процветает содомия. Это и не удивительно. Большое количество  мужчин  на
долгое время оказываются в изоляции и не могут  получать  удовлетворения
привычным путем. Поэтому часто те из них, кто на воде общался  только  с
женщинами, в тюрьме вынуждены заниматься сексом с  мужчинами,  чтобы  не
сойти с ума от переполняющего их желания. Впрочем, если хотите знать мое
мнение, то гомосексуальная склонность  была  заложена  в  них  с  самого
начала.  Потому  что  если  бы  они  были  настолько   гетеросексуальны,
насколько привыкли себя считать, то они стали бы  терпеливо  дожидаться,
пока их выпустят на свободу к женам и подругам.
   Также есть достаточное количество  мужчин,  которые  имели  несчастье
быть молодыми, симпатичными и неосмотрительными -  их  совратили  уже  в
тюрьме. В большинстве случаев им отводится женская роль, и партнеры этих
бедняг соревнуются друг с другом за обладание ими.
   А есть еще сестры. Для тюремного общества это то же,  что  насильники
для общества за этими стенами. Обычно сестры -  заключенные,  отбывающие
длительный срок за тяжкие преступления: насилие, убийство, грабеж и  так
далее. Как правило, их жертва молода, слаба и  неопытна...  Или,  как  в
случае с Энди, только выглядит  слабой.  Их  охотничьи  угодья  -  души,
задний двор  за  помещениями  прачечной,  иногда  лазарет.  Неоднократно
изнасилование  происходило  в  маленькой,  тесной,  как  шкаф,  комнате,
выполняющей функции кладовки или подсобного помещения в прачечной.  Чаще
всего сестры берут силой то,  что  могут  получить  и  по  хорошему:  их
жертвы, будучи уже  совращены,  довольно  забавно  испытывают  увлечение
своими партнерами,  как  шестнадцатилетние  девчонки  увлекаются  своими
Пресли Редфордами. Но для сестер, судя по  всему  основное  удовольствие
состоит именно в том, чтобы  брать  силой...  И  я  полагаю,  так  будет
всегда.
   Энди оказался в  центре  внимания  сестер  с  первого  своего  дня  в
Шоушенке.  Наверное,  их  привлек  ухоженный  вид  этого  человека,  его
приятная внешность и абсолютное спокойствие. И если бы я рассказывал вам
сказку, я с удовольствием бы продолжил ее в том  духе,  что  Энди  долго
боролся с сестрами, и им так и не удалось достичь желаемого. Я хотел  бы
сказать так, но не могу. Тюрьма - не то место, где сбываются сказки.
   Первый раз к нему подошли в душе спустя три дня после его прибытия  в
Шоушенк. Это была всего лишь проба сил. Шакалы долго кружат около  своей
добычи, и прежде, чем схватить ее, они должны убедиться в  беззащитности
жертвы.
   Энди, резко развернувшись, разбил губу  огромного  мощного  парня  из
числа сестер по имени Боге' Даймонд. Охранник разнял  дерущихся  прежде,
чем это зашло слишком далеко. Но Боге обещал Энди, что достанет  его,  и
сдержал свое слово.
   Второй раз был за помещениями прачечной. За многие годы  чего  только
не случалось на этом пыльном, узком задворке.  Охранники  прекрасно  все
знали и позволяли событиям течь своим чередом. Там было тесно, все  было
завалено упаковками от  стиральных  порошков  и  отбеливателей,  пачками
катализатора "Хекслайт", безвредного как соль, если у вас сухие руки,  и
убийственного, как кислота, если ваши ладони сыры. Охранники  не  любили
ходить туда. Место для маневров там не было, а  одна  из  первых  вещей,
чему обучали этих ребят при поступлении на работу - ни в коем случае  не
попадать  в  места,  где  заключенные  могут  окружить  и  некуда  будет
отступить.
   В тот день Богса в прачечной не было. Однако  Хенлей  Бакас,  мастер,
который возглавлял бригаду работников прачечной с 1922 года, рассказывал
потом, что были четыре дружка Богса. Энди стал в дверях, держа  в  руках
пачку "Хекслайта" и обещая засыпать порошок в глаза нападающим на  него,
если они тронутся с места. Но удача в тот день была не на  его  стороне:
Энди поскользнулся на большом целлофановом пакете отбеливателя  и  упал.
Все четверо тут же накинулись на него.
   Наверное,  такая  неприятная  вещь,   как   групповое   изнасилование
останется неизменной на протяжении многих поколений заключенных. Это они
с ним и сделали, четыре сестры. Они повалили его  на  большую  картонную
коробку, и один из насильников держал у его  виска  острую  финку,  пока
остальные занимались своим делом. Такого рода происшествие выбивает  вас
из колеи, но не слишком надолго. Я сужу по собственному опыту,  спросите
вы? Я хотел бы, чтобы это было не так. Очень хотел бы... Некоторое время
у вас будет идти кровь, но не слишком сильно. Если вы не  хотите,  чтобы
какой-нибудь клоун на прогулочном дворе поинтересовался, как прошла ваша
первая брачная ночь, то следует  просто  подложить  туалетную  бумагу  и
ходить с ней, пока кровь не остановится. Кровотечение напоминает женскую
менструацию, оно довольно  слабое  и  продолжается  два-три  дня.  Затем
прекращается.  Никакого  особого  вреда  вам  не   причинили.   Никакого
физического вреда, но изнасилование есть изнасилование, с  вами  сделали
нечто противоестественное, и вы должны решать теперь, как  с  этим  жить
дальше.
   Энди прошел через это один, он переживал один все события  тех  дней.
Он пришел к тому выводу, к которому приходит каждый, оказавшийся на  его
месте: что есть только два пути общения с  сестрами  -  сдаться  им  или
продолжать борьбу.
   Он решил бороться. Когда Боге и еще парочка ублюдков из его  компании
подошли к нему через недельку после прошлого инцидента, Энди,  не  долго
думая, заехал в нос приятелю по имени Рустер  Макбрайд.  Этот  фермер  с
массивной нижней челюстью и низким лбом находился здесь за  то,  что  до
смерти избил свою падчерицу. К счастью для общества, он умер, не  выходя
из Шоушенка.
   Они навалились на него втроем. Рустер и еще один тип,  возможно,  это
был Пит Вернее, но я не могу быть в точности уверен,  повалили  Энди  на
колени. Боге Даймонд стал перед ним. У Богса была бритва с перламутровой
ручкой и выгравированным на  каждой  стороне  рукоятки  его  именем.  Он
открыл ее и произнес:
   - Смотри сюда, мальчик. Сейчас я тебе дам кое-что, что ты возьмешь  в
рот. А потом так же поступит мистер Рустер. Я полагаю, ты не  откажешься
доставить нам удовольствие. Тем более ты имел неосторожность разбить ему
нос, и должен теперь как-то это компенсировать.
   - Все, что окажется в моем рту, будет вами на век  утеряно.  Спокойно
ответил Энди.
   Боге поглядел на него как на придурка, рассказывал потом Эрни, бывший
в тот день в прачечной.
   - Нет, - сказал он медленно, словно объясняя простейшие вещи  глупому
ребенку, - ты меня не понял. Если ты попробуешь дернуться, то ты узнаешь
вкус этого лезвия. Теперь дошло?
   - Я-то вор понял. Боюсь, вы не поняли меня. Я сказал, что откушу все,
что вы попробуете в  меня  засунуть.  А  что  касается  лезвия,  следует
учитывать,  что   резкая   боль   вызывает   у   жертвы   непроизвольное
мочеиспускание, дефекацию... и сильнейшее сжатие челюстей.
   Он глядел  на  Богса,  улыбаясь  своей  характерной,  едва  уловимой,
иронической  улыбкой.  Будто  вся  компания  обсуждала  с  ним  проблемы
человеческих рефлексов вместо того, чтобы собираться  его  изнасиловать.
Будто он был в своей шикарной шерстяной "тройке" и при  галстуке,  а  не
валялся на  грязном  полу  подсобки,  придерживаемый  двумя  бугаями,  с
кровью, сочащейся из задницы.
   - И кстати, - продолжал он, - я слышал, что этот .рефлекс проявляется
так  сильно,  что  челюсти  жертвы  можно  разжать  только   с   помощью
металлического рычага. Можете проверить, но я бы не рекомендовал.
   Боге оставил Энди, и он ничего не засунул в его рот  той  февральской
ночью сорок  восьмого  года,  не  сделал  этого  и  Рустер  Макбрайд.  И
насколько я знаю, никто никогда такого  рода  эксперимент  поставить  не
решился. Хотя они втроем довольно  круто  избили  Энди  в  тот  день,  и
оказались все вместе в карцере. Энди и Рустер попали потом в лазарет.
   Сколько еще раз эти ребята пытались получить свое от Энди?  Не  знаю.
Макбрайд потерял вкус довольно быстро: перебитый  нос  не  располагал  к
такого рода развлечениям. Летом отстал и Боге Даймонд.
   С Богсом вышел довольно странный  эпизод.  Однажды  утром,  в  начале
июля, его  не  досчитались  на  проверке.  Он  был  найден  в  камере  в
полубессознательном  состоянии,  жутко  избитым.  Он  не   сказал,   что
произошло, кто это сделал и как к нему в камеру пробрались, но для  меня
все было совершенно ясно. Я прекрасно знаю, что за соответствующую сумму
офицер охраны окажет вам любую услугу.  Разве  что  не  продаст  оружие.
Большие деньги никогда не запрашивались, да и  теперь  цены  не  слишком
высоки. И в те дни не было никаких электронных систем,  никаких  скрытых
телекамер,  контролирующих  каждый  уголок  тюрьмы.  Тогда,   в   тысяча
девятьсот сорок восьмом году, охранник, имеющий ключ от блока и всех его
камер,  мог  позволить  войти  внутрь  кому  угодно.  И  даже  двум-трем
человекам. Даже в камеру Богса.
   Такая работа стоила денег. Конечно, по стандартам мира,  находящегося
за пределами и тюремных стен, расценки были  не  слишком  высоки.  Здесь
доллар в ваших руках значит столько  же,  сколько  на  свободе  двадцать
долларов. По моим подсчетам учинить такое над Богсом стоило  не  мало  -
пятьдесят долларов за то,  чтобы  открыли  блок  и  камеру,  по  два-три
доллара каждому из охранников в коридоре.
   Я не берусь утверждать, что это сделал Энди Дюфренс, но я  знаю,  что
он пронес сюда пять сотен долларов. И раньше  он  был  банкиром.  А  это
человек, который понимает лучше остальных, как можно сделать так,  чтобы
превратить деньги в реальную власть. Боге после того, как его  избили  -
три  сломанных  ребра,  подбитый  глаз,  смещенная  бедренная  кость  и,
кажется, чуть растянутая задница, - оставил Энди в покое. Надо  сказать,
он всех оставил в покое. Он стал похож на тех  облезлых  шавок,  которые
много лают, но совершенно  не  кусаются.  И  перешел  в  разряд  "слабых
сестер".
   Так закончились домогательства Богса Даймонда, человека, который  мог
бы,  что  вполне  вероятно,  убить  Энди,  если   бы   тот   не   принял
предупредительных мер. Я все же думаю, это был именно Энди, кто  устроил
тот эпизод с Даймондом. Эпопея с сестрами на этом не  закончилась,  хотя
поутихла. Шакалы ищут легкой добычи, а Энди Дюфресн зарекомендовал  себя
человеком, слабо подходящим на эту роль. Вокруг  было  множество  других
жертв, и сестры ослабили свое внимание к  Энди,  хотя  долгое  время  не
оставляли его окончательно.
   Он всегда боролся с ними, насколько я помню. Стоит  только  один  раз
отдаться им без боя, и в следующий они будут чувствовать себя уверенней.
Не стоит сдавать своих  позиций.  Энди  продолжал  появляться  иногда  с
отметинами на  лице,  и  неприятности  с  сестрами  были  причиной  двух
сломанных пальцев спустя полгода после случая с Даймондом. А в 1949 году
парень  отдыхал  в  лазарете  после  того,  как  его   угостили   куском
металлической трубы из подсобки прачечной, обернутой фланелью. Он всегда
сражался, и в результате проводил немало времени в одиночном карцере. Но
я не думаю, что одиночка представляла собой серьезную  неприятность  для
Энди - человека, привыкшего всегда быть наедине с собой, даже  когда  он
находился в обществе.
   Война с сестрами продолжалась, то затихая,  то  вспыхивая  вновь,  до
1950 года. Тогда все прекратилось окончательно. Но об этом речь впереди.
   Осенью 1948 Энди встретил меня утром на прогулочном дворе и  спросил,
могу ли я достать ему дюжину полировальных подушечек.
   - Это еще что за хреновина? - Поинтересовался я. Он объяснил мне, что
это  необходимо  для  обработки  камней.  Полировальные  подушечки  туго
набиты, имеют размер примерно с салфетку и две стороны, тонкую и грубую.
Тонкая  -  как  мелкозернистая  полировальная  бумага.  Грубая   -   как
промышленный наждак.
   Я ответил, что все будет сделано, и действительно, в конце недели мне
купили заказанные штуковины в том же магазине, в  котором  когда-то  был
куплен молоток. В этот раз я взял с Энди  свои  десять  процентов  и  ни
пенни сверх того. Я не видел ничего летального или даже просто  опасного
в  этих  небольших  набитых  жестких  кусочках   ткани.   Действительно,
полировальные подушечки.
   Пять месяцев спустя Энди попросил меня Риту Хейворт. Мы разговаривали
об этом в кинозале. Теперь сеансы для заключенных устраивают раз или два
в неделю, а в те далекие дни это было гораздо  реже,  раз  в  месяц  или
около того. Фильмы подбирались не  какие-нибудь,  а  высокоморальные.  С
каждого сеанса мы должны были уходить более благонравными  чем  вошли  в
зал. Этот раз был не исключением. Мы  смотрели  фильм,  повествующий  от
том, как вредно напиваться. Хорошо хоть то, что эту мораль мы получали с
неким комфортом.
   Энди сел близко ко мне, и где-то  посреди  сеанса  он  приблизился  и
спросил на ухо, не могу ли я достать для него Риту  Хейворт.  По  правде
говоря, он меня слегка удивил. Обычно такой спокойный,  хладнокровный  и
корректный, сегодня он выглядел неловким и смущенным,  будто  он  просил
меня доставить ему троянского коня или... одну  из  этих  резиновых  или
кожаных штучек, которые продаются в соответствующих магазинах и, судя по
журнальной  рекламе,  "скрасят  ваше  одиночество   и   доставят   массу
наслаждения". Энди выглядел чуть растерянным.
   - Я принесу ее, - сказал я, - все в норме,  успокойся.  Тебе  большую
или маленькую?
   В то время Рита была лучшей из моих  картинок  (через  несколько  лет
любимой звездой стала Бетти Грейбл) и  она  продавалась  в  двух  видах.
Маленькую вы могли купить за доллар. За два с половиной - большую  Риту,
в полный рост, размером четыре фута.
   - Большую, - ответил он, не глядя на меня. Он зарделся, как  ребенок,
пытающийся попасть  на  вечеринку  в  клуб  по  пригласительному  билету
старшего брата. - Ты это действительно можешь?
   - Могу, будь спокоен. Хотел бы я знать, что в лесу сдохло?
   Зал зааплодировал, закричал, затопал. Кульминационный момент  фильма.
- Как быстро? - Неделя. Или даже меньше.
   - О'кей, - однако он все еще был в  непривычном  доя  себя  смущении,
которое с трудом преодолевал. - И сколько это будет стоить?
   Я назвал ему цену, не добавив ни пенни для себя. Я мог себе позволить
продать Риту  за  ее  стоимость,  тем  более  Энди  всегда  был  хорошим
покупателем. И славным малым. Во время всех этих разборок  с  Русером  и
Богсом я часто мучался вопросом, как долго он  продержится,  прежде  чем
этот молоток, который я ему доставил, опустится на  голову  какой-нибудь
из сестер.
   Открытки  -  существенная  часть  моего  бизнеса,  в   списке   самых
популярных вещей они стоят сразу после спиртного и курева, и даже  перед
травкой. В шестидесятых это  дело  процветало,  все  желали  приобретать
плакаты с Джими Хендриксом, Бобом Диланом и прочими из  этой  же  серии.
Однако больше всего пользовались  спросом  девочки,  и  одна  популярная
красотка сменяла другую.
   Через несколько дней после того, как  мы  поговорили  с  Энди,  шофер
прачечной привез мне около шестидесяти открыток, большинство  из  них  с
Ритой Хейворт. Возможно, вы помните эту фотографию. У меня-то она  стоит
перед глазами во всех подробностях. Рита в купальном костюме, одну  руку
заложила за голову, глаза  полуприкрыты,  на  полных  чувственных  губах
играет легкая улыбка.
   Администрация тюрьмы знала о существовании черного  рынка,  если  вас
волнует эта проблема. Разумеется, все знали. Им  было  известно  о  моем
бизнесе ровно столько же, сколько  мне  самому.  Они  мирились  с  этим,
потому что знали, что тюрьма - большой котел, и нужно кое-где  оставлять
открытыми клапаны, чтобы выпускать пар. Иногда они устраивали  проверки,
проявляли строгость, и я проводил время  в  одиночке.  Но  в  безобидных
вещах, типа открыток, никто не видел ничего страшного. Живи и жить давай
другим. И если  в  чьей-нибудь  камере  обнаруживается,  например,  Рита
Хейворт, то принято  считать,  что  картинка  попала  к  заключенному  в
посылке с вольного  мира.  Естественно,  все  передачи  родственников  и
друзей  тщательно  проверяются,  но  кто  станет  устраивать   повторные
проверки и поднимать шум из-за такой невинной вещицы, как Рита  Хейворт,
Эйва Гарднер или еще какая-нибудь красотка на плакате? Если  вы  хороший
повар, вы знаете, как оптимальным способом выпускать пар из котла.  Живи
и жить давай другим, иначе найдется кто-нибудь, кто вырежет  вам  второй
рот аккуратно под кадыком. Приходится прибегать к компромиссам.
   Это был снова Эрни, кому я доверил доставить открытку из моей  шестой
камеры в четвертую, где обитал Энди. И тот же Эрни  принес  записку,  на
которой твердым почерком банкира было написано  одно  слово:  "спасибо".
Чуть позже, когда нас выводили на утреннюю проверку,  я  заглянул  одним
глазом в его камеру и увидел Риту, висящую над его  кроватью.  Энди  мог
любоваться на нее в полумраке долгих бессонных тюремных ночей. А теперь,
при свете солнца, лицо ее было пересечено черными полосами. То был  тени
от прутьев решетки на маленьком пыльном окошке.
   А теперь я расскажу, что случилось в середине мая  1950  года,  после
чего Энди окончательно  выиграл  свою  войну  с  сестрами.  После  этого
происшествия он также сменил работу:  перешел  из  прачечной,  куда  его
определили, когда он вступил в  нашу  маленькую  счастливую  семейку,  в
библиотеку.
   Вы могли уже заметить, что большинство из рассказанного мною -  слухи
и сплетни. Кто-то увидел, кому-то  рассказал,  через  десятые  руки  все
попало ко мне, и я вам пересказываю. Ну  что  же  поделаешь,  приходится
пользоваться всякими источниками, в том числе и  не  проверенными,  если
хочешь быть в курсе событий. Просто нужно уметь выщелять крупицу  истины
из тонн лжи,  пустых  сплетен  и  тех  частых  случаев,  когда  желаемое
выдается за действительное. Вам может показаться также, что  я  описываю
человека, который больше похож на легендарного персонажа, чем на мужчину
из плоти и крови. Для нас, долгосрочных  заключенных,  знавших  Энди  на
протяжении многих лет, не только в рассказах о нем, но  и  в  самой  его
личности было что-то мифическое, некий неуловимый аромат магии, если  вы
понимаете, о чем я говорю. Все, что я рассказывал об Энди, сражающемся с
Богсом Даймондом - часть этого мифа, и прочие события, связанные с Энди,
и как он получил свою новую работу.., но с одной существенной  разницей:
я был свидетелем последнего происшествия, и  я  могу  поклясться  именем
своей матери, что все, что расскажу сейчас - правда. Понимаю, что  слово
убийцы вряд ли имеет большую ценность, но вы уж мне поверьте.
   К тому времени мы с Энди были уже довольно близки.  Парень  относился
ко мне с уважением, и явно предпочитал мое общество любому другому. Да и
я, как уже говорил, оценил его по достоинству с самого  начала.  Кстати,
забыл рассказать еще об одном эпизоде. Прошло пять недель с тех пор, как
я принес Риту Хейворт, и я уже забыл об этом в повседневной суете, и вот
однажды вечером Эрни принес мне небольшую коробочку.
   - От Дюфресна, - произнес он, не выпуская щетки из рук, и исчез.
   Мне было чертовски интересно, что же там может быть, и я разворачивал
белый картон, которым оказалась забита коробка, с нетерпением. И вот...
   Я долгое время  не  мог  оторвать  глаз.  Несколько  минут  я  просто
смотрел, и мне казалось, что к ним невозможно притронуться, .так  хороши
были эти камешки. Все же в этом ублюдском мире,  во  всей  этой  мышиной
возне и суете, во  всем  этом  навозе  встречаются  иногда  поразительно
красивые вещи, радующие человеческий глаз, и беда многих в том, что  они
об этом забыли.
   В коробке лежали два тщательно отполированных кусочка кварца, имеющие
форму плавников.  Вкрапления  пирита  давали  металлический  отблеск,  и
золотые вспышки играли на шлифованных гранях камней. Если бы они не были
достаточно тяжелыми, из них получились бы шикарные запонки.
   Как много  труда  ушло  на  то,  чтобы  превратить  грязные  камни  с
прогулочного двора в это чудо!  Сперва  отчистить  их,  затем  придавать
форму молоточком, и  наконец,  бесконечная  полировка  и  заключительная
отделка. Глядя на эти камешки, я испытывал нечто вроде восхищения  родом
человеческим - чувство, посещающее меня очень редко и  вполне  понятное,
когда вы смотрите  на  что-то  прекрасное,  действительно  приковывающее
взгляд, сделанное человеческими руками. Мне кажется, это и отличает  нас
от животных... Конечно, я восхищался Энди, его необыкновенным упорством,
еще  одно  проявление  которого  мне  предстояло  увидеть   собственными
глазами. Но об этом речь впереди.
   В мае 1950 года администрация тюрьмы  решила  подновить  крышу  нашей
фабрики.  Лучше  всего  было  делать  это  теперь,  пока  не   наступила
убийственная летняя жара, и начался набор желающих. Их оказалось  много,
человек семьдесят, потому что май - чертовски приятный месяц для  работы
на свежем воздухе. Девять или десять бумажек с именами было вытащено  из
шапки, и случилось так, что среди них оказалось мое имя и Энди.
   На следующей неделе мы прошли через прогулочный двор после завтрака с
двумя охранниками впереди и двумя позади...  не  считая  тех  парней  на
вышках, что не  забывали  окидывать  взглядом  все  вокруг  себя,  благо
бинокли у них весьма неплохие.
   Четверо несли большую лестницу,  и  ее  прислонили  к  стене  низкого
плоского  строения,  и  забрались  на  крышу.  Там  мы  начали  заливать
поверхность расплавленным гудроном,  выливая  его  полными  черпаками  и
распределяя жесткими щетками по поверхности.
   Внизу сидели шесть охранников. Для них эта затея с крышей  обернулась
великолепным недельным отпуском. Вместо того, чтобы  вдыхать  порошки  в
прачечной или пылиться рядом с подметающими  двор  заключенными,  короче
говоря,  хоть  как-то  работать,  они  сидели   на   майском   солнышке,
облокотившись о низкий парапет, и чесали языки.
   На нас они смотрели вполглаза, потому что южная стена была достаточно
близко, бежать было некуда, а человек на крыше был прекрасной мишенью, и
в случае неверного движения заняло бы пару секунд прострелить любому  из
нас череп. Итак, ребята сидели и расслаблялись, каждый из них был вполне
доволен собой, и не хватало лишь хорошего крепкого  коктейля  со  льдом,
чтобы чувствовать себя хозяином мироздания.
   Один из них был тип по имени Байрон Хедлей,  и  в  1950  году,  когда
происходили все эти события, он находился в Шоушенке более долгое время,
чем даже я. Более долгое, чем два последних  коменданта  вместе  взятые.
Тот, кто находился у власти в 1950 году, был урод по имени Джордж Дуней.
Он был янки, и все его терпеть не могли, кроме, наверное, тех людей, что
назначили его  на  эту  должность.  Я  слышал,  что  в  этой  жизни  его
интересовали только три вещи. Во-первых, статистика для  книги,  которая
потом вышла в каком-то небольшом издательстве, вероятно,  за  его  счет.
Во-вторых, какая  команда  выиграла  бейсбольный  чемпионат  в  сентябре
каждого года. И в-третьих, он добивался,  чтобы  в  Майне  была  принята
смертная казнь. Джордж Дуней был большим сторонником смертной казни.  Он
полетел с работы в 1953 году, когда вскрылись его махинации, связанные с
автосервисом в тюремном гараже. Он делился доходами с Байроном Хедлеем и
Гредом Стэмосом, но двое  последних  вышли  сухими  из  воды.  Никто  не
сожалел, когда выгнали прежнего начальника, но назначение на  его  место
Греда Стэмоса было довольно неприятной новостью.  Это  был  коротышка  с
крепкой нижней челюстью, словно предназначенной для бульдожьей хватки, и
холодными карими глазами. Он все время усмехался, болезненно кривя лицо,
будто хотел в сортир или у него болела селезенка. Когда Стэмос пришел на
пост коменданта, в Шоушенке начали твориться такие зверства,  о  которых
прежде не было слышно. И кажется, хотя я не вполне уверен, что полдюжины
могил для странным образом исчезнувших людей, что стояли поперек  дороги
нового начальника, были вырыты в  лесу,  что  простирался  к  западу  от
тюрьмы. Конечно, и в прошлом коменданте не было ничего хорошего, но Гред
Стэмос был жестоким, убогим, а потому особо отвратительным типом.
   Он был добрым приятелем с Байроном Хендлеем.  Как  начальник,  Джордж
Дуней был не более, чем пешкой в руках этих двоих, которые действительно
держали всю тюрьму.
   Хендлей был высокий мужчина с неуклюжей ковыляющей походкой и редкими
рыжими волосами. Он легко загорал на солнце, всегда  громко  говорил,  и
если вы недостаточно быстро подходили на его отклик, мог ткнуть вас  как
следует рукоятью своего пистолета. В тот день, на крыше он  разговаривал
с другим охранником по имени Мерт Энтвистл.
   Хендли получил неожиданно хорошую новость, и усмехался своей  желчной
злорадной усмешкой. Это был его стиль. У этого человека ни для  кого  не
находилось доброго слова, и он был уверен, что  весь  мир  против  него.
Этот мир и все эти ублюдки, его населяющие, испортили  ему  лучшие  годы
его жизни, и они были бы счастливы испортить остаток его дней.  Я  видел
несколько тюремных офицеров, которые выглядели вполне умиротворенными  и
счастливыми, и понимал, как они к этому  пришли.  Для  этого  достаточно
видеть разницу между их жизнями, возможно, полными страданий,  борьбы  и
нищеты, и состоянием людей, за которыми они присматривают. Так  вот,  те
офицеры,  о  которых  я  говорю,  смогли  увидеть  разницу   и   сделать
соответствующий вывод. Остальные не смогли и не захотели.
   Для Байрона Хендлея не было и речи ни о  каком  сравнении.  Он  может
спокойно сидеть здесь  под  теплым  майским  солнышком,  болтать  всякий
вздор, тогда как в десяти футах от него  работает,  обливаясь  потом,  и
обдирая  себе  ладони  о  большие  ковши  с  кипящим  гудроном,   группа
заключенных, каждодневный труд которых был настолько тяжел,  что  теперь
они даже ощущали облегчение. Вы можете припомнить старый вопрос, который
обычно  задают,  чтобы  проверить,  являетесь  ли  вы   оптимистом   или
пессимистом. Для Байрона Хендлея ответ  всегда  будет  одинаков:  стакан
полупустой. Во веки  веков  аминь.  Если  вы  предложите  ему  стаканчик
превосходного апельсинового сока, он скажет, что мечтал об уксусе.  Если
вы похвалите верность его жены, он ответит, что не удивительно:  на  эту
уродину никто и не прельстится.
   Так он сидел, разговаривая с Мертом Эндвислом достаточно громко, так,
что мы слышали каждое  слово,  и  его  широкий  белый  лоб  уже  начинал
краснеть под солнечными лучами. Одной  рукой  он  опирался  на  парапет,
окружающий  крышу.  Другую  положил  на  рукоять  своего  револьвера  38
калибра.
   Мы все слушали его рассказ вместе с Мертом.  Суть  была  в  том,  что
старший брат Хендлея свалил в Техас лет четырнадцать назад и с тех  пор,
сукин сын, ни разу не давал о себе  знать.  Семья  решила,  что  он  уже
погиб, причем давно. Но неделю назад раздался звонок из Остина, это  был
адвокат, сообщивший, что брат Хендлея умер четыре месяца назад  довольно
богатым человеком.
   - Меня всегда поражало, - говорил  Хендлей,  этот  благороднейший  из
смертных, - как удача может приваливать к таким  ослам,  как  мой  милый
братец. Деньги пришли к покойному как результат операции с нефтью, и это
было что-то порядка миллиона долларов.
   Нет, Хендлей не стал миллионером. Возможно, это даже его  сделало  бы
счастливым, хотя бы не надолго. Но брат оставил каждому из членов  семьи
кругленькую сумму, 35 тысяч  долларов,  что  тоже,  казалось  бы,  очень
неплохо.
   Но для Байрона Хедлей стакан всегда  полупустой.  И  уже  полчаса  он
занимался тем, что жаловался Мерту на проклятое  правительство,  которое
хочет хапнуть хороший кусок его наследства.
   - Ну вот, теперь я останусь без новой машины. Да если у меня и хватит
на нее, тоже приятного мало, - нудел он.  -  Нужно  платить  неслыханную
цену  за  саму  машину,  потом  тебе  влетит   в   копеечку   ремонт   и
техобслуживание,  потом  эти  идиотские  дети  начинают  упрашивать  вас
покатать их и...
   - И самим поводить  машину,  если  они  уже  достаточно  взрослые,  -
подхватил Мерт. Старина Мерт Энтвостл прекрасно знал, где собака зарыта.
И он не произнес вслух того, что было очевидно для него, как и для  всех
нас: "Если тебе так мешают эти деньги, лапонька  моя,  я  уж  как-нибудь
постараюсь постепенно тебя  от  них  избавить.  Для  чего  и  существуют
друзья".
   - Да-да, водить машину, а еще учиться этому, получать права, о  боже!
- Байрон содрогнулся. - И что происходит под конец года?  Если  в  твоих
расчетах что-то не то,  если  ты  превысил  кредит,  они  заставят  тебя
платить из собственного кармана или, что еще хуже, обращаться в одно  из
этих еврейских агентств по  займу.  И  они  везде  тебя  достанут,  будь
уверен. Если уж правительство  решило  проконтролировать  твои  расходы,
будь спокоен, обдерут до ниточки. Кто станет сражаться с Дядей Сэмом? Он
высосет из тебя все соки, выбросит, на помойку, и все  это  считается  в
порядке вещей. Боже мой.
   Он замолчал  и  погрузился  в  тягостные  раздумья  о  неприятностях,
которые выпали ему на долю из-за того, что он имел несчастье получить 35
тысяч наследства. В это время Энди Дюфресн в пятнадцати  футах  от  него
распределявший гудрон по крыше, опустил свою щетку в бадью и пошел прямо
к Мерту и Хендли.
   Мы все замерли, и я увидел,  как  один  из  охранников,  Тим  Янблуд,
опустил руку на рукоять пистолета.  Один  из  работавших  парней  дернул
своего соседа за рукав, и оба тоже повернулись. В какое-то  мгновение  я
подумал, что Энди решил получить пулю в лоб. А он  сказал  Хендли  очень
мягко: - Простите, доверяете ли вы своей жене? Хендли тупо уставился  на
него. Кровь приливала к его лицу, и я знал, что это плохой знак. Секунды
через три он схватится за свой пистолет, и Энди получит сильнейший  удар
рукоятью в солнечное сплетение. Если не  рассчитать  силы,  удар  в  это
место может убить человека,  но  охранники  этого  избегают.  Вы  просто
валяетесь в парализованном виде достаточно долго, чтобы забыть,  что  вы
планировали прежде, чем получили эту передышку.
   - Мальчик, - произнес Хендли, - я даю  тебе  последний  шанс  поднять
свою щетку. Затем ты съедешь с этой крыши на голове.
   Энди спокойно смотрел на него, глаза его были холодны, как лед. Будто
бы он не услышал угрозы  охранника.  Больше  всего  я  хотел  бы  сейчас
объяснить ему кое-что из правил выживания здесь. Вы  никогда  не  должны
показывать, что слышите разговор охранников. Никогда не вмешиваться в их
дела. И говорить только тогда, когда вас спрашивают  и  только  то,  что
хотят услышать. Черные, белые, желтые и краснокожие - в тюрьме  все  это
не существенно, вот уж где наступает всеобщее равенство! В тюрьме каждый
заключенный - негр, и приходится привыкнуть к  этой  идее,  если  вы  не
хотите нарваться на таких людей, как Хедлей и Стэмос, которые убьют вас,
не задумываясь. И горе вам, если вы не осознаете этой  простой  идеи.  Я
знаю людей, которые лишились пальцев и глаз,  я  знаю  одного  человека,
который потерял кусок  своего  пениса  и  был  счастлив,  что  остальное
осталось при нем. Но говорить что-либо Энди было слишком поздно.
   Даже если он вернется  к  своему  занятию  и  молча  поднимет  щетку,
вечером в душе его будет подстерегать огромный тип спортивного сложения,
которого покупают обычно за несколько пачек сигарет,  и  который  выбьет
вам все зубы, переломает ребра и оставит валяться на холодном  цементном
полу. Ну, по крайней  мере,  я  хотел  бы  сказать  Энди,  чтобы  он  не
усугублял ситуацию.
   Но мне пришлось продолжать лить гудрон на крышу, как будто ничего  не
происходит. Как и все остальные, я должен  в  первую  очередь  думать  о
собственной  шкуре.  Все  же  она  у  меня  одна,  а  желающих  свернуть
кому-нибудь шею, типа Хендлея, вокруг достаточно.
   Мерт вскочил. Встал Хендлей. Поднялся с  места  и  Тим  Янблуд.  Лицо
Хендли было красное как помидор. Энди сказал:
   - Возможно, я неверно это преподношу. Неважно, доверяете  вы  ей  или
нет. Вопрос в том, верите ли вы в то,.. что она не  обведет  вас  вокруг
пальца и не бросит с деньгами на руках.
   Хендлей, казалось едва не задыхался от злости.  -  Вопрос  в  том,  -
произнес он, - сколько костей ты переломаешь при падении. Посчитаешь  их
в лазарете. Подойди сюда Мерт. Мы выкинем  этого  ублюдка,  если  он  не
понимает с первого раза.
   Мы продолжали лить гудрон.  Солнце  жарило  во  всю.  Охранники  явно
собирались  осуществить  обещанное.  Скверное   происшествие:   Дюфресн,
заключенный номер 81433, случайно свалился с крыши  во  время  ремонтных
работ. Хорошего мало.
   Они подошли к Энди  вплотную,  Мерт  справа,  Хедли  слева.  Энди  не
сопротивлялся. Он  не  сводил  взгляда  с  красного  перекошенного  лица
Хедлей.
   - Если Вы уверены в ней, мистер Хедлей, - продолжал  он  все  тем  же
ровным спокойным голосом, -  у  Вас  есть  великолепный  шанс  сохранить
каждый цент Ваших денег. Итог Вас обрадует: Дядя Сэм остается ни с  чем,
тридцать пять тысяч Ваши.
   Мерт взял Энди за локоть, Хендлей продолжал стоять, тупо  уставившись
в пространство перед собой. На секунду мне показалось, что все  кончено,
и Энди полетит сейчас с крыши головой вниз. Но тут Хендлей произнес:
   - Обожди немного, Мерт. Что ты имеешь в виду, парень?
   - Я хочу сказать, что если Вы держите  жену  под  контролем.  Вы  все
можете отдать ей.
   - Перестань говорить загадками, парень, по-хорошему говорю.
   - IRS позволяет Вам сделать единовременный презент своей  супруге,  -
пояснил Энди, - на сумму до 60 тысяч долларов.
   Хендли ошарашенно уставился на него.
   - Не может быть. Без налога?
   - Да, налогом не облагается.
   - Откуда ты знаешь эти вещи?
   Тим Янблуд сказал:
   - Он был банкиром, Байрон. Думаю, он может...
   - Заткнись, Крокодил. - не поворачиваясь, бросил Хедлей.
   Тим вспыхнул и замолчал, его прозвали крокодилом  приятели  охранники
из-за толстых губ и поросячьих глазок. Хедли продолжал разговор с Энди:
   - Ты тот пронырливый банкир, который пристрелил свою жену.  Почему  я
должен верить такому, как ты? Чтобы подметать прогулочный двор  рядом  с
тобой? Этого добиваешься?
   Энди отвечал все также  безэмоционально:  -  Если  Вы  попадетесь  на
финансовой махинации, то будете отправлены в федеральный  исправительный
дом, а не в Шоушенк. Но этого не произойдет.  Подарок,  не  облагающийся
налогом, дает Вам  превосходную  возможность  сберечь  свои  деньги,  не
преступая закон. Я делал дюжины... нет, сотни таких операций. В основном
ко мне обращались люди,  получившие  одноразовую  крупную  прибыль  типа
наследства. Как Вы.
   - Я думаю, ты лжешь, - произнес Хендли, но это было не так. И я  ясно
видел это. Его черты исказились в напряжении, покрасневший лоб  собрался
в  морщины,  и  на  лице  читалось  явственно  эмоция,   совершенно   не
свойственная этому человеку. Надежда.
   - Нет, я не лгу. Впрочем, Вам нет резона принимать мои слова на веру.
Обратитесь к юристу... и все.
   - Этот официальный грабеж!  Эти  разбойники,  ублюдки,  которые  сами
только и думают о том, чтобы содрать с тебя все до последнего  цента!  -
Прорычал Хендлей. Энди пожал плечами:
   - Обратитесь в IRS. Там Вам скажут точно  те  же  вещи  бесплатно.  И
действительно, вовсе не обязательно слушать меня. Вы можете  узнать  все
об этой операции самостоятельно.
   - Мать твою так, я не хочу, чтобы паршивый банкир, прикончивший  свою
жену, давал мне тут указания.
   - Вам нужна помощь юриста или  банкира,  чтобы  оформить  составление
дарственной,  и  это  будет  кое-что  стоить.  Или...  если  Вы  в  этом
заинтересованы, я сделаю все необходимое почти бесплатно.  Я  возьму  за
это немного: по три бутылки пива для всех моих сотрудников. -  Он  обвел
нас рукой.
   - Сотрудников, - загоготал Мерт и хлопнул себя по коленям. Редкостным
ублюдком был старина Мерт. Надеюсь,  он  умер  от  рака  в  какой-нибудь
забытой богом дыре, где неизвестен морфий. - Сотрудники, ха!  Остроумно!
Ты хочешь...
   - Заткнись, урод. - Рявкнул Хендлей, и Мерт заткнулся.
   Хендлей посмотрел на Энди:
   - Что ты говорил?
   - Я говорил, что хочу запросить за свою  помощь  всего  лишь  по  три
бутылки пива для каждого из моих  сотрудников,  если  это  вообще  можно
считать платой. Полагаю, человек будет чувствовать себя человеком, когда
он  работает  весной   на   открытом   воздухе,   если   ему   предложат
бутылочку-другую чего-нибудь прохладительного. Это мое мнение.  Полагаю,
остальные со мной согласятся и будут Вам благодарны.
   Я разговаривал потом с другими ребятами, которые были в тот  день  на
крыше - Рени Мартин, Логон Пьер, Пауль Бонсайнт и другие,  -  и  все  мы
увидели...  точнее  сказать,  почувствовали  одно  и  тоже.   Неожиданно
оказалось, что преимущество на  стороне  Энди.  На  стороне  Хедлея  был
пистолет в его кобуре и дубинка в руках, его приятель Блек Стэмос и  вся
тюремная администрация, а за этим вся мощь  государственной  машины,  но
вдруг это все обратилось в ничто,  и  я  почувствовал,  что  сердце  мое
забилось в груди  так,  как  никогда  с  тех  пор,  как  четыре  офицера
захлопнули за мной ворота в 1938 году, и я ступил на тюремный двор.
   Энди  глядел  на  своего  собеседника  холодным,   ясным,   спокойным
взглядом, и мы все понимали, что речь шла не о 35  тысячах  долларах.  Я
прокручиваю эту ситуацию снова и снова в своем мозгу и прихожу к  одному
выводу. Энди  просто  победил  охранников,  поборол  их  своим  холодным
спокойствием. И действительно, Хедлей каждую минуту  мог  кивнуть  своим
приятелям,  они  выбросили  бы  Энди  с  крыши,  а  потом   можно   было
воспользоваться его советом.
   И не было причин так не поступить. Но этого не произошло.
   - Если я захочу, я всем раздам по парочке бутылок. - медленно ответил
Хендлей. - После пива лучше работается.
   Черт возьми, и он был способен на какие-то благородные жесты.
   - Я дам Вам один совет,  который  вряд  ли  кто-нибудь  еще  даст,  -
продолжал Энди, глядя Хедлею прямо в глаза. На эту операцию стоит  идти,
только если Вы уверены в своей жене. Если есть хотя бы один шанс из ста,
что она Вас надует, мы можем продумать другой вариант...
   - Надует меня? - Резко спросил Хедлей. - Меня?! Ну уж нет, мистер, не
бывать этому. Она и пукнуть не смеет без моего позволения.
   Мерт и Янблуд хихикнули. Энди даже не улыбнулся.
   - Я сейчас напишу, какие формы  необходимы,  -  сказал  он,  -  и  Вы
возьмете бланки на почте. Я заполню их  соответствующим  образом,  а  Вы
подпишете.
   Это звучало конкретно и  по-деловому.  Хедлей  принял  важный  вид  и
расправил плечи. Затем он оглянулся на нас и крикнул:
   - А вы что стали, паразиты? Пошевеливайтесь, черт вас подери!
   Он оглянулся на Энди:
   - А ты учти, банкир. Если ты решил меня надуть,  ничего  хорошего  из
этого не выйдет. Ты понимаешь, надеюсь, что в этом случае  тебе  оторвут
голову и засунут ее в твою же задницу.
   - Понимаю. - Мягко сказал Энди.
   Вот  как  случилось,  что  в  конце  второго   дня   работы   бригада
заключенных, перекрывающих крышу фабрики в 1950 году, в  полном  составе
сидела под весенним солнышком с бутылками "Блек Лейбл". И  это  угощение
было  предоставлено  самым  суровым  охранником,  когда-либо  бывшем   в
Шоушенке. И хотя пиво было теплым, такого чудного вкуса в моей  жизни  я
еще не ощущал. Мы, не спеша, отхлебывали по глоточку, ощущали  солнечные
лучи на своей коже, и даже полупрезрительное,  полуизумленное  выражение
лица Хедлея, будто он наблюдал пьющих  пиво  обезьян,  никому  не  могло
испортить настроение. Это продолжалось двадцать минут, и двадцать  минут
мы  чувствовали  себя  свободными  людьми.  Словно  ремонтируешь   крышу
собственного дома и  спокойно  попиваешь  пивко,  делая  перерыв,  когда
захочется.
   Не пил только Энди. Я уже рассказывал  о  его  привычках,  касающихся
алкоголя. Он привалился в тени, руки между коленями, поглядывая на нас с
легкой улыбкой. Просто удивительно, как много людей запомнило его таким,
и удивительно, как много народу было на крыше в  тот  день,  когда  Энди
Дюфресн одолел Байрона Хедлея. Я-то думал, что нас было  человек  девять
десять, но к 1955 году уже оказалось  не  меньше  двух  сотен  или  даже
больше...
   Итак, вы хотите получить прямой ответ на вопрос, рассказываю ли я вам
о реальном человеке, или же передаю мифы, которыми обросла его личность,
как крошечная песчинка постепенно вырастает в жемчужину. Но я  не  смогу
ответить определенно. И то и другое, пожалуй. Все, в чем я уверен - Энди
Дюфресн был не такой, как я или кто-нибудь еще из  обитателей  Шоушенка.
Он принес сюда пять сотен долларов, но этот сукин сын ухитрился пронести
сквозь  тюремные  ворота  нечто  гораздо  большее.   Возможно,   чувство
собственного  достоинства,  или  уверенность  в  своей  победе...   или,
возможно, просто ощущение свободы, которое не покидало  его  даже  среди
этих забытых богом серых стен. Казалось, от него исходит какое-то легкое
сияние. И я помню, что лишь раз он лишился этого света, и это тоже будет
часть моего рассказа.
   С 1950 года, как я уже сказал, Энди перестал бороться с сестрами.  За
него все сделали Стэмос  и  Хедлей.  Если  бы  Энди  Дюфресн  подошел  к
кому-нибудь  из  них  или  к  любому  другому  охраннику,  который   был
проинструктирован Стэмосом, и сказал лишь слово - все сестры в  Шоушенке
отправились бы спать этой ночью с сильнейшей головной  болью.  И  сестры
смирились. К тому  же,  как  я  уже  отмечал,  вокруг  всегда  находятся
восемнадцатилетние угонщики автомобилей, какие-нибудь мелкие  воришки  и
поджигатели,  достаточно  смазливые  на  вид  и  не  способные  за  себя
постоять. А Энди, с того самого дня на крыше, пошел своим путем.
   Теперь он стал работать  в  библиотеке  под  начальством  крепенького
старичка, которого звали Брукс Хетлен.  Хетлен  занял  эту  должность  в
конце двадцатых по той причине, что он  имел  высшее  образование.  Если
честно, его специализация была  как-то  связана  с  животноводством,  но
высшее образование в такой конторе, как Шенк - большая  редкость,  а  на
безрыбье, как известно, и рак - рыба.
   В 1952 году Брукс, который прикончил свою жену и дочь, проигравшись в
покер, еще когда Кулидж был президентом,  был  освобожден.  Как  обычно,
государство в своем милосердии позволило ему  выйти  на  свободу  только
тогда, когда любой шанс влиться  в  общество  остался  для  него  далеко
позади. Хетлену было 68. Он страдал артритом.  И  когда  он  выходил  из
главных ворот тюрьмы с бумагами, свидетельствующими о его  освобождении,
в одном кармане старенького пиджака и автобусным билетом до Грейхоунда в
другом, он плакал. Он шел в мир, который был ему так же чужд, как земли,
лежащие за неизведанными морями, для путешественников пятнадцатого века.
Для Брукса Шоушенк был всем, был его миром. Здесь он имел какой-то  вес,
был библиотекарем, важной персоной, образованным человеком. Если  же  он
придет в библиотеку Киттери, ему не доверят даже  картотеки.  Я  слышал,
бедняга умер в приюте для престарелых в 1953  году.  Он  продержался  на
полгода больше, чем я предполагал. Да, государство сыграло злую шутку  с
этим человеком. Сперва заставило его привыкнуть к неволе, потом выкинуло
за тюремные стены, не предоставив ничего взамен.
   Энди был библиотекарем после ухода  Кетлена  в  течении  23  лет.  Он
проявил все ту же настойчивость и силу, что я  неоднократно  наблюдал  у
него, чтобы добиться для своей библиотеки всего необходимого. И я своими
глазами видел, как тесная комнатушка,  пропахшая  скипидаром,  поскольку
раньше здесь находилась малярная подсобка с  двумя  убогими  шкафчиками,
заваленными "Ридер Дайджест" и географическими атласами, превратилась  в
лучшую тюремную  библиотеку  Новой  Англии.  Он  делал  это  постепенно.
Повесил на дверь ящик для предложений и терпеливо переносил такого  рода
записки, как "пожалуйста, больше книжек про трах" или "искусство  побега
в двадцати пяти лекциях". Энди узнавал, какими  предметами  интересуются
заключенные, а потом посылал запросы клубы  Нью-Йорка  и  добился  того,
чтобы два из них, "Литературный союз" и  "Книга  месяца",  высылали  ему
издания  из  своих  главных  выборок  по  предельно  низким  ценам.   Он
обнаруживал  информационный  голод  у  заключенных,  и  даже  если  дело
касалось таких узкоспециальных вещей, как резьба по дереву,  жонглерство
или искусство пасьянса, всегда умел найти нужную литературу. Конечно, не
забывал о популярных изданиях - Стенлей Гарднер и Луи Амур. Он  выставил
шкафчик с книгами в мягких обложках под  контрольной  доской,  тщательно
проверил, возвращаются ли книги и в каком состоянии, но  они  все  равно
быстро затрепывались до дыр, с этим ничего нельзя было поделать.
   В августе 1954 года он стал подавать  запросы  в  Сенат.  Комендантом
тюрьмы тогда уже был Стэмос. Этот человек уверился в  том,  что  Энди  -
нечто вроде талисмана, и проводил много времени в библиотеке,  болтая  с
ним о том, о сем. Они с Энди были на короткой ноге, Гред часто усмехался
и даже похлопывал его по плечу.
   Как-то он начал объяснять Энди, что если тот и был банкиром,  то  эта
часть  его  жизни  осталась  в  прошлом,  и  пора  бы  приспособиться  к
изменившейся ситуации и привыкнуть  к  фактам  тюремной  жизни.  В  наше
сложное время для денег налогоплательщиков, идущих на содержание тюрем и
колоний, есть только три позволительные статьи расходов. Первая - больше
стен, вторая - больше решеток  и  третья  -  больше  охраны.  По  мнению
сената, продолжал Стэмос, люди в Шоушенке, и Томэстене, и в  Пицфилде  -
отбросы общества. Раз уж они попали в такое место,  они  должны  влачить
жалкое существование. И ей богу, для  заключенных  действительно  ничего
хорошего не светит. И от твоего желания зависит слишком мало,  чтобы  ты
мог что-то изменить.
   Энди улыбнулся  едва  заметно  и  спросил  Стэмоса,  что  случится  с
гранитным блоком, если капли воды будут падать на него день за  днем,  в
течение миллиона лет. Стэмос рассмеялся и хлопнул Энди по спине:
   - У тебя нет миллиона лет, старик, но если бы  был...  я  уверен,  ты
сделал бы все, что захочешь, вот с  этой  усмешечкой.  Продолжай  писать
свои письма. Я могу даже опускать их для  тебя,  если  ты  заплатишь  за
марки.
   И Энди продолжал. Хотя Стэмос и Хедлей уже не  могли  увидеть  итогов
его трудов. Запросы для библиотечных фондов регулярно возвращались ни  с
чем до 1960 года, затем Энди получил чек на две  сотни  долларов.  Сенат
пошел на это в явной надежде, что надоевший проситель наконец заткнется.
Но не тут то было! Энди только усилил нажим: два письма в неделю  вместо
одного. В 1962 году  он  получил  четыре  сотни  долларов,  и  до  конца
шестидесятых  на  счет  библиотеки  каждый  год,  с  точностью  часового
механизма, высылались семьсот долларов. В 1971 году сумма была увеличена
до тысячи. Не так уж много,  если  сравнивать  с  субсидией,  получаемой
средней библиотекой в небольшом городке, но  на  тысячу  долларов  можно
купить достаточно Перри Мейсона и вестерна Джека Логайа. К этому времени
вы могли зайти в библиотеку,  разросшуюся  до  трех  просторных  комнат,
найти почти все, что желаете. А если чего-то не нашли,  то  Энди  сможет
помочь, будьте уверены.
   Вы спрашиваете, произошло ли все это потому, что Энди научил  Байрона
Хедлея, как спасти свое наследство от налогов. Да, но не только.  Судите
сами, что происходило дальше.
   Можно сказать, в Шенке появился добрый  финансовый  волшебник.  Летом
1950 года Энди помог оформить  займы  двум  охранникам,  которые  хотели
обеспечить  высшее  образование  своих  детей.  Он  посоветовал  парочке
других, как лучше всего провернуть маленькие авантюры с  акциями,  и  на
столько успешно, что один из этих парней  пошел  в  гору  и  смог  взять
отставку  через  два  года.  И  я   уверен,   что   сам   Джордж   Дуней
консультировался у Энди по финансовым вопросам. Это было перед тем,  как
старикана выгнали с работы, и он еще спокойно спал и грезил о миллионах,
которые принесет его книга по статистике. С апреля 1951 года Энди  делал
все финансовые расчеты для доброй половины администрации Шоушенка.  А  с
1952, пожалуй для всех. Ему платили тем, что в тюрьме  ценится,  подчас,
дороже золота - покровительством  и  хорошим  отношением.  Позже,  когда
комендантом стал Гред Стэмос, Энди приобрел  еще  больший  вес.  Если  я
постараюсь объяснить вам специфику ситуации, которая к этому привела,  я
окажусь в затруднительном положении.  О  некоторых  вещах  можно  только
догадываться. Зато другие я  знаю  наверняка.  Известно,  например,  что
некоторые заключенные обладают особыми  привилегиями:  радио  в  камере,
более частые визиты родственников, прочие такого рода приятные мелочи, и
у каждого из них за тюремными стенами  есть  "ангел".  Так  называем  мы
покровителей, которые оплачивают безбедное  существование  близкого  для
них человека в тюрьме. И если кто-то освобождается от  субботних  работ,
будьте уверены, что здесь  не  обошлось  без  "ангела".  Все  происходит
привычным, проверенным путем. Деньги за услугу передаются кому-нибудь из
среднего звена администрации, а тот уже  распределяет  прибыль  вверх  и
вниз по служебной лестнице.
   Кроме  того,  при  коменданте  Дунее  расцвели  махинации   в   сфере
автосервиса. Некоторое время эти делишки тщательно скрывались, но  затем
приобрели невиданный размах в пятидесятых. Конечно, все,  кто  наживался
на этом деле, платили дань верхушке администрации. И я уверен,  что  это
верно и для компаний, оборудование которых закупалось и  устанавливалось
в прачечной и на фабрике.
   В конце шестидесятых началось повальное увлечение "колесами",  и  все
те же административные лица были вовлечены в оборот наркотиков, и делали
на этом хорошие деньги. Конечно, речь идет не о  той  груде  нелегальных
миллионов, что в больших тюрьмах, типа Аттики или  Санкветин.  Но  и  не
мелочевка. И заработанные таким путем деньги сами  по  себе  становились
проблемой. Лучше не стоило класть их в  бумажник,  а  затем,  когда  вам
захочется приобрести новый  мерседес  или  построить  бассейн  во  дворе
коттеджа, вытаскивать мятые купюры,  что  были  получены  столь  грязным
образом. Однажды вам придется в соответствующем месте  объяснять,  каков
источник вашего дохода, и если  ваше  объяснение  не  найдут  достаточно
убедительным,   придется   пополнить   число   тех,   кого   вы   прежде
контролировали, и прогуливаться по тюремному двору с номером на спине.
   Вот для чего был нужен Энди. Они вытащили его из прачечной и посадили
в библиотеку, но  если  взглянуть  на  дело  с  другой  стороны,  работа
осталась той же самой. Просто теперь ему  приходилось  отмывать  грязные
деньги, а не грязные рубашки.
   Однажды он  сказал  мне,  что  прекрасно  понимает  происходящее,  но
нисколько не  волнуется  насчет  своей  деятельности.  Те  махинации,  в
которые он был вовлечен, все равно продолжались бы - с его участием  или
без него, какая разница... Никто не спрашивал  его  согласия  попасть  в
Шоушенк, он всего лишь невинный человек в этой чертовой тюрьме, человек,
которому крупно не повезло, а вовсе не миссионер и не апостол.
   -  Кроме  того,  Ред,  -  продолжал   Энди   со   своей   характерной
полуусмешкой. - То, что я делаю здесь, не слишком  отличается  от  того,
чем я занимался на свободе. Люди, которые  прибегают  к  моей  помощи  в
Шоушенке, в большинстве своем - тупые, жестокие чудовища. Люди,  которые
правят миром, лежащим за этими стенами, тоже жестоки, и  тоже  чудовища,
разве что они  не  настолько  тупы:  планка  компетентности  стоит  чуть
повыше. Не слишком, но слегка.
   - Но "колеса", - возразил я, - заставляют  меня  беспокоиться.  Я  не
хочу совать нос не в свои дела, но мне  это  все  не  приятно.  Все  эти
транквилизаторы, корректоры, прочие хреновины - всем этим заниматься мне
очень не хочется.
   - Но ведь и я не большой сторонник колес. Ты же знаешь. Впрочем, я не
слишком увлекаюсь и спиртным... И ведь учти, не я проношу их  в  тюрьму,
не я их продаю. Скорее всего, этим занимаются охранники.
   - Но...
   - Знаю, что ты хочешь сказать. Есть люди, Ред,  которые  отказываются
участвовать во всем  этом.  Они  не  хотят  марать  руки.  Это  называют
святостью, и белый голубь садится на плечо твое и гадит тебе на рубашку.
Есть другая крайность: славные малые, которые готовы валяться в грязи  и
вымазываться в дерьме ради всего,  что  принесет  им  доллар  -  оружие,
наркотики,  да  все,  что  угодно.  Тебе  ведь  предлагали  такого  рода
контракты?
   Я кивнул. Такое случалось неоднократно на протяжении многих лет. Люди
видят, что вы тот человек, который может достать все и,  заключают  они,
если вы приносите им батарейки для радио или сигарету с травкой, то  так
же легко можете предоставить им парня, который может по их заказу сунуть
кому-нибудь перо под ребра.
   - Да, от тебя этого ожидают, Ред Но ты ведь этого не сделаешь. Потому
что ты знаешь, что есть третий путь, его и выбирают такие люди, как  мы.
Да и все разумные люди в этом обществе. Ты балансируешь по самому  краю,
выбираешь меньшее из двух зол и следишь за тем, чтобы волки были сыты  и
овцы  целы.  И  можно  сделать  вывод,  насколько  хорошо  у  тебя   это
получается, изучив, насколько хорошо ты спишь и не видишь  ли  кошмаров.
Можно действовать  среди  всей  этой  грязи,  имея  перед  собой  добрые
намерения.
   - Благие намерения? - засмеялся я. - Слыхали мы о таком. Говорят, ими
дорога в ад вымощена.
   - Не верь в это. - Отвечал Энди, чуть помрачнев. Мы  уже  в  аду.  Он
прямо здесь, в Шенке. Они торгуют наркотиками, и я говорю им, как отмыть
деньги, на этом нажитые. Но я также держу библиотеку, и знаю добрые  две
дюжины ребят, которые  после  подготовки,  с  помощью  моей  литературы,
смогут продолжить образование. Возможно, когда они выйдут отсюда, то  не
пропадут в этом жестоком мире. Когда в 1957 году я просил вторую комнату
для библиотеки, я получил ее. Потому что  администрации  выгодно  видеть
меня счастливым. Я беру не дорого. И доволен.
   Население тюрьмы медленно увеличивалось  на  протяжении  пятидесятых,
затем в  шестидесятых  возросло  довольно  резко.  В  это  время  каждый
школьник в Америке только и мечтал о том, чтобы  попробовать  наркотики,
нисколько не пугаясь смехотворных  наказаний  за  их  употребление.  Да,
тюрьма  была  переполнена,  но  даже  в  это  время  у  Энди   не   было
сокамерников. Правда, ненадолго к нему подселили  огромного  молчаливого
индейца по имени Норманден, которого звали, как всех индейцев  в  Шенке,
Вождь. Большинство долгосрочников считало Энди  чокнутым,  а  он  только
улыбался. Он  жил  один  и  наслаждался  покоем...  Как  было  замечено,
администрации было выгодно видеть его счастливым.
   В тюрьме время тянется медленно, иногда  кажется,  что  оно  и  вовсе
останавливается. Но, на самом деле, оно  течет,  течет...  Джордж  Дуней
покидал   сцену   под   шум   газетчиков,   выкрикивающих:   "скандал!",
"коррупция!", "чрезвычайное происшествие!". Стэмос пришел  на  пост,  на
протяжении последующих шести лет Шенк напоминал ад. Кровати в лазарете и
одиночки в карцере никогда не пустовали.
   Однажды в 1957 году я взглянул в маленькое зеркальце  от  бритвенного
набора, которое я  хранил  у  себя  в  камере,  и  увидел  сорокалетнего
мужчину. В 1938 сюда пришел ребенок, мальчишка с огромной  копной  рыжих
волос. Сходящий с ума от угрызений совести, помышляющий о  самоубийстве.
Мальчишка повзрослел. Рыжая шевелюра поседела и стала редеть  понемногу.
Вокруг глаз появились  морщинки.  Сегодня  я  видел  пожилого  человека,
ожидающего, когда его выпустят на свободу. Если выпустят.  Это  ужаснуло
меня: никто не хочет стареть в неволе.
   Стэмос ушел в 1959.  Еще  до  этого  времени  вокруг  так  и  роились
вынюхивающие сенсацию журналисты, один из них  даже  ухитрился  провести
четыре месяца в Шенке в качестве заключенного.  Итак,  они  уже  открыли
рты, чтобы кричать: "скандал!", "попавшийся взяточник!", но прежде,  чем
над его головой окончательно  сгустились  тучи,  Стэмос  свалил.  Я  его
прекрасно понимаю. Если бы он был действительно пойман и уличен во  всех
своих грязных делишках, он здесь бы и остался.  А  кому  этого  хочется?
Байрон Хедлей ушел двумя годами раньше. У этого  ублюдка  был  сердечный
приступ, и он взял отставку, к превеликой радости всего Шенка.
   Энди в связи с аферами Стэмоса не тронули. В  начале  1959  в  тюрьме
появился новый комендант, новый помощник коменданта  и  новый  начальник
охраны. Около восьми последующих месяцев  Энди  ничем  не  отличался  от
прочих заключенных. Именно в этот период к  нему  подселили  Нормандена.
Потом все вернулось на  круги  своя.  Норманден  съехал,  и  Энди  опять
наслаждался  покоем  одиночества.  Имена   на   верхушке   администрации
меняются, но делишки прокручиваются все  те  же.  Я  говорил  однажды  с
Норманденом об Энди. - Славный парень, - сказал индеец. Разговаривать  с
ним было очень сложно: у бедняги была  заячья  губа  и  треснутое  небо,
слова вырывались наружу с шумом, плевками и  шипением,  так  что  трудно
было что-либо разобрать.
   - Мне он понравился. Никогда не .подшучивает. Но он не хотел, чтобы я
жил там. Это  можно  понять.  Ужасные  сквозняки  в  камере.  Все  время
холодно. Он никому не позволяет  трогать  свои  вещи.  Я  ушел.  Славный
парень, не издевается, не подшучивает. Но сквозняки ужасные.
   Рита Хейворт висела в камере Энди до 1955, если  я  правильно  помню.
Затем ее сменила Мерлин Монро. Тот самый плакат,  где  она  стоит  около
решетки сабвея, и теплый воздух развевает ее юбку. Монро продержалась до
1960, и когда она была уже почти совсем  затёрта,  Энди  заменил  ее  на
Джейн Менсфилд. Джейн была, простите за выражение, соска. Через год  или
около того ее сменили на английскую актрису, кажется, Хейзл Курт,  но  я
не уверен. В 1966, убрав и ее, Энди водрузил на стену Реквель Велч. Этот
плакат  висел  шесть  лет.  Последняя  открытка,  которую  я   помню   -
хорошенькая исполнительница песен в стиле кантри-рок Линда Ронстат.
   Однажды я спросил Энди, что для него значат эти открытки, и он как-то
странно покосился на меня.
   - Они для меня  тоже,  что  и  для  большинства  других  заключенных,
полагаю, - ответил  он.  -  Свобода.  Понимаешь,  смотришь  ты  на  этих
хорошеньких женщин, и чувствуешь,  что  можешь  сейчас  шагнуть  на  эту
картинку. И оказаться там. На воле. Думаю, мне  нравилась  Реквель  Велч
более всего потому, что она стояла на великолепном побережье. Вид просто
изумительный,  помнишь?  Где-то  в  окрестностях  Мехико,  милое,  тихое
местечко, где можно побыть наедине  с  природой.  Разве  ты  никогда  не
чувствовал всего этого, когда глядел на картинки,  Ред?  Не  чувствовал,
что ты можешь шагнуть  туда?  Я  признался,  что  никогда  над  этим  не
задумывался.
   - Однажды ты узнаешь, что я имею в виду. - Задумчиво ответил Энди,  и
он был прав.
   Спустя годы я понял, что он имел ввиду,  и  первое,  о  чем  я  тогда
вспомнил, был Норманден, и как он жаловался на сквозняки в камере  Энди.
Скверное происшествие случилось с Энди в конце марта или  начале  апреля
1963 года. Я уже говорил, что было в этом человеке что-то, что  отличало
его от большинства заключенных, включая меня. Можно назвать это свойство
уравновешенностью, или внутренней гармонией, или верой в то, что однажды
этот долгий кошмар непременно закончится. Как бы вы это ни назвали, Энди
Дюфресн резко отличался от  всех  нас.  В  нем  не  было  того  мрачного
отчаянья, которое угнетает большинство остальных, и никогда он не  терял
надежды. Никогда - пока не наступила та зима 1963 года. К тому времени у
нас был новый комендант, Самуэль Нортон. Насколько я знаю, никто никогда
не  видел  этого  человека  улыбающимся.  Он   носил   почетный   значок
тридцатилетнего  членства  в  бабтистской  церкви  Элиста.  Его  главное
нововведение как главы тюремной администрации было убедиться, что каждый
заключенный имеет Новый Завет. На его столе была небольшая  табличка  из
тикового дерева, где золотыми буквами было  выдавлено:  "Христос  -  мой
спаситель". На стене висел  вышитый  руками  его  жены  лозунг:  "Грядет
пришествие Его". При виде этой сентенции у большинства из  нас  пробегал
мороз по коже. Мы чувствовали себя так, будто пришествие уже началось, и
не будет нам спасения, и возопим мы к небесам, и будем искать смерти, но
не. найдем ее. У мистера Нортона на  каждый  случай  имелась  цитата  из
Библии, и если вы когда-нибудь встретите человека, похожего на него, мой
вам совет: обходите его десятой дорогой.
   Насколько я знаю, захоронения в лесу, случавшиеся при Греде  Стэмосе,
прекратились. И вряд ли кому-нибудь ломали кости и  выбивали  глаза.  Но
это не значит, что Нортон трогательно заботился о благополучии вверенных
ему людей. Карцер был все также популярен, и люди  теряли  зубы  не  под
ударами охранников, а от частого пребывания в одиночке на хлебе и  воде.
Это стали называть "диетой Нортона".
   Этот человек был самым грязным ханжой, которого я когда-либо видел  в
правящей  верхушке.  Мошенничество,  о  котором  я  рассказывал  раньше,
продолжало процветать, и Сэм Нортон даже прибавил кое-что от себя.  Энди
был в курсе всех его дел, и поскольку к тому времени  мы  стали  верными
друзьями, о многом мне рассказывал. При этом на его лице появлялось чуть
брезгливое выражение, как будто  он  описывал  мне  какое-то  уродливое,
отвратительное   насекомое,   все   действия    которого    из-за    его
омерзительности скорее смешны, чем ужасны. Это был  именно  Нортон,  кто
придумал знаменитую программу "Путь к искуплению", о  которой  вы  могли
читать или слышать лет шестнадцать назад. Фото  нашего  коменданта  было
помещено даже в "Ньюсвик". В прессе программа  освещалась,  как  образец
истинной заботы о реабилитации заключенных и практическом  использовании
их труда. Она включала в себя использование заключенных в  разных  видах
деятельности: обработка древесины, строительство дорог, овощехранилищ  и
прочего. Нортон назвал эту хреновину в  своем  характерном  патетическом
стиле "Путь к искуплению", и клубы "Ротейри" и "Кайванис" в Новой Англии
приглашали его для выступлений, особенно после того,  как  фото  Нортона
было помещено в "Ньюсвик". Мы называли этот проект "Большая дорога",  но
что-то  я  не  слышал,  чтобы  кого-нибудь  из  заключенных   приглашали
высказать свое мнение в клубе или газете. Нортон был тут и там,  успевал
поприсутствовать на  строительстве  автомагистралей  и  рытье  канав  со
своими возвышенными речами и почетным значком баптиста. Есть сотни путей
осуществлять  все  эти  проекты  -  кадры,   материалы,   подбор   всего
необходимого... однако,  Нортон  оказался  хитрее.  И  все  строительные
организации округа смертельно боялись его  программы,  потому  что  труд
заключенных - рабский труд, и вы не станете этого  отрицать.  Итак,  Сэм
Нортон каждый день за время своего шестнадцатилетнего правления, получал
изрядное количество заказов, просто  заваливающих  его  стол  с  золотой
табличкой "Христос  мой  спаситель".  А  потом  он  был  волен  ответить
заказчику, что все его работники проходят "путь к искуплению"  где-то  в
другом месте. Для меня всегда оставалось чудом, почему Нортона не  нашли
однажды утром в канаве с дюжиной пуль в голове.


 


ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2]

Страница:  [1]