Только для будущих членов загородного клуба, будущих жителей  Чистого
Американского Городка.
   Наконец прорвались слезы, и она бросилась бегом.
   Из книги "Взорванная тень" (стр. 60):
   Приведенный ниже отрывок взят  из  письма  Кристины  Харгенсен  Донне
Келлог.  Донна  Келлог  переехала  из  Чемберлена  в   Провиденс,   штат
Род-Айленд, осенью 1978 года. Очевидно, она была одной из близких подруг
Крис Харгенсен, которой та особенно доверяла. Письмо отправлено  17  мая
1979 года.
   "Короче, меня выперли с выпускного бала, а папочка сдрейфил  и  решил
не подавать на них в суд. Но им это так не пройдет. Я еще не  знаю,  что
сделаю,  но  клянусь  я  им   всем,   сукиным   детям,   такой   сюрприз
приготовлю..."
   Семнадцатое. Семнадцатое мая. Кэрри  натянула  длинную  белую  ночную
рубашку и  вычеркнула  день  на  календаре.  Каждый  уходящий  день  она
вычеркивала жирным черным  фломастером,  хотя  сама  понимала,  что  это
свидетельствует о довольно паршивом отношении к жизни. Впрочем, ей  было
все равно. Беспокоило ее лишь то, что завтра мама заставит снова идти  в
школу, и ей снова предстоит встретиться с Ними.
   Она села в маленькое кресло-качалку у окна  -  кресло,  купленное  на
свои собственные деньги, -  и  закрыла  глаза,  стараясь  избавиться  от
мыслей о Них и от всех других беспорядочных,  ненужных  мыслей  -  будто
подметаешь пол: поднимаешь краешек сознания, словно ковер,  и  заметаешь
туда весь мусор. Все. Готово.
   Кэрри открыла глаза и посмотрела на  щетку  для  волос,  лежавшую  на
комоде.
   Раз!
   Щетка поднялась над комодом... Тяжело. Будто пытаешься слабыми руками
поднять штангу. У-у-у-у...
   Щетка скользнула к краю, проползла за точку, где она уже должна  была
упасть, и осталась висеть, чуть подрагивая, словно  на  невидимой  нити.
Глаза Кэрри превратились в узенькие щелочки. На  висках  забились  вены.
Врачей наверняка очень заинтересовало бы, что в этот момент происходит в
ее организме: логики, на первый взгляд, тут нет никакой.
   Дыхание упало до шестнадцати вздохов в  минуту.  Давление  поднялось:
190 на 100.  Пульс:  140  -  больше  чем  у  астронавтов  при  стартовой
перегрузке. Температура понизилась до 94,3  градусов  <По  Фаренгейту.>.
Организм пережигал энергию, которая взялась ниоткуда и уходила в никуда.
Электроэнцефалограмма показала  бы,  что  альфа-ритм  уже  не  волна,  а
огромные зазубренные пики...
   Кэрри осторожно положила  щетку  на  место.  Отлично.  Вчера  она  ее
уронила. Как в "Монополии": прогораешь - идешь в тюрьму.
   Она снова закрыла глаза и принялась раскачиваться в кресле.  Организм
возвращался в нормальное состояние: дыхание участилось, и какое-то время
она  дышала  часто-часто,  словно  после  быстрого  бега.  Кресло   чуть
поскрипывало.  Впрочем,  это   не   раздражало.   Скорее,   успокаивало.
Туда-сюда, туда-сюда. В голове ни единой мысли...
   - Кэрри? - донесся до нее слегка обеспокоенный голос матери.
   (видимо она чувствует какие-то помехи как радио  когда  включаешь  на
кухне миксер хорошо хорошо)
   - Ты уже помолилась, Кэрри?
   - Молюсь, - отозвалась она.
   "Да-да. Молюсь, не беспокойся".
   Она посмотрела на свою маленькую, почти детскую кровать.
   Раз!
   Огромная тяжесть. Неподъемная.
   Кровать задрожала, и одна ножка оторвалась от пола дюйма на три.
   Кэрри отпустила ее, и кровать с грохотом встала на место. С  играющей
на губах улыбкой она ждала, когда мама разразится сердитыми криками,  но
та  промолчала.  Кэрри  встала,  подошла  к  кровати  и  скользнула  под
прохладную простыню. Голова болела, и  немного  мутило,  но  после  этих
упражнений так было всегда. Сердце билось так часто, что ей  даже  стало
страшно.
   Она протянула руку, выключила свет  и  откинулась  на  спину.  Не  на
подушку - потому что мама не разрешала ей спать на подушке.
   Ей чудились черти, ведьмы, всякая нечисть.
   (наверно я ведьма мама дьявольское отродье)
   Вот  они  несутся  в  ночи,  сквашивают  где  только  можно   молоко,
опрокидывают маслобойки, напускают  порчу  на  урожай,  а  Эти  прячутся
испуганно в своих домишках с  нарисованными  на  дверях  знаками  против
нечистой силы.
   Кэрри закрыла глаза, заснула, и ей приснились огромные живые валуны -
они ломились сквозь ночь, разыскивая маму и всех Их. Те пытались бежать,
прятались. Но не скроет их камень, и мертвое дерево не даст прибежища.
   Из книги "Меня зовут Сьюзен Снелл", Сьюзен  Снелл  (Нью-Йорк:  Саймон
энд Шустер, 1986), стр. I-IV:
   В том, что произошло в Чемберлене в Ночь выпускного бала,  есть  один
момент, которого не понял никто. Не поняла пресса, не поняли  ученые  из
Дьюкского университета, не понял Дэвид Конгресс - хотя  его  "Взорванная
тень",  пожалуй,  единственная  хотя  бы  наполовину  честная  книга  из
написанных на эту тему - и конечно, не поняла Комиссия по делу  Кэриетты
Уайт, которая попросту сделала из меня козла отпущения.
   Этот наиважнейший факт заключается в том, что все мы, в сущности были
детьми.
   Кэрри исполнилось семнадцать, Крис  Харгенсен  -  семнадцать,  мне  -
семнадцать, Томми Россу - восемнадцать, Билли Нолану (который остался  в
девятом классе  на  второй  год,  а  потом,  видимо,  все-таки  научился
прикидываться на экзаменах пай-мальчиком) - девятнадцать...
   Дети постарше проявляют свое отношение к происходящему  вокруг  более
социально-приемлемым образом, чем дети младшего возраста, и тем не менее
они тоже принимают неверные  решения,  реагируют  чрезмерно  сильно  или
недооценивают значение событий.
   В  первой  главе,   следующей   сразу   за   этим   предисловием,   я
продемонстрирую сказанное на  собственном  примере  -  насколько  смогу.
Однако то, о чем я собираюсь рассказать, чрезвычайно важно для понимания
моей роли в тех событиях, и если я хочу очистить свое имя  от  различных
домыслов, мне предстоит вспомнить некоторые сцены, которые  до  сих  пор
вызывают боль в душе...
   Я уже говорила об этом, и довольно подробно, перед  членами  Комиссии
по делу Кэриетты Уайт, но мой рассказ был воспринят с недоверием.  После
четырех сотен смертей и разрушения целого города очень легко  забывается
один важный факт: мы были детьми. Да, детьми, которые хотели сделать как
лучше...
   - Ты в своем уме?
   Томми глядел на нее и часто моргал,  не  желая  поверить  в  то,  что
услышал. Они были у него дома, работал телевизор, но на экран  никто  не
обращал внимания. Мать Томми отправилась в гости к миссис Клейн, живущей
на другой стороне улицы. Отец работал  в  подвальной  мастерской,  делал
скворечник.
   Сью съежилась под его взглядом, но осталась непреклонна.
   - Я так хочу, Томми.
   - Да, но я совсем этого не хочу. В жизни  не  слышал  ничего  чуднее.
Такое впечатление, будто ты делаешь это на спор.
   Лицо ее застыло холодной маской.
   - Вот как? А кто вчера больше всех трепался? Получается, как до  дела
доходит...
   - Эй, подожди! - Он совсем не обиделся и даже улыбнулся. -  Я  же  не
отказался. Пока не отказался, во всяком случае.
   - Ты...
   - Подожди. Куда ты так торопишься? Дай мне сказать. Ты хочешь,  чтобы
я пригласил Кэрри Уайт на выпускной бал. О'кей, я понял. Но я не понимаю
кое-чего другого.
   - Например? - Она наклонилась вперед.
   - Во-первых, какой в этом смысл? А, во-вторых, с чего ты  взяла,  что
она согласится, даже если я ее приглашу?
   - Как это не согласится? Ты... - Она сбилась с мысли. - Ты... Ты всем
нравишься и вообще...
   - Мы оба знаем, что у Кэрри нет причин  хорошо  относиться  к  людям,
которые всем нравятся.
   - Она пойдет с тобой.
   - Почему?
   Вопрос загнал ее в угол, и Сью бросила  на  него  взгляд,  в  котором
чувствовались и вызов, и гордость одновременно.
   - Я видела, как она на тебя смотрит.  Она  в  тебя  влюблена.  Как  и
половина девчонок в школе. Томми закатил глаза.
   - Нет, правда, - добавила Сью, словно оправдываясь. - Она  не  сможет
тебе отказать.
   - Ну, предположим, я тебе поверил, - сказал Томми.  -  А  как  насчет
всего остального?
   - Имеешь в виду, ради чего все это? Это... это поможет  ей  выбраться
из своего панциря, разумеется. Вовлечет ее... - она не закончила фразу и
умолкла.
   - Вовлечет ее в общий праздник? Бог с тобой, Сюзи? Ты сама в эту чушь
не веришь.
   - Может быть, - сказала она. - Может быть, не верю. Но  я  все  равно
думаю, что виновата перед ней.
   - Имеешь в виду тот случай в душевой?
   - И не только. Если бы это было все, я бы, может  быть,  успокоилась.
Но над ней издевались, наверно, с самой начальной  школы.  Я  не  всегда
участвовала в этом, но все же случалось. Если бы я болталась с Крис и ее
командой, таких случаев наверняка было бы больше. Это вроде  как...  это
казалось забавно, весело. Девчонки бывают такие стервы, но  парни  этого
не понимают. Они, случалось, попристают к ней и забудут,  а  девчонки...
это продолжалось бесконечно, и я даже не  могу  вспомнить,  с  чего  все
началось. На ее месте я бы просто не выдержала. Нашла бы большой-большой
камень и спряталась под ним от всего мира.
   - Вы же детьми тогда были, - сказал Томми, - а дети, как известно, не
ведают, что творят. Дети даже не осознают, что причиняют кому-то боль. У
них нет сострадания. Понимаешь?
   Сью поняла, но эти  его  слова  вызвали  у  нее  новую  мысль,  и  ей
захотелось  обязательно  высказаться,  поделиться,  потому   что   мысль
казалась чрезвычайно важной, огромной, даже по сравнению  со  случаем  в
душевой - как огромное небо и гора под ним.
   - Но ведь почти никто так и не  осознает,  что  действительно  делает
кому-то больно.  Люди  не  становятся  лучше  -  только  умнее.  Они  не
перестают отрывать мухам крылышки, а лишь придумывают себе гораздо более
убедительные оправдания. Многие говорят, что им  жаль  Кэрри  Уайт  -  в
основном, девчонки, и это уже  совсем  смешно  -  но  никто  из  них  не
понимает, каково это - быть на ее месте каждый день, каждую секунду.  Да
им в общем-то и наплевать.
   - А тебе?
   - Я не знаю, -  всхлипнула  она.  -  Но  кто-то  же  должен  хотя  бы
попытаться сделать что-то всерьез... что-то значимое.
   - Ладно. Я ее приглашу.
   - Правда? - Вопрос был задан  высоким,  удивленным  голосом:  она  не
рассчитывала, что он и в самом деле согласится.
   - Да. Но я думаю, она откажется. Ты явно переоцениваешь  мои  внешние
данные. И насчет популярности - все это чушь. У тебя просто  пунктик  на
эту тему.
   - Спасибо, - сказала она. Сказала  каким-то  странным  тоном,  словно
благодарила инквизитора за пытку.
   - Я тебя люблю, - ответил Томми.  Сью  удивленно  подняла  глаза.  Он
сказал это ей впервые.

***

   Из книги "Меня зовут Сьюзен Снелл" (стр. 6):
   Многих людей - в  основном,  мужчин  -  совсем  не  удивляет,  что  я
попросила Томми пригласить Кэрри на выпускной бал. Их  удивляет  однако,
что он согласился - очевидно, мужчины в  большинстве  своем  не  склонны
ждать от своего пола проявлений альтруизма.
   Томми пригласил ее, потому что любил меня и потому  что  так  хотела.
"Почему это вы так решили?" - может спросить какой-нибудь скептик,  и  я
отвечу: "Потому что он мне об этом сказал". Если бы вы знали его,  этого
было бы вполне достаточно...
   Томми решился на разговор в четверг, после ленча,  и  обнаружил,  что
волнуется, как маленький мальчишка, которого впервые пригласили в гости,
где будет много незнакомых людей.
   Кэрри сидела на пятом уроке сзади, в четырех рядах от него, и,  когда
урок закончился, он двинулся к ней, пробиваясь сквозь поток  рвущихся  к
выходу  одноклассников.  Мистер  Стивенс,  высокий  мужчина  с   первыми
признаками брюшка, сидя за учительским  столом,  неторопливо  собирал  в
потрепанный коричневый кейс свои бумаги.
   - Кэрри?
   - А?
   Оторвавшись от книги, она испуганно взглянула на  него  снизу  вверх,
словно ожидала удара. День был облачный,  и  свет  флуоресцентных  ламп,
прилепившихся под потолком, совсем не красил ее и без того бледное лицо.
Но  Томми  впервые  заметил  (потому  что  впервые  посмотрел   на   нее
по-настоящему), что она вовсе не отвратительна. Скорее  круглое,  нежели
овальное лицо, и глаза  такие  темные,  что  казалось,  они  отбрасывали
вокруг похожие на синяки тени. Волосы, можно сказать,  темные,  пожалуй,
немного жесткие, стянутые в  пучок,  который  ей  совсем  не  шел.  Губы
полные, сочные. Ровные белые зубы. О фигуре, по  большей  части,  судить
было трудно. Мешковатый свитер скрывал грудь, лишь намекая, что она и  в
самом деле есть. Юбка - цветастая, но все  равно  ужасная:  чуть  не  до
лодыжек (ну прямо 1958  год),  где  она  заканчивалась  грубым  неровным
рубцом. Сильные, округлые и симпатичные икры - попытка скрыть их грубыми
гольфами производила странное впечатление, но себя не оправдывала.
   Она смотрела на него чуть испуганно, чуть еще как-то, и  Томми  почти
не сомневался, что такое это "еще как-то". Сью  была  права,  и  у  него
промелькнула мысль: хорошо ли  он  делает,  или  наоборот  будет  только
хуже?
   - Если ты  еще  не  приглашена  на  выпускной  бал,  можно  мне  тебя
пригласить?
   Кэрри заморгала, и тут произошло нечто странное.  Заняло  это,  может
быть, долю секунды, но впоследствии Томми  без  всякого  труда  вспомнил
свои ощущения, как бывает с яркими снами или накатами "дежа ву".  Голова
поплыла, словно он уже не управлял своим телом - отвратительное  чувство
беспомощности, напоминающее состояние, когда  выпьешь  слишком  много  и
тебя вот-вот стошнит.
   А затем все прошло.
   - Что?.. Как?..
   По крайней мере, она не рассердилась. Томми ожидал вспышки ярости, за
которой последуют слезы и отказ. Но  Кэрри  не  сердилась.  Похоже,  она
просто не поняла еще, о чем он спросил. В аудитории никого,  кроме  них,
не было: один класс уже ушел, о новый еще не появился.
   - Выпускной бал, - повторил Томми немного растерянно. -  В  следующую
пятницу. Я понимаю, времени осталось не так много...
   - Мне не нравится, когда надо мной  подшучивают,  -  тихо  произнесла
Кэрри, роняя голову. Секунду она стояла не двигаясь, затем обошла его  и
направилась к выходу. Остановилась, повернулась к нему,  и  тут  наконец
Томми разглядел в ней и гордость,  и  какое-то  даже  величие  -  нечто,
осознал он, столь для нее естественное,  что  Кэрри,  возможно,  и  сама
этого не понимала. - Вы что, все думаете,  надо  мной  можно  издеваться
бесконечно? Я ведь знаю, с кем ты ходишь.
   - Я хожу только с теми, с кем хочу, - терпеливо сказал Томми. -  И  я
приглашаю тебя, потому что хочу тебя пригласить.
   Он вдруг понял, что так оно  и  есть.  Если  для  Сью  это  был  жест
раскаяния, то лишь через вторые руки, его.
   Класс начал заполняться, и кое-кто поглядывал на них с  любопытством.
Дейл Уллман прошептал что-то другому парню, которого Томми не знал, и те
оба захихикали.
   - Пойдем отсюда, - сказал Томми, и они вышли в коридор. По  дороге  к
четвертой аудитории - хотя Томми нужно было в противоположную сторону  -
они шли рядом, и Кэрри тихо, едва слышно, произнесла:
   - Я бы очень хотела пойти. Очень.
   Томми догадался, что  это  еще  не  согласие,  и  его  снова  одолели
сомнения. Тем не менее, лед тронулся.
   - Так в чем же дело? Все будет в порядке. Это от нас зависит.
   - Нет,  -  произнесла  она,  и  в  это  краткое  мгновение  тревожной
задумчивости ее можно было даже назвать красивой. - Будет кошмар.
   - У меня еще нет билетов, - сказал Томми, словно не слышал ее слов. -
Сегодня их продают последний день.
   - Эй, Томми, ты идешь совсем в другую  сторону!  -  крикнул  на  бегу
Брент Джиллиан. Кэрри остановилась.
   - Опоздаешь.
   - Ты пойдешь со мной на бал?
   - У тебя занятия, - сказала она,  борясь  с  путаницей  в  мыслях.  -
Занятия. Скоро будет звонок.
   - Пойдешь?
   - Да. Ты же знал, что я соглашусь, - ответила  она  и  вытерла  глаза
рукой.
   - Нет, - сказал Томми. - Но теперь знаю. Я  заеду  за  тобой  в  семь
тридцать.
   - Хорошо, - прошептала Кэрри. - Спасибо.
   Еще немного, и она бы наверно, расплакалась. Но тут  Томми,  которому
никогда не случалось чувствовать себя так неуверенно, осторожно взял  ее
за руку.
   Из книги "Взорванная тень" (стр. 74-76):
   Пожалуй, ни один другой аспект дела  Кэрри  Уайт  не  вызвал  столько
домыслов, противоречивых оценок и непонимания, как роль Томаса  Эверетта
Росса, злополучного спутника Кэрри на выпускном балу в Ювинской школе.
   В своем  -  надо  заметить,  намеренно  сенсационном  -  обращении  к
Национальному коллоквиуму по психическим явлениям в прошлом году  Мортон
Кратчбаркен заявил, что двумя самыми  шокирующими  событиями  двадцатого
века  стали  убийство  Джона  Ф.  Кеннеди  в  1963  году  и   разрушение
Чемберлена, штат Мэн, в мае 1979-го. Кратчбаркен подчеркивает,  что  оба
события чрезвычайно широко освещались средствами массовой информации,  и
оба предельно ясно очертили один вызывающий тревогу  факт  -  а  именно:
хотя и то, и другое событие имеет вполне определенный  финал,  оба  они,
хорошо это или плохо, привели к необратимым изменениям в нашей жизни.
   Если сравнивать эти события, тогда Томас Росс сыграл здесь роль Харви
Освальда, роль детонатора катастрофы.  Остается  вопрос:  намеренно  или
невольно?
   По признанию самой Сьюзен Снелл, Росс должен был  идти  на  выпускной
бал с ней. Она утверждает,  что  убедила  Росса  пригласить  Кэрри  -  в
искупление вины за участие в  инциденте  в  школьной  душевой.  Те,  кто
пытается опровергнуть ее  версию,  -  в  последнее  время  тут  особенно
активен Джордж Джером из Гарвардского университета - утверждают, что это
либо романтическое искажение событий, либо ни что иное как ложь.  Джером
пылко и красноречиво доказывает, что для подростков выпускного  возраста
вариант поведения, когда они чувствуют, что должны искупить перед кем-то
вину, совершенно не типичен, тем более, если  речь  идет  об  искуплении
вины  перед  сверстником,  подвергаемым  остракизму  со   стороны   всех
существующих группировок учащихся.
   "Человечество имело бы право думать о себе гораздо лучше, если бы  мы
могли поверить,  что  подросток  способен  спасти  честь  и  достоинство
"заклеванной птицы" подобным жестом, - заявил Джером  недавно,  выступая
на страницах "Атлантик Мансли". - Однако надеяться на это не приходится.
Товарки заклеванной птицы не поднимают ее нежно из пыли, нет - ее быстро
и безжалостно добивают".
   Джером, разумеется, абсолютно прав - во всяком  случае,  в  отношении
птиц - и его  красноречие,  без  сомнения,  объясняется  в  значительной
степени выдвинутой теорией "розыгрыша", которую обсуждала, но так  и  не
утвердила Комиссия по делу Кэриетты Уайт. Эта теория  предполагает,  что
Росс и Кристина Харгенсен (см. стр. 1018) были  в  центре  неформального
заговора, цель которого - завлечь Кэрри Уайт на выпускной бал и там  уже
унизить ее окончательно.  В  свете  подобного  предположения  загадочный
мистер  Росс  выглядит   крайне   непривлекательно:   человек,   который
злонамеренно  заманил  девушку  с  нестабильной  психикой  в   ситуацию,
приведшую к нервному срыву.
   Впрочем, автор этих строк не склонен думать, что мистер Росс на такое
способен - не тот характер. И это, кстати, одна из граней  происшедшего,
практически не исследованная его обличителями, изображающими Томми Росса
этаким туповатым атлетом,  -  фраза  "здоровый  кретин"  довольно  точно
выражает подобный взгляд на личность Томми Росса.
   Росс  действительно  отличался   атлетическими   способностями   выше
среднего  уровня.  Наиболее  значительных  результатов  он   добился   в
баскетболе, и три последних года был членом Ювинской спортивной команды.
Главный менеджер бостонского клуба "Ред Сокс" Дик О'Коннел  заявил,  что
Томми Россу, останься он в живых, наверняка предложили  бы  контракт  на
очень хороших условиях.
   Но помимо этого, Росс  отлично  учился  (что  едва  ли  соответствует
образу "здорового кретина"), а его родители оба  утверждали,  что  Томми
решил подождать с карьерой профессионального баскетболиста до  окончания
колледжа, где он планировал изучать английский  и  получить  степень.  В
круг его интересов  входила  поэзия,  и  одно  из  стихотворений  Росса,
написанное за полгода до смерти,  было  опубликовано  в  так  называемом
"малом" журнале "Эверлиф". Стихотворение приводится в Приложении V.
   Одноклассники из числа оставшихся в  живых  также  отзываются  о  нем
очень хорошо, и это важно помнить.  Событие,  которое  пресса  окрестила
"ночью выпускного бала", пережили только двенадцать одноклассников Томми
Росса. Не присутствовали на балу в основном непопулярные в своих классах
ученики. И  если  уж  даже  эти  "отверженные"  говорят  о  нем,  как  о
дружелюбном, добродушном парне (многие  называли  его  "славным  сукиным
сыном"), то гипотезе профессора Джерома наносится существенный удар...
   Школьные данные об  успеваемости  Росса  (закон  штата  не  позволяет
воспроизвести  здесь  фотокопии  в  качестве  доказательств)   вкупе   с
воспоминаниями одноклассников и  комментариями  родственников,  соседей,
учителей - все это создает образ весьма  достойного  молодого  человека,
что плохо согласуется  с  нарисованной  профессором  Джеромом  картиной.
Очевидно, Росс мало обращал внимания на различные  высказывания  в  свой
адрес и чувствовал себя достаточно независимым, чтобы  пригласить  Кэрри
на выпускной бал. На фоне всего сказанного Томас Росс - явление довольно
редкое в наши дни: молодой человек с развитым общественным сознанием.
   Я  не  буду  пытаться  сделать  из  него  святого.  Этого   нет.   Но
скрупулезное изучение обстоятельств  дела  убедило  меня,  что  и  образ
петуха в школьном  курятнике,  бездумно  присоединившегося  к  добиванию
слабой птицы, здесь совсем не годится.
   Кэрри лежала
   (я ее не боюсь не боюсь не боюсь)
   На кровати, закрыв лицо рукой. Суббота на исходе, и  если  она  хочет
сшить такое платье, как задумала, нужно начинать завтра - иначе
   (я не боюсь ее)
   Не успеть. Она уже купила материал в магазине "Джонс" в Вестоувере  -
пугающе-роскошный,  тяжелый,  бархатистый  материал.  Цена   тоже   была
пугающая, да и сам магазин с его огромными залами  и  шикарными  дамами,
расхаживающими между  прилавками  с  тканями  в  своих  легких  весенних
нарядах, приводил ее  в  оцепенение.  Совсем  другая  атмосфера,  совсем
другой мир, так не похожий на чемберленский "Вулвортс", где  она  обычно
покупала материал.
   Ее это напугало,  но  не  остановило.  Ведь  при  желании  она  могла
заставить  всех  их  с  криками  броситься  прочь:  падающие   манекены,
срывающиеся на пол люстры, рулоны  тканей,  разматывающиеся  в  воздухе,
словно серпантин... Как Самсон в храме, она могла обрушить на их  головы
смерть и разрушение.
   (я не боюсь)
   Сверток с материалом лежал  теперь  спрятанный  на  верхней  полке  в
подвале, и пора уже было принести его в дом. Сегодня.
   Кэрри открыла глаза.
   Раз!
   Комод поднялся над полом, задрожал и всплыл под самый потолок.  Кэрри
опустила его на место, затем снова подняла и опустила. Теперь - кровать,
вместе с ней самой. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Как на лифте.
   И она почти не устала. Так, совсем чуть-чуть. Ее  новая  способность,
едва заметная две недели назад, буйно расцвела. И продолжала развиваться
такими темпами, что...
   Да, пожалуй, это даже пугало.
   А вместе с этой способностью, казалось бы, незваные -  как  знания  о
менструальном цикле - скопом налетали  воспоминания.  Словно  рухнула  в
мозгу какая-то дамба,  и  хлынули  воды  этих  незнакомых  воспоминаний.
Туманных, искаженных детским восприятием, но  тем  не  менее  совершенно
реальных. Картины, дергающиеся на стене; кран, открытый из другого конца
комнаты; или тот случай, когда мама попросила ее что-то сделать...
   (кэрри закрой окна а то собирается дождь)
   ...да, и окна с грохотом захлопнулись сразу по всему дому; или  когда
она издалека открутила на "Фольксвагене" мисс Макаферти колпачки, и  все
четыре колеса тут же спустили; или камни...
   (!!!!!!! !нет нет нет нет нет !!!!!!!!)
   ...но теперь от воспоминания не уйти - как от месячных -и  уж  оно-то
как раз совсем не туманное, нет, только не оно; это событие отпечаталось
в памяти предельно ярко и четко, словно изломы молнии  на  темном  небе:
маленькая девочка...
   (мама не надо мама я не могу не могу дышать мое горло мама  я  больше
не буду подглядывать мама мой язык кровь во рту)
   Несчастная маленькая девочка...
   (крик: ах ты маленькая паскудина я все про тебя знаю  и  я  знаю  что
надо делать)
   Несчастная маленькая девочка лежит на пороге в чулан,  перед  глазами
плывут черные звезды, в голове  отупляющий  приглушенный  шум,  изо  рта
высовывается распухший язык, а на горле, в  том  месте,  где  ее  душила
мама,  красное  ожерелье  от  сдавливающих  шею  пальцев,  и   вот   она
возвращается, она все ближе, и в правой руке у нее
   (я  вырежу  беспощадно  вырежу  это   зло   отвратительную   плотскую
греховность о я все знаю я выколю тебе глаза)
   Здоровенный нож, которым папочка Ральф разделывал мясо, лицо искажено
злобой, по подбородку стекает слюна, а в другой руке она держит Библию
   (ты никогда больше не увидишь неприкрытый срам)
   И вдруг что-то произошло - не "раз", а "РАЗ!!!" - что-то  огромное  и
бесформенное, почти титаническое, словно пробился из земли  колоссальный
родник энергии, которая не принадлежала ей и  никогда  больше  не  будет
принадлежать; что-то обрушилось на крышу, и мама  закричала,  уронив  на
пол Библию (хорошо!), а затем удар и еще, и вот  уже  весь  дом  заходил
ходуном, швыряя из угла в угол мебель; мама бросила нож, упала на колени
и начала молиться,  протягивая  руки  к  потолку  и  раскачиваясь,  а  в
коридоре в это время со свистом летали стулья, кровати на  втором  этаже
подпрыгивали  и  опрокидывались,  тяжеленный  обеденный  стол  вывалился
наполовину в окно, и вдруг мамины глаза, выпученные, безумные, сделались
еще больше, и она указала пальцем на Кэрри
   (это все ты дьявольское отродье  колдунья  исчадье  ада  это  все  ты
творишь)
   И тут упали камни, а мама рухнула на  пол  без  чувств,  когда  крыша
задрожала от ударов, словно от поступи самого Господа.
   А затем Кэрри и сама потеряла сознание. И после этого в памяти ничего
не осталось. Мама ни разу не заговаривала  о  том,  что  произошло.  Нож
снова лежал в  кухонном  столе.  Чудовищные  синяки  на  шее  Кэрри  она
замотала бинтом, и Кэрри вроде бы даже спрашивала,  откуда  взялись  эти
синяки, но мама тогда сжала губы и промолчала. Мало-помалу все забылось.
Воспоминания прорывались порой лишь во сне. Картины на стенах больше  не
плясали. Окна сами не закрывались. Кэрри даже не помнила,  что  когда-то
все это умела. И вспомнила только сейчас.
   Обливаясь холодным потом, она лежала на кровати и глядела в потолок.
   - Кэрри! Ужинать!
   - Спасибо,
   (я не боюсь ее)
   Мама.
   Она встала, стянула волосы синей лентой и спустилась вниз.
   Из книги "Взорванная тень" (стр. 59).
   Насколько заметно проявлялся "дикий талант" Кэрри в детстве и что  по
этому  поводу  думала  Маргарет  Уайт  с  ее  радикальными  религиозными
убеждениями? Очевидно, мы никогда уже не узнаем  точно.  Тем  не  менее,
легко предположить, что реакция миссис Уайт была весьма бурной...
   - Ты даже не притронулась к пирогу, Кэрри. - Мама оторвала взгляд  от
религиозной брошюры, что она штудировала, прихлебывая чай. - Я его  сама
испекла.
   - У меня от них прыщи, мама.
   - Прыщами Господь наказывает тебя, чтобы ты хранила целомудрие. Ешь.
   - Мама?
   - Да?
   Кэрри наконец решилась.
   - Томми Росс пригласил меня в следующую пятницу на выпускной бал...
   Мама мгновенно забыла о брошюре и уставилась на нее  с  таким  видом,
словно не поверила своим ушам. Ноздри у нее затрепетали  как  у  лошади,
заслышавшей трещотку гремучей змеи.
   Кэрри пыталась проглотить застывший в горле ком страха
   (я не боюсь ее нет боюсь)
   Но это удалось ей лишь отчасти.
   - ...он - хороший парень. Томми  обещал  заехать  перед  этим,  чтобы
представиться, и...
   - Нет.
   - ...вернуть меня домой к одиннадцати. Я...
   - Нет, нет и нет!
   - ...согласилась. И пожалуйста, пойми,  мама,  что  мне  пора  уже...
начинать ладить с людьми, пытаться, во всяком случае. Я - не  такая  как
ты. Да, я смешная - вернее, это в  школе  так  думают.  Но  мне  это  не
нравится. Я хочу попытаться стать нормальным человеком, пока не  поздно,
и...
   Мама выплеснула ей в лицо свою чашку чая.
   Нет, не кипяток, чай был чуть теплый, но Кэрри умолкла мгновенно. Она
сидела за столом,  словно  парализованная,  и  капли  янтарной  жидкости
стекали  у  нее  по  щекам  и  по  подбородку  на  белую  кофточку,  где
расползалось большое желтое пятно. Липкое пятно с легким запахом корицы.
   Миссис Уайт вздрагивала от злости, лицо ее застыло холодной маской, и
только  ноздри  еще  трепетали.  Неожиданно  она  запрокинула  голову  и
закричала куда-то в потолок:
   - Боже! Боже! Боже! -  Челюсти  смыкались  за  каждым  словом,  будто
капкан.
   Кэрри сидела, не двигаясь.
   Мама встала и обошла вокруг стола. Ее трясущиеся руки с полусогнутыми
пальцами походили в этот момент на хищные  когтистые  лапы.  На  лице  -
безумная смесь сопереживания и ненависти.
   - В чулан! - приказала она. - Немедленно в чулан и молись.
   - Нет, мама...
   - Парни... Да, теперь и до этого дошло. После первой крови начинаются
парни. Как поганые псы, как принюхивающиеся ищейки они  идут  на  запах.
Этот запах!
   Она развернулась и наотмашь влепила Кэрри пощечину - словно щелкнул
   (о боже я так ее теперь боюсь)
   В комнате кожаный ремень. Кэрри покачнулась, но все же удержалась  на
стуле. Отпечаток ладони на щеке, поначалу белый, налился густым  красным
цветом.
   - Вот тебе  моя  отметина...  -  Глаза  миссис  Уайт  расширились  до
предела, и словно остекленели. Она часто, прерывисто дышала  и  говорила
будто сама с собой, в то время как скрюченные пальцы вцепились  Кэрри  в
плечо и подняли ее из-за стола.
   - Я все видела. Все знаю. Да уж. Но. Я. Никогда.  Этого.  Не  делала.
Только с ним. Потому что. Он. Взял. Меня. Силой... - Она умолкла,  и  ее
взгляд скользнул к потолку.
   Кэрри оцепенела от ужаса. Мама вела себя как припадочная -  казалось,
на  нее  снизошло  какое-то  великое  откровение,  которое  вот-вот   ее
уничтожит.
   - Мама...
   - В машинах... Да уж, я знаю, где они  прибирают  тебя  к  рукам.  За
городом. В придорожных мотелях... Виски. Этот запах... Они дышат на тебя
этим запахом! - Голос ее поднялся до крика.  На  шее  вздулись  вены,  а
запрокинутая голова заходила по кругу, словно ее взгляд искал что-то  на
потолке.
   - Прекрати, мама.
   Слова вернули ее в  некое  туманное  подобие  действительности.  Губы
миссис Уайт раскрылись от удивления, и она замерла посреди кухни,  будто
пытаясь отыскать в этом новом мире что-то старое, знакомое, за что можно
уцепиться.
   - В чулан, - пробормотала она наконец. - Иди в чулан и молись.
   - Нет.
   Мама занесла руку для удара.
   - Нет!
   Рука застыла в воздухе. Мама  уставилась  на  нее,  словно  не  могла
поверить, что она все еще там или все еще цела.
   Ни с того ни с сего с подставки па столе поднялся противень с пирогом
и, метнувшись через всю  кухню,  врезался  в  стену  рядом  с  дверью  в
гостиную. По стене поползли фиолетовые потеки черничного варенья.
   - Я иду на бал, мама!
   Мамина перевернутая чашка подскочила и, просвистев у  нее  над  ухом,
вдребезги разбилась над плитой. Миссис  Уайт  взвизгнула  и  рухнула  на
колени, закрыв лицо руками.
   - Дьявольское отродье,  -  простонала  она.  -  Дьявольское  отродье.
Сатана...
   - Встань, мама.
   - Похоть и распущенность, искушение плоти и... - Встань !
   Мама умолкла и  встала,  все  еще  держа  руки  над  головой,  словно
собиралась сдаваться. Губы ее беззвучно шевелились, и Кэрри  показалось,
что она молится.
   - Я не хочу с тобой ссориться,  мама,  -  сказала  Кэрри  срывающимся
голосом и с трудом заставила себя продолжить. - Но я хочу, чтобы  ты  не
мешала мне жить своей жизнью. Твоя... твоя мне не нравится.
   Она  умолкла,  испугавшись  собственной  смелости.  Преступная  мысль
наконец-то вырвалась наружу, и это было в тысячу раз хуже, чем  даже  то
самое Грязное Слово.
   - Ведьма, - прошептала  мама.  -  Недаром  сказано  в  Святой  Книге:
"Ворожеи не оставляй в живых". Твой отец делал Божью работу и...
   - Я не хочу об этом слышать, - заявила Кэрри: когда мама говорила  об
отце, это всегда действовало на нее угнетающе. - Но  я  хочу,  чтобы  ты
поняла: отныне у нас все будет по-другому. - Глаза ее  блеснули,  и  она
тихо добавила:
   - Им тоже придется это усвоить.
   Мама  продолжала  бормотать  что-то  себе  под  нос.  Кэрри  даже  не
почувствовала удовлетворения: развязка не оправдывала ее ожиданий, и  от
этого словно ком застрял в горле. Неуютное ощущение тяжести в животе  не
давало покоя, и она отправилась в подвал за спрятанным там свертком.
   Конечно, так лучше, чем сидеть в чулане. Слов нет. Все,  что  угодно,
только не этот чулан  с  голубым  светом  и  удушливым  запахом  пота  и
греховности. Все, что угодно. Абсолютно все.
   Она остановилась, прижав сверток к груди, и закрыла глаза, прячась от
света тусклой голой лампочки, заросшей паутиной. Конечно же, Томми  Росс
ее не любит - на этот счет она не обманывалась.  Тут,  скорее,  какая-то
странная форма покаяния - понять это было  не  сложно.  И  откликнуться,
согласиться. Ведь она лучше  других  понимала,  что  такое  покаяние,  -
понимала всю свою сознательную жизнь.
   Он сказал, что все будет хорошо, что  они  позаботятся  об  этом.  Уж
что-что,  а  она-то  точно  позаботится.  И  не  дай  бог  им   устроить
какую-нибудь пакость! Не дай бог. Она не знала, от господа ее дар или от
дьявола, и теперь вдруг, когда поняла, что ей  все  равно,  ее  охватило
почти неописуемое чувство облегчения - словно  упал  с  плеч  тяжеленный
груз, который она носила всю жизнь.
   Мама наверху продолжала бормотать. Только теперь уже не "Отче наш"  -
теперь она читала молитву об изгнании нечистой силы.
   Из книги "Меня зовут Сьюзен Снелл" (стр. 23):
   В конце концов об этом даже сняли фильм. Я его видела  в  апреле,  и,
когда вышла из кинотеатра,  меня  чуть  не  стошнило.  Когда  в  Америке
случается  что-то  важное,  кому-то  обязательно  хочется  покрыть   все
сусальным золотом и украсить ленточками. Чтобы можно было забыть. И вряд
ли кто-нибудь понимает, насколько это серьезная ошибка  -  забыть  Кэрри
Уайт...
   В понедельник утром Грэйл  и  его  заместитель  Мортон  пили  кофе  в
директорском кабинете.
   - От Харгенсена пока ничего не слышно? - спросил Мортон. Губы его при
этом изогнулись в этакой уэйновской ухмылке, но все равно было  заметно,
что он волнуется.
   - Ни звука. И Кристина перестала болтать, что ее папочка  пустит  нас
по миру. - Грэйл подул на свой кофе.
   - Но ты, похоже, не очень радуешься?
   - Пожалуй. Ты слышал, что Кэрри Уайт идет на выпускной бал?
   Мортон удивленно заморгал.
   - С кем? С Клювом?
   "Клювом" в школе прозвали Фредди Холта, еще одного из  "отверженных".
Весил он, дай бог, фунтов сто, но, увидев его, нетрудно  было  поверить,
что шестьдесят из них приходится на нос.
   - Нет, - ответил Грэйл. - С Томми Россом.
   Мортон поперхнулся и закашлялся.
   - Вот-вот, я примерно так же себя чувствовал, когда об этом узнал.
   - А что же его подружка? Сюзи?
   - Я думаю, это она его уговорила, - сказал Грэйл. - Когда я беседовал
с ней, у меня создалось впечатление,  что  она  очень  переживает  из-за
своего участия в этой истории с  Кэрри.  Теперь  она  -  в  комитете  по
украшению зала, весела и счастлива. Словно пропустить выпускной бал  для
нее ничего не значит.
   - М-м-м, - глубокомысленно отозвался Мортон.
   - А Харгенсен... Я думаю,  он  посоветовался  со  знающими  людьми  и
выяснил, что мы, если захотим, действительно можем подать на него в  суд
от имени Кэрри Уайт. Видимо, он решил не связываться. Но меня  беспокоит
его дочь.
   - Полагаешь, в пятницу вечером будут какие-нибудь неприятности?
   - Не знаю. Однако у Крис много подруг, которые будут на балу. А  сама
она таскается с этим беспутным  Билли  Ноланом,  и  у  того  тоже  полно
друзей. Из тех, что уже одним своим видом  пугают  на  улице  беременных
женщин. И насколько я знаю, Крис Харгенсен вертит им как захочет.
   - Ты опасаешься чего-то конкретного?
   Грэйл неторопливо взмахнул рукой.
   - Конкретного? Нет.  Но  я  слишком  долго  уже  работаю  в  школе  и
чувствую, когда дело дрянь. Помнишь игру со Стадлерской школой в 76-м?
   Мортон кивнул. Три года - слишком  короткий  срок,  чтобы  стереть  в
памяти  игру  Ювин-Стадлер.  Брюс  Тревор  был  довольно  посредственным
учеником,  но  потрясающе  играл   в   баскетбол.   Тренер   Гэйнс   его
недолюбливал, но только с помощью  Тревора  Ювинская  школа  впервые  за
десять лет могла попасть на  региональные  соревнования.  Тем  не  менее
Тревора отчислили из команды за неделю до отборочного матча, потому  что
во время проверки, о которой было объявлено заранее, у него  в  шкафчике
для одежды обнаружили  за  стопкой  книг  пакет  марихуаны.  Разумеется,
Ювинская школа проиграла со счетом 104:48 и, соответственно,  не  попала
на региональный турнир. Этого, впрочем, никто уже не  помнил,  зато  все
помнили драку на трибунах, прервавшую четвертый период  игры.  Начал  ее
Брюс Тревор, который утверждал, что его подставили, а кончилось все тем,
что  четыре  человека  оказались  в  больнице.  Один  из  них  -  тренер
Стадлерской команды, которому съездили по голове  чемоданом  с  аптечкой
первой помощи.
   - Есть у меня какое-то предчувствие, - сказал Грэйл. - Что-то  должно
произойти. Кто-нибудь явится с гнилыми яблоками или еще что.
   - Может быть, ты ясновидящий, - ответил Мортон.
   Из книги "Взорванная тень" (стр. 92-93):
   В настоящее время большинство исследователей сходятся во мнении,  что
телекинетические способности являются  рецессивным  признаком  -  своего
рода  зеркальное  отражение  такой  болезни   как   гемофилия,   которая
проявляется лишь у мужчин. При этом  заболевании  -  в  свое  время  его
называли еще и "королевским проклятием" - соответствующий ген рецессивен
у женщин, и его присутствие никак не сказывается на их  здоровье,  в  то
время как дети мужского пола неизменно страдают несвертываемостью крови.
Болезнь передается по наследству, только если  подверженный  ей  мужчина
женится на женщине, имеющей  соответствующий  рецессивный  ген.  Если  в
результате этого союза рождается мальчик, у него будет  гемофилия.  Если
же девочка, она становится носителем рецессивного гена.  Надо  заметить,
что в отдельных случаях мужчина тоже может быть  носителем  рецессивного
гена, ответственного за гемофилию. Но если он женится на женщине  с  тем
же "преступным" геном, их дети мужского пола будут подвержены гемофилии.
   В случае королевских семейств, когда  супруги  выбирались  из  весьма
ограниченного  круга  лиц,  вероятность  передачи  гена,   попавшего   в
родословное  дерево,  была  довольно  значительна  -   отсюда   название
"королевское проклятие". В начале этого века гемофилия часто встречалась
также у жителей Аппалачей и, как правило, наблюдается  у  представителей
тех культур, где распространено кровосмешение.
   В случае же телекинетических способностей носителем рецессивного гена
являются мужчины.  Этот  ген  может  быть  рецессивен  и  у  женщин,  но
доминирует он только у них. Очевидно, Ральф Уайт был носителем. Маргарет
Бригхем, по чистой случайности, тоже оказалась носителем этого гена,  но
поскольку нет никаких данных о том, что она  обладала  телекинетическими
способностями, сходными со способностями ее дочери, можно с уверенностью
утверждать, что у нее он был рецессивен. В настоящее время исследователи
скрупулезно изучают сведения о  жизни  бабушки  Маргарет  Бригхем,  Сэди
Кохран  -  ибо,  если  доминантность  и  рецессивность  телекинетических
способностей проявляется так же,  как  и  при  гемофилии,  то  у  миссис
Кохран, по всей вероятности, они доминировали.
   Если бы у Уайтов  родился  мальчик,  результатом  стал  бы  еще  один
носитель, и,  скорее  всего,  передача  мутантного  гена  на  нем  бы  и
закончилась, поскольку ни по линии Ральфа Уайта, ни  по  линии  Маргарет
Бригхем для их гипотетического потомка  мужского  пола  не  было  сестер
подходящего для вступления в брак возраста. А вероятность того,  что  он
мог бы встретить другую женщину с телекинетическим геном, ничтожно мала.
Ни одной из исследовательских групп, работающих над этой проблемой, пока
еще не удалось выделить этот ген.
   В свете обрушившейся на штат Мэн катастрофы никто не сомневается, что
выделить телекинетический ген - это сейчас  для  медицины  задача  номер
один. Больной гемофилией - или Г-ген - производит на  свет  мальчиков  с
недостаточным  уровнем  тромбоцитов.  Телекинетик  же  -  или  ТК-ген  -
производит на свет девочек,  которые  подобно  Тифозной  Мэри,  способны
разрушать и уничтожать просто по собственному желанию...
   Среда. Время - за полдень.
   Сьюзен и еще четырнадцать будущих выпускниц -  комитет  по  украшению
зала, ни больше, ни меньше - работали над огромным панно, которое должно
висеть за двойной эстрадой в пятницу вечером. Роспись на тему  "Весна  в
Венеции" (И кто только придумывает эти дурацкие темы? Сью  проучилась  в
Ювинской школе четыре года, два раза присутствовала на выпускных  балах,
и все равно до сих пор  не  знала.  Зачем,  черт  возьми,  вообще  нужна
какая-то тема? Почему бы просто не устроить танцы,  и  дело  с  концом?)
Один из наиболее одаренных в живописи  учеников  Ювинской  школы  Джордж
Чизмар, приготовил эскиз с гондолами на водах канала в  лучах  закатного
солнца, гондольером в огромной соломенной шляпе у румпеля и разлитыми по
воде и по небу  богатыми  всполохами  розового,  красного  и  оранжевого
цветов. Слов нет, красиво. Затем Джордж перенес  силуэтный  набросок  на
холст размером четырнадцать на двадцать футов,  пронумеровал  участки  с
одинаковым цветом,  и  теперь  весь  комитет  старательно  замазывал  их
мелками   -   словно   дети,   ползающие   по    странице    гигантского
альбома-раскраски.
   Хлопот, конечно, много, думала Сью, глядя  на  перепачканные  розовым
мелом руки, но бал, похоже, будет на редкость красивый.
   Рядом с  ней  сидела,  скрестив  ноги,  Элен  Шайрс.  Она  с  хрустом
потянулась и застонала, затем откинула тыльной стороной  ладони  упавшую
на глаза прядь, оставив на лбу розовую полосу.
   - Боже, и как только ты меня на это уговорила?
   - Ты же хочешь, чтобы было красиво? - произнесла Сью, подражая голосу
мисс Гир, старой девы из учительского  состава,  председательствующей  в
комитете, которую за глаза звали "усатая мисс".
   - Да, но можно было записаться в комитет по подготовке  меню  или  по
составлению  программы.  Чтобы  не  спину  гнуть,  а  работать  головой.
Теперь-то я знаю, где мое призвание. И кроме того, ты сама даже не...  -
Она прикусила язык.
   - Даже не иду на бал? - Сьюзен пожала  плечами  и  подобрала  с  пола
кусок мела. Пальцы у нее просто ныли от непривычной  работы.  -  Да,  не
иду, но мне все равно хочется, чтобы было красиво. - Она умолкла,  потом
застенчиво добавила: - Томми пойдет.
   Какое-то время  они  продолжали  работать  молча,  затем  Элен  снова
бросила мел. Рядом с ними никого  не  было:  ближе  всех  работал  Холли
Маршалл - раскрашивал на другом конце панно нос гондолы.
   - Давно хотела тебя спросить, Сью... - решилась наконец Элен. - А  то
все и так говорят, говорят...
   - Да чего уж там, - Сью положила мел и принялась  разминать  затекшие
пальцы. - Возможно, я должна кому-то рассказать - просто чтобы  не  было
лишних домыслов. Я сама попросила Томми пригласить Кэрри.  Надеюсь,  это
поможет ей... раскрепоститься, что ли, сломать стену  отчуждения...  Мне
показалось, что уж по крайней мере это я должна была для нее сделать.
   - А мы, все остальные? - спросила Элен беззлобно. Сью пожала плечами.
   - Тебе придется самой делать выводы о том случае, Элен. Не  мне,  как
ты понимаешь, кидать камни. Но я не хочу, чтобы люди думали, будто я...
   - Будто ты строишь из себя мученицу?
   - Ну да, что-то вроде этого.
   - И Томми согласился? - Похоже, эта сторона дела  произвела  на  Элен
наиболее сильное впечатление.
   - Да, - ответила Сью, но не стала  вдаваться  в  подробности.  Затем,
помолчав, добавила: - Все, наверно, думают, что  я  заношусь,  строю  из
себя черт те чего?
   Элен ответила не сразу.
   - Ну в общем... они, все, конечно, говорят об  этом.  Но  большинство
по-прежнему считают тебя своим человеком. Как ты сказала, каждый  решает
сам  за  себя.  Хотя  есть  небольшая  группа   инакомыслящих.   -   Она
презрительно усмехнулась.
   - Эти, что вьются вокруг Крис Харгенсен?
   - Да, и компания Билли Нолана. Ну и тип!
   - Она меня недолюбливает? - произнесла Сью так,  что  это  прозвучало
вопросом.
   - Боже, она тебя просто ненавидит.
   Сью кивнула, с  удивлением  осознав,  что  это  и  расстроило  ее,  и
одновременно обрадовало.
   - Я слышала, ее отец собирался  подать  на  школу  в  суд,  но  потом
передумал, - сказала она.
   - Друзей у нее от всего этого, ясное дело, не прибавилось, - ответила
Элен, пожимая плечами. - Я вообще не понимаю, что на  нас  тогда  нашло.
Такое чувство возникает, что я совсем себя не знаю.
   Они снова принялись за работу, молча. В  противоположном  конце  зала
Дон Баррет устанавливал  складную  лестницу,  собирался  развешивать  на
стальных балках под потолком бумажные гирлянды.
   - Смотри. Вон Крис пошла, - сказала вдруг Элен.
   Сьюзен подняла голову и успела заметить, как та заходит  в  маленькую
комнатушку слева от входа в спортивный зал.  На  Крис  были  вельветовые
темно-красные брюки в обтяжку и шелковая белая  блузка  -  без  лифчика,
судя по  тому  как  на  каждом  шагу  там  все  подпрыгивало.  Ну  прямо
секс-бомба, подумала Сью,  поморщившись.  Затем  у  нее  возникла  новая
мысль:  что  могло  понадобиться  Крис  в   комнате,   где   обосновался
подготовительный комитет? Хотя, конечно же, туда входила Тина  Блейк,  а
этих двоих водой не разольешь.
   "Прекрати, - сказала она себе. - Тебе хочется видеть ее в мешковине и
с посыпанной пеплом головой?.."
   "Да, - тут  же  возник  мысленный  ответ,  -  наверно,  этого  мне  и
хочется".
   - Элен?
   - М-м-м?
   - Они что-нибудь задумали?
   На лице Элен против ее воли появилось какое-то застывшее выражение.
   - Не знаю. - Легкий, слишком уж невинный тон.
   (ты знаешь что-то знаешь ну сделай же черт побери выбор скажи)
   Они продолжали раскрашивать панно, но больше  уже  не  разговаривали.
Сью понимала, что дела вовсе не так  хороши,  как  сказала  Элен.  Этого
просто не может быть: в глазах ее сверстниц она уже никогда не будет той
же  самой  благополучной  "золотой  девочкой".  Она  совершила  опасный,
неуправляемый поступок - сняла свою маску и обнажила лицо.
   Сквозь высокие чистые окна спортивного зала по-прежнему падали  косые
лучи послеполуденного солнца -теплого, как тающее  масло,  и  невинного,
как само детство.
   Из книги "Меня зовут Сьюзен Снелл" (стр.40):
   ? могу отчасти понять, что привело к событиям в Ночь выпускного бала.
Как это ни ужасно, в том, например, как  согласился  участвовать  в  них
Билли Нолан, нет ничего загадочного. Крис  Харгенсен  попросту  вила  из
него веревки, и  он  почти  всегда  делал,  как  она  скажет.  Уговорить
остальных парней не составляло никакого труда для  самого  Билли.  Кенни
Гарсон, вылетевший из школы в возрасте восемнадцати лет, читал на уровне
третьеклассника. Стив Дейган был - в  клиническом  смысле  -  почти  что
идиотом. Остальные уже не раз имели дело  с  полицией;  одного  из  них,
Джекки Талбота, впервые  арестовали  в  возрасте  девяти  лет  за  кражу
колпаков с колес на автостоянке. Если вы  привыкли  мыслить  категориями
работников социальных  служб,  то  тогда  их  можно  назвать  несчастных
жертвами.
   Но что сказать о самой Крис Харгенсен?
   Мне кажется, что ее единственной и главной целью, с самого  начала  и
до конца, было полностью унизить, уничтожить Кэрри Уайт...
   - Я не имею права, - настороженно  сказала  Тина  Блейк,  миниатюрная
симпатичная девушка с копной рыжих волос, куда - видимо, для важности  -
был воткнут карандаш. - И если вернется Норма, она всем разболтает.
   - Не дрейфь: она в сортире, - успокоила  Крис.  Хотя  грубость  ее  и
покоробила,  Тина  услужливо  захихикала.  Однако  для  порядка  все  же
спросила:
   - А тебе, собственно, зачем? Ты ведь не идешь на бал.
   - Тебе лучше не знать, - ответила Крис  с  обычной  для  нее  мрачной
усмешкой.
   -  Ладно,  -  сказала  Тина  и  толкнула  через  стол  лист   бумаги,
запечатанный в дряблую пластиковую обертку. - Я пойду  куплю  кока-колы.
Если эта зараза Норма Уотсон вернется и  застукает  тебя,  я  ничего  не
знаю.
   - О'кей, - пробормотала Крис, внимательно разглядывая план зала.  Она
даже не слышала, как закрылась за Тиной дверь.
   План  тоже  чертил  Джордж  Чизмар,   так   что   выполнен   он   был
безукоризненно. Площадка для танцев. Двойная эстрада. Место,  где  будут
принимать поздравления король и королева бала
   (уж я бы откороновала этих сукиных детей что снелл что кэрри)
   В конце вечера. Вдоль трех стен располагались столики - картежные, но
украшенные крепом и лентами, - где будут разложены сувениры, программы и
бюллетени для выборов короля и королевы.
   Крис пробежала аккуратным наманикюренным ногтем  по  ряду  справа  от
площадки, затем слева. Ага, вот они: Томми Р. и Кэрри У. Значит, это и в
самом деле правда.  Крис  не  могла  поверить  своим  глазам.  Она  даже
задрожала от злости. Неужели они действительно думают, что это сойдет им
с рук? Ее плотно сжатые губы изогнулись в мрачной ухмылке.
   Крис оглянулась: Норма Уотсон так пока и не появлялась.
   Она положила план на место и быстро пробежалась по остальным  бумагам
на исцарапанном, изрезанном инициалами столе. Корешки чеков (в  основном
за креп и гвозди), список родителей, которые одолжили картежные столики,
расписки  на  какие-то  мелкие  суммы,  счет  от  "Стар-Принтерс",   где
печатались пригласительные билеты, образцы бюллетеня...
   Бюллетень!
   Крис выхватила листок из пачки бумаг.  Вообще-то,  до  самой  пятницы
готовые бюллетени для голосования никому  видеть  не  полагалось.  Имена
кандидатов должны были объявить по школьной вещательной системе именно в
тот день, а голосовать за короля и королеву могли только участники бала,
однако бланки для предложения кандидатур ходили по школе уже за месяц до
выпускного вечера. Лишь окончательный список  кандидатов  положено  было
хранить в тайне до пятницы.
   Среди учеников давно набирала силу идея совсем отменить эту  канитель
с  королями  и  королевами  -  некоторые  девушки  говорили,   что   это
унизительно, парни считали, что просто глупо и нелепо. Похоже было,  что
традиция  умирает  и  выпускной  вечер  проходит  в  такой   официальной
обстановке в последний раз.
   Но  Крис  интересовал  только  этот  год,  ничего  больше.  С  жадным
вниманием она вчитывалась в список.
   Джордж и Фрида. Черта с два. Фрида Джейсон - еврейка.
   Питер и Мира. Тоже никаких шансов. Мира была как раз  из  числа  тех,
кто настаивал на отмене "крысиных бегов". Она откажется,  даже  если  ее
выберут. Да и потом, не с ее лошадиной мордой...
   Фрэнк в Джессика.  Может  быть.  Фрэнк  Грир  попал  в  этом  году  в
футбольную команду округа, но  Джессика...  У  нее  прыщей  больше,  чем
мозгов. Дон и Элен. Шиш.  Элен  Шайр  не  выберут  даже  бродячих  собак
отлавливать.
   И последняя пара: Томми и Сью. Только имя  Сью  было  перечеркнуто  и
вместо него вписано другое - Кэрри. Вот это парочка! Крис вдруг разобрал
смех - неестественный натужный - и она зажала рот рукой.
   В этот момент в комнату влетела Тина.
   - Боже, Крис, ты еще здесь? Она уже идет!
   - Не дрейфь, крошка, - сказала Крис и  положила  бюллетени  на  стол.
Выходя, она улыбалась и  даже  с  издевкой  помахала  рукой  Сью  Снелл,
корпевшей над этим дурацким панно.
   Оказавшись в фойе, она достала из сумочки десятицентовик и  позвонила
Билли Волану.
   Из книги "Взорванная тень" (стр. 100-101):
   Остается только гадать, насколько хорошо была продумана акция  против
Кэрри Уайт - то ли это  тщательно  разработанный,  откорректированный  и
многократно выверенный план, то ли просто спонтанно родившаяся идея?
   ... Я лично больше склоняюсь  к  последней  версии.  Подозреваю,  что
замысел принадлежал Кристине Харгенсен, но  сама  она  довольно  туманно
представляла себе, как именно можно "убить наповал" такую  девушку,  как
Кэрри. И видимо,  это  она  предложила  Уильяму  Нолану  и  его  дружкам
отправиться  на  ферму  Ирвина  Генти  в  Норт-Чемберлене.  Я  даже   не
сомневаюсь, что воображаемый результат  этой  поездки  представлялся  ей
чем-то вроде справедливого возмездия...
   Машина   неслась   по   рытвинам    Стак-Энд-роуд    в    направлении
Норт-Чемберлена со скоростью шестьдесят пять миль  в  час,  и  на  такой
ухабистой дороге это могло закончиться плохо.  По  крыше  "Бискэйна"  61
года выпуска  то  и  дело  скребли  низко  висящие  ветки,  сама  машина
выглядела  довольно  неприглядно:  помятый  бампер,  ржавчина,   побитый
багажник. Одна фара не горела  вовсе,  другая  гасла  при  каждом  новом
толчке.
   За рулем, обтянутым пушистым розовым чехлом, сидел Билли Нолан. Кроме
него, в машину набились Джекки Талбот, Генри Блейк, Стив Дейган и братья
Гарсон, Кенни и Лу. В темноте  передавались  по  кругу  три  сигареты  с
марихуаной, светящиеся словно глаза какого-то чудовища.
   - Ты уверен, что Генти сегодня нет? -  спросил  Генри.  -  А  то  мне
совсем не хочется в тюрягу. Там одним дерьмом кормят.
   Кенни  Гарсону,  совершенно  уже  одуревшему  от  марихуаны,  реплика
показалась невероятно забавной, и он залился визгливым смехом.
   - Его нет. Похороны, - ответил Билли.  Даже  эти  несколько  слов  он
произнес ворчливо, будто нехотя.
   О похоронах Крис узнала случайно. Старик  Генти  заправлял  одной  из
наиболее успешных независимых ферм в окрестностях Чемберлена. Правда,  в
отличие от  своенравно-добродушных  старых  фермеров,  укоренившихся  на
страницах книг о частной пасторальной жизни в  сельской  Америке,  Генти
охранял свое добро, как злющая собака. Когда наступала пора  походов  за
зелеными яблоками, он заряжал свою двустволку  не  солью,  а  дробью.  И
нескольких молодых воришек он даже отдал под суд. Один из  этих  бедолаг
по имени Фредди Оверлок дружил в свое время  с  компанией  Билли.  Генти
застукал Фредди в своем курятнике  и  всадил  ему  заряд  дроби  шестого
номера как раз в то место пониже спины, где Господь разделил его на  две
половинки. Бедняга провел  четыре  кошмарных  часа,  лежа  на  животе  в
приемной больницы - все это время посмеивающийся молодой хирург извлекал
у него из задницы маленькие металлические шарики и бросал их в  железную
кювету. Кроме того, суд приговорил его к штрафу  в  двести  долларов  за
нарушение права владения  и  воровство.  Так  что  большой  любви  между
Ирвином Генти и чемберленской шпаной, понятное дело, не было.
   - А что  Ред?  -  спросил  Стив.  -  Пытается  залезть  в  эту  новую
официантку из "Кавальера", - сказал Билли, поворачивая руль  и  лихо,  с
заносом, выводя машину на подъездную дорогу к ферме Генти.  Ред  Трелони
работал у Генти по найму, здорово закладывал и, так же как  его  хозяин,
не долго думая, шарашил дробью по любому, кто оказывался  на  ферме  без
приглашения. - Опять просидит там до самого закрытия.
   - Шутки шутками, а риск большой, - проворчал Дженни Талбот.
   - Хочешь свалить? - тут же похолодевшим голосом спросил Билли.
   - Не-е, - поспешно заверил его Джекки: именно Билли раздобыл  на  всю
компанию отличной травки, а кроме того, до города отсюда  выходило  миль
девять. - Я разве что говорю. Билли? Шутка что надо!
   Кенни открыл бардачок,  достал  инкрустированную  заколку  для  волос
(Крис оставила) и пристроил туда обжигающий губы  окурок.  Эта  операция
тоже показалась ему на редкость забавной, и он снова захихикал.
   За окном промелькнули два знака "Не заезжать. Частная  собственность"
по обеим сторонам дороги, колючая проволока, а дальше потянулось недавно
перепаханное поле. В теплом майском  воздухе  стоял  густой  сладковатый
запах сырой земли.
   Когда они миновали последний холм, Билли, щелкнув тумблером,  погасил
фару, поставил  ручку  переключения  передач  на  нейтралку  и  выключил
зажигание. Мотор стих, и машина бесшумно покатилась по инерции к ферме.
   Билли плавно свернул, и машина почти потеряла  скорость,  когда  они,
преодолев небольшое возвышение, проехали мимо темного пустого  дома.  За
ним уже виден был массивный силуэт хлева, дальше, чуть в стороне, водоем
на коровьем  пастбище  с  завораживающими  отблесками  лунного  света  и
яблоневый сад. Из загона для  свиней  торчали  между  перекладинами  два
плоских пятачка любопытных животных. Где-то в хлеву негромко  -  видимо,
во сне - промычала корова.
   Билли остановил машину ручным тормозом - в этом не было, в  общем-то,
необходимости, поскольку  зажигание  уже  не  работало,  но  ему  просто
хотелось быть похожим на этих лихих  парней  из  "Коммандос",  -  и  вся
компания выбралась наружу.
   Лу Гарсон протянул руку мимо Кении и достал что-то из бардачка. Билли
и Генри открыли багажник.
   -  Этот  ублюдок  просто  обосрется,  когда  увидит,  какой  ему  тут
приготовили подарочек, - произнес Стив, злорадно усмехнувшись.
   - Это ему за Фредди будет, -  сказал  Генри,  доставая  из  багажника
кувалду.
   Билли промолчал, но, разумеется, он делал это не ради Фредди Оверлока
- кретин просто того не стоил, -  а  ради  Крис  Харгенсен,  как  и  все
остальное, с тех пор как она спустилась со  своего  школьного  Олимпа  и
стала его девушкой. Ради нее он бы и убил, и вообще все сделал.
   Генри несколько раз взмахнул девятифунтовой кувалдой, пробуя, как она
сидит в руке - тяжелый инструмент рассекал воздух со  зловещим  свистом.
Все остальные собрались вокруг Билли. Тот открыл  стоявший  в  багажнике
ящик с сухим льдом и достал два ведра  из  оцинкованного  железа.  Ведра
покрылись изморозью, от них просто тянуло холодом.
   - О'кей, пошли, - сказал он.
   Все шестеро, возбужденно дыша, быстрым шагом направились к загону для
свиней. Две толстые матки совершенно не проявляли беспокойства, а старый
боров спал на боку в  дальнем  конце  загона.  Генри  еще  раз  взмахнул
кувалдой, но теперь уже как-то без охоты, затем передал ее Билли.
   - Не могу, - сказал он, кривясь. - Давай ты.
   Билли взял кувалду и бросил на Лу вопросительный взгляд. Тот держал в
руке широкий мясницкий нож, что извлек из бардачка в машине.
   - Все в порядке, - сказал он и потрогал  большим  пальцем  наточенное
лезвие.
   - По горлу, - напомнил Билли.
   - Знаю.
   Кении, ухмыляясь, скармливал свиньям остатки картофельных  чипсов  из
пакета и ласковым тоном приговаривал:
   - Все нормально, хрюшечки, все нормально. Сейчас дядя Билли даст  вам
по мозгам, и вам уже не нужно будет бояться ядерной войны.
   Он почесывал им по очереди щетинистые шеи; свиньи продолжали жевать и
тихо удовлетворенно похрюкивать.
   - Ну ладно, к делу, - сказал Билли и взмахнул кувалдой.
   Звук удара живо напомнил ему тот случай, когда они с Кенни сбросили с
переезда Кларидж-роуд на проходящее внизу шоссе тыкву. Свинья повалилась
замертво, язык высунут, глаза все еще открыты, на  пятачке  -  прилипшие
чипсы.
   Кенни захихикал.
   - Даже не мяукнула.
   - Быстро, Лу, - приказал Билли.
   Брат Кенни пролез между  перекладинами  за  изгородь,  задрал  свинье
голову - взгляд ее застывших черных глаз словно  впился  в  повисший  на
небе серп луны - и полоснул ножом.
   Кровь хлынула сразу же, неожиданно мощным потоком. Полетели брызги, и
парни у изгороди, чертыхаясь, отскочили назад.
   Билли наклонился и поставил  ведро.  Оно  быстро  наполнилось,  и  он
отставил  его  в  сторону.  Когда  поток  крови  иссяк,   второе   ведро
заполнилось лишь наполовину.
   - Еще одну, - сказал Билли.
   - Боже, Билли, - простонал Джекки. - Может, уже хв...
   - Еще одну, - повторил он.
   - Хрю-хрю-хрю, - позвал Кении, ухмыляясь и хрястя пустым  пакетом  от
чипсов. Спустя несколько секунд вторая свинья вернулась к ограде.  Снова
просвистела в воздухе  кувалда.  Когда  второе  ведро  наполнилось,  они
отпустили голову, и кровь потекла на  землю.  В  воздухе  стоял  резкий,
отдающий медью запах. Только тут Билли заметил, что чуть  не  до  локтей
перепачкался в крови.
   Пока он нес ведра к багажнику, у него в мыслях зародилась  и  окрепла
некая символическая связь. Свиная кровь... Отлично... Крис была права...
Просто замечательно... Все становится на свои места...
   Свиная кровь для свиньи.
   Он установил ведра в ящик с толченым льдом и захлопнул крышку.
   - Поехали.
   Билли сел за руль, отпустил ручной тормоз. Остальные пятеро  уперлись
в багажник, поднажали, и машина, бесшумно развернувшись,  поползла  мимо
хлева к гребню холма напротив дома Генти.
   Когда она уже сама покатилась вниз по склону, все  быстро  перебежали
вперед и, отдуваясь, забрались в кабину.
   Машина катила все быстрей и быстрей, и на повороте от фермы  их  даже
чуть занесло. У подножия холма Билли наконец включил коробку  передач  и
нажал газ. Мотор чихнул и ворчливо вернулся к жизни.
   Свиная кровь для свиньи. Да, отлично придумано,  ничего  не  скажешь.
Просто  бесподобно.  Билли  улыбнулся,  и   Лу   Гарсон   с   удивлением
почувствовал вдруг в душе шевеление страха.  Он  не  мог  припомнить  ни
одного случая, когда Билли Подан улыбался. Даже по рассказам других.
   - А на чьи похороны свалил старик Генти? - спросил Стив. - Матери,  -
ответил Билли.
   - Матери? - ошарашенно переспросил Джекки Талбот. - Боже, да  старуха
небось раньше самого Христа родилась!
   Кении снова засмеялся, и в ночной тьме, настоянной на терпких запахах
приближающегося лета, долго разносилось его визгливое хихиканье.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НОЧЬ ВЫПУСКНОГО БАЛА

   В первый раз Кэрри надела платье утром 27 мая,  в  своей  комнате.  К
платью она купила специальный  бюстгальтер,  который  поддерживал  грудь
(хотя ей это не особенно было нужно), но оставлял верх открытым - в  нем
она даже чувствовала себя как-то  по-другому:  смущение  уступало  место
непокорной радости, однако не уходило совсем.
   Платье  было  почти  до  пола,  внизу  -  свободное,  но   на   поясе
приталенное. Кэрри всем телом,  привыкшая  только  к  хлопку  и  шерсти,
ощущала льнущую к коже незнакомую, богатую ткань.
   Длина, похоже, нормальная - или по крайней мере, будет,  если  надеть
новые туфли... Кэрри надела туфли, поправила вырез и подошла к  окну.  В
стекле отражались лишь раздражающе-бледные очертания ее фигуры,  но  все
казалось в порядке. Позже, может быть, она...
   Дверь у нее за спиной отворилась с  едва  слышным  щелчком,  и  Кэрри
повернулась лицом к матери.
   Та собралась на работу. На ней был белый свитер.  В  одной  руке  она
держала плоскую черную сумочку, в другой - Библию,  принадлежавшую  отцу
Кэрри.
   Они замерли, глядя друг на друга, и Кэрри невольно выпрямилась,  стоя
в падающих от окна лучах утреннего весенного солнца.
   - Красное... - пробормотала мама. - Я так и знала, что будет красное.
   Кэрри промолчала.
   -  Я  вижу  твои  "мерзостныеподушки".  И  все  увидят.   Они   будут
разглядывать твое тело, а Святая Книга гласит...
   - Это моя грудь, мама. У каждой женщины есть грудь.
   - Сними это мерзкое платье.
   - Нет.
   - Сними, Кэрри. Мы вместе пойдем вниз и сожжем его в  печи,  а  затем
вместе будем молить Господа о прощении. Мы раскаемся... - В глазах у нее
появился дикий фанатичный блеск, как  случалось  каждый  раз,  когда  ей
казалось, что Господь испытывает ее веру. - Я не пойду на работу, а ты -
в школу. Мы будем молиться. Будем  просить  знамения.  Мы  опустимся  на
колени и будем молить Господа об очищающем огне.
   - Нет, мама.
   Она подняла руку и ущипнула себя за лицо. На  коже  осталось  красное
пятно. Мама посмотрела на Кэрри, ожидая какой-то реакции, но та никак не
отреагировала. Тогда она вцепилась ногтями себе в щеку, расцарапала кожу
до крови и завыла, качнувшись назад. В глазах у нее засветился триумф.
   - Прекрати, мама. Это меня не остановит.
   Мама закричала. Сжав правую руку в кулак, она ударила себя по губам -
снова кровь. Мокнув  в  кровь  палец,  она  взглянула  на  него  мутными
глазами, а затем ткнула в обложку Библии.
   - ... омыта кровью агнца невинного, - прошептала она.  -  Много  раз.
Много раз и он, и я...
   - Уходи, мама.
   Она подняла глаза и посмотрела па Кэрри горящим взглядом. На ее лице,
словно выгравированная, застыла жуткая гримаса праведного гнева.
   - Господь  не  потерпит  такого  издевательства,  -  прошептала  мать
зловещим тоном. - Будь уверена, возмездие за твой грех  настигнет  тебя!
Сожги платье, Кэрри! Сбрось с себя  этот  дьявольский  красный  наряд  и
сожги! Сожги его! Сожги!
   Сама по себе вдруг рывком открылась дверь.
   - Уходи, мама.
   Та улыбнулась,  но  из-за  потеков  крови  у  губ  улыбка  получилась
какая-то жуткая и кривая.
   - Как Иезавель упала с башни, так пусть случится и  с  тобой!  И  псы
пришли и лакали ее кровь. Это все в Библии! Это...
   Ноги у нее вдруг поехали по полу, и она  ошарашенно  взглянула  вниз:
пол стал скользкий, как лед.
   - Прекрати! - взвизгнула мама.
   Теперь она была уже в коридоре, но успела зацепиться руками за косяк.
На мгновение это ее задержало, по затем пальцы будто сами по  себе  один
за другим выпрямились.
   - Извини, мама. Я тебя люблю, - сказала Кэрри ровным голосом.
   Она представила, как закрывается дверь, и дверь послушно,  словно  от
легкого сквозняка, захлопнулась. Кэрри осторожно, чтобы не сделать  маме
больно, ослабила хватку воображаемых рук, которыми она ее выталкивала.
   Спустя секунду та уже снова колотила в дверь. Губы у  Кэрри  дрожали,
но она продолжала удерживать дверь на месте одним только усилием мысли.
   - Да свершится над тобой суд! - в ярости кричала Маргарет Уайт. - А я
умываю руки! Я сделала все, что могла!
   - Слова Пилата, - пробормотала Кэрри.
   Вскоре, однако, мать оставила ее в покое. Спустя минуту Кэрри увидела
в окно, что она вышла  из  дома,  перешла  на  другую  сторону  улицы  и
отправилась на работу.
   - Мамочка... - прошептала Кэрри, прижавшись лбом к стеклу.

***

   Из книги "Взорванная тень" (стр. 129):
   Прежде чем перейти к детальному анализу  событий  в  ночь  выпускного
бала, было бы нелишне еще раз вспомнить, что  мы  знаем  о  самой  Кэрри
Уайт.
   Мы знаем, что Кэрри стала жертвой религиозного фанатизма  ее  матери.
Мы знаем, что она обладала латентными  телекинетическими  способностями,
которые обычно обозначают сокращением "ТК". Нам известно, что  этот  так
называемый "дикий талант"  передается  по  наследству,  но  он  является
рецессивным признаком и, как правило, вообще отсутствует в  генетическом
наборе. Мы подозреваем, что ТК-способность имеет  гормональную  природу.
Мы знаем, что Кэрри продемонстрировала свои способности по крайней  мере
один раз в стрессовой ситуации, когда была  маленькой  девочкой.  Вторая
стрессовая ситуация возникла во время  инцидента  в  душевой.  Некоторые
исследователи предполагают (в частности Уильям Дж.  Тронберри  и  Джулия
Гивенс из Беркли), что возрождение ТК-способности  в  этом  случае  было
вызвано как психологическими факторами (реакция других девушек  и  самой
Кэрри на первую  менструацию),  так  и  физиологическими  (вступление  в
период половой зрелости).
   И наконец, мы знаем, что во время выпускного  бала  сложилась  третья
стрессовая ситуация, вызвавшая ужасные события, к которым  мы  теперь  и
перейдем. Начнем с...
   (я совсем не волнуюсь даже ни капельки)
   Томми завез чуть раньше ее букетик  на  корсаж,  и  теперь  она  одна
прикалывала его на плечо. Помочь и удостовериться, что все сделано,  как
нужно, было некому - мама заперлась в молитвенной  комнате,  откуда  уже
два часа доносились  истерические  воззвания  к  Господу.  Голос  ее  то
взлетал, то снова стихал с какой-то пугающей неровной периодичностью.
   (извини мама хотя может быть так и к лучшему)
   Прикрепив наконец цветы, как ей показалось,  удачно,  Кэрри  опустила
руки и на секунду, закрыв глаза, замерла.  В  доме  не  было  ни  одного
зеркала в полный рост
   (суета сует все суета),
   Но ей казалось, что все в порядке. Просто должно быть. Она...
   Кэрри снова открыла глаза. Часы с кукушкой  показывали  десять  минут
восьмого.
   (он будет здесь через двадцать минут)
   Будет ли?
   Может  быть,  все  это  -  просто  затянувшаяся   шутка,   еще   одна
убийственная хохма, последний сокрушительный удар?
   Оставить ее сидеть и ждать до полуночи, одну, в новом бальном  платье
из бархата с тонкой талией, рукавами-"фонариками", простой прямой  юбкой
и чайными розами, приколотыми к левому плечу...
   Из молитвенной комнаты донесся поднимающийся голос:
   - ... в священной земле. Мы знаем, что  Господь  неусыпно  следит  за
нами, что грядет звук черных труб, и раскаиваемся в сердце своем...
   Кэрри казалось, что вряд ли  кто-нибудь  сумеет  понять,  сколько  ей
потребовалось смелости, чтобы пойти на это, чтобы  повернуться  лицом  к
неизвестным напастям, которые, возможно, уготовил ей сегодняшний  вечер.
Остаться обманутой это еще не самое страшное. И  может  быть,  закралась
вдруг тайная мысль, будет даже лучше, если она...
   (нет прекрати это сейчас же)
   Конечно же, проще всего остаться с мамой. Спокойней.  Безопасней.  Ей
известно, что они все думают о маме. Да, может быть,  она  -  фанатичка,
ненормальная, но, по крайней мере, и мама, и  дом  вполне  предсказуемы.
Дома никогда не случалось, чтобы визжащие, хохочущие девчонки бросали  в
нее чем под руку попадется.
   А если она сдастся и не пойдет? Через  месяц  закончится  школа.  Что
дальше? Тихое, беспросветное существование в этом доме на мамины деньги,
глупые викторины и реклама по телевизору, когда она в  гостях  у  миссис
Гаррисон, которой восемьдесят шесть лет, мороженое в "Келли Фрут"  после
ужина, когда там никого уже нет, полнеющая талия, ускользающие  надежды,
застывающие мысли?
   Нет. Боже, пожалуйста, только не это.
   (пожалуйста пусть все кончится хорошо)
   - ... и защити нас от дьявола с раздвоенным копытом, что подстерегает
в темных аллеях, на автостоянках и в мотелях, о спаситель...
   Семь двадцать пять.
   Кэрри беспокойно, не отдавая себе отчета в том, что делает, принялась
усилием мысли поднимать и опускать предметы,  попадающиеся  на  глаза  -
как,  бывает,  с  волнением  ожидающая  кого-то  женщина   в   ресторане
складывает и снова разворачивает салфетку на столе. Ей удавалось держать
в воздухе сразу шесть-семь предметов - и ни капли усталости,  ни  намека
на головную боль. Кэрри ждала, что сила уйдет со временем,  растает,  но
этого не происходило. Предыдущим вечером она  по  дороге  из  школы  без
всякого напряжения передвинула припаркованную у обочины машину
   (господи сделай так чтобы это не было шуткой)
   На двадцать футов. Праздные прохожие уставились на машину выпученными
глазами, и, конечно, она тоже сделала вид, что удивлена, хотя  на  самом
деле едва сдерживала улыбку.
   Из часов на стене выпорхнула кукушка и  прокуковала  один  раз.  Семь
тридцать.
   Со временем она стала с опаской относиться к тем огромным  нагрузкам,
которым использование  новой  способности,  похоже,  подвергало  сердце,
легкие и ее внутренний "термостат".  Может  быть,  думалось  ей,  сердце
просто не выдержит как-нибудь и действительно  разорвется.  Кэрри  порой
чувствовала себя так, словно она в каком-то чужом теле и заставляет  его
бежать, бежать, бежать - самой  вроде  бы  расплачиваться  не  придется,
плохо будет тому, другому человеку. Она начинала понимать, что  этот  ее
талант, возможно, не так уж сильно отличается от способностей  индийских
факиров, которые ходят босиком по тлеющим углям, загоняют в глаза иголки
или преспокойно позволяют хоронить себя недель на шесть. А превосходство
разума над материей, как бы оно ни  проявлялось,  требует  от  организма
очень многого.
   Семь тридцать две.
   (он не появится)
   (не думай об этом под пристальным взглядом и котелок  не  закипит  он
обязательно приедет)
   (нет не приедет он где-то там смеется надо мной с друзьями  и  спустя
какое-то время они все проедут здесь в своих быстрых  шумных  машинах  с
криками, воплями и хохотом).
   Совсем уже отчаявшись, она принялась  поднимать  и  опускать  швейную
машинку, раскачивая ее в воздухе, словно маятник, все сильнее и сильнее.
   - ...и защити  нас  от  непокорных  дочерей,  зараженных  дьявольским
своенравием... - Заткнись ! -  неожиданно  выкрикнула  Кэрри.  Несколько
секунд в молитвенной комнате  царила  тишина,  затем  снова  послышалось
напевное бормотание. Семь тридцать три. Не приедет.
   (тогда я сломаю весь дом)
   Идея родилась у нее легко, сразу. Да, сначала швейную  машинку  через
стену гостиной. Затем диван через окно.  Столы,  стулья,  книги,  мамина
брошюры - в одном бешеном вихре. Трубы, вырванные из стен,  но  все  еще
льющие воду, словно выдранные из плоти артерии. Крыша - если  это  будет
под  силу.  Кровельные  дощечки,  срывающиеся  вверх,  в   ночь,   будто
испуганные голуби... В окно плеснуло ярким светом.
   Мимо то и дело проносились машины, каждый раз заставляя ее сердце  на
мгновение замирать, но эта двигалась гораздо медленнее.
   (неужели)
   Не в силах сдержаться, Кэрри подбежала к окну, и  да,  действительно,
это он, Томми, только-только выбрался из машины - даже при свете уличных
ламп он казался прекрасным,  полным  энергии,  почти...  искрящимся.  От
этого последнего  сравнения  она  чуть  не  захихикала.  Мама  перестала
молиться.
   Кэрри схватила легкий шелковый платок, висевший на  спинке  стула,  и
накинула его на голые плечи. Прикусила губу, поправила волосы -  в  этот
момент она бы душу продала за зеркало. В коридоре пронзительно  зазвенел
звонок.
   Пытаясь унять дрожь в руках, она заставила себя выждать, когда звонок
прозвенит второй раз. Затем медленно, с шелестом  ткани,  направилась  к
двери.
   Щелкнул замок, и в дверях возник он - в ослепительно белом смокинге и
черных брюках.
   Они посмотрели друг на друга, оба не в силах вымолвить ни слова.
   Кэрри казалось, что, скажи он хоть одно неверное слово, ее сердце тут
же  разорвется,  а  если  Томми  засмеется,  она  умрет  на  месте.  Она
чувствовала  -  действительно  чувствовала,  всей   душой   -   что   ее
беспросветная жизнь сошлась в одну фокусную  точку,  и  она  либо  здесь
закончится,  либо  пойдет  дальше  расширяющимся  лучом.   Наконец,   не
выдержав, она спросила:
   - Я тебе нравлюсь?
   - Ты удивительно красива, - сказал Томми. И сказал чистую правду.
   Из книги "Взорванная тень" (стр. 131):
   В то время как все участники выпускного бала собирались у  школы  или
только-только покидали буфетные  стойки,  Кристина  Харгенсен  и  Уильям
Нолан встретились в  комнате  на  втором  этаже  таверны  под  названием
"Кавальер", что находится  почти  у  черты  города.  Известно,  что  они
встречались там довольно долгое время, о чем свидетельствуют  документы,
собранные Комиссией  по  делу  Кэриетты  Уайт.  Однако  мы  не  можем  с
уверенностью утверждать, был ли их план уже  необратим  или  они  довели
дело до конца под влиянием момента...
   - Уже пора? - спросила она в темноте.
   Билли посмотрел на часы.
   - Нет еще.
   Сквозь дощатый пол пробивалось слабое буханье музыкального  автомата:
"Она, наверно, святая" в исполнении Рэя Прайса. Крис вдруг подумала, что
пластинки в "Кавальере" не меняли еще с тех пор,  как  она  пришла  сюда
впервые два года назад с подчищенными документами. Разумеется, тогда она
была в зале, а не в одной из этих, комнатенок для "особых"  гостей  Сэма
Девео.
   В темноте, словно глаз встревоженного демона,  то  и  дело  вспыхивал
кончик  сигареты  Билли.  Крис,  погрузившись  в  воспоминания,   лениво
следовала за ним взглядом. В первый раз она переспала с Билли  только  в
прошлый понедельник, когда он пообещал, что уговорит приятелей и поможет
ae устроить Кэрри Уайт "сюрприз", если та действительно решится пойти на
бал с Томми Россом. Но они бывали здесь и раньше, целовались, тискались,
одним словом, развлекались - она называла это "шотландской  любовью",  а
Билли с его неизменной склонностью подбирать меткие вульгарные выражения
- "сухой ездой".
   Крис собиралась продержать его в ожидании, пока он  действительно  не
сделает что-то серьезное (впрочем он  ведь  добыл  кровь),  но  ситуация
начала выходить у нее из-под контроля, и это ее беспокоило. Если бы  она
не уступила ему в тот понедельник сама, он взял бы ее силой.
   Билли, конечно, был у нее не первым парнем, но оказался первым,  кого
ей не удавалось  заставить  плясать  под  свою  дудку,  когда  она  того
пожелает. До него все они были просто неглупыми марионетками  с  ясными,
без прыщей лицами, с родителями, у которых хорошие связи в обществе, и с
обязательным членством в загородном клубе.  Все  водили  "Фольксвагены",
или  "Джавелины",  или  "Доджи".  Все  учились  либо   в   Массачусетсом
университете, либо в Бостонском колледже. Осенью все носили студенческие
ветровки  с  названиями  колледжей,  а  летом  яркие  полосатые   майки,
подчеркивающие  мускулатуру.   Они   покуривали   марихуану   и   любили
рассказывать о всяких забавных ситуациях, в которые попадали под кайфом.
Начинали  все  дружелюбно-покровительственно  (школьницы,   даже   очень
хорошенькие,  просто  по  определению,  стояли   ступенькой   ниже),   а
заканчивали, бегая за ней с высунутым языком,  как  распаленные  кобели.
Если они бегали достаточно долго  и  по  ходу  дела  тратили  достаточно
денег, Крис обычно позволяла им переспать с ней.  Но  часто  она  просто
лежала, не мешая и не помогая, и ждала,  когда  все  кончится,  а  позже
достигала   оргазма,   просматривая   происшедшее   в   памяти    словно
закольцованную пленку.
   С  Билли  Ноланом  она  начала  встречаться  вскоре   после   обыска,
устроенного полицейскими  в  одной  из  кембриджских  квартир.  Четверых
студентов, включая и того, с которым  пришла  Крис,  взяли  за  хранение
наркотиков. Крис и других девушек обвинили  в  посещении  "притона".  Ее
отец все уладил, но после спросил, понимает ли она, что стало бы  с  его
имиджем и его практикой, если бы ей предъявили обвинение в  употреблении
наркотиков. Крис своенравно ответила, что, по ее мнению, и то  и  другое
уже трудно испортить, после чего отец отобрал у нее машину.
   Спустя педелю Билли предложил подбросить ее после школы домой, и  она
согласилась.
   В школе таких называли "напильниками", потому  что  лучше  всего  они
проявляли себя в механических мастерских. Тем  не  менее  что-то  в  нем
привлекло ее, и теперь, лежа рядом с Билли в  дремотном  оцепенении  (но
чувствуя, как просыпается в ней возбуждение и  щекочущий  нервы  страх),
она думала, что дело здесь, по-видимому, в его машине - во всяком случае
так было вначале.
   Машина у Билли не шла ни в какое сравнение с  гладенькими,  безликими
автомобилями ее университетских  дружков  со  всеми  их  автоматическими
стеклами  на  окнах,  телескопическими  рулевыми  колоннами   и   слегка
неприятным запахом пластиковых чехлов или растворителя для мойки стекол.
   Билли гонял на  старой,  черной,  немного  зловещего  вида  машине  с
побелевшим по краям ветровым стеклом, словно на  ее  единственном  глазу
начало образовываться бельмо. Сиденья свободно  двигались  туда-сюда,  и
при желании их вообще можно было снять. По днищу  перекатывались  пустые
бутылки  из-под   пива   (ее   университетские   приятели   предпочитали
"Бадвайзер",  Билли  и  его  компания  пили  "Райнголд"),  а   ноги   ей
приходилось ставить по обеим  сторонам  огромного,  заляпанного  смазкой
открытого металлического ящика с инструментами. Инструменты там были  из
самых разных наборов, и Крис  подозревала,  что  большинство  из  них  -
краденые. В машине пахло маслом и бензином.  Снизу  через  тонкое  днище
доносился громкий будоражащий звук выхлопа. Циферблаты,  болтающиеся  на
проводах под приборной  доской,  показывали  амперы,  давление  масла  и
какие-то "тахи" (одному Богу известно, что это такое). Задние  колеса  у
машины были подрессорены выше передних, и капот, казалось, целит прямо в
дорогу.
   Разумеется, он гонял на ней вовсю.
   Когда они ехали вместе в третий раз, одна из облысевших  шин  лопнула
на скорости шестьдесят миль в час, и машину с визгом повело  в  сторону.
Крис закричала, решив вдруг, что смерть совсем рядом.  В  мозгу,  словно
фото на первой странице  газеты,  мелькнула  картина:  ее  искореженное,
окровавленное тело, лежащее у  основания  столба,  будто  груда  тряпья.
Билли же только ругался и крутил туда-сюда баранку в мохнатом чехле.
   Наконец машина остановилась - у левого бордюра, -  и,  выбравшись  на
дрожащих ногах из кабины, едва не падая, Крис увидела, что они  оставили
позади петляющий черный след футов семьдесят длиной.
   Билли, бормоча что-то себе под нос, открыл багажник и достал домкрат.
На голове у него хоть бы волосок  сбился.  Он  прошел  мимо  нее  уже  с
сигаретой в зубах и на ходу бросил:
   - Достань-ка мне ящик с инструментами, крошка.
   Крис даже онемела - от потрясения и от негодования. Рот у нее  дважды
открылся и закрылся, как у выброшенной  на  берег  рыбы,  но  потом  она
все-таки отыскала нужные слова:
   -  Я...  Ты  с  ума  сошел!  Ты  меня  чуть  не  угро...  ты  -  псих
ненормальный, сукин сын! И кроме того, он весь грязный!
   Билли повернулся и бросил на нее холодный колючий взгляд.
   - Или ты притащишь его, или я не повезу тебя завтра  на  этот  хренов
бокс.
   - Да я ненавижу бокс! - Она вообще-то ни разу не была  на  боксерских
соревнованиях, но злость и негодование требовали категоричности. Прежние
приятели вечно таскали ее на рок-концерты, и их-то она точно ненавидела,
потому что так или иначе они всегда  оказывались  рядом  с  каким-нибудь
волосатым типом, который не мылся уже несколько недель подряд.
   Билли  пожал  плечами,  вернулся  к  спущенному  переднему  колесу  и
принялся работать домкратом.
   Спустя  несколько  минут  она  принесла  ему  ящик  с  инструментами,
перепачкав в смазке совершенно новую кофточку.  Он  что-то  буркнул,  но
даже не обернулся. Майка у него  выбилась  из  джинсов,  и  стало  видно
полоску кожи на спине - гладкую, загорелую, играющую мышцами. Крис долго
не могла оторвать взгляд.
   Затем она помогла ему снять с обода шину, и ладони у нее стали  такие
же черные, как у  Билли.  Машина  опасно  покачивалась  на  домкрате,  а
запасная покрышка оказалась протертой до основы в двух местах.
   Когда они поставили колесо на место, Крис села в кабину.  Кофточка  и
дорогая красная юбка были в жирных пятнах.
   - Если ты думаешь... - начала она, когда Билли сел за руль, но он, не
дав ей договорить, перегнулся и начал  ее  целовать,  ползая  руками  по
талии и груди. От него резко пахло табаком, "Брилкримом" и  потом.  Крис
наконец вырвалась и, переведя  дыхание,  взглянула  на  себя.  К  жирным
пятнам  на  кофточке  прибавились  новые  пятна  грязи.  Двадцать   семь
пятьдесят в магазине "Джордан Марш", но теперь кофточка  годилась  разве
что для мусорного бака. Однако Крис  чувствовала  только  острое,  почти
болезненное возбуждение.
   - Как ты собираешься все это объяснять? - спросил Билли  и  снова  ее
поцеловал.  Даже  не  видя  его  губ,  можно  было  догадаться,  что  он
улыбается.
   - Трогай меня, - прошептала она ему на ухо. - Всю. Выпачкай меня всю.
   Что он и сделал. Колготки на одной ноге разошлись,  словно  раскрытые
губы. Юбку, и без того  короткую,  Билли  рывком  задрал  до  пояса.  Он
буквально лапал ее - грубо и жадно. И от чего-то - может быть, именно от
этого или от того, как близко они разминулись со смертью  -  Крис  почти
сразу кончила.
   На следующий день она отправилась с Билли смотреть бокс.
   - Без четверти восемь, - сказал он и сел на  постели,  затем  включил
лампу и начал одеваться. Его тело по-прежнему приковывало  взгляд.  Крис
вспомнила тот понедельник, как это все случилось. У него...
   (стоп)
   Об этом можно подумать и потом - скажем, когда будет  какой-то  толк,
кроме бесполезного сейчас возбуждения. Она  скинула  ноги  с  кровати  и
натянула трусики-паутинку.
   - Может быть, это не самая лучшая идея, - сказала она, не понимая  до
конца, себя проверяет или его. -  Может  быть,  нам  лучше  вернуться  в
постель и...
   - Идея что надо, - ответил Билли, и на его  лице,  словно  мимолетная
тень, промелькнула усмешка. - Свиная кровь для свиньи.
   - Что?
   - Нет, ничего. Пошли. Одевайся.
   Крис оделась, и, выйдя через черную лестницу на улицу, почувствовала,
как внутри у нее, словно хищный ночной цветок, распускается  и  набирает
силу какое-то мощное будоражащее чувство.
   Из книги "Меня зовут Сьюзен Снелл" (стр.45):
   Знаете, на самом деле я вовсе не переживаю из-за тех событий  так  уж
сильно, как люди почему-то считают,  должна.  Нет,  никто,  конечно,  не
говорит мне этого прямо, но все, кого  я  встречаю,  постоянно  твердят,
как, мол, им жаль - обычно перед тем, как попросит у меня автограф.  Они
ожидают, что я буду безутешно рыдать, носить черное, пить слишком  много
или ударюсь в наркотики. Как  правило,  люди  говорят  что-нибудь  вроде
этого: Ужасно, просто ужасно... Но знаете, то, что с ней произошло...  и
так далее, и так далее.
   Но жалость - это все равно что припарки. Жалеть можно о  пролитом  на
скатерть кофе или о промахе в боулинге. А истинная скорбь так же  редка,
как и истинная любовь. Я уже больше не жалею о том, что Томми мертв.  Он
теперь вспоминается как чудесный сон. Может быть, вы подумаете, что  это
жестоко, но с той ночи утекло много воды.  И  я  не  жалею  о  том,  что
сообщила Комиссии по делу Кэриетты Уайт. Я говорила  правду  -  столько,
сколько знала.
   Но мне жаль Кэрри.
   Ведь ее забыли. Ее превратили в своего рода символ и забыли, что  она
была обычным человеком, таким же, как вы сами,  человеком  с  надеждами,
мечтами и так далее. Впрочем, говорить об этом, видимо, бесполезно. Едва
ли теперь  удастся  превратить  нечто,  созданное  газетами,  обратно  в
человека. Но она была человеком,  и  она  страдала.  Так  страдала,  что
большинству из нас это и представить себе трудно.
   Поэтому мне ее жаль, и я надеюсь, что ей  было  хорошо  на  выпускном
балу. Надеюсь, что бал - пока не начался весь этот ужас - стал  для  нее
самым замечательным, чудесным, волшебным событием в жизни...
   Томми вырулил к стоянке у нового крыла школьного  здания.  Мотор  еще
секунду поурчал на холостом ходу, а затем он выключил  зажигание.  Кэрри
сидела  справа  от  него,  придерживая  на  плечах  платок.   Ей   вдруг
показалось, что все происходит во сне,  наполненном  какими-то  неясными
перспективами, и она только-только это поняла. Что же  она  делает?  Она
оставила маму одну.
   - Волнуешься? - спросил Томми, и Кэрри невольно вздрогнула.
   - Да.
   Он рассмеялся и выбрался  из  машины.  Кэрри  собралась  уже  открыть
дверцу, но Томми обошел, машину и сделал это сам.
   - Не волнуйся, - сказал он. - Ты сейчас как Галатея.
   - Кто?
   - Галатея. Мы проходили это у  мистера  Иверса.  Она  превратилась  в
такую прекрасную женщину, что ее никто не узнал.
   Кэрри на секунду задумалась.
   - Я хочу, чтоб меня узнали, - сказала она.
   - Еще бы. Пойдем.
   У автомата с кока-колой стояли Джордж  Доусон  и  Фрида  Джейсон.  На
Фриде было нечто оранжевое из  гипюра,  и  в  этом  наряде  она  немного
напоминала басовую трубу. В дверях проверяли билеты Донна Тибодо и Дэвид
Бракен. Оба были членами Национального общества отличников, оба  входили
в "личное гестапо" мисс Гир, и оба оделись на этот раз в цвета  школы  -
белые брюки и красные пиджаки.  Тина  Блейк  и  Норма  Уотсон  раздавали
программки и рассаживали участников бала в соответствии  с  планом.  Обе
были в черном - Кэрри подумала, что девушки, должно быть,  считают  себя
очень элегантными, но ей они больше всего напоминали  продавщиц  сигарет
из  старых  гангстерских  фильмов.  Когда  вошли  Томми  и  Кэрри,   все
повернулись в их сторону, и на секунду в зале повисло неловкое молчание.
   Кэрри вдруг захотелось  облизнуть  губы,  но  она  сдержалась.  Затем
Джордж Доусон воскликнул:
   - Ну ты и вырядился, Томми!
   Томми улыбнулся.
   - А ты сам-то давно с дерева слез?
   Доусон, сжав кулаки качнулся вперед, и  Кэрри  на  мгновение  охватил
ужас - еще чуть-чуть, и она швырнула бы Джорджа через весь  холл.  Затем
она сообразила, что это старая, привычная игра между двумя приятелями.
   Парни,  улыбаясь,  пританцовывали  друг  вокруг  друга  в  боксерских
стойках и обменивались ударами. Но потом  Джордж,  которому  уже  дважды
досталось под ребра, комично заверещал:
   - Не бей моя вьетнамца! Не бей моя вьетконг!
   Томми опустил руки и рассмеялся.
   - Не волнуйся, - сказала Фрида Кэрри, подходя  ближе  и  кивая  своим
похожим на нож для вскрывания конвертов носом. - Если они прикончат друг
друга, я буду танцевать с тобой.
   - Уж больно глупо они выглядят, чтобы помереть  от  такой  ерунды,  -
рискнула пошутить Кэрри. - Как динозавры.
   Фрида улыбнулась, и Кэрри почувствовала, как  в  душе  у  нее  словно
ослабли старые ржавые цепи и разлилось тепло. Стало легче, спокойнее.
   - Где ты купила такое платье? - спросила Фрида. - Мне очень нравится.
   - Я сама его сшила.
   - Сшила?! - Фрида удивленно распахнула глаза. - Что, серьезно?
   Кэрри почувствовала, что заливается краской.
   - Да. Я... мне  нравится  шить.  Материал  я  купила  в  "Джонсе",  в
Вестоувере, а покрой тут совсем не сложный.
   - Пойдем в зал, - сказал Джордж, обращаясь сразу  ко  всем.  -  Скоро
группа начнет. - Он закатил глаза и снова начал валять  дурака.  -  Бум,
бум, бум! Моя вьетконга любит большая звука гитара.
   В зале он принялся  пародировать  Бобби  Пикетта.  Кэрри  расказывала
Фриде о своем платье, а Томми просто стоял и улыбался, засунув обе  руки
в карманы. Сью наверняка сказала бы, что он их  оттягивает,  но  черт  с
ними, с карманами, в самом-то деле.  Кажется,  все  идет  отлично.  Ему,
Джорджу и Фриде оставалось жить меньше двух часов.

***

   Из книги "Взорванная тень" (стр.133):
   Заключения Комиссии но делу Кэриетты Уайт относительно  причины  всех
дальнейших событий - а именно, двух ведер свиной крови, установленных на
балке над сценой,  -выглядят  весьма  недостоверно,  даже  в  свете  тех
немногих конкретных доказательств, что имелись в распоряжении  комиссии.
Если принять на веру показания приятелей Нолана (и  если  называть  вещи
своими именами, они просто недостаточно умны, чтобы убедительно  лгать),
тогда на этом этапе приготовлений Нолан полностью забрал  инициативу  из
рук Кристины Харгенсен и действовал уже самостоятельно...
   За рулем Билли всегда молчал - ему  нравилось  просто  вести  машину.
Процесс давал ему ощущение силы, с которым  не  могло  сравниться  ничто
другое, даже бабы.
   Дорога стелилась впереди словно бесконечная  черно-белая  фотография,
стрелка  спидометра  дрожала  за  отметкой  восемьдесят.  Билли  рос   в
типичной, по определению работников социальных служб,  "неблагополучной"
семье. Его отец смылся  после  неудачной  попытки  удержать  "на  плаву"
собственную бензоколонку, когда Билли исполнилось двенадцать,  и  с  тех
пор мать сменила уже четверых  "приятелей".  Последнее  время  в  особом
почете у нее был Брюси. Он почти не вылезал из бутылки, да мать  и  сама
постепенно превращалась в испитую каргу.
   А вот машина - это совсем другое дело!  Машина  дарила  ему  энергию,
переливающуюся  откуда-то  из  ее  внутренних  мистических   источников,
наполняла  гордостью.  Она  делала  его  человеком,  с   которым   нужно
считаться, человеком, почти равным богам  по  силе.  И  не  случайно  он
большинство своих подруг трахал  на  заднем  сиденье.  Машина  была  его
рабыней и богиней одновременно. Она давала, но могла и брать. И Билли не
раз использовал ее, чтобы брать. Долгими бессонными ночами, когда мать и
Брюси начинали скандалить. Билли прихватывал с собой пакетик  кукурузных
хлопьев и выруливал на дорогу в поисках бродячих  собак.  Случалось,  он
возвращался под утро и с выключенным двигателем загонял машину в  гараж,
даже не обтерев передний бампер, с которого все еще капала кровь.
   Крис  к  этому  времени  уже  изучила  его  привычки  и  не  пыталась
заговорить - он все равно не обратит на нее внимания. Она просто  сидела
рядом, подогнув под себя одну ногу,  и  грызла  костяшки  пальцев.  Свет
проносящихся навстречу машин мягко поблескивал в ее  волосах,  окрашивая
их серебром.
   Интересно, думал Билли, надолго ли она  с  ним?  После  сегодняшнего,
возможно, уже нет. Все словно к этому и шло. даже  в  самом  начале,  и,
когда дело будет сделано, связь  между  ними  станет  тоньше  и,  может,
растворится совсем, оставив их обоих в недоумении: как она вообще  могла
возникнуть? Скорее всего, она все меньше и меньше будет для него богиней
и все  больше  обыкновенной  светской  сучкой,  отчего  ему  обязательно
захочется как-нибудь ей наподдать. А может, и не наподдать, а хорошенько
врезать. Поставить на место.
   Они выехали на Брикъярд-Хилл, откуда уже было  видно  внизу  школу  с
автостоянкой, забитой пухленькими блестящими папочкиными машинами. Билли
почувствовал, как в горле у него поднимается привычный ком  ненависти  и
презрения. Ну, мы им сегодня устроим
   (запомнят они эту ночь!)
   Веселый праздник. Уж будьте уверены...
   Крыло, где располагались классные комнаты,  стояло  тихое,  темное  и
пустое, холл освещали обычные желтые лампочки, зато стекло на  восточной
стороне спортивного зала было залито мягким, слегка  оранжевым  и  почти
призрачным свечением. Билли снова ощутил горечь во  рту;  дико  хотелось
перебить им все стекла.
   - "Вдали огни, огни веселой вечеринки", - пробормотал он.
   - А? - Крис повернулась  к  нему,  вырванная  звуком  его  голоса  из
раздумий.
   - Так, ничего, - Билли потер рукой шею. - Пожалуй, я дам тебе дернуть
за веревку.
   Всю подготовку Билли закончил сам. Он отлично знал, что в таких делах
доверять никому нельзя - урок не из легких, гораздо  сложнее,  чем  все,
что проходили в школе, но уже в этом возрасте он  усвоил  его  накрепко.
Парни, что ездили с ним на ферму Генти предыдущей ночью, даже не  знали,
для чего ему понадобилась кровь. Может быть, они  подозревали,  что  тут
каким-то образом замешана Крис, но сказать с уверенностью  никто  ничего
не мог. Билли подкатил к зданию школы спустя несколько минут после того,
как четверг превратился  в  пятницу,  и  дважды  объехал  вокруг,  решив
убедиться, что там действительно никого нет и где-нибудь  поблизости  не
курсируют две патрульные машины чемберленской полиции.
   Проехав с выключенными огнями мимо стоянки, он обогнул здание  сзади.
Оттуда уже  начиналось  футбольное  поле,  прикрытое  тонким  покрывалом
тумана, стелющегося у самой земли.
   Билли открыл багажник и отпер ящик со льдом. Кровь замерзла,  но  это
его вполне устраивало - впереди еще целые сутки, оттает.
   Поставив  ведра  в  багажник,  рядом  с  ящиком,  он  выбрал   нужные
инструменты, запихал их в задний карман джинсов, затем взял с  переднего
сиденья приготовленную сумку, где позвякивали лишь несколько  шурупов  и
гвоздей.
   Действовал он неторопливо, сосредоточенно, спокойно, словно ему  и  в
голову не приходило, что кто-то  может  помешать.  Спортивный  зал,  где
должен был состояться бал, служил, кроме того, еще и залом для собраний.
Несколько небольших окон за сценой выходили  как  раз  туда,  где  Билли
припарковал машину.
   Он достал маленький ломик с плоским концом и вставай его в щель между
верхней и нижней половинками рамы. Очень полезный инструмент - Билли сам
сделал его б  Чемберленских  механических  мастерских.  Он  подергал  им
туда-сюда,  пока  не  услышал  щелчок  задвижки,  затем  поднял  верхнюю
половинку окна и проскользнул внутрь.
   В   помещении   было   темно.   От   свернутых   рулонами   декораций
"Драматического клуба" пахло старой краской. Голые  силуэты  пюпитров  и
ящики с инструментами, принадлежавшими "Музыкальному  обществу",  стояли
тут и там, словно стражи. В углу притаилось фортепиано мистера Даунера.
   Билли  достал  из  сумки  маленький  фонарик,  добрался  до  сцены  и
раздвинул  половинки   красного   бархатного   занавеса.   Гладкий   пол
спортивного зала с разметкой  для  баскетбола  блестел  словно  янтарный
залив. Он посветил на настил перед занавесом - кто-то отметил там  мелом
положение тронов для короля и королевы бала; их поставят на  место  лишь
на следующий день, после чего весь настил усыпят бумажными цветами  -  и
за каким только чертом?..
   Задрав голову. Билли  направил  луч  фонаря  вверх,  где  высветились
пересекающиеся полосы потолочных балок. Над танцевальной площадкой балки
украсили бумажными цветами и гирляндами, но над сценой их  оставили  как
есть. У потолка над краем сцены висел еще один короткий занавес, так что
из зала их просто не было видно. Он же скрывал и лампы,  которые  должны
освещать "венецианское" панно.
   Билли выключил фонарик, подошел  к  левому  краю  сцены  и  полез  по
привинченной  к  стене  лесенке  с   железными   перекладинами   наверх.
Содержимое сумки, которую он для верности сунул под рубашку, позвякивало
при  каждом  движении  -  в  пустом  зале  звук  казался   неестественно
радостным.  У  самого  верха  лесенки  была  маленькая  площадка.  Билли
повернулся лицом к стене: теперь кулисы оказались справа, зал  -  слева.
За кулисами тоже было свалено имущество "Драматического клуба"  -  часть
аж еще с двадцатых годов. С ржавой  кроватной  сетки  пялился  на  Билли
незрячими  глазами  бюст  Паллады,  использованный  в  какой-то  древней
постановке "Ворона" Эдгара По. А прямо перед  ним  шла  стальная  балка.
Лампы, что должны освещать панно,  прикрепили  как  раз  к  этой  балке,
снизу.
   Он спокойно, без тени страха двинулся вперед, насвистывая чуть слышно
какую-то популярную мелодию. На балке наросло, наверно, с дюйм  пыли,  и
за ним оставались длинные размазанные  следы.  На  полпути  через  сцену
Билли остановился, встал на колени и взглянул вниз.
   Да, точно. С помощью фонарика внизу  можно  было  разглядеть  тонкие,
вычерченные мелом линии. Билли присвистнул про себя
   (вижу цель),
   Отметил точное место крестом в пыли и вернулся обратно па  платформу.
Сюда уже вряд ли кто поднимется до  бала:  лампы,  что  должны  освещать
панно и сцену, где будут короновать
   (уж я их откороную сукиных детей)
   Eороля и королеву бала, включались на пульте  за  сценой.  И  эти  же
лампы ослепят любого, кто посмотрит со сцены  вверх.  Его  приготовления
обнаружат, только если кто-то заберется за чем-нибудь наверх.  Что  мало
вероятно. Как говорится, риск в пределах допустимого.
   Билли открыл сумку и достал пару резиновых перчаток, надел их,  затем
достал один из двух металлических воротков, купленных  днем  раньше.  На
всякий случай он покупал их не в Чемберлене,  а  в  Боксфорде,  где  его
никто не знал. Зажав губами несколько гвоздей, он достал молоток и, мыча
все ту же мелодию, приколотил вороток к углу платформы, затем  вогнал  в
доску рядом шуруп с ушком.
   Спустившись по лестнице. Билли прошел за сцену и поднялся  по  другой
лесенке недалеко от того окна, через которое залез в  школу.  Теперь  он
оказался в чердачном помещении, где лежал всякий ненужный  хлам:  старые
школьные журналы, изъеденные молью комплекты формы  школьной  спортивной
команды, старые, погрызенные мышами учебники.
   Слева в луче фонарика можно было разглядеть металлический вороток  на
платформе, справа тянуло свежим  воздухом  с  улицы  из  вентиляционного
отверстия в стене. Билли достал второй вороток и прибил его к полу.
   После этого он спустился вниз, вылез через окно и  достал  из  машины
ведра со свиной кровью. Прошло, наверно, с полчаса, но они нисколько  не
оттаяли. Подхватив ведра, Билли подошел к окну - в  темноте  его  вполне
можно было принять за фермера,  возвращающегося  с  утренней  дойки.  Он
поставил ведра за окно и влез сам.
   Идти по балке  с  ведром  в  каждой  руке  оказалось  гораздо  легче.
Добравшись до креста, он поставил ведра на балку, еще  раз  взглянул  на
разметку внизу, удовлетворенно кивнул и вернулся на платформу. Выбираясь
к машине, он подумал было, что надо обтереть ведра - там будут отпечатки
пальцев Кении, Дона и Стива -  но  потом  решил,  что  не  станет  этого
делать. Возможно, в субботу утром их тоже ждет небольшой  сюрприз...  От
этой мысли губы у него чуть дернулись в мимолетной улыбке.
   Последним из сумки появился моток прочной веревки.  Билли  прошел  по
балке к ведрам и привязал веревку за обе ручки,  затем  пропустил  ее  в
ушко шурупа, через вороток и, перебросив моток  в  чердачное  помещение,
пропустил через второй вороток. Видимо, даже его  самого  не  позабавило
бы, что сейчас, в полумраке чердака, перемазанный  пылью  и  с  клочьями
паутины на голове, и без того похожей  на  воронье  гнездо,  он  здорово
напоминал сгорбленного безумного изобретателя, колдующего  над  каким-то
адским приспособлением.
   Билли бросил  конец  веревки  в  вентиляционную  шахту,  спустился  в
последний раз по лестнице и отряхнул руки. Дело сделано.
   Он выглянул в окно, влез на подоконник и спрыгнул на  землю.  Опустил
раму и, вставив фомку, закрыл, как сумел, задвижку. Затем  направился  к
машине.
   Крис сказала, что скорее всего выберут Томми Росса и эту сучку Кэрри,
так что под ведрами окажутся именно они - Крис даже  подговорила  втихую
кое-кого из своих подруг, чтобы  голосовали  за  них.  Что  ж,  отлично.
Впрочем, Билли было в общем-то все равно, кто это будет.
   Последнее время он даже думал, что, окажись там сама Крис, тоже вышло
бы неплохо...
   Билли сел за руль и поехал домой.
   Из книги "Меня зовут Сьюзен Снелл (стр.48) :
   За день до бала Кэрри виделась с Томми. Она  ждала  его  У  аудитории
после занятий, и  Томми  сказал,  что  выглядела  она  ужасно  -  словно
боялась, что он вдруг накричит на нее, чтобы не таскалась за  ним  и  не
путалась под ногами.
   Кэрри сказала  ему,  что  должна  вернуться  домой  самое  позднее  в
одиннадцать тридцать, а то мама будет беспокоиться. Она добавила, что не
хочет портить ему вечер, но будет нехорошо заставлять маму волноваться.
   Тогда Томми предложил заехать после бала в  "Келли-Фрут",  где  можно
перехватить  пива  и  гамбургеров:  все  остальные  собирались  либо   в
Вестоувер, либо в Льюистон, так что они будут там скорее всего одни.  По
словам Томми, она прямо лицом посветлела и сказала, что это, мол,  будет
замечательно. Просто замечательно.
   И это девушка, которую упорно называют  не  иначе  как  чудовищем!  Я
хочу, чтобы вы твердо усвоили: девушка,  которая  чтобы  не  беспокилась
мама, после единственного в  ее  жизни  школьного  бала  соглашается  на
гамбургер и пиво...
   Iервое, что поразило Кэрри, когда они вошли в зал,  это  Великолепие.
Не "великолепие", а именно с большой буквы. Прекрасные силуэты в шифоне,
кружевах, шелке и сатине, шелестящие вокруг.  Сам  воздух  был  пронизан
запахом цветов. Девушки в туфлях на  каблуках,  в  платьях  до  пола,  с
низкими вырезами на спине  и  на  груди.  Ослепительно  белые  смокинги,
камербанды, начищенные до блеска черные ботинки...
   Несколько пар - пока еще не много - кружились в неярком освещении  по
залу, словно бестелесные призраки. Ей даже не хотелось думать о них  как
об одноклассниках -пусть лучше это будут прекрасные незнакомцы.
   Томми твердо поддерживал ее под локоть.
   - Панно хорошо вышло, - сказал он.
   - Да, - слабым голосом согласилась Кэрри. Свет оранжевых ламп наверху
окрасил  панно  нежными  неземными  тонами.  Гондольер  застыл,   лениво
облокотив шись о румпель, всполохами цвета  разлился  вокруг  закат,  и,
словно переговариваясь, стояли  над  водами  капала  дома,  Кэрри  вдруг
поняла, что это мгновение, такое ясное  и  четкое,  останется  у  нее  в
памяти навсегда.
   Вряд ли все остальные, подумалось ей, ощущают то же самое: им это  не
впервой, - но даже Джордж  умолк  на  минуту,  когда  они  остановились,
оглядывая зал. Его убранство, сами люди, запах цветов, музыка,  льющаяся
со сцены, где группа играла смутно знакомую тему из какого-то фильма,  -
все это запечатлелось у Кэрри в душе,  казалось,  навеки,  и  она  вдруг
успокоилась. Душа ее познала покой, как будто ее расправили и  отгладили
утюгом.
   - Я балдею, - воскликнул Джордж и потащил Фриду в центр зала, где под
звучащую  старомодную  музыку  принялся  выделывать  нечто  похожее   на
джиттербаг. Кто-то заулюлюкал.  Джордж,  не  останавливаясь,  бросил  на
насмешника комично-свирепый взгляд и, скрестив руки, пустился вприсядку,
едва не шлепнувшись задом на пол.
   Кэрри улыбнулась.
   - А Джордж - забавный, - сказала она.
   - Конечно. Отличный парень. Тут полно хороших людей.  Хочешь,  пойдем
сядем?
   - Да, - ответила Кэрри благодарно.
   Томми прошел к входу в зал и вернулся с Нормой Уотсон; по случаю бала
та сделала новую прическу в виде огромного взрыва.
   - Ваш столик на той стороне, - сказала она, с ног до головы  ощупывая
Кэрри взглядом своих ярких глаз в войсках какого-нибудь  дефекта:  вдруг
где лямка торчит или прыщи выступили - одним словом, чего угодно, о  чем
можно будет рассказать у дверей, когда  она  туда  вернется.  -  У  тебя
просто замечательное платье, Кэрри. Где ты его купила?
   По пути вокруг площадки для танцев к столику Кэрри рассказывала ей  о
своем платье. От Нормы  пахло  мылом,  духами  и  фруктовой  жевательной
резинкой. У столика стояли два складных кресла, увитые  лентами  из  все
той же гофрированной бумаги. Столик тоже был накрыт бумагой  -  школьные
цвета. На бумажной скатерти  стояла  бутылка  из-под  вина  с  воткнутой
свечой и две бумажные гондолы с жареными орешками.
   - Я просто не могу прийти в себя, - продолжала Норма. - Ты  ну  прямо
совсем другая стала! - Она мельком взглянула Кэрри в лицо,  и  почему-то
ей стало немного не по себе. - Ты буквально светишься! В чем тут секрет?
   - Я - тайная любовница Дона Маклина, - ответила Кэрри.
   Томми прыснул, но тут же умолк. Улыбка у Нормы вдруг застыла, и Кэрри
сама удивилась своему остроумию и смелости. Вот как люди выглядят, когда
подшучивают над ними - будто пчела в зад ужалила. Кэрри решила,  что  ей
правится, когда Норма так выглядит  -  пусть  даже  это  определенно  не
по-христиански.
   - Ну, ладно, мне пора, - сказала Норма. - Правда, здорово все, Томми,
а? - Улыбка стала сочувствующей. - А как бы здорово было, если бы...
   - Я весь просто потом обливаюсь  от  восторга,  -  перебил  ее  Томми
деревянным тоном.
   Норма удалилась с недоуменной кислой улыбкой. Все пошло не  так,  как
она предполагала. Кэрри словно подменили...
   Томми усмехнулся и спросил:
   - Хочешь потанцевать?
   Она не умела, но признаваться в этом сейчас не хотелось.
   - Давай немного посидим.
   Когда Томми усаживал ее, Кэрри заметила свечу и попросила его зажечь.
Томми зажег  свечу,  и  их  глаза  встретились;  он  чуть  наклонился  и
прикоснулся к ее руке. А музыка все играла и играла.
   Из книги "Взорванная тень" (стр.133-134):
   Возможно, когда-нибудь,  когда  тема  самой  Кэрри  приобретет  более
академический  характер,  кто-нибудь  займется  серьезным  изучением  ее
матери.
   Не исключено, что я займусь этим сам  -  хотя  бы  ради  того,  чтобы
составить  родословное  дерево  семейства  Бригхемов.  Было  бы   крайне
интересно узнать, не происходило ли в этой семье  чего-нибудь  странного
два или три поколения назад.
   И  разумеется,  остается  вопрос:  почему  Кэрри  вернулась  в   ночь
выпускного бала  домой.  Трудно  сейчас  сказать,  в  какой  степени  ее
поведение к тому времени  подчинялось  рассудку.  Возможно,  она  искала
прощения, а возможно, у нее была только одна цель - убить мать. В  любом
случае факты, похоже, говорят о том, что Маргарет Уайт ее ждала...
   В доме - ни звука.
   Она ушла.
   На ночь глядя.
   Ушла.
   Маргарет Уайт медленно прошла из своей спальни  в  гостиную.  Сначала
кровь и грязные фантазии, что насылает вместе с кровью дьявол. Затем эта
адская сила, которой наделил ее все тот  же  дьявол.  И  случилось  это,
разумеется, когда настало время кровотечений. О, уж  она-то  знает,  что
такое Дьявольская Сила: с ее бабкой было то  же  самое.  Случалось,  она
разжигала камин, даже не вставая с кресла-качалки у окна, и глаза у  нее
при этом
   (ворожеи не оставляй в живых)
   Горели вроде как колдовским огнем. А  иногда,  за  ужином,  на  столе
вдруг начинала бешенно крутиться сахарница. Когда это  случалось,  бабка
смеялась как ненормальная, пускала слюни и, состроив знак Дурного Глаза,
размахивала руками. Временами бабка вдруг начинала дышать, высунув язык,
как собака в жаркий день, и когда она, совершенно выжив из ума, умерла в
возрасте шестидесяти шести лет, Кэрри не исполнилось еще и года.  Спустя
недели четыре после похорон, Маргарет зашла как-то в спальню и  увидела,
что ее ребенок,  весело  смеясь  и  пуская  пузыри,  играет  с  молочной
бутылочкой, висящей ни на чем у нее над головой.
   Маргарет ее тогда чуть не убила. Помешал Ральф.
   А зря...
   Маргарет Уайт остановилась посреди гостиной. Христос смотрел на нее с
распятья измученным, укоризненным взглядом. Тикали часы с кукушкой. Было
десять минут девятого.
   Она  чувствовала,  буквально  чувствовала,  как  проникает  в   Кэрри
Дьявольская  Сила.  Обволакивает,  поднимает,  тянет  словно   маленькие
зловредные пальцы. Когда дочери исполнилось  три  года,  Маргарет  вновь
вознамерилась исполнить свой долг - она поймала ее,  когда  та  греховно
разглядывала эту шлюху, невесту Дьявола из  соседнего  двора.  Но  затем
обрушились с неба камни, и  она  отступила.  А  потом  четырнадцать  лет
спустя сила вернулась. Господь не прощает отступничества.
   Сначала кровь, затем сила
   (начертай свое имя начертай его кровью),
   Теперь это парень и танцы,  а  после  он  повезет  ее  в  придорожный
бордель или на автостоянку, затащит на заднее сиденье и...
   Кровь, новая кровь. Всегда корень зла - кровь, и только  кровь  может
принести искупление.
   Маргарет Уайт была крупной женщиной с большими крепкими руками, но на
удивление маленькой головой, венчающей сильную, жилистую  шею.  Красивое
некогда лицо. Даже и сейчас еще, можно сказать, красивое, только  теперь
оно постоянно хранило выражение какой-то дикой одержимости.  И  глаза  -
бегающие, беспокойные. Годы беспощадно углубили морщины у  суровой,  но,
как ни странно, безвольной складки рта. Волосы всего год  назад  черные,
теперь почти совсем побелели...
   Единственный  способ  искоренить  грех,  истинный  черный  грех,  это
утопить его в крови
   (принести ее в жертву)
   Раскаявшегося сердца. Конечно  же,  Господь  понимает  это  и  потому
указал перстом на нее. И разве сам Господь не велел Аврааму отвести сына
Исаака на гору?
   Маргарет прошаркала в своих старых растоптанных шлепанцах  на  кухню,
выдвинула ящик стола и достала нож,  которым  они  разделывали  мясо,  -
длинный, острый, истончившийся посередине от  того,  что  его  постоянно
точили. Она села на высокий стул у разделочного  стола,  нащупала  рукой
брусок в алюминиевой мисочке и принялась возить им по  сверкающему  краю
лезвия с тупой целеустремленностью проклятой души.
   Часы  с  кукушкой  тикали  и  тикали;  наконец  птица   выскочила   и
прокуковала один раз, объявляя восемь тридцать.
   Почему-то Маргарет Уайт казалось, что она чувствует  во  рту  привкус
маслин.
   ВЫПУСКНОЙ КЛАСС ОБЪЯВЛЯЕТ "ВЕСЕННИЙ БАЛ-79" 27 мая 1979
   Музыка в исполнении "Билли Босман Бэнд" и "Джози-энд-Мунгло"
   ПРОГРАММ...
   "КАБАРЕ" - жонглирует Сандра Стенчфилд.
   "500 миль", "Лимонное дерево", "Мистер Тамбурин"  -народные  песни  в
исполнении Джона Свитена и Маурин Кован.
   "Улица, где ты живешь", "А  дождь  все  льет"  -  в  исполнении  хора
Ювипской школы.
   "Мост над бурными водами"
   От администрации присутствуют:
   Мистер Стивенс, мисс Гир, мистер и миссис Лаблин, мисс Дежардин.
   Коронация - в 22-00
   Помни, это ТВОЙ выпускной бал - сделай все, чтобы он запомнился!

***

   Когда Томми пригласил ее  танцевать  в  третий  раз,  Кэрри  пришлось
признаться, что она не умеет. Но она не  стала  добавлять,  что  теперь,
когда сцену на полчаса заняла рок-группа, ей просто стыдно  вертеться  и
прыгать в центре зала.
   (грех)
   Да, грех.
   Томми кивнул, затем улыбнулся и, наклонившись к ней,  сказал,  что  и
сам не  выносит  танцы.  Может  быть,  она  хочет  пройтись  и  посетить
кого-нибудь  за  другими  столиками?  У  Кэрри  перехватило  дыхание  от
волнения, но она кивнула. Очень хорошо. Он проявляет внимание к  ней,  и
ей следует делать по отношению к нему то же самое, даже если Томми этого
не ждет, - таковы правила игры.  Кэрри  чувствовала,  как  ее  окутывает
очарование вечера, и только надеялась, что никто вдруг не подставить  ей
ножку, не прилепит на спину записку типа "дай мне под зад", не плеснет в
лицо водой под общий хохот и улюлюканье.
   Да, очарование - только не божественное, а, скорее, языческое.
   - Кэрри? - раздался рядом  неуверенный  голос.  Томми  отправился  за
пуншем, и она так увлеклась, разглядывая рок-группу, танцующих в зале  и
другие  столики,  что  даже  не  заметила,  как  к  ней  подошли.  Кэрри
обернулась и увидела мисс Дежардин. Несколько секунд они просто смотрели
друг на друга, и между ними словно  металось  туда-сюда  одно  и  то  же
воспоминание
   (она видела меня видела меня голой плачущей в крови),
   Связавшее их без слов и сознательных усилий  мысли  -  только  одними
глазами.
   Наконец Кэрри сказала застенчиво:
   - Вы очень славно выглядите, мисс Дежардин.
   Ее мерцающее серебристое платье идеально подходило к светлым волосам,
уложенным в высокую прическу. На шее висел простенький кулон.  Выглядела
она, помимо всего прочего, еще и очень молодо, настолько молодо, что  ей
самой бы в пору танцевать, а не следить на балу за порядком.
   - Спасибо.  -  Она  постояла  в  нерешительности,  затем  дотронулась
ладонью в кружевной перчатке до руки Кэрри. - Ты сегодня очень  красива.
- В каждом слове, казалось, был заложен какой-то особый смысл.
   Кэрри почувстовала, что снова краснеет, и опустила взгляд.
   - Я вам, честное слово, признательна. Я знаю, что это  не  так...  на
самом деле... но все равно, спасибо.
   - Это правда, -  добавила  мисс  Дежардин.  -  И  я  хотела  сказать,
Кэрри... все, что было в прошлом... это все забыто.
   - Я не могу ничего забыть, - ответила Кэрри,  поднимая  глаза.  Здесь
вроде бы требовались другие слова - "Я никого больше ни в чем не  виню",
- но она  вовремя  остановилась.  Сказать  так  -  значит  солгать.  Она
по-прежнему не могла простить им всем того, как поступали с ней  раньше,
и наверно, никогда не простит, однако ей не хотелось ни говорить  сейчас
об этом, ни лгать. - Но все теперь в прошлом. Все в прошлом.
   Мисс Дежардин улыбнулась, и в ее глазах, словно живые искры, забегали
отражения мягких огней зала. Она перевела взгляд на танцующих,  и  Кэрри
посмотрела туда же.
   - До сих пор помню свой выпускной бал, - тихо сказала мисс  Дежардин.
- Парень, который меня пригласил, был ниже меня на два дюйма, потому что
я была на каблуках. Цветы, что он мне подарил, совсем не шли  к  платью.
Выхлопная труба в его машине сломалась, и мотор... ну,  в  общем,  треск
стоял жуткий. Но мне все равно казалось, что это сплошное волшебство - я
даже не знаю, почему. У меня ни разу больше не было такого свидания... -
Она посмотрела на Кэрри. - Наверное, тебе тоже так кажется?
   - Здесь очень мило.
   - И все?
   - Нет. Гораздо больше. Но я не хочу об этом рассказывать. Никому.
   Мисс Дежардин улыбнулась и чуть сжала ее руку.
   - Ты никогда не забудешь свой выпускной бал. Никогда.
   - Наверно, вы правы.
   - Надеюсь, ты славно проведешь время, Кэрри.
   - Спасибо.
   Мисс Дежардин двинулась к преподавательскому столу,  и  тут  вернулся
Томми с двумя пластиковыми стаканчиками пунша.
   - Что это она? - спросил Томми, осторожно опуская стаканчики на стол.
   Кэрри посмотрела ей вслед и сказала:
   - Мне кажется, она хотела попросить прощения.
   Да, и Кэрри ждала этого.
   - Посмотри-ка, - сказал Томми, когда они  встали.  Несколько  человек
вытаскивали из-за кулис троны короля  и  королевы  бала.  Мистер  Лавай,
отвечавший за все школьное имущество, размахивал руками и показывал, где
их установить. Кэрри подумалось, что они будто из времен короля Артура -
ослепительно белая обшивка, живые цветы и огромные знамена над спинками.
   - Красиво, - выдохнула она.
   - Это ты красива, - сказал Томми, и Кэрри вдруг решила,  что  сегодня
не случится ничего плохого; может быть, именно их и  выберут  королем  и
королевой. Подумав об этом, она даже улыбнулась.
   Девять часов вечера.
   Сью Снелл сидела в гостиной, подшивала платье и  слушала  "Лонг  Джон
Силвер" в исполнении "Джефферсон  Эйрплейн".  Пластинка  была  старая  и
сильно запиленная, но музыка успокаивала.
   Родители ушли к кому-то в гости. Сью не сомневалась, они  знают,  что
происходит, но у них хватило такта не затевать глупые разговоры  о  том,
как, мол, они гордятся Своей Девочкой, или как они  счастливы,  что  она
наконец Повзрослела. Ее оставили в покое, и Сью это  вполне  устраивало,
потому что она по-прежнему не была уверена в мотивах своего  поступка  и
попросту боялась разбирать их слишком тщательно - дабы не открылся вдруг
мерцающий уголек эгоизма в черном сумраке подсознания.
   Что сделано, то сделано - и довольно об этом.
   (а вдруг он в нее влюбится)
   Iна вскинула голову - будто слова эти произнес кто-то в холле, - и на
ее губах появилась чуть испуганная улыбка. Да уж, тогда получится  прямо
как в сказке: Принц наклоняется над Спящей  Красавицей  и  целует  ее  в
губы.
   "Сью, я не знаю, как тебе об этом сказать, но..."
   Улыбка растаяла.
   Месячные запоздали почти на целую неделю. Хотя раньше все было как по
часам...


 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу:  [1] [2] [3]

Страница:  [2]