Глава 9

   На обратном пути я ехал с Харри в кабине  и  был  ужасно  этому  рад.
Отопитель оказался сломан, но мы сидели в закрытой кабине.  Мы  проехали
почти полпути, Харри нашел небольшую развилку и направил грузовик туда.
   - Что случилось? - спросил я. - Что-то с подшипником?
   Для  меня   проблема   могла   возникнуть   только   из-за   каких-то
неисправностей в  двигателе  "фармолла"  или  трансмиссии,  если  что-то
стучало или звучало так, словно вот-вот сломается.
   - Ничего, - ответил Харри извиняющимся тоном. Мне просто нужно  выйти
по нужде, а то поплыву, вот и все.
   Оказалось, что это нужно всем, кроме Джона. Когда Брут  спросил  его,
не хочет ли он спуститься  и  помочь  нам  полить  кустики,  тот  только
покачал головой, не поднимая глаз.  Он  сидел,  прислонившись  спиной  к
кабине, натянув одно из армейских одеял на плечи, как серапе. Я не  смог
понять выражения его лица, но слышал, как он  дышит,  -  сухо  и  резко,
словно ветер, дующий сквозь соломинку. Мне это не понравилось.
   Я зашел в заросли ивняка, расстегнулся и стал мочиться. Я еще  помнил
о своей "мочевой" инфекции, тело еще не забыло, и мне было приятно,  что
я могу просто мочиться и не кричать при этом от боли. Я делал свое дело,
глядя на луну и не замечая стоящего рядом Брута, пока он не сказал тихо:
   - Он никогда не сядет на Олд Спарки.  Я  с  удивлением  посмотрел  на
него, испугавшись слегка его интонации.
   - О чем ты?
   - Я о том,  что  он  почему-то  проглотил  это,  вместо  того,  чтобы
выплюнуть, как раньше. Может, Джон  протянет  неделю  -  он  ведь  такой
большой и сильный, - но я уверен, что все произойдет быстрее. Кто-нибудь
их нас пойдет проверять, и увидит, что он лежит на своей койке мертвый.
   Я думал, что закончил, но тут вдруг поежился, и моча полилась  опять.
Застегивая брюки, я подумал, что в словах Брута есть смысл. И  надеялся,
в общем-то, что он окажется прав. Джон Коффи не заслужил смерти  вообще,
если я прав в своих рассуждениях о дочерях Деттерик, но если он все-таки
умрет, то пусть уж лучше не от моей руки. Я не  был  уверен,  что  смогу
поднять руку и сделать это, когда потребуется.
   - Пошли, - произнес Харри из темноты. -  А  то  уже  поздно.  Давайте
закончим это дело.
   Когда мы шли назад к грузовику, до меня вдруг дошло, что мы  оставили
Джона совсем одного, - глупость на уровне Перси Уэтмора. Я подумал,  что
он мог уйти, мог выплюнуть мошек как только увидел, что его не охраняют,
а потом просто рвануть на волю, как Гек и Джим по реке. И останется  нам
только одеяло, в которое он заворачивался.
   Но Коффи сидел, все так же прислонившись к кабине и положив  руки  на
колени. Он поднял лицо на  звук  наших  шагов  и  попытался  улыбнуться.
Улыбка на секунду осветила его изможденное лицо, а потом погасла.
   - Как ты себя чувствуешь, Джон-Великан?  -  спросил  Брут,  забираясь
назад в кузов и снова закутываясь в одеяло.
   - Нормально, босс, - произнес Джон бесцветно. - Все нормально.
   Брут похлопал его по колену.
   - Мы скоро вернемся. А когда все уладим - понимаешь?  -  я  прослежу,
чтобы тебе дали большую чашку горячего кофе. С сахаром и сливками.
   Да уж точно, подумал я, обходя грузовик и забираясь  в  кабину.  Если
только нас самих сначала не арестуют и не бросят за решетку.
   Но я жил с этой мыслью с той самой минуты, как мы  затащили  Перси  в
смирительную комнату, и она меня уже не беспокоила настолько, чтобы я не
мог заснуть. Я задремал, и мне приснился сон о Голгофе. Гроза на  западе
и запах, напоминающий запах можжевеловых ягод.  Брут,  Харри,  Дин  и  я
стояли вокруг в форме и жестяных шлемах, как в кинокартине Сесиля Б.
   Де Милля. Думаю, мы были центурионами. Я увидел три креста:  слева  и
справа Перси Уэтмор и Эдуар Делакруа, в центре Джон Коффи.  Я  посмотрел
на свою руку и увидел в ней окровавленный молоток.
   "Нам надо его снять оттуда, Пол! - кричал Брут. - Надо  спустить  его
вниз!"
   Но мы не могли, потому что не было лестницы. Я  начал  объяснять  это
Бруту, а потом проснулся от сильного рывка грузовика. Мы возвращались  к
тому месту, где Харри прятал грузовик раньше, в тот день, который сейчас
казался началом эры.
   Мы вдвоем вышли и подошли к кузову. Брут легко спрыгнул на  землю,  а
Джон Коффи зацепился коленями и чуть не упал. Мы все втроем ловили  его,
и едва он  твердо  встал  на  ноги,  как  приступы  кашля  опять  начали
сотрясать его, на этот раз еще сильнее, чем раньше. Он согнулся пополам,
прижимая ко рту ладони, чтобы приглушить звуки.
   Когда кашель поубавился, мы снова забросали капот сосновыми ветками и
пошли  той  же  дорогой  обратно.  Самой  худшей  частью   этого   почти
ирреального отпуска для меня были  последние  двести  метров,  когда  мы
спешили назад к югу вдоль развилки шоссе.  Я  уже  видел  (или  мне  так
казалось) первые слабые проблески светлого неба на востоке и чувствовал,
что какой-нибудь фермер, вышедший в такую рань собрать  свои  тыквы  или
вскопать последние грядки, обязательно попадется навстречу. И даже  если
этого не произойдет, мы услышим  чей-то  голос  (в  моем  воображении  -
Кэртиса Андерсона): "Стой, не шевелись!", когда я буду открывать  ключом
"Аладдин" калитку в сетчатой ограде вокруг входа в  тоннель.  Потом  два
десятка охранников  с  карабинами  выйдут  из  леса,  и  наше  маленькое
приключение закончится.
   Когда мы на самом деле  подошли  к  ограде,  мое  сердце  билось  так
сильно, что с каждым ударом перед глазами плыли белые точки.  Руки  были
холодные и онемевшие, и я долго-долго не мог вставить ключ в замок.
   - Боже мой, фары! - простонал Харри.
   Я поднял глаза и увидел два ярких пятна света на дороге.  Ключи  чуть
не выпали у меня из руки, я поймал их в последний момент.
   - Дай мне, - сказал Брут. - Я открою.
   - Нет, уже все нормально, - ответил я. Ключ наконец попал в  скважину
и повернулся. Через  секунду  мы  оказались  внутри.  Мы  сгрудились  за
подъемной  дверью  и  смотрели,  как  мимо  тюрьмы   проехал   грузовик,
развозящий свежий утренний хлеб. Рядом с собой я слышал неровное дыхание
Джона Коффи. Оно напоминало звук двигателя, который давно не  смазывали.
Когда мы выходили, Джон легко придерживал подъемную дверь для всех  нас,
но на этот раз мы его даже не просили, это было исключено. Мы  с  Брутом
подняли дверь, а Харри провел Джона  вниз  по  ступенькам.  Великан  шел
тяжело, но все же спустился. Мы с Брутом быстро юркнули  за  ним,  потом
опустили за собой дверь и снова закрыли на замок.
   - Боже, я думаю, мы... - начал Брут, но я одернул его, резко  толкнув
локтем в ребра.
   - Не надо говорить, - остановил его я. - Даже думать не смей, пока он
не окажется в своей камере.
   - А еще надо позаботиться о Перси, - сказал Харри. Наши  голоса  эхом
отдавались в гулком тоннеле. - Вечер  не  закончится,  пока  мы  его  не
успокоим.
   Как оказалось позже, вечер был далеко не закончен.

ЧАСТЬ 6
КОФФИ ПРОХОДИТ МИЛЮ 

Глава 1

   Я сидел в солярии Джорджии Пайнз с отцовской  ручкой  в  руке.  Время
остановилось для меня, - я вспоминал ту ночь, когда мы с Харри и  Брутом
вывезли Коффи из блока к Мелинде Мурс, пытаясь спасти ей  жизнь.  Я  уже
писал о том, как  мы  напоили  наркотиками  Вильяма  Уортона,  хвастливо
называвшего себя вторым Крошкой Билли, о том, как мы запаковали Перси  в
смирительную рубашку и затащили в комнату  с  мягкими  стенами  в  конце
коридора. Я писал  о  нашей  странной  ночной  поездке  -  жутковатой  и
волнующей одновременно - и о чуде, свершившемся в конце пути. Мы видели,
как Джон Коффи спас женщину, находившуюся не просто на краю  могилы,  но
и, как нам казалось, на самом ее дне.
   Я писал,  очень  смутно  ощущая  текущую  вокруг  меня  жизнь  приюта
"Джорджия Пайнз". Пожилые люди спускались  на  ужин,  потом  ковыляли  в
Центр отдыха (да, здесь вы можете усмехнуться) принять  вечернюю  порцию
мыльных опер. Вроде бы я помню, как мой друг Элен принесла бутерброд,  я
поблагодарил, а потом съел его, но совсем не могу сказать, ни в  котором
часу она приходила, ни  с  чем  был  этот  бутерброд.  Я  почти  целиком
находился там, в 1932-м, когда мы покупали бутерброды у старого Тут-Тута
с тележкой, расписанной библейскими изречениями,  за  пять  центов  -  с
холодной свининой, за десять - с говядиной.
   Помню, как стихал шум, когда жившие  здесь  ископаемые  готовились  к
очередной ночи чуткого и беспокойного сна. Я слышал, как Микки  -  может
быть, не самый лучший здесь санитар, но уж точно самый добрый - напевает
своим чистым тенором  "Долину  Красной  реки",  проходя  по  комнатам  и
раздавая вечерние лекарства: "Из долины, говорят, ты  уезжаешь...  Будет
ясных глаз твоих нам очень не хватать...". Эта песня опять напомнила мне
о Мелинде и о том, что она сказала Джону, когда произошло чудо. "Ты  мне
снился. Мне снилось, что ты блуждаешь в темноте, как и я. Мы нашли  друг
друга".
   В Джорджии Пайнз стало тихо, наступила полночь  и  прошла,  а  я  все
писал. Я дошел до того места, где Харри напомнил нам, что даже  если  мы
доставили Джона в тюрьму незамеченными, нас еще ждет Перси.  "Вечер  еще
не закончен, пока мы не уладили дело с ним", -  примерно  так  выразился
Харри. На этом месте мой  длинный  день,  исписанный  отцовской  ручкой,
все-таки закончился. Я положил ее, как мне казалось,  лишь  на  секунду,
чтобы хоть немного размять затекшие пальцы, - а потом опустил голову  на
руки и закрыл глаза, чтобы отдохнули. Когда я открыл их опять  и  поднял
голову, на меня через окно глядело утреннее солнце. Я глянул на  часы  и
увидел, что уже девятый час. Я  проспал,  как  старый  пьяница,  положив
голову на руки, около шести часов. Я встал, покачиваясь, чтобы вернуть к
жизни свою спину, и подумал, что не мешало бы спуститься на кухню, взять
пару гренков и пойти на утреннюю прогулку, а  потом  посмотрел  на  кипу
исписанных листов, рассыпанных по столу.  И  сразу  же  решил  ненадолго
отложить прогулку. Да, у меня были обязанности, но они могли  подождать,
мне совсем не хотелось сегодня утром играть в прятки с Брэдом Доланом.
   Вместо прогулки я закончил свой рассказ. Иногда лучше заставить  себя
доделать  начатое,  несмотря  на  протесты  души  и  тела.  Иногда   это
единственный способ закончить дело. И сильнее всего, я помню, в то  утро
мне хотелось освободиться от неотступного призрака Джона Коффи.
   - Ладно, - сказал я. - Еще одна  миля.  Но  сначала...  Я  прошел  по
коридору второго этажа в туалет. Пока я стоял там у писсуара, взгляд мой
скользнул по детектору дыма на потолке. Я  вспомнил,  как  Элен  удалось
отвлечь Додана, так что я смог вчера совершить прогулку и выполнить свой
маленький долг. Закончил я туалетные процедуры с улыбкой.
   Я вернулся в солярий, чувствуя  себя  лучше  (и  намного  приятнее  в
области почек). Кто-то - я не сомневался, что Элен,  -  поставил  чайник
рядом с моими страницами. И  прежде  чем  снова  сесть,  я  жадно  выпил
сначала одну чашку, потом вторую. Затем снова уселся,  снял  колпачок  с
ручки и принялся писать.
   Я уже полностью погрузился в свой рассказ, когда чья-то тень упала на
бумагу. Подняв глаза, я ощутил холодок в животе. Это был Долан, он стоял
у окна. И улыбался.
   - Ты пропустил свою утреннюю прогулку, Поли, - сказал он, - поэтому я
пришел узнать, что ты здесь затеваешь. Убедиться,  что  ты,  скажем,  не
болен. - Вы очень любезны, сэр. - Мой голос звучал нормально, но  сердце
колотилось бешено. Я его боялся, и это чувство мне было  в  новинку.  Он
напоминал Перси Уэтмора, а его я никогда не боялся... Но в те времена  я
был молод... Улыбка Брэда стала шире, но не стала приятней.
   - Мне сказали, что ты находился здесь всю ночь, Поли, сидел  и  писал
свой маленький рапорт. А это очень плохо. Таким старперам, как ты, нужен
полноценный отдых.
   - Перси, - произнес я, но увидел, как недобро выглядела его улыбка, и
понял свою ошибку. Я глубоко вздохнул и начал  снова:  -  Брэд,  что  ты
имеешь против меня?
   Секунду он озадаченно смотрел, может, слегка неспокойно. Потом  снова
заулыбался.
   - Старожил. А может,  мне  просто  рожа  твоя  не  нравится.  Что  ты
все-таки там пишешь? Завещание, небось?
   Он подошел, вытянув  руку.  Я  прижал  ладонью  листок,  над  которым
работал, начав сгребать остальные другой  рукой,  сминая  их  в  спешке,
чтобы сунуть под мышку, под одежду.
   - Ну-ка, - сказал он, словно ребенку, - на  этот  раз  не  получится,
старичок. Если Брэд хочет посмотреть, то Брэд посмотрит.  А  ты  сможешь
положить это в задолбанный банк.
   Он схватил мое запястье своей молодой и неожиданно  сильной  рукой  и
сжал его. Боль пронзила мою кисть, словно укус, и я застонал.
   - Отпустите, - смог я произнести.
   - После того, как ты дашь мне посмотреть,  -  отозвался  он,  уже  не
улыбаясь. Его лицо было все  же  веселым,  такое  бодрое  веселье  часто
появляется на лицах людей, которым нравится делать гадости.
   - Дай мне посмотреть Поли. Я хочу знать, что ты пишешь.  -  Моя  рука
стала сползать с верхней страницы. С описания  нашей  поездки  с  Джоном
Коффи назад по тоннелю. - Я хочу посмотреть, связано ли это с тем,  куда
ты...
   - Оставьте его в покое.
   Голос прозвучал словно свист хлыста в сухой жаркий день... И по тому,
как Брэд Долан подпрыгнул, можно  было  подумать,  что  целились  в  его
задницу. Он отпустил мою руку, которая упала назад на бумагу, и  мы  оба
посмотрели на дверь.
   Там стояла Элен Коннелли, свежее и бодрее,  чем  когда-либо.  На  ней
были джинсы, обтягивающие ее стройные бедра и длинные ноги, в волосах  -
голубая лента. В своих скрюченных артритом  руках  она  держала  поднос:
сок, яичница, гренок и чай. Глаза ее сверкали.
   - И что это вы делаете? - спросил Брэд. - Ему нельзя есть здесь.
   - Можно, и он будет есть, - заявила она все тем  же  сухим  командным
тоном. Я никогда раньше не слышал его, но сейчас обрадовался. Я  поискал
признаки страха в ее глазах, но увидел в них только гнев. - А вам сейчас
следует убраться  отсюда,  пока  вы  в  своем  тараканьем  занудстве  не
уподобились червю - этакому крысусу американусу.
   Он сделал шаг к ней, глядя одновременно и  неуверенно,  и  злобно.  Я
подумал, что это опасное сочетание, но Элен и глазом не моргнула.
   - Спорим, я знаю, кто включил ту проклятую сирену,  -  сказал  Долан.
-Это, должно быть, одна старая сучка с когтями вместо рук. А теперь  иди
отсюда. Мы с Поли еще не закончили свой разговорчик.
   - Его имя - мистер Эджкум, - парировала она,  -  и  если  я  еще  раз
услышу, как вы называете его "Поли", то, думаю, смогу пообещать вам, что
дни вашей работы в Джорджии Пайнз будут сочтены.
   - А кто, по-твоему, ты такая? - Долан  надвигался  на  Элен,  пытаясь
смеяться, что у него не очень получалось.
   - Я думаю, - спокойно отчеканила она, - что  я  -  бабушка  человека,
который в настоящее время является спикером Палаты представителей  штата
Джорджия. Человека, который любит  своих  родственников,  мистер  Долан.
Особенно пожилых родственников. Вымученная улыбка сползла  с  его  лица,
как написанные мелом буквы, стертые с доски влажной губкой. Я прочел  на
нем неуверенность, сомнение, не берут ли его на пушку,  страх,  что  это
правда, ведь логически рассуждая, все легко проверить,  она  это  знает,
следовательно, не лжет.
   Вдруг я засмеялся, и хотя смех прозвучал резковато, он был искренним.
Я вспомнил, как часто Перси Уэтмор грозил нам своими  связями  тогда,  в
трудные старые времена. А теперь, впервые за  мою  долгую  жизнь,  такая
угроза возникла снова... Но сейчас она высказана в мою пользу.
   Брэд Долан посмотрел на меня свирепо, потом перевел взгляд на Элен.
   - Сначала я думала оставить все без последствий, - сказала Элен. -  Я
уже старая, и незачем  осложнять  себе  жизнь.  Но  когда  моим  друзьям
угрожают и плохо с ними обращаются, я этого стерпеть не могу.  А  теперь
убирайтесь. И без единого слова.
   Его губы шевелились, как у рыбы, - ах, как ему хотелось сказать  одно
слово (наверное, то, что рифмуется со словом  "штука").  Но  он  его  не
произнес. Долан бросил на меня последний взгляд, потом прошагал мимо нее
в коридор.
   Я глубоко-глубоко и шумно вздохнул, когда Элен ставила поднос  передо
мной, а потом села напротив. - А  твой  внук  правда  спикер  Палаты?  -
спросил я.
   - Да, правда.
   - А что тогда ты делаешь здесь?
   -  Спикер  палаты  штата  -  достаточно  высокая   должность,   чтобы
разделаться с таким тараканом,  как  Брэд  Долан,  но  она  не  приносит
богатства, - сказала Элен, смеясь. - А кроме того, мне здесь нравится. Я
люблю компанию.
   - Принимаю это как комплимент, - ответил я полыценно.
   - Пол, ты себя хорошо чувствуешь? У тебя такой  усталый  вид.  -  Она
протянула руку через стол и убрала мои волосы со лба.  Прикосновение  ее
скрюченных пальцев было прохладным и удивительным. На секунду  я  закрыл
глаза. Когда я открыл их снова, то принял решение.
   - Я в порядке. И я почти закончил. Элен,  ты  бы  не  хотела  кое-что
прочитать? - Я предложил ей  страницы,  которые  неловко  сгреб  вместе.
Наверное, они теперь лежали не по порядку - Долан и впрямь  меня  сильно
напугал, - но они были пронумерованы, и Элен легко могла бы сложить  их,
как надо.
   Она задумчиво посмотрела на меня.
   - Ты закончил?
   - То, что  здесь,  ты  прочтешь  до  обеда.  Если,  конечно,  сможешь
разобрать.
   Она наконец взяла листки и посмотрела на них.
   - У тебя очень хороший почерк,  даже  когда  рука  уже  явно  устала,
заметила она. - Я легко смогу прочитать.
   - А когда прочтешь это, я закончу все остальное, - сказал я. - И тебе
останется  всего  на  полчаса.  А  потом...  Если  тебе  все  еще  будет
интересно... Я смог бы показать кое-что.
   - Это связано с твоими прогулками по утрам?
   Я кивнул.
   Она сидела и обдумывала мои слова довольно долго, лотом кивнула  сама
себе и поднялась с пачкой листков в руке.
   - Я опять пойду на улицу, - сообщила  она.  -  Солнце  сегодня  такое
теплое.
   - А дракон побежден, - заметил я. - На этот раз прекрасной леди.
   Элен улыбнулась, наклонилась и поцеловала в чувствительное место  над
бровью, что всегда заставляло меня вздрагивать.
   - Будем надеяться, что так.  Но  по  своему  опыту  я  знаю,  что  от
драконов типа Брэда  Делана  нелегко  избавиться.  -  Она  помедлила.  -
Счастливо, Пол.
   Надеюсь, ты сможешь победить все, что так тебя мучает.
   - Я тоже надеюсь, - произнес я и подумал о Джоне Коффи.  "Я  не  смог
ничего сделать, - сказал Джон. - Я пытался, но было уже поздно".
   Я съел яичницу, которую она принесла, выпил сок, а гренок оставил  на
потом. Затем взял ручку и снова начал  писать,  думая,  что  это  уже  в
последний раз.
   Одна последняя миля.
   Зеленая миля.

Глава 2

   Когда мы привели Джона обратно в тоннель блока "Г", тележка стала уже
не роскошью, а необходимостью.  Я  очень  сомневаюсь,  что  он  смог  бы
преодолеть тоннель сам, идти на корточках гораздо труднее, чем  во  весь
рост, отнимает больше сил, а потолок в проклятом тоннеле  слишком  низок
для таких, как Джон  Коффи.  Мне  было  страшно  подумать,  что  он  мог
свалиться в тоннеле. Как мы объясним это, ведь и так придется объяснять,
почему мы на дели на Перси смирительную рубашку?
   Но у нас, слава Богу, была тележка,  и  Джон  лежал  на  ней,  словно
вытянутый из воды кит, а мы толкали  ее  назад  к  лестнице,  ведущей  в
складское помещение. Потом он слез, шатаясь,  и  просто  стоял,  опустив
голову и тяжело дыша. Кожа его стала такой серой, словно его обваляли  в
муке. Я подумал, что к полудню он окажется в лазарете... Если вообще  не
умрет.
   Брут бросил на меня печальный, полный отчаяния взгляд. Я ответил  ему
тем же.
   - Мы не в состоянии его нести, но мы можем помочь ему, - сказал я.  -
Я возьму его под левую руку, а ты - под правую.
   - А я? - спросил Харри.
   - Ты пойдешь позади нас.  Если  он  вдруг  начнет  падать  на  спину,
подтолкнешь его вперед.
   - А если не  получится,  присядешь  там,  куда  он  будет  падать,  и
смягчишь удар, - сострил Брут.
   - О Боже, - слабо простонал Харри, - тебе предстоит пройти все  круги
ада, а ты еще и смеешься.
   - У меня просто есть чувство  юмора,  -  заметил  Брут.  Наконец  нам
удалось поднять Джона по лестнице.
   Больше всего я боялся, что он потеряет сознание, но все обошлось.
   - Иди вперед и посмотри, нет ли кого в складе, - задыхаясь,  велел  я
Харри.
   - А если есть? - спросил Харри, пролезая у меня под мышкой. - "Привет
из Эйвона" и назад?
   - Не умничай, - осек его Брут.
   Харри  слегка  приоткрыл  двери  и  просунул   голову   внутрь.   Мне
показалось, что он находился там целую вечность. Наконец он  повернулся,
и лицо его было почти радостным.
   - Горизонт чист. И все тихо.
   - Будем надеяться, что так и будет, -  сказал  Брут.  -  Пошли,  Джон
Коффи, мы уже почти дома.
   Он нашел в себе силы пройти через склад, но нам пришлось  помочь  ему
подняться по трем ступенькам в мой кабинет  и  почти  протолкнуть  через
маленькую  дверь.  Когда  Коффи  снова  встал  на  ноги,  он   дышал   с
затруднением, глаза лихорадочно блестели. А еще я с ужасом заметил,  что
правая сторона его рта отвисла, как у Мелинды, когда мы вошли в  комнату
и увидели ее в подушках.
   Дин услышал нас и вышел из-за стола в начале Зеленой Мили.
   - Ну, Слава Богу! Думал, вы уже не вернетесь, я уже почти решил,  что
вас поймали, или начальник Мурс вам помешал, или... - Он осекся, впервые
увидев Джона. - Господи, Боже мой! Что это с ним? Похоже, он умирает!
   -  Он  не  умирает...  Правда,  Джон?  -  В  глазах  Брута  сверкнуло
предупреждение Дину.
   - Конечно нет, я не имел в виду "умирает", - нервно  усмехнулся  Дин,
но Боже...
   - Не обращай внимания, - сказал я. - Помоги нам поместить его опять в
камеру.
   И опять мы, как холмики, окружили гору, но на этот раз  гора,  словно
претерпевшая многолетнюю эрозию, была сглаженной и печальной. Джон Коффи
шел очень медленно, дыша ртом, как старый курильщик, но все-таки шел.
   - Как там Перси? - поинтересовался я. - Сильно шумел?
   - Немножко вначале. Пытался орать через пленку, которой заклеен  рот.
Ругался, наверное.
   - Помилуйте, - проговорил Брут. - Как хорошо,  что  наши  нежные  уши
этого не слышали.
   - А потом периодически бил ногой  в  дверь.  -  Дин  так  обрадовался
нашему возвращению, что болтал без умолку. Его очки  сползли  на  кончик
носа, блестящий от пота, и он пальцем вернул  их  на  место.  Мы  прошли
камеру Уортона. Этот никчемный молодой человек лежал на спине и  храпел,
как паровоз. На этот раз его глаза были закрыты.
   Дин увидел, куда я смотрю, и засмеялся.
   - С этим парнем - никаких проблем. С тех пор, как свалился,  даже  не
шелохнулся. Умер для всего мира. Что  касается  Перси  и  его  пинков  в
дверь, то это меня совсем не волновало. Я даже рад был,  честно  говоря.
Если бы он сидел совсем тихо, я бы заволновался, не задохнулся ли он там
до смерти изза этой ленты, которой вы заклеили его хлеборезку. Но не это
самое удивительное. Главное знаете что? Здесь было тихо, как  в  великий
пост в Новом Орлеане! За всю ночь никто не появлялся! - Последние  слова
он произнес торжествующим тоном. - Мы сделали это, ребята! Сделали!
   И тут он вспомнил о том, ради чего, собственно, затевался  весь  этот
спектакль, и спросил о Мелинде.
   - Она здорова, - сказал я. Мы  дошли  до  камеры  Джона.  Слова  Дина
только начали доходить до сознания: "Мы сделали это, ребята... Сделали".
   - Это было так же... Ну, ты понимаешь ...
   - Как с мышью? - уточнил Дин. Он быстро взглянул  на  пустую  камеру,
где раньше обитали  Делакруа  с  Мистером  Джинглзом,  потом  в  сторону
смирительной комнаты, откуда якобы мышь  и  появилась.  Голос  его  стал
тише, так затихают голоса при входе в большую церковь, где даже  тишина,
кажется, говорит шепотом.
   - Это было... - Он сглотнул. - Слушай, ты понимаешь,  о  чем  я.  Это
было чудо?
   Мы переглянулись, подтверждая то, что уже знали.
   - Он ее вытащил из самой могилы, вот что он сделал, -  сказал  Харри.
-Да, это было чудо.
   Брут открыл двойной замок на двери и слегка подтолкнул Джона внутрь.
   - Входи, парень. Отдохни немного. Ты заслужил. Мы сейчас разберемся с
Перси...
   - Он - плохой человек, - проговорил Джон тихим механическим голосом.
   - Правильно, сомнений нет,  злой,  как  колдун,  -  согласился  Брут,
говоря самым мягким тоном, - но ты не  беспокойся,  мы  его  к  тебе  не
допустим. Просто полежи на своей койке, а я  скоро  принесу  тебе  кофе.
Горячий и крепкий. И ты сразу почувствуешь себя другим человеком.
   Джон тяжело опустился на койку. Я думал, он ляжет и  отвернется,  как
обычно, к стене, но он просто сидел, свесив руки  между  колен,  опустив
голову и тяжело дыша ртом. Медальон со Святым Кристофером, который  дала
ему Мелинда, выскользнул из ворота рубашки  и  качался  в  воздухе.  Она
сказала, что медальон спасет его, но Джон не выглядел спасенным.  Похоже
было, что он занял место Мелинды  на  краю  могилы,  о  которой  говорил
Харри.
   Но тогда мне было не до Коффи.
   Я повернулся к ребятам.
   - Дин, достань пистолет и дубинку Перси.
   - Ладно. - Он вернулся к столу, открыл  ящик  и  вытащил  пистолет  и
дубинку.
   - Готовы? - спросил я их.  Мои  люди  -  верные,  я  никогда  так  не
гордился ими, как в ту ночь, - кивнули. Харри и Дин слегка нервничали, а
Брут был невозмутим, как всегда.
   - Хорошо. Говорю я. Чем меньше вы открываете рот,  тем  лучше  и  тем
быстрее все кончится... К лучшему или худшему. Годится?
   Они опять кивнули. Я сделал глубокий вдох и пошел по Зеленой  Миле  к
смирительной комнате.
   Перси поднял глаза и зажмурился, когда я включил свет.  Он  сидел  на
полу и облизывал пленку, которой я заклеил его рот. Та часть, которую  я
закрепил на затылке, отстала (возможно, от пота или бриолина в волосах),
и он мог попытаться отодрать и остаток ленты. Еще час и он  вопил  бы  о
помощи во всю мощь своих легких.
   Действуя ногами, ему удалось  слегка  отодвинуться  назад,  когда  мы
зашли, потом он  остановился,  сообразив,  что  деваться  некуда,  кроме
юговосточного угла комнаты.
   Я взял пистолет и дубинку у Дина и протянул их в сторону Перси.
   - Хочешь получить обратно? - спросил я.
   Он настороженно посмотрел на меня, потом кивнул.
   - Брут, Харри. Поднимите его.
   Они наклонились, подцепили его под мышки и  подняли.  Я  приблизился,
пока не стал с ним нос к носу, чувствуя острый запах его пота. Наверное,
он взмок, пытаясь освободиться от смирительной  рубашки  и  периодически
ударяя ногами в дверь, но больше всего,  думаю,  он  потел  от  обычного
страха боязни того, что мы с ним сделаем, когда вернемся.
   Очевидно он надеялся, что все обойдется, ведь мы  -  не  убийцы...  А
потом, вероятно, вспомнил об Олд Спарки: ведь мы и впрямь были убийцами.
Я сам казнил семьдесят семь человек, больше чем любой из тех, на  ком  я
застегивал ремень, больше чем  сам  сержант  Йорк,  снискавший  славу  в
первой мировой. Убивать Перси было нелогично, но мы ведь  уже  поступали
нелогично, наверное, об этом он говорил сам себе, сидя с завязанными  за
спиной рукавами и пытаясь языком освободиться  от  пленки,  запечатавшей
ему рот. А кроме того, логика вряд ли присутствует  в  мыслях  человека,
сидящего на полу комнаты с мягкими стенками, завернутого так плотно, как
паук пеленает муху. Я хочу сказать, что если сейчас я не поставлю его на
место, то не поставлю никогда.
   - Я сниму ленту с твоего рта,  если  ты  пообещаешь,  что  не  будешь
орать, - сказал я. - Я хочу поговорить с тобой, а не поорать. Так что ты
на это скажешь? Будешь вести себя тихо?
   Я прочитал в его глазах облегчение, словно он понял, что, если я хочу
поговорить, значит, у него есть шанс выбраться  с  целой  шкурой.  Перси
кивнул.
   - Если начнешь  шуметь,  опять  заклеем,  -  пообещал  я,  -  ты  это
понимаешь?
   Опять кивнул, на этот раз нетерпеливо. Я  протянул  руку,  взялся  за
конец, который он оторвал, и  с  силой  потянул.  Раздался  треск.  Брут
подмигнул. Перси вскрикнул от боли и  стал  тереть  губы.  Он  попытался
заговорить, понял, что не сможет с прижатой,, ко рту  рукой,  и  опустил
ее.
   - Сними с меня эту безумную рубашку, козел, - процедил он.
   - Через минуту.
   - Сейчас! Сейчас! Сию мину... Я ударил его  по  щеке.  Я  это  сделал
раньше, чем успел подумать... Хотя, конечно же, знал, что до этого может
дойти. Уже при первом разговоре о Перси с начальником Мурсом, когда  Хэл
посоветовал поставить Перси распорядителем на казнь  Делакруа,  я  знал,
что до этого может дойти.  Человеческая  рука,  как  зверь,  прирученный
наполовину: он кажется хорошим, но приходит время, зверь  вырывается  на
волю и кусает первого встречного. Звук пощечины  был  резкий,  как  звук
сломанной ветки. Дин охнул. Перси глядел на меня в полнейшем шоке, глаза
стали  квадратными  и  чуть  не  вылезли  из  орбит.  Рот  открывался  и
закрывался, как у рыбы в аквариуме.
   - Заткнись и слушай меня, - произнес я. - Ты  заслужил  наказание  за
то, что сделал Дэлу, и мы воздали тебе по заслугам. Это был единственный
способ. Мы все заодно, кроме Дина, но он тоже с нами, потому  что  иначе
ему пришлось бы сильно пожалеть. Ведь так, Дин?
   - Да, - прошептал Дин. Он был белый как мел. - Думаю, да.
   - А мы сделаем так, что ты пожалеешь, что родился, - продолжал  я.  -
Мы позаботимся, чтобы люди узнали, как ты саботировал казнь Дэла...
   - Саботировал?!
   - ...и как чуть не убил Дина. Мы наговорим столько, что ты не сможешь
получить никакой работы, даже с помощью своего дядюшки.
   Перси разъяренно тряс головой. Он не верил, просто | не мог поверить.
Отпечаток моей руки краснел на его бледной щеке, как знак хироманта.
   - И в любом случае мы позаботимся, чтобы тебя избили  до  полусмерти.
Мы не станем этого делать сами, найдем  людей,  ведь  мы  тоже  кое-кого
знаем, Перси, неужели ты так глуп, что не понимаешь? Они  не  в  столице
штата, но разбираются в некоторых юридических  вопросах.  У  этих  людей
здесь есть друзья,  братья  и  сестры,  отцы.  Они  будут  безумно  рады
оторвать нос или член у такого дерьма, как ты. И они это сделают  только
ради того, чтобы  тот,  кого  они  любят,  получил  три  лишних  часа  в
прогулочном дворике.
   Перси перестал трясти головой. Теперь он только смотрел. В его глазах
застыли слезы. Наверное, это были слезы гнева и усталости. А может,  мне
просто хотелось так думать.
   - Ладно,  теперь  посмотрим  с  лучшей  стороны,  Перси.  Твои  губы,
конечно, жжет слегка от этой ленты,  я  представляю,  но,  кроме  этого,
ничего не болит, разве, что твоя гордость... Однако  об  этом  не  нужно
знать никому, только тем, кто здесь  сейчас.  А  мы  никому  не  скажем,
правда, ребята?
   Они покачали головами.
   - Конечно, нет, - сказал Брут. - Дела Зеленой Мили остаются на  Миле.
Всегда так было.
   - Ты переходишь в Бриар Ридж, и мы тебя до ухода больше  не  трогаем,
добавил я. -  Ну  что,  Перси,  оставляем  как  есть  или  хочешь  опять
по-плохому? Последовало долгое-долгое молчание - он взвешивал доводы  за
и против, и я почти видел, как вертятся в его  голове  колеса.  Наконец,
по-моему, все расчеты перевесила реальность:  пленку  сняли  со  рта,  а
рубашку еще нет, и, может быть,  ему  придется  мочиться,  как  скаковой
лошади.
   - Ладно, -  согласился  он.  -  Считаем  вопрос  закрытым.  А  теперь
развяжите меня, у меня плечи уже... Вперед вышел  Врут,  отодвинув  меня
плечом, и взял лицо Перси своей огромной ладонью: пальцы на правой щеке,
большой палец глубоко вдавился в левую.
   - Через пару секунд, - сказал он. - Во-первых, послушай и  меня.  Пол
здесь начальник, поэтому ему иногда приходится говорить дипломатично.
   Я попытался припомнить хоть что-нибудь дипломатичное  из  своих  слов
Перси и не смог. Но все равно решил, что лучше промолчать; вид  у  Перси
был здорово испуганный, и мне не хотелось портить эффект.
   - Я вот о  чем:  люди  не  всегда  понимают,  что  дипломатичность  и
мягкотелость не одно и то же. Мне плевать на всякую дипломатию. Я  скажу
тебе прямо: если ты выполнишь свои угрозы, то нас скорее всего трахнут в
зад и вышвырнут. Но потом мы тебя найдем, даже если придется идти искать
до самой России, мы тебя разыщем, а уж тогда трахнем тебя, и не только в
зад, но и во все твои дырки. Мы будем трахать тебя до тех пор,  пока  ты
не пожалеешь, что не умер. А потом потрем уксусом кровоточащие места. Ты
меня понял?
   Он кивнул. Рука Брута, зарывшаяся в мягкие  щеки  Перси,  делала  его
лицо жутковатым, как у старого Тут-Тута.
   Брут отпустил его и отошел. Я кивнул Харри, тот зашел Перси за  спину
и стал отвязывать и отстегивать.
   - Имей это в виду, Перси, - приговаривал Харри. - Имей это в виду,  и
забудем прошлое.
   Все выглядело довольно устрашающе, и мы, три пугала в синих формах...
Но в то же время я чувствовал какое-то охватывающее  меня  отчаяние.  Ну
помолчит он день, ну неделю, взвешивая за и против,  но  закончится  все
тем, что верх возьмут  две  вещи:  его  вера  в  связи  и  неспособность
признать себя  проигравшим.  Когда  это  произойдет,  он  себя  покажет.
Возможно, мы помогли спасти жизнь Мелли Мурс, привезя к ней Джона,  и  я
бы тут ничего не изменил ("ни  за  весь  чай  Китая",  как  мы  говорили
тогда), но в конце концов нам всетаки придется упасть на ринг, а  рефери
отсчитает "аут". Исключая убийство, мы не знали способа заставить  Перси
соблюдать условия сделки, даже если он будет  далеко  от  нас  и  начнет
получать то, чего желал.
   Я скосил глаза на Брута  и  понял,  что  он  тоже  это  знает.  Я  не
удивился. Брутуса, сына миссис  Ховелл,  не  проведешь.  Он  всегда  был
таким. Он слегка дернул плечом, одним плечом -  поднял  на  сантиметр  и
опустил, но этого было достаточно. "Ну и что? - сказало это движение.  -
Что дальше. Пол? Мы сделали, что должны  были,  и  сделали,  как  могли,
хорошо".
   Да, результаты неплохие.
   Харри расстегнул последнюю застежку. С гримасой  отвращения  и  гнева
Перси сорвал рубашку, и она упала у его ног. Он не смотрел ни на кого из
нас.
   - Верните мне пистолет и дубинку, - сказал он. Я протянул их ему.  Он
положил пистолет в кобуру и засунул дубинку в петлю.
   - Перси, если ты подумаешь об этом...
   - Я как раз собираюсь, - бросил он, проходя мимо меня. - Я  собираюсь
очень хорошо об всем подумать. И начну прямо сейчас. По дороге домой.  А
один  из  вас  отметит  меня  в  конце  смены.  -  Он  подошел  к  двери
смирительной комнаты и обернулся, одарив нас подозрительным взглядом,  в
котором сквозили злость и смущение: ужасное сочетание для наших дурацких
надежд на то, что Перси сохранит тайну. - Если, конечно, вы не  захотите
объяснять, почему я ушел так рано.
   Он вышел из комнаты и зашагал вверх по Зеленой Миле, забыв в волнении
о том, почему этот коридор с зеленым полом такой широкий. Он  уже  делал
такую ошибку раньше, и тогда ему повезло. Но еще раз вряд ли повезет.
   Я вышел вслед за Перси, пытаясь придумать, как его успокоить. Мне  не
хотелось, чтобы он  уходил  с  блока  "Г"  в  таком  состоянии:  потный,
непричесанный, с красным отпечатком моей руки на щеке. Мои ребята  вышли
следом за мной.
   То, что случилось потом, произошло очень быстро: все заняло не больше
минуты, а может, и того меньше. Но я хорошо помню  все  до  сегодняшнего
дня, вероятно, потому что  рассказал  Дженис,  когда  добрался  домой  и
осознал случившееся. То, что произошло позже: встреча утром  с  Кэртисом
Андерсоном,  расследование,  пресс-конференция,  которую  Хэл  Мурс  нам
устроил (он уже вернулся тогда), а потом отдел расследований  в  столице
штата - слегка поблекло в памяти за долгие годы. Но то, что случилось на
Зеленой Миле, я помню отлично.
   Перси шел по правой стороне коридора, опустив | голову, и я бы сказал
больше: ни один обычный заключенный не дотянулся бы  до  него.  Но  Джон
Коффи не был обычным заключенным. Он был великан, и  руки  у  него  тоже
великанские. Я увидел, как эти длинные коричневые руки вытянулись  между
прутьев,   и   крикнул:   "Смотри,   Перси,   смотри!".   Перси    начал
поворачиваться, левая рука потянулась за дубинкой. Но потом  Джон  Коффи
схватил его и прижал к решетке камеры.
   Перси ударился правой стороной лица о прутья, вскрикнул и  повернулся
к Коффи, подняв  дубинку.  Джон  был  уязвим  для  нее,  он  так  сильно
втиснулся  лицом  между  центральными  прутьями,  что,  казалось,  хочет
просунуть всю голову. Конечно же,  это  было  невозможно,  но  выглядело
именно так. Его правая рука нащупала затылок Перси, обвилась вокруг  шеи
и потянула голову к себе. Перси ударил дубинкой между  прутьев  и  попал
Джону в висок. Потекла кровь, но Джон  не  замечал  этого.  Он  прижался
губами ко рту Перси. Я услышал свистящий шум - звук выдоха, словно долго
сдерживаемое дыхание.  Перси  дергался,  как  рыба  на  крючке,  пытаясь
освободиться, но не тут-то было. Рука Джона прижимала его затылок  очень
крепко. Их лица слились, как лица любовников, страстно целующихся  через
решетку.
   Перси закричал - звук был приглушенный,  словно  сквозь  ленту,  -  и
сделал еще одну попытку освободиться. На секунду их губы  разъединились,
и я увидел черный кружащийся поток, перетекающий из Джона Коффи в  Перси
Уэтмора. То, что не попадало  через  искривленный  рот,  заходило  через
ноздри Перси. Потом рука на затылке опять напряглась, и губы Перси снова
прижались к губам Джона Коффи, он был словно приколот к нему.
   Левая рука Перси разжалась. Его драгоценная деревянная дубинка  упала
на зеленый линолеум. Он больше ее не поднял.
   Я пытался рвануться вперед, наверное даже рванулся, но  движения  мои
были слабыми и неуверенными. Я схватился за  пистолет,  но  кобура  была
крепко застегнута, и мне не сразу удалось его  вытащить.  Под  ногами  у
меня словно закачался пол,  точно  так  же,  как  в  спальне  маленького
уютного дома начальника тюрьмы. Я, конечно, в этом не уверен,  но  знаю,
что одна из ламп на потолке взорвалась.  Осколки  стекла  посыпались  на
пол. Харри вскрикнул от удивления.
   Наконец  мне  удалось  сдвинуть  предохранитель  у  моего   пистолета
тридцать восьмого калибра, но прежде чем я выхватил пистолет из  кобуры,
Джон отпустил Перси и отошел назад в свою камеру. Джон  кривился  и  тер
губы, словно попробовал что-то нехорошее.
   - Что он сделал? - закричал Брут. - Что он сделал, Пол?
   - То, что он вытянул из Мелли, теперь внутри Перси.
   Перси стоял, прислонившись спиной к решетке камеры  Делакруа.  Широко
открытые глаза его не видели - два ноля. Я  осторожно  подошел  к  нему,
ожидая, что он начнет кашлять и задыхаться, как тогда Джон, но Перси  не
кашлял. Сначала он просто стоял. Я помахал пальцами перед его лицом:
   - Перси! Перси, ау! Проснись!
   Никакого эффекта. Брут подошел и протянул руки к лицу Перси.
   - Не помогает, - сказал я.
   Не обращая на меня внимания, Брут хлопнул в  ладоши  два  раза  перед
самым носом Перси. И это помогло,  или  так  нам  показалось.  Его  веки
вздрогнули, и  он  стал  ошарашенно  смотреть  по  сторонам  словно  его
стукнули по голове и он пытается вернуться  в  сознание.  Перси  перевел
взгляд с Брута на меня. Все годы позднее я был уверен, что он  не  видел
нас, но тогда решил, что он приходит в сознание.
   Он отошел от решетки, слегка шатаясь. Брут поддержал его.
   - Расслабься, парень, с тобой все нормально?
   Перси не ответил, просто обошел Брута и направился к столу дежурного.
Не  скажу,  что  он  пошатывался,  вовсе  нет,  но  осанка  его   как-то
покривилась. Брут протянул за ним руку. Я эту руку оттолкнул.
   - Оставь его.
   Произнес бы я эти слова, знай, что произойдет потом? Я  задавал  себе
такой вопрос тысячу раз после той осени 1932-го. Но ответа не получил до
сих пор.
   Перси прошел двенадцать или четырнадцать  шагов,  потом  остановился,
опустив голову. Он стоял напротив камеры Буйного Билла  Уортона.  Уортон
все еще выводил носом рулады. Он все проспал. Он проспал и свою  смерть,
теперь я так думаю, и в этом ему повезло гораздо больше, чем  всем,  кто
закончил свои дни здесь. Повезло больше, чем он того заслужил.
   Прежде чем мы поняли, что происходит, Перси поднял пистолет, шагнул к
решетке  камеры  Уортона  и  выпустил  шесть  пуль  в  спящего.   Просто
бам-бам-бам, бам-бам-бам, так быстро, как только смог нажать на курок. В
закрытом помещении звук получился слегка приглушенным, но, когда  наутро
я рассказывал обо всем Дженис, я  едва  слышал  собственный  голос,  так
сильно звенело в ушах.
   Мы все четверо подбежали к нему. Дин первым  -  даже  не  знаю  каким
образом, ведь когда Коффи схватил Перси, Дин  стоял  позади  и  меня,  и
Брута, - но он успел.  Он  схватил  Перси  за  руку,  готовясь  вырывать
пистолет, но оказалось, что не нужно. Перси разжал руку, и пистолет упал
на пол. Глаза его скользили вокруг, как коньки по льду. Потом послышался
низкий свистящий звук и резкий запах аммиака -  отказал  мочевой  пузырь
Перси, а затем треск и более густой запах, когда  заполнялась  и  другая
сторона его брюк. Взгляд его устремился в дальний  конец  коридора.  Эти
глаза, насколько я знаю, больше ничего не  видели  в  реальном  мире.  В
начале своего повествования я упомянул о том, что Перси был уже в  Бриар
Ридже, когда спустя два  месяца  после  всех  этих  событий  Брут  нашел
разноцветные щепочки от катушки Мистера Джинглза, и я не лгал. Он так  и
не получил кабинета с вентилятором в  углу,  никогда  не  издевался  над
сумасшедшими пациентами. Но думаю, что ему  досталась  по  крайней  мере
отдельная комната.
   В конце концов, ведь  у  него  были  связи.  Уортон  лежал  на  боку,
прислонившись спиной к стене камеры. Было плохо видно, много крови,  она
впитывалась в простыню и капала на бетон,  но  следователь  сказал,  что
Перси стрелял отлично. Вспомнив, как Дин рассказывал, что Перси бросил в
мышь дубинку и лишь чуть-чуть промахнулся, я не удивился.  На  этот  раз
расстояние было меньше, а цель - неподвижна. Одна пуля  угодила  в  пах,
одна - в живот, одна - в грудь и три - в голову.
   Брут кашлял и отмахивался от пистолетного дыма. Я тоже кашлял, но  не
замечал этого.
   - Конец строки, - резюмировал Брут. Голос его  был  спокойным,  но  в
глазах безошибочно читалась растерянность.
   Я посмотрел вдоль коридора и увидел, что Джон  Коффи  сидит  на  краю
своей койки. Руки снова сложены между колен, но голова  поднята,  и  вид
совсем не больной. Он слегка кивнул мне, и, к своему  удивлению,  как  в
тот день, когда я протянул ему руку, я кивнул в ответ.
   - Что же нам делать? - причитал Харри. - О Боже, что мы будем делать?
- А ничего мы не можем, - произнес Брут все тем же спокойным голосом.
   - Нас повесят, правда, Пол?
   Мой мозг начал соображать очень быстро. Я посмотрел на Харри и  Дина,
глядевших на меня, словно  перепуганные  дети.  Я  посмотрел  на  Перси,
стоявшего, опустив руки и открыв рот. Потом - на  своего  старого  друга
Брутуса Ховелла.
   - С нами все будет в порядке.
   Перси наконец начал кашлять. Он согнулся вдвое, уперев руки в колени,
его почти тошнило. Лицо стало наливаться  кровью.  Я  открыл  было  рот,
чтобы приказать остальным отойти, но ничего сказать не успел.  Он  издал
звук, напоминающий нечто среднее между отрыжкой и кваканьем, и  выпустил
изо рта облачко чего-то черного и струящегося. Оно  было  вначале  таким
густым, что на секунду голова  Перси  скрылась  в  нем.  Харри  произнес
"Господи, помилуй", слабым и влажным голосом. Потом облачко  побелело  и
стало похожим на свежевыпавший снег, мерцающий  под  январским  солнцем.
Через секунду все исчезло. Перси медленно выпрямился  и  опять  невидяще
уставился в дальнюю точку Зеленой Мили.
   - Мы ничего не видели, - сказал Брут, - так, Пол?
   - Да. Я не видел, и ты тоже. А ты Харри?
   - Нет, - ответил тот.
   - Дин?
   - Видел что? - Дин снял очки и стал протирать. Я думал, он выронит их
из трясущихся рук, но он удержал.
   - Видел что - это хорошо. Это то, что надо. А теперь слушайте, парни,
своего вожатого и сделайте правильно с первого раза, потому что  времени
мало. История проста. Давайте не усложнять ее.

Глава 3

   Обо всем этом я рассказал Джен утром, часов в одиннадцать, я чуть  не
написал "на следующий день", но день-то был тот же самый. Без  сомнений,
это был самый длинный день в моей жизни. И я  довольно  подробно  о  нем
рассказал, закончив тем, что Вильям Уортон завершил свою жизнь, лежа  на
койке, простреленный в нескольких местах пулями из пистолета Перси.
   Однако это не совсем так. На самом  деле  последнее,  что  я  описал,
черные мушки, вылетевшие из Перси, или не мушки, не знаю, что это  было.
Об этом трудно рассказывать, даже своей жене, но я рассказал.
   И пока я говорил, она принесла мне черного кофе - по полчашки, потому
что  руки  у  меня  дрожали  так  сильно,  что  целую  я  бы  непременно
расплескал. Когда я закончил рассказ, руки уже дрожали меньше  и  я  мог
даже чего-нибудь съесть - яичницу или суп.
   - Нас спасло только то, что практически не пришлось врать.
   - Да, просто кое о чем не сказали, - произнесла она и кивнула. - Так,
мелочи вроде того, как вы вывезли приговоренного убийцу из  тюрьмы,  как
он вылечил  умирающую  женщину  и  как  потом  довел  Перси  Уэтмора  до
сумасшествия чем? -  тем,  что  выплюнул  чистую  опухоль  мозга  ему  в
горло...
   - Я не знаю, Джен. Только знаю, что если ты станешь продолжать в  том
же духе, то либо будешь доедать этот суп сама, либо выльешь его собаке.
   - Извини. Но я ведь права, так?
   - Да, - сказал я. - Но только наш поход нельзя назвать ни побегом, ни
увольнением, скорее это "командировка". Но даже Перси не сможет об  этом
рассказать, если он вообще когда-нибудь придет в себя.
   - Если придет в себя... - эхом  отозвалась  она.  -  Насколько  такое
возможно?
   Я покачал головой, показывая, что не имею понятия. Но  я  представлял
себе: я был почти уверен, что он не придет в себя  ни  в  1932-м,  ни  в
1942-м, ни в 1952-м. В этом я оказался прав. Перси  Уэтмор  оставался  в
Бриар Ридже, пока тот не сгорел до  тла  в  1944-м.  Семнадцать  человек
погибло в пожаре, но Перси среди них не было. Такого  же  молчаливого  и
отрешенного (я выучил  слово,  которым  определяется  это  состояние,  -
ступор, кататония), его вывел один из охранников задолго  до  того,  как
огонь дошел до его крыла. Перси перевели в  другое  место,  я  не  помню
названия, да, наверное, это  и  не  важно,  и  он  умер  там  в  1965-м.
Насколько я знаю, последними словами, которые  он  вообще  произносил  в
жизни, были те, когда он сказал  нам,  что  мы  можем  отметить  его  на
выходе... Если не хотим объяснять,  почему  он  ушел  так  рано.  Ирония
оказалась в том, что нам почти ничего объяснять и не пришлось.
   Перси сошел с ума и застрелил Вильяма Уортона. Это мы  и  сказали,  и
каждое слово было правдой. Когда Андерсон спросил Брута,  как  вел  себя
Перси перед выстрелами, Брут ответил  одним  словом:  "Тихо",  и  тут  я
пережил ужасный момент, потому что испугался,  что  рассмеюсь.  Ибо  это
тоже правда: Перси вел себя тихо, поскольку большую часть смены его  рот
был заклеен клейкой лентой и он мог только мычать.
   Кэртис продержал Перси до восьми утра, Перси молчал,  как  индеец  из
табачной лавки, но вид у него был жуткий.  К  тому  времени  пришел  Хэл
Мурс, суровый, уже знающий обо всем и готовый вновь приступить к работе.
Кэртис Андерсон тут же сдал ему дела с таким облегчением, что мы все это
почувствовали. Испуганный, взвинченный  человек  исчез,  это  был  снова
начальник Мурс, он решительно подошел к Перси, взял его за плечи  своими
крупными руками и сильно встряхнул.
   - Сынок! - закричал он в бессмысленное лицо Перси  -  лицо,  начавшее
уже размягчаться, как воск. - Сынок! Ты меня слышишь?  Скажи  мне,  если
слышишь! Я хочу знать, что здесь произошло!
   Конечно же, Перси ничего не  сказал.  Андерсон  хотел  разделаться  с
Перси: обсудить, как лучше уладить это дело, имевшее  явно  политическую
окраску, но Мурс отложил разговор с ним на время и потащил меня на Милю.
Коффи лежал на койке, отвернувшись лицом к стене,  ноги  болтались,  как
всегда, до земли. Казалось, что он спит, и,  наверное,  правда,  спал...
Хотя он не всегда был таким, как казался, мы потом это узнали.
   - То, что произошло у меня дома, как-то связано с тем, что  случилось
здесь, когда вы вернулись? - спросил Мурс очень тихо. - Я  прикрою  вас,
как смогу, даже если это будет стоить мне работы, но я должен знать.
   Я покачал головой. Когда я говорил, то тоже понижал  голос.  В  блоке
сновало больше десятка следователей. Один из них фотографировал  Уортона
в камере. Кэртис Андерсон повернулся в ту сторону, и на время нас  видел
только Брут.
   - Нет, сэр. Мы доставили Джона  обратно  в  камеру,  потом  выпустили
Перси из смирительной комнаты, куда затащили его в целях безопасности. Я
думал, он станет кипятиться, но он был спокоен. Только попросил  вернуть
пистолет и дубинку. Больше ничего не сказал, просто вышел в  коридор.  А
потом, когда дошел до камеры Уортона, достал пистолет и давай стрелять.
   - Как считаешь, может, он из-за смирительной комнаты тронулся?
   - Нет, сэр.
   - Вы надевали на него смирительную рубашку?
   - Нет, сэр. Не было нужды.
   - Он вел себя смирно? Не сопротивлялся?
   - Нет, не сопротивлялся.
   - Даже когда  понял,  что  вы  хотите  запереть  его  в  смирительной
комнате? - Именно так. - Я хотел было слегка приукрасить, добавить  пару
слов о Перси, но поборол себя. Чем проще, тем лучше, я это  знал.  -  Не
было шума. Он просто отошел в угол и сидел там.
   - И ничего не говорил об Уортоне?
   - Нет, сэр.
   - И о Коффи тоже?
   Я покачал головой.
   - Перси имел что-то против Уортона? Может, он за что-то рассчитался?
   - Вполне возможно, - сказал  я  еще  тише.  -  Перси  очень  небрежно
относился к тому, где можно ходить. Однажды Уортон  дотянулся  до  него,
прижал к решетке и слегка пощупал. - Я помедлил.  -  Ну,  позволил  себе
коечто, можно так сказать.
   - И больше ничего? Только "слегка его пощупал" и все?
   - Да, но Перси это очень возмутило, к тому же  Уортон  сказал  что-то
вроде того, что с удовольствием трахнул бы скорее Перси, чем его сестру.
   - У-гу.  -  Мурс  все  время  смотрел  на  Джона  Коффи,  словно  ему
требовалось  постоянное  подтверждение  реальности  существования  этого
человека. - Это не объясняет случившегося с ним,  но  многое  говорит  о
том, почему он стрелял именно в Уортона, а не в Коффи или в  кого-нибудь
из твоих людей. А твои парни, Пол, они все скажут одно и то же?
   - Да, сэр, - ответил я тогда ему. - И  они  расскажут,  -  пояснил  я
Джен, начиная есть суп, поданный на стол. - Я об этом позабочусь.
   - Ты солгал, - сказала она. - Ты солгал Хэлу.
   Вот такие они все жены. Всегда  ищут  дырочки,  проеденные  молью,  в
лучшем костюме и, как правило, находят.
   - Давай посмотрим с другой стороны. Я не сказал ему ничего такого,  с
чем мы оба не смогли бы жить дальше. Хэл, я думаю, чист. Его там даже не
было, в конце концов. Он сидел дома и ухаживал за женой, пока Кэртис  не
позвонил ему.
   - Он не сообщил, как Мелинда?
   - Было не до этого, но мы  потом  поговорили  еще,  когда  уезжали  с
Брутом. Мелли многого  не  помнит,  но  чувствует  себя  хорошо.  Ходит.
Говорит о клумбах, о цветнике, который разобьет на следующий год.
   Какое-то время моя жена сидела и наблюдала, как я ем. Потом спросила:
- А Хэл знает, что это чудо? Он понимает?
   - Да, мы все понимаем, все, кто там находился.
   - Отчасти я жалею, что не была там, - сказала она,  -  но  в  глубине
души все-таки рада этому. Если бы я увидела, как с глаз  Савла  отпадают
корки по дороге в Дамаск, то, наверное, умерла бы от разрыва сердца.
   - Не-е. - Я наклонил тарелку, чтобы зачерпнуть последнюю ложку, может
быть, сварила ему супчик. Вот такой, очень вкусный.
   - Хорошо. - Но она думала совсем не о супе и не о превращениях  Савла
по дороге в Дамаск. Она смотрела на горы за окном, опершись  подбородком
на руки, а глаза ее подернулись дымкой,  как  горы  летним  утром  перед
знойным днем.  Таким  летним  утром,  как  тогда,  когда  нашли  девочек
Деттерик, подумал я  безо  всякой  причины.  Интересно,  почему  они  не
кричали? Убийца ударил их, кровь была и на веранде, и на ступеньках. Так
почему же они не кричали?
   - Ты считаешь, это Джон Коффи на самом деле убил Уортона? -  спросила
Дженис, отвернувшись наконец от окна. - Это  не  несчастный  случай,  не
совпадение, ты думаешь, он использовал Перси Уэтмора как  оружие  против
Уортона.
   - Да.
   - Почему?
   - Я не знаю.
   - Расскажи мне, пожалуйста, еще раз,  что  произошло,  когда  ты  вел
Коффи по Миле. Только это.
   И я рассказал.  Я  повторил,  что  худая  рука,  просунувшаяся  между
прутьев решетки и схватившая Джона за бицепс,  была  похожа  на  змею  -
водяную мокасиновую змею, мы их так боялись в детстве, когда  плавали  в
реке, - и как Коффи сказал, что Уортон плохой человек. Почти прошептал.
   - А Уортон ответил?.. - Опять моя жена глядела в окно, но  все  равно
слушала.
   - Уортон сказал: "Правда, ниггер, хуже не бывает".
   - И это все?
   - Да. У меня тогда появилось чувство:  что-то  должно  случиться,  но
ничего не произошло. Брут отодрал руку Уортона от  Джона  и  посоветовал
ложиться, что Уортон и сделал. Но сначала болтал что-то о том,  что  для
негров должен быть свой электрический стул, и это все. Мы пошли по своим
делам.
   - Джон Коффи назвал его плохим человеком.
   - Да. Однажды он сказал то же самое  и  про  Перси.  А  может,  и  не
однажды. Я точно не помню, но знаю, что такое было.
   - Но ведь Уортон лично Джону Коффи ничего не сделал,  верно?  Как  он
сделал, скажем, Перси.
   - Да. Их камеры расположены так: Уортона - около  стола  дежурного  с
одной стороны, а Джона - гораздо дальше  и  по  другой  стороне.  Они  и
видетьто толком друг друга не могли.
   - Расскажи мне еще раз, как выглядел Коффи, когда Уортон схватил его.
- Дженис, это не приведет нас ни к чему.
   - Может, и нет, а  может,  и  приведет.  Расскажи  еще  раз,  как  он
выглядел.
   Я вздохнул.
   - Думаю, можно сказать, что он был потрясен. Он ахнул. Как ты ахаешь,
когда сидишь на пляже, а я подкрадусь и брызну тебе  на  спину  холодной
водой. Или как будто ему дали пощечину.
   - Конечно, - согласилась она. - Схватить так неожиданно, это способно
напугать.
   - Да, - сказал я. А потом: - Нет.
   - Так что, да или нет?
   - Нет. Не то чтобы потрясение... Так было, когда он  хотел,  чтобы  я
вошел в его камеру и он смог бы вылечить мою инфекцию. Или когда  желал,
чтобы я передал ему мышь.  Он  удивился,  но  не  потому,  что  до  него
дотронулись... Не совсем так... О Боже, Джен, я не знаю.
   - Ладно,  оставим  это,  -  согласилась  она.  -  Я  просто  не  могу
представить,  почему  он  это  сделал.  Он  ведь  по  натуре  совсем  не
агрессивен. Отсюда следует  другой  вопрос,  Пол:  как  ты  сможешь  его
казнить, если прав насчет  девочек?  Как  ты  сможешь  посадить  его  на
электрический стул, если кто-то другой... Я дернулся  на  стуле.  Ударил
локтем по тарелке и сбросил ее на пол, она разбилась. Мне вдруг пришла в
голову мысль. В тот  момент  во  мне  заговорила  скорее  интуиция,  чем
логика.
   - Пол? - встревоженно спросила Дженис. - Что с тобой?
   - Я не знаю, - ответил я. -  Я  ничего  точно  не  знаю,  но  я  хочу
попытаться узнать.

Глава 4

   За стрельбой последовало цирковое представление на  трех  аренах:  на
первой - губернатор, тюрьма - на второй  и  бедный,  больной  на  голову
Перси на третьей. А ведущий представления? Этим  занимались  по  очереди
различные джентльмены от прессы. Тогда они были еще не такие зануды, как
сейчас, но даже тогда, во времена до Джералда и  Майка  Уолласа  и  всех
остальных, они могли скакать очень резво, если в зубах был зажат  кусок.
Так и на этот раз, и пока шло шоу, все оставалось нормально.
   Но даже самый лучший цирк,  с  самыми  устрашающими  уродами,  самыми
смешными клоунами и самыми дикими зверями однажды  покидает  город.  Наш
цирк уехал после  заседания  Совета  по  расследованию  -  звучит  очень
значительно и пугающе, а на самом деле все  выглядело  прозаически.  При
иных обстоятельствах  губернатор  обязательно  потребовал  бы  на  блюде
чью-нибудь голову, но на сей раз было не так. Его племянник  со  стороны
жены - кровный родственник его жены - сошел с ума и убил человека.  Убил
преступника, да, и слава Богу - но все равно Перси убил человека,  мирно
спящего в своей камере. А если добавить еще  тот  факт,  что  означенный
молодой человек остается безумным, как мартовский заяц, то можно понять,
почему губернатору так хотелось замять дело, и как можно скорее.
   Наше  путешествие  к  дому  начальника  Мурса  на   грузовике   Харри
Тервиллиджера так и не выплыло  наружу.  О  том,  что  на  Перси  надели
смирительную рубашку и заперли в смирительной  комнате,  тоже  никто  не
узнал. Как и о том, что Вильям Уортон был  напичкан  наркотиками,  когда
Перси его застрелил. Да и не могли узнать.  Зачем?  У  властей  не  было
оснований подозревать в организме Уортона что-то, кроме полудюжины пуль.
Следователь их удалил, гробовщик положил тело в сосновый ящик; вот таков
был конец человека с татуировкой "Крошка Билли" на левом предплечье. Как
говорится, туда ему и дорога.
   И все равно слухи гудели еще почти две недели. За это время я  молчал
как рыба, и, конечно, не мог  взять  выходной,  чтобы  проверить  мысль,
осенившую меня за кухонным столом наутро  после  происшествия.  Я  точно
знал, что цирк уже уехал, когда пришел  на  работу  в  середине  ноября,
по-моему, двенадцатого, но я не очень уверен. В этот  день  я  нашел  на
своем столе листок бумаги, которого так боялся: приказ о дне казни Джона
Коффи. Вместо Хэла Мурса его подписал Кэртис Андерсон, но в любом случае
приказ имел юридическую силу и, конечно же, побывал у Хэла,  прежде  чем
попал  ко  мне.  Я  представил  себе  Хэла,   сидящего   за   столом   в
административном корпусе, с этим листком бумаги  в  руке.  Наверное,  он
думал о своей жене,  которая  для  врачей  больницы  в  Индианоле  стала
воплощением чуда, сотворенного за девять дней. У нее был свой  приказ  о
казни, врученный врачами, но Джон Коффи его порвал. А теперь вот  пришла
очередь самого Джона Коффи пройти Зеленую Милю, и  кто  из  нас  мог  бы
помешать? Кто из нас остановил бы это?
   День казни в приказе был назначен на двадцатое ноября. Через три  дня
после получения - кажется пятнадцатого, - я попросил Дженис позвонить  и
сказать, что я болен. После  чашки  кофе  я  поехал  на  север  в  своем
трясущемся, но  вполне  надежном  "форде".  Дженис  поцеловала  меня  на
дорожку и пожелала удачи. Я поблагодарил, но не представлял,  что  можно
считать удачей: если найду то, что ищу, или, наоборот, не  найду.  Но  я
точно знал, что петь в дороге мне не захочется. Не тот день.
   К трем часам дня я  уже  поднялся  высоко  в  горы.  До  здания  суда
графства Пурдом я добрался перед самым концом рабочего  дня,  просмотрел
записи, а потом мне нанес  визит  шериф,  которому  клерк  сообщил,  что
какой-то незнакомец  копается  в  местных  бумажных  могильниках.  Шериф
Кэтлит хотел знать, чем я занимаюсь. Я ему рассказал. Кэтлит обдумал мои
слова, а потом сообщил кое-что интересное. Он предупредил, что будет все
отрицать, если я обмолвлюсь кому-нибудь хоть словом. Выводы делать  было
рано, но это уже кое-что. Я не сомневался. Я думал об  этом  всю  дорогу
домой и потом ночью, не в силах уснуть.
   На следующий день я встал еще до восхода солнца и поехал  в  графство
Траппингус. Я обошел Хомера Крибуса и вместо  него  встретился  с  Робом
Макджи. Тот не желал меня слушать. Сознательно не хотел слушать. В  один
прекрасный момент я был почти уверен, что он даст мне в морду, только бы
не слушать, но в конце согласился поехать и задать Клаусу Деттерику пару
воп росов. В основном, думаю, чтобы я не поехал туда сам.
   - Ему всего тридцать девять,  но  он  выглядит  сейчас,  как  старик,
сказал Макджи,  -  и  совсем  не  нужно,  чтобы  хитрому  дрый  тюремный
охранник,  вообразивший  себя  детективом,  тревожил  его,  когда   горе
понемногу стало забываться. Вы останетесь в городе. Я не хочу, чтобы  вы
приближались к ферме Деттериков даже на выстрел, но мне нужно найти  вас
после разговора с Клаусом. Если вам станет не по  себе,  возьмите  внизу
кусок пирога на обед. Это вас успокоит. - Я потом съел два куска, и  это
вправду было тяжело. Когда Макджи вернулся в закусочную и сел у прилавка
рядом со мной, я попытался что-то прочесть на его лице и не смог.  -  Ну
что? - спросил я.
   - Пойдемте ко мне домой, поговорим там, - сказал он. - Здесь, на  мой
вкус, слишком много народу.
   Мы поговорили на веранде дома Макджи. Обоим было зябко и неуютно,  но
миссис Макджи не разрешила курить в доме. Она  была  передовая  женщина.
Макджи говорил немного. Он делал это с таким видом, словно ему совсем не
нравится то, что слетает с его губ.
   - Это ничего не доказывает, правда? - спросил он, заканчивая рассказ.
Тон его был воинственный, и он то и дело агрессивно указывал сигаретой в
мою сторону, но лицо его выглядело нездоровым. Мы оба знали, что видим и
слышим в суде не всю правду. Я подумал, что это единственный раз,  когда
помощнику шерифа Макджи было жаль, что он не такой тупой, как его босс.
   - Я знаю, - сказал я.
   - А если вы считаете, что можно созвать повторное  слушание  лишь  на
основании одного этого, то подумайте еще раз, сеньор. Джон Коффи - негр,
а в графстве Трапингус  очень  щепетильны  насчет  повторных  судов  над
неграми.
   - Это мне тоже известно.
   - И что вы собираетесь делать?
   Я погасил свою сигарету о перила веранды и выбросил на  улицу.  Потом
встал. Мне предстояла долгая холодная  дорога  домой,  и  чем  скорее  я
выеду, тем быстрее доберусь.
   - Хотел бы я это знать, помощник Макджи, - вздохнул  я,  -  но  я  не
знаю. Единственное, в чем я уверен, это то, что второй кусок пирога съел
зря.
   - Я скажу тебе кое-что, раз ты такой  умный,  -  сказал  он  все  еще
пустым агрессивным тоном. - Мне кажется, что  не  стоит  открывать  ящик
Пандоры.
   - Не я его открыл, - ответил я и поехал домой. Я приехал поздно,  уже
за полночь, но жена ждала меня. Я так и думал, что она будет  ждать,  но
мне все равно было очень приятно ее видеть и чувствовать ее руки  вокруг
моей шеи и ее упругое тело рядом.
   - Привет, странник, -  сказала  она,  а  потом  прикоснулась  ко  мне
пониже. - С этим парнем все в порядке? Он, как всегда, здоров и весел.
   - Да, мэм, - Я поднял ее на руки, а  потом  отнес  в  спальню,  и  мы
занимались любовью, сладкой, как мед, и, когда я дошел до высшей  точки,
до этого чувства величайшего наслаждения, когда отдаешь и  получаешь,  я
подумал о нескончаемых слезах Джона Коффи. И о Мелинде Мурс, говорившей:
"Мне снилось, что ты блуждаешь в темноте, как и я".
   Все еще лежа в объятиях жены,  в  сплетении  рук  и  бедер,  я  вдруг
заплакал.
   - Пол, - воскликнула она потрясенно и испуганно. По-моему, она видела
меня в слезах не больше шести раз за всю нашу долгую семейную  жизнь.  Я
никогда не был в обычных обстоятельствах слезливым. - Пол, что с тобой?
   - Я знаю все, - ответил я  сквозь  слезы.  -  Я  знаю,  черт  возьми,
слишком много, если сказать по правде. Я собираюсь казнить  Джона  Коффи
меньше чем через неделю, но девочек Деттерик убил Вильям Уортон. Это был
Буйный Билл.

Глава 5

   На следующий день та же группа охраны, что завтракала у меня в  кухне
после ужасной казни Делакруа, собралась там опять.  Но  на  этот  раз  в
военном совете принимал участие и пятый: моя жена. Именно  Джен  убедила
меня рассказать все остальным, я сначала не хотел. "Ну неужели не хватит
того, спросил я ее, - что знаем мы?"
   - Ты плохо соображаешь, - ответила она. - Наверное  потому,  что  все
еще  расстроен.  Им  уже  известно  самое  главное:  что  Джон  взят  за
преступление, которого не совершал. Возможно, теперь им станет легче.
   Я не был так уверен, но прислушался к  ее  мнению.  Я  ожидал  взрыва
эмоций, после того как рассказал все Вручу"  Дину  и  Харри  (я  не  мог
доказать, но я знал), однако  сначала  ответом  было  только  задумчивое
молчание. Потом, взяв еще  одно  испеченное  Дженис  печенье  и  начиная
намазывать его толстенным слоем масла, Дин сказал:
   - Ты думаешь, Джон видел его? Видел, как  Уортон  бросил  девочек,  а
может даже, как насиловал их?
   - Думаю, что если бы он видел, то попытался бы помешать. А Уортона он
мог видеть, когда тот убегал, думаю, так оно и  было.  Но  даже  если  и
видел, то потом забыл об этом.
   - Конечно, - сказал Дин. - Он особенный, но не очень сообразительный.
Он понял, что это был Уортон, когда тот протянул руку сквозь  решетку  и
дотронулся до него.
   Брут закивал:
   - Поэтому у Джона и был такой удивленный вид, и такой... Потрясенный.
Помните, как он вытаращил глаза?
   Я кивнул.
   - Он использовал Перси как оружие против Уортона, так сказала Дженис,
и я об этом долго думал. Почему Джону Коффи понадобилось убивать Буйного
Билла? Перси, может быть, ведь Перси раздавил мышонка Делакруа прямо  на
его глазах, Перси сжег Делакруа заживо, и Джон об этом знал,  но  причем
тут Уортон? Уортон так или иначе насолил нам всем, но, насколько я знаю,
он совсем не трогал Джона, они и парой слов не обменялись за  все  время
на Миле, да и те были сказаны вчера вечером. Тогда почему же? Он был  из
графства Пурдом, а белый мальчик оттуда вообще не видит негра, разве что
тот сам забредет. Так почему все-таки? Что он обнаружил или почувствовал
такого ужасного, когда Уортон дотронулся до него, что  сохранил  в  себе
яд, вытянутый из тела Мелли?
   - И чуть сам себя не убил, - добавил Брут.
   - Процентов на  восемьдесят.  Единственное,  что  приходит  в  голову
близняшки Деттерик, только этот ужас может  объяснить  его  поступок.  Я
говорил себе, что идея безумна, может, это просто  совпадение.  А  потом
вспомнил, что  Кэртис  Андерсон  написал  в  первой  записке  о  Вильяме
Уортоне:
   Уортон - безрассудный и бешеный, он наследил и накуролесил  по  всему
штату, прежде чем попался за убийство. "Накуролесил по всему  штату".  Я
запомнил. Потом то, как он пытался задушить Дина, когда пришел. Тогда  я
подумал...
   - О собаке, - подсказал Дин. Он потирал шею в том месте,  где  Уортон
накинул цепь. Я не уверен, что он делал это  осознанно.  -  О  том,  как
собаке свернули шею.
   - Во всяком случае я поехал  в  графство  Пурдом  проверить  дела  на
Уортона - у нас ведь были лишь материалы об убийствах, приведших его  на
Зеленую Милю. Иными словами - о конце карьеры. А мне нужно было знать ее
начало.
   - Много проблем? - спросил Брут.
   - О да. Вандализм, мелкое воровство, поджоги стогов сена, даже  кража
взрывчатки. Они с дружком сперли пакет динамита  и  взорвали  на  берегу
ручья. Уортон начал рано, лет в десять, но того, что я искал,  не  было.
Потом приперся шериф узнать, кто я такой и что делаю, и тут мне повезло.
Я наврал ему, сообщив, что при обыске в камере Уортона в  матрасе  нашли
пачку фотографий маленьких девочек без одежды. Я сказал,  что  хотел  бы
узнать, не числится ли  за  Уортоном  в  прошлом  педерастии,  поскольку
слышал, что в Теннесси была пара нераскрытых дел. Я ничего не упоминал о
близнецах Деттерик. И у него, думаю, этой мысли тоже не мелькнуло.
   - Конечно нет, - сказал Харри, - Откуда? Дело закрыто, и все.
   - Я сказал, что, наверное, не стоит развивать эту версию, потому  что
в деле Уортона ничего нет. Вернее, там очень много всего, но не то,  что
нужно. И тогда шериф, его  имя  Кэтлит,  рассмеялся  и  ответил,  что  в
судебных делах отражено не все, что успел натворить такой  подарок,  как
Билл Уортон. Но какая, дескать, теперь разница, ведь он мертв?
   - Я ответил, что хочу просто удовлетворить свое  любопытство,  вот  и
все, и это его успокоило. Он провел меня к себе в кабинет,  усадил,  дал
чашечку кофе с пончиком и рассказал, что почти полтора года назад, когда
Уортону едва исполнилось восемнадцать, один человек  из  западной  части
штата поймал его в сарае со своей дочерью. Это  не  было  изнасилование,
нет, мужчина описал  это  Кэтлиту  как  "всего  лишь  грязным  пальцем".
Извини, дорогая.
   - Ничего, - сказала Дженис. Но она побледнела.
   - Сколько лет было девочке? - спросил Брут.
   - Девять.
   Он вздрогнул.
   - Этот мужчина сам бы проучил Уортона, будь у него братья или кузены,
кто мог бы помочь, но у него их не было. Поэтому он пришел к Кэтлиту, но
объяснил, что желает лишь предупредить Уортона. Никому не хочется, чтобы
такие мерзкие штуки обсуждались публично,  если  этого  можно  избежать.
Однако шериф уже имел дело с выходками Уортона - он упек его в спецшколу
месяцев на восемь, когда тому было еще пятнадцать. И  он  решил,  что  с
него хватит. Шериф взял трех помощников и приехал к  дому  Уортона.  Они
отодвинули в сторону миссис Уортон, когда та стала плакать и  причитать,
а потом предупредили мистера Вильяма, Крошку Билли Уортона, о  том,  что
случается  с  прыщавыми  юнцами,  которые  тащат  на  сеновал  маленьких
девочек, еще даже и не слышавших о  месячных.  "Мы  хорошо  предупредили
этого  ублюдка,  -  объяснил  мне  Кэтлит.  -  Предупреждали,  пока   не
расквасили ему лицо, вывихнули плечо и чуть не сломали задницу".
   Помимо воли Брут рассмеялся.
   - Это похоже на графство Пурдом. Очень похоже.
   - А через три  месяца,  верьте  или  нет,  Уортон  очухался  и  начал
развлекаться опять, и это кончилось вооруженным грабежом, - сказал я.  -
И убийствами, за что и попал к нам.
   - То есть он уже однажды был замешан в деле  с  малолетней  девочкой.
-Харри снял очки, подышал на них, протер. -  Очень  малолетней.  А  что,
если это система?
   - Такие вещи обычно не делают один раз, -  сказала  моя  жена  и  так
крепко сжала губы, что они почти исчезли.
   Потом я рассказал им о поездке в графство Трапингус. С Робом Макджи я
вел себя гораздо откровеннее: у меня не было выбора. До сего  дня  я  не
представляю, что там рассказал Макджи  мистеру  Деттерику,  но  человек,
присевший рядом со мной в закусочной, казалось, постарел лет на семь.
   В середине  мая,  примерно  за  месяц  до  вооруженного  нападения  и
убийств, которыми и завершилась  недолгая  карьера  Уортона-преступника,
Клаус Деттерик красил свой сарай (и, естественно, будку Баузера рядом  с
ним). Он не хотел, чтобы его сын карабкался по высоким лесам, да к  тому
же мальчик ходил в школу, поэтому он нанял  парня.  Нормального  доброго
парня. Очень тихого. Он работал три дня. Нет,  этот  парень  в  доме  не
спал. Деттерик был не настолько глуп, чтобы  поверить,  будто  добрый  и
тихий означает надежный, особенно  в  те  дни,  когда  на  дорогах  было
столько  проезжих.  Человек,  у  которого  есть   семья,   должен   быть
осторожным. Но этот парень не нуждался в жилье, он сказал Деттерику, что
снимает комнату в городе, у Ив Прайс. В Тефтоне жила женщина по имени Ив
Прайс, я она действительно сдавала комнаты, но в том мае у нее  не  было
постояльца, подходившего под описание нанятого Деттериком  работника,  -
так, обычные ребята в костюмах в клеточку  и  шляпах,  иными  словами  -
коммивояжеры. Макджи смог мне об этом рассказать, потому  что  проверил,
заехав к миссис Прайс по дороге с фермы - и был расстроен.
   - Даже если так, - добавил он, - нет закона против тех,  кто  спит  в
лесу, мистер Эджкум. Я и сам пару раз так ночевал.
   Нанятый работник не спал в доме Деттериков, но дважды обедал вместе с
ними. Он познакомился с Хови. Он познакомился  с  девочками  -  Корой  и
Кейт. Он мог услышать их болтовню, что-нибудь о том,  как  они  ждут  не
дождутся  лета,  потому  что,  если  они  себя  хорошо  ведут  и  погода
позволяет, мама иногда разрешает им спать на веранде  и  они  воображают
себя женами первых поселенцев, пересекающих Великие равнины в фургонах.
   Я представил, как он сидит за столом, уплетая  жареного  цыпленка  со
ржаным хлебом, только что испеченным  миссис  Деттерик,  слушает,  пряча
свои волчьи глаза, кивая, улыбаясь и все запоминая.
   - Это не похоже на того буйного малого,  о  котором  ты  рассказывал,
когда он первый раз появился на Миле,  Пол,  -  с  сомнением  произнесла
Дженис, - совсем не похоже.
   - Вы не видели его в больнице  в  Индианоле,  мэм,  -  сказал  Харри.
-Просто стоял, открыв рот, а его голый зад торчал из пижамных штанов. Он
дал нам себя одеть. Мы подумали, что он или  под  действием  наркотиков,
или просто идиот. Правда, Дин?
   Дин кивнул.
   - В тот день, когда он закончил красить сарай и ушел, человек в маске
из платка ограбил офис "Хамфри фрахт" в Джарвисе,  -  сообщил  я  им.  -
Забрал семьдесят долларов. Он прихватил даже серебряный доллар,  который
агент по перевозкам  хранил  на  счастье.  Этот  доллар  нашли  потом  у
Уортона, а Джарвис всего в пятидесяти километрах от Тефтона.
   - Так что этот  воришка...  Этот  буйный  малый...  Ты  считаешь,  он
останавливался на три  дня,  чтобы  помочь  Клаусу  Деттерику  покрасить
сарай, сказала жена, - обедал вместе с ними и говорил  "передайте  бобы,
пожалуйста", как все люди.
   -  Самое  страшное  в  таких,  как  он,  -  их  непредсказуемость,  -
проговорил Брут. - Он мог планировать убить  Деттериков  и  ограбить  их
дом, а потом изменил планы, потому что облако не вовремя закрыло  солнце
или еще чтонибудь. Может, он хотел слегка поостыть. Но скорее всего,  он
положил уже глаз на этих девочек и собирался вернуться. Как ты считаешь.
Пол?
   Я кивнул. Конечно, я так думал.
   - А еще - имя, которым он назвался Деттерику.
   - Какое имя? - спросила Джен.
   - Уил Бонни.
   - Бонни? Я не...
   - Это настоящее имя Крошки Билли.
   - О Боже. - Глаза Дженш расширились. - Так теперь ты можешь  вытащить
Джона Коффи! Слава Богу! Все, что нужно сделать, - это показать  мистеру
Деттерик  фото  Вильяма  Уортона...  Его  рожа  должна...  Мы  с  Брутом
обменялись виноватыми взглядами. Дин смотрел  с  некоторой  надеждой,  а
Харри уставился на свои руки, вдруг страшно заинтересовавшись ногтями.
   - Что с вами? - воскликнула Дженис. - Почему вы  так  друг  на  друга
смотрите? Ведь, естественно, этот человек, Макджи, должен...
   - Роб Макджи показался мне хорошим парнем,  и  думаю,  он  не  слабый
юрист, - сказал я, - но его мнение не имеет веса в  графстве  Трапингус.
Власть там принадлежит шерифу Крибусу, а он назначит повторное  слушание
дела Деттерика на основании всего, что я узнал, только в тот день, когда
рак на горе свистнет.
   - Но... Если Уортон находился там... Если Деттерик  опознает  его  по
фотографии и они узнают, что он там был...
   - То, что Уортон работал  там  в  мае  совсем  не  означает,  что  он
вернулся и убил этих девочек в июне, - возразил Брут. Он говорил тихо  и
мягко, так говорят, когда сообщают о том, что кто-то в семье умер.  -  С
одной стороны, есть парень, который  помогал  Клаусу  Деттерику  красить
сарай, а потом ушел. Оказывается,  он  совершал  преступления  по  всему
штату, но против него в те три дня в мае, когда он находился недалеко от
Тефтона, ничего нет. С другой стороны, есть большой негр, этот громадный
негр, которого нашли на берегу реки, он держал  на  руках  двух  мертвых
девочек, обе были голенькие.
   Брут покачал головой.
   - Пол прав, Джен. У Макджи могут возникнуть сомнения, но  его  мнение
никто не примет во внимание. Назначает пересмотр дела только  Крибус,  а
Крибус  не  захочет  мараться,  ведь  он  считает,  что  все   кончилось
замечательно:  это  сделал  ниггер,  думает  он,  причем  не  из  наших.
Великолепно. Я поеду в Холодную Гору, съем свой  бифштекс,  выпью  пива,
потом посмотрю, как его поджарят, и на этом все кончится.
   Дженис  слушала  с  нарастающим  выражением  страха  на  лице,  потом
обратилась ко мне:
   - Но Макджи верит тебе, Пол? Я ведь вижу  по  твоему  лицу.  Помощник
Макджи знает, что он арестовал не того. Он что, не  будет  защищать  его
перед шерифом?
   - Все, чего в результате добьется - потеряет работу, -  сказал  я.  -
Да, по-моему, в глубине души он понимает, что это сделал Уортон. Но  сам
себе он сказал, что если промолчит и будет подыгрывать шерифу, пока  тот
не уйдет на пенсию или не обожрется до смерти, то получит этот  пост.  А
тогда все станет по-иному. Я полагаю, он именно так говорит  себе  перед
сном. А в одном, думаю,  он  не  сильно  отличается  от  Хомера.  Макджи
убеждает себя, что в конце концов это  всего  лишь  негр.  Они  ведь  не
белого сожгут ни за что.
   - Тогда вы  должны  пойти  к  ним,  -  заявила  Джен,  и  мое  сердце
похолодело  от  прозвучавшей  в  ее  голосе  решительности.  -  Пойти  и
рассказать все, что вы узнали.
   - А как объяснить, откуда нам все известно, Джен? - спросил  ее  Брут
все тем же тихим голосом. -  Мы  что,  должны  рассказать,  как,  Уортон
схватил Джона, когда мы вывозили Коффи совершить чудо с женой начальника
тюрьмы?
   - Нет... Конечно, нет, но... - Она  поняла,  как  тонок  лед  в  этом
направлении, и покатилась в другую сторону. - Тогда  солгите.  -  Она  с
вызовом посмотрела  на  Брута,  потом  перевела  глаза  на  меня.  Таким
взглядом можно было бы прожечь дыру в газете.
   - Солгать... - повторил я. - Солгать насчет чего?
   - О том, что заставило тебя поехать  сначала  в  графство  Пурдом,  а
потом в Трапингус. Пойди к этому жирному старому шерифу Крибусу и заяви,
что Уортон признался тебе в изнасиловании и убийстве  девочек  Деттерик.
Что он сознался. - Она на секунду перевела свой жгущий взгляд на  Брута.
- Ты можешь  его  поддержать,  Брутус.  Скажешь,  что  присутствовал  на
признании и все слышал. Ну  и  что?  Перси  тоже  мог  слышать,  и  это,
наверное, свело его с ума. Не в силах вынести мысль о  том,  что  Уортон
сделал с детьми, Перси застрелил его. Содеянное  Уортоном  помутило  его
рассудок. Только... Что? Ну что теперь, ради всего святого?
   Сейчас уже не только мы с Брутусом, но и Харри с Дином глядели на нее
с ужасом.
   - Мы никогда не сообщали ни о чем подобном, мэм, - вымолвил Харри. Он
говорил словно с ребенком. - Первое, о чем нас  спросят:  почему  мы  не
сообщили раньше. Мы должны докладывать  обо  всем,  что  наши  "детки  в
клетке" сообщают о предыдущих преступлениях. Своих и чужих.
   - Да мы бы ему и не поверили, - вставил слово Брут. - Такие типы, как
Буйный Билл Уортон, врут напропалую, Джен. О преступлениях, которые  они
совершили, об авторитетах, которых знали, о женщинах, с которыми  спали,
о голах, забитых еще в школьные годы, даже о погоде.
   - Но... Но... - На ее лице появилось выражение отчаяния. Я  попытался
обнять ее, но она с силой оттолкнула мою руку.  -  Но  он  там  был!  Он
красил их чертов сарай! Он с ними вместе обедал!
   -  Просто  еще  одна  причина,  по  которой  он  мог   бы   гордиться
преступлением, - сказал Брут. - В конце концов, какая разница? Почему бы
не похвастаться? Ведь нельзя казнить дважды.
   - Подождите, если я правильно поняла, мы все, сидящие за этим столом,
знаем, что Джон Коффи не только не убивал этих  девочек,  но  и  пытался
спасти им жизнь. Помощнику Макджи, конечно, всего этого не известно,  но
он знает прекрасно, что человек, приговоренный к смерти за убийства,  их
не  совершал.  И  все  равно...  Все  равно...  Вы  не  можете  добиться
повторного слушания. Даже пересмотра дела.
   - Да, - произнес Дин. Он опять протирал свои очки. - Примерно так.
   Дженис  сидела,  опустив  голову  и  задумавшись.  Брут  начал   было
говорить, но я поднял  руку,  и  он  замолчал.  Я  не  верил,  что  Джен
придумает способ вытащить Джона из камеры  смертников,  но  я  не  верил
также, что это совсем невозможно. Она была, несомненно,  очень  разумна,
моя жена. А еще бесстрашна и решительна. А сочетание этих качеств иногда
помогает свернуть горы.
   - Ладно, - вымолвила она наконец. - Тогда  попытайтесь  вытащить  его
сами.
   - Мэм? - Харри был потрясен. И испуган.
   - Вы ведь можете. Вы уже это делали однажды. Вы сумеете  сделать  еще
раз. Только потом не привезете его обратно.
   - А вы объясните моим детям, почему их папа в тюрьме, миссис  Эджкум?
спросил Дин. - Осужден за то, что помогал убийце бежать из тюрьмы?
   - Этого не произойдет.  Дин,  мы  разработаем  план.  Сделаем,  чтобы
выглядело, как настоящий побег. - Только имей в виду:  должны  поверить,
что  этот  план  придуман  парнем,  который  не  может  запомнить,   как
завязывать шнурки на ботинках, - сказал Харри.
   Она посмотрела на него неуверенно.
   - Ничего хорошего не выйдет, - резюмировал Брут. -  Даже  если  мы  и
найдем способ, все равно не выйдет.
   - Почему? - Она произнесла это так, словно вот-вот расплачется. -  Но
почему, черт побери, нет?
   - Потому что он очень высокий,  лысый  и  чернокожий,  и  у  него  не
хватает ума даже чтобы прокормить себя, - объяснил я. - Как ты  думаешь,
сколько времени пройдет, пока его снова поймают? Часа два? Шесть?
   - Но он ведь раньше жил как-то, не привлекая к себе внимания. - Слеза
скатилась по ее щеке. Она смахнула ее тыльной стороной ладони.
   В этом была  доля  правды.  Я  написал  письма  некоторым  друзьям  и
родственникам  на  юге  с  вопросом,  не  встречали  ли  они  в  газетах
что-нибудь о человеке,  соответствующем  описанию  Джона  Коффи.  Дженис
сделала то же самое. И мы наткнулись лишь  на  один  возможный  след,  в
городе Маски Шоулз, штат Алабама. В 1929 году смерч  ударил  по  церкви,
где шла репетиция хора, и крупный чернокожий мужчина исцелил двух ребят,
которых вытащили из-под обломков. Оба сначала казались мертвыми, но, как
потом выяснилось,  серьезно  никто  не  пострадал.  Один  из  свидетелей
говорил, что похоже было на чудо. Чернокожий, которого пастор  нанял  на
один день, исчез в суматохе.
   - Вы правы, он как-то жил, - сказал Брут. - Но нужно помнить, что  он
тогда не был осужден за изнасилование и убийство двух маленьких девочек.
Она сидела и не отвечала. Дженис молчала почти  целую  минуту,  а  потом
сделала такое, что поразило меня не меньше, чем ее мои внезапные  слезы.
Она одним широким жестом смахнула со стола все: тарелки, стаканы, чашки,
серебро, салатницу с  капустой,  кувшин  с  соком,  блюдо  с  нарезанной
ветчиной, молоко, чайник с холодным чаем. Все на пол, в кучу.
   - Боже правый! - вскрикнул Дин, отшатнувшись от стола так резко,  что
чуть не опрокинулся.
   Дженис не обратила на него внимания. Она глядела на нас с  Брутом,  в
основном, конечно, на меня.
   - Вы хотите убить его, вы, трусы? -  воскликнула  она.  -  Вы  хотите
убить человека, который спас жизнь Мелинде Мурс, который пытался  спасти
этих девочек? Прекрасно, одним  негром  на  свете  станет  меньше,  так?
Утешайте себя этим. Одним "ниггером" меньше.
   Она встала, глянула на свой стул и отшвырнула его ногой к  стене.  Он
отскочил и упал в лужу разлитого  сока.  Я  взял  ее  за  руку,  но  она
вырвалась. - Не трогай меня. Через неделю ты станешь убийцей, не  лучше,
чем Уортон, так что не прикасайся ко мне.
   Она вышла на заднее крыльцо, прижала передник к лицу и  зарыдала.  Мы
четверо переглянулись. Потом я поднялся и начал наводить  порядок.  Брут
первым стал мне помогать, к  нему  присоединились  Харри  и  Дин.  Когда
комната приобрела более-менее приличный вид, они ушли. Никто из  нас  за
это время не произнес ни слова. Потому что сказать было нечего.

Глава 6

   В эту ночь я не работал. Я сидел в гостиной нашего  маленького  дома,
курил сигареты, слушал радио и смотрел, как темнота поднимается с земли,
чтобы поглотить небо. Телевидение - хорошая  штука,  я  ничего  не  имею
против, но мне не  нравится,  что  оно  отвлекает  от  остального  мира,
приковывает к своему стеклянному окну. В этом смысле радио лучше.  Вошла
Дженис, присела на подлокотник кресла и взяла меня за руку. Мы помолчали
немного, слушая "Колледж музыкальных знаний" Кэл Кайзера  и  глядя,  как
зажигаются звезды. Мне было хорошо.
   - Извини, что назвала тебя трусом, - сказала она. -  Мне  так  плохо,
хуже я ничего не говорила тебе за всю нашу жизнь.
   - Даже в тот день, когда мы поехали с  палаткой  и  ты  назвала  меня
старым вонючим Сэмом? - спросил я, и мы рассмеялись, потом  поцеловались
раз или два, и снова между нами воцарился мир. Она была так красива, моя
Дженис, она мне до сих пор снится. Старому и  уставшему  от  жизни,  мне
снится, что она входит в мою комнату в этом одиноком, заброшенном месте,
где коридоры пахнут мочой и тушеной капустой, мне снится, что она молода
и прекрасна, с голубыми глазами и высокой красивой грудью, к  которой  я
не мог не прикасаться, и она говорит: "Ну что, дорогой, меня не  было  в
той автобусной катастрофе. Ты ошибся, вот и все". Даже  сейчас  мне  это
снится, и иногда, когда я просыпаюсь и понимаю, что видел сон, я  плачу.
Я, который почти никогда не плакал молодым.
   - А Хэл знает? - проговорила она наконец.
   - Что Джон невиновен? Мне неизвестно, откуда он может знать.
   - Он в состоянии помочь? Он может повлиять на Крибуса?
   - Нисколько, дорогая.
   Она кивнула, словно этого и ожидала.
   - Тогда не говори ему. Если он не способен помочь, то ради  Бога,  не
говори ему.
   - Не скажу.
   Она подняла на меня свой строгий взгляд.
   - Ты не говори, что болен, когда наступит та ночь. Никто  из  вас  не
должен. Вы не можете.
   - Да, не можем. Если мы будем там, то по  крайней  мере  сделаем  все
быстрее. Хоть это в нашей власти. Чтобы не получилось, как с Делакруа. -
На секунду, слава Богу недолгую, я увидел,  как  черная  шелковая  маска
горит на  лице  Делакруа,  открывая  спекшиеся  сгустки  студня,  бывшие
когда-то глазами. - У вас нет выхода, да? - Она взяла мою руку,  потерла
ее о свою мягкую бархатистую щеку.
   - Бедный Пол. Бедный парень.
   Я ничего не сказал. Никогда раньше, ни  потом  мне  так  не  хотелось
бежать. Просто взять с собой Джен и бежать куда  глаза  глядят  с  одной
сумкой на двоих.
   - Мой бедный парень, - повторила она, а потом произнесла: -  Поговори
с ним.
   - С кем? С Джоном?
   - Да. Поговори с ним. Узнай, чего он хочет.
   Я обдумал ее слова и кивнул. Она была права. Как всегда.

Глава 7

   Через два дня, восемнадцатого, Билл Додж,  Хэнк  Биттерман  и  кто-то
еще, не помню, кажется, из временных, - повели Джона Коффи в блок "Д"  в
душ, а мы отрепетировали за это время его  казнь.  Мы  не  дали  старому
Тут-Туту играть роль Джона, понимая даже без слов, что это  непристойно.
Вместо Джона был я.
   - Джон Коффи, - проговорил Брут не очень уверенным голосом,  когда  я
сидел,  пристегнутый  к  Олд  Спарки,  -  вы  приговорены  к  смерти  на
электрическом стуле,  приговор  вынесен  судом  равных  по  положению...
Равные по положению Джону Коффи?  Это  шутка.  Насколько  мне  известно,
таких, как он, на планете нет. Потом я вспомнил слова  Джона,  когда  он
смотрел на Олд  Спарки  с  нижней  ступеньки  лестницы,  ведущей  в  мой
кабинет: "Они все еще здесь. Я слышу их крики".
   - Выпустите меня отсюда, - хрипло выдавал я. - Расстегните застежки и
выпустите.
   Они так и сделали, но на секунду я застыл, словно Олд Спарки не хотел
меня отпускать. Коща мы возвращались обратно в блок, Брут шепнул мне так
тихо, что даже Дин и Харри, расставляющие последние стулья  позади  нас,
не могли услышать:
   - Я совершил в  своей  жизни  несколько  поступков,  за  которые  мне
стыдно, но сейчас впервые в жизни действительно ощущаю страх,  что  могу
попасть в ад.
   Я посмотрел на него, чтобы убедиться, не шутит ли он. По-моему, он не
шутил.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Я имею в виду то, что мы казним Дар Божий, - произнес он.  -  Того,
кто не причинил вреда ни нам, ни кому другому. Я  хочу  сказать,  а  что
если я закончу тем, что предстану перед Богом, Отцом  всемогущим,  и  Он
спросит меня, почему я это сделал?  Что  я  отвечу,  что  это  была  моя
работа? Моя работа?

Глава 8

   Когда Джон вернулся из душа и временные ушли, я  открыл  его  камеру,
вошел и сел на койку рядом. За столом был Брут. Он поднял глаза, увидел,
что я там один, но ничего  не  сказал.  Он  просто  продолжал  заполнять
бумажки, все время слюнявя кончик карандаша.
   Джон  смотрел  на  меня  своими  странными  глазами:   покрасневшими,
далекими, влажными от слез и в то же время спокойными, словно скорбь  не
самое плохое состояние, если к нему привыкнуть. Он даже слегка улыбался.
От него исходил запах мыла, я помню, -  чистый  и  свежий,  точно  запах
ребенка после вечернего купания.
   - Привет, босс, - сказал он, а потом взял мои  руки  в  свои  ладони.
Сделал он это совершенно непринужденно и естественно.
   - Привет, Джон. -  В  горле  у  меня  стоял  ком,  и  я  пытался  его
проглотить. - Думаю, ты знаешь, что время уже подходит.  Через  каких-то
пару дней.
   Он молчал, только сидел и держал мои руки в своих. Оглядываясь назад,
думаю, что уже тогда что-то начало со мной происходить, но я был слишком
сосредоточен - эмоционально и умственно - на своей работе, и не  заметил
этого.
   - Ты бы хотел чего-нибудь особенного на ужин в тот  вечер,  Джон?  Мы
можем сделать для тебя почти все.  Даже  принести  пиво.  Нальем  его  в
подходящую чашку.
   - Никогда не пробовал, - сказал он.
   - А что-нибудь особое из еды?
   Его лоб сморщился под гладкой коричневой кожей черепа. Потом  морщины
разгладились, и он улыбнулся:
   - Хорошо бы мяса.
   - Мясо будет, с подливкой  и  картофельным  пюре.  -  Я  почувствовал
покалывание, как бывает, когда отлежишь  руку,  только  это  покалывание
распространилось по всему телу. Моему телу. - А что еще?
   - Не знаю, босс. Что есть, наверное. Может, окра, но не обязательно.
   -  Хорошо,  -  сказал  я  и  подумал,  что  еще   на   десерт   будет
приготовленный миссис Дженис Эджкум фруктовый  пирог.  -  А  как  насчет
священника? Когонибудь, с кем бы ты мог произнести  коротенькую  молитву
послезавтра ночью? Это  успокаивает  людей,  я  видел  много  раз.  Могу
связаться с преподобным Шустером, он приходил к Дэлу...
   - Я не хочу священника, - возразил Джон. -  Ты  хорошо  относился  ко
мне, босс. Ты можешь прочесть молитву, если пожелаешь. Этого хватит. И я
стану на колени с тобой.
   - Со мной? Джон, я не могу... Он сжал слегка  мои  руки,  и  ощущение
покалывания стало сильнее.
   - Ты можешь. Ведь правда, босс?
   - Думаю, да, - услышал я свой собственный голос, отдававшийся  словно
эхом. - Наверное, смогу, если до этого дойдет.
   Ощущение было очень сильным, как в тот день,  когда  он  вылечил  мои
мочевые пути, но другим. И не потому, что на этот раз я здоров. Оно было
другим потому, что сейчас Джон не  знал,  что  делает  это.  И  вдруг  я
испугался, я был почти потрясен необходимостью выйти отсюда. Внутри меня
как будто зажигались огни. Не только в мозгу, по всему телу.
   - Ты, мистер Ховелл и другие боссы хорошо относились ко мне, - сказал
Джон Коффи. -  Я  знаю,  ты  очень  переживаешь,  но  теперь  можешь  не
переживать. Потому что я сам ХОЧУ уйти, босс.
   Я попытался возразить, но не смог. А он  смог.  И  речь,  которую  он
произнес, была самой длинной из всего когда-либо сказанного при мне.
   - Я так устал от боли, которую слышу и чувствую,  босс.  Я  устал  от
дорог, устал быть один, как дрозд под дождем. Устал от того, что никогда
ни с кем мне не разделить компанию и не сказать, куда и зачем мы идем. Я
устал от ненависти людей друг к другу. Она похожа на  осколки  стекла  в
мозгу. Я устал от того, что столько раз хотел помочь и не мог.  Я  устал
от темноты. Но больше всего от боли. Ее слишком много. Если бы я мог сам
со всем покончить! Но я не могу.
   "Перестань, - пытался сказать я. - Перестань, отпусти мои руки. Иначе
я утону. Утону или взорвусь".
   - Не взорвешься, - вымолвил он, слегка улыбаясь от этой  мысли...  Но
руки мои отпустил.
   Я наклонился вперед,  задыхаясь.  Я  мог  видеть  каждую  трещинку  в
бетонном полу, каждую раковину, каждый проблеск слюды. Подняв  глаза  на
стену, я увидел имена, написанные на ней в 1924-м, в 1931-м.  Эти  имена
были смыты, люди, которые их написали, тоже в некотором роде были смыты,
но я думаю, что ничего нельзя смыть полностью, ничего  с  этого  темного
стекла нашего мира, и теперь  я  увидел  их  снова,  переплетения  имен,
находящих одно на другое. Я смотрел на них и словно слышал, как  мертвые
говорят, поют и просят о  милосердии.  Я  почувствовал,  как  мои  глаза
пульсируют в орбитах, уловил биение своего  сердца,  ощутил  шорох  моей
крови, бегущей по всем сосудам моего тела, словно письма отовсюду.
   Вдалеке  я  услышал  гудок  поезда  -  должно  быть,  трехчасовой   в
Прайсфорд, подумал я, но не был уверен, потому что раньше никогда его не
слышал. Особенно из Холодной Горы, ибо ближайшее  место,  где  проходила
железная дорога, находилось в десяти милях к востоку от тюрьмы.  Значит,
я не мог его слышать из тюрьмы, скажите вы, да, так оно и было до ноября
1932-го, но в тот день я его слышал.
   Где-то с треском, словно бомба, разорвалась лампочка - Что ты со мной
сделал? - прошептал я. - О Джон, что ты сделал?
   - Извини, босс, - сказал он спокойно. - Я не подумал. Это  ненадолго.
Скоро ты опять будешь в норме.
   Я поднялся и направился к двери камеры. Я шел словно во сне. Когда  я
дошел до двери, он проговорил:
   - Ты хотел знать, почему они не  кричали?  Тебе  и  сейчас  непонятно
только это, правда? Почему девочки не кричали, пока были еще на веранде.
   Я обернулся и посмотрел на него. Я мог видеть все красные прожилки  в
его глазах, каждую пору на его лице... И я почувствовал его боль,  боль,
которую он забрал у других людей, как губка  впитывает  воду.  Я  увидел
темноту, о которой он говорил. Она  лежала  повсюду  в  мире,  когда  он
смотрел на мир, и в этот момент я чувствовал одновременно  и  жалость  к
нему, и огромное облегчение. Да, мы совершим нечто ужасное, этого нельзя
избежать... И все-таки сделаем это ему во благо.
   - Я увидел все, когда тот плохой парень схватил меня, - сказал  Джон.
-Тогда я понял, что это он сделал. Я видел его в тот день, он был  среди
деревьев, и я видел, как он их бросил и убежал, но...
   - Ты забыл, - подсказал я.
   - Верно, босс. Пока он до меня не дотронулся.
   - Почему они не кричали, Джон? Он ударил их так, что  потекла  кровь,
родители находились прямо над ними, наверху, почему же они не кричали?
   Джон посмотрел на меня своими нездешними глазами:
   - Он сказал одной из них: "Если будешь шуметь, я убью твою сестру,  а
не тебя". То же самое он сказал другой. Понимаешь?
   - Да, - прошептал я и  увидел  все.  Веранду  Деттериков  в  темноте.
Уортона, склонившегося над ними, как вампир. Одна из них начала звать на
помощь, но Уортон ударил ее, и кровь потекла из носа.  На  веранде  была
эта кровь.
   - Он убил их любовью, - объяснил Джон. - Их  любовью  друг  к  другу.
Теперь ты понимаешь, как все было?
   Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Он улыбнулся. Слезы  потекли
снова, но он улыбался.
   - И вот так каждый день, - сказал он, - по всему миру. - Потом лег  и
повернулся лицом к стене.
   Я вышел в коридор, закрыл его камеру и пошел  вверх  по  коридору,  к
столу дежурного, все еще как во сне. Я  вдруг  понял,  что  слышу  мысли
Брута, очень слабый шепот о том, как пишется слово, по-моему "получить".
Он думал: "После "ч" пишется "и" или "ы"?". Потом поднял глаза  и  начал
улыбаться, но улыбка погасла, как только он разглядел меня получше.
   - Пол? - спросил он. - Ты в порядке?
   - Да. - И я передал ему то, что рассказал мне Джон, не все,  конечно,
опустив то, как повлияло  на  меня  его  прикосновение  (об  этом  я  не
рассказывал даже Дженис; Элен Коннелли будет первой, кто узнает, если...
Если захочет прочесть эти последние страницы), но я повторил ему то, что
Джон сказал о своем желании уйти. Это  немного  успокоило  Брута,  но  я
почувствовал (услышал?), как он спрашивает себя, а не придумал ли я все,
чтобы облегчить его мучения. Потом я  почувствовал,  что  он  решил  мне
поверить, просто потому, что так будет легче, когда придет время.
   - Пол, что, опять твоя инфекция вернулась? - спросил он.  -  Ты  весь
горишь.
   - Нет, со мной все хорошо. - Мне было  не  очень  хорошо,  но  я  был
уверен, что Джон сказал правду и что скоро все образуется.
   - Все равно, тебе не помешало бы пойти в  свой  кабинет  и  ненадолго
прилечь.
   В этот момент даже сама мысль о том, чтобы  прилечь,  показалась  мне
смешной  и  я  чуть  не  рассмеялся.  Мне  хотелось  сделать  что-нибудь
основательное, например самому построить небольшой дом, потом обшить его
досками, разбить за домом сад и посадить деревья. И все это до ужина.
   "Вот как, - подумал я. - Каждый день. По всему миру. Эта темнота.  По
всему миру".
   - Нет, я пойду в административный корпус. Надо кое-что там проверить.
- Как скажешь.
   Я дошел до двери, открыл ее, а потом оглянулся.
   - Ты все правильно пишешь: п-о-л-у-ч-и-т-ь, после "ч" пишется "и".  И
всегда так. По-моему, у этого правила нет исключений.
   Я вышел, не оглядываясь, чтобы не видеть, как он смотрит, открыв рот.
Я продолжал двигаться весь остаток смены, не в силах  усидеть  на  месте
больше пяти минут. Я пошел в административный корпус, а  потом  вышел  в
пустой прогулочный дворик и стал носиться взад и вперед, пока  охранники
на вышках, наверное, не подумали, что я спятил. Но к концу смены я начал
успокаиваться, и шорох мыслей в  голове  -  как  шорох  листьев  -  тоже
порядком поутих.
   Однако на полпути к дому это чувство опять  стало  сильным.  Как  моя
"мочевая" инфекция. Мне пришлось припарковать "форд" у обочины, выйти  и
пробежать почти с полмили, опустив голову, работая локтями,  и  дыхание,
вырывающееся у меня из горла, было горячим, словно я  согревал  его  под
мышкой. Потом наконец я действительно  почувствовал  себя  нормально.  Я
потрусил назад, туда, где  припарковал  свой  "форд",  а  половину  пути
прошел, и пар изо рта поднимался в морозный  воздух.  Приехав  домой,  я
передал Дженис слова Джона Коффи о том, что он готов и хочет  уйти.  Она
кивнула с видом облегчения. Стало ли ей легче? Не  могу  сказать.  Шесть
часов назад, даже три, я бы знал, но тогда уже нет. И это  было  хорошо.
Джон все повторял, что он устал, и теперь я понимал почему. То,  чем  он
владел, очень утомляет. И заставляет желать отдыха и тишины.
   Когда Дженис поинтересовалась, почему я такой красный и от  меня  так
пахнет потом, я ответил ей, что остановил  машину  по  дороге  и  слегка
пробежался. Я сказал ей только это, как уже  упоминал  (сейчас  исписано
слишком  много  страниц,  и  мне  не  хочется  просматривать  их,  чтобы
вспомнить), мы никогда не лгали друг другу, я просто ничего не  объяснил
ей.
   А она не спросила.

Глава 9

   В эту ночь, когда настал черед Джона Коффи пройти  по  Зеленой  Миле,
грозы не было. Было холодно, как всегда в это  время  года  в  тридцатые
годы, и миллионы звезд рассыпались над убранными и  вспаханными  полями,
иней блестел на оградах и, словно бриллианты, мерцал  на  сухих  стеблях
кукурузы. Брутус Ховелл был  распорядителем  на  казни,  ему  предстояло
надеть на Джона Коффи шлем и приказать Ван Хэю включить в  нужное  время
рубильник. Билл Додж находился в аппаратной вместе с Ван Хэем.  Примерно
в одиннадцать двадцать в ночь на 20 ноября Дин,  Харри  и  я  подошли  к
нашей единственной обитаемой камере, где на краю койки сидел Джон Коффи,
свесив руки между колен,  на  воротнике  голубой  рубашки  было  заметно
маленькое пятнышко подливки. Он смотрел на нас сквозь прутья  решетки  и
выглядел, кажется, гораздо спокойнее, чем мы. Мои руки были ледяными,  а
в висках стучало. Одно дело знать, что он хотел этого и  выполнить  свою
работу, - и совсем другое дело -  сознавать,  что  казнишь  человека  за
чужое преступление.
   В последний раз я видел  Хэла  Мурса  в  тот  вечер  около  семи.  Он
находился у себя в кабинете, застегивал пальто.  Хэл  был  бледен,  руки
дрожали так, что он никак не  мог  справиться  с  пуговицами.  Мне  даже
хотелось убрать его руки и застегнуть ему пальто, как ребенку. Ирония  в
том, что Мелинда  выглядела  лучше,  когда  мы  с  Джен  навещали  ее  в
предыдущие выходные, чем Хэл Мурс вечером перед казнью Джона Коффи.
   - Я на эту казнь не останусь, - сказал он. - Там будет  Кэртис,  и  я
знаю, что Коффи в надежных руках - твоих и Брута.
   - Да, сэр, мы постараемся, - успокоил его я. - А что слышно о  Перси?
Он как, приходит в себя?
   Я, конечно, имел в виду не это. Не сидит ли он сейчас в комнате и  не
рассказывает ли кому-нибудь, скорее всего врачу, о том, как мы  засунули
его в  смирительную  рубашку  и  заперли  в  смирительной  комнате,  как
заключенного... Как всех других идиотов, выражаясь языком Перси? А  если
и так, то верят ли ему?
   Но, по сведениям Хэла, Перси пребывает в том же состоянии. Не говорит
и вообще не присутствует в этом мире. Он все еще находился  в  Индианоле
-"на обследовании", как с таинственным видом выразился Хэл, но улучшений
нет, поэтому его скоро переведут.
   - Как держится Коффи?  -  спросил  потом  Хэл.  Ему  наконец  удалось
справиться с последней пуговицей.
   Я кивнул.
   - С ним будет все нормально, начальник.
   Хэл кивнул в ответ, потом подошел к двери, он выглядел как  старый  и
больной человек.
   - Как может в одном человеке уживаться столько добра и  столько  зла?
Как мог человек, излечивший мою жену, убить двух маленьких  девочек?  Ты
можешь это понять?
   Я сказал, что нет, что пути Господни неисповедимы, что  добро  и  зло
живут в каждом из нас, и не нам судить, почему и т.д. И т.п. Почти  все,
что я ему говорил,  я  узнал  в  Церкви  молитвы  "Отче  наш,  сущий  на
Небесах". Хэл все время кивал и смотрел  немного  торжественно.  Он  мог
себе позволить кивать, правда? Да. И выглядеть торжественно. На его лице
лежала печаль, он был потрясен, я в этом не сомневался, но на  этот  раз
обошлось без слез, потому что Хэла ждала жена, к которой  он  ехал,  его
друг, и ей было хорошо. Благодаря Джону Коффи  она  жива  и  здорова,  а
человек, подписавший приказ о казни Джона, мог поехать  к  ней.  Ему  не
надо смотреть, что произойдет дальше. Он сможет ощущать этой ночью тепло
своей жены, а Джон Коффи будет лежать, холодея,  на  тележке  в  подвале
больницы графства, и беззвучное время побежит к рассвету.  И  за  это  я
ненавидел Хэла. Совсем немного, я сумел  перебороть  себя,  но  все-таки
чувствовал гнев. Настоящий.
   И вот я  вошел  в  камеру,  за  мной  Дин  и  Харри,  оба  бледные  и
расстроенные. Я спросил:
   - Ты готов, Джон?
   Он кивнул.
   - Да, босс. Наверное, да.
   - Хорошо. Я должен кое-что сказать, прежде чем мы пойдем.
   - Говори все, что тебе нужно, босс.
   - Джон Коффи, как представитель суда... Я проговорил все до конца,  а
когда закончил, Харри Тервиллиджер шагнул вперед, став рядом со мной,  и
протянул руку. Джон посмотрел с удивлением, потом улыбнулся и пожал  ее.
Дин, бледнее обычного, тоже протянул руку.
   - Ты заслужил лучшей участи, Джонни, - сказал  он  хрипло.  -  Прости
меня.
   - Со мной все будет нормально, - ответил Джон. -  Это  самая  трудная
часть. А дальше все пойдет легче. -  Он  встал,  и  медальон  со  Святым
Кристофером, который дала ему Мелли, выпал из-за ворота рубашки.
   - Джон, я должен его забрать, - заметил я. - Я могу положить медальон
обратно после... Потом, если ты хочешь, но сейчас я обязан его  забрать.
-Медальон и цепочка были из серебра, они соприкоснутся  с  кожей,  когда
Джек Ван Хэй включит  рубильник,  и  могут  вплавиться  в  тело.  Я  уже
наблюдал такое раньше. Да чего я только ни повидал  за  годы  работы  на
Миле. Больше, чем нужно. Теперь я знаю.
   Он снял цепочку с шеи и вложил в мою руку. Я сунул  медальон  себе  в
карман и велел ему выйти из камеры. Проверять его голову не было  нужды,
контакт и проводимость будут хорошими, кожа гладкая, как на ладони.
   -  Ты  знаешь,  босс,  когда  я  спал  сегодня,  мне  приснился  сон,
проговорил он. - Мне снился мышонок Дэла.
   - Правда, Джон? - Я стал слева от него, Харри - справа.  Дин  остался
сзади, и мы пошли по Зеленой Миле. Это был последний раз,  когда  я  шел
здесь с заключенным.
   - Да, - сказал он. - Мне снилось, что он попал в то место, о  котором
говорил босс Ховелл, в этот Маусвилль. Мне снилось, что там были дети  и
они смеялись над его фокусами. - Он сам засмеялся от этой мысли, а потом
снова стал серьезным. -  Мне  снилось,  что  там  и  эти  две  беленькие
девочки. И они тоже смеялись. Я обнял их, и кровь перестала течь  по  их
волосам, девочки стали здоровы. Мы  все  смотрели,  как  Мистер  Джинглз
катит свою катушку, и смеялись. Нам так было весело.
   - Это правда? - Я думал, что не выдержу, просто не смогу. Я готов был
заплакать или закричать, мое сердце разорвалось бы на куски от  горя,  и
все бы кончилось.
   Мы вошли в мой кабинет. Джон огляделся, а потом опустился на  колени,
хотя его и не просили. За его спиной Харри смотрел на меня  опустошенным
взглядом. Дин был белый как полотно.
   Я встал на колени рядом с Джоном и подумал о  том,  как  странно  все
поворачивается: после того, как я помог  стольким  узникам  подняться  и
завершить свой путь, пришел час, когда помощь требуется мне. По  крайней
мере мне так казалось.
   - О чем мы будем молиться, босс? - спросил Джон.
   - О силе, - не задумываясь  ответил  я.  Я  закрыл  глаза  и  сказал:
-Господи, наш Боже, помоги нам, пожалуйста, завершить  начатое  и  прими
этого человека, Джона Коффи - как напиток, но пишется иначе, - в  рай  и
даруй ему покой. Пожалуйста, помоги нам проводить его достойно, и  пусть
все будет, как надо. Аминь. - Я открыл  глаза  и  посмотрел  на  Дина  и
Харри. Оба вы глядели чуть лучше. Возможно, они  смогли  хоть  пару  раз
вдохнуть. Я сомневаюсь, что это из-за моей молитвы.
   Я начал подниматься, но Джон схватил меня за руку.  Он  посмотрел  на
меня одновременно застенчиво и с надеждой.
   - Я вспомнил молитву, которой меня кто-то научил в детстве.  Мне  так
кажется. Можно я прочту ее?
   - Конечно, читай, Джон, - сказал Дин. - Еще много времени.
   Джон  закрыл  глаза  и  нахмурился,  вспоминая.  Я  ожидал   услышать
чтонибудь вроде "Упокой мою душу" или искаженного варианта  "Отче  наш",
но не угадал. Никогда ни раньше, ни позже  я  не  слышал  того,  что  он
произнес, хотя выражения не были какими-то необычными. Держа руки  перед
закрытыми глазами, Джон Коффи проговорил:

   Боже кроткий, появись,
   За сиротку помолись,
   Пожалей в последний раз,
   Будь со мною в смертный час.
   Аминь.

   Он открыл глаза, начал подниматься, а потом пристально  посмотрел  на
меня.
   Я вытер глаза о плечо. Слушая его, я вспомнил Дэла, он тоже  в  конце
читал свою молитву:  "Святая  Мария,  Матерь  Божья,  помолись  за  нас,
грешников, сейчас и в час нашей смерти".
   - Извини, Джон.
   - Ничего, - проговорил он. Затем сжал мое плечо и улыбнулся. И только
лишь я подумал об этом, как он помог мне подняться.

Глава 10

   Свидетелей собралось немного, всего  человек  четырнадцать,  едва  ли
половина того, что присутствовала на казни Делакруа. Хомер  Крибус,  как
обычно, восседал, развалясь на стуле, но помощника Макджи я  не  увидел.
Как и начальник Мурс, он, видимо, решил пропустить эту казнь.
   В первом ряду сидела пожилая пара, которую сначала я и не узнал, хотя
встречал их фотографии во многих газетах еще до этого  ноябрьского  дня.
Когда мы подошли к платформе, где ожидал Олд Спарки, женщина  прошипела:
"Умирай медленно, сукин сын!" и я понял,  что  это  Деттерики:  Клаус  и
Марджори. Я не узнал их потому, что редко можно встретить пожилых людей,
едва перешагнувших свое тридцатилетие.
   Джон ссутулился от звука женского голоса и возгласа одобрения  шерифа
Крибуса. Хэнк  Биттерман,  стоявший  на  страже  перед  немногочисленной
группой зрителей, не спускал глаз с  Клауса  Деттерика.  Таков  был  мой
приказ, но Деттерик в ту ночь не сделал ни малейшего движения в  сторону
Джона. Казалось, он где-то на другой планете.
   Брут,  стоящий  рядом  с  Олд  Спарки,  сделал  мне  незаметный  знак
пальцами, когда мы поднимались на платформу. Он взял  Джона  за  руку  и
повел к электрическому стулу так осторожно, словно мальчик, ведущий свою
девочку на танец на первом свидании.
   - Все нормально, Джон? - спросил он тихо.
   - Да, босс, но... - Его глаза бегали по сторонам, впервые и вид  его,
и голос были испуганными. - Здесь так много людей  меня  ненавидит.  Так
много. Я чувствую это. И мне больно, как от укусов пчелы. Больно.
   - Тогда почувствуй, что ощущаем мы, - сказал Брут все  так  же  тихо.
-Мы тебя не ненавидим, ты же это чувствуешь?
   - Да, босс. - Но его голос  дрожал  все  сильнее,  а  из  глаз  снова
потекли слезы.
   - Убейте его два раза, ребята! - вдруг крикнула Марджори Деттерик. Ее
резкий  неприятный  голос  прозвучал,  как  пощечина.  Джон  съежился  и
застонал. - Давайте, убейте этого насильника и  детоубийцу  дважды,  это
будет то, что надо!
   Клаус, все еще гладя отрешенно, прижал ее к плечу. Она зарыдала.
   И в смятении я увидел, что Харри  Тервиллиджер  тоже  плачет.  Хорошо
еще, что никто из зрителей не заметил его слез - он стоял спиной к  ним.
Но что мы могли сделать, кроме того, как закончить все поскорее?
   Мы с Брутом повернули Джона, Брут нажал на его плечо, и Джон сел.  Он
сжал широкие дубовые подлокотники Олд Спарки, а глаза  его  все  так  же
бегали по сторонам, он то и дело облизывал уголки рта.
   Мы с Харри опустились на колени. За день до этого мы заказали  одному
из "старожилов" сварить  временные,  больших  размеров  застежки  вокруг
лодыжек, ведь лодыжки Джона Коффи были совсем не такие,  как  у  обычных
людей. И тем не менее я пережил ужасный момент, когда подумал,  что  они
все равно окажутся малы и придется вести его назад в  камеру,  пока  Сэм
Бродерик, заведовавший в ту пору мастерской, не найдет или не  изготовит
больших.  Я  изо  всех  сил  сжал  застежку  руками,   и   она   наконец
захлопнулась. Нога Джона дернулась, он охнул. Я прищемил ему кожу.
   - Извини, Джон, - пробормотал я и посмотрел на  Харри.  Он  защелкнул
свою застежку легче (то ли она была чуть больше, то  ли  правая  лодыжка
Джона оказалась чуть тоньше), но глядел на нее  с  сомнением.  Я  понял,
почему: у новых застежек был хищный вид:  их  челюсти  напоминали  пасти
аллигаторов. - Все будет нормально, - сказал я,  надеясь,  что  мой  тон
убедителен... И я говорил правду. - Вытри лицо, Харри.
   Он вытер лицо о плечо, стирая слезы со щек и капли пота  со  лба.  Мы
повернулись. Хомер Крибус,  слишком  громко  разговаривавший  с  соседом
(судя по галстуку и черному костюму, это был  прокурор),  замолк.  Время
неумолимо приближалось.
   Брут закрепил одну руку Джона, Дин  пристегнул  другую.  Через  плечо
Дина я увидел доктора, как всегда невозмутимого, он стоял, прислонившись
к стене, черный чемоданчик под ногами. Теперь я понимаю, как  они  ведут
такие  дела,  особенно  с  помощью  капель,  но  тогда  их   приходилось
заставлять. Возможно, в те  далекие  дни  они  лучше  представляли,  что
соответствует  врачебному  долгу,  а  что  является  нарушением   клятвы
Гиппократа, в которой прежде всего говорилось: "Не навреди".
   Дин кивнул Бруту. Брут повернул голову,  словно  хотел  взглянуть  на
телефон, который никогда  не  звонил  ради  таких,  как  Джон  Коффи,  и
скомандовал Джеку Ван Хэю:
   - Включай на первую!
   Раздался гул, как от старого  холодильника,  и  свет  загорелся  чуть
ярче. Наши тени стали четче - чернее силуэты, карабкающиеся по  стене  и
склоняющиеся над тенью стула, как  хищные  птицы.  Джон  резко  вдохнул.
Суставы его побелели.
   - Ему уже больно? - отрывисто воскликнула  миссис  Деттерик  у  плеча
своего мужа. - Я надеюсь, это так! Надеюсь, ему уже очень больно! -  Муж
прижал ее к себе. Из одной ноздри  у  него,  я  видел,  текла  тоненькая
струйка крови, оставляя красную дорожку к узко подстриженным усам. Когда
на следующий год в марте я прочел в газете, что он умер от  инсульта,  я
вовсе не удивился.
   Брут стал так, чтобы Джон его видел. Он прикоснулся  к  плечу  Джона,
когда говорил, что было не по  правилам.  Из  свидетелей  только  Кэртис
Андерсон это знал, а он, похоже, не заметил.  Мне  показалось,  что  ему
тоже хочется поскорее закончить свою работу. Просто отчаянно хочется  ее
закончить. После Перл Харбора он вступил в армию, но за океан так  и  не
попал, Кэртис  Андерсон  погиб  в  автокатастрофе  в  Форте  Брэгг.  Тем
временем Джон слегка расслабился под рукой Брута. Я  не  думаю,  что  он
многое понял из слов Брута, но  лежащая  на  плече  ладонь  внушала  ему
спокойствие. Брут был хороший человек (он умер  от  сердечного  приступа
спустя двадцать  пять  лет;  он  ел  бутерброд  с  рыбой  и  смотрел  по
телевизору борьбу, когда это случилось, так сказала  его  сестра).  Брут
был моим другом. Вероятно, самым  лучшим  из  нас.  И  он  понимал,  как
человек может желать уйти из  жизни  и  в  то  же  время  бояться  этого
путешествия.
   - Джон  Коффи,  вы  приговорены  к  смерти  на  электрическом  стуле,
приговор вынесен судом присяжных,  равных  вам,  и  утвержден  судьей  с
хорошей репутацией в этом штате. Боже, храни  жителей  этого  штата.  Вы
хотите сказать что-нибудь, прежде чем приговор приведут в исполнение?
   Джон снова облизнул губы, а потом ясно произнес. Пять слов:
   - Мне жаль, что я такой.
   - Так и должно быть! - закричала мать двух погибших  девочек.  -  Ты,
чудовище, так и должно быть! Будь ты проклят!
   Глаза Джона обратились ко мне. Я не прочел  в  них  ни  протеста,  ни
надежды на рай, ни надежды на покой.
   Как бы мне хотелось увидеть хоть что-нибудь из этого.  Как  хотелось!
Но я заметил там лишь страх, унижение,  незавершенность  и  непонимание.
Это были глаза затравленного, испуганного зверька. Я  вспомнил,  что  он
сказал насчет того, как Уортон  без  всякого  шума  убрал  Кору  и  Кейт
Деттерик с веранды: "Он убил их любовью друг к другу. И так каждый день.
По всему миру".
   Брут снял с крючка за спиной стула новую маску, но  как  только  Джон
увидел ее и понял, что это, его глаза расширились от ужаса. Он посмотрел
на меня и я заметил крупные капли пота, выступившие на его голом черепе.
Они были большие, как голубиное яйцо.
   - Пожалуйста, босс, не надевайте мне это на лицо, - попросил он тихим
умоляющим шепотом. - Не оставляйте меня в темноте,  я  не  могу  идти  в
темноту, я боюсь темноты.
   Брут смотрел на меня, подняв брови, застыв на месте с маской в руках.
Его глаза сказали мне, что он сделает так, как велю я. Я старался думать
как можно быстрее, а это нелегко, особенно, когда  голова  гудит.  Маска
надевалась по традиции, а не по  закону.  Собственно,  служила  она  для
того, чтобы пощадить свидетелей. И вдруг  я  решил,  что  щадить  их  не
стоит, этих свидетелей. В конце концов, Джон не совершил ничего такого в
своей жизни, чтобы заслужить смерть под маской. Они этого не  знали,  но
знали мы, и я решил, что должен выполнить  его  последнюю  просьбу.  Что
касается  Марджори  Деттерик,  она,   пожалуй,   еще   и   пришлет   мне
благодарственное письмо.
   - Хорошо, Джон, - пробормотал я.
   Брут повесил маску обратно. За нашими спинами Хомер Крибус возмущенно
воскликнул своим глубоким низким голосом:
   - Эй, парень! Надень на него эту маску! Ты думаешь мы  хотим  видеть,
как вылезут его глаза?
   - Спокойно, сэр,  -  сказал  я  не  поворачиваясь.  -  Это  казнь,  и
распоряжаетесь здесь не вы.
   - И не вы его поймали, мешок с кишками, - прошептал Харри. Харри умер
в 1982-м, ему было около восьмидесяти. Пожилой человек. Но, конечно,  не
из моей лиги, таких мало. У него был рак кишечника.
   Брут наклонился и достал кружок губки  из  ведра.  Он  нажал  на  нее
пальцем и лизнул кончик,  хотя  это  не  обязательно,  я  видел,  что  с
коричневой губки капает. Он вложил ее в шлем, потом надел шлем Джону  на
голову. Впервые я увидел, как Брут  побледнел,  стал  белым  как  мел  и
находился на грани обморока. Я вспомнил, как он сказал мне, что  впервые
в жизни так близко ощущает опасность ада, из-за того, что мы  собирались
убить Дар Божий.  Я  почувствовал  резкий  приступ  тошноты.  С  большим
усилием мне удалось его подавить. По лицу Джона стекли капли с губки.
   Дин Стэнтон протянул ремень - на максимальную длину -  поперек  груди
Джона и передал мне. Мы столько усилий приложили, чтобы уберечь  Дина  в
ночь нашего похода ради его детей, не зная, что жить ему осталось меньше
четырех месяцев! После Джона Коффи он попросил и получил перевод от  Олд
Спарки в блок "В", и там заключенный ударил  его  в  горло  напильником.
Жизнь Дина закончилась на грязном дощатом полу. Я так и не узнал, в  чем
было дело. Да, наверное, и никто не знал. Сейчас, когда я оглядываюсь на
те дни, Олд Спарки кажется такой порочной вещью, таким безумием. Мы ведь
и так хрупкие, как дутое стекло, даже при самых лучших  обстоятельствах.
Убивать друг друга газом и электричеством, находясь в здравом  рассудке?
Безумие. Ужас.
   Брут проверил ремень, потом отошел на шаг. Я ждал,  когда  он  скажет
нужную фразу, но он молчал. Скрестив руки за спиной, он  стоял,  как  на
параде, и я понял, что он ничего и не скажет.  Наверняка  не  сможет.  Я
тоже не был уверен, что в силах сделать это, но, посмотрев в испуганные,
плачущие глаза Джона, я понял,  что  должен.  Даже  если  получу  вечное
проклятие, должен.
   - Включай на вторую,  -  вымолвил  я  тусклым,  срывающимся  голосом,
совсем не похожим на свой собственный.
   Шлем загудел. Десять крупных пальцев поднялись над широкими  дубовыми
подлокотниками и напряженно растопырились в десять  сторон,  их  кончики
дергались. Огромные  колени  совершили  несколько  ударов,  но  застежки
выдержали. Над головой  лопнули  три  лампы:  Пух!  Пух!  Пух!  Марджори
Деттерик вскрикнула и упала без чувств в  объятия  мужа.  Она  умерла  в
Мемфисе через восемнадцать лет. Харри  прислал  мне  некролог.  Марджори
погибла в катастрофе троллейбусов. Джон рванулся вперед, натянув ремень.
На секунду наши взгляды встретились. Он  находился  в  сознании,  я  был
последним, кого он видел, когда мы столкнули его  с  края  этого  света.
Потом он откинулся на спинку, шлем  сполз  слегка  набок,  из-под  него,
словно обуглившийся туман, струился дымок. Но в целом все прошло быстро.
Не думаю, что безболезненно, как всегда  заявляют  сторонники  казни  на
электрическом стуле (хотя ни один из них, даже самый  рьяный,  не  хотел
проверить  это  лично),   но   быстро.   Руки   Джона   опять   обмякли,
беловато-голубоватые  полумесяцы  у  основания   ногтей   теперь   стали
темно-фиолетовыми, и колечки  дыма  все  еще  поднимались  со  щек,  еще
влажных от капель с губки... И слез.
   Последних слез Джона Коффи.

Глава 11

   Все шло нормально, пока я не добрался домой. Уже  наступило  утро,  и
пели птицы. Я припарковал  свой  драндулет,  вышел,  подошел  к  заднему
крыльцу, и тогда второй за всю мою жизнь сильнейший приступ горя охватил
меня. Я вспомнил, как Джон боялся темноты. Я вспомнил, как в первую нашу
встречу он спросил, оставляем ли  мы  свет  на  ночь,  и  тут  мои  ноги
подкосились. Я сел на ступеньки, положил голову на колени и заплакал.  Я
плакал не только о Джоне, я плакал обо всех нас.
   Из дома вышла Дженис и села рядом со мной. Она обняла меня за плечи.
   - Ты же не сделал ему еще больнее?
   Я покачал головой - нет.
   - А он хотел уйти.
   Я кивнул.
   - Пойдем в дом, - сказала она, помогая мне встать.  Я  вспомнил,  как
Джон помог мне подняться после того, как мы помолились вместе. - Пойдем,
я приготовлю тебе кофе.
   И я пошел. Прошло первое утро, потом первый день, потом первая  смена
снова на работе. Время все лечит, хотите вы этого  или  нет.  Время  все
лечит, все забирает, оставляя  в  конце  лишь  темноту.  Иногда  в  этой
темноте мы встречаем других, а иногда теряем их там опять.  Вот  и  все,
что я знаю, кроме того, что это произошло  в  1932  году,  когда  тюрьма
штата находилась еще в Холодной Горе.
   И электрический стул был там же.

Глава 12

   Примерно в четверть третьего дня мой друг Элен Коннелли пришла ко мне
в солярий, где я сидел над последними страницами своего  рассказа.  Лицо
ее было очень бледным, а под  глазами  что-то  блестело.  Наверное,  она
плакала.
   А я, я просто смотрел. Сидел и смотрел через окно на горы на востоке,
и моя правая рука ныла и пульсировала в запястье. Но пульсировала как-то
спокойно. В душе я ощущал  пустоту.  И  это  чувство  было  одновременно
ужасным и удивительным.
   Мне трудно было поднять на Элен взгляд: я боялся встретить  ненависть
и презрение, но она смотрела нормально. Правда, печально и с  интересом.
Без ненависти, презрения и недоверия.
   - Ты хочешь знать конец истории? -  спросил  я.  Я  собрал  тоненькую
стопочку рукописи ноющей рукой. - Он здесь, но я пойму, если ты не...
   - Нет вопроса, хочу я или нет, - сказала она. - Мне нужно знать,  как
это кончилось, хотя, несомненно, вы его казнили. А вмешательство в жизнь
обычных людей Провидения с большой буквы, по-моему, сильно преувеличено.
Но прежде, чем я возьму эти листки... Пол... Она  замолчала,  словно  не
зная, как продолжить. Я ждал. Иногда людям помочь нельзя. Лучше  даже  и
не пытаться.
   - Пол, ты пишешь здесь, что у тебя двое взрослых детей в  1932-м,  не
один, а двое. Если ты не женился на Дженис, когда тебе было  двенадцать,
а ей одиннадцать или что-то в этом роде... Я слегка улыбнулся:
   - Когда мы поженились,  мы  были  молоды  -  многие  женятся  в  этом
возрасте, моя собственная  мать,  например,  но  не  настолько,  как  ты
говоришь. - Тогда сколько тебе лет? Я всегда считала, что тебе чуть-чуть
за восемьдесят, что ты моего возраста или  даже  немного  моложе,  но  в
соответствии с этим...
   - Мне было сорок, когда Джон прошел Зеленую Милю. Я родился в 1892-м.
То есть сейчас мне сто четыре года, если не ошибаюсь.
   Она в изумлении смотрела и молчала. Я протянул  ей  оставшуюся  часть
рукописи, снова вспомнил, как Джон прикоснулся ко мне  в  своей  камере.
"Ты не взорвешься", - произнес он,  улыбаясь  от  этой  мысли,  и  я  не
взорвался...  Но  что-то   со   мной   все   равно   произошло.   Что-то
продолжительное.
   - Прочти то, что осталось, - сказал я. - Все ответы здесь.
   - Хорошо, - едва слышно прошептала она. - Мне немного страшно,  я  не
могу врать, но... Ладно. Где ты будешь?
   Я встал, потянулся, прислушиваясь к хрусту в  позвоночнике.  Я  точно
знал, что меня уже тошнит до смерти от солярия.
   - Я буду на поле для крокета. Хочу еще показать тебе кое-что.
   - Это... Страшно? -  В  ее  робком  взгляде  я  увидел  ту  маленькую
девочку, какой она была, когда мужчины носили соломенные шляпы  летом  и
енотовые пальто зимой.
   - Нет, - улыбаясь, произнес я. - Не страшно.
   - Ладно. - Она взяла страницы. - Я заберу их с собой. А тебя найду на
поле для крокета где-нибудь... - Она пролистала страницы, прикидывая.  -
В четыре. Хорошо?
   - Отлично, - сказал я, думая о слишком любопытном  Брэде  Долане.  Он
уже уедет к этому часу.
   Она слегка сжала мою руку и вышла. Я постоял у стола, осознав  вдруг,
что на нем нет ничего, кроме подноса с завтраком, который утром принесла
Элен, мои разбросанные бумажки,  наконец  исчезли.  А  я  никак  не  мог
поверить в то, что поставил последнюю точку... И, как видите,  поскольку
все это написано уже после описания казни Джона Коффи и после того,  как
я отдал последнюю стопку листков Элен, я действительно  не  закончил.  И
уже тогда знал, почему.
   Алабама.
   Я взял последний гренок с подноса, спустился вниз и пошел к полю  для
крокета. Я сидел там на солнце, наблюдая за несколькими парами  и  одной
бодрой компанией из  четырех  человек,  машущих  деревянными  молотками,
думал о своем, стариковском, и солнце грело мои старые кости.
   Примерно в два сорок пять от стоянки  автомобилей  начали  сползаться
сотрудники следующей смены, с  трех  до  одиннадцати,  а  в  три  уехала
дневная смена. Большинство расходились группами, но Брэд  Долан,  как  я
заметил, уходил один. Это был своего рода счастливый знак:  может  быть,
весь мир еще не скатился в конце концов, к черту. Из заднего  кармана  у
него торчала книжка анекдотов. Дорожка к стоянке проходила мимо поля для
крокета, и он увидел меня, но ни помахал, ни нахмурился в  мою  сторону.
Мне это было на руку. Он сел в свой  старый  "шевроле"  с  наклейкой  на
бампере: "Я видел Бога, и его имя Тритон". Потом уехал восвояси, оставив
за собой тонкий след протекшего моторного масла.
   К четырем часам пришла Элен, как и обещала. По ее глазам было  видно,
что она опять плакала. Она обняла меня и крепко прижала к себе.
   - Бедный Джон Коффи, - сказала она. - И бедный Пол Эджкум.
   А я услышал голос Джен:
   - Бедный Пол. Бедный мой парень.
   Элен снова заплакала. Я поддержал ее, и мы стояли на поле для крокета
под вечерним солнцем. Наши тени словно танцевали под воображаемую музыку
воображаемого радио.
   Наконец она взяла  себя  в  руки  и  отстранилась  от  меня.  Поискав
платочек в кармане блузки, она вытерла им слезящиеся глаза.
   - А что случилось с женой начальника, Пол? Что случилось с Мелли?
   - Ее сочли здоровой, во всяком случае  врачи  в  больнице  Индианолы,
сказал я. Я взял ее под руку, и мы пошли к тропинке, ведущей от  стоянки
в рощу. К сараю у стены,  отделяющей  Джорджию  Пайнз  от  мира  молодых
людей. -Она скончалась от сердечного приступа, а  не  от  опухоли  мозга
спустя десять или одиннадцать лет. Ей было,  по-моему,  сорок  три.  Хэл
умер от инсульта, кажется, в период бомбежки Перл Харбора, а может, и  в
тот самый день, не помню точно, - так что она пережила его на два  года.
Вот такая ирония.
   - А Дженис?
   - Я не очень готов сегодня, -  сказал  я.  -  Расскажу  как-нибудь  в
другой раз.
   - Обещаешь?
   - Обещаю. - Но это обещание я не сдержал. Через три месяца после того
дня, когда мы пошли в рощу вместе (я бы держал ее за руку,  если  бы  не
боялся причинить боль ее скрюченным и опухшим  пальцам),  Элен  Коннелли
тихо скончалась в своей постели. Как  и  Мелинда  Мурс,  она  умерла  от
сердечного приступа. Санитар, обнаруживший ее, сказал, что ее лицо  было
спокойно, словно смерть наступила вдруг и без боли. Я надеялся,  что  он
прав. Я любил Элен. И мне ее очень не хватает. Ее и Дженис,  и  Брута  и
всех моих ребят.
   Мы дошли до второго сарая на тропинке, который  стоял  у  стены.  Под
сенью колючих сосен его просевшая  крыша  и  покосившиеся  окна  были  в
кружевных тенях. Я направился к нему, Элен  чуть  задержалась,  глядя  с
испугом.
   - Все нормально, не бойся, - сказал я. - Правда. Пошли.
   На двери не было замка, вернее, когда-то был, но потом его  оторвали,
поэтому я закрывал дверь с помощью свернутой картонки. Я  вытащил  ее  и
шагнул в сарай, оставив дверь открытой настежь из-за темени внутри.
   - Пол, что это?... Ой. Ой! - Второе "ой" было похоже на вскрик.
   Там стоял сдвинутый в одну сторону стол.  На  нем  стояли  фонарик  и
коричневая картонная коробка. На  грязном  полу  лежала  коробка  из-под
сигар "Хав-А-Там-па", которую я взял у агента, пополнявшего  автоматы  с
напитками и конфетами. Поскольку его компания торговала еще и  табачными
изделиями, ему было нетрудно достать такую коробку. Я предложил  ему  за
нее плату когда я работал в Холодной Горе, они  очень  ценились,  я  вам
говорил, наверное, - но он только рассмеялся.
   Из-за  края  коробки  на   нас   смотрела   пара   блестящих   черных
глаз-бусинок. - Мистер Джинглз, - тихо позвал я. - Иди сюда.  Иди  сюда,
старичок, и познакомься с этой леди.
   Я присел на корточки - было больно, но я стерпел, - и  вытянул  руку.
Сначала я подумал, что он не сможет перелезть через край коробки, но  он
вылез одним сильным толчком. Мистер Джинглз упал сначала на  бок,  потом
встал на ноги и подошел ко мне. Он бежал, явно  хромая  на  одну  заднюю
ногу, - увечье, нанесенное  еще  Перси,  давало  себя  знать  в  пожилом
возрасте Мистера  Джинглза.  В  его  очень  пожилом,  просто  невероятно
пожилом возрасте. Его шкурка стала совсем седой, кроме макушки и кончика
хвоста.
   Он запрыгнул мне на ладонь. Я поднял  его,  а  он  вытянул  голову  и
принюхивался к моему дыханию, прижав уши и закатив  глазки.  Я  протянул
ладонь Элен, которая глядела на  мышь  удивленными  глазами,  полуоткрыв
рот.
   - Не может быть, - сказала она и посмотрела на меня. - О  Пол,  этого
не может... Не может быть!
   - Смотри, а потом скажешь.
   Из пакета на столе я достал катушку, которую  раскрасил  сам,  но  не
восковыми карандашами, а  маркерами,  о  которых  в  1932-м  даже  и  не
слыхивали. Но результат оказался тем же. Катушка была  такой  же  яркой,
как и у Дэла, может быть даже ярче. "Медам и месье! - подумал я. - Добро
пожаловать в мышиный цирк!"
   Я снова присел на корточки, и Мистер Джинглз сбежал с моей ладони. Он
был стар, но азартен, как и раньше.  Как  только  я  достал  катушку  из
пакета, он не сводил с нее глаз. Я покатил ее по неровному выщербленному
полу сарая, и он тут же погнался за ней. Конечно, скорость уже не та,  и
на хромоту было больно смотреть, но почему он должен бегать быстро и  не
хромать? Как я сказал, он был очень стар, просто Мафусаил  среди  мышей.
Как минимум лет шестидесяти четырех.
   Мистер Джинглз догнал катушку, которая ударилась в дальнюю  стенку  и
покатилась обратно. Он обежал ее вокруг и лег  на  бок.  Элен  рванулась
вперед, но я удержал ее. Через секунду Мистер Джинглз снова оказался  на
ногах. Очень медленно он покатил носом катушку обратно ко мне.  Когда  я
впервые нашел его, он лежал на ступеньках, ведущих в кухню, так,  словно
преодолел большое расстояние и очень устал, - тогда он  еще  мог  катить
катушку лапками, как много-много лет назад на Зеленой Миле.  Теперь  это
уже выше его сил, задняя часть туловища плохо подчиняется  ему.  Но  нос
попрежнему в силе. Когда он дошел до меня, я взял его,  как  перышко,  в
одну руку, а катушку - в другую.  Его  глаза-бусинки  не  отрывались  от
катушки.
   - Не надо больше, Пол, - сказала Элен срывающимся  голосом.  -  Я  не
могу на это смотреть.
   Я понял, что она чувствует, хотя она была не права. Мистеру  Джинглзу
нравилось гоняться и приносить катушку, и через  столько  лет,  ему  это
нравилось не меньше. Всем бы нам иметь такое постоянство пристрастий.
   - Там в пакете еще мятные конфеты. "Канада Минтс". По-моему,  он  все
еще любит их, он все время их  обнюхивает,  когда  я  даю  ему,  но  его
пищеварение уже не позволяет есть их. Вместо них я принес ему гренок.
   Я опять сел на корточки, отломил маленький кусочек от гренка, который
принес с собой из солярия, и положил на пол. Мистер Джинглз понюхал его,
потом взял в лапки и стал есть, аккуратно обкрутив вокруг себя  хвостик.
Закончив, он выжидающе посмотрел вверх.
   - Иногда мы, старики, просто удивляем своим аппетитом,  -  заметил  я
Элен и протянул ей гренок. - Попробуй ты.
   Она отломила еще кусочек и бросила на пол.  Мистер  Джинглз  подошел,
понюхал, посмотрел на Элен... Потом поднял и стал есть.
   - Видишь? - сказал я. - Он знает, что ты - не временная.
   - Откуда он взялся. Пол?
   - Понятия не имею. Однажды, когда я рано утром вышел на прогулку,  он
просто лежал на ступенях возле кухни. Я понял, кто это, сразу, но, чтобы
убедиться, взял из корзинки в прачечной катушку. А потом достал  коробку
изпод сигар. Устелил ее самым мягким, что нашлось. Он - как мы, Элли,  в
конце жизни попал в это печальное место. И тем не менее не потерял вкуса
к жизни. Он все так же любит свою катушку и по-прежнему любит, когда его
навещает старый товарищ по блоку. Шестьдесят лет я хранил в себе историю
о Джоне Коффи, шестьдесят с  лишним,  а  теперь  рассказал,  Думаю,  что
именно поэтому он и вернулся. Чтобы сказать мне, что надо спешить,  пока
еще есть время. Потому что я - как он, я уже почти там.
   - Там - это где?
   - Ну, ты знаешь, - ответил я, и  мы  молча  понаблюдали  за  Мистером
Джинглзом. Потом просто так я снова бросил катушку,  хотя  Элен  просила
меня не делать этого. По-своему погоня за катушкой для него была  чем-то
вроде медленного и осторожного секса у  пожилых  людей:  может,  вам  не
хочется на него смотреть - вам, молодым и убежденным в том,  что,  когда
наступит время старости, для вас будет сделано исключение, - но им  ведь
все равно хочется этим заниматься.
   Мистер Джинглз опять погнался за катушкой, явно превозмогая  боль,  и
так же явно (по крайней мере для меня) со всем прежним азартом.
   - Слюдяные окошечки, - прошептала она, глядя на него.
   - Слюдяные окошечки, - согласился я, улыбаясь.
   - Джон Коффи прикоснулся к нему так же, как и к тебе. Он  не  улучшил
твоего здоровья тогда, но сделал тебя... Устойчивее, что ли?
   - Да, пожалуй, это верное слово.
   - Устойчивее к тем вещам, которые валят с  ног  всех  остальных,  как
деревья, изъеденные изнутри термитами. Тебя и Мистера Джинглза. Когда он
взял Мистера Джинглза в свои ладони.
   - Правильно. Какой бы силой ни наделил нас Джон - а я  думаю  так,  -
все равно она тоже кончается. Термиты все-таки прогрызли свои ходы через
нашу кору. Это заняло немного больше времени, чем  обычно,  но  они  уже
тут. Возможно, я протяну еще пару лет, люди все-таки живут дольше мышей,
а вот дни Мистера Джинглза, по-моему, уже почти на исходе.
   Он догнал катушку, захромал вокруг нее, упал на бок, тяжело дыша  (мы
видели, как дыхание волнами вздымает его шерстку, словно круги по воде),
потом поднялся и стал носом живо толкать катушку назад. Его мех поседел,
походка была нетвердой, но глазки-бусинки блестели ярко, как всегда.
   - Ты думаешь, он хотел, чтобы ты закончил то, что начал  писать?  Да,
Пол?
   - Не Мистер Джинглз. Не он, а та сила...
   - Как, Поли! И Элен Коннелли! - прозвучал голос из открытой двери.  В
нем звучал какой-то саркастический ужас.  -  Живые  и  здоровые!  Какого
дьявола вы тут вдвоем делаете?
   Я  повернулся,  совсем  не  удивившись  появлению  Брэда  Долана.  Он
улыбался так, словно знал, что обманул нас и сделал это  виртуозно.  Как
далеко он отъехал  после  окончания  смены?  Наверное,  не  дальше  бара
"Рэнглер", где выпил пару пива, а может, еще и  потанцевал,  прежде  чем
вернуться.
   - Убирайтесь, - холодно сказала Элен. - Сейчас же уходите отсюда.
   - Это ты мне велишь убираться, ты, старая сморщенная сука, - произнес
он, все еще улыбаясь. - Возможно, ты еще можешь говорить  мне  это  там,
наверху, но сейчас ты не наверху. Сюда вам вообще ходить нельзя. Это  за
территорией. Что, Поли, устроил себе маленькое любовное гнездышко? Прямо
здесь? Что-то  вроде  комнаты  плейбоя  для  престарелых.  -  Его  глаза
округлились, когда он наконец рассмотрел, что находится внутри сарая.  -
Что за черт?
   Я не обернулся. Во-первых, я знал,  что  там,  а  во-вторых,  прошлое
вдруг наложилось  на  настоящее,  создав  ужасающий  образ,  реальный  и
трехмерный. В дверях стоял не Брэд Долан, а Перси  Уэтмор.  В  следующую
секунду он вбежит в сарай и раздавит Мистера Джинглза (у которого уже не
оставалось надежды убежать) своим башмаком. И на этот раз не будет Джона
Коффи, чтобы вернуть его почти из небытия.  Так  же  отчаянно  хотел  я,
чтобы появился Джон Коффи, он мне был так нужен в тот дождливый  день  в
Алабаме.
   Я поднялся на ноги, уже не чувствуя  боли  в  суставах  и  мышцах,  и
рванулся к Долану.
   - Оставь его! - крикнул я. - Оставь его в покое, Перси, или,  клянусь
Богом, я...
   - Кого это ты называешь Перси? - Он оттолкнул меня так сильно, что  я
чуть не упал. Элен подхватила меня, хотя ей, наверное, тоже было больно,
и поддержала. - И уже не первый раз. Хватит писать в  штаны.  Я  его  не
трону. Уже не нужно. Этот грызун и так сдох.
   Я обернулся, думая, что Мистер Джинглз просто отдыхает, лежа на боку,
как обычно. Да, он лежал на боку, но волнообразное движение его  шерстки
прекратилось. Я попытался убедить себя, что все еще вижу, как он  дышит,
но тут Элен разрыдалась.  Она  с  трудом  наклонилась  и  подняла  мышь,
которую я впервые увидел на Зеленой  Миле,  когда  та  подошла  к  столу
дежурных бесстрашно, как человек,  идущий  на  суд  присяжных...  Или  к
друзьям. Она  комочком  лежала  на  ладони.  Глаза  были  неподвижные  и
тусклые. Мистер Джинглз был мертв. Долан  неприятно  улыбнулся,  показав
зубы, почти не знавшие дантиста.
   - Ах ты, Боже мой! - сказал он. - Неужели мы потеряли любимца  семьи?
Устроим похороны с бумажными цветами и...
   - ЗАТКНИСЬ! - выкрикнула Элен так громко и звучно, что он отступил на
шаг, и улыбка сползла с его лица. - Убирайся вон! Убирайся или ты и  дня
здесь не останешься! Ни единого часа! Клянусь!
   - Ты даже куска хлеба не получишь в очереди,  -  добавил  я,  но  так
тихо, что никто из них не услышал. Я не  мог  отвести  глаз  от  Мистера
Джинглза, лежащего на ладони Элен, как самый крошечный в мире коврик  из
медвежьей шкуры.
   Брэд подумал было опять повысить голос на нее, называя  по-всякому  -
он был прав, сарай находился уже за территорией Джорджии Пайнз,  даже  я
это знал, - но потом не стал. В душе он, как и Перси, был трус. И еще он
наверняка проверил ее заявление насчет внука, что тот - Некто Важный,  и
убедился, что это правда. А скорее всего, просто  он  удовлетворил  свое
любопытство, и его жажда к  познанию  иссякла.  В  конце  концов,  тайна
оказалась не такой уж важной. По-видимому, в сарае жил мышонок  старика.
Теперь  он  сдох,  наверное,  от  сердечного   приступа,   когда   катил
разноцветную катушку.
   - Не знаю, чего вы так раскипятились, - сказал он. - Вы  оба.  Словно
это собака или что.
   - Пошел вон, - процедила она. - Вон  отсюда,  невежда.  Твои  куриные
мозги мерзкие и неправильно сориентированы.
   Он вспыхнул так, что проступили темно-красные пятна там, где  у  него
были подростковые прыщи. Их было очень много.
   - Я уйду, - проговорил он, -  но  когда  ты  придешь  сюда  завтра...
Поли... То обнаружишь замок на двери.  Сюда  нельзя  ходить  обитателям,
независимо от того, что там миссис Дерьмо Не Пахнет наговорит про  меня.
Посмотрите на пол! Доски прогнили и растрескались! Если вы  провалитесь,
ваши хрупкие старые кости переломятся, как  ветки.  Так  что  забирайте,
если хотите, свою дохлую мышь и  уходите.  Все,  Притон  Любви  на  этом
закрыт.
   Он повернулся и ушел с видом человека,  сыгравшего  по  меньшей  мере
вничью. Я подождал, пока он уберется, а  потом  осторожно  взял  Мистера
Джинглза у Элен. Мой взгляд упал на пакет с мятными леденцами, и  тут  я
не выдержал: слезы потекли из глаз. Не знаю, но почему-то я  стал  легче
плакать в эти дни, - Ты поможешь мне похоронить старого друга? - спросил
я Элен, когда затихли шаги Брэда Долана.
   - Да, Пол. - Она обняла меня за талию и  положила  голову  на  плечо.
Одним сморщенным и скрюченным  пальцем  она  погладила  неподвижный  бок
Мистера Джинглза. - Я буду счастлива тебе помочь.
   И тогда мы позаимствовали  совок  из  сарая  садовника  и  похоронили
мышонка Дэла, пока вечерние тени не сделались длинными, а потом  побрели
ужинать и собирать вместе остатки своих жизней. Я долго думал о Дэле,  о
том, как он стоял на коленях в моем кабинете и  его  лысина  блестела  в
свете лампы, о Дэле, который просил нас позаботиться о Мистере Джинглзе,
чтобы "этот негодяй" больше не трогал  его.  Но  этот  негодяй  все-таки
достал его в конце концов и сделал больно нам всем, разве не так?
   - Пол? - позвала Элен. Ее голос был ласковым и  усталым.  Даже  рытье
могилы совком и укладывание в нее мыши на покой может,  по-моему,  стать
волнующим для таких пожилых влюбленных, как мы. - С тобой все в порядке?
Моя рука лежала у нее на талии. Я слегка ее сжал.
   - Мне хорошо.
   - Смотри, - сказала она. - Похоже,  будет  прекрасный  закат.  Может,
останемся и посмотрим?
   - Хорошо, - ответил я, и мы стояли какое-то время на  лужайке,  обняв
друг друга за талию, и смотрели, как краски сначала разгорались на небе,
а потом тускнели и стали пепельно-серыми.
   "Святая Мария, Матерь Божья, помолись за нас, бедных грешников, в час
нашей смерти.
   Аминь."

Глава 13

   1956 год.
   В Алабаме дождь.
   Наша третья внучка, прелестная девушка по  имени  Тесса,  заканчивала
университет во Флориде. Мы  отправились  в  Грейхаунд.  Мне  было  тогда
шестьдесят четыре - совсем подросток, а Джен - пятьдесят девять,  и  она
была прекрасна, как раньше. Во всяком случае  для  меня.  Мы  сидели  на
местах в конце салона, и она ворчала на меня за то, что я  не  купил  ей
новую камеру, чтобы запечатлеть торжество. Я открыл рот, чтобы  сказать,
что у нас впереди целый день, мы походим  по  магазинам,  и  она  сможет
купить новую камеру,  если  хочет,  это  никак  не  отразится  на  нашем
бюджете, и, более того, я думаю, что она просто  ворчим  потому  что  ей
скучно, и не нравится книга,  которую  она  взяла  с  собой.  Про  Перри
Мейсона. И  вот  тут  в  моей  памяти  возникает  белое  пятно,  как  на
засвеченной пленке. Вы помните ту катастрофу? Думаю, кое-кто  из  вас  о
ней читал, но большинство не помнит. Хотя, когда она произошла, это было
на первых страницах  всех  газет  от  побережья  до  побережья.  Мы  уже
выезжали из Бирмингема под проливным дождем, Дженис  все  жаловалась  на
свой старый аппарат, когда лопнула камера. Автобус занесло  и  закрутило
на мокром бетоне, и ему в бок ударился грузовик с удобрениями.  Грузовик
толкнул автобус на опору моста на скорости более ста километров  в  час,
автобус ударился о бетон,  и  его  разорвало  пополам.  Два  сверкающих,
мокрых от дождя куска полетели в противоположных направлениях, тот,  где
находился  бак  с  топливом,  взорвался,  как  красно-черная  комета   в
серо-дождливом небе. Вот только  что  Джен  жаловалась  на  свой  старый
"кодак", а в следующий момент я уже лежал в дальней  стороне  подземного
перехода,  под  дождем,  глядя  на  пару  голубых  нейлоновых  трусиков,
выброшенных из чьего-то чемодана. "Среда" было  вышито  на  них  черными
нитками. Повсюду валялись чьи-то раскрытые чемоданы. И тела. А еще части
тел. В автобусе находились  семьдесят  три  пассажира,  и  лишь  четверо
уцелели. Я был один из них, единственный, кто серьезно не пострадал.
   Я поднялся и побрел среди раскрытых чемоданов  и  разорванных  людей,
громко выкрикивая жену по имени. Помню, как отшвырнул  ногой  будильник,
еще, как увидел лежащего в куче стекла мертвого мальчика лет тринадцати,
в кедах  "Филаделфия  флайерз",  у  него  была  лишь  половина  лица.  Я
чувствовал, как дождь хлещет меня по лицу, потом зашел в переход и дождь
на некоторое время поутих. Когда я вышел с другой  стороны,  он  начался
снова, капли били меня по щекам и по лбу. Недалеко  от  разбитой  кабины
грузовика с удобрениями я нашел Джен. Я узнал ее по  красному  платью  -
одному из лучших. Самое лучшее она, конечно, берегла для церемоний.
   Она еще была жива. Я потом часто думал, что лучше - для меня, если не
для нее, - если бы она погибла сразу. Мне было бы чуть легче  расстаться
с ней, чуть более естественно. А может, я просто себя обманываю на  этот
счет. Точно знаю одно: я бы никогда не отпустил ее, в самом деле.
   Она вся дрожала. Одна туфля слетела, и  я  видел,  как  дергается  ее
нога. Ее глаза оставались открыты, но не видели, левый наполнился кровью
и, упав рядом с ней на колени в пахнущем дымом дожде, я думал  только  о
том, что это дрожание означает: ее казнят электричеством; ее казнили  на
электрическом стуле и я должен удержать регулятор, пока не поздно.
   - Помогите! - закричал я. - Кто-нибудь, помогите!  Никто  не  пришел,
никто не помог. Дождь все шел и  шел  -  сильный,  крупными  каплями  он
пригладил мои все еще черные волосы - я держал Джен на руках, и никто не
пришел. Ее пустые глаза смотрели на  меня  изумленно,  и  кровь  потоком
лилась из разбитой  головы.  Рядом  с  ее  судорожно  сжимающейся  рукой
валялся кусок хромированной стали с буквами "ГРЕЙ". Тут же  лежала  едва
ли четвертая часть того, кто еще недавно был  бизнесменом  в  коричневом
шерстяном костюме.
   - Помогите! - опять закричал я, повернулся к переходу  и  там  увидел
Джона Коффи,  стоявшего  в  тени,  словно  тень,  -  крупный  мужчина  с
длинными, свисающими руками и лысой головой. - Джон! - крикнул  я.  -  О
Джон, пожалуйста, помоги! Помоги Дженис!
   Капля дождя попала мне в глаза. Я сморгнул - и Джон  Коффи  исчез.  Я
увидел тени, которые принял за него... Но это были  не  только  тени,  я
уверен. Он был там. Может, только его призрак, но он там был, и дождь на
его лице смешивался с нескончаемым потоком слез.
   Дженис умерла у меня  на  руках,  прямо  там,  под  дождем,  рядом  с
грузовиком с удобрениями, пахнущем горящим дизельным  топливом.  Она  не
приходила в  сознание:  глаза  не  прояснялись,  и  губы  не  прошептали
последних слов о любви. Просто ее тело судорожно дернулось  у  меня  под
руками - и все. Впервые за долгие годы  я  вспомнил  сидящую  в  постели
Мелинду Мурс, которой все доктора в Индианоле предрекали скорую  смерть,
Мелинду Мурс - свежую и отдохнувшую, разглядывающую Джона Коффи  ясными,
удивленными глазами. Мелинду, которая  сказала:  "Мне  снилось,  что  ты
блуждаешь в темноте, как и я. Мы нашли друг друга".
   Я опустил бедную, разбитую голову жены на мокрый бетон  шоссе,  встал
на ноги (это было легко, я отделался одним небольшим  порезом  на  левой
руке) и закричал его имя в тень перехода:
   - Джон! ДЖОН КОФФИ! ГДЕ ТЫ, ПАРЕНЬ?
   Я  пошел  к  этим  теням,  отбрасывая  с  пути  плюшевого   мишку   с
окровавленным мехом,  пару  очков  в  металлической  оправе  с  разбитым
стеклышком, оторванную руку с обручальным кольцом на пальце.
   - Ты спас жизнь жене Хэла, почему не моей? Почему не  Дженис?  ПОЧЕМУ
НЕ МОЕЙ ДЖЕНИС?
   Ответа не последовало, -  только  запах  горящего  мазута  и  горелой
плоти, только дождь, бесконечно льющий с  серого  неба,  барабанящий  по
бетону. Моя жена лежала мертвая на дороге за моей спиной. Ответа не было
тогда, нет его и сейчас. Но, конечно же, Джон Коффи спас не только Мелли
Мурс в 1932-м или мышонка Дэла, того, кто умел делать фокус с катушкой и
искал Дэла задолго до его прихода... И задолго до прихода Джона Коффи.
   Джон спас и меня, и  спустя  годы,  стоя  под  неустанным  алабамским
дождем в поисках человека, которого не было среди  теней,  блуждающих  в
переходе, стоя среди  разбросанного  багажа  и  тел  погибших,  я  узнал
ужасную вещь: иногда нет совершенно никакой разницы  между  спасением  и
проклятием.
   Я чувствовал, как что-то  проходило  сквозь  меня,  когда  мы  вдвоем
сидели на его койке 18 ноября 1932 года. Проистекало из него в меня.  Та
странная сила, которой он обладал, пробегала по нашим  сомкнутым  рукам,
как никогда не  смогут  наши  любовь,  надежда  и  добрые  намерения.  Я
чувствовал  сначала  покалывание,  потом  оно  превратилось  во   что-то
огромное и переполняющее, похожее на волну - сила, которой я никогда  не
чувствовал ни прежде, ни потом. С того дня у меня  никогда  не  было  ни
воспаления легких, ни гриппа, ни хотя бы  простуженного  горла.  У  меня
никогда больше не  было  "мочевой"  инфекции,  даже  порезы  никогда  не
гноились. Иногда я болел простудой, но не часто: раз в  шесть  или  семь
лет, и, хотя  люди,  которые  не  простуживаются,  обычно  болеют  более
серьезно, со мной было совсем не так. Однажды, в том ужасном 1956  году,
у меня вышел желчный камень.  И  хотя  это  может  показаться  странным,
что-то во мне обрадовалось боли, с которой выходил этот камень. Это  был
единственный раз, когда я испытал боль со времени моих проблем с мочевой
системой двадцать четыре года назад. Болезни, уносившие одного за другим
моих друзей и любимых, пока никого из них не  осталось:  инсульты,  рак,
инфаркты, болезни печени и крови - меня миновали, объехали,  как  машины
объезжают оленя или енота на дороге. В единственной серьезной катастрофе
я не пострадал, отделался лишь царапиной на руке. В  1932-м  Джон  Коффи
зарядил меня жизнью. "Наэлектризовал" меня  жизнью,  можно  сказать.  Со
временем я, конечно, умру, все иллюзии насчет  бессмертия,  если  они  у
меня и были, канули в Лету вместе с Мистером  Джинглзом,  но  я  пожелаю
смерти задолго до ее прихода. Честно говоря, я уже хочу  смерти,  с  тех
пор как умерла Элен Коннелли. Нужно ли об этом говорить?
   Я просматриваю эти страницы, листая их своими дрожащими, в старческих
пятнах руками, и мне интересно, есть ли  здесь  какой-то  смысл,  как  в
книжках, которые считаются духовно возвышающими и облагораживающими. И я
опять возвращаюсь к проповеди своего детства, шумным собраниям в  Церкви
молитвы "Отче наш, сущий  на  Небесах",  и  вспоминаю,  как  проповедник
говорил, что Божье око не дремлет, оно видит и замечает даже самое малое
из своих созданий. Когда я вспоминаю Мистера Джинглза и те щепочки,  что
нашли мы в дыре балки, то думаю, что так и есть. Но ведь тот же Бог  так
жестоко  принес  в  жертву  Джона  Коффи,  пытавшегося   творить   добро
по-своему,  как  только  ветхозаветный  пророк  мог  принести  в  жертву
беззащитного агнца, ...как Авраам пожертвовал бы собственным сыном, если
бы ему и впрямь повелели. Я  вспоминаю  слова  Джона,  что  Уортон  убил
близняшек Деттерик их любовью друг к другу, и  такое  происходит  каждый
день по всему миру. Значит Бог позволяет, чтобы оно случалось, и,  когда
мы говорим: "Я не понимаю", Бог отвечает: "Мне все равно".
   Я думаю о Мистере Джинглзе, который умирал,  когда  я  стоял  к  нему
спиной и все мое внимание сосредоточилось  на  недобром  человеке,  чьим
лучшим чувством,  кажется,  было  мстительное  любопытство.  Я  думаю  о
Дженис, ушедшей из жизни в судорогах и о ее последних секундах, когда  я
стоял на коленях возле нее под дождем. "Перестань, - пытался  я  сказать
Джону в тот день в его камере. - Отпусти мои  руки,  я  утону,  если  не
отпустишь. Утону или взорвусь".
   - Ты не взорвешься, - ответил он, услышав мои мысли и улыбнувшись им.
И самое ужасное, что со мной ничего не случилось. Ничего.
   И  все  же  у  меня  есть  одна  старческая  болезнь:  я  страдаю  от
бессонницы. Поздно ночью я лежу на постели  и  слышу  влажные  и  полные
безнадежности звуки немощных мужчин и женщин, прокашливающих себе дорогу
в еще более преклонный возраст. Иногда  я  слышу  звонок  вызова,  скрип
туфель  в  коридоре  или  звук  маленького  телевизора  миссис   Джэвиц,
настроенного на ночные новости. Я лежу и, если луна заглядывает в  окно,
смотрю на нее. Я лежу и думаю о Бруте, Дине, иногда о Вильяме Уортоне  и
его словах: "Правильно, черномазый, хуже не бывает".  Я  вспоминаю,  как
Делакруа говорил: "Посмотрите, босс Эджкум, я  научил  Мистера  Джинглза
новому трюку". Я вспоминаю, как Элен стояла в дверях солярия и  говорила
Брэду Долану, чтобы тот оставил меня в покое. Иногда я могу задремать  и
тогда вижу подземный переход под дождем и Джона Коффи, стоящего в  тени.
В моих снах это никакой не обман зрения, это всегда он, мой  парень,  он
просто стоит и смотрит. Я лежу и жду. Я  думаю  о  Дженис,  о  том,  как
потерял ее, как она утекла красной кровью сквозь пальцы под дождем, и  я
жду. Мы все заслужили смерть, без исключения, я  это  знаю,  но  иногда,
Боже, Зеленая Миля бывает слишком длинной.

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА 

   Я не думаю, что  напишу  еще  один  "многосерийный"  роман  (хотя  бы
потому, чтобы критики пинали меня лишь один раз вместо шести), но  я  не
мог пройти мимо такого опыта мировой литературы. Я пишу это  послесловие
за день до выхода второй  части  "Зеленой  Мили",  эксперимент,  похоже,
имеет успех, по крайней мере в том, что касается продаж. И за  это,  мой
Постоянный Читатель, я тебе благодарен.  Иногда  нечто  необычное  может
немного  всколыхнуть  нас,  даже  если  это  всего  лишь  новый   способ
рассказывать  старые  сказки.  Во  всяком  случае  вот  так  хорошо  это
оказалось для меня.
   Я писал  торопливо,  потому  что  сама  идея  требовала  спешки.  Это
придавало живости, но в то же время  порождало  множество  анахронизмов.
Охранники и заключенные слушали по радио в блоке "Г" "Аллен Аллена", а я
сомневаюсь, что Фред Аллен вел передачи в 1932-м. То же  самое  касается
Кея Кайзера и его "Колледжа музыкальных знаний". Это не снимает  с  меня
вины, но иногда мне кажется, что историю, ушедшую за  горизонт  недавно,
изучать сложнее, чем средние века или времена крестовых походов. Я  смог
определить,  что  Брут  все-таки  мог  назвать  мышь  "Вилли-Пароход"  -
мультфильм Диснея в то время показывали уже четыре года, но у меня  есть
сильное подозрение, что маленькая порнографическая книжечка  комиксов  с
Попайем и Олив  Ойл  явно  выпадает  из  времени.  Вероятно,  я  кое-что
выброшу, когда решу издать "Зеленую Милю" одной книжкой...  А  может,  и
оставлю все эти "ляпсусы". В конце концов, разве сам великий Шекспир  не
вставил  в  "Юлия  Цезаря"  анахронизм  -  часы  с  боем  -  задолго  до
изобретения механических часов?  Издание  "Зеленой  Мили"  одной  книгой
могло бы иметь свои преимущества, как я  понимаю,  отчасти  потому,  что
книгу нельзя опубликовать в настоящем виде, ведь она выходила по частям.
Взяв за образец Диккенса, я спросил  нескольких  человек,  как  Диккенсу
удавалось решать проблему восстановления в  памяти  читателя  предыдущих
событий в начале каждой новой части. Я ожидал, что в начале должно  идти
своеобразное краткое изложение, как в "сериалах" в моей  любимой  газете
"Сатэрдэй  ивнинг  пост",  но  обнаружил,  что  Диккенс  не  был   столь
прямолинеен: он включал  содержание  предыдущих  частей  прямо  в  ткань
повествования.
   Когда я пытался решить, как мне сделать это, жена стала говорить (она
не придирается, но иногда критикует довольно резко),  что  я  так  и  не
закончил историю с Мистером Джинглзом, цирковой мышью. Подумав, что  она
права, я начал вносить исправления. Сделав Мистера Джинглза тайной  Пола
Эджкума в  пожилые  годы,  я  смог  создать  довольно  интересный  сюжет
"первого  плана".  (Результат  слегка  напоминает  киноверсию   "Жареных
Зеленых Помидоров"). И в самом деле, все в истории Пола в наши дни - его
жизни в Джорджии Пайнз - меня устроило. Особенно  мне  понравилось,  как
переплелись в голове Пола образы санитара Долана и Перси Уэтмора. Причем
я не предполагал этого заранее, просто в какой-то момент сюжет  и  герои
стали действовать сами по себе.
   Прежде  всего  я  хочу  поблагодарить  Ральфа   Висинанзу   за   идею
"многосерийного триллера" и всех моих  друзей  в  Викинг  Ренгуине  и  в
Сайнете за то, что эту идею  поддержали,  хотя  сначала  они  до  смерти
боялись (все писатели  безумцы,  и  они  это  знали).  Я  также  выражаю
благодарность   Марше   де   Филиппе,   которая    расшифровала    целый
стенографический блокнот, исписанный моим неразборчивым почерком, и  при
этом не жаловалась. Ну, если и жаловалась, то редко.
   Однако более всего я благодарен своей  жене  Табиде,  которая  прочла
книгу и сказала,  что  ей  нравится.  Писатели  всегда  воображают  себе
некоего идеального читателя и пишут для него. У меня  такой  читатель  -
моя жена. Мы редко  обсуждаем  вдвоем  то,  что  оба  пишем  (как  редко
обсуждаем свои покупки в супермаркете), но если  она  говорит,  что  это
хорошо, значит, так оно и есть. Потому что она  -  человек  жесткий,  и,
если я пытаюсь схитрить или срезать угол, она всегда это замечает.
   И тебе спасибо, Постоянный Читатель. Спасибо,  и  если  у  тебя  есть
какие-то мысли о "Зеленой Миле"  отдельной  книгой,  пожалуйста,  сообщи
мне.
Стивен Кинг 28 апреля 1996 года Нью-Йорк



Перевод с английского М.В.Опалевой


 


<< НАЗАД  ¨¨ КОНЕЦ...
Другие книги жанра: ужасы, мистика

Оставить комментарий по этой книге

Переход на страницу:  [1] [2] [3] [4] [5]

Страница:  [5]