В вестибюле кипела работа. Унесли  почти  все  старомодные  стулья  с
высокими спинками. Туда-сюда шныряли  рассыльные  с  чемоданами,  а  подле
стойки, на  которой  возвышалась  массивная  латунная  касса,  выстроилась
очередь. Налепленные на кассу переводные картинки и карточки американского
банка действовали на нервы своей несовременностью.
     Справа, возле высоких двустворчатых  дверей,  обе  половинки  которых
были плотно закрыты  и  связаны  веревкой,  в  старомодном  камине  пылали
березовые поленья. На диване, придвинутом чуть ли  не  вплотную  к  очагу,
сидели три монахини. Обложившись со  всех  сторон  поставленными  одна  на
другую сумками, они болтали и улыбались, ожидая, когда очередь на  выписку
немного поредеет.  Под  взглядом  Венди  они  дружно  разразились  звонким
девчоночьим смехом. Она почувствовала, что и ее губы тронула улыбка: самой
молодой из них было никак не меньше шестидесяти.
     Приглушенный  гул  голосов  на  заднем   плане,   негромкое   "динь!"
серебряного колокольчика у кассы, когда один из дежурных клерков звонил  в
него, немного нетерпеливое "Дальше, пожалуйста!" - все это навевало  яркие
теплые  воспоминания  об  их  с  Джеком  медовом  месяце  в   нью-йоркском
"Бикман-Тауэр". Впервые Венди позволила себе поверить,  что,  может  быть,
как раз в этом и нуждалась их троица: провести вместе, вдали от мира целый
сезон, что-то вроде медового месяца для всей семьи. Она любовно улыбнулась
Дэнни, который честно таращил глаза  по  сторонам  на  все  подряд.  Перед
крыльцом остановился еще один лимузин, серый, как жилет банкира.
     - Последний день сезона, - говорил Уллман. -  День  закрытия.  Каждый
раз суматоха. Я, собственно, ожидал, что вы приедете часам к трем,  мистер
Торранс.
     - Хотелось дать фольксвагену время на случай, если он решит  закатить
истерику, - сказал Джек. - Но обошлось.
     - Очень удачно, - сказал Уллман. - Я  намерен  попозже  устроить  вам
троим экскурсию по  нашей  территории  и,  конечно,  Дик  Холлоранн  хочет
показать миссис Торранс кухню "Оверлука". Но, боюсь...
     Чуть не налетев на него, подошел клерк.
     - Извините, мистер Уллман...
     - Ну? Что такое?
     - Миссис Брент, - неловко сказал клерк. - Она отказывается платить по
счету - только  карточкой  "Эмерикэн  экспресс".  Я  говорю,  мы  в  конце
прошлого сезона прекратили принимать "Эмерикэн экспресс", но она...  -  Он
перевел взгляд на семейство Торранс, потом обратно на Уллмана.  Тот  пожал
плечами.
     - Я этим займусь.
     - Спасибо, мистер Уллман. - Клерк направился через вестибюль  обратно
к стойке, где громко протестовала похожая на дредноут дама,  закутанная  в
длинную шубу и нечто, напоминающее боа из черных перьев.
     - Я езжу  в  "Оверлук"  с  пятьдесят  пятого  года,  -  говорила  она
улыбающемуся, пожимающему плечами клерку, - и  не  перестала  ездить  даже
после того, как мой второй муж умер от удара на вашей  противной  площадке
для роке... говорила же ему в тот день: солнце печет слишком сильно!... но
никогда... повторяю: никогда я не  расплачивалась  ничем,  кроме  карточек
"Эмерикэн экспресс". Повторяю...
     - Прошу прощения, - сказал мистер Уллман.
     Под взглядами Торрансов он пересек вестибюль, почтительно  дотронулся
до локтя миссис Брент и, когда она  обернулась,  обрушив  свою  тираду  на
него, развел руками и кивнул. Сочувственно выслушав, он еще раз  кивнул  и
что-то сказал в ответ. Миссис Брент с торжествующей улыбкой повернулась  к
несчастному клерку за стойкой и громко объявила: "Слава Богу, в этом отеле
нашелся хоть один служащий, который еще не стал безнадежным мещанином!"
     Она позволила едва достававшему до могучего, одетого  в  шубу  плеча,
Уллману взять себя за руку и увести прочь  -  вероятно,  внутрь  отеля,  в
контору.
     - Ух ты! - с улыбкой сказала Венди.  -  Этот  пижон  денежки  не  зря
получает!
     - Но леди ему не нравится, - немедленно высказался Дэнни. - Он просто
притворяется, что она ему нравится.
     - Конечно, ты прав, док. Но лесть - такая штука, на которой  вертится
весь мир.
     - А что такое лесть?
     - Лесть, - сказала ему Венди, - это когда папа говорит, что мои новые
желтые брюки ему нравятся, а на самом деле это не  так...  или,  когда  он
говорит, что мне вовсе не нужно похудеть на пять фунтов.
     - А. Это когда врут ради смеха?
     - Почти что так.
     Все это время Дэнни смотрел на нее внимательно-внимательно, а  теперь
сказал:
     - Ма, ты хорошенькая. -  И,  когда  родители,  обменявшись  взглядом,
расхохотались, смущенно нахмурился.
     - Мне Уллман не слишком-то льстил, - сказал Джек. -  Ребята,  давайте
отойдем к окну. По-моему, я здорово бросаюсь  в  глаза,  когда  торчу  тут
посреди вестибюля в своей варенке.  Бог  свидетель,  мне  и  в  голову  не
приходило, что в день закрытия тут будет столько народу. Похоже, я ошибся.
     - Ты очень красивый, - сказала Венди, и тут  они  опять  рассмеялись.
Венди зажала рот рукой. Дэнни все еще ничего не понимал, но не  беда.  Они
любили друг друга. Он подумал, что отель напоминает маме  какой-то  другой
дом,
     (домик Бик-мэна)
     где она была счастлива. Дэнни хотелось, чтобы отель и ему  понравился
не меньше, чем маме, он вновь и вновь повторял себе:  то,  что  показывает
Тони, сбывается не всегда. Он  будет  осторожен.  Тремс  не  застанет  его
врасплох. Но рассказывать об этом он не станет, пока совсем  не  подопрет.
Ведь они счастливы, они смеются и не думают ни о чем плохом.
     - Погляди, что за вид, - сказал Джек.
     - О, это великолепно! Дэнни, смотри-ка!
     Но Дэнни никакого особого великолепия не заметил. Он не любил  высоту
- от нее кружилась голова. От  широкого  парадного  крыльца,  которое  шло
вдоль  всего  фасада,  к  длинному   прямоугольному   бассейну   спускался
превосходный подстриженный газон (с правой стороны было небольшое поле для
гольфа). На другом краю бассейна на маленьком треножнике стояла  табличка:
"Закрыто". Он умел сам читать "Закрыто", а еще - "Стоп", "Выход",  "Пицца"
и кое-что сверх этого.
     От бассейна среди молодых сосенок,  елей  и  осин  вилась  посыпанная
гравием дорожка. Там был маленький указатель,  незнакомый  Дэнни:  "РОКЕ".
Ниже была стрелка.
     - Пап, что такое: Рэ-О-Кэ-Е?
     - Игра, - отозвался папа. - Немножко похожая на крокет, только играют
на засыпанной гравием площадке. Стороны у нее, как у большого биллиардного
стола, а травы нет. Это очень старинная игра,  Дэнни.  Тут  у  них  иногда
проводятся турниры.
     - А играют крокетным молотком?
     - Вроде того, - согласился Джек. - Только ручка покороче  да  головка
двусторонняя. Одна сторона из твердой резины, а вторая - деревянная.
     (ВЫХОДИ, ГОВНЮК МАЛЕНЬКИЙ)
     - Читается "роке", - говорил папа. - Если хочешь, научу тебя играть.
     - Может быть, - сказал Дэнни странным тоненьким бесцветным  голоском,
от которого родители обменялись поверх его головы озадаченным взглядом.  -
Но мне может и не понравиться.
     - Ну, если не понравится, док, силком тебя никто играть не  заставит.
Заметано?
     - Заметано.
     - Тебе нравятся вон те звери? -  спросила  Венди.  -  Это  называется
"художественная стрижка деревьев". - По  другую  сторону  ведущей  к  РОКЕ
тропинки росла живая изгородь, подстриженная в форме разных зверей. Своими
острыми глазами Дэнни сразу разглядел кролика, собаку,  лошадь,  корову  и
еще три фигуры покрупнее, похожие на резвящихся львов.
     - Из-за этих зверей дядя Эл и подумал, что работа как раз для меня, -
сказал ему Джек. - Он знает, что я, когда учился  в  колледже,  работал  в
фирме, занимающейся парковым хозяйством. Это такой бизнес, когда помогаешь
людям содержать газоны, кусты, живые изгороди. Я подстригал растительность
одной даме.
     Венди хихикнула, зажав рот рукой. Взглянув на нее, Джек сказал:
     - Да, я подстригал ей растительность, по меньшей мере раз в неделю.
     - Муха, кыш, - сказала Венди и опять хихикнула.
     - Красивые у нее были живые изгороди, пап?  -  спросил  Дэнни  и  тут
родители взорвались хохотом. Венди так  смеялась,  что  по  щекам  потекли
слезы и пришлось доставать из сумки салфетку.
     - Это были не звери, Дэнни, - сказал Джек, когда снова  взял  себя  в
руки. -  Это  были  карточные  масти.  Пики,  черви,  трефы,  бубны...  Но
изгородь, видишь ли, разрастается...
     (ПОЛЗЕТ, сказал Уотсон... нет, не изгородь, давление в котле. ЗА  НИМ
НУЖЕН ГЛАЗ ДА ГЛАЗ, А ТО ПРОСНЕТЕСЬ ВЫ ВСЕЙ  СЕМЕЙКОЙ  НА  ЛУНЕ,  МАТЬ  ЕЕ
ТАК!)
     Они, озадаченные, смотрели на него.
     - Пап? - спросил Дэнни.
     Посмотрев на них, он заморгал, словно возвращаясь откуда-то издалека.
     - Она разрастается, Дэнни, и теряет форму.  Поэтому  раз  или  два  в
неделю приходится ее подстригать, пока не станет так холодно, что изгородь
перестает расти до следующей весны.
     - Да тут и детская площадка есть, -  сказала  Венди.  -  Ах  ты,  мой
везунчик.
     Детская площадка располагалась за древесными скульптурами. Две горки,
большие  качели  с  дюжиной  прикрепленных  на  разной   высоте   сидений,
гимнастические снаряды, тоннель из цементных колец, песочница  и  домик  -
точная копия самого "Оверлука".
     - Нравится, Дэнни? - спросила Венди.
     - Еще бы, - ответил  он,  надеясь,  что  в  голосе  прозвучит  больше
воодушевления, чем он чувствует. - Тут приятно.
     Детская площадка была огорожена не бросающейся в глаза  металлической
сеткой, дальше виднелась широкая,  засыпанная  щебнем  подъездная  дорога,
ведущая к отелю, а  за  ней  -  сама  долина,  обрывающаяся  в  ярко-синее
полуденное  марево.  Слова  "изоляция"  Дэнни  не  знал,  но  объясни  ему
кто-нибудь, что это такое, он так и ухватился бы за него. Дорога,  ведущая
обратно в Сайдвиндер и дальше, в Боулдер, лежала далеко  внизу,  напоминая
длинную черную  змею,  которая  решила  немного  вздремнуть  на  солнышке.
Дорога, которая  закроется  на  всю  зиму.  От  этой  мысли  Дэнни  слегка
задохнулся и буквально подпрыгнул, когда папа положил ему руку на плечо.
     - Как только будет можно, дам тебе попить, док.  Сейчас  они  немного
заняты.
     - Конечно, пап.
     Из конторы с видом человека, отстоявшего свою позицию,  вышла  миссис
Брент. Спустя несколько минут она широким шагом победоносно  прошествовала
через парадную дверь, а за ней, сражаясь с восемью  чемоданами,  изо  всех
сил спешили два рассыльных.  Дэнни  наблюдал  из  окна,  как,  подогнав  к
крыльцу длинную серебристую машину миссис Брент,  из  нее  вылез  человек,
своей серой формой и кепи схожий с армейским капитаном. Приподняв при виде
миссис Брент кепи, он побежал открывать багажник.
     И в одном из случающихся у  него  время  от  времени  озарений  Дэнни
уловил законченную мысль миссис Брент - мысль, плывущую над той  невнятной
сумятицей чувств и красок, которую он  обычно  воспринимал,  когда  вокруг
бывало много народу.
     (ХОТЕЛА БЫ Я ЗАБРАТЬСЯ В ЭТИ ШТАНЫ)
     Морща лоб, Дэнни наблюдал, как рассыльные ставят в багажник чемоданы.
Она довольно пронзительно смотрела на мужчину в форме, который надзирал за
погрузкой. Зачем ей штаны этого дяди? Ей что, холодно даже в длинной шубе?
А если ей так холодно, почему она не наденет свои штаны? Его  мама  носила
штаны почти всю зиму.
     Человек в серой форме закрыл багажник и вернулся, чтобы помочь миссис
Брент сесть в машину. Дэнни  не  сводил  с  них  глаз:  вдруг  она  скажет
что-нибудь про штаны? Но она только улыбнулась и сунула ему  доллар  -  на
чай. Через минуту она  уже  выводила  длинный  серебристый  автомобиль  по
подъездной дороге к воротам.
     Дэнни подумал, не спросить  ли  у  мамы,  зачем  миссис  Брент  могли
понадобиться штаны шофера, но отказался  от  этой  мысли.  Иногда  вопросы
приносили только неприятности. Такое уже с ним бывало.
     Поэтому вместо того  Дэнни  втиснулся  на  маленький  диванчик  между
сидящими рядышком мамой и папой, которые наблюдали, как народ выписывается
возле стойки. Он радовался, что они счастливы и любят друг  друга,  но  не
мог избавиться от легкой тревоги. Он ничего не мог с ней поделать.



                              10. ХОЛЛОРАНН

     Повар совершенно не соответствовал представлениям  Венди  о  типичном
персонаже с гостиничной  кухни.  Начать  с  того,  что  к  подобному  лицу
следовало обращаться "шеф" - о простецком "повар" и речи  быть  не  могло:
поварихой Венди становилась  тогда,  когда,  свалив  у  себя  на  кухне  в
смазанную жиром кастрюльку "Пирэкс" все остатки, добавляла туда вермишель.
Далее, кулинару-чародею из такого отеля, как "Оверлук",  реклама  которого
размещалась в разделе "Курорты" нью-йорской "Санди таймс", следовало  быть
низеньким, кругленьким, с одутловатым (как  у  Пончика  Пиллсбери)  лицом,
непременно украшенным тоненькими, будто нарисованными карандашом,  усиками
в стиле звезд музыкальных кинокомедий сороковых годов; ему следовало  быть
темноглазым, а также иметь французский акцент и омерзительный характер.
     Темноглазым Холлоранн был - но и только. Он оказался  высоким  негром
со скромной стрижкой "афро", уже чуть припудренной  сединой.  У  него  был
мягкий южный выговор и он много смеялся, обнаруживая зубы, слишком белые и
ровные, чтобы быть настоящими. Наверняка это был протез от Сирса и  Робака
образца 1950 года. Парочка таких протезов была у отца Венди, он прозвал их
"робакерами". Бывало, за ужином отец  комично  выталкивал  их  изо  рта...
теперь Венди припомнила, что так бывало каждый раз, как мать  выходила  на
кухню или к телефону.
     Дэнни уставился вверх на черного гиганта в костюме из синего  "сержа"
["Серж" - шерстяная костюмная ткань], а потом улыбнулся,  когда  Холлоранн
легко поднял его на руки, усадил на сгиб локтя и сказал: "Ведь  ты  же  не
собираешься проторчать тут всю зиму?"
     - А вот собираюсь, - сказал Дэнни с застенчивой улыбкой.
     - Не-ет, ты поедешь со мной в Сен-Пит и выучишься готовить, и  каждый
вечер будешь ходить на пляж и глядеть на крабов, е-мое. Идет?
     Дэнни восторженно хихикнул и помотал головой: нет.  Холлоранн  ссадил
мальчика на землю.
     - Коли собираешься передумать, - серьезно сказал Холлоранн, склоняясь
к нему, - лучше поторопись. - Полчаса - и я в машине. Еще два с  половиной
часа - и я уже сижу у прохода N_32, дорожка Б, милей выше этого  места,  в
Стэплтонском аэропорту города Дэнвер, Колорадо. Еще три часа - и я нанимаю
машину в аэропорту Майами, жму в солнечный Сен-Пит, жду  не  дождусь,  как
влезу в плавки, и смеюсь в кулачок над всеми, кто застрял в снегу. Сечешь,
мальчуган?
     - Да, сэр, - улыбаясь сказал Дэнни.
     Холлоранн повернулся к Джеку с Венди.
     - Кажись, мальчуган-то что надо, а?
     - Мы думаем,  он  нам  подходит,  -  сказал  Джек,  протягивая  руку.
Холлоранн пожал ее. - Я - Джек Торранс. Моя жена, Виннифред.  С  Дэнни  вы
уже познакомились.
     - И было это очень приятно. Мэм, вы Винни или Фредди?
     - Я Венди, - отозвалась она с улыбкой.
     - О'кей. Пожалуй, это получше, чем другие  два.  Сюда,  сюда.  Мистер
Уллман хочет, чтоб вы сделали обход - так вот  вам  обход.  -  Он  покачал
головой и пробормотал себе под нос: "Ну и рад же я буду повидаться с ним в
последний раз!"
     Начал Холлоранн с того, что повел по самой бесконечной  кухне,  какую
Венди приходилось видеть. Кухня сияла чистотой. Все было  отполировано  до
полного блеска. Она была не просто большой, она подавляла. Венди шла рядом
с Холлоранном, а тем временем  Джек,  оказавшись  совершенно  не  в  своей
стихии, немного отстал вместе с Дэнни. Возле мойки с  четырьмя  раковинами
расположилась длинная доска, увешанная всевозможным режущим инструментом -
от овощечисток до больших двуручных мясницких ножей. Доска для резки хлеба
была не меньше кухонного стола  в  их  боулдерской  квартире.  Одну  стену
целиком, от  пола  до  потолка,  покрывал  приводящий  в  изумление  набор
сковородок и кастрюль из нержавеющей стали.
     - По-моему, каждый раз, как я  зайду  сюда,  мне  придется  оставлять
дорожку из хлебных крошек, - сказала Венди.
     - Не давайте ей застращать себя,  -  откликнулся  Холлоранн.  -  Она,
конечно, не маленькая, но все-таки это просто кухня.  Большей  части  этой
ерунды вам и касаться не придется. Держите ее в чистоте, а большего я и не
прошу. Будь я на вашем месте, я бы пользовался вон той  плитой.  Вообще-то
всего их три, но эта самая маленькая.
     "Самая маленькая!" - уныло подумала  Венди,  разглядывая  плиту.  Там
было двенадцать конфорок, две обычных духовки и одна голландская,  наверху
находился котел с подогревом, где на медленном огне  можно  было  кипятить
соусы  или  запекать  бобы,  жаровня  и  подогреватель  -   плюс   миллион
циферблатов и термометров.
     - Только газ, - сказал  Холлоранн.  -  Венди,  вам  раньше  случалось
готовить на газу?
     - Да.
     - Обожаю газ, - сказал он и включил одну из конфорок.  Та  немедленно
расцвела синими язычками пламени и  Холлоранн  нежно  привернул  пламя  до
слабого огонька. - Хотел бы  я  поглядеть,  на  каком  огне  вы  готовите.
Видите, где все краны от конфорок?
     - Да.
     - А циферблаты духовок все помечены. Мне-то  самому  больше  по  душе
средняя, она,  похоже,  греет  ровней  всего,  но  вы  пользуйтесь,  какой
захотите - а то и всеми тремя, коли на то пошло.
     -  В  каждой  можно  приготовить  такой  обед,  как   по   телевизору
показывают, - сказала Венди и неуверенно засмеялась.
     Холлоранн раскатисто захохотал.
     - Давайте, валяйте, если вам  нравится.  Список  всего  съедобного  я
оставил над раковиной. Видите?
     - Вон он, мам! - Дэнни притащил два листа бумаги, густо исписанных  с
обеих сторон.
     - Молодчина, - сказал Холлоранн, забирая у него листки и ероша  Дэнни
волосы. - Точно не хочешь поехать со мной  во  Флориду,  малыш?  Научиться
готовить самых вкусных в той райской сторонке креветок по-креольски?
     Зажав рот обеими руками, Дэнни захихикал и ретировался к отцу.
     - Похоже, вы, ребята, можете тут втроем кормиться целый год, - сказал
Холлоранн. - У нас есть холодильная камера, рефрижератор,  любые  овощи  -
целыми мешками, и два холодильника. Пошли, покажу.
     Следующие десять минут Холлоранн открывал ящики и дверки, являя еду в
таком количестве, какого Венди прежде ни разу не видела. Запасы  съестного
повергли ее в изумление, однако успокоили вовсе  не  настолько,  насколько
она рассчитывала: на ум все равно  приходила  компания  Доннеров.  Нет,  о
людоедстве Венди не думала (с такой уймой  продуктов  им  очень  не  скоро
пришлось бы урезать свой рацион до скудной плоти друг дружки), но ею вновь
завладела действительно серьезная мысль: пойдет снег,  и  часовая  поездка
отсюда в Сайдвиндер превратится в крупную операцию. Они, как  какие-нибудь
сказочные существа,  будут  сидеть  тут,  в  огромном  заброшенном  отеле,
поедать  оставленные  им  припасы  и  слушать  сильный  неприятный  ветер,
обдувающий заваленные снегом карнизы. В Вермонте, когда Дэнни сломал руку
     (когда Джек сломал Дэнни руку)
     она набрала номер, записанный на небольшой карточке, прикрепленной  к
аппарату, и вызвала бригаду скорой помощи. Всего десять  минут  спустя  те
приехали к ним на дом. На той же маленькой карточке были и другие  номера.
В пять минут  можно  было  вызвать  полицию,  а  пожарные  приезжали  даже
быстрее, потому что до пожарной станции было всего три дома  в  сторону  и
один - назад. Было, кому позвонить, если  погаснет  свет,  пропадет  вода,
сломается телевизор. Но что будет здесь, если у Дэнни случится один из его
обморочных припадков и он подавится языком?
     (о боже, что за мысль!)
     Что, если начнется пожар? Если Джек свалится в шахту лифта и проломит
себе череп? Что если...
     (Что, если  мы  отлично  проведем  время,  сейчас  же  ПРЕКРАТИ  это,
Виннифред!)
     Сперва Холлоранн отвел их в рефрижератор, где дыхание превращалось  в
смешные, длинные, похожие на воздушные шарики,  облачка.  Можно  подумать,
зима там уже наступила.
     Гамбургеры в больших пластиковых пакетах - по десять фунтов в каждом,
дюжина пакетов; сорок целых цыплят  свисали  с  крюков,  рядком  вбитых  в
деревянные планки обшивки  стен.  Банки  консервированной  ветчины  стояли
штабелями, как фишки для покера. Под цыплятами - десять пластов  говядины,
десять - свинины и большущая баранья нога.
     - Любишь барашков, док? - усмехаясь, спросил Холлоранн.
     - Обожаю, - немедленно  сказал  Дэнни.  Барашка  он  еще  никогда  не
пробовал.
     - Так я и знал. Холодным вечером  нет  ничего  лучше  парочки  добрых
кусков баранинки, да еще с мятным желе.  Мятное  желе  тут  тоже  имеется.
Баранина облегчает желудок. С этим сортом мяса столковаться нелегко.
     Джек за их спиной с любопытством спросил:
     - Откуда вы узнали, что мы зовем его "док"?
     Холлоранн обернулся.
     - Пардон?
     - Дэнни. Мы иногда зовем его "док". Как  в  мультфильме  про  Кролика
Багза.
     - Да он просто вылитый док, верно? -  Поглядев  на  Дэнни,  Холлоранн
наморщил нос, облизал губы и сказал: - Э-э-э, в чем дело, док?
     Дэнни захихикал, а потом Холлоранн очень ясно что-то
     (точно не хочешь во Флориду, док?)
     сказал  ему.  Он  расслышал  каждое  слово.  Ошарашенный  и   немного
испуганный, Дэнни взглянул на  повара.  Тот  серьезно  подмигнул  и  снова
занялся продуктами.
     Венди перевела взгляд с широкой, обтянутой шерстяной  материей  спины
на сына. У нее было невероятно странное чувство,  что  между  ними  что-то
произошло - что-то, чего она понять не могла.
     - Тут у вас  дюжина  упаковок  сосисок,  дюжина  упаковок  бекона,  -
говорил Холлоранн. - То же самое со свининой.  В  этом  ящике  -  двадцать
фунтов масла.
     - Настоящего масла? - спросил Джек.
     - Первый номер - высший класс.
     - Я, кажется, не пробовал настоящего масла с тех  пор,  как  ребенком
жил в Берлине, Нью-Хэмпшир.
     - Ну, тут вам его есть и  есть,  пока  постное  масло  лакомством  не
покажется, - смеясь, сказал Холлоранн. - Вон в том ларе  хлеб  -  тридцать
буханок  белого  да  двадцать  -  черного.  Мы  в   "Оверлуке"   стараемся
поддерживать расовое равновесие, вон как. Знаю, знаю,  пятидесяти  буханок
маловато, но тут  полно  форм  для  выпечки,  а  свеженькое  всегда  лучше
размороженного, что в будни, что в праздники. Тут, внизу, рыба.  Пища  для
мозгов, так, док?
     - Да, мам?
     - Раз мистер Холлоранн так говорит, милый, - она улыбнулась.
     Дэнни сморщил нос.
     - Не люблю рыбу.
     - Как бы не так, - сказал Холлоранн. - Просто тебе не попалась  рыба,
которой ТЫ по душе. Эта рыба тебя полюбит, еще как. Пять  фунтов  радужной
форели, десять фунтов камбалы, пятнадцать банок тунца...
     - У-у, тунца я люблю.
     - ...и пять фунтов палтуса, вкусней которого в море  не  бывало.  Мой
мальчик, когда подкатит следующая весна, ты скажешь спасибо  старине...  -
Он прищелкнул пальцами, словно  запамятовал  что-то.  -  Ну-ка,  как  меня
звать? Что-то я подзабыл.
     - Мистер Холлоранн, - сказал Дэнни, улыбаясь. - Для друзей - Дик.
     - Вот, точно! А раз ты мой друг, пусть будет Дик.
     Пока Холлоранн вел их в  дальний  угол,  Венди  с  Джеком  обменялись
озадаченными взглядами - каждый пытался вспомнить, называл ли им Холлоранн
свое имя.
     - А вот сюда я положил кой-что особенное, - сообщил повар, - надеюсь,
ребята, вам понравится.
     - Ну, это ни к чему, честное  слово,  -  растроганно  сказала  Венди.
"Кой-что  особенное"  оказалось  двенадцатифунтовой  индейкой,  обвязанной
широкой ярко-алой лентой, увенчанной бантом.
     - Венди, в День Благодарения вы получите  свою  индейку,  -  серьезно
произнес Холлоранн. - Где-то тут, кажись, был рождественский каплун, вы на
него наткнетесь, тут сомневаться нечего. Давайте-ка отсюда,  пока  все  не
подхватили воспаление легких. Идет, док?
     - Идет!
     В  холодильной  камере  оказалось  еще  много  удивительного.   Сотни
картонок с сухим молоком (Холлоранн серьезно посоветовал, пока будет такая
возможность,  покупать  мальчику  в  Сайдвиндере  свежее   молоко);   пять
двадцатифунтовых мешков сахара; галлон патоки в  банке;  каши;  стеклянные
банки с рисом, макаронами, спагетти; выстроившиеся рядами консервные банки
с фруктами и фруктовым  салатом;  бушель  свежих  яблок,  от  которых  вся
кладовка пропахла осенью; сушеный изюм, сливы  и  абрикосы  ("Если  хочешь
быть счастливым, ешь побольше чернослива", - сказал Холлоранн и  его  смех
взлетел к  потолку,  откуда  на  железной  цепочке  свисала  несовременная
лампочка в шаровидном колпаке);  глубокий  ларь,  полный  картошки;  ящики
поменьше с помидорами, луком, турнепсом, кабачками и капустой.
     - Ну, скажу я вам, - объявила Венди, когда они вышли  оттуда.  Однако
вид подобного изобилия свежих продуктов настолько  угнетающе  подействовал
на нее - с ее-то тридцатью долларами на съестное в неделю! - что она так и
не сумела объяснить, что же именно им скажет.
     - Время уже поджимает, - сказал Холлоранн, поглядев на часы, - так я,
раз уж вы тут поселились, просто покажу, что  в  шкафах  и  холодильниках.
Так: сыры, консервированное молоко, сгущенка, дрожжи, питьевая сода, целый
мешок пирожков  -  ну,  тех,  "Застольный  разговор",  несколько  гроздьев
бананов - но им еще зреть да зреть...
     - Хватит, - сказала Венди, со смехом поднимая руки. - Мне никогда все
это не упомнить. Это выше моих сил. Обещаю держать все в чистоте.
     - А мне больше ничего и не надо, - он  повернулся  к  Джеку.  -  Что,
мистер Уллман уже намекнул насчет крыс в своем чердаке?
     Джек ухмыльнулся.
     - Он сказал, что там  вполне  может  оказаться  несколько  штук...  а
мистер Уотсон говорит, они и внизу, в  подвале  могут  быть.  Там,  должно
быть, тонны бумаги, но погрызенных я не видел - обычно они грызут  бумагу,
когда устраивают гнезда.
     - Уотсон, Уотсон, - с насмешливой  грустью  сказал  Холлоранн,  качая
головой. - Видали вы большего матершинника?
     - Да-а, характерец, - согласился Джек. Самым  большим  матершинником,
какого он в жизни встречал, был его отец.
     - В общем-то его можно пожалеть,  -  сказал  Холлоранн,  провожая  их
обратно к широким качающимся дверям в столовую "Оверлука". -  Давным-давно
у его семьи были денежки. Отель-то построил Уотсонов дед или прадед...  не
помню, который из них.
     - Да, мне говорили, - сказал Джек.
     - А что случилось? - спросила Венди.
     - Не сумели запустить дело,  вот  что,  -  сказал  Холлоранн.  -  Эту
историю  Уотсон  вам  еще  расскажет.  Разреши  ему,  так  он   ее   будет
рассказывать и по два  раза  на  дню.  Старик  свихнулся  на  этом  отеле.
По-моему, он позволил "Оверлуку" спихнуть себя вниз. У него было два сына,
и один погиб  в  несчастном  случае,  когда  катался  верхом  на  тутошней
территории - сам-то отель тогда еще строился. Было это, наверное,  году  в
девяносто восьмом... или девятом. Жена  старика  умерла  от  инфлюэнцы,  и
остались они одни с младшим сыном. Под конец  их  взяли  сторожами  в  тот
самый отель, который старик построил.
     - Да, жалко, - сказала Венди.
     - Что с ним стало? Со стариком? - спросил Джек.
     - Сунул по ошибке  палец  в  розетку,  тут  ему  и  конец  пришел,  -
отозвался Холлоранн. -  Это  было  в  начале  тридцатых,  перед  тем,  как
Депрессия прикрыла отель на десять лет. Кстати,  Джек,  коли  вы  с  женой
присмотрите заодно и за крысами в кухне, я ничего против  не  имею.  Ежели
заметите... не травите - ловушками их.
     Джек заморгал.
     - Конечно. Кто же травит крыс в кухне ядом?
     Холлоранн иронически рассмеялся.
     - Мистер Уллман, вот кто. Прошлой осенью его посетила  эта  блестящая
идея. Ну, я-то объяснил, сказал: "А ну, как все мы приедем сюда на будущий
год в мае, мистер Уллман, я на вечер открытия приготовлю традиционный обед
- а это, кстати, лосось под очень приятным  соусом  -  и  все  до  единого
захворают, а доктор придет и скажет, "Уллман,  что  это  вы  тут  творите?
Восемь самых богатых ребят  в  Америке  отравились  крысиным  ядом!  Чьих,
интересно, рук это дело?"
     Джек закинул голову и звучно расхохотался.
     - Что ответил Уллман?
     Холлоранн изнутри ощупал щеку языком, словно проверяя, не застрял  ли
там кусочек пищи.
     - Он сказал: "В таком случае - ловите, Холлоранн!"
     На этот раз засмеялись все, даже Дэнни, хотя он не совсем понимал,  в
чем состоит шутка - ясно было только, что она  касается  мистера  Уллмана,
который, в конце концов, знает не все на свете.
     Вчетвером они прошли через столовую, сейчас  тихую  и  пустынную.  Из
окон открывался сказочный вид на заснеженные западные вершины.  Все  белые
льняные скатерти были прикрыты кусками чистого жесткого пластика. В  одном
углу, словно часовой на посту, стоял уже скатанный на зиму ковер.
     На другой стороне широкой комнаты находилась дверь,  створки  которой
напоминали крылья летучей мыши,  а  над  ней  -  выведенная  позолоченными
буквами старомодная надпись: "БАР КОЛОРАДО".
     Увидев, куда смотрит Джек, Холлоранн сказал:
     - Коли вы любитель выпить, так, надеюсь, прихватили запасы  с  собой.
Тут хоть шаром покати - вчера была вечеринка  для  сотрудников,  вот  что.
Сегодня у всех горничных и рассыльных трещит голова, включая и меня.
     - Я не пью, - коротко сообщил Джек. Они вернулись в вестибюль.
     За те полчаса, что они провели в кухне,  там  стало  куда  свободнее.
Продолговатое помещение уже приобретало замерший, заброшенный вид, и  Джек
решил, что довольно скоро они свыкнутся с этим. Стулья с высокими спинками
опустели. Монахинь, что сидели у огня, уже не было, да и сам огонь  потух,
превратившись в слой уютно тлеющих углей. Венди  выглянула  на  стоянку  и
увидела, что осталась всего дюжина машин, остальные исчезли.
     Она поймала себя  на  том,  что  хочет,  чтобы  можно  было  сесть  в
фольксваген и уехать в Боулдер... или еще куда-нибудь.
     Джек озирался в поисках Уллмана, но того в вестибюле не было. Подошла
молоденькая горничная с заколотыми на затылке пепельными волосами. -  Твой
багаж на крыльце, Дик.
     - Спасибо, Салли. - Он чмокнул ее в  лоб.  -  Желаю  хорошо  провести
зиму. Я слыхал, ты выходишь замуж?
     Она  зашагала  прочь,  развязно  виляя  задом,  а  он  повернулся   к
Торрансам. - Ежели я собираюсь успеть на свой самолет, надо  поторопиться.
Хочу пожелать вам всего хорошего. Так и выйдет, я знаю.
     - Спасибо, - сказал Джек. - Вы были очень добры.
     - Я хорошенько позабочусь о вашей кухне, - снова пообещала  Венди.  -
Наслаждайтесь Флоридой.
     - Как всегда, -  сказал  Холлоранн.  Он  оперся  руками  о  колени  и
нагнулся к Дэнни. - Последний шанс, парень. Хочешь во Флориду?
     - Кажется, нет, - с улыбкой ответил Дэнни.
     - О'кей. Хочешь проводить меня с сумками до машины?
     - Если мама скажет, что можно.
     - Можно, - сказала Венди, - но придется застегнуть курточку.
     Она нагнулась сделать это, но Холлоранн опередил ее, большие,  темные
пальцы двигались ловко и проворно.
     - Я отошлю его прямо к вам, - сказал он.
     - Отлично, - откликнулась Венди и проводила их до  дверей.  Джек  все
еще оглядывался - не появится ли Уллман. У стойки  выписывались  последние
постояльцы "Оверлука".



                                11. СИЯНИЕ

     Прямо за дверями были свалены в кучу четыре сумки.  Три  здоровенных,
видавших виды старых чемодана из черной искусственной  крокодиловой  кожи.
Последняя необъятных размеров сумка на молнии была из выцветшей шотландки.
     - Похоже, ты ее унесешь, а? - спросил Холлоранн у  Дэнни.  Сам  он  в
одну руку взял два больших чемодана, а оставшийся сунул подмышку.
     - А как же, - сказал Дэнни. Он вцепился в сумку обеими руками и вслед
за поваром  спустился  по  ступенькам  крыльца,  мужественно  стараясь  не
кряхтеть, чтобы не выдать, как ему тяжело.
     За то  время,  что  прошло  с  приезда  Торрансов,  поднялся  резкий,
пронизывающий ветер; он свистел над стоянкой,  и  Дэнни,  тащившему  перед
собой сумку, которая стукала его по коленкам,  приходилось  щуриться  так,
что глаза превращались в  щелки.  На  асфальте,  теперь  почти  пустынном,
шуршали и переворачивались несколько блуждающих осиновых  листков,  отчего
Дэнни на миг вспомнилась та ночь на  прошлой  неделе,  когда,  проснувшись
после кошмара, он услышал - или, по крайней мере, подумал, что  слышит,  -
как Тони не велит ему ехать.
     Холлоранн  опустил  сумки   на   землю   возле   багажника   бежевого
"Плимут-фьюри".
     - Машина, конечно, не бог весть  какая,  -  доверительно  сообщил  он
малышу, - я ее нанял, вот что. Моя Бесси - на другом конце Штатов. Вот  то
машина,  так  машина.  Кадиллак  пятидесятого  года,  а  катается  -  одно
удовольствие! Да, скажу я вам... Держу ее  во  Флориде,  она  уже  слишком
стара, чтоб лазить по горам. Тебе помочь?
     - Нет, сэр, - сказал Дэнни. Последние десять или двенадцать шагов ему
удалось пронести сумку,  не  кряхтя.  С  глубоким  вздохом  облегчения  он
опустил ее на землю.
     - Молодец, - похвалил Холлоранн. Вытащив из кармана синего шерстяного
пиджака большую  связку  ключей,  он  отпер  багажник  и,  поднимая  вещи,
спросил: - Сияешь, малыш? Да как сильно, я таких еще не встречал. А мне  в
январе шестьдесят стукнуло.
     - А?
     - Тебе кое-что дано, - сказал Холлоранн, оборачиваясь к нему.  -  Что
до меня, я всегда называл это сиянием. И бабка моя тоже  так  говорила.  У
нее у самой это было. Когда я был пацаненком, не старше тебя, мы частенько
сиживали на кухне и подолгу болтали, даже рта не раскрывая.
     - Честно?
     При  виде  разинутого  рта  Дэнни,  его  почти  голодного  выражения,
Холлоранн с улыбкой сказал:
     - Залезай-ка,  посидишь  со  мной  несколько  минут  в  машине.  Хочу
поговорить с тобой. - Он захлопнул багажник.
     Венди Торранс из вестибюля "Оверлука" увидела, как ее  сын  лезет  на
пассажирское сиденье в машину Холлоранна, а черный  повар-великан  садится
за руль. Ощутив острый укол страха, она открыла было  рот,  чтобы  сказать
Джеку: Холлоранн не шутил насчет того, чтобы увезти его сына  во  Флориду,
затевается похищение...  Но  они  сидели  в  машине  -  и  ничего  больше.
Очертания  головки  сына,  внимательно   повернутой   к   крупной   голове
Холлоранна, были едва видны Венди. Но и с  такого  расстояния  она  узнала
позу: так сын смотрел  телевизор,  когда  показывали  что-нибудь  особенно
захватывающее, так он играл с отцом в "старую деву" или дурацкий  криббидж
["криббидж" - карточная игра  для  2,  3  или  4  игроков.  Из  сброшенных
игроками карт  формируется  "колыбель-криб"].  Джек,  который  по-прежнему
озирался в поисках  Уллмана,  этого  не  заметил.  Венди  молчала,  нервно
наблюдая за машиной Холлоранна и пыталась понять:  о  чем  же  может  идти
разговор, если Дэнни так наклонил голову?
     В машине Холлоранн говорил:
     - Когда думаешь, что один такой на свете, делается вроде как одиноко,
так?
     Дэнни, которому иногда  бывало  не  только  одиноко,  но  и  страшно,
кивнул. - А других вы не встречали, только меня? - спросил он.
     Холлоранн рассмеялся, качая головой.
     - Нет, малыш, нет. Но ты сияешь сильней всех.
     - Значит, таких много?
     - Нет, - сказал Холлоранн, - но время от времени на них  натыкаешься.
Полно ребят, которые сияют самую чуточку. И даже не знают про это.  Только
всегда являются с цветами, коли их жены погано  себя  чувствуют  во  время
месячных, хорошо сдают контрольные в школе,  хоть  учебник  и  в  руки  не
брали, и, стоит им зайти в комнату, они сразу  соображают,  что  чувствуют
люди в ней. Таких-то я встречал человек пятьдесят или шестьдесят. Но всего
человек двенадцать, включая и мою бабулю, знали, что сияют.
     - У-у, - сказал Дэнни и задумался. Потом: - Вы знаете миссис Брент?
     - Ее-то? - презрительно переспросил Холлоранн. - Она не  сияет,  нет.
Просто два-три раза за вечер отсылает назад свой ужин.
     - Я знаю, что она не сияет, - серьезно сказал Дэнни. - А  дяденьку  в
серой форме, который подгоняет машины, знаете?
     - Майка? Конечно, я знаю Майка. И что же?
     - Мистер Холлоранн, зачем ей его штаны?
     - Малыш, ты о чем?
     - Ну, когда она на него смотрела, то думала: вот бы забраться  в  его
штаны, и я подумал, зачем...
     Больше он не сказал ничего. Из груди запрокинувшего голову Холлоранна
вырвался таившийся там басистый хохот,  раскатившийся  по  машине  подобно
артиллерийской  канонаде,  такой  хохот,  что  затряслись  сиденья.  Дэнни
озадаченно улыбнулся. Наконец, то возобновляясь, то стихая, буря улеглась.
Из нагрудного кармана Холлоранна вытащил большой шелковый носовой платок -
как будто, сдаваясь, выбросил белый флаг - и вытер льющиеся из глаз слезы.
     - Мальчуган, - сказал он, все еще похрюкивая, - тебе еще и десяти  не
исполнится, а ты уж узнаешь все  о  роде  человеческом.  Только  не  знаю,
завидовать тебе или нет.
     - Но миссис Брент...
     - Выкинь ее из головы, - сказал повар. - И не вздумай спросить  маму.
Она только расстроится, сечешь?
     - Да, сэр, - ответил Дэнни. Он просек это лучше некуда. В прошлом ему
уже случалось огорчать маму подобным образом.
     - Миссис Брент - просто грязная старуха, у которой  кое-где  чешется,
вот все, что тебе надо знать, - он  задумчиво  посмотрел  на  Дэнни.  -  И
сильно ты можешь попасть, док?
     - А?
     - Ну-ка, бабахни в меня. Подумай в мою сторону. Хочу понять:  столько
ты можешь, сколько я думаю, или нет.
     - А что подумать?
     - Все равно. Только подумай сильно.
     - Ладно, - сказал Дэнни. Минуту он  соображал,  потом,  собравшись  с
мыслями, сосредоточился и резко швырнул их в  сторону  Холлоранна.  Раньше
ничего подобного Дэнни не приходилось делать и в  последний  миг  какая-то
часть его существа инстинктивно восстала, притупив грубую силу мысли -  он
не хотел повредить мистеру Холлоранну. И все-таки мысль полетела  стрелой,
да с такой силой, в какую Дэнни никогда бы не поверил. Она пронеслась, как
пущенный рукой Нолана Райана литой мяч, и даже чуть-чуть быстрее.
     (Ой, хоть бы не сделать ему больно!)
     Подумал он вот что:
     (!!!ПРИВЕТ, ДИК!!!)
     Холлоранн сморщился и рывком отпрянул  к  спинке  сиденья.  Смыкаясь,
громко лязгнули зубы, из нижней губы  тоненькой  струйкой  потекла  кровь.
Руки повара невольно поднялись с колен к груди,  а  потом  упали  обратно.
Ресницы  слабо  трепетали,  очевидно,  неуправляемые  сознанием,  и  Дэнни
испугался.
     - Мистер Холлоранн? Дик? С вами все в порядке?
     - Не знаю, - сказал Холлоранн со слабым смешком. - Честное слово,  не
знаю, Бог свидетель. Господи, малыш, ну ты и стрелок.
     - Извините, - сказал Дэнни, встревожившись еще сильнее. - Сходить  за
папой? Я сбегаю, приведу его.
     - Нет, уже все нормально. Все хорошо, Дэнни. Посиди тут. Просто  меня
немножко встряхнуло, вот и все.
     - Я могу еще сильнее, - сознался Дэнни. -  Я  испугался  в  последний
момент.
     - Может, оно и неплохо... а то висеть бы моим мозгам из  ушей.  -  Он
заметил тревогу на лице Дэнни и улыбнулся. - Ничего страшного,  а  ты  что
чувствовал?
     - Как будто я - Нолан Райан и кидаю мяч, - быстро ответил Дэнни.
     - Любишь бейсбол, да? - Холлоранн осторожно растирал виски.
     -  Нам  с  папой   нравятся   "Ангелы",   -   сказал   Дэнни.   -   В
Восточно-американской Лиге - "Ред Сокс",  а  в  Западной  -  "Ангелы".  Мы
смотрели на мировом чемпионате матч "Ред Сокс" с Цинцинатти, я  тогда  был
куда меньше. А папа... - лицо Дэнни потемнело и стало расстроенным.
     - Что папа, Дэн?
     - Не помню, - сказал Дэнни. Он принялся было запихивать в рот большой
палец, чтоб пососать его, но это были детские штучки.  Рука  вернулась  на
колени Дэнни.
     - Ты умеешь понять, что думают  папа  с  мамой,  Дэнни?  -  Холлоранн
пристально смотрел на него.
     - Если мне хочется, почти всегда. Но обычно я не стараюсь.
     - А почему?
     - Ну... - он на минуту  обеспокоенно  замолчал.  -  Ну,  это  же  как
подглядывать в спальню, когда они делают  то,  от  чего  бывают  дети.  Вы
знаете, что это такое?
     - Да, было дело, - серьезно сказал Холлоранн.
     - Им бы это не понравилось. И не понравилось бы, что я  подсматриваю,
как они думают. Это гадко.
     - Понятно.
     - Но я понимаю, что они чувствуют, - сказал Дэнни. - С этим я  ничего
не могу поделать. Еще я знаю, как вы себя чувствуете. Я сделал вам больно.
Извините.
     - Просто голова заболела. С похмелья бывало и хуже. Ты можешь  читать
чужие мысли, Дэнни?
     - Я пока совсем не могу читать, - ответил Дэнни, -  только  несколько
слов. Но за эту зиму папа собирается выучить  меня.  Папа  учил  читать  и
писать в большой школе. В основном писать, но читать он тоже умеет.
     - Я хотел сказать, ты можешь понять, о чем думает кто-то другой?
     Дэнни поразмыслил.
     - Когда громко, могу, - наконец сказал он. -  Как  миссис  Брент  про
штаны. Или, как когда мы с мамой один раз пошли в большой магазин покупать
мне ботинки, и там один большой парень смотрел на приемники и думал  взять
один, а покупать не хотел. Потом он подумал:  "а  что,  если  поймают?"  А
потом: "но мне так хочется такой приемник". Потом он опять подумал,  вдруг
его поймают, ему от этого стало плохо, и мне тоже.  Мама  разговаривала  с
человеком, который продает ботинки, так что я пошел к тому парню и сказал:
"Парень, не бери это радио. Уходи". И он правда испугался. И быстро ушел.
     Холлоранн широко ухмыльнулся.
     - Держу пари, так оно и было. А что  ты  еще  можешь,  Дэнни?  Только
мысли и чувства или еще что-то?
     Осторожное:
     - А вы можете еще что-то?
     - Иногда, - сказал Холлоранн. - Не часто. Иногда... иногда мне бывают
видения. А у тебя бывают видения, Дэнни?
     - Иногда, - сказал Дэнни, - я вижу сны, когда не  сплю.  После  того,
как приходит Тони. - Ему опять очень захотелось сунуть палец  в  рот.  Про
Тони он никогда никому не рассказывал - только папе с мамой.  Он  заставил
руку с тем пальцем, что обычно запихивал в рот, лечь обратно на колени.
     - Кто такой Тони?
     И вдруг на Дэнни накатило одно из тех озарений,  которые  пугали  его
больше всего: словно перед  глазами  вдруг  быстро  промелькнула  какая-то
непонятная машина, которая могла  оказаться  и  безвредной,  и  смертельно
опасной. Он был слишком мал, чтобы разобраться. Он был слишком мал,  чтобы
понять.
     - В чем дело? - выкрикнул он. - Вы расспрашиваете  меня,  потому  что
волнуетесь, правда? Почему вы волнуетесь за меня? Почему вы волнуетесь  за
нас?
     Холлоранн положил на плечи малышу крупные темные руки.
     - Перестань, - сказал он. - Наверное, все нормально. А  если  и  есть
что-то... так у тебя в голове, Дэнни, ого-го какая штука. Такая, что  тебе
до нее еще расти да расти, вот как. Потому надо держать хвост морковкой.
     - Но я не понимаю! - взорвался Дэнни. - Я  понимаю,  но  не  понимаю!
Люди... люди чувствуют всякое. А я чувствую  их,  но  не  понимаю,  что  я
чувствую! - Он с несчастным видом уперся взглядом себе в колени. - Я хотел
бы  уметь  читать.  Иногда  Тони  показывает  мне  надписи,  а  я  их  еле
прочитываю.
     - Кто такой Тони? - повторил Холлоранн.
     - Мама с папой называют его моим  "невидимым  приятелем",  -  ответил
Дэнни, тщательно воспроизводя слова. - Но на самом деле, он настоящий.  По
крайней мере, я так думаю. Когда я по правде  сильно  стараюсь  что-нибудь
понять, он иногда приходит. И я как будто падаю в обморок,  только...  там
бывают видения, как вы говорите. - Он взглянул на Холлоранна и сглотнул. -
Раньше всегда приятные. А теперь... не помню, как  называются  сны,  когда
пугаешься и плачешь?
     - Кошмары? - спросил Холлоранн.
     - Да. Правильно. Кошмары.
     - Про этот отель? Про "Оверлук"?
     Дэнни снова опустил глаза к своей руке с "сосательным" пальцем. - Да,
- прошептал он. Потом,  глядя  вверх,  в  лицо  Холлоранну,  пронзительным
голоском заговорил.
     - Но я не могу рассказать все это папе, и  вы  тоже  не  можете!  Ему
пришлось взяться за эту работу, потому что  дядя  Эл  не  смог  найти  ему
никакую другую, а папе надо закончить пьесу, а то он  опять  может  начать
Плохо Поступать, а я знаю, что это такое, это  значит  -  напиваться,  вот
что,  он  всегда  напивался,  а  это  плохо!  -   Дэнни   умолк,   готовый
расплакаться.
     - Ш-ш-ш, - сказал Холлоранн и прижал личико Дэнни  к  шершавой  ткани
пиджака. От него слабо пахло нафталином. - Ничего, сынок. А ежели пальчику
нравится у тебя во рту, пускай забирается, куда ему охота. - Но  лицо  его
было встревоженным.
     Он сказал.
     - То, что ты умеешь, сынок... я называю это "сиять", Библия -  "иметь
видения",  а  ученые  -  "предвидеть".  Я  много  читал  об  этом,  сынок.
Специально. И означает все это одно - видеть будущее.
     Дэнни кивнул, не отрываясь от пиджака Холлоранна.
     - Помню, раз я так засиял, что сильней ни до, ни после  не  бывало...
этого мне не забыть. В пятьдесят пятом. Я тогда служил в армии, за морями,
на военной базе в Западной Германии. До ужина оставался час, а я  стоял  у
раковины и дрючил одного салагу за то, что картошку чистит слишком толсто.
"Эй", - говорю, - "ну-кась, погляди, как это делается". Он протягивает мне
картошку и ножик, и тут кухня пропадает. Целиком. Хлоп - и нету. Говоришь,
тебе перед... видениями этот Тони является?
     Дэнни кивнул.
     Холлоранн обнял его одной рукой.
     - А у меня пахнет апельсинами. Весь тот день пахло апельсинами, а мне
это было ни к чему, потому что они входили в  меню  ужина  -  мы  получили
тридцать ящиков из Валенсии. В тот вечер все в проклятой  кухне  провоняло
апельсинами.
     Я на секунду вроде как отключился. А потом  услышал  взрыв  и  увидел
пламя. Крики. Сирены. И еще зашипело - так шипит только пар. Потом я вроде
бы чуть подвинулся ко всему этому и увидел сошедший с  рельсов  вагон,  он
лежал  на  боку  и  написано  было:  "ЖЕЛЕЗНАЯ  ДОРОГА  ДЖОРДЖИЯ  И  ЮЖНАЯ
КАРОЛИНА", и меня осенило, я понял - на этом поезде ехал мой брат Карл,  а
поезд соскочил с рельсов и брат погиб. Вот прямо так. Потом все исчезло, а
передо мной  -  этот  перепуганный  тупой  салабон,  все  протягивает  мне
картошку с ножиком и говорит: "Сержант, ты в норме?"  А  я  говорю:  "Нет,
только что в Джорджии погиб мой брат". Дозвонился я, наконец,  до  мамочки
по междугородному телефону, и она рассказала мне, как это было.
     Но, видишь ли, мальчуган, я это уже знал.
     Холлоранн медленно покачал головой, отгоняя  воспоминание,  и  сверху
вниз заглянул в широко раскрытые глаза мальчика.
     - Но запомнить тебе малыш,  надо  вот  что:  такие  штуки  не  всегда
сбываются. Помню, всего четыре года назад я работал поваром в  лагере  для
мальчиков на Длинном озере, в Мэне. Вот сижу я в Логанском аэропорту,  жду
посадку на свой рейс, и тут запахло апельсинами. Впервые,  лет,  наверное,
за пять. Вот я и говорю себе: "Господи, что ж будет  в  этом  ненормальном
ночном шоу дальше?" и отправляюсь в  туалет,  и  сажусь  на  унитаз,  чтоб
побыть одному. Сознания не теряю, но появляется у меня ощущение,  что  мой
самолет разобьется,  и  делается  оно  все  сильней  и  сильней.  А  потом
пропадает вместе с запахом апельсинов, и делается ясно, что все кончилось.
Я вернулся к кассам авиалиний "Дельта" и  поменял  свой  рейс  на  другой,
через три часа. И знаешь, что было?
     - Что? - прошептал Дэнни.
     - Ничего! - сказал Холлоранн и рассмеялся. Он с  облегчением  увидел,
что и мальчик слабо улыбнулся. - Ничегошеньки! Самолет сел, как по маслу и
точно  по  расписанию.  Вот  видишь...  бывает,  предчувствия   ничем   не
кончаются.
     - О, - сказал Дэнни.
     - Или возьми скачки. Я много хожу на  скачки  и  обычно  играю  очень
неплохо. Когда они отправляются на старт, я стою у ограды и иногда  сияние
мне подсказывает, так, чуть-чуть: та лошадь или эта.  Обычно  такое  чутье
дает прилично заработать. Я всегда твержу себе: в один прекрасный день  ты
угадаешь три лошади в трех  больших  заездах  и  получишь  на  этом  такие
деньжищи, что можно будет рано уйти на пенсию.  До  сих  пор  это  еще  не
сбылось. Зато много раз я возвращался домой с ипподрома не на такси, а  на
своих двоих со слипшимся бумажником. Никто  не  сияет  все  время,  кроме,
может, Господа на небесах.
     - Да, сэр, - согласился  Дэнни,  думая,  как  почти  год  назад  Тони
показал ему нового малыша, лежавшего  в  колыбельке  в  их  стовингтонской
квартире. Из-за этого Дэнни очень взволновался и стал ждать, зная, что  на
это требуется время, но никакой новый ребеночек не появился.
     - Теперь послушай-ка, - сказал Холлоранн и взял  обе  ручки  Дэнни  в
свои. - Здесь я видел несколько плохих снов, и  плохие  предчувствия  тоже
были. Я тут проработал теперь уже два сезона, и раз десять у меня  были...
ну... кошмары, а еще, сдается мне, с полдюжины раз мерещилось всякое. Нет,
что - не скажу. Это не для такого малыша, как ты. Просто  разные  гадости.
Раз это было с этими кустами, чтоб им пусто было, с  теми,  что  на  манер
зверей подрезаны. Другой раз горничная, Делорес Викери ее  звать,  было  у
нее малюсенькое сияние, да сдается мне, она об этом знать не знала. Мистер
Уллман выкинул ее с работы... знаешь, что это значит, док?
     - Да, сэр, - простодушно ответил Дэнни, - папу выкинули из школы, вот
почему, по-моему, мы оказались в Колорадо.
     - Ну вот, Уллман выкинул ее  из-за  того,  что  она  говорила,  будто
увидела в одном из номеров что-то такое... в  том  номере,  где  случилась
нехорошая вещь. Это номер 217, и я хочу, чтобы ты пообещал мне не заходить
в него, Дэнни. Всю зиму. Обходи его стороной.
     - Ладно, - сказал Дэнни. - Эта тетя... горничная... она попросила вас
посмотреть?
     - Да, попросила. И кое-что скверное там было. Но... не думаю, что оно
может навредить кому-нибудь, Дэнни. Вот я к чему  клоню.  Те,  кто  сияет,
иногда умеют видеть то, что должно случиться и, думаю, иногда  -  то,  что
уже случилось. Но все это - как картинки в книжке. Ты  хоть  раз  видел  в
книжке страшную картинку, Дэнни?
     - Да, - сказал он, вспоминая сказку о Синей  Бороде  и  картинку,  на
которой новая жена Синей Бороды открывает дверь и видит все головы.
     - Но ты знаешь, что она не может тебе ничего сделать, так?
     - Да-а... - с легким сомнением откликнулся Дэнни.
     - Ну вот, так и с этим отелем. Не знаю, с чего, но мне  кажется,  что
бы плохое тут в  свое  время  ни  случилось,  его  маленькие  кусочки  еще
валяются по отелю, как обрезки ногтей или сопли, которые кто-то  противный
размазал под стулом. Не  понимаю,  почему  так  должно  быть  именно  тут.
Сдается мне, скверные вещи случаются во всех отелях на свете, я много  где
работал и никаких неприятностей не было. Только здесь.  Но,  Дэнни,  я  не
думаю,  что  такое  может  кому-нибудь  повредить.  -  Каждое   слово   он
подчеркивал, мягко встряхивая мальчика за плечо. - Поэтому,  если  увидишь
что-то в холле или в комнате,  или  на  улице,  где  эти  кусты...  просто
посмотри в другую сторону, а когда снова обернешься, все пропадет. Сечешь?
     - Да, - сказал Дэнни. Он успокоился и чувствовал себя куда лучше.  Он
стал на коленки, чмокнул Холлоранна в щеку и крепко  обхватил.  Тот  обнял
его в ответ.
     Выпустив мальчика он спросил:
     - Твои предки... они не сияют, нет?
     - Нет, не думаю.
     - Я их проверил, так же, как тебя, - сказал Холлоранн.  -  Твоя  мама
дернулась только чуть-чуть. Знаешь, по-моему, все мамаши немного  сияют  -
по крайней мере, пока их детки не подрастут настолько, чтоб самим  о  себе
позаботиться. Твой папа...
     Холлоранн ненадолго замолчал. Он проверил отца мальчугана и просто не
понимал. Не похоже было, что Дик  встретил  того,  кто  сияет,  но  твердо
сказать, что этот человек на такое не способен, было  нельзя.  Прощупывать
отца Дэнни было... странно, как  будто  Джек  Торранс  что-то  -  нечто  -
скрывал. Или так далеко упрятал в  себя,  что  до  этого  невозможно  было
добраться.
     - Думаю, он вообще не сияет, - закончил Холлоранн. - Так что  за  них
не беспокойся. Просто сам будь поосторожней. Не думаю, что хоть что-нибудь
тут может причинить тебе вред. Так что спокойствие, о'кей?
     - О'кей.
     - Дэнни! Эй, док!
     Дэнни огляделся по сторонам.
     - Это мама. Я ей нужен, надо идти.
     - Знаю, - сказал Холлоранн. Желаю хорошо провести  зиму,  Дэнни.  Так
хорошо, как сумеешь.
     - Ладно. Спасибо, мистер Холлоранн. Мне намного лучше.
     В его сознании возникла улыбающаяся мысль:
     (для друзей - Дик)
     (да, Дик, ладно)
     Их глаза встретились, и Дик Холлоранн подмигнул.
     Дэнни пролез на сидение машины и открыл  дверцу.  Когда  он  вылезал,
Холлоранн позвал: - Дэнни?
     - Что?
     - Если будут неприятности... позови. Заори как следует, погромче, как
несколько минут назад. Я сумею  тебя  услышать  даже  далеко  на  юге,  во
Флориде. А услышу, так примчусь со всех ног.
     - Ладно, - сказал Дэнни и улыбнулся.
     - Осторожней, паренек.
     - Угу.
     Дэнни захлопнул дверцу  и  побежал  через  стоянку  к  крыльцу,  где,
обхватив себя руками на знобящем ветру, стояла Венди.  Холлоранн  смотрел,
широкая улыбка медленно таяла.
     Не думаю, что хоть что-нибудь тут может причинить тебе вред.
     Не думаю...
     Но что, если он ошибся? Как только он увидел  ту  хреновину  в  ванне
номера 217, то понял, что отработал в  "Оверлуке"  свой  последний  сезон.
Хреновина эта была много хуже любой картинки в любой книжке, а  бегущий  к
маме мальчик казался отсюда таким маленьким...
     Его взгляд проплыл к декоративным зверям.
     Он резко завел машину, переключил передачу и поехал  прочь,  стараясь
не оглядываться. Конечно же, он оглянулся и, конечно же, крыльцо оказалось
пустым. Они ушли внутрь. Как будто "Оверлук" проглотил их.



                            12. ВЕЛИКИЙ ОБХОД

     - О чем вы говорили, милый? - спросила  Венди,  когда  они  вернулись
внутрь.
     - Ничего особенного.
     - Долгонько же вы говорили ни о чем.
     Он пожал плечами, и в этом жесте Венди узнала отца Дэнни. Вряд ли сам
Джек проделал бы это лучше. Больше из Дэнни было ничего не вытянуть. Венди
почувствовала сильную досаду,  смешанную  с  еще  более  сильной  любовью:
любовь  была  беспомощной,  а  досада  происходила  от  ощущения,  что  ее
намеренно исключили  из  чего-то.  С  ними  она  иногда  чувствовала  себя
посторонней, исполнительницей крошечной  роли,  которая  случайно  забрела
обратно на сцену, где разворачивались главные  события.  Что  ж,  нынешней
зимой этой доводящей Венди до белого каления парочке не  удастся  отлучить
ее от себя - в квартире для этого слишком мало места.  Она  вдруг  поняла,
что ревнует к тому, насколько близки ее муж и сын, и ей стало стыдно.  Это
слишком напоминало то, что, должно быть, чувствовала ее  мать...  слишком,
чтобы не встревожиться.
     Сейчас вестибюль был пуст, если не считать Уллмана и главного  клерка
за стойкой (они подбивали итоги  возле  кассы),  парочки  переодевшихся  в
теплые брюки  и  свитера  горничных,  которые  стояли  у  парадной  двери,
обложившись багажом, и Уотсона, здешнего техника-смотрителя.  Он  заметил,
что Венди смотрит на  него,  и  подмигнул...  определенно  развратно.  Она
торопливо отвела глаза.  Джек  был  у  окна  сразу  за  рестораном,  он  с
мечтательным видом разглядывал пейзаж, явно наслаждаясь.
     Видимо, снимать кассу закончили, потому  что  Уллман  с  внушительным
хлопком запер ее. Он надписал на  ленте  свои  инициалы  и  спрятал  ее  в
маленький футляр на молнии. Венди про  себя  поаплодировала  клерку,  лицо
которого  выразило  огромное  облегчение.  Уллман  производил  впечатление
человека, который любую недостачу вырвет у главного клерка из-под шкуры...
не пролив  ни  капли  крови.  Венди  не  очень-то  заботил  Уллман  и  его
назойливая суетливая манера держаться. Он был точь-в-точь таким,  как  все
начальники, с которыми ей  приходилось  иметь  дело  -  что  мужчины,  что
женщины. С клиентами он умел быть  сахаринно-сладким,  а  за  кулисами,  с
персоналом, превращался в мелкого  тирана.  Но  сейчас  дисциплине  пришел
конец, и на лице главного  клерка  читалась  написанная  крупными  буквами
радость. С дисциплиной, кстати, было  покончено  для  всех,  кроме  них  с
Джеком и Дэнни.
     -  Мистер  Торранс,  -  властно  позвал  Уллман.  -  Будьте  любезны,
подойдите сюда.
     Джек пошагал к нему, кивнув Венди и Дэнни  в  знак  того,  что  и  им
следует подойти.
     Клерк, который ушел было внутрь, теперь вернулся, уже в пальто.
     - Желаю хорошо провести зиму, мистер Уллман.
     - Сомневаюсь, - холодно сказал Уллман. - Двенадцатого  мая,  Брэддок.
Ни днем раньше. Ни днем позже.
     - Да, сэр.
     Брэддок обошел стойку. Лицо его, соответственно  положению,  выражало
достоинство и  рассудительность,  но,  когда  он  полностью  повернулся  к
Уллману спиной, то ухмыльнулся, как школяр. Он что-то быстро  сказал  двум
девушкам, все еще ожидавшим у дверей свою  машину,  и  вслед  ему  полетел
короткий взрыв сдавленного смеха.
     Теперь Венди начала замечать, как здесь тихо.  Тишина  навалилась  на
отель, как тяжелое одеяло, заглушающее все,  кроме  слабой  пульсации  дня
снаружи. С того места, где она стояла, можно было заглянуть  в  вылизанный
сейчас до стерильности внутренний офис. Там было два пустых  стола  и  два
серых стеллажа с папками. Дальше виднелась кухня Холлоранна,  без  единого
пятнышка, большие двустворчатые двери с круглыми окошечками были  раскрыты
и подперты резиновыми валиками.
     - Я подумал, что потрачу несколько лишних  минут  и  проведу  вас  по
Отелю, - сказал Уллман, и Венди подумала, что в его тоне  всегда  слышится
заглавное "О". Вы просто обязаны были услышать  его.  -  Уверен,  ваш  муж
хорошо узнает здешние входы и выходы,  миссис  Торранс,  но  вы  с  сыном,
несомненно, в основном будете держаться  первого  и  второго  этажей,  где
находится ваша квартира.
     - Несомненно, - застенчиво  пробормотала  Венди,  а  Джек  исподтишка
взглянул на нее.
     - Это очень красивый отель,  -  экспансивно  объявил  Уллман.  -  Мне
просто нравится показывать его.  "Готова  спорить,  так  оно  и  есть",  -
подумала Венди.
     - Пойдемте на четвертый этаж,  а  оттуда  спустимся  вниз,  -  сказал
Уллман. Определенно, в его голосе звучал энтузиазм.
     - Если мы вас задерживаем... - начал Джек.
     - Нисколько, - сказал Уллман. - Магазин закрыт. "Ту фини", по крайней
мере, на этот сезон. Кроме того, я собираюсь  переночевать  в  Боулдере  -
конечно, в "Боулдерадо".  Единственный  приличный  отель  по  эту  сторону
Денвера... не считая, конечно, самого "Оверлука". Сюда.
     Они все вместе вошли в лифт, богато украшенный  медными  и  латунными
завитушками, но тот заметно осел еще до того, как Уллман  раскрыл  дверцу.
Дэнни с легким беспокойством пошевелился, но Уллман сверху вниз  улыбнулся
ему. Дэнни попытался улыбнуться в ответ - без заметного успеха.
     - Нечего бояться, мужичок, - сказал Уллман. - Безопасно, как у Христа
за пазухой.
     - Про "Титаник" тоже так говорили, - заметил Джек, поднимая глаза  на
стеклянный шар в центре потолка кабины. Венди прикусила изнутри щеку, чтоб
удержаться от улыбки.
     Уллмана это замечание не развеселило. Он с шумом и треском  захлопнул
внутренние дверцы.
     - "Титаник" сделал только один рейс, мистер Торранс. Этот лифт, с тех
пор, как его установили тут в 1926 году, сделал их тысячи.
     - Что вселяет уверенность,  -  сказал  Джек.  Он  потрепал  Дэнни  по
голове. - Ну, док, самолет не разобьется.
     Уллман передвинул рычаг, и какое-то время  слышался  только  жалобный
вой  замученного  мотора,  да  пол  трясся  у  них   под   ногами.   Венди
представилось: вот их  четверка  застревает  между  этажами,  как  мухи  в
бутылке, а весной их находят... с недостающими кусочками... как в компании
Доннеров...
     (прекрати!)
     Лифт, дрожа, начал подъем. Поначалу снизу доносилось клацанье и стук,
потом дело пошло более гладко. На четвертом этаже Уллман  остановил  глухо
стукнувший лифт, распахнул створки внутренней дверцы и открыл наружную. До
этажа  оставалось  еще  дюймов  шесть.  Дэнни  широко  раскрытыми  глазами
смотрел,  насколько  ниже  пол  лифта   пола   четвертого   этажа,   будто
только-только уразумел, что вселенная устроена не  так  разумно,  как  ему
говорили. Уллман откашлялся, немного поднял кабину  и  остановил  ее,  при
этом она содрогнулась (два дюйма они все-таки не доехали), и все выбрались
наружу. Стоило кабине освободиться от их веса,  как  она  поднялась  почти
вровень с этажом, но, по мнению  Венди,  уверенности  это  не  прибавляло.
Безопасно в лифте или нет, но  она  решила  пользоваться  лестницей,  если
нужно будет спуститься или подняться наверх. И ни при каких  условиях  она
не позволит забраться в эту хрупкую штуковину всем троим вместе.
     - На что смотрим, док? - весело спросил Джек. - Пятна нашел, да?
     - Нет, конечно, - сказал  уязвленный  Уллман.  -  Все  ковры  мыли  с
шампунем всего два дня назад.
     Венди и сама бросила взгляд на дорожку в холле. Симпатичная, но, если
настанет день, когда у нее будет собственный дом, такую она определенно не
выберет. На темно-голубом фоне сплеталось что-то  вроде  сюрреалистических
джунглей,  там  было  множество  лиан,   дикого   винограда   и   усеянных
экзотическими птицами деревьев. Трудно было сказать,  что  это  за  птицы,
потому что весь узор был совершенно черным и виднелись лишь силуэты.
     - Тебе нравится ковер? - спросила она у Дэнни.
     - Да, мам, - лишенным выражения тоном ответил он.
     Они прошли по приятно широкому холлу. Обои были  шелковистыми,  более
светлого голубого тона, чтобы сочеталось с  ковром.  Через  каждые  десять
футов на высоте примерно семи футов помещались электрические  светильники,
стилизованные под лондонские газовые фонари, поэтому лампочки прятались за
стеклом туманно-кремового оттенка, перехваченным  крест-накрест  железными
полосками.
     - Как они мне нравятся, - сказала Венди.
     Довольный Уллман кивнул.
     - Мистер Дервент поставил их после войны -  второй  мировой,  я  хочу
сказать, - по всему отелю. Фактически, почти весь - хотя  и  не  совсем  -
интерьер четвертого этажа - его идея. Вот номер 300. Президентский люкс.
     Он повернул ключ  в  замке  двустворчатой  двери  красного  дерева  и
распахнул ее настежь. От явившейся их  взорам  западной  панорамы  в  окне
гостиной все  разинули  рты  -  наверное,  того  Уллман  и  добивался.  Он
улыбнулся.
     - Вот это вид, верно?
     - Да уж, - сказал Джек.
     Окно занимало почти всю длинную стену гостиной, а за ним,  прямо  меж
двух зазубренных вершин, стояло солнце, льющее золотой  свет  на  скалы  и
сахарно-белый снег высоких  пиков.  Облака  по  бокам  и  сзади  от  этого
просто-таки предназначенного  для  почтовой  открытки  пейзажа  тоже  были
подкрашены золотом, а  ярко  сверкающие  снопы  солнечных  лучей  медленно
угасали в темных мохнатых омутах ниже границы леса.
     И Джек, и Венди были столь поглощены этим зрелищем, что  не  обратили
внимания на Дэнни - тот тоже не сводил глаз, но не с окна, а с того места,
где открывалась дверь в ванную, с красно-бело-полосатых шелковистых  обоев
слева от себя. И  его  аханье,  слившееся  с  "ах!"  родителей,  не  имело
никакого отношения к красоте.
     На  обоях  запеклись  большие  пятна  крови,  испещренные  крошечными
кусочками какого-то серовато-белого вещества. От  этого  Дэнни  затошнило.
Это  напоминало  написанную  кровью  безумную  картину,  сюрреалистический
офорт, изображающий запрокинутое от  боли  и  ужаса  человеческое  лицо  с
зияющим ртом и снесенной половиной черепа.
     (Так что если увидишь что-нибудь... просто отвернись, а  когда  опять
посмотришь, все исчезнет. Сечешь?)
     Дэнни нарочно перевел взгляд на окно, соблюдая осторожность, чтобы по
выражению его лица нельзя было ни о  чем  догадаться,  а  когда  его  руку
накрыла мамина, он взялся за нее, следя, как бы не вцепиться или не подать
какой-нибудь иной сигнал.
     Управляющий говорил папе что-то о том, что следует убедиться, закрыто
ли это большое окно ставнями,  иначе  сильный  ветер  разобьет  его.  Джек
кивал. Дэнни осторожно взглянул на стену еще раз. Большое  пятно  засохшей
крови исчезло. Маленьких серо-белых пятнышек, разбрызганных по нему,  тоже
не было.
     Потом Уллман вывел их  из  номера.  Мама  спросила  у  него,  как  он
считает, горы симпатичные? Дэнни сказал "да", хотя на самом деле горы  его
никак не волновали. Когда Уллман закрывал за ними двери,  Дэнни  оглянулся
через плечо. Кровавое пятно вернулось, только на сей раз оно было  свежим.
Оно растекалось. Уллман, глядя прямо на пятно, продолжил беглые  сообщения
насчет останавливавшихся  здесь  известных  людей.  Дэнни  обнаружил,  что
сильно, до крови, прикусил губу, и даже не почувствовал  этого.  Пока  они
шли по коридору, он немножко отстал от остальных,  утер  тыльной  стороной
руки кровь и подумал про
     (кровь)
     (мистер Холлоранн видел кровь или что-нибудь похуже?)
     (не думаю, что такие штуки могут причинить тебе вред).
     Во рту Дэнни притаился крик, но он не выпустил его. Папа с  мамой  не
умеют видеть такие вещи; они никогда этого не умели. Он промолчит. Мама  с
папой любят друг друга, вот это настоящее. Прочее  напоминало  картинки  в
книжке. Некоторые были страшными, но причинить вреда не могли.  Они...  не
могут... причинить вред...
     Мистер  Уллман  провел  их  по  коридорам,   которые   извивались   и
сворачивали, как в лабиринте, и показал еще несколько номеров на четвертом
этаже. Тут, наверху, сплошь луки, сказал мистер Уллман, хотя никаких луков
Дэнни не видел. Он показал им комнату, где один раз  останавливалась  леди
по имени Мэрилин Монро - она тогда вышла замуж за человека по имени  Артур
Миллер (Дэнни смутно понял, что  вскоре  после  того,  как  они  пожили  в
"Оверлуке", Мэрилин с Артуром РАЗВЕЛИСЬ).
     - Мам?
     - Что, милый?
     - Если они были женаты, почему у них разные фамилии? У  вас  с  папой
фамилия одна.
     - Да, Дэнни, но мы-то не знаменитости, - сказал  Джек.  -  Знаменитые
женщины сохраняют свою фамилию даже после того, как выйдут  замуж,  потому
что фамилия - это их кусок хлеба с маслом.
     - Хлеба с маслом, - повторил совершенно заинтригованный Дэнни.
     - Папа хочет сказать, что люди привыкли ходить в кино и  смотреть  на
Мэрилин Монро, - сказала Венди, - но им может  не  понравиться,  если  они
придут и увидят Мэрилин Миллер.
     - Почему? Это все равно будет  та  же  самая  леди.  Разве  никто  не
догадается?
     - Да, но... - она беспомощно посмотрела на Джека.
     - Однажды в этом номере останавливался Трумэн Капоте,  -  нетерпеливо
перебил Уллман. Он открыл дверь. - Это было  уже  при  мне.  Ужасно  милый
человек. Европейские манеры.
     Ни в одном из этих номеров не было ничего примечательного (вот только
луков, которые не переставал упоминать  мистер  Уллман,  там  не  было)  -
ничего, что испугало  бы  Дэнни.  Фактически,  на  четвертом  этаже  Дэнни
встревожило еще только одно; но почему - он не мог сказать.  А  встревожил
его огнетушитель на стене в том месте, где коридор сворачивал, возвращаясь
к лифту. Тот, раскрытый, зиял в ожидании, как рот, полный золотых зубов.
     Огнетушитель был несовременным; плоский шланг, раз десять  обвивавший
его,  одним  концом  крепился  к  большому  красному  вентилю,  а   другой
заканчивался  латунным  наконечником.  Витки  шланга   удерживал   красный
металлический обруч на  шарнире.  В  случае  пожара  можно  одним  сильным
толчком откинуть такой обруч с дороги - и шланг ваш.  Это  Дэнни  понимал,
ему хорошо удавалось сообразить, как работают вещи. К  тому  времени,  как
Дэнни стукнуло два с половиной, он уже отпирал  защитные  дверки,  которые
отец сделал на верхней площадке лестницы  в  их  стовингтонском  доме.  Он
понял, как  работает  замок.  Папа  называл  это  сноровкой.  У  некоторых
сноровка была, а у некоторых - нет.
     Этот огнетушитель был постарше тех,  что  случалось  видеть  Дэнни  -
например, в детском саду, - но ничего сверхнеобычного в этом не было.  Тем
не менее шланг, свернувшийся на  фоне  голубых  обоев,  как  спящая  змея,
рождал в мальчике смутное чувство тревоги. Так что, свернув  за  угол,  он
обрадовался, когда шланг скрылся из вида.
     - Естественно, все окна следует закрыть  ставнями,  -  сказал  мистер
Уллман, когда они снова зашли в лифт. Кабина у  них  под  ногами  еще  раз
неловко осела. - Но особенно меня беспокоит окно  в  президентском  люксе.
Обошлось оно нам в четыреста  двадцать  долларов,  а  ведь  прошло  больше
тридцати лет. Сегодня замена такого стекла обойдется в восемь раз дороже.
     - Я закрою, - сказал Джек.
     Они спустились на третий этаж, там  были  другие  номера,  а  коридор
оказался еще извилистее и поворачивал еще чаще. Теперь, когда солнце зашло
за горы, свет в окнах начал заметно убывать. Мистер Уллман показал им один
или два номера, и на этом все кончилось. Мимо номера 217, насчет  которого
предостерегал Дик Холлоранн, он прошел, не замедляя шага. Дэнни  посмотрел
на неброскую табличку с номером, одновременно очарованный и встревоженный.
     Потом -  еще  ниже,  на  второй  этаж.  Там  мистер  Уллман  не  стал
показывать комнаты, пока они не оказались у самой покрытой толстым  ковром
лестницы, которая вела назад в вестибюль.
     - Вот ваша квартира, - сказал он. - Думаю, вы найдете ее подходящей.
     Они вошли. Дэнни взял себя в руки - мало ли, что там могло оказаться.
Там не оказалось ничего.
     Венди Торранс ощутила нахлынувшее сильное  облегчение.  Президентский
люкс  своей  холодной  элегантностью  вызвал  у  нее  чувство  неловкости,
собственной  неуклюжести.  Очень   здорово   посетить   отреставрированное
историческое здание, где в спальне висит мемориальная табличка,  гласящая:
"Здесь спал Авраам Линкольн",  или  "Здесь  спал  Франклин  Рузвельт",  но
совершенно другое дело - представить, как лежишь с мужем среди целых акров
постельного белья и, может статься, занимаешься любовью там, где случалось
лежать самым великим (во всяком случае, самым могущественным,  поправилась
она) в мире людям. Но эта  квартира  была  попроще,  более  домашней,  она
прямо-таки манила к себе. Венди подумала, что без особого труда сумела  бы
мириться с ней до следующего лета.
     - Тут очень приятно, - сказала она Уллману и услышала в своем  голосе
благодарность.
     Уллман кивнул.
     - Простенько, но подходяще. В сезон тут живут повар  с  женой  или  с
помощником.
     - Тут жил мистер Холлоранн? - вмешался Дэнни.
     Мистер Уллман снисходительно склонил голову.
     - Именно так. С мистером Неверсом. - Он повернулся к Джеку и Венди. -
Тут гостиная.
     Там стояло несколько стульев, с виду удобных, но недорогих;  кофейный
столик - когда-то он стоил немало, но сейчас с  одного  бока  у  него  был
отколот длинный кусок; две книжные полки  (Венди  с  некоторым  изумлением
отметила, что они битком  набиты  сборниками  обозрений  для  читателей  и
трилогиями  "Клуба  детективных  романов"  сороковых  годов);  и  казенный
телевизор  неизвестной  марки,  куда  менее  элегантный,  чем  консоли  из
полированного дерева в комнатах.
     - Кухни, конечно, нет, - сказал  Уллман,  -  но  есть  подъемник  для
подачи блюд. Квартира находится прямо над кухней. - Он сдвинул  в  сторону
квадратный кусок  обшивки;  открылся  широкий  квадратный  поднос.  Уллман
подтолкнул его и тот исчез, обнаружив позади себя направляющий трос.
     - Тайный ход! - возбужденно заявил Дэнни матери, потрясающая шахта за
стеной мигом заставила позабыть  все  страхи.  -  Прямо  как  в  "Эббот  и
Костелло встречаются с монстрами!"
     Мистер  Уллман  нахмурился,  но  Венди  виновато  улыбнулась.   Дэнни
подбежал к подъемнику и заглянул в шахту.
     - Сюда, пожалуйста.
     Уллман отворил дверь в дальнем конце гостиной. Она вела в  широкую  и
просторную спальню. Там стояли две одинаковые кровати. Венди взглянула  на
мужа, улыбнулась, пожала плечами.
     - Нет проблем, - ответил Джек. - Мы их сдвинем.
     Мистер Уллман, искренне озадаченный, оглянулся.
     - Простите?
     - Кровати, - любезно пояснил Джек. - Их можно сдвинуть.
     - О, конечно, - сказал Уллман, мгновенно смутившись. Потом  его  лицо
прояснилось, а из-под воротничка  рубашки  вверх  пополз  румянец.  -  Как
угодно.
     Он проводил их обратно в гостиную, еще одна дверь оттуда  открывалась
в другую спальню, где стояла двухэтажная кровать. В углу лязгал  радиатор,
а коврик на полу был украшен  кошмарной  вышивкой:  кактусами  и  шалфеем.
Венди заметила, что Дэнни уже положил на  него  глаз.  Стены  комнаты,  не
такой большой, как соседняя, покрывали панели из настоящей сосны.
     - Док, как по-твоему, выдержишь ты здесь? - спросил Джек.
     - Еще бы. Я буду спать на верхней койке, ладно?
     - Как хочешь.
     - И коврик мне тоже нравится. Мистер Уллман,  почему  у  вас  не  все
ковры такие?
     На мгновение  у  мистера  Уллмана  лицо  сделалось  таким,  будто  он
запустил зубы в лимон. Потом он улыбнулся и похлопал Дэнни по щеке.
     - Вот ваши комнаты,  -  сказал  он,  -  только  ванная  находится  за
основной спальней. Квартира не слишком  велика,  но,  конечно,  вы  можете
располагаться и в других номерах отеля. Камин  в  вестибюле  -  в  хорошем
рабочем состоянии, так,  по  крайней  мере,  мне  сказал  Уотсон,  и  если
внутренний голос подскажет  вам  обедать  в  столовой  -  не  стесняйтесь,
обедайте.
     Он говорил тоном человека, дарующего большую привилегию.
     - Хорошо, - сказал Джек.
     - Спустимся вниз? - спросил мистер Уллман.
     Они съехали на лифте в теперь уже совершенно пустой вестибюль, только
Уотсон  в  кожаной  куртке  подпирал  входную  дверь,  ковыряя   в   зубах
зубочисткой.
     - Я думал, вы уже далеко отсюда, - прохладным тоном  произнес  мистер
Уллман.
     - Да вот, торчу тут, чтоб напомнить мистеру  Торрансу  про  котел,  -
сказал Уотсон, выпрямляясь. - Не спускать с него глаз, приятель,  так  все
будет в лучшем виде. Раза два на дню скидывайте давление. Оно ползет.
     "Оно ползет", -  подумал  Дэнни.  Эти  слова  эхом  пошли  гулять  по
длинному тихому коридору в его сознании, зеркальному коридору,  в  который
люди редко заглядывают.
     - Хорошо, - сказал отец.
     - И проживете, как у Христа за пазухой, - сказал  Уотсон  и  протянул
Джеку руку. Тот пожал ее. Уотсон повернулся к Венди и склонил голову.
     - Мэм, - сказал он.
     - Очень приятно, - отозвалась Венди и подумала,  что  это  прозвучало
совершенно абсурдно. Она была родом из Новой Англии, прожила там всю жизнь
и ей казалось, несколькими короткими фразами этот лохматый Уотсон воплотил
все то, что, по общему мнению, и есть Запад. Пусть даже  до  этого  он  ей
развратно подмигивал.
     - Мастер Торранс, - серьезно сказал Уотсон и протянул руку. Дэнни,  к
этому времени уже целый год прекрасно разбиравшийся в рукопожатиях,  робко
подал свою и почувствовал, как она утонула в ладони Уотсона. - Заботься  о
них хорошенько, Дэн.
     - Да, сэр.
     Уотсон отпустил ручонку Дэнни и полностью распрямился. Он взглянул на
Уллмана.
     - Ну, до будущего года, - сказал он, протягивая руку.
     Уллман вяло дотронулся до нее. Розоватый камень в его перстне  поймал
свет люстры в вестибюле и зловеще подмигнул.
     - Двенадцатого мая, Уотсон, - сказал он. -  Ни  на  день  раньше  или
позже.
     - Да, сэр, - сказал Уотсон и Джек ясно представил, как  мысленно  тот
прибавил: "Козел хренов".
     - Хорошей вам зимы, мистер Уллман.
     - О, в этом я сомневаюсь, - высокомерно ответил тот.
     Уотсон отворил одну  створку  большой  парадной  двери,  ветер  взвыл
громче и принялся трепать воротник его куртки. - Ну, ребята, поосторожней,
- сказал он.
     Ответил Дэнни:
     - Да, сэр.
     Уотсон, чей не столь уж  далекий  предок  владел  отелем,  застенчиво
проскользнул в дверь. Она закрылась за ним, заглушив ветер. Они все вместе
посмотрели, как Уотсон простучал поношенными черными ковбойскими  сапогами
по широким  ступеням  парадного  крыльца.  Пока  он  пересекал  стоянку  и
забирался внутрь своего пикапа "Интернэшнл харвестер", у его ног крутились
хрупкие желтые листья осины. Он завел машину,  из  заржавленной  выхлопной
трубы вылетел синий дымок. Пока машина задним ходом выезжала  со  стоянки,
все молчали, словно находясь во власти заклятия. Грузовичок Уотсона  исчез
за выступом холма, а потом появился снова, маленький, на  главной  дороге.
Он держал курс на запад.
     На мгновение Дэнни почувствовал, что одинок как никогда в жизни.



                           13. ПАРАДНОЕ КРЫЛЬЦО

     Семейство  Торрансов  стояло  на  длинном  парадном   крыльце   отеля
"Оверлук", словно позируя для семейного  портрета:  в  центре  -  Дэнни  в
застегнутой курточке, которая с прошлой осени стала мала и уже протиралась
на локтях; позади него - Венди, опустившая руку ему  на  плечо;  слева  от
мальчика - Джек, чья ладонь невесомо покоилась на макушке сына.
     Мистер Уллман в дорогом коричневом мохеровом пальто,  застегнутом  на
все пуговицы, на шаг поотстал. Солнце, уже совсем  скрывшееся  за  горами,
обвело вершины золотой огненной  каймой,  а  падающие  от  предметов  тени
сделало длинными и  лиловыми.  На  стоянке  осталось  только  три  машины:
здешний  грузовичок,  "Линкольн-континенталь"  Уллмана  и  видавший   виды
фольксваген Торранса.
     - Ну, вот ключи, - сказал Уллман Джеку. - Вы все поняли насчет  котла
и топки?
     Джек кивнул, чувствуя к Уллману что-то вроде искреннего сочувствия. В
этом сезоне дела закончились, клубок смотали до 12 мая будущего года -  не
до 11, не до 13 - и отвечающий за все Уллман, Уллман, говорящий  об  отеле
тоном,  в  котором  звучала  несомненная  страсть,  не  мог  не   поискать
недочетов.
     - Думаю, я справлюсь как следует, - сказал Джек.
     - Хорошо. Буду с вами в контакте. - Но он по-прежнему  медлил,  будто
ждал, что ветер придет на помощь и, может  быть,  отнесет  его  к  машине.
Уллман вздохнул. - Ну, ладно. Желаю хорошо провести зиму, мистер  Торранс,
миссис Торранс. И тебе, Дэнни.
     - Спасибо, сэр, - сказал Дэнни. - И вам тоже.
     - Сомнительно, - еще раз сказал Уллман, и это прозвучало  грустно.  -
Этот  отель  во  Флориде,  если  говорить  начистоту,  настоящая  помойка.
Убиваешь время на суету. "Оверлук" - вот мое  настоящее  дело.  Хорошенько
заботьтесь о нем для меня, мистер Торранс.
     - Надо думать, будущей весной, когда вы вернетесь сюда,  он  окажется
на месте, - сказал Джек, а в мозгу Дэнни молнией промелькнула мысль
     (а мы?)
     и пропала.
     - Конечно. Конечно, он окажется на месте.
     Уллман посмотрел на детскую площадку,  где  под  ветром  потрескивали
кусты-животные. Потом еще раз деловито кивнул.
     - Тогда - до свидания.
     Он быстро и чопорно  прошагал  к  своему  автомобилю  -  до  смешного
большому для такого маленького  человека  -  и  скрылся  внутри.  Заурчал,
оживая, мотор "линкольна", а  когда  он  выбирался  из  своего  стойла  на
паркинге, вспыхнули задние фары. Машина отъехала  и  Джек  сумел  прочесть
маленькую табличку над местом  ее  стоянки:  "ТОЛЬКО  ДЛЯ  МАШИНЫ  МИСТЕРА
УЛЛМАНА, УПР."
     - А как же, - тихо произнес Джек.
     Они провожали его взглядами, пока машина не исчезла из  вида,  съехав
вниз по восточному склону. Когда она пропала,  все  трое  переглянулись  -
молча, почти испуганно. Они  остались  одни.  По  аккуратно  подстриженной
лужайке, не  предназначенной  для  глаз  постояльцев,  стайками  бесцельно
носились листья осины, они кружились, едва касаясь земли. Кроме них  троих
некому было увидеть, как осенняя листва крадется  по  траве.  От  этого  у
Джека возникло странное ощущение - как будто он уменьшался и его жизненная
сила съеживалась в жалкую искорку, зато отель и его территория удваивались
в размерах,  становились  зловещими,  и  их  мрачная  неодушевленная  сила
превращала его, Джека, семью в карликов.
     Потом Венди сказала:
     - Посмотри-ка на себя, док. У тебя из носа течет,  как  из  пожарного
шланга. Пошли-ка внутрь.
     И они пошли внутрь, решительно закрыв  дверь  перед  непрекращающимся
воем ветра.




                       ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. "ОСИНОЕ ГНЕЗДО" 


                              14. НА КРЫШЕ

     - Ах, сволочь проклятая, мать твою так!
     Выкрикнув эти слова одновременно с болью и с удивлением, Джек Торранс
с размаху шлепнул правой рукой по синей рабочей ковбойке, прогоняя крупную
сонную осу, ужалившую его. Потом со всей возможной скоростью  полез  вверх
по крыше, поглядывая через плечо, не поднимаются ли из вскрытого им гнезда
братишки и сестренки этой осы, чтобы принять бой.  Если  так,  дело  могло
принять плохой оборот - гнездо находилось  на  пути  к  лестнице,  а  люк,
ведущий на чердак,  был  заперт  изнутри.  Падать  пришлось  бы  с  высоты
семидесяти футов  на  зацементированную  веранду  между  зданием  отеля  и
лужайкой.
     Прозрачный воздух над гнездом был неподвижным, непотревоженным.
     С отвращением присвистнув сквозь зубы, Джек уселся,  оседлав  гребень
крыши, и осмотрел указательный палец правой руки. Тот уже начал опухать, и
Джек счел, что следует попытаться проползти мимо гнезда к  лестнице,  чтоб
спуститься и приложить к пальцу лед.
     Было двадцатое октября. Венди и Дэнни уехали в Сайдвиндер на  здешнем
грузовичке (стареньком, тарахтящем  "додже",  которому  все-таки  доверять
можно было больше, чем фольксвагену - тот теперь мрачно хрипел,  будто  на
последнем издыхании), чтоб купить три галлона молока и  сделать  кое-какие
покупки к Рождеству. Закупать подарки было рановато,  но  невозможно  было
сказать, когда окончательно выпадет снег. Заморозки уже начались, а дорога
к "Оверлуку" кое-где стала скользкой от пятен наледи.
     Пока что стояла сверхъестественно красивая осень. Все три недели, что
Торрансы провели здесь, один золотой денек  сменялся  другим.  Прохладный,
бодрящий утренний воздух днем прогревался до шестидесяти с хвостиком - это
как нельзя лучше подходило для того,  чтоб  взобраться  на  покатую  крышу
западного  крыла  "Оверлука"  и  перестелить  там  черепицу.  Джек  честно
сознался Венди, что работу можно было  закончить  еще  четыре  дня  назад,
только он посчитал, что спешить некуда.  Вид,  открывавшийся  сверху,  был
столь  эффектным,  что  перед  ним  бледнела  даже   панорама   за   окном
президентского люкса. Более того, успокаивала сама работа. На  крыше  Джек
чувствовал, как исцеляется от ноющих ран последних трех лет. На  крыше  он
чувствовал,  как  обретает  душевное  равновесие.  Те  три  года  начинали
казаться путаным кошмаром.
     Черепица сильно прогнила, часть ее полностью сдуло ураганами  прошлой
зимы. Все это он отодрал и  сбросил  с  края  крыши,  вопя  во  все  горло
"Воздух!" - ему вовсе не хотелось попасть  в  Дэнни,  если  тот  ненароком
забредет сюда. Когда оса добралась до Джека, он как раз вытаскивал  наружу
изношенный болт.
     Ирония заключалась в том, что каждый раз, взбираясь  на  крышу,  Джек
сам себя предупреждал: осторожней, не наступи на гнездо; на  такой  случай
при нем была дымовая шашка. Но нынче утром  тишина  и  покой  были  такими
полными, что его бдительность ослабла. Он снова очутился в  мире  медленно
создаваемой им пьесы, набрасывая начерно сцену, над которой будет работать
вечером. Пьеса продвигалась очень  неплохо  и,  хотя  Венди  высказывалась
мало, он знал,  что  жена  довольна.  Не  давалась  решающая  сцена  между
директором школы, садистом Денкером, и Гэри Бенсоном, юным героем пьесы  -
на ней Джека заколодило в последние несчастные полгода в Стовингтоне, в те
шесть месяцев, когда страстная жажда напиться бывала столь сильна, что ему
едва удавалось  сосредоточиться  на  уроках  в  школе,  не  говоря  уже  о
сверхпрограммных литературных притязаниях.
     Но вот уже двенадцать вечеров, стоило Джеку усесться за свой ундервуд
той модели, что ставят в конторах (его он позаимствовал из главного  офиса
с первого этажа), как препятствие  под  его  пальцами  исчезало  столь  же
волшебным образом, как растворяется во рту сахарная вата. Почти без усилий
ему  удалось  постичь  душу  Денкера  (а  этого  все  время  недоставало),
соответственно чему он переписал большую часть второго акта так, чтобы все
вертелось вокруг новой сцены. С  течением  времени  все  яснее  становился
третий акт, который крутился в голове у Джека, когда  оса  положила  конец
раздумьям. Он подумал, что мог бы за две недели вчерне набросать акт, а  к
Новому году закончить чистовик проклятой пьесы целиком.
     В Нью-Йорке у него  был  литагент  -  упрямая  рыжеволосая  пробивная
дамочка по имени Филлис Сэндлер, она курила "Герберт  Тэрейтон",  пила  из
бумажного стаканчика "Джим Бим" и полагала, будто литературный свет клином
сошелся на Шоне О'Кейси. Она продала три рассказа Джека, включая тот,  что
напечатал "Эсквайр". Джек уже  сообщил  Филлис  про  пьесу  под  названием
"Маленькая школа",  описав  основной  конфликт  между  талантливым  ученым
Денкером,  опустившимся  до  того,  что   он   превратился   в   жесткого,
ожесточающего других директора новоанглийской школы на  переломе  века,  и
Гэри Бенсоном, учеником, который видится Денкеру самим собой в  молодости.
Филлис  ответила,  выразив  интерес,  и  предостерегла,  что  прежде,  чем
садиться за пьесу, Джеку следует  перечитать  О'Кейси.  В  этом  году  она
написала ему еще раз, спрашивая, где, черт побери, пьеса.  Джек  в  кислом
тоне ответил, что "Маленькая школа" бессрочно -  а  не  исключено,  что  и
навсегда - застряла  на  полпути  от  руки  к  бумаге  в  той  "любопытной
интеллектуальной Гоби, которая  известна,  как  авторский  затык".  Теперь
создавалось впечатление, что Филлис и впрямь имеет  шанс  получить  пьесу.
Хороша пьеса или нет, поставят ли ее когда-нибудь -  вопрос  совсем  иного
порядка. К тому же Джека, кажется, такие проблемы не слишком  заботили.  В
известном смысле он чувствовал, что камнем преткновения была сама пьеса  в
целом   -   колоссальный   символ   неудачных   лет    в    Стовингтонской
подготовительной; символ женитьбы,  которую  Джек  чуть  было  не  доконал
подобно севшему за руль старой развалюхи  рехнувшемуся  мальчишке;  символ
чудовищного  нападения  на  сына,  инцидента  с  Джорджем   Хэтфилдом   на
автостоянке - инцидента, который нельзя  было  по-прежнему  рассматривать,
как очередную внезапную разрушительную вспышку своего темперамента. Теперь
Джек  думал,  что  проблема  его   пьянства   частично   произрастала   из
неосознанного  желания  освободиться  от  Стовингтона,  а  ощущение,   что
деваться некуда, душило любой писательский порыв. Он бросил пить, но жажда
свободы не уменьшилась. Отсюда  -  Джордж  Хэтфилд.  Теперь  от  тех  дней
осталась только пьеса на столе в их с Венди спальне, а когда  он  закончит
ее и отошлет в нью-йоркское агентство Филлис, можно будет вернуться к иным
вещам. Не к роману (Джек пока не был готов ринуться в трясину обязательств
еще на три года) но к нескольким рассказам - несомненно. Может статься,  к
сборнику рассказов.
     Осторожно передвигаясь на четвереньках, Джек прополз  вниз  по  скату
крыши,  миновав  отчетливую  границу  между  новой  зеленой  черепицей   и
участком, который  только  что  закончил  расчищать.  Добравшись  до  края
участка слева от вскрытого осиного гнезда, Джек  неуверенно  направился  к
нему, готовый дать задний ход и слететь вниз по  лестнице  на  землю,  как
только дело запахнет керосином.
     Он склонился над местом, где снял черепицу, и заглянул.
     Гнездо лепилось в пространстве между старым  болтом  и  подостланными
под самую черепицу досками три на пять. Черт,  и  здоровое  же  оно  было!
Сероватый бумажный шар показался Джеку чуть меньше двух футов в  диаметре.
Формы он был неправильной, потому что щель между планками  и  болтом  была
узковата, но Джек подумал, что все-таки  маленькие  педики  поработали  на
славу. Поверхность гнезда  кишела  неуклюжими,  медленно  передвигающимися
насекомыми. Это были крупные недоброжелательные твари -  не  те  в  желтых
пиджачках, что поменьше и поспокойнее, нет,  это  были  бумажные  осы.  От
осенней прохлады они отупели, стали  медлительными,  но  Джек,  с  детства
хорошо знакомый с осами, счел, что ему повезло - он отделался только одним
укусом. Да, подумал  он,  найми  Уллман  работника  в  разгар  лета,  тот,
разобрав именно этот участок крыши, был бы до  чертиков  удивлен.  Да  уж.
Когда на вас садится сразу дюжина бумажных ос и принимается  жалить  лицо,
руки, плечи, ноги прямо сквозь штаны, вполне можно позабыть, что до  земли
- семьдесят футов. Пытаясь удрать от  них,  можно  просто  ухнуть  с  края
крыши. И все - из-за маленьких созданий, самое крупное из которых всего-то
длиной с половину карандаша.
     Где-то, то ли в воскресной газете, то  ли  в  журнальной  статье,  он
читал, что семь процентов всех  смертей  в  автомобильных  катастрофах  не
имеют объяснения. Никаких механических неисправностей, никакого превышения
скорости, все трезвые, погода хорошая. Просто на пустынном отрезке  дороги
разбивается одинокая машина, и  единственный  покойник  -  водитель  -  не
способен  объяснить,  что  произошло.  В  статье  приводилось  интервью  с
полицейским, по теории которого многие из этих так называемых  "аварий  на
пустом месте" происходят из-за  оказавшегося  в  машине  насекомого.  Осы,
какой-нибудь пчелы, может быть, даже паука или мошки.  Охваченный  паникой
водитель  пытается  прихлопнуть  его  или  выпустить,  открыв  окошко.  Не
исключено, что насекомое кусает его. Может быть,  водитель  просто  теряет
управление. Так или  иначе,  бум!...  все  кончено.  А  насекомое,  обычно
совершенно не пострадавшее, с веселым  жужжанием  удаляется  от  дымящихся
развалин поискать лужок позеленее. Джек вспомнил, что полицейский стоял за
то, чтобы патологоанатомы на вскрытиях таких жертв смотрели, нет ли укусов
насекомых.
     Сейчас, когда он смотрел вниз, на гнездо, ему казалось, что оно может
служить реальным символом всего,  через  что  он  прошел  (протащив  своих
заложников перед судьбой), а еще - знамением будущих  лучших  времен.  Как
иначе объяснить все происходящее с ним? Ведь он по-прежнему  чувствовал  -
весь набор стовингтонских  неприятностей  следовало  рассматривать  с  той
точки зрения, что Джек Торранс - сторона пассивная.  Среди  преподавателей
Стовингтона Джек знал массу людей (только на кафедре английского  языка  -
двоих), которые были очень не дураки выпить. Зэк  Танни  имел  привычку  в
субботу утром брать целый бочонок пива и весь вечер хлестал  это  пиво  на
заднем дворе в сугробе, а в воскресенье, черт его дери, смотрел футбольные
матчи или старые фильмы и сводил результаты на нет. Однако всю неделю  Зэк
был трезвей трезвого - редким случаем бывал слабенький коктейль за ленчем.
     Они с Элом Шокли были алкоголиками. Они искали друг  друга,  как  два
изгоя,  все  еще  достаточно  стремящиеся  к  общению,  чтоб   предпочесть
утопиться на пару, а не по  одиночке.  Только  море  было  не  соленым,  а
винным, вот и все. Наблюдая, как осы внизу занимаются делами, к которым их
подталкивает инстинкт, пока зима еще не навалилась и не  уничтожила  всех,
кроме впадающей в спячку королевы, Джек пошел еще дальше. Он - до сих  пор
алкоголик, и будет им всегда.  Может  быть,  он  стал  алкоголиком  в  тот
момент, когда на институтской вечеринке второкурсников впервые  попробовал
спиртное. Это  не  имело  никакого  отношения  к  силе  воли,  к  вопросу,
нравственно ли пить, к  слабости  или  силе  его  собственного  характера.
Где-то внутри  находилось  сломанное  реле  или  выключатель,  который  не
срабатывал, так что волей-неволей Джека  подталкивало  вниз  под  горку  -
сперва медленно,  потом,  когда  на  него  начал  давить  Стовингтон,  все
быстрее. Длинный скользкий спуск, а внизу оказался  ничейный  велосипед  и
сын со сломанной рукой. Джек Торранс - пассивная сторона.  С  его  норовом
было то же самое. Всю жизнь Джек безуспешно  пытался  сдерживать  его.  Он
помнит, как соседка, когда ему было семь, отшлепала его  за  баловство  со
спичками. Удрав от нее, он запустил камнем в проезжавшую мимо машину.  Это
увидел его отец и, взревев, налетел на  маленького  Джекки  и  надрал  ему
задницу до красноты... а потом подбил глаз. Но, когда отец, бормоча что-то
себе под нос, отправился в дом поглядеть, что  там  по  телевизору,  Джек,
наткнувшийся на бездомную собаку, пинком отшвырнул ее в канаву. Две дюжины
драк в начальной школе, в средней - и того больше, так что два раза  Джека
отстраняли от занятий  и  несчетное  число  раз  оставляли  после  уроков,
несмотря на хорошие оценки. Предохранителем, до некоторой степени,  служил
футбол, хотя Джек отлично понимал, что чуть ли  не  каждую  минуту  каждой
игры  буквально  исходит  дерьмом  и  звереет,  воспринимая   как   личное
оскорбление каждый блок и перехват мяча соперником. Играл он хорошо;  и  в
младших, и в старших классах зарабатывал "Лучшего в спортивной ассоциации"
- но отлично знал, что благодарить за это (или винить в этом) должен  свой
скверный характер. Футбол не приносил ему  радости.  Каждая  игра  рождала
недобрые чувства.
     И все же, не смотря на все это, Джек не чувствовал себя сволочью.  Он
не чувствовал себя плохим. Себя он всегда воспринимал как Джека  Торранса,
по-настоящему симпатичного парня, которому следует  научиться  справляться
со своим норовом до того, как в один прекрасный день  грянет  беда.  Точно
также следовало научиться обуздывать свое пьянство. Но он, бесспорно,  был
не только физиологическим, но и эмоциональным алкоголиком, и между  первым
и вторым существовала взаимосвязь, но в таких глубинах его существа,  куда
и заглядывать-то не захочешь. Были ли коренные причины  взаимосвязаны  или
нет,  имели  они  социологическое,  психологическое  или   физиологическое
происхождение, Джека не волновало. Дело приходилось иметь с  результатами:
с трепками и взбучками от папаши; с отстранением от  занятий  и  попытками
объяснить, как порвал в драке на детской площадке школьную одежку; а позже
- с похмельем, с медленным растворением клея,  скрепляющего  его  брак;  с
одним-единственным велосипедным колесом, погнутые спицы которого торчали в
небо; со сломанной рукой Дэнни. И, конечно, с Джорджем Хэтфилдом.
     Джек чувствовал, что свалял  дурака,  сунув  руку  в  Великое  Осиное
Гнездо Жизни. Образ был омерзительным.  Но  в  качестве  камеи  реальности
казался полезным. В разгар лета рука Джека сунулась под какие-то  сгнившие
планки - и кисть  этой  руки,  да  и  всю  ее  теперь,  снедал  священный,
праведный  огонь,  разрушающий  сознательные  мысли,  делающий  устаревшей
концепцию цивилизованного поведения. Можно  ли  ожидать  от  вас,  что  вы
поведете себя, как мыслящее человеческое существо, если вашу руку пронзают
раскаленные докрасна острые иглы? Можно ли ожидать, что вы будете  жить  в
любви и  согласии  со  своими  родными  и  близкими,  если  порядок  вещей
(порядок,  который  Джек  считал  столь  невинным)  таков,  что  из   дыры
поднимается коричневое разъяренное облако и стрелой мчится прямо  на  вас?
Можно ли считать вас ответственным за свои поступки, если вы сломя  голову
несетесь по покатой крыше в семидесяти футах над  землей,  не  зная  куда,
забыв, что направляемые паникой спотыкающиеся ноги могут  привести  вас  к
неуклюжему падению на водосточный желоб и  дальше,  вниз,  где  на  бетоне
поджидает смерть? Джек думал, что нельзя. Когда по глупости суешь  руку  в
осиное гнездо, то не заключаешь  с  дьяволом  договор  позабыть  про  свое
цивилизованное "я" с его  ловушками  -  любовью,  уважением,  честью.  Это
просто случается с вами. Пассивно, не говоря ни слова, вы перестаете  быть
существом,  которым  управляет  рассудок,  и  превращаетесь  в   существо,
управляемое нервными окончаниями; из человека  с  высшим  образованием  за
пять секунд вы превращаетесь в воющую обезьяну.
     Он подумал про Джорджа Хэтфилда.
     Высокий,  с   лохматыми   светлыми   волосами,   Джордж   был   почти
оскорбительно красивым юношей. В тесных вареных джинсах  и  стовингтонской
фуфайке с небрежно закатанными по локоть рукавами,  обнажавшими  загорелые
руки, парнишка напоминал Джеку молодого Роберта Редфорда, и он сомневался,
что нравиться для Джорджа -  проблема.  Не  большая,  чем  десятью  годами
раньше для того чертенка-футболиста, Джека Торранса. Он мог,  не  покривив
душой, сказать, что не испытывает к Джорджу ревности  и  не  завидует  его
красоте; фактически, Джек почти бессознательно начал рассматривать Джорджа
как физическое воплощение героя  своей  пьесы,  Гэри  Бенсона  -  отличный
контраст с мрачным, сгорбленным, стареющим  Денкером,  который  постепенно
так возненавидел Гэри. Но сам Джек Торранс никогда не  испытывал  подобных
чувств к Джорджу. Будь это так, он бы понял это. В этом он был  совершенно
уверен.
     На  его  уроках  в  Стовингтоне  Джордж   плавал.   К   академической
успеваемости  футбольной  и  бейсбольной  звезды  больших  требований   не
предъявляли, а тот довольствовался "C" и время от времени "B"  по  истории
или ботанике. Свирепый соперник на поле, к учебе Джордж был  равнодушен  -
такие в классной комнате развлекаются. С этим типом людей Джек был  знаком
больше по собственной учебе в средней школе  и  колледже,  чем  из  своего
преподавательского опыта, полученного из вторых рук.  Джордж  Хэтфилд  был
притворщиком. Он умел быть в классе спокойным и нетребовательным, но, если
применить верный набор стимулов к соревнованию (все  равно  как  приложить
электроды к вискам чудовища Франкенштейна, кисло подумал Джек), Джордж мог
превратиться в сокрушительную силу.
     В январе Джордж вместе с двумя дюжинами других учеников пробовался  в
дискуссионную команду. С Джеком он был вполне откровенен. Его отец - юрист
акционерного общества - хотел, чтобы сын пошел по его стопам.  Джордж,  не
ощущая пламенного призвания заняться чем-то другим, не возражал. Оценки  у
него были не самыми лучшими, но это, в конце  концов,  была  лишь  средняя
школа, а времени оставалось еще немало. Если бы "может" вдруг превратилось
в "должен", отцу Джорджа было на  кого  нажать.  Собственные  атлетические
таланты Джорджа открыли бы и иные двери. Но Брайан Хэтфилд считал, что его
сын должен войти в дискуссионную команду. Неплохая  практика,  к  тому  же
что-то  именно  в  таком  роде  всегда  ищут  экзаменационные  комиссии  в
юридических колледжах. Поэтому Джордж занялся дебатами, а  в  конце  марта
Джек выгнал его из команды.
     В конце зимы внутрикомандные  диспуты  воспламенили  спортивную  душу
Джорджа Хэтфилда. Он стал беспощадным  и  решительным  спорщиком,  яростно
подготавливая свои "за" или "против". Неважно, каков был предмет  спора  -
легализация  марихуаны,  восстановление  смертной  казни  или  дотации  на
дефицит горючего. Джордж  стал  докой,  но  был  так  агрессивен,  что  не
заботился,  на  чьей  окажется  стороне  -   черта,   знал   Джек,   редко
встречающаяся и ценная даже для спорщиков высокого уровня. Душа настоящего
спорщика не слишком-то отличается от души политического  авантюриста  -  и
тот, и другой страстно заинтересованы  в  решающем  шансе.  Пока  все  шло
хорошо.
     Но Джордж Хэтфилд заикался.
     Этот недостаток был незаметен в классной комнате, где  Джордж  всегда
бывал спокойным и собранным (сделал он домашнее задание  или  нет)  и,  уж
конечно,  не  бросался  в  глаза  на  футбольном  поле  Стовингтона,   где
разговорчивость не является доблестью и где  иногда  за  излишнюю  тягу  к
спорам можно вылететь из игры.
     Джордж начинал заикаться, когда как следует заводился на диспуте. Чем
больше он горячился, тем хуже  выходило.  Стоило  ему  почувствовать,  что
аргументы оппонента никуда не годны и однообразны, как между его  речевыми
центрами и ртом возникало нечто вроде интеллектуального столбняка, так что
он прочно застревал на одном месте, а время бежало. Больно  было  смотреть
на это.
     - И-ит-так я д-д-думаю, мы должны сказать, что ф-ф-факты в  с-случае,
п-приведенном мистером Д-Д-Д-Дорски, те-те-ряют свою ак-ктуальность  из-за
н-недавнего ре-ре-шения, спущенного сверху в-в-в...
     Звонил звонок,  и  Джордж  в  смятении  оборачивался,  чтобы  яростно
уставиться на сидевшего  подле  зуммера  Джека.  В  такие  моменты  Джордж
заливался краской, а его рука судорожно комкала заметки.
     После того, как Джек выгнал многих явно бездарных  учеников,  он  еще
долго держался за Джорджа. Вспомнилось, как однажды, под  вечер,  примерно
за неделю до того, как Джек  неохотно  опустил  топор,  Джордж  задержался
после того, как остальные разлетелись, и сердито обвинил Джека:
     - В-вы перевели таймер вперед.
     Джек поднял глаза от бумаг, которые убирал в портфель.
     - Джордж, о чем ты?
     - Вы не д-дали мне мои пять минут целиком. Вы перевели его вперед.  Я
с-смотрел на часы.
     - Таймер и часы могут идти немного по-разному, Джордж. Эту  проклятую
штуковину я и пальцем не тронул. Слово скаута.
     - Н-н-нет, трогали!
     Воинственность     Джорджа,     читающееся     в     его      взгляде
"борюсь-за-свои-права"  разожгли  собственный  норов  Джека.  Он  уже  два
месяца, два слишком долгих месяца,  не  прикладывался  к  бутылке  и  весь
издергался. Он сделал последнюю попытку не сорваться.
     - Уверяю тебя, Джордж, это не так. Дело в твоем заикании. Не  знаешь,
отчего оно? В классе ты не заикаешься.
     - Я НЕ-НЕ-НЕ З-З-ЗАИКАЮСЬ!
     - Не кричи на меня.
     - ВЫ Х-ХОТИТЕ П-ПОДЛОВИТЬ МЕНЯ! В-ВАМ НЕ Х-ХОЧЕТСЯ, ЧТОБ  Я  Б-БЫЛ  В
ВАШЕЙ Ч-ЧЕРТОВ-ВОЙ К-К-КОМАНДЕ!
     - Не кричи, я сказал. Давай поговорим разумно.
     - А п-п-пош-шел т-ты!
     - Джордж, если ты справишься с заиканием, я с радостью оставлю тебя в
команде. Ты хорошо готовишься ко  всем  практическим  занятиям  и  здорово
умеешь раскрыть подоплеку вопроса - а значит,  тебя  редко  можно  застать
врасплох. Но толку от этого мало, если ты не в состоянии справиться с...
     - Й-я н-н-никогда н-не заикался! - выкрикнул тот. - Это  в-все  в-вы!
Е-если бы дис-скуссионный к-к-командой руководил к-кто-нибудь  д-д-другой,
я бы мог...
     Норов Джека отыскал другую лазейку.
     - Джордж, если ты не научишься с этим справляться, из тебя никогда не
выйдет хороший юрист. Закон - не футбол. Два часа  ежевечерних  тренировок
не избавят тебя от этого. Ты что же, думаешь встать на заседании совета  и
сказать:   "А   т-т-теперь,    д-д-джентльмены,    п-по    поводу    этого
п-п-правон-нарушения..."
     Джек вдруг покраснел -  не  от  гнева,  а  от  стыда  за  собственную
жестокость. Ведь перед ним  был  не  зрелый  человек,  а  семнадцатилетний
парнишка, столкнувшийся с первым серьезным крушением жизненных  надежд,  и
как знать - не просил ли мальчик единственным возможным для себя  образом,
чтобы Джек помог ему найти выход, справиться с ситуацией.
     Джордж бросил на него последний  яростный  взгляд;  слова  застревали
между кривящихся, непослушных губ, пытаясь вырваться наружу.
     - В-в-вы пе-переставили т-таймер! В-вы не-ненавидите  меня,  п-потому
ч-что з-з-знаете... вы знаете... з-з-з-...
     С невнятным криком он пулей вылетел из класса,  так  хлопнув  дверью,
что закрепленное в раме изоляцией стекло задребезжало. Джек так  и  стоял,
скорее чувствуя, чем слыша гулкий топот "адидасов"  Джорджа  по  коридору.
Первой мыслью Джека, которого еще не отпустили ни его норов,  ни  стыд  за
насмешки  над  заиканием  Джорджа,  было  какое-то  нездоровое  ликование:
впервые в жизни Джорджу Хэтфилду понадобилось то, чего он не мог получить.
Первый раз случилась неприятность, которую нельзя было поправить с помощью
всех папашиных денег. Невозможно дать взятку речевому  центру.  Невозможно
предложить  языку  прибавку  пятьдесят  долларов  в  неделю  и  премию   к
Рождеству, чтоб он только согласился  перестать  вести  себя,  как  иголка
проигрывателя на  пластинке  с  изъяном.  Потом  стыд  полностью  поглотил
ликование, и Джек почувствовал  себя  так,  как  чувствовал,  сломав  руку
Дэнни.
     О Господи, я же не сволочь. Пожалуйста.
     Подобная болезненная  радость  по  поводу  отступления  Джорджа  была
скорее в духе персонажа пьесы, Денкера, нежели драматурга Джека Торранса.
     Вы ненавидите меня потому, что понимаете...
     Потому, что понимаете... что?
     Что такое он мог понимать про Джорджа  Хэтфилда,  чтоб  возненавидеть
его? Что перед Джорджем лежит все будущее? Что он немного похож на Роберта
Редфорда и все девчонки прекращают болтовню, когда в  бассейне  он  делает
двойное  сальто  с  трамплина?  Что  он  играет  в  футбол  и  бейсбол   с
естественной, незаученной грацией?
     Смешно.  Совершенная  чушь.  Джек  ни  в  чем  не  завидовал  Джорджу
Хэтфилду. По правде говоря,  несчастное  заикание  куда  сильнее  огорчало
Джека,  чем  самого  Джорджа  -  ведь  тот  действительно  мог  бы   стать
превосходным спорщиком. А если бы Джек и перевел таймер вперед - чего  он,
разумеется, не делал - то лишь по одной причине: и ему, и остальным членам
команды делалось неловко от усилий Джорджа. Они страдали от этого так  же,
как страдаешь, когда спикер на вечерних занятиях забывает что-то из своего
текста. Если бы он и перевел таймер  вперед,  то  просто,  чтобы...  чтобы
избавить Джорджа от столь жалкого положения.
     Но он не переводил таймер. В этом он был вполне уверен.
     Неделей позже он исключил Джорджа из команды и  на  этот  раз  держал
себя в руках. Все крики и угрозы исходили от Джорджа. Еще через  неделю  в
середине практического занятия  он  вышел  на  стоянку,  чтоб  забрать  из
багажника фольксвагена оставленную там стопку  справочников,  и  обнаружил
стоящего на одном колене Джорджа - длинные светлые волосы свисали на лицо,
а  в  руке  был  охотничий  нож.  Джордж  резал   правую   переднюю   шину
фольксвагена. Задние шины были уже изрезаны, и  "жук"  осел  на  них,  как
маленький усталый пес.
     В глазах Джека все стало красным, и о последовавшем  столкновении  он
помнит очень немного. Он помнит хриплое рычание, раздавшееся вроде  бы  из
его собственной глотки:
     - Ладно, Джордж. Раз тебе так хочется, иди-ка сюда, получи свое!
     Он помнит, как Джордж поднял  изумленные,  полные  страха  глаза.  Он
сказал: "Мистер Торранс...", словно собирался объяснить,  что  это  просто
недоразумение. Когда он пришел сюда, шины  были  уже  спущены,  а  сам  он
просто  счищал  грязь  с  передних  протекторов  кончиком  ножа,   который
совершенно случайно оказался при нем...
     Тут, держа перед  собой  сжатые  кулаки,  в  разговор  вступил  Джек;
кажется, он ухмылялся. Он не был уверен в этом.
     Джордж сжал нож со словами: "Лучше не подходи!" Это  было  последним,
что запомнил Джек.
     Следующее его воспоминание - мисс  Стронг,  учительница  французского
языка, держит его за руки и со слезами кричит:
     - Перестаньте, Джек! Перестаньте! Вы его убьете!
     Моргая, он тупо огляделся.  Охотничий  нож  неопасно  поблескивал  на
асфальте в четырех ярдах от них. Фольксваген Джека,  его  бедный,  старый,
видавший виды "жук", ветеран множества диких  пьяных  полуночных  поездок,
сидел на трех спущенных шинах. На правом крыле Джек увидел  вмятину,  а  в
середине вмятины кое-что еще, и было это пятно не то красной краски, не то
крови. На мгновение он растерялся, мысли вернулись
     (Господи Исусе, Эл, мы все-таки его переехали)
     к той, другой ночи. Потом он перевел взгляд на Джорджа;  на  Джорджа,
который, изумленно хлопая глазами, лежал на асфальте. Дискуссионная группа
Джека высыпала наружу, они сгрудились у двери, уставившись на Джорджа.  Из
ранки на голове по лицу текла кровь, ранка казалась  небольшой,  но  кровь
текла еще и из уха - вероятно, это означало сотрясение мозга. Когда Джордж
попытался встать, Джек, стряхнув руки мисс Стронг, направился к нему.  Тот
съежился от страха.
     Джек положил руки Джорджу на грудь и уложил его обратно.
     - Лежи, не двигайся! - сказал он. - Не пробуй ходить.
     Он повернулся к мисс Стронг, которая в ужасе не сводила с них глаз.
     - Пожалуйста, мисс Стронг, сходите за школьным врачом,  -  сказал  он
ей.
     Тогда она развернулась и помчалась в здание.  Он  посмотрел  на  свою
дискуссионную команду, посмотрел  им  прямо  в  глаза,  потому  что  снова
почувствовал себя при исполнении, снова - до конца самим собой, а когда он
бывал самим собой, во  всем  штате  Вермонт  не  было  парня  симпатичнее.
Конечно, они это понимали.
     - Сейчас  можете  идти  домой,  -  спокойно  сказал  Джек.  -  Завтра
встретимся снова.
     Но к концу недели из команды ушло  шесть  человек,  двое  -  довольно
демонстративно, однако это не имело большого значения: ведь к тому времени
Джеку уже сообщили, что его самого уходят.
     Тем не менее ему как-то удавалось не притрагиваться к бутылке, а  это
уже кое-то, считал Джек.
     И ненависти к Джорджу Хэтфилду он не испытывал. Совершенно точно.  Не
сам Джек действовал - над ним произвели действие.
     Вы ненавидите меня потому, что знаете...
     Но он не знал ничего. Он готов был поклясться в этом даже перед ликом
Господним, как клялся бы, что перевел таймер  вперед  не  больше,  чем  на
минуту.
     По крыше, рядом с дырой в черепице, вяло ползали две осы.
     Он наблюдал за ними, пока те не расправили крылья  -  неправильные  с
точки зрения аэродинамики, но  необъяснимо  сильные  -  и  не  унеслись  с
жужжанием прочь, в сияние октябрьского солнца, возможно, чтобы ужалить еще
кого-нибудь.
     Сколько он уже сидит тут, с неприятным удивлением глядя на эту  дыру,
выговаривая себе за прошлые грехи? Он посмотрел на часы. Почти полчаса.
     Джек спустился к краю крыши, перекинул ногу вниз и прямо под  навесом
нащупал верхнюю ступеньку лестницы. Он  пойдет  в  сарай,  где  высоко  на
полке, чтоб не достал  Дэнни,  хранится  дымовая  шашка.  Он  возьмет  ее,
вернется наверх, и тогда придет их черед удивляться. Джек искренне верил в
это. Тебя могут ужалить - и ты можешь ужалить  в  ответ.  Через  два  часа
гнездо станет жеваной бумагой, и Дэнни, если захочет, сможет забрать его к
себе в комнату - когда Джек  был  совсем  маленьким,  у  него  было  такое
гнездо, от которого всегда слабо пахло дымком  и  бензином.  Дэнни  сможет
повесить его прямо над изголовьем. Ничего страшного не случится.
     Мне становится лучше.
     В  полуденной  тишине  слова  Джека  прозвучали  уверенно,   и   звук
собственного голоса успокоил его, хоть он  и  не  собирался  говорить  это
вслух.  Ему  действительно  становилось  лучше.  Существовала  возможность
постепенно перейти от пассивности к активным действиям  и  заново  оценить
то, что однажды чуть не лишило  Джека  рассудка,  как  нечто  нейтральное,
представляющее лишь академический интерес, да и то при случае. Если место,
где это можно было сделать, существовало - несомненно, оно было здесь.
     Он спустился по лестнице за дымовой шашкой.  Они  заплатят.  Заплатят
ему за укус.



                       15. ВНИЗУ. ДВОР ПЕРЕД ОТЕЛЕМ

     Две недели назад на заднем дворе Джек  нашел  массивный,  выкрашенный
белой краской плетеный стул и, вопреки  возражениям  Венди,  что,  честное
слово, уродливей она ничего сроду не видала, перетащил на крыльцо. Сейчас,
устроившись на этом стуле, он коротал время за "Добро пожаловать в трудные
времена" Э.  Л.  Доктороу,  и  тут  по  подъездной  дороге  в  гостиничном
грузовичке протарахтели жена с сыном.
     Развернув машину, Венди лихо поставила ее,  сперва  дав  полный  газ,
потом тут же вырубив его. Единственная  задняя  фара  грузовичка  погасла.
После того,  как  зажигание  выключили,  мотор  еще  сварливо  поурчал  и,
наконец, замер. Джек поднялся со стула и  легкой  походкой  направился  им
навстречу.
     - Привет, пап! - крикнул Дэнни и помчался вверх по склону. В  руке  у
него была коробка. - Смотри, что мне мама купила!
     Джек подхватил сына на руки, прокружился с ним два круга  и  от  души
чмокнул малыша в губы.
     - Джек Торранс, Юджин О'Нил своего поколения, американский Шекспир! -
сказала с улыбкой Венди. - Странно  встретить  вас  здесь,  так  высоко  в
горах.
     - Милая дама, я более не мог выносить простолюдинов, - ответил  он  и
обхватил ее. Они поцеловались. - Как съездили?
     - Отлично. Дэнни жалуется, что я все время дергала  машину,  но  один
раз я ее не поставила и... ой, Джек, ты закончил?
     Она смотрела на крышу, и Дэнни посмотрел туда же. Когда он увидел  на
крыше западного крыла широкую заплату новой черепицы, зеленеющую ярче, чем
остальная, лицо мальчика прорезала неглубокая морщина.  Потом  он  опустил
глаза к коробке,  которую  держал  в  руках,  и  лицо  снова  прояснилось.
Картинки, которые ему показал тогда Тони, по ночам возвращались, преследуя
его во всей своей первоначальной ясности, но солнечным днем отмахнуться от
них было легче.
     - Вот, смотри, смотри!
     Джек  взял  у  сына  коробку.  В  ней  оказалась  игрушечная  машина,
сделанная по одной из карикатур Папаши Рота, которыми в прошлом  Дэнни  не
раз восхищался. Лихой Лиловый Лимузин, а на коробке был нарисован огромный
фиолетовый  автомобиль,  его  грязный  след  высвечивали   фары   длинного
кадиллака, "купе-де-вилль" 59 года.  Сквозь  крышу  лимузина,  ухватившись
когтистыми лапами за руль внизу, высовывался монстр  -  огромный,  весь  в
бородавках, налитые кровью глаза вылезали из орбит, ухмылка была  ухмылкой
маньяка. Сзади  из-за  поворота  выезжала  громадная  английская  гоночная
машина.
     Венди улыбалась, и Джек подмигнул в ответ.
     - Вот чем ты мне нравишься, док, - сказал  Джек,  протягивая  коробку
обратно.  -  Тебе  по  вкусу  все  спокойное,  трезвое,   самоуглубленное.
Решительно, ты - сын моих чресел.
     - Мама сказала, ты поможешь мне  его  собрать,  как  только  я  смогу
прочесть всего первого "Дика и Джейн".
     - Тогда это должно случиться в конце недели, - сказал Джек. - Что еще
у вас в этом симпатичном фургончике, мэм?
     -  Не-а.  -  Она  схватила  его  за  руку  и  потянула  назад.  -  Не
заглядывать. Кое-что из этого барахла - для тебя. Мы с Дэнни отнесем все в
дом, а ты можешь забрать молоко. Оно в кабине на полу.
     - Вот что я для тебя такое, - вскричал Джек, шлепнув себя ладонью  по
лбу. - Просто вьючная лошадь, обычная деревенская скотина. Тащи туда, тащи
сюда, тащи не знаю куда...
     - Тащите-ка это молоко на кухню, мистер.
     - Это уж слишком! - выкрикнув это, Джек бухнулся на  землю,  а  Дэнни
стоял над ним и хихикал.
     - Вставай, вставай, бугай здоровый, - сказала Венди  и  ткнула  Джека
носком кроссовки.
     - Видишь? -  спросил  он  Дэнни.  -  Она  обозвала  меня  бугаем.  Ты
свидетель.
     - Свидетель, свидетель! - ликуя, подхватил Дэнни и  перескочил  через
распростертого на земле отца.
     Джек сел.
     - Кстати, ты мне напомнил, приятель - у меня для  тебя  тоже  кое-что
есть. На крыльце, возле пепельницы.
     - Что?
     - Забыл. Сходи, посмотри.
     Джек поднялся. Вдвоем с Венди они стояли, глядя, как Дэнни  промчался
по лужайке и взлетел на крыльцо, прыгая через две ступеньки. Он обнял жену
за талию.
     - Ты счастлива, детка?
     Она серьезно посмотрела на него.
     - Такой счастливой я не была с тех пор, как мы поженились.
     - Правда?
     - Честное слово.
     Он крепко прижал ее к себе.
     - Я тебя люблю.
     Растроганная Венди крепко прильнула к нему в ответ. Такие слова  Джек
Торранс не произносил всуе; можно было пересчитать по пальцам, сколько раз
она их слышала - и до, и после свадьбы.
     - Я тоже люблю тебя.
     - Мам! Мам! - Дэнни  на  крыльце  уже  визжал  от  восторга.  -  Иди,
посмотри! Ух ты! Ну и штука!
     - Что это? - спросила Венди, когда, держась за руки,  они  шагали  от
стоянки к крыльцу.
     - Забыл, - сказал Джек.
     - Ну, ты свое получишь, - пообещала она и ткнула его  локтем.  -  Вот
увидишь.
     - Я-то  надеялся,  получу  сегодня  ночью,  -  заметил  он,  а  Венди
рассмеялась. Он тут же спросил:
     - Как ты думаешь, Дэнни счастлив?
     - Тебе лучше знать. Вы  же  с  ним  каждый  вечер  перед  сном  долго
болтаете.
     - Ну, обычно о том, кем он хочет стать, когда вырастет или  настоящий
ли на самом деле Санта Клаус. С ним становится очень интересно. Думаю, тут
приложил руку его старый приятель, Скотт. Нет, про "Оверлук" он ничего  не
говорил.
     - Мне тоже, -  сказала  она.  Теперь  они  взбирались  по  ступенькам
крыльца. - Но почти все время он такой тихий... И,  по-моему,  он  худеет,
Джек, честное слово, мне так кажется.
     - Просто парень растет.
     Дэнни стоял к ним спиной. Он рассматривал  что-то  на  столике  возле
стула Джека, но что - Венди не видела.
     - Да он и есть стал хуже. Он же был  настоящей  прорвой.  Помнишь,  в
прошлом году?
     - Они вытягиваются и худеют, - туманно объявил Джек. - Это я вычитал,
кажется, у Спока. Вот стукнет ему семь, и начнет уписывать за обе щеки.  -
На верхней ступеньке они остановились.
     - А еще он ужасно много сил тратит на чтение, - сказала  Венди.  -  Я
знаю, он хочет научиться, порадовать нас...  тебя,  -  неохотно  прибавила
она.
     - Себя  самого,  главным  образом,  -  сказал  Джек,  -  я  вовсе  не
подталкиваю его. В общем, мне не хотелось бы, чтоб он так напрягался.
     - Как думаешь, глупо, что я договорилась насчет медосмотра для  него?
В Сайдвиндере есть терапевт,  судя  по  тому,  что  говорила  контролер  в
супермаркете, молодой...
     - Немножко нервничаешь из-за того, что скоро пойдет снег, правда?
     Она пожала плечами.
     - Наверное. Если ты думаешь, что я сглупила...
     - Нет.  Честно  говоря,  можешь  записать  нас  всех.  Убедимся,  что
здоровье у нас - лучше некуда, и будем спокойно спать по ночам.
     - Сегодня запишу, - сказала она.
     - Мам, мама, смотри!
     Дэнни бежал к ней, держа в руках что-то большое и серое; на мгновение
- смехотворное и страшное, Венди показалось, что это мозг. Увидев, что это
такое на самом деле, она  инстинктивно  отпрянула.  Джек  обнял  ее  одной
рукой.
     -  Все  нормально.  Те  обитатели,  что  не  улетели,  вытряхнуты.  Я
воспользовался дымовой шашкой.
     Она  смотрела  на  осиное  гнездо,  которое   держал   сын,   но   не
дотрагивалась до него.
     - Ты уверен, что это не страшно?
     - Положительно. Когда я был маленьким у меня у самого в комнате  было
гнездо. Отец подарил. Дэнни, хочешь, повесим его в твоей комнате?
     - Ага! Прямо щас!
     Он развернулся и стрелой влетел  в  двустворчатую  дверь.  С  главной
лестницы донесся приглушенный быстрый топот.
     - Значит, осы наверху были, - сказала она. - Тебя покусали?
     - Где мое "Пурпурное сердце"?  -  спросил  Джек  и  продемонстрировал
палец. Опухоль уже начала спадать, но Венди должным образом  разохалась  и
легонько поцеловала его.
     - Жало вытащил?
     - Осы его не оставляют. Это пчелы. У них жало с зазубринами, а у  осы
- гладкое. Вот почему осы так опасны. Они могут кусать снова и снова.
     - Джек, ты уверен, что для Дэнни оно не опасно?
     - С дымовой шашкой я все сделал по инструкции. Дается  гарантия,  что
за два часа эта штука выморит всех  жучков-паучков  до  единого,  а  потом
рассеется без следа.
     - Ненавижу, - сказала она.
     - Кого... ос?
     - Все, что кусается, - ответила Венди. Она скрестила руки на груди  и
взялась за локти.
     - Я тоже, - сказал Джек и обнял ее.



                                16. ДЭННИ

     В конце холла, в спальне, Венди слышала, как принесенная Джеком снизу
пишущая машинка на тридцать  секунд  оживала,  на  пару  минут  воцарялась
тишина, а потом машинка снова давала короткую очередь. Словно Венди,  сидя
в изолированном  доте,  слушала  автоматическую  стрельбу.  Треск  машинки
звучал для нее музыкой; так ровно Джеку не работалось со второго  года  их
брака, когда он написал тот рассказ, что купил "Эсквайр". Он сказал, что к
добру ли, к худу ли, но к концу года думает закончить пьесу и  взяться  за
что-нибудь новенькое. А еще он сказал, что плевать, вызовет ли  показанная
Филлис "Маленькая школа" шумиху; плевать, даже если пьеса бесследно  канет
- и в это Венди  тоже  верила.  Сам  процесс  его  писания  вселял  в  нее
бесконечно много надежд - не потому, что она многого ожидала от  пьесы,  а
потому, что муж, кажется,  медленно  закрывал  массивную  дверь  в  полную
чудовищ комнату. На эту дверь он налегал плечом уже давно, и вот, наконец,
она качнулась, чтобы закрыться.
     Каждый нажатый им клавиш закрывал ее еще чуть-чуть.
     - Смотри, Дик, смотри.
     Дэнни ссутулился над одним из пяти стареньких букварей, которые  Джек
откопал в Боулдере, безжалостно перетряхнув  бесчисленные  букинистические
лавчонки. С ними Дэнни выйдет по чтению на уровень ученика второго класса.
Она говорила Джеку, что такие планы слишком честолюбивы. Их сын -  умница,
они знают это, но было  бы  ошибкой  слишком  быстро  подталкивать  его  к
слишком высоким результатам. Джек  согласился.  Никаких  подталкиваний  не
будет. Но раз мальчик схватывает быстро, следует  быть  готовым  к  этому.
Сейчас Венди задумалась - может быть, Джек был не прав и в этом тоже?
     Подготовленный четырьмя годами  "Сезам-Стрит"  и  тремя  -  "Электрик
компани", Дэнни, похоже, шел вперед с быстротой, которая просто пугала. Он
сутулился над безобидными книжонками, словно от того, как научится читать,
зависела его жизнь, а приемник и глайдер из бальсы осели на полке над  его
головой. В уютном свете близко расположенной длинношеей лампы, которую они
поставили в комнату Дэнни, его личико было более  напряженным  и  бледным,
чем ей хотелось бы. Он очень серьезно относился и к чтению, и к  листочкам
для самостоятельной работы, которые для него каждый день  составлял  отец.
Изображения яблока и груши. Под ними крупным,  аккуратным  почерком  Джека
написано: яблоко. Обведи правильную картинку  -  ту,  к  которой  подходит
слово. И их сынишка, не отрываясь, переводил взгляд с надписи на  картинку
и обратно, шевеля  губами,  выговаривая  слово,  которое  буквально  потом
выходило из него. Теперь, зажав  в  пухлом  кулачке  двусторонний  красный
карандаш, Дэнни мог сам написать дюжины три слов.
     Он медленно водил  пальцем  по  строкам  в  букваре.  Над  ними  была
картинка, которую Венди смутно помнила с тех  пор,  как  девятнадцать  лет
назад  сама  ходила  в  начальную  школу.  Смеющийся  мальчик  с   темными
волнистыми волосами. Девочка в  коротком  платьице,  голова  -  в  светлых
кудряшках, в руке прыгалки. Пес, поскакавший  за  большим  красным  мячом.
Троица из первого класса: Дик, Джейн и Джип.
     - Смотри, Джип бежит, - медленно читал Дэнни.  -  Беги,  Джип,  беги.
Беги, беги, беги. - Он замолчал и перевел палец строкой ниже. -  Смотри...
- он пониже наклонился над книгой, теперь почти касаясь носом страницы.  -
Смотри...
     - Не так близко, док, - спокойно сказала Венди.  -  Глаза  испортишь.
Это...
     - Не говори! -  сказал  он  рывком  выпрямившись.  В  голосе  звучала
тревога. - Мам, не говори, я могу сам!
     - Хорошо, милый, - сказала она. - Но это не  так  уж  важно.  Честное
слово.
     Не обратив на нее  внимания,  Дэнни  опять  наклонился  вперед.  Лицо
малыша приняло то выражение, какое чаще всего можно увидеть  на  выпускном
экзамене в каком-нибудь колледже. Венди это нравилось все меньше и меньше.
     - Смотри, мэ... я... че... Смотри, мэяче? Смотри... МЯЧ!
     Внезапное торжество. Горячность. Горячность в голосе Дэнни пугала.
     - Смотри, мяч!
     - Правильно, - сказала она. - Милый, я думаю, на сегодня хватит.
     - Мам, еще пару страниц. Пожалуйста.
     - Нет, док. - Она решительно закрыла книжку в красной обложке. - Пора
спать.
     - Ну, пожалуйста.
     - Дэнни, не приставай. Мама устала.
     - Ладно. - Но он бросил на букварь тоскливый взгляд.
     - Иди, поцелуй отца, а потом умойся. Не забудь почистить зубы.
     - Ага.
     Сутулясь, он вышел - маленький мальчик в пижамных  штанах  и  большой
фланелевой фуфайке с футбольным мячом на груди и надписью "ПАТРИОТЫ  НОВОЙ
АНГЛИИ" на спине.
     Машинка Джека перестала стучать и Венди услышала, как Дэнни  от  души
чмокнул отца.
     - Спокойной ночи, пап.
     - Спокойной ночи, док. Как дела?
     - По-моему, хорошо. Меня мама остановила.
     - Мама права. Уже почти девять. Идешь мыться?
     - Ага.
     - Замечательно. У тебя в ушах уже картошку можно  сажать.  И  лук,  и
чеснок, и морковку, и...
     Решительный щелчок двери в ванную оборвал смех Дэнни. Он  предпочитал
мыться в одиночестве, хотя они с Джеком придерживались мнения "смотрят, ну
и наплевать!" Еще один признак того - а  признаков  этих  становилось  все
больше - что в доме живет не просто снятая под  копирку  копия  одного  из
них, не комбинация  качеств  их  обоих,  а  другой  человек.  Это  немного
печалило Венди. Настанет день, и собственное дитя превратится  для  нее  в
чужого человека... и она станет ему посторонней. Но не до  такой  степени,
как ее мать - для нее. Боженька,  пожалуйста,  пусть  будет  иначе.  Пусть
Дэнни и взрослый будет любить свою мать по-прежнему.
     Машинка Джека снова застрочила очередями  через  неравные  промежутки
времени.
     Не вставая со стула за  столом,  где  читал  Дэнни,  Венди  рассеянно
пробежала взглядом по комнате сына. Глайдер с аккуратно заделанным крылом.
На  столе  громоздятся  книжки-картинки,  раскраски,  старые  комиксы  про
Человека-Паука с оторванными  наполовину  обложками,  неаккуратная  стопка
"Линкольн-логз". Над этими мелочами тщательно пристроена модель  Лимузина,
упаковка так и не вскрыта. Если Дэнни не сбавит темп, они с  отцом  начнут
собирать ее завтра или послезавтра вечером - какой уж  там  конец  недели.
Рисунки Дэнни - Винни-Пух, Иа, Кристофер Робин  -  аккуратно  приколоты  к
стене, чтобы, с точки зрения Венди, довольно скоро смениться  плакатами  и
фотографиями   накачавшихся   наркотиками   рок-певцов.    Невинность    и
неопытность. Природа человеческая, детка. Хватай и  рычи.  Все  равно,  ей
делалось от этого грустно. На будущий год он пойдет в школу, и ей придется
отдать его приятелям самое меньшее половину Дэнни. Может быть,  и  больше.
Когда казалось,  что  дела  в  Стовингтоне  идут  неплохо,  они  с  Джеком
некоторое время пробовали завести второго ребенка, но теперь  Венди  опять
села на пилюли. Положение дел казалось слишком  неустойчивым.  Бог  знает,
где они окажутся через девять месяцев.
     Ее взгляд упал на осиное гнездо.
     Оно занимало самое почетное место в комнате Дэнни, покоясь на большой
пластмассовой тарелке на столике у постели. Несмотря  на  то,  что  гнездо
было пустым, Венди это не нравилось. Смутно гадая,  не  заразное  ли  оно,
Венди подумала было спросить Джека, потом решила, что  тот  посмеется  над
ней. Но завтра, завтра она спросит у врача - если сумеет  улучить  момент,
когда Джека не будет в кабинете. Эта штука, сделанная из  жвачки  и  слюны
множества недружелюбных созданий, которая  лежала  в  футе  от  головы  ее
спящего сына, была ей не по душе.
     Вода в ванной еще лилась; Венди поднялась и пошла обратно  в  большую
спальню - убедиться, что все о'кей. Джек не поднял глаз;  он  затерялся  в
созданном им самим мире,  пристально  глядя  на  машинку,  зажав  в  зубах
сигарету с фильтром.
     Она легонько постучала в запертую дверь ванной.
     - Все в порядке, док? Ты не заснул?
     Ответа не было.
     - Дэнни?
     Ответа не было. Венди толкнула дверь. Заперто.
     - Дэнни? - теперь она забеспокоилась.  Кроме  ровного  шума  льющейся
воды ничего не было слышно. Ей стало не по себе.
     - Дэнни? Милый, открой дверь.
     Ответа не было.
     - Дэнни!
     - Господи Исусе, Венди, ты что, собираешься барабанить  в  дверь  всю
ночь?
     - Дэнни заперся в ванной и не отвечает!
     Джек вылез из-за стола. Было заметно,  что  он  выбит  из  колеи.  Он
сильно стукнул в дверь.
     - Дэнни, открывай. Это не игра.
     Ответа не было.
     Джек постучал сильнее. - Хватит валять  дурака,  док.  Пора  спать  -
значит, пора спать. Не откроешь, нашлепаю. "Сейчас он выйдет из  себя",  -
подумала Венди и испугалась еще сильнее. За два прошедших  с  того  вечера
года Джек и пальцем не тронул Дэнни, даже когда сердился, но, судя по  его
тону, сейчас он был достаточно зол, чтобы сделать это.
     - Дэнни, милый... - начала она.
     Ответа не было. Только шумела вода.
     - Дэнни, если из-за тебя мне  придется  сломать  замок,  могу  твердо
обещать, что ночь ты проспишь на животе, - предупредил Джек.
     Ничего.
     - Ломай, - сказала Венди, и вдруг говорить стало трудно. - Быстро.
     Размахнувшись, Джек сильно саданул ногой в  дверь  справа  от  ручки.
Плохонький замок немедленно  поддался,  и,  распахнувшись  настежь,  дверь
ударила в кафельную стену ванной, отскочила от нее и наполовину закрылась.
     - Дэнни! - пронзительно вскрикнула Венди.
     Вода текла в ванну из открытого до упора крана. Рядом -  тюбик  пасты
"Крест" со снятым колпачком. В дальнем углу на  краю  ванны  сидел  Дэнни,
безвольно сжимая в левой руке зубную щетку, рот был украшен  легкой  пеной
зубной пасты. Дэнни, будто в трансе, не сводил глаз с зеркальца на  дверце
висящей над  раковиной  аптечки.  Лицо  выражало  притупивший  все  прочие
чувства ужас, и  первой  мыслью  Венди  было,  что  у  него  что-то  вроде
эпилептического припадка и мальчик, должно быть, подавился языком.
     - Дэнни!
     Дэнни не отвечал. Из горла шли утробные звуки.
     Потом ее оттолкнули в сторону так сильно, что она ударилась о вешалку
для полотенец, и Джек опустился перед мальчиком на колени.
     - Дэнни, - сказал он. - Дэнни, Дэнни! - Он  пощелкал  пальцами  перед
пустыми глазами сына.
     - А как же... сказал Дэнни. - Турнир, игра. Удар. Нррррр...
     - Дэнни...
     - Роке! - сказал Дэнни неожиданно низким, почти  мужским  голосом.  -
Роке. Грох! Молоток для роке... две стороны. ГАААА.
     - Джек, Боже мой, что с ним такое?
     Джек ухватил мальчика за  локти  и  сильно  встряхнул.  Голова  Дэнни
безвольно откинулась назад, а потом дернулась вперед, как воздушный  шарик
на палочке.
     - Роке. Грох! Тремс.
     Джек снова встряхнул сына, и глаза Дэнни  вдруг  прояснились.  Зубная
щетка, тихонько щелкнув, стукнулась о каменный пол.
     - Что? - спросил он, оглядываясь по сторонам. Увидел  стоящего  перед
ним на коленях отца, Венди у стены. - Что? - переспросил Дэнни с  растущим
беспокойством. - Ч-Ч-Чт-то н-н-не...
     -  Не  заикаться!  -  неожиданно  рявкнул  Джек  прямо  ему  в  лицо.
Перепуганный насмерть Дэнни вскрикнул, напрягаясь  всем  телом  в  попытке
вырваться из отцовских рук, а потом разразился слезами.  Потрясенный  Джек
притянул его к себе.
     - Ну, извини, милый. Извини,  док.  Не  плачь.  Прости  меня.  Все  в
порядке.
     Вода нескончаемой струей бежала в  раковину,  и  Венди  ощутила,  что
внезапно ступила в некий  мучительный  кошмар,  где  время  текло  вспять,
обратно к тем временам, когда ее  пьяный  муж,  сломав  сыну  руку,  потом
скулил над ним почти теми же словами.
     (Прости, милый. Извини, док. Пожалуйста. Мне так жаль.)
     Она подбежала к ним, каким-то образом сумела  не  без  труда  извлечь
Дэнни из объятий Джека (на лице  мужа  она  заметила  выражение  сердитого
упрека, но отмахнулась от него, чтоб обдумать позже) и подхватила мальчика
на руки. Она прошла с ним обратно в  маленькую  спальню,  Дэнни  судорожно
хватался руками за ее шею. Джек шел следом.
     Присев к Дэнни на кровать, Венди принялась покачивать его, успокаивая
бессмысленными словами, которые повторяла раз за разом. Она подняла  глаза
на Джека, теперь в его  взгляде  была  только  тревога.  Он  вопросительно
поднял брови. Она легонько тряхнула головой.
     - Дэнни, - говорила она. - Дэнни, Дэнни. Дэнни. Все отлично, док. Все
в порядке.
     Наконец, Дэнни затих и только слабо дрожал в объятиях матери. Но  все
же сперва он обратился к Джеку - к Джеку, который  теперь  сидел  рядом  с
ними на кровати - и она ощутила слабый укол прежней



 


<< НАЗАД  ¨¨ ДАЛЕЕ >>

Переход на страницу: [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7]

Страница:  [2]